На Дальнем Востоке
Фердинанд ЯНКЕЕХ (родился в 1894 году) — словак, член КПЧ с 1946 года (до этого был членом КПЧ в 1922–1939 годах).
В 1915 году попал в плен к русским. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию и участвовал в боях в районе озера Байкал. В 1920 году вернулся в Чехословакию. До 1956 года работал слесарем. Был председателем первичной партийной организации.
В настоящее время — пенсионер.
Когда началась первая мировая война, меня, словака в возрасте 21 года, работавшего слесарем, взяли в австро-венгерскую армию и вскоре послали на русский фронт.
Так как я не горел желанием воевать за императора Франца Иосифа, да и русские мне ничего плохого не сделали, то я постарался найти подходящий момент и 15 марта 1915 года в одном из боев в Карпатах сдался в плен русским. После долгого пути пешком и поездом я вместе со многими бывшими солдатами австро-венгерской армии оказался в лагере для военнопленных в городе Чембаре Пензенской губернии. Оттуда меня перевели на полевые работы к одному богатому русскому [158] крестьянину. Работать я умел и не ленился, и поэтому плен был для меня в общем-то сносным.
Весной 1916 года меня, как слесаря, направили работать на одну большую мельницу старшим машинистом. Здесь у меня было достаточно свободного времени для разговоров с русскими крестьянами, которые возили на мельницу зерно для помола. Зерно обычно мололось в присутствии заказчика. Иногда у мельницы стояло до 30 возов, и всегда находилось с кем поговорить на самые различные темы, которые волновали крестьян. Особенно много говорилось о войне, надоевшей, как я видел, каждому русскому крестьянину.
Мельница, где я работал, принадлежала помещику Федору Федоровичу Соковникову. Помню, этот богатый барин страшно много пил. Когда не было водки или самогона, он мог пить денатурат, которым иногда угощал и меня, говоря при этом, что денатурат совершенно безвреден.
После Февральской революции 1917 года жизнь пленных немного улучшилась. Нам уже можно было свободно покидать своих хозяев и переходить к другим. В деревне же Февральская революция ничего не изменила, землю у моего барина не забрали, но тем не менее он был неспокоен, опасаясь волнений крестьян.
Я продолжал работать на мельнице. Позднее я поехал в город Чембар и побывал в лагере военнопленных, где как раз производился набор в чехословацкие легионы для борьбы, как нам объясняли, против немцев. Нам говорили, что это ускорит наше возвращение домой. Тоскуя по родине, я последовал примеру тех, кто уже вступил в легионы. Правда, многие отказывались вступать туда и, как мы скоро узнали, правильно делали. Из Чембара все завербованные в легионы выехали поездом в Киев. Туда мы прибыли уже после освобождения столицы Украины отрядами Красной гвардии. В красногвардейских отрядах было много моряков-кронштадтцев. Эти 20–25-летние воины дрались как дьяволы. И должен признать, что это была дисциплинированная и сознательная армия.
В конце февраля 1918 года войска немецких империалистов, действуя в согласии с контрреволюционной националистической Украинской радой, вторглись на Украину и 1 марта заняли Киев. Нам, чехословакам, немцы [159] позволили беспрепятственно уйти с Украины, хотя знали, что чехословацкие легионы организовывались в России для борьбы против немецких войск.
И все же, несмотря на то что это им было известно, они не помешали нам эвакуироваться. Только у Бахмача разыгралась часто упоминавшаяся позднее схватка с немцами, но и та быстро кончилась перемирием, так что и волки были сыты, и овцы целы. Мы двинулись дальше на Пензу. Многих из нас возмущало беспринципное и даже холуйское поведение командования наших легионов по отношению к немцам. Нам тяжело было оставлять наших украинских братьев на растерзание вооруженному до зубов противнику.
Начальство нам сообщило, что с Украины нас отправляют на восток, чтобы перебросить через Америку на Западный фронт во Францию для борьбы против немцев. Нам это казалось странным и подозрительным. Ведь наши враги, немцы, были на Украине, а мы должны были объехать весь мир, чтобы воевать с ними во Франции. Но во Францию мы так и не попали. Через Пензу и Самару мы добрались до Челябинска и далее до станции Иланская, где простояли весь апрель 1918 года. Здесь наш капитан объявил нам, что наша задача — борьба против красных, потому что они якобы договариваются с немцами. Из местного Совета к нам несколько раз приходила депутация и спрашивала, почему мы так долго стоим на станции и не следуем дальше. Наши эшелоны растянулись по всей дороге от Пензы до Владивостока. Понемногу мы стали догадываться, почему наши части торчат на Урале и в Сибири. Офицеры и многие рядовые легионеры высокомерно вели себя по отношению к местному населению, и особенно с руководящими деятелями местных Советов. Со стороны господ офицеров не было недостатка и в угрозах в адрес Советов, особенно когда речь шла о заготовке продуктов питания. Позднее я узнал, что во Владивостоке уже высадились японцы, что с севера давят на молодую Советскую республику англичане, что все они поддерживают различные банды в борьбе против Советского государства. На юге начали действовать Краснов, Деникин, на Южном Урале — Дутов, в Сибири — Семенов. Узнав обо всем этом, я стал ходить из вагона в вагон и агитировать рядовых легионеров, особенно своих знакомых, [160] не выступать против Советской власти. Об этом быстро пронюхало начальство и вызвало меня к себе. Командир заявил мне, что если я не прекращу агитацию, то буду исключен из легионов и отдан под суд. На другой день наш поезд двинулся дальше на Восток. На станции Половинка, куда эшелон прибыл вечером, я забрал свои самые необходимые вещи и покинул поезд, а вместе с ним и чехословацкие легионы.
Я решил остановиться где-нибудь у местных жителей, подальше от железной дороги, и там выяснить обстановку, а если нужно будет, то сказаться больным или отставшим от поезда. По-русски я говорил отлично и не боялся, что не найду надежных русских людей, которые меня не выдадут. Я хотел пока устроиться где-нибудь на работу. Мне посоветовали пойти в Черемхово, где нуждались в рабочей силе.
На второй день после прихода туда я уже работал на угольных шахтах. Позднее я узнал, что, когда я бежал из легионов, за мной послали погоню. В Черемховских угольных шахтах я проработал три недели. В это время начался контрреволюционный мятеж легионеров против Советской власти. Чехословацкие легионы с оружием в руках выступили на помощь контрреволюции. Это было в конце мая 1918 года. В Нижнеудинске шли бои отрядов Красной гвардии и формировавшейся Красной Армии против легионеров. На нашей шахте в июне 1918 года было созвано общее собрание, на котором руководство местной большевистской организации призвало нас пойти на фронт на помощь сражающимся красным бойцам.
На шахте были хорошие, отзывчивые люди, среди которых я нашел себе верных друзей. Благодаря им я понял, почему надо отстаивать и защищать Советскую власть.
В Красную Армию мы записались все до одного, но местный Совет заявил, что и на шахтах кто-то должен остаться работать.
В отряд отобрали 350 самых молодых рабочих. Среди них был и я. Мы получили винтовки и патроны и отправились на станцию Зима, где у нас произошла стычка с бандой белоказаков. В тот же вечер мы подошли к Нижнеудинску. Там еще продолжались бои. Мы дрались всю ночь до утра. Легионеры начали сильный артиллерийский [161] обстрел наших позиций и потом пошли в атаку. Мы вынуждены были отступить к Иркутску, где находились 14 дней. Меня с несколькими товарищами решено было направить в Иркутск для поддержания порядка в городе. Это было необходимо, потому что контрреволюционные элементы после первых успехов белоказаков и чехословацких легионеров стали, как клопы, выползать из всех щелей и вести себя слишком вызывающе. Поэтому нужно было быть начеку и уничтожать в зародыше каждую попытку контрреволюции поднять восстание в городе. Из 1-го Омского отряда, куда я был направлен и где служил под командованием товарища Лаврова, я позднее попал в интернациональный батальон «Ангара». Этот батальон в то время нес сторожевую службу в Иркутске. В нем служили словаки, венгры, немцы, чехи, сербы и поляки.
Наши части в Иркутске были слишком слабы, чтобы долго оборонять город от белогвардейцев, казаков и чехословацких легионов. Поэтому Иркутск нам пришлось оставить.
Затем мы с упорными боями против белых и легионеров, обошедших нас по дороге вдоль границы с Монголией, стали пробиваться в Забайкалье.
После боев у озера Байкал я заболел тифом и меня отвезли в больницу в Благовещенск. Как раз в это время на помощь чехословацким легионерам пришло несколько японских полков. Мы, красноармейцы, находившиеся в Благовещенске, были полностью окружены. С Запада шли легионеры, с Востока — японцы. Уйти в тайгу, как это сделали местные партизаны, мы не могли. Единственный выход для нас из этого положения был — уйти через Амур в Китай. Городские советские органы выдали нам заграничные паспорта. На нескольких лодках мы переправились через Амур, а затем попали в город Цицикар. Это было весной 1919 года. В Китае я находился до 16 февраля 1920 года. Нас, красноармейцев, было около 600 человек — словаков, чехов, венгров, сербов, немцев, поляков и несколько русских, скрывавших свою национальность, так как в то время им нельзя было возвращаться на родину, где им угрожала неминуемая смерть. Когда белогвардейцы и интервенты заняли весь Дальний Восток, контрреволюционные власти потребовали, чтобы китайское правительство выдало [162] нас, как политических преступников. Переговоры об этом длились почти целый год. О ходе переговоров нас подробно информировал китайский офицер Чу, который очень симпатизировал нам. К концу 1919 года переговоры окончились, и китайское правительство, как нам тогда сообщили, после вмешательства Советского правительства заявило, что ни при каких обстоятельствах не выдаст нас.
В феврале 1920 года в результате действий вновь прибывшего чехословацкого консула в Харбине д-ра Гесса нас, чехов и словаков, отправили в Харбин, а оттуда — во Владивосток. Из Владивостока за счет чехословацкого правительства нас довезли на пароходе до Триеста. Из Триеста поездом нас отправили в Чехословакию, где после ряда допросов нам дали разрешение на жительство.
Хотя я испытал в России немало трудностей, я в то же время многому там научился. Я всегда рассказывал у себя на родине о том, что русский народ — честные, сердечные и отзывчивые люди — наши настоящие друзья и братья.
Попав в русский плен неопытным и, можно сказать, наивным юнцом, пережив в России две революции и жесточайшую гражданскую войну, я вернулся в Чехословакию вполне зрелым и политически определившимся человеком. Вот почему, несмотря на полицейский надзор за мной, я вскоре по приезде из России вступил в ряды Компартии Чехословакии.
Приобретенный мной в России опыт очень пригодился мне на родине не только при буржуазной республике, но и сейчас, когда мы строим в Чехословакии социализм. [163]