Расстрел предателя

Мы покидали Мадрид, который встретил нас так гостеприимно. Ну и поразится же Луканди, увидев своих бойцов во всем новом — настоящие «регулярис»! Эстремадурцы стучат подошвой, подбитой гвоздями, — им нравится железный звон добротных ботинок.

После трехдневного отпуска нас стало больше. В Навальпераль с четвертым батальоном из столицы едет [28] новое пополнение. У моего командира взвода, лейтенанта Луиса Дельбаля, шесть новичков.

Во-первых, среди них Франциско Уренья. Скажу откровенно, мы долго совещались с Дельбалем, когда к нам примчался наш друг и объявил себя добровольцем:

— Еду с вами, куда угодно!

Он грозил врагу, обещал расправиться со всей фашистской армией и таинственно сообщил, что им приготовлена «такая пилюля, что противник ахнет».

Выслушав все угрозы Франциско по адресу врага, которого наш школьный друг еще никогда не видел, Дельбаль делает неожиданное открытие.

— Да ты же хвастунишка, Попэй.

Мы смеемся. Наконец-то найдена кличка Франциско. «Попэй» — так. мы и будем его называть. Нельзя придумать ничего лучше. Попэй — это имя героя приключенческих американских фильмов. Он тоже всегда угрожает врагу, машет кулаками, но... редко выполняет угрозы.

— Попэй, ты не обижайся, ведь мы твои старые друзья, — пробуем мы подготовить нашего товарища, — но на фронт тебе ехать не следует.

Франциско искренно недоумевает:

— Почему?

Только тут мы замечаем, что Уренья одет по-походному. На нем какие-то фантастические брюки из красной кожи, — он их называет бронированными, обмотки и огромные не по росту ботинки.

— Помнишь, Попэй, ведь ты боялся мяча на поле, а там тебя ждет нечто более опасное, чем футбол.

Франциско смущенно сознается:

— Верно боялся, но это была психология, а не трусость.

Мы совещаемся с Дельбалем и решаем, что. школьного друга все-таки нужно взять с собой. [29]

— Отвезем тобя к нашему капитану, и он решит. — успокаиваем мы осчастливленного Францисиско.

В шестерке еще несколько наших друзей: Хулиан Палатиос — известный легкоатлет, Диего де Месса — сын знаменитого испанского поэта Энрике де Месса, Альберто — мой брат, Хозе Кастаньедо — товарищ по университету и Хулио Ромео — студент медицинского факультета.

— Новичков могло быть и больше. За нами в Навальпераль был готов итти целый полк добровольцев, но мы очень осторожно отбирали кандидатов в батальон. Таков был уговор с капитаном Фелисе Луканди.

— У нас должна быть такая часть, чтобы каждый боец, идя в бой, знал, что никто его не предаст.

Таков был наказ Луканди. И мы не подвели-нашего командира. Все шестеро новых бойцов — настоящие республиканцы, члены Объединенного союза социалистической молодежи, большая культурная сила, особенно необходимая в части, где половина бойцов — крестьяне. Агитатором батальона был назначен мой брат — марксист и хороший оратор. Диего де Месса поручалась большая группа бойцов, не умеющих читать и писать. Лекции по санитарии и гигиене читал Хулио Ромео. Библиотека навальперальского священника и все газеты поступали в ведение Франциско, окончательно прозванного Попэем; он стал нашим читчиком и фронтовым книгоношей.

Первые пятнадцать дней после отпуска мы провели сравнительно спокойно. Лесистые холмы, в которых расположены наши домики, напоены чудесным ароматом осени. Нас почти не тревожит противник, и мы по-ротно четыре дня несем службу на передовых позициях, а три дня отдыхаем в Навальперале.

Иногда ночью, когда весь батальон засыпал, над крестьянскими домишками, превращенными в казармы, неожиданно взлетела световая ракета. Связисты бросались к телефонам, но напрасно сжимали они трубки [30] полевых аппаратов — никто не отвечал. Обшаривая в темноте линию, связисты находили обрезанный чьей-то предательской рукой провод. Мы мчались туда, где лежали неведомые сигнальщики, посылавшие условные ракеты противнику, но так и не смогли никого обнаружить.

Бесконечным казалось нам ожидание приказа о наступлении. На шестнадцатый день пребывания в Навальперале четвертому батальону был, наконец, вручен долгожданный приказ. Нам предстояло неожиданной атакой в безлунную ночь взять городок Лас-Навас, расположенный высоко в горах, у быстрых и холодных ручьев.

Это старый и широко известный курорт. Здесь, прячась от летней жары, отдыхала мадридская буржуазия, здесь в безветренные и мягкие зимы бродили на лыжах богатые туристы.

Луканди смеялся:

— Вот и мы побываем на курорте.

Лас-Навас — выгодная в стратегическом отношении высота, естественный оплот Навальпераля.

Уже вернулись разведчики. У нас теперь точные данные, где окопы противника и где его заграждения. Командование знает даже — и все благодаря разведке, — что делается в тылу врага. Сведения, добытые разведкой, и принятое решение о внезапности атаки вселяют в бойцов твердую уверенность в успехе, хотя мы располагаем небольшими боевыми запасами. Задача ясна. Атака назначается на три часа ночи. До Лас-Наваса восемь километров. Мы строимся повзводно и исчезаем в темноте. Команда отдается шопотом. Почти у самого Лас-Наваса, когда было уже снято охранение беспечного врага, вдруг пришла тревожная телефонограмма:

«Республика теряет Пегринос».

Эту новость сообщили из штаба. Пегрипос, маленькая деревня, неожиданно занята марокканцами. Ее нужно отбить во что бы то ни стало. [31]

Мы снова в недоумении. Второй раз нас останавливают у самой цели. Пегриноса мы достигнем только к утру, и, стало быть, бой не будет уже внезапным. Луканди делается мрачным. Бойцы понимают сложность задачи и нервничают. Ведь у нас так мало патронов — всего по одной обойме. Если с этими боезапасами и можно было двигаться на Лас-Навас, рассчитывая внезапной ночной атакой захватить сонного противника врасплох, то днем с пятью патронами атаковать Пегринос было бы безумием. Бойцы недвусмысленно шепчутся о пятом патроне, который нужно беречь для того, чтобы не попасть живым в руки марокканцев. Луканди собирает человек двадцать. Здесь командиры и наиболее выдержанные и смелые бойцы.

— Мы возьмем Пегринос, — ледяным тоном начал Луканди. — Даже пятью патронами возьмем. — И капитан предостерегающе замечает: — Только при одном условии: бойцы должны быть уверены, что в сумке у них будет несколько лишних обойм.

Какая фантазия взбрела на ум Луканди. Мы молча переглядываемся. Молчит и капитан.

Через несколько минут на коротком митинге наш чудесный командир произносит бодрую речь:

— Друзья, нам нужно отобрать Пегринос у мавров. Мы хорошо отдохнули и хорошо вооружены. Да, да, — повторил капитан, — очень, хорошо вооружены. — И он показал в сторону, откуда мы пришли. — Сзади нас идет обоз с доброй сотней тысяч патронов.

В четвертом батальоне не было человека, который мог бы не поверить Луканди. Раз Луканди сказал — значит так оно и будет. Мы бодро выступаем в путь, стараясь в бледных лучах рассвета рассмотреть незнакомую местность.

Пегринос лежит во впадине. Настанет день, когда сюда придут историки. Они запишут все рассказы очевидцев и участников этой первой большой битвы, давшей победу республике. Ворвавшись в деревню, враг издевался [32] над беззащитным населением, насильничал, грабил, пьянствовал, забыв о всяких мерах предосторожности. Мы подошли к Пегриносу тогда, когда мавры еще праздновали свое вступление в деревню. Батальон полка Октября подходил справа, а мы продвигались с левой стороны к месту удара.

В этот день бойцы республики почувствовали, наконец, всю силу взаимодействия пехоты с авиацией и увидели уничтожающую работу наших штурмовиков, промчавшихся бреющим полетом. Быстрокрылые, они рокотом своих моторов нарушили тишину осеннего утра, Мы ринулись в деревушку и застали уже начало панического бегства мавров, сразу протрезвившихся от стального налета нашей авиации. Но бежать некуда. Все возможные выходы из деревушки заняты бойцами наших батальонов. Почти без выстрела, не разрядив даже единственной обоймы, мы быстро вбегаем в Пегринос, словно хотим догнать наших летчиков, умчавшихся только что со страшной скоростью.

Тот, кто наносит удар первым, всегда может рассчитывать на выигрыш. Это был самый короткий и самый успешный бой, в котором мне пришлось принять участие за все месяцы войны. Штыком мы прокладывали путь в узких улочках деревни. Мавры, не оказывая сопротивления, подымали вверх дрожащие руки. Они не кричали: «Братья!», как двести их соотечественников в памятный для нас вечер, а только молили о жизни.

Через час с разведкой я уходил вперед. Со мной — два бойца и батальонный весельчак Панчовидио. Мы направились на одну из высот, где должны были оставаться до прихода смены. Сведений о расположении противника мы почти не имели, и нам казалось, что события в Петриносе, ввиду их молниеносности, не известны еще врагу. Вскоре наши догадки подтвердились. В бинокль мы заметили человека, быстро спускавшегося с горы по направлению к долине Пегринос. По форме [33] еще нельзя было определить, кто это шел к нам. В первые месяцы войны и мятежные войска и наши части носили почти одинаковую форму — комбинезоны, а в жаркие дни все мы были без головных уборов.

Рядом со мной лежали Панчовидио и старший боец к чине кабо (это первый чин до сержанта).

— Фалангист, — уверенно шепчет кабо.

Мы замираем на месте. Несколько минут терпения возместят наше тягостное ожидание. Вот мы уже слышим веселое пение спускающегося с горы человека. Он в военной форме, — это видно уже и без бинокля. На нем такой же новенький комбинезон, как и на нас. Наш кабо, очень опрятный и даже щеголеватый, поднимается во весь рост. Распевающий военный в каких-нибудь ста метрах от нас. При виде кабо его обуяло еще большее веселье. Офицер торжественно провозглашает, подняв в знак приветствия руку:

— Аррива Эспанья!

Мы продолжаем лежать. Услышав фашистское приветствие офицера, принявшего нашего кабо за мятежного солдата, мы готовы были выскочить из-за пригорка, как вдруг раздалось ответное и такое же торжественное:

— Аррива Эспанья!

Наш кабо не хочет еще разочаровывать фашиста. Пусть приблизится для рукопожатия. Через минуту офицерские сапоги появляются рядом с нашим укрытием. Протяни Панчовидио или я руку, и нетрудно достать до офицера. Но мы лежим так тихо, что слышим биение наших сердец.

— Далеко ли свиньи? — вопрошает офицер.

Это он интересуется нами, республиканцами. И тут мы слышим сильный удар, падение тела и иронический рапорт кабо:

— Одна из этих свиней вас приветствует, синьор.

Мы выбегаем из укрытия, разглядываем офицера и вежливо предлагаем ему подняться. Затем помогаем ему [34] снять оружие и с подчеркнутой любезностью объясняем, что он «заблудился».

— Разве это не Пегринос? — недоумевает офицер.

— Так точно, Пегринос, — отвечаем мы хором. — Но там с некоторых пор уже пасутся «свиньи».

Нашей разведке повезло. Через несколько часов мы обогатились новым, но еще более значительным «трофеем». Мы разделили всю местность на секторы для наблюдения. Мне достались вершина одной горы и крутой подъем. Я ни опускаю бинокля. Вдруг в увеличительных стеклах выросла какая-то фигура. Я киваю Панчовидио, он видит то же самое. Вперед! — решаем мы. А может быть, вблизи сидит враг, и он нарочно выпустил эту приманку на склон горы? И все же мы решаем итти вперед.

В бинокль видно, как, озираясь, идет человек. Вот он остановился. Мы пробираемся, хорошо маскируясь. Уже нетрудно разглядеть незнакомца, вернее, незнакомку. Да, это женщина. Она часто присаживается отдыхать. Мы ползем бесшумно. Чорт побери! Да ведь это фармацевт навальперальской аптеки. Признаться, мы часто захаживали в это учреждение, не столько за лекарственными снадобьями, сколько за тем, чтобы поглазеть на эту единственную девушку, оставшуюся в дни боев в Навальперале. Но что она делает здесь, так далеко от своих склянок и рецептов? Мы ползем дальше. У девушки из навальперальской аптеки неплохой слух. Она услышала подозрительный шорох и встрепенулась. Мы наводим на всякий случай наши винтовки на фармацевта и приказываем ей лечь на землю.

— Что вы здесь делаете? — допрос ведется шопотом. — Собираете травы? Что это за научные экскурсии?

Мы предлагаем исследователю зеленых покровов Гвадаррамы ползти впереди нас. Девушка нервничает, но мы успокаиваем ее, что все же это легче, чем восхождение на высоту. Потом мы поднимаемся, вежливо обыскиваем нашу старую знакомую и находим: план [35] нашего расквартирования в Навальперале, расположения передовых траншей и записку, адресованную в штаб мятежных войск.

— Совсем не изысканная латынь. — нравоучительно замечает Панчовидио, пробегая записку. — И подписано не знаменитым медиком, а всего-навсего буквой Г.

Я беру записку и испускаю крик удивления. Да как не узнать эти наклонные мелкие буквы — почерк Гонзалеса. Точь в точь, как в том приказе. Теперь мне понятны неожиданные ночные ракеты, обрывы проводов, появление «Юнкерсов» над нами в часы прибытия на фронт вождей испанского народа. Мне понятно, почему не были взяты Авила и Лас-Навас. Предатель Гонзалес направил нас в Пегринос, ожидая, что мы найдем там свою гибель. Он ошибся, этот жалкий шпион и изменник. Я читаю его записку. В ней шпик распинается перед хозяевами. Он обещает скорую победу мятежникам. Он не забывает напомнить и об очередном расписании для «Юнкерсов»: послезавтра в восемь утра. В этот день на фронт прибудет Пасионария.

...Через несколько часов мы достигли штаба колонны Мангады. Шпионка под охраной моих бойцов осталась у дверей. У дежурного по штабу я настоятельно требую личного свидания с руководителем колонны. Вскоре я вручаю документы, захваченные у шпионки, высокому худому старику. В записке, адресованной штабу Франко, он распознает почерк своего ближайшего помощника и крепко жмет нам руки.

На следующий день по приказу республиканского правительства Гонзалес был расстрелян.