Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Переговоры в Лондоне и Париже

Отъезд из страны не принес мне никаких практических затруднений: у меня не было собственного дома, не было никакого имущества. Все необходимое вполне умещалось в двух дорожных сумках. Самым тяжелым была отставка из армии, которую я создал и к которой крепко привязался. Но я понимал, что если бы в тех условиях остался в Финляндии, то не смог бы оказывать никакого влияния на развитие событий. За пределами границ моей родины у меня было больше возможностей служить ее интересам. Я был абсолютно уверен, что внешняя политика правительства является для нас роковой.

В Стокгольме я встречался со шведскими соратниками по оружию, а также с руководством Финляндского комитета.

Мне была оказана большая честь, когда Его величество король Густав V пригласил меня 6 июня на свои именины и вручил мне орден «За заслуги, оказанные Швеции во время освободительной войны». Я осмелился спросить, каким образом я заслужил за время освободительной войны столь высокую оценку. Его величество ответил:

— Могу лишь сказать вам, генерал, что только после вашей победы жизнь и в нашей стране стала мирной.

Я понял, что этот знак внимания касался не только меня, но всех наших вооруженных сил, поэтому направил командующему армией генералу Вилкману телеграмму, в которой сообщил о признании заслуг армии Финляндии.

Это позволило мне сделать вывод, что шведская кровь, пролитая для защиты Финляндии и всего Севера, еще более сплотила наши страны. Будущие отношения между Финляндией и Швецией представлялись мне гораздо более светлыми, чем было до сих пор, и это искренне меня радовало.

Во время пребывания в Стокгольме я встречался с послами Великобритании и Франции, сэром Эсми Хоуардом и господином Делаво, [136] двумя искренними друзьями Финляндии. Они оказали мне большую помощь в моих исследованиях мировой войны. Эти господа уговаривали меня срочно отправиться в Лондон и Париж, чтобы выступить там в защиту Финляндии. Но поскольку у меня не было публичного признания на родине, я считал невозможным выступить с такой посланнической миссией по своей личной инициативе.

Сведения, полученные мною в Стокгольме, были настолько важными, что я все же счел себя обязанным доложить правительству о сложившейся ситуации, несмотря на наши разногласия. Мне хотелось предостеречь руководство страны от продолжения односторонней дружелюбной политики в отношении Германии. Вскоре я понял, что мое сообщение было совершенно бесполезным, поскольку на заседании Государственного совета оно практически не обсуждалось. Более того, один видный член правительства, ссылаясь на собранные мною сведения, заявил, что я совершенно не подхожу для службы своему государству.

Внешнеполитический курс, ориентированный на Германию, пользовался безоговорочной поддержкой руководящих кругов Финляндии. Договор с Германией, подписанный 7 марта 1918 года, привел к тому, что независимость Финляндии была принесена в жертву политическим амбициям правительства. В первом параграфе этого договора Германия связала нас требованием добиться признания нашей независимости теми государствами, которые этого еще не сделали. В том же духе были составлены и дополнения к договору — торговое и мореходное соглашения. Второй параграф договора гласил, что подданные одной стороны могут пользоваться такими же торговыми и промысловыми правами и другими привилегиями, какими пользуются подданные другой стороны или каковые будут предоставлены им в будущем. Предоставление подобных прав немцам было весьма сомнительным. Не соответствовало сохранению нейтралитета Финляндии и секретное дополнение к договору, по которому Германия — на тот срок, пока немецкий экспедиционный корпус остается в Финляндии, — оставляет за собой право создавать на территории Финляндии свои военные базы. Ко всему этому было добавлено соглашение, по которому финские суда нельзя было вносить в судовые регистры нейтральных и невоюющих стран.

Наш морской флот должен был подчиняться распоряжениям германского адмиралтейства и согласовывать с ним перечни военных перевозок, причем вносить изменения в эти перечни можно было только с одобрения Германии.

Все эти соглашения были подписаны во время войны, что свидетельствует о том, насколько мало правительство доверяло собственным вооруженным силам. Уже после победы правительство могло бы предпринять более целеустремленные действия для защиты нашего нейтралитета. События лета 1918 года показали, что правительство было недееспособным и не владело ситуацией. Оно понимало, что военный союз с Германией может привести нас к войне со странами Антанты, и, тем не менее, приступило к этим переговорам. Почти столь же опасной в глазах всего мира была политика правительства по вопросу избрания короля, целью которой было учреждение монархии и приглашение на трон немецкого принца. Даже после решающего поражения Германии на французском фронте 8 августа 1918 года, которое генерал Людендорф в своих мемуарах назвал «черным днем» немецкой армии, правительство Финляндии продолжало вести внешнюю политику в прежнем направлении. Ради справедливости все же надо отметить, что в то время у Финляндии еще не было внешнеполитических и военных информационных организаций, которые бы могли дать правительству возможность объективно разобраться в развитии событий. Только в сентябре 1918 года, когда Австро-Венгрия так и не получила желанного сепаратного мира, а Болгария добилась подписания перемирия, правительство Финляндии приняло запоздалые решения. Хотя все указывало на полное изменение соотношения сил, оценка правительством международной ситуации была очень далека от действительности. Необходимо было срочно менять курс внешней политики, и все же 9 октября парламент избрал королем Финляндии гессенского принца Фридриха Карла, родственника императора Вильгельма II.

За день до выборов короля заместитель министра иностранных дел Карл Энкелль по поручению правительства связался со мной в Стокгольме и предложил отправиться в Великобританию и Францию в качестве его представителя. Надо было попытаться добиться от Англии признания нашей независимости, а от Франции, уже признавшей независимость Финляндии, — восстановления дипломатических отношений. [138]

Правительство также надеялось, что я смогу разъяснить в Лондоне и Париже его позицию по вопросу избрания короля. Кроме того, следовало добиться отмены запрета на поставку из Америки уже купленной партии зерна и получить разрешение на покупку других крупных партий.

Сначала я отказался от этого предложения. Я отметил, что нынешнее правительство, за исключением двух новых членов, остается все тем же так называемым «сенатом самостоятельности» и в наиболее важных для нашего государства вопросах занимает совершенно иную позицию, нежели я. У меня не было никакого желания сотрудничать с правительством, которое демонстрирует полное непонимание интересов своей страны. Но чем больше я размышлял над всем этим, тем больше понимал, что вопрос был не в том, кто заседал в правительстве, — главным вопросом было само существование Финляндии. Я просто должен был попробовать, по мере моих возможностей, оказать влияние на то, чтобы государство было построено на законной основе.

Происходило то, что я предсказывал и от чего предостерегал. Если в самое ближайшее время мы не наладим отношения с западными державами, результаты освободительной войны окажутся под угрозой. Следовало опасаться и того, что вопрос о Финляндии будет рассматриваться на мирной конференции, где решение будет приниматься под давлением белого русского движения, а шведы, в свою очередь, смогут предпринять новые попытки отобрать у нас Аландские острова. Именно в те дни делегация сепаратистов с Аландских островов прибыла в Стокгольм, чтобы провести переговоры с правительством Швеции.

Помимо восстановления дипломатических отношений, надо было добиться укрепления внешнеэкономического положения страны. Без внешней торговли нас ожидал голод и тяжелый экономический кризис, а это было угрозой той государственной системе, которую мы создали с таким большим трудом. Налаживание внешнеэкономических отношений было тем более необходимо, что до сих пор наша внешняя торговля ориентировалась на Россию, а сейчас нам требовались новые рынки, за которые после войны началось мощное соперничество великих держав.

Проанализировав все эти проблемы, я решил поехать в Финляндию, чтобы детально обсудить их с правительством. [139]

В середине октября я приехал в Хельсинки и посетил регента Свинхувуда, а также министра иностранных дел Стенруута, которые подтвердили предложение, высказанное мне министром Энкеллем. Они обрисовали мне сложившуюся ситуацию. Отношения с Францией еще более ухудшились. Несколько дней назад французский консул передал правительству резкую ноту протеста. Смысл ее заключался в том, что наше молодое государство было полностью подчинено Германии и не могло ожидать поддержки со стороны Франции. Избрание немецкого принца королем приведет к тому, что Финляндия окажется на стороне Центральных держав. Нас предостерегали, что признание Францией нашей независимости вряд ли останется в силе, особенно если на трон будет возведен немецкий принц.

Я заявил регенту Свинхувуду, что, внимательно изучив предложение правительства, решил не отказываться от него.

— Вы обратились ко мне, — сказал я, — поскольку я был единственным человеком, кто выступил против одностороннего политического курса, ориентированного на Германию. Вы приняли этот курс, несмотря на то, что сенат обещал не просить внешней военной помощи, будь она немецкая, шведская или какая-либо еще. В свое время мне удалось добиться зарубежной помощи на том условии, что Финляндия сохранит суверенитет, а решающие военные операции мы проведем своими силами. Когда я понял, что сенат за моей спиной разработал план формирования нашей обороны в тесном сотрудничестве с командующим немецким экспедиционным корпусом генерал-майором фон дер Гольцем, то в знак протеста отказался от поста главнокомандующего. Я ушел в отставку с той надеждой, что моя неприкрытая оппозиция правящим кругам сможет предотвратить угрозу, которую несет в себе такое сотрудничество. Теперь вы хотите использовать меня, и я соглашаюсь на ваше предложение, но не как официальное, а как частное лицо.

Совершенно естественно, что я не мог представлять правительство, которое западные государства не желали признавать. В противном случае я сразу же стал бы нежелательной персоной.

Ситуация с продовольствием была весьма тревожной. Военные действия помешали провести весенний сев, поэтому урожай был очень скудным. Финляндия не могла полностью [140] обеспечить себя продуктами питания, оставалась лишь слабая надежда на поставки зерна с Украины при посредничестве Германии. Приобретение продовольствия в Америке также не могло быть поставлено на регулярную основу до тех пор, пока мы не установим нормальные отношения со странами-победительницами. Я пообещал со своей стороны сделать все возможное, чтобы наладить поставку продуктов питания.

Пробыв несколько дней в Хельсинки, я через Швецию отправился в свой европейский вояж. Вместе со мной поехал мой шурин Микаэль Грипенберг, который числился моим секретарем. К моему изумлению, на корабле, шедшем в Стокгольм, я встретил делегацию, которая по поручению правительства направлялась в Германию и должна была объявить принцу Фридриху Карлу об итогах выборов. В задачи делегации входило передать принцу приглашение парламента и получить от него согласие на приезд в Финляндию. Я заметил, что такие действия несвоевременны, на что один из членов делегации заявил: «Мы решили поставить весь мир перед свершившимся фактом». Из этих слов следовало заключить, что правительство было уверено в своем выборе. К сожалению, в печать вскоре просочились слухи о моей истинной задаче, и газеты в Стокгольме выступили с сенсационными новостями. Некоторые из них были уверены, что я собираюсь организовать «белое движение» и для этой цели хочу собрать около 200000 русских военнопленных в Германии и создать из них армию.

Один репортер зашел еще дальше и объявил своим читателям, будто бы я назначен руководителем белого русского правительства. Наконец, были газеты, которые утверждали, что я отправился «на материк» в качестве представителя правительства Финляндии. Осознав, что большинство официальных лиц в столице Швеции именно так воспринимают мою роль, я забеспокоился: моя миссия, еще не начавшись, оказалась под угрозой. 27 октября я отправил сенатору Стенрууту письмо, в котором выразил сожаление, что оказался объектом слухов. «Я выбираю свободу, — писал я, — и еще раз отмечаю, что согласился на это путешествие только как частное лицо, имея целью ознакомиться с политической ситуацией в Лондоне и Париже. Я соглашусь принять на себя особое поручение от имени правительства только в том случае, если возникнут какие-либо реальные предпосылки к положительным решениям. [141]

Поэтому я буду благодарен, если члены правительства постараются погасить слухи об официальной стороне моей поездки».

Я прибыл в Лондон 12 ноября. Газеты публиковали условия перемирия. Существовала опасность, что среди этого победного шума голос маленькой и далекой страны не будет услышан. Особенно если учесть, что эта страна до последнего момента находилась на стороне стран, терпящих поражение.

Последнее время Финляндию неофициально представлял в Англии доктор Холсти. Его мнение насчет того, сможет ли Финляндия добиться понимания своих проблем, было абсолютно безрадостным. Заместители министра иностранных дел лорд Роберт Сесил и лорд Чарлз Хардинг, с которыми я когда-то встречался в посольстве Англии в Петербурге, заявили, что Финляндия, продолжая свою прогерманскую политику, сама поставила себя в неблагоприятное положение, а также дали понять, что нынешний состав правительства Финляндии — прямая помеха для улучшения отношений. Вышеназванные господа все же выразили свое удовлетворение тем, что именно я начал с ними переговоры, поскольку, по их мнению, я был носителем наиболее здоровых политических взглядов. Доктор Холсти сообщил мне некоторые сведения об активности представителей русского «белого движения» в Лондоне, а также о деятельности Керенского и бывшего генерал-губернатора Финляндии Стаховича. Они по-прежнему считали Финляндию частью Российского государства. Последний вообще выступил с заявлением, что Финляндия на определенных условиях согласится на автономию в составе будущей России.

В министерстве иностранных дел я был принят благожелательно, но, забегая вперед, могу сказать, что ничего особенного во время этого визита в Лондон я добиться не смог. 15 ноября у меня состоялась продолжительная беседа с лордом Робертом Сесилом. В ходе этого разговора я окончательно понял, что мне не следует возлагать большие надежды на политический успех моей миссии. Как сообщил мне лорд Сесил, до мирной конференции Великобритания не имела возможности в одностороннем порядке признать независимость Финляндии. В этом вопросе она должна была действовать солидарно с Францией и другими союзниками. Тот факт, что Финляндия объявила принца Фридриха Карла своим королем, сильно осложнил наши отношения со странами Антанты. Эти страны [142] сомневались, что Финляндия сможет проводить независимую политику.

— Если вы хотите создать суверенное государство, — заметил лорд Сесил, — вам не следует думать о том, чтобы посадить на трон принца.

Вопрос о зерне, сказал заместитель министра иностранных дел, очень сложен, поскольку странам Антанты надо кормить всю голодающую Европу, включая и неприятельские страны. В принципе было решено помогать лишь тем странам, которые способны поддерживать внутренний порядок. Я высказал мнение, что именно поставки продовольствия являются первым условием для поддержания такого порядка. Ведь голодные толпы могут очень легко впасть в большевизм и анархию. Лорд Сесил весьма благосклонно воспринял наши просьбы о содействии в решении продовольственного вопроса и в дальнейшем оказал прямое влияние на господина Шелдона, американского представителя в комитете стран Антанты по экономическим вопросам. Через несколько дней пришло сообщение, что появилась надежда на получение первых 5000 тонн зерна из Дании.

В министерстве иностранных дел Великобритании я смог ознакомиться и с общеполитическими проблемами, в частности, меня интересовали отношения между Англией и Россией. По этому вопросу существовало два принципиально различных мнения. Одни государственные деятели, например, бывшие послы в Петербурге лорд Чарлз Хардинг и сэр Джордж Бьюкенен, полагали, что прежний режим в Российском государстве будет восстановлен и в дальнейшем оно снова присоединит к себе многие бывшие провинции. Другие, среди которых был и лорд Сесил, считали, что Россию необходимо раздробить на части, но, как это сделать, они не могли пояснить. В парламенте был сделан запрос, каким образом кабинет собирается решить проблему России. Отвечая на него, лорд Сесил заявил, что правительство не считает для себя возможным сразу после окончания мировой войны втянуться в сомнительные военные операции. Однако, поскольку большевики все же нанесли ущерб интересам Великобритании, правительство оставляет за собой право на вооруженную акцию. «Хотя я считаю, что нам, в первую очередь, надо принимать во внимание нужды и стремления своего народа, нет никаких сомнений в том, что советское правительство потеряло всякое право на сочувственное [143] отношение к себе правительства Великобритании», — отметил заместитель министра иностранных дел. С этим мнением можно было согласиться, но оно отчетливо показывало, как плохо правительство Великобритании представляло угрозу большевизма для всего мира.

Когда во время переговоров в министерстве иностранных дел я пытался доказать, какие конфликты могут возникнуть, если большевики вторгнутся в Европу, меня откровенно не поняли. Военачальники имели несколько более верное представление о положении вещей, но в целом проблема отношений с Россией рассматривалась в Лондоне как второстепенная. После тяжелой войны с Германией интерес британцев к российскому вопросу значительно ослаб, основной проблемой стало формирование новой Центральной Европы. Поэтому совершенно естественно, что наша освободительная борьба, которая не позволила большевизму распространиться на Север, не была оценена по достоинству. Все внимание было направлено на немецкий экспедиционный корпус в Финляндии и конфликты, связанные с ним. Но, во всяком случае, как сказал мне лорд Роберт Сесил, Финляндия не должна опасаться претензий со стороны России.

Я был весьма удивлен, когда в министерстве иностранных дел Великобритании услышал мнение, что Финляндия должна уступить Швеции Аландские острова, а в качестве компенсации получить Восточную Карелию. Напрашивался вывод, что шведы уже начали активные переговоры по данному вопросу. Это стало предельно ясно после моей беседы с послом Швеции в Лондоне графом Врангелем. Он заявил, что не видит иной возможности решить проблему Аландских островов, кроме как, присоединив к Швеции архипелаг, «владение которым является жизненной необходимостью для этой страны и который всегда ей принадлежал». Граф Врангель вновь припомнил старое утверждение, что Аландские острова были переданы в 1809 году России не как часть Финляндии, а как отдельная провинция. Мне пришлось заявить, что Аландские острова всегда считались частью Финляндии, но поскольку они являются ключом к Ботническому заливу, этот архипелаг является стратегически важной территорией, как для Финляндии, так и для Швеции. Поэтому обе стороны должны прийти к взаимовыгодному, компромиссному решению. К сожалению, шведы видели нашу освободительную войну в целом и особенно [144] проблему Аландских островов в искаженном свете. Мой намек, что общие интересы Финляндии и Швеции в обеспечении безопасности Ботнического залива могли бы стать основой для заключения соглашения, граф Врангель, похоже, оставил без внимания.

Из Финляндии я получал крайне скудные сведения. 14 ноября от правительства поступила тревожная телеграмма, где говорилось, что большевики концентрируют на границе войска, и высказывалось пожелание, чтобы в случае возобновления военных действий я стал во главе армии. Телеграмма также гласила, что положение с продовольствием резко ухудшилось. Столица и многие другие города остались без хлеба.

17 ноября я отправил в Хельсинки свою телеграмму с сообщением о результатах переговоров. В ней, в частности, говорилось: «После бесед с лордом Робертом Сесилом и другими официальными лицами министерства иностранных дел и министерства обороны мне в общих чертах стало ясно, что по отношению к Финляндии существует глубоко укоренившееся недоверие и нам необходимо отказаться от возведения на престол принца Фридриха Карла».

В тот же день я получил телеграмму, в которой правительство просило меня занять пост регента. Полностью осознавая всю ответственность, которая ложилась на главу государства в столь трудные времена, я решил на этот раз не устраняться от того, что считал своим долгом, и принять предложение. Став главой государства, я мог бы более энергично и авторитетно вести переговоры. После беседы в министерстве иностранных дел Великобритании мне стало совершенно ясно, что вопрос о признании независимости Финляндии является одной из тех политических проблем, которые нельзя решить без переговоров с Францией. Поэтому первым делом я решил отправиться в Париж.

Благодаря помощи британских официальных лиц мое путешествие прошло гладко, и 24 ноября я прибыл в Париж, где меня встретил наш неофициальный представитель — кандидат юридических наук Эрик Эрстрём. 27 ноября наше правительство уведомило меня, что парламентские фракции пришли к согласию по поводу моей кандидатуры на пост регента, но из практических соображений сама церемония выборов произойдет [145] только после моего возвращения в страну. Однако уже сейчас я могу выступать на переговорах в качестве главы государства. Также я узнал, что происходит обновление правительства и список новых членов мне будет доставлен на следующий день. Правительство сенатора Паасикиви подало в отставку, а новый премьер-министр профессор Лаури Ингман сформировал кабинет из 12 человек, половина которых была республиканцами, а половина — монархистами. Пост министра иностранных дел доверили последнему государственному секретарю Финляндии Карлу Энкеллю, который был опытным специалистом в своей области.

Вскоре я отправился на встречу с влиятельным секретарем министерства иностранных дел Филиппом Бертло. Господин Бертло был очень дружелюбен и к Финляндии относился с большой симпатией, однако был неудовлетворен ее внешней политикой. Наша первая беседа была взаимно интересна для обеих сторон: господин Бертло получил возможность более глубоко вникнуть в проблемы Финляндии, а я обрел надежду на благоприятный исход переговоров. Я высказал мнение, что государственные деятели стран Антанты не вполне понимали проблемы Финляндии. Было бы намного выгоднее, если бы им удалось посмотреть на финский вопрос несколько шире. Надо было поверить хотя бы одному или двум министрам, включенным в правительство, которые стали бы гарантами изменения внешнеполитического курса. Но если контроль над нашим правительством приведет к тому, что Финляндия окажется в такой же зависимости от стран Антанты, в какой ранее была зависима от Германии, тогда нам лучше сразу отказаться от стремления к подобной «самостоятельности». Финляндия не должна быть прислугой какого-либо иного государства, ей надо предоставить возможность вырасти в сильную и не зависимую ни от кого страну. Господин Бертло заявил, что он полностью одобряет эти планы, и заверил: Франция со всем уважением отнесется к нашим законным требованиям и полностью признает право Финляндии самостоятельно решать вопросы своего государственного строительства. Однако принципы этого строительства должны получить одобрение всего народа.

Позднее, во время следующей беседы, Бертло сказал, что он провел переговоры с премьер-министром Клемансо и министром иностранных дел Питоном об условиях восстановления прерванных дипломатических отношений. Он не придерживался [146] того же мнения, что и другие господа, и не считал решения, принятые французским правительством, окончательными — наоборот, Бертло видел в них основу для будущих переговоров. Предусматривалось, что в Финляндии пройдут новые парламентские выборы на демократической основе и страна получит правительство, члены которого будут представлять действительное большинство. Новое правительство должно выступить с заявлением о гарантии проведения такой политики, которая будет одобрена союзническими странами. Но в первую очередь следует избрать нового главу государства, которому доверяли бы все государства.

— То есть вас! — сказал Бертло.

Затем разговор коснулся нового министра иностранных дел и требований, которые ему предъявлялись.

— Возможно, эти условия покажутся вам жесткими, — заметил Бертло.

У меня действительно были основания упрекнуть правительство Франции в излишних требованиях. Я сообщил, что мы уже приняли несколько решений в желательном ключе. В то же время я совершенно не был настроен обсуждать персональные вопросы. Французское правительство обращало слишком много внимания на состав нового правительства. У меня тоже были замечания по некоторым персонам, но я считал, что дело вовсе не в отдельных личностях. На мой взгляд, сам факт формирования нового правительства уже являлся основой для восстановления дружеских отношений. В случае избрания меня главой государства, добавил я, Франция получит гарантии, что внешнеполитический курс Финляндии будет изменен. Порукой тому — положения конституции 1772 года, по которым регент наделялся чрезвычайно широкими полномочиями. Мы предоставим французскому правительству возможность ознакомиться с политической обстановкой в Финляндии, так что Франция в любой момент может обратиться к нам с запросом о посылке в нашу страну своих военных представителей.

Беседа с министром иностранных дел Пишоном показала, что лед уже растоплен. Я отметил, что Пишон тоже был очень дружелюбным, приятным и благожелательно настроенным по отношению к Финляндии человеком. По его словам, он уже лично выступил с инициативой признания Францией нашей независимости, однако у него не было уверенности, сможет ли [147] Франция увлечь своим примером союзников. Но, конечно же, если Финляндия предъявит доказательства своего нового политического курса, у Франции найдутся способы поддержать нас. Министр пообещал обсудить проблему Финляндии с Великобританией еще до начала мирной конференции и выступить за восстановление отношений между Францией и Финляндией. Я высказался, что Франция могла бы попытаться принять такое решение единолично, и министр дал мне понять, что, если этот вопрос будет поставлен в правительстве на обсуждение, его можно считать практически решенным.

Мы заговорили об Аландских островах. Явные связи между Францией и Швецией в этой сфере не просматривались. Но Пишон с уважением относился к желанию населения архипелага присоединиться к Швеции. Подняв вопрос о приобретении зерна, я сумел убедить министра в чрезвычайной срочности этой проблемы. Он пообещал, что Франция и здесь поддержит нас. Больше у меня не оставалось никаких вопросов, кроме чисто технических моментов доставки продовольствия.

Среди влиятельных французских политиков, с которыми я обсуждал наши проблемы, я бы особенно выделил Аристида Бриана и Альбера Тома, который посетил Петроград во время революции и довольно хорошо разбирался в жизни России.

Искренним другом Финляндии показал себя господин Франклин-Буйон, председатель комиссии по иностранным делам палаты депутатов. Он придерживался точки зрения о необходимости создания Балтийского союза, в который вошла бы и Финляндия. Я возразил, выдвинув тезис, что моя страна, которую с северными народами объединяли исторические и культурные связи, скорее включилась бы в Скандинавский союз, несмотря на недальновидную политику Швеции в отношении Аландских островов, которая стала препятствием для такого объединения.

Франклин-Буйон поинтересовался моим мнением о великодержавной политике России. Я был вынужден ответить, что Российское государство может быть создано только лишь в новых границах, а большевизм является угрозой для всего цивилизованного мира. Налаживание добрососедских политических и экономических отношений с Россией после ее освобождения от большевиков отвечало интересам Финляндии. В этом вопросе Франклин-Буйон был солидарен со мной. Он не мог согласиться с мнением британцев, что большевизм надо [148] просто изолировать, и он отомрет сам по себе. Такая политика, по его мнению, только укрепит этот режим. Большевики, конечно же, приведут свою страну к тяжелому экономическому и политическому кризису, но их правительство, действуя своими методами, возможно, справится с трудностями. Что будет, то будет, однако Франклин-Буйон может с уверенностью утверждать, что Франция никогда не позволит Германии использовать Россию в качестве точки опоры при решении экономических, военных и политических вопросов. Ведь Франция в настоящее время самая консервативная страна в Европе, она считает своим долгом поддерживать порядок всюду, где это необходимо. Что касается Финляндии, то Франция должна попытаться восстановить прерванные отношения. Слова Франклина-Буйона сгладили ощущение, что октябрьская нота правительства Франции, в сущности, отменила признание независимости Финляндии. На самом деле эта нота затрагивала только один факт, а именно — избрание шурина императора Германии королем Финляндии. Помимо этого вопроса, Франция не стремилась вмешиваться в наши внутренние дела.

В Париже было легко удостовериться, что зерна антифинляндской пропаганды, проводимой русскими эмигрантами, упали во Франции на благодатную почву. Эти эмигранты считали себя жертвами войны и революции, во французах видели своих военных союзников, у них по-прежнему были связи с газетами, через которые они вели кампанию против Финляндии. Впрочем, среди эмигрантов встречались и редкие исключения. Бывший министр иностранных дел России и посол в Париже Извольский нанес мне визит и, открыто выразив свою симпатию к Финляндии, изъявил готовность действовать в наших интересах. Он также отметил, что был смещен с поста министра иностранных дел из-за его симпатий к Финляндии. Впрочем, это заявление вызывало немалые сомнения: было достаточно широко известно, что перевод Извольского в Париж объяснялся, прежде всего, неудачной балканской политикой.

Русский комитет, созданный для соблюдения интересов царской России в Париже, зашел так далеко, что в 1919 году представил мирной конференции памятную записку. Там было сказано, что «Россия никогда не откажется от права на создание политической и юридической основы отношений между Россией и Финляндией». Это «право» основывалось на тех самых военных устремлениях, которые вновь обозначились в [149] претензиях Советской России, выдвинутых осенью 1939 года. В памятной записке комитета приводились требования к обеспечению безопасности Петербурга, и среди них не последнее место занимала возможность иметь укрепленные морские базы на северном побережье Финского залива и в Ханко. Помимо всего прочего, в записке подчеркивалось, что Аландские острова являются важнейшей военной базой России. В оправдание своих претензий представители русского «белого движения» заявили об «оккупации» немцами Финляндии в 1918 году. Сталин через двадцать лет также основывал свою аргументацию на этом факте. Вот как долго сказывались последствия того, что сенат когда-то попросил помощи у Германии!

Закончив свои переговоры в столице Франции, я в начале декабря вернулся в Лондон, поверив обещаниям министра иностранных дел Франции, что он обратится к правительству Великобритании и что дружественные отношения между нашими странами будут восстановлены на уже известных условиях.

В телеграмме от 8 декабря я сообщил министру иностранных дел Энкеллю о переговорах в Париже и Лондоне, особо подчеркнув глубокое недоверие стран Антанты к Финляндии.

В Лондоне я вновь встретился с видными государственными и военными деятелями Великобритании. После переговоров мы пришли к выводу, что правительство Великобритании готово одобрить следующую программу:

1) должно быть создано правительство, состав которого искренне подтверждает стремление к новому политическому курсу и большинство членов которого составят противники немецкой ориентации;

2) правительство выступит с заявлением, в котором будет выражено отмежевание от прошлого политического курса;

3) все немецкие части в полном составе должны покинуть Финляндию, а немецкое военное руководство — выслано из страны;

4) Франции предоставляется право послать в Хельсинки военную делегацию для изучения военных потребностей Финляндии, особенно в вопросе заполнения свободных командных постов офицерами из других стран;

5) безусловный отказ от кандидатуры гессенского принца;

6) новые парламентские выборы должны быть проведены по предложению правительства в марте 1919 года. [150]

Я не хотел уезжать из Лондона, не получив обещания, что наша независимость будет признана на этих условиях, причем максимально быстро. Такие заверения мне удалось получить от лорда Хардинга. Кроме того, я вновь поднял вопрос об Аландских островах. Лорд Хардинг сказал, что он обсуждал эту проблему с послом Швеции, взгляды которого я сейчас имел возможность опровергнуть.

То предложение, что Финляндия в качестве компенсации за отказ от Аландских островов получит территорию Восточной Карелии, исходило от правительства Швеции. Это стало известно из вербальной ноты, переданной 12 декабря послом Швеции в Хельсинки — министром К. Г. Вестманом. Если Финляндия, говорилось в ноте, согласится на всенародное голосование на Аландских островах, то Швеция будет считать своим долгом поддержать правительство Финляндии в его стремлении получить признание от стран Антанты. Швеция также окажет содействие в решении Карельского вопроса в интересах Финляндии. Передав ноту, министр Вестман тут же заявил, что действует без полномочий правительства. Он поинтересовался, не могла бы финансовая помощь облегчить решение проблемы по Аландским островам.

12 декабря телеграфом пришло сообщение, что сенатор Свинхувуд подал в отставку. В тот же день меня избрали главой финского государства. Ни один «реванш» в моей жизни не был настолько очевиден, как этот: ведь меня избрали регентом по предложению того самого правительства, которое своим нелояльным отношением к главнокомандующему собственной армии вынудило меня покинуть страну после победы в освободительной войне, одержанной под моим руководством.

Теперь я мог продолжить переговоры уже в качестве главы государства. Первым делом я отправил доктора Холсти для сбора необходимой информации. В Лондоне ему удалось укрепить отношения с будущим президентом Америки Гувером, чья успешная деятельность по оказанию продовольственной помощи Европе хорошо известна. Доктор Холсти встречался также с бывшим послом Америки в Петрограде господином Френсисом, авторитетным знатоком России, который с пониманием относился к актуальным проблемам Финляндии.

Теперь, когда я стал главой государства, мне было, конечно же, намного легче разобраться в своем отношении к новому правительству, состав которого — 6 демократов и 6 монархистов [151] — не вызывал полного доверия ни в Лондоне, ни в Париже. Франция и Англия были заинтересованы в отставке некоторых членов правительства, среди них премьер-министра и министра иностранных дел. Я же решил, что на данном этапе лучше одобрить состав правительства. Мне было важно укрепить авторитет власти в Финляндии, и внешнее давление в этом вопросе не могло иметь решающего значения. Я заявил, что поддерживаю сформированное правительство, и добился нужного эффекта.

Счастливый случай свел вместе первый груз зерна, прибывший в порт Турку, и меня, когда я вступил там на землю родины.

В Хельсинки я прибыл на следующий день. На том самом вокзале, с которого я семь месяцев назад уехал в качестве частного лица, не услышав на прощание от правительства ни одного доброго слова, меня встречали теперь высшие официальные лица государства. Второй раз за этот год меня тепло приветствовали жители столицы. Они заполнили площадь перед железнодорожным вокзалом и все прилегающие улицы. Я был очень доволен, что в качестве моей резиденции выбран не президентский дворец, а бывший дом генерал-губернатора. Ведь я считал, что моя деятельность на этом посту будет недолговременной.

Вернувшись на родину, я выступил со следующим обращением к народу Финляндии:

«В настоящий момент, получив доверие парламента, я приглашен на пост главы государства. Я вновь вступаю на землю родины и от всего сердца приветствую свою страну и народ. Я чувствую всю тяжесть моей будущей ответственной работы. Хотя я очень признателен за оказанное доверие, тем не менее, я непременно отказался бы от него, если бы не события нынешнего тяжелого времени, которые ни с чем не сравнимы в мировой истории. Эти события обязали меня принять приглашение депутатов. Я занимаю этот высокий пост, исполненный уверенности в том, что мои искренние стремления будут поняты всем финским народом и что этот народ, наконец, будет полностью единодушен в защите независимости и свободы. Сегодня более чем необходимы единогласие и осознание подлинных успехов, ожидающих наше Отечество. Имея в виду долговременную перспективу, в настоящее время следует установить [152] тесные и дружеские отношения с теми государствами, которые будут решать судьбу нашего государства. Воистину благородно их стремление оказать великое доверие нашей нации, стоящей на пороге голода, и мне предоставлена возможность подтвердить это доверие, которое имеет вид ста двадцати миллионов килограммов зерна, привезенных мною.

Единодушный труд также необходим для установления порядка в наших внутренних делах, чтобы народ Финляндии и его парламент могли, после скорейших выборов, спокойно и безопасно работать, залечивая раны, нанесенные войной, и наслаждаться только что добытой свободой. Наконец, требуется такое единодушие, которое позволит нашему народу выжить и добиться уважения всеми нациями. Стремясь к дружественным отношениям с соседними государствами, сохранившими законный общественный порядок, наш народ должен в то же время стать могучим настолько, чтобы мы смогли жить своей национальной жизнью и двигаться вперед по дороге прогресса. Полагаясь на честную волю каждого гражданина, я призываю народ Финляндии к единодушию во благо наших успехов, свободы и будущего».

На следующий день, в канун Рождества, я отправился в Государственный совет, где меня приветствовал премьер-министр Ингман. В этом самом зале около года назад мне доверили создание армии и восстановление порядка в стране. Война продолжалась до победы, но тяжелые времена еще не кончились. Теперь меня ждала ответственная работа, трудности которой я осознавал совершенно отчетливо. И я мог только мысленно обещать, что постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы выстроить прочный фундамент для будущего Финляндии как свободной и независимой страны.

Дальше