У руля государства

Перед концом июля 1944 года стало ясно, что усилия, направленные на стабилизацию обстановки, были удачными. Соглашение с Риббентропом выполнило свою задачу. Сейчас надо было подготовить выход Финляндии из войны, но до этого должна была состояться смена главы государства. 28 июля президент Рюти в сопровождении министров Вальдена и Таннера прибыл в Ставку для того, чтобы сообщить мне о своем решении уйти в отставку. Как президент, так и оба министра настойчиво просили меня согласиться стать главой государства. На этот раз я посчитал своим долгом испить эту чашу.

Сначала разговор шел о новом введении поста регента или альтернативно о том, чтобы я получил полномочия президента пожизненно. Я, однако, не хотел для себя никаких исключений. Заявил, что если я приму на себя управление государством, то даю гарантию в том, что, выведя страну из войны, отойду в сторону. После того как министр Таннер спросил, на какой срок я мог бы принять на себя этот пост, я ответил, что если мне будет оказано такое огромное доверие, что я буду избран на пост главы государства, то можно поверить, что у меня хватит мужества покинуть его, когда моя задача будет выполнена. Поскольку я болен и весьма изнурен многолетним бременем работы и ответственности, я против своего желания обещал возложить на себя новую тяжелую задачу. Однако дать окончательное согласие смогу только после того, как члены правительства и другие политики, занимающие высокое положение, обратятся ко мне с такой просьбой.

События следовали быстро одно за другим. 1 августа президент Рюти отказался от своего поста, и в парламент срочно был передан проект закона, согласно которому меня должны были избрать президентом республики. После рассмотрения в нескольких положенных чтениях закон был единогласно принят [477] на коротком торжественном заседании 4 августа, после чего действующий президент — премьер-министр — утвердил его и он вступил в силу. В тот же день я дал в парламенте торжественную клятву, что, действуя на посту президента, буду уважать Конституцию Финляндии и законы, а также все силы отдам на благо прогресса финского народа.

Первым делом мне нужно было сформировать новое правительство. Пост премьер-министра доверили вице-судье Антти Хакцеллю, бывшему министру иностранных дел и послу Финляндии в Москве, который в последнее время выполнял ответственные задачи в качестве депутата парламента. Министром иностранных дел после доктора Рамзая стал министр Энкелль, а министром обороны остался генерал Вальден. Новое правительство, важнейшей задачей которого было гарантировать стране мир, было назначено 8 августа.

Сейчас я был вынужден исполнять две требующие огромной ответственности должности — главы государства и главнокомандующего. Задачи второй я обязан был решать через Ставку, которую нельзя было перевести из Миккели, пока продолжалась война. И мне пять месяцев пришлось делить себя между Хельсинки и Миккели.

17 августа я принял генерал-фельдмаршала Кейтеля, прибывшего самолетом в Миккели, чтобы поздравить меня от имени рейхсканцлера Гитлера со вступлением на пост главы государства. Действительная цель Гитлера, конечно, состояла в том, чтобы еще раз попытаться воспрепятствовать нам пойти своей дорогой.

Во время продолжительной беседы, на которой присутствовал начальник генерального штаба, я разъяснил значение политических событий последних недель. Генерал-фельдмаршал пожелал узнать, что означает на практике объединение гражданской и военной власти в одних руках и я, не скрывая ничего, сказал, что это сделано для того, чтобы предоставить народу Финляндии возможность поступать так, как требуют его интересы. Президент Рюти, как высший руководитель нашей внешней политики, не мог сохранить свободы действий в сложившихся обстоятельствах. Поэтому он и ушел в отставку, а я пришел ему на смену. Еще я добавил, что хотел бы воспользоваться данной возможностью для разъяснения и доведения этих обстоятельств до сведения рейхсканцлера. Мои разъяснения явно произвели сильное впечатление на гостя, хотя он все [478] время вел себя так, как будто ничего неприятного не произошло. Генерал-фельдмаршал до самого момента посадки в самолет был внимателен и любезен. Проходя, он высказал сожаление, что те «честные товарищеские предупреждения», которые он высказал в апреле в Берхтесгадене генералу Хейнрихсу, «казалось, произвели на того плохое впечатление, несмотря на их доброе значение». Об общей ситуации он высказался оптимистически, как и требовала должность.

Генерал Эрфурт, сопровождавший Кейтеля до Хельсинки, где самолет сделал промежуточную посадку, рассказал мне, что Кейтель в самолете неоднократно возвращался к нашей беседе; заметно нервничая, он говорил, что вряд ли мог услышать от меня нечто иное, кроме того, что я в качестве главы государства стремлюсь делать все для вывода Финляндии из войны.

Первейшей моей задачей было добиться, чтобы правительство уяснило для себя, что значит поддержка, которую правительство Швеции обещало нам в случае, если будут разорваны наши отношения с Германией. В результате переговоров Швеция обязалась обеспечить нас зерном и некоторыми прочими продуктами питания на полгода.

Теперь наступило время снова вступить в контакты с Москвой, прерванные в апреле. 25 августа наши представители поинтересовались у посла СССР в Стокгольме, какие существуют предпосылки для начала переговоров о мире. В ответе госпожи Коллонтай говорилось, что советское правительство готово к мирным переговорам, если Финляндия выполнит два предварительных условия: немедленный разрыв отношений с Германией и вывод немецких войск из страны в течение двух недель, во всяком случае, до 15 сентября. Если немцы не пойдут на это, то следует интернировать их войска. Эти условия, говорилось в ответе, выдвигаются и от имени Великобритании, они также одобрены правительством США.

Правительство, желавшее вновь приступить к переговорам, к своему удовлетворению констатировало, что военные и политические усилия минувшего лета привели к отказу русских от требования безоговорочной капитуляции и что установлен срок, хотя и короткий, для предоставления немцам добровольно покинуть страну. Предложение правительства о начале переговоров на этих условиях было одобрено парламентом на закрытом заседании 2 сентября. [479]

Послу Германии в Хельсинки в этот же день была вручена нота, которой дипломатические отношения разрывали и предлагали вывести немецкие войска из Финляндии в течение двух недель. Через генерала Эрфурта я послал германскому фюреру и главнокомандующему Адольфу Гитлеру письмо следующего содержания:

«В момент предстоящих трудных решений я испытываю необходимость сообщить Вам, что пришел к убеждению, что спасение моего народа обязывает меня найти способ быстрого выхода из войны.

Неблагоприятное развитие общей военной ситуации все сильнее ограничивает возможности Германии в грядущие моменты еще больших бедствий оказать нам в достаточных размерах и в нужное время помощь, в которой мы неизбежно нуждаемся и которую Германия, по моему мнению, искренне хотела бы предоставить нам. Даже переброска в Финляндию одной-единственной немецкой дивизии займет столько времени, что в течение его наше сопротивление может быть сломлено под нажимом превосходящих сил противника. К тому же, как я понимаю, обстановка не позволяет специально держать в Финляндии достаточное количество немецких дивизий, готовых к действиям. Опыт прошедшего лета подтверждает это предположение.

С оценкой военной обстановки, изложенной здесь, соглашается все больше и больше избранников народа Финляндии. Хотя лично я был бы склонен придерживаться иного мнения, тем не менее конституция не оставляет мне возможности не принимать во внимание эту явную и постоянно растущую волю большинства народа. Когда господин генерал-фельдмаршал Кейтель по вашему поручению нанес мне недавно визит, он подчеркивал, что народ Великой Германии, несомненно, сможет, если того потребует судьба, вести войну еще десяток лет. Я ответил, что хотя, как надеюсь, это и соответствует действительности для девяностомиллионного народа, все же мы, финны, полностью осознаем, что даже физически не способны выдержать эту войну дальше. Генеральное наступление русских в июне лишило меня всех резервов. Мы не можем больше позволить себе такого кровопролития, не подвергая постоянно опасности дальнейшее существование всего небольшого народа Финляндии.

Я хотел бы особо подчеркнуть, что даже если судьба и не подарит успеха вашему оружию, Германия все равно выживет. [480]

Этого нельзя утверждать, говоря о Финляндии. Если наш всего лишь четырехмиллионный народ будет побежден силой оружия, можно не сомневаться, что его изгонят из страны или доведут до вымирания. Я не могу поставить мой народ перед такой угрозой.

Хотя едва ли я могу надеяться, что Вы посчитаете правильным или одобрите эти мои соображения и мотивировки, все же я решил послать Вам эти строчки до окончательного решения.

Вероятно, вскоре наши дороги разойдутся. Но память о немецких братьях по оружию в нашей стране будет жить. Ведь в Финляндии немцы были не представителями чужеземного ига, а помощниками и братьями по оружию. Но и в таком виде положение чужеземцев трудное и требует многого. Могу засвидетельствовать, что за все последние годы не случилось ничего, что дало бы нам повод смотреть на немецкие войска как на чуждых пришельцев и угнетателей. Уверен, что отношение немецкой армии, находящейся в Северной Финляндии, к населению и официальным органам страны, пожалуй, войдет в нашу историю как исключительный пример корректности и сердечности отношений, сложившихся в такой обстановке.

Считаю своим долгом вывести мой народ из войны. По своей воле я никогда не мог бы и не хотел бы повернуть оружие, которое было нам передано в таком обилии, против немцев. Надеюсь, что Вы, хотя и не одобрите этого моего послания, все же попытаетесь, как и я и все финны, прийти к окончательному уяснению существовавших до сих пор между нами отношений, всеми способами избегая их ненужного обострения».

Поскольку парламент одобрил предложение правительства о начале мирных переговоров, в Хельсинки и в Ставке надо было принимать срочные меры, ибо немцы должны уйти из страны в течение каких-то двух недель.

Генерал Дитл, молодцеватый и храбрый командующий немецкими войсками, несколько месяцев тому назад погиб в Германии во время авиационной катастрофы. Его преемник генерал-полковник Рендулич представлял собой совершенно иной тип человека. Вежливый и внимательный, но, видимо, более суровый и трудно идущий на сближение. Перед самым вручением ноты послу Германии генерал-полковник Рендулич нанес мне визит в Хельсинки. Он сказал, что не может не выразить [481] мне большой озабоченности по поводу того оборота, который принимают события. За короткое время пребывания на командной должности в Лапландии он успел убедиться, что финны хорошие воины, но тут же заметил, что никто не может отрицать факта, что и немцы являются бесстрашными бойцами, а при необходимости даже наглыми в военных действиях. При столкновении финнов и немцев война станет жестокой и кровавой.

Несмотря на этот угрожающий намек, мы расстались по традиции любезно. То, что немцы уже догадываются, в какую сторону идет развитие событий, ясно было уже из того, что, по сведениям нашей разведки, они приступили к широкому строительству промежуточных рубежей для ведения сдерживающих оборонительных боев.

Лично я не боялся, что предстоящий разрыв отношений с Германией вызовет кризис в оборонительных силах, а тем более среди гражданского населения. Народ Финляндии за последнее время научился думать реалистически. На своем опыте он смог убедиться, что и наша страна была пешкой в политической игре великих государств и что ни одно великое государство не побрезговало использовать малую страну в своих интересах. Лучшим свидетельством этого являются колебания в позиции Германии. Сначала немцы, будучи союзниками русских, принесли нас в жертву на алтарь своего русского союзника, потом, преследуя собственные интересы, поддерживали нас в период между войнами в 1940–1941 годах. Обстоятельства привели к тому, что эта поддержка превратилась в братство по оружию. Хотя мы и в этом качестве отказывались от ведения операции, которые были не в интересах Финляндии, и боролись только во имя своих собственных целей, все же отношения между обеими армиями оставались корректными. Кроме того, общая борьба против Советского Союза уменьшила то горькое чувство, которое было вызвано позицией Германии перед Зимней войной и во время ее. Шаг, который мы были вынуждены предпринять сейчас, был мучительным. Но выбора у нас не было!

Если учесть, что 20-я горная армия состояла из девяти дивизий (плюс специальные войска) и в целом в ней насчитывалось около 200000 человек, а также то, что на территории ее дислокации были сосредоточены огромные склады, становится ясно, что вывод ее в столь короткий срок был невозможен [482] уже чисто по техническим причинам. Самая южная группа из трех дивизий, находившаяся в полосе Ухта-Кестеньга, была в 200 километрах от ближайшей железнодорожной станции, а расстояние по железной дороге до портов Ботнического залива составляло 400 километров. Наземные пути в Норвегию были относительно хорошими, но от Рованиеми через Ивало, от Торнио через Ивало и от Торнио через Муонио до норвежской границы надо было проехать 400 километров, а осенние дожди вскоре превратили дороги в месиво. Не был я уверен и в том, что генерал-полковник Рендулич и его начальство пожелают облегчить наше положение и отвести войска в установленный срок.

Уже 3 сентября я отдал приказы о переброске шестой дивизии с Карельского перешейка в Каяни и о передислокации 15-й бригады в район южнее Оулу. Обстановка была сложной и неприятной. Еще не было заключено даже перемирие, не говоря уже о мире, а нам уже пришлось ослаблять нашу группировку на фронте против Советского Союза и отправлять войска на север.

Перед тем как наши отношения с немцами были разорваны окончательно, я хотел попытаться ускорить уход германских войск, по возможности без военных столкновений с ними. Поэтому утром 5 сентября я пригласил к себе генерала Эрфурта, в способность критического мышления которого я привык верить, и попросил его воздействовать на генерал-полковника Рендулича, чтобы он ускорил отступление. Я заверил его, что мы со своей стороны сделаем все возможное для облегчения перевозок немцев. Генерал сообщил мне, что незадолго до нашего разговора он связался с генерал-полковником Рендуличем, и тот уже начал отвод войск. Это было радостное известие. Если немцы пожелают быстро покинуть нашу страну и пожертвовать частью своих запасов, у нас появится возможность избежать печальных событий новой войны. Но такого счастливого случая нам не выпало.

К моей радости, и в этом случае генерал Эрфурт полностью понял наше трудное положение. Его симпатия к нашей стране до конца осталась неизменной. Я и раньше считал, что назначение такого получившего высшее гуманитарное образование и по характеру самостоятельного генерала представителем немецкого командования ко мне в Ставку, являлось счастливым решением. Когда на одной из стадий был поднят вопрос о его [483] замене другим, который, как мы полагали, мог бы более жестко проводить линию своего работодателя, я дал понять германской Ставке, сколь высоко оценил бы решение оставить генерала Эрфурта на посту офицера связи между нами. Теперь, когда дороги наши расходились, я выразил ему свою искреннюю благодарность за ту широту взглядов и тактичность, которую он проявлял в своей нелегкой работе.

Руководителем делегации, которая должна была вести переговоры о мире, назначили премьер-министра Хакцелля. Остальными членами делегации стали генералы Вальден, Хейнрихс, а также О.Энкелль. Я сказал о мире, но на самом деле мы не знали, будут ли переговоры касаться вопроса о мире или перемирии, или разговор пойдет о том и другом. Для того чтобы переговоры происходили в благоприятных условиях и дальнейшее кровопролитие было прекращено, я через Стокгольм предложил генералиссимусу Сталину приостановить военные действия в предложенные им день и час.

В ночь на 4 сентября, которую я проводил у себя на квартире неподалеку от Миккели, министр иностранных дел, позвонив по телефону начальнику генерального штаба, сообщил, что Сталин принял мое предложение. Если подтвержденный ответ доставят в посольство СССР в Стокгольме до двух часов этой ночи, то русские прекратят огонь в 7.00 на следующее утро. Прежде чем генерал Хейнрихс разбудил меня, он постарался убедиться, что приказ о прекращении огня можно довести до всех частей до установленного срока. Около часа ночи связались с министром иностранных дел и поручили ему сообщить о моем согласии с предложением. Спустя несколько минут он передал это сообщение далее, следовательно, мой ответ должен был поступить в посольство СССР в Стокгольме заблаговременно.

Приказ о прекращении огня на суше, на море и в воздухе передали в части в 7.00 4 сентября. После того как часы пробили семь утра, нам стали поступать донесения, из которых явствовало, что русские продолжают боевые действия, как будто ничего не произошло. В течение дня они предпринимали многочисленные попытки углубиться в наши позиции, и даже атаки с предшествующей артподготовкой. Некоторые командиры, послав делегатов, установили контакт с русскими, которые сообщили, что им ничего не известно о прекращении боевых действий. В этой неприятной обстановке нам пришлось [484] дать новое распоряжение, согласно которому вся боевая деятельность запрещалась, за исключением случаев, когда войска противника попытались бы проникнуть на наши позиции, которые нам, пока обстановка не прояснится, следовало рассматривать в качестве демаркационной линии.

Так прошел день и следующая ночь. Сразу после 7.00 следующего утра поступило первое донесение о том, что противник прекратил огонь.

Обстановка на севере была неопределенной. Она вызывала серьезное беспокойство. 7 сентября был отдан приказ об эвакуации Лапландской ляни, откуда необходимо было перевести население либо в районы южнее реки Оулуйоки, либо же в Швецию. Благодаря помощи шведских официальных органов и прекрасной организации, мучительное перемещение населения через государственную границу прошло лучше и быстрее, чем мы позволяли себе надеяться. Снова дети, женщины и старики вынуждены были покинуть свои дома, и снова впереди была война и гонения.

В ночь на 15 сентября, когда мой поезд стоял на станции Коувола, из Ставки позвонили по телефону. Немцы потребовали сдачи гарнизона на острове Готланд, и, когда требование было отвергнуто, они пошли на остров в наступление. Командир береговой обороны генерал-лейтенант Валве приказал гарнизону перейти к обороне. После жестокого боя, в котором 700 немцев было взято в плен, подполковник Миеттинен вынудил наступающих отойти. Дело кончилось тем, что после того, как защитники острова умело отразили наступление немцев, русские их интернировали.

С одной стороны, я поблагодарил генерал-лейтенанта Валве за его решительное вмешательство в дело, а с другой — мог лишь констатировать тот факт, что немцы своей безумной попыткой облегчили наше положение именно в тот момент, когда Финляндия была вынуждена выгнать их из страны с помощью вооруженных сил.

Посол СССР в Стокгольме дала понять, что нашей делегации следует как можно скорее выехать в Москву. Прибыв в Москву 7 сентября, делегация все же была вынуждена ожидать целую неделю приглашения в Кремль. Вечером 14 сентября, за день до первого совещания, премьер-министра Хакцелля разбил инсульт, что вызвало его отзыв, а затем, по прошествии нескольких месяцев, — привело к концу его деятельную [485] жизнь. На переговоры, следовательно, пошли генералы Вальден, Хейнрихс, а также О.Энкелль. Руководителем делегации после премьер-министра Ханцелля был назначен министр иностранных дел Карл Энкелль, который тут же отправился в Москву.

Из донесений, полученных в те дни, постепенно стали ясны условия перемирия русских. Большинство из них мы знали и ранее. Новым было то, что русские вместо Ханко потребовали аренды на 50 лет основной части области Киркконумми, расположенной в непосредственной близости от столицы, с входящим в эту зону мысом Порккала, а также частей трех соседних областей, так называемой территории Порккала-Удд. Кроме того, мы были обязаны передать весь район Петсамо, что означало лишение Финляндии единственного порта на Северном Ледовитом океане. Размер репараций с 600 миллионов был снижен до 300 миллионов долларов США, и нас обязывали выплачивать их поставками товаров в течение шести лет. Армию необходимо было отодвинуть на границу 1940 года (это следовало сделать за пять суток) и перевести ее на мирное положение в течение двух с половиной месяцев со дня подписания соглашения о перемирии. Это означало также, что в ходе демобилизации нам следует изгнать из страны или интернировать немецкие войска. Далее, для облегчения достижения полной победы над Германией, мы должны были предоставить Советскому Союзу право использовать порты и аэродромы Южной Финляндии, а также наш торговый флот вплоть до окончания мировой войны.

За выполнением всех этих пунктов должна была наблюдать союзническая (русская) контрольная комиссия. Соглашение о перемирии вступало в силу в момент его подписания. Это означало, что его нельзя было ратифицировать в соответствии с существующим порядком и что одобрение его парламентом должно было произойти авансом.

Правительство собралось на заседание 18 сентября с целью определить свое отношение к условиям перемирия. Тем же вечером я беседовал с бывшим министром иностранных дел Рамзаем, который сказал, что условия ужасны, но если мы не примем их, то последствия могут оказаться роковыми. Однако уже в ранние часы следующего утра мы получили из Москвы сообщение, что советское правительство требует подписания соглашения до 12 часов следующего дня.

Поэтому я созвал правительство в 5.00 19 сентября. В резиденцию правительства были также приглашены генерал-лейтенант Айро и полковник Паасонен, выделенные в качестве технических экспертов в помощь правительству. Я информировал правительство об ультиматуме русской стороны, а затем предоставил слово генерал-лейтенанту Айро. Из его доклада стало ясно, что Финляндия при благоприятных условиях может продержаться всего лишь три месяца. Полковник Паасонен, в свою очередь, заметил, что наступление русских, как на Карельском перешейке, так и в полосе севернее Ладоги, уже миновало кульминацию и что оборону, прежде всего северо-восточнее Выборга, облегчают необычайно выгодные условия местности. То обстоятельство, что большая часть соединений, принимавших участие в наступлении, переброшена на фронт в Прибалтике, указывает на то, что наступления, во всяком случае, крупного, ожидать не приходится. Однако противнику потребуется не больше двух недель для сосредоточения новой превосходящей в силах группировки на Карельском перешейке. Кроме того, стратегическое положение нашей страны значительно ухудшится, если русские овладеют южным берегом Финского залива.

После выступлений военных экспертов я предоставил слово исполняющему обязанности премьер-министра фон Борну, который временно замещал на этом посту уехавшего в Москву Энкелля. Барон фон Борн не стал выступать против принятия условий перемирия, однако выразил в своем полном пессимизма заявлении огромную скорбь и обеспокоенность присутствующих по поводу судьбы, которая сейчас ожидает народ Финляндии. В моем присутствии правительство, испытывая тяжелые чувства, решило внести в парламент проект решения об утверждении условий и предоставлении полномочий для подписания перемирия. Парламент, созванный на заседание в то же утро в 7.00, без долгих разговоров утвердил проект решения.

Когда делегация вернулась в Финляндию, я узнал, что информация о решении парламента не успела поступить вовремя, поскольку соглашение подписывали между 11 и 12 часами дня. Правда, посол Швеции Сёдерблум через Стокгольм сообщил, что он слышал об утверждении условий перемирия, как правительством, так и парламентом, но официального подтверждения этому не поступило. В эти тяжелые дни наша [487] полномочная, делегация встретила в Москве со стороны посольства Швеции необыкновенную доброжелательность и готовность оказать помощь.

Выборгская ляни опять оказалась в составе России, и народ Карелии вместе со скотом и всем движимым имуществом вновь отправился в путь на Запад. Благодаря теплой погоде и существовавшей у нас возможности пароходных перевозок по озерам, эвакуацию на этот раз смогли организовать лучше, чем в ноябре 1940 года. На дорогах тех времен, не расчищенных от снежных заносов, можно было видеть скорбь и печаль, несчастье и беспорядок: завязшие в сугробах сельскохозяйственные машины и рогатый скот, который едва мог двигаться. И все же шествие изгнанных из своих домов жителей Карелии сейчас, если можно так выразиться, производило еще более горестное впечатление, чем в прошлый раз.

Район Порккала-Удд, старую окультуренную территорию, где хозяйства процветали, а воды изобиловали рыбой, сейчас необходимо было освободить в течение суток до прихода гарнизона русских. Помимо того, что здешние жители потеряли свои дома и унаследованные от предков хозяйства, передача этой территории порождала большие трудности в снабжении столицы продуктами питания: перерезала прямые шоссейные и железные дороги, идущие в юго-западные районы Финляндии, оказались перерезанными. Тот факт, что с этого момента столица была доступна для прямого обстрела русской полевой артиллерией, представлял собой серьезнейшую угрозу.

Второй раз за четыре года наши войска отступали на линию границы, установленную противником. И сейчас армия была вконец измотана в борьбе против превосходящего противника, но, как и в 1940 году отходила в боевом порядке, не разгромленная и сохранившая свою духовную твердость. Она не была разбита и могла бы при необходимости продолжать борьбу. Свидетельством этого являлись последние успешные бои под Иломантси. Однако общая ситуация требовала, чтобы боевые действия были прекращены и народ получил мир. С гордо поднятой головой финский солдат мог отправляться домой, хорошо выполнив свою задачу.

Свобода и на этот раз досталась нам дорогой ценой. Свидетельством этого служат 55000 белых деревянных крестов на наших погостах. [488]

Правительство Хакцелля сразу, после выполнения своей задачи и заключения мира, ушло в отставку. Нелегко было подыскать подходящую кандидатуру, которая согласилась бы осуществлять руководство новым кабинетом министром, задача которого, несомненно, была более трудной по сравнению с любым из предыдущих правительств. Напрасно я обращался то к одному, то к другому парламентариям. Наконец это тяжелое бремя согласился взять на себя президент верховного административного суда У.Кастрен.

Сейчас нужно было засучив рукава приступать к работе по восстановлению страны, возвращению торговых отношений и вообще к запуску производственного механизма, и все это нужно было проделать наряду с вооруженной борьбой против нового противника, причем своего решения ждали и социальные проблемы, и, прежде всего поиск жилья для перемещенных лиц. Трудности, казалось, были непреодолимыми, если их рассматривать на фоне огромных экономических обязательств, предъявляемых репарационными требованиями.

Правительство Кастрена работало недолго, поскольку противоречия среди социал-демократов привели к сужению базы, на которую правительство опиралось. Уже 17 ноября оно посчитало необходимым уйти в отставку. За неполных два месяца кабинет министров под руководством Кастрена проделал значительную работу, на которую наложила печать принципиальная позиция премьер-министра в неравной борьбе за соблюдение интересов страны.

24 сентября русские захватили Таллинн, а спустя несколько дней в их руках оказалась почти вся Эстония. В связи с этим Германия не смогла предпринять против нас тех же мероприятий, к каким она прибегла годом раньше в Румынии и Венгрии, но все же военные действия против немцев приносили нам огромные трудности. 15 сентября, еще до подписания соглашения о перемирии, истек исключительно короткий срок, который нам дали.

В разговоре с Рюти 2 февраля я положительно ответил на вопрос президента, считаю ли я, что офицерский корпус в любых условиях будет подчиняться приказам. Так и произошло. После смены фронта не было замечено каких-то фактов неподчинения приказам, хотя, многие офицеры, в особенности младшие, сражавшиеся бок о бок с немцами против общего врага, несомненно, оказались в эмоционально щекотливом положении. [489] Если же принять во внимание известное недоверие к русским, которое господствовало не только в офицерском корпусе — можно сказать, что его испытывало огромное большинство народа, — едва ли стоит удивляться тому, что многие боялись возникновения внутренних конфликтов в результате военных действий на севере страны. Тем не менее, бесцеремонное ведение немцами боевых действий, завершившееся разрушением всей Лапландии, привело к тому, что все поняли необходимость освобождения Финляндии от армии, массовое присутствие которой продлевало нетерпимую ситуацию.

После вступления в силу соглашения о перемирии началась переброска на Север дополнительных войск, насколько это позволяла пропускная способность железных дорог. Так, в Оулу были передислоцированы бронетанковая дивизия, а также 3-я и 11-я дивизии. Бригаду егерей-пограничников перебросили в район севернее Каяни. Трудную задачу изгнания немцев из страны поручили генерал-лейтенанту Сииласвуо, чей командный пункт расположился в Оулу. Концентрацию войск было трудно осуществлять, поскольку одновременно полным ходом шла эвакуация гражданского населения из Лапландии.

Тем временем немцы приступили к выводу своих войск с полосы Ухта-Кестеньга, а русские даже и не попытались связать их. Фронт развернули против юга и под его прикрытием начали постепенно отводить войска в Норвегию. До завершения сосредоточения наших сил группировка немцев в составе трех дивизий успела укрепить все коммуникационные линии севернее Оулу и Каяни. Это обстоятельство поставило нас при начале наступления в весьма невыгодное положение.

6-я дивизия и 15-я бригада получили приказ двинуться на север еще до прихода наших основных сил. Немцы отступали, минируя дороги и уничтожая на своем пути все, даже малые мосты на шоссейных дорогах и путепроводы, не говоря уже о железнодорожных мостах через могучие реки Северной Эстерботнии. В связи с этим преследование шло медленно, и чем дальше продвигались наши войска, тем труднее было организовывать их снабжение. Появилась и еще одна неприятность, когда русские войска, не объясняя ничего, перешли границу в районе Суомуссалми, а немного ранее, укрепленную границу в Кусамо.

Необыкновенно огромные трудности, которые были у наших войск в попытках настичь и связать отступающего противника, [490] породили мысли о высадке десанта в тылу немцев. Эта задача была поручена генерал-майору Паяри и его 3-й дивизии. Генерал-лейтенант Сииласвуо наметил проведение этой операции на 30 сентября, а пунктом высадки морского десанта выбрал город Кеми. Вблизи его один батальон финских сил еще до начала боевых действий занял позиции, прикрывая промышленные предприятия в районе Карихаара. Хотя в распоряжении десантируемых войск был плацдарм в тылу немцев, тем не менее, проникновение в Кеми морем представляло собой опасную попытку. Сам город был оккупирован немцами, и на побережье имелись их артиллерийские позиции. Поскольку глубинный порт был приведен в негодность путем затопления в его водах железнодорожных вагонов и различного металлолома, то десантирование должно было происходить с пересадкой войск на внешнем рейде с крупных на малые суда.

29 сентября вечером, когда войска уже готовы были к отплытию из порта Топпила близ Оулу, разыгралась жестокая буря и воспрепятствовала осуществлению идеи о высадке десанта в Кеми. Отсрочка же, в свою очередь, таила в себе опасность того, что внезапность, с которой замышляли провести операцию, могла оказаться утраченной. Войска получили приказ произвести высадку в ночь на 1 октября не в Кеми, а в порту Рёютя близ Торнио. После овладения городом одной части десанта было приказано перекрыть пути отступления немцев в долине реки Торнио, а другой — наступать в направлении Кеми, атакуя немцев с тыла. Одновременно по группировке в Кеми должны были нанести удар и с юга.

Высадка десанта в Рёютя без поддержки авиации была рискованной затеей, поскольку можно было полагать, что германская авиация, в распоряжении которой были все аэродромы этого участка, эффективно вмешается в дело. Следует считать заслугой талантливого руководителя генерал-майора Паяри то, что высадка и захват города Торнио, несмотря ни на что, прошли успешно. Успеху сопутствовало и то, что шюцкоровцы города Торнио и солдаты, находившиеся в отпусках, организовали что-то вроде народного восстания против немцев. Когда же к немцам подошло подкрепление, за удержание города пришлось вести упорные бои.

Свидетелями боев за Торнио стали в числе прочих и иностранные журналисты, которые были посланы убедиться на месте в том, сколь необоснованны были угрожающие обвинения [491] русских, будто бы мы воюем с немцами лишь для отвода глаз. Они получили возможность наблюдать за высадкой десанта, за тяжелыми боями и за народным восстанием и даже оказались под бомбовым ударом, нанесенным немецкой авиацией. С полным правом они могли засвидетельствовать, что наша война против немцев на Севере вовсе не была похожа на игру.

Второй эшелон, 11-ю дивизию генерал-майора Хейсканека, из-за все еще продолжавшегося шторма удалось высадить только 6 октября. В упорном бою, продолжавшемся двое суток, войска немцев севернее Торнио были разбиты. 8 октября мы овладели городом Кеми. Операция по высадке десанта в соответствии с планом прояснила обстановку в прибрежной полосе, и сейчас можно было начать преследование противника в направлении на Рованиеми и вдоль долины реки Торнио. Генерал-лейтенант Сииласвуо в эти дни получил в свое распоряжение еще одно соединение, 15-ю дивизию, снятую с Карельского перешейка.

Продвигаясь вперед из Торнио и Кеми, наши войска встречали упорное сопротивление, прежде всего на промежуточных позициях, которые немцы выстроили по долинам рек. Местность — обширные болота и голые каменистые горы — требовала иных методов ведения военных действий, а не тех, к которым наши войска привыкли в южных районах страны. Особо утомительны были обходные маневры, требовавшие огромного времени, и как только немцы обнаруживали, что им угрожает окружение, их пехота немедленно отступала, минируя местность и взрывая за собой дороги. Редкие наземные пути были раскатаны до непригодности, а распутица, порожденная осенними дождями, довела их до еще более скверного состояния. Дни становились короче, и долгие марши и беспрерывные бои все больше изнуряли войска.

Когда поселок Рованиеми, превращенный немцами в пепел, был 16 октября взят, группировка немцев в долине реки Торнио во избежание удара со стороны Киттиля была вынуждена отступить. Сожженное село Муонио было освобождено 30 октября, и там встретились наши колонны, двигавшиеся из Рованиеми и Торнио. По петсамской дороге поспешили на высоты Лаанила. Противник был уже отброшен на 400 километров на север от своего исходного рубежа, но три самых северных финских коммуны — Инари, Утейоки и Энонтекиё — все еще находились в руках немцев. [492]

В соглашении о перемирии предусматривалось, что при необходимости русские примут участие в ускорении изгнания немецких войск. Содействие русских войск в операциях, несомненно, сократило бы военный поход и позволило бы нам избежать значительных потерь. Если бы они на начальной стадии войны в Лапландии активизировали свои действия против трех немецких дивизий в полосе Ухта-Кестеньга, то это заставило бы немцев отступать быстрее. Даже фиктивное наступление с направления Петсамо, захваченного русскими 15 октября, заставило бы немцев поспешить с отходом, поскольку они были бы вынуждены опасаться, что их коммуникации, проходящие через Ивало, могут оказаться перерезанными. Когда я предложил контрольной комиссии, чтобы какая-нибудь небольшая часть русской дивизии, стоящая на новой границе в 70 километрах от Ивало, захватила бы перекресток дорог, ведущий в Инари, то получил ответ: предложение слишком запоздало. Однако потом, когда мы 4 ноября овладели населенным пунктом Ивало, оттеснив немцев в направлении Инари, русские не стали медлить с переходом границы и продвижением в направлении Ивало. После этого русские, держа палец на спусковом крючке, большими группировками севернее Ивало, в Кусамо и Суомуссалми взяли контроль над обстановкой на всей территории Северной Финляндии.

Установленный в соглашении о перемирии срок демобилизации армии заканчивался 5 декабря, и этого придерживались жестко, хотя мы и просили о продлении. Вопрос демобилизации тех частей и подразделений, которые участвовали в лапландской операции, превратился в необыкновенно сложную проблему. Одновременно с демобилизацией солдат старших возрастов, более молодых бойцов свели в части, соответствующие по своему составу войскам мирного времени. И эта молодежь должна была вести борьбу против немецких ветеранов, которые за четыре года войны успели привыкнуть к условиям Лапландии и ведению военных действий в глухих местах.

Просто чудо, что демобилизация не парализовала военную деятельность. В январе 1945 года только что сформированные войска были готовы продолжать наступление в северо-западном направлении на так называемый «рукав» Финляндии, который протянулся к общему пограничному столбу между Финляндией, Швецией и Норвегией, находящемуся в горах в нескольких [493] десятках километров от атлантического побережья Норвегии. В этих неприветливых открытых всем ветрам местах немцы до апреля 1945 года продолжали удерживать в своих руках последний клочок финской земли.

В декабре 1944 года наступление против немцев продвинулось настолько далеко, что мое присутствие в Ставке уже не было необходимым. В середине этого месяца я перевел свой командный пункт в Хельсинки и одновременно передал непосредственное руководство военными действиями начальнику генштаба генералу от пехоты Эрику Хейнрихсу. На пороге следующего года его официально назначили командующим оборонительными силами. За его заслуги во время войны в качестве начальника генерального штаба, а также за искусное руководство военным походом в Восточную Карелию я наградил Хейнрихса Крестом Маннергейма первой степени.

Последний приказ в качестве главнокомандующего я отдал 31 декабря 1944 года. Он звучал так:

«Солдаты Финляндии!

Покидая, теперь уже в последний раз, активное руководство оборонительными силами Финляндии, но будучи президентом республики и оставаясь главнокомандующим, я мысленно обращаюсь к воспоминаниям о последнем пятилетии и об обеих войнах, которые вынужден был выдержать финский народ.

С гордостью и благодарностью я вижу перед собой те бесчисленные серые ряды, которые, неколебимо верные своей задаче, оказали мне доверие и поддержку. Самые теплые мысли приходят ко мне, когда я думаю о тех, кто после стольких лет борьбы и испытаний, выполнив до последнего свой долг, вернулся к мирным делам, а также о молодых людях, продолжающих служить в рядах оборонительных сил.

С глубоким благоговением и почитанием вспоминаю я тех из нас, кто не вернулся с полей сражения.

Сейчас все это уже позади, остались лишь следы, нанесенные обществу военными годами, а также славная память о победах финских мужчин и женщин. Народы мира стоят на пороге нового времени. Из ужасов войны поднимается иной мир, которому свойственны человеческие испытания и страдания, но который, уверенно можно сказать, принесет с собой прогресс и новые достижения. Тяжелым будет время для народов, пока не наступит день, который объединит нации в [494] военном согласии и заложит основу мирного труда и взаимопонимания.

Перед нами встают бесчисленные проблемы, порожденные перемирием и послевоенным временем. Трудности могут показаться непреодолимыми, но сейчас как никогда нам, финнам, следует непрерывно проявлять те наши свойства, которые в прошедшие годы были нашей силой: солидарность и самообладание. Отдавая все наши силы настойчивому и бескорыстному труду, мы сможем выйти победителями из бурь современности и обеспечить существование и будущее нашего независимого государства.

Закаленные во многих боях бывшие солдаты, вернувшиеся сейчас в свои дома! Вам подлежит повсюду в стране поддерживать дух того взаимного доверия и товарищества, который родился в общих испытаниях войны, а также воспитывать в своем окружении уверенность и веру в будущее.

Мои братья по оружию! Я часто, как и сейчас, призывал вас постоянно напрягать силы, требовал от вас почти невозможного, и никогда мои призывы не оставались напрасными. Благодарю вас за блестящие действия на войне, которые не может затмить ничто в мире. Благодарю каждого руководителя в наземных, морских и воздушных силах, от высших командиров до рядового — офицеров, унтер-офицеров и солдат, не забывая высказать слова благодарности медицинскому персоналу, врачам и медицинским сестрам.

Особо благодарю моих ближайших товарищей по работе, начальников генерального штаба, главного квартирмейстера, инспекторов и командующих родами войск, чье умение и прилежность облегчали мою ответственность. Выражаю свою благодарность и командующим армиями и группами, руководителю работ по инженерному укреплению рубежей, а также командирам ВМС и ВВС, ополчения, зенитной обороны, корпусов и дивизий, которые самозабвенно и успешно справлялись с поставленными перед ними задачами.

Шлю свою теплую благодарность тем десяткам тысяч рабочих, которые на фронте и в тылу, часто рискуя жизнью, трудились на благо нашей обороны. Их заслуги невозможно переоценить. Благодарю железнодорожников, которые не уклонялись ни от опасностей, ни от трудностей. В заключение шлю свою благодарность всем тем безымянным людям, которые самозабвенно работали в различных учреждениях и организациях [495] на благо нашего общего дела и невозможное превращали в возможное.

От имени наших оборонительных сил — уверен, что выражаю мнение каждого солдата, — и от всего сердца я благодарю всех членов организации «Лоттасвярд», чья жертвенная деятельность даже в самых опасных точках навеки останется благородным примером для всех финских женщин.

Желаю вам всем успехов и счастья, которое рождается на почве свободного отечества.

Пусть высшая судьба служит процветанию Финляндии».

Перед концом рокового 1944 года я побывал в Миккели, городе, который в течение трех войн гостеприимно принимал у себя высшее руководство оборонительными силами, и передал орден Креста Свободы для укрепления его на гербе Микаели на вечную память.

В 1945 году глава финского государства и правительство вынуждены были выполнять в наших условиях сложные задачи. В это время мне оказал огромную помощь премьер-министр Паасикиви, который, начиная с 17 ноября 1944 года, необыкновенно опытно и гибко выполнял трудные обязанности руководителя правительства.

На другого опытного государственного деятеля, который был моим помощником начиная с освободительной войны, на генерала Рудольфа Вальдена, я уже не мог больше опираться после того, как его в ноябре 1944 года хватил удар. От этого удара Вальден уже не оправился.

Важнейшим вопросом, который предстояло решить в ближайшем будущем, были выборы в парламент. Выборы не проводились с 1939 года, и после перемещения населения выборы технически требовали огромной подготовки, быстрая организация которой была неизбежностью. Выборы состоялись 17–18 ноября без каких-либо помех. Поскольку коммунисты на основе соглашения о перемирии получили право выступать в качестве политической партии, они создали вместе с левыми социал-демократами группу «народных демократов», которая получила 49 мест в парламенте. Социал-демократы получили 50 мест, аграрный союз — 49 мест, коалиционная партия — 28, шведская народная партия и левые шведы — в целом 15 мест и, наконец, прогрессивная партия — 9 мест. Как только стали ясными результаты выборов, правительство по сложившейся [496] парламентарной традиции ушло в отставку. Премьер-министром остался государственный советник Паасикиви, его новый кабинет министров получил поддержку «трех крупнейших», то есть социал-демократов, народных демократов и аграрного союза. Представители шведской народной партии и прогрессивной партии, работавшие в предыдущем правительстве, остались на своих местах. В программу коалиционного правительства входили широкомасштабные планы радикального реформирования общества в условиях, когда стремление к обобществлению орудий труда, с одной стороны, и развитие мелкого земельного хозяйства, с другой, плохо сочетаются друг с другом. Предполагались также сокращение чиновничьего аппарата и прочие меры. Главной задачей во время моего президентства было и оставалось выполнение требований соглашения о перемирии.

Из них самым щепетильным было требование о наказании военных преступников, содержащееся в 13-й статье соглашения.

4 февраля 1945 года была создана комиссия, председателем которой стал доктор Эрик Хорнборг. В ее задачи входило изучение вопроса о политической ответственности. Заключение комиссии с исторической точки зрения было достойно похвалы, но, поскольку оно не затрагивало юридической стороны проблемы, был сделан запрос самому подготовленному в юридическом отношении человеку в Финляндии — бывшему президенту К.Стольбергу. В его заключении говорилось, что лица, принимавшие законные решения о войне и мире, в соответствии с правопорядком, установленным в Финляндии, не могут привлекаться за это к ответственности. То есть, их нельзя привлечь к ответственности иначе как путем принятия закона, имеющего обратную силу, а такая практика находится в противоречии с принципами западного правопорядка. Единственный суд, которому можно передать этот вопрос на рассмотрение — это государственный суд, решение которого по вышеуказанным причинам может быть только оправдательным. Согласно форме правления Финляндии нельзя также создавать специальный суд, который обладал бы правами расследования и вынесения приговора по делам, касающимся политической ответственности.

То обстоятельство, что мы одобрили 13-ю статью соглашения о перемирии, порождало политическую необходимость [497] исключения этого вопроса из повестки дня. Канцлер юстиции Тарьянне предложил в качестве единственного способа, подходящего для решения этого вопроса, принять закон, который сделал бы возможным создание специального суда. В соответствии с этим правительство разработало проект и предложило парламенту утвердить закон о наказании военных преступников.

Когда проект закона представили мне на подпись, то первой моей мыслью было отказаться от внесения его в парламент, сославшись на заключение Стольберга. Такой поступок, однако, вызвал бы конфликты, которые привели бы к обострению обстановки и к еще большему нажиму со стороны русских. Тщательно все продумав, я решил, что у меня есть лишь одна возможность — внести в проект закона некоторые поправки, которые несколько уменьшили бы неприятность положения.

В первом параграфе проекта в качестве наказания определялось тюремное заключение, и действие закона распространялось на всех, «кто решающим образом повлиял на вступление Финляндии в 1941 году, наряду с Германией, в войну против Союза Советских Социалистических Республик, а также против Объединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, или же во время войны препятствовал достижению мира». Согласно моей поправке, действие закона распространялось лишь на тех, кто содействовал вышеупомянутой деятельности в правительстве. В четвертый параграф я предложил включить положение о том, что обвинение должен предъявить только лично канцлер юстиции, никому этого не перепоручая. Наконец, я предложил, что право президента республики на помилование должно распространяться и на тех, кто был осужден судом над военными преступниками.

Исправленный таким образом проект закона направили в парламент, который и принял его, возвратив в некоторых местах формулировки правительства. Однако, что касается видов наказания и прав президента о помиловании, они остались в том виде, в каком предложил я.

Одной из причин того, что правительство Финляндии весной 1944 года отвергло условия мира, предложенные советским правительством, было то, что репарации в размере 600 миллионов американских долларов, которые необходимо было выплачивать поставками товаров в течение пяти лет, по [498] мнению экспертов, превышали производственные возможности страны. Поэтому тот факт, что на осенних переговорах, при содействии посла Великобритании в Москве, сумма репараций была снижена до 300 миллионов долларов США, а срок выплаты продлен с пяти до шести лет, вызвал удовлетворение.

Однако радость от этого оказалась кратковременной, ибо при детальном рассмотрении вопроса о репарациях было установлено, что русские, несмотря на то, что соглашение о перемирии не давало им никакого на это права, потребовали производить расчеты в соответствии с уровнем цен 1938 года. За прошедшее с тех пор время цены выросли почти в два раза и, следовательно, это дополнительное условие означало, что 300 миллионов долларов на практике соответствуют 600 миллионам. После упорных переговоров русские согласились повысить цены на машины и промышленное оборудование на 15 процентов, а на готовые изделия — на 10 процентов по сравнению с уровнем 1938 года. Но с поправкой и на эти пересчеты сумма репараций почти вдвое превышала 300 миллионов. Соглашение о выплате репараций было подписано 17 декабря 1944 года.

Весьма неприятной неожиданностью явилось требование, согласно которому 60 процентов репарационных поставок должны составлять изделия металлообрабатывающей промышленности и только 40 процентов — продукты деревообработки. До войны наша металлообрабатывающая промышленность почти полностью работала на внутренний рынок, а ее доля в экспорте составляла всего лишь 4 процента. Следовательно, нам было необходимо существенно расширить эту отрасль промышленности. Необходимые для этого машины и значительное количество сырья пришлось закупать за границей, главным образом, за счет займов, предоставленных Швецией и Соединенными Штатами Америки; поэтому репарационные поставки в значительной степени зависели от того, насколько вовремя поступят к нам заказанные товары. Это было тем более важно, что мы были вынуждены взять на себя обязательство за задержки поставок по репарации платить пеню теми же товарами — в размере 5 процентов в месяц. Сумма, выплаченная за задержки поставок в первом месяце, составила 25300 долларов, и на эту сумму необходимо было поставить товары сверх того количества, что предусматривало соглашение. [499]

Что на практике значили репарационные поставки для экономики Финляндии, видно уже из того, что в первый год они были равны 80 процентам всего нашего экспорта. Еще яснее их влияние будет заметно, если принять во внимание, что эта нагрузка падала на государство, потерявшее 13 процентов народного достояния только при передаче территорий и более 7 процентов рабочей силы в виде павших на полях сражений и людей, утративших способность работать. Число инвалидов войны составляло 47500 человек. Финляндия за время войны потеряла большую часть своего торгового флота, и если к этому прибавить передачи судов, предусмотренные соглашением о перемирии, то предвоенный тоннаж сократился на треть. Государственный долг в 3,5 миллиарда марок довоенного времени к концу 1944 года вырос до 67 миллиардов. Промышленные предприятия, правда, не очень сильно пострадали от бомбежек и обстрелов, но запасы сырья иссякли, и производство продукции держалось на низком уровне.

На нашу экономику, отягощенную до предела требованиями репараций, дополнительным бременем легли еще и другие требования по возмещению расходов, причиненных войной. Военные трофеи и собственность, вывезенную с территорий, отошедших от Финляндии, необходимо было возвратить, немецкие вклады, в соответствии с решением, принятым союзниками в Потсдаме в 1945 году, следовало перевести в Советский Союз. Когда наши надежды на внешние кредиты провалились, советское правительство поняло, что бремя репараций следует облегчить. Соглашение, подписанное в январе 1946 года, продлевало срок выплаты до 8 лет, что означало снижение ежегодных платежей с 50 до 35 миллионов репарационных долларов.

Здоровье мое, которое и так было шатким, ухудшилось в течение года настолько, что я вынужден был передать функции главы государства премьер-министру и последовать совету врача уехать в местность с более благоприятным климатом для восстановления своих сил. Конечной целью моего пути была Португалия, и подготовился я к отъезду соответствующим образом, послав извещения в те страны, через которые мне придется проезжать. Пароход, на котором я должен был отплыть в Стокгольм, отправлялся 3 ноября в восемь часов утра. [500]

Вечером предыдущего дня, едва я успел лечь в постель и погасить свет, как кто-то постучал в дверь. Это был премьер-министр Паасикиви, пришедший прямо от председателя контрольной комиссии Жданова. Тот часом раньше пригласил премьера к себе и сказал, что прочел в газетах о намерении президента отправиться за границу. Однако президент — это политическая личность, которая не может выезжать из страны, не известив об этом русских, а никакого извещения ни в контрольную комиссию, ни в советское правительство не поступало. Советское высшее военное командование также не было поставлено в известность.

Паасикиви заметил, что не существует никаких юридических положений, которые могли бы воспрепятствовать отъезду президента, и в соответствии с нашей конституцией функции главы государства в таких случаях автоматически переходят к премьер-министру. Однако Жданов повторил свое заявление и добавил, что «поездка пойдет во вред Финляндии».

Я сказал премьер-министру, что в том возрасте, когда у меня уже давно было право отказаться от всего, я выполнял множество ответственных обязанностей. Я устал, и мне необходимо лечиться. Все уже подготовлено к отъезду, но я готов отказаться от поездки, если она нанесет вред стране. Я попросил премьер-министра сообщить Жданову, что ожидаю от него ответ до 8.00 следующего дня и что отмена моей поездки привлечет внимание, прежде всего в тех странах, где меня ждут.

Прошло некоторое время, и премьер-министр вернулся. Он рассказал, что Жданов принял его сразу и сообщил, что, в соответствии с полученной из Москвы информацией, отъезду президента ничто не препятствует.

Следовательно, моя оздоровительная поездка могла проходить в соответствии с программой. После подбодрившего меня отпуска, проведенного на берегу Атлантики, я посчитал приятным долгом нанести визит президенту Кармоне и поблагодарить его за всю доброжелательность, оказанную мне в его стране. Президент Кармона любезно принял меня в своем старом дворце, убранство которого говорило о блестящей истории Португалии как морской державы. Довольно интересна была встреча и с премьер-министром Салазаром, моложавым, спокойным и скромным человеком, успешный труд которого на благо Португалии широко известен и за пределами страны. [501] На пути домой я внезапно заболел и был вынужден поспешить в Стокгольм показаться своему врачу профессору Наине Шварц. Из Стокгольма сразу отправился в Хельсинки, где лег в больницу Красного Креста.

Такой прискорбный результат моего оздоровительного отпуска сильно разочаровал меня, но против фактов мы бессильны. Ближайшие месяцы я был не в состоянии исполнять обязанности главы государства, за исключением тех случаев, когда вопрос можно было решить на больничной койке.

4 марта 1946 года я направил правительству письмо, приложив к нему свидетельство врача, в котором сообщал о своем решении уйти с поста в связи с ухудшением здоровья. Я добавил при этом, что считаю задачу, на выполнение которой я согласился, заняв пост главы государства, во многом завершенной, поскольку сейчас суд над военными преступниками закончился.

Из условий перемирия остались лишь такие, выполнение которых займет несколько лет. Доводя свое решение до сведения правительства, я хотел, чтобы оно могло приступить к необходимым для этого дела мероприятиям.

Известие о том, что я решил покинуть пост главы государства, финскому народу сообщил премьер-министр Паасикиви, зачитав мое письмо по радио, прибавив к нему от себя следующее:

«Имя президента Маннергейма глубоко врезано в историю нашей страны. Служа стране, он всегда нес на своих плечах огромное бремя, а в августе 1944 года, следуя единодушному желанию народа Финляндии, принял на себя ответственную должность президента республики. Под его руководством и благодаря его авторитету страна вышла из войны. Никто другой не смог бы тогда выполнить эту задачу, ибо никто, кроме него, не пользовался таким огромным доверием большинства нашего народа. За это, как и за весь прочий самоотверженный труд его на благо страны, финский народ глубоко благодарен президенту Маннергейму. Когда сейчас, в связи с ухудшением здоровья, он вынужден уйти с поста президента республики, благодарность народа следует высказать ему публично. Президент Маннергейм может уйти на заслуженный отдых, зная о том, что народ Финляндии никогда не забудет тех огромных услуг, которые он оказал Отечеству. Наилучшие и самые теплые пожелания нашего народа всегда будут с ним». [502]

9 марта 1946 года на пост президента был избран Ю.К.Паасикиви, а два дня спустя произошла и «смена караула» на посту главы государства. Так я освободился от последней, наиболее тяжелой задачи на службе отечества. Вернувшись к частной жизни, я теперь без помех могу пользоваться правом, которое принадлежит каждому свободному гражданину — правом напомнить нынешнему поколению и передать грядущим за ним, что было дано мне в жизни и какие уроки следует из этого извлечь. Этими записками заканчивается мой путь на государственном поприще. Я хочу лишь в нескольких словах выразить мое понимание причинных связей, которые определяли историю Финляндии в течение последних роковых десятилетий.

Частному лицу, бросающему взгляд назад, в прошлое, легко увидеть те факторы, которые способствовали формированию его жизненного пути. Ему не трудно констатировать, где и когда он поступал правильно, а где ошибался и насколько он сам был созидателем своей судьбы.

Целому народу, состоящему из многообразия людей разного толка и характера, сравнительно трудно выполнить такую задачу самоанализа. Причины и следствия неизвестны большинству народа, которое плывет по течению и подчиняется ходу развития, не спрашивая себя, почему вчера его преследовали неудачи и что принесет ему завтра. Когда же вопрос идет о малой стране, такой, как Финляндия, то представляется желательным и даже необходимым, чтобы все граждане, все слои общества научились осознавать ту ответственность и те обязанности, которые ставит перед ними их политическое и социальное положение. Предпосылки к этому увеличиваются по мере роста образовательного и жизненного уровня, по мере сближения классов общества друг с другом. Народ в целом, достигая среднего возраста, становится более зрелым. У многих поколений появляется возможность использовать себе на благо опыт, полученный совместно, и его следовало бы направить к одной цели — счастью народа, безопасности и чести государства.

Народу, как и отдельному человеку, бывает неприятно признаваться в собственных ошибках. И все же должна иметься возможность совместно взглянуть на прошлое, чтобы увидеть и уяснить для себя ошибки и упущения, которые в жизни оказались пагубными. Прогресс не стоит на месте, будущее — [503] перед нами, со всеми его требованиями, и нужно пытаться встретить его разумно и с должной прозорливостью. Из опыта, приобретенного прошлыми поколениями дорогой ценой, будущим поколениям следует извлекать лучшее и не повторять ошибок своих предшественников. Знания, приобретенные отдельной личностью в какой-либо период времени, следует накапливать и передавать в наследство грядущим поколениям. Прежде всего, по этой причине я посчитал необходимым на фоне воспоминаний своей жизни рассказать о своем опыте, о тех новейших событиях в истории Финляндии, на которые мне было дозволено оказать влияние.

Свою свободу Финляндия получила не в подарок. Она была куплена ценой больших жертв и кровью своих детей в 1918 году в борьбе, которая снова вернула историческую границу нашей страны. Ясно, что наше положение в качестве самостоятельного государства было нелегким. Оно требовало крепкой государственной власти, внутреннего единства и эффективных оборонительных сил.

Установленная мною в 1919 году форма правления в Финляндии заложила прочную основу государственной власти в рамках демократического общественного порядка, которая неколебимо выдержала все бури нашего времени. Ценность этой основы лучше всего подтверждает то, что она существует и поныне.

Самой большой угрозой будущему внешней безопасности и внутреннего спокойствия Финляндии было бы продолжение того разброда, который в 1918 году поставил страну на край гибели. По окончании войны за освобождение я чувствовал, что вынужден выполнить свой долг и сделать все, что было в моих силах, для залечивания ран, нанесенных войной. Насколько мои стремления выровнять противоречия в обществе смогли способствовать объединению общества, судить не мне. Во всяком случае, когда настало время испытаний, я, к своему удовлетворению, увидел, что народ Финляндии сплочен, един и решительно выступил на защиту своих жизненных интересов.

Жизненно важное значение готовности к обороне для будущей жизни молодого государства, к сожалению, понимали не все, несмотря на многочисленные предупреждения, и только гром войны разбудил спящих. То, что мы не сумели поднять дело обороны выше партийных интересов, оказалось роковым [504] для страны. Безусловной предпосылкой самостоятельной внешней политики является существование мощных оборонительных сил, но именно этой поддержки и не было у руководства государством. Народ в целом и его представители в парламенте и правительстве слишком поздно одобрили требования эффективного усиления оборонного ведомства государства. Финляндия тем самым оказалась слабой для защиты оружием своего нейтралитета. Вместо этого она доверяла обещаниям и безосновательным мечтам. Но когда раздаются голоса, обвиняющие финский народ в наивности при решении внешнеполитических вопросов, то, пожалуй, к месту будет сказать: есть и великие нации, имеющие вековые политические принципы, однако и они делают ошибки и в итоге становятся такими же козлами отпущения. Под ошибками я имею в виду, прежде всего, пренебрежение вопросами боеготовности.

Дважды я собственными глазами видел, сколь катастрофическими для России были последствия того, что она вступала в войну неподготовленной. То же самое повторилось и в Румынии, когда она в 1916 году присоединилась к державам Антанты и противник, превосходящий ее по силам, быстро разбил ее. Будучи председателем совета обороны, я надеялся получить возможность создать достаточно мощные оборонительные силы, чтобы финский народ смог избежать подобной участи. Экономических предпосылок для этого было предостаточно, но поддержка, которая требовалась со стороны государственной власти, оказалась в рамках перспективы половинчатой и недостаточной. Восемь лет, бегая наперегонки с приближающейся бурей, я был вынужден наблюдать, как на Финляндию, обороноспособность которой оставляла желать лучшего, устремлялся шторм. Я и сейчас уверен в том, что у Финляндии была «немалая возможность избежать Зимней войны, если бы оборонительное ведомство страны было в полном порядке. И если бы у нас была возможность избежать Зимней войны, то все говорит за то, что и дальнейшее развитие событий было бы иным, а не таким, которое заставило Финляндию в июне 1941 года вмешаться в войну великих держав.

Справедливость все же требует сказать, что Финляндии пришлось вынести все это не только из-за своих ошибок. Одним из факторов, вызвавших роковые последствия в развитии событий в нашем уголке земного шара, явилось отсутствие политического и военного сотрудничества северных стран. [505]

Стремясь изо всех сил добиться внутри собственной страны единства и крепкой воли к обороне, я в то же время ставил перед собой цель добиться тесного сотрудничества со Скандинавией, прежде всего со Швецией. Я бы не стал столь сурово осуждать попытки Швеции прибрать к рукам часть финляндской исторической территории, и я не допускал, чтобы позиция этой страны в вопросе Аландских островов влияла на мое отношение к финляндско-шведскому сотрудничеству, которое, по моему мнению, было оборонно-политической неизбежностью. Прежде всего, я стремился к тому, чтобы Финляндия и Швеция вместе несли ответственность за оборону Аландского архипелага, что дало бы возможность закрыть для посторонних вход в Ботнический залив и облегчило бы обеим странам сохранение их нейтралитета. Однако прошло два десятка лет, прежде чем я увидел, что моя старая родина начинает соглашаться с этой мыслью и одновременно с идеей совместного восстановления тех укреплений на Аландах, которые в 1918 году были уничтожены по требованию Швеции. Вместе с тем мне пришлось испытать разочарование, когда Швеция отказалась от своей позиции, почувствовав сопротивление Советского Союза и тем самым, показав Москве, сколь одинока Финляндия в своей изоляции.

Я говорил уже раньше, что моя недостаточная вера в возможности Лиги наций обеспечить коллективную безопасность заставляла меня искать иные способы возмещения этого в новых формах политического сотрудничества со Скандинавией, надеясь на то, что Советский Союз также убедится в нашем стремлении к нейтралитету. Именно с этой целью я выступил с инициативой о том, чтобы Финляндия официально заявила бы об ориентации на северные страны, которая к моей большой радости в 1935 году единодушно была поддержана парламентом. Однако мои надежды на то, что это обращение получит отклик в северных странах, прежде всего в Швеции, и на то, что это привело бы к региональному договору о взаимопомощи в рамках Лиги наций, не оправдались. В результате Финляндия была вынуждена одна в 1939 году принять на себя удар русского гиганта. Я склонен верить, что этого можно бы было и избежать, если бы существовал оборонительный союз северных стран или хотя бы союз между Финляндией и Швецией.

Идея общей защиты нейтралитета северных стран была изложена сразу после окончания Зимней войны в предложении [506] Финляндии о создании оборонительного союза, который включал бы в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Однако из этого ничего не получилось из-за того, что этому плану воспротивилась Москва из-за нежелания Скандинавских стран участвовать в этом деле. Однако все говорит за то, что Норвегия весной 1940 года не была бы оккупирована, если бы Германия вынуждена была считаться с тем обстоятельством, что ее нападение на Норвегию встретит сопротивление всех северных стран. Тем самым и исходная точка развития событий, которые вынудили Финляндию втянуться в войну, была бы совершенно иной.

На фоне событий последних десятилетий сейчас ясно видно, какое значение политическое и военное сотрудничество Финляндии и Скандинавии могло бы иметь как для нашей страны, так и для стран Скандинавского полуострова. У объединенного Севера могла бы быть хорошая надежда на защиту своего нейтралитета, который эти страны в случае угрозы поодиночке не смогли бы отстоять. Ответственность за такое злополучное развитие, начавшееся десяток лет тому назад, конца которому не видно и по сей день, лежит на тех внутренних силах, которые, не осознавая всей опасности сложившейся ситуации, воспрепятствовали объединению Севера.

Однако было бы неправильным умолчать о том факте, что на судьбу Финляндии решающим образом повлияли географические и международно-политические факторы, величина которых столь огромна, что воспрепятствовать им одной лишь защитой нейтралитета Финляндии и северных стран было невозможно. Еще в 1700-х годах Швеция и Финляндия были втянуты в многочисленные войны из-за противоречий между Францией и Россией. Отражением европейского конфликта была и война 1808–1809 годов, которая разорвала существовавшую 600 лет шведско-финляндскую унию и превратила нашу страну в Великое княжество, подвластное России. До удивления схожая ситуация создалась в 1939 году, когда Гитлер, как и Наполеон в 1807 году в Тильзите, предоставил России свободу действий относительно Финляндии. Носителем такой великошовинистской политики, оказавшим влияние на судьбу Финляндии, является большевизм. Финляндия явилась первой страной, остановившей продвижение большевизма, и в этом смысле Зимняя война имеет общеевропейское значение, о чем, к сожалению, часто забывают. Советский Союз со временем [507] стал играть роль все более сильного уравновешивающего фактора в европейских противоречиях и конфликтах. Следствием колебания политического равновесия стало и то, что Финляндия оказалась втянутой в войну, даже в две.

Когда анализируешь причины, которые определяли судьбу свободной Финляндии, то довольно легко можно поддаться соблазну обвинить провидение и извлеченные из опыта прошедших лет факторы, с которыми ничего нельзя сделать. В какой-то степени наша страна, возможно, и была пешкой в руках великих держав, однако отрицать, что и мы виновны во всем, что пришлось пережить, нельзя, ибо и у нас были ошибки и упущения. Я хочу сказать будущим поколениям, что раздор в собственных рядах бьет сильнее, чем меч ненавистника, а внутренние разногласия широко распахивают двери перед приходящим извне противником. В двух последних войнах финны сами доказали, что единодушный народ, пусть даже он численно мал, может развить огромную ударную силу и вынести самые тяжелые испытания.

Сомкнув свои ряды в момент опасности, финский народ сам завоевал себе право жить и впредь своей самостоятельной жизнью в окружении свободных наций. Он не зашатался от напряжения: он сделан из здорового и крепкого материала. Если мы останемся верны себе и упорно и единодушно будем держаться за те ценности, которые и в наши дни являются фундаментом свободы Финляндии, а именно за унаследованную от наших отцов веру, любовь к отечеству, решительную и готовую на жертвы волю к обороне, то народ Финляндии сможет уверенно смотреть в будущее.