Глава 6

Я вернулся на базу Омура в мрачном расположении духа. Сокрушительная атака нашего аэродрома, во время которой погибли много моих близких друзей, смерть Микико, мои собственные раны привели меня в подавленное состояние. Более того, хотя авиабаза была недалеко от моего дома, я не получил разрешения навестить семью, пока мои раны не заживут окончательно.

Я с опасением ждал первой встречи с командиром летного состава Омуры. Когда я прибыл сюда в прошлом году, его презрение и недружелюбие по отношению к курсантам проявлялись совершенно открыто. Но когда я вытянулся по стойке смирно перед его столом, к моему огромному удивлению, капитан 2 ранга широко улыбнулся. Несколько секунд он смотрел на меня, разглядывая мой мундир, мое лицо, мои глаза, которые смотрели строго по уставу прямо вперед. Однако он просто сиял! Я не знал этого, но новость о моей атаке в одиночку 12 русских бомбардировщиков, хотя она и не закончилась успехом, уже стала известна в Японии. Я больше не был для капитана 2 ранга ничтожным курсантом, на которого следует орать. Он сообщил мне, что я могу остаться в Омуре, чтобы спокойно отдохнуть. Какое-то время меня даже не будут привлекать к несению службы. Такой поворот событий просто ошарашил меня. Нигде и никогда с рядовым составом еще так не обращались. [315]

Уже в столовой я сообразил, что мои полеты в Китае, сбитый самолет и атака русских бомбардировщиков превратили меня в маленького героя для курсантов, обучавшихся на этой базе. Было странно и приятно видеть, как люди собираются вокруг меня, чтобы послушать рассказы о воздушной войне на Азиатском материке.

В течение недели я отдыхал и отсыпался, что мне было очень нужно, а также следил за учебными полетами курсантов. Затем я получил письмо от девушки, имя которой мне было незнакомо. Фудзико Ниори писала мне:

«Я сестра Микико, и я хочу воспользоваться случаем от всего сердца поблагодарить вас за ваше письмо моей матери и также за ваши теплые слова и отношение к моей младшей сестре. Ваше письмо стало для нашей семьи лучом солнца в пучине, куда мы погрузились после смерти Микико. Я не стыжусь признаться, что все мы плакали, когда Микико ушла от нас туда, где она будет более счастливой.

Я должна признаться, что до того, как прочитала ваше письмо, была уверена, что все летчики-истребители интересуются только войной, что все они грубые, бесчувственные люди. Ваше письмо полностью изменило мое мнение. Если вы позволите, я искренне хотела бы стать вашим другом, особенно в память о моей сестре. Я буду совершенно счастлива, если вы сочтете возможным ответить на это письмо».

В конверт был вложен портрет Фудзико. Надо сказать, что эта 18-летняя девушка была еще симпатичнее, чем ее сестра.

Я сразу же написал ответ, рассказав, что получил в Китае небольшое ранение и сейчас вернулся в Японию для окончательного лечения. Я написал, что доктора пообещали мне, что вскоре я снова начну летать, и что я надеюсь увидеться с ней в ближайшем будущем.

Буквально через пару дней от нее пришло новое письмо. Фудзико подробно описала жизнь в городе Токусима на острове Сикоку, все события, происходящие там. В следующие [316] несколько месяцев у меня почти не было дел на авиабазе Омура, и я много времени проводил за письмами к Фудзико. Я много писал сам и по несколько раз перечитывал ее послания. Ее письма были написаны очень изящным слогом, и я гадал: сама ли девушка писала все это, или письма редактировала ее мать, что было довольно обычным делом.

В ноябре 1939 года я получил первое суточное увольнение за целый год, чтобы я мог посетить свою семью и повидать мать. Мои раны окончательно затянулись, и я был рад поехать домой. Путешествие на поезде занимало не более часа. Я знал, что дома уже созрел рис и началась жатва. К наступлению зимы поля должны быть убраны, но меня это уже не касалось. После того как я убрался из Китая, моя родная провинция казалась мне настоящим садом по сравнению с тамошней разрухой. И я любовался окрестностями во время поездки по железной дороге. Я смотрел на прекрасные горы Кюсю, поднимающиеся в небо, густые зеленые леса, искрящиеся на солнце реки.

Я не мог поверить своим глазам, когда шел по дороге к моему старому, маленькому домику. Во дворе собралась большая толпа, которая смотрела на дорогу. Как только люди заметили меня, они разразились приветственными криками. Я с удивлением увидел, что мою мать сопровождает не более не менее как сам староста деревни! Но не только этот почтенный господин вышел встречать меня. Почти все деревенские официальные лица толпились рядом, радостно размахивая руками.

Староста деревни громким голосом провозгласил: «Добро пожаловать домой, Сабуро, герой нашей скромной деревни!» Я был просто ошарашен. Я даже не мечтал ни о чем подобном! Я смутился и попытался объяснить старосте, что никакой я не герой, что я всего лишь унтер-офицер, который сумел сбить русский истребитель.

Он перебил меня: «Нет-нет, хватит скромничать. Это очень хорошее качество, но мы все прекрасно знаем, что тебя наградили серебряными императорскими часами за [317] успехи в морской летной школе, и что тебя считают одним из самых многообещающих летчиков страны!»

Я не мог вымолвить ни слова. Передо мной промелькнули события пятилетней давности, когда я уходил по этой же дороге, позор семьи и всей деревни, когда друзья детства поспешно отводили глаза, стыдясь меня. Разве подозревали все эти люди, как я беспорядочно метался в своей кабине в первом бою! Или как мой командир заходился от ярости, распекая глупца. А теперь... Все в прошлом! Это было поразительно.

Затем на маленьком дворике началось празднование. Были горы еды и множество бутылок рисовой водки сакэ. Я все еще не мог прийти в себя после оказанного мне торжественного приема, но моя мать отвела меня в сторону и прошептала: «Они были так добры к нам. Всю эту еду они собрали, чтобы отпраздновать твое возвращение! Не хмурься и не сердись. Будь вежливым, как ты это умеешь».

Присутствующие желали услышать обо всем, что происходило в Китае. Они постоянно требовали, чтобы я в мельчайших деталях рассказал о своем бое с русским истребителем и о том, как я атаковал строй русских бомбардировщиков. Было странно слышать, как эти старики, пользовавшиеся огромным уважением в нашей деревне, восхищались тем, что я сделал. Но самым чудесным были сияющие глаза моей матери, которые лучились гордостью за своего сына. Остальная моя родня, три брата и сестры, надели свои самые лучшие одежды. Они сидели, счастливые и улыбающиеся, и просто любовались происходящим. У меня осталось совсем немного времени, чтобы переговорить с матерью. Праздник затянулся почти на всю ночь.

Когда гости разошлись, я понял, что наша семья осталась такой же бедной, как была, когда я поступил на службу во флот. Мать постаралась развеять мои страхи, заверив, что теперь вся деревня помогает ей в работе, а наши соседи просто не могут быть добрее. [318]

Во время службы в Китае большую часть своего жалования я отсылал домой семье. В Китае тратить деньги было просто негде. Я никогда не пил и мало интересовался девушками. Но существовали неписанные правила поведения пилотов, и я не хотел выделяться среди остальных.

Моя мать продолжила: «Сабуро, мы очень благодарны за то, что ты продолжаешь помогать нам, присылая домой свое жалование. Но я хотела, чтобы ты прекратил это. Ты присылаешь деньги, которые могут понадобиться тебе самому. Сейчас самое время подумать о самом себе. Ты должен начать откладывать деньги на свадьбу».

Я горячо запротестовал. Я сумел собрать довольно значительную сумму, но в обозримом будущем пока не собирался жениться. Внезапно я вспомнил Фудзико, от которой почти ежедневно получал письма. До меня вдруг дошло, что если бы я остался в деревне, а не поступил на флот и стал морским летчиком, то ее семья не позволила бы ей даже разговаривать со мной.

После возвращения в Омуру командир летного состава базы вернул меня в воздух. Я начал серию тренировочных полетов, чтобы восстановить навыки управления истребителем. В середине января 1940 года я нашел свое имя на доске объявлений в приказе, который сообщал, что я вместе с несколькими другими пилотами должен буду 11 февраля участвовать в показательном полете над большим промышленным городом Осака по случаю празднования Дня основания нации.

Я спешно написал письмо Фудзико, рассказав ей об этом. В своем ответном письме она спросила, где я остановлюсь в Осаке, так как «мои родителя и я сама хотим встретиться в этот день с тобой». Визит ее семьи! Это была высокая честь, так как им пришлось бы провести в дороге целый день, чтобы из Токусимы добраться в Оса-ку через Внутреннее море.

Показательный полет прошел отлично. С воздуха Япония выглядела прекрасной, чистые и аккуратные рисовые [319] и ячменные поля, ухоженные садики и парки. Я видел ребят, которых во дворах школ построили буквами слова «Банзай», когда наши самолеты пролетали над ними. Во второй половине дня все закончилось, и мы отправились в свои номера в гостинице в Осаке.

Едва я успел побриться и надеть свежий китель, как примчался один из унтер-офицеров и завистливо сообщил: «Пилот Сакаи! Выходите! Ваша невеста желает вас видеть!» Все расхохотались и начали шутить, а я покраснел и пулей выскочил из номера.

И тут я увидел Фудзико. Я замер на лестнице и просто смотрел на нее, затаив дыхание. Она была одета в красивое кимоно и ждала меня вместе с родителями в холле. Я едва мог говорить, и мне стоило больших усилий оторвать взор от девушки. Я даже начал заикаться.

Этим вечером семья Ниори повела меня, как гостя, в один из самых шикарных ресторанов Осаки. Раньше я в подобных местах не бывал!

Родителям Фудзико я понравился, они искренне ухаживали за мной. Но я не мог отделаться от немного неловкого чувства. Всем было ясно — им самим, Фудзико и мне, что меня рассматривают и изучают в качестве потенциального жениха. Еще больше беспокоило меня то, что семья Ниори была одной из самых известных в Японии. Они происходили из очень знатного самурайского рода, а отец Фудзико добился успеха, став профессором колледжа. Во время ужина я отказался от чашки сакэ, которую налил мне господин Ниори. Он улыбнулся и убеждал меня выпить до тех пор, пока я не сказал, что не пью вообще, потому что летчик-истребитель. Было заметно, что мой ответ понравился всем им.

Ночь пролетела слишком быстро, а утром мы попрощались и, как выяснилось, очень надолго. И хотя об этом никто не сказал, было понятно, что меня согласны принять в качестве будущего мужа.

Вернувшись в Омуру, я возобновил упорные тренировки. Закончилась весна, пролетело лето, а я все торчал [320] в Омуре, проклиная судьбу, которая держала меня в учебной части. Единственное, что утешало меня — частые письма от Фудзико. Они заставляли меня мечтать и надеяться.

Но вскоре мое настроение снова испортилось. Я получил письмо от товарища, который продолжал воевать в Китае. Он сообщил, что личный счет каждого из пилотов продолжает расти. Почти все они уже стали асами. Противник был настолько запуган, что безоговорочно отдал нам полное господство в воздухе. Но наконец пришла и хорошая новость — меня переводили на авиабазу Гаосюнь, расположенную на Формозе. Прошел уже целый год, как я вернулся из Китая, и я снова рвался в бой. К этому времени Гаосюнь стал крупной японской авиабазой, и перевод туда предвещал скорый переход во фронтовую эскадрилью.

Однако перед тем как улететь, я купил кое-что, о чем давно мечтал. Это была фотокамера «Лейка» с превосходным объективом, которая считалась лучшим фотоаппаратом в мире. Такую фотокамеру многие вряд ли сочли бы самой необходимой вещью, тем более, что ее цена равнялась моему трехмесячному окладу. Я потратил почти все свои сбережения, но все-таки был доволен. «Лейка» была прекрасным фотоаппаратом, настоящим бриллиантом. Я видел для нее особое применение. Наши истребители не имели фотопулеметов, к которым привыкли американские пилоты. А «Лейка» прекрасно подходила для съемок из кабины истребителя.

В Гаосюне меня ждал приятный сюрприз. На аэродроме я увидел непривычные новые истребители, отличавшиеся от знакомого «Клода», как небо от земли. Это были современные истребители Мицубиси «Зеро». «Зеро» взволновал меня, как ничто ранее. Даже на земле самолет казался прекрасным, он имел изящные обтекаемые очертания. Наконец мы получили закрытый кокпит, мощный мотор, убирающееся шасси. Вместо 2 легких пулеметов новый истребитель нес две 20-мм пушки и два пулемета. [321]

«Зеро» почти вдвое превосходил по скорости и дальности полета «Клод». Самолет был очень чувствительным, он реагировал на каждое прикосновение к ручке управления. После получения этих новых чудесных самолетов мы не могли дождаться встречи с противником.

Первое испытание новый истребитель прошел во время оккупации Французского Индокитая, когда он прикрывал нашу армию, занимающую ключевые города. Это означало беспосадочный перелет из Гаосюня на остров Хайнань. Для истребителя такое расстояние было просто немыслимо еще и потому, что практически весь полет проходил над океаном. Но мы выполнили его без всяких проблем. Это было просто удивительно, так как все привыкли к несчастным коротконогим «Клодам».

Сопротивления в воздухе не было. Мы просто патрулировали в воздухе над нашими войсками, движущимися по дорогам Индокитая. Исключая мелкие стычки на границах, которые, скорее всего, были просто недоразумением, наши войска двигались без всяких помех. Разумеется, «мирная» оккупация была результатом договоренности с местными французскими властями и потому не переросла в открытую войну.

Боевые испытания «Зеро» были отсрочены. В мае 1941 года в порядке ротации мы вернулись в Ханькоу и лишь тогда испытали их. Вернувшись в Китай, мы обнаружили, что вражеские пилоты растеряли весь свой боевой дух. Они больше не проявляли агрессивности и настойчивости в атаках, как те 3 русских истребителя, которые атаковали 15 «Клодов» в моем первом бою. Теперь вражеские пилоты старались при первой возможности удрать и принимали бой лишь в том случае, если им удавалась внезапная атака со стороны солнца. Их трусость вынуждала нас залетать все глубже на вражескую территорию, чтобы навязать им бой.

11 августа 1941 года я участвовал в одной такой операции. Это был 800-мильный беспосадочный перелет из Ичана в Ченду. Места были мне знакомы. Именно над [322] Ичаном, который тогда был в руках китайцев, я атаковал 12 русских бомбардировщиков.

Во время нашего вылета мы сопровождали 7 двухмоторных бомбардировщиков Мицубиси «Тип 1», которые в годы Второй Мировой войны стали известны как «Бетти». Вскоре после полуночи бомбардировщики вылетели из Ханькоу, а мы встретили их над Ичаном. Ночь была темной, и нашим единственным ориентиром оставалась поблескивающая река Янцзы, которая извивалась внизу в непроглядной черноте. Мы прилетели к аэродрому Пинсянь перед рассветом и начали кружить над ним, дожидаясь восхода. Наконец небо посветлело. Вражеские истребители так и не появились. Мы проследили, как командир группы покачал крыльями своего «Зеро» и начал пикировать. Это был сигнал к атаке.

Один за другим мы бросались с высоты на аэродром, где я заметил русские истребители, которые уже начали выруливать на взлет. Механики метались по всему летному полю, пытаясь укрыться в окопах.

Я вышел из пике на малой высоте, пристроившись за одним И-16, который уже начал разбегаться по полю. Это была прекрасная цель, и короткая пушечная очередь заставила самолет взорваться. Я промчался над всем аэродромом и пошел вверх, отворачивая вправо, чтобы повторить заход. Пулеметные трассы и разрывы снарядов мелькали со всех сторон, но неожиданно высокая скорость «Зеро» сбивала прицел вражеским зенитчикам.

Остальные «Зеро» пикировали поочередно и обстреливали взлетные полосы. Несколько русских истребителей загорелись или разбились. Я опять вышел из пике и поймал на прицел следующий самолет. Снова короткая пушечная очередь, и на земле мелькнул клубок пламени.

Больше не осталось ни одной цели, которую стоило обстреливать. Наша атака покончила со всеми самолетами на аэродроме, ни один русский истребитель не успел взлететь. Они все горели и взрывались. Поднявшись на высоту 700 футов, мы заметили, что ангары и склады пылают [323] ничуть не менее ярко после атаки бомбардировщиков. Это была прекрасная работа. Мы были несколько разочарованы отсутствием сопротивления в воздухе и продолжали кружить на месте, надеясь, что поднимающиеся столбы дыма привлекут вражеские истребители.

Неожиданно 3 «Зеро» вышли из строя и помчались вниз. Далеко внизу я различил ярко окрашенный биплан, который буквально прижимался к земле. Наши 3 истребителя, подобно молниям, обрушились на него, осыпая пулями и снарядами, но безуспешно. Умелый вражеский пилот бросал свою машину вправо и влево, используя всю маневренность своего тихоходного самолетика, чтобы уклоняться от очередей. Наши истребители взмыли вверх, оставив биплан в покое.

Теперь настал мой черед. Я поймал биплан на перекрестие прицела и нажал гашетку. Однако он и теперь увернулся, так круто повернув влево, что даже маневренный «Зеро» не сумел повторить этот маневр. Еще один «Зеро» попытался атаковать его, и так же безуспешно. 5 наших самолетов метались взад и вперед, стараясь поймать на прицел верткого противника. Этот пилот был непревзойденным мастером. Его биплан казался призраком, он закладывал виражи, делал петли, змейки, перевороты. Он выписывал такие фигуры, которые казались просто невозможными. И мы никак не могли перехватить его очередью.

Но внезапно мы оказались рядом с небольшим холмом к западу от Ченду. Пилоту биплана пришлось переваливать через этот холм, и его самолет сделал замедленную бочку. Он допустил всего одну ошибку, но эта ошибка оказалась для пилота роковой. Брюхо биплана мелькнуло у меня на прицеле, и снаряды вспороли его точно в районе кокпита. Биплан беспорядочно закувыркался вниз, и еще один «Зеро» всадил уже ненужную очередь в самолет, которым управлял мертвец. Он врезался в холм и взорвался.

Это была моя вторая победа, и первая на «Зеро». [324]

Этот вылет стал для меня последним на Китайском театре. Вскоре после него нас перебросили в маленький городишко Юнчен, стоящий на Желтой реке. За несколько недель патрулирования мы так и не встретили ни одного вражеского самолета.

В начале сентября все морские летчики были собраны в Ханькоу, где совершенно неожиданно перед нами появился вице-адмирал Эйкити Катагири, командующий морской авиацией в Китае. Адмирал сказал нам, что всех нас переводят на Формозу, где нам «предстоит выполнить очень важное задание». Адмирал не стал уточнять, но все мы прекрасно понимали, что вскоре начнется большая война с западными державами. Это было просто неизбежно.

В сентябре мы вернулись на остров. В общей сложности 150 летчиков-истребителей и такое же количество экипажей бомбардировщиков были переведены из Гаосюня в Хайнань, где формировалась новая воздушная флотилия «Хайнань».

И вскоре на Тихом океане грянул гром. [325]