Переход через гору Цзяцзиньшань

Летом 1935 года войска 1-го фронта Красной армии освободили уезды Тяньцюань и Лушань, расположенные на границе провинций Сычуань и Сикан. После непродолжительного отдыха, пополнив запасы продовольствия, мы приготовились к переходу через гору Цзяцзиньшань, снежные очертания которой вырисовывались впереди.

В то время я состоял ординарцем при начальнике отдела снабжения 3-й армейской группы Чжоу Юй-чэне. Несколько ранее при форсировании нашими частями реки Дадухэ я заболел. В Тяньцюане моя болезнь обострилась. Однако, несмотря на это, я, превозмогая слабость, выполнял еще и обязанности связного.

Однажды после полудня, вернувшись из подразделения, куда я ходил, чтобы передать приказ командования о выступлении, я почувствовал себя особенно плохо. Меня бросало то в жар, то в холод, голова, казалось, налилась свинцом. Я упал на дверные доски, служившие мне постелью, и погрузился в сон, который скорее походил на полузабытье. Очнулся я от прикосновения чьей-то горячей руки к моему лбу. Одновременно до меня донесся хорошо знакомый, но приглушенный голос:

— Цзян Го-хуа, Цзян Го-хуа...

Приоткрыв глаза, я увидел своего начальника. Он, держа в руке пиалу, сидел возле меня на корточках и с тревогой всматривался в мое лицо. Заметив, что я проснулся, он сказал:

— Цзян Го-хуа, поешь немного, тут тебе товарищи оставили чашку рисовой похлебки... поешь.

Меня тронула его забота. С трудом приподнявшись, я отстранил его руку с пиалой и сказал: [127]

— Не буду есть, не могу есть. Товарищ начальник, я твой ординарец, но чувствую, что не выполнил свой служебный долг до конца.

Чжоу Юй-чэн улыбнулся и произнес:

— Как ты можешь так говорить? Когда ты не был болен, заботился обо мне. Теперь мой черед помочь тебе. Ты должен поесть! Ведь нам предстоит тяжелый переход через гору Цзяцзиньшань.

Тогда я взял из его рук пиалу с похлебкой и через силу начал есть. Чжоу Юй-чэн немного поговорил со мной, пожелал мне хорошо отдохнуть и ушел.

Поздно вечером сквозь сон я слышал разговор Чжоу Юй-чэна с начальником финансовой части. Правда, до меня доносились лишь обрывки фраз, но из них я понял, что речь шла о том, как поступить с теми больными, которые не в состоянии двигаться дальше. Мне показалось, что они упомянули и мое имя. От одной только мысли, что меня могут оставить здесь, сердце мое замерло. Страшно было даже подумать, что меня может постигнуть такая участь.

Невольно вспомнилось прошлое. Пятнадцатилетним пареньком вступил я в Красную армию. Стал коммунистом. Партия всегда учила меня: для коммуниста нет непреодолимых трудностей. Неужели теперь я должен остаться здесь из-за этой болезни? Нет, ни за что на свете! Пока силы совсем не оставят меня, я буду идти вперед вместе с Красной армией!

Всю ночь терзали меня тревожные мысли. Я так и не сумел заснуть. Утром перед выступлением наших частей ко мне снова пришел Чжоу Юй-чэн. Но не успел он и слова сказать, как я сразу выпалил:

— Товарищ начальник, не оставляйте меня здесь, я все равно пойду вместе со всеми.

— Послушай, ведь ты еще не оправился от болезни, можешь не выдержать тяжелого похода. Лучше тебе остаться здесь, подлечиться. Поправишься — нагонишь армию, вернешься в свою часть.

Услышав это, я еще больше разволновался. Судорожно ухватившись за полу его шинели, я заговорил:

— Ни за что не останусь здесь. Я пойду вместе со всеми, я непременно пойду вместе с армией. Если даже мне придется умереть, я хочу умереть в строю! [128]

Чжоу Юй-чэн, видя мое волнение и твердую решимость, вынужден был уступить.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — сказал он. — Пойдешь вместе с нами. Только как следует уложи свои вещи и навьючь их на моего мула, а винтовку отдай мне, я понесу ее.

Вскоре части выступили в поход. Я шел, опираясь на палку. Через два или три дня пути мы приблизились к подножию горы Цзяцзиньшань. Утром, едва забрезжил рассвет, прозвучал сигнал, и мы двинулись дальше. Войска начали подъем на гору Цзяцзиньшань. Каждый боец срубил себе палку и с помощью ее едва приметными козьими тропками медленно карабкался вверх по крутому склону горы.

Взошло солнце, его яркие лучи озарили все вокруг. Стоя внизу, я окинул взглядом осветившийся склон горы. Наши войска, устремившиеся к вершине, растянулись длинной извилистой цепочкой.

В начале похода было сравнительно прохладно, и я чувствовал себя неплохо. Однако, по мере того как дорога становилась все хуже, мне приходилось часто останавливаться, чтобы хоть немного передохнуть. Стараясь не отстать от товарищей, я, стиснув зубы, упрямо шел вперед. Внезапно в глазах у меня потемнело, закружилась голова, и почти без чувств я привалился к дереву. К счастью, позади меня шел Ли Цзю-шэн, боец из транспортной команды. Он нес на плечах тяжелый груз и поэтому не мог идти быстро. Ли Цзю-шэн любил пошутить. И на этот раз, увидев меня, он не преминул весело окликнуть:

— Цзян Го-хуа, ты что это? Ну-ка давай наперегонки! Поддай ходу! Перевалим через гору, а там соединимся с четвертым фронтом!

Я было обиделся на него: кто же не хочет побыстрее взойти на вершину?! Однако ноги отказывались слушаться. Я подбадривал сам себя как мог: «Вставай, вставай, твои товарищи ушли вперед». Собрав последние силы, опершись на палку, я с трудом поднялся, но ноги сразу же подкосились, и я в полном бессилии повалился на землю. Встревоженным взглядом окинул я раскинувшийся передо мной склон горы. «До вершины, наверное, километров двадцать пять, — подумал я. — Где взять силы, чтобы добраться до цели?» [129]

И в этот трудный момент возле меня неожиданно появился наш конюх старина Ван. Он держал на поводу мула. По коричневой масти я сразу узнал, что это мул моего начальника.

Конюх Ван сказал:

— Впереди дорога пока еще ровная, поезжай-ка на муле!

По правде говоря, мул для меня был как нельзя более кстати, но я не решался сесть на него: ведь мой начальник сам изнемогает от усталости, да еще несет за спиной мою винтовку. А я, ординарец, который должен заботиться о своем начальнике, иду без всякой поклажи. Я смотрел то на мула, то на Вана и молчал. Словно разгадав мои сомнения, старина Ван начал поторапливать меня:

— Послушай, этого мула начальник сам послал тебе, скорее садись на него, переберемся через гору, там дела пойдут лучше; по ту сторону нас ждут войска четвертого фронта, возможно, там есть и тыловой госпиталь.

У меня невольно навернулись слезы.

Старина Ван помог мне взобраться на мула, и мы снова двинулись вперед. Чем выше мы поднимались в гору, тем уже и круче становилась тропа. Ехать на муле было небезопасно, я слез с него и, держась за хвост, карабкался вверх.

Часов в одиннадцать утра прозвучал сигнал привала. Бойцы расположились вдоль горной тропинки. Отдохнув и подкрепившись, мы снова вступили в единоборство с горой.

Хотя до вершины оставалось совсем немного, но каждый шаг требовал от меня огромного напряжения сил. Дышать становилось труднее, кружилась голова. Казалось, вот-вот упаду и не смогу больше подняться. «На этот раз все кончено, дальше идти не смогу», — думал я, в безнадежном отчаянии глядя на вершину горы. Выбиваясь из последних сил, я старался удержать равновесие. Падение означало гибель.

Вдруг я оступился, земля начала уходить из-под моих ног. Еще миг и...

Спасение пришло неожиданно. Шедший сзади товарищ подтолкнул меня, а другой, который шел впереди, подтянул к себе, и я устоял. В тот же момент сзади [130] в нескольких шагах от нас раздался шум, и почти одновременно кто-то вскрикнул. Я обернулся — боец из транспортной команды под тяжестью своей ноши сорвался вниз. Ужас охватил меня; это был Ли Цзю-шэн — молодой и здоровый парень, который всего несколько часов назад разговаривал со мной, шутил и вызывал меня наперегонки. И вот его не стало. Сердце мое сжалось от горя. Мы потеряли еще одного дорогого боевого товарища и друга.

Когда Чжоу Юй-чэну доложили о случившемся, он быстро спустился к месту гибели Ли Цзю-шэна. Взвалив себе на плечи ношу Ли Цзю-шэна, навсегда оставшегося лежать на безмолвной горе, он пошел вперед и, подтолкнув меня, сделал знак следовать рядом с ним.

Погода резко изменилась, подул ветер, черные тучи закрыли солнце. Хлынул ливень, потом пошел град, крупный, с доброе куриное яйцо. Прикрываясь походными тазиками для умывания, одеялами и другими вещами, бойцы кто как мог защищались от разбушевавшейся стихии.

Из вещевого мешка я достал две бараньи шкуры. Одну накинул на своего начальника, а другой накрылся сам.

Чем ближе к вершине, тем идти становилось труднее. Сгибаясь под тяжестью ноши, подтягивая меня за собой, Чжоу Юй-чэн мужественно преодолевал последний, самый трудный участок пути. Его хладнокровие и выносливость воодушевляли остальных. Он говорил мне:

— Да, друг, революция — это не простое дело! Разве не во имя ее погибли наши товарищи?! А мы, оставшиеся в живых, не должны впадать в уныние, наш долг — продолжить дело павших бойцов и довести его до конца!

Эти слова глубоко запали мне в душу, и я подумал: «Ведь я коммунист, к тому же молод, а это значит, что, пока бьется мое сердце, я должен идти вперед!»

Наконец мы добрались до вершины.

Лицо Чжоу Юй-чэна озарилось улыбкой. Во весь голос он прокричал:

— Ура! Как ни высока ты, гора Цзяцзиньшань, а не смогла укротить могучую волю наших бойцов! Цзян Го-хуа, ты победил, ты поднялся на вершину!

Радость наполнила все мое существо, однако дальше держаться на ногах я уже был не в силах. И я решил [131] немного отдохнуть. Но в это время кто-то сильно ударил меня по плечу. Я обернулся. Рядом стоял мой начальник. Улыбаясь, Чжоу Юй-чэн сказал:

— Небось решил устроить себе отдых? Нет, брат, здесь на горе тебе это сделать не удастся.

И он поспешил к другим товарищам.

Прислонившись к камню, я нагнулся, взял горсть снега и начал с жадностью его глотать. Я взглянул вниз — гора наполовину была окутана облаками, а ее снежная вершина сияла в лучах ослепительно яркого солнца.

Всем телом опираясь на палку, я начал медленно спускаться вниз, все дальше и дальше оставляя позади себя снежную вершину гордо вознесшейся в небо горы. [132]