Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 6

Почти наступила полночь, когда я подъехал к многоквартирному дому в Херцлии. Я поставил машину в подземный гараж. Когда я закрывал дверцу, меня кто-то окликнул из складского помещения.

— Виктор!

Я сделал шаг назад.

— Не бойся. Я здесь, чтобы доставить тебя на одну встречу.

Я попытался угадать, кто говорит со мной, но видел только темную фигуру, прислонившуюся к стенке склада. Я хотел включить свет и не удивился, когда он не включился. — Кто ты?

— Я только курьер. Я не могу отвечать на твои вопросы, но тебе не нужно бояться... Он прервался и прислушался к рации, наушник которой был у него в ухе, затем продолжил. — Как я тебе уже сказал, тебе нечего бояться. За тобой не следили по дороге сюда. За твоим домом тоже никто не наблюдает, кроме меня. Он открыл решеточную дверь и подошел ко мне. — Пойдем?

— Это что, злая шутка?

— Поверь мне, это вовсе не шутка. Пойми же, если бы мы хотели что-то сделать с тобой, мы бы сделали это еще до твоей встречи с Арбелем, разве не так?

Никто, кроме человека из Моссад не мог сказать то, что я сейчас услышал. Я почти почувствовал прилив адреналина в крови. Может Моссад хочет вернуть меня?

— На другой стороне улицы стоит черная «Лянча». Садись в нее. Они привезут тебя на встречу.

— Почему я не могу поехать на своей машине?

— Не беспокойся, они привезут тебя домой.

— О'кей, но сначала я должен сказать моей жене, что я ухожу. Она будет волноваться, если увидит мою машину, а меня не будет.

— Только если недолго.

— Слушай, приятель! Меня уже прорвало. — Это продлится так долго, сколько нужно. А ты можешь забраться в ту маленькую комнатку и, как по мне, так хоть снести яйцо.

— Извини, делай, как знаешь. Мы подождем тебя, но все-таки поторопись, пожалуйста. О'кей?

Этот тон понравился мне куда больше. В какой — то момент мне уже показалось, что вижу перед собой лицо, по которому я мог бы вмазать в этот день.

По домофону я позвонил в квартиру. — Да? Голос Беллы звучал, будто я ее только что разбудил.

— Это я.

— Ты не поднимешься?

— Это еще чуть-чуть продлится. Пара людей из бюро ждали меня здесь. Мы уедем на короткое время. Со мной все в порядке.

— Я слышу, что с тобой не все в порядке. Ты уверен, что ты хочешь пойти с этими людьми?

— Не волнуйся.

— Почему они не поднимутся сюда? Я могла бы сделать вам кофе.

— Я не думаю, что это нужно. Они ждут меня. Я должен идти и скоро вернусь. Не волнуйся, все в порядке.

Она не ответила. Я знал, что она сдалась. Никакая другая женщина не выдержала бы со мной так долго, как Белла. Я стоял перед черным переговорным устройством. Я хотел подняться, обнять ее и сказать ей, как сильно ее люблю.

Я повернулся и пошел к машине. Когда я стоял перед ней, то не испытывал никаких чувств. Это было то, что мы называем оперативной глухотой, притуплением чувств. Ощущается только слабая боль в груди, более похожая на легкое недомогание. Это твои личные чувства. Они спрессовываются в маленькой контролируемой зоне, в то время как твое сознание настроено на прием, готово принимать любую информацию, которая и решает, как тебе реагировать.

Я как будто был разбужен от сна, а потом, уже проснувшийся, снова в него погрузился. Сейчас было только две возможности. Или они меня вернут назад, или они хотят «побеседовать» со мной. Это означало, что они сделают что-то, что помешало бы мне нанести какой-то вред Моссад.

После десятиминутной поездки мы остановились на заброшенном складе в промзоне Херцлии. Перед зданием стояла машина. Когда свет наших фар на короткое время осветил ее, я увидел двух людей внутри. — Они ждут тебя, — сказал водитель, не поворачивая головы. Я вышел и подошел к их автомобилю. Один из мужчин стоял у машины, спиной ко мне. Он открыл дверь машины только так, чтобы включилось внутреннее освещение. То, что я увидел, лишило меня дара речи. Это был Эфраим, человек, который постоянно пытался меня уволить. Возле него сидел офицер в мундире, которого я сразу узнал. Он был бригадным генералом бронетанковых войск. Я всегда был о нем высокого мнения и часто работал с ним во время совместных учений бронетанковых войск и флота.

Я сел на заднее сиденье. Водитель закрыл за мной дверь и вернулся к своей машине.

— Эфраим, — представился он и протянул мне руку. — Я очень рад снова увидеть тебя.

Я не мог вымолвить ни слова, что со мной случается совсем не часто.

— Ну, ты не хочешь пожать мне руку?

— Нет, я не знаю почему. Ты лжец. Ты рассказывал обо мне лживые сплетни, и тебе верили, потому что ты высокопоставленный засранец.

Генерал молчал и каждые несколько минут пытался снова зажечь свою трубку, которая наполняла машину сладковатым вишневым ароматом. Эфраим был полным, коренастым человеком 1,80 м ростом. Он был лысоват и оставшиеся тонкие волосы старательно зачесывал на одну сторону, носил очки с золотой оправой, которые все время поправлял, когда они съезжали с носа. Его голос был мягок и он, в общем, производил впечатление приятного человека.

— О'кей, тогда я перейду сразу к делу, а потом ты можешь задавать вопросы, сколько захочешь. Ты готов думать?

— Это вопрос на засыпку? Разве можно прекратить думать?

— Нет, но после того, что ты пережил сегодня, у тебя могло все перепутаться в голове. Но все равно. Он предложил мне сигарету и сам взял одну. Генерал, приветливо улыбаясь, дал мне прикурить.

— Ты не сам выгнал себя, — продолжил Эфраим. — Тебя сделали жертвой. Но, скажем по правде, ты все равно вылетел бы, раньше или позже. В конце концов, даже лучше, что это произошло теперь. Он остановился и взглянул на меня через стекла своих позолоченных очков. — Перед тем как мы продолжим, я хочу, чтобы ты знал, что ни я, ни ты не смогли бы в этом ничего изменить. Захочешь ты нам помогать или нет, но назад ты в любом случае не сможешь вернуться.

— Подожди-ка, не так быстро. Кто меня сделал жертвой? Почему? Что, черт побери, ты имеешь в виду, говоря, что я не смогу вернуться назад? Если ты знаешь, что меня подставили, то ты сможешь прояснить дело, и я хочу, черт бы тебя побрал, чтобы ты это сделал. Можешь ли ты вообще представить, что это значит для меня — быть агентом Моссад?! Кто ты вообще на самом деле, какой-то проклятый бог-отец?!

— Заткнись, Виктор. Ты ведь хочешь только ту жизнь, ощущение которой тебе дает эта работа. Ты хочешь, чтоб не заржавело в брюках твое оружие, и ты хочешь вести такую же славную жизнь, как мы все, — ты это получишь.

— И почему же, если я для вас всех подхожу, вы вышвырнули меня вон?

— Тебя выгнали не из-за этого. Оба мужчины обменялись взглядами. Эфраим продолжил: — Есть люди, которые думают, что Моссад существует, чтобы они им пользовались. Мы должны остановить этих людей, пока не поздно.

— Не поздно? Не поздно для чего?

— Они втянут нас в войну, как это они уже сделали в Ливане.

Не было секретом, что отношения, которые правое крыло Моссад поддерживало с Баширом Жмайелем, плейбоем и харизматичным вождем христианской милиции, избранным президентом Ливана, со временем переросли в настоящую «любовь». В океане ненависти, окружавшем Израиль со всех сторон, Моссад, казалось, нашел в Ливане в лице христианских мародеров и убийц верного союзника. Но Моссад слишком разжигал эту ненависть, чтобы поддерживать статус-кво, так что Израиль был вынужден содержать и усиливать свою военную машину вместо того, чтобы повернуться к миру.

— Минутку. Как это все связано со мной? Я выбыл из игры, как сказал мне этот тип Арбель.

— Не верь всему, что ты видишь или слышишь. Есть многое, чего ты не знаешь. Ты должен мне доверять.

— Доверять тебе? Что я должен делать вместе с тобой? То, что я знаю о тебе, мне совсем не нравится. Ты распространял ложь обо мне и был, видимо, той движущей силой, которая стояла за моим увольнением из Мосс..

Внезапно меня осенило: он стоял за моим увольнением. Он хотел иметь меня для себя, для чего-то, что я должен был делать для него за пределами системы. Я уже слышал о подобных случаях в других разведках. Если в системе возникает проблема, то этого человека выгоняют, а потом используют его для себя — он хорошо подготовлен, натренирован, знает свое дело и систему и в то же время остается вне ее.

— Пойми, я знаю, что ты чувствуешь, но ты должен мне поверить, потому я взял с собой генерала. Ты ведь знаешь его, не так ли?

Я взглянул на лицо с грубыми чертами, уставившееся на меня с переднего сиденья. Его глаза сверлили меня насквозь. Я кивнул.

— Славно, а теперь слушай внимательно. У нас мало времени.

— Почему, зачем такая спешка?

— Твои друзья не уверены в тебе. Многие думают, ты сможешь вернуться. Другие думают, ты можешь раструбить обо всем, что ты знаешь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Они хотят тебя убрать с дороги. Ты понимаешь, они хотят увидеть твой труп. Ты будешь далеко не первым.

— Так что, они хотят меня застрелить? Или сбить машиной?

— Нет, они призвали тебя в резерв и как офицера связи прикомандировали к «Армии Южного Ливана». Как долго, тебе кажется, ты проживешь в Южном Ливане?

— Они знают там меня как агента Моссад, — сказал я огорченно. — Возможно, пару часов. Это был бы приятный метод, чтобы убрать меня. Но в этой истории есть одна неувязка.

— Неужели? — улыбнулся Эфраим.

— Да, по уставу после увольнения мне положен годичный перерыв до призыва в качестве резервиста. И даже тогда меня могут направлять только в так называемые «безопасные зоны».

— У тебя же есть друзья на флоте, разве нет?

— Да.

— Почему бы тебе не позвонить им и не попросить их посмотреть, призван ты уже или нет. Там ты узнаешь, что бумаги уже отправлены. Если ты через один-два дня не покинешь страну — ты мертвец.

У меня опустились руки. До этой минуты я воспринимал все, как происходящее с кем-то другим, как будто мы говорили о какой-то гипотетической ситуации. Но это было не так. Мы говорили обо мне и о моем увольнении. Я не чувствовал страха. Я только напрягся, мои мускулы на шее затвердели. Я смотрел через заднее окно на темную ночь. В воображении я уже видел себя в могиле где-то близ шоссе на Мердж Аюн.

— Что я могу сделать? Я успокоился. — Если документы уже отправлены, армия не даст мне освобождения. Без этих проклятых бумаг и компьютерного подтверждения я не смогу покинуть страну. Я буду вам благодарен, если вы побыстрей привезете меня домой, чтобы я то короткое время, которое у меня осталось, провел со своей семьей.

— Ты действительно думаешь, что мы сидели бы в машине ночью и ждали бы тебя только ради того, чтобы сказать тебе, что с тобой случится, не имея готового решения?

Я улыбнулся: — Я слушаю.

— Когда ты придешь домой, скажи жене, что тебя выгнали из Моссад. Потом ты скажешь, что ты как раз встретил пару друзей, которые посоветовали тебе как можно быстрей покинуть страну.

— А откуда я возьму деньги?

— Ты можешь продать свою вонючую тачку.

— Сколько можно получить за такую вонючую тачку?

— Чтобы выбраться из страны, тебе нужно около пяти кусков.

— Машина стоит в лучшем случае два.

— Повесь на него табличку, что машина продается, и ты продашь ее за шесть. Поверь мне, ты ее продашь. Потом ты возьмешь билет на самолет «Тауэр Эйр» до Лондона. Ты прилетишь в аэропорт Гатвик, поселишься в гостинице «Скайуэй», и там я выйду на контакт с тобой.

— Почему ты это делаешь? Что ты имеешь с этого? Что ты хочешь от меня?

— У тебя есть мое предложение. Я советую тебе его принять. Остальное я расскажу тебе, когда мы встретимся в Лондоне, конечно, в том случае, если ты туда приедешь. Он вышел из машины и пересел на сиденье водителя.

— Делай, что он говорит, Виктор, — тихо сказал генерал. — Доверься ему, все будет хорошо.

— Как будет с освобождением от военной службы?

Не поворачиваясь, Эфраим протянул мне маленький конверт. — Бумаги в порядке и зарегистрированы в компьютере. Через 72 часа они автоматически сотрутся, но тебя уже не будет, если ты еще раньше не отправишься в Лондон.

Глава 7

Молча, я вернулся к черной «Лянче» и сел в нее. Я больше не думал об этих двух людях на переднем сидении и зажег сигарету. Я чувствовал, как стучат мои сны в голове. Одно было мне понятно: если я решаюсь присоединиться к Эфраиму и его людям — ясно, что кроме Эфраима и генерала в дело замешаны еще люди — тогда я должен, как всегда, держаться до конца. Если ты прав, ты сможешь жить, если нет, то ты труп.

Если то, что сказал Эфраим, было правдой, а я в этом не сомневался, то можно было предположить, что его помощь не раз могла бы вытащить меня из дерьма. Он был главой мощной клики в Моссад, но очевидно не самым сильным, в противном случае мне не пришлось бы уйти. Но было возможно, что это ловушка, в которую я несусь, и в которой они смогут арестовать меня.

Машина остановилась за квартал до моего дома. «Конечная остановка!» — сказал водитель. Он не хотел останавливаться прямо у моего дома, вдруг за ним уже наблюдает «наружка»? Я вышел из машины, засунул руки в карманы и медленно пошел домой. Что я теперь расскажу Белле? «Дорогая, они вышвырнули меня из Моссад, а теперь хотят меня убить, поэтому я еду в Англию»?

Взволнованный, я стоял перед переговорным устройством. Что, черт возьми, должен я сказать человеку, которого люблю, но от которого я все скрывал? Мое извинение всегда было, что я хотел ее защитить; полная чепуха — так было проще для меня самого, в любом случае — до этого момента.

И вот я стоял и хотел выдумать еще одну новую историю, вместо того, чтоб сказать правду. Я начал бояться, что во мне вовсе не осталось правды. Возможно, лучше всего было бы подняться и вообще ничего не говорить, не делать, а ждать, пока придет повестка и все решит. Я последовал бы зову моей страны, надел бы форму и пошел бы туда, куда меня пошлют. До конца недели все закончилось бы. Почетные воинские похороны, возможно, что даже премьер-министр присутствовал бы на церемонии — я же, как-никак, полковник. Это было полностью в его вкусе, он мог бы говорить все, что угодно, и никто бы не возражал.

Ради чего нужно так стараться и пытаться остаться живым? Какой в этом смысл? Возможно, эти похороны самое лучшее, что со мной могло бы случиться. Я наконец-то снова стану послушным, и на этот раз — надолго.

Но я не был человеком, который ложится и играет роль мертвеца. Если есть шанс прорваться, я схвачусь за него, как бы мал он не был. И вот я стоял, сигарета почти выкурена, а я все еще не придумал, что же сказать Белле.

Я только надеялся, что она не бросит меня. Я бросил окурок в лужу и пошел вверх по лестнице, позвонил в дверь, и Белла, глянув в глазок, открыла мне. Она вошла передо мной в жилую комнату, на ней было белое платье, черные волосы блестели. Ее свежий, чистый запах еще сильней укрепил во мне чувство того, что я — грязный монстр.

На ее красивом лице не было улыбки. Казалось, что она уже давно не улыбалась.

Она села на софу, поджала ноги и скрестила руки на груди. Я чувствовал себя не в своей тарелке и в то же время знал, что это как раз то место, где я должен находиться. Все, что мне дорого, находилось в этой милой маленькой квартирке.

Я вспомнил, как увидел ее в первый раз. Мне было шестнадцать, и я встретил ее, когда она с одним моим хорошим другом шла мне навстречу. На ней был темно-синий свитер с поперечными белыми полосками и белая лента в волнистых черных волосах. Она еще не сказала ни слова, а я уже влюбился в нее. Теперь меня терзали угрызения совести за все то горе, которое я ей причинил. Я знал, что она видит меня насквозь.

— В чем же было дело? — спросила она ироничным тоном, как будто хотела сказать: «Почему ты не рассказываешь мне твою очередную новую историю?»

Я сел напротив ее. Я принял решение.

— Они уволили меня. Я чувствовал комок в горле, когда говорил. — Я больше не принадлежу к бюро.

Она смотрела на меня, не зная, как она должна это воспринимать. Она опустила ноги и нагнулась ко мне: — Они выгнали тебя? Зачем же тогда они приходили и разговаривали с тобой внизу?

— Кое-кто пришел и сказал мне, что для меня было бы лучше побыстрей покинуть страну.

Она встала и провела ладонью по волосам, будто бы она могла найти решение проблемы, которая внезапно свалилась на нее. — О чем ты говоришь? Уйти? Куда, почему, когда?

Я встал и подсел к ней. Я обнял ее. Она излучала что-то, что смягчало тупую боль в груди. Она вырвала меня из меланхоличного оцепенения, в котором я пребывал так долго. — Успокойся, все уладится.

Она оттолкнула меня. — Куда ты уйдешь? Что будет с нами? Я же тебе говорила, что так произойдет. О, эти твои так называемые хорошие друзья, эти Йоси, Хаим и все остальные. Что они сделают с тобой, если ты останешься?

— Я не знаю. Ты знаешь, что они могут сделать.

Белла знала мои политические взгляды, она даже была для меня своего рода путеводной звездой, когда я под давлением коллег начинал склоняться вправо. Но так как я все же не хотел ей показывать, насколько сильно она на самом деле права в оценке моих «друзей» из Моссад, я скрывал от нее большинство деталей политической «позиционной войны» в бюро.

Она упала на софу. — Куда ты пойдешь?

— Я думаю улететь в Англию, а оттуда в США. Я пережду какое-то время у моего отца, а там посмотрим.

— Почему именно в Англию?

— Это самый дешевый перелет. И оттуда можно полететь чартерным рейсом в Штаты.

— И когда ты полетишь?

Я сел рядом с ней на софу и прижал ее к себе.

— Послезавтра.

Она прислонила голову к моей груди и заплакала. Я хотел приподнять ее лицо, чтобы поцеловать, но она не позволила этого.

— Я люблю тебя, Белла, — сказал я, и комок в горле стал еще толще. Я очень сильно прижал ее к себе. Сейчас я охотнее всего вообще не хотел бы ее отпускать. Я знал, что реальность оторвет нас друг от друга, и я не мог себе представить, на какой срок. В моем подсознании я даже не был уверен, увижу ли я ее вообще когда-нибудь снова. Я и не хотел думать, что на самом деле приготовил для меня Эфраим. Если это было что-то абсолютно ужасное, то он сказал мне об этом и дал мне шанс добровольно выбрать сотрудничество с ним.

Мы долго сидели на софе, обняв друг друга. Я знал, что она любила меня так, как я этого вовсе не заслуживал, и я любил ее больше всего на свете. У нас были две чудесные дочки, которые, я надеялся, сейчас спали. Квартиру, где мы жили, мы снимали, и кроме машины и некоторой мебели у нас мало что было. Зарплата в Моссад была неплохой, но не позволяла роскоши. Роскошь была предназначена для «добывающих» агентов «в поле», на заграничной службе, — не для семей.

Пятница, 28 марта 1986 года

Я рано встал и принял душ, пока мои дочки не проснулись. Я хотел разбудить их поцелуем и показать им, как много они для меня значат. Я был в состоянии человека, который знает, что скоро умрет, и смирился с этим.

Меньше чем через час после того, как я прицепил на машину табличку «Продается» и поставил ее на углу напротив дома, зазвонил телефон.

Молодой мужской голос произнес: — Я звоню по поводу машины.

— Что Вы хотите узнать?

— Сколько она стоит?

— Шесть тысяч американских долларов, — сказал я, пытаясь сдерживать смех.

— Могу я ее посмотреть и проехаться на ней для пробы?

— Конечно, когда это Вас устроит? У меня много дел...

— Через двадцать минут.

— Великолепно, встретимся возле машины.

— Меня зовут Боаз, а Вас?

— Виктор, меня зовут Виктор.

— Пока. Я был уверен, что это кто-то из людей Эфраима, который хотел купить машину просто для того, чтобы дать мне денег на полет. Весь этот цирк был затеян потому, что телефоны офицеров Моссад очень часто прослушивались службой внутренней безопасности Моссад. Я знал, что они там тоже будут смеяться над ценой, если они нас подслушивали, но, возможно, решат, что я нашел доверчивого дурачка.

В полдень я уже купил билет и спрятал дома в тайный кармашек моего чемодана сокращенное изложение моего дневника и фотографии почти всех активных оперативных офицеров Моссад. Я должен был быть безукоризнен. Меня не должны были поймать на этом. Фотографии я сохранил после того, как сделал их для коллажа по случаю выпускного праздника нашего офицерского курса. Это должно было быть своеобразной страховкой для меня. Если выяснится, что с Эфраимом что-то не так, или если кто-то когда-либо попытается помешать моей семье приехать ко мне, то Моссад в течение дня потеряет почти всех своих ведущих «полевых» офицеров, да так, что он надолго вынужден будет остановить все свои разведывательные операции.

Эта «взрывчатка» в моем чемодане нанесла бы Моссад более сильный удар, чем все те, которые он испытывал до сих пор.

Мой полет был назначен на полдень в воскресенье, на послезавтра. Белла и я решили сказать об этом детям только утром в день полета. Она должна была оставить их дома, пока не удостоверилась бы, что самолет взлетел. Сведения не должны были просочиться раньше. Многие мои бывшие товарищи жили в том же квартале, и я не был уверен, что кто-то не попытается меня задержать, если сможет.

Воскресенье, 30 марта 1986 года

В аэропорту я вышел из такси. Я провел языком по губам и ощутил вкус духов Беллы, оставшихся на губах после того, как я поцеловал ее в мочку уха. Девочки были печальны, снова видя, что я уезжаю, но для них это ничем не отличалось от моих прежних командировок. Это утешало меня.

У меня было два чемодана, которые нес носильщик. Я подошел к окошку авиакомпании «Тауэр Эйр» на восточном краю аэропорта «Бен-Гурион».

Самолет взлетал в 14.00, а пока было только 11.30. Это было обычным явлением в израильских аэропортах: пассажиры должны были приходить за 2–3 часа до отлета. Большинство пассажиров еще вчера отправило свой багаж в камеру хранения, воспользовавшись для этого специальным окошком на Северном вокзале Тель-Авива. Но я не мог нигде оставлять на ночь мой багаж с бумагами, которые я в нем спрятал и не хотел, чтобы кто-то смог мне помешать.

Наземный персонал «Тауэр Эйр» еще не пришел, в очереди перед их окошком, чтобы сдать багаж и получить борт-карту, стояли только пять человек. На самом деле было даже две очереди, и в одной из них я стоял первым. Я сидел на стальном столе, который сотрудники службы безопасности используют для досмотра багажа. Обычно я очень хорошо чувствовал себя в этом аэропорту. Я знал большинство сотрудников безопасности, и большинство их знало меня. Я ввез и вывез из страны уйму людей, большинство из которых хотело, чтобы никто не смог доказать, что они были в Израиле. И, кроме пары фотографий в архиве Моссад, доказательств их пребывания действительно не было. В этот день у меня было странное чувство. Я был в том месте, где я еще пару дней назад расхаживал взад-вперед как гордый петух, как важничающий сноб, который мог решить все проблемы одним движением пальца.

Теперь все было иначе. Я убегал и, хотя внешне еще никто за мной не гнался, я знал, что это гонка со временем. Выяснилось, что мне несказанно повезло. В начале месяца я сделал для моей работы настоящий паспорт. Так как у меня было двойное гражданство, то я заказал еще и новый канадский паспорт и получил его через неделю. Это счастливое обстоятельство позволяло мне как можно быстрее покинуть страну.

Постепенно я чувствовал себя все более напряженно и поглядывал в сторону другой очереди, где первым стоял полный, светловолосый и бородатый мужчина, который нервно барабанил пальцами по своему «дипломату» из свиной кожи.

Лицо офицера службы безопасности просияло, когда он подошел ко мне.

— Привет, как поживаете?

У меня было чувство, что он еще ничего не знает — проинформировать службу безопасности аэропорта точно не стояло на первом месте в их списке приоритетов.

— Хорошо. А Вы?

— Хорошо, хорошо. Он подождал. — А Вы летите по служебной надобности или ради удовольствия?

— Понемногу и того и другого, — сказал бы я. — А почему Вы спрашиваете?

— Я хотел попросить Вас сделать мне одолжение. Для меня это прозвучало смешно.

— Что я могу сделать для Вас? Я очень старался продолжать улыбаться. В любом случае я был благодарен за маленькую беседу, отвлекшую меня от бездны страха и сомнений. Я знал, что я не должен буду устраивать шоу для него. И он знал, что я не откажу ему, даже если не буду воодушевлен его просьбой.

Он наклонился поближе ко мне и тихо сказал. — К нам тут пришло пополнение: мужик и баба. Он подмигнул мне. — Она не плоха, Вы сейчас увидите. Он приблизился еще ближе. — И Вы не поверите, когда Вы ее увидите. Она выглядит как порядочная девочка, но я слышал от друзей в учебном центре службы безопасности, что она трахается со всеми, как дикарка.

— Так Вы хотите, чтобы я ее проверил, так, что ли? Я испытывал сильное отвращение к этому типу и желал про себя, чтобы он провалился в преисподнюю. С другой стороны, я никак не мог изменить тот факт, что несу с собой целую пачку сверхсекретных документов Моссад, которые касаются многих иностранных разведок, кучу фотографий офицеров Моссад и полный список двух тысяч «сайаним» в Англии, Франции и США. Содержание чемодана, к которому он прислонился, могло бы меня на всю жизнь отправить в темную тюремную камеру.

Он засмеялся. Видимо, его развеселили мои слова, и он не заметил мой обидный тон. — Нет, с этим я сам справлюсь, возможно, даже очень скоро. Я хочу, чтобы Вы обменялись паспортами с вон тем клоуном. Он кивнул в сторону толстяка в другой очереди. — И тогда мы посмотрим, заметят ли они, что произошло, и заметят ли вообще хоть что-либо.

— Вы с ним об этом говорили?

— Вы думаете, он откажется?

Я посмотрел на толстяка. — Нет, не думаю. Хорошо, я Вам подыграю. Когда он уже собирался подходить к тому другому, я придержал его за плечо. Он улыбнулся: — Ну что еще?

— Если я сделаю это, сможете ли Вы меня пропустить побыстрей, как если бы я был здесь по служебной надобности? Я хотел, чтобы он со своим пропуском провел меня по «зеленому коридору» мимо всех контрольных постов.

— Конечно, приятель, нет проблем.

Я ухмыльнулся и почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а в груди поселилось какое-то чувство ледяного холода.

Этой контрастной ванне чувств нас тренировали в Моссад, ведь у офицера всегда есть личные чувства, которые могут помешать ему во время выполнения задания. Нас учили, как вызвать в себе новые чувства на смену исчезнувших.

Меньше чем через минуту после того, как офицер службы безопасности провел наш с толстяком обмен паспортами, на пост паспортного контроля пришла новая смена. Я быстро взглянул в паспорт, который мне дал офицер. Это был американский паспорт с фотографией человека рядом со мной, но тех времен, когда он еще не носил бороду. Это должно было насторожить новую смену. Я прочитал имя и запомнил его. Все было сделано очень по любительски, мое настоящее имя было на ярлычке на моем чемодане и на билете. Надо быть полными идиотами, чтобы ничего не заметить — конечно, если за этим не скрывалось еще что-то.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — сказала женщина. Ее поведение было дружелюбным и достаточно профессиональным для новичка. Она действительно была очень красивой, что могло послужить причиной слухов, которые распространял о ней офицер службы безопасности, может быть, из пустой зависти. Я не мог поверить, что эта дурная слава имеет какие-то основания. Я сделал шаг вперед и подал паспорт. Я улыбнулся ей. Ее выражение лица не изменилось, когда она взяла паспорт.

Краем глаза я заметил Эфраима, который стоял, прислонившись к окошку в десяти метрах от меня, и наблюдал за мной. Я не мог разглядеть выражение его лица. Было ли это дьявольской игрой, чтобы заманить меня в ловушку? Может, история о Ливане выдумана от начала и до конца, чтобы я сбежал и был пойман в аэропорту в результате этой дурацкой истории с обменом паспортов? Я уже слышал в душе, как я объясняю суду, что офицер службы безопасности просил меня помочь ему в этой тренировке, и при этом никакого офицера, который бы свидетельствовал в мою пользу, не было бы.

Она взяла паспорт, и я увидел, что толстяк дал свой паспорт другому офицеру.

— Ваше имя? — спросила она.

— Роберт Фридман.

Она взяла паспорт и положила его перед собой на столе.

— Пожалуйста, поставьте багаж на стол.

— Конечно. Я повернулся к моему багажу и тут услышал, как другой офицер закричал: — Не двигаться! Руки за голову! — вытащил пистолет, и через секунду на место происшествия прибыли другие полицейские.

— В чем дело? Что случилось? — спросил первый из прибывших, с пистолетом в руке.

— Этот человек ездит с фальшивым паспортом. Он указал на толстяка, который нервно искал глазами офицера службы безопасности и страшно вспотел.

— Это большое недоразумение. Пожалуйста, не стреляйте. Это только игра, спросите его. Он указал на меня и в этот момент снова появился наш офицер.

— Спокойно. Давид, убери пушку. Он обратился к полицейским: — Все под контролем, это только учения. Он повернулся к человеку, чей паспорт был у меня: — Вы можете опустить руки. Все окончено. Хорошая работа, Давид. Он обернулся к девушке: — Ну, Сара, может, ты теперь удостоишь взгляда этот паспорт? Она широко раскрыла глаза, будто заметив, что кое-что напутала. Она медленно взяла паспорт в руки рассмотрела фотографию, а потом меня. В этот момент я знал, что в ее глазах я был абсолютным дерьмом. Она не сказала ни слова.

Офицер вернул мне мой паспорт, а большому толстяку — его. Потом он сказал Саре: — Я хочу поговорить с тобой после работы в моем бюро. Ты знаешь, где оно?

Она кивнула, казалось, она сейчас заплачет, но овладела собой. Только когда мы отвернулись, она украдкой вытерла слезы рукавом своего темно-синего свитера.

Офицер сдержал слово и провел меня мимо всех контрольных постов после того, как я получил борт-карту. В мой паспорт поставили штамп, и я не должен был проходить личный контроль, как все остальные. Мы вместе выпили кофе в зале для отбывающих пассажиров на втором этаже. После того, как я купил пачку сигарет и журнал «Тайм», он встал.

— Приятного Вам полета и спасибо за помощь.

— Не за что. В это время уже вошли другие пассажиры и устраивались поудобнее, чтобы переждать двухчасовое ожидание.

Я почувствовал определенное облегчение. Но все закончится на самом деле лишь, когда я на борту самолета перелечу Средиземное море. Время отлета приближалось. Эфраим сидел на другом конце холла и читал газету. В это время он показался мне похожим на курицу, наблюдающую за своими цыплятами. Сейчас его присутствие придавало мне чувство безопасности.

Из телефона-автомата магазина «дьюти-фри» я позвонил домой Белле. Я слышал по ее голосу, что она сдерживает слезы. Это было даже хуже, чем, если бы она плакала, но это было не в ее стиле. Нам надо было так много сказать друг другу, но момент для этого был не самый подходящий, особенно если мы были на линии связи не одни. Я знал, что они не нападут на мой след, пока мы сами не проболтаемся, откуда я звоню, и мы говорили так, как будто я просто ехал в Эйлат. Я бы с таким удовольствием обнял бы ее сейчас.

— Я позвоню тебе, когда доеду. О'кей?

— Но сразу же, я буду ждать твоего звонка.

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю, — сказала она. — Береги себя и одевайся подобающе, чтобы не выглядеть глупым.

Я хихикнул. — Хорошо, не беспокойся, я позвоню тебе.

— Всего хорошего!

Я подождал, пока она повесила трубку. За что такая прекрасная женщина любит меня — это выходило за грань моего понимания. Когда я оглядывался на нашу жизнь, то я действительно немного сделал для нее. Я всегда был занят другими вещами, которые мне казались более важными, Они были связаны с государственной безопасностью нашей страны. Это была чепуха. И я не только прикрывался этим, я в это действительно верил.

Два полицейских вошли в кафетерий, где сидел я. Я почувствовал повышение давления в крови. Заметил кто-то меня и сообщил куда следует? Они пришли сюда, чтобы задержать меня? Я уже чувствовал запах дезинфекционного средства, используемого в израильских тюрьмах, я знал это, так как в качестве тренинга определенное время провел в камере. И еще раз на военной службе, когда меня застукали без головного убора, и я 10 дней просидел на гауптвахте. Я уже слышал звон ключей и грохот запирающихся стальных дверей. Оба полицейских заказали по кофе. Эфраим тоже насторожился, следя за ними взглядом. Я знал, что он нервничает и охотно увидел бы меня уже за пределами страны.

Первое сообщение о начале посадки я пропустил мимо ушей, но после второго я быстро встал в очередь по направлению к выходу.

Через 20 минут мы были на борту и выруливали на старт. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть на взлетную полосу и, видя любую машину, думать, что она приехала сюда из-за меня, чтобы задержать самолет. Человек, сидящий рядом со мной, казалось, напротив полностью захвачен видом из иллюминатора. Пассажир справа от меня читал статью в газете о швейцарцах, которые отвергли на референдуме предложение правительства о вступлении в ООН. Никто мной не интересовался, и так это и должно было оставаться. В общем-то, я люблю поболтать, но в самолетах, поездах и автобусах я люблю чувствовать себя в одиночестве.

Когда я, за головой моего соседа, увидел небо в иллюминаторе, мне показалось, что вижу рай. Я был свободен, вне сферы их досягаемости.

Глава 8

Понедельник, 31 марта 1986 года. Гатвик, Англия

Уже прошли сутки, а от Эфраима не было никаких известий. Его требование не звонить к себе домой, пока я не переговорю с ним, осложняло мне жизнь.

Со времени звонка из аэропорта «Бен-Гурион» я не разговаривал с Беллой. Видимо, она совсем извелась за это время, переживая за меня. Эфраим подозревал, что мой телефон дома прослушивается (и в этом не было сомнений), и тогда они бы узнали, что я на пути в Штаты сделал долговременную остановку в Англии. Если что-то сорвется, то факт, что Эфраим тоже улетел в Англию, мог бы доставить ему неприятности.

Я сидел перед телевизором, чтобы убить время, но я совсем не мог сконцентрироваться. Утром, в 10.30, я решил поехать в город, чтобы отвлечься. Я должен был расслабиться, погулять, что-то съесть. Если за это время придет Эфраим, пусть он тоже подождет.

На поезде я поехал в город. Через 35 минут я был на Вокзале Виктории, оттуда на метро я направился к Пикадилли, на остановке «Грин Парк» я должен был пересесть на другую линию. Бесцельно я прогулялся по улицам и снова вернулся к метро, съел пару гамбургеров в «Вимпи», британском варианте «Макдональдс» и поехал назад в отель.

В лифте я почувствовал сладковатый запах табака с вишневым ароматом. Чем ближе я подходил к моей комнате в конце зеленого коридора, тем сильнее был этот запах. Только запах краски от свежевыкрашенных стен был интенсивнее.

Я стал у двери и прислушался: точно, Эфраим и генерал. Но узнал я их скорее по запаху табака, чем по голосам. Я открыл дверь, они удивленно уставились на меня.

— Почему вы так обескуражены, увидев меня? — спросил я. — Кого же вы ожидали здесь увидеть?

— Я просил тебя ждать меня в гостинице, — сказал резким голосом Эфраим.

— Я не работаю на тебя, друг. Я здесь, чтобы оказать тебе услугу.

— Я спас тебе жизнь, ты еще помнишь об этом? Или я должен напомнить тебе о Ливане?

Это было правдой, что он вытянул меня из Израиля до того, как меня послали в Ливан на верную смерть. И, несомненно, он еще не раз напомнит мне об этом.

Я бросил пальто на кровать и сел на ее край.

— Ты только вытащил меня оттуда, куда ты сам меня затащил и, видимо, только для того, чтобы втянуть меня в какое-то другое темное дело. Я усмехнулся. — Во-первых, я тут для того, чтобы выслушать вас, а только потом я решу, на кого мне работать. Я предлагаю, короче: выкладывай, что ты хочешь. Если нет, то исчезни.

— Посмотри-ка, Виктор, ты.., — начал было Эфраим. Генерал положил ему руку на плечо. — Этот парень прав, почему мы должны играться с ним? Мы знаем, что мы хотим и почему мы это хотим. У тебя есть работа для него, так скажи это ему, введи в курс дела.

Я слышал, как в генерале говорила традиция израильских военных: информированный солдат — хороший солдат.

— Послушай своего друга, — сказал я. — Он прав. Если нет, то я скоро исчезну отсюда и уеду в США.

Эфраим осмотрел меня в течение минуты. Потом он откинулся назад и взглянул на генерала, который снова зажигал трубку. — Тогда начнем с самого начала...

— Подожди минутку, — сказал генерал и достал из кожаного портфеля, лежавшего у его ног, большой термос. — Принеси стаканы из ванной, мне нужно выпить кофе.

— Я тоже выпил бы, — сказал я и быстро принес стаканы, которые быстро наполнились кофе из термоса.

— Я слушаю, — сказал я, устроившись на кровати.

— Это все началось в 1982 году. Ты тогда еще служил во флоте. Ты, видимо, знаешь, что мы все тогда готовились к войне в Ливане. Эта военная операция тогда еще называлась «Ливанский кедр» и мы в Моссад поддерживали тесные связи с партией фалангистов Башира Жмайеля. Ревот был нашим агентом, который непосредственно занимался Жмайелем. Он все устроил так, что израильтяне ввязались в войну. Он и другие из правого крыла Моссад называли ливанскую войну лучшей войной, которую мы когда-либо получали. В Израиле они видели полицейского всего Ближнего Востока. Премьер-министру Менахему Бегину нравилось выступать в роли спасителя христиан от «диких мусульман», что хорошо вписывалось в его правую колониальную идеологию. Ариэль Шарон, министр обороны, тоже был всецело за это.

Он остановился, прихлебнул горячий кофе. Затем затянулся сигаретой и продолжил рассказ, выпуская дым. — Ицхак Хофи, тогдашний шеф Моссад, был против этого, так как считал, что христианские фалангисты в Ливане не являются надежными союзниками. Военная разведка АМАН была с ним одного мнения. Но Хофи, который к тому времени уже почти 8 лет работал в бюро, должен был скоро уйти в отставку. Многие люди в Моссад тогда надеялись, что новый шеф будет «свой», «инсайдер». Как ты знаешь, до того на должность шефа Моссад всегда назначали кого-то со стороны.

Я знал, что это был единственный путь осуществления контроля над Моссад со стороны внешнего мира. Новый шеф «со стороны», т.е. из военных, предполагал возможность чистки моссадовского дома.

— Многие надеялись, что шефом станет бывший офицер Моссад, кто-то вроде Давида Кимхе, который тогда был министром иностранных дел, а до того — руководителем отдела Моссад, пока не поссорился с Хофи. Кроме того, был еще Рафаэль Эйтан, которым восхищался Бегин, но о котором он же думал, что тот стоит слишком близко к Ариэлю Шарону. Бегин боялся, что Шарон сосредоточит у себя слишком много власти, если его друг возглавит Моссад. Бегин решил последовать традиции и дать эту должность человеку со стороны. Эфраим передохнул. Когда он продолжил, голос его звучал по-другому, резко, беспокойно, с яростью.

— Незадолго до начала войны, когда Хофи уже наполовину был отправлен в отставку с поста руководителя Моссад, правому крылу в бюро удалось путем кадровых перестановок поставить на ключевые позиции своих людей.

Нам всем в Моссад уже до чертиков надоело, что каждый раз с приходом нового босса, все наши планы на будущее летят вверх тормашками. Но правая клика в Моссад уже не собиралась отдавать ту власть, что была у нее в руках. Это был своего рода государственный переворот, но с тем отличием, что вовсе не было государства, которое можно было бы перенять.

Генерал Йекутиель Адам или, как его называли друзья, Кути, был назначен на пост руководителя Моссад и должен был вступить в эту должность где-то в конце июня 1982 года. Война в Ливане началась 6 июня, и уже на второй день войны Кути вступил в спор с Шароном из-за нападения на сирийские зенитные ракеты в долине Бекаа. Кути считал и открыто об этом говорил, что это может привести к настоящей войне с Сирией. Он выступил против плана, над которым Моссад так тщательно работал с ливанцами в предшествующие годы. Правящей клике в Моссад стало ясно, что надвигается на нее, если этот человек возглавит бюро. Кое-кто решил, что это не должно произойти.

— Кути был моим лучшим другом, — прошептал со злостью генерал.

Эфраим продолжал: — У него были друзья в Моссад. Люди, которые готовили бумаги для анализа ситуации, чтобы он смог быстро принять необходимые меры сразу после официального вступления в должность. Жизнями молодых солдат больше не нужно было бы жертвовать, бросая их как пушечное мясо на войну в Ливан, ради желаний правых и созданного и управляемого там их кликой в Моссад государства. С их философией «Баланса слабости» они думали установить свою власть за спиной марионеточного режима Жмайеля, но они забыли то, что в Ливане знает каждый ребенок: любой может проглотить Ливан, но никто не сможет его переварить.

Было понятно, что господству правящей клики угрожал быстрый конец. Стоило бы Кути перенять контроль, то он честно сообщил бы правительству и Шарону действительную оценку положения вещей, а Шарон наверняка не захотел бы стать первым израильским министром обороны, который проиграл войну. Эфраим снова сделал паузу и отпил кофе. — Удобный случай представился 10 июня. Армия вошла в пригороды Бейрута, и наступило перемирие. Кути, назначенный шефом Моссад, но еще не вступивший в должность, хотел совершить прощальный визит к своим войскам в Ливане. Моссад была поручена организация этой поездки.

— Почему Моссад, а не ЦАХАЛ{20}? — спросил я.

— Потому что в это время его безопасность уже относилась к компетенции службы безопасности Моссад, а не военных.

— Если бы мы отвечали за его безопасность, он и сейчас был бы жив, — бросил генерал.

— Они спланировали посещение на следующий день, — тихо рассказывал Эфраим. — Когда он прибыл на место, его убили из засады. Стрелявший, четырнадцатилетний мальчишка, был на месте застрелен телохранителями.

— Ты сошел с ума! Я вскочил. — Это безумие, я знаю, что это был несчастный случай. Я не мог поверить тому, что услышал от него. Это просто казалось слишком дьявольским.

Он посмотрел мне прямо в глаза и тихо сказал: — У парня нашли фотографию Кути. Кто еще мог знать, что Кути будет именно там и тогда, кроме людей, которые готовили его маленькую поездку? Это они его убили, в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

— И ты ждал все эти четыре года, чтобы рассказать именно мне об этом?

— Нет, ты — последний шаг, который мы предпринимаем. Ты можешь себе представить, что работать против Моссад изнутри организации — не самое простое дело в мире.

— И что, никто так и не спросил, как в карман мальчишки попала фотография Кути?

— Эту информацию скрыли от комиссии по расследованию инцидента, информацию, которая без тени сомнения доказывает, что это действительно был не несчастный случай, а преднамеренное убийство.

Я снова сел на кровать. По лбу катился холодный пот. То, что рассказывал Эфраим, было невероятно. Верхушка Моссад составила заговор, чтобы убить своего вновь назначенного шефа?

— Ты сошел с ума!

— Он не сошел с ума, — сказал генерал. — Я знаю это, потому что он не единственный, кто мне об этом рассказывал. Я еще больше узнал об этом, когда в начале 1985 года допрашивал пленного боевика «Хисболла» в Южном Ливане. Он рассказал, как он, служа в милиции «Амаль» у Наби Берриса, вместе с одним мальчишкой получил задание убить израильского генерала. И я говорю тебе, этот человек не врал.

— Как ты мог это знать?

— Потому что он знал, что все равно умрет, и речь шла лишь о том, продлится ли это целую ночь или только пару минут. И он думал, что я и так об этом знал.

Я несколько секунд посмотрел на генерала, а затем снова обратился к Эфраиму.: — А как получилось так, что вы не пошли с этим к премьер-министру?

— Чтобы сказать ему: «Господин премьер-министр, руководство Моссад, мой босс и некоторые его фавориты только что захватили правление в Моссад и убили нового назначенного Вами шефа»? И, как ты думаешь, что он бы мне на это сказал: «Спасибо, что ты рассказал мне об этом. Я сейчас позвоню этому ублюдку и уволю его?» Кроме того, тогда шла война. И в течение максимум одного или двух дней со мной произошел бы такой же несчастный случай.

— Откуда я должен знать, что не именно вы подстрекаете меня к бунту и не вы сами хотите совершить путч?

— Ты должен мне верить. Мы не можем действовать без кого-то «со стороны».

— Я весь внимание.

— Я думаю, пришло время перекусить, — сказал Эфраим.

Я не был голоден и я охотнее послушал бы продолжение его рассказа, но я решил: пусть будет, как он хочет.

— В гостинице есть ресторан, — сказал я. — Я только надеюсь, что обед здесь получше, чем завтрак.

Оба засмеялись. — Нет, — сказал Эфраим. — Я не думаю, что мы должны вместе идти есть. Все же возможно, что за нами наблюдают, и мы не можем себе позволить «засветиться». Рами принесет нам что-то. Он повернулся к генералу. — Ты сделаешь это?

— Я уже иду, — медленно сказал генерал, с трубкой во рту. Он одел пальто. От моего внимания не ускользнуло, насколько менее впечатляюще выглядит он в гражданской одежде.

— Что же вы закажете? — ухмыльнулся он. Очевидно, ему не очень нравилась роль мальчика на побегушках.

— Мне все равно, лишь бы побольше. Я проголодался, — сказал Эфраим. — О, да, — и протянул генералу термос — и кофе, пожалуйста, если это тебя не затруднит.

— А ты?

— То же самое, — ответил я.

Генерал вышел из комнаты, все еще немного взволнованный.

— Ты испортил мне жизнь, — сказал я Эфраиму.

— Вовсе нет. Я просто вытащил тебя из группы особо отобранных людей, пока ты сам себя не разрушил бы. И ты прекрасно подходишь для этой работы.

— Но ты меня никогда об этом не спрашивал. Откуда ты знаешь, может я охотнее стоял бы на другой стороне баррикад и боролся бы с людьми вроде тебя, которые постоянно хотят передать контроль над Моссад в руки любителей, вместо того, чтоб доверить его профессионалам, которые всему научились сами, добравшись до самого верха? Я всмотрелся в лицо Эфраима, которое своей бледной дряблой кожей напоминало череп мертвеца.

— У меня есть твоя психологическая характеристика, подумай об этом. И я знаю тебя, наверное, даже лучше, чем ты сам себя знаешь, Виктор. Ты не вписываешься в шаблон.

— Моя психологическая характеристика из Моссад это дерьмо. Она не стоит бумаги, на которой написана.

— Если с точки зрения психологии выяснится, что ты — ошибка, я перейду к второй фазе.

— И что это за вторая фаза?

— Этого я тебе пока не могу сказать. Но я расскажу тебе маленькую историю, пока не вернулся наш друг, генерал.

— Почему? У тебя и от него есть тайны? Я постарался быть как можно более саркастичным.

— Да. У меня от него даже больше тайн, чем от тебя. Он не «инсайдер», не был в нашей системе, и поэтому есть много вещей, которые он не понимает. Я не хочу разрушить Моссад, что он охотно сделал бы. Я хочу поставить службу на ее место.

— Почему?

— Потому что я думаю, что нашей стране нужен Моссад, зубастый Моссад, который смог бы справиться с нашими противниками. Но в таком случае стране нужна узда, которой она смогла бы держать Моссад под контролем.

— Ты хотел рассказать мне маленькую историю.

— В 1982 году, до войны в Ливане, у нас был человек, который должен был подготовить почву для своего рода диалога. Он относился к моей команде, но я тогда еще не был главой клики. У нас было благословение Хофи и нескольких людей в МИД, которые ожидали прорыва. Мы настолько напугали палестинцев тем, что могли совершить в Ливане, что они были готовы к диалогу.

— То есть, вы хотели перебросить мостик?

— Да, но не к христианам, а к палестинцам. Мы послали вперед для зондажа одного из наших лучших агентов. Его звали Яков Барсимантов. Он сидел в резидентуре в Париже, где работал нашим офицером связи.

— Он же не смог бы установить никакого контакта с палестинцами или завоевать их доверие. Если он принадлежал к отделу офицеров связи, то они знали, что он агент Моссад, — заметил я.

— Он не вел с ними прямых переговоров. У нас был американец, добровольный посредник, который хотел сдвинуть дело с мертвой точки. Барсимантов представил ему эту акцию на коктейль — приеме в МИД Франции как дело, требующее отваги и мужества.

— И он согласился?

— Он с жадностью ухватился за эту возможность. Он сам был не в очень удобном положении для разговора с палестинцами. Это противоречило директивам американского Госдепартамента. Но он все равно делал это.

— Почему вы не устанавливали другие контакты, например через румын, которые работали на две стороны, и у вас были связи с ними.

— Они были под правящей кликой и хотели только усиления Башира Жмайеля и фалангистов.

— Кто был этот американец?

— Его звали Чарльз Роберт Рэй. Он был помощником военного атташе США и человеком с очень большим чувством долга. Он был уверен, что мир на Ближнем Востоке отвечает стратегическим интересам Соединенных Штатов.

— Военные оспаривают это.

Эфраим усмехнулся. — Верно. Но это было так. Кто-то в МИД проболтался, и их обоих, Барсимантова и американца, застрелили до того, как они вступили в первый контакт с палестинцами. Мы знаем точно, что это сделали не палестинцы. Он провел пальцами по волосам и по лицу. Он показался мне внезапно постаревшим и более усталым, чем раньше. — Они убили Рэя в январе, а когда Яков попытался сам наладить новый контакт, убили и его. Яков был хорошим человеком, тем не менее, 3 апреля перед своей квартирой его пристрелили как собаку свои собственные коллеги. Его прикончила наша бригада киллеров.

— Но «Кидон» не может убивать израильтян!

— Они не знали, кто их жертва, а потом все списали на то, что это якобы было недоразумение. После убийства Якова они спрятали оружие чехословацкого производства в квартире одного ливанского революционера и обратили на него внимание спецслужб. Они дошли до того, что заявили об ответственности за убийство от имени «Ливанской Вооруженной Революционной Фракции» (LARF), и информировали французскую контрразведку, что LARF является частью просирийской группировки SSNP — «Сирийской Социал-Националистической Партии». Он посмотрел в окно. — Знаешь ли ты, что они набрались наглости представить это убийство провокацией, которую они только и ждали, чтобы начать войну в Ливане? Едва ли когда было большее бесстыдство, чем это.

Более всего меня ошеломило, что все, что я сейчас услышал, меня вовсе не поразило. Я верил ему, но я почти готов был сказать: «Ну и что?»

— О'кей, ты рассказал мне свою маленькую историю. Черт побери, но с чего ты взял, что я из-за этого буду что-то делать для тебя? Я с тем же успехом могу открыть окно и выпрыгнуть. Это сэкономило бы кучу хлопот и огорчений. Я взял сигарету и отклонился назад на кровати.

— Ты все понял не так. Я хотел тебе сказать, что я не смогу использовать кого-то внутри системы, потому что у меня нет зацепки, кому я могу доверять. Генерал мой долголетний приятель и он был близким другом Кути. Он полностью чист в том, что касается меня. Тебя я вытащил прямо из брюха Моссад, потому что ты там еще не завяз, как большинство наших общих друзей, и потому что ты попал в Моссад не с помощью «мохнатой лапы», а в обычном порядке. Ты пришел в Моссад как патриот, а не из желания сделать карьеру.

— Ну, такое желание у меня тоже есть. Я хочу работу, жизнь, удовольствие.

— Если ты хочешь жизни, то оставайся здесь. Ты получишь от жизни больше, чем тебе, наверное, нужно.

— Итак, что дальше? Ты хочешь предложить мне дело?

— Именно так. Твое прикрытие — ты сам. Все, что ты делаешь, ты делаешь под свою полную ответственность, без страховки и спасательного круга. Я буду давать тебе инструкции и помогать, чем смогу, но во всем ты сможешь надеяться только на самого себя.

— И что мне делать?

— Тебе нужно будет вывести Моссад из игры.

Глава 9

В дверь постучали. Эфраим умолк. Я подошел к двери и посмотрел в глазок. Это был генерал. Я открыл дверь, и он влетел вовнутрь, будто за ним горел коридор. Это точно не доставляло ему удовольствие — быть посыльным.

Следующий час мы обедали, говорили мало. Я пытался определить мою роль в схеме, но так и не смог четко распознать цель. Понятно, он сказал, что хочет указать Моссад его место, но что это означает?

Я представил себе, что Эфраим намеревался его вначале разрушить, и для этого я ему и нужен. Но я вовсе не был уверен, что тот новый Моссад, который он хочет возвести на руинах старого, будет лучше. Было ли у него такое же представление о более чистом, честном и лучшем Моссад, как у меня? А если нет, то зачем мне с ним связываться? Я теперь был сам себе господин, зачем мне оставаться замешанным в эти дела?

Я решил дослушать Эфраима до конца и потом определиться, что я хочу делать. Я канадский гражданин с настоящим канадским паспортом, и он никак не сможет меня запугать.

Но одновременно меня охватывало чувство того, что ко мне постепенно возвращается вкус к жизни, и это мне нравилось. Я был как бы в состоянии солдат, для которых война слишком быстро закончилась. Потом они бродят по миру, пытаясь продлить их войну. Их притягивает возможность балансировать на краю пропасти. Относился ли я теперь тоже к ним, хотел ли я достичь своих границ, или я вовсе не был таким уж новичком в этой компании?

— Что мы теперь будем делать? — спросил генерал и пошел вымыть руки.

Эфраим встал. — Мы скоро уйдем, а Виктор завтра улетит.

— На самом деле?

— Да, ты полетишь в Нью-Йорк, а потом заедешь в гости к своему отцу в штат Небраска.

— А почему в Нью-Йорк?

— Потому что так мы сможем узнать, есть за тобой «хвост» или нет.

— А разве ты в этом не уверен? Что ты имеешь в виду? — спросил озабоченно генерал.

— Мы никогда ни в чем не уверены, мой дорогой. Но есть определенные возможности, чтобы проверить это.

— Какие же? — спросил генерал. Мне показалось, что ответ мне вряд ли понравится.

— Виктор в Нью-Йорке найдет и посетит бюро ООП. Если в штабе Моссад завоют все сирены и зажгутся все огни, то мы узнаем, что он под колпаком.

— Я думал, вы сами там можете узнавать такие вещи, — сказал генерал с более серьезным выражением лица.

— Мы можем, но мы никогда не уверены. Для нас тоже есть пределы. Если команда, идущая по нашему следу, достаточно велика, мы этого не узнаем. А этим мы не можем рисковать.

— А что, если в бюро ООП кто-то работает на Моссад? — спросил я.

— У нас там нет агента. Но даже если бы он там был, то прошло бы достаточно времени, пока он сообщил бы в посольство, чтобы ты успел уйти достаточно далеко.

— О'кей. Но я все же попытался укрепить мой аргумент. — Но что, если кто-то сразу же побежит и доложит в посольство? Тогда мне конец и раньше, чем я успею покинуть город.

— Ты не скажешь им, кто ты. Войдешь просто и представишься израильтянином, симпатизирующим палестинцам, или что-то вроде этого.

— Но как это поможет нам дальше в наших планах? Генерал сильно затянулся трубкой. Я заметил, что это была не его игра; он хотел увидеть своего друга и оценить его. Несомненно, храбрый человек, но и у него был какой-то страх тьмы.

— В будущем от Виктора потребуют выполнять экстремально опасные, сверхопасные задачи. Он будет делать это в местах, которые намного менее гостеприимны, чем Нью-Йорк. Перед тем как послать его в такие места, я хочу быть полностью уверен. Если есть проблемы с его прикрытием или если кто-то подозревает его, что он «не кошерный», то пусть мы выясним это сейчас, когда он будет в США, где Моссад не так легко действовать. Если они наблюдают за нами, то они захотят узнать, что будет следующим в наших действиях. Мы принесем им это на подносе. Если они идут по нашему следу, то они арестуют нас — тебя и меня, как только он зайдет в бюро ООП. На лбу генерала появились крупные капли пота. Эфраим продолжал: — Если это произойдет, мы, конечно, не будем вступать в контакт с Виктором. А для него это будет сигналом, что он должен исчезнуть, действительно лечь на дно. Но если этого не произойдет, то мы узнаем, что мы «чистые».

— Как он должен исчезнуть? Голос генерала немного дрожал.

— Для него это не будет сложно. В конце концов, его учили лучше всех в мире. По крайней мере, мы так считаем.

Генерал прокашлялся и спросил: — Что они сделают с нами?

— Мы же уже раз прошли через это, — сказал, погрустнев, Эфраим. — Я думаю, ты должен был бы понять.

— Да, да. Но только, чтобы я не... Он запнулся.

— Что «не»? Ты хочешь выйти из игры? Если ты собрался сделать так, то скажи об этом сейчас, пока мы ничего не предприняли. С сегодняшнего дня у нас больше не будет пути отхода. Мы очень быстро приближаемся к точке, откуда уже не будет возврата. Как только Виктор полетит в Нью-Йорк, мы должны будем исполнить наш долг.

— Это очень мило с вашей стороны. Я рассердился. — Если ты ему позволяешь выйти из игры, то меня ты даже ни разу не спросил, хочу ли я садиться в самолет. Как, черт побери, я переживу эту адскую скачку?

— Нет, ты меня не понял. Я говорил о нем. Если он захочет уйти, то сможет, но у нас есть долг. Если он сейчас действительно уйдет, а мы находимся под наблюдением, то его уберут так же, как меня, и как они попытаются расправиться с тобой. Но он еще может всегда выйти из игры, если выяснится, что мы «чистые».

Генерал встал и покачал головой. Я чувствовал, что он начинал понимать мои душевные волнения, что он был озабочен тем, что через несколько секунд дело может стать необратимым. — Я не хочу выходить из игры. Но только то, что сейчас начинается, становится очень реальным для меня. Я никогда раньше не играл в такие игры, и у меня нет об этом ни малейшего представления, на которое я мог бы положиться. Меня пугает не то, ЧТО мы хотим сделать, а то, КАК. Я хочу только знать: Если они возьмут нас, что, как ты думаешь, они с нами сделают?

— Ты можешь быть спокоен, если ты беспокоишься, что предстанешь перед судом. Этого они себе не смогут позволить. Они урегулируют проблему за закрытыми дверями. Возможно, несчастный случай, или они на неопределенное время засунут нас в «психушку». Почти все возможно, но только не открытый судебный процесс.

— Не очень многообещающее будущее, — улыбнулся генерал.

— Ну, это в том случае, если они нас поймают до того, как мы закончим задуманное. Я думаю, мы не перенесем неудачу, это слишком дорого обойдется нашей стране, не говоря уже о нас самих.

Мы помолчали несколько минут. Потом я встал и обратился к Эфраиму:

— Я хочу, чтобы ты еще кое-что сделал, пока я не ввязался в вашу затею.

— Ты ввязался уже, — ответил Эфраим.

— Возможно, но я обещаю тебе, что больше не пошевелю даже пальцем для тебя, если ты не сделаешь кое-что для меня.

— И что же?

— Ты должен, причем именно сейчас, — я показал на телефон, — свести меня с кем-то в твоей клике в Моссад, кого я знаю лично.

— ЧТО?!!

— Ты правильно расслышал. С кем-то, кого я знаю. Я хочу быть уверен, что ты не готовишь мне западню.

— А как же генерал? Я думал, ты доверяешь ему.

— При всем уважении к нему, мы ведь оба знаем, что ты с воскресенья мог десять раз перехитрить этого человека. Я хочу кого-то из Моссад, кого-то, кто знает эти уловки.

— Я же тебе не могу так просто кого-то выдать.

— В таком случае я ухожу.

Эфраим помолчал. — Ты знаешь, что после всего, что ты узнал, я не могу просто позволить тебе уйти.

— Тогда убей меня, но если ты хочешь, чтоб я работал с тобой, то лучше позвони кому-нибудь.

Эфраим несколько секунд пристально рассматривал меня. Потом он подошел к телефону и, получив свободную линию, набрал номер. — Рувен? — спросил он наконец-то и подождал. — Минутку, пожалуйста. Он повернулся ко мне: — Ты знаешь Рувена Хадари?

— Да.

Он изложил человеку на том конце провода, что я хочу удостовериться, что в Моссад есть и другие люди, сотрудничающие с Эфраимом. Рувен, которого я знал и высоко ценил, подтвердил это. Я настоял на том, чтобы он дал мне свой номер телефона. В случае неудачи я позвонил бы ему, и не был бы зависим только от Эфраима. Они согласились и я, положив трубку, на самом деле успокоился. Это не была ловушка, нет, это была законная попытка перевернуть Моссад вверх килем и создать на его месте то, что, как мы надеялись, будет лучше.

Я открыл окно, мне срочно был нужен свежий воздух. После всего: сигарет, трубки, рыбы и картошки «фри» запах в номере был невыносим.

— Еще вопрос, — сказал я. — Сколько всего человек в деле?

— Около десяти. Но только трое знают, что происходит на самом деле. Или я теперь могу сказать, что четыре? Никто за пределами этой комнаты, за исключением Рувена, не знает о тебе, если ты это хотел знать.

Я не ответил. Я сидел у открытого окна и смотрел на серый железобетонный комплекс, который этот отель предлагал как лучший вид из окна.

— Второго апреля ты прилетишь в Нью-Йорк. С этого дня ты сам отвечаешь за себя. Я не буду предлагать тебе определенную гостиницу. Я даже не хочу знать, где ты остановился.

Я кивнул, по-прежнему смотря в окно.

— Ты меня слушаешь? — спросил участливо Эфраим.

Я кивнул.

— Вот номер, по которому ты позвонишь, когда побываешь в бюро ООП. Он передал мне визитную карточку. — Такой же номер есть в Нью-Йорке; это пекарня. Набери тот же номер в Тель-Авиве и я у аппарата.

— А если нет?

— Позвони трижды, каждые четыре часа, но никогда с одного и того же телефона. После первого звонка готовься к уходу, а после последнего ты уже должен быть далеко.

— Что мне делать, если они возьмут тебя?

— Постарайся просто выжить и не попасться в их лапы. Пока я скажу тебе: Ты справишься с этим лучше, чем мы.

— Это слабое утешение. А что будет с моей семьей?

— Если нас схватят, у тебя ее больше не будет. Или, скорее, тебя для них уже не будет. Для них ты станешь как бы мертвец.

— Это произойдет так резко?

— Нет, я буду у телефона. Я не хочу потерять тебя, мой мальчик.

Через несколько минут оба они ушли без особых церемоний. Простым рукопожатием они послали меня в путешествие, в которое я, порой, желал бы никогда в жизни не отправляться.

Глава 10

Среда, 2 апреля 1986 года. Нью-Йорк

Прибыв в Нью-Йорк, я чувствовал себя настоящим трупом, совершенно измученным, а живот мой был полон содержимым маленьких бутылок рома и наполовину полных стаканчиков с «Пепси-колой», которых я немало выпил в самолете.

После бесконечных серых коридоров я внезапно оказался в огромном терминале. Запах горячих сосисок со свежими булками вытеснил вонь бензина и застоявшегося воздуха. У меня потекли слюнки, я автоматически закурил сигарету, чтобы заглушить чувство острого голода. Действительно, утолить голод я смог бы лишь после прохождения первой бюрократической линии обороны США — контроля Службой иммиграции и натурализации и таможенного контроля. Я едва мог открыть глаза, пока медленно продвигался в очереди. Наконец я стоял прямо напротив офицера иммиграционной службы, который выглядел так, будто он охотнее всего послал бы меня снова туда, откуда я приехал.

— Паспорт, пожалуйста, — произнес он механически.

Я положил на стол мой канадский паспорт. потому что в это время, после приземления в Гатвике, снова стал канадцем. Синий документ с канадским гербом придавал мне чувство относительной безопасности.

— Вы по делам или..

— Просто в отпуск, в гости к отцу.

— В Канаду?

— Нет, он живет в Небраске. Он американец.

— Как долго вы останетесь в США?

— Пока не знаю. А что, есть проблемы?

Офицер вернул мне паспорт, поставив в него красный штамп. — Приятного пребывания. Он махнул рукой, пропуская меня.

Таможню я тоже прошел без проблем. Хотя я был слегка выпивши, казалось, я производил на чиновников неплохое впечатление. Кроме того, мне действительно нечего было скрывать, не учитывая, конечно, спрятанных в секретном кармашке чемодана документов.

После короткой поездки на такси я прибыл в маленькую гостиницу недалеко от аэропорта. Я упал на кровать и уснул, не раздеваясь, только, и то с трудом, сняв обувь.

Четверг, 3 апреля 1986 года

Первый луч света, пробившийся сквозь дырку в занавеске, вернул меня в сознание. В этот момент я подумал, что уже неделю не разговаривал с Беллой. Учитывая, как я уехал, и то состояние, в котором я ее оставил, я ощущал себя полным засранцем. Медленно встав с кровати, я старался не слишком резко двигать головой, которая страшно болела. Алкоголь довершал свою месть.

Я взглянул в треснувшее зеркало и заметил, что выгляжу я намного лучше, чем чувствую себя. Радиобудильник на маленьком деревянном прикроватном столике показывал семь часов утра. Я попытался высчитать, который час сейчас в Израиле, но так и не смог сконцентрироваться.

Эфраим говорил мне, что третьего числа после шести я могу позвонить. Я должен был обязательно это сделать.

Я зажег сигарету, сел на край кровати и обхватил голову руками. Я положил сигарету в стеклянную пепельницу и заметил, как часто кто-то из прежних постояльцев «промахивался» мимо нее — на полу повсюду были следы пепла и искр. Кто-то даже повтыкал окурки в тонкий, затоптанный ковер. Как я мог попасть в такую дыру? Когда я сказал водителю такси, что ищу недорогой отель, мне, наверное, стоило бы выразить свое желание поточнее. С другой стороны, гостиница была хороша тем, что вряд ли кто будет искать меня здесь, если, конечно, они гонятся за мной.

Я заказал международный разговор; если они подслушивают, то в разговоре это было бы тем, что они хотели б услышать. Эфраим хотел, чтобы я подтвердил то, что они ждут. «У них должно быть подтверждение того, что ты в Нью-Йорке, если мы хотим что-то выяснить». Когда он это говорил, мне казалось это разумным, но сейчас я не улавливал логики. Я мог только механически набрать номер.

Ее голос был для меня как свежий бриз, разогнавший темные тучи боли в голове. Я всегда только хотел слышать ее голос. Для меня не было так важно, что именно она говорит. Я мог слышать, что она устала, беспокоилась из-за того, что я не звонил. Она жаловалась очень недолго и когда заметила, что не получит полного объяснения, спросила: — Что же ты теперь будешь делать?

— Я побуду денек в Нью-Йорке, а потом поеду к папе.

— Что ты там собираешься делать?

— Пока не знаю. Возможно, найду работу или еще что-то. Не беспокойся, все еще будет хорошо.

— Они вчера приходили с повесткой о твоем призыве как резервиста.

— Кто ?

— Морской офицер передал мне ее лично.

— Правда? Я никогда не слышал, что они так делают.

— Я сказала им, что ты уехал за границу. Сначала они не поверили.

— Что они говорили?

— Они спросили, как ты мог уехать, не получив отсрочки от призыва?

— Но у меня есть отсрочка. Проклятые бюрократы, правая рука не знает, что делает левая.

— Ты уже звонил своему отцу?

— Нет, я сейчас позвоню.

— Надеюсь, он дома. Возможно, он не уехал в город или куда-то еще. Что тогда ты будешь делать?

Я чувствовал, что она говорила бы и дальше, как и я.

— Не беспокойся, все будет хорошо, — солгал я. Сейчас ничего не указывало на хороший конец.

Внезапно я захотел прервать разговор. Я боялся, что я скажу что-то, что еще больше осложнит ей жизнь. На это я сейчас пойти не мог. Я пообещал ей позвонить на следующий день.

После горячего душа и завтрака я был готов к действию. Я позвонил в приемную гостиницы и сказал, что оставлю за собой комнату еще на несколько дней, и заказал такси.

Менее чем через полчаса я был у небоскреба ООН. Оттуда пешком я дошел до бюро Организации Освобождения Палестины. Я знал, что туда можно большую часть пути проехать на метро, а на остаток дороги взять такси, но так я с большой вероятностью оторвался бы от своих возможных преследователей. И тогда мы поверили бы, что я чист, потому что в штаб Моссад не поступило бы сведений о моем визите в офис ООП. Но это ошибочное чувство безопасности могло бы в будущем доставить нам большие неприятности.

Встало солнце, и день обещал быть прекрасным, конечно, для условий Нью-Йорка. Воздух еще был прохладен и приятно освежал город.

Я знал, что от меня ждут, и не хотел совершать ошибки. Было то, что я обязан сделать, и я хотел справиться с этим как можно быстрее. Я нашел бюро ООП и зашел в маленькое кафе на противоположной стороне улицы. Мне нужно было немного переждать. Если преследователи немного отстали, то они должны были бы выиграть время, чтобы нагнать меня и найти позицию для наблюдения за происходящим.

После второй чашки кофе и очень вкусного круассона я медленно перешел улицу. Я нервничал. Я еще раньше имел дело с палестинцами, но всегда выступая с позиции силы, со всей мощью армии или Моссад за спиной. Сегодня все было по-другому. И люди из ООП, с которыми я встречаюсь, вовсе не подчинены моей власти или моей воле. Я был вооружен только доверием к самому себе и надеждой, что все будет хорошо.

В приемной были разложены брошюры и проспекты; светло-голубые и светло-серые тона придавали всему помещению ноту хорошего вкуса. Приемная была пуста, только через несколько минут пришел большой, хорошо одетый мужчина. Его очки в золотой оправе чуть-чуть съехали с носа, так что он рассматривал меня немного поверх очков. Он был ростом около 1,80 м и крепкого телосложения. Его черный костюм был сшит как на заказ, от него пахло дорогим одеколоном. Я в своих джинсах и кожаной куртке почувствовал себя немного не в своей тарелке.

— Чем я могу Вам помочь, сэр? У него был низкий, дружелюбный голос без всякого акцента.

— Я хотел бы поговорить с ответственным лицом, если можно.

— Это я. Меня зовут Ясин. Что я мог бы сделать для Вас?

— Хорошо. Можем ли мы здесь говорить открыто?

— Это зависит от того, что Вы хотите сказать. Я уверен, что наш разговор здесь слушают больше людей, чем присутствуют, — сказал он улыбаясь.

Я вынул из кармана израильский паспорт и передал ему. — Я спрашиваю себя, захотите ли Вы выпить кофе со мной, — сказал я. — Здесь напротив есть кафе.

Он, казалось, немного удивился, перелистывая паспорт, потом с улыбкой вернул мне его. — Действительно, — сказал он, я как раз хотел уходить. Здесь немного вниз по улице есть одно милое местечко. Хотите пойти со мной?

— С удовольствием, — улыбнулся я, в самом лучшем настроении. Я установил контакт, и если Моссад следит за мной, то меня увидят вместе с человеком, который им точно известен. Так мы гарантированно узнаем, что произойдет.

— Я только быстро прихвачу пальто, — сказал мужчина и исчез в конце коридора. Я посмотрел через окно на улицу. Хотя людей на ней было немного, я нигде не находил признаков слежки. У меня не было сомнений, что американцы — ФБР и, возможно, еще и городская полиция, наблюдают за этим местом, чтобы контролировать любые исходящие оттуда подрывные действия и в то же время, чтобы защитить само бюро от терактов и нападений.

Меня только беспокоило, что они сфотографируют меня с палестинцем и передадут фотографии Моссад. Тогда я на самом деле влип бы в дерьмо. Хотя Эфраим и объяснил мне, что этот аспект операции застрахован, я знал, что на это никакой абсолютной гарантии быть не может.

С этого момента возврат для меня был невозможен, и я был рад, что перешел этот рубеж. Сейчас для меня снова начиналась жизнь.

По пути в маленький ресторан, который находился через квартал от бюро, мы молчали. Само помещение освещалось слабо и подходило для съемок фильмов с Богартом. Я заказал кофе, он тоже. У меня было впечатление, что он также хотел бы побыстрее разобраться с этой встречей.

— О чем же Вы хотели сказать?

— Как Вы знаете, я израильтянин.

— Он кивнул. — Что же Вы хотите?

— Я хочу только предупредить Вас. Он немного приподнял брови, из-за чего его взгляд стал строже.

— Ничего личного или особо срочного, просто общее предупреждение.

— О чем?

Эфраим мне четко разъяснил, что я не должен вдаваться в детали, а только передать самую общую информацию и один-два примера, чтобы они сообразили, что я не сумасшедший, «поехавший» на этом.

— Это важно, чтобы Вы сообщили своим руководителям, что все, что они говорят, по любому их телефону, прослушивается. Я приведу Вам пример. Когда Ваши люди перед войной в Ливане разговаривали с Фелицией Лангер{21}, а именно до самого вторжения, — это все было зафиксировано. Также прослушивались телефонные переговоры Арафата и короля Саудовской Аравии во время блокады Бейрута, и разговоры Арафата из ливанского Триполи с Дамаском во время сирийской осады Триполи. И сегодня — все разговоры, которые ведутся с кем бы то ни было из Туниса.

— Это мы знаем. Неужели Вы думаете, что мы идиоты? Кто Вы вообще такой?

— Я могу только сказать, что не каждый, кто против Вас — Ваш враг. Есть люди, которые думают, что мы, даже находясь по разные стороны баррикад, должны жить в мире вместе или, по крайней мере, рядом друг с другом.

— Посмотрите, как много у нас врагов, и разные ведомства этой страны используют любой повод, чтобы вышвырнуть нас и опорочить наше дело. По этой причине я вынужден закончить эту беседу с Вами.

— Я понимаю. Но вы должны знать одно: только в Тунисе Арафат находится в безопасности.

— Вы смешные люди, — улыбнулся он. Вы знаете о нас больше, чем мы сами, вы знаете нашу историю, обычаи, наши привычки. Вы можете определить любое дерево в палестинском лесу, но всего леса вы не видит. Вы не можете понять нас как народ, вы вообще ничего в нас не понимаете.

Несколько секунд царила тишина. Палестинец посмотрел мне прямо в глаза, как будто хотел распутать головоломку или найти выход из темного лабиринта. — Я только могу сказать Вам, что на нашей стороне баррикад есть много людей, которые думают точно также. Мы хотим жить в мире как свободный народ. Есть и такие, кто думает, что это достижимо только через труп Вашего народа. Большинство нас так не считает, но мы всегда должны держаться вместе, чтобы не быть уничтоженными вами. Мы требуем уважения и место, которое мы могли бы назвать Родиной. Позвольте и мне предупредить Вас. В этом нет ничего личного, но это срочно, поверьте мне. Придет время, и оно уже не за горами, когда улица будет диктовать нам, что делать, когда экстремисты займут наше место. И тогда вы сможете разговаривать только с вашей Стеной Плача. Кто бы Вас ни послал, скажите ему, что именно сейчас стоит воспользоваться случаем.

Он встал и протянул мне через стол руку, хотя его лицо все еще оставалось непроницаемым. Я встал, пожал ему руку и заметил, как на его лице появилась легкая улыбка. Он кивнул. — Скажите им, — продолжил он, — что если они хотят узнать, какие мы на самом деле, им нужно просто взглянуть в зеркало. После этого он повернулся и вышел.

Дальше