Я служил в интернациональном батальоне Красной Армии
Кирилл ДОРЧАК (родился в 1897 году) — словак, член КПЧ с 1945 года.
В 1916 году попал в плен к русским. В Красную Армию вступил в 1918 году. В 1919 году вернулся на родину.
В настоящее время — работник «Государственных курортов» в г. Ружбахи, председатель первичной организации КПЧ.
Услышав о намерении некоторых словацких товарищей — бывших красноармейцев, участвовавших в гражданской войне в России, — написать воспоминания о пережитых ими событиях, я также решил хотя бы коротко описать то, что ожило в моей памяти при воспоминании о русской революции, которую я видел собственными глазами.
В плен я попал во время наступления русских войск в Галиции в июне 1916 года. Мне тогда было 19 лет, но я уже был по горло сыт войной и обрадовался плену. С фронта нас, легкораненых, переправили в Одессу. Три дня ждали мы отправки на берегу Черного моря, в том [92] самом порту, где в 1905 году восстали против царизма моряки броненосца «Потемкин». Бюрократизм царских чиновников дал мне возможность за два месяца объехать и увидеть почти всю европейскую часть России. Нас возили от станции к станции: через Николаев, Екатеринослав, Орел, Тулу, Москву, Нижний Новгород и другие города. На станциях и разъездах мы простаивали по нескольку дней, и поэтому к моменту приезда на место назначения мы, легкораненые, уже почти выздоровели и даже успели выучить русскую азбуку. В конце концов мы попали в лагерь военнопленных в городе Муроме Владимирской губернии.
Еще в поезде я узнал о существовании в России чехословацких легионов и захотел участвовать в их составе в войне против кайзеровской Германии и императорской Австро-Венгрии. Ненависть к ним у меня зародилась еще на родине и укрепилась, когда меня, словака, заставили воевать за чуждые мне интересы. Мне как-то сразу полюбился простой русский народ. Пользуясь сходством словацкого языка с русским, я много беседовал с русскими людьми, стремясь узнать как можно больше об их стране. В лагере в Муроме я записался добровольцем в чехословацкие легионы и вместе с другими ожидал отправки на фронт.
Первым, что подорвало нашу веру в справедливость чехословацкого движения сопротивления за границей, был приезд в наш лагерь капитана Сметаны из сербской добровольческой дивизии, формировавшейся тогда в Одессе. Этот Сметана крайне презрительно отзывался о чехословацких легионах и пытался завербовать нас в сербскую дивизию на Румынский фронт. После ряда бесед на эту тему у нас зародились сомнения в правильности всей политики создания легионов. Мы еще плохо разбирались в обстановке, в наших головах была большая путаница.
Вскоре в России произошла Февральская буржуазная революция. Царь Николай был свергнут, и на политическую арену выступили князь Львов и подобные ему враги трудового народа, а затем авантюрист Керенский. Одновременно мы видели, как рабочие и крестьяне вместе с возвращающимися с фронта солдатами создавали Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Керенский призывал солдат продолжать войну [93] «до победного конца», но они уже перестали его слушать. И, наконец, свершилась Октябрьская революция. Трудящиеся под руководством Ленина и большевиков взяли власть в России в свои руки.
Я работал тогда в Москве, в больнице на углу Сухаревской площади и Садового кольца. Известный рынок у Сухаревской башни был сборищем спекулянтов и воров всей Москвы. Здесь можно было купить и продать все что угодно, даже один сапог или перчатку.
Во время революционных боев все проходы на Сухаревскую площадь были загорожены баррикадами из деревянных лавчонок рынка.
Наступавшие отряды Красной гвардии захватили заводы и жилые кварталы на окраинах города и постепенно с боями продвигались к центру. Очень упорные бои шли за Александровское военное училище. После ликвидации этого опорного пункта офицеров и юнкеров отряды красногвардейцев стали прорываться к центру. Новым препятствием для красногвардейцев было Садовое кольцо, где укрепились буржуйские сынки. На крыше нашей больницы залегли красногвардейцы, и мы во время боя подносили им патроны, давали еду и воду.
Шесть дней шли кровавые уличные бои, в которых принимала участие и артиллерия. На крыше нашего дома погиб командир красногвардейского отряда. Тяжелые бои в первой половине ноября 1917 года завершились победой рабочих, вставших на сторону большевиков. Улицы понемногу очищались, жизнь постепенно входила в нормальную колею. Под стенами Кремля мы похоронили первые жертвы революции, несколько сот преданных борцов — солдат и красногвардейцев, рабочих московских заводов.
Эти дни кровопролитных боев были и для нас, бывших военнопленных, важнейшими днями всей нашей жизни. Хотя от нас никто не требовал в эти дни браться за оружие, мы должны были сами сделать выбор: остаться в стороне от событий, как поступили некоторые, или встать на одну из сторон баррикады. Я и мои товарищи встали на сторону революции.
Для всех угнетенных наступили дни свободы. Наступили они и для нас, военнопленных.
Советское правительство твердо взяло в свои руки управление новым государством. Но после победы над [94] буржуазией в городе предстояло ликвидировать деятельность анархистов и других враждебных Советской власти лиц, которые еще долгое время мешали строительству нового общества.
В первые дни Советской власти я вместе с русскими товарищами входил в один из отрядов Красной гвардии, одной из задач которых была борьба против этих разложившихся элементов.
Наступило 1 мая 1918 года. Это был самый прекрасный Первомай в моей жизни. Тогда еще не было такого парада, какие бывали позднее на Красной площади (с каждым годом они становились все более величественными). Но этот первый первомайский праздник освобожденного трудового народа России произвел на меня неизгладимое впечатление. Десятки тысяч трудящихся с революционными песнями прошли по Красной площади. Позже я присутствовал на первом параде войск Московского гарнизона. Я был воодушевлен всем этим и увлечен борьбой русского пролетариата за свое первое в мире рабоче-крестьянское государство. Поэтому я решил добровольно вступить в ряды Красной Армии.
Я встретился с несколькими чешскими социал-демократами, находившимися в ту пору в Москве. Газета «Прукопник», выходившая на чешском языке, информировала военнопленных чехов и словаков об успехах революции. Сотни чехов и словаков вступали в Москве в отряды Красной Армии. Вместе с несколькими товарищами вступил в отряд и я. Позднее мы узнали, что чехи и словаки организуют самостоятельный отряд и что он формируется в рабочем сердце Москвы — на Красной Пресне. Мы перешли туда. Командиром нашего отряда был чех Маршак. Мы в спешном порядке проходили боевую подготовку, одновременно несли караульную службу и производили обыски в буржуазных кварталах, ходили охранять и австрийское консульство. Консул, который иногда заговаривал с нами, не мог понять, почему мы, словаки и чехи, вступили в Красную Армию и не хотим вернуться в «фатерланд». Возможно, позднее, когда «фатерланд», то есть Австро-Венгрия, развалилась и скончалась вслед за императором «отцом Иосифом», он нас понял.
В Москве в те бурные дни мы были свидетелями [95] того, как развивалась русская революция. На одном из митингов на Красной площади я видел и слышал Владимира Ильича Ленина. В газете «Известия» я внимательно читал распоряжения и декреты Советского правительства за подписью Ленина и Бонч-Бруевича. Перед трудовым народом открывался путь к лучшему будущему. Но этот путь по вине контрреволюции стал путем новых больших жертв и упорной борьбы всего советского народа: на молодую Советскую республику со всех сторон напали враги, южные плодородные районы были отрезаны, и в центральных губерниях начался голод.
После разгрома многих гнезд контрреволюции в Москве нас послали на Южный фронт. В августе 1918 года наш отряд прибыл в Борисоглебск для пополнения 23-го советского полка. Одновременно с нами воевать уходил полк рабочих-путиловцев из Петрограда. На фронте нас направили в батальон, состоявший из одной чехословацкой роты, одной русской и одной китайской. Командиром батальона был один чешский товарищ, бывший унтер-офицер австрийского пехотного полка. Скромный, мягкий человек, всегда очень внимательный к товарищам, в бою он был бесстрашен. В боях, часто носивших партизанский характер, он проявил незаурядные военные способности. Несколько раз ему удавалось вывести своих бойцов из окружения.
Однажды наша чехословацкая рота пополнилась за счет бывших солдат 1-го полка чехословацких легионов, взятых в плен Красной Армией. У пленных легионеров был выбор: или остаться в лагере для военнопленных, или вступить в наши ряды. Те, кто вступил в наш отряд, проявили себя дисциплинированными бойцами, они принимали участие в борьбе с врагами революции до победного конца. Должен признаться, что среди нас, чехов и словаков, находились и такие, которые пришли в Красную Армию в расчете на личную выгоду. Но вскоре они ушли из наших войск. Среди вступивших в Красную Армию бывших легионеров были и офицеры. Они оправдали наше доверие и храбро сражались с врагом. Только двое из них перебежали к белым.
Наш батальон участвовал в боях за Балашов, Борисоглебск, Новохоперск, Каменку и во многих других боях на Дону. Не всегда наши бои с врагом заканчивались [96] успешно, но мы знали, за что воюем, и поэтому смело шли в бой.
В конце 1918 года я вместе с некоторыми моими чешскими и словацкими товарищами вступил на фронте в члены Российской Коммунистической партии и получил партийный билет.
С первых же дней пребывания на фронте и до конца января 1919 года мы вели тяжелые бои против армии генерала Краснова. Бои шли с переменным успехом. Часто мы ночевали в окопах, под открытым небом. Иногда вступали в бой, не успев даже окопаться. Однажды ночью во время отступления мы встретили еще один чехословацкий отряд. Я не помню, в состав какого полка входил этот отряд, но хорошо запомнил, что красноармейцы — чехи и словаки — были уверены в победе Красной Армии над белогвардейскими бандами.
В январе 1919 года мы узнали о развале Австро-Венгерской монархии и образовании Чехословацкого государства. Было решено сконцентрировать чехословацкие части Красной Армии на западных границах. Политработники говорили, что мы должны стать авангардом революции у себя на родине. Переговоры о выезде в Чехословакию затянулись на многие недели; я в это время тяжело заболел сыпным тифом и попал в госпиталь в Балашов. Только благодаря тому, что отъезд все время откладывался, я не отстал от товарищей и выехал вместе с ними. Не заезжая в Москву, мы через Сухиничи попали в Смоленск. На транспорте царила страшная разруха. Дальше ехать было невозможно и поэтому каждый на свой страх и риск пробирался самостоятельно на запад, в Киев, а оттуда в Галицию. Иногда мы ехали с попутными воинскими эшелонами, чаще шли пешком.
В те дни на Украине повсюду орудовали отряды самозванцев и разных атаманов, вооруженные английским и немецким оружием. Бойцы таких отрядов часто не знали, за кого и ради чего воюют. Помню, мы были на волосок от смерти, когда на наш поезд напала банда атамана Зеленого. Но подоспевший в последнюю минуту отряд красноармейцев рассеял эту банду.
Весной 1919 года в Нежине я заболел возвратным тифом и остался там в госпитале для инфекционных больных. [97]
В Нежине было много тифозных больных, и я с благодарностью и любовью вспоминаю о персонале госпиталя, советских людях, проявлявших о нас большую заботу. После выздоровления я оказался в полном одиночестве. К тому же я настолько ослаб, что едва мог ходить. Приходилось полностью полагаться на помощь попутчиков. Не знаю, каким чудом удалось мне добраться до фронта, где в районе Подволочиска Красная Армия вела бои с украинскими националистами. По дороге я познакомился с несколькими чехами и словаками, и мы вместе стали думать о том, как перебраться на ту сторону фронта. У нас имелось два пути: или обойти растянувшийся на 300–400 километров фронт или идти прямиком через линию фронта. Мы решили избрать второй путь, более быстрый, но и более опасный. Уничтожив все документы, подтверждавшие нашу принадлежность к Красной Армии и к Коммунистической партии, мы попросили красноармейцев, оказавшихся балтийскими моряками, пропустить нас через линию фронта. Это были смелые товарищи. Они предложили доставить нас на своем броневике в расположение украинских националистов. Но мы отказались, потому что едва ли нам удалось бы уйти от националистов живыми.
Моряки пожелали нам счастливого пути, и мы пошли пешком прямо через линию фронта. На счастье, первый обнаруживший нас дозор не открыл стрельбу, а доставил нас в штаб на допрос. В это время части Красной Армии снова перешли в наступление. Среди националистов началась паника, и о нас забыли. Вместе с отступавшими войсками националистов мы прибыли в Подволочиск, откуда чехословацкий офицер связи направил нашу группу через Старый Самбор на Ужокский перевал, а оттуда нас с отрядом чехословацких солдат доставили по узкоколейке в Ужгород. В ужгородских казармах с нами не церемонились, обыскали и допросили, а когда узнали, что мы едем из России, стали всячески оскорблять. И на этот раз нам помогла тревога. Нас быстро посадили в грузовики и доставили в город Кошице в Словакии.
Здесь я снова заболел и попал домой лишь в июле 1919 года. Но вскоре по воле властей мне пришлось надеть мундир чехословацкого солдата и отправиться на фронт воевать против венгерской Красной Армии. [98]
Я много думал о том, как мне поступить, и решил при первой же возможности перейти на сторону венгров. Но до нашего вступления в бой венгерская Красная Армия отступила, и венгерские Советы были потоплены в крови.
Всю свою жизнь я предан идеям социализма. С большим вниманием я следил за развитием событий в Советском Союзе, читал в газетах сообщения из СССР. Я член Коммунистической партии Чехословакии и, несмотря на преклонный возраст, продолжаю работать, всеми силами стараясь быть полезным делу строительства социализма в нашей стране и укрепления дружбы с Советским Союзом. [99]