Сикорский в Кремле
В морозный, сухой полдень 30 ноября 1941 года мы поехали на аэродром в Куйбышев, куда должен был прилететь Сикорский. На аэродром, украшенный польскими и советскими государственными флагами, прибыли дипломаты всех иностранных государств, аккредитованные при правительстве Советского Союза. От имени Советского правительства Сикорского приехал встречать Вышинский, были здесь также командующий Приволжским военным округом и ряд других высших чинов и представителей Красной Армии. Около семнадцати часов (по московскому времени) над аэродромом появился самолет, эскортируемый советскими истребителями. Сделав над аэродромом круг, самолет совершил посадку.
К самолету подошли Вышинский и посол Кот. Через минуту из самолета вышел Сикорский. Военный оркестр Куйбышевского гарнизона исполнил польский и советский государственные гимны, после чего Сикорский начал здороваться со всеми. Затем Сикорский принял рапорт почетного караула в составе роты из офицерской школы Красной Армии. После парадной процедуры мы перешли в приемный зал на аэровокзале, замечательно украшенный, где находился буфет, в котором были обильно представлены различного рода холодные закуски. Сикорский сделал мне знак рукой, чтобы я подошел к нему (на все время своего пребывания в Советском Союзе он определил меня к себе в качестве своего офицера для поручений). Между Сикорским и Вышинским завязался разговор, я выполнял роль переводчика. После нескольких слов вежливости Сикорский перешел к планам, ради которых он приехал и целью которых было укрепление и углубление польско-советской дружбы, зародившейся в совместной борьбе с врагом. Вышинский был очень рад приезду Сикорского и искренне выражал свое удовлетворение, особенно в связи с предстоящей встречей [145] между Сикорским и Сталиным, где будут урегулированы все важнейшие вопросы. Беседа была очень искренней, деловой, оживленной и проходила в самой доброжелательной атмосфере.
С аэродрома Сикорский в сопровождении посла Кота направился в Куйбышев. В следующем за ним автомобиле ехал Вышинский, затем Андерс, с которым ехал я. Далее длинным кортежем следовало около сорока лимузинов. Это были автомобили гостей, приветствовавших Сикорского и возвращающихся в город. Вдоль всей трассы, протянувшейся на шестнадцать километров, через каждые несколько сот метров стоял милиционер, регулировавший движение.
Сикорский остановился у здания польского посольства, а гости разъехались в свои резиденции.
В этот же вечер в двадцать один час в зале посольства состоялся ужин. Зал был специально украшен коврами, гобеленами и портретами. Столы установлены подковой. На ужине присутствовало около пятидесяти человек.
Сикорского сопровождали генерал Климецкий, подполковник Протасевич, поручик Тышкевич, доктор Реттингер и английский офицер связи майор Газалет. Со стороны посольства присутствовали — посол Кот, министр Сокольницкий, советник Табачиньский, советники Струмило, Арлет, Мнишек, Ксаверий Прушинский и другие. Были Андерс, Богуш, Воликовский, подполковник Бортновский. с двумя офицерами атташе и я.
Во время ужина несколько ораторов, назначенных послом Котом, произносили приветственные речи в честь Сикорского. Заверяли его как вождя в своей верности и лояльности. Их громкие и смешные по своей претенциозности слова, совершенно не соответствовали знаменательному событию, каким, несомненно, являлся приезд Сикорского, и вконец испортили ему настроение. Этим днем Сикорский остался недоволен и обратил внимание посла Кота на недоступность глупых и не к месту льстивых речей и тостов. Выступавшие, лица, никого и ничего не представляющие, говорили от имени целых районов, а также городов, от имени Вильно, Львова и т. п. Вся нереальность и театральность этих речей бросалась в глаза.
В этот день Сикорский ни с кем не разговаривал. После ужина ушел в свои комнаты на отдых.
На следующий день Сикорский нанес визит председателю Президиума Верховного Совета СССР — М. И. Калинину. Визит продолжался несколько минут. Затем все сфотографировались: М. И. Калинин, А. Я. Вышинский, заведующий [146] протокольным отделом нарком иностранных дел Ф. Ф. Молочков, Н. В. Новиков, будущий советский посол в Вашингтоне, Сикорский, Кот, Андерс, советник Мнишек и я.
В свободное время Сикорский имел две-три беседы с Андерсом, которыми, на мой взгляд, он не был доволен. Противоречия между ними углублялись. Сикорский не соглашался с даваемой Андерсом оценкой сил Советского Союза в ведении войны и с мнением о Красной Армии. Он не разделял его политических воззрений.
Их разговоры протекали в раздражительном тоне и были неприятны для обоих. Во время одного из них Сикорский сказал: «Здесь из Вас делают моего соперника». Затем обратил внимание Андерса на необходимость более тесного сотрудничества с послом Котом, несмотря на то, что тот на него не жаловался, а наоборот, очень хвалил.
Сикорский несколько раз подчеркивал, что он лично верит в договор, что его необходимо безусловно поддерживать и выполнять, поскольку нет оснований сомневаться в лояльности Советского правительства. Андерс старался убедить Сикорского в том, что советским органам нельзя доверять и стремился навязать свои планы. Сикорский отклонил их.
Сикорский решительно отверг замысел о переводе польской армии на Ближний Восток, в то же время согласился с предложением о передислокации ее на юг, так как там будут лучшие условия для ее снабжения из английских источников. Это было немного, однако кое-что все же было, что приближалось к планам Андерса и в конечном итоге позволяло надеяться на возможность пробиться в Иран или в Афганистан, о чем втихомолку говорилось в высших военных кругах.
Рано утром 2 декабря 1941 г. мы вылетели из Куйбышева в Москву. В полете нас охраняли советские истребители.
Было около пятнадцати часов, когда мы преземлились на центральном аэродроме в Москве. Аэродром переливался красками национальных польских и советских флагов. Сикорского приветствовали Молотов, командующий войсками Московского гарнизона, генерал Аполлонов, заместитель начальника Генерального Штаба Красной Армии генерал Памфилов, генерал Жуков, а также ряд других высших военных чинов и сотрудников Министерства иностранных дел. Встреча Сикорского носила такой же торжественный характер, как и в Куйбышеве. Сикорский принял рапорт начальника почетного караула, оркестр исполнил гимны обоих государств, затем почетный караул прошел церемониальным [147] маршем, после чего Сикорский со всей свитой отбыл в гостиницу «Москва».
В гостинице «Москва» для премьера и сопровождающих его лиц отвели целое крыло на седьмом этаже. Сикорский разместился в красивом апартаменте, состоящем из кабинета, салона и спальни. Такие же двухкомнатные номера были отведены послу Коту и Андерсу. Остальные занимали по одной комнате. Каждый из гостей получил в личное распоряжение автомобиль, постоянно ожидавший внизу около гостиницы. Завтраки, обеды и ужины нам подавали в специальном зале на нашем этаже всем вместе. Почти ежедневно нашими гостями на обедах были Новиков и Молочков.
3 декабря вечером между Сикорским и Сталиным состоялась встреча, в которой приняли участие посол Кот, Андерс, Молотов, переводчик и частично Памфилов.
В начале беседы Сикорский выразил удовлетворение тем, что может приветствовать Сталина, высказал восхищение боеспособностью Советской Армии, которая отражает удары четырех пятых всех немецких сил, а также подчеркнул результативность и совершенство обороны Москвы, руководимой лично Сталиным, не покинувшим города, несмотря на то, что фронт находился почти в предместьях столицы.
Затем он обратил внимание на то, что никогда не вел против Советского Союза враждебной политики, подчеркнул, что понимая тяжелое положение Советского Союза и желая оказать ему помощь, еще несколько месяцев назад он представил Лондону и Вашингтону памятную записку, в которой обосновывал необходимость создания второго фронта. Вместе с тем он обратил внимание на необходимость полной и лояльной реализации советско-польского договора, заметив, что от этого многое зависит в жизни наших народов.
Совещание продолжалось около двух часов. На нем не только были решены текущие военные вопросы и вопросы общественной опеки, но и обсуждались общие вопросы польско-советских отношений, тесного сотрудничества во время войны, договора и польско-советских взаимоотношений после войны.
Было заключено соглашение о выделении Советским Союзом польскому правительству на общественную опеку сто миллионов рублей. Договорились о районах отправки польских граждан для облегчения им бытовых условий. Ими должны были стать: район Ташкента, Алма-Аты и весь южный Казахстан. [148]
Затем приступили к обсуждению вопросов сугубо военных, начиная с формирования польской армии на территории СССР.
Говоря о военных делах, Сикорский заявил: «Мы поляки, понимаем войну не символически, а как действительную борьбу», Андерс добавил: «Мы хотим воевать за независимость Польши здесь, на континенте».
Сикорский выдвинул предложение об отправке из Советского Союза около двадцати пяти тысяч человек для пополнения частей как на Ближнем Востоке (Карпатская дивизия), так и на территории Англии. Это предложение было принято. Затем Сикорский предложил сформировать на территории Советского Союза семь дивизий. Было согласовано, что будет создано шесть пехотных дивизий и армейские части в составе тридцати тысяч человек. Таким образом на территории Советского Союза должна быть сформирована польская армия численностью в девяносто шесть тысяч человек. При этом Сикорский заметил, что можно было бы перебросить сюда и те части, которые находятся за пределами СССР, например бригаду генерала Копаньского, и даже части, находящиеся в Шотландии, и что он сам лично принял бы на себя командование всеми соединениями.
Несмотря на то, что по мнению Сикорского визит прошел успешно, все же не обошлось без неприятности, вызванной выступлением Андерса, вынашивавшего план вывода польской армии из пределов СССР.
Говоря о существующем положении польской армии в Советском Союзе, Андерс изображал его в самых мрачных тонах. Он особо подчеркнул, что при таком положении армия никогда не получит нужных знаний и навыков и никогда не будет готова к боям. Продолжая развивать свои тезисы, Андерс говорил: «Это лишь жалкое прозябание, при котором все человеческие усилия направлены на то, лишь бы жить, притом жить очень плохо. Речь идет о том, чтобы польская армия как можно быстрее могла сражаться за Польшу вместе с союзниками. Необходимо переместить армию туда, где условия климатические, питания и снабжения позволили бы обеспечить лучшую подготовку. В связи с трудностями, переживаемыми в настоящее время Советским Союзом, следует обеспечить возможность для Войска Польского удобных поставок с англо-американской стороны. Наиболее подходящей территорией является Иран. Все солдаты и все мужчины, годные к военной службе, должны находиться там...» [149]
Под влиянием этих аргументов и учитывая описания Андерсом «страшные условия, в которых находится армия», Сикорский — не зная комбинаций Андерса и его планов о выводе польских войск из Советского Союза — поддержал его и предложил Сталину, чтобы в связи с существующими трудностями, продовольственными, климатическими и в области вооружения, на время обучения перевести армию в Иран, с возвратом в Советский Союз, после ее укрепления.
На это Сталин раздраженным тоном, с явным неудовольствием ответил: «Я человек достаточно опытный и старый. Я знаю, что если вы уйдете в Иран, то сюда уже не вернетесь. Я вижу, что у Англии там много работы, и она нуждается в польских солдатах. Иран находится не так далеко, но англичане могут вас вынудить сражаться с Германией на территории Турции, а завтра может выступить Япония».
Андерс продолжал настаивать на своем, стараясь доказать необходимость вывода армии. Еще раз изобразив в нужном ему свете условия, в которых формируются части в Колтубанке, Татищеве и Тоцком, он утверждал, что это лишь жалкое существование и потерянные месяцы. В таких условиях создать армию нереально.
Сталин ответил, если поляки не хотят сражаться, пусть уходят. (Позже Андерс использовал именно эти слова Сталина.) По опыту известно, — подчеркнул Сталин, — армия остается там, где формируется.
Дискуссия по этому вопросу продолжалась в довольно резкой форме. Сикорский попросил Сталина внести встречное предложение, заострив внимание на том, что польская армия хочет сражаться за Польшу рядом с советской.
В своем ответе Сталин сказал, если Войско Польское уйдет, оно будет воевать там, где ему предложат англичане, возможно, даже в Сингапуре. Андерс замечает, что из Советского Союза до Польши ближе.
В конце концов, Сталин дал согласие на вывод одного корпуса (двух-трех дивизий), при этом добавил, что, видимо, англичане нуждаются в польских солдатах. Советское правительство получило от Гарримана и Черчилля предложение об эвакуации польской армии...
После довольно длительной дискуссии пришли к соглашению: польская армия формируется в Советском Союзе и в самом срочном порядке создается смешанная комиссия Для определения новых районов, в которых будет продолжаться организация частей. Снаряжение и вооружение армия должна получить от англичан. Сикорский заверил, что имеет на это их согласие. [150]
Решили, что Сикорский произведет смотр частей, и после этого закончит переговоры со Сталиным.
Таким образом, в переговорах со Сталиным были достигнуты соглашения по военным вопросам.
Состав польской армии в СССР установлен в шесть дивизий, по одиннадцати тысяч в каждой, а также тридцать тысяч в армейских частях, в резерве и на учебных базах. Армия должна быть переведена на юг, вооружена и экипирована англичанами.
В Англию и на Ближний Восток должно быть отправлено для пополнения авиации, морского флота, польских частей в Шотландии и Карпатской бригады двадцать пять тысяч человек. Соглашение предусматривало что «польские вооруженные силы будут сражаться в составе Красной Армии как автономная армия под верховным советским командованием». Сикорский считал это краеугольным камнем целостности польско-советских отношений.
Это соглашение очень много значило для поляков, на его основе действительно можно было строить будущее. Контроль за его выполнением возлагался на профессора Кота, посла Речи Посполитой в Советском Союзе, и на Андерса, командующего польскими вооруженными силами в СССР.
В этот же день, через несколько часов после подписания соглашения, в гостинице «Москва» состоялось совещание верховного командования польских вооруженных сил в СССР с представителями Генерального штаба Красной Армии по чисто военным вопросам. Протокол этого совещания вел я. В совещании принимали участие с польской стороны: Андерс, Богуш, Окулицкий и я. С советской стороны: Памфилов, Жуков, Евстигнеев и Сосинский. Главной темой обсуждения был вопрос о передислоцировании польской армии и выбор новых районов на юге для ее размещения. Андерс намечал новые места для польских частей только по карте, не имея ни малейшего представления о местности. Он выбирал места, расположенные поближе к иранской или афганской границам.
Он не обращал внимания на предупреждения представителей Генерального штаба Красной Армии о том, что в этих районах нет лагерей, нет мест для расквартирования, там тропический климат, распространена малярия и т. п., что в тех условиях будет хуже, чем сейчас. Не помогли предостережения о том, что в первый год войны между Германией и Советским Союзом из-за большого передвижения войск железнодорожный транспорт очень перегружен, это в значительной степени затруднит переезд гражданских [151] лиц и создаст ряд ненужных осложнений, особенно в условиях холодной зимы.
Андерс ни о чем и слышать не хотел, отвечая, что большого движения гражданских лиц не будет, потому что на юге создались значительные скопления польских граждан, которые, прослышав, что будут формироваться новые польские части, стихийно туда направлялись.
В связи с такой позицией Андерса представители штаба Красной Армии, выполнявшие в данном случае лишь рекомендательные функции, поскольку совещанием в Кремле было решено о переводе армии на юг, приняли все предложения Андерса касательно новой дислокации войск и перевозки уже созданных соединений — 5 и 6 дивизий, запасного полка и штаба из Бузулука.
В заключение были определены следующие места размещения в новых районах:
Командование польских вооруженных сил в Янги-Юль около Ташкента;
5 пехотная дивизия — Джалал-Абад;
6 пехотная дивизия — Шахрисябз;
7 пехотная дивизия — Кермине;
8 пехотная дивизия — Чок-Пак;
9 пехотная дивизия — Маргелан;
10 Пехотная дивизия — Луговой; Организационный центр армии — Гузар
Центр подготовки (школа подхорунжих) — Вревский
Танковая бригада армии — Карабалы.
Одновременно были назначены командиры дивизий, к которым прикомандировали офицеров связи Красной Армии. Командирами дивизий стали:
Командиром 7 дивизии — Богуш;
Командиром 8 дивизии — Раковский;
Командиром 9 дивизии — Шмит;
Командиром 10 дивизии — Болеславич;
Командиром запасного полка — Леон Коц;
Комендантом центра подготовки — Сулик.
Начальник штаба Окулицкий должен был скомплектовать для командиров дивизий основу их штабов, чтобы они могли быстрее выехать к месту своего расположения.
На этом же совещании определили количество, состав и место деятельности новых призывных комиссий. [152]
Полной мобилизацией на первом этапе были охвачены следующие республики: Казахская, Узбекская, Киргизская и Таджикская, а также районы, в которых формировались воинские части.
Насколько переговоры Сикорского со Сталиным в Кремле сглаживали определенные трения, устраняли недоговоренность и создавали гарантию нового, выгодного для Польши уклада польско-советских отношений, настолько же это совещание принесло прямо-таки обратный результат. Хотя об этом не говорилось, но было ясно, для чего польские войска должны находиться так далеко на юге. Было очень неприятно, что посол Кот не проинформировал обстоятельно об этих делах Сикорского, хотя сам хорошо о них знал. 10 декабря он писал министру иностранных дел Рачинскому:
«...Тормозила развитие армии и усиливала подозрительность к полякам невероятная болтливость многих, особенно офицеров, которые широко и шумно призывали разделаться с Советами, а некоторые, особенно на азиатском юге, высказывались за сотрудничество даже с бунтующими туркменами и казахами, а также предлагали силой пробиться через иранскую границу...»«...У руководящих деятелей, продолжающих относиться к Англии с полным недоверием, было глубокое убеждение, что поляки политически не самостоятельны, а являются орудием английской политики и игры...»
На следующий день, 4 декабря, я принимал участие в банкете, устроенным Сталиным в честь Сикорского.
В 19.40 мы все сели в автомобили и поехали в Кремль. Там нас уже ожидали. Перед нами беззвучно открылись ворота, никто нас не останавливал. Никто ни о чем не спрашивал. Сопровождающий нас автомобиль подъехал к зданию, у которого мы остановились. Мы вошли в ярко освещенный холл. Нас охватила волна приятного тепла мы сняли шубы.
Нас приветствовал какой-то генерал, показал зал заседаний Верховного Совета, проводил в зал для приемов. Через минуту мы вошли в большой салон, где присутствовало все правительство Советского Союза.
После церемонии представления открылись двери соседней комнаты и из нее вышел Сталин в сопровождении Маленкова. Сталин одет был скромно, в куртку военного покроя, пепельного, немного отдающего бронзой цвета. Брюки [153] были заправлены в русские сапоги. Маленков был одет точно также.
После приветствия Сталин отошел на несколько шагов в сторону и достал папиросу. Я подошел к нему, чтобы предложить спички. Между нами завязался разговор. Вскоре к нам подошел Сикорский, и я опять превратился в переводчика. Сикорский поблагодарил Сталина за теплый прием, оказанный ему в Советском Союзе. Сталин ответил, что всегда рад видеть у себя такого дорогого гостя.
В ходе дальнейшей беседы Сикорский затронул вопрос о границе, о Вильно и Львове, на что Сталин ответил, что этот вопрос нужно будет решить на мирной конференции, но тут же подчеркнул, что Вильно город литовский, а Львов украинский.
В то же время добавил, что мы получили компенсацию на Западе, что он хочет видеть Польшу великой и сильной. Сикорский нахмурился и уклонился от дальнейшей дискуссии на эту щекотливую тему, сказав, что он к ней еще вернется.
Вскоре к нам подошел Андерс, и разговор принял общий характер.
Через несколько минут пригласили к столу. Обеденный зал находился рядом. Когда мы вошли, меня поразил вид огромного стола замечательно украшенного, ломившегося под тяжестью красивой сервировки всевозможных яств и всяческих сортов вин. Стол протянулся почти через весь зал.
Сталин занял за столом главное место, справа от него сел Сикорский, слева посол Кот. На мою долю пришлось шестое место. Моим соседом с правой стороны был нарком Микоян, а с левой адмирал Кузнецов, главнокомандующий военно-морским флотом, который, кажется, хотел влить в меня море водки. Напротив меня занял место внушительной внешности нарком Каганович, а рядом с ним глава Ленинградской партийной организации Жданов и какой-то генерал авиации, мне не знакомый. На противоположном конце стола я увидел улыбающееся лицо Ксаверия Прушинского, который вел оживленный разговор со своими соседями, что-то живо объясняя Василевскому.
Находясь в Кремле, я испытывал странное чувство. Я видел, какое спокойствие выражали лица членов Советского правительства, хотя враг находился в каких-нибудь двадцати семи километрах от столицы. За Москву беспрерывно велись ожесточенные бои. Немцы почти у ее предместий, они ежедневно предпринимали яростные атаки на столицу, [154] а в это время все правительство во главе с Верховным главнокомандующим Сталиным самым спокойным образом, как будто вокруг тишина и спокойствие, совещается и принимает гостей.
Обороной Москвы руководил непосредственно генерал Г. К. Жуков, и все вполне убежденно считали, что Москва, не падет, что ее не отдадут. Лишь один Андерс предрекал, что Москва вот-вот падет.
Напрашивалось сравнение с аналогичным периодом, пережитым нами два года назад, когда немцы подходили к Варшаве. Я вспоминал, как тогда вели себя наше правительство и наш «верховный главнокомандующий.
Эти и подобные им мысли приходили мне в голову, когда я сидел за столом и слушал речи. Крикливые, чванливые и надменные они были известны мне все наизусть. Произносились при любом случае, по любому поводу, всегда одни и те же. Из наших выступлений создавалось впечатление, что воюет не Советский Союз, а мы, и что это мы оказываем ему помощь. Каким же контрастом звучали речи Молотова и Сталина, который после короткого обращения по поводу торжества рассказал эпизод из своей жизни в Кракове, когда он там находился.
Из охватившего меня раздумья я был выведен упоминанием моей фамилии. Это Молотов, обращаясь ко мне сказал: «Поднимаю тост за молодых офицеров в лице их представителя ротмистра Климковского с наилучшими пожеланиями для новой будущей Польши...»
Я принял этот тост молчаливо, чокаясь с Сталиным и Молотовым, которые встали со своих мест и приблизились ко мне.
Сталин напомнил, что со времени Грюнвальдской битвы поляки совместно с русскими не сражались и что сейчас он хочет борьбу вести сообща.
Обед длился около двух часов, после чего перешли в расположенный рядом салон, куда подали кофе и сладости.
Вот тогда-то в сердечном настроении родилась декларация Сикорский — Сталин. После обмена мнениями и согласования ее содержания, Молотов подготовил документ в своем кабинете при активном участии Ксаверия Прушинского. Когда декларация была готова, я перевел ее Сикорскому. После согласования текста на обоих языках наступила церемония подписания Сикорским от имени Польского правительства, а Сталиным от имени Советского правительства. [155]
Содержание декларации:
ДекларацияПравительства Советского Союза и Правительства Польской Республики о Дружбе и Взаимной помощи
Правительство Советского Союза и Правительство Польской Республики, исполненные духом дружеского согласия и боевого сотрудничества заявляют:
1. Немецко-гитлеровский империализм является злейшим врагом человечества, с ним невозможен никакой компромисс.
Оба государства, совместно с Великобританией и другими Союзниками при поддержке Соединенных Штатов будут вести войну до полной победы и окончательного уничтожения немецких захватчиков.
2. Осуществляя договор, заключенный 30 июля 1941 года, оба правительства окажут друг другу во время войны полную военную помощь, а войска Польской Республики, расположенные на территории Советского Союза, будут вести войну с немецкими разбойниками рука об руку с советскими войсками.
В мирное время основой их взаимоотношений будут доброе сотрудничество, дружба и обоюдное честное выполнение принятых на себя обязательств.
3. После победоносной войны и соответственного наказания гитлеровских преступников задачей Союзных Государств будет обеспечение прочного и справедливого мира. Это может быть достигнуто только новой организацией международных отношений, основанной на объединении демократических стран в прочный союз. При создании такой организации решающим моментом должно быть уважение к международному праву, поддержанному коллективной вооруженной силой всех Союзных Государств. Только при этом условии может быть восстановлена Европа, разрушенная германскими варварами, и может быть создана гарантия, что катастрофа, вызванная гитлеровцами, никогда не повторится.
По уполномочию Правительства Советского Союза
И. Сталин
За правительство Польской Республики Вл. Сикорский [156]
После подписания декларации все перешли в небольшой зал заседаний, где на экране мы увидели последние фронтовые вести.
Во время банкета было решено, что в поездке Сикорского по Советскому Союзу и посещения им военных лагерей его будут сопровождать Вышинский и генерал Памфилов.
На этом закончился торжественный прием в Кремле.
В этом радужном, приподнятом настроении, с ясными мыслями и надеждами на будущее мы прощались после пятичасового пребывания в Кремле.
На следующий день, 5 декабря 1941 года, мы вылетели из Москвы в Куйбышев. Сикорский немного простудился и несколько дней пролежал в постели. В течение этого времени почти никого, кроме меня, он не принимал. Поэтому я мог довольно часто и свободно с ним разговаривать и узнать о его планах. Сикорский как всегда, держался свободно, не стеснялся в своих суждениях и довольно охотно разговаривал. Через некоторое время стал чувствовать себя лучше и 10 декабря вечером специальным поездом выехал в Бузулук. Андерс вместе со мной днем раньше прилетел самолетом в Бузулук, чтобы вместе как следует подготовиться к встрече Верховного главнокомандующего.
11 декабря рано утром поезд с Сикорским прибыл на станцию Бузулук. Здесь его ожидали Андерс, офицеры штаба, эскадрон почетного караула и гражданское население. После приветствия и рапорта командира эскадрона караула ротмистра Флерковского, почетный караул прошел церемониальным маршем.
В Бузулуке Сикорский остановился как гость Андерса на его квартире. Жили мы втроем. Андерс свою спальню уступил Сикорскому, я свою — Андерсу, а сам перебрался в кабинет Андерса. Таким образом, я находился в комнате по соседству с комнатой Сикорского, чтобы всегда быть готовым к его вызову.
Профессор Кот остановился у Окулицкого, а остальные гости — в гостинице.
Полтора дня пребывания Сикорского в Бузулуке прошли в торжествах, показе спектаклей и банкетах. Никаких серьезных бесед, заседаний или совещаний с офицерами не проводилось. Поэтому штабные и другие офицеры не имели возможности ближе познакомиться с Сикорским, с его планами на будущее, взглядами по общим вопросам и намерениями относительно использования польских вооруженных сил. [157]
Буквально через час после прибытия к Андерсу Сикорский направился в штаб, где собрались все офицеры. После нескольких приветственных слов начал обход района расположения гарнизона и гражданского населения.
После полудня состоялось торжественное собрание в штабе армии, закончившееся небольшим представлением. По окончании заседания Сикорский приветствовал собравшихся от имени президента и правительства, прошел в кабинет Андерса в штабе, где подписал приказ о присвоении воинских званий почти ста тридцати офицерам. Среди многих звания получили Ксаверий Прушинский, которого внес в список лично Сикорский, а также Струмпх-Войткевич, лишь незадолго до этого принявший на себя обязанности офицера по просвещению и успевший в знак приветствия Сикорского выпустить первую печатную газету «Белый орел».
Вечером того же дня в большом зале штаба армии состоялся банкет. На нем, кроме офицеров штаба, присутствовали гости, которые или постоянно сопровождали Сикорского, или были приглашены в связи с его приездом.
Здесь произошло первое серьезное столкновение между двумя генералами — Андерсом и Сикорским. Андерс, как хозяин, в начале банкета в короткой речи поочередно приветствовал Сикорского и гостей Вышинского и Памфилова, американских, английских и чешских в лице полковника Свободы, который в Бузулуке формировал чешский батальон, и других. После каждого такого приветствия оркестр исполнял государственные гимны. Речам не было конца. Выступали Вышинский, полковник Евстигнев, полковник Волковысский, полковник Свобода, майор Газалет, полковник Лямберт и ряд других лиц. Кульминационным был момент, когда Сикорский, страшно разгневанный надменными речами, произнесенными Богушем, Окулицким и повторным выступлением Андерса, во время речи последнего задал вопрос: «Кто вам позволил так выступать? Сколько еще вас будет говорить?» и, не ожидая ответа Андерса, демонстративно покинул зал на середине торжества, попросив меня отвезти его на квартиру.
Сикорский понимал, что эти люди сводят на нет с таким трудом достигнутое им улучшение польско-советских отношений. Поэтому увиденное и услышанное наполняло его огромной тревогой за будущее.
В порыве тревоги он проговорил со мной около часа, возмущаясь деятельностью Андерса:
«Сначала я не хотел назначить его командующим армией в России, так как всегда считал его в некотором роде вертопрахом, [158] говорил Сикорский. Мне хотелось, чтобы командующим был Станислав Галлер, но я нигде не мог его найти, а сроки были очень короткими. Назначил Андерса. Думал, что он, как человек, который имел перед войной в Польше столько неприятностей и постоянных скандалов, оценит это и будет мне честно помогать или по крайней мере будет лояльным, о чем Вы заверяли меня еще в Париже. А теперь разыгрывает эту комедию и для чего?» — Сикорский пренебрежительно махнул рукой. — «Вообще польско-советские отношения доставляют мне много забот. Вначале я хотел послать сюда в качестве посла и одновременно инспектора армии Соснковского. Это очень облегчило бы дело и разрешило ряд наших внутренних проблем. Но что поделаешь — Соснковский не подошел, не понимал стоящих задач, вообще не хотел слышать о каком-либо соглашении с Советским Союзом. Он меня убеждал в том, что Советский Союз будет разбит в течение шести недель. После его выхода из состава правительства уже не могло быть и речи о направлении сюда. Словом, не было никого. Правда, я думал о Строньском как о после, но он еще более не подходил, чем теперешний. Вот почему я и послал профессора Кота. Это, конечно, не очень удачное решение, я это знаю, но мне кажется, что он, по крайней мере как мой друг, должен следить за осуществлением моей линии. Хотя и тут я вижу определенные изъяны, он пленен Андерсом, всегда его оправдывает и защищает.»
Я не знаю, какая дружба объединяла Сикорского с послом Котом, но я уверен в том, что последний никогда не был излишне солидным или лояльным в отношении Сикорского.
— Господин генерал, — спросил я, — подходит ли профессор Кот к реализации политики такого масштаба, как этого требует настоящее время? Понимает ли он ее так, как следует? Судя по тому, что мне удалось наблюдать, мне кажется, что нет.
Генерал внимательно на меня посмотрел и сказал:
— Может быть, Вы и правы, но что делать — у меня нет людей. Нет людей, — повторил он в раздумье. — Этот, по крайней мере, должен быть мне предан.
Мне тогда показалось, что Сикорский находится под полным влиянием профессора Кота. Это преобладающее влияние последнего на Сикорского я многократно наблюдал и позднее.
— Буду вынужден прислать сюда Янушайтиса в качестве вашего опекуна. Назначу его инспектором польской армии [159] в России, пусть следит за деятельностью и поведением командующего армией.
Из этих высказываний явствовало, что Сикорский теряет доверие к Андерсу. Он считал Янушайтиса более солидным, тем более, что оба они имели одинаковое мнение о будущей победе Советского Союза. Рассказывая о Янушайтисе, Сикорский говорил, что «лондонский» климат ему не благоприятствует, он имеет желание приехать сюда, тем более, что хорошо понимает и он будет лучшим, чем оба нынешних представителя. Затем Сикорский стал укладываться спать, а мне предложил вернуться на банкет.
— Завтра поговорю с Андерсом, — сказал он мне на прощание.
Когда я вернулся на банкет, то меня сразу поймал Андерс, спрашивая, что там с Сикорским. Я уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что он очень недоволен виденным, и что завтра будет с ним разговаривать. Мне показалось, что Андерс был этим весьма встревожен. Еще несколько раз он пытался заговорить со мной о содержании моего разговора с Сикорским. Возвратившись домой, Андерс хотел в этот же вечер пойти к Сикорскому, но тот уже спал.
На следующий день утром во время первого завтрака Сикорский заявил Андерсу, что пришлет в Советский Союз в качестве инспектора армии генерала дивизии, генерал-лейтенанта Мариана Янушайтиса. При этом сообщении Андерс даже подскочил. Больше всего он боялся именно этого. Он ведь так радовался, когда Янушайтис уехал из Москвы в Лондон, и если теперь он снова приедет — это будет поражением. Поэтому Андерс сразу же стал убеждать, что Янушайтис весьма в армии непопулярен, а последние его высказывания в Англии, о которых уже здесь известно, увеличили число его врагов среди старых офицеров. Сикорский на это ничего не ответил. Воцарилось неловкое, непрерываемое уже до конца завтрака молчание.
После завтрака оба генерала проследовали в кабинет, где довольно долго разговаривали. Через некоторое время Андерс вышел очень красный и взволнованный. Коротко мне сказал:
— С этим Янушайтисом надо что-то придумать, а то в самом деле может приехать. Посол Кот его не любит, поэтому мне поможет. Сегодня устроим званный обед, надо уговорить Сикорского.
А уже через несколько часов начались сборища, разговорчики, шушуканья. Андерс жаловался профессору Коту, что [160] Сикорский его не понимает, и искал у профессора поддержки, а это послу очень льстило и давало удовлетворение. Он мог повлиять на премьера своим хорошим сотрудничеством с Андерсом. Андерс предостерегал посла Кота относительно Янушайтиса, что он будет стремиться захватить власть в свои руки, будет вмешиваться в дела посольства, что никакой он не военный, а лишь политик, и притом плохой, словом, будет вмешиваться в компетенцию посла. Это могло бы устраивать некоторых офицеров, с которыми он, Андерс, и так имеет хлопоты, о чем послу хорошо известно. И наконец, что он может быть угрозой Сикорскому, потому что как будто хотел создавать польское правительство и т. д. и т. п. Он напомнил также о том, как Янушайтис готовил государственный переворот против Пилсудского. Подобные беседы были проведены с Богушем, Климецким, Окулицким и доктором Реттингером, имевшим большое влияние на Сикорского. Все они обещали свою помощь в ликвидации конфликта.
После стольких стараний несколько успокоенный Андерс устроил обед, во время которого он очень льстил Сикорскому и выражал ему свое почтение. Он произнес речь, в которой приветствовал Сикорского, как верховного главнокомандующего и премьера, заверил присутствующих, что теперь Польша как никогда может быть спокойна за свою судьбу, потому что она находится в руках такого опытного политика и государственного деятеля, каким является верховный главнокомандующий. Он заверил Сикорского в своей неизменной поддержке и сотрудничестве. В конце довольно длинной речи поднял тост за здоровье Сикорского с пожеланием ему большого личного счастья и больших успехов в руководстве делами Польши.
Сикорский был приятно удивлен и польщен. Так постепенно таял лед. Продолжая свою инспекцию, Сикорский направился в Тоцкое. Ехали мы туда около часа.
Состояние конфликта между Сикорским и Андерсом было еще неясным. Эту неопределенность понимал и использовал как мог Климецкий. Он старался, так это выглядело внешне, смягчить недоразумение между обоими генералами. Когда почва была в основном подготовлена, он с помощью телеграммы, направленной якобы генералом Андерсом на имя генерала Сикорского, окончательно ликвидировал между ними внешний конфликт. Дело обстояло таким образом. Мы сидели в столовой вагон-салона, когда Климецкий обратил внимание Андерса на огромные трудности, испытываемые Сикорским в Лондоне с оппозицией, особенно с такими [161] политическими противниками, как Соснковский и бывший министр Август Залесский. Сказал о том, что Сикорский очень рассчитывал на помощь Андерса. Между тем, по вине Андерса у Сикорского могут возникнуть дополнительные хлопоты. Вместо того, чтобы помогать и быть благодарным Сикорскому за свое назначение. Андерс не только не помогает верховному главнокомандующему, а затрудняет его деятельность как в Лондоне, так и здесь. Климецкий сказал, что Андерс может оказать огромную услугу Сикорскому и укрепить собственную позицию в военном и политическом отношении. Это заявление Климецкого вызвало у Андерса самодовольную улыбку. Опасаясь приезда Янушайтиса и ущемления собственной власти, он спросил Климецкого: «Но каким образом?».
На что Климецкий ответил: — «Направьте телеграмму в Лондон на имя Сикорского», — и подал Андерсу исписанный листок бумаги.
Андерс взглянул на записку, усмехнулся и с удивлением спросил «Но ведь Сикорский находится здесь, зачем же мне телеграфировать ему в Лондон?»
— Это не может быть препятствием, — ответил Климецкий. — Мы ее вручим Сикорскому здесь.
Тогда Андерс взял бумажку из рук Климецкого, поправил в двух-трех местах набросанный проект, посмотрел на меня, на Богуша, который, казалось, все понимал и дал одобрительный знак рукой, чтобы Андерс подписал. Андерс, продолжая улыбаться, сказал:
— Согласен.
Я не знал содержания телеграммы, поэтому подошел ближе к столу и, находясь за спиной Андерса, прочитал следующие слова:
«...Вся польская общественность, армия и я считаем Соснковского и бывшего министра Августа Залесского предателями польских интересов, учитывая их нечестное и весьма негражданское поведение в вопросе июльского договора...»
Для меня все стало ясным. Андерс прохаживаясь удовлетворенно потирал руки.
Климецкий взял подписанный текст и направился с ним в соседнее купе к Сикорскому, чтобы вручить ему эту «телеграмму». Богуш высказывал Андерсу свое одобрение:
— Ну уж теперь, Владек, со стороны Сикорского тебе нечего опасаться, — говорил он. [162]
Через минуту вошел Сикорский вместе с Климецким. Верховный главнокомандующий, обрадованный, с протянутой рукой подошел к Андерсу со словами: «Так Вы действительно такого мнения? Это замечательно, большое спасибо. Мы сейчас пошлем это в Лондон с указанием, чтобы Вашу телеграмму опубликовали в прессе».
Андерс вытаращил глаза: он считал, что содержание телеграммы не будет обнародовано и останется лишь между ним и Сикорским. Он уже открыл рот, пытаясь что-то сказать, но в это время, привлеченные оживленным разговором, в салон вошли посол Кот, Воликовский и Ксаверий Прушинский. Разговор между Андерсом и Сикорским оборвался.
Телеграмма в немного измененной редакции появилась в нашей прессе в Лондоне.
Соснковский, Залесский и Сейда протестовали против польско-советского договора и в знак протеста вышли из состава правительства. Они считали, что подписание какого-либо соглашения с СССР абсолютно не нужно, больше того, трактовали его как предательство польских интересов. Правда, Сейда под личным нажимом Сикорского вернулся в правительство, но остальные двое даже слышать об этом не хотели, утверждая, что пока договор вступит в силу, Советского Союза уже не будет. Соснковский, второй после Андерса «знаток» Советского Союза, предрекал падение СССР в течение ближайших нескольких недель.
Во всяком случае этой «телеграммой» Андерс, абсолютно ни в чем не меняя своих убеждений и поступков, обеспечил себе в дальнейшем полное самоуправство в Советском Союзе и возможность осуществления своих планов. Телеграмма позволила вопреки замыслам и намерениям Сикорского, парализовать официальную польскую политику.
Вот как в конечном счете был ликвидирован один из первых крупных конфликтов, возникших между верховным главнокомандующим, премьером и командующим польскими вооруженными силами в СССР.
Все дальнейшее пребывание Сикорского в Советском Союзе прошло в полном мире и согласии с Андерсом.
Между тем мы подъезжали к Тоцкому.
На железнодорожной станции, украшенной национальными флагами Польши и союзнических государств, нас уже ожидал генерал Токаржевский в окружении высших офицеров. Присутствовало также немного гражданского населения и рота почетного караула, одетая в новенькое, только что полученное английское обмундирование. [163]
С вокзала Сикорский на санях поехал в штаб дивизии, где состоялось торжественное вручение Сикорскому, президенту Речи Посполитой, рынграфов с изображением божьей матери.
Затем Сикорский проехал на площадь, где обратился с речью к солдатам, а затем принял парад. После парада начал обход солдатских жилищ, обращая особое внимание на палатки, приспособленные солдатами к зимним условиям. Угощал их папиросами, расспрашивал, как себя чувствуют.
В дивизионной часовне ксендз Тышкевич провел богослужение. После этого все пошли в офицерскую столовую на общий обед. Здесь опять было много речей. Начал их Токаржевский приветствием верховного главнокомандующего. В своем выступлении он выражал огромную любовь к Сикорскому и заверения в своей лояльности. Токаржевский говорил:
«...с чувством почитания и солдатской привязанностью мы смотрим сегодня в твои глаза, глазами души постоянно видим тебя в нашем кругу и во главе нас... В твоем лице, господин генерал, мы приветствуем величие Речи Посполитой, ее президента и правительство, премьером которого ты являешься, приветствуем силу польского народа, который под твоим руководством вот уже более двух лет с достоинством и честью несет тяжесть навязанной нам войны. Мы приветствуем наших союзников, рядом с которыми ты приказал нам сражаться против общего врага, плечом к плечу, верно и предано... Мы просим тебя, господин генерал, поверить нам так же, как мы верим тебе. Мы надеемся что когда в самом ближайшем будущем не на словах, а на деле сумеем убедить Польшу и тебя в своей безграничной преданности, ты полюбишь нас так же, как мы любим тебя...»
Эта слащавая речь в устах Токаржевского выглядела, по меньшей мере, странно. Но мы уже привыкли не удивляться подобного рода словам, словам, за которыми не стояло никаких дел.
Сикорский выступил с ответным словом. От Советского Союза речь произнес Вышинский. Затем выступил посол Кот, подчеркнувший драматизм происходящих в Польше событий и особенности борьбы польского народа. В заключение с речью выступил Раковский, только что получивший генеральское звание. Свое выступление он целиком посвятил союзникам, выражая благодарность за помощь и подчеркивая нашу огромную признательность и лояльность.
После банкета мы направились в Саратов, а оттуда в Татищево в 5-ю дивизию. [164]
В Татищеве на вокзале все выглядело так же, как в Тоцком. Встречал генерал Борута-Спехович, рота почетного караула и гражданское население. Только не было английских мундиров. Рота почетного караула была одета в разных шинелях, чистых и хорошо подобранных по цвету, и в больших меховых шапках.
5-я пехотная дивизия произвела самое лучшее впечатление. Ее командир умел показать свои части. Дивизия в полном штатном составе, вооруженная, выглядела замечательно. Генерал Борута отдавал рапорт, сидя на коне.
Сикорский произвел смотр дивизии. Солдаты долго ожидали прибытия верховного главнокомандующего, а дождавшись, хотели предстать как можно лучше. После парада верховный главнокомандующий поднялся на трибуну и обратился к солдатам с речью. Борута вновь поблагодарил Сикорского за то, что они снова стали солдатами и смогут сражаться за Польшу.
Речь Сикорского на этот раз была довольно длинной. Он говорил о политике и об армии, о препятствиях, какие встречал при заключении договора, противниках договора, об ошибках, совершенных в прошлом, и о создании именно той армии, в которой они состоят. После выступлений состоялся парад. Парад действительно полноценных воинских соединений готовых к боям солдат. После всех поразившего парад верховный главнокомандующий начал обходить район расположения частей. Здесь это продолжалось несколько дольше, чем в Тоцком. Было что посмотреть. Сикорский входил в землянки, в которых солдаты подготовили себе зимние квартиры. Он восхищался аккуратностью, с какой все было сделано, чистотой и порядком. Посетил палатки, госпиталь, всюду беседовал с солдатами, которые его постоянно окружали. После обхода района расположения, произведшего необычайно благоприятное впечатление своим видом и атмосферой, перешли в светлицу, превращенную в обеденный зал.
После обеда переместились в другую светлицу, где состоялся торжественный вечер. В его программу входили песни, чтение стихов, музыка. По окончании торжеств Сикорский уехал в Саратов, куда он был приглашен местными советскими властями на праздничный спектакль и званый обед. Но он так устал, что сразу после спектакля уехал отдыхать.
На следующий день рано утром прибыли на аэродром в Саратове. Верховный главнокомандующий направился в Иран, в Москву он уже не возвращался. Провожал его Андерс и я. [165]
Сикорский был удовлетворен проведенными инспекциями воинских частей в Тоцком и Татищеве. Войска действительно выглядели отлично. Сикорского всюду с энтузиазмом приветствовали. Наибольшее впечатление произвела на него 5-я дивизия. Верховный главнокомандующий был рад увиденному, забывая о заботах и сомнениях, угнетавших его в первые дни пребывания в Советском Союзе.
Когда я смотрел на Сикорского, у меня складывалось мнение, что это человек настроения, меняющий вслед за настроением и свои решения. От состояния подавленности и приступов гнева он легко переходил к восторгам и удовлетворенности.
Покидая Советский Союз, Сикорский благодарил посла Кота и Андерса за «замечательные результаты» и желал им успехов на будущее.
Перед отлетом было высказано немало взаимных комплиментов, теплых слов, заверений и различного рода обещаний.
Сначала казалось, что Сикорский, встретившись со злом, вырвет его с корнем. К сожалению, он не только не сделал этого, а еще усилил зло своей снисходительностью.
Еще находясь в Куйбышеве, Сикорский подготовил для Андерса инструкцию. Я не привожу ее полностью, так как она была довольно расплывчатой и не особенно подходила для нашей армии и условий, в которых она оказалась. В инструкции говорилось об очень многих вещах, но о важнейших умалчивалось.
Однако в нескольких пунктах верховный главнокомандующий выделил определенные вопросы, которые его волновали и о которых он беспокоился. Он писал, что польская армия в России является неразрывной частью польских вооруженных сил, ... которые полностью и во всех отношениях подчиняются ему, как верховному главнокомандующему... Дальше он подчеркивал, что она должна... находиться в постоянной духовной и идеологической связи с верховным главнокомандующим и остальными частями Польских вооруженных сил. Затем, затрагивая вопрос о взаимоотношениях, которые должны существовать между посольством и армией, верховный главнокомандующий писал, адресуясь к Андерсу:
«Господин генерал, Вы должны постоянно информировать посла Речи Посполитой о важнейших вопросах армии, чтобы он в случае необходимости мог от имени правительства [166] оказать полную поддержку Вашим мероприятиям».
Затем, переходя к вопросу организации армии, Сикорский указывал:
«...Поскольку вооружение, экипировка и транспортные средства для армии, находящейся в России, за исключением 5-й пехотной дивизии, прибудут из Великобритании, необходимо руководствоваться при организации дивизий и частей армии принципом строгого соответствия английским штатам...»
А в это время, то есть 4 декабря, уже приняли советскую организационную систему.
Эта инструкция никогда не осуществлялась, сразу же была забыта, и никто ею не руководствовался.
Не решив, как следует, всех этих вопросов, Сикорский улетел.