VIII. Бои у Липтовски-Микулаша
Четыре попытки прорвать фашистскую оборону
В то время как подразделения 1-й чехословацкой бригады в течение 1 и 2 февраля 1945 года вели бой в районе Подтуреня, подразделения 3-й чехословацкой бригады, действовавшие на северном фланге корпуса, в ходе упорых боев продвинулись на запад и овладели населенным пунктом Жиар в долине реки Смречианка и поселком Ветерна-Поруба, расположенным южнее. В этом поселке во время двухмесячных боев под Липтовски-Микулашем располагался основной наблюдательный пункт генерала Свободы.
После короткой артиллерийской подготовки 3-я бригада предприняла 2 февраля атаку в районе Шиара в рамках наступления главных сил корпуса в общем направлении на населенный пункт Яловец. Однако едва наши воины вышли к хребту, протянувшемуся перед этим селением, как на них неожиданно обрушился шквальный артиллерийско-минометный и плотный ружейно-пулеметный огонь. Наша пехота, понеся чувствительные потери, залегла. Вскоре командир корпуса приказал ей отойти в исходное положение. Несмотря на неудачу и потери, эта атака тем не менее дала положительные результаты. Она позволила вскрыть силы противника, определить его лучшие оборонительные позиции, помогла командованию сделать вывод, что без глубокого изучения обороны противника дальше атаковать нельзя. Бои 1 и 2 февраля помогли уточнить контуры вражеского переднего края. Казалось, имеются реальные шансы на успех. Командир [280] корпуса решил поэтому основными силами корпуса нанести решительный удар с ходу, обойти противника, перерезать ему пути отступления на Ружомберок и уничтожить его.
3 февраля в 12 часов после короткой, но мощной артиллерийской подготовки главные силы корпуса начали атаку в направлении на Яловец, но через несколько сот метров наступавшую пехоту остановил сильный артиллерийско-минометный огонь. Повторная атака, предпринятая во второй половине дня, имела тот же результат. Правда, автоматчики действовали более успешно: одно подразделение освободило населенный пункт Смречаны, а другое — селение Околичне — последний населенный пункт перед Липтовски-Микулашем. Однако прорвать вражескую оборону так и не удалось. Наша пехота, едва поднявшись в атаку из скрытого от противника исходного положения, несла значительные потери и оказывалась вынужденной снова залечь. Учитывая неудачу наступления, командир корпуса приказал дальнейшие атаки прекратить.
Впереди нас ждали новые тяжелые бои.
Печальные итоги предшествующих боев заставили значительно усилить части корпуса советской артиллерией, особенно минометами и «катюшами». Однако и после этого мы не добились успехов. Два дня спустя наша пехота после тридцатиминутной артиллерийской подготовки снова поднялась в атаку, но, преодолев 800 метров, была остановлена сосредоточенным и хорошо управляемым огнем артиллерии и пехотных средств противника. Повторные атаки не дали результатов. Наступательные действия корпуса были приостановлены. С 6 по 11 февраля войска 1-го чехословацкого корпуса находились в обороне на восьмикилометровой линии соприкосновения с противником, которая протянулась от Липтовских гор вдоль долины реки Смречианка в южном направлении, а по реке Ваг в двух километрах от Липтовски-Микулаша, где она упиралась в соседние подразделения 8-й стрелковой дивизии.
Усталые и измученные бойцы, конечно, нуждались в отдыхе. Кратковременную передышку мы интенсивно использовали для ведения разведки. Бои вновь показали, что первоначальные сведения о противнике были неполноценными, и это явилось основной причиной неудач наших атак, предпринятых при сильной поддержке артиллерии. [281]
Кроме того, борьбу наших пехотинцев осложняла недостаточная подготовленность артиллерийских специалистов — разведчиков, наблюдателей, наводчиков, командиров орудий и взводов. Призванное из запаса пополнение не имело необходимой квалификации, а подготовленные за весьма короткий срок специалисты, как показала практика, часто не справлялись с требованиями, предъявляемыми к ним. Бывали случаи, когда призванных из запаса специалистов технических родов войск направляли в пехотные части. Отрицательные последствия такого пренебрежения к нуждам артиллерии в полной мере сказались в ходе январско-февральских боев за Липтовски-Микулаш.
Деятельность разведывательных органов артиллерии имела решающее значение для эффективности ведения огня, а значит, и для успеха боя. Помимо технических навыков от них требовались определенные личные качества, которые даются не сразу и не так-то просто. Проверяя работу разведчиков на артиллерийских НП, я то и дело встречался с так называемым «мертвым фронтом»: впереди не было противника, будто он куда-то пропал, и казалось, нет никакой возможности его выявить. В журналах наблюдения о нем лишь изредка встречались конкретные записи. На мой вопрос, сколько на том или ином НП с утра было установлено неприятельских целей, мне отвечали, что немцев на противолежащих высотах будто бы и нет, поэтому, мол, никого не видели и ничего не установили. «Хорошо, — обычно говорил в таких случаях я, — если нет противника, тогда что же мы сидим здесь? Давайте с этого НП подойдем прямо на следующую высоту, на которой, по-вашему, нет немцев». Но там, конечно, проходила немецкая линия обороны...
В бою нет более серьезного недостатка, чем неполнота данных о противнике. Бои под Липтовски-Микулашем показали, что горькие уроки Вроцанки и Махнувки уже преданы забвению. Новичкам приходилось собственной кровью оплачивать приобретаемый опыт, поскольку они не учли вовремя старый, уже оправдавший себя. Я очень сильно сердился на тех, кто игнорировал уроки прошлого. «Жизнь есть жизнь, — говорил я им. — Ее нельзя ни задушить, ни скрыть. На каждой оборонительной позиции по обе стороны жизнь рано или поздно обязательно проявит себя. Стоит уставшему наблюдателю лишь на секунду ослабить [282] внимание, как от него ускользнет признак жизни на стороне противника. И этот единственный пропущенный миг потом придется окупать кровью. Прерванное наблюдение за противником нельзя назвать наблюдением».
Тогда, в начале боев за Микулаш, я даже не представлял, как быстро подтвердятся эти мои слова.
На НП командира батареи 3-го артиллерийского полка 122-мм гаубиц, оборудованном на горном хребте восточнее Жиара, я вновь услышал набивший оскомину ответ: «С утра ничего мы не обнаружили». Шел одиннадцатый час. Я уселся у стереотрубы, преисполненный решимости не сдвинуться с места до тех пор, пока не выслежу противника. Метр за метром прочесывал я передовую, ни на секунду не спуская глаз с заснеженных склонов западнее Жиара и Смречан. Прошло уже три часа, а я безрезультатно всматривался в стекла. Уставшие от длительного пристального наблюдения глаза постепенно наливались тяжестью, а это было врагом номер один для каждого разведчика. И все без толку! Наконец на четвертом часу наблюдения я обнаружил вдруг признаки существования противника. Я не поверил своим глазам: на заснеженной открытой местности из какого-то укрытия неуклюже один за другим вылезли три немца. Командир батареи открыл одним орудием огонь по выявленной цели и примерно восьмым снарядом достиг прямого попадания. Из-под земли поднялся черный столб дыма, а когда он развеялся, из укрытия вылезли и поплелись прочь еще два немца. Не оставалось сомнения в том, что мы обнаружили и уничтожили неприятельский дот с пулеметом — один из тех, на счету которых наверняка было немало жизней наших пехотинцев.
12 февраля после краткой пятидневной передышки части корпуса приготовились к наступлению. Ранним морозным утром они вышли на исходный рубеж для атаки и ожидали окончания артиллерийской подготовки, проводившейся в масштабе армии. Погода стояла прескверная: с утра валил снег, дул сильный ветер, видимость упала до 100-200 метров. В этих условиях уже через пятнадцать минут командующий армией неожиданно прекратил огонь и перенес время наступления на другие сутки. Пехота постепенно отошла с исходного рубежа на свои прежние позиции. [283]
Мне хорошо запомнились те события. Тогда, в течение нескольких дней, я отвратительно чувствовал себя: меня мучил кашель, поднялась высокая температура, в груди хрипело, ноги отяжелели. День ото дня мне становилось все хуже, и я с трудом поднимался на НП корпуса. Все это походило на воспаление легких. Артиллерия к ведению огня была готова, только подавай команду. Мог ли я тут болеть? В горячке мне пришла мысль: почему мы наш артиллерийский огонь должны всегда вести по единому шаблону, установленному в армии? Ведь оказать поддержку пехоте можно различными способами! Снежный буран подсказал идею: а что, если начать атаку пехоты без обязательной артподготовки? Отвратительная погода создавала совершенно идеальные условия для того, чтобы незаметно и тихо преодолеть дистанцию броска в атаку без предупреждающего артиллерийского огня. Пехота благодаря внезапности овладеет первой линией траншеи, и тогда мы откроем огонь по более удаленным целям. Я уже рисовал в своем воображении картину огромного успеха пехоты, если мы спланируем огонь таким образом. В тот день, 12 февраля, я нетерпеливо всматривался в снежную даль.
На следующий же день, 13 февраля, батальоны двинулись на свои исходные позиции в три часа ночи. Настроение было подавленным. Шли в полной темноте, по глубокому снегу. Около девяти часов утра после мощной артиллерийской подготовки чехословацкие и советские части вновь пошли в атаку. И на этот раз, как только пехота поднялась с земли и пошла вперед, противник открыл по ней массированный огонь из артиллерии и минометов, сопровождаемый огнем пехотного оружия. Особенно губительно действовал фланговый огонь фашистских тяжелых пулеметов и большого числа снайперов, расположенных на господствующих южных скатах Липтовских гор. Там же размещались выгодные НП противника с дальним обзором всего поля боя в долине Вага. Не удивительно, что пехотинцам не удалось продвинуться дальше 600 метров от исходного рубежа.
Во время атаки во второй половине дня пехота опять не сумела воспользоваться сильной поддержкой артиллерии. Батальоны почти приросли к месту. Они залегли на голой равнине, где нельзя было укрыться, а замерзшая земля не позволяла окопаться. Вражеская артиллерия без [284] устали била по беспомощным пехотинцам, кое-где охваченные паникой люди пытались спастись бегством. Ни приказы командира бригады, ни высланные вперед офицеры связи командира корпуса не оказались в силах сдвинуть пехоту. Ожесточенный огонь противника и чувство страха приковали пехотинцев к земле. Советский 17-й гвардейский корпус, действовавший на южном фланге фронта, тоже не сумел добиться успеха. У нас было в том бою 600 убитых и раненых. Оценив ситуацию, генерал Свобода распорядился отвести пехоту назад, в исходное положение.
У нас возникло подозрение, что вражеский наблюдатель сидит на башне костела в селении Бобровец и, когда наша пехота начинает выдвигаться к рубежу атаки, дает немцам сигнал. Стоило только пехоте осторожно подняться за холмом, скрывшим ее от противника, как тут же по ней открывался сосредоточенный перекрестный огонь с фронта и фланга. Откуда наблюдатель мог просматривать мертвое пространство, в котором находилось исходное положение наших частей? За хребтом виднелось только острие бобровецкой башни. Построение профиля показало, что оттуда исходное положение пехоты просматривается. Я приказал командиру 5-го тяжелого артиллерийского полка обезвредить наблюдателя. Непосвященному человеку трудно представить, как тяжело попасть из гаубицы с семикилометрового расстояния в небольшую макушку башни. С самого утра выделенное орудие вело огонь по башне, а ее макушка, невзирая на огонь, продолжала вызывающе смотреть вниз на нашу пехоту. Вражеский наблюдатель, видимо, чихал на нашу стрельбу. Раздосадованный неудачей, я ради шутки пообещал специальный приз в виде бочонка вина, который за мой счет выпьет победившая батарея. Это условие артиллеристы встретили с воодушевлением. От каждой батареи было выделено по одному орудию. Началось состязание. Не раз напряжение доходило до предела, не раз казалось, что снаряд попал в башню. Наконец башня загорелась и скрылась в дыму. Я так и не узнал, какая из батарей получила тогда победный приз.
Человек в бою
Четыре попытки прорвать вражескую оборону окончились неудачей. Корпус по-прежнему топтался на том месте, [285] где остановился две недели назад. Потери росли. Тяжелые бои, лишения, неудачные попытки прорвать оборону грозили надломить боевой дух бойцов, особенно малоопытных новобранцев, которых в бригадах насчитывалось до 50 процентов. У некоторых бойцов нервы не выдерживали, и они искали избавления в смерти. Все это тревожило командование.
Причин неудач было много. Прежде всего, плохое знание противника, у которого были превосходно выбранные оборонительные рубежи, построенные в принудительном порядке местным населением. На обоих флангах находились отличные наблюдательные пункты, где обосновались фанатично преданные Гитлеру и фашизму наблюдатели. Противник хорошо замаскировался, передвижение в его стане было сведено строго до минимума. Наши НП не позволяли вести хорошее наблюдение за противником. Были у нас и многие другие недостатки. Атака с ходу таких позиций не могла привести к успеху. Ничего не дали и повторные атаки. Если бы провести хорошую разведку, она бы показала, что на всестороннюю подготовку наступления не следовало жалеть времени.
В Смречанах и Жиаре мне приходилось наблюдать новобранцев после атаки или минометного обстрела. Они не умели стрелять, маскироваться, вести ближний огонь. Взгляд у них был отсутствующий, испуганный. Они не способны были воспринимать происходившее вокруг. В их глазах я не смог увидеть ни спокойствия, ни уверенности в себе, ни доверия. Никогда не забыть их глаз. В них были лишь крайняя усталость, холод и страх. Эти люди боялись смерти и, прежде всего, своего страха. Они боялись, что не вынесут всего этого. И напрасно им говорили, что страх — это уже половина несчастья. Они .этому не верили. «Что их больше всего пугает? — думал я, в который ра.з встречая подобных людей в таком жалком виде. — Что оказало на них такое гнетущее впечатление и навсегда врезалось в память?..»
Им хотелось жить. Жить! Уйти с этого света не так-то легко. Попробуйте сказать юноше, что он должен жить так, как тот, которого завтра убьют или которого постоянно поджидает смерть. Расскажите ему, что бой намного легче, чем мы себе это представляем, что вообще все на свете проще, если человек поглощен делом. Растолкуй-ка ты, человек в годах, примирившийся с самим собой и [286] с людьми, все эти вещи молодым. Думаешь, они поверят и поймут?..
Над долиной Смречианки витал дух смерти. Четыре крупных наступления принесли много бед и страданий. Число воображаемых крестов росло. Над Жиаром, над Смречанами, в окрестностях Виталишовце царила гнетущая атмосфера гибели. И все же сквозь нее пробивался луч надежды, призывая к мужественной и самоотверженной борьбе тех, кто приходил на смену павшим...
Командование корпуса возместило потерю 3200 воинов, погибших в Дуклинской операции, мобилизовав 8 тысяч новобранцев. После краткого обучения новобранцев включили во фронтовые подразделения. Новое пополнение составляло почти 50 процентов личного состава пехотных бригад. Всего за период с 20 января до начала апреля было мобилизовано в общей сложности около 20 тысяч человек, преимущественно лиц словацкой национальности. Боевые качества этого массового пополнения фронтовых частей корпуса, вследствие ускоренной подготовки новобранцев, оказались недостаточными. Неискушенные и слабо обученные, бойцы после первых же безуспешных атак в суровых боях теряли веру в свои силы и вешали голову.
Февральская оборона
После неудачной четвертой попытки прорвать фашистскую оборону 1-й чехословацкий армейский корпус по приказу командования 18-й армии временно перешел к обороне, чтобы лучше подготовиться к будущим боям. Новые наступательные действия начались лишь 3 марта и продолжались до 11 марта.
Перед нами находились оборонительные позиции врага — узкая полоска родной чехословацкой земли, за которую мы сражались со 2 февраля. Дул сильный сухой ветер. Колючие ледяные иголки били в лицо. Ветер разогнал тучи. Небо стало голубым. Снег искрился под лучами солнца, а белоснежные кручи Липтовских гор и Низких Татр затянулись розовой пеленой. У подножия гор, угрожающе поднявшихся по обе стороны узкой долины Вага, торчали деревушки, засыпанные снегом. Вдаль, [287] насколько хватало глаз, уходили заснеженные поля. Снегу намело по пояс, а местами и выше человеческого роста. Кругом царили тишина и великолепие.
И вот среди этой красоты, способной очаровать любого туриста и знатока природы, нам предстояло вступить в сражение, которому после Дукли суждено было стать самой крупной битвой в истории чехословацких войск. Но тогда мы еще не знали этого.
Оба фланга вражеской обороны прочно опирались на горные массивы, густо поросшие лесом, крутые и труднопроходимые. Охватить или обойти оборону противника не представлялось возможным. Огромные снежные заносы мешали и действиям разведывательных групп. Наши части оказались перед неотвратимой необходимостью — атаковать противника в лоб.
На фронте наступила гробовая тишина. Все свидетельствовало о том, что противник не намерен дешево отдавать свои позиции. Достаточно было также вспомнить ожесточенные бои под Липтовски-Градоком, у Подтуреня и в других местах полосы обеспечения немецкой обороны. Это особенно стало ясно после попыток прорыва, предпринятых 3, 5, 12 и 13 февраля, когда решительные атаки велись не против слабых вражеских сил прикрытия, а на упорно обороняемый район с хорошо организованной системой огня. 320-я немецкая дивизия была готова к боям.
Переход наших войск к обороне должен был создать реальные предпосылки для прорыва. На совещании командного состава, проведенном 14 февраля командующим 18-й армией и его заместителями, были подведены итоги последних боев и поставлены новые задачи. Командующий подчеркнул необходимость повышения боевого духа воинов, хорошей выучки, основательного изучения вражеской обороны и, прежде всего, разведки противника перед 1-м чехословацким корпусом. «Разведка! Разведка!» — раздавалось на все лады в наших подразделениях. Однако противник был начеку, взять «языка» не удавалось. Земля замерзла, и каждое неосторожное движение было далеко слышно. В подобных случаях противник тотчас освещал передовую и открывал огонь по нашим разведчикам. Информация о противнике по-прежнему оставалась [288] скудной. Впрочем, это было характерно для всего периода боев от Дукли до Микулаша.
15 февраля мы с генералом Свободой стояли на крыше сарая в Ветерна-Порубе и осматривали белое пространство на территории врага. Генерал изучал местность, где планировалось наступление. После проведенного накануне совещания он решил опрокинуть немецкую оборону в районе Липтовски-Микулаша путем охватывающего маневра силами правого фланга, чтобы ударом по предгорьям Липтовских гор перерезать противнику единственную дорогу для отступления на Ружомберок.
Кругом стояла тишина, все замерло. Неожиданно командир корпуса задал мне коварный вопрос:
— Как обеспечить в будущем более эффективную артиллерийскую поддержку наступления?
Я ожидал такого вопроса и потому ответил, не задумываясь:
— Надо атаковать без артподготовки.
Генерал размышлял, молча поглядывая на меня испытующим взглядом.
На следующий день я вместе с начальником штаба корпуса и начальником оперативного отдела выехал на осмотр вражеских позиций. От Ветерна-Порубы мы направились прямо по снежной целине на высоту возле Смречан. На полпути нас настиг буран. Сильная метель слепила глаза, затрудняла движение. Мы решили спуститься вниз, в Смречаны, и укрыться там от непогоды. Мы долго брели куда-то по снегу, не имея представления о том, куда нас черт занес. Это начало нас беспокоить. Начальник штаба не скрывал тревоги. Он решил переждать на месте, пока не стихнет буря. Мы уселись на каком-то возвышении. Снег валил густыми хлопьями с западной стороны и буквально засыпал все вокруг. Вскоре на том месте, где мы сидели, образовался сугроб, из которого виднелись лишь глаза да бесформенные, облепленные снегом шапки. Мы совсем затерялись в белой пелене. Взглянув на своих спутников, я не мог не улыбнуться, хотя было не до смеха. Мы решили в таком положении переждать буран. И это оказалось нашим счастьем.
Буран окончился так же внезапно, как и начался. Горизонт очистился от туч, воздух стал прозрачным. И тут — [289] бог ты мой! — мы широко раскрыли глаза от изумления и в ужасе втянули головы: перед нами возвышалась ключевая высота Никово, то есть мы находились в зоне прямого огня пехотного оружия противника, на расстоянии всего 700 метров от узлов его обороны. Вокруг нас простиралось лишь заснеженное поле. На таком расстоянии можно и куропатку разглядеть. Если противник нас обнаружит, спасения не будет. Мы озабоченно переглянулись, как бы кто не вздумал пошевельнуться и стряхнуть с себя спасительную снежную маскировку. Ломский подмигнул глазом: мол, все понял. Дочкал отнесся ко всему довольно безучастно. Так и сидели мы на снегу, подобно тем французским солдатам, которые под градом снарядов сидели в окопах под Верденом, пока их по пояс не засыпало землей. Всеми нами владела одна мысль: если б там, напротив, знали, какие карпы находились у них в сетях, кто сидел под самым их носом с документами и картами в сумках...
Сидеть в неподвижной позе и ждать темноты оказалось нескончаемым мучением. Постепенно в душу закрадывалось сомнение: «А не играют ли немцы с нами в кошки-мышки. Не тянут ли время, чтобы потом нас прихлопнуть?» Нервы у каждого из нас были накалены до предела от близости противника, которому слепой случай нас выдал на растерзание. Предпринять что-либо не было никакой возможности. Только когда сгустились сумерки и вершина Никово пропала в темноте, мы, будто ужаленные тарантулом, поспешили к Ветерна-Порубе, где нас ждала занесенная снегом машина. Могло ли кому повезти больше, чем нам?..
Новые надежды, новые разочарования
Приближался март. Наши командиры и личный состав подразделений усиленно готовились к новому наступлению. Вечером 1 марта командир 1-го чехословацкого армейского корпуса отдал приказ прорвать вражескую оборону 3 марта. Главный удар планировалось нанести в центре расположения корпуса в направлении Смречаны, Бобровец. В соответствии с приказом командира корпуса обе пехотные бригады (без одного батальона) и основные силы советской 24-й стрелковой дивизии были сосредоточены [290] севернее реки Ваг. Здесь, на пятикилометровом участке фронта, обозначалось явное превосходство наших войск. Прорыв намечалось осуществить путем комбинированного удара с фронта по Липтовски-Микулашу, который должны были занять советские войска, и глубокого охватывающего маневра с севера силами обеих наших бригад.
Ночь на 3 марта прошла довольно беспокойно. И это понятно: ведь от результатов наступления зависело, будет ли прорвана оборона противника, которую он удерживает в течение месяца, и начнется ли период преследования и победоносного наступления вплоть до Праги.
Ранним утром, еще затемно, наши подразделения заняли исходные позиции. Командиры и личный состав войск лелеяли надежду, что на этот раз оборону противника удастся прорвать.
Я пристально всматривался в темноту в сторону противника. Кругом стояла мертвая тишина. Из нависших туч валил густой снег. Подхваченные ветром снежинки били в лицо. Перед глазами все расплывалось. Рядом со мной стоял генерал. Он молча смотрел в сторону невидимого противника. В эти минусы говорить мне казалось неуместным, и я тоже стоял молча. Генерал выглядел сегодня более уставшим, чем обычно. Он, конечно, сознавал всю свою личную ответственность. Наконец он заговорил. В голосе его слышалась тревога.
— Пробьемся сегодня? — спросил он, и в этих словах отразилась вся гамма обуревавших его чувств — тревоги, надежды и веры.
— Конечно пробьемся, — без колебаний ответил я.
— Ты говоришь это просто так или убежден в этом? — спросил он своим неповторимым, мягким голосом, с паузами между каждым словом.
Я взглянул генералу прямо в глаза и сказал, что верю в успех. Он спокойно покачал головой. Мне показалось, будто от моего ответа у него стало лучше на душе. Больше он ни о чем не спрашивал. В ту минуту я ощутил горячую благодарность и симпатию к этому человеку.
Я верил в предстоящий успех, хотя меня и беспокоил фактор внезапности. К сожалению, моя идея начать атаку без артиллерийской подготовки не была принята во внимание, а более благоприятной погоды для этого трудно было придумать: снегопад заглушал звуки и позволил бы [291] солдатам подползти к вражеским позициям на расстояние броска. Взаимодействие пехоты с артиллеристами и саперами было детально обсуждено и отработано, поэтому такая атака могла бы принести успех.
Шел седьмой час утра. Через полчаса пехотинцы, расположившиеся группами в снегу, изготовятся к атаке. А метель не утихала. Очертания нашего сарая на возвышенности возле Ветерна-Порубы едва проступали. И вот позади чехословацких позиций загремел гул выстрелов многих орудий. Началась обычная артиллерийская подготовка:
— Осталось двадцать минут, — быстро произнес я, не скрывая волнения, и протянул руку со светящимся циферблатом часов к лицу генерала. Он оживился и всецело сосредоточился на ожидании момента атаки. Когда сообщили о том, что после окончания артиллерийской подготовки пехота ворвалась в неприятельские окопы и развивает успех в глубину, генерал заметно повеселел. Однако ход наступления уже с самого начала не везде был удовлетворительным. Подразделения 1-й бригады, действуя на направлении главного удара, с утра продвинулись до трех километров и проникли в населенный пункт Бобровец, однако там встретили упорное сопротивление противника. Наступление подразделений 3-й бригады в направлении Жиар, деревня Яловец окончилось неудачей: дальнейшее их продвижение было остановлено огнем артиллерии и стрелкового оружия противника. Правда, вначале подразделениям удалось ворваться в окопы главной оборонительной полосы, однако во второй половине дня им пришлось отступить. Наибольшего успеха в тот день добились части 24-й стрелковой дивизии под командованием генерала Прохорова, которые после ожесточенного боя заняли Липтовски-Микулаш.
Передышка была кратковременной. Наступил критический момент сражения. Противник перешел к решительным контратакам, сила которых в течение дня постепенно нарастала. Ключевые позиции в районе населенных пунктов Бобровец и Трстене и некоторые господствующие высоты были нами потеряны.
После упорных трехдневных боев чехословацкие и советские части отошли на исходные позиции. Лишь 24-я дивизия удержала Липтовски-Микулаш, но и ей грозило окружение. По своей кровопролитности и напряженности [292] эти тяжелые бои превзошли февральские. Обе чехословацкие бригады потеряли в общей сложности более 800 человек, а 24-я советская дивизия — почти 500 человек.
Надежды на успех исчезли. Мы не застали противника врасплох. Наши солдаты не выдержали непрерывного бешеного натиска фашистов. Мне было больно смотреть генералу в глаза. Он не скрывал своего разочарования и тяжело переживал большие потери в людях.
По дороге из Ветерна-Порубы генерал Свобода не произнес ни слова.
Герои и простые смертные
Наступление 3 марта положило начало девятидневным боям — самым тяжелым из всех проведенных в этом районе. Удачные и менее удачные атаки проводились днем и ночью. Жаркие бои шли за высоты, населенные пункты, перелески и хутора, которые после взятия тут же оказывались потерянными. Ситуация в течение суток и день ото дня непрерывно менялась, однако в этом длительном беспощадном состязании одно оставалось неизменным: невзирая на временные колебания, вражеская оборона упорно держалась. Некоторые высоты и деревни противник контратаковал в течение многих дней до шести раз в сутки. Всего за девять дней, с 3 по 11 марта, фашисты провели на различных участках фронта 64 контратаки.
В ходе мартовских боев решающее значение для их успеха имел прежде всего выбор командованием направления главного удара. Создание полного превосходства наступающей стороны в силах и средствах позволило прорвать вражескую оборону и развить успех в глубину. Немаловажным был и вопрос о необходимой морально-боевой подготовке солдат и офицеров к тяжелым боям. Ведь солдаты нового пополнения вливались в действующие батальоны и сразу же вступали в бой после нескольких недель или дней боевой подготовки... Бой на кладбище. 3 марта подразделения 3-й чехословацкой бригады развернули напряженные бои за овладение важным обширным хребтом, пролегающим западнее Жиара. В тот день противник предпринял пять атак с целью восстановления своих позиций, куда вклинились [293] наши подразделения. на наши атаки противник, как правило, отвечал контратаками при поддержке сильного артиллерийского и минометного огня. На снегу все больше появлялось черных кратеров от разрывов мин и снарядов.
Мы сидели вместе с капитаном Советской Армии Журавлевым в укрытии возле Жиара и наблюдали за полем боя. Капитан командовал батареей гвардейских минометов и прибыл к нам для оказания поддержки наступления 3-й бригады на Яловец. Выше над деревней, на стороне противника, находилось занесенное снегом местное кладбище. Голые кроны деревьев рельефно выделялись на белом фоне.
С утра наша пехота приблизилась к гребню хребта и залегла там. Некоторое время стояла тишина. Затем раздался гул орудий, появились вспышки разрывов. Первые снаряды с завыванием обрушились на залегших пехотинцев. Когда огонь был перенесен дальше, на горизонте показались темные фигурки немцЕв. Стреляя на ходу, фашисты мчались по склону вниз, но до рукопашной схватки дело не дошло. Наших уставших и измотанных в боях солдат охватила паника, и они бросились наутек в сторону исходного рубежа. Их по пятам преследовали гитлеровцы. Большинство из убегавших даже не остановились на кладбище, хотя его прочная ограда позволяла организовать оборону. Дело могло бы принять совсем другой оборот, если бы превратить кладбище в прочный опорный пункт. Однако лишь небольшая группа наших солдат, понимая это, спряталась на кладбище и открыла по противнику сильный огонь. Кладбище над Жиаром стало единственным участком, где наши солдаты приняли последний бой. Встретив неожиданный отпор все новые и новые гитлеровцы стягивались к району кладбища. Меня охватила тревога за судьбу защитников. Мучительно хотелось хоть чем-то помочь им.
— Надо дать залп, — волнуясь, обратился я к Журавлеву, однако капитан заколебался, так как знал особенности поражающего действия своих огневых средств. Рассеивание было довольно значительным, так что могли пострадать и отважные защитники кладбища. Реактивные снаряды летят густо, как дождь. Сразу 32 разрыва. Кто останется в живых после такого залпа? Ведь эти снаряды разрываются прямо над поверхностью земли, рассеивая огромное количество осколков... [294]
Еще оставалось время для отхода, так как защитники не были пока окружены. Я так увлекся наблюдением, что не заметил, как группа гитлеровцев подползла к кладбищу с тыла. Я изо всех сил закричал, стараясь предупредить своих солдат, но разве можно услышать было на таком расстоянии?.. Потом кольцо сомкнулось. Гитлеровцы просочились на кладбище, и между могилами разыгралась жестокая схватка. У чехословацких солдат оставалось два выхода — сдаться или погибнуть. Иного пути не было. Они избрали смерть в честном бою! Я готов был тогда все отдать, лишь бы появился некий ангел-хранитель и помог бы им спастись. С какой ненавистью смотрел я на фигуры перебегавших гитлеровцев!
Горстка наших бойцов, укрываясь за могилами и памятниками, продолжала вести неравный бой с нацистами. Однако сопротивление защитников ослабевало. Я понял, что приближается конец. Защитников кладбища оставалось все меньше. Шел двенадцатый час. И тут я увидел картину, от которой замерло сердце: последний из чехословацких воинов встал с автоматом в руках среди могил и открыл огонь. Он показался мне великаном и таким остался в моей памяти до сих пор. Это был деЙствительно великий Человек. В следующее мгновение я потерял его из виду. Он был убит.
Этого героя вели на подвиг любовь к родине и ненависть к врагу. В этом была его непреоборимая сила. Смерть отважных громадной силой примера воздействует на тех, кто стал ее свидетелем.
Атмосфера всего пережитого тогда оставила неизгладимый след в моей памяти. Высота 768. Плоская возвышенность северо-западнее Смречан, которая кажется бесконечной, когда поднимаешься на ее вершину — вот что такое высота 768. На некоторых картах она значится как высота 764. Пятнадцать минут спокойной ходьбы от костела — и вы наверху. Летом там колышутся на ветру буйные хлеба и вырастает отличный картофель. На почве, политой кровью, удаются добрые урожаи. А зимой здесь простираются пустынные снежные поля. Вдоль долины Вага дует холодный ветер. Именно такой мы увидели высоту зимой 1945 года. Длинная безымянная возвышенность, простирающаяся от Смречан [295] вдоль долины Смречианки, образует с высотой 768 единое целое. Бои за эту высоту имели тактическое значение. Несмотря на это, здесь разгорелись длительные, небывало упорные схватки.
Во время февральских боев четыре попытки 1-го чехословацкого корпуса прорвать фашистскую оборону на этом участке закончились неудачей. 3 марта 1-й и 3-й батальоны в результате утренней атаки продвинулись по этой возвышенности до трех километров, но затем были вынуждены отступить на исходные рубежи. 4 марта подразделения 320-й немецкой дивизии предприняли ночную атаку, пытаясь захватить Безымянную высоту и Смречаны. Сначала мы ее потеряли, однако после утренней контратаки нашей пехоты захватили вновь. Во второй половине дня противник четыре раза атаковал высоту 768, но был отбит. Безуспешными оказались атаки на обе высоты и 5 марта. Правда, Безымянную высоту враг захватил, но окружить и уничтожить 2-й батальон ему не удалось. Этот батальон четырежды брал высоту и столько же раз терял ее. К концу дня противник в пятый раз захватил высоту. 6 марта противник предпринял шесть атак, чтобы вернуть высоту 768 и Безымянную, которую он опять потерял. Упорные бои шли и в ночное время. Атаки противника с целью захвата этих тактически важных высот продолжались до 11 марта. Такова краткая история высоты 768.
6 марта на высоте 768 готовилась новая атака. Находясь на наблюдательном пункте, я буквально осязал эту звонкую, наводящую ужас тишину перед боем. На высоте, прямо у самого ее гребня, прижимались к земле наши пехотинцы. Не было заметно никакого движения, будто все там вымерло. Если .бы лежавшие на восточном склоне гребня наши бойцы смогли бы проползти вперед или же вскочить, они бы увидели, что на другой стороне лежат гитлеровцы, тоже со страхом прижавшиеся к земле. Глядя с НП на всех этих солдат по обе стороны вершины, я невольно подумал, сколько еще из них погибнет здесь, на небольшом клочке словацкой земли. Конечно, каждый сейчас испытывал страх перед тем мгновением, когда встанет с земли и окажется лицом к лицу с противником.
Вдруг я увидел, как один верзила-немец поднялся во весь рост и начал целиться из винтовки в ту сторону, где [296] залегли наши пехотинцы. Потом, видимо после выстрела, он быстро опустил винтовку и исчез. Однако через пару секунд немец поднялся вновь, выбрал очередную жертву и выстрелил. Пехотинцы продолжали лежать, не шевелясь. Снайпер прошел немного в сторону, тщательно прицелился и убил еще одного нашего солдата. Что ни выстрел, то прямое попадание в голову! Каски в то время уже не носили. У меня лопнуло терпение. Я вызвал по линии связи артиллеристов командира батальона и спросил:
— Неужели, черт побери, никто не прикончит этого убийцу? — Из пушки стрелять было нельзя, так как наши позиции располагались очень близко к немецким и своим огнем можно было поразить собственную пехоту. — Атакуйте или отойдите назад! — крикнул я в телефон.
Со своего наблюдательного пункта я видел всю эту грустную картину. Неожиданно поднялся один из наших солдат. Он минуту постоял, будто раздумывая, а затем шагнул с винтовкой в руке навстречу врагу, прицеливаясь в немецкого снайпера, но вдруг как подкошенный рухнул на землю. Кругом все замерло. А солдаты по обе стороны гребня высоты продолжали ждать атаки...
В основе истинного героизма в бою всегда лежит мужество.
5 марта в период тяжелых боев подразделений наших бригад под Липтовски-Микулашем на фронт отправился 7-й батальон вновь созданной 4-й чехословацкой пехотной бригады. 1.1 марта за ним последовал 8-й батальон. До 14 марта все пехотные подразделения этой бригады (три пехотных и один батальон автоматчиков) уже действовали на передовой линии в боях за город и южнее реки Ваг. 18 марта на фронт прибыли два артиллерийских полка бригады. Первую матчасть они получили около 20 февраля. Таким образом, с 18 февраля вся 4-я пехотная бригада, насчитывавшая примерно 4700 человек, вступила в бой. Большинство ее личного состава прошло кратковременную подготовку. Бригада состояла в основном из словацких солдат и офицеров, так что официальным языком здесь стал словацкий. Несмотря на небольшой опыт, 4-я бригада в ходе ожесточенных боев под Липтовски-Микулашем и в горах Малой и Большой Фатры быстро [297] догнала остальные бригады по тактической зрелости и боеспособности войск. Отметка 748 (Гае). С северной стороны над Липтовски-Микулашем нависает массивная гора Гае. Ее склоны спускаются прямо в город, и это позволило держать под огнем любой его район. Высота поднимается над городом на 190 метров, и с нее можно превосходно наблюдать за ближними и дальними окрестностями. Эта отметка и связанная с нею соседняя высота 729 (Никово) с самого начала боев под Липтовски-Микулашем составляли основу немецкой обороны севернее реки Ваг. Именно этим и объяснялось беспримерное упорство сражений на данном участке фронта. На заснеженных равнинах развернулись жаркие схватки, проходившие с переменным успехом. Уставшие и промерзшие солдаты валились с ног от усталости, многие не ели по два дня. Сложные, условия и страшные потери отражались на состоянии боевого духа подразделений.
В период с 3 по 13 февраля 1945 года чехословацкие и советские части предприняли в общей сложности четыре попытки прорвать фашистскую оборону на высотах севернее Липтовски-Микулаша. В результате тяжелых боев 3 марта 24-й советской стрелковой дивизии удалось овладеть высотами Гае и Никово и освободить город Липтовски-Микулаш, однако уже во второй половине дня 4 марта противник бросил все силы, чтобы возвратить утерянные высоты. После ожесточенного боя враг отбил высоту Никово; но господствующую высоту Гае советские части удержали в своих руках. Противник сознавал ключевое значение обеих высот для своей обороны и поэтому стремился любой ценой удержать эти важные позиции.
5 марта (начиная с трех часов ночи) противник предпринял шесть мощных атак на отметку 748 (Гае) и вновь захватил ее.
Учитывая тяжелое положение, в котором оказалась 24-я советская дивизия после потери высот Гае и Никово, генерал Свобода принял решение атаковать в ночь на 6 марта эти высоты силами 1-й бригады и частью сил 24-й дивизии. Однако вследствие плотного, хорошо организованного огня противника нашей пехоте не удалось даже приблизиться к рубежу атаки и пришлось отойти. [298]
Остальную часть ночи и весь день 6 марта противник вел активные наступательные действия. Бой за высоты разгорелся с новой силой. Противник хорошо понимал, что, удержав господствующие над городом высоты, он сможет окружить и уничтожить 24-ю советскую дивизию, а затем захватить Липтовски-Микулаш. Вот почему он пытался всеми средствами развить достигнутый успех.
Утром 7 марта чехословацкие и советские части вновь атаковали высоты Гае и Никово. Их поддерживал огнем один дивизион зенитных 37-мм пушек, которые обслуживали наши девушки. Однако и на этот раз атака успеха не принесла. Ночью и днем 8 марта противник трижды атаковал позиции чехословацких частей. Днем 9 марта три батальона 1-й чехословацкой бригады атаковали Гае и Никово. Немцы оказали упорное сопротивление и открыли огонь из всех видов оружия. Наши пехотинцы залегли прямо перед немецкими позициями. Вскоре командующий 18-й армией распорядился прекратить наступательные действия и временно перейти к обороне. В это время подразделения 1-й чехословацкой бригады сменили 24-ю советскую дивизию.
5 марта на корпусной наблюдательный пункт неожиданно прибыл командующий армией генерал-лейтенант Гастилович. Он обратился прямо ко мне. Помню его каменное, отчужденное, почти злое лицо, когда он с упреком говорил о том, что дела на проклятых высотах идут неважно, что сосредоточение огня слабое, что надо незамедлительно изучить возможности по усилению эффективности ударов, а также пересмотреть плановые таблицы огня. Я ответил, что мы рассеиваем силы в море пространства, глухого и сильно пересеченного, что более эффективного огня дать не можем, так как для этого у нас нет достаточного количества боеприпасов, а главное, у нас нет воздушного артиллерийского наблюдателя, который бы корректировал нашу стрельбу. Высказав горькую правду, я вытер вспотевшее лицо, а про себя подумал, что на обширном пространстве за высотами Гае и Никово вполне укрылась бы вся 320-я немецкая дивизия. К моему удивлению, генерал не возразил мне.
На высоте 748 (Гае) находятся памятник и могилы тех, кто погиб здесь в годы второй мировой войны. У входа [299] на кладбище — две впечатляющие скульптурные группы. На постаменте — текст на словацком и русском языках:
«ВЫ, ДОРОГИЕ, ВОЗВРАЩАЕТЕ НАМ РОДИНУ-МАТЬ. СКЛОНЯЯСЬ НАД ВАШИМИ МОГИЛАМИ, МЫ ШЕПЧЕМ: ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ЗАЩИТНИКАМ РОДНОЙ ЗЕМЛИ!
НА ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ ГЕРОЯМ, ПАВШИМ ЗА РОДИНУ В ЖЕСТОКИХ БОЯХ ПРОТИВ ФАШИЗМА ЗА ВЫСОТУ ГАЕ с 16.3 ПО 4.4 1945 г. ПРИ ОСВОБОЖДЕНИИ ЛИПТОВСКИ-МИКУЛАША»
Последним из чехословацких воинов, погребенных на военном кладбище Гае, был майор Энгел, командир 3-го батальона, перевезенный туда после эксгумации в Важеце. Он погиб 29 января 1945 года в бою на Штрбе. Приведенные в тексте даты боя за высоту Гае неточны, так как основные бои за нее развернулись уже с 3 марта 1945 года. Шпачек и я. «Нет, дальше так дело не пойдет, — не раз думал я про себя о Шпачеке, — придется отправлять его в штрафную роту». Однако когда надо было привести это решение в исполнение, у меня язык не поворачивался. Если вдуматься, то я сам чувствовал себя виноватым перед Шпачеком. Я любил его, во мне не нравилась хитрость в его характере. Долго и внимательно наблюдал я за его поведением и наконец пришел к выводу, что больше всего меня раздражает его растерянность вблизи передовой. Шпачек явно трусил. А кому нужен трусливый водитель, на которого нельзя положиться в критическую минуту? Ведь бывали случаи, когда машина с офицерами неожиданно натыкалась на противника, и тогда могли снасти только самообладание и умелые руки водителя. По опыту я знал, что Шпачек старается остановить машину подальше от передовой. Я же, чтобы сэкономить время и силы, предпочитал проехать на машине лишний километр пути. Я помнил, как нерешительно вел себя Шпачек у Подтуреня: Мне пришлось тогда выйти [300] из машины раньше и пробираться к Подтуреню пешком одному, чтобы только не видеть его трусости. Позже я предупредил его, что, если он не изменит своего поведения, отправлю его в часть. С этим условием он и остался у меня.
Вскоре после этого (мы поехали к деревне Конска возле Липтовских гор. Оттуда на передовую ходили пешком. Из машины обычно вылезали перед последним холмом, который прикрывал дорогу от наблюдения со стороны противника. А противник был внимателен: стоило только кому-то появиться в его поле зрения, как он становился мишенью точного минометного обстрела — самого убийственного в то время оружия против живых незащищенных целей. По тряской, раскисшей от снега проселочной дороге мы миновали Конску и на высоких оборотах взобрались на гребень высоты 906. Оттуда через несколько минут ходьбы перед нашим взором должна была открыться панорама неприятельских оборонительных позиций за рекой Смречианка. Сюда никто на машине еще не забирался. Шпачек забеспокоился, начал крутиться на сиденье и поглядывать в мою сторону, стараясь угадать, серьезно ли я это задумал. А во мне нарастала злость, причем она становилась все сильнее при виде охваченного страхом водителя. Наконец я принял решение. Шпачек не догадывался об опасности, которая таилась в мертвой тишине. Я молча одним жестом показывал, чтобы он ехал дальше. Он только косился на меня. Остановились мы на самой вершине. Машина отсюда просматривалась издалека.
— Подождите здесь, — сказал я тоном, не терпящим возражений.
— Здесь? — вскричал пораженный Шпачек.
— Да, здесь! — подтвердил я и ткнул пальцем в то место, где мы остановились. Не взглянув на Шпачека, я начал спускаться с высоты к Жиару.
Я готов был дать голову на отсечение, что Шпачек побежит за мной вдогонку и будет просить отправить его с машиной с этого места. Но Шпачек лишь горестно покачал годовой. Не думал я, что он возьмет себя в руки. Про себя я решил, что сейчас самый подходящий момент отучить его от страха. В то же время меня не покидало опасение.
И тут загромыхало. Я быстро оглянулся на вершину, откуда раздавался разрыв за разрывом. Шпачек! Теперь [301] я готов был отдать все на свете за то, чтобы он остался цел и невредим. Я ругал себя, почему не отправил машину куда-нибудь подальше. А батареи противника продолжали работать: ведь стоявший на голой вершине «виллис» представлял для врага подходящую цель, ради уничтожения которой стоило затратить кучу боеприпасов. Чтобы немного отвлечься, я начал вспоминать слабые стороны в характере Шпачека.
В Жиаре работы оказалось много, и меня все время мучила мысль о судьбе Шпачека. Сосредоточенный огонь по единственной цели предвещал самое плохое. «Такого он не вынесет», — думал я. «А почему бы и нет? — возражал во мне другой голос. — Все ведь нельзя уничтожить...» Это была единственная надежда, слабая и непрочная, по я хватался за нее как утопающий за соломинку. Мысль лихорадочно работала. Как поправить дело?..
Когда солнце нависло над самым горизонтом и на заснеженные поля легли длинные темные тени от голых деревьев и деревянных построек, я с мрачными предчувствиями направился по лощине в сторону Конской.
Приблизившись к вершине, я замедлил шаги. Машина стояла на прежнем месте, хотя выглядела она как-то странно.
— Шпачек, Шпачек! — крикнул я, чувствуя, как волнение перехватило мне горло. Через некоторое время он откуда-то вылез, выпрямился, потоптался на месте и молча вытянул руки ладонями вверх, будто неся в них воду.
— Это было в машине, — выдавил он. На его ладонях лежало много тяжелых острых осколков. Они застряли в кабине.
— А вы где были?
Он показал на небольшую яму недалеко от машины. В его голосе явно прозвучали нотки гордости, когда он рассказывал, как среди этого кромешного ада земля стала уходить у него из-под ног. Я прекрасно понимал его состояние. Шпачек не знал тогда, что мысленно я обнимаю его. На лице водителя не было заметно никаких следов волнения или страха.
Все это необходимо было ему пережить, раз уж я решил ему помочь. Правда, мера крутая, но я до сих пор два раза чувствовал недоверие к Шпачеку. Теперь мои [302] сомнения рассеялись. Время показало, что Шпачек изменился.
Проявленная водителем на высоте 906 храбрость была нужна ему как лекарство.
Я до сих пор не могу понять, как он выдержал такой обстрел и не убежал со страха. Короче говоря, он тогда удивил меня.
Падение Липтовски-Микулаша
Сменив советские войска в Липтовски-Микулаше, наши части оказались в тяжелом положении. Без овладения высотами 748 и 729 долго удерживать Липтовски-Микулаш, который вклинивался на запад в оборону противника, было невозможно. Без взятия этих высот нельзя было добиться успеха и в районе Яловец, Бобровец, отчего зависело расширение фронта прорыва и уничтожение всей немецкой обороны.
Командир корпуса поручил оборонять город 1-й чехословацкой бригаде. Из-за разыгравшейся метели смена 24-й советской дивизии проходила несвоевременно и неорганизованно. Некоторые части ушли с позиций еще до прихода наших подразделений, а подполковник Брож, наоборот, подписал протокол о сдаче и приеме участка фронта раньше положенного срока. По странному стечению обстоятельств в критический момент смены частей немцы сразу на ряде участков фронта предприняли сильные ночные атаки с артиллерийским обстрелом. Появилось подозрение, что немцам стало известно о смене и они решили воспользоваться этим, чтобы захватить город. И действительно, 10 марта после полуночи через Ваг незаметно переправился батальон фанатиков из гитлерюгенд, в результате атаки овладел предместьем Врбицей и продвинулся к Околичне. В это же время противник атаковал в городе железнодорожную станцию и казармы.
9 марта, возвратившись с наблюдательного пункта в деревню Св. Петер, я неожиданно получил задачу немедленно отправиться в Липтовски-Микулаш к начальнику гарнизона. «В Микулаш? Но ведь он практически окружен!» — подумал я. Клещи, которыми охватил противник этот город, в любую минуту могли сомкнуться. Из [303] Околичне по дороге уже не проехать. Оставался лишь 800-метровый коридор между кладбищем в Околичне и печально известной высотой Гае, но он насквозь простреливался пулеметным огнем противника.
Промерзший и голодный, выехал я в Околичне. Конечно, мне было интересно туда проехать, но такая авантюра была связана с исключительным риском.
Вчерашний буран намел кругом большие сугробы снега. Деревню совсем занесло, будто только на нее обрушилась непогода минувших дней. Ночь на И марта протекала подозрительно спокойно. В тот момент я не знал, что в серой мгле недалеко от нас тихонько, как призраки, пробираются темные тени врагов, нацелившихся на предместье города.
Добрые люди нашли мне в Околичне лошадь с санями. Ездовой обвязал тряпками копыта лошади, проверил бесшумность сбруи. Без саней было не обойтись. Ездовой сдерживал мое нетерпение, советовал повременить, пока осядет туман. И он был прав. Около четырех часов ночи мы потихоньку выехали и сразу будто окунулись в молоко. Лошадь размеренно бежала рысью по пышному белому ковру, но даже скрипа полозьев не было слышно. Я впился глазами в непроглядную тьму, каждую минуту ожидая выстрелов или встречи с дозором противника. Наконец-то! Сквозь туман проступили неясные очертания строений. Это был Липтовски-Микулаш. Проскочили!
В городе положение было тяжелым. И Брож не пытался скрыть безвыходность ситуации. Низкая боеспособность частей не давала, по его словам, реальных надежд на укрепление обороны. В батальонах не было офицеров, не хватало командиров рот и взводов. Большую часть личного состава подразделений составляли новобранцы, которые прибыли на фронт только 6 марта. Они еще не умели как следует обращаться с оружием и были не обстреляны в боях. Не хватало пулеметчиков. Измученные люди засыпали на ходу. Опытных бойцов осталась небольшая группа, но они с беспримерной отвагой сражались против превосходящих сил гитлеровцев.
— Город не удержим, — откровенно заявил мне подполковник Брож.
Сдача города могла произойти в любой момент. В штабе бригады царила нервозная атмосфера. Брож выглядел бледным и изнуренным. Что бы он ни делал, а хозяином [304] положения не являлся. В обстановке тревоги и неразберихи вокруг него крутились солдаты, офицеры, посыльные, офицеры связи, наши и советские. В крайнем напряжении сил он пытался одновременно управлять боем, принимать решения, оценивать информацию, решать материальные и кадровые вопросы, поддерживать связь с корпусом. Для одного человека это было чересчур много. Среди шума и гула его сильный голос то резко выделялся, то вновь заглушался. «Как долго все это протянется?» — пронеслось у меня в голове при виде этой картины. Дело шло к быстрому концу. Призрак окружения витал над городом, прокрадываясь в среду солдат на боевых позициях, проникая в сознание командиров и работников штабов, парализуя их волю опасениями за свою судьбу, если их схватят нацистские головорезы. Слово «окружение» никто не произносил вслух, но все понимали это как возможную реальность. Сознание этого лишало уверенности даже тех, кто еще надеялся отстоять город. Вот в такой ситуации притащили пленного гитлеровца. Он надменно и громко продемонстрировал начальнику гарнизона фашистское приветствие, и до допроса дело не дошло.
Картины развернувшегося сражения за город одна за другой врезались в мое сознание. В течение дня с переменным успехом шли бои за казармы, вокзал, пригород Палудзка. После ожесточенных атак с разных направлений гитлеровцы постепенно просачивались в город. Опорой обороны стали наши 76-мм противотанковые пушки. Установленные между бараками, они с поразительной точностью уничтожали цели и наводили ужас на врага. Смело вели себя расчеты орудий. Позже, в последних боях за город, им выпала почетная миссия прикрывать своим огнем отступление пехотинцев. Они делали это, выступая в качестве арьергарда.
Мне надо было возвращаться. Смеркалось. После недавней метели и утреннего тумана воздух стал прозрачным, морозным. Освещенная закатом, окружающая природа казалась подчеркнуто белой и искрилась чистотой. Стояла чудесная, умиротворяющая погода. А людям надо было сражаться! Биться за свою собственную жизнь! Возвращаться днем было невозможно, разве что проползти но кювету вдоль дороги на Околичне. Подумать только, два километра по дну кювета! [305]
Когда я из крайнего городского дома рассматривал свою обратную дорогу, бой шел за расположенную невдалеке железнодорожную будку. Ползти пришлось долго. На полдороге я был уже весь мокрый от пота. Попробуйте-ка совершить марафон ползком, да еще в тяжелой шубе!.. День незаметно кончался. Наконец я достиг спасительной деревушки и увидел Шпачека с машиной. Шпачек взглянул на меня с удивлением. Домой мы возвращались в звездную ночь, не проронив ни слова.
Назавтра вечером мне вновь пришлось испытать хождение по мукам по пути в Липтовски-Микулаш.
Мы ехали по дороге от Св. Петера. Перед Околичне на красном фоне выделялись серые силуэты домов, над Липтовски-Микулашем разлилось багровое зарево пожаров. На дороге было пусто. Я не имел представления, что творится впереди, но предчувствовал что-то неладное. Издалека доносился какой-то рев и шум. А через мгновение мы оказались среди лавины солдат, которая катилась в сплошной темноте от Микулаша в сторону Околичне прямо по заснеженным полям. Вскоре солдатская масса забила улицы деревни и направилась дальше. Дело было дрянь! Паника! Она никогда не приводит к добру. Усмирить ее — это все равно что остановить хлынувший поток в прорванной плотине. Я бросился навстречу бегущим солдатам, беспомощно размахивая пистолетом и крича изо всех сил. Напрасно! Никто не обращал на меня внимания. В глазах бегущих застыл ужас. Еще немного, и они увлекли бы меня с собой.
Солдаты бежали, ничего не слыша и не соображая. Что, стрелять в них? На это я был не способен. И опять расчеты наших противотанковых 76-мм пушек оказались на высоте. Заняв позиции в проломах домов и на гумнах, они открыли огонь прямой наводкой по приближавшимся гитлеровцам. В Околичне загорелись дома, и на деревенской площади стало светло как днем. К первым смельчакам присоединились другие. Их становилось все больше. Паника была ликвидирована. По праву офицера с высшим званием я взял на себя временное руководство организацией обороны. В водовороте событий я совершенно забыл о своем водителе.
Посреди всеобщей неразберихи, освещенный заревом пожаров, невзирая на разрывы мин и снарядов, на площади неподвижно сидел эа рулем Шпачек. Мотор тихо [306] работал, машина была развернута на случай возможного отъезда, как я и приказал. Водитель с пунктуальной точностью выполнил приказ, словно весь этот гам его не касался. Меня грызла совесть, что я оставил машину на самом бойком месте, как говорится, в пасти тигра. Казалось, просто непостижимым видеть, что Шпачек сидит, как памятник, — без страха, спокойно, решительно. Я мысленно назвал его рыцарем. Через несколько дней я повесил ему на грудь медаль «За храбрость» — за поведение под Конской и в Околичне. Был он, конечно, на вершине счастья. Эту медаль Шпачек не снимал с груди до самой демобилизации. Из него получился потом отличный водитель, иногда приходилось даже умерять его смелость. 3 марта после замены советской дивизии оборона города была поручена 1-й чехословацкой бригаде, а на восьмой день, несмотря на все усилия, мы оставили город. Это был страшный удар. Советские части заплатили дорогой ценой за взятие Липтовски-Микулаша. Их потери были тем обиднее, что достигнутый ими успех не удалось закрепить и развить.
Последние бои и разгром
После всесторонней тщательной подготовки, какая еще не проводилась ни перед одним из предыдущих наступательных боев, войска 1-го чехословацкого корпуса были полны решимости нанести последний удар. В подготовительном периоде были выявлены причины неудачи девятидневных боев и недостатки в боевой подготовке и моральном состоянии личного состава. Были приняты максимально возможные меры для устранения этих недостатков. Штаб корпуса разработал новый план наступления, который предусматривал нанести главный удар большинством сил на северном фланге фронта в направлении Жиар, Яловец. Вопреки старой тактике решили отказаться от артиллерийской подготовки и атаку пехоты предпринять внезапно для противника ночью.
Подобное предложение я высказывал и раньше. Жизнь подтвердила наконец мою правоту. Чтобы застать противника врасплох, в обычную схему артиллерийского наступления были внесены существенные коррективы. Так, пехота атаковала первую линию траншей без артиллерийской [307] поддержки. На рубеж атаки пехотинцы должны были выдвинуться еще затемно, преодолев до рассвета проходы в минных полях и проволочных заграждениях. После того как пехота ворвется в первую линию траншей, артиллерия по установленному сигналу начнет наносить мощные огневые удары по населенным пунктам, расположенным за передовой линией обороны противника, откроет заградительный огонь по путям к линии фронта из мест расквартирования его войск в ночное время. Мы были уверены, что на этот раз прорвемся. Беспокоила лишь погода, так как начиная с 20 марта неожиданно наступила оттепель. Быстрое таяние снегов привело к тому, что вся земля переполнилась влагой, а проселочные дороги превратились в сплошные лужи, в которых машины утопали по самые кузова. Все это создавало опасность серьезного ограничения тактического маневра артиллерии.
Час расплаты приближался. 30 марта в 4 часа утра началась внезапная атака. Ошеломленный в первых траншеях противник не смог оказать сопротивления. Ударные группировки 1-й и 3-й бригад, действовавшие на главном направлении, стремительным натиском подавили сопротивление врага на переднем крае обороны и начали неудержимое продвижение вперед. Уже через полтора часа после начала наступления батальоны 1-й бригады достигли населенных пунктов Трстене и Бобровец, расположенных в трех километрах за линией немецкой обороны.
Еще более значительных успехов добились подразделения 3-й бригады. Быстрым, неожиданным ударом они овладели первыми траншеями противника и начали по пятам преследовать его в направлении опорного пункта в районе Гае. На этом участке фронта авангард бригады за два часа напряженных боев продвинулся на семь километров. Подразделения бригады овладели здесь третьей линией обороны и вышли на оперативный простор. Для полного завершения прорыва 3-й бригады оставалось ликвидировать отдельные очаги сопротивления на третьей линии обороны, расположенные на южном участке наступления. Корпус шел навстречу окончательной победе, а неприятель был на грани тотального поражения. Командующий 18-й армией, обрадованный таким успехом, поспешил прибыть на НП командира корпуса генерала Бочека (генерал Свобода уже работай в Кошице) и поздравил его и меня. Дело шло к концу. Никаких сомнений [308] в полном крахе немецкой обороны уже не оставалось. Это было вопросом времени.
Но не тут-то было! Последней бой за Липтовски-Микулаш пошел вдруг по другому руслу. Случилось вот что. В тот момент, когда генерал-лейтенант Гастилович пожимал мне руку, произошла катастрофа, которая лишила нас всяких надежд на окончательный успех. Через мощные окуляры своего бинокля я увидел то, чего еще не заметили оба генерала: противотанковые 76-мм орудия, буксируемые автомашинами «додж», застряли в болоте на склонах горы возле Бобровеца, и никакая сила не могла их вытащить. Синее облако дыма возле орудий свидетельствовало об отчаянных усилиях водителей машин выбраться из трясины. Пушки неподвижно торчали на горизонте, став мишенью артиллерийского огня противника. Некоторые орудия сползли вниз и тщетно пытались вновь взобраться на гору (правда, они остались целыми для будущих боев). Пехотинцы 1-й бригады в ходе наступления исчезли за склоном возле Бобровеца, а ведь с ними должны были следовать в боевых порядках противотанковые орудия. Я был в отчаянии. Ни одна противотанковая пушка не перевалила через хребет, отделявший наступавшую пехоту от артиллерии. В этот момент я больше всего опасался, что противник перейдет в контратаку. Но случилось именно так. Опомнившись, противник предпринял контратаку при помощи танков и самоходных орудий, стремясь вернуть утерянные населенные пункты. В это время против танков эффективно бороться оказалось нечем. Паша пехота после трехчасового ожесточенного боя вынуждена была отступить из Бобровеца, Трстене и с окрестных высот. Она оказалась беззащитной на открытых заснеженных полях и начала поспешно отступать к исходному рубежу. Отступление не окончилось паникой только благодаря хорошей выучке и моральному духу солдат.
Большого успеха не получилось. Но это было еще не самое худшее. Вследствие отхода подразделений 1-й бригады из Бобровеца и Трстене оголился левый фланг 3-й бригады, которая вбила клин в немецкую оборону на северном участке до семи километров в глубину. Фронт наступления корпуса возле Яловеца круто повернулся в западном направлении. Возникла опасность, что подразделения 3-й бригады, выдвинувшиеся далеко вперед, станут [309] объектом сосредоточенных атак противника под основание клина в районе Яловец. Так и получилось. Возникло опасное положение. Корпус переживал самый серьезный кризис после печальных дней под Махнувкой. Возможная потеря Яловеца означала бы разрыв сплошного фронта как раз в самом слабом его месте, и тогда 3-я бригада оказалась бы в окружении. Вместо того чтобы развить успех в глубину и по фронту и превратить боевой успех в .нарастающее тактическое превосходство, корпус вынужден был сам обороняться и сосредоточивать силы в противоположном направлении, чтобы удержать критический пункт — Яловец. Все это серьезно подорвало достигнутый успех на северном фланге фронта, который мог бы иметь большое значение для последующих боев. Противник, заняв высоты 828 и 915, получил выгодный плацдарм для окружения чехословацких частей и последующего их уничтожения.
В этой исключительно серьезной обстановке я позвонил начальнику артиллерии 3-й бригады, чтобы поставить весьма важную задачу — немедленно создать в районе Яловеца сильный противотанковый опорный пункт и удержать его. Однако проволочная связь оказалась прерванной, радио молчало, высланный связной не возвращался. Между тем противник готовился использовать появившийся шанс. Я ничем не мог этому противодействовать, меня душила злость. В этот критический момент поступило спасительное сообщение от начальника инженерной службы корпуса о том, что достроен настил из Конской на Жиар вдоль долины в сторону Бобровеца. Это значило, что если противотанковые орудия переправить по этой дороге к пехоте, то можно будет еще избежать поражения. Но было уже поздно. Вызываемый мною начальник артиллерии наконец отозвался.
— Возлагаю на тебя всю ответственность. Удержать Яловец любой ценой! — крикнул я в заключение нашего разговора по телефону.
Теперь оба генерала поняли, что произошло. Командующий 18-й армией произнес пару нелестных по нашему адресу фраз и быстро уехал.
Прошло несколько минут, прежде чем с лица генерала Бочека сошла бледность. Со мной он говорил строго и холодно, в голосе его слышалась горечь. [310]
— Как же это случилось? — спросил он с раздражением. Я видел, что он старается быть спокойным. С иронией в голосе генерал продолжал: — Наверное, до самой смерти буду упрекать себя за такую упущенную возможность. Не думал я, что ты подведешь. — Он вздохнул. Это были последние слова, которые я от него услышал. В последующем он общался со мною только в письменной форме. Мне было понятно его разочарование: надежды на крупный успех улетучились как раз в тот момент, когда победа казалась уже обеспеченной.
Липтовские горы затянуло хмурой голубоватой дымкой, и они, покрытые едва видимыми белесыми продолговатыми облаками, казались фантастическими на бледно-голубом фоне неба. Горы всегда внушали мне чувство покоя, но на этот раз, при виде окаменевшего от горя генерала, который будто пытался очнуться от страшного кошмара, мне было не до гор.
Что же, собственно говоря, произошло?
За время предыдущих боев мы успели убедиться в том, что, вопреки всем воинским правилам, на фронте великолепно проявляют себя... волы. Эти добродушные, крайне медлительные животные могли уверенно протащить орудия по тяжелой топкой местности, шаг за шагом взобраться по крутым склонам к огневым позициям артиллерии и минометов. Обычно шесть или больше пар волов тянули одно орудие и тянули без признаков страха и усталости на вершины гор, словно это было их извечным предназначением. Их невозмутимого спокойствия не нарушали ни близкие разрывы снарядов, ни побои, ни брань. Волы продолжали плестись своим обычным чередом. Одного-единственного ни за что на свете нельзя было от них добиться — это, чтобы они ускорили свой шаг. Не помогала никакая плеть. Их широкие плоские копыта как нельзя лучше подходили для доставки тяжелых грузов по вязкой болотистой местности в период весенних боев, под Липтовски-Микулашем.
С 20 по 27 марта в районе Ветерна-Порубы под руководством штаба корпуса проводилось командно-штабное учение, во время которого штабы и командиры подчиненных частей детально познакомились с планом наступления. Между прочим, там обсуждался также вопрос о замене машинной тяги 76-мм противотанковых пушек на воловьи упряжки. На учениях присутствовал и начальник [311] артиллерии 1-й бригады майор Вейт. Сам я лично еще раньше, в связи с предстоящей наступательной операцией, издал оперативный приказ, где обязал подчиненных мне офицеров обеспечить достаточное количество воловьих упряжек для перевозки противотанковых пушек. Понимая исключительную важность безупречной тактической подвижности артиллерии, особенно противотанковой, в условиях весенней распутицы, я дал указание офицерам своего штаба проверить ход подготовки к наступлению. При этом было установлено, что начальник артиллерии 3-й бригады правильно оценил значение воловьих упряжек и обеспечил себе четвероногих помощников. Наоборот, майор Вейт этого не сделал и, по всем данным, не собирался делать. При моем посещении бригады он признался, что у него нет таких упряжек.
— Где это видано, чтобы волы таскали орудия? — заявил Вейт.
Время наступления приближалось. Что делать? Как говорится, посреди брода коней не перепрягают. К сожалению, я не поставил тогда вопрос перед командиром корпуса о снятии этого недисциплинированного офицера. Вместо этого я попросил органы тыла реквизировать в ближайшей округе всех имеющихся волов и пригнать их к фронту. Погонщики должны были на заранее указанном месте ожидать унтер-офицеров из батарей и перегнать волов на огневые позиции. Но в ту ночь им не повезло. Унтер-офицеры напрасно ждали прибытия тягловой силы. Погонщики при перегоне стада заблудились, а когда наконец волов доставили по назначению, было уже поздно. Пехота уже пошла вперед, и противотанковые пушки на буксире «доджей» последовали вслед за пехотинцами. Трагедия началась. В тот момент, когда обозначился страшный провал наступления, я был готов ко всему и тем не менее был поражен, когда это случилось на самом деле. Я буквально окаменел от предчувствия ужасных последствий, хотя где-то в глубине души не исчезала искорка надежды на благополучный для нас исход. Почему тогда никакая случайность не пришла к нам на выручку?..
Командир корпуса был вне себя. В тот же день генерал письменно заявил, что я виновен в катастрофе и несу за нее ответственность. Я ответил ему тоже в письменном [312] виде. В заключение я писал: «Ответственность за невыполнение боевой задачи 2-м артиллерийским полком при наступлении пехотных батальонов 1-й бригады на Бобровец, Трстене и окрестные высоты 30.3 1945 года я возлагаю на начальника артиллерии 1-й бригады майора Вейта и его начальника штаба. Упомянутые офицеры, несмотря на указания начальника штаба корпуса о необходимости использовать волов для перевозки противотанковых пушек на труднопроходимой местности предполагаемой полосы наступления и несмотря на прямое распоряжение в приказе начальника артиллерии корпуса обеспечить такие упряжки, ничего не сделали для повышения подвижности орудий на болотистой местности. Тем самым они стали виновниками срыва многообещающего наступления: противник беспрепятственно бросил против нашей пехоты танки и самоходные орудия и, причинив ей потери в живой силе, заставил поспешно отступить. В результате этого были утеряны важные я тактическом отношении позиции. Даже без напоминания со стороны вышестоящего штаба начальник артиллерии 1-й бригады обязан был предпринять все меры для того, чтобы батареи 76-мм противотанковых пушек преодолели трудную местность и могли неотступно следовать за пехотой.
Вина начальника артиллерии 1-й бригады усугубляется тем обстоятельством, — писал я далее, — что до своего назначения сюда майор Вейт был командиром противотанкового полка и участвовал в этой должности в боях в аналогичных условиях под Нижним Комарником и на Ондаве. Он имел там возможность убедиться в том, насколько тяжело и медленно перемещаются 76-мм противотанковые пушки по размокшей глинистой дороге, если их тянут автомашины.
Отягощает его вину и то, что он не проверил коммуникации, ведущие в район предполагаемой противотанковой обороны. Если бы он это сделал, то установил, что бревенчатая дорога из Жиара в Яловец уже пригодна для проезда, а дорога из Смречан в Бобровец для автотранспорта пока непригодна. Начальник артиллерии 1-й бригады майор Вейт безучастно наблюдал за тем, как командир противотанкового полка отчаянно пытался преодолеть хребет, отделявший его батареи от чехословацкой пехоты, и даже не — помог им выбраться на проезжую дорогу. [313]
Учитывая понесенные потери в людях и моральный ущерб, — писал я в заключение, — и исходя из принципиальных и воспитательных соображений, я прошу немедленно, как только позволит обстановка, снять с поста майора Вейта и его начальника штаба и привлечь поименованных к уголовной ответственности перед военно-полевым судом».
Все это можно прочитать на пожелтевшем листе бумаги, на котором стоит дата: «2 апреля 1945 г.» Правда, до военно-полевого суда дело так и не дошло, однако по моей настоятельной просьбе майора Вейта вскоре сняли с должности. Майор Вейт прибыл в чехословацкий корпус из Англии. Без сомнения, он являлся способным и храбрым офицером и это доказал под Ясло и во время последующих боев в Словакии. Невыполнение приказа, приведшее к таким потерям, не было, по моему мнению, умышленным актом. Оно исходило из некритического, высокомерного отношения к профессиональному умению, из пренебрежения к «восточному» опыту ведения войны на советском фронте. Кстати, это было характерно и для некоторых других офицеров, прибывших из Англии. Другой отрицательной чертой Вейта являлось чрезмерное честолюбие, и это, очевидно, послужило первопричиной срыва. Сразу же после февраля 1948 года он сбежал с семьей за границу.
Недисциплинированность майора Вейта привела во второй половине дня 30 марта к весьма критическому положению. Все тогда зависело от упорства ослабленных подразделений 3-й бригады, от того, удастся ли им удержать господствующие высоты 828 и 915. Потерять эти высоты означало бы лишиться условия для расширения прорыва фашистской обороны в районе Липтовски-Микулаша.
Противник предпринял против левого фланга 3-й бригады пять настойчивых атак при поддержке танков, самоходных орудий и огня всей своей артиллерии, но захватить высоты не смог. Наши раненые бойцы отказывались от эвакуации в тыл и продолжали сражаться. В этом ярко проявились высокие политико-моральные качества молодого пополнения, только что прошедшего курс боевой подготовки. Заслуга в удержании занятых позиций принадлежит и артиллеристам 3-й бригады. Тут, на заболоченной [314] почве, отлично зарекомендовали себя воловьи упряжки, полученные от местных жителей, как неоценимое средство тяги артиллерии и боеприпасов. В районе деревни Яловец, по которой противник намеревался нанести удар, благодаря нашим четвероногим работягам удалось сосредоточить две батареи 76-мм противотанковых пушек и три батареи 120-мм минометов. Помимо этого, восточнее деревни огневые позиции занял взвод 122-мм гаубиц для ведения стрельбы прямой наводкой. Однако решающие бои за Яловец, определившие судьбу 3-й бригады, развернулись лишь на следующий день.
Ночь на 31 марта прошла в напряженном ожидании. Утром противник предпринял контратаки на высоты 823 и 915, но у меня сложилось впечатление, что это был лишь обманный маневр, чтобы отвлечь наши резервы от Яловеца на самый край западного фланга вклинившейся бригады. И действительно, после 17 часов разгорелся тяжелый бой за Яловец. Сначала на деревню был обрушен сильный артиллерийский налет, затем в атаку пошли пехота и самоходные орудия при поддержке огня противотанковой и зенитной артиллерии. Некоторых наших солдат охватила паника, и они бросились бежать. В этой крайне критической ситуации расчеты противотанковых пушек 4-го артиллерийского полка под командованием штабс-капитана Главатого сохранили самообладание и точным огнем с хорошо замаскированных позиций на расстоянии до 700 метров уничтожили технику атакующих. Оставшиеся у врага две самоходки с пехотой, понесшей в результате нашего минометного огня тяжелые потери, поспешно отступили. Это был большой успех. Он предвещал конец злоключениям 1-го чехословацкого корпуса.
В ночь на 1 апреля мы перегруппировали свои силы, но в течение суток (кроме двух ожесточенных ночных атак) боев уже не было. Контратака против северного выступа 3-й бригады, предпринятая после полуночи 2 апреля, была легко отбита. 3 апреля наши части находились в постоянной готовности для решительного удара по обороне противника. На следующую ночь враг отвел главные силы вдоль долины через Ружомберок к Большой Фатре.
Позже для меня настала тяжелая пора: против меня ополчились некоторые работники штаба корпуса. Я не [315] знал, что делать. Раньше не приходилось этого испытывать. Пошли разговоры, в мою сторону метались отравленные стрелы. Все это было непонятно. Вдруг оказалось, что все я делаю плохо. Был случай, когда я с целью преследования противника огнем с дальних дистанций подтянул тяжелый корпусной артиллерийский полк близко к боевым порядкам пехоты. Сказали, что это плохо, рискованно, непродуманно, что это — ошибка, достойная осуждения. Мой авторитет сразу упал. Я чувствовал, что решение этих вопросов принадлежит другим. Все мои попытки сохранить корректные отношения оказались тщетными. На создавшееся положение обратил внимание офицер связи при корпусе полковник Советской Армии Роганов. «Оставьте его в покое, — сказал он, — он поступает правильно». Мне стало легче на душе, но ненадолго. Потом я вспомнил, что меня может понять лишь один человек, и стал искать с ним встречи.
5 апреля из Кошице на фронт прибыл генерал Свобода, назначенный министром национальной обороны. Он приветствовал меня характерным только для него жестом. Когда я решил все объяснить, Свобода слегка похлопал меня по плечу, и я понял, что он уже знаком со всей этой скверной историей.
— Я знаю тебя, — сказал Свобода, терпеливо выслушав мой рассказ, и, улыбнувшись, крепко пожал мне руку. У меня стало легко на душе.
Послесловие к боям под Липтовски-Микулашем
Почему бои под Липтовски-Микулашем оказались такими тяжелыми?
Чехословацкий армейский корпус сформировался в СССР с самого начала как добровольческое соединение с высоким уровнем дисциплины и морального духа и с честью прошел через все испытания. После боев на Дукле корпус пополнялся прямо на ходу, без необходимого сколачивания, вновь призванными в армию старыми резервистами и молодыми бойцами. Перед чехословацким командованием встала серьезная задача, так как уже первые февральские атаки, предпринятые с марша, показали, что солдаты нового пополнения еще не слились с [316] основным ядром. Героизм обстрелянных в боях воинов не находил поддержки у новобранцев, в душе которых еще не вспыхнул огонь ненависти к врагу, к фашистским зверствам.
В начале марта наши безуспешные атаки создали новые проблемы. Если в январе молодые солдаты втягивались в трудности фронтовой жизни в ходе преследования противника от Ондавы к Липтовскн-Микулашу и изъяны в их обучении и воспитании можно было постепенно устранить в период февральских оборонительных боев, то мартовское пополнение такого преимущества не имело. Убитых в первые же дни тяжелейших боев опытных солдат и офицеров тут же заменяли молодыми. Еще труднее было работать с пополнением, непрерывно поступавшим в учебные подразделения.
Часть мобилизованных была в политическом отношении отсталой. Этому не стоит удивляться, поскольку в армию попадали не только антифашисты. Некоторые из новобранцев с трудом привыкали к мысли, что их призвали в армию и теперь они расстались с безопасной жизнью, когда можно было надеяться целым и невредимым переждать войну. Среди них были и такие, кто вообще впервые взял в руки оружие и не знал, как с ним обращаться. Все это, естественно, отрицательно сказывалось на боеспособности пехотных батальонов. Встретившись с опытным и упорным противником, такие солдаты не всегда оказывались на высоте.
Если мартовские наступательные бои характеризовались невиданной ожесточенностью, то предшествовавшие им февральские оборонительные бои отличались необычайным спокойствием по обе стороны линии фронта. В то время корпус усиленно готовился к прорыву немецкой обороны. В центре внимания частей было форсированное обучение прибывшего пополнения; продолжительность обучения зависела от потребностей корпуса. В дни самых тяжелых боев кое-как обученных солдат быстро отправляли на фронт. Срок их обучения сокращался до самого крайнего (двенадцатидневного) предела. Такого срока было, конечно, мало для хорошей подготовки солдат к бою. Чтобы повысить уровень боевой выучки войск, командир корпуса приказал организовать во всех частях 44-часовые дополнительные занятия, в заключение которых провести на уровне корпуса командно-штабное учение [317] «Прорыв переднего края обороны противника с последующим боем в глубине». Все части корпуса настойчиво готовились к схватке с врагом, но он тоже не дремал и совершенствовал свою оборону.
Неудачные боевые действия в немалой степени объяснялись и плохой разведкой. Корпус никак не мог взять пленного, пусть даже малозначащего, лишь бы он принес какую-нибудь пользу. Каждую ночь на различных участках фронта высылались дозоры, устраивались засады и предпринимались вылазки, но все оказывалось без толку: фашисты в плен не попадались. Напрасно погибали отважные дуклинские и другие разведчики под огнем врага, когда они ночь за ночью шли к окопам противника: «языка» взять не удавалось. Всего с 19 по 28 февраля с этой целого было осуществлено 37 вылазок разведчиков, и лишь одна увенчалась успехом. Почти 100 попыток взять пленного было предпринято в феврале. Мы потеряли своих людей, но результатов — никаких. Начальник штаба корпуса, выведенный этими провалами из себя, сам выезжал по ночам в батальоны, чтобы на месте проверить, как выполняются приказы командующего армией и командира корпуса о захвате пленного.
Наконец в одну из февральских ночей чуть было не посчастливилось поймать «золотую рыбку». Неожиданно ворвавшись на бобровецкую мельницу, наши разведчики застали там нескольких гитлеровцев, которые забрели туда по нужде. Гитлеровцам удалось спастись бегством, но фрицы оставили фуражку со знаком эдельвейса. Таким образом, мы получили доказательство того, что на фронте под Липтовски-Микулашем стоит отборная 3-я горная дивизия «Эдельвейс». Это был значительный успех нашей разведки. Сообщение разведчиков весьма взволновало штаб 38-й армии. К сожалению, мы не долго упивались славой. 17 февраля из армии сообщили, что части упомянутой дивизии околачиваются в районе Бильска, что севернее Бескидских гор. Таким образом, стало ясно, что противник снова сменил свои части в полосе нашего корпуса, а это мы обязаны были заметить.
Наши статические органы разведки действовали более успешно при обнаружении огневых средств и минных полей противника путем наблюдения и проверки переднего края. Конечно, их данные о боевом порядке, силе и организации частей противника и их задачах были неточны, [318] а потому и ненадежны, поскольку их нельзя было сопоставить с показаниями пленных. Зато глубинные разведдозоры, засылавшиеся в тыл немецко-фашистских войск, действовали отменно, так что обычно корпус располагал самой лучшей информацией во всей армии. Однако все равно пленные оставались основным источником данных об организации и намерениях противника, А их-то как раз и не было.
Мы не имели оперативной информации о противнике из-за неправильной тактики ведения разведки. Вместо того чтобы пропустить неприятельский дозор в глубину своей обороны и, заманив в западню, захватить пленных, разведчиков уничтожали еще до того, как они пересекали передний край, то есть заранее лишали себя возможности получить ценные сведения. Несмотря на самоотверженные усилия разведчиков, результаты боевой разведки оставались неудовлетворительными. Плохое знание оборонительной системы противника и его боевого порядка оказалось слабым местом корпуса, особенно при выборе целей для подавления фашистской обороны.
Разведка — вот тот краеугольный камень, на котором базировались все успешные наступательные операции корпуса.
Бои 1-го чехословацкого корпуса в районе Липтовски-Микулаша продолжались чуть больше двух месяцев. Несмотря на то что на долю оборонительных боев приходилось почти три четверти этого времени, а наступательные бои занимали всего одну треть, эти бои стали в истории чехословацких войск самыми кровопролитными, если не считать Дуклинского сражения. Ведя наступательные бои бок о бок с советскими войсками, корпус действовал на второстепенном оперативном направлении, вследствие чего он не был в достаточной степени обеспечен необходимыми средствами, так как вопрос о победе над Гитлером решался на главных направлениях, прежде всего на направлении Варшава, Берлин. Даже огромные ресурсы Советской Армии не являлись неисчерпаемыми. Вся тяжесть борьбы в этом, преимущественно горном, районе против сильной, хорошо выбранной и оборудованной обороны противника легла на плечи пехотных и чисто артиллерийских частей корпуса, а также до момента передислокации на советскую 24-ю дивизию. Советская военная наука и советское военное искусство неуклонно [319] руководствовались положением о максимальном сосредоточении боевых средств на решающих стратегических направлениях и их эффективном использовании путем последовательного нанесения по противнику нарастающих ударов. Это положение не допускало дробления и ослабления ударов, в результате чего на второстепенных направлениях средств оказывалось меньше. Полнейшее преимущество отдавалось тем направлениям, на которых решался вопрос быстрого окончания войны. Таким образом, наступать приходилось только теми силами, которыми располагал корпус. Таков ответ на часто поднимаемый вопрос о причинах тяжелых боев под Липтовски-Микулашем. В подобном положении окажутся немного позже чехословацкие части в районе Большой и Малой Фатры.
Бои под Липтовски-Микулашем заняли свое достойное место в истории освобождения Чехословацкой республики от нацистского порабощения. При этом не следует забывать, что именно в крупных сражениях на территории республики — на Дукле, под Липтовски-Микулашем, в горах Большой и Малой Фатры — 1-й чехословацкий армейский корпус фактически проявил себя как воинское соединение нового типа, которое послужило основой для создания новой чехословацкой армии. Своей активной боевой и политической деятельностью 1-й чехословацкий корпус внес значительный вклад в дело полной победы народно-демократической революции. Не следует забывать ожесточенного характера этих сражений и того, какой дорогой ценой мы заплатили за свободу нашей родины. Красноречивое свидетельство тому — установленный под Микулашем на вершине Гае мемориал и братские могилы.
В суровой схватке, которая долго не приносила успеха, самоотверженно сражались многие ветераны и вновь призванные бойцы, однако основную тяжесть борьбы приняли на себя поредевшие ряды ветеранов Дукли. Они составляли ядро как обороны, так и смелой атаки.
Большая заслуга в нашей победе принадлежит партийным и политическим работникам, всем заслуженным ветеранам корпуса, которые целеустремленно в течение двух месяцев ежедневно проводили конкретную кропотливую работу в войсках по борьбе с вредными настроениями, настойчиво разоблачая враждебные взгляды. В результате молодые воины за короткий срок стали достойными [320] преемниками боевых традиций корпуса, научились ненавидеть фашистских захватчиков. Робкие в прошлом новобранцы научились смело и настойчиво вести суровый бой. Благодаря всем воспитательным мерам день ото дня развивались боевые и моральные качества воинов, росло политическое сознание войск, а значит, укреплялся и сам корпус. И так до окончательной победы над ожесточенно сопротивлявшимся врагом.
В боях на Большой Фатре и особенно на Малой Фатре наши воины зарекомендовали себя закаленными бойцами.
Большая Фатра угрожает
5 апреля, после освобождения Липтовски-Микулаша, части 3-й бригады продвинулись на запад и первыми проникли в Ружомберок. За ними следовали части 4-й бригады. После непродолжительного уличного боя город был освобожден и противник вынужден был откатиться дальше. Мы вошли в мертвый город, в город без флагов. Никто нас не встречал. Было такое ощущение, будто мы находимся в оккупированном городе. От костела в Чернове под Ружомбероком, бывшего местопребывания Глинки, казалось, веяло угрозой. К счастью, оставались мы в этом городе недолго. Нас тянуло в горы, к сельским жителям.
За освобождение Ружомберока, который считался стержнем немецкой обороны на Ваге, 1-й чехословацкий корпус был награжден в приказе И. В. Сталина орденом Красной Звезды.
В период преследования противника в руководстве корпусом произошли изменения. По предложению министра национальной обороны генерала Людвика Свободы 5 апреля командование корпусом принял генерал Карел Клапалек, бывший ранее командиром 3-й бригады. Раненный в начале боев за Липтовски-Микулаш и едва поправившись, он возвратился в корпус в первых числах апреля, догнав его у Ружомберока.
Клапалек со своим аскетически бледным лицом, на котором светились живые спокойные глаза, был человеком холодной воли. Отличаясь осторожным складом характера, как командир, Клапалек хорошо знал свое дело, быстро оценивал ситуацию и перспективы. Это был командир расчетливой смелости. Исключительное, закаленное [321] в испытаниях спокойствие, напускная холодность, под оболочкой которой скрывалась тонкая натура, прямой немного ироничный взгляд — эти качества особенно нравились в нем солдатам.
Отступая, враг уничтожал железные и шоссейные дороги и находившиеся на них объекты, создавал препятствия, устраивал заграждения и завалы, что замедляло продвижение частей корпуса. Вечером 5 апреля подразделения 3-й бригады после короткого боя овладели населенным пунктом Гомбаш, а утром следующего дня все бригады начали продвижение на Любохню.
Бои за Большую Фатру наглядно подтвердили правильность тактики борьбы в горно-лесистой местности. На первый взгляд, они синтезировали опыт боев на Дукле. Командир корпуса дополнил его тактическим умением и интуицией при оценке трудностей борьбы в горах. В то время многое зависело от его решения, от того, какой избрать путь для преодоления Большой Фатры, вершины которой поднимаются над долиной Вага от 700 до 1000 метров и прочно перекрывают пути на запад. Пойди корпус вдоль долины Вага, он заплатил бы многими жизнями за преодоление Кралеванского ущелья. Поэтому командование корпуса решило обойти ущелье с юга и обеспечить прямой переход основными силами через Большую Фатру на широком фронте. 1-я бригада продвигалась через Любохнянское седло на Крпеляны. 4-я бригада с трудом пробивалась по тяжелой заснеженной местности мимо гор Магура (1061 м) и Клак (1396 м) в направлении на Турчански-Мартин. 3-я бригада шла по долине Вага на Кралевани и Турани, имея основные силы на правой стороне реки. Решение командования корпуса направить 4-ю бригаду на удаленный левый фланг боевого порядка наступающих частей имело важнейшее значение для исхода операции. Решающий момент в первой фазе кампании в Фатрах наступил тогда, когда эта бригада, выйдя на горные массивы Магура и Клак, получила оперативный простор как для действий против вражеских войск, находившихся перед фронтом 1-й бригады, так и для маневра в сторону Мартина. Выделение для этой цели 4-й бригады, состоявшей на 90 процентов из словаков, свидетельствовало о дальновидности командования, понимавшего политическое значение освобождения главного города Туреца. [322]
Таким образом, 7 апреля все бригады корпуса действовали в первом эшелоне, ведя в горах Фатры суровую борьбу в зимних условиях с опытным и упорным противником. Все силы корпуса развернулись на широком горном фронте. Это, конечно, распыляло их на отдельные батальоны и небольшие ударные группы, действовавшие в большинстве случаев изолированно, но было вызвано особенностями наступления в гористых условиях Фатры. Тяжелые бои потребовали от наших пехотинцев напряжения всех физических и духовных сил, зато всего за три дня нам удалось сломить сопротивление опорных пунктов противника, преодолеть труднопроходимые горы Большая Фатра и освободить Мартин. Однако Большая Фатра была прелюдией к еще более тяжелым боям, ожидавшим нас на Малой Фатре.
7 апреля перед 3-й бригадой была поставлена труднейшая задача — форсировать разлившуюся реку Орава. Часть сил расположилась на высоте на восточном, левом, берегу. Подразделения чехословацкого батальона заняли оборону перед разбитым железнодорожным мостом через реку. Сразу же после полудня после короткой подготовки наши автоматчики решительно атаковали гитлеровцев. Возле развалин моста разгорелся бой. Атака нашей штурмовой группы могла захлебнуться в пулеметном огне противника, но артиллеристы 3-й батареи лихо вытащили на крутую голую гору несколько противотанковых пушек и расстреляли вражеские пулеметные гнезда. Атака продолжалась успешно. Под огнем противника бойцы смело перебрались по остаткам моста на правый берег Оравы и захватили там плацдарм. Среди железных конструкция моста на проволочном заграждении остался чехословацкий воин. После боя его нашли уже мертвым. Сколько времени висел он вниз головой, прежде чем умер?.. Такую картину ничем не изгладишь из памяти. Возвращаясь потом в Любохню, я всю дорогу думал об этом неизвестном солдате.
На следующий день утром я посетил кладбище возле лечебницы в Любохне. Его устроили гитлеровцы в августе 1944 года, когда вспыхнуло Словацкое национальное [323] восстание. В Любохне лейтенантам люфтваффе Геринга залечивали раны, полученные в воздушных боях с врагами рейха. В ночь на 30 августа их лечение «закончилось». И тут мне вспомнилась речь Гитлера Г сентября 1939 года. «Не будет горя и слез немецких матерей...» — горланил тогда фюрер, развязав блицкриг против Польши и ожидая там скорой победы. Унылое впечатление производило это небольшое кладбище с березовыми крестами: оно было чужим среди зданий лечебницы...
От того дня у меня остались и другие воспоминания. Мы вдвоем с генералом Клапалеком отправились вслед за войсками вдоль шумной речки Любохнянка. Поперек дороги легли уже длинные тени. Вокруг стеной стоял лее. Темные ели теснились друг возле друга, среди них попадались удивительные экземпляры толщиной в несколько обхватов. Когда мы гуськом поднимались по узкой долине от Любохни к развилке на Магуру, нас окружала тишина. Лес безмолвствовал. После шума выстрелов он как бы замкнулся в себе, поглощая крики и заглушая движение. Лес обступил нас со всех сторон, а нам хотелось увидеть дали.
На развилке к главному хребту мы увидели внешне ничем не примечательного невысокого мужчину. Сгорбившись, он сидел на дороге. Когда мы с ним поравнялись, то смерили друг друга взглядами, как это обычно делают незнакомые люди, встречаясь на глухой дороге. Человек неопределенно улыбнулся и робко спросил, нельзя ли ему пойти с нами, ведь среди этих лесов во время войны одному ходить неприятие. Мы ответили, что втроем будет веселее.
— Куда тебя черти несут? — спросил я его.
— В Подградье, если позволите. Четыре часа ходьбы отсюда.
— А почему в такое позднее время?
— Да ищу племянника, Юрая. Во время восстания был у повстанцев. Проходили здесь свободовцы, прождал целый день, но Юрка так и не увидел.
— Какой Юрай?
— Бела. Бела из Подградья. Юрай Бела.
Я остановился, чтобы передохнуть. Ничего себе горочка! Да еще такой сюрприз: мой верный Бела из Подградья разыскивался дядюшкой... как пропавший без вести. [324]
— Придет, придет. Скоро будет здесь.
— А где это стреляют, позвольте вас спросить?
— Скоро узнаешь.
Мы поднимались с командиром корпуса по крутым склонам Магуры.
Над нашими головами свистели снаряды, издалека доносился грохот разрывов. Генерал медленно взбирался по склону, временами останавливаясь и прислушиваясь. На темневшем небе появились вечерние звезды.
На вершине гребня мы остановились. Клапалек смотрел на запад, и в глазах его отражался теплый свет уходящего дня.
Потом он заговорил — о жизни, о надеждах.
Это было 8 апреля 1945 года. В тот день основные силы корпуса преодолели Большую Фатру. [325]