Часть II

Восемь лет соревнования с бурей

В 1931 году закончились полномочия президента Реландера, и главой государства в результате выборов стал сенатор Свинхувуд, бывший председатель «сената самостоятельности» во время освободительной войны. Уже 2 марта, на следующий день после вступления в должность, только что избранный президент пригласил меня к себе. Он считал, что управлять государством может, но, как он выразился, «военными действиями руководить не могу». Поэтому Свинхувуд высказал пожелание, чтобы я, в случае развязывания войны, стал верховным главнокомандующим, но уже сейчас занял пост командующего вооруженными силами.

Я был не готов сразу дать ответ. Я был благодарен президенту за оказанное доверие. Меня порадовало, что он считал эту проблему столь важной и усмотрел в ней одну из первых своих задач. Я все же не хотел, чтобы сняли с должности тогдашнего командующего, и поэтому не посчитал возможным принять этот пост. Если президент все же пожелал бы доверить мне командование во время войны, то для меня было бы весьма важным перед этим получить возможность подготовиться к этому ответственному заданию, познакомившись с проблемами и нуждами оборонительных сил. Я попросил дать мне время на раздумье до следующего дня.

В урочный час я сообщил президенту, что в мирное время ни в коем случае не хотел бы занять пост командующего армией, но мог бы согласиться на должность председателя совета обороны и трудиться на благо роста обороноспособности страны, глубоко изучая задачи, связанные с этим видом деятельности. Беседа завершилась тем, что я в принципе согласился занять пост председателя совета обороны на тот период, пока главой государства будет являться Свинхувуд, и при [185] необходимости стать главнокомандующим, если начнется война.

Ясно, что развитие политической обстановки в Европе становилось опасным для Финляндии. Первое мирное десятилетие после окончания мировой войны завершилось, и в тридцатые годы с самого начала стали появляться признаки иного порядка. Советский Союз в связи со своим первым пятилетним планом начал в широких масштабах механизировать и моторизировать свою армию, быстрыми темпами развивалась и авиация. Национал-социализм в Германии проявлял стремление, которое вскоре, возможно, получило бы внешнеполитическую поддержку. Франция приступила к строительству линии Мажино, что угрожало поглотить те миллиарды, которые требовались для содержания сильной ударной армии. Англия, являвшаяся фактором поддержания равновесия в Европе, в военном отношении была слаба — общую воинскую повинность там отменили, и осталась только армия наемников. Великобритания отказалась от развития военно-воздушных сил, и даже флоту не предоставляли тех финансовых средств, которых требовало адмиралтейство.

Идея общей безопасности, на которую появилась надежда в связи с образованием Лиги наций, вызвала живой интерес множества стран. Швеция и Норвегия сократили свои вооружения, Дания полностью разоружилась.

Финляндия тоже уменьшила сроки прохождения военной службы, и правительство, и большинство депутатов парламента последовательно противились финансированию нужд обороны в необходимых размерах. Коммунистическая партия была распущена под воздействием реакции на ее антипатриотические интриги, вызвавшие в народе подъем, известный под названием лапуаского движения, однако среди социал-демократов, которые в результате выборов 1930 года стали крупнейшей фракцией парламента, было много твердых сторонников нигилизма относительно проблем обороны страны. Большинство в парламенте принадлежало буржуазным партиям, но аграрный союз, являвшийся второй фракцией по числу депутатов, часто выступал совместно с социал-демократами.

Хотя я с начала 1919 года много времени проводил за границей, все же я сохранил связь с оборонительными силами — и, прежде всего с шюцкором. В основных чертах я был информирован [186] о прогрессе и о тех недостатках, которые были свойственны вооруженным силам Финляндии в 1931 году.

Процесс обучения значительно улучшился. Грамотнее всего дело обстояло в артиллерии, где уровень подготовки кадров был очень высок, что являлось заслугой упорного труда и блестящих способностей инспектора артиллерии генерал-лейтенанта Ненонена. Однородность офицерского состава возросла, и с 1924 года необходимое количество командиров и старшего офицерского состава прошло учебу в Высшей военной школе. Что касается вооружения и обеспечения армии, то здесь положение вызывало тревогу. Оборонительные силы располагали лишь тем оружием, которое было во время освободительной войны, а оно, естественно, устарело и износилось до предела. Все современное вооружение, такое, как танки и самолеты, отсутствовало. Бронетанковая техника была представлена несколькими десятками танков «Рено», которые использовались еще во время первой мировой войны и были приобретены по моему требованию в 1919 году, когда я занимал пост регента. Состояние ВВС было не лучше. Явно бросался в глаза недостаток оборудования на складах, предназначенных на случай мобилизации. Его даже приблизительно не хватало на формирование вооруженной полевой армии. Начиная с 1927 года боевые учения, по причине экономии средств не проводились. Сумм, выделяемых на оборону, едва хватало на создание и поддержание явно недостаточных для обороны страны вооруженных сил, что же касается вооружения и оборудования, то на это вообще не обращали внимания.

Программа ВМС, которые включали два линкора, пять подводных лодок и несколько торпедных катеров, была одобрена парламентом несколько лет назад, прежде всего благодаря энергичной пропаганде, проводившейся гражданской организацией Флотский союз — она была основана в 1926 году для поддержки обороны со стороны моря. Эта программа должна была быть выполнена в 1932 году, но она не предусматривала полного вооружения кораблей. Если смотреть с точки зрения того, что эта программа поглощала средства, которые было бы лучше использовать на покрытие первоначальных нужд армии и ВВС, то можно со всем правом утверждать, что пропаганда морской обороны не шла на пользу обороне в ее целостном виде. Руководство оборонительными силами не смогло направить усилия на правильный путь. [187]

Береговая артиллерия в какой-то степени эффективно прикрывала столицу страны и некоторые иные участки, но другие очень важные районы побережья и шхер оставались беззащитными. Если говорить об островных участках, то здесь наиболее сложной проблемой была оборона Аландских островов.

Шюцкор значительно вырос численно, он стал осваивать и другие сферы деятельности, но помощь ему со стороны государства не увеличилась.

Сотрудничество между армией и этой добровольной организацией было недостаточно тесным. Как в техническом, так и в учебном отношении имелось значительное различие, и явно чувствовалось отсутствие общего руководства.

По инициативе государства был основан ряд военно-промышленных предприятий, однако выпускаемая ими продукция была недостаточна для покрытия потребностей в вооружении и боеприпасах даже в мирное время. План мобилизации промышленности находился на рассмотрении с 1929 года, когда был создан экономический совет обороны, но он не привел ни к каким практическим мероприятиям.

Что касается мобилизации и сосредоточения армии, то наш большой сосед намного обогнал нас в этих вопросах. Нам в случае нападения необходимо было успеть к воротам Карельского перешейка до появления предполагаемого противника. Но у него в распоряжении на расстоянии одного дневного марша был гарнизон крупного города, а также значительные технические и материальные вспомогательные источники, и в Ленинграде и его окрестностях противник мог сформировать столько же дивизий, сколько мы во всей нашей стране. Было подсчитано, что на мобилизацию и сосредоточение финской полевой армии потребуются примерно две недели, а Красная Армия была способна за несколько суток совершить марш на Карельский перешеек и застать врасплох наши оборонительные силы.

В таких условиях государственное руководство Финляндии окажется перед трудным решением, выбирая подходящий момент для мобилизации. Опоздание или промедление может означать гибель. Мобилизация основывалась на кадровой системе, иными словами, воинские части мирного времени являлись кадровым ядром, которое расширялось при призыве резервистов на службу. В соответствии с этой системой невозможно было держать достаточно большие силы на Карельском перешейке, [187] а также быстро усилить развернутые там части. Правда, оборонительные сооружения могли в какой-то степени улучшить оцениваемое положение войск, но выстроенных за последние годы огневых точек было мало, да и они устарели.

Такова была общая картина состояния оборонительных сил Финляндии в момент, когда мне предложили должность председателя совета обороны, а, следовательно, и взять на себя ответственность за готовность к обороне. Было ясно, что на этой работе я встречусь с огромными и трудными задачами.

В первую очередь необходимо было попытаться устранить то недостаточное понимание проблем обороны, которое было характерно для парламента, и сделать все возможное для ликвидации дефицита и обеспечения армии всем необходимым как в мирное, так и в военное время. Кроме того, мне необходимо было спешно оказать содействие переводу оборонительных сил на территориальную основу — создать так называемую «систему территорий», что, было в принципе уже одобрено, но практическое осуществление его вызывало трудности. И, наконец, особо важной и срочной задачей являлось укрепление Карельского перешейка.

Пренебрежение обороной страны и ее значением, какое проявлялось в среде левых и центристских партий, основывалось, прежде всего, на недоразвитом внешнеполитическом мышлении, что являлось естественным следствием отсутствия, как принципов, так и хорошо подготовленных людей в этой области. Переход нашей страны к самостоятельности благодаря автономии, в которой страна находилась полтораста лет, произошел без существенных внутренних организационных трений или переработки конституции, но в вопросе государственного оборонительного ведомства и внешней политики нам необходимо было все начинать с самого начала.

Совет обороны или скорее его зародыш на бумаге уже существовал. Он был создан постановлением от 22 апреля 1924 года, и его следовало бы, пожалуй, лучше назвать комитетом, от которого президент мог попросить заключений. У него не было собственного права на выступления с инициативой или права свободно собираться на заседания, а также он не нес никакой ответственности. Членами его были министр обороны, выступавший в качестве председателя, командующий армией, начальник генштаба, командующий шюцкором, а также два избираемых члена, полномочия которых президент утверждал [189] сроком на один год. Положение полностью игнорировало вопрос о командующем в случае возникновения военных действий, о его Ставке при работе в мирных условиях.

Если бы я согласился занять должность председателя совета обороны, этот орган было бы необходимо преобразовать — или, можно сказать, обновить — еще до того, как я официально занял бы эту должность, поскольку до сих пор в качестве его председателя автоматически действовал министр обороны. Новый совет обороны был создан 11 марта 1931 года постановлением, положения которого о составе совета, его задачах и полномочиях не означали какого-то идеологического решения, но все же являлись ясным улучшением существующего положения. В новый совет обороны помимо командующих армией и шюцкором, а также начальника генштаба, являющихся полноправными членами, вошли два генерала, назначаемых президентом на срок три года. Его состав, следовательно, стал чисто военным. Выбирать его председателя мог только президент и только из состава совета обороны. Важным было также то, что совет в соответствии с новым постановлением собирался на заседания по созыву его председателя, а не президента. Но самое замечательное состояло в том, что совет больше не являлся органом, дающим рекомендации, — ему были даны полномочия готовить предложения по повышению боеготовности.

10 июня 1931 года президент поручил мне работать в течение трех лет председателем такого обновленного совета обороны. О моем назначении главнокомандующим в случае возникновения войны сочли возможным сообщить только высшим чинам. Уже в тот же день я пригласил членов совета на первое заседание. Присутствовали: генерал-лейтенант Сихво, генерал-майоры Мальберг и Оеш в качестве правомочных членов, а также начальник войскового тыла времен освободительной войны, известный промышленник генерал-майор Вальден, который, также как и председатель совета, был назначен президентом.

Несмотря на недостатки нового постановления, я считал, что на его основе все же можно приступать к работе. Вскоре выяснилось, что полномочия, предоставленные совету обороны, требуют разъяснений. Хотя совет и не располагал исполнительной властью, но он был ответственным органом, который должен был работать в тесном сотрудничестве как с иными [190] звеньями оборонительного ведомства, так и с органами, представляющими сферы деятельности официальных властей и частных лиц. Следовательно, в интересах готовности к обороне о решении президента, которым председатель совета обороны назначался в военное время главнокомандующим, необходимо было информировать не только руководство вооруженными силами, но и более широкие круги.

В докладной записке, содержание которой было утверждено советом 13 октября 1931 года, эту точку зрения сообщили президенту, а тот дал соответствующие указания премьер-министру и министру обороны. Однако отношения между председателем совета и командующим войсками были окончательно отрегулированы лишь 25 августа 1933 года, когда президент лично отдал тогдашнему командующему генерал-майору Эстерману секретное распоряжение, звучавшее следующим образом:

«Настоящим указываю, что в течение всего времени, пока фельдмаршал Карл Густав Маннергейм находится на посту председателя совета обороны, командующий войсками обязан выполнять получаемые от председателя совета обороны инструкции по вопросам оперативной подготовки на случай развязывания войны, а также по вопросам планирования и организации обороны».

Однако к организационным мероприятиям, которые предполагало это распоряжение, приступили только в 1938 году, когда после огромных усилий председатель совета обороны добился создания при нем собственного штаба в составе разведывательного и оперативного отделов.

Деятельность продолжалась на основе постановления 1931 года до момента, когда президент республики 1 апреля 1938 года издал новый указ, значительно улучшивший положение. В соответствии с ним председатель назначался прямо, а не выбирался из членов совета, и в этот орган теперь помимо его полномочных членов вошли три генерала, которых назначил президент по представлению министра обороны, последний же перед этим должен был получить рекомендации председателя совета.

В соответствии с новым указом членами совета обороны стали генерал-лейтенант Эхквист и генерал-майоры Вальден и Валве. В новом составе совет собрался на свое первое заседание 5 мая 1938 года. На нем было принято решение собираться регулярно в первый и третий вторники каждого месяца. [191]

Вернемся, однако, к первому заседанию совета обороны, состоявшемуся 10 июня 1931 года. На нем был обсужден вопрос об ассигнованиях, предназначенных для новых закупок на нужды оборонного ведомства, ассигнованиях, включенных в проект государственного бюджета на 1932 год. Спустя несколько недель начал работать созданный правительством комитет по экономии; он издал общие правила рассмотрения вопросов бюджета, и совету обороны, в свою очередь, сейчас нужно было определить свою позицию относительно проблемы расходов по программе закупок для ведомства обороны, которые были включены во внесенный проект бюджета.

Парламент в предыдущем году, рассматривая бюджет 1931 года, принял принципиальное решение о так называемой программе чрезвычайного положения для закупок нового необходимейшего оборудования для армии и флота, а также для укрепления военной авиации. Эта программа, о характере которой говорит уже само название, включала сумму всего в 700 миллионов марок, распределенных по шести годам. Из общей суммы в 1931 году можно было израсходовать 75 миллионов, а с 1932 года, когда, как считали, будет завершено выполнение программы флота, в каждом из оставшихся пяти лет — 125 миллионов марок. Комитет по экономии предложил сократить в 1932 году эту сумму на приобретение нового оборудования до 75 миллионов марок.

После обсуждения вопроса на совете обороны, я решил лично встретиться с членами комитета чрезвычайного положения и договориться о том, чтобы было сделано все возможное для спасения этой важной суммы.

В комитет входили сенатор Паасикиви, управляющий банком Рюти и редактор Таннер. Из этих господ я с 1918 года хорошо знал сенатора Паасикиви и поэтому ему первому нанес визит. Он принял меня в своем прекрасном доме по-дружески, но, будучи старым банковским деятелем, он был склонен отдать часть этой суммы на другие нужды, а оборонному ведомству удовольствоваться меньшим. В результате долгой беседы я все же добился того, что сенатор признал необходимость увеличения расходов на оборону, и разговор наш закончился тем, что он обещал со своей стороны сделать все возможное для спасения этих 125 миллионов.

Затем я отправился на встречу с управляющим Финским банком Ристо Рюти. Мое знакомство с ним было лишь шапочным. [192] Рюти был известным деятелем прогрессивной партии, лидер которой, профессор Стольберг, первый президент республики, придерживался в вопросах обороны точки зрения, совершенно противоположной моей. Помня об этом и зная, насколько важную роль играет у нас партийная политика, я не ожидал, что управляющий банком воспылает особым интересом к укреплению оборонного ведомства страны. Однако я ознакомил его с моей точкой зрения и смог убедиться, что слушал он меня внимательно, не возражая и не прося дополнительных пояснений. Когда я израсходовал весь запас аргументов и поднялся, чтобы попрощаться, хозяин проводил меня до двери, но перед тем, как закрыть ее за мной, сказал: «Но какая польза от предоставления оборонному ведомству таких больших сумм, если войны не предвидится?»

Я ответил, что если ведомство обороны можно бы было создавать на таком его убеждении, то любые средства оказались бы ненужными. Не вступая в дальнейшие разговоры, я ушел.

С редактором Танкером, лидером социалистической партии, я был не знаком. Во время освободительной войны руководимый им кооператив «Эланто» с его складами являлся хребтом снабжения мятежников, и с 1919 года он был ярым противником ассигнования средств на нужды обороны. Поскольку у меня был повод предполагать, что Таннер не склонен принимать во внимание мою точку зрения, я отказался от переговоров с ним. Если бы я тогда знал этого волевого человека так, как узнал его позднее, то обязательно попробовал бы встретиться с ним, хотя и не мог надеяться на успех своей миссии.

Бюджет оборонного ведомства на 1932 год в течение лета подвергался обсуждению на совете обороны. Комитет по экономии повел себя отвратительно, а правительственная комиссия по вопросам финансов стала требовать значительного сокращения бюджетных расходов.

В итоге государственный бюджет 1932 года, как основной, так и дополнительный, включавший в себя капиталовложения, по расходам на оборону был сокращен на 52 миллиона марок, или примерно на 10 процентов. В основном была сокращена так называемая дополнительная смета, то есть деньги на закупку оборудования. Эта статья со 158 миллионов марок была снижена до 109 миллионов — самой низкой суммы после 1924 года. Пожалуй, наиболее тревожным было то, что рассмотрение [193] вопроса об ассигнованиях патронному заводу на увеличение выпуска продукции отложили на неопределенное будущее. Достойно сожаления было и то, что запланированные к выдаче шюцкору дополнительные средства в сумме 1250000 марок не были утверждены, в результате чего многие желающие, которые не располагали собственными средствами, остались без оружия.

В связи с экономическим кризисом в бюджете 1932 года были снижены суммы, выделяемые каждому министерству. Общая сумма сокращений составила 256 миллионов марок. Из нее на долю обороны падало 24 процента. Это число было непропорционально большим, если его рассматривать с точки зрения того, что доля оборонительных сил составила в бюджете всего лишь 19 процентов, а также с той точки зрения, что ведомство обороны создавалось заново и являлось совершенно новой частью государственного механизма. Кроме того, основные закупки оборудования для него еще не были завершены. Нужды обороны следовало бы, безусловно, рассматривать под другим углом. Мы остались без многого того, что содержалось в программе других министерств, но нас лишили и возможности выпрашивать средства на военную страховку. Свою точку зрения в течение последующих восьми лет я неоднократно доводил до сведения правительства и парламента.

В 1931 году из-за недостатка средств мы смогли провести лишь малые боевые учения. Это нанесло большой вред, значение которого полностью может понять только профессионал. Никакими иными методами, за исключением масштабных маневров, войска не могут получить предварительного представления о различных требованиях войны, ничто иное не сможет сплотить начальствующий состав и рядовых солдат. Кроме того, в монотонной службе учения часто становятся желанной переменой, которая оставляет в памяти людей крепкие и богатые по содержанию воспоминания. Незаменимую роль играют большие маневры в организации взаимодействия между родами войск и в обучении штабной работе. Средства, расходуемые на них, никогда не являются выброшенными на ветер.

На боевых учениях 1931 года я, к своей радости, убедился, что как офицерский, так и унтер-офицерский составы действовали воодушевленно, решительно и энергично. Рядовой состав произвел также хорошее впечатление. Однако бросался в глаза недостаток средств связи, что значительно затрудняло ход учений. [194] Поскольку, кроме того, отсутствовали средства для аренды лошадей, то артиллерия и обозы принимали в учениях участие малыми силами. Это, в свою очередь, приводило к утрате тех важных условий, которые возникают при учении с полноценными батареями и обозными колоннами.

В августе 1931 года, ознакомившись с оперативным и мобилизационным планами, а также с планом сосредоточения войск, я провел основательную рекогносцировку на Карельском перешейке. Этот край страны не был для меня чужим, но с этого момента он стал для меня еще более близким и дорогим. Я все больше заглядывался на разнообразие его ландшафта и любовался населявшими его людьми, которые из поколения в поколение принимали на себя бури, шедшие с востока, не теряя при этом бодрого духа и непреодолимой воли к борьбе. Что касается работы шюцкора и организации «Лоттасвярд», то перешеек мог бы служить образцом для других районов.

Карельский перешеек — замок Финляндии, наши Фермопилы: он представляет собой тесный проход между Финским заливом и Ладожским озером, шириной всего лишь 70 километров в самом узком месте. Местность для обороны весьма пригодна, ибо озера и болота разделяют перешеек на относительно легко защищаемые узкие участки. Мореный грунт позволяет строить полевые укрепления, но менее пригоден для строительства долговременных укреплений, ибо отсутствует скальная основа. Слабохолмистая местность, к сожалению, оказалась легкопроходимой для танков. Однако основным вопросом, как и всегда, был вопрос возможности быстрой и своевременной переброски основных сил армии к этим воротам вторжения. Из-за слабости войск прикрытия и примитивности оборонительной линии, а также медленности мобилизации и переброски войск эта проблема в тех условиях казалась неразрешимой. Для того чтобы укрепить готовность Финляндии к обороне, необходимо было добиться перемен в этом отношении. Это было важнейшей и не терпящей отлагательства задачей.

Осмотренные мной несколько десятков пулеметных гнезд и артиллерийских позиций, которые были выстроены в начале 20-х годов в качестве основы оборонительной линии, по своей конструкции были непригодными, да и расположены они были неудачно. Поскольку они не поддерживались в порядке, большая часть оборудования пришла в негодность, так же как и незначительные [195] заграждения из колючей проволоки. Оборонительные устройства, естественно, не представляли собой какой-либо единой системы.

По возвращении в Хельсинки я рассказал о результатах своих наблюдений министру обороны Оксала. Мне удалось его убедить в том, что для укрепления перешейка необходимо что-то делать. В процессе беседы пришли к выводу, что наиболее подходящий способ — это добиться получения части средств, отпущенных парламентом на работы по сокращению безработицы (иных денег не было), для строительства укреплений на Карельском перешейке. Совет обороны выступил с предложением, согласно которому работы разделили на три группы и выполняли их в следующем спешном порядке: укрепсооружения, аэродромы и дороги. Хотя выделена была лишь часть запрошенных средств, все же с их помощью мы смогли построить некоторые сооружения в качестве скромного начала инженерного укрепления Карельского перешейка. Часть оборонительной линии, идущая по берегу Финского залива, приняла более законченный вид.

Уже на первых заседаниях в начале лета 1931 года совет обороны обсуждал вопрос о запланированной реорганизации оборонного ведомства. Затем его подвергали рассмотрению неоднократно.

Организация армии, созданной по окончании освободительной войны, не отвечала своему назначению, несмотря на частичные реформы. На ее основе нельзя было надежно и быстро проводить ни мобилизацию, ни сосредоточение войск, как того требовала эффективная оборона. Мобилизация полевой армии базировалась на ранее мной описанной кадровой системе, страдавшей большими недостатками. Мобилизационные мероприятия проводились в редких гарнизонах, которые были прекрасными целями для нападения с воздуха, поскольку они должны были быть до отказа забиты прибывающими резервистами, конфискованными лошадьми, транспортными средствами и прочим оборудованием. Во-вторых, мобилизационные перевозки требовали много времени, так как размещение войск мирного времени было невыгодным по той причине, что при недостатке средств нельзя было построить новых казарм. Пожалуй, обстоятельством, внушающим самую большую тревогу, было то, что только малую часть армии мирного времени можно было направить на обеспечение мобилизации [196] и сосредоточения войск. В течение тех двух недель, которые, по расчетам, необходимы были на переброску войск, слабые части прикрытия должны были оборонять перешеек. Эта задача для них была непосильной.

Эти недостатки можно было устранить, переведя проведение мобилизации на территориальную основу, используя в этих целях шюцкоровские органы, охватывающие территорию всей страны. При этом всю армию мирного времени можно было использовать в качестве войск прикрытия. Территориальная система делала возможной создание значительно большей армии и в более короткие сроки, чем кадровая система. Дивизии могли бы, вместо выполнения обязанностей действовать в качестве остова для призываемых в армию резервистов, сразу же поспешить за границу в виде сформированных, пополненных людьми бригад военного времени, передав некоторое число начальствующего состава территориальным органам. По новой системе можно было использовать человеческие ресурсы страны значительно более быстро и целенаправленно. Важным было и то, что такая система делала возможной частичную мобилизацию.

Огромным преимуществом новой системы являлось то, что полевые дивизии становились сплоченными и территориальными, пехота, входящая в одну дивизию, в принципе обучалась в мирное время в одном и том же полку. Помимо этого, в руководящие органы военных губерний и военных округов уже в мирное время входили постоянные, хотя и недостаточные кадры для формирования штаба соответствующей дивизии. Однако и эта система была не без изъянов. Неизбежным следствием ее явилось то, что волости, которые выставили пехотные подразделения, в случае значительных потерь в живой силе страдали бы больше тех, где призывали людей на воинскую службу в другие рода войск. И все же такому отсутствию единства в призыве нельзя было придавать решающего значения, если сравнивать этот недостаток с теми столь явными преимуществами, какие система предоставляла успешной организации обороны государства.

План территориальной системы в основных чертах был таким же, какой я разработал весной 1918 года, но правительство отвергло его, отдав предпочтение ограниченному плану генерал-майора фон дер Гольца. При переходе на территориальную систему осуществлялись также идеи об участии шюцкора в [197] проведении мобилизации и о его взаимодействии с армией — идеи, которые я, будучи еще регентом, закладывал в деятельность этой добровольной организации.

Поскольку считалось, что переход на территориальную основу продлится три года, совет обороны полагал важным начать работы по реорганизации немедленно. Предпосылкой осуществления системы являлось размещение мобилизационных складов по всей территории страны и регулярное проведение повторных учений. Это требовало дополнительных средств, а также частично внесения соответствующих изменений в закон о воинской повинности. В совете обороны я подчеркивал важность именно таких повторных учебных сборов, на которые резервистов призывали бы в соответствии с группировками военного времени. В этом случае мы получили бы возможность работать с уже готовыми подразделениями, что позволило бы нам как технически, так и морально готовить начальствующий и рядовой состав к выполнению задач в полевых условиях.

В 1931 году совет обороны особое внимание уделял проблемам ВВС. Этот вид вооруженных сил оказался полностью на положении сироты: ни в бюджете, ни в общественном мнении ему не было отведено того места, какое предполагало его развитие. К сожалению, я был вынужден признать, что руководство этой важной областью оборонного ведомства было в недостаточно опытных и умелых руках. Отсутствовали постоянство и целеустремленность, и некоторые факты затрудняли достижение всеобщего доверия и получение средств. Несколько воздушных катастроф, в которых погибли люди и была потеряна дорогостоящая техника, явились результатом отсутствия дисциплины и летного искусства. Совет обороны добился создания комиссии для всестороннего выяснения случившегося. Я обратился к президенту республики, выразив желательность замены командующего ВВС.

В это время вся Европа жила в условиях огромных экономических трудностей, что привело многие страны к ослаблению обороноспособности и к значительному распространению в них коммунистических идей. Советский Союз завершил свой пятилетний план, начатый в 1928 году, и уже смог продемонстрировать значительные результаты, прежде всего в тяжелой промышленности. Появилась и первая ласточка бури, правда, вдали от Европы. Япония в сентябре ввела войска в [198] Маньчжурию и, таким образом, вступила на путь нового расширения территории. На пороге 1932 года будущее, как мне казалось, было полно опасностей. Лига наций не справлялась со своей задачей по отражению нападения. Финляндия же, практически говоря, была полностью беззащитна.

Момент времени не был подходящим для общего сокращения вооружений, но Лига наций после четырех летних подготовительных работ в 1932 году созвала в Женеве конференцию по вопросу сокращения вооружений. В качестве курьеза следует сказать, что название конференции в одном из документов Лиги наций звучало так: «La conference de la limitation de la reduction des armements», то есть «Конференция по ограничению сокращения вооружений».

В последние годы по вопросу безопасности появились две принципиально различные позиции. Англия, поддерживаемая Швецией, Норвегией, Данией и некоторыми другими странами, стремилась к сохранению мира путем сокращения вооружений на основе параграфа 8 Устава, Франция же, со своей стороны, требовала усилить санкции согласно параграфу 16. Правительство Финляндии последовательно придерживалось французской точки зрения. Учитывая эти противоречия, можно было заранее почти с полной уверенностью предположить, что конференцию ждет провал, но все же в нашей стране она дала повод к надеждам на уменьшение налогов за счет снижения расходов на оборону. В заявлениях советского правительства постоянно подчеркивалось, что если Финляндия присоединится к программе сокращения вооружений, то и Советский Союз (еще не являющийся членом Лиги наций) примет на себя подобные обязательства и подчинится такому же контролю, как и другие страны, и Москва даст гарантии выполнения этих обязательств. То, что Советский Союз добровольно согласится на эффективное сокращение вооружений и контроль над этим процессом, естественно, представлялось нам тогда столь же фантастичным, как и сейчас, когда я пишу эти строки. Москва и в наши дни в пропагандистских целях поставила вопрос о всеобщем сокращении вооружений.

Предложение Франции о создании международных полицейских сил получило поддержку совета обороны. Все же было трудно представить себе, что такие по составу гетерогенные вооруженные силы могут стать мощной силой по предотвращению конфликтов в различных уголках земного шара, особенно [199] таких, в которых замешаны великие державы. Касательно военных санкций совет обороны придерживался мнения, что следует стремиться к такому договору, по которому каждое государство обязывается взять на себя военные обязательства только относительно групп малых государств. Для малых государств эти обязательства могут быть скромными, а для крупных — более широкими, однако они должны быть определены таким образом, чтобы сохранение внутреннего статус-кво было выгодно для всех государств, образующих «группу санкций». Создание таких территориальных групп как механизма осуществления санкции под контролем Лиги наций представлялось мне целью, достойной достижения. В тот момент я, прежде всего, думал о сотрудничестве между Финляндией и ее скандинавскими соседями. Альтернативой могло быть создание нейтральных или полунейтральных зон на опасных направлениях. В такую зону было бы целесообразно превратить Карельский перешеек. Между русским гарнизоном Ленинграда и его окрестностей, численностью 100000 человек, и финскими войсками прикрытия существовала резкая диспропорция, которую можно было выровнять, нейтрализовав некоторые территории.

Сколь чуждыми действительности иногда могли быть исходящие из Женевы сильно обобщенные предложения по урегулированию, показывает, в частности, тот факт, что поначалу существовало намерение разрешить ВВС Финляндии иметь всего 25 машин. Потом, после наших протестов, их количество увеличили до 125, но и этого было недостаточно.

Добиваясь усиления слабых гарантий безопасности с помощью Лиги наций, Финляндия одновременно начала стабилизировать свои отношения со своим великим соседом, несмотря на то что Коминтерн продолжал энергичную подрывную деятельность в нашей стране. Советский Союз еще в 1927 году начал переговоры с Финляндией на предмет заключения договора о ненападении. Однако договор подписан не был, поскольку вторая договаривающаяся сторона не одобрила предложения финского правительства о третейском разбирательстве противоречий в случае их возникновения. По инициативе русских этот вопрос был поднят снова в 1932 году. На этот раз точка зрения Финляндии была одобрена, и договор о ненападении и мирном разрешении споров был заключен 21 января 1932 года, но с оговоркой, что договор будет ратифицирован [200] лишь после того, как в него будет внесено дополнение о порядке урегулирования спорных вопросов. Такое дополнение было внесено в апреле того же года, после чего договор в августе был ратифицирован. Нашему примеру затем последовали страны Прибалтики. Следовательно, Финляндию нельзя обвинять в том, что она манкировала возможностью установления хороших отношений со своим соседом, которого могла подозревать в угрозе своей безопасности.

В апреле 1932 года в совет обороны поступило сообщение о том, что министерство финансов требует сократить в будущем году бюджет всех министерств на 10 процентов. В суммах, отпускаемых ведомству обороны, это сокращение составит примерно 60 миллионов марок, и, таким образом, опять принципиально нарушается утвержденный шестилетний план закупок вооружения и оборудования, базирующийся на условии, что ежегодно будет выделяться 125 миллионов марок. Положение становилось еще безнадежнее, поскольку переход на территориальную систему, как было подсчитано, потребует дополнительных расходов в 70 миллионов марок. Можно ли организационную реформу осуществлять за счет сумм на приобретение нового оборудования?

Но именно так и случилось. Не называя цифровые данные, скажу лишь коротко, что окончательным результатом стало еще большее сокращение средств, выделяемых оборонному ведомству, правда, не более чем на 4 миллиона марок.

В связи с расходами, направленными на создание территориальной системы, затраты на покупку нового оборудования в 1933 году стали еще меньшими, чем в предыдущем. Таким образом, говорить о каком-то шестилетнем плане уже почти не имело смысла. К сожалению, этот план базировался на решении парламента, а не на особом законе, как это было с планом ВМС. Доля оборонного ведомства в общей расходной части бюджета уменьшилась с 19 до 17 процентов. Но ведь у нас был договор о ненападении с Советским Союзом!

Центральным вопросом на заседании совета обороны в 1933 году стали закупки нового оборудования. Вместо 325 миллионов марок, предусмотренных шестилетним планом, оборонное ведомство в течение трех последних лет получило на эти цели только 249 миллионов марок. Изначальные планы, таким образом, пришлось менять, возникло много проблем, не было уверенности и в том, какие суммы будут выделены и в [201] расходной части следующего года. Снижение ассигнований особо тяжело сказалось на приобретении новой авиационной техники, которое совет обороны утвердил в пересмотренном шестилетнем плане. Становилось все более ясным, что основным условием развития оборонного ведомства на перспективу является освобождение новых закупок от возобновляющихся ежегодно партийно-политических интриг и порождаемой ими произвольной «торговли». Поэтому я выступил с инициативой о необходимости займа на нужды обороны, который создал бы чувство уверенности и гарантировал бы получение быстрых результатов. Совет обороны передал это предложение правительству на рассмотрение, а я устно сделал все возможное, чтобы убедить его членов в необходимости такой меры. Все согласились с тем, что заем был бы наиболее удачным решением. Но на этом дело и кончилось.

Усилия совета обороны, направленные на получение средств для оборонного ведомства, все же дали некоторый положительный результат. В 1934 году сумму в целом увеличили на 145 миллионов марок; эта прибавка шла, главным образом, на расходы по приобретению нового оборудования, которые со 113 миллионов марок увеличились до 236. Данный факт означал, что 1934 год стал первым годом, когда выделенная на оборону сумма позволила произвести закупки нового оборудования в соответствии с первоначальным, правда, все еще недостаточным планом.

Отсутствие дальновидности, которое традиционно сопутствовало рассмотрению вопросов обороны, проявлялось в других сферах. В качестве примера следует привести несколько типичных случаев, свидетельствующих о том, сколь чуждыми действительности были мотивы государственного руководства при проектировании некоторых очень важных с точки зрения обороны промышленных предприятий и как прочие, а не военные факторы играли в этих случаях решающую роль.

Вопрос о переводе государственного авиационного завода из Суоменлинны обсуждался в парламенте и раньше, и, поскольку возник спор о том, где его разместить, в Тампере или Хяменлинна, предпочтение отдали городу Тампере. В предыдущем году парламент согласился на использование 5 миллионов марок из суммы, предназначенной на общественные работы в целях борьбы с безработицей, для строительства завода в Тампере. Возникал резонный вопрос: а было ли это решение [202] удачным? Поскольку раньше у меня не было возможности высказать свое мнение о переводе завода, я посчитал необходимым поднять данный вопрос на одном из заседаний совета обороны в марте 1934 года и обсудить, достаточно ли глубоко изучено это принципиальное решение со стратегической точки зрения. Если бы завод разместили в Тампере, противник получил бы возможность одним-единственным ударом подавить снабжение армии самолетами и, кроме того, нанести смертельный удар по другим важным в военном отношении промышленным предприятиям, расположенным в этом городе. Рассуждая теоретически, я считал лучшим местом для размещения завода некую лагерную территорию близ Коккола. Присутствовавший на заседании министр обороны ответил на мое замечание, что на обсуждение вопроса о выборе нового места уйдет много драгоценного времени. К тому же парламент, давая согласие на передислокацию предприятия, выдвинул особое условие: предприятие должно быть размещено только в Тампере. Следовательно, возможности выбора не было. Альтернатива выглядела так: либо Тампере, либо вообще ничего!

Завод построили в Тампере, и, поскольку он там уже разместился, впоследствии оказалось трудно воспрепятствовать размещению в этом же промышленном центре предприятия по производству авиационных моторов. Так одна ошибка повлекла за собой другую. Насколько Тампере был подвержен угрозе нападения, стало ясно уже тогда, когда Советский Союз захватил авиационные опорные базы в Эстонии. Уже во время Зимней войны{27} пришлось переводить большую часть авиационного производства в другие места.

В совете обороны обсуждали и другие принципиальные вопросы промышленности. В связи с получением электроэнергии из Иматра в долине реки Вуокси, неподалеку от границы государства в опасной зоне вырос крупный промышленный центр. Это уже само по себе вызывало тревогу, а сейчас еще пожелали разместить в этом районе несколько важных в военном отношении производств — государственный завод по производству меди, поддерживаемый государством завод акционерного общества «Вуоксенниска ОЮ» по выпуску железа, а также хлорный завод фирмы «Энсо Гутцейт», владельцем которого было государство. Решение о строительстве хлорного [203] завода было принято еще в предыдущем году. Новое предприятие по выпуску железа нельзя было строить на далеком расстоянии от медеплавильного завода, а место размещения завода по производству хлора пока еще не было определено.

На одном из заседаний совета обороны в марте 1934 года этот вопрос по моей инициативе был рассмотрен. Выяснилось, что генеральный штаб еще в 1929–1930 годах передал экономическому оборонному совету записку, касающуюся военных аспектов размещения промышленных предприятий, в которой особо подчеркивалась важность необходимости объединения силовых электросетей. Экономический оборонный совет в своем заявлении указал на важность находящихся в долине Вуокси предприятий для нужд обороны и предупреждал о нецелесообразности строительства медеплавильного завода в этом районе. Несмотря на это, правительство и парламент решили вопрос по-своему, не запросив мнения руководства оборонного ведомства. Сейчас уже не оставалось иной возможности, кроме как требовать отмены этого решения, полностью противоречившего интересам страны: ведь в случае войны нам пришлось бы взорвать только что построенные заводы! Мы не имели права отказываться от использования тех возможностей, которые предлагали нам географические условия. Решение нельзя было обосновать удобством получения электроэнергии, ибо затраты на передачу энергии по готовым линиям электропередачи, даже на большие расстояния, были ничтожны. Это беспокоило нас даже больше, чем расположение авиационного завода.

В записке, адресованной правительству, совет обороны просил пересмотреть вопрос о размещении запланированных предприятий, и я в личных беседах с представителями государственной власти и фирмы «Энсо Гутцейт» предупреждал об опасности сосредоточения промышленных предприятий в долине реки Вуокси. Но все попусту. Сделанных ошибок не исправили, а они повлекли за собой другие. Следствием явилось то, что производство этих заводов сильно страдало от близости фронта, как во время Зимней войны, так и войны 1941–1944 годов, в связи с чем нам пришлось принимать особые меры для защиты этого промышленного центра от воздушных налетов. Хлорный завод мы потеряли по условиям Московского мирного договора в 1940 году. В начале следующей войны, начавшейся в 1941 году, линия фронта проходила на расстоянии всего лишь нескольких [204] километров от этих предприятий, передача которых или уничтожение означало чувствительное ослабление способности ведения войны Финляндией.

Мысль о государственном займе на закупки оборудования для оборонного ведомства все еще не оставляла меня. К моей радости министр обороны Оксала на этот раз поддержал ее. Правительство и парламент, я это чувствовал, все же продолжали и дальше показывать недостаток понимания не только по отношению к плану получения займа, но и к тем 135 миллионам марок дополнительной суммы расходов, которые предложило министерство обороны летом 1934 года. По предварительным сведениям, смету расходов оборонного ведомства увеличили якобы лишь на 80 миллионов марок. В результате снова пришлось выпрашивать и торговаться по различным статьям бюджета.

Еще в более ранние годы удалось сэкономить средства за счет предоставления военнообязанным отсрочки от призыва в армию или же более жесткого отбора их на призывных пунктах. И сейчас хотели прибегнуть к этому средству, предлагая количество призывников сократить на целых 4000 человек «в целях экономии средств для производства нового оборудования». Я предполагал опасным приобретать оборудование за счет подготовки кадров; ведь 4000 человек составляло целых 18 процентов от годового призыва. Это сокращение активной армии на целый корпус войск прикрытия не только опасно повлияло бы на ее боеготовность, но и сократило бы численность подготовленных резервов.

При рассмотрении вопроса о расходах на ВВС снова возникла старая диспропорция между численностью личного состава и количеством самолетов. Если численность личного состава не будет соответствовать количеству эскадрилий, которые будут в распоряжении в наступающем году, то нет смысла выделять средства на приобретение дополнительных самолетов. Распределяя денежные суммы, необходимо было бы учитывать и такой фактор, как подготовка специалистов различных категорий. Для обучения механиков, например, необходимо время, не менее двух лет. Показательным было также предложение о выделении сумм на противовоздушную оборону. На предупреждение о том, что в долине реки Вуокси не следует размещать промышленные предприятия, а в Тампере — авиационный завод, был дан ответ, что опасность воздушного нападения [205] можно уменьшить с помощью зенитной артиллерии. Но как только вопрос зашел о выделении денежных средств на противовоздушную оборону, то именно эту статью в бюджете уменьшили вдвое.

Скромные средства для инженерного укрепления Карельского перешейка вычеркнули вообще.

В своем заявлении я жестко противился исключению этих сумм из бюджета, подчеркивая, что отсутствие средств ставит под угрозу сосредоточение полевой армии в минимальные сроки. Развитие авиации у русских делало очевидным, что наша мобилизация и сосредоточение войск пройдет с опозданием и наши войска прикрытия будут вынуждены сражаться в течение более продолжительного времени. А раз так — им надо обеспечить возможность держать долговременную оборону. В противном случае мы будем вынуждены сдать Карельский перешеек. Я потребовал также создания специальной организации для проектирования работ по инженерному укреплению.

В июне 1934 года меня пригласили в Англию на авиационную выставку. Эта ежегодная выставка в Хендоне являлась как бы верстовым столбом на пути развития авиации, и, поскольку прогресс в области авиации представлял для меня огромный интерес, я отправился в дорогу, ожидая увидеть много для себя полезного. Мои ожидания оправдались полностью. Выставка произвела огромное впечатление. Организованная английской авиационной промышленностью, она показала, какой огромный шаг вперед сделало летающее оружие.

Когда по возвращении в июле домой ко мне обратились газеты с просьбой об интервью, я использовал эту возможность для того, чтобы рассказать широкой публике о моих лондонских впечатлениях и сомнениях, которые касались будущего. Интервью заканчивалось тем, что и нам крайне необходимо отвести авиации должное место в системе обороны, прежде всего потому, что именно в этом виде вооруженных сил можно, не превышая наших экономических возможностей, достичь с наименьшими материальными жертвами и малыми человеческими ресурсами наибольшей, по возможности, эффективности. Особенно для малой страны, находящейся постоянно под угрозой, этот вид вооружения имеет господствующее значение. Одновременно я хотел выступить с публичным заявлением по вопросу обороны и, поскольку проблемы обороны северных стран в эти дни обсуждались в Хельсинки на встрече межпарламентского [206] союза этих государств, сделать несколько замечаний относительно тех заявлений, которые были высказаны на этом форуме.

Эта часть моего заявления звучала следующим образом:

«Недавно в нашей столице собрались представители многих стран, которые из благородных побуждений пытались провести работу во благо вечного мира. Тому, что эти лица в столь тяжелое время способны учитывать малейший прогресс в политическом мышлении, удивляться не стоит. И если мы сопоставим результаты, которых достигла пропаганда мира и переговоры о решении международных противоречий, мы, пожалуй, можем согласиться с тем, что кое-чего мы добились, но эти итоги отнюдь не в пользу малых государств.

Было заявлено, что у нас, в северных странах, господствует прочный мир, являющийся результатом неколебимой воли государств Севера к миру, а также стремления разрешать все возникающие противоречия путем арбитража. Однако не правильно ли будет расценить эти заявления как суждения, не соответствующие действительности, призрачные надежды, которые пока не могут дать нам ничего, кроме необоснованного чувства безопасности? Ибо какая польза для государства, у которого такие границы, как у Финляндии, от того, что какие-либо страны балтийского региона с весьма малочисленным населением возьмут на себя обязательства в случае политического конфликта не браться за оружие, если в этом же регионе имеются силовые центры государств явно иных размеров, идеалы и цели которых автоматически увеличивают давление на их окружение?

Столь же необоснованны ссылки, к которым обычно прибегают, на волю нашего народа к обороне, как будто она сама по себе является полной гарантией нашей независимости. Способен ли кто-нибудь, знакомый с современной войной или изучивший ее формы и способы боевых действий, относиться к таким заверениям серьезней, чем к утверждениям человека, бьющего себя в грудь и уверенно заявляющего: если когда-нибудь возникнет что-либо серьезное, мы все выступим вместе, и если у нас не будет оружия, станем драться кулаками? Мечты и красивые слова лишь запутывают понимание фактов, являющихся действительными предпосылками обороны страны.

Говорят, что решение вопроса об Аландских островах явилось хорошим примером того, как можно, не нанося вреда [207] безопасности, исключить даже глубокие противоречия. Однако так ли в действительности обстоит дело? Не создал ли скорее договор об Аландских островах, ликвидировавший глубокие противоречия между двумя северными странами, существовавшие довольно долго, иную проблему — тем, что открыл путь на Север между этими двумя государствами? Каждый, кто пытается сформулировать для себя, хотя бы поверхностно, понимание проблем обороны Севера, должен согласиться, что в результате заключения этого договора мы получили не усиление безопасности, а ее полную противоположность.

Можем ли мы, таким образом, отказаться от гарантии, платой за которую являются расходы на оборону? Можем ли мы облегчить налоговое бремя именно в тот момент, когда тревожные симптомы в мире стали настолько явными, а рост вооружений столь интенсивным, что нельзя не думать о том, что мир находится на пути к новым серьезным конфликтам? Если мы сможем остаться в стороне от них, это будет исключительным счастьем, но где та чувствующая ответственность личность, которая осмелится гарантировать, что так и произойдет, и которая построит оборону страны на иллюзиях?

Не пора ли финской прессе, для которой защита страны не является пустым звуком, открыть глаза народу и дать ему понять, какие жертвы еще потребуются, чтобы предоставить каждому гражданину страны, своевременно вооруженному и обученному, возможность занять, если возникнет необходимость, место в рядах защитников и выполнить свою святую обязанность по обороне страны?»

Необыкновенное понимание моей точки зрения, которое проявила на своих страницах буржуазная пресса, обрадовало меня несказанно. Но социал-демократическая печать вскоре выступила с критикой моего заявления. Председатель этой партии редактор Вайне Таннер в интервью газете «Суомен Сосиаалидемокраатти», признав мое заявление умеренным и довольно обоснованным, утверждал, что оно бьет мимо цели, ибо, по его мнению, расходы на оборону могут привести к краху финансы страны. На мой вопрос — кто же та личность, которая осмелится заявить, что без крепкой обороны мы сможем остаться в стороне от мировых конфликтов, и которая решится строить оборону страны на иллюзиях? — Таннер ответил своим вопросом: кто, чувствующий на себе ответственность, осмелится утверждать, что самостоятельность государства [208] гарантируется путем пожертвования на оборону еще более крупных сумм? Дальше он заметил, что социал-демократическая фракция парламента не может принимать участия в таких устремлениях, ибо она по-прежнему считает, что обязательным условием сохранения самостоятельности страны является такой прогресс благосостояния народа и общих условий существования, при котором каждый гражданин понимает, что это стоит всех затрат на оборону.

Ободренный благожелательным отношением прессы, я решил продолжить свою просветительскую деятельность и в начале августа 1934 года пригласил к себе домой всех главных редакторов. На этой встрече я в интервью развил высказанные мною ранее положения, подчеркнув одновременно важность сближения Финляндии со странами Скандинавии. Кроме того, я изложил редакторам свою точку зрения, как на способность Советского Союза вести войну, так и на нашу готовность к обороне. Хотел оказать прессе доверие, честно раскрывая перед ее представителями недостатки нашей обороны; был убежден, что таким доверием воспользуются правильно. У меня не возникло повода раскаиваться в проведении такой инициативной встречи. Чувствовалось, что я добился понимания прессой моей позиции.

Несколько позднее я имел удовольствие встретиться с представителями фракций парламента, которым высказал свое мнение, особо подчеркнув важность утверждения дополнительных расходов на оборону в размерах, предложенных министерством обороны. Я искренне признал, что одновременно необходимо уделять внимание улучшению уровня жизни широких народных масс, и сказал, что всегда стремился к тому, чтобы принимаемые мною меры находили отклик во всех слоях населения. Однако, на мой взгляд, сложившаяся конъюнктура предоставляет возможности, как для улучшения обороноспособности, так и для подъема уровня жизни. По окончании беседы с представителями народа у меня сложилось впечатление, что большинство из них положительно относится к заботе о нуждах обороны, считает ее необходимой, хотя некоторые слишком прочно привязаны к политической игре и не решаются перед своими избирателями защищать свое личное мнение. Однако многие говорили, что наше положение значительно укрепилось после того, как Советский Союз стал членом Лиги наций. [209]

Присутствие СССР в Лиге наций сыграло позднее определенную роль при рассмотрении бюджета в парламенте. В результате суммы, выделенные на нужды обороны, были повышены всего лишь на 62 миллиона марок. Принимая во внимание общий рост цен, что, в свою очередь, явилось следствием улучшения конъюнктуры, эта сумма уже не имела той покупной способности, какая была годом раньше.

Не могу не сказать, что президент и правительство пренебрегли редкой возможностью, не воспользовавшись столь благоприятной для проблем обороны почвой, которая складывалась в то время.

Мое обращение нашло отклик у студентов, которые создали специальную организацию по сбору средств для нужд обороны страны.

Общее развитие событий уже сейчас свидетельствовало об обострении противоречий между великими державами.

9 марта 1935 года Германия официально объявила о создании «Люфтваффе», а 16-го числа того же месяца ввела общую воинскую повинность. В этот же день Франция приняла закон о двухлетней службе в армии, что прямо напоминало ход событий накануне первой мировой войны. Немцы открыто нарушали постановления Версальского мира, но Франции и Англии не хватало храбрости воспрепятствовать осуществлению их стремлений. Они удовольствовались лишь заявлением в Лиге наций, но оно не повлекло за собой принятия каких-либо мер, что явилось новым свидетельством их слабости и неспособности. То, что Франция, так же как и в канун 1914 года, стала сближаться с Россией в противовес вооружению Германии, не вызывало никаких сомнений. В мае 1935 года между Францией и Советским Союзом был заключен договор о взаимопомощи.

Летом Геринг, министр-президент Пруссии и одновременно командующий ВВС Германии, пригласил меня посетить немецкие авиационные заводы. Поскольку мне было желательно пополнить представления о развитии авиационной техники, полученные мной на выставке в Хендоне, я принял приглашение и в сентябре выехал в Берлин. Поездка оказалась весьма плодотворной, убедившей меня в том, что новые руководители Германии искусно и быстро создают вооруженные силы, и прежде всего ВВС. Благодаря ключевому положению Геринга именно воздушным силам выделялись самые крупные суммы. [210]

Начиная с шикарного, продолжавшегося строиться здания министерства авиации, повсюду видно было только новое и современное. В особенности так обстояло дело с огромными и мощными заводами Юнкерса а и Хейнкеля, а продемонстрированные мне типы самолетов были равноценны, если не сказать превосходили те типы, которые я видел год назад в Хендоне. Мне также предоставили возможность познакомиться с подготовкой летного состава. Здесь я впервые увидел, как на первом этапе летчиков обучают на планерах. Возвратившись домой, я поднял этот вопрос перед руководством наших ВВС и добился того, чтобы Союз содействия авиации также проявил интерес к этому дешевому и эффективному методу обучения. Вскоре его внедрили и у нас.

Положительным следствием ослабления авторитета Лиги наций стало то, что Швеция сделала для себя некоторые выводы — в частности, создала комиссию по планированию новой системы обороны. В Финляндии это посчитали признаком усиления оборонной политики, что могло открыть двери для объединения оборонительных усилий северных стран.

Эту приятную для меня идею я обсуждал с представителями самых широких кругов и думаю, что добился взаимопонимания. Помимо того, что этот вопрос поднимался в беседах с президентом и правительством, его обсуждали в руководящих кругах парламента и политических партий. Крепкую поддержку в тот период времени мне оказал мой друг, генерал Вальден. С тем чтобы привлечь интерес прессы к этому вопросу, я пригласил к себе домой корреспондентов газет. Правда, существовали круги, относившиеся неприязненно к ориентировке на северные страны — если не в принципе, то, во всяком случае, по практическим соображениям. Из-за военной и политической слабости Швеции, в которой правили социал-демократы, они не ожидали получения помощи оттуда и продолжали надеяться прежде всего на Германию. Однако сопротивление и этих кругов в конце концов ослабло, и я, ссылаясь на общее мнение граждан, предложил правительству Финляндии выступить и официально изложить свою позицию. Это и произошло, когда 5 декабря 1935 года премьер-министр Кивимяки, активно поддерживавший меня в моих устремлениях, выступил в парламенте со следующим заявлением:

— По мнению финской стороны, из соседних с Финляндией государств Скандинавские страны, и прежде всего Швеция, [211] менее других подвержены опасности оказаться под сапогом войны или каким-либо образом быть втянутыми в войну или иные опасные международные конфликты. Следовательно, сейчас имеются наилучшие предпосылки сохранить свой нейтралитет. Поскольку интересы Финляндии также требуют сохранения государственного нейтралитета, то, естественно, Финляндия будет ориентироваться на Скандинавские страны, с которыми нашу страну связывает не только история, но и экономическая политика, и культура, и базирующееся на этом общее мировоззрение. Финляндия считает своим долгом, что предусмотрено и договором о Лиге наций, держать свои оборонительные силы в соответствии с экономическим потенциалом, дабы иметь возможность защитить свой нейтралитет, территориальную неприкосновенность и самостоятельность от любых опасностей, откуда бы они ни исходили, равно как иметь возможность облегчить сохранение нейтралитета всем северным странам. Одновременно существенной задачей внешней политики Финляндии является деятельность во имя сотрудничества между нашей страной и Скандинавскими странами в целях обеспечения общего нейтралитета северных стран.

Это заявление парламент одобрил единогласно. Я очень надеялся, что открытая позиция Финляндии, высказанная в той или иной форме, найдет отклик в северных странах, и прежде всего в Швеции, и что это заявление в свое время позволит заключить частичный двухсторонний договор о взаимопомощи в рамках системы Лиги наций, поскольку коллективная безопасность, судя по всему, все больше и больше отдалялась. Казалось, появилась некая надежда на то, что ориентация Финляндии на Скандинавию сможет убедить Советский Союз в том, что мы стремимся только к обеспечению нейтралитета, и ни к чему иному.

Этим надеждам не суждено было сбыться. Представитель Швеции, выступая на генеральной ассамблее Лиги наций в 1936 году, заявил, что «правительство Швеции не испытывает желания заключать договоры, которые были бы ограничены региональными рамками». Что касается позиции советского правительства, то из редких заявлений русской стороны, дошедших до нас, видимо, следовало сделать вывод: ориентация Финляндии на Скандинавские страны в мирное время не считается политикой, противоречащей интересам Советского Союза, [212] однако война может создать новые реальности, если какая-либо из великих держав нападет на СССР через территорию Финляндии без ее согласия и согласия других северных стран. Это следовало понимать так, что в случае угрозы со стороны Германии Советский Союз не будет считать защиту нейтралитета Скандинавии чем-то особо ценным и что к ориентации Финляндии на северные страны СССР относится индифферентно, пока Швеция воздерживается от эффективного укрепления своей обороны.

Возникает вопрос: почему Финляндия, перед тем как заявить в парламенте о своей официальной позиции, не вступила в контакт со шведским правительством? Некоторые политики, которые хотели бы поставить перед Швецией определенные условия, и вправду требовали этого, но я со своей стороны считал такой метод действия непригодным, потому что он ставил под угрозу возможность достижения положительного результата. Я, наоборот, надеялся,, что наше самостоятельное заявление если не сейчас, то со временем окажет должное воздействие и приведет к подобной же инициативе со стороны Швеции.

В январе 1936 года мне было поручено представлять Финляндию и ее президента на похоронах короля Георга V.

Спустя несколько дней после похорон я посетил короля Эдуарда VIII, чтобы попрощаться. Он начал беседу с просьбы передать президенту Финляндии благодарность за то, что тот поручил мне представлять его на похоронах. Я, в свою очередь, высказал благодарность за то, что король пожелал принять меня и дал мне возможность еще раз заверить его в том, что Финляндия глубоко сочувствует горю Великобритании, охватившему всю страну.

Затем король поинтересовался, какие результаты принесла неделя Англии, прошедшая в Финляндии. Я кратко рассказал ему о торговых отношениях наших стран, а также о планируемой нами закупке самолетов.

Позднее король перевел разговор на проблемы Германии, спросил, был ли я там недавно и как я оцениваю развитие событий. Я заметил, что какого бы мнения ни придерживались о национал-социализме, нельзя отрицать одного обстоятельства: он покончил с коммунизмом в Германии на пользу всей западной культуре. Король сказал, что придерживается того же мнения, а я, продолжив беседу, заметил, что нельзя поддаваться [213] чувствам при оценке отношений к этой стране. Наступит день, когда национал-социалистическое руководство будет заменено другой системой, но несомненный факт останется неизменным: власть немецких коммунистов уничтожена. Король заявил, что считает коммунизм опасностью для всего мира, и в этой связи рассказал: «Позавчера у меня на приеме был Литвинов и говорил, что мировую революцию пропагандировал Троцкий, а современные круги, находящиеся у власти в России, не одобряют этих идей. Они только хотели бы в границах своей страны создать наиболее совершенную, по их мнению, форму государства, используя лучшие идеи, касающиеся общественного устройства, а внешняя пропаганда не входит в их программу. Именно это он стремился доверительно сообщить мне, человеку, имеющему совершенно ясное представление об их деятельности в Англии, Франции и Южной Америке».

Спустя несколько дней я имел беседу с министром иностранных дел Иденом. Мы разговаривали прежде всего о Лиге наций, авторитет которой столь тревожно упал. Господин Идеи заметил, что правительство Великобритании впредь хотело бы оказывать поддержку Лиге наций, из-за чего империя не может вступать в союзы с другими странами. Если бы Лига наций оказалась неспособной выполнять свои задачи, только в этом случае английское правительство сочло бы необходимым изучить вопрос о других формах международного сотрудничества. Пока же империя может приступить к мероприятиям по оказанию помощи какому-либо другому государству только в тех пределах, которые установила Лига наций. На это я ответил, что не очень ясно, какую эффективную помощь способна оказать Лига наций малому государству в том случае, если на него нападет великая держава; нападающая сторона может, например, утверждать, что она сама стала объектом нападения, и тогда вместо оказания действенной помощи начнется бесконечное «изучение вопроса».

Господин Идеи согласился с этим, но подчеркнул, что, несмотря ни на что, не стоит преуменьшать влияния морального воздействия Лиги наций. По его мнению, Советский Союз не является препятствием для установления мира в Европе. Москву держит в вожжах страх перед Германией и Японией, и кроме того, слабость внутренней структуры сдерживает эту страну от желания расширить свою территорию. Воспользовавшись паузой в разговоре, я заметил, что и у царской России [214] было множество недостатков, но это обстоятельство не помешало ее экспансионистским устремлениям. Кроме того, следует вспомнить, что СССР в экономическом отношении равномерно прогрессировал. Его первый пятилетний план показал значительные достижения, прежде всего в отраслях тяжелой и нефтяной промышленности.

Обсуждали также вопрос о региональных объединениях, таких, какого хотела добиться Финляндия со странами Скандинавии. По мнению Идена, британское правительство не будет иметь ничего против того, чтобы такие объединения были созданы во имя сохранения мира при условии, если это произойдет в рамках положений договора о Лиге наций.

Важным вопросом, обсуждавшимся на заседании совета обороны в начале 1936 года, была организация отечественного производства артиллерийских орудий. Было предложено три варианта плана. По первому варианту, заказ на орудия рекомендовалось распределить по уже имеющимся в стране заводам. По второму — создать специальный самостоятельно действующий отечественный завод, а по третьему — производство отечественных орудий наладить в сотрудничестве с крупным шведским концерном «Бофорс». Мне больше всего по душе был третий вариант, и я подумал, что сослужу хорошую службу стремлению добиться отечественного производства артиллерии, если сам побываю в Швеции и привлеку внимание этого концерна к планированию и созданию такого завода в Финляндии. Будучи в «Бофорсе» вместе с управляющим банком Рюти и генералом Вальденом, я убедился в возможностях сотрудничества, кроме того, я полагал, что оно, вероятно, будет иметь и политическое значение.

По мнению многих, лучшим решением было бы создание самостоятельно действующего отечественного завода, я же нажимал на то важное обстоятельство, что поддержка со стороны заграничного концерна позволит сэкономить много времени и денег, которые потребовались бы для обучения персонала, и даст нам частичный допуск к техническим и экономическим ресурсам крупного предприятия. Сотрудничество с «Бофорсом» породило бы, помимо всего прочего, надежды на экспорт изделий в другие страны, что сделало бы артиллерийский завод менее зависимым от внутренних заказов.

Все мои усилия привели лишь к частичному результату, поскольку министр обороны и технические органы, подчиненные [215] ему, относились отрицательно к сотрудничеству с «Бофорсом». Националистический образ мышления, нашедший отклик и в парламенте, мешал этим кругам представить себе даже возможность того, что наша страна может оказаться объектом внезапного нападения. Когда вопрос был решен окончательно, от мысли распределить производство между уже существующими и неудачно размещенными заводами отказались, но не одобрили и иностранную помощь. В итоге благодаря усилиям совета обороны решено было построить полностью отечественный завод, который должен был работать по иностранным лицензиям и который (в соответствии с духом времени) стал бы стопроцентной собственностью государства. Кто знает, может, мы были бы несколько лучше вооружены для отражения нападения русских, если бы националистические точки зрения не помешали более деловому изучению различных вариантов. Артиллерийский завод в 1938 году построили близ города Ювяскюля, частично расположив его в комплексе зданий, размещенных в скале. Но первую сумму в 19 миллионов марок для строительства завода взяли из денег, предназначенных для закупки вооружений.

Для бронетанковых войск, которые до сих пор имели на вооружении только старое оборудование, совет обороны в бюджете 1936 года добился выделения такой суммы, на которую можно было приобрести тридцать танков. Испытания, проведенные в 1934 году на Карельском перешейке, показали, что местность, прежде всего в направлении Выборга, хорошо пригодна для использования танков. Запрошенная сумма была предоставлена, и совету обороны теперь надлежало решить, какой тип танков выбрать, легкий или тяжелый. Высокая и многосторонняя пригодность легких танков «Виккерс» перевалила чашу весов в их пользу. Совет обороны в этом случае подчеркивал важность того, чтобы танки были заказаны с полным вооружением и чтобы были получены гарантии поставок необходимых запасных частей.

В связи с этой закупкой совет обороны рассмотрел и вопрос о типах противотанкового вооружения и решил рекомендовать к производству 37-мм противотанковую пушку «Бофорс». Одновременно мы предложили немедленно закупить за границей партию противотанкового вооружения.

Огромной и сложной проблемой при разработке бюджета явилась закупка самолетов. Авиация развивалась стремительно, [216] и данные о характеристиках новейших машин были столь противоречивы, что часто весьма проблематично было принять решение о том, какой тип самолетов выбрать. Кроме того, великие державы больше не хотели раскрывать секреты производства, сведения о развитии воздушного оружия повсюду стремились держать в секрете. Поскольку производительность нашего авиационного завода была небольшой, мы вынуждены были опираться на закупку машин за границей и, естественно, боялись заказать устаревшую технику.

В сентябре 1936 года я получил по приглашению английского правительства возможность ознакомиться с тактикой и организацией бронетанковой техники. В учебном центре Олдершот мне показали новейшие типы танков, а на танкодроме в Солсбери я наблюдал за боевыми учениями. В противовес французской доктрине, уделявшей большее внимание толщине брони, в Англии, как мне казалось, основное значение придавалось маневренности оружия. В империи в те времена еще не было армии, сформированной на основе воинской повинности, и для усиления бронетанковых сил не хватало кадров, но сами эти силы были на вершине развития. Всеобщая воинская повинность была введена только в апреле 1939 года, хотя ход внешнеполитических событий уже показывал опасные симптомы: Гитлер весной 1938 года захватил Рейнскую область, а вспыхнувшая в июле гражданская война в Испании грозила вызвать непредвиденные конфликты.

Приближались президентские выборы. В связи с обещанием, которое я дал президенту Свинхувуду, я должен был работать в качестве председателя совета обороны в течение его президентского срока. Сейчас я посчитал возможным поговорить о своем уходе с этого поста, особенно в связи с тем, что моя работа была неблагодарной, а инициативы в недостаточной степени находили поддержку со стороны президента и правительства. Мне часто казалось, что я как бы пытаюсь протянуть толстый канат через узкую трубу, заполненную смолой. Деятельность совета обороны, несмотря на прогресс, отмеченный в протоколах, не привела к результатам, на которые я надеялся. Правда, начиная с 1931 года, оборонный бюджет стабильно увеличивался, хотя и в недостаточной степени, однако доля его в государственном бюджете столь же стабильно уменьшалась. В 1931 году она составляла примерно 20 процентов, а год спустя — лишь 16 процентов. [217]

В марте 1936 года, проработав почти шесть лет на тяжелом посту председателя совета обороны, я обратился к президенту Свинхувуду с просьбой отпустить меня, ибо собираюсь отправиться в Индию поправить здоровье и вообще отойти от активной деятельности. Президент не одобрил моего решения и спросил, не могу ли я остаться на своем посту, если его изберут на второй срок. Я был вынужден сказать ему, что даже если это и произойдет, я не изменю своего решения.

Когда завершился срок полномочий Свинхувуда, президентом избрали председателя парламента Кюэсти Каллио. Находясь вдалеке от дома, я в ответ на мое поздравление нового президента государства получил телеграмму, в которой он убедительно просил меня остаться на посту. Спустя немного времени подобную просьбу от имени правительства высказал в телеграмме и премьер-министр Каяндер. Когда я был регентом, ни президент, ни премьер не одобряли моей политики и не поддерживали моей кандидатуры на первых президентских выборах Финляндии. Да, времена изменились.

Я решил дать ответ на просьбу после возвращения на родину. На мою выжидательную позицию оказало воздействие и то, что, судя по телеграммам, можно было предположить, что и президент, и правительство решили оказывать мне поддержку. После моего возвращения из Индии президент Каллио вновь обратился ко мне с такой просьбой, заверив меня в своей поддержке. Я решил остаться.

Часто в моменты неудач мне казалось, что перед моими инициативами на сплочение финского народа в целях заботы о своем доме и обеспечения своего будущего вырастает сплошная стена непонимания и безразличия. Но ведь было и иное, когда мои начинания получали всеобщее признание, которое как бы являлось выражением доверия и становилось здоровым стимулом для продолжения работы. Таким особенно запомнившимся моментом в моей жизни был день моего семидесятилетия, 4 июня 1937 года. Много свидетельств настоящего взаимопонимания, доверия и преданности сохранилось в моей благодарной памяти. С удовольствием вспоминаю чествования и торжества, которые в тот день были организованы для меня.

Слова благодарности за ту доброжелательность и честь, выпавшую на мою долю, которые были оказаны мне в этот юбилейный день, я должен адресовать прежде всего президенту [218] республики, парламенту, правительству, дипломатическому корпусу, а также шведским и немецким братьям по оружию, которые выступали вместе со мной в 1918 году, своим старым военным друзьям по освободительной войне, а также представителям новых поколений воинов, выросших в последнее время. Поздравления, полученные от детей и молодежи, обрадовавшие и взволновавшие меня до глубины сердца, дали неоспоримый повод вспомнить о том, какое значение для отечества имеет работа по воспитанию подрастающего поколения.

Исследовательские работы военно-экономического отдела в конце 1937 года вышли на такой уровень, что оказалось возможным представить общий обзор, в основе которого была реально сложившаяся обстановка, и разработать окончательный вариант основной программы закупок. Программа состояла из двух частей, одна из которых касалась вооружений и оборудования, а вторая — промышленной продукции, машин, сырья, полуфабрикатов, зданий и инженерных укреплений, складов военного снаряжения, горюче-смазочных материалов и т.п. Отдельные сметы, входившие составными частями в программу, обсуждались на совете обороны по нескольку раз. Когда были определены общие потребности, правительство создало комитет, в задачу которого входило дать взвешенную оценку плану оборонного ведомства с точки зрения общих возможностей страны.

Общая сумма, предложенная комитетом, составила 2911 миллионов марок. Заключение передали правительству 17 февраля 1938 года, но прошло еще целых три драгоценных месяца, прежде чем представленный правительством проект закона был окончательно рассмотрен парламентом. 20 мая парламент утвердил закон, согласно которому окончательная сумма составила 2710 миллионов марок. Программу необходимо было осуществить за семь лет, и, следовательно, ее завершение должно было последовать в 1944 году.

В парламенте при рассмотрении программы особых расхождений не было. Правда, из суммы, предложенной комитетом, вычли две сотни миллионов, чему противились правые, но главное состояло в том, что и левые силы наконец осознали, что в связи со сложившейся обстановкой больше нельзя не учитывать потребностей оборонного ведомства.

Утверждая программу основных закупок, парламент принял принципиальное решение, что за рубежом разрешается [219] размещать только такие заказы, которые не может выполнить отечественная промышленность.

Одной из проблем, которую я выдвинул на рассмотрение совета обороны, был вопрос о выводе из Хельсинки, в случае начала войны, центральных органов власти. Я имел в виду прежде всего правительство, парламент и те органы, деятельность которых жизненно необходима для государства и обороны.

Мероприятия по укреплению обороны, а также по формированию внешней политики нашей страны таким образом, чтобы она соответствовала принципам нейтралитета Швеции и других Скандинавских стран, были нацелены на обеспечение нейтралитета Финляндии в случае международных конфликтов. По этой же причине правительство Финляндии предприняло действия, целью которых было освобождение страны от обязательств по участию в санкциях, предусмотренных параграфом 16 договора о Лиге наций. Швеция и Норвегия одновременно выступили с такими же заявлениями.

Весьма сомнительно, что эти акции пошли на пользу интересам Севера. Скорее, они только ослабили систему Лиги наций, а Финляндии даже нанесли вред, потому что из шведского заявления было ясно: Финляндия, в случае нападения на нее, вряд ли может ожидать помощи с этой стороны. Заявления фактически разбили наши надежды на создание региональной системы взаимопомощи и дали Советскому Союзу понять, что в случае нападения на Финляндию не нужно опасаться конфликта с другими странами Севера. Если верить господину Дэвису, бывшему послу США в СССР, Кремль решил, что эти заявления играют на руку Германии. В то время считалось, что именно Германия станет объектом применения санкций.

В сложившихся тогда условиях у правительства Финляндии был серьезный повод остерегаться любых мероприятий, которые способствовали бы изоляции страны. Именно в то время политическая напряженность в Европе вызвала первый сдвиг в финляндско-советских отношениях. В апреле 1938 года, сразу после аншлюса, Советский Союз начал переговоры с правительством Финляндии, которые могли бы иметь решающее значение для всего последующего хода событий. Они велись в полном секрете, и о том, что наши отношения с восточным соседом вступили в новую фазу, знал лишь ограниченный круг людей. Достойно сожаления, что правительство не нашло возможным поставить в известность о предложениях Советского [220] Союза даже узкий круг парламентариев, чтобы у тех пробудилось понимание актуальных потребностей оборонного ведомства. Если бы это произошло, парламентарии оказались бы более подготовленными к восприятию тех переговоров, которые начались осенью 1939 года. Взаимодействие между правительством и военным руководством было таким слабым, что о переговорах не информировали даже председателя совета обороны. Кто знает, может быть, правительство испугалось, что ему будут предъявлены требования дополнительных расходов на оборону, противиться которым было бы трудно. Только позднее мне сообщили об этих очень важных переговорах.

14 апреля второй секретарь советского посольства в Хельсинки Ярцев попросил срочной встречи для беседы с министром иностранных дел Холсти. Министр принял его в тот же день, и Ярцев сказал, что он получил от своего правительства широкие полномочия на переговоры о достижении большего взаимопонимания между Финляндией и Советским Союзом. СССР, заявил Ярцев, хотел бы уважать независимость и территориальную неприкосновенность Финляндии, но в Советском Союзе уверены, что Германия разрабатывает планы нападения на СССР, в которые входит высадка войск в Финляндии и дальнейшее продвижение их на восток. Как Финляндия относится к таким наступательным действиям? Если Германии будет дано разрешение на использование территории Финляндии для нападения на Советский Союз, то СССР не станет ждать, а выдвинет свои войска столь далеко на запад, насколько это окажется возможным, и Финляндия превратится в театр военных действий. Если же Финляндия, наоборот, займет позицию, препятствующую высадке немецких войск, то СССР будет готов предложить нам всю возможную военную и экономическую помощь и возьмет на себя обязательство по окончании войны вывести свои войска.

Далее Ярцев заявил, что его правительству известны намерения финляндских фашиствующих элементов (в случае если финское правительство отнесется отрицательно к немецким планам) захватить власть и сформировать новое правительство, которое согласилось бы поддержать намерения Германии. Советское правительство хотело бы получить гарантии о том, что Финляндия в случае войны не станет поддерживать Германию в борьбе против СССР. На вопрос, что собой представляют эти гарантии, министр ответа не получил. В конце [221] беседы Ярцев попросил, чтобы по этому вопросу разговаривали только с ним одним.

Переговоры с Ярцевым продолжались в течение весны и лета. Советская сторона не выдвигала никаких конкретных предложений. 11 августа российскому дипломату вручили следующий проект договора между Финляндией и Советским Союзом:

«Правительство Финляндии, придерживающееся нейтралитета северных стран, не позволит нарушить территориальную неприкосновенность Финляндии, а также не допустит, чтобы постороннее великое государство использовало бы территорию Финляндии для нападения на Советский Союз.

Советское правительство, заверяя, что будет уважать территориальную неприкосновенность Финляндии в любой ее части, не будет противиться тому, что Финляндия уже в мирное время приступит к таким военным мероприятиям на Аландских островах, которые обусловливает территориальная неприкосновенность Финляндии и полный, наиболее возможный нейтралитет Аландского архипелага».

Правительство Финляндии, естественно, хотело получить согласие Советского Союза на мероприятия, направленные на обеспечение нейтралитета Аландов, о котором с начала года велись переговоры между Финляндией и Швецией. Ждать ответа долго не пришлось.

Уже 16 августа Ярцев сообщил, что если правительство Финляндии не считает возможным подписание секретного военного договора, то СССР мог бы удовлетвориться письменным обязательством, в котором Финляндия обязалась бы отразить нападение Германии и заявила бы о своем желании принять от России вооруженную помощь. Советский Союз готов согласиться с укреплением Аландских островов, если он сам примет в этом участие и будет осуществлять контроль над возведением укреплений и использованием оборонительных сооружений. В качестве возмещения Советский Союз хотел бы получить разрешение на строительство укрепленной военно-воздушной и военно-морской базы на острове Готланд. На этих условиях Советский Союз готов дать гарантию неприкосновенности Финляндии и подписать выгодный для нас торговый договор.

В ответе финского правительства было сказано, что принятие предложения России нарушило бы суверенитет нашей [222] страны, а также оказалось бы в противоречии с политикой нейтралитета Финляндии и других северных стран.

Несмотря на отрицательную позицию, занятую нашим правительством, Советский Союз в начале октября выступил с новой версией относительно договора об острове Готланд. Если Финляндия не желает согласиться с тем, чтобы строительство укреплений на нем вела русская сторона, то пусть это будет задачей финнов, однако проектирование следует осуществлять в сотрудничестве с русскими, и если Финляндия не может отвечать за оборону острова, то русские готовы такую ответственность взять на себя.

Это исправленное предложение также было отвергнуто с прежними мотивировками. Что касается вопроса укреплений на Аландских островах, то финское правительство обещало изучить его. На этом дело было кончено, и переговоры о торговом договоре зашли в тупик из-за вопроса об острове Готланд.

Вышеуказанные переговоры велись на фоне все более обостряющегося общего положения. На мюнхенских переговорах в сентябре 1938 года Германии была отдана Судетская область, то есть зона военных укреплений Чехословакии, а это для Советского Союза означало потерю одного союзника. Быстрый рост могущества Германии, а также все более прохладное отношение Франции и Англии к Москве увеличивало политическую изоляцию СССР и его недоверие к Финляндии.

Но вернемся к ранней весне 1938 года и к конфликтам того времени. Неукрепленность Аландских островов постоянно заставляла думать, что сохранить нейтралитет будет весьма трудно. Уже в начале года я попросил генеральный штаб разработать план обороны Аландских островов, их укреплений и размещения войск на них, а также участие маневренных частей ВМС в выполнении этих задач, в феврале готова была и смета расходов — 476 миллионов марок.

В процессе работ я постоянно поддерживал связь с военными властями Швеции, в результате чего было установлено, что шведская сторона в той же степени, что и мы, обеспокоена неукрепленностью Аландского архипелага. Переговоры строились на том, что Финляндия берет на себя строительство инженерных сооружений (это не составило бы для нее сверхтяжелую задачу), а участие Швеции ограничится присылкой различных маневренных кораблей военно-морских сил. Планы [223] включали в себя также то, что население Аландов примет участие в обороне своего родного края, а для этого следует приступить к проведению необходимых мероприятий по разработке законов.

Во время Мюнхенского кризиса финско-шведские переговоры продвинулись так далеко, что было принято решение об унификации на Аландах военных оборонительных мероприятий. В тот момент Балтийский флот России в Финском заливе и на Балтике проводил учения, которые явно носили характер анти-германской демонстрации. События в районе Балтийского моря, как можно было предположить, будут развиваться так, что возникнет необходимость немедленного ввода войск на архипелаг и выполнения других мероприятий, предусмотренных договором об Аландских островах.

В связи с обострением общей ситуации, а также медлительностью, которая присуща нам всегда, когда речь заходит о поставках вооружения, я решил, что необходимо более энергично заняться мероприятиями, направленными на усиление обороноспособности, и еще раз напомнить правительству о существовании серьезных упущений. Хотелось надеяться, что последние кризисные недели открыли правительству глаза на необходимость заполнения тех дыр, которые не были учтены в основной программе закупок вооружения. Этот вопрос рассматривался на заседании совета обороны в начале октября 1938 года, и в итоге правительству было передано заявление следующего содержания:

«Недавние критические моменты, когда мы были вынуждены задуматься над приведением в боеготовность наших оборонительных сил в их сегодняшнем состоянии, создают весьма неутешительную картину с точки зрения вооружения и оборудования. Финскую полевую армию, видимо, придется выдвигать навстречу противнику без противотанкового и противовоздушного вооружения; ее будет поддерживать лишь слабая по численности и качеству артиллерия; а если учесть еще и нехватку солдатского снаряжения и сопоставить все это с тем, какие оборудование и вооружение имеются в распоряжении нашего предполагаемого противника, то беспомощное положение нашей армии станет еще более явным. Это в той же степени касается ВМС и ВВС. Короче говоря, наши оборонительные силы следует в настоящий момент считать полностью небоеспособными. [224]

Производимые закупки имеют целью ликвидировать самые кричащие недостатки. Часто говорили, что вопрос сейчас идет, о так называемой аварийной программе, осуществление которой позволит оборонительным силам стать лишь элементарно боеспособными. Возможность испытания этой боеспособности уже сейчас висит на волоске. То, чему мы научились за последние недели, ясно показывает, что времени у нас, если мы будем продолжать делить повышение оборонительной готовности на столь большое количество лет, как планировали предварительно, окажется недостаточно. Поэтому необходимо спешить с выполнением программы основных закупок и устранить все факторы, мешающие ее осуществлению».

Кроме того, в заявлении подчеркивался низкий уровень подготовки кадров, слабость экономического положения офицерского корпуса, а также недостаток кадров.

Резерв летного состава ВВС весьма мал: всего около 200 слабо обученных человек. Если считать, что в первые пять месяцев войны потребность составит 600 человек, то необходимо увеличить резерв и повысить уровень его подготовки. В заключение я указал на самое тревожное для меня обстоятельство: до сих пор не был утвержден план инженерного укрепления Аландского архипелага.

В конце заявления говорилось, что первой предпосылкой эффективной и удовлетворительной по результатам работы по обучению войск является достаточное наличие личного состава: офицеров и унтер-офицеров. Однако в кадровой проблеме имеются тревожные проблемы, и их можно заполнить, только улучшив оплату.

Поздней осенью 1938 года я, чтобы подлечить здоровье, предпринял поездку в Центральную Европу. То, что я услышал в Париже и Лондоне перед возвращением на родину, усилило мои опасения, что мирная жизнь, видимо, продлится недолго. Германия значительно усилила свое влияние на Балканах и добилась огромного преимущества в вопросе вооружений. В Париже я встретился с генералом Вейганом, который недавно покинул руководящий пост в вооруженных силах Франции и был потрясен слабостью своей страны в военном отношении. Казалось, что Франция решила отказаться от звания великой державы.

В Лондоне я обсуждал положение в мире с военным министром Хор-Белишей, заместителем министра иностранных дел [225] лордом Плеймутом и министром торговли лордом Рансиманом. На ленче у министра иностранных дел лорда Галифакса я сказал, что в Финляндии весьма сожалеют, что в Англии, кажется, испытывают мало интереса к региону Балтийского моря. На это министр ответил, что, конечно, проблемы стран Балтики привлекают внимание империи, но у нее много иных нерешенных вопросов. Я сказал, что хотел бы сообщить официальным властям в Финляндии, что Англия вооружается, будто она уже вступила в войну. Лорд Галифакс, секунду подумав, ответил, что я действительно могу так сказать, Великобритания вооружается очень эффективно.

Накануне 1939 года я был уверен в том, что Европа, в том числе и Финляндия, находится на пути к серьезным конфликтам. Больше я уже не мог спокойно смотреть на медлительность в осуществлении программы основных закупок и решил снова обратиться к правительству. Что-то надо было делать для пополнения оборудования и вооружения армии. Выделенные на 1939 год средства были привязаны к заказам прошлого года, и новых заказов невозможно было производить без выделения дополнительных сумм. Таким образом, назревала опасность, что крайне важные заказы могут быть отложены на целый год. Если бы мое предложение о выделении дополнительной суммы в 500 миллионов марок было одобрено, то время, установленное для выполнения основной программы закупок, можно бы было сократить примерно на целый год. Основательное рассмотрение дополнительной программы привело к тому, что правительству в середине февраля 1939 года было предложено одобрить такой размер займа для нужд обороны. На этот раз правительство рассмотрело вопрос очень быстро. Вместо предложения о получении займа в парламент было передано предложение о выделении дополнительно 350 миллионов марок, что и было принято позднее на весенней сессии.

Начало 1939 года ничего хорошего не предвещало. Понимание опасности, угрожавшей Северу, все же, кажется, привело к тому, что сотрудничество Финляндии и Швеции наконец всерьез встало на повестку дня. В военных переговорах пришли к принципиальному согласию относительно оборонительной политики стран Севера. Однако из-за недостатка оборудования пришлось ограничиться только определенными рамками, в которых сотрудничество посчитали и возможным, и желательным. Такую деятельность, которая была бы нацелена на решение [226] общих оборонительных задач, смогли ограничить лишь вопросами обороны «калота»{28} Фенноскандии, а также обороны Ютинраума и Аландского архипелага.

Однако практических результатов удалось добиться лишь по билатеральным проблемам об укреплении Аландских островов и их обороне. Когда правительство Финляндии, которое двадцать лет назад уже предпринимало попытку наладить военное сотрудничество на Аландских островах, снова вернулось к этому вопросу, его инициатива наконец вызвала интерес в Швеции — как в военных, так и в дипломатических кругах. Только сейчас, в январе 1939 года, переговоры привели хоть к какому-то результату. Был разработан так называемый Стокгольмский план, согласно которому оборона Аландского архипелага подразделялась на три основные части: оборудование позиций береговой артиллерии в южных шхерах, введение воинской повинности жителей Аландов и обустройство противовоздушной обороны центральной части островов. Конечно, к этому добавлялись и действия военно-морских сил.

Основой новой политики в отношении Аландских островов, началом которой явился Стокгольмский план, стало наконец-то пробудившееся понимание, что каждой из стран было бы легче сохранить свой нейтралитет, если бы был заполнен вакуум Аландов. Этот неукрепленный и незащищенный архипелаг рано или поздно наверняка привлек бы к себе внимание великих держав, расположенных по берегам Балтики, а если бы он оказался в руках какой-либо великой державы, это породило бы большую опасность как для Финляндии, так и для Швеции: их оборонительные позиции оказались бы очень уязвимы. Но если бы Швеция и Финляндия укрепили и стали оборонять Аландские острова, они могли бы закрыть Ботнический залив и высвободить значительные силы своих стран для ведения других операций.

Для утверждения Стокгольмского плана по вопросу подписания договора об Аландских островах были начаты переговоры со странами, которые не собирались подписывать этот документ, а также, по просьбе Швеции, с Советским Союзом. Если бы результат оказался положительным, вопрос был бы передан дальше, в Лигу наций. В конце января 1939 года все страны, включая Германию, одобрили соображения, высказанные [227] относительно этого плана. Лишь Советский Союз занял отрицательную позицию, утверждая, что укрепленным Аландским архипелагом могла бы воспользоваться какая-нибудь третья страна. Как и ожидалось, советское правительство оставило за собой право сформулировать свою позицию в зависимости от готовности Финляндии согласиться с предложениями, которые оно выдвинуло в 1938 году.

5 марта 1939 года народный комиссар иностранных дел Литвинов через посла Финляндии в Москве Юрье Коскинена предложил приступить к новым переговорам. На этот раз Советский Союз потребовал в аренду на 30 лет острова финского залива Готланд, Лавансаари, Сескар и оба острова Тютярсаари. Целью Советского Союза было не строительство укреплений на этих островах, а использование их в качестве наблюдательных пунктов на пути к Ленинграду. Принятие этих предложений означало бы улучшение отношений между нашими странами и выгодное для нас экономическое сотрудничество.

В ответе, который был передан 8 марта, правительство Финляндии заявило, что не может разговаривать о передаче другому государству островов, поскольку они являются неотделимой частью территории, неприкосновенность которой сам Советский Союз признал и утвердил в Тартуском мирном договоре, когда эти острова были объявлены нейтральной территорией. Народный комиссар иностранных дел, как чувствовалось, ожидал такого ответа и прямо предложил в качестве возмещения передать Финляндии часть территории Восточной Карелии, лежащую севернее Ладожского озера. Это предложение было отвергнуто 13 марта. На это Литвинов заметил, что не считает ответ окончательным.

Для дальнейших переговоров советское правительство командировало в Хельсинки своего посла в Риме Штейна, который ранее занимал в посольстве СССР в Финляндии дипломатическую должность, и он 11 марта связался с министром иностранных дел Эркко. Руководствуясь прежними мотивами, Штейн утверждал, что безопасность Ленинграда в случае нападения на него со стороны Финского залива зависит от передачи этих островов в пользование Советского Союза, и считал, что лучшим решением этого будет договор об их аренде. Такое решение стало бы гарантией сохранения финского нейтралитета. Советское правительство также готово обменять острова [228] на территорию площадью 183 квадратных километра, расположенную рядом с нашей восточной границей. Письменное обязательство Финляндии воспротивиться любому нарушению ее нейтралитета считали ничего не значащим, если его не сопровождали бы практические мероприятия. Правительство Финляндии продолжало стоять на своей отрицательной позиции.

Я же считал, что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими, если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с министром иностранных дел Эркко о предложении Штейна, но уговорить его мне не удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии значения, и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их военно-морской базе, имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем распоряжении.

Моя точка зрения понимания не встретила. Мне ответили, в частности, что правительство, которое решилось бы предложить что-либо похожее, тут же было бы вынуждено уйти в отставку и что ни один политик не был бы готов таким образом выступить против общественного мнения. На это я ответил, что если действительно не окажется человека, который бы во имя такого жизненного для государства дела рискнул своей популярностью в народе, то я предлагаю себя в распоряжение правительства, ибо уверен в том, что люди поймут мои честные намерения. Я пошел еще дальше, заметив, что Финляндии было бы выгодно выступить с предложением об отводе от Ленинграда линии границы и получить за это хорошую компенсацию. Уже тогда, когда Выборгская ляни{29} в 1811 году снова присоединилась к Финляндии, многие придерживались мнения, что граница проходит слишком близко к Петербургу. Так думал, в частности, министр — государственный секретарь Ребиндер, и, как я часто слышал дома, отец моего деда государственный советник С. Е. Маннергейм стоял на той же точке зрения. [229]

Я серьезно предупредил, чтобы посол Штейн не уезжал в Москву с пустыми руками. Однако так и произошло. 6 апреля он покинул Хельсинки, не решив порученной ему задачи.

Парламент не информировали о цели визита Штейна. О недальновидном сокрытии этого факта можно только сожалеть.

Помимо приостановления московских торговых переговоров прекращение политических контактов привело к тому, что Советский Союз отказался от одобрения пересмотра договора об Аландских островах, и этот вопрос полностью заморозили. Когда вопрос о пересмотре этого договора обсуждали в Лиге наций в мае 1939 года, советское правительство дало понять, что оно надеется на сохранение статус-кво на Аландах. В одном из выступлений 31 мая Молотов пошел еще дальше: если архипелаг будет инженерно укрепляться, сказал он, то у Советского Союза появится еще большая причина принять в этом участие, чем у Швеции.

Когда Советский Союз выложил карты на стол, правительство Швеции заняло уклончивую позицию в вопросе о Стокгольмском плане. Многие наверняка догадывались, что само сопротивление Советского Союза демонстрировало, сколь обоснован на самом деле был этот замысел и сколь важным было бы его осуществление. Круги, близкие к премьер-министру Швеции, думали, однако, по-иному, и в июне шведское правительство отозвало из риксдага свое предложение, объяснив это тем, что вопрос будет рассмотрен на чрезвычайной сессии. Этим был нанесен смертельный удар по планам укрепления Аландских островов. Советский Союз испытал прочность сотрудничества северных стран и мог теперь делать из этого свои выводы.

Государственное руководство Финляндии не учло некие очень благодарные обстоятельства и тем самым утратило открывающуюся перед ним возможность. Для укрепления позиции Финляндии от надвигающейся бури было два естественных пути: с одной стороны, политическое и военное сотрудничество со Швецией, а с другой — такое сближение с Советским Союзом, которое уменьшило бы его подозрительность. С начала года в связи с общим обострением ситуации эта подозрительность стала еще большей, когда Германия начала войну нервов с Польшей, а также захватила Чехословакию и Мемель. [230]

Поведение нашего правительства, как представлялось, базировалось на вере в то, что цель внешней политики Финляндии может быть достигнута без таких уступок, и все же условием сотрудничества Финляндии и Швеции явилось упрочение финско-советских отношений. Правительство могло бы попытаться, вступив в переговоры со Швецией, добиться согласия Советского Союза на первый шаг в развитии общей обороны северных стран, что, судя по всему, было бы предпосылкой некоторого успеха без очень больших пожертвований. Советское правительство в принципе, возможно, и не стало бы препятствовать ориентированию Финляндии на Скандинавию, как и осуществлению Стокгольмского плана, как заверяла посол СССР в Стокгольме госпожа Коллонтай. В переговорах о требованиях Советского Союза нам удалось устранить опаснейший момент — так называемую проблему военной взаимопомощи. Финское государственное руководство свободно могло предложить новые темы для переговоров, которые могли бы послужить делу укрепления нашей безопасности, например, новые формы солидарности между Швецией и Финляндией, и которые могло бы одобрить советское правительство. Опасно было терять время, поскольку период 1938–1939 годов был благоприятным для переговоров, но недолгим, ибо Советский Союз чувствовал, что западные страны отвернулись от него, а со стороны Германии исходила угроза. Но времени на ожидание у нас было, его хватало, чтобы руководство страны успело осознать, что свои позиции можно укрепить и с помощью уступок и что упрямый в конце концов проигрывает. Когда 4 мая 1939 года Литвинова сменил Молотов и Кремль приступил к секретным контактам с Германией, возможности Финляндии выскользнули у нас из рук.

То обстоятельство, что Финляндия в мае 1939 года отвергла, подобно Швеции и Норвегии, предложенный Германией пакт о ненападении, в глазах русских не являлось полноценной гарантией нашего нейтралитета. Это мероприятие лишь ухудшило прохладные отношения Финляндии с Германией. Едва ли можно было назвать целесообразным тот факт, что правительство уже несколько лет демонстративно подчеркивало свою антигерманскую позицию. По собственной причине мы оказались в ситуации, ограничивавшей свободу наших действий на внешнеполитической арене. Едва ли мы располагали резервами, чтобы можно было идти на обострение отношений [231] как с Германией, так и с Советским Союзом. Я неоднократно подчеркивал это в беседах с руководством страны.

Но мне отвечали: если острова Финского залива и были бы переданы, русские осенью 1939 года выдвинули бы новые требования. Не хочу утверждать противного, но наша позиция была бы, несомненно, крепче, если бы мы в апреле 1939 года сумели правильно воспользоваться ситуацией, и, прежде всего, добились бы сотрудничества между Финляндией и Швецией на основе Стокгольмского плана. В этом случае Финляндия, пожалуй, не одна сидела бы в Кремле за столом переговоров, и можно полагать, что опытная шведская дипломатия могла бы оказать благоприятное воздействие на их ход.

Весной главными заботами совета обороны были Аландские острова и морская оборона. В правительство поступило предложение о выделении дополнительно 36 миллионов марок для решения насущных потребностей военно-морских сил. Далее был рассмотрен вопрос о пополнении ВМС личным составом, предложения по которому не успели передать в качестве приложения к первоначальному плану основных затрат. По инициативе совета обороны в ноябре 1938 года был сформирован специальный комитет для уточнения того, что в ближайшее время потребуется для ВМС, и первое его заключение, касающееся новых закупок для флота, уже было подготовлено. Следующая проблема, которую совет должен был рассмотреть, — это приведение в надлежащий порядок береговой артиллерии, и, наконец, последнее — строительство военно-морской базы в Пансио близ Турку. Новая программа строительства ВМС, рассчитанная на восемь лет, помимо упомянутого выше предусматривала строительство одного корабля прикрытия, четырех миноносцев и двадцати четырех торпедных катеров. Кроме того, был разработан альтернативный пятилетний план. Заключение по этим вопросам совет обороны передал правительству в мае 1939 года, но быстрое развитие событий не позволило полностью решить это дело до начала войны.

Весной 1939 года Финляндия, вынужденная развитием событий, превращавшим Балтийское море в «горячую точку» международной политики, намеревалась перебросить на Аланды свои первые воинские части. Ситуация представлялась столь опасной, что я предложил отложить демобилизацию того возрастного контингента, который должен был покинуть армию [232] в апреле. Предложение было осуществлено лишь относительно Ууденманнского полка, который на короткое время был переведен на военное положение. Я просил правительство рассмотреть также вопрос о привлечении нескольких сот резервистов морской обороны на чрезвычайные учебные сборы, чтобы впоследствии можно было привести в боевую готовность линкоры береговой службы.

Однако не чувствовалось, что правительство в достаточной степени разделяет опасения военного руководства. В правительственных кругах считали, что у Германии, после Мюнхенских решений, нет больше повода проводить наступательную политику. Однако прошло немного времени, и на горизонте появились новые грозовые тучи, ясно говорившие о необоснованности такой доверчивости. 28 апреля 1939 года, в тот самый день, когда Германия предложила Финляндии подписать договор о ненападении, она отказалась от заключения договора с Англией о флоте и от договора о ненападении с Польшей. Поскольку Англия в апреле снова ввела у себя обязательную воинскую повинность, Италия напала на Албанию, а Германия и Италия в мае заключили военный союз, можно было быть почти полностью уверенным, что летом начнутся серьезные конфликты.

Я пока не рассказывал о некоторых трениях, которые из года в год сильно влияли на работу совета обороны и которые являлись результатом неудовлетворительного взаимодействия председателя совета обороны и министра обороны — прежде всего в вопросах бюджета и выделения денежных средств. В течение 1937 года была израсходована уйма времени на рассмотрение плана, нацеленного на разделение функций и окончательное установление отношений между различными звеньями руководства оборонительным ведомством. В конце года после ряда компромиссов добились таких результатов, что на основе их, казалось, можно было бы достичь единства в действиях. Однако 4 января 1938 года на заседании совета обороны я был вынужден довести до сведения членов совета, что министр обороны Ниукканен по неизвестным мне причинам представил президенту проект постановления, изменив его важнейшие пункты, — это был тот самый проект, текст которого был уже согласован и с которым совет обороны ознакомился после внесения поправок. Результат многомесячных переговоров [233] и усилий произвольно исказили, не проинформировав об этом военное руководство. 30 декабря президент утвердил постановление в том виде, в каком представил министр. Не характеризуя уже манеру поведения, которая, мягко говоря, была некорректной, это решение показало, насколько еще не научились осознавать значение того факта, что военно-хозяйственной деятельностью следует руководить сообща, учитывая точку зрения высшего военного командования, иными словами, ею должны руководить профессионалы.

Весной 1939 года совет обороны снова был поставлен перед подобным фактом. Совет внес предложение о выделении 476 миллионов марок на работы по укреплению Аландского архипелага. Эту сумму определил комитет, созданный в начале марта. Однако министр обороны, рекомендовал комитету сократить общую сумму до 400 миллионов, но комитет счел невозможным настолько сократить ассигнование. Я лично информировал министра, почему в рамках предлагаемой им меньшей суммы невозможно удовлетворительно организовать оборону Аландских островов. Я даже в письменной форме просил министра обороны при рассмотрении этого вопроса на государственном совете доложить о той отличающейся точке зрения, которой придерживаюсь я и военное руководство. Не зная об этом, правительство по представлению министра обороны утвердило сумму в 400 миллионов марок, после чего предложение было передано в парламент как якобы одобренное военными экспертами.

Самым опасным пунктом было то, что из запланированной батареи тяжелых орудий на острове Логшер, которую совет обороны предложил в составе двух орудийных башен, исключили одну и что число орудий, предназначенное для каждой маневренной батареи, также уменьшили на одно. Предложение о двух орудийных башнях было полностью обоснованным, учитывая выступающее расположение Логшера и его исключительно важную роль в закрытии доступа в Ботнический залив. Поскольку этому форту невозможно было оказать огневую поддержку с других укрепрайонов, его следовало сделать по возможности мощным. Сокращение его силы наполовину грозило ростом трудностей для морских путей и увеличением опасности высадки морского десанта. Маневренные батареи должны были быть сильными уже потому, что содействие Швеции в обороне Аландских островов, согласно договору [234] между правительствами Финляндии и Швеции, было весьма условным, и можно было считать, что оборона архипелага — дело одной Финляндии. Таким образом, о суммах, предполагаемых планом, торговаться было нельзя.

Я терпеливо приспосабливался к искажениям и торможению, с которыми многие годы сталкивались мои предложения и мероприятия. В связи с порождавшим беспокойство военно-политическим развитием я был вынужден признать, что, если так будет продолжаться дальше, мое положение станет невыносимым. По этой причине 16 июня 1939 года я направил президенту республики письмо следующего содержания:

«Тревожная военно-политическая ситуация, существующая ныне, требует не только объединения народа, но также того, чтобы высокие официальные лица, которые несут ответственность за оборону страны, были единодушны в понимании неизбежности ряда мероприятий, их масштабности и срочности проведения.

Такое отношение и годами проявлявшееся нежелание признать реальными часто даже крайне необходимые потребности оборонного ведомства привели к тому, что на множество предложений даже внимания не обращают или, в лучшем случае, по ним осуществляют лишь частичные мероприятия.

Каждый гражданин Финляндии обладает неотъемлемым правом требовать, чтобы наши вооруженные силы по качеству, подготовке и вооружению находились на таком же уровне, как и армия предполагаемого противника. Для достижения этого, безусловно, требуются эффективные мероприятия, несмотря на то что осуществление их в настоящий момент ляжет на страну более тяжелым бременем, чем раньше.

Поскольку я убедился, особенно в самое последнее время, что в этом вопросе невозможно добиться единого мнения в среде высших чиновников, то не считаю больше возможным нести ответственность за обороноспособность государства. В связи с тем, что мое дальнейшее пребывание на посту председателя совета обороны может породить в обществе мнение, будто бы я одобряю те недостаточные мероприятия, осуществление которых уже началось, а также породить у многих убаюкивающее чувство необоснованной безопасности, почтительно прошу освободить меня от этой должности».

Это обращение было встречено с огромным интересом и вызвало многочисленные отклики в отечественной и зарубежной [235] прессе. В связи с мощной реакцией общественного мнения и беспокойством, которое было высказано относительно нашей обороноспособности, правительство, наконец, посчитало необходимым приступить к мероприятиям по изменению постановления, принятого 30 декабря 1937 года за спиной совета обороны.

27 июня 1939 года государственный совет своим постановлением дал новые указания о выполнении вышеуказанного постановления. Эти указания давали необходимые гарантии того, что вопросы, касающиеся обороноспособности страны, в дальнейшем недопустимо решать без учета мнения совета обороны. Учитывая это, я счел возможным согласиться с многочисленными просьбами и отозвал свое заявление об отставке. Официально решение государственного совета содержало в себе следующие нововведения: докладчика, выступающего от имени министерства обороны, обязали по всем вопросам обороноспособности, еще до принятия решения по ним, получить заключение председателя совета обороны, а также излагать все инициативы председателя совета обороны по таким проблемам в неизменном виде; если будет установлено, что определенные вопросы по каким-либо, не только военным, причинам невозможно решить в соответствии с инструкциями председателя совета обороны, дело следует вернуть ему и запросить новых разъяснений; если же мнения председателя совета обороны и официального докладчика расходятся, то при рассмотрении проблемы следует информировать государственный совет и об иной точке зрения.

В целях ускорения весьма скромных работ по укреплению Карельского перешейка я разработал новую программу, которую в начале июля 1939 года передал министру обороны. В ней мы потребовали выделения новых средств для завершения работ по возведению оборонительных укреплений на линии между Финским заливом и рекой Вуокси, а также для строительства второй линии, расположенной дальше, между Выборгским заливом и рекой Вуокси. Продолжение этой линии в восточном направлении не требовало спешки и предполагало создание нескольких укрепрайонов севернее реки Вуокси. Намечалось, кроме того, строительство третьей линии — от Выборгского залива до озера Сайма. К первой группе срочности относили также линию по реке Янисйоки и район Лаймола. Я обратил внимание министра на то, что в связи с [236] изменением обстановки порядок строительства, видимо, может измениться так, что более дальним позициям будет отдано предпочтение. Сметой предусматривалось увеличение суммы до 621 миллиона марок. И этот вопрос не был рассмотрен до конца, ибо началась война.

Нам снова довелось увидеть, какова инстинктивная реакция народа на опасность. Поистине, простой человек видит дальше и раньше и правительства, и парламента. Летом 1939 года зародилось поистине народное движение по добровольному строительству оборонительных укреплений. Добровольцы равномерным потоком шли со всей страны на Карельский перешеек, где представители всех групп населения в течение четырех месяцев трудились бок о бок, жертвуя своими летними отпусками во имя обороны страны. Кроме того, были собраны значительные суммы добровольных пожертвований для финансирования работ по созданию укреплений. Практическую сторону организации работ взяли на себя отделения шюцкора. В течение лета на наиболее угрожаемых направлениях построили главным образом противотанковые препятствия — каменные надолбы, рвы и контрэскарпы, — которые существенно увеличили прочность оборонительных позиций. К сожалению, позднее выяснилось, что установленные каменные глыбы должны были бы быть еще выше, чтобы эффективно перекрывать местность и препятствовать продвижению танков противника.

В смете оборонного ведомства на 1939 год были предусмотрены расходы на проведение крупных боевых учений, подготовка к которым началась ранней весной. Учения проводились на Карельском перешейке в начале августа. В соответствии с диспозицией силы «желтых» отбросили войска прикрытия «белых» на восток от Выборга, где наступление «желтых» было остановлено. Когда сосредоточение «белых» сил северо-восточнее Выборга было завершено, последовало общее наступление на правый фланг «желтых».

В течение нескольких десятилетий, последовавших за освободительной войной, на Карельском перешейке было проведено несколько боевых учений, отправные точки которых и разнообразные ситуации повторялись в войнах, которые последовали за этими событиями. Многие операции учений августа 1939 года также превратились в кровавую истину летом 1941 года, когда они привели к освобождению Выборга и к окружению русских войск южнее этого города. [237]

Боевые учения закончились парадом войск в Выборге, на котором были представлены весьма многочисленные силы, принимавшие участие в маневрах. Зрители были необыкновенно восхищены увиденным, но профессионалу было труднее разделить всеобщее восхищение. Чувству удовлетворения, вызванному выполнением задач войсками во время самих учений, хорошим состоянием парада, несмотря на длительные марши и жаркую погоду, мешало сознание того, сколь малы были результаты в области вооружений. Военные представители иностранных государств смогли убедиться, что у Финляндии нет ни одного противотанкового орудия. Бронетехника, принимавшая участие в учениях, была представлена несколькими десятками танков, часть из которых устарела, а новые, несмотря на требования совета обороны, не имели вооружения. Военно-воздушные силы были сверхскромными. Если бы мы сопоставили все это с резервами бронетехники и авиации, которые имелись у соседа за границей, то недостатки выглядели бы еще рельефнее.

В мае 1939 года правительства Англии и Франции предприняли попытку договориться с Москвой о создании оборонительного союза в противовес устремлениям Германии. Уже с самого начала было ясно, что переговоры мало что обещают. Когда Молотов стал вместо Литвинова народным комиссаром иностранных дел, они продолжались явно в духе подозрительности и недоверия. Частности этих переговоров до сих пор еще покрыты мраком неизвестности, однако центральным вопросом было требование Советского Союза предоставить ему право ввести войска на территорию сопредельных государств, если они окажутся под сильным нажимом Германии или она нападет на них. Это право должно быть предоставлено вне зависимости от того, попросят или не попросят эти страны помощи от русских. К этим государствам советское правительство хотело бы причислить и Финляндию, которая должна предоставить в распоряжение союзников СССР Аландский архипелаг, Ханко и острова Финского залива.

Хотя эти политические переговоры зашли в тупик, все же Москва в июле выступила с инициативой начать военные переговоры с Англией и Францией. Позднее стало ясно, что эта инициатива была предпринята лишь для отвода глаз. Целью ее было укрепление позиций СССР на проводившихся в это же время германско-советских переговорах. Военные переговоры [238] с западными государствами, начатые 12 августа, видимо, дошли лишь до вопроса о Польше.

Военное руководство России выразило желание встретить немецкую армию до того, как будут разбиты войска Польши и, пожалуй, Румынии. По этой причине оно требовало свободного прохода в направлении Вильнюса и Львова, а также через Бессарабию сразу же после нападения Германии. Поскольку правительство Польши резко возражало против идеи пропуска русских войск через границу Польши, переговоры оказались в мертвой фазе еще до начала обсуждения подобных вопросов, касающихся Финляндии и Прибалтийских государств.

23 августа был подписан советско-германский пакт о ненападении, явившийся ступенькой ко второй мировой войне. Он подверг тяжелому испытанию и внешнюю политику Финляндии.

Вера нашего народа в ценность дружбы между Германией и Финляндией, несмотря ни на что, была столь крепкой, что в широких кругах нашего общества пакт о ненападении посчитали стабилизирующим фактором и в финляндско-советских отношениях. Между тем нападение Германии на Польшу в сентябре 1939 года, развязавшее вторую мировую войну, означало, что и Финляндия должна попасть в «горячую зону» интересов русских.

Начав военные действия вводом войск в Польшу 17 сентября, Советский Союз заявил, что обязуется уважать нейтралитет Финляндии. Некоторые круги финского общества поверили этому обманному ходу. Эти люди очнулись лишь позднее, когда стали свидетелями событий в странах Прибалтики.

Формальным поводом советских мероприятий, направленных против прибалтийских государств, стал побег из Таллинна польской подводной лодки «Орзел» 18 сентября 1939 года. «Орзел», которого в соответствии с положениями о нейтралитете следовало задержать и разоружить, в ночь на 15 сентября вошел в порт Таллинна. Советский Союз обвинил эстонское правительство в нарушении этих положений, а также заявил, что оно оказало «Орзелу» содействие в побеге. Было выдвинуто обвинение и в том, что подводным лодкам противника разрешено использовать порты Эстонии в качестве баз. В территориальных водах Эстонии появились советские военные корабли, начавшие крейсирование вплоть до Рижского залива. В последнюю неделю сентября советские самолеты стали часто [239] летать над территорией Эстонии, а в приграничной зоне сосредоточились 3–4 русские дивизии. Стараясь не раздражать своего могучего соседа, правительство Эстонии решило занять выжидательную позицию и максимально ограничить военные мероприятия. Ведь у Эстонии был с Советским Союзом договор о ненападении, заключенный еще в 1932 году!

Во время этих событий в Москве велись переговоры о заключении торгового соглашения, для подписания которого министр иностранных дел Эстонии Селтер 22 сентября выехал в Москву. Однако уже через два дня он возвратился оттуда, и правительство узнало, что помимо чисто торговых на переговорах поднимались и другие вопросы. 27 сентября министр иностранных дел снова отправился в Москву, где на следующий день был подписан договор о помощи сроком на 10 лет. По договору Советскому Союзу предоставлялось право использовать острова Сааремаа, Хийумаа и район Палдиски в качестве военно-морских баз, а также размещать аэродромы на тех островах, где русские получили право дислоцировать пехотные и летные подразделения обусловленного состава. Советский Союз в свою очередь обязался снабдить эстонскую армию военным снаряжением.

Сразу же после ратификации договора советская военная комиссия, находившаяся в Таллинне, предъявила новые требования, не вытекавшие из условий договора. В частности, русские потребовали права на использование некоторых аэродромов и права на дислокацию воинских частей на материковой части страны. Кроме того, Советский Союз присвоил себе право пользоваться Таллиннским портом. 18 и 19 октября в страну прибыли русская пехотная дивизия, танковая и авиационная бригады.

Следовательно, для покорения Эстонии больших усилий не потребовалось. Снаряжение армии было опасно недостаточным, и перед глазами эстонцев, несомненно, стояла — в виде предупреждения — судьба Польши. Существовал военный союз с Латвией, но неизвестно, вызвали ли действия России установление контактов между Эстонией и Латвией. С эстонской стороны, правда, раздавались заявления, что латвийское правительство дало отрицательный ответ на запрос, войдет ли в силу военный договор, если Эстония решит оказать сопротивление, но латыши утверждают, что такого запроса они не получали. [240]

Говорили, что командующий вооруженными силами Литвы генерал Растикис вроде как сразу же после нападения на Польшу предложил прибалтийским странам заключить между собой военный союз, но Эстония и Латвия якобы отказались из-за боязни, что Советский Союз воспримет такое мероприятие как провокацию. В распоряжении союза прибалтийских стран оказалось бы 20 дивизий.

2 октября министра иностранных дел Латвии Мунтерса пригласили в Москву, и спустя три дня был подписан договор о помощи между Латвией и Советским Союзом. 11 октября этому примеру последовала Литва, и, таким образом, русские расчистили путь для захвата Прибалтики.

Финляндию Советский Союз оставил напоследок, сознавая, что этот орешек покрепче, чем малые прибалтийские государства поодиночке. В расчетах, конечно, принимали во внимание то обстоятельство, что положение нашей страны ослабло в связи с тем, что южное побережье Финского залива оказалось в руках русских.

5 октября, за день до подписания договора с Латвией, посла Финляндии в Москве попросили передать финскому правительству предложение о посылке в Москву уполномоченного лица для переговоров по конкретным политическим вопросам, которые развязанная война сделала актуальными. Одновременно было высказано пожелание о прибытии самого министра иностранных дел. Ответ просили дать как можно быстрее. Москву очень волновала задержка! Советский Союз в этот момент решал много вопросов, в частности, вел переговоры с турецкой делегацией, которые, как чувствовалось, топтались на месте.

Финляндия, естественно, не могла сидеть, сложа руки, когда началась война великих держав. 1 сентября я попросил предоставить мне возможность снова призвать на службу часть резервистов войск прикрытия и морской обороны, которая была демобилизована в августе. Такие полномочия мне предоставили, и это мероприятие было проведено сразу. По моему совету правительство в конце сентября приняло решение об увеличении готовности к обороне таким путем, что переведенные в резерв в 1938 году офицеры и унтер-офицеры тремя очередями прошли разовые сборы в течение осени. Хотя Советский Союз и пригласил наше правительство на переговоры, все же дипломатам мы вынуждены были оказать всяческую поддержку [241] средствами, которыми располагало оборонное ведомство. 6 октября была отмобилизована вся система войск прикрытия, после чего воинские части немедленно были передислоцированы в приграничные районы. На Аландах также разместили один гарнизон. Принимая во внимание подготовительные мероприятия русских в районе, близком к границе, я предложил 11 октября провести учения резервистов, на которые личный состав призвали с помощью повесток, врученных каждому персонально. Начавшиеся 14 октября учения в прикрытой форме соответствовали всеобщей мобилизации. Приграничные районы освободили, и часть населения городов, находившихся в опасной зоне, перевели в другие места. Когда войска были направлены на места своего сосредоточения, народ Финляндии мог с большей надеждой ожидать грядущего развития событий.

Руководителем делегации для ведения переговоров с Советским Союзом назначили государственного советника Паасикиви, посла Финляндии в Стокгольме. Он владел русским языком и знал русских в качестве компаньонов по переговорам. В процессе длительных мирных переговоров в Тарту в 1921 году он искусно отстаивал интересы Финляндии. Поскольку правительство не дало Паасикиви военного советника, то по моей инициативе на этот пост назначили полковника Паасонена, одного из наших редких знатоков России.

Те немногие люди, которые знали о предыдущих секретных переговорах, примерно догадывались, какое направление примут требования Советского Союза. Их тема — безопасность Ленинграда-Петербурга — известна была еще с царских времен, когда Россия за несколько лет до начала первой мировой войны предложила вывести из состава Великого княжества Финляндского пограничные пункты Уусикиркко, Кивеннапа и Рауту. Организация границы по Карельскому перешейку и интерес русских к островам Финского залива еще при подписании Дерптского мирного договора вызвали сильные разногласия. Благодаря удачно сложившейся переговорной ситуации Финляндии тогда удалось отстоять свои права.

Следовательно, правительство, утверждая инструкции делегации, могло предположить, о чем пойдет речь на переговорах, и определить соответствующую линию поведения. Государственного советника Паасикиви обязали в переговорах о границе ссылаться на гарантию, полученную нами в Тартуском [242] мирном договоре. В остальном опираться на положения договора о ненападении и на приложенное к нему специальное соглашение, касающееся определения понятия «нападение». Следует энергично подчеркивать, что целью внешней политики Финляндии всегда было поддержание добрососедских отношений и их развитие с сопредельными странами, а также то, что Финляндия, безусловно, желает оставаться вне любых международных конфликтов. Таким образом, возможное предложение о заключении договора о взаимопомощи следует отклонить как противоречащее нашей политике нейтралитета. Это относилось и к передаче военных баз на материковой части Финляндии и на Аландских островах, а также к переносу границы на Карельском перешейке. Что касается островов Финского залива, если они станут объектом переговоров, то остров Готланд следует оставить в стороне. В качестве крайней уступки было разрешено вести переговоры о передаче других островов при условии, если предлагаемое возмещение окажется таким щедрым, чтобы внешний мир понял, сколь приемлемо было решение вопроса. Далее Паасикиви обязали заявить, что Финляндия считает себя вправе выполнить на Аландах такие работы по инженерному укреплению архипелага, какие потребует сложившаяся обстановка.

9 октября, в момент отъезда государственного советника Паасикиви в Москву, на Хельсинском вокзале состоялась необычно масштабная патриотическая демонстрация. Люди догадывались, что именно означает приглашение в Москву, и их реакция была резко отрицательной.

Хотя мы и полагали, что подготовились к притязаниям Советского Союза, никто не ожидал, что они будут такими жестокими. Переговоры начались 12 октября, когда Сталин и Молотов сразу предложили заключить такой же договор о взаимопомощи, какие СССР заключил с прибалтийскими странами. Когда Паасикиви отклонил такой план, сразу был предложен локальный договор о взаимопомощи, который дополнил бы договор между Эстонией и СССР об эффективном закрытии доступа к Финскому заливу. Обсуждать это предложение у делегации также не было полномочий. Сославшись на необходимость обеспечения безопасности Ленинграда, и желая получить гарантии дружественного отношения Финляндии к СССР, советское правительство выдвинуло, наконец, следующие требования: [243]

1) Финляндия отдает в аренду на 30 лет порт Ханко с окрестностями для создания морской базы, оборудованной береговой артиллерией, которая вместе с береговой артиллерией базы в Палдиски, расположенной на другой стороне Финского залива, перекрыла бы доступ в Финский залив. В этом опорном пункте Советский Союз желал бы дислоцировать один пехотный полк, две зенитные батареи, два авиационных полка и один бронетанковый батальон, всего 5000 человек.

2) Военно-морской флот СССР должен получить право использовать в качестве якорной стоянки Лаппохья.

3) Финляндия должна передать Советскому Союзу острова Финского залива и Койвисто, а также такую территорию на Карельском перешейке, чтобы государственная граница проходила бы впредь по линии Липола-южная окраина Койвисто. Кроме того, Финляндия должна передать СССР западную часть полуострова Рыбачий в районе Петсамо (Печенга). В возмещение этого Советский Союз передаст Финляндии в два раза большую территорию (5529 квадратных километров) в районе Репола и Пораярви.

4) Укрепсооружения, имеющиеся на Карельском перешейке, следует уничтожить по обе стороны границы.

5) В договор о ненападении следует включить дополнительное условие, в соответствии с которым стороны не могут вступать в союзы ни с какой группой государств или в альянс, который непосредственно или опосредованно направлен против второй договаривающейся стороны.

На этих условиях Советский Союз не будет препятствовать нам укреплять Аландские острова, если никакое постороннее государство (следовательно, и Швеция) не будет принимать участия в этом деле.

Государственный советник Паасикиви заявил, что выполнение таких условий находится в противоречии с политикой нейтралитета Финляндии, и услышал в ответ, что это лишь минимальные требования: советское военное руководство придерживается мнения, что никакая иная граница, кроме установленной Петром Великим по мирному Ништадтскому договору в 1721 году, не может гарантировать Ленинграду достаточной безопасности, и оно также считает необходимым передачу СССР территории всего мыса Ханко. Военно-морские базы в Порккала-Удд западнее Хельсинки и на острове Найссаар перед Таллинном дали бы русским больше возможности для закрытия [244] Финского залива, чем Ханко и Палдиски, но пункты, названные выше, расположены слишком близко к столицам Финляндии и Эстонии. Советское правительство не хотело выдвигать требования, которые бы оскорбляли национальное самосознание соседних народов. Советский Союз не боится, что Финляндия нападет на него, однако он не сомневается, что мы можем оказаться объектом нажима какой-нибудь великой державы. В этой связи Сталин назвал Францию и Англию. Британская империя, заявил он, оказывает нажим на Швецию, чтобы получить в пользование некую базу. Такие же попытки предпринимает и Германия. Англия добилась никелевой концессии в Петсамо, на которую зарится и Германия. Можно полагать, что оба эти государства стремятся к захвату Мурманска. С Германией Советский Союз сейчас находится в хороших, добрососедских отношениях. «Однако, — сказал Сталин, — все в этом мире может измениться».

Русским, казалось, было трудно понять, что положительное для Советского Союза решение поставленных вопросов, касающихся передачи финской территории, предполагает внесение изменений в конституцию и большинства голосов в парламенте (пять шестых от общего числа голосов). Однако Сталин выразил уверенность, что его предложения найдут поддержку 99 процентов голосов! Если Финляндию не устраивает передача базы на материковой части, то Советский Союз готов обсудить вопрос о прорытии канала поперек мыса Ханко. Когда Паасикиви попросил понимания того обстоятельства, что Финляндия должна сама заботиться о своей безопасности, Сталин ответил, что в этом отношении бояться нечего. Договоры, заключенные с Эстонией, Латвией и Литвой не означают угрозы самостоятельности этих стран, она, наоборот, укрепилась. На замечание Паасикиви: «Мы хотим жить в мире и оставаться вне всяких конфликтов», Сталин ответил: «Понимаю, но заверяю, что это невозможно, великие державы не позволят».

Противная сторона не пожелала также высказаться и по поводу заявления военного эксперта, выразившего убежденность в том, что Финляндия способна эффективно отразить попытку любой великой державы высадить десант на труднодоступное побережье Финляндии и что безопасность Ленинграда полностью зависит от того, в чьих руках находится южный берег Финского залива. Развитие событий показало, что военный [245] эксперт был прав в своем утверждении. Когда немцы летом 1941 года овладели Эстонией, то оставшийся в изоляции Ханко утратил свое значение и в результате русские сочли необходимым отказаться от этой базы. Острова Финского залива с военной точки зрения также оказались малоценными, даже Готланд, а Карельский перешеек стал единственным направлением, с которого нападения на Ленинград не было.

Государственный советник Паасикиви возвратился в Хельсинки за получением новых инструкций. Отъезд его в Москву на этот раз несколько задержался в связи с встречей глав северных стран, созванной по инициативе короля Швеции в Стокгольме. Народ Финляндии многого ждал от этого саммита и чувствовал, что получил поддержку от президента Рузвельта, который выразил Калинину, Председателю Верховного Совета СССР, надежду на то, что дружественные отношения между Финляндией и Советским Союзом сохранятся и впредь. Послы Скандинавских стран в Москве, неудачно пытавшиеся пробиться на прием к Молотову, в своих нотах также выразили такую надежду. Такова была дипломатическая поддержка, получившая высокую оценку в Финляндии, стимулировавшая финское правительство и общественность к непреклонности. Никто не хотел верить, что Советский Союз в сложившихся тогда условиях спровоцирует открытый конфликт.

Какое значение советское правительство придавало заявлению Рузвельта, явствовало из выступления Молотова на сессии Верховного Совета 31 октября, где он рекомендовал президенту Соединенных Штатов Америки больше заботиться о независимости Филиппин. Что касается встречи глав северных стран, то Стокгольмское коммюнике было таким расплывчатым, что ясно показало изоляцию Финляндии. Когда президент Каллио вернулся на родину, ему и правительству следовало бы понять, что мы остались в одиночестве. Шведы, которые к этому времени предоставили нам заем в 40 миллионов крон, не пожелали даже разрешить нам опубликовать эту новость.

Если Ханко и значительные части территории Карельского перешейка оказались бы отданными, то оборонительное положение Финляндии изменилось бы полностью. Мыс Ханко, оказавшись в руках русских, не только стал бы опасным разрывом в обороне нашего побережья, но и плацдармом для нападения на жизненно важные части и коммуникации страны. Эта база русских связала бы значительную часть и до того малочисленных [246] наших войск. Заверения советского правительства в том, что гарнизон на Ханко будет ограничен пятью тысячами человек и соответствующими специальными войсковыми подразделениями, едва ли усыпили в нас чувство опасности. Перебросить пополнения было проще простого, особенно если этому окажет поддержку авиация русских, дислоцирующаяся в Эстонии.

Передача территорий на Карельском перешейке означала бы пересмотр границы, установленной еще заключенным в 1323 году договором на острове Орешек, и предоставила бы Советскому Союзу право на владение тем узким проходом, естественным рубежом обороны Финляндии, который мы укрепляли в течение лета и осени. Уничтожение оборонительных сооружений, которые еще у нас оставались на перешейке, означало бы, что перешеек полностью потеряет свою ценность для обороны. Обязательство русских уничтожить свои укрепления, естественно, не вызывало у нас особой радости, да и пользы нам это не принесло бы. Требование об уничтожении оборонительных сооружений было для нас тревожным. Его могли с полным основанием истолковать как сигнал, что вскоре советское правительство, как оно сделало в Эстонии, предъявит новые требования и что оно желает ослабить наши возможности к сопротивлению, а также создать исходные позиции для наступления.

После бесед с членами правительства, с государственным советником Паасикиви и другими лицами, оказывающими влияние на политику, я предложил делегации стремиться добиваться компромиссных решений, поскольку наше оборонное ведомство, это было известно и правительству, не было готово встретить нападение великой державы. Правительство не располагало такой армией, какую предполагала внешняя политика, и оно должно было сделать выводы об отношении к приведению в порядок оборонительных сил. Я даже в последние недели встречал сопротивление в вопросе о выделении сверхважных ассигнований!

Как я предлагал еще весной, необходимо было пожертвовать островами Финского залива, а на Карельском перешейке нам не следовало бы цепляться крепко за Ино, который в глазах русских имеет огромное значение для обороны Ленинграда. Советский Союз стремится явно к тому, чтобы восстановить это построенное еще в царское время и разрушенное по [247] условиям Тартуского договора береговое укрепление, которое вместе с артиллерийскими батареями Ораниенбаума препятствовало доступу в восточный конец Финского залива. Что же касается базы в Ханко, то нам всеми силами следовало бы препятствовать русским в получении плацдарма на материковой части Финляндии. Компромисса, пожалуй, и добились бы, пожертвовав некоторыми островами. В этой связи я назвал в качестве возможного объекта переговоров остров Юссарё, расположение которого предлагало русским хорошие условия к взаимодействию с фортами острова Найссаар, прилегающего к южному побережью Финского залива.

Помимо этого, я выразил уверенность в том, что Советский Союз, если только пожелает, не уклонится от применения вооруженных сил для достижения своих целей. Он унаследовал панславистские идеи царской России, хотя они ныне и замаскированы идеологией Коминтерна. Внешнеполитическая ситуация сейчас очень выгодна для экспансии русских. Престиж Советского Союза также не перенесет того, что Финляндия вышла бы из сложного положения, не уступив тех территорий, которые русские считают для себя необходимыми. Не было сомнения в том, что русские сосредоточивают войска на Карельском перешейке. Была получена информация о прибытии сюда танковой бригады, подразделений тяжелой артиллерии и других. Одна пехотная дивизия, находившаяся ранее в Польше, вдруг появилась в Ленинграде. Начиная с 9 октября, самолеты почти каждый день стали залетать в глубь Карельского перешейка, совершали полеты над районами, расположенными севернее Ладожского озера, над Петсамо. Из Восточной Карелии поступали сведения о прибытии туда дополнительно новых войск, во всяком случае, двух пехотных дивизий и специальных подразделений. С начала сентября на железнодорожной линии, ведущей в Мурманск, до минимума было сокращено движение пассажирских поездов, а военные эшелоны шли на север круглыми сутками. Кроме того, на севере сосредоточили большое количество самолетов.

Ситуация была, несомненно, беспокойной. В любой день русские могли организовать провокацию, которая дала бы им формальный повод для нападения на Финляндию. Я отдал приказ на земле, на воде и в воздухе тщательно избегать любой деятельности, которую русские могли бы использовать в качестве предлога для провокации, и приказал отвести все батареи [248] на такое расстояние, чтобы они не смогли открыть огонь через границу. Для контроля над исполнением приказа я командировал на перешеек инспектора артиллерии.

На начавшихся 23 октября переговорах, на которых вместе с уполномоченным присутствовал министр финансов, руководитель социал-демократической партии Таннер, правительство Финляндии согласилось обсудить вопрос об острове Готланд. Линию границы на Карельском перешейке согласились выправить в районе изгиба у поселка Куоккала, что означало перенос границы на прибрежном участке Финского залива на 13 километров. Предложение об аренде Ханко было отклонено. Единственной уступкой с русской стороны было то, что они согласились на проведение новой границы в 10 километрах в юго-восточном направлении от главной железнодорожной магистрали, торговаться о Койвисто они не пожелали.

Делегация еще раз вернулась в Хельсинки за инструкциями. Решено было пойти на несколько большие уступки; правительство заявило о своей готовности отнести границу на прибрежном участке на 30 километров западнее. На аренду Ханко оно согласиться не могло. Спустя несколько дней правительство согласилось передать Ино при условии, если русские откажутся от своих притязаний на Ханко и Койвисто, а также на переговоры о передаче южной части острова Готланд. Советское правительство в свою очередь заявило, что может удовлетвориться группой островов Хестё-Бусё-Хермансё-Кое, расположенной восточнее мыса Ханко, а также упоминавшейся ранее якорной стоянкой в Лаппохья. Это была довольно значительная уступка, которая и в экономическом смысле была бы менее тяжелой, чем передача Ханко, хотя и были бы потеряны важные батареи береговой артиллерии.

Финское правительство не согласилось на такое предложение. В середине ноября делегация с пустыми руками возвратилась в Хельсинки.

Если правительство поставило перед собой цель быть непреклонным, что означало войну, то было еще время обратиться за посредничеством в Лигу наций. Обсуждался ли вопрос об обращении в эту организацию, я не знаю. Если обсуждался, то, вероятно, вспомнили и о том, что некоторое время тому назад Финляндия отказалась от выполнения обязательств по параграфу 16 ее устава и что мы тем самым ослабили позиции как [249] Лиги наций, так и свои. Поскольку надежды на помощь Швеции потерпели крах, было бы целесообразно обратиться в Лигу наций, но этот шаг был предпринят только после нападения Советского Союза. Возможно, сыграл бы роль факт присутствия наблюдателей Лиги наций в наших приграничных районах и что мы, пожалуй, месяцем раньше могли бы начать при поддержке этой международной организации переговоры об укреплении материального обеспечения. Кто знает, может быть, Финляндия через посредство Лиги наций привлекла бы к себе интерес англо-французской группы великих держав, которая с лета 1939 года открыто заняла антирусскую позицию и проявила желание заключить союз, противостоящий германо-советскому. Нельзя считать невозможным, что Финляндия своей активной политикой, по примеру Турции, еще на этой стадии могла бы добиться поддержки западных держав в той или иной форме.

Спустя несколько дней после того, как советское правительство приступило к переговорам с Финляндией, турецкая делегация, возглавляемая министром иностранных дел Сараджоглу, после безрезультатных переговоров возвратилась домой. Советское правительство в этом случае хотело предоставить свидетельства своего доверия, заявляя, что оно готово заключить оборонительный союз, который мог бы и не состояться, если турки обяжутся учитывать интересы Советского Союза. В этом случае Турция могла бы рассчитывать на получение сильной поддержки со стороны России. В качестве гарантии дружественного отношения со стороны России Турция должна обеспечить свободный проход через Дарданеллы и Босфор и в военное время, а также предоставить право участвовать в укреплении определенных точек в проливах, за что СССР готов вносить арендную плату.

Ничего нового в этом не было. Советская дипломатия и на востоке шла по следам экспансионистской политики царской России, цель которой сотню лет назад была на короткое время достигнута Ункяр-Искелесийским договором. Домогательства Советской России вызвали весьма быструю реакцию, мощной подпорой которой явилась теперь Англия. Министр иностранных дел Сараджоглу прибыл в Анкару 17 октября, и уже спустя два дня был подписан договор о взаимопомощи между Турцией и Англией, а затем еще через несколько дней — такой же договор между Турцией и Францией. Оба они носили демонстративно [250] антирусский характер. С момента, когда в Турции находился с визитом заместитель народного комиссара иностранных дел Потемкин (примерно с теми же задачами, что и посол Штейн в Финляндии), турки начали активно отражать угрозу.

Авторитет западных стран, правда, пошатнулся в связи с катастрофой в Польше, но географическое положение Финляндии лучше, чем у Польши, потому, что на территорию Финляндии можно попасть через Петсамо, где британцы пустили свои корни в связи с концессией по добыче никеля. Демонстрация военно-морского флота в такой близости от Мурманска, видимо, не осталась бы без последствий. Едва ли можно себе представить, что Советский Союз довел бы свои отношения с Англией и Францией до точки разрыва.

Поддержка Англии и Франции, естественно, исчезла бы полностью при прорыве французского фронта в мае 1940 года, но полгода передышки дало бы многое для укрепления обороноспособности нашей страны. Могут задать вопрос, считал ли Советский Союз для себя выгодным раскрыть свои антигерманские намерения, как на Балканах, так и на Севере, в момент немецкой оккупации Норвегии в 1940 году. Весьма можно было себе представить, что на первое место вышла бы Румыния. Если Финляндия выиграла бы время, ее возможности остаться вне пределов конфликта между великими державами значительно бы возросли.

Неуверенность в поддержке со стороны Запада, кто знает, может быть, сменилась бы уверенностью, если бы наше оборонное ведомство было в надлежащем состоянии. Это обстоятельство могло бы оказать влияние и на отношение Швеции к нам. У государства, оборонные возможности которого недостаточны, не будет союзников!

Молотов, выступая 31 октября 1939 года в Верховном Совете, информировал о требованиях, выдвинутых русскими перед Финляндией. И все же финский народ не изменил своей позиции. Все классы общества объединила патриотическая национальная точка зрения, чего еще ни разу не случалось в истории нашей страны. Однако никто не желал войны, никто не подстрекал к войне. Впрочем, несмотря на серьезность ситуации, мало кто верил, что война начнется. Когда московские переговоры провалились, многие люди, вывезенные осенью из опасной зоны, стали возвращаться, институты открыли свои двери, [251] в школах начались занятия и большую группу резервистов отправили домой.

В течение двух недель ничего не происходило. Правительство Финляндии различными способами давало понять, что оно готово снова приступить к переговорам. Печать и радио в Советском Союзе продолжали резкие выпады против финского правительства, что не обещало ничего хорошего. Нарушения границы советскими самолетами совершались все чаще. Военная разведка доносила о том, что повсюду идет передислокация войск и строительство дорог. Русские в Восточной Карелии приступили к строительству железной дороги Петрозаводск-Суоярви, в этом же районе ремонтировалась дорожная сеть.

Информация, полученная по каналам министерства иностранных дел, была менее тревожной и говорила о том, что в политических и дипломатических кругах иностранных государств открытый конфликт считают маловероятным. Только некоторые британские и немецкие источники придерживались иного мнения. Получаемая мною из Германии конфиденциальная информация предупреждала не натягивать лук слишком сильно. Я не скрывал от руководства государством, что меня гложут плохие предчувствия относительно ближайшего будущего, и не мог не удивляться тому, как правительство и парламент относились столь незаинтересованно к внесенным мною в последние недели предложениям по выделению средств, хотя война, казалось, стояла уже у порога. Беседуя с президентом Каллио, я убедился, что мое мнение не во всех пунктах дошло до его сведения и что в его отношении к моей точке зрения видны явные признаки влияния некоторых членов правительства. Поэтому я посчитал своей обязанностью заявить, что далее со своей стороны не могу нести ответственность за развал обороны. Президент в принципе был согласен на мою отставку.

27 ноября 1939 года я направил президенту письмо следующего содержания:

«Поскольку, судя по всему, правительство, пожалуй, уже в ближайшем будущем окажется перед необходимостью принять роковые решения для нашего народа, я, памятуя о ранее сделанных мною заявлениях, а также о записке, переданной правительству некоторое время назад советом по материальному обеспечению вооруженных сил, считаю своей обязанностью еще раз заявить о нижеследующем. [252]

Приложенные таблицы дают представление о степени обеспеченности наших войск вооружением и снаряжением. Сведения, показанные в таблицах, говорят сами за себя.

Планы производства орудий и снарядов на государственных заводах уже с самого начала не могли удовлетворить реальные потребности обороны. Отсутствие длительных заказов частным предприятиям также не способствовало приобретению ими новых машин и оборудования, а, следовательно, и повышению их производительности. При составлении расчетов была также учтена возможность в случае войны заткнуть дыры поставками из-за рубежа. Об этом велись длительные переговоры со Швецией, однако к желательным результатам они не привели.

По поручению правительства в течение последних месяцев два талантливых офицера генштаба изучали возможности размещения заказов в Америке и пришли к выводу, что почва для нас там благоприятная.

Когда прошлой весной представилась возможность с помощью займа, одобренного заседавшим тогда в Вашингтоне Конгрессом, стабилизировать валютный курс и сделать заказы, в том числе на случай войны, то этой возможностью не воспользовались. Мы оставались оптимистами, не верили в развязывание войны и откладывали решение вопроса до тех пор, пока угроза со стороны России не сделала его разрешение невозможным. Ссылаясь на трудности с валютой, вызванные той же угрозой, правительство посчитало за лучшее отказаться от использования ценнейшей работы, проделанной в кругах американской военной промышленности. Сознавая, что закупки за рубежом повлекут за собой огромные, часто непреодолимые трудности, оно и в этот момент не приняло радикальных мер для использования всех возможностей отечественной металлообрабатывающей промышленности в целях обеспечения поставок, на что я самым серьезнейшим образом указывал еще четыре месяца назад.

Все говорит о том, что в случае войны нам придется почти во всем полагаться на совершенно недостаточные возможности отечественного производства, на возможности, которые, помимо прочего, в связи с недостатком зенитной артиллерии наверняка будут сокращаться и далее под воздействием воздушных налетов.

Все эти годы мне было трудно понять поведение правительства и парламента в свете той угрозы, которую большая война в [253] Европе составила бы нашей самостоятельности. Вместе с тем сейчас, когда противостояние гигантов становится все более очевидным, обсуждение средств, необходимых для обороны страны, идет без понимания всей важности дела и с прежней скупостью, которая уже привела к тому, что большая часть оборудования и снаряжения пришла в полную негодность, а там, где этого не случилось, бюрократическое и медленное рассмотрение вопросов часто приводит к фатальным потерям. И даже сейчас проблемы о выделении средств на важнейшие нужды обороны рассматриваются в таком темпе, словно мы живем в нормальное время. Недели и месяцы уходят на обсуждения в комитетах и комиссиях, а когда наконец средства выделяют, то в лучшем случае цены успевают вырасти, но чаще происходит так, что возможности закупок уже утрачены. Сейчас каждому следует понять, что настоящей эффективности в работе по приобретению необходимейших материалов на нужды обороны нельзя добиться без энергичного выделения средств — энергичного в той мере, в какой оно могло бы пробудить интерес в кругах, от которых зависит эффективность закупок. Еще со времен освободительной войны должно быть ясно, что защита самостоятельности нации от враждебного советского гиганта требует, прежде всего, полностью и по-современному снаряженной и обученной армии. Никто не желает войны с Советским Союзом, в которой Финляндия оказалась бы одинокой, без поддержки других государств. Однако невыгодное для нас положение звезд на небе привело к тому, что руки у Советов сейчас развязаны почти полностью.

Интересы великих держав не оставляют нам, так же как и Бельгии, и Голландии, и Швейцарии, шанса надеяться в случае войны на помощь других, даже на обещания ее, как это было в случае с Польшей.

Вооруженной поддержки Швеции нам, видимо, было бы достаточно для отражения угрозы войны, но мы в наших отношениях со Скандинавией еще явно не добились необходимой близости.

После того как Германия три месяца тому назад заключила договор с Советским Союзом, политическая ситуация для нас полностью изменилась. Наша стратегическая позиция, которую ослабили уже укрепления и дороги, построенные в Карелии, претерпела радикальное изменение после того, как Советский Союз вышел на южный берег Финского залива. [254]

Видимо, нынешнюю ситуацию следует понимать только так, что Финляндии грозит опасность быть втянутой в войну в условиях, которые являются самыми для нее невыгодными:

- Почти ничтожная противовоздушная и противотанковая оборона.

- Военно-воздушные силы, имеющиеся сейчас в распоряжении, насчитывают всего лишь 50 процентов того количества самолетов, которое полагается по штатному расписанию, в резерве нет ни одной машины. Однако и штатная численность явно недостаточна, если принять во внимание обширность территории нашей страны.

- Бронетанковая техника насчитывает три десятка устаревших, закупленных двадцать лет тому назад, после первой мировой войны, и даже использовавшихся в ней, танков и тридцать современных легких танков «Виккерс», закупленных год тому назад, но до сих пор не вооруженных.

- Флот, который мы так и не смогли превратить в настоящее средство морской обороны.

- Очень слабая по численности артиллерия.

- Из 15 дивизий три до сих пор не имеют вооружения и снаряжения. До сих пор не выполнен план пополнения боеприпасами, и, насколько я понимаю, существующие ныне трудности с валютой и отечественными деньгами говорят и об отсутствии программы финансирования долговременной войны за счет ввоза из-за границы.

Отсутствие таких планов означает невозможность успешного ведения войны.

Необходимо выиграть время, чтобы всеми средствами нации мы смогли бы заткнуть наиболее кричащие дыры в нашей обороне, а также целеустремленно действовать и не упустить шанс, который нам дает развитие шведского общественного мнения и который следует считать самой важной и первой политической целью страны, — заключить союз со Швецией для защиты нейтралитета обоих государств.

На тот случай, если война с нашим восточным соседом окажется неизбежной, не следовало бы предоставлять противнику возможность определить момент ее начала. Если определение этого момента не в наших возможностях, то, несомненно, следует закупить все необходимое для укрепления обороны. Следует дать полную свободу закупкам военного ведомства, отказавшись от других нужд и точек зрения. [255]

Если правительство в такой столь серьезный момент будет продолжать рассматривать ассигнования, даже малейшие, с той же самой бюрократической медлительностью, как и до сих пор, мы потеряем последний имеющийся в нашем распоряжении резерв времени.

Атмосфера в армии сейчас прекрасная, и настроение населения на высоком уровне. Народ Финляндии верит в то, что его правительство позаботится о готовности государства к обороне, и армия не сомневается в том, что у нее будет достаточно оружия для той борьбы с извечным врагом нашего государства, на которую ее призовут».

Нам не пришлось долго ждать претворения в жизнь слов Молотова, произнесенных на московских переговорах: «Вести разговоры теперь наступит очередь солдат». 26 ноября Советский Союз организовал провокацию, известную ныне под названием «Выстрелы в Майнила». Вечером того же дня Молотов заявил послу Финляндии в Москве, что с финской стороны на Карельском перешейке в 15.45 был открыт артиллерийский огонь по расположению русских войск в деревне Майнила, при этом убито трое солдат и один унтер-офицер и девять человек ранены. Советское правительство, сказал далее Молотов, не хочет преувеличивать значение такого нападения, но считает себя обязанным выразить резкий протест. Он предложил во избежание провокаций в дальнейшем отвести финские войска от границы на 20–25 километров.

В ответе, который мы дали на следующий день, говорилось, что выстрелы были произведены не с финской стороны. Финские пограничники установили место, где прогремели взрывы. Оно располагалось в 800 метрах от линии границы на открытой поляне близ деревни Майнила. Одновременно они с помощью линий, проведенных от трех наблюдательных пунктов, определили, что выстрелы были произведены с юго-восточного направления с расстояния в 1,5–2 километра от места разрывов снарядов, то есть со стороны России. Данные наблюдения пограничники занесли в журнал. На основании этого правительство самым резким образом отклонило протест русских, но заявило о своей готовности к переговорам о взаимном отводе войск от границы на расстояние, которое будет оговорено. Далее было предложено, чтобы перед пограничными экспертами поставили задачу расследовать инцидент в соответствии с договором, заключенным между Финляндией и Советским Союзом 24 сентября 1928 года. [256]

И вот провокация, которую я ожидал с середины октября, свершилась. Когда я лично побывал 26 октября на Карельском перешейке, генерал Ненонен заверил меня, что артиллерия полностью отведена за линию укреплений, откуда ни одна батарея не в силах произвести выстрел за пределы границы. Во время войны 1941–1944 годов пленные русские детально описали, как была организована неуклюжая провокация.

События следовали друг за другом с необыкновенной скоростью. 27 ноября Молотов информировал нашего посла, что советское правительство больше не считает себя связанным договором о ненападении. На финское предложение о совместном изучении инцидента с выстрелами в Майнила никакого внимания не обратили и, искажая факты, стали утверждать, что правительство Финляндии попросило отвести русские войска на 25 километров от границы. В ноте от 29 ноября Молотов бросил обвинение в том, что финские вооруженные силы, «как известно», продолжают вести военные действия не только на Карельском перешейке, но и на других участках. Советское правительство считает необходимым разорвать дипломатические отношения.

Несмотря на это, правительство Финляндии еще раз обратилось к советскому правительству с предложением о разрешении противоречий на основе параграфа 5 договора о ненападении. Одновременно было повторено, что Финляндия готова отвести войска на Карельском перешейке на такое расстояние от Ленинграда, что их нельзя будет рассматривать угрозой безопасности города.

На эту ноту Советский Союз ответил огнем. Финские пограничники в районе Петсамо уже 29 ноября стали объектом нападения, а утром 30 ноября 1939 года русские превосходящими силами приступили к операции на суше, на море и в воздухе. Теперь каждому стало ясно, что финскому народу предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.