Глава 32

Наше возвращение в Йокосуку превратилось в утомительную, бессонную поездку на поезде продолжительностью 40 часов. Мы останавливались, наверное, раз 20, чтобы выждать на окраинах городов, которые в это время подвергались налету вражеских истребителей и бомбардировщиков. Напряжение утомительной поездки сказалось на Хацуо, которая заметно устала. Но поезд и дальше тащился мучительно медленно. Она не жаловалась, а только сдержанно улыбалась в ответ на мои встревоженные взгляды. Усталым шепотом она уверяла меня, что все в порядке.

Нас поражали руины и бесформенные развалины, которые виднелись буквально в каждом городе, через который мы проезжали. Вокруг каждого вокзала лежали огромные пустыри, черные и обгорелые — результат широкого применения американцами зажигательных бомб. Каждый из этих городов превратился в груды пепла. Ветер поднимал серые вихри и смешивал их с пылью, наполняя воздух горькой смесью. Каждый раз, когда мы выезжали из города, то вздыхали с облегчением. Но уже на следующей станции мы видели то же самое. Наша страна превращалась в развалины, и мне, как пилоту, было совершенно ясно, что мы почти ничего не сможем сделать, чтобы помешать этому опустошению продолжаться и далее.

К моему удивлению, большая военно-морская база и порт Йокосука была цела. По какой-то неизвестной причине [617] американцы щадили этот город, хотя бомбардировщики В-29 уже сожгли более 140 провинциальных центров, многие из которых имели гораздо меньшее значение, чем эта морская крепость. Вероятно, это происходило потому, что в Йокосуке не осталось ни одного из огромных линкоров или авианосцев, которые постарались укрыть от вражеских бомб. Я видел только маленькие катера, которые метались по гавани, выписывая замысловатые петли. Моряки проводили специальную подготовку. Они ожидали решающего дня, когда противник высадится на нашу территорию. Это был морской аналог наших камикадзэ. Маленькие катера были набиты взрывчаткой, и экипаж должен был направить суденышко на вражеский транспорт и протаранить его. Снова за это приходилось платить. Но сколько человек погибнет на американском транспорте, если 2 или 3 взрывающихся катера ударят в борта вражеского судна?

Флот предоставил нам отдельный маленький домик из 3 комнат рядом с аэродромом Оппама в северной части Йокосуки. Наша жизнь была совсем нелегкой, и Ха-цуо старалась из выдаваемого скудного пайка приготовить хоть что-то, похожее на еду.

Огромные склады в Йокосуке были совершенно пусты, военные вымели оттуда все под метлу. Паек офицеров и рядовых перестал различаться, теперь они питались одинаково скверно. Нам выдавали ровно столько, чтобы мы не умерли с голода. Все магазины и лавочки закрылись из-за отсутствия товаров.

Большинство городских учреждений было давно закрыто. Хотя Йокосука не подвергалась бомбардировкам, уничтожившим остальные наши города, она все равно стала мрачной и почти безжизненной. Немногие прохожие, которых еще можно было встретить на улицах, были голодными и оборванными.

Все больше бомбардировщиков В-29 участвовало в налетах, они сбрасывали все больше бомб. Эти налеты казались нам еще большим несчастьем, чем даже возможная [618] высадка американцев. С неба на наши города сыпались буквально миллионы зажигательных бомб. Они вызывали такие пожары, подобных которым никто и никогда не видел.

Вся Япония была потрясена налетом на Токио, который был проведен ночью 10 марта. Дотла выгорели более 19 квадратных миль города, превратившиеся в черную пустыню. В городе начался огненный шторм, в котором погибли более 130000 человек.

Сначала ответственность за перехват этих огромных бомбардировщиков возложили на армию. Но армейские истребители совершенно ничего не смогли добиться. После серии дорогостоящих и провальных попыток остановить «Сверхкрепости» армия перестала даже пытаться это сделать и отвела потрепанные эскадрильи зализывать раны. В-29 безнаказанно хозяйничали в небе, тогда как армейские самолеты были выведены в резерв. Механики хлопотали над истребителями и бомбардировщиками, стараясь привести их в относительно нормальное состояние, чтобы нанести удар в тот день, когда американцы начнут высаживать десант.

Теперь вся ответственность за защиту родины была полностью возложена на флот. Каждый день наши истребители поднимались в воздух, чтобы сразиться с В-29, и каждый день они добивались слишком маленьких успехов. Наши летчики делали все возможное, но справиться со «Сверхкрепостями» не могли. С аэродрома Ацуги, расположенного вблизи Йокосуки, взлетали истребители «Райдэн», которые ежедневно перехватывали В-29. На короткий период нашим летчикам удалось развеять миф о неуязвимости «Сверхкрепостей». 4 пушки «Райдэна» и его огромная скорость ненадолго возродили надежды, так как удалось сбить несколько бомбардировщиков.

Но противник не замедлил с ответом и начал посылать вместе с бомбардировщиками во время дневных налетов на Японию орды «Мустангов». Эти скоростные истребители яростно нападали на наши истребители и наносили [619] им колоссальные потери. Если «Райдэн» вполне мог справиться со «Сверхкрепостью», то против более скоростного и маневренного «Мустанга» он был беспомощен. Почти каждый день наши истребители падали на землю, охваченные пламенем, простреленные вдоль и поперек.

В этой чудовищной бойне мог уцелеть только выдающийся пилот, обладающий исключительным летным мастерством. Именно таким был лейтенант Теимей Акамацу, который отличался от остальных пилотов, как небо от земли. Он был единственным японским морским летчиком, который в открытую плевал на все положения и ограничения уставов. Это был типичный герой приключенческих книжек, нахальный, крепко сложенный, шумный и всегда веселый. Акамацу начал военную службу за 10 лет до меня, но не сумел продвинуться по служебной лестнице, как это сделали другие летчики. Он был совершенно неуправляемым на земле и подлинным гением в воздухе. Флот терпел его только ради этих совершенно исключительных способностей.

Акамацу шокировал старших офицеров своим поведением. Вместо того, чтобы посещать инструктаж и стоять в строю вместе с другими офицерами, он предпочитал проводить время в борделях, откуда его вытаскивали посыльные. Часто Акамацу приезжал на аэродром на старом автомобиле, управляя им одной рукой. В другой он держал бутылку и отхлебывал прямо из горлышка. Подъезжая к самолету, уже прогретому механиками, он давил на клаксон. Буквально через секунду он уже сидел в кабине самолета, захлопнув фонарь. Он был одинаково необузданным и на земле, и в небе. Но Акамацу был единственным пилотом, который мог успешно вести бой с «Мустангами» и «Хеллкэтами» и одерживать при этом победы. Летая на «Райдэне», Акамацу сбил не менее десятка этих великолепных истребителей, что для остальных пилотов было просто невозможным. Акамацу повезло в том, что по крайней мере 8 из этих побед были подтверждены другими летчиками. [620]

До сих пор никто не может сказать, сколько самолетов сбил Акамацу. Он непрерывно сражался в течение 6 лет, начав в Китае, где уничтожил несколько вражеских истребителей. Затем он продолжил карьеру на Тихом океане, где воевал практически повсюду. Часто он возвращался на базу на самолете, превращенном в решето, но при этом неизменно весело смеялся.

Даже сам Акамацу не знал, сколько самолетов он уничтожил. Когда он напивался вдрызг, то начинал стучать кулаком по столу и кричать, что сбил не меньше 350 американских самолетов. Но в трезвом виде он такого не говорил. Остальные пилоты, которые сражались рядом с ним, утверждали, что он сбил около 50 самолетов.

Я часто видел, как Акамацу садился в Оппаме, потому что у него не хватало топлива, чтобы дотянуть до Ацуги. Мы все с удовольствием следили, как он вылезал из кабины, обнюхивал пулевые пробоины в своем истребителе и при этом широко улыбался. Он мог крикнуть мне и поднять вверх руку с вытянутыми пальцами, чтобы показать, сколько самолетов он сбил сегодня.

Не раз Акамацу взлетал в составе группы из 5 или 8 истребителей, но при этом оставался единственным уцелевших после боя. «Мустанги» были его любимой добычей, и он уважал американских пилотов. Акамацу неоднократно ругал тех, кто отправлял неопытных пилотов летать на «Райдэнах». Они едва могли удержать в воздухе этот самолет, не говоря уже о том, чтобы драться.

Акамацу дожил до конца войны. Сейчас он владеет маленьким ресторанчиком в Коти, своем родном городке на острове Сикоку.

Авиабаза Оппама служила, в основном, в качестве испытательного аэродрома, куда пилоты пригоняли новые истребители для летных испытаний. Долгое время мне не разрешали сражаться, так как командование считало, что мой огромный опыт может быть полезнее при испытании новых самолетов. Однако я понял, что раньше или позже снова начну воевать. Когда появится флот вторжения, каждый [621] самолет, который способен подняться в воздух, каждый пилот, умеющий летать, будут брошены в бой.

В июне я получил приказ отправиться в Нагою для испытаний нового истребителя «Рэппу». Об этом самолете ходили слухи, будто он может оказаться самым лучшим истребителем в мире. Я с нетерпением ждал того момента, когда сяду в его кабину. Такой истребитель был бы благословением для нас.

Все слухи оказались правильными. «Рэппу» оказался фантастическим самолетом, самым быстроходным из всех, на которых я летал. У меня захватывало дух от его колоссальной скорости, а скороподъемность просто поражала. Имея мощный мотор, четырехлопастный винт, новую систему форсажа, «Рэппу» мог легко обогнать любой самолет, как японский, так и американский. Он был более маневренным, чем «Мустанг» и «Хеллкэт». Инженеры сказали, что лучше всего этот самолет ведет себя на высоте 40000 футов.

Однако, к несчастью для нас, заводы Мицубиси, которые должны были производить этот самолет, были разрушены до основания раньше, чем начался выпуск нового истребителя. Удалось построить только 7 самолетов. Один из них после войны попал в руки американцев и просто поразил их своими характеристиками.

Перед тем, как я отправился в Нагою, Хацуо попросила меня купить ей маленький кинжал. Этот город был знаменит своими оружейниками, которые ковали великолепные мечи и кинжалы. Поэтому моя жена хотела, чтобы я купил кинжал именно там. Когда я вернулся, Хацуо молча осмотрела сверкающее стальное лезвие, осторожно потрогала его. «Сабуро, он недостаточно острый. Когда ты завтра будешь в Оппаме, заточи его, ладно?»

Ее серьезный тон испугал меня. «Что ты собираешься делать с этим кинжалом?» — спросил я.

Она взяла меня за руки и посмотрела прямо в глаза. «Ты моя жизнь, Сабуро. Ты весь мой мир. И если тебя убьют, я знаю, что делать», — тихо ответила она. [622]

Больше она не произнесла ни слова, да и я промолчал. На следующий день я заточил кинжал так, что он приобрел остроту бритвы. Вечером Хацуо попробовала его, без всякого труда разрезав тончайший листок бумаги. «Теперь хорошо», — спокойно сказала она и спрятала кинжал за пояс кимоно. Больше мы об этом не говорили.

После нашего отъезда из Мацуямы Хацуо ни разу не играла на пианино. Я знал, что ей этого хочется. У нее был великолепный музыкальный слух, и время для нее летело бы быстрее, если бы у нее было пианино. Она отклонила мое предложение одолжить пианино, стоявшее в офицерской столовой. Мы сейчас ведем такую тяжелую борьбу, что она просто не имеет права наслаждаться музыкой. Я ее прекрасно понимал. Япония изнемогала под страшными бомбежками, сеявшими смерть и разрушения. Нация истекала кровью, наши города были словно растоптаны исполинским сапогом. Практически никто не сомневался, что конец войны близок, и что вскоре бои начнутся на нашей родной земле. Мы не допускали возможности капитуляции. Мы будем сражаться до последнего человека.

6 августа поступили сообщения об ужасном взрыве в Хиросиме. Позднее командование подтвердило, что это была атомная бомба, и новость потрясла всех летчиков в Оппаме. Представить, что один самолет одной бомбой способен уничтожить целый город, мы просто не могли.

Затем последовал новый ужасный удар. Советы вторглись в Манчжурию. Это было более понятно и более ужасно, потому что последствия этого вторжения были гораздо более страшными.

Затем последовал взрыв второй атомной бомбы в Нагасаки. Я пришел в ужас от мысли о неизбежном уничтожении всей страны американцами. Все это превосходило любые мыслимые пределы, и разум просто отказывался воспринимать происходящее.

13 августа в 15.00 все офицеры в Оппаме были спешно вызваны на секретное совещание к командиру. Командир был бледен и взволнован до предела. Он с трудом [623] мог стоять и опирался на свой стол. Потом он заговорил тихим прерывающимся голосом:

«То, что я должен сказать вам, имеет чрезвычайную важность. Оно должно храниться в строжайшем секрете. Я полагаюсь на вашу честь офицеров Императорского Флота и надеюсь, что вы все сохраните в тайне.

Япония решила принять условия противника. Мы подпишем Потсдамскую декларацию».

Он посмотрел на нас пустыми глазами. «Приказ о капитуляции может быть обнародован в любой момент. Я хочу, чтобы все офицеры помогали мне. Мы должны будем привести в исполнение приказ на нашей базе. Найдутся горячие головы, которые откажутся капитулировать. Мы не можем позволить, чтобы наши люди проявили неповиновение, какие бы условия ни была вынуждена принять наша страна. Помните, и никогда не забывайте об этом, что приказ его императорского величества превыше всего».

Нас всех словно оглушило, никто даже не шелохнулся. Мы уставились в пол, не веря собственным ушам. Мы понимали, что конец надвигается, но такого не ожидали. Летчики медленно вышли из комнаты, многие так и шли с опущенными головами. Одни офицеры плакали, другие начали ругаться.

Я сам не мог ни говорить, ни думать. Я брел, как в тумане, не глядя по сторонам. Я опомнился возле своего истребителя и без сил оперся на верный «Зеро».

Ко мне подошел мой близкий друг энсайн Дзиро Кавачи. Несколько минут мы стояли рядом, ничего не говоря.

Все закончилось.

Мы проиграли.

Япония должна капитулировать.

«Сакаи... — Я поднял глаза. — Сабуро, это... все это скоро кончится, — заговорил Кавачи. — У нас почти не осталось времени. Давай, взлетим вместе в последний раз. Один последний вылет». [624]

Он раздраженно топнул по земле. «Мы не должны вести себя, как этот камень. Мы должны еще хоть раз пролить кровь».

Я кивнул. Он был прав. Мы приказали механикам перекатить наши 2 «Зеро» на взлетную полосу и подготовить к взлету. Мы знали, что сегодня ночью прилетят «Сверхкрепости». Прогноз погоды был благоприятным. И так как каждый вечер в небе появлялось множество бомбардировщиков, мы без труда могли встретить В-29 где угодно. Очень долго они свободно летали над Оппамой, используя аэродром в качестве ориентира. Они не будут ожидать встречи с истребителями.

Кавачи и я хранили свой план в строжайшем секрете, ничего не говоря остальным пилотам. После того, как мы осмотрели истребители, то отправились к вышке управления полетами, уселись там и начали ждать. Прошли несколько часов, но мы не обменялись ни словом. Мы погрузились в собственные мысли и воспоминания.

Наступил вечер, и мы сидели, едва заметные в темноте. Незадолго до полуночи на вышке захрипел громкоговоритель. «Тревога. Тревога. Группа В-29 приближается к району Йокосука — Токио».

Мы вскочили на ноги и побежали через летное поле к нашим самолетам. Авиабаза была погружена во тьму, не было видно ни единого огонька. Однако звезды светили достаточно ярко, и мы видели, куда бежать. Когда мы подбежали к «Зеро», то обнаружили, что и другие пилоты решили попытаться совершить последний вылет. По крайней мере 8 истребителей выстроились в конце взлетной полосы, заправленные и вооруженные.

Я опасался, что со своим одним глазом не смогу хорошо видеть в воздухе ночью, и попросил Кавачи вести меня во время взлета. Мы сразу поднялись в воздух без дальнейших разговоров. Мы знали, что командир базы может в любой момент узнать о наших планах и приказать остаться на земле. Когда мы поднялись в воздух, я подтянулся поближе к самолету Кавачи и занял позицию рядом [625] с его крылом. Взлетели еще 8 «Зеро», которые 2 звеньями пристроились вслед за нами. Мы плавно набрали высоту, а потом в 10000 футов над морем сделали круг над Токийской бухтой.

Внезапно самолет Кавачи резко лег на крыло и повернул на восток. Я полетел за ним, остальные истребители потянулись за мной.

Несколько минут я не видел в небе никаких самолетов. Затем заговорили пушки Кавачи, и я заметил огромный бомбардировщик, летящий на север. Теперь я сам ясно видел американца на прицеле. Я подлетел почти вплотную к Кавачи и тоже открыл огонь. Каждый из нас имел по 4 пушки, но чтобы сбить огромный бомбардировщик, требовалось больше. Я никогда еще не видел такого гигантского самолета! Выполнив заход, я развернулся и увидел, как остальные 8 истребителей атакуют «Сверхкрепость». Они походили на оводов, пытающихся ужалить огромного быка. Разве мы можем надеяться сбить такой самолет?

Я снова приблизился к нему, теперь снизу, и открыл огонь по брюху В-29. В воздухе замелькали трассы из многочисленных турелей В-29, и «Зеро» несколько раз вздрагивал, когда вражеские стрелки попадали в цель. Но мы не обращали внимания на огонь бомбардировщика и продолжали свои атаки. «Сверхкрепость» развернулась и полетела на юг. Очевидно, мы все-таки повредили огромный самолет и он направлялся домой. Я пристроился к Кавачи и включил форсаж мотора. Остальные 8 истребителей почти пропали где-то сзади, поэтому было сомнительно, что мы сумеем добить бомбардировщик. Он имел высокую скорость и был быстрее, чем «Зеро», на котором я летал в Лаэ.

Однако Кавачи не собирался терять в темноте вражеский бомбардировщик. Он вписался внутрь широкого разворота В-29 и повел меня в атаку с пологого пике. Времени оставалось все меньше, и мы с Кавачи нажали гашетки одновременно. Снаряды ударили по стеклянной [626] носовой кабине бомбардировщика. Мы достали его! Внезапно скорость «Сверхкрепости» резко упала, и пилот повел самолет вниз, в долгое пике. Мы развернулись и последовали за ним, ведя огонь короткими очередями, всаживая снаряд за снарядом в поврежденный самолет.

Огромная мишень быстро теряла высоту. Я не видел ни огня, ни дыма. Видимых повреждений тоже не было, и все-таки «Сверхкрепость» быстро теряла высоту, падая в океан. Мы продолжали преследовать ее. Внезапно из темноты вынырнул островок Осима, мы находились в 50 милях к югу от Йокосуки.

Мы завершили пикировать и набрали высоту 1500 футов. Вулкан на этом острове поднимался на 1000 футов над уровнем моря, и мы рисковали в темноте врезаться в него. Я четко видел, как бомбардировщик продолжает падать. Вот он рухнул в океан в нескольких милях от северного берега Осимы, подняв огромный фонтан белой пены. Менее чем через минуту В-29 скрылся под водой.

Вернувшись на аэродром, мы узнали, что по крайней мере 3 города подверглись налетам в эту ночь. Они были сожжены, и пожары продолжали пылать, раздуваемые ветрами.

Война должна была кончиться всего через 12 часов. Я потряс головой, отказываясь верить услышанному.

Командир базы был явно взбешен нашей выходкой, но постарался сдержать свой гнев. Он сказал: «Я просто не могу вас обвинять, но мы не можем допустить повторения таких случаев далее. С этого момента все самолеты должны оставаться на земле».

Он сообщил нам, что в Ацуги имели место серьезные волнения, дело чуть не дошло до настоящего бунта. Это была база истребителей «Райдэн», на которых летали Ака-мацу и другие пилоты. Эти люди не могли согласиться с капитуляцией, они попытались поднять свои самолеты в воздух. Затем они окончательно потеряли головы и заявили командирам, что отказываются подчиниться приказу о капитуляции. На авиабазу были переброшены подкрепления, [627] но лишь через несколько дней после капитуляции там удалось восстановить некое подобие порядка.

Уничтожение вражеского бомбардировщика держали в секрете несколько лет, и не сохранилось никаких записей о нашем вылете в эту ночь. И уж разумеется ни один пилот не претендовал на сбитый В-29. Сейчас я впервые рассказываю об этом бое. Мы не чувствовали никакой вины, сбив этот гигантский самолет. Не случилось ничего особенного, просто мы сдали свою страну, свой народ, свои дома врагу.

В эту ночь я до рассвета проспал на столе в нашей столовой. На базе начался настоящий бардак. Некоторые пилоты напились, они кричали и ругались.

Остальные бродили, словно в тумане. Вот в таком состоянии мы и встретили исторический день 15 августа 1945 года. Война окончилась. Всё! Старшие офицеры поспешно жгли документы. Летчики бесцельно бродили по аэродрому, потерянные и жалкие.

Ровно в полдень мы услышали, как император лично зачитал по радио приказ о капитуляции всех вооруженных сил, где бы они ни находились. 2000 человек в Оппа-ме были выстроены на летном поле, чтобы выслушать этот приказ. Большинство из нас впервые слышали голос императора. Многие плакали, не скрывая своих слез.

Внезапно я вспомнил. Сегодня ночью я не был дома! Хацуо! Я схватил велосипед и изо всех сил понесся к нашему маленькому домику. Я был там через несколько минут. Я слетел с велосипеда, не успев даже остановиться. Пинком открыл дверь и закричал. Хацуо выбежала из комнаты, протягивая руки ко мне и рыдая. В течение нескольких минут мы страстно обнимались, не в силах говорить.

Наконец она подняла голову. «Ты... С тобой все в порядке, Сабуро?» — прошептала она. Я кивнул.

«О, мой дорогой, — всхлипнула Хацуо. — Я плакала, как ребенок, когда услышала. Неужели все действительно закончилось? Бои, бомбежки... Все кончилось?» [628]

Я медленно кивнул.

«Мне не о чем жалеть, Сабуро, совсем не о чем! Ты выиграл все свои битвы, мой дорогой, даже если мы и проиграли».

Ее глаза лучились счастьем, когда она смотрела на меня. «Ты больше никогда не будешь сражаться, — прошептала она. — Все закончилось. Никогда-никогда!»

Затем она отстранилась и достала из-за пояса кинжал.

«И больше он мне никогда не потребуется!» — воскликнула Хацуо, кидая сверкающую сталь на пол.

Кинжал пролетел через всю комнату и звякнул в углу.