Глава 19

На последней неделе мая авиаполк «Лаэ» провел несколько крупных вылетов в район Порт-Морсби. В течение 3 дней боев наши истребители добились потрясающих успехов в борьбе с противником. Мы считали, что близки к тому, чтобы расколоть этот твердый орех. 1 июня 18 бомбардировщиков из Рабаула в сопровождении 13 истребителей из Лаэ и 11 из Рабаула попытались нанести решающий удар по этому важнейшему вражескому бастиону.

Мы не верили, что союзники сумеют выставить большую группу истребителей для отражения налета после серьезных потерь, понесенных в предыдущих боях. Однако мы ошиблись, около 20 истребителей бросились на японскую авиагруппу. И снова начался односторонний бой истребителей. 7 вражеских истребителей были сожжены, причем я сумел сбить один из них. Однако они выполнили свою задачу, рассеяв наши бомбардировщики и помешав им отбомбиться прицельно.

На обратном пути к Лаэ один из бомбардировщиков покинул строй и начал беспорядочно дергаться в воздухе. Я с 5 другими истребителями спустился, чтобы прикрыть его. Этот самолет превратился в настоящую руину. Пробоины от пуль и снарядов усеивали крылья и фюзеляж так густо, что самолет походил на решето. Я подвел свой истребитель к носу бомбардировщика и заглянул в кабину. Даже на расстоянии было видно, что панели управления [427] и кресла пилотов залиты кровью. Просто чудо, что самолет еще летел.

Пилот и второй пилот лежали на полу в лужах крови. Управление самолетом взял на себя бортинженер, который не умел этого делать. Я не видел остальных 4 членов экипажа. 2 турели были разбиты, и стрелки, находившиеся в них, были либо убиты, либо ранены. Похоже, только бортинженер, сражавшийся, чтобы удержать самолет в воздухе, вроде бы остался цел.

Каким-то образом он заставлял самолет лететь, хотя тот шатался из стороны в сторону, как пьяный, и сумел добраться до аэродрома Лаэ. Это человек великолепно потрудился. Судя по всему, он управлял самолетом, вспоминая действия пилотов, которые видел во время полетов. Это исключительно трудно, даже почти невозможно для человека, не имеющего летной подготовки, а если вспомнить, что бомбардировщик был тяжело поврежден, то невозможно в принципе. И теперь, когда самолет долетел до Лаэ, бортинженер едва не потерял все, чего достиг. Он сумел удержать бомбардировщик в воздухе, но посадить его, плавно снижая высоту и скорость, одновременно точно выходя не полосу, он уже не мог.

Поврежденный самолет медленно кружил над полосой, снижаясь все больше и больше, пока инженер рассматривал узкую взлетную полосу, находящуюся под ним. Никто не мог помочь несчастному, сидевшему за штурвалом. Мы сблизились с бомбардировщиком и попытались вывести его на посадку, но едва инженер отрывал глаза от панели управления, как самолет начинал опасно крениться. Наконец он потерял скорость и провалился вниз. Для него не было смысла оставаться в воздухе, так как топливо подходило к концу. Бомбардировщик описал круг над водой, резко дернулся в сторону на вираже и начал заходить на полосу. Я затаил дыхание. Он не мог сесть. Потеряв скорость, самолет задергался и начал сваливаться в штопор. Он мог разбиться в любой момент. [428]

Но здесь произошло настоящее чудо. Пилот кое-как поднялся на ноги. Его перемазанное кровью лицо было белым, как мел. Он буквально навалился на спину бортинженеру. В критические мгновения посадки он сумел толкнуть штурвал вперед, и самолет снова набрал скорость. Выпустив колеса и закрылки, бомбардировщик шлепнулся на полосу. Взметнулось облако пыли, и бомбардировщик потащило юзом. В один миг он разнес в щепки 2 истребителя, подпрыгнул и остановился, разломившись пополам.

Мы приземлились сразу после него и подрулили к обломкам, которые почему-то не загорелись. Пилот, который лишь усилием воли поднялся на ноги минуту назад, снова потерял сознание. Второй пилот был мертв. Бортинженер, который дотащил подранка домой, получил такие серьезные раны в ноги, что его пришлось выносить из самолета. Оба бомбардира получили тяжелые ранения. У одного из них кость сломанной руки пробила кожу. Оба были покрыты кровью с головы до ног. Два стрелка тоже имели множество ран и были перемазаны кровью. Однако они мертвой хваткой держались за свои пулеметы.

Впервые мы воочию увидели, какой ужасной силой обладают пушки и пулеметы наших истребителей. Мы еще никогда не сталкивались со смертью вплотную. Те люди, которые гибли в пылающих самолетах, были далеко от нас. Человек либо возвращался назад, либо нет. А теперь мы сами увидели, как это выглядит.

Вылеты истребителей продолжались, и в следующие 2 дня мы сбили еще 3 истребителя. Но никто в Лаэ не подозревал, что наши постоянные победы меркнут на фоне сокрушительного поражения, которое потерпело японское авианосное соединение у Мидуэя 5 июня. Мы знали, что произошло сражение, так как Токио объявило о крупной победе нашего флота. Императорская ставка назвала наши собственные потери «незначительными». Однако впервые у нас возникли подозрения, что сводки были [429] неточны. Причина была простой. Мы знали, что предполагается высадка на Мидуэй и его захват. Если наш флот отошел, не высадив десант, значит произошло что-то непредвиденное.

Очень долго мы не знали, что погибли наши 4 самых больших и самых мощных авианосца вместе с 280 самолетами и большинством пилотов. Погибли также тысячи моряков, составлявших команды потопленных кораблей.

С 5 по 15 июня на фронте в Новой Гвинее наступило странное затишье, которое нарушилось лишь однажды, когда вражеские бомбардировщики 9 июня атаковали Лаэ. Я добавил на свой счет еще 2 В-26. Но 17 июня бои возобновились с еще большей яростью. Это был удачный день для наших истребителей, так как 21 «Зеро» сумел внезапно атаковать 3 группы вражеских истребителей.

Мы атаковали первую группу из 12 истребителей, спикировав на них всей группой, и строй противника сразу развалился. Я сбил один самолет, и еще 5 пилотов добились побед. Оставшиеся 6 вражеских истребителей перешли в пике и удрали.

Набрав высоту, мы атаковали со стороны солнца другую группу из 12 истребителей. Снова мы нанесли удар совершенно внезапно и за один заход сбили 3 самолета. Я одержал вторую победу за день.

Третья волна вражеских самолетов появилась, едва мы завершили пикирование после удара по второй. Около 25 истребителей прилетели в тот момент, когда мы разделились на 2 группы. 11 «Зеро» спикировали навстречу набирающему высоту противнику, а остальные завязали бой на горизонталях. Строй моментально рассыпался, и над авиабазой Порт-Морсби началась бешеная свалка. Вражескими самолетами были Р-39 новой модели, более скоростные и маневренные, чем старые. Я атаковал один истребитель, однако он, к моему удивлению, успевал увернуться каждый раз, когда я открывал огонь. В небе закружилась невероятная карусель. Пилот «Аэрокобры» мастерски выполнял виражи, петли, иммельманы, пике, [430] бочки и спирали. Он был превосходным пилотом, и если бы имел более хороший самолет, то мог бы выйти победителем из этой схватки. Но я неумолимо сокращал дистанцию между самолетами и оказался у него на хвосте на расстоянии всего 20 ярдов. 2 короткие пушечные очереди завершили погоню, и «Аэрокобра» вспыхнула.

Это была моя третья победа за день. Четвертая, которую я одержал практически немедленно, оказалась достаточно нелепой. Прямо перед мной возник Р-39, пилот которого все внимание сосредоточил на «Зеро», который пытался уйти от него свечой. Американец стрелял по нему, но сам оказался прямо у меня на прицеле. Я всадил в него около 200 пуль из обоих пулеметов. Истребитель попытался уклониться бочкой. У меня кончились снаряды к пушкам, поэтому я всадил ему в брюхо вторую пулеметную очередь. Но «Кобра» еще держалась, и третья очередь пришлась прямо по кабине, так что брызнули осколки. Я увидел, как пилот сунулся вперед на панель управления. Р-39 сорвался в штопор, а потом перешел в пикирование и на огромной скорости врезался в землю, взорвавшись среди джунглей.

Четыре вражеских истребителя за один день! Для меня это был рекорд, и он стал составляющей величайшего поражения, которое потерпел противник от авиаполка «Лаэ». Наши пилоты заявили, что в этот день достоверно уничтожили в воздухе 19 вражеских истребителей.

По пути назад на аэродром Ёнекава вышел из строя. Он бросил самолет вверх, потом спикировал обратно вниз, выписывая дикие петли. Ёнекава буквально кувыркался в небе, кружа вокруг моего истребителя. Я все понял, когда он подлетел вплотную к моему самолету и, торжествующе улыбаясь, показал два пальца. Ёнекава больше не был зеленым новичком, теперь на его счету числились 3 вражеских самолета. Он прямо лопался от гордости. Он летел вниз головой, размахивая в кабине обеими руками. Потом Ёнекава пролетел сверху, снизу и даже описал широкую петлю вокруг моего самолета. Он был похож на [431] расшалившегося ребенка. Подлетев вплотную ко мне, Ёнекава зажал ручку управления между коленями. Все еще улыбаясь, он помахач мне коробкой с пайком и принялся кушать. Его радость оказалась заразительной. Я показал ему 4 пальца, а потом откупорил бутылку содовой. Он вытащил свою из коробки с пайком, и мы выпили друг за друга.

Но на этом наши победы в тот знаменательный день не закончились. Едва наши самолеты были заправлены и перевооружены, как пришло сообщение наблюдателя. 10 В-26 направлялись к нашему аэродрому. Они не могли выбрать худшего времени, так как 19 «Зеро» взлетели еще до того, как «Мэродеры» приблизились к Лаэ. Мы не сумели сбить ни одного, но повредили большинство из них, вынудив беспорядочно побросать бомбы. Во время погони на выручку бомбардировщикам прилетели 10 истребителей Р-39, которые перехватили нас над мысом Уорд Хант. В результате была сбита одна «Аэрокобра».

Вечером в Лаэ начались торжества по поводу потрясающей победы. Все пилоты получили дополнительную порцию сигарет, механики толпились рядом, чтобы разделить нашу радость. А потом пришла еще более хорошая новость. Все мы получили 5 дней отдыха в Рабауле. Крики радости летчиков заставили содрогнуться окрестные джунгли. Не только я один устал от ежедневных боевых вылетов, но и мои механики хотели несколько дней спокойно поработать над моим истребителем. Они показали мне пулевые пробоины в плоскостях и фюзеляже, и у меня внутри все екнуло, когда я увидел цепочку пробоин, идущую прямо позади кабины. Я разминулся со смертью на расстоянии 6 дюймов.

В 1942 году ни один из наших истребителей не имел брони, защищающей пилота. «Зеро» также не имели самозатягивающихся баков, которые стояли на американских истребителях. Вражеские пилоты вскоре обнаружили, что очередь из 12,7-мм пулеметов по топливным бакам «Зеро» немедленно поджигает японский истребитель. [432]

Несмотря на это, в те дни ни один из японских пилотов не летал с парашютом. На Западе это истолковали совершенно неправильно. Дескать, японскому командованию было наплевать на наши жизни, и японские летчики считались расходным материалом, пушечным мясом, а не людьми. Это очень далеко от истины. Каждый человек получал парашют. И решение оставлять их на земле принимали сами летчики, а вовсе не высшие штабы. Более того, командование убеждало нас, хотя и не приказывало прямо, надевать парашюты во время вылетов. На некоторых аэродромах командиры прямо приказывали делать это, и у летчиков просто не было иного выхода, как брать эти тяжелые ранцы с собой. Однако очень часто они не застегивали ремни и использовали парашют только как подушку на сиденье.

Мы видели в парашютах мало пользы. Скорее, они нам только мешали. Во время боя трудно было быстро двигать руками и ногами, если на тебе была надета эта сбруя. Была еще одна серьезная причина не надевать парашюты в бою. В то время большинство боев с вражескими истребителями проходило над вражеской территорией. Поэтому даже не возникало вопроса, чтобы выпрыгнуть с парашютом, так как это означало почти неизбежный плен. В японском воинском уставе или в традиционном самурайском кодексе бусидо нельзя было найти слова «пленный». В японской армии не было пленных. Ни один летчик-истребитель, обладавший хоть каплей мужества, не позволил бы взять себя в плен. Это было просто немыслимо. Тем не менее, очень неприятно было разглядывать пулевые пробоины, идущие в считанных дюймах от твоего сиденья.

Вечером я получил подтверждения своих 4 побед в дневных боях. Это не было уникальным случаем для Императорского Флота, я знал десяток других морских [433] летчиков, которые добивались того же или даже превосходили это достижение. Теперь количество моих побед дошло до 43.

Нисидзава, который стал лучшим японским асом, имея на своем счету чуть более 100 сбитых самолетов, 7 августа поставил рекорд над Гуадалканалом, когда сбил 6 американских морских истребителей. Год спустя морской летчик 1 класса Кендзи Окабэ сбил за один день в серии боев над Рабаулом 7 самолетов — истребители F4F «Уайлдкэт», торпедоносцы TBF «Авенджер», пикировщики SBD «Доунтлесс».

Однако почти все пилоты, которые добивались этих выдающихся результатов, позднее погибли в боях. Я знаю только два исключения: я сам и Нисидзава. Но и Дьявол не дожил до конца войны. Он погиб в октябре 1944 года над островом Себу на Филиппинах, не сумев при этом сделать ни одного выстрела. Несколько истребителей «Хеллкэт» перехватили невооруженный транспортный самолет DC-3, на котором летели Нисидзава и еще несколько летчиков, и сбили его. Так встретил свой бесславный конец лучший японский ас.

Вечером я получил приказ явиться к командиру авиабазы, что было совершенно необычно. В комнате капитана 1 ранга Сайто я увидел его заместителя капитан-лейтенанта Накадзиму и лейтенанта Сасаи, которого тоже вызвали. Оба старших офицера выглядели очень угрюмо.

Капитан 1 ранга Сайто сказал: «Я до сих пор сомневаюсь, разумно ли сообщать вам это известие, и делаю это лишь по прямому совету капитан-лейтенанта Накадзи-мы. Хотя для меня это очень неприятная задача.

В начале месяца я попросил Верховное командование в Токио наградить лейтенанта Сасаи за его исключительно умелое руководство эскадрильей в боях. Одновременно я попросил наградить Сакаи за его выдающиеся достижения в боях, которые позволили ему стать лучшим асом Императорского Флота. [434]

Однако обе просьбы остались без удовлетворения. Токио не желает создавать прецедент. За всю нашу историю не было ни одного живого героя, — подчеркнул Сайто. — Судя по всему, Токио твердо решил и теперь не изменять этой традиции. — Он с горечью добавил: — Они отказались даже наградить тебя медалью или произвести в офицеры.

Я не решался сообщить вам об этом из опасения, что вы начнете критиковать действия высшего командования. Но для меня лично исключительно важно, чтобы вы знали: я, как ваш командир, признаю ваши заслуги и ценю ваши неутомимые усилия».

Потом заговорил капитан-лейтенант Накадзима: «Флот всегда придерживался традиции — правильной или нет — награждать и повышать в звании только посмертно. Разумеется, в данный момент вам эта традиция не понравится. Я хочу, чтобы вы знали, что капитан 1 ранга Сайто просил для лейтенанта Сасаи звание капитан-лейтенанта, а для Сакаи — звание энсайна».

Сасаи ответил без раздумий: «Я не могу высказать вам, насколько я благодарен за вашу заботу и усилия ради меня. Однако я должен добавить, что ни Сакаи, ни я не расстроены решением Токио. Я не вижу причин, по которым мы должны затаить злобу. Это мое личное мнение, но я убежден, что говорю также от имени Сакаи, что наши достижения и победы принадлежат не нам одним. Без моих ведомых, которые прикрывают меня, без усердной работы наземного персонала мы не смогли бы сделать ничего. Я удовлетворен тем, как действует наша часть в целом, и я не чувствую потребности в личной награде, хотя я весьма польщен тем, что вы для нас хотели сделать». Сасаи сказал именно то, что я сам желал высказать, поэтому я только кивнул в знак согласия.

Флот почти до самого конца войны упрямо придерживался своей политики, отказываясь награждать за индивидуальные достижения. Имелось только одно исключение из этого правила, когда уже в марте 1945 года адмирал [435] Соэму Тоёда, командующий Объединенным Флотом, отметил в приказе морского летчика 1 класса Сойти Су-гиту и меня за выдающееся число воздушных побед. Добавлю, что в то время я уже имел звание энсайна. Но эти награждения были бессмысленными. Величайшие асы нашего флота — Нисидзава, Ота, Сасаи и другие — к тому времени были уже мертвы. [436]