Заключение Балканского союза
Призванный 11(24) марта 1911 года занять пост министра-председателя и министра иностранных дел, я счел своей первой обязанностью, в качестве руководителя болгарской политики, заняться злополучным Македоно-Одринским вопросом, который со времени Берлинского конгресса непрестанно терзал Болгарию. Всем известно мнение Горчакова относительно этого конгресса. Для канцлера Императора Александра II этот конгресс был самой черной страницей в его жизни. Этот конгресс был не менее черной страницей и в жизни болгарского народа. Объединенный в рабстве, освобожденный Россией, наш народ дожил до своего освобождения, санкционированного Европой, но заплатил за это освобождение ценой своего единства...
Берлинский договор разделял Сан-Стефанскую Болгарию на три части: вассальную Болгарию, автономную Восточную Румелию и оставленную под турецким игом [327] Македоно-Одринскую область. После соединения Восточной Румелии с Болгарией эта последняя имела только один идеал — восстановление Сан-Стефанской Болгарии или, если эта мечта была неосуществима, по крайней мере добиться для Македоно-Одринской области автономии, которая, гарантируя ее жителям человеческое управление, избавляла бы тем самым Болгарию от забот и опасностей, причиняемых ей македоно-одринской анархией. Эти заботы и опасности были столь многочисленны и столь угрожающи, что от них страдало спокойствие и развитие Болгарии и даже сама ее будущность могла быть скомпрометирована их пагубным действием.
И для министра-председателя не было долга более повелительного, как найти средства для решения этой проблемы, столь сокрушительно тяготевшей над судьбами болгарского государства и болгарского племени.
Очевидец ужасов болгарского восстания 1876 года и Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, отчасти описанных мною в рапортах английскому и американскому представителям, в письмах в лондонском «Times» и в моих «Записках осужденного», поклонник догмата, формулированного одним французским публицистом, а именно: что лучшая политика для человека — это политика пламенно-миролюбивого патриотизма и благоразумно-патриотичного миролюбия — un patriotisme ardemment pacifique et un pacifisme prudemment patriotique, — я до 1912 года был самым горячим поборником мира в Болгарии. В своих речах и статьях я не переставал проповедовать крайнее благоразумие и рекомендовал заботливо избегать всяких авантюр, которые могли бы впутать Болгарию в войну с Турцией. И в мемуаре по македонскому вопросу, поданном мною в конце 1906 года сэру Эдуарду Грею, я восхвалял свое отечество именно за то, что оно одно среди балканских государств не нарушило мира на Балканах. И когда осуществление дела, о котором я хлопотал в этом мемуаре, было затруднено младотурецким переворотом 1908 года, я все же не потерял надежды, — и идея [328] прямого соглашения с младотурками занимала меня долгое время до и после того момента, когда в марте 1911 года я стал у власти.
Вскоре, однако, новый режим в Турции стал разочаровывать всех нас. Младотурки по части истребления чужих элементов не отстали от старотурок и даже от самого Абдул-Гамида.
Возмутительное избиение в Адане и отвратительная безнаказанность его интеллектуальных виновников были в состоянии потрясти всех сторонников мирного разрешения того снопа этнических вопросов, который носил имя Восточного вопроса. Но я все же думал, что после того, как македонцы столь бескорыстно помогли младотуркам в апреле 1909 года во время устроенной старотурками контрреволюции, и после того, как неприятный для младотурок демократический кабинет в Болгарии сменился правительством со мной во главе, — что после всего этого мы могли бы ожидать от турок политики, которая вполне соответствовала бы нашим желаниям искренне попытаться войти в соглашение с Турцией. Тем более что я, нарочно с этой целью, повторил сделанные мною раньше миролюбивые заявления{1}.
Вопрос о таком именно соглашении я подробно обсуждал с известным пацифистом, покойным В. Т. Стедом, которому прошлой весной воздвигнут памятник в [329] самом Дворце Мира в Гааге. Он был таким добрым нашим другом и поклонником Гладстона, что ему были завещаны документы великого болгаролюбца, касающиеся [330] избиений 1876 года. Из ярого противника Абдул-Гамида, каким я знал его еще в 1879 году, когда мы встречались с ним в Лондоне, г. Стед стал приятелем младотурок и летом 1911 года посетил Царьград и Македонию с целью изучить и защитить их дело. И несмотря на то что после, при объявлении итало-турецкой войны, он выступил в качестве горячего защитника Турции, к моему удивлению, когда я видался с ним в Софии в августе 1911 года, он советовал мне не спешить с соглашением. И у него уже начиналось разочарование в младотурках, разочарование, которое позже в крупных размерах охватило многих государственных деятелей, в том числе, покойных Эренталя и Кидерлен-Вехтера. Этот последний поразил меня строгой критикой младотурецкого режима, когда мы встретились с ним в конце мая 1912 года. Как бы то ни было, летом 1911 года я продолжал разговоры о соглашении с тогдашним турецким посланником в Софии Асым-беем. Казалось, что он был согласен со мной; осуждал младотурецкий комитет за его близорукую политику по отношению к болгарам; говорил, что сам поедет в Битоль и в Солунь, а на обратном пути оттуда и в Адрианополь, чтобы повидаться лично с местными турецкими управителями, сделать им хорошее внушение и начать с ними новую тактику. Но [331] прежде чем он успел совершить это путешествие, он был отозван в Царьград, где занял пост министра иностранных дел. Италия в это время уже объявила войну Турции, и в интересах этой последней было сохранять добрые отношения с Болгарией. Ничего удивительного, следовательно, не было в том, что, уезжая из Софии в Царьград, Асым-бей сделал моему временному заместителю г. Теодору Теодорову — я был тогда в Виши — самые категорические заявления в смысле болгаро-турецкого соглашения. К сожалению, за исключением мертворожденного предложения о соглашении{2} — я [332] называю его мертворожденным, потому что не только оно во втором своем пункте, было для нас неприемлемым, но еще и потому, что ни Асым-бей, ни Наби-бей, турецкий посланник в Софии, ни единым словом не обмолвились о нем, — за исключением, говорю, этого предложения, турецкий министр иностранных дел не сделал ничего для начала новой политики по отношению к Болгарии. Напротив. Не только участились пограничные инциденты, столь возбуждавшие общественное мнение в Болгарии, но избиения в роде Щипского и Кочанского, убийства и грабежи, истязания и преследования, систематическое издевательство над болгарами — солдатами в турецкой армии, — все это до такой степени увеличило число молодых болгар, бежавших из Македонии и Адрианопольского вилайета, что даже наиболее миролюбивые болгарские политические деятели должны были быть потрясены и спросить себя, не было ли все это результатом планомерного намерения младотурок обезлюдить и обесхристианить Македонию и Адрианопольский вилайет и таким радикальным путем решить македоно-одринский вопрос. Это подозрение еще больше усилилось у тех, кто имел возможность прочесть официальные рапорты, как, например, рапорт нашего битольского консула. В нем доносилось, что д-р Назим-бей, идеолог младотурецкой партии, в своей речи, обращенной к турецким нотаблям в Водене, сказал, что если младотурки получат поддержку на выборах, то через 30–40 лет в Македонии не останется ни единого христианина. Эту речь слышал г. Виганд, секционный инженер железнодорожной линии Солунь — Битоль. И можно ли было сомневаться в возможности подобного истребления, видя, как быстро уменьшалось болгарское население в Македонии и Адрианопольском вилайете в первые десять лет нынешнего столетия? Не [333] писал ли из Солуни наш генеральный консул г. Шопов еще в сентябре 1910 года, что, вне всякого сомнения, «из всего, чем мы обладали в европейских вилайетах пятнадцать лет тому назад, мы потеряли четверть»? Болгары в Македонии, которые, по достоверным сведениям («Temps» № 15950, февр. 1905 г.), составляли в круглых цифрах 1 200 000 чел., в 1911 году, согласно письму того же г. Шопова, составляли едва 1000000 душ. Нашлись, правда, люди, которые оспаривали это уменьшение, особенно после речи г. Панчо Дорева в турецком парламенте, речи, которой он хотел, по мнению его противников, уменьшить значение болгарского элемента в Европейской Турции и таким образом облегчить младотуркам их оттоманизаторскую задачу. Для того, чтобы добраться до истины по этому вопросу, я командировал в Царьград гг. Кирилла Попова, директора статистики, и Д. Мишева, чтобы они изучили этот вопрос в самом Экзархате. Прочитав их рапорт, я пришел к печальному заключению, что болгарское население действительно значительно уменьшилось. Истребительная политика младотурок довела македонских болгар до такого отчаяния, что они, судя по рапорту г. А. Шопова из Солуни от 28 февраля 1912 г., открыто говорили, что предпочли бы все что угодно этому невыносимому ярму. «Только бы выйти, — говорили они, — из этого ужасного, невыносимого положения, а потом пусть придет, кто хочет! Хуже этого не может быть!»
Мог ли государственный деятель, ответственный за судьбы болгарского народа, оставаться хладнокровным при подобном явлении, при турецкой угрозе, что будут приняты меры для усиления репрессий и для истребления болгарского элемента в Македонии? Моей обязанностью было изучить серьезно все меры, которые могли бы поставить Болгарию в возможность положить предел подобному истреблению. Первой среди этих мер было соглашение, но уже не с Турцией, которая, очевидно, была против подобного соглашения, а с другими нашими соседями. Задача подобного соглашения облегчалась [334] единодушием, с которым болгарское общественное мнение встречало такие манифестации, как, например, встреча сербских и болгарских экономистов и посещение болгарскими студентами Афин (апрель 1911 г.). Она облегчалась, кроме того, и секретным договором, который сербы подписали с нами еще в 1904 г., а также и попытками, которые и при наших предшественниках-демократах, и в первые шесть месяцев моего пребывания у власти сербы делали для заключения оборонительного и наступательного союза.
I. Болгаро-сербский договор
Об этих попытках заключить соглашение с сербами мы говорили с г. Д. Ризовым, который в свое время уже подписал договор с Сербией в 1904 г., когда он был послан в качестве болгарского делегата в Белград. Мы говорили с ним в первых числах сентября, когда он был в отпуску в Софии. И мы согласились, чтобы он поговорил с г. Миловановичем, бывшим тогда министром-председателем и министром иностранных дел Сербии, и подготовил бы встречу между мной и г. Миловановичем, когда я буду возвращаться из Виши. Я собирался туда ехать после выборов в XV Обыкновенное народное собрание.
Выборы состоялись 4 сентября, и я выехал в Виши 7-го. Но, едва приехав, я был неожиданно поражен критическим положением, в которое вступили отношения между Италией и Турцией. С быстротой молнии эти отношения обострились до такой степени, что 16 сентября была уже объявлена война, и я сейчас же протелеграфировал моим коллегам в Софию, что выезжаю в Болгарию, но что я считаю необходимым остановиться в Париже и в Вене, чтобы повидаться с министрами иностранных дел. Вот заметки, которые я тогда же составил об этих моих свиданиях: [335]
Г-н де Сельв принял меня в среду 21 октября (4 ноября) 1911 г., в 2 ½ часа. Граф Эренталь — в субботу в 3 часа. Как г-ну де Сельву, так и г-ну Эренталю я предложил два вопроса: 1. Будет ли локализована и скоро ли кончится война? 2. Не предвидятся ли осложнения с турецкой стороны, или вследствие экзальтации, фанатизма и взрыва турецкого шовинизма, или вследствие негодования против младотурок и повторения контрреволюции апреля 1909 года? Оба собеседника ответили утвердительно на первый вопрос. Да, война будет локализована; да, она окончится скоро. Г-н де Сельв думает, что Италия согласится заплатить за Триполитанию какое-нибудь вознаграждение. Она согласится признать сюзеренитет султана. Он не может сказать положительно, но во всяком случае думает, что Италия будет очень уступчива, если турки начнут переговоры сейчас же после оккупации Триполитании. Естественно, эта оккупация должна произойти для того, чтобы Италия могла начать переговоры. Граф Эренталь еще не читал тогда интервью, данного Хельми-пашой о продолжительности войны. Когда я обратил его внимание на это интервью и сказал ему, что Хольми-паша думает, что война будет продолжительной, граф Эренталь перебил меня. «Но где они хотят вести войну? — сказал он. — На суше? На море? Ни одно ни другое невозможно, и я надеюсь, что турки согласятся на мир». Что же касается условий, будет ли дано вознаграждение, будет ли признан сюзеренитет султана — граф Эренталь ничего не знает.
Что касается второго вопроса — опасности со стороны Турции, — то г-н де Сельв допускает эту опасность, а граф Эренталь не допускает ее. Этот последний верит, что младотурецкий кабинет, являясь единственной организованной силой в Турции, скорее выиграет, чем проиграет от настоящего положения и что у него хватит силы наложить свою волю. Я ответил ему, что перед войной он много потерял и что я не вижу у него достаточно авторитета, достаточно престижа, чтобы победить [336] страсти, возбужденные новой неудачей младотурецкого режима. Во всяком случае, и в ответ на замечание графа Эренталя о его надежде на то, что мы будем следовать примеру великих сил и сделаем все возможное для сохранения мира, я обратил его внимание, как сделал это и по отношению к г-ну де Сельву, что опасность на Балканском полуострове представляет не Болгария, а Турция. Великие державы знают нашу миролюбивую политику, и, несмотря на то что младотурки не ответили на эту нашу политику взаимностью, мы не отклонимся от нее, если интересы Болгарии не потребуют этого.
Г-ну де Сельву я сказал, что так как я выполнил уже две дипломатических миссии во Франции, то я научился ценить просвещенные советы, постоянно сопровождаемые выражением симпатий к нашей стране, советы, которые французское правительство так щедро нам давало. И я рассказал ему об этих моих миссиях в 1879 и 1885 годах. Во время последней я имел честь быть принятым г-ном де Фрейсинэ и обсуждать с ним важный тогда вопрос о соединении. Г-н де Сельв сказал мне, что он разделяет симпатии своего дяди к Болгарии и что он восхищается болгарским царем. В разговоре он спросил меня, ликвидирован ли уже маленький вопрос о вознаграждении одного француза. Я ответил ему утвердительно. Граф Эренталь говорил мне о торговых переговорах, выражая надежду, что с этим вопросом мы сможем скоро покончить. Он также говорил мне и о посещении его величества Царя в следующих выражениях: «Во время визита, который его величество Ваш Царь сделал этим летом, был поднят вопрос о посещении Им его величества Императора. Я обещал Ему, что испрошу приказаний его величества Императора и поспешу предупредить его величество Царя. Но так как здоровье его величества Императора нуждается в поправке, я был принужден телеграфировать графу Тарновскому, чтобы он предупредил г-на Добровича, что этой осенью вообще не будет посещений». [337]
В Вене меня ждал г-н Ризов, который, получив вторичные инструкции от моего заместителя в Софии г. Т. Тодорова, остановился в Белграде и условился с г-ном Миловановичем относительно нашей встречи. Ждал меня там и г-н Станчов, сообщивший мне, что царь был в своих имениях, что он в курсе всего того, что мы приготовляем, и что он хочет выслушать меня прежде, чем я поеду. У нас было несколько заседаний с нашими полномочными министрами. И после длинного доклада, сделанного г-ном Ризовым о его встречах в Белграде, мы согласились относительно пунктов нашего соглашения с сербами и составили по этим пунктам следующую Pro memoria.
Нелишним будет отметить, что 1-й пункт о нападении кого бы то ни было на Сербию и Болгарию и о возможной попытке со стороны Австрии написаны самим г-ном Ризовым и что (2), предлагая принять за разграничительную линию границу Скопского санджака, мы уступали сербам и Велесскую казу, входившую в указанный санджак, и что, наконец, тогда не существовало еще вопроса об арбитраже.
Pro memoria1. Должен быть возобновлен наш договор от 1904 г. mutatis mutantibus, т. е. вместо реформ мы должны требовать автономию Македонии и, при невозможности осуществить ее, разделить Македонию.
2. Максимальная уступка по разделу:
а) река Пчина на восток от Вардара до ее истоков;
б) — границы Призренского и Скопского санджаков к западу от Вардара.
3. Предвиденный Casus foederis:
а) нападение кого бы то ни было на Сербию и Болгарию;
б) нападение со стороны Турции на одно из балканских государств; [338]
в) возможная попытка со стороны Австрии оккупировать Македонию или Албанию;
г) внутренние беспорядки в Турции, опасные для мира и тишины на Балканском полуострове;
д) если интересы Болгарии и Сербии потребуют ликвидации вопроса.
4. Условием sine qua non для договора, заключенного на вышеуказанных основаниях, является участие России.
5. Участие в нем Черногории.
После того как царь в аудиенции, данной мне в вагоне между Одербергом и Веной, одобрил эту программу, я выехал из Вены 28 сентября и вечером имел с Миловановичем встречу, о которой подал потом следующий рапорт царю и министерскому совету:
Мы выехали, г-н Милованович и я, из Белграда 28 октября (11 ноября) в 11 ½ ч. ночи, прибыли в 2 ½ ч. ночи в Лапово, и там министерский вагон, в котором мы ехали, должен был быть отцеплен от поезда и мы должны были распрощаться. В течение трех часов, проведенных нами вместе, мы коснулись всех вопросов, интересующих обе стороны, начиная с итало-турецкой войны и младотурецкого режима.
Говоря об этом режиме, г. Милованович сказал мне, что граф Эренталь потерял уже всякую надежду на то, чтобы режим этот мог возродить Турцию. Несколько месяцев тому назад — минувшей весной — он-де высказался против этого режима и в пользу автономной Албании, которая должна была помочь разрешению великого балканского вопроса. Г-н Милованович снова настаивал на опасности, которую такая Албания, простираясь до болгарской границы и включая два вилайета — Битольский и Скопский — будет представлять для славян на Балканском полуострове. По мнению г-на Миловановича, албанцы, по большей частью мусульмане, обладая присущим всем мусульманам недостатком, а именно: неуменьем основать цивилизованное государство, обречены на участь всех мусульманских [339] народов, на судьбу Алжира, Туниса, Марокко и Триполитании. Единственным разрешением вопроса при окончательной ликвидации Турции является присоединение северной части Албании к Сербии, а южной — к Греции.
Как только был поднят вопрос о ликвидации Турции, г. Милованович пустился в длинные рассуждения о настоящем и будущем наших стран. Он думает, что в настоящее время ничего нельзя сделать, что все державы решили локализовать войну и не допускать никаких осложнений на Балканском полуострове и что мы должны сидеть смирно. Сербия не двинется ни в коем случае, тем более, что он думает, что война между Турцией и каким-нибудь из балканских государств скорее укрепила бы, чем ослабила младотурецкий режим. Нужно подождать конца этой войны и обеспечить за собой поддержку России. Без этой поддержки нельзя и не нужно ничего предпринимать. Однако, прежде чем мы обратимся за ней, мы должны согласиться между собой, заключить договор в трех экземплярах и один из них вручить России.
Casus foederis должны быть следующие:
1. Абсолютно оборонительный союз против всякого, кто атаковал бы Болгарию или Сербию.2. Оборонительный союз против того, кто попытался бы занять части Балканского п-ва, которые будут перечислены: Македония, Старая Сербия и пр.
3. Наступательный союз против Турции с целью: 1) освободить Македонию и Старую Сербию при обстоятельствах, которые будут считаться благоприятными для обеих сторон; 2) прекратить анархию и резню в провинциях, в которых затронуты жизненные интересы одной из обеих сторон.
Я заметил г-ну Миловановичу, что если наш опыт освободить Македонию и Старую Сербию примет вид [340] присоединения, то наша задача вследствие мнительности наших соседей станет весьма трудной. Он согласился со мной, что было бы лучше потребовать для этих провинций автономии, хотя и это решение не особенно ему нравилось. Он настаивал на разделе освобожденных провинций, замечая, что есть области, которые не могут быть предметом спора между нами. Адрианополь должен принадлежать Болгарии, как Старая Сербия, к северу от Шарры, должна быть сербской. Что касается Македонии, то большая ее часть будет болгарской. Но часть северной Македонии должна быть дана Сербии, и лучше всего, если этот раздел будет предоставлен арбитражу русского императора. «Не будем проводить никакой разграничительной линии теперь, — сказал он мне. — Таким образом вы не подвергнетесь упрекам в том, что согласились на предварительный раздел Македонии. Когда наступит момент, и когда ваши соотечественники сделают так, что вы получите львиную часть, никто не возразит против той маленькой части Македонии, которую русский император, под чьим покровительством и возвышенным чувством справедливости совершится это великое дело, даст Сербии. О да! Если бы одновременно с ликвидацией Турции могло наступить и распадение Австро-Венгрии, разрешение очень упростилось бы: Сербия получила бы Боснию и Герцеговину, Румыния — Трансильванию, и мы не боялись бы румынского вмешательства в нашу войну с Турцией».
И царь, и министерский совет одобрили установленные мной и Миловановичем основы для обсуждения и уполномочили меня вступить в формальные переговоры с Сербией по заключению оборонительного и наступательного союза с ней. И я поторопился начать эти переговоры, потому что положение, которое я застал в Софии, возвратившись из Виши, было чрезвычайно угрожающее, чтобы не сказать — критическое. Мои коллеги по министерскому совету, испуганные сведениями, полученными ими из Адрианополя о том, что турки мобилизуются [341] против нас, серьезно поставили в порядок дня вопрос и о нашей мобилизации против турок.
Их воинственность была для меня настоящим откровением. Пораженный этой воинственностью, я задавал самому себе вопрос: если мои товарищи, столь осторожные и экономные, не могут больше терпеть турецкой провокации и готовы истратить десятки миллионов, чтобы вразумить турок, то чего же мы должны ждать от остальных моих соотечественников, от общественного мнения? И действительно, последнее было столь взволнованно, все газеты в том числе и неоппозиционные «День» и «Речь», были так воинственны, что один известный иностранный корреспондент писал обо мне, что я, очевидно, не дорос до своего поста, если вместо того, чтобы воспользоваться кризисом, сделал, напротив, все возможное, чтобы его предотвратить. Я действительно отстранил этот кризис своими выступлениями перед правительствами держав, но в то же время я решил непременно заключить союз и с Сербией, и с Грецией, потому что итало-турецкая война, которая в самом своем начале так обострила наши отношения с Турцией, могла таить в себе судьбоносные для Болгарии неожиданности. Самое элементарное благоразумие требовало, чтобы я, в качестве руководителя болгарской дипломатии, подготовил с Сербией и Грецией союзы, которые были необходимы, чтобы мы могли противостоять нападению со стороны турок — после исчезновения Абдул-Гамида guerre preventive, такая, какую рекомендовал Бисмарк, была с их стороны более чем вероятна, — и чтобы мы могли еще в случае катастрофы с Турцией защитить свои права и права наших сонародников в ней. Мы тем более должны были заключить подобные соглашения, что мы не были уверены, не существует ли между Турцией и Румынией союза, который был оповещен в августе 1910 года, и потому, что в случае нашей войны с Турцией мы рисковали, что сербы и греки вмешаются в эту войну при условиях, гораздо более неблагоприятных для нас, чем [342] если мы вступим в соглашение с ними. Кроме того, глубоко убежденный в необходимости взять из рук повстанческого комитета македонский вопрос, как Кавур взял из рук итальянских революционеров вопрос об объединении Италии, я вступил в переговоры с сербами. С их стороны ведение переговоров было возложено на г-на Спалайковича, сербского полномочного министра в Софии, а с нашей стороны царь и министерский совет уполномочили меня, причем я обязался советоваться по разным вопросам с г-ном Даневым, как вторым представителем второй партии в нашей коалиции, и с г-ном Т. Тодоровым и генералом Никифоровым, как министрами финансов и военным.
Первое требование сербов было не таково, чтобы вдохнуть в нас большую надежду на умеренность сербского правительства. Вопреки уверениям г-на Ризова, они заговорили повышенным тоном. По статье 3, пункту 3 их проекта, они сохраняли за собой право объявлять войну без нашего согласия, а в ст. 4 не только не вспомнили ничего об автономии Македонии, но предлагали, чтобы весь Солунский и весь Битольский вилайеты были предоставлены арбитражу России. Вот эти статьи 3-я и 4-я:
Ст. 3. В случае, если одна из договаривающихся сторон, находя, что положение в Турции требует и что условия в Европе благоприятны, обратится к другой стороне с предложением активно выступить для освобождения болгар и сербов из-под турецкого ига, приглашенная сторона сейчас же отзовется на это приглашение, вступая немедленно в обмен мнениями и в переговоры.Если соглашение об активном выступлении будет достигнуто, выступление начнется, как это будет установлено в соглашении, а если останутся необговоренные в самом соглашении вопросы, то обе стороны во всем будут воодушевляться чувствами приятельства и взаимных интересов. В противном случае будет прибегнуто к мнению России. Если Россия выскажется, то в [343] тех пределах, в которых она сделает это, ее мнение будет обязательно для обеих сторон. Если же Россия не пожелает высказать своего мнения и если соглашение между договаривающимися сторонами даже и после этого не могло бы быть достигнуто, то в таком случае, если сторона, настаивающая на активном выступлении, предпримет это выступление против Турции на свою ответственность, другая сторона будет обязана сохранять приятельский нейтралитет по отношению к своей союзнице, прибегнуть сейчас же к мобилизации в размерах, предусмотренных в военной конвенции, и прийти всеми своими силами на помощь своей союзнице, как только какое-нибудь третье государство станет на сторону Турции.
В случае, если одна сторона решится вступить в войну с Турцией с целью прекращения анархии и общей резни, каковые возникли бы в пограничных с ней местностях, где ангажированы ее жизненные государственные и национальные интересы, и когда станет ясно, что Турция сама не в состоянии прекратить это положение, другая сторона обязана после мотивированного призыва своей союзницы одновременно с ней объявить войну Турции.
Ст. 4. Все территориальные приобретения, которые одна или другая сторона или обе стороны вместе в случаях, предусмотренных в ст. 1, 2 и 3, получат путем войны с Турцией, представляют совместное приобретение обеих сторон.
Сербия признает уже теперь и предварительно за Болгарией полное и исключительное право на территорию Адрианопольского вилайета, а Болгария за Сербией — таковое же право на Скутарийский вилайет и на ту часть Косовского вилайета, которая расположена к северу от Шарры.
Что касается той части Косовского вилайета, которая расположена к югу от Шарры, так же как Солунского и Витольского вилайетов, то обе стороны соглашаются ходатайствовать перед Е. И. В. русским царем, [344] чтобы он, в качестве верховного судьи, чьему приговору обе стороны предварительно и безусловно покоряются, определил, какая часть этой территории должна быть отдана Болгарии и какая — Сербии.
В ответ на сделанные мною возражения г. Спалайкович 24 октября 1911 г. предложил приведенные выше статьи 3-ю и 4-ю изменить следующим образом:
Ст. 3. В случае, если в Турции наступят внутренние беспорядки, опасные для государственных или национальных интересов договаривающихся сторон или одной из них, как и в случае, если вследствие внутренних или внешних затруднений, которые обрушились бы на Турцию, на Балканском полуострове возник бы вопрос о сохранении status quo, то та из обеих сторон, которая первой уверилась бы, что вследствие этого необходимо прибегнуть к вооруженному выступлению, обращается с мотивированным предложением к другой стороне, и эта последняя должна сейчас же вступить в обмен мыслями и если не согласится со своей союзнице, то должна дать ей мотивированный ответ.Если же будет достигнуто соглашение о выступлении, то оно сообщается России, и если эта последняя не воспротивится, выступление начинается согласно достигнутому соглашению и воодушевляясь во всем чувствами солидарности и взаимности интересов. В противном случае, если соглашение не будет достигнуто, прибегнуть к мнению России. Если Россия выскажется, то ее мнение по этому вопросу будет обязательно для обеих сторон. Если же Россия не пожелает высказать своего мнения и если соглашение между договаривающимися сторонами даже и после того не могло бы быть достигнуто, то тогда если сторона, настаивающая на выступлении, предпримет это выступление против Турции на свою ответственность, другая сторона будет обязана сохранять приятельский нейтралитет по отношению к своей союзнице, предпринять сейчас же мобилизацию в размерах, предусмотренных в военной конвенции, и прийти всеми силами своими на помощь [345] своей союзнице, как только какое-нибудь третье государство станет на сторону Турции.
Ст. 4. Все территориальные приобретения, которые одна или другая сторона или обе стороны вместе в случаях, предусмотренных в ст. ст. 1, 2 и 3, получат путем войны с Турцией, представляют совместное приобретение обеих сторон.
Сербия признает уже теперь и предварительно за Болгарией полное и исключительное право на территорию Адрианопольского и Солунского вилайетов, а Болгария за Сербией таковое же право на Скутарийский вилайет и на ту часть Косовского вилайета, которая расположена к северу от Шарры.
С сербской стороны заявляется, что Сербия не имеет никаких претензий дальше линии, которая, начинаясь у болгаро-турецкой границы при Голема — Планина, пройдет по реке Врегальнице до ее впадения в Вардар и, перейдя на правый берег Вардара, пойдет прямо на юг от Прилепа и дойдет до Охридского озера между Охридом и Стругой, причем оставит Прилеп, Крушево и Стругу за Сербией, а Охрид — Болгарией.
С болгарской стороны заявляется, что Болгария признает за Сербией право на границу, которая, начинаясь от болгаро-турецкой границы у горы Довалица (Ожегове), проходит по р. Волна до ее впадения в р. Вардар, идет по границе Скопского санджака до горы Караджицы, а оттуда, по кратчайшей линии, в направлении между Кичево и Крушево до Охридского озера, так что Кичево и Струга останутся сербскими, а Охрид — болгарским.
И одна и другая стороны будут ходатайствовать перед Е. И. В. русским царем, чтобы он благоволил осведомиться об их точках зрения, прежде чем примет решение согласно ст. 4., пункту 2 настоящего договора.
Как читатели заметили, если по статье 3-й давалось нам некоторое удовлетворение, то в статье 4-й не только не говорилось ни слова об автономии Македонии, но создавались в этой последней области три зоны: бесспорная [346] сербская, спорная, предоставленная арбитражу русского императора, и бесспорная болгарская. Я восстал и против этого дележа, и против бойкота самой идеи автономии Македонии. Мои новые возражения были сообщены г. Миловановичу, но не встретили скорого удовлетворения. И так как он ехал тогда с королем Петром в Париж, я делегировал к нему гг. Д. Станчова и Д. Ризова, с которыми мы заранее выработали пункты возможного для нас соглашения с сербами. Гг. Станчов и Ризов должны были убедить г. Миловановича принять наши требования. Из следующего рапорта видно, как была выполнена ими эта миссия.
«Париж, 7 (20) ноября 1911 г.Лично, секретно.
Господин Министр-Председатель
Имеем честь доложить Вам о том, как мы исполнили возложенное на нас поручение повидаться и переговорить с сербским министром-председателем г-ном Миловановичем относительно обсуждавшегося соглашения между Болгарией и Сербией.
При первой встрече с г-ном Миловановичем, на галапредставлении в опере, данном в честь Его Величества Сербского Короля, 5(18) этого месяца, Станчов заявил сербскому министру-председателю, что Его Величество Царь и министр-председатель г-н Гешов находятся в отчаянии (desoles) от предложений, привезенных г-ном Спалайковичем из Белграда относительно обсуждавшегося соглашения между Болгарией и Сербией. Они остались поражены изменениями, которые Сербия желает внести в это соглашение, отстраняя идею об автономии Македонии и изменяя географическую границу своих претензий в этой стране (обозначив своей границей реку Брегалницу на восток [347] от Вардара, охватывающую город Велес, вместо реки Пчина, и соответствующую ей линию на запад от Вардара, охватывающую города Прилеп, Крушево, Кичево и Стругу — вместо нынешних южных границ Скопского и Призренского санджаков), потому что при наличности этих изменений (границ) Его Величество и министр-председатель г-н Гешов считают невозможным соглашение между Болгарией и Сербией. Это свое заявление Станчов сделал в сжатой форме, так как не располагал в cercl'е оперы нужным для этого временем и не мог начать более продолжительного разговора, не вызвав подозрения со стороны других дипломатов; но Станчов успел дать понять г-ну Миловановичу, что вопрос крайне серьезен и заслуживает нового и тщательного изучения со стороны сербов.
Это заявление поразило г-на Миловановича и заставило его попросить свидания для обмена мнениями по данному вопросу. Тогда Станчов предупредил г-на Миловановича, что г. Ризов приехал с этой целью из Рима, и что желательно, чтобы этот обмен мыслями состоялся «между тремя», — потому что болгарское правительство считает г. Ризова лицом компетентным в вопросах, связанных с Македонией, тем более, что самый этот обмен мыслями явился бы продолжением переговоров, которые он, Ризов, вел с г-ном Миловановичем в Белграде 19 и 20 сентября с. г. (Последний разговор происходил в присутствии лидеров обеих фракций радикальной партии, гг. Пашича и Стояновича). Г-н Милованович согласился прийти в царское Посольство для более продолжительного разговора (conversation) на другой день, 6 (19) ноября, в 10 ч. утра.
Здесь уместно сделать небольшое отступление в скобках, чтобы сообщить Вам о характерной фразе, сказанной французским министром иностранных [348] дел г. де Сельвом. Когда г. Милованович и Станчов вели указанный выше разговор в опере, г-н де Сельв, проходя мимо них, сказал им с улыбкой на устах: «Прохожу мимо вас не для того, чтобы вас разъединить» (desunir). Станчов дополнил мысль г-на де Сельва следующим замечанием: «Mais pour nous unir et benir», на что г-н де Сельв ответил: «Oui, oui, pour vous benir; vous faites, vous taillez de la besogne».
Впоследствии г-н Милованович объяснил нам смысл этого замечания, рассказав нам, что он беседовал с г-ном де Сельвом о возможном соглашении между Болгарией и Сербией и сказал ему, что 400 000 солдат-союзников могли бы гарантировать Балканы от всякого чужого нашествия. Г-н Милованович встретил у г-на де Сельва полное одобрение своего плана.
Вчера г-н Милованович пришел в наше посольство, и между ним и нами имел место нижеследующий разговор, начатый г. Станчовым следующими словами:
Первоначальный болгаро-сербский разговор о желаемом обеими сторонами соглашении предвидел арбитраж русского императора относительно следующей географической границы, представляющей крайнюю уступку со стороны Болгарии:
Река Пчина, как граница на восток от Вардара, а южные административные границы Скопского и Призренского санджаков, как граница на запад от Вардара; но при предварительном условии, что до этого дело дойдет только в том случае, если предполагаемая автономия Македонии окажется неосуществимой или непрочной.
Привезенные же г-ном Спалайковичем из Белграда изменения устраняют совсем идею об автономии и предоставляют арбитражу русского императора только новую географическую границу сербских претензий в Македонии, каковая граница [349] проходит: на восток от Вардара по реке Брегальнице, а на запад по соответствующей ей линии достигающей Охридского озера при Струве.
Больше того: из этих сербских изменений вытекает, что должна считаться уступленной Сербии «ab initio» (без арбитража) обозначенная со стороны Болгарии географическая граница плюс треугольник, образуемый по прямой линии от горы Караджицы до Струги.
Понятно, закончил Станчов, что такие изменения не могут быть приняты болгарским правительством, которое могло бы еще допустить, как свою последнюю уступку, упомянутую выше границу, обозначенную им, плюс треугольник, на который теперь претендуют сербы, но только непременно при двух предварительных условиях: что эта уступка будет предоставлена арбитражу русского императора, причем обозначенная Болгарией граница будет считаться крайней болгарской уступкой; дополнительный же к ней треугольник — крайней сербской претензией и что вопрос об автономии Македонии все-таки останется преюдициальным.
Станчов добавил, что ни о какой географической уступке «aq initio» не может быть и речи и что арбитраж русского императора должен быть обязателен по этому вопросу.
А Ризов добавил, что арбитраж русского императора необходим для обоих правительств, как прикрытие от общественных мнений, крайне противоположных и трудно примиримых по этому вопросу; этот арбитраж должен проявиться и при принципиальном разрешении самого вопроса, и при его окончательном осуществлении, и при выяснении деталей.
Г-н Милованович возразил, что представленные г-ном Спалайковичем изменения имели в виду: а) естественное предположение, что русский [350] император не согласится ни с болгарской, ни с сербской точкой зрения, а захочет поискать примирения этих точек зрения в средней линии между болгарскими уступками и сербскими претензиями в Македонии, что таким образом обозначенная Сербией граница не будет окончательной, так же, впрочем, как и граница, обозначенная Болгарией; б) убеждение, что река Пчина слишком мала, чтобы служить границей, и что границей должен быть принят водораздел; в) обстоятельство, что села во всей Прещовской нахии с давних времен были сербскими и что было бы несправедливо, если бы они отошли к Болгарии; г) уверенность сербов, что их уступки были в данном случае очень велики.
Возразить г-ну Миловановичу взялся Ризов на сербском языке, чтобы, как он выразился, его объяснения были в унисон с разговорами, который он вел в Белграде, и чтобы напомнит г-ну Миловановичу некоторые отрывки этих разговоров в их подлинной форме.
Ризов начал напоминанием об одном важном обстоятельстве, а именно: о том, что сам г. Милованович в прежних своих разговорах с Ризовым (и в Риме, и в Белграде) не раз соглашался на автономию Македонии при условии, чтобы предварительно были определены границы сфер влияния Болгарии и Сербии в этой стране на тот случай, если бы автономия не могла быть осуществлена или не могла бы долго просуществовать, и чтобы Болгария и Сербия имели заранее обозначенные границы в Македонии на случай завладения ею. Так что, заявил Ризов, предлагаемая со стороны Болгарии формула есть в сущности формула самого г-на Миловановича. Тем более странным кажется отречение от нее теперь, после того как об этой формуле говорилось и в Белграде в последнем разговоре между Ризовым и Миловановичем. Кроме того, продолжал Ризов, в случае возможной [351] войны с Турцией Сербия и Болгария не могли бы найти более приемлемой, менее провоцирующей весь свет платформы, чем автономия Македонии.
Не менее важно и следующее соображение: едва ли дело дойдет до полной ликвидации Турции в Европе — особенно после потери ею Триполитании, пока не будет пройден еще один этап, а этим этапом не может быть нечто иное, кроме автономии Македонии. «Не стоит и говорить уже, — закончил г-н Ризов свои возражения по данному вопросу, — о том, что нет и не может быть такого болгарского правительства, которое рискнуло бы вести переговоры о соглашении с каким-нибудь другим государством по македонскому вопросу без того, чтобы в постановлениях этого соглашения не фигурировала автономия Македонии».
Что же касается географической границы, на которую претендует теперь Сербия, то Ризов напомнил г-ну Миловановичу, что во время разговора в Белграде — 20 сентября вечером, в присутствии гг. Пашича и Стояновича, после возражения, которое тогда сделал Ризов г-ну Пашичу по этому вопросу, г. Милованович, улыбаясь, заметил: «Видно, нам придется отказаться от Велеса и пожертвовать родиной нашего королевича Марко.». Значит, тогда еще была решена судьба Велеса, Прилепа и Крушево в пользу Болгарии. Спорной осталась только судьба Кичево. Относительно же Струги тогда не поднималось и речи по той простой причине, что этот город — родина братьев Миладиновых, и потому ни один Болгарин не дерзнул бы говорить о том, чтобы пожертвовать Стругой.
«Возражение г-на Миловановича относительно непригодности реки Пчины, как границы, — продолжал Ризов, — несостоятельно, так как и река Брегальница, на которую претендует Сербия, не больше ее. А город Велес, как уже говорил Ризов и в Белграде, — это первый город, в [352] котором проснулось болгарское национальное сознание в Македонии, и единственная македонская епархия, которая фигурирует в фирмане об Экзархате, и никакое болгарское правительств не могло бы совершить святотатства и уступить его кому бы то ни было. Относительно же сел в Прешовской нахии, — заметил Ризов, — г. Милованович просто введен в заблуждение, т.к. села эти расположены по ту сторону р. Пчины и по самой предлагаемой Болгарией границе они входят в сербскую сферу. О больших уступках Сербии в данном случае, — продолжал Ризов, — можно говорить только шутя. Потому что еще со времени аннексии Боснии и Герцеговины почти все благоразумные сербы ограничили свои претензии в Македонии только Скопским санджаком. Сам г-н Пашич, который вследствие своей скупости все старается что-нибудь где-нибудь да захватить, а из-за вечных обвинений в его болгарском происхождении боится сделать хоть какую-нибудь уступку Болгарии, — и тот в 1904 году, когда велись переговоры между Болгарией и Сербией о соглашении, принял тогда предложение Ризова об автономии Македонии, поставив только одно условие: чтобы Скопский санджак находился в границах Старой Сербии; это условие было отклонено со стороны Болгарии. Какие же большие уступки делает теперь Сербия, если она претендует на Велес, город, который только несколько лет тому назад исключительно из-за близости его к Скопье вошел в состав Скопского сакджака, и то по настоянию известного вам косовского врага болгар, Хафиза-паши, а также претендует на Прилеп, Крушево, Кичево и даже на Стругу, которые входят в состав Битольского вилайета»?
В этот момент Станчов нарочно вышел на несколько минут из комнаты, чтобы оставить Миловановича и Ризова наедине. Ризов воспользовался [353] этим обстоятельством, чтобы сделать г-ну Миловановичу с глазу на глаз следующее важное заявление:
«Ты знаешь (гг. Милованович и Ризов с давних пор на «ты»), что моя фатальная преданность идее окончательного соглашения Болгарии с Сербией навлекла на меня немало подозрений с болгарской стороны, и ты можешь, следовательно, мне кажется, поверить моей безусловной искренности и откровенности в данном вопросе. Ну хорошо! Я клянусь тебе именем моей родины и моей честью, что нынешний наш опыт соглашения — последний опыт и что никогда больше Сербия не дождется другого болгарского правительства, более расположенного и более готового, чем настоящее, чтобы заключить с Болгарией такое соглашение. И нужно ли еще убеждать тебя, что никакое болгарское правительство никогда не посмеет, если бы даже хотело этого, заключить с Сербией соглашение, в котором не фигурировала бы автономия Македонии. Если ты веришь всему этому, г-н Милованович, то ты, следовательно, понимаешь, какая страшная историческая ответственность и перед сербским народом, и перед целым славянством падет на тебя, если расстроится это наше соглашение. И ты не можешь не понять, как нужно торопиться с его заключением, чтобы события нас не опередили.
Как твой старый приятель, я прошу и заклинаю тебя: свяжи свое имя с этим великим делом! Имей мужество устоять и преодолеть все препятствия, которые могут противопоставить тебе даже твои политические друзья. Так совершаются все великие дела на этом свете. Ты сам не раз мне говорил, что первая, главная, самая важная задача сербской иностранной политики — это соглашение с Болгарией. Если ты в этом уверен, то необходимо, чтобы ты заключил это соглашение даже [354] с риском навлечь на себя временно все проклятия со стороны твоих недальновидных соотечественников. Пойми хорошенько, г-н Милованович, что это последний и безвозвратный опыт столь желаемого и столь защищаемого мной и тобой нашего сербо-болгарского соглашения».
Как раз при этих словах Станчов вошел в комнату, понял тотчас же, о чем говорилось в его отсутствии, и сказал г-ну Миловановичу:
«Имейте в виду, что ответственность перед македонцами за территориальные уступки, которые мы Вам делаем в Македонии, всецело возложена на г-на Ризова как царем, так и болгарским правительством».
Все это произвело такое впечатление на г-на Миловановича, что он не нашел, что возразить, и ограничился только заявлением, что он и теперь еще — даже теперь больше, чем когда бы то ни было, — глубоко и непоколебимо убежден, что для Сербии нет политического дела более важного, чем соглашение с Болгарией. Но именно потому, что это так важно, ему необходима поддержка всех решающих сербских факторов. Вот почему он уверен, что мы не сомневаемся в его готовности покончить с этим вопросом «a tout prix» и что мы вполне поверим его обещанию, что он, вернувшись в Белград, сделает все, чтобы убедить и другие сербские факторы — лидеров обеих фракций радикальной партии, гг. Пашича и Стояновича, и военного министра ген. Степановича — пойти навстречу болгарским желаниям. Он вызовет снова г. Спалайковича из Софии, чтобы дать ему новые инструкции.
Это заявление г-на Миловановича, производившее впечатление искренней исповеди, побудило г-на Станчова облегчит предстоящие ему в Белграде усилия и представить нашу формулу автономии Македонии в следующей редакции: [355]
«Если после войны, веденной совместно обеими сторонами — Сербией и Болгарией — явится необходимость кончить ее введением автономного управления в областях, населенных болгарами и сербами, то обе стороны согласятся заключить мир при условии гарантированной автономии в вышеупомянутых областях».
Г-н Милованович взял копию этой формулы, и, так как время, предназначенное для нашего совещания, уже истекло, а ему предстояло свидание с гг. Делькассэ и Баррером, он распрощался с нами. Уходя, он еще раз обещал сделать все, чтобы пойти навстречу болгарским желаниям. А прощаясь с г-ном Станчовым, который, в качестве хозяина дома, вышел проводить его до дверей, г-н Милованович попросил его передать его величеству царю, что «его горячим желанием является покончить это дело, чтобы исполнить желание болгарского царя, который возлагает на него такие большие надежды».
Так закончился, господин министр, наш разговор с г-ном Миловановичем. Теперь уже Ваша забота довести этот вопрос до благополучного конца. Мы же только считаем нелишним предупредить Вас, что г. Спалайкович еще не так давно был одним из самых скрытных и самых опасных врагов нашего македонского дела и что его ум еще не дорос до того, чтобы победить его шовинистическое упрямство. Все это Вы должны будете иметь в виду, когда будете разговаривать с ним по данному вопросу. Было бы лучше, конечно, если бы можно было вести переговоры с г-ном Миловановичем через голову г-на Спалайковича. Мы надеемся, что Вы не упрекнете нас, если мы позволим себе напомнить переданные Вам Ризовым в Вене характерные слова г-на Гартвига в ответ на жалобы Ризова по поводу чрезмерных сербских претензий: «Не обращайте особенного внимания на это. Они [356] непрочь поторговаться с Вами, но в конце концов сговорятся на одном Скопском округе». А г-н Гартвиг ли не знает сербских мыслей?
Мы надеемся, господин министр, что Вы окажете нам честь, доверитесь нашей памяти и не усомнитесь в тщательной и верной передаче всего вышеизложенного, как сказанного г-ном Миловановичем, так и сказанного нами; льстим себя надеждой и верим, что этот наш рапорт окажет Вам пользу при переговорах, которые придется Вам вести по этому судьбоносному для нас вопросу. Примите, господин председатель, уверения в нашем полном уважении и почтении к Вам.
(Подпись) Станчов
(Подпись) Ризов».
После своего возвращения в Белград, г-н Милованович дал мне знать через г-на Спалайковича, что к концу ноября он обсудит снова вопрос с гг. Пашичем и Любой Стояновичем — лидерами обеих радикальных партий — и что тогда он сделает мне новое предложение.
И действительно, 15 декабря г-н Спалайкович явился с этим новым предложением. В нем принималась приблизительно моя формула автономии Македонии, принималось также и слияние двух первых зон, о которых говорилось выше, в одну спорную зону. Но эта новая спорная зона была так широка, что я не мог ее принять. И начались тогда длинные переговоры между мной и г-ном Спалайковичем о сужении этой зоны, переговоры, в которых не раз принимали участие и русский посланник в Софии г. Неклюдов, и русский военный атташе, г-н полковник Романовский. Это участие выражалось то в форме советов быть умеренными и уступчивыми, чтобы скорее кончить доброе дело, то в форме сообщений о том, что если мы не кончим, Россия оставляет за собой право поступить так, как ей диктуют ее интересы. [357]
Одно сообщение, сделанное полковником Романовским генералу Фичеву, было тем более серьезного характера, что именно в это время и по газетным известиям, и по сообщениям наших дипломатических представителей г. Чарыков уже начал в Царьграде переговоры о соглашении с турками.
Очевидна была опасность для наших национальных аспирации от подобного двоякого, как мы по крайней мере понимали, соглашения России: с Австрией — с одной и с Турцией — с другой стороны. И в министерском совете мои коллеги не раз настаивали, чтобы я сделал все возможное для противодействия этому.
Единственным средством для этого было — подписать договор с сербами. Последние после долгих настояний уступили нам в вопросе о границах спорной зоны, но не уступали в вопросах о Струге и о берегах Охридского озера между Стругой и Охридом. Мне пришлось долго спорить по этому вопросу, пока, наконец, нам не обещали эти области и пока не был составлен по этому вопросу протокол. Этот протокол был подписан 22 февраля 1912 года, а девять дней спустя был подписан и договор с Сербией. Между прочим, крайне опасно было медлить с переговорами еще и потому, что турки, узнав о них, могли заключить мир с Италией и напасть на нас или заключить какое-нибудь другое весьма невыгодное для нас соглашение. Необходимо прибавить, что еще 15 декабря 1911 года мы согласились с сербами выделить из самого договора и поместить в отдельном секретном к нему приложении статьи, касающиеся нашего наступательного союза против Турции, постановления, касающиеся Македонии, и все остальное, связанное с этими двумя важными вопросами.
Приблизительно через месяц после подписания договора и секретного к нему приложения мы начали переговоры и относительно предусмотренной в ст. 4-й договора военной конвенции. Изучение и доклад царю проекта этой конвенции были возложены на военного министра и на начальника Генерального штаба. Царь [358] согласился подписать эту конвенцию вместе с ее постановлениями на случай нападения со стороны Австрии и Румынии, потому что ему был известен текст австро-румынской военной конвенции от сентября 1900 года (после острого румыно-болгарского конфликта из-за убийства Михайлеану). В введении к австро-румынской конвенции устанавливалось, что Австро-Венгрия признает вполне справедливым желание Румынии увеличить свои владения присоединением к своей территории части Бессарабии, а также крепости Силистрии и, если возможно, Рущука, Шумлы и Варны.
Ввиду этого соглашения между Австрией и Румынией, ввиду упорных слухов о том, что существует военная конвенция между Румынией и Турцией, нам повелительно диктовалась необходимость предвидеть в военной конвенции с Сербией возможность нападения на нас со стороны Австрии и Румынии. После докладов генералов Никифорова и Фичева о том, что раз австрийцы будут в Санджаке, то они придут и в Македонию, где их интересы столкнутся с нашими, царь согласился подписать условия конвенции, тем более, что генерал Паприков подписал русско-болгарскую конвенцию, служившую ответом на австро-румынскую, 31 мая 1902 года. В этой именно русско-болгарской конвенции фигурировала та ст. 3-я, о которой я отправил немало депеш г-ну Бобчеву зимой 1912/1913 гг., когда румыны пугали нас своим нашествием на Болгарию. Согласно ст. 3-й русско-болгарской конвенции 1902 года, Россия всеми своими силами обязывалась содействовать целости и неприкосновенности территории Болгарии.
II. Болгаро-греческий договор
Еще в мае 1911 года, через два месяца после того как я стал у власти, вопрос о соглашении с Грецией был поднят известным другом Болгарии и болгар, балканским корреспондентом газеты «Times», г-ном [359] I. D. Bouzchier. Г-н Баучер написал мне из Афин письмо, в котором сообщал о желании греческого короля и греческого правительства вступить в соглашение с Болгарией. Посещение болгарскими студентами Афин весной 1911 года, любезный прием, встреченный ими там, — все это создало атмосферу, благоприятную для обмена мыслями с целью заключения если не союза, то по крайней мере соглашения. И г-ну Баучеру было дано понять, что болгарское правительство не имело бы ничего против того, чтобы приступить к подобному обмену мыслями. Однако ничего не было предпринято до тех пор, пока итало-турецкая война и поведение младотурок по отношению к нам, особенно ничем с нашей стороны не вызванная мобилизация их против нас в конце сентября 1911 года не заставили нас вступить в переговоры с Грецией.
Первый шаг был сделан сейчас же после этой мобилизации. 3(16) октября 1911 года г-н Панас, греческий полномочный министр в Софии, явился ко мне и сделал важное, по его словам, сообщение от имени своего правительства. Изложивши историю своих разговоров со мной, до моего отъезда в Виши, и с г-ном Т. Тодоровым, когда он оставался моим заместителем, г-н Панас заявил мне, что если я могу его уверить, что Болгария выступит (marchera) в случае, когда на Грецию нападет Турция, то он уполномочен своим правительством уверить меня, что и Греция с своей стороны будет воевать вместе с нами в случае нападения Турции на Болгарию.
Ввиду кризиса в наших отношениях с Турцией в октябре 1911 года это сообщение было чрезвычайно важно. Прежде чем получить уверение от Сербии, что она будет воевать вместе с нами, если Турция объявит нам войну, мы уже имели подобное уверение со стороны Греции. Греческое предложение было доложено царю и министерскому совету и принято ими, и я был уполномочен заявить г-ну Панасу, что Болгария поможет Греции в случае, если на эту последнюю нападет Турция и [360] при условиях, которые должны быть определены в оборонительном договоре. Он согласился.
Однако проект этого договора не был выработан, пока продолжались наши переговоры с Сербией. Только когда они закончились и после нового обмена мыслями, 14 (27) апреля 1912 года, я получил от г-на Панаса письмо, к которому был приложен avant-projet оборонительного договора.
В этом предварительном проекте не говорилось ни слова не только об автономии Македонии и Адрианопольского вилайета, но даже и о тех правах, которые были гарантированы христианским областям в Европейской Турции международными договорами и особенно Берлинским трактатом в его 23-й статье. Поэтому я заявил г-ну Панасу, что их предложение не может быть принято нами, если Греция не согласится поместить в проекте обязательство не противиться автономии. С этой целью я предложил ему следующее:
Греция со своей стороны должна обещать нам никоим образом не сопротивляться возможному требованию со стороны Болгарии предоставлению Македонии и Адрианопольскому вилайету административной автономии с равными для всех населяющих ее народностей правами.
Это изменение не было принято греками. Тогда я заявил, что если не будет упомянуто, по крайней мере, хотя бы обязательство для нас — бороться за права христиан, проистекающие из договоров, то я не могу подписать договора. Г-н Панас ответил мне, что окольным путем я хочу добиться опять-таки автономии, так как я имею в виду ст. 23-ю Берлинского договора.
Действительно, в это время в Болгарии происходили многолюдные митинги, на которых выносились резолюции, требовавшие проведения в жизнь реформ, предусмотренных этой статьей. Пример был дан в Софии. 29 апреля под председательством д-ра Хр. Стамбольского и под патронажем гг. Ив. Вазова, д-ра Ив. Д. Шишманова, [361] д-ра Ст. Сарафова, Ив. Грозева, Г. Георгова, инженера Станишева и других был устроен импозантный митинг. По примеру столицы митинговое движение охватило всю страну.
Я не скрыл от г-на Панаса, что я стремился именно к выполнению ст. 23-й, но, чтобы не раздражать греческих susceptibilites, я предложил во вступлении и в ст. 2-й проекта и договора, там, где говорится о правах христианских народностей, упомянуть не только о правах христиан concedes (султанами), но и decoulant des traites. Г-н Панас заговорил тогда со мной весьма возбужденно и уверял меня, что если я имел в виду ст. 23-ю Берлинского договора, то мое предложение не будет принято.
Афины молчали довольно долго. Г-н Панас часто заходил ко мне будто бы сообщить мне, что ответа еще нет, но больше с целью убедить меня, чтобы я отказался от предложенного мной добавления. Но я настаивал. В конце концов, около 10 мая, г-н Панас сообщил мне, что греческое правительство приняло мое предложение о правах, вытекающих из договоров. И так как было уже решено, что 18 мая (1 июня по н. ст.) царь и я выедем в Берлин, где предстояло болгарским царю и царице сделать свои первые официальные визиты, мы поторопились подписать договор с Грецией до нашего отъезда. Он был подписан г-ном Панасом и мной 16(29) мая 1912 года. Его ратификация владетелями обеих стран произошла позже, уже после нашего возвращения из Берлина. Что касается нашей военной конвенции с Грецией, то она вырабатывалась с нашей стороны генералами Никифоровым и Фичевым и была подписана только в сентябре 1912 года. Здесь же я должен добавить, что, по недостатку времени, не было достигнуто соглашения с Грецией о проведении границы в Македонии. Г-н Панас, впрочем, сказал мне, что греки отказались начать переговоры с австрийцами, так как эти последние дали им понять, что будут требовать Солунь. [362]
III. Болгаро-черногорское соглашение
С Черногорией не было подписано никакого письменного соглашения. Первый обмен мыслями о возможных совместных действиях между Болгарией и Черногорией имел место в Вене. Австрийский император принял посещение черногорского короля сейчас же после посещения болгарского царя, в начале июня 1912 года. Я воспользовался моей поездкой в Вену и моей встречей там с гг. Даневым и Т. Тодоровым, первый из которых возвращался из Ливадии через Петроград, а второй из Парижа, и вызвал из Рима нашего тамошнего полномочного министра г-на Ризова с целью обсудить четыре вопроса, касающихся войны балканских союзников против Турции, если последняя даст нам повод и если Италия перенесет войну на Балканский полуостров. Еще прежде, чем приехал г-н Ризов, я выехал с Их Величествами царем и царицей в Берлин. Вернувшись оттуда в Вену для переговоров с тремя ожидавшими меня лицами, я узнал, что за время моего отсутствия г. Ризов, воспользовавшись своим знакомством с черногорским министром-председателем, подготовил с ним свидание. Это свидание состоялось между гг. Даневым и Ризовым — с одной, и черногорским министром-председателем — с другой стороны — в самом Гофбурге, где остановился черногорский король со своей свитой. Из этой встречи наши вынесли впечатление, что Черногория готова идти с нами.
Немного времени спустя, в июле, я получил от нашего полномочного министра в Черногории, г. Колушева, сообщение, что черногорский король уже делает предложения о совместном выступлении. Это предложение мы сейчас же обсудили в Софии и решили, что я должен встретиться с г-ном Колушевым и устно обсудить этот вопрос, как устно обсуждались вопросы о болгаро-сербском и болгаро-греческом соглашениях. Чтобы не дать повода думать, что мы замышляем с Черногорией [363] нечто серьезное, я решил встретиться с г-ном Колушевым в Мюнхене. Но события развивались так быстро, что не дали мне возможности выехать. Поэтому г-н Колушев приехал в Софию, где пробыл до 15 (28) августа. В этот день он выехал в Цетинье, уполномоченный нами заключить устное соглашение с Черногорией. Относительно условий этого соглашения в министерстве иностранных дел сохранился его конфиденциальный доклад.
Так как условия этого устного соглашения еще не разглашены, то и мне нечего заниматься фазисами, через которые оно прошло, как я занимался подробностями переговоров о других, письменных, договорах. Текст последних был обнародован прежде всего парижской газетой «Matin» в ноябре 1913 года, а потом и другими газетами и журналами. Поэтому и я помещаю их в конце настоящей книги. [364]