Борьба с контрреволюцией на берегах Дона
Франтишек МИЕРНЫЙ (родился в 1890 году) — словак, член КПЧ с 1921 года.
В октябре 1914 года попал в плен к русским. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию. После возвращения на родину с 1924 по 1955 год работал на цементном заводе в Ладце. В буржуазной Чехословакии активно работал в КПЧ и дважды арестовывался полицией. В период второй мировой войны вел подпольную работу, распространял нелегальные издания. После 1945 года был председателем первичной организации КПЧ на цементном заводе.
В настоящее время — пенсионер, член Илавского райкома КПЧ.
Рассказ о своем участии в гражданской войне в России я хотел бы начать с небольшого вступления.
Думаю, это поможет вам, дорогой читатель, узнать, почему русская революция так притягивала и нас, словаков, и почему мы примкнули к ней.
Начнем, как говорится, «от Адама». Я родился 13 декабря 1890 года в Словакии, в селе Прейта, Илавского района, в семье бедного портного. Нас, детей, у родителей было много, и скромного заработка отца не хватало на то, чтобы накормить все семейство. В 1904 году, окончив народную школу, я поступил учеником на стекольный завод. Уже в то время рабочие этого завода основали профсоюзную организацию. По инициативе профсоюза в 1905 году 120 учеников трех стекольных предприятии [82] нашего района совершили экскурсию на Вларский перевал. Это считалось огромным достижением.
Помню, во время экскурсии мы услышали выступление капеллы чешских музыкантов. Они исполняли разные песни, и в том числе антияпонскую. Это отвечало нашим симпатиям к России, которая в то время вела войну с Японией.
По окончании учебы ученики-стекольщики не получали работу на заводе и в поисках ее отправлялись с узелком в руках бродить по свету.
В 1907 году, когда я получил специальность шлифовальщика стекла, такая участь постигла и меня. До 1909 года я исколесил пешком почти всю Венгрию, переходя от одного стекольного завода к другому. В 1908 году на одном стекольном заводе, где я работал около трех месяцев, мы попытались создать профсоюзную организацию. Но наша деятельность была во многом стихийной. Чаще всего мы основывались на указаниях, поступавших со стекольного завода в Киеве в Моравии, где находился центр профсоюзных организаций стекольщиков. Однажды, устроившись на работу в Венгрии, я попросил товарищей из этого центра выслать устав профсоюза. Однако ответа на мое письмо не последовало. А спустя неделю меня и еще одного рабочего, принимавшего участие в создании профсоюзной организации, вызвали в канцелярию к директору, где уже ждали два жандарма. Нам объявили, что мы уволены, а жандармы отвели нас на станцию и, чтобы мы не могли больше встречаться, приказали купить билеты в противоположные направления и уехать.
В поисках работы я направился в Трансильванию и некоторое время работал на стекольном заводе в Араде. Но завод вскоре закрылся, и мне снова пришлось странствовать. В 1910 году я нашел место на стекольном заводе в Ивановом Поле в Словении (на территории нынешней Югославии) и проработал там два года.
В 1912 году меня вызвали на военно-медицинский осмотр. Призывной пункт находился на моей родине — в Илаве. Через месяц, отделавшись от солдатчины, я опять вернулся на завод. Правда, меня внесли в список запасных. На этот раз я проработал примерно с неделю. В мае 1912 года на заводе вспыхнула забастовка, которая продолжалась около пяти недель. Владельцы завода [83] объявили о банкротстве, и около 300 рабочих остались без работы. Это уже было признаком экономического кризиса и надвигавшейся войны.
В конце 1912 года меня призвали в армию и определили к гонведам в Тренчин. В августе 1914 года началась первая мировая война. Нас, солдат регулярной армии, первыми бросили на русский фронт. В октябре 1914 года я попал в плен и был этому рад. Пленных отправляли в Сибирь. Мы следовали через Челябинск, Омск, Красноярск, Иркутск, проезжали около Байкала. Сначала мы попали в лагерь Березовка, а затем — в Читу, где нас использовали на разных работах. В 1915 году нас перебросили из Сибири на Урал. Это было сделано благодаря вмешательству Красного Креста нейтральных стран, потому что многие пленные очень тяжело переносили суровый климат Сибири.
На Урале мы работали на лесных разработках. В январе 1916 года нас перевезли на военный завод около Екатеринбурга (ныне Свердловск), где вместе с русскими рабочими, среди которых у меня было много друзей, я проработал два года. Здесь меня и застала Великая Октябрьская революция. Я часто вспоминаю 1 мая 1917 года — первый пролетарский праздник, открыто праздновавшийся в России. Этот праздник трудящихся впервые на заводе прошел без кровопролития. Рабочие и пленные собрались на митинг и демонстрацию. В стороне под бело-красным знаменем я увидел группу людей. Оказалось, это солдаты чехословацких легионов. Их было немного. Большинство пленных приняло участие в демонстрации под красными знаменами. Они шли вместе с русскими рабочими. Огромная колонна русских рабочих прошла около трех километров до находившейся недалеко от леса братской могилы, где было похоронено более 70 расстрелянных царской охранкой рабочих, которые боролись за лучшую жизнь.
При Советской власти мы стали равными со всеми гражданами и не чувствовали себя пленными.
В середине января 1918 года нас направили в Омск, где на станции скопилось несколько эшелонов с бывшими пленными — чехами, словаками и другими. Когда пленные одного из стоявших в Омске эшелонов, где находились чехи и словаки, спросили, куда нас везут, мы ответили, что не знаем. [84]
— А мы едем в Царицын! — прокричали они в ответ.
Некоторые из нас (в том числе и я) перебежали в их эшелон. В конце января 1918 года мы благополучно добрались до Царицына. В царицынском лагере к нам приходили агитаторы: русские, словацкие, чешские и немецкие товарищи. Они проводили с нами беседы и призывали вступать добровольцами в Красную Армию. Нас не приходилось долго агитировать. Во время одной беседы я поднял руку и сказал, что хочу вступить в Красную Армию. Моему примеру последовали многие пленные. За четыре дня в Красную Армию добровольно записалось около 1200 человек. Через неделю нас строем отвели в расположенные в городе казармы, и после двухнедельной подготовки я уже стоял с винтовкой в сторожевом отряде на берегу Волги. Мы осматривали и проверяли пароходы, идущие вверх по Волге от Астрахани до Симбирска — родины Ленина.
В марте 1918 года мы отправились из Царицына на фронт. 1200 добровольцев — словаков, чехов, венгров и немцев — составляли интернациональный полк, делившийся на два больших отряда. Один отряд уходил под Ростов для борьбы против немецких оккупантов, другой — направлялся в район Котельниково. Я попал во второй отряд. Мы вышли к Дону и заняли позиции. Нам предстояла борьба с юнкерами, белоказаками и другими белогвардейцами.
Командиром нашего отряда был товарищ Крачковский, поляк, командиром эскадрона красной кавалерии — латыш, товарищ Спелман. Когда мы с красным знаменем проходили по заполненным народом улицам Красного Царицына (как тогда называли этот город), люди кричали нам:
— Да здравствует Красная Армия!
Началась боевая жизнь. Мы отбили несколько атак белых на берегу Дона у станицы Нижне-Чирской. Потом мы сражались около хутора Генералов, в районе станции Жутово, Верхне-Курмоярской и многих других казачьих станиц. Наш отряд прозвали «железным отрядом». Белогвардейцы выставили против нас особый полк, из офицеров и юнкеров.
Однажды после боя мы, загнав врага на противоположный берег Дона, расположились всем отрядом на отдых на хуторе Генералов, который вытянулся по [85] берегу Дона. После полуночи, при лунном свете, ночные дозоры обнаружили, что нас окружают казаки и юнкера. Переправляясь ночью через Дон, казаки рассчитывали застать нас врасплох и всех перебить.
Подняли тревогу. Красноармейцы выбегали на улицу в одном белье и расставляли пулеметы у плетней, в окнах, на крышах. Бой разгорелся не на жизнь, а на смерть. Перестрелка затягивалась, «максимы» строчили не переставая. Артиллерия не могла стрелять, потому что все перемешалось.
Бой продолжался около двух часов, и после нашей контратаки казаки и юнкера обратились в бегство. Мы взяли в плен около 150 человек. Некоторые из них тут же кончали жизнь самоубийством, потому что им вбили в голову, будто большевики все равно их уничтожат. Взятых в плен юнкеров и казаков мы отправили в Царицын. После боя наш командир Крачковский собрал нас, и тем товарищам, кто выскочил из домов в нижнем белье, досталось на орехи.
— Казаки испугались и бросились бежать, видно, потому, что приняли вас за привидения, ведь вы носились как черти. Пусть этот бой послужит вам хорошей школой. Следует всегда быть в полной боевой готовности. Нельзя успокаиваться на достигнутом. Нельзя ослаблять бдительность, — сказал в заключение командир.
Я мог бы рассказать много подобных эпизодов из нашей боевой жизни, но остановлюсь только на одном интересном случае.
Это произошло в конце мая 1918 года, когда мы заняли большую казачью станицу. Вечером бойцы разошлись по хатам на отдых. Я и еще трое товарищей остановились в одной семье, состоявшей из хозяйки-казачки, двоих детей и старушки. Немного освоившись, мы спросили, где находится хозяин дома и не будет ли он возражать, если мы здесь переночуем. Симпатичная казачка ответила нам, что ее муж ничего не скажет, так как. он сам служит в красной коннице. Мы не поверили и спросили, как она может доказать это. Бывали случаи, когда наших бойцов хорошо принимали, а ночью появлялись казаки и нападали на них. Она стала уверять, что говорит правду и что мы скоро убедимся в этом сами. Во вторую половину ночи, когда в карауле [86] стоял как раз я, большой лохматый пес, с которым мы успели немного подружиться, вдруг заволновался. Я тотчас поднял всех на ноги. В этот момент появился всадник. Я спросил у него пароль. Он ответил правильно. Это был хозяин дома, в котором мы остановились. Мы обменялись рукопожатиями, хозяйка поджарила яичницу, и за разговором мы просидели до самого утра. Затем казак отправился в свою часть Красной Армии. На стороне Советской власти было немало казаков, большей частью из станичной бедноты.
В то время на Украине орудовало немало анархистских банд. Войска Красной Армии, куда входила и часть нашего полка, вели бои под Ростовом. Вооруженные банды анархистов нападали и на немцев, и на красных. Иногда они участвовали в боях вместе с красными. Наш штаб неоднократно призывал главарей анархистов выступить вместе против белогвардейцев, но договориться с ними было невозможно.
2 мая 1918 года наш командир получил из штаба дивизии указание перебросить в Котельниково отряд в пятьсот бойцов. Котельниково находилось от нас приблизительно в пятидесяти километрах.
Через несколько часов пути мы прибыли на станцию Котельниково, где нам зачитали приказ. В нем говорилось, что по направлению к Царицыну движется несколько эшелонов анархистов. Некоторые банды уже проникли в город. Приказ требовал подготовиться к бою с ними.
Комиссар рассказал бойцам об анархистах, об этих грабителях и убийцах, не признающих никакой власти. Каждого, кто становился на их пути, анархисты немилосердно расстреливали.
Мы заняли позиции около станции и стали ждать подхода эшелонов. В это время к нам на подкрепление прибыл бронепоезд. Из Тихорецкой шли три эшелона вооруженных анархистов. Перед Котельниковом они остановились, потому что дальше путь был разобран. Наша часть приготовилась к бою.
Мы направили к анархистам делегацию, которая, желая предотвратить ненужное кровопролитие, передала им приказ штаба Царицынского участка фронта сложить оружие. Анархисты не подчинились. И когда их эшелоны подошли вплотную к Котельникову, начался [87] ожесточенный бой. Загремели орудия, застрочили пулеметы, нарушая тишину придонских степей. Жители станции добровольно брали оружие и шли в бой против анархистов. Несмотря на то, что анархистов насчитывалось в несколько раз больше, преимущество было на нашей стороне. Наши бойцы сражались с большим подъемом. Бой продолжался целый день и закончился нашей победой. Часть анархистов, осознав бесполезность этой братоубийственной войны, перешла на сторону красных. Они сами судили своих главарей.
В ноябре 1918 года фронт проходил всего в 25 километрах от Царицына. Наша часть занимала позиции вдоль берега Волги. После трехдневного боя мы получили подкрепление и снова пошли в наступление, а затем нас заменили другой частью и послали на отдых. Позднее нашу часть разделили на три группы. Одну группу бойцов направили на учебу, другую послали на Кавказ, а третью группу, в которую зачислили и меня, перебросили в Саратов и передали в распоряжение ЧК. Помню, как в Саратове готовилось контрреволюционное восстание. Наш отряд ЧК ночью занял один из заводов. Контрреволюционеры, увидев, что завод окружен, притаились. Рабочие помогли нам арестовать врагов, среди которых были белогвардейцы, меньшевики и эсеры. В то время разные агенты и шпионы проникали в глубь России и прилагали все силы к тому, чтобы подорвать экономику молодой Советской республики и уничтожить власть рабочих и крестьян.
В 1919 году наш отряд направили в Самару. В Самаре я вступил в члены Коммунистической партии. Через год нас вновь перебросили в Саратов. Приближалась весна 1921 года. В Поволжье была засуха, начался голод. Гигантская страна, долгие годы истекающая кровью сначала в империалистической войне, а потом в борьбе против интервентов и белогвардейцев, нуждалась в помощи. Трудящиеся ряда государств проявили по отношению к Советской республике чувство глубокой солидарности. Они посылали составы продовольствия, чтобы помочь ликвидировать голод и нищету, нагрянувшие после стольких лет войны и страданий.
В Саратове, как и во всех других городах России, продукты питания, одежда и другие товары выдавались по карточкам. В Россию приезжали представители [88] Красного Креста нейтральных стран, которым было поручено распределение подарков. Но и здесь контрреволюция приложила свои руки. Нередко в распределении продуктов, присланных трудящимися других стран, участвовали агенты империализма, они передавали контрреволюционерам оружие, нелегально доставленное из-за границы. Посылки перевозились на многочисленных товарных поездах, автомашинах и пароходах. При этом процветала спекуляция, и задачей нашего отряда являлась борьба против контрреволюции и спекуляции. Мы часто устраивали облавы и обыски, выявляли шпионов и спекулянтов, многие из которых скупали за продукты художественные и исторические ценности, а также золото и переправляли их за границу.
Однажды ночью командир поднял нас по тревоге на одну из таких облав; мы должны были занять здание, где расположилось общество датского Красного Креста. Оцепив дом и оставив свободным лишь вход (обратно никого не выпускали), мы разбудили господ и осмотрели все помещения. Находившиеся в здании люди, в том числе и лица, занимавшиеся распределением посылок, были задержаны. Во время обыска мы обнаружили в ящиках вместе с продуктами оружие и боеприпасы. И подобных фактов было немало. Такова была «помощь» некоторых «нейтральных» государств.
Покончив с царизмом и войной, русский народ под руководством Ленина приступил к строительству и обновлению своей огромной разоренной страны. Однако полностью развернуть мирное строительство можно было лишь после победы над интервентами и ликвидации внутренней контрреволюции. С ними покончили в основном в 1922 году, но и в последующие годы недобитая контрреволюция не раз пыталась поднимать голову.
В 1919 году в Саратове я женился; в церковь мы с невестой не пошли, наше бракосочетание зарегистрировала секретарь парторганизации товарищ Рыбакова.
После разгрома интервенции и контрреволюции к нам — чехам и словакам, а также к товарищам из других стран, служившим в рядах Красной Армии, советские правительственные организации обратились с призывом вернуться на родину и рассказывать своему народу о том, как строит Советская Россия новую жизнь, как побеждают идеи Ленина. [89]
В 1921 году в Саратове формировался эшелон отъезжающих на родину бойцов-интернационалистов. Среди них был и я. Наш путь лежал через Москву. В столице мы провели три недели в ожидании, пока соберется группа в 1200 человек. В Москве я и мои словацкие товарищи добровольно проработали три недели, помогая москвичам устранять трудности, вызванные войной.
В июле месяце 1921 года наш эшелон прибыл в Ригу, откуда мы на пароходе доехали до Штеттина, а затем поездом до Чехословакии. На чехословацко-немецкой границе производилась проверка документов и таможенный досмотр. Нам приказали выйти из вагонов, наши вещи разложили на платформе. Затем нас отвели в зал ожидания. Жандармы, сыщики и таможенные чиновники осмотрели, а вернее, разграбили наше имущество под предлогом незаконного ввоза в Чехословакию «большевистской пропаганды». У меня отобрали все, в том числе бумаги, записи, памятные фотографии и книгу «Азбука коммунизма». Так встретила нас буржуазная республика.
От границы нас повезли в город Пардубице и, якобы в целях профилактики и карантина, продержали там четырнадцать дней. Жандармские чиновники, побеседовав с нами, сразу же установили диагноз: бацилла коммунизма. Нас лечили нравоучениями.
Но это «лекарство» никому из нас не «помогало». Там же в Пардубице мне вручили повестку и приказали явиться в город Тренчин в Словакию. В эти дни мы с женой много пережили. У нас отобрали нашего первого ребенка, заболевшего еще в дороге. Его поместили в пардубицкую больницу, где он через восемь дней умер.
В Тренчине мне приказали явиться в 41-й полк, стоявший в городе Жилина. По дороге к Жилине я заехал на день в город Илава к брату, чтобы оставить там жену. В Жилине, едва я доложил о своем прибытии, меня вызвали на допрос. За остановку в Илаве военный суд приговорил меня к семидневному заключению в военной тюрьме. Так обращались со всеми, кто вернулся на родину из Советской республики. В тюрьме я рассказывал солдатам о России, о борьбе русских трудящихся. Через пять дней меня выпустили досрочно, чтобы я «не заражал большевизмом» остальных заключенных. [90]
По возвращении домой я начал искать работу и немало пережил при этом. В Чехословакии было много безработных, а тех, кто побывал в России, на работу принимали особенно неохотно. Наконец, я нашел работу на Ладцовском цементном заводе, а позднее стал работать на лесопилке.
Сразу же по прибытии на родину я зарегистрировался в местной организации Коммунистической партии в Тренчине и включился в ее работу, так как считал, что чехословацкий рабочий класс по примеру русских рабочих должен взять власть в свои руки.
О моей партийной работе в первые годы после возвращения из Советской России подробно рассказано в книге, посвященной истории парторганизации Плавского района. Школа, которую я прошел у русских рабочих, пригодилась мне на родине.
По сей день я являюсь членом великой Коммунистической партии и, несмотря на преклонный возраст, по мере своих сил участвую в политической жизни страны. Я получаю пенсию и не знаю тех трудностей и горестей, которые приходилось переживать в прошлом. Мне радостно сознавать, что перенесенные лишения в борьба, в которой и я принимал участие, привели к столь замечательным результатам. И счастье наших детей — для меня наивысшая награда. [91]