Под знаменем пролетарской революции
Антон КРИШКО (родился в 1896 году, умер в 1958 году) — словак, беспартийный.
Во время первой мировой войны попал в плен к русским. В 1917–1918 годах служил в Красной гвардии и Красной Армии. В начале 1919 года вернулся на родину. В 1919 году сражался в рядах венгерской Красной Армии.
Когда началась первая мировая война, меня, словацкого каменщика, взяли в австро-венгерскую армию и отправили на русский фронт в район Горлицы, которая находится сейчас на территории Польши. С первых же дней войны наши солдаты стали добровольно сдаваться русским в плен. А позднее это случалось почти каждый день — солдаты не хотели больше воевать. Австрийские офицеры запугивали нас, говоря, что русские отрубают головы всем пленным. Правда, большинство из нас не верило в эти сказки офицеров, которые были героями только в барах и ресторанах, а когда попадали со своими частями на фронт, старались улизнуть от участия в боях, и не одному из этих «храбрецов» [100] приходилось менять белье после первой же встречи с русской пулей.
В мае 1915 года после ожесточенного боя у Горлицы я был взят в плен.
В России я сначала работал в различных мастерских, а потом попал на полевые работы к кулаку. Такой плен был вполне сносным, и мы надеялись, что война для нас окончится благополучно. Затем я стал работать токарем на заводе в Балашове, обрабатывал приводные колеса. На этом заводе пленные работали вместе с русскими рабочими. Зарабатывали мы сравнительно мало, рублей шесть в месяц. Мы видели, что русские рабочие ненавидят царизм и борются против него. Русские рабочие научили нас понимать, что австро-венгерская монархия — такой же враг для нас, словацких и чешских рабочих и крестьян, как царизм — для русских. И мы радовались вместе с русскими рабочими падению царизма. А позже, когда к власти пришло Временное правительство, мы так же, как и они, убедились, что от этого правительства, защищавшего интересы капиталистов и помещиков, пользы народу не будет.
Летом 1917 года на фабрике в Балашове забастовали рабочие. Они требовали повышения заработной платы. Русские рабочие призывали и нас, военнопленных, примкнуть к бастующим и поддержать их в борьбе против фабрикантов. Один рабочий, Михаил Михайлов, с которым мы, пленные, тесно общались, говорил нам, что хотя мы и военнопленные, но тоже должны принять участие в забастовке. Но главный инженер завода запугивал нас тем, что, если мы откажемся работать, нас опять пошлют в лагеря. Однако мы из солидарности с русскими рабочими послушались Михаила Михайлова и на работу не вышли. А на следующий день милиционеры Керенского арестовали всех военнопленных, работавших на фабрике, а также некоторых русских рабочих и посадили всех в тюрьму. Там нас продержали целый месяц. Кормили раз в три дня. Нам давали сразу на три дня борщ, кашу и хлеб, но мы делили все это на три раза: в первый день ели борщ, во второй — кашу, а потом — хлеб.
Вместе с нами в балашовской тюрьме сидел и Михаил Михайлов. Это был стойкий большевик. Все время, пока мы были в заключении, он ободрял нас и говорил, [101] что долго так продолжаться не может, что скоро к власти придет рабочее правительство.
Так и случилось. Через месяц в тюрьму ворвались рабочие во главе с комиссаром и освободили нас. Мы пришли в местный Совет, и там нам выплатили зарплату за время ареста. В тюрьму же на наше место посадили тех, кто арестовывал нас. Мы убедились, что Михаил Михайлов был прав.
После освобождения из тюрьмы я на фабрику не вернулся, а стал бойцом Красной гвардии. Тогда я не вступал в Коммунистическую партию, потому что не понимал до конца, чего хотят большевики. Но когда я в 1919 году приехал домой, в Чехословакию, буржуазное правительство и его жандармы обвиняли меня в том, будто я с 1917 года был большевиком и, находясь на службе в Красной гвардии, получал от Советского правительства большие деньги. На деле же в Красную гвардию я вступил потому, что и я принадлежал к тем, кто был в ней, потому, что я сам происходил из бедной рабочей семьи, хотя семья моя находилась далеко и совсем в другом государстве.
В России после Октябрьской революции я увидел и на собственном опыте убедился, что большевики желают добра бедноте и в жестокой борьбе отстаивают ее интересы. Красное знамя, которое получила наша красногвардейская часть, напомнило мне празднование 1-го Мая в Кошице перед войной. Я помню, как гордо шагали словацкие и венгерские рабочие под красным знаменем и пели революционные песни. Будучи красногвардейцем, а позднее красноармейцем, я видел, что все мы боремся за укрепление власти рабочего класса, а для этого нужно уничтожить буржуазию. Наш отряд Красной гвардии участвовал в нескольких боях против белогвардейских банд в районе Балашова.
В мае 1918 года нас перебросили из Балашова в Тамбов. Здесь наши ряды пополнились местными добровольцами, и мы выросли в целый полк, который был назван 1-м Московским интернациональным кавалерийским полком Красной Армии. В нем служили венгры, словаки, чехи, поляки, сербы, немцы... Были среди нас и русские товарищи, например 1-й эскадрон состоял из одних русских. Так я стал красноармейцем.
Нашим первым командиром был товарищ Попович, [102] серб по национальности. Наш полк перебрасывали с одного участка фронта на другой в зависимости от обстановки. На Царицынском участке фронта летом 1918 года мы участвовали в боях против белых войск генерала Краснова, которого западные империалисты поддерживали оружием, боеприпасами и деньгами. Мы сражались в районах Филоново, Поворино, Алексиково и в других местах. В этих боях нам пришлось пережить очень тяжелые минуты, потому что многочисленные войска контрреволюции были хорошо вооружены и подготовлены. Красная же Армия еще только создавалась. Если белые захватывали в плен красноармейцев, они подвергали их страшным мучениям и на лбу или на груди вырезали пятиконечную звезду.
В боях под Урюпинской на нашу сторону перешло много чехов и словаков — бывших легионеров. Позднее мы с ними бок о бок сражались на Царицынском участке фронта, так как они входили в нашу дивизию, хотя и в другой интернациональный стрелковый полк. Они дрались против белогвардейских войск как настоящие герои.
Находясь на Царицынском участке фронта, мы узнали, что в Тамбове вспыхнуло белогвардейское восстание и власть в городе и ряде уездов захватили белые. Они казнили многих рабочих, не желавших признать их власть. Наш полк сразу же сняли с фронта и послали на подавление этого восстания. На незнакомой станции перед Тамбовом мы выгрузились из эшелона и дальше двигались в конном строю. Я находился среди словаков и венгров. Так как венгры не понимали по-русски, меня назначили командиром этого небольшого отряда, состоявшего примерно из полуроты, в которой было два станковых пулемета.
Рано утром мы подошли к Тамбову и получили приказ сразу же после начала артиллерийского обстрела ворваться в город. Бой был тяжелым. Белогвардейцы упорно оборонялись, но красноармейцы дрались как львы. Наши пулеметы обслуживали два словака. Как они воевали! Я был уверен, что за императора Франца Иосифа они бы так не дрались. Ведь сейчас они сражались против своих настоящих врагов — буржуев и разной другой, как тогда говорили, брюхатой сволочи и ее прислужников. [103]
Было уже за полночь, когда на станцию Тамбов на бронепоезде ворвались балтийские матросы. Благодаря этой неожиданной помощи сопротивление белогвардейцев было подавлено. Бой кончился нашей победой. Радостно встречали нас трудящиеся Тамбова.
Во время белогвардейского восстания рабочие одного тамбовского завода, узнав, что власть захватили белогвардейцы, забаррикадировались и обороняли завод до тех пор, пока белых не выгнали из города. Все попытки белогвардейцев ликвидировать этот очаг красной обороны кончились провалом. Не помогали ни угрозы, ни обещания. И рабочие выдержали, хотя последние дни перед нашим вступлением в Тамбов у них уже не было продовольствия и в день они получали только по ложке сахарного песку. Разве это не пример героизма?
Контрреволюция в Венгрии в октябре 1956 года напомнила мне то, что я в 1918 году видел в Тамбове, так как и там 16–18-летние гимназисты и подобные им зеленые юнцы, подстрекаемые помещиками и капиталистами, стреляли в нас из окон и с балконов.
В этом бою, в Тамбове, меня осколком артиллерийского снаряда ранило в ногу. Нас, легкораненых, разместили в городской гостинице «Москва», так как в госпитале и в больницах не было мест. Через три недели я поправился и выехал в Пензу, куда перевели наш полк. Там я участвовал в работе венгерской секции Российской Коммунистической партии (большевиков), а через несколько недель получил временное российское гражданство. Но из-за частых переездов официально вступить в Коммунистическую партию мне так и не пришлось. В Пензе я встретил нескольких своих знакомых, которые служили в интернациональной роте Пензенского гарнизона. Туда зачислили и меня. Там были венгры, поляки, сербы, немцы. Многие словаки, в том числе и я, служили в Красной Армии вместе с венгерскими товарищами, так как в интернациональные бригады и полки мы, бывшие военнопленные, вступали в зависимости от страны, из которой происходили, а тогда Словакия была еще частью Венгрии. Кроме нашего полка, в Красную Армию входил отдельный чехословацкий полк, он воевал на других фронтах.
За время пребывания в Пензе я, как сочувствующий, прошел обучение в венгерской секции РКП (б), где [104] нас знакомили с мероприятиями Советского правительства во всех областях жизни истощенной, окруженной врагами страны. Первостепенной задачей считался тогда разгром врагов Советской России. В условиях хозяйственной разрухи, когда рабочим приходилось закрывать заводы и уходить на фронт, это было очень сложным делом.
В Пензе у красноармейцев-интернационалистов был свой клуб. Там мы часто собирались, читали газеты или книги, играли в шахматы и т. д. В клубе нередко читались лекции по литературе и музыке. Здесь я после долгого перерыва вновь услышал стихи великого поэта-революционера Шандора Петефи, венгерский чардаш и песни восточных славян. Это было очень приятно всем нам, тем более что мы были далеко от своей родины и не знали, что там делается.
В Пензе красноармейские части переформировывались, и их посылали на Восточный и Южный фронты. В составе одной из таких вновь сформированных частей я прибыл под Царицын. Через несколько месяцев я тяжело заболел и вернулся в Пензу на лечение. Там я вновь занялся политучебой. В это время нас уже готовили к возвращению домой, так как стало известно, что на родине создана Чехословацкая республика. Мы, бывшие военнопленные, служившие в Красной Армии, могли выбирать — вернуться на родину или остаться в России. Мой комиссар — прекрасный русский коммунист — сказал мне:
— Поезжай, Антон Иванович, домой и действуй там так, как у нас в Советской России.
Так я и поступил, тем более что мне очень хотелось попасть домой, в родные места. Мы тогда идеализировали факт образования «самостоятельной» Чехословацкой республики и не знали, что на родине наши «демократические» власти примут нас как врагов.
Путь домой лежал через Польшу. Там нас, обвинив в сочувствии большевикам, отправили в лагерь, где продержали семь дней. Вещи наши отобрали. В лагере каждый день нас гоняли под холодный душ, хотя стоял декабрь. Лагерное начальство говорило, что это санитарная обработка. Видно, они надеялись таким образом выгнать из нас большевистский дух.
В Кошице я добрался в начале 1919 года. [105]
В мае 1919 года после образования Венгерской Советской республики я добровольно вступил в венгерскую Красную Армию и до самого конца воевал против врагов республики на Румынском фронте. Опыт, приобретенный в Советской России, во многом мне пригодился.
Когда в августе 1919 года я вернулся в Кошице, меня вызвал полицейский капитан и в наказание за то, что я служил в венгерской Красной Армии, полгода не давал продовольственных карточек, которые мне полагались как гражданину Чехословацкой республики.
...Прошли годы, но я часто вспоминаю простых русских людей, помогавших нам, когда мы были военнопленными. Я помню, как мы, голодные, измученные, радовались куску хлеба, протянутому нам дружеской рукой. Что значит для человека, попавшего в чужую страну, доброе слово и дружеская помощь, может по-настоящему оценить только тот, кто сам побывал в таком положении. Должен сказать, что среди русских людей мне было лучше, чем дома в буржуазной Чехословакии, где такие, как я, постоянно подвергались преследованиям. [106]