Наш комдив
В феврале 1933 года наш 30-й корпус, входивший в состав 4-го фронта Красной армии, вел бои с войсками местных милитаристов на северо-востоке провинции Сычуань. В то время я находился в частях, отходивших на север в район города Сюаньхань.
В бою за высоту Хофэншань, южнее города Дасянь, я был ранен. Не знаю, сколько времени пролежал я без сознания. Первое, что я почувствовал, когда очнулся, были холодные снежинки, они падали на мое лицо. Меня знобило, мучила жажда, а губы пересохли настолько, что, казалось, вот-вот растрескаются. Я хватал руками снег и лихорадочно глотал его. А жажда не проходила. Вскоре я снова впал в беспамятство. Потом, приходя в сознание, почувствовал, что мое тело мерно покачивается, как на волнах. Я слышал чьи-то тяжелые шаги и учащенное дыхание, но не мог поднять отяжелевшие веки и посмотреть вокруг. Тут я сообразил, что лежу на носилках и, должно быть, меня несут санитары.
Носилки перестали покачиваться, кто-то осторожно приподнял мне голову и поднес к губам флягу с водой. Я с жадностью выпил несколько глотков. Сразу стало легче. Открыл глаза — рядом со мной стоял наш связной. Небо закрывали темные тучи. По узкой, спускающейся к реке дороге быстрым шагом двигались наши войска.
В сознании промелькнули картины недавнего прошлого: артиллерийский огонь, не смолкавший у высоты Хофэншань несколько дней подряд, развалины, пепел, воронки. Только теперь я понял, что был ранен. Собравшись с силами, спросил:
— Где это меня угораздило? Куда я ранен? [77]
Связной показал мне на грудь. Да, действительно ноет грудь, тупо, приглушенно. Я чуть-чуть приподнял голову и увидел, что укрыт шинелью. Эта поношенная армейская шинель цвета хаки с двумя большими, грубо пришитыми накладными карманами была мне хорошо знакома.
Незадолго до боя у высоты Хофэншань мы освободили город Дасянь — старую тыловую базу сычуаньского милитариста Лю Цзы-хоу, где захватили много трофеев. В тот же день, когда в штабе шло совещание, командиру дивизии Ван Ле-шаню принесли несколько комплектов обмундирования. Комдив приказал распределить все эти вещи среди бойцов. Его долго уговаривали выбрать и себе что-нибудь, и наконец он согласился оставить поношенную шинель цвета хаки. Комдив тут же попросил ординарца найти два куска материи и сам пришил к шинели большие карманы. Пришивая, он проговорил с улыбкой:
— Такие большие карманы я видел на шинели самого командующего фронтом Сюй Сян-цяня. До чего же они удобны! Можно положить и документы, и кисет...
И вот теперь я лежал под этой шинелью. Заметив, что я смотрю на шинель, связной проговорил:
— У вас серьезная рана. Одежда настолько пропиталась кровью, что ее пришлось разрезать. Комдив Ван приходил взглянуть на вас и...
— Знаю, — кивнул я. Мне не хотелось, чтобы он договорил до конца. И так все было ясно.
— А что надел сам комдив?
В феврале на северо-востоке Сычуани еще довольно холодно. Мне было хорошо известно, что у комдива нет теплой одежды.
— Я не заметил, — нахмурив брови, сказал связной. — Кажется, он был в шинели.
Больше я ни о чем не спрашивал. Мое сердце учащенно билось. Меня глубоко тронула забота командира. Волной нахлынули воспоминания...
Я познакомился с Ван Ле-шанем, когда войска 4-го фронта выступили на борьбу с гоминьдановцами, начавшими очередной контрреволюционный поход. В то время я был политруком взвода связи 263-го полка 88-й дивизии, а Ван Ле-шань командиром полка. Мы [78] встречались очень часто. На марше командир полка никогда не пользовался лошадью, а на привалах все делал для себя сам. Личных вещей у него было меньше, чем у любого бойца: одно старое тонкое одеяло синего цвета. Укрывшись им, Ван Ле-шань тотчас засыпал крепким сном. Остальное имущество командира составляли книги; он очень любил читать и использовал для чтения каждую свободную минуту.
Когда мы вступали в какой-нибудь населенный пункт, Ван Ле-шань всегда проводил беседы с местным населением. Умел он это делать просто, задушевно.
В Сычуани путь нам преградили войска местного милитариста Тянь Сун-яо, насчитывавшие до сорока полков. Мы были вынуждены отойти от реки Цзялинцзян к горам Дабешань. Заняв оборону вблизи местечка Куншаньтань, мы стояли против войск Тянь Сун-яо больше месяца. Однажды командир полка вручил связному важный пакет и приказал доставить его куда следует вечером того же дня. Не успел связной сделать и нескольких шагов, как Ван Ле-шань сказал мне:
— Сейчас же верните его!
«Наверное, забыл что-нибудь», — подумал я.
Однако Ван Ле-шань ничего не сказал вернувшемуся бойцу, а только пристально посмотрел на его ноги. А надо сказать, что в то время наши войска были плохо одеты, лишь немногие бойцы имели ботинки или соломенные сандалии. Большинство шли босиком даже во время снежных бурь в горах, ноги у всех были в кровавых ссадинах.
— Вы сможете идти босиком? — заботливо спросил Ван Ле-шань связного.
— Смогу!
— Нет, не сможете! Разве можно идти по горам без обуви, да еще в темноте? — сказал командир полка. — Надевайте-ка мои ботинки!
Молодой боец буквально оторопел от неожиданности. Да и не только он, я тоже никак не ожидал, что командир полка отдаст ему свои единственные ботинки.
— Нет... Нет... Я не возьму! — проговорил боец смутившись.
— Ну, хватит разговоров! — Ван Ле-шань снял ботинки и сказал: — Обувайтесь и быстро выполняйте приказ!
Взволнованный связной, незаметно смахнув со щеки [79] слезинку, надел командирские ботинки, отдал честь и ушел. Проводив взглядом быстро удалявшуюся фигуру связного, командир полка босиком зашагал по каменистой горной дороге, направляясь к линии окопов.
Этот маленький эпизод до сих пор отчетливо сохранился в моей памяти.
Ван Ле-шань был добр и мягок в обращении с людьми. Даже отчитывая кого-нибудь, он никогда не повышал голоса. Но однажды я был случайным свидетелем его гнева.
Когда мы вели оборонительные бои в районе Куншаньтань, противнику удалось оттеснить нас в высокогорную безлюдную местность. Запасы продовольствия кончились. Бойцы уже третий день голодали. И тут начальнику продснабжения каким-то образом удалось доставить из района Башань немного продуктов. Ординарец Ван Ле-шаня (Ван Ле-шань был уже командиром дивизии) попросил насыпать ему в мешочек крупы как бы про запас. Трудно передать гнев комдива, когда он узнал об этом. Едва владея собой, он приказал ординарцу немедленно отнести крупу обратно.
— Ведь крупу прислал вам начальник продснабжения, — пытался оправдаться ординарец.
— Я не нуждаюсь в особом пайке! — возразил комдив. — Сейчас же отнесите крупу назад!
— Теперь уже все распределено, — с явным недовольством проворчал ординарец, — и обратно ее никто не возьмет!
— Все равно отнесите! — резко сказал комдив, и его обычно добродушное лицо мгновенно помрачнело. Таким я его не видел никогда.
Ординарец насупился, что-то пробормотал и, взяв крупу, ушел.
Все, конечно, было очень просто: Ван Ле-шань, зная, что бойцы голодают, не хотел пользоваться никакими привилегиями.
Эти прекрасные качества Ван Ле-шаня навсегда запомнились мне...
Под давлением численно превосходящих сил противника мы продолжали отходить на север. Рана моя понемногу заживала, и я вернулся в полк.
Вскоре противнику удалось выйти к реке Тунцзян. Мы закрепились на северном берегу реки, южнее города [80] Сюаньхань. Было еще темно, когда мы услышали приближение противника. Я стоял на берегу и пристально вглядывался в темноту. До меня все отчетливее доносился беспорядочный говор множества людей. Стало ясно, что крупные силы противника пытаются на лодках и бамбуковых плотах переправиться через реку. Мы тотчас открыли огонь. Вражеские солдаты были вынуждены убраться восвояси.
Рано утром, когда туман еще не рассеялся над рекой, противник начал обстреливать из орудий наши позиции. Сильный огонь обрушился туда, где были расположены наши наиболее слабые укрепления. Не обращая внимания на артиллерийский обстрел, я бросился на помощь товарищам. В это время в сторону нашего берега со свистом полетели мины: вели огонь по меньшей мере пятнадцать вражеских минометов.
Приближаясь к укреплениям, я еще издали заметил человека, стоящего на окутанном дымом берегу. Это был наш комдив Ван Ле-шань. Когда я подошел к нему, он заботливо спросил:
— Как рана? Не гноится?
Я ответил, что рана не тревожит и что я вполне здоров. Опасаясь больше всего за безопасность самого комдива, я сказал ему:
— Товарищ комдив! Вам бы лучше пойти на командный пункт, здесь командир полка и я...
Комдив Ван, делая вид, будто не слышит моих слов, напряженно следил за действиями противника на противоположном берегу. Вдруг неподалеку разорвался снаряд, нас засыпало землей. Стряхнув с себя землю, комдив спокойно, словно ничего не произошло, сказал мне:
— Ну-ка, взгляни, кажется, противник на сей раз замышляет что-то серьезное!
И действительно, обстановка сложилась так, как предполагал комдив. Противник, сосредоточив пять полков, пытался при поддержке артиллерии и авиации вновь переправиться через реку. Гоминьдановцы не считались ни с какими потерями. Мы оборонялись всего лишь двумя батальонами. 1-й батальон нашего полка в это время выполнял другую задачу и к нам еще не подошел. Потеряв немало бойцов убитыми и ранеными, мы стойко сдерживали натиск противника. Патроны были на исходе.
К полудню четырем вражеским полкам удалось переправиться [81] через реку, и мы были вынуждены отойти к местечку Шигучжай. К счастью, рельеф местности в районе Шигучжай был удобен для обороны. На строительство укреплений были мобилизованы все, в том числе санитары, повара, конюхи и другие бойцы из тыловых подразделений.
В те годы в Красной армии появилось новое оружие — «маоцзы» — длинный шест, к которому прикреплялся наконечник в виде перевернутого крючка, как у багра. Мы широко применяли его в тех случаях, когда не хватало патронов или винтовок. Этим «оружием» владел каждый воин, от командира дивизии до бойца. Увидев ползущего солдата противника, наш боец брал его на крючок и тащил к себе или, если враг сопротивлялся, его захватывали еще несколько человек и тащили, как кабана. Этим мы экономили патроны и даже гранаты.
Пользуясь тем, что у нас не было артиллерии и не хватало патронов для пулеметов, противник расположился вблизи наших позиций. Вскоре он атаковал нас. Некоторые бойцы растерялись, видя, как огромная масса вражеских солдат двинулась на них. Комдив Ван Ле-шань, как всегда, оказывался там, где возникала наибольшая опасность. Его хладнокровие и спокойствие передавались бойцам.
К вечеру атака противника прекратилась. Видно было, как вражеские солдаты собирались небольшими группками, над которыми возникали облачка дыма. Слабый ветерок доносил до нас едва уловимый запах опиума. Недаром солдат войск сычуаньских милитаристов называли «героями с двумя ружьями». Одним «ружьем» у них была винтовка, а другим — длинная трубка для курения опиума.
Наши бойцы очень устали. Убедившись в том, что противник не скоро сможет возобновить атаку, командир полка распорядился готовить ужин.
Подошел комдив. Его вспотевшее лицо было покрыто грязью и копотью. Ординарец принес еду, но комдив отказался:
— Ешьте сперва сами, а я пока понаблюдаю за противником.
— Давайте поедим вместе! — предложил я. — Накурившись опиума, противник вряд ли пойдет сразу в наступление. [82]
Комдив Ван, командир полка, оба комбата, ординарцы и связные сели в круг и принялись за еду. С каким-то необычным выражением на лице комдив посмотрел на сидевших рядом товарищей и с усмешкой заметил:
— Пожалуй, нам не сдобровать, если противник пришлет «гостинец»!
Каждый раз, когда я вспоминаю эти слова, я испытываю угрызения совести. Если бы мы заранее знали, что произойдет потом, мы ни за что не разрешили бы комдиву Ван Ле-шаню сидеть вместе с нами. За все двадцать лет моей службы в армии я никогда не забывал этого трагического случая. Я понял, что боец революции никогда не должен терять бдительность в боевой обстановке.
Не успели мы поужинать, как пришел начальник штаба и сообщил, что противник собирает силы и, возможно, скоро начнет атаку. Я отправился на позиции. Вдруг позади раздался взрыв: вражеский снаряд разорвался как раз там, где мы только что ужинали. Я бросился назад и увидел, что наш комдив лежит на земле, а из его виска сочится алая кровь.
— Оставьте меня! Главное — бой! — проговорил он. Это были его последние слова.
Весть о гибели комдива моментально облетела всех. Многие беззвучно плакали. Все были полны решимости отомстить за смерть своего командира. Мы отбили все атаки противника и удержали Шигучжай.
С наступлением ночи мы получили приказ отойти на новое место. Бойцов, павших в этом бою, мы похоронили в братской могиле у местечка Шигучжай. Но со своим любимым комдивом нам трудно было расстаться. Более пятидесяти километров мы по очереди несли его на своих плечах и с почестями похоронили на склонах Дабешаньских гор.
Мы продолжали пробиваться с боями на северо-восток провинции Сычуань. Часто приходилось вступать в жаркие схватки с врагом. В этих боях мы разгромили войска местных милитаристов Ян Сэня, Лю Сяна и Тянь Сун-яо.
Революция победила. Но сколько крови пролилось для того, чтобы завоевать эту победу! [83]