Глава 30

27 октября, через 10 дней после того, как первый американский солдат высадился на Филиппинах, Императорская ставка выпустила следующее историческое коммюнике:

«25 октября 1944 года в 10.45 в 30 милях на юго-восток от острова Сулауан, Филиппины, отряд «Сикисима» Корпуса специальных атак камикадзэ сумел произвести внезапную атаку против вражеского оперативного соединения, включающего 4 авианосца. 2 самолета специальных атак вместе спикировали на один авианосец, вызвав большие пожары и взрывы, что, вероятно, привело к гибели корабля. Третий самолет спикировал на другой авианосец, вызвав огромный пожар. Четвертый самолет спикировал на крейсер, вызвав ужасный взрыв, вскоре после которого корабль затонул».

Таким было громогласное появление камикадзэ. Первой самоубийственной операцией командовал лейтенант Юкио Секи, который вылетел во главе 5 «Зеро», каждый из которых нес 250-кг бомбу. Сам Секи был пилотом-бомбардировщиком, который имел менее 300 часов налета. Остальные пилоты были ничуть не опытнее. Однако из всей пятерки только один самолет промахнулся по цели.

Пилотов-камикадзэ сопровождали 4 истребителя «Зеро». Позднее я узнал, что группой сопровождения командовал [600] мой друг Хироёси Нисидзава, который к этому времени стал уоррент-офицером. Нисидзава умело уклонился от столкновения с более чем 20 «Хеллкэтами» и провел свои 9 самолетов сквозь сильную грозу к вражескому флоту.

После того как 5 камикадзэ спикировали на цель, Нисидзава благополучно вернул свое звено прикрытия на авиабазу Мабалакат на острове Себу и доложил о потрясающем успехе операции.

Буквально все морские летчики начали говорить об этой беспрецедентной атаке. В ходе ее были получены невероятные, которые резко отличались от катастрофического провала на Иводзиме. Как летчик-истребитель, я никогда не одобрял самоубийственных атак, однако нельзя было отрицать, что американский флот у Филиппин получил сильнейший удар. Даже я был вынужден признать, что таранные атаки стали нашим единственным средством борьбы с американскими кораблями.

С этого дня слово «камикадзэ» приобрело совершенно новое значение. Мы знали, что каждый раз, когда самолеты камикадзэ отрываются от земли, наши летчики идут на смерть. Многие из них так и не долетели до цели. Их сбивали вражеские перехватчики, их уничтожал шквал зенитного огня с американских кораблей.

Но те, кто прорвался сквозь все преграды, пикировал с неба подобно ангелу мщения. Иногда у самолета были оторваны крылья, иногда он был весь охвачен пламенем, и все равно они таранили цель. Один за другим, иногда парами, часто шестерками и даже десятками, они в последний раз с ревом проносились по взлетной полосе и улетали к своей цели.

Камикадзэ придали нам новую силу. Их эффективность была совершенно очевидной. Вражеские военные корабли и транспорты, до сих пор неуязвимые для наших атак из-за своей колоссальной огневой мощи, теперь превращались в пылающие костры, оглашаемые истошными криками людей. Камикадзэ вспарывали авианосцы от носа [601] до кормы, потопив их больше, чем все наши остальные системы оружия. Они раскалывали на куски крейсера и эсминцы, беря с противника страшную плату.

Противнику казалось, что наши люди совершают самоубийство, что они бесполезно отдают свои жизни. Вероятно, американцы и другие жители стран Запада так до конца и не сумеют понять: наши люди не считали, что они бесполезно отдают свои жизни. Более того, началось массовое вступление добровольцев в корпус камикадзэ.

Это не было самоубийство! Эти люди, молодые и старые, погибали не напрасно. Каждый самолет, который врезался во вражеский корабль, был ударом в защиту нашей страны. Каждая бомба, которую камикадзэ доставлял в топливные цистерны гигантского авианосца, означала гибель множества людей и уничтожение множества самолетов, которые уже никогда не смогут бомбить нашу родину.

Эти люди имели веру. Они верили в Японию и наносили удар ради нее своими жизнями. Это была дешевая цена: жизнь одного человека за жизни сотен или даже тысяч. Наша страна больше не могла поддерживать свою силу обычными атаками. Мы больше просто не обладали достаточной для этого мощью. И люди, каждый из них, совсем не умирали. Их душа возрождалась заново.

Но, как это уже было не раз, всё это было слишком мало и слишком поздно. Даже огромные потери, которые наносили камикадзэ, не могли остановить чудовищную мощь, собранную американцами. У них было слишком много кораблей, самолетов, пушек и людей.

Вероятно, наши летчики, поднимавшиеся в небо в последний раз, сознавали это. Трудно поверить, что те люди, которые летели в качестве камикадзэ, не осознавали безнадежности военного положения Японии.

Однако они не размышляли и не колебались. Они поднимали в воздух свои нагруженные бомбами самолеты и умирали за свою страну. [602]

Но были и другие события, которые имели зловещее значение для нашего народа.

1 ноября 1944 года впервые над Токио пролетел огромный бомбардировщик В-29, стартовавший с новой базы на Сайпане. В этот ужасный момент население столицы поняло, что теперь оно находится в руках противника. Было совершенно ясно, что этот бомбардировщик — не более чем разведчик, однако он прокладывает путь другим, которые появятся вскоре. «Сверхкрепость» лениво кружила над Токио, а перехватчики армии и флота отчаянно пытались набрать высоту, чтобы атаковать ее. Однако они так и не сумели приблизиться к американскому самолету на расстояние выстрела.

5 ноября, а потом и 7 ноября В-29 с Сайпана снова посетили Японию. Снова и снова наши истребители поднимались в воздух, пытаясь набрать ту высоту, на которой летел американский самолет. Высшее командование задыхалось от гнева и проклинало пилотов за то, что они действуют слишком неуклюже. Генералы вопили: «Один самолет! Один самолет, а вы ничего не можете сделать!»

Они просто не понимали трудности, связанные с попытками перехватить «Сверхкрепость» на такой высоте. Прежде всего, наши истребители не имели достаточной скороподъемности, чтобы набрать 30000 футов за те несколько минут, которые пройдут с момента объявления воздушной тревоги до исчезновения бомбардировщика. Даже если они успевали набрать высоту 6 миль, наши пилоты сомневались, что смогут перехватить В-29, имевший потрясающую скорость.

В декабре противник нанес давно ожидавшийся удар. Токио, Осака, Нагоя, Иокогама и другие крупные города нашей страны заполыхали под ударами многочисленных волн бомбардировщиков. Особое внимание противник уделял авиастроительным заводам, уничтожая их один за другим. И очень часто производство новых истребителей останавливалось, не успев начаться. Становилось все труднее находить запасные части к старым. [603]

История чудовищных налетов на города Японии с использованием зажигательных бомб описана в мельчайших деталях, она хорошо известна всему миру.

«Сверхкрепости» прилетали по ночам, и большинство японских пилотов беспомощно сидели на земле, проклиная нехватку ночных истребителей и свою неподготовленность к ночным боям. Исключая несколько истребителей, которые могли лишь побеспокоить ночных налетчиков, вражеским самолетам мог помешать только зенитный огонь.

Мы проигрывали повсюду. Мы повсюду были вынуждены отступать. Наши авиационные части были перемолоты в порошок. Самолеты падали на землю целыми стаями, пилоты гибли уже не по одиночке, а десятками. К середине января мы оказались неспособны далее защищать Филиппины. Мы потеряли буквально все самолеты, находившиеся на архипелаге. Они были либо сбиты в воздухе американскими истребителями, либо сожжены на земле, либо погибли в ходе специальных атак, которые продолжались, пока у нас еще оставались самолеты.

Но теперь нас уже не интересовала оборона Филиппин, перед нами встал вопрос защиты самой Японии. Мы знали, что В-29 при всей их ужасающей способности уничтожать целые города были еще не последней угрозой. Вскоре появятся новые самолеты, причем в огромных количествах.

20 января Императорский Флот сформировал новый истребительный полк — последний за войну — в Мацуяме на острове Сикоку. Когда я был переведен на новую авиабазу, то встретил там капитана 2 ранга Накадзиму, назначенного заместителем командира. Он покинул Филиппины вместе с 50 летчиками-истребителями, чтобы помочь сформировать новую часть. Это был необычный авиаполк, в нем собрали лучших летчиков Японии. Командиром был назначен капитан 1 ранга Минору Гэнда, который считался одним из самых блестящих японских морских стратегов. [604]

Накадзима был единственным человеком, которого я знал лично. Когда появилась возможность, я пришел в его кабинет, чтобы расспросить о людях, вместе с которыми мы сражались в прошлом. Он ошарашил меня сообщением о гибели Нисидзавы.

«Он погиб 26 октября при самых прискорбных обстоятельствах, через день после первой атаки камикадзэ.

Нисидзава вызвался добровольцем участвовать в атаке камикадзэ на второй день операции, после того как вернулся во главе группы сопровождения первой группы камикадзэ. Он сказал мне, что предчувствует свою скорую смерть. Это было странно. — Накадзима вздохнул. — Но Нисидзава настаивал, что его одолевают предчувствия. Он был уверен, что ему осталось жить всего несколько дней.

Но я запретил ему это. Пилот с такими способностями гораздо полезнее для своей страны в кабине истребителя, находящегося в воздухе, а не пикирующего на вражеский авианосец, хотя он неоднократно просил разрешить ему это».

Накадзима рассказал, что к самолету Нисидзавы подвесили 250-кг бомбу, и в кабину сел морской летчик 1 класса Томисаку Кацумата. По крайней мере, Нисидзава мог чувствовать удовлетворение — его самолет выполнил ту задачу, ради которой он хотел лететь сам. Кацумата спикировал на палубу американского авианосца возле пролива Суригао и взорвал топливные баки самолетов, подготовленных к взлету, превратив авианосец в пылающую топку.

В тот же самый день Нисидзава вместе с несколькими пилотами вылетел на невооруженном транспортном самолете DC-3 на авиабазу Кларк, где они должны были забрать новые истребители «Зеро». Рано утром 26 октября самолет вылетел из Мабалаката, и больше о нем не слышали.

Накадзима мрачно добавил: «Могла случиться только одна вещь. Его самолет перехватили «Хеллкэты», которые действовали в этом районе. Невооруженный и тихоходный старый самолет не имел никаких шансов. Скорее [605] всего, его сбили где-то над Себу. Я все еще с трудом в это верю, Сабуро, что такой великий пилот погиб подобным образом. Беспомощный, не способный сражаться...»

Сказать было нечего. Теперь погиб Нисидзава. Дьявол, наводивший ужас на вражеские самолеты над Лаэ и Рабаулом, ушел по той же самой бесконечной дороге, что и Сасаи, Ота и многие другие.

Накадзима добавил: «В любом случае, Нисидзава на Филиппинах сражался еще более упорно, чем раньше. Он даже бросил считать свои победы в воздухе!

Это было похоже на Нисидзаву. Накадзима был уверен, что Нисидзава сбил более 100 вражеских самолетов. Ни для него, ни для меня, ни вообще для всех, кто знал этого человека и сражался рядом с ним, не было никаких сомнений: Нисидзава — величайший японский ас, пилот, обладающий непревзойденными умением и талантом. И он погиб в невооруженном транспортном самолете. Сообщение о его смерти странно подействовало на меня. Я вернулся в свою комнату и взял карандаш и бумагу. Если уж мне суждено умереть, то я все-таки скажу Хацуо все, что я хотел, но никак не решался.

Я написал: «Я снова вернулся в строй. С этого дня мы будем сражаться при самом тяжелом соотношении сил. Сегодня я услышал, что мой близкий друг Хироёси Нисидзава погиб на Филиппинах. Нисидзава был величайшим японским асом. Если уж он встретил свой конец, то я, потерявший один глаз, наверняка вскоре последую за ним.

Вероятно, это письмо будет последним, которое я пишу тебе. Это невозможно передать словами, Хацуо. Но я не могу ждать больше и должен сказать тебе то, что уже давно собирался.

Когда мы говорили в последний раз, ты сказала, что я не понимаю женское сердце. Ты не права, Хацуо. Ты совершенно не права.

Ты помнишь, как мы были детьми? Это было чудесное время, полное радости и смеха. Ты и я жили, как брат и сестра, и даже тогда были очень привязаны друг к другу. [606]

И сейчас я хочу сказать тебе, Хацуо, что ты для меня самый близкий человек на земле. Сейчас я твердо уверен, что ты всегда была моей единственной любовью. Может быть, не стоило писать этого, потому что я хотел бы тебе сказать все это совсем не так, но ты всегда была в моем сердце. Я не знаю, когда я впервые понял это совершенно точно.

Я люблю тебя, Хацуо, я глубоко люблю тебя. Я старался никак не показать этого, что было самой трудной задачей в моей жизни... не сделать того, что мне очень хотелось. Я люблю тебя. Я так долго ждал возможности сказать это! Война поставила между нами высокий барьер. Я понял это и никогда не показывал своих чувств. Эту любовь я хранил глубоко в своем сердце.

Ведь, в конце концов, мы кузены. Может быть, будет лучше для нас обоих, что мы так и не сможем пожениться. Но сейчас я просто обязан сказать всё. Я молюсь только об одном, любимая. Чтобы ты жила долго и как можно более счастливо».

На следующий день началась интенсивная боевая подготовка. Пилоты радостно завопили, когда увидели десятки новых сверкающих истребителей, стоящих на летном поле. Это были «Сидэны», которые я не так давно испытывал. Летчики оживились, когда ознакомились с этими истребителями. Скорость! Четыре пушки! Броня! Огромная скороподъемность! Скорость пикирования! Маневренность!

Все это было, и все это совместилось в одном самолете. Это уже не был несчастный «Зеро», уступавший по всем параметрам «Хеллкэту». Пилоты не могли дождаться, когда они вернутся в воздух. Они желали узнать все, на что способен новый истребитель. Моральный дух сразу взлетел до невиданных высот. «Подайте сюда «Хеллкэты»!» — закричал кто-то. Они снова ощутили запах крови.

Большинство летчиков нового авиаполка были ветеранами многих боев. Среди них были настоящие асы. Это была элита истребительных частей Императорского Флота, [607] которая наконец-то получила новые самолеты. Несмотря на то, что требовались добровольцы для укомплектования частей камикадзэ, эти люди представляли собой самое сильное воздушное оружие Японии. Поэтому капитан 2 ранга Накадзима с ходу отвергал любые просьбы о переводе в части камикадзэ.

Прошли 10 дней, а я так и не получил ответа на свое письмо от Хацуо. Я не понимал, почему она не отвечает. Но я ничего не мог поделать. Я не мог позволить личным чувствам помешать мне исполнять свой долг, особенно сейчас. На двенадцатый день после того, как я отправил письмо, я читал лекцию новым пилотам по тактике воздушного боя. Когда класс заполнился, пришел ординарец и сообщил, что ко мне прибыли два посетителя. Я сразу отправился в комнату для гостей.

Оказалось, что меня ждут Хацуо и ее мать. Как только я вошел в комнату, Хацуо поднялась со стула и тихо сказала: «Я приехала, Сабуро, что стать твоей женой».

Я замер, словно громом пораженный.

«Если ты готов умереть, Сабуро, то и я тоже. Если у нас остались недели или даже дни, мы должны прожить их вместе. И пусть с нами будет бог».

«Хацуо!» — вскричал я. Это было невозможно! Это неправда! Я просто не вынесу такого счастья!

Затем заговорила моя тетя: «Сабуро, я не вижу причин, по которым вы с Хацуо не можете пожениться. То, что вы кузены, не должно вам мешать. Вы оба совершенно здоровы физически и психически. Моя дочь хочет — и я тоже — чтобы свадьба состоялась немедленно».

Радость переполняла меня. Но прежде, чем состоится свадьба, следовало написать моей матери и попросить у нее разрешения, так как она была самой старшей в нашей семье. В ответном письме мать благословила нас и выразила сожаление, что не сможет присутствовать на церемонии. Железные дороги на Кюсю были разрушены бомбежками, и проехать по ним было невозможно. Она попросила тетю позаботиться обо всем необходимом. [608]

Когда я впервые прибыл в Мацуяму, президент большой авиастроительной фирмы предоставил мне просторную комнату в своем доме. Он сказал мне, что следил за мной с того дня, как я сбил свой первый самолет в Китае, и желал бы, чтобы я жил вместе с его семьей. Я отклонил его предложение, но не потому, что не мог принять столь благородный дар, а по совершенно иным причинам. Я чувствовал бы себя неловко, проживая в царских условиях, когда люди, с которыми я летаю, ютятся в жалких бараках.

Однако теперь мне требовалась комната, чтобы разместить там Хацуо. Изрядно смущенный, я сообщил капитану 2 ранга Накадзиме о своем намерении жениться. Он расплылся в широчайшей улыбке и приказал мне стоять на месте и не сметь двигаться. Накадзима схватил телефон и тут же позвонил лично президенту компании. Переговорив, он сообщил, что я могу переезжать, как только состоится свадьба. Накадзима знал о благородном предложении промышленника и теперь отказался даже выслушать мои возражения.

Мы с Хацуо поженились вечером 11 февраля 1945 года, в День Основания Японии. Церемония была скромной. На ней присутствовали только моя тетя и семья президента компании. Мы хотели собрать летчиков полка, но в последний момент от этих планов пришлось отказаться, так как вечером объявили воздушную тревогу. Все летчики находились в кабинах самолетов, готовые взлететь, пока шла свадебная церемония. Мы никак не ожидали, что нашим свадебным маршем станет пронзительный вой сирен воздушной тревоги.

После церемонии мы с Хацуо прошли по затемненным улицам в синтоистский храм. Там мы преклонили колени и сообщили богам о нашей свадьбе.

Ни о каком медовом месяце при подобных обстоятельствах не могло быть и речи. В следующее воскресенье мы пригласили 50 пилотов полка на небольшой обед. Они громко смеялись, когда я рассказал о «Марше Сирен» [609] в ночь церемонии. Этот скромный праздник более чем компенсировал нашу скромную свадебную ночь. Многие пилоты прихватили с собой свои музыкальные инструменты, гитары и аккордеоны, и с некоторым запозданием исполнили торжественный свадебный марш. Я был самым счастливым человеком в мире. Пилоты громко восхищались красотой моей молодой жены. Это был просто чудесный вечер.

Моя тетя удивила всех нас. Она съездила в отдаленную деревню и каким-то чудом сумела купить там немного продовольствия. 50 человек поужинали с огромным аппетитом. Праздник затянулся до глубокой ночи. Летчики собирались группами и громко пели одну песню за другой в нашу честь. Хацуо подыгрывала им на пианино. Те, у кого были инструменты, собрались вокруг нее, образовав импровизированный оркестр.

Это были самые счастливые часы в моей жизни. Я был пьян от счастья. Все, что происходило со мной ранее, теперь казалось малозначащим. Оно было просто ничтожным по сравнению с огромным счастьем и радостью, заполнившими меня.

Я не мог оторвать глаз от Хацуо. Она была необычайно красива, настоящая принцесса из сказок, сияющая и прекрасная. Она была моей женой. [610]