Гранатометчики идут в бой

Мы называемся гранатометчиками. Это официальное наше название: так написано на знамени, которое несет маленький Торес. Ему столько же, сколько и Гафосу, — пятнадцать лет, но он никогда не струсит. Это один из самых храбрых гранатометчиков и общий любимец.

— В четвертом батальоне был прекрасный пулеметчик, Его звали тоже Торес. Он был втрое выше тебя; мы прозвали его «черным» за цвет кожи, — рассказываю я нашему знаменосцу о человеке, который заставил меня побороть в себе трусость.

На знамени вышито: «Имени итальянского антифашиста Фернандо де Росса ударный батальон гранатометчиков».

Все мы обвешаны гранатами.

Батальон подчиняется Комитету обороны Мадрида, и днем и ночью по его приказу мчится туда, где ползут колонны танков врага, где особенно грозен его натиск и где нужно во что бы то ни стало остановить и уничтожить противника.

Холодная февральская ночь. В казарме Ла Пардо потушены огни. Не спят только часовые.

Сегодня 21-е число. В этот день ровно семь месяцев назад я должен был отбыть в Англию на работу в представительстве республиканской Испании. Но «дипломат» превратился в бойца, и все его встречи со «знатными» иностранцами происходят не на приемах и аудиенциях и не на шумных банкетах, а на фронте. Иностранцы, с которыми я имею дело, — это итало-германский экспедиционный корпус. Этой встрече быть и сегодня. Недаром меня будит часовой:

— Товарищ капитан, срочно к телефону.

Я слышу знакомый голос. У телефона, — один из видных военных работников штаба обороны Мадрида.

— Слушаюсь. Немедленно прибуду в штаб. [82]

Через несколько минут я прибываю в штаб, где никогда не спят.

Здесь, склонившись над картами, изучают планы противника и разрабатывают планы его разгрома. Отсюда невидимо управляют нами на полях сражений. Шлют подкрепления и предупреждают срывы. Здесь, где круглосуточно кипит жизнь, где ночь никогда не расслабляет лихорадочного напряжения дня, царит тишина. И только легкий треск и сухое пощелкивание аппаратов связи говорят о том, что эта тишина обманчива.

Меня встречает высокий военный. Он серьезно и строго рассказывает о нашей задаче.

— Выполняется большой план, задуманный командованием. Очень большой. И пусть не покажется вам в минуту непреодолимой трудности, что вы одиноки, — предупреждает меня штабист, — мы помним о каждом из вас.

Приказ короток. В час ночи погрузиться в грузовики и выехать в деревню Парла; там мы получим дальнейшие указания. Мы грузимся, и в три часа ночи прибываем в деревню. Командующий фронта, полковник, ждет нас в штабе. Задание очень ясное. Нужно занять городок Торрехон, в десяти километрах от деревни Парла, и здесь ценой каких угодно жертв задержать противника хотя бы на два часа. Если это удастся, мы поможем выполнению большого плана командования и будем содействовать успеху, который ждет республиканские части на этом фронте.

Я объясняю бойцам нашу задачу.

В пять часов утра — таков приказ — мы должны пойти в атаку. Нас будет поддерживать бронепоезд. Меня еще раз предупреждают в штабе, что я должен надеяться только на себя, что семьсот человек — это все, что может выделить сегодня республика для занятия Торрехона. [83]

— Да здравствует республика! — отвечаем мы командующему фронта.

...От деревни Парла до Торрехона — десять километров. Больше половины этого расстояния мы проходим форсированным маршем. В четырех километрах от Торрехона бойцы ударного батальона гранатометчиков занимают позиции и располагаются за большими камнями. Без четверти пять вдали вырастают семь танков. Они идут своей упругой походкой, раскачиваясь на тяжелых гусеницах, как на волне. Неужели они знают о нашем пребывании здесь? А может, это только танковая разведка? Нет, им все известно о нас. Иначе головной танк не валил бы одинокие деревья. Враг хочет нас запугать. Вот четыре танка исчезли в овраге. Через мгновение они появились вновь. Танки резко выделяются на белом фоне снега. Мы лежим спокойно, выжидая, когда они переступят заветную черту, где гранаты ударного батальона остановят их навсегда.

— Не стрелять, — отдаю я команду по цепи бойцов, — ни в коем случае не стрелять.

Командиры напоминают бойцам:

— Стрелять, когда услышите три свистка.

Свисток у меня во рту. Гул моторов приближается, все ближе и ближе. И вдруг в грозный гул моторов врывается треск пулеметов. Значит, танки нас заметили. Пули ложатся вокруг нас, взлетают осколки камней. Только бы не изменило точное и строгое чувство времени, и я бы без опоздания дал сигнал о бомбежке!

Четыре танка идут на нас. Каталан лежит рядом со мной.

— Как ты думаешь, капитан, — спрашивает он, — много ли быстрее моего фанерного ящика идут они?

Танки мчатся по гладкому полю, приминая камни. Пора свистеть. Я подаю сигнал так, чтобы все бойцы, лежащие сейчас за камнями, бросили в танки приготовленные [84] гранаты. При первом свистке мы рвем зубами ленточку на гранате.

При втором — граната уже в левой руке. Третий свисток совпадает с рывком, и правая рука посылает гранату на тридцать метров. Да, расчет правильный.

После взрыва наших гранат танки остановились.

— Макарони{2}, что же ты остановился? — кричит Гордильо.

— Проползи-ка еще метр. Ну, что тебе стоит? — смеется Каталан.

Бойцы вскакивают и начинают приплясывать, кричать и обнимать друг друга на виду у подбитых стальных крепостей.

— На места! — подаю я команду. — Лечь немедленно!

Но времени терять нельзя. Мы видим, как быстро уходят три танка, остановившиеся за оврагом. Они увозят точные сведения о нас.

Вот почему, не задерживаясь около четырех разбитых машин, почти припадая к земле, мы короткими рывками, останавливаясь через каждые пять метров, продвигаемся вперед. Вдруг послышались первые орудийные выстрелы.

— Ура, наш бронепоезд! — кричим мы и несемся вперед.

Мортиры противника бьют прямой наводкой. Мы различаем уже марокканцев, немцев и итальянцев.

Нужно подойти ближе. Прятаться за этим холмом нельзя. Я, кажется, угадываю желание бойцов остановиться хотя бы на секунду.

— Там, только в километре от Торрехона, — кричу я и указываю вперед.

Бойцы вглядываются в ожидающее их впереди спасительное прикрытие. Это маленькие бугорки. За ними мы должны все разместиться.

Последний рывок. Осталось каких-нибудь сто метров. [86]

Ни одному бегуну в мире не перегнать нас сейчас. Мы не стреляем. Слышен только топот ног и дыхание людей. Враг тоже бежит к этим спасительным бугоркам. Кто раньше займет их? Мы падаем у самой цели. Противнику надо пробежать еще около тридцати — сорока метров.

— Огонь, друзья!

Мы расстреливаем врага в упор из винтовок и забрасываем его гранатами.

Я поднимаюсь из-за прикрытия со словами нашего гимна «Красное знамя».

— Вперед, гранатометчики!

Только сейчас я вижу, что нас не так уж много. От семи сотен, которые несколько часов назад спокойно спали в казармах Мадрида, осталось мало. Но не время вести страшный подсчет. Песнь звучит громко, как будто поют все семьсот бойцов.

— Вперед, друзья!

Враг повернул. Теперь мишенями служат спины фашистов. Я уже слышу, как один из них кричит по-итальянски:

— Не бежать, дьяволы!

Да, нас немного. Я вижу это вновь, когда огромный снаряд поднимает облако дыма, в котором исчезает весь батальон. Но ни на секунду не умолкает песня нашего «Красного знамени».

— Вперед, друзья! — кричу не только я, но и все бойцы.

Как панически убегает противник! Мы прыгаем через винтовки, брошенные на нашем пути или расставленные, как ловушки.

Вот и первые дома города Торрехона. На улице я сталкиваюсь лицом к лицу с высоким блондином. И сейчас я мог бы безошибочно узнать его среди миллионов людей. Страшная боль в плече туманит сознание. Я успеваю выпустить очередь из моего автоматического оружия. Высокий немец бежит: пули не нагнали его. Но он [87] оставил своих друзей у пулемета. Они его уже никогда не увидят. Мы перепрыгиваем через их тела и мчимся попрежнему с песней, которая не умолкает. Правая рука, не повинуется. Я останавливаюсь. Не отстающий от меня ни на шаг Каталан быстро стягивает мне руку носовым платком.

— Вперед! — успеваю только крикнуть я во время этой короткой остановки.

Мы достигаем центральной площади. В городке с трехтысячным населением не осталось ни одной живой души. Удержим ли. мы его хотя бы два часа, — ведь так было сказано в штабе? Удержим, если снимем с верхушки церкви в самом центре площади пулеметное гнездо. С колокольни косят по нашим рядам. Мы залегли и безрезультатно обстреливаем церковь.

— Нужно четыре добровольца, — говорю я.

Все хотят быть в четверке.

— Пойдут вот эти четыре, — отказываю я остальным смельчакам.

Я объясняю задачу Архиллесу, студенту философского факультета Мадридского университета, кузнецу «маленькому» Томасу (как мы звали этого рабочего парня), крестьянину Гордильо и Торесу. Мы отвлечем внимание фашистского пулемета, а они, воспользовавшись этим, проникнут в открытые двери церкви и, поднявшись по лестнице, уничтожат гранатами всю команду пулеметчиков на колокольне.

Четверка ползет к церкви — единственному зданию городка, где еще сидит враг. Мы усиливаем огонь по колокольне. Но почему враг так бережливо расходует свои запасы? Не заметил ли он четверку? Доберутся ли они? Но вот минут через пятнадцать мы слышим сильный взрыв, и сверху, с колокольни, летят куски кирпича, обломки стен, пыль.

Пулеметы итало-германцев замолкли. В маленьком окошке колокольни, в завесе пыли, появляется Томас и громко, на весь Торрехон, кричит: [88]

— Друзья, вот и мы!

Уничтожен последний вооруженный пункт в Торрехоне. Мы бежим к колокольне. Гордильо и Томас осторожно спускаются вниз. Они несут маленького Тореса. Он тяжело ранен.

— А философ остался там, — горестно сообщает Гордильо и показывает на колокольню.

Погиб наш герой Архиллес, храбрый боец. Дорого обошлась врагу эта смерть. Все пятнадцать пулеметчиков — немцы и итальянцы — пали от рук друзей Архиллеса.

— Теперь не сдавать город. Еще только два часа выдержки — и мы выполним приказ республики!

Мы выходим на противоположную окраину города. Два бойца бегут в деревушку Парла — в штаб командующего фронта. Они расскажут о взятии Торрехона и будут просить о помощи. Через час двадцать минут возвращается один из посыльных. Он докладывает:

— Командующий фронта поздравляет с победой и просит сообщить, что помощи не будет. Послать некого.

Два часа мы выдерживаем контратаку. Каждый домик — это форт. Мы покидаем его только тогда, когда обрушиваются стены. Так мы переходим из одного дома в другой, теснимые хорошо вооруженным и многочисленным врагом. И когда у нас не остается ни одного патрона и ни одной гранаты, мы прощаемся с Торрехоном. Батальон гранатометчиков, сдержав врага, позволил своим частям произвести перегруппировку и подтянуть свежие силы.

Возвращались той же дорогой. По пути мы встречали наших товарищей. Погибшие бойцы-динамитчики, солдаты революции, лежали безмолвно.

— Пойдемте дальше, товарищи!

Кровь течет из раны, в голове стоит непрерывный шум. Я иду впереди и вижу, как бойцы укорачивают шаг, чтобы [89] не обогнать меня. Ноги отказываются служить, и я неожиданно падаю без сознания.

Меня несут два товарища. Очнувшись и увидев себя на руках у них, я хочу итти самостоятельно. Бойцы останавливаются. Неожиданно один из них падает. Его сразила шальная пуля. Это наша последняя жертва в этот памятный день. Мы выстраиваемся у штаба, и я рапортую командующему фронта:

— Батальон гранатометчиков прибыл в ваше распоряжение, выполнив задание республики.

Нас на машинах увозят в Мадрид. Здоровых — в Ла Пардо, раненых — в госпитали. Уже было темно, когда машина остановилась у знакомой вывески «Госпиталь Офтальмико». Через несколько минут я вижу Хулию.

— Опять к нам? — сокрушенно говорит она и угрожает мне пальцем. — Неужели во всех тех книжках вы не могли вычитать, как избежать врачей и сестер?

Сегодня медицинский персонал уже не суетится, как когда-то, в первый мой приезд сюда.

— Только не резать, — предупреждаю я хирурга. — Мне еще нужно драться, доктор, а без правой руки меня отправят к вам читчиком газет.

Он охотно обещает исполнить мою просьбу. Но в глазах старого хирурга нетрудно прочесть, что мольбы мои напрасны, а рука безнадежна. Ночью, когда меня уносят на переливание крови, дежурный врач показывает мне пакет, полученный из штаба. Пакет адресован мне. Врач вскрывает конверт и простуженным голосом читает приказ военного министра о том, что капитан батальона гранатометчиков Рамон Диестро, двадцати, двух лет, произведен в майоры.