Мы стали красноармейцами

Летом 1928 года, когда мне было двенадцать лет, в нашем доме неожиданно появился наш дальний родственник Лай Хэ-юнь. Пришел он ночью и сразу о чем-то взволнованно заговорил с отцом. Потом они часто тихонько беседовали, всякий раз тайком от матери, а на меня не обращали внимания. Меня очень интересовало, о чем это они все время говорят. Я прислушивался, но ничего не понимал. Однако в таких словах, как «коммунизм», «революция», «восстание», «Союз красных пик»{17}, чувствовал что-то необычное, важное.

Однажды ночью меня разбудил громкий голос матери. Она говорила отцу, что только дураки и слепцы вступают в эту красную организацию, что он не заботиться о семье, о своих детях. Отца это рассердило:

— Как это я не забочусь о детях?! Разве борьба с мироедами-помещиками, борьба за раздел земли ведется не ради детей?

Я приподнялся и хотел спросить отца, что такое «мироеды», но тот недовольно прикрикнул:

— Спи, спи!

Вскоре отец вступил в Союз красных пик. У него началась новая жизнь. Целыми днями он пропадал, выполняя поручения Союза, часто выступал на собраниях, что-то разъяснял односельчанам. Я ходил с отцом почти на каждое собрание. Мне нравилось смотреть, как люди, собравшись вместе, оживленно разговаривают, порой спорят. Я понимал, что они обсуждают какие-то важные [38] дела. Я твердо решил вступить в Союз красных пик.

Вечером 28 ноября после трехдневного отсутствия отец вернулся домой. Мать поспешно собрала поесть, но ему, очевидно, было не до еды.

— Сяо Минь!{18} — обратился он ко мне. — Возьми чашку и ступай к помещику У Вэнь-лу, будто занять соли. Посмотри внимательно, дома ли сам хозяин?

Узнав, что помещик дома, я побежал обратно к отцу.

— Слушай, Сяо Минь, — снова обратился ко мне отец, — ступай поиграй у ворот помещичьего дома. А сам смотри внимательно, не пойдет ли куда У Вэнь-лу. Если пойдет, ты отправляйся за ним. Постарайся запомнить, в какой дом он направится, и беги ко мне. Если помещик не выйдет из дому, играй как ни в чем не бывало. А я пришлю за тобой У Хуа-гао.

Я пробыл у ворот дома У Вэнь-лу почти до второй стражи{19}, как вдруг из помещения Союза красных пик вышли люди с самодельными саблями. Они бесшумно направились к дому помещика. Впереди шел У Хуа-гао. Приблизившись, он спросил меня, дома ли сам хозяин, и, получив утвердительный ответ, дал знак товарищам окружать двор У Вэнь-лу. Кто-то перелез через наружную стену, открыл засов и распахнул ворота. Люди вошли во двор, затем проникли в дом. У Вэнь-лу и его жена спали. Не дав помещику опомниться, его схватили и крепко связали. Жена У Вэнь-лу от страха забилась в угол, испуганно глядя на нас. Вдруг она заметила меня:

— Дорогой племянничек! Ведь мы одного рода-племени! Что же это делается?! — Но я только плюнул в ее сторону.

Мы повели помещика к небольшой горе к месту казни, туда же привели братьев-ростовщиков Хуа Цзао, Хуа Нэна и еще четверых негодяев.

После казни односельчане переговаривались между собой: «Все в порядке! Революция победила! Завтра будут провозглашены Советы!» Мне казалось, что теперь-то мы настоящие коммунисты. Это очень здорово! Я спросил товарищей: [39]

— А что такое Советы? Мы теперь все коммунисты?

— Ах ты, малявка! — засмеялся было Лай Хэ-юнь, а потом серьезно спросил:

— Хочешь стать коммунистом? Ну, раз отец в партии — сын пойдет за ним.

— Он с нами, — добавил У Хуа-гао, — ведь это он следил за помещиком.

— Ты знаешь, что такое Коммунистическая партия? — спросил Лай Хэ-юнь.

— Коммунистическая партия борется против помещиков, — отвечаю.

— Правильно! — одобрил Лай Хэ-юнь. — Коммунистическая партия борется за счастье бедных людей. Советская власть — это власть бедняков!

На другой день были созданы волостное Советское правительство, земельный комитет, женский комитет, юношеская организация и пионерский отряд. Из членов Союза красных пик сформировали 2-й полк Красной армии. У Хуа-гао назначили командиром полка, отца — комиссаром. Вскоре полк выступил на борьбу с помещичьими дружинами. Я ушел вместе с полком.

Так началась моя самостоятельная жизнь. Я был совсем еще мальчишкой и старался во всем подражать старшим. Когда отец шел впереди полка, я шагал следом за ним, копируя его походку. На мне были огромные ботинки без каблуков, на деревянной подошве. В такой обуви выступают артисты в китайской опере. Часто я отставал и, стуча деревяшками, бегом нагонял полк. По стуку ботинок отец догадывался, что я снова отстал. В таких случаях он строго смотрел на меня.

Мне было нелегко переносить трудности походной жизни. Наконец отец не выдержал и приказал:

— Быстро возвращайся домой! Не годишься ты еще в дорогу!

Я сделал вид, что понял отца, попрощался с ним и отошел в сторону. Воспользовавшись тем, что его окликнули, я юркнул в ряды бойцов. Через некоторое время отец заметил меня и строго приказал возвращаться домой. Сколько я ни просил — он настаивал на своем. Присев у обочины дороги, я смотрел, как мимо проходили мои земляки. Отец наблюдал за мной. Что было делать? К счастью, кто-то подбежал к нему с докладом, и я снова затерялся среди красноармейцев. На этот раз [40] я прошел незамеченным довольно большой отрезок пути.

...Пошел снег, подул сильный порывистый ветер. Все подняли воротники своих курток. Около полудня отец снова увидел меня. Теперь уже я решительно заявил, что лучше замерзну в пути, чем пойду обратно. Меня поддержал мой двоюродный брат У Хуа-гуань. Он сказал отцу:

— Пусть остается, я за ним посмотрю.

Отец снял с себя куртку, накинул ее на меня и, ничего не сказав, ушел вперед.

Через сутки полк прибыл в деревню Наньцунь, расположенную в районе Бали, и начал готовиться к уничтожению помещичьих дружин в деревнях Лунпань и Лишань. Когда мы вступили в деревню Лицзялоу, уже светало. Дружинники спали. Стоило нам сделать несколько выстрелов, как они в панике разбежались. Штаб нашего полка решил стать лагерем в этой деревне.

Бойцы отправились в горы, чтобы очистить местность от помещичьих дружинников. Тем временем У Хуа-гуань и мой дядя У Вэнь-моу закололи свинью и теперь занимались приготовлением пищи. Я решил разжечь костер и согреть воды. Собирая сухие ветки, я обнаружил в куче хвороста какой-то ремень. Осторожно потянул за него. Оказалось, это винтовка с маркой Ханьянского арсенала. От радости я был на седьмом небе! Когда я обедал, У Хуа-гуань и У Вэнь-моу понесли в горы пищу красноармейцам и сообщили отцу о моей находке, он тотчас послал человека за ней. Я тоже пошел в горы. Все обрадовались найденной винтовке. Командир полка У Хуа-гао сказал:

— Отлично! Теперь в нашем полку есть одна винтовка!

Весной 1929 года наш полк расположился в небольшой деревушке севернее реки Ючжахэ. К этому времени у нас было уже девять винтовок. Кроме того, командование Красной армии передало командиру полка и комиссару по одному маузеру.

Однажды я воспользовался отсутствием старших и взял винтовку в руки. Разве мог я предположить, что она заряжена! Едва нажал на спусковой крючок, раздался оглушительный выстрел. Находившийся неподалеку буйвол упал замертво. Я сильно испугался и [41] побежал в штаб к начхозу. Начхоз, пожилой добродушный человек, очень любил нас, маленьких бойцов. Выслушав меня, он проворчал:

— Ах, бесенята! Вечно вы причиняете одни беспокойства! Ты же знаешь, что за буйвола надо платить крестьянину четырнадцать юаней. — С этими словами он пошел искать хозяина.

Отца эта история очень рассердила. Он требовал, чтобы я в сопровождении У Вэнь-моу вернулся домой, а пока он запер меня в сарае. Я молчал, чувствуя, что на этот раз отец не переменит своего решения.

Выручили товарищи. У Хуа-гао выпустил меня из сарая, предварительно хорошенько отругав, а красноармейцы громко, чтобы слышал отец, просили что-нибудь спеть. Я украдкой взглянул на отца и начал:

Чем больше я пел, тем сильнее воодушевлялся. Пот катился с меня градом, товарищи весело смеялись. Я видел, что и отец, отвернувшись в сторону, смеется украдкой. Когда я замолчал, он строго сказал мне:

— С завтрашнего дня ежедневно будешь учить по два иероглифа. А если опять натворишь бед, без всяких разговоров отправишься домой!

Я радостно закивал головой.

Через полмесяца наш полк был преобразован в 10-ю дивизию Красной армии. У Хуа-гао и еще нескольких товарищей перевели в 28-й полк. Отец находился в штабе корпуса. Так как я был несовершеннолетним, меня направили в группу воспитанников армии. Воспитанники армии (нас было человек тридцать — сорок) посещали уроки политграмоты, учились читать и писать. Нам объясняли, что такое классы общества, почему бедным живется тяжело, а богатые владеют всем... Такие беседы [42] глубоко западали в душу, во мне укреплялась решимость бороться за дело революции.

Вскоре отец навестил меня. Командование направило отца на работу в тыл, он звал меня с собой. Но я ответил:

— Ты поезжай, а я останусь здесь! — Мне хотелось пройти школу воинской службы. — Я буду служить как положено! — заверил я отца. — Не беспокойся за меня.

Отец купил у крестьянина пару сандалий и сам надел их мне на ноги. Гладя меня по голове, он ласково смотрел на меня:

— Хорошенько слушайся старших!

Я заплакал. Это был мой последний разговор с отцом, самым близким и родным мне человеком, любившим меня беспредельной, хотя и строгой мужской любовью.

В 1932 году в бою под Хэкоу я был ранен. Находясь на излечении в Лошане, я узнал, что отец ушел на запад с главными силами войск 4-го фронта. В 1935 году, во время Великого похода{20}, я находился в деревне Хуамачи, в провинции Нинся. Здесь наши части соединились с войсками 4-го фронта Красной армии. Я повсюду расспрашивал об отце, но ничего не мог узнать. Только много времени спустя я узнал, что отец погиб в провинции Сычуань.

На душе было тяжело. Выйдя за околицу, я сел на пенек и горько заплакал, вспоминая любимых отца, мать, всю семью, о которой уже давно ничего не слышал. Так просидел до вечера.

Вдруг я почувствовал, что кто-то стоит сзади меня. Обернулся и увидел секретаря партийной ячейки Вэнь Мин-ди.

— Ты знаешь, от чьей руки погиб твой отец? — спросил он.

— Его убили гоминьдановские реакционеры.

— А за что? — продолжал Вэнь Мин-ди.

— За то, что он поднимал бедняков на революционную борьбу! — ответил я. [43]

Вэнь Мин-ди долго еще беседовал со мной. Он говорил, что у меня есть оружие и что я должен исполнить свой долг — отомстить за гибель отца.

Уже поздно вечером мы вернулись в деревню. В родной боевой семье я постоянно ощущал заботу и внимание своих товарищей, заменивших мне отца. Партия не давала мне чувствовать себя одиноким. Отец погиб за правое дело — Коммунистическая партия вырастила и воспитала меня.

...Через несколько дней мы в полном походном снаряжении двинулись дальше. Я шел вместе со старшими товарищами-коммунистами, шел по пути, на который вывел меня отец. [44]