Глава 14

Несколько недель, проведенные в Лаэ, научили меня уважать такую роскошь, как сон. Днем мы либо находились в полете, либо дежурили на аэродроме в готовности. А ночью мы хотели только одного — выспаться. Однако противник смотрел на все это совершенно иначе. И с наступлением темноты неизменно появлялись его бомбардировщики, которые вываливали на аэродром серии бомб и поливали землю разноцветными струями трассирующих пуль, когда пролетали над нами на малой высоте.

Мы могли питаться чем попало, жить в хижинах, летать с самого дрянного аэродрома, но мы не могли обходиться без сна. Поэтому американцы и австралийцы делали все возможное, чтобы помешать нам спать по ночам.

Противник стал таким назойливым, что нам часто приходилось по ночам покидать свои казармы. Пилоты после наступления темноты отправлялись на взлетную полосу и укладывались спать в воронках. Известную теорию, что снаряд дважды в одно место не попадает, подкрепляло страстное желание выспаться. Я не думал о том, что гласит теория вероятности, но зато я помнил, что во время ночных налетов вражеских самолетов в Лаэ погибли 6 наших пилотов.

Постоянные воздушные налеты, ежедневные вылеты, ужасные условия жизни изматывали людей. Они становились раздражительными. Тем не менее, образцовое поведение наших офицеров помогало избегать серьезных [395] ссор между пилотами. Это я считаю особенным достижением нашего изолированного гарнизона.

Командир авиабазы капитан 1 ранга Масихиса Сай-то был настоящим самураем, которого окружала аура спокойствия и достоинства. Этим он резко отличался от высокомерных и вздорных армейских офицеров, окружавших генерала Тодзио в Токио. Спокойный, но властный Сайте постоянно заботился о своих подчиненных. Он внимательно следил, чтобы все укрывались в убежищах, когда вражеские бомбардировщики атаковали Лаэ. Хотя временами некоторые из нас мешкали, мы всегда видели, как капитан 1 ранга Сайто ждет, хотя вокруг уже могли рваться бомбы, чтобы последний пилот нырнул в щель. Он сам неторопливо шел из своей комнаты или с командного пункта к траншеям, посматривая в небо и внимательно оглядывая аэродром в поисках отставших. И только после этого он сам спускался в убежище. Нет нужды говорить, что такие поступки вызывали невольное уважение подчиненных. Кажется невероятным, но этот смелый офицер закончил войну, так и не получив ни одной раны.

Но самым памятным за все время моей военной службы стало знакомство с лейтенантом Дзунити Сасаи, моим непосредственным командиром. Он командовал, вероятно, самой сильной японской истребительной эскадрильей. Под командованием Сасаи служили 4 лучших японских аса — Нисидзава, Ота, Такацука и я. Не будет преувеличением сказать, что любой человек, летавший с Сасаи, без малейших колебаний отдал бы свою жизнь, если бы потребовалось защитить молодого лейтенанта. Я уже рассказывал, как его личная помощь помогла мне выдержать изнурительное путешествие с Бали в Рабаул. В то время я не раз гадал: а не мерещится мне ли все это? Или это галлюцинация? Ведь немыслимо, невероятно, чтобы командир эскадрильи опустился до того, чтобы исполнять обязанности сиделки при больном пилоте. Однако Сасаи поступил именно так. [396]

Ему было 27 лет, и он все еще не был женат. Сасаи держал в своей комнате портрет легендарного японского героя Ёсицунэ. Лейтенант не соблюдал требования средневековой кастовой системы и обращал внимания на свой внешний вид не больше, чем остальные пилоты. Это может показаться мелочью, но это было грубейшим нарушением кодекса поведения японского офицера.

После прибытия в Лаэ я с удивлением заметил, что Сасаи проявляет огромное внимание к условиям жизни и здоровью своих пилотов. Когда человек подхватывал малярию или какую-то иную тропическую болезнь, в том числе грибковые заболевания, которые буквально пожирали людей заживо, Сасаи первым приходил на помощь. Он заботился о пилоте, старался устроить его получше и поднимал страшный шум, требуя от госпитальных санитаров внимательного ухода. Чтобы помочь своим людям, он без колебаний подвергал себя риску заразиться самыми страшными болезнями. Для нас он стал живой легендой. Мужчины, которые без колебаний убивали в бою, стыдливо краснели, когда видели заботу Сасаи. Все мы были беззаветно преданы молодому офицеру.

Однажды ночью мы с удивлением увидели, что Сасаи пришел в госпиталь, чтобы посидеть рядом с пилотом, подцепившим грибок, который покрыл его кожу болезненными язвами. Никто не знал, заразна эта болезнь или нет. Ясно было одно — она просто ужасна. Однако Сасаи пришел к несчастному, он отказал себе в сне, только чтобы устроить больного получше.

Все это делалось в нарушение жесткой кастовой системы, царившей в армии. Здесь малейшее отступление подчиненным от правил считалось грубейшим нарушением, и командир мог жестоко избить провинившегося или даже расстрелять его. Даже здесь, в Лаэ, который был всего лишь затерявшимся в джунглях маленьким фронтовым гарнизоном, строго поддерживалась иерархическая система. Было немыслимо не оказывать положенных почестей офицерам. [397]

Особенно странным казалось это пренебрежение кастовой системой со стороны Сасаи, ведь он закончил Этадзиму, японскую Военно-морскую академию. Наверное, другие офицеры возмущались его поведением, я не знаю. Но Сасаи часто отказывался жить в более удобном офицерском общежитии, проводя большую часть времени с нами.

Он принимал все меры, чтобы уберечь нас от болезней. Одним из требований медиков в Лаэ был ежедневный прием пилюль хинина в качестве защиты от малярии. Из-за своего ужасного вкуса хинин пользовался особой ненавистью пилотов. Но Сасаи следил за ними, как за глупыми детьми, требуя, чтобы все глотали лекарство. В качестве примера он положил в рот несколько пилюль, разжевал их и даже облизнулся. Мы все буквально вздрогнули, глядя на это. Но Сасаи даже не моргнул. После этого ни один пилот не посмел пожаловаться на горечь хинина!

Когда мы остались с Сасаи наедине, я вслух удивился его способности спокойно жевать хинин.

Сасаи спокойно объяснил: «Не думайте, что я притворялся. Я ненавижу его точно так же, как и все вы. Но человек должен стараться не заболеть малярией. К тому же, я сделал то же самое, что моя мать делала для меня в детстве».

Во время наших бесед Сасаи рассказывал мне о своем детстве, о том, что он долго болел, годами находясь в постели. Он сказал, что плакал и капризничал, отказываясь принимать лекарства, и его мать старалась показать, что лекарства, совершенно необходимые подростку, якобы очень вкусные.

Благодаря многолетним заботам матери, здоровье Сасаи постепенно улучшилось. Он много трудился, чтобы закалить свое слабое тело, хотя это означало мучения и усталость. В старшей школе никто не угадал бы в нем бывшего задохлика, он даже стал чемпионом по дзюдо. В Военно-морской академии и летной школе Сасаи был одним из лучших курсантов. [398]

После того, как мы пробыли в Лаэ несколько месяцев, и воздушные бои стали более ожесточенными, наши запасы начали сокращаться. Хотя наш полк добился блестящих успехов, мы так и не сумели нейтрализовать авиацию союзников. Все наращивали численность своей авиации. А учитывая постоянно возрастающую агрессивность пилотов, союзная авиация понемногу превратилась в грозную силу. Их истребители и бомбардировщики днем и ночью летали над океаном и над островами, охотясь за нашими транспортами. Американские подводные лодки также внесли свой вклад в нарушение перевозок.

В результате наши корабли были вынуждены прятаться в дневное время и использовать темноту для доставки снабжения. Но такие перевозки всегда были недостаточными, а потом пресеклась даже эта тоненькая струйка. В отчаянии командование флота начало использовать для доставки снабжения подводные лодки. Это был неплохой компромисс, учитывая возникшие сложности, но лодки не могли принять на борт много грузов. В конце концов, нам стали доставлять лишь то, чтобы было совершенно необходимо для ведения боевых действий. Поэтому нам пришлось забыть о всякой роскоши. Пиво или сигареты выдавались отдельно, но мы их все равно не видели, разве что в качестве награды, когда наши пилоты добивались больших успехов, при этом не понеся потерь. Большинство пилотов не пило. Но сигареты нам требовались, и требовались отчаянно, потому что почти все были заядлыми курильщиками.

Больше всего раздражало пилотов именно отсутствие сигарет. Их выдавали только в случае особенно громких побед над противником. Однако при этом строго соблюдалась кастовая система, дававшая массу привилегий офицерам. Офицеры аэродромных служб исправно получали свою ежедневную порцию сигарет. Мы проклинали этих канцелярских крыс, которые ни разу не поднимались в воздух, но при этом курили, когда хотели. А боевые пилоты были этого лишены просто потому, что они были рядовыми. [399]

Капитан 1 ранга Сайто обычно инспектировал казарм, у рядовых пилотов один раз в две недели. Во время этих смотров он постоянно «забывал» свою пачку сигарет на койке или скамье. Нисидзава обычно забирал себе половину этой «находки», а оставшиеся сигареты распределял среди других пилотов. Но Сайто приходил слишком редко.

Наконец я потерял терпение и решился на отчаянный шаг. Я послал своих людей в деревню к туземцам с приказом купить у них самодельные сигары. Нам было строго запрещено курить местный табак из опасения, что в нему будет подмешан наркотик. Получив сверток отвратительно воняющих самопальных сигар, я позвал остальных пилотов в самый дальний угол аэродрома. Они с изумлением уставились на меня и заколебались, так как не хотели навлечь на себя гнев командира, нарушив прямой приказ. «Я беру на себя всю ответственность, а вы покурите», — сказал я им.

Не говоря ни слова, каждый пилот взял по сигаре. Мы закурили.

Я знал, что если офицер заметит собравшуюся группу, он немедленно примчится сюда. И действительно, через 15 минут прибежал лейтенант Сасаи, который замер в изумлении, увидев, что мы делаем. «Что вы делаете? Вы что, спятили? Выбросьте их немедленно!» — закричал он.

Несколько человек испуганно дернулись, услышав непривычный тон Сасаи, и бросили сигары на землю. Но Нисидзава и я не сделали это и продолжали демонстративно курить.

Глаза Сасаи раскрылись еще шире при виде открытого неповиновения приказу. Он спросил: «Что с вами стряслось? Вы знаете, что курение является нарушением приказа?»

Он задал именно тот вопрос, который я рассчитывал услышать. Я глубоко вздохнул и высказал Сасаи все, что думаю о системе, которая лишает боевых пилотов табака, но разрешает свободно курить офицерам, которые в глаза [400] не видели противника. Нисидзава стоял рядом и молчал, как обычно, но при этом выпускал клубы дыма.

Сасаи разозлился, он сжал губы, его лицо потемнело. Другой офицер не колебался бы, ударив меня изо всех сил. Я отвернулся от Сасаи — чувствую вину, что так по-хамски веду себя с прекрасным офицером — и снова глубоко затянулся. Другие пилоты с ужасом смотрели на меня и Нисидзаву. Они ни разу не видели столь открытого оскорбления офицера, даже не слышали ни о чем подобном.

Сасаи ушел. Через несколько минут мы услышали треск мотора нашего седана, и он, поднимая клубы пыли, на головокружительной скорости подлетел к нашей группе. Скрипнув тормозами, машина остановилась. Сасаи раздраженно распахнул дверцу и вытащил два больших вещевых мешка.

Не говоря ни слова, он развязал мешки, которые были набиты блоками сигарет! «Забирайте и разделите между собой. Только не говорите никому, откуда они у вас появились».

Уже уезжая, он высунулся в окно автомобиля и крикнул: «Только выбросьте эти поганые сигары!»

Мы называли Сасаи «Летающим Тигром». Это прозвище не имело ничего общего с названием американской добровольческой группы, воевавшей в Китае. Лейтенант Сасаи всегда носил пояс с большой серебряной пряжкой, на которой был выгравирован рычащий тигр. Отец Сасаи, отставной капитан 1 ранга, сделал перед войной 3 пряжки и подарил их: одну Сасаи, своему единственному сыну, а остальные — мужьям двух своих дочерей, капитан-лейтенантам флота. Согласно японской легенде, тигр во время охоты может пройти 1000 километров за добычей, но обязательно возвращается из похода. Таким был потаенный смысл гравировки на пряжке Сасаи.

Сасаи был талантливым пилотом, но в апреле и мае он одержал совсем немного побед, что было прямым результатом его недостаточного опыта. Нисидзава, Ота, Такацу-ка и я были полны решимости дождаться, пока талант [401] Сасаи раскроется в полной мере, как бутон, и он расцветет, превратившись в настоящего аса. Мы устроили специальные курсы, чтобы научить лейтенанта тонкостям воздушного боя. Мы проводили долгие часы в казарме, объясняя ему совершенные ошибки, и подсказывали, как избежать их и наверняка добиться победы. Сасаи имел проблемы с определением дистанции в бою, поэтому мы не раз устраивали с ним учебные схватки, чтобы тренировать его глазомер.

12 мая мы получили возможность проверить, насколько действенными были наши уроки. Оказалось, что Сасаи выучил материал на отлично. За один стремительный заход с пикированием и набором высоты, который занял менее 20 секунд, он в одиночку одержал 3 победы.

Как обычно, утром мы вылетели к Порт-Морсби группой из 15 «Зеро», построенной 5 клиньями. Я заметил 3 «Аэрокобры» в миле справа от нас и на 1500 футов ниже. Их строй был довольно необычным. Истребители летели колонной с интервалами 200 ярдов между самолетами. Я подлетел к самолету Сасаи и указал на истребители. Он кивнул, и я жестом предложил ему выйти вперед и атаковать. Потом он помахал рукой и улыбнулся. Мы продолжали лететь дальше, а он круто повернул вправо и бросил самолет в пике.

Он расстрелял ведущую «Аэрокобру» в первом же заходе. Его «Зеро» обрушился на ничего не подозревающего противника сверху сзади. Сасаи повернул вправо, сблизился и открыл огонь из пушек. Его прицел был великолепным. «Аэрокобра» вспыхнула и разлетелась на куски прямо в воздухе. Сасаи прекратил пикирование и свечой пошел вверх. Оказавшись на 1500 футов выше американцев, он выполнил переворот и атаковал второй истребитель. Это звучит невероятно, но пилот Р-39 продолжал лететь прежним курсом. Сасаи спикировал со своей выгодной позиции, чуть довернул вправо, чтобы лечь на тот же курс и очередью вспорол Р-39 от хвоста до носа. Истребитель дернулся и свалился в беспорядочный штопор, [402] врезавшись в землю. Пилот не выпрыгнул, вероятно, он был убит пушечной очередью.

Сасаи продолжил атаку в прежней манере. Он набрал высоту и переворотом изготовился к третьей атаке. Но поймать последнего вражеского пилота оказалось не так легко. Как только Сасаи начал доворачивать вправо, нос «Кобры» дернулся вверх, и пилот попытался выполнить петлю, но было уже поздно. Американский истребитель только начал идти вверх, когда Сасаи всадил в его фюзеляж и левое крыло порцию снарядов. Выдержать такое американский самолет не мог, так как уже испытывал перегрузки при выполнении петли. Левое крыло отлетело, и «Аэрокобра» свалилась в плоский штопор. Пилот оказался в ловушке. Я был просто поражен. Нисидзава широко ухмыльнулся, когда мы вернулись в строй. Сасаи стал асом, добившись хет-трика в этом бою.

Мы пересекали хребет Оуэн Стэнли, причем истребители Сасаи находились далеко впереди нас, когда одиночная «Аэрокобра» выскочила из облаков и устремилась на его группу. Никогда ранее я не жалел так сильно об отсутствии радио на наших самолетах, как в этот момент. Предупредить Сасаи было невозможно. Хотя при включенном форсаже мой истребитель мог развить 300 миль/час, я не успел бы отогнать Р-39. К счастью для Сасаи, вражеский пилот не решился атаковать сверху. Вместо этого он решил действовать на манер подводной лодки и нанести удар, оказавшись ниже и сзади, чтобы обстрелять наши самолеты во время набора высоты.

Я находился на расстоянии 800 ярдов, когда Р-39 пошел вверх, чтобы атаковать Сасаи снизу. В отчаянии я нажал гашетку пушки, надеясь, что выстрелы предупредят Сасаи или напугают вражеского пилота и заставят его прервать атаку. Р-39 не дрогнул, но Сасаи заметил предупреждение. Вместе со своими ведомыми он немедленно пошел вверх, описывая мертвую петлю.

Этого оказалось достаточно для вражеского пилота. Когда перед ним оказались 3 «Зеро», а еще столько же [403] догоняли сзади, он понял, что может оказаться в ловушке. Р-39 начал разворачиваться с набором высоты, готовый немедленно перейти в пике. Но теперь инициатива была на моей стороне. Разворотом я бросил «Зеро» в пике, приготовившись поймать «Аэрокобру», как только та завершит разворот и устремится к земле. Но пилот заметил меня, перешел в крутой левый вираж и начал пикировать. Высокие горы преградили ему путь, и, хотя он пытался удрать от меня, все-таки был вынужден пойти вверх.

Этот пилот действовал неплохо. Он скользил вниз вдоль горного склона, поворачивали и ложился на крыло, уворачиваясь от скал, хотя я висел у него на хвосте. Но каждый раз, когда он поворачивал, я оказывался внутри его виража и сокращал дистанцию между двумя самолетами. Каждый раз, когда американцу казалось, что он может ускользнуть, повернув влево или вправо, он натыкался на «Зеро» моего ведомого. Прекрасные парни! Мы поймали «Аэрокобру», и она была вынуждена драться.

И противник решился. Не раз он закладывал резкий вираж, чтобы обойти гору, открывая при этом огонь. Но каждый раз при этом я выигрывал еще какое-то расстояние и наконец приблизился на дистанцию стрельбы. С расстояния 150 ярдов я начал давать короткие очереди, пока не сблизился до 50 ярдов. Но тут Р-39 окутался черным дымом и нырнул в джунгли.

Лейтенант Сасаи всю обратную дорогу чувствовал себя пристыженным. Мои механики рассматривали пулевые пробоины в крыльях моего истребителя, когда лейтенант пришел с извинениями.

Он посмотрел на продырявленные крылья и не сказал ничего. [404]