Трое из школы Сан-Исидоро

В первый день после каникул мы торжественно произносим многообещающие слова присяги:

— Клянемся никогда не оставаться на второй год, вместе окончить школу Сан-Исидоро и поступить на один факультет — на какой, мы еще не знаем.

Мы произносим эти слова громко, уверенно, и только у Франциско Уренья тревожно бегают глаза. Необычайное великодушие овладевает нами в эти минуты коллективной клятвы, и мы с Луисом Дельбалем утешаем розового круглолицего Франциско и торопливо обещаем ему:

— Честное слово ты не останешься.

Он что-то бормочет, но вдруг решительно обрывает нас и упрямо говорит:

— Я присягал не оставаться, значит и не останусь.

...Как много времени прошло со дня этой клятвы трех четырнадцатилетних школьников Сан-Исидоро. Теперь нам всем по двадцать два. Каждый из нас избрал себе профессию: один — медицину, второй — архитектуру и третий — юриспруденцию. Мы с улыбкой вспоминаем о нашем торжественном договоре. Однако многолюдные аудитории Мадридского университета не могли [6] нас разъединить. Профессора у нас были разные, но ораторов мы слушали одних и тех же потому, что будущие врач, архитектор и юрист имели общих врагов и одинаковые цели. Мы были дружны, и наши мнения разделялись только на стадионах. Здесь мы не уступали друг другу, враждовали и еще задолго до окончания футбольного матча, разругавшись, рассаживались на разных скамьях. Наш Франциско, посредственный и очень трусливый игрок, но крайне азартный зритель, не допускал и мысли, что кто-нибудь может правильнее его предугадать исход игры или рассказать наибольшее количество забавных историй о лучших футболистах Испании. Он так увлекался футболом, что Дельбаль обещал вскоре запатентовать свое первое изобретение: «спасительную вакцину для души и ума вечного второкурсника Франциско Уренья».

Мы никогда больше не заключали договоров и не присягали с детской торжественностью единству жизненных призваний. Дельбаль уже на последнем курсе и через несколько месяцев будет хирургом. Я и два моих новых друга по Объединенному союзу социалистической молодежи — Аорелио Ромео и Диего де Месса — окончили краткосрочные дипломатические курсы и будем работать в представительствах народной Испании. А Франциско пока бомбардирует из Каталонии своих родных и друзей утешительными телеграммами о выходе его футбольной команды 18 июля в полуфинал. В этот день состоится также торжественный выпуск первых дипломатов-республиканцев. 21-го мы должны покинуть Испанию.

В ЦК союза молодежи нам весело и шумно желают удачи. По карте показываем далекие страны, куда мы едем.

— В гости к трем монархам, — смеются товарищи в ЦК.

Всем нам выпали государства, где восседают короли. Это обстоятельство вызывает бесконочные шутки. Длинен [7] список прощальных визитов. Из ЦК — в спортивный союз и команду регбистов, с которой я расстаюсь с сожалением, потом к профессорам — моим преподавателям, дальше — университетский театр «Ла Баррака», где я писал декорации, работал осветителем, играл и с трепетом увозил в деревню Сорию мою первую постановку — «Фуэнте Овенхуна» Лопе де Вега.

Но не все сегодня, нужно оставить что-нибудь и на. завтрашний день.

Завтра — знойное и душное 18 июля. Мадридцы, волнуясь, слушают ораторов и радио. Набрасываются на экстренные выпуски газет и не верят страшной неожиданности: свершившемуся мятежу. Всю ночь я брожу по улицам с братом Альберто и друзьями по Объединенному союзу социалистической молодежи. Трудящиеся Мадрида ищут оружие. В казармах Ла Монтанья засело четырнадцать тысяч солдат. Они послушны мятежным офицерам и готовы с возвышенности, на которой расположены казармы, открыть огонь по столице. Мы занимаем место в длинной очереди у Мадридского комитета союза молодежи и ждем давно обещанного грузовика с винтовками.

— В шесть утра начнется штурм Ла Монтанья, неужели не привезут? — в десятый раз напоминает чей-то голос.

Горячо и взволнованно говорим мы о революционном долге, который каждый из нас мечтает выполнить. Сейчас, как никогда, нам ясно, что мятежные казармы должны быть взяты. И при напоминании о них мы дрожим от гнева и кричим:

— Пусть, наконец, скажет кто-нибудь: привезут ли оружие?

— В семь часов нам уже не нужны будут винтовки.

Брат подходит ко мне и, проклиная нашу беспомощность, говорит, указывая на очередь: [8]

— Мы можем пробыть на этой привязи, пока у нас не лопнет терпение. Лучше уйти. — И он шепчет мне: — Есть более верный адрес.

Мы отправляемся туда, где правительство народного фронта вооружает свой народ. Мы бежим, чтобы не опоздать. Капитан артиллерии, верный республяканец Видаль, помогает нам получить винтовки. Вооруженный, я, должно быть, выгляжу несколько необычно среди мадридцев, готовящихся к штурму Ла Монтанья, — на мне лучший мой костюм, в котором я вышел из дому, направляясь на торжественный выпуск дипломатических курсов. Уже почти сутки как мы с Альберто не возвращались домой. Друзья потешаются над неожиданным превращением «дипломата» в бойца и обещают произнести несостоявшиеся речи на несостоявшемся выпуске в гвардейском зале казарм после взятия Ла Монтанья.

Скоро шесть часов. У казарм тихо. Идет подсчет сил перед штурмом. В наших руках всего две тысячи винтовок против четырнадцати тысяч, которыми вооружены взбунтовавшиеся части, превратившие казармы в крепость. И все-таки мы предлагаем засевшим в Ла Монтанья сдаться. Они отвечают нам кратко и нагло: ружейным залпом.

— Уничтожить мятежников! — требует толпа.

Капитан Видаль и его отец, полковник, командуют нашей артиллерией. У осаждающих всего три орудия, но и этой единственной батареи, оказывается, достаточно, чтобы заставить замолчать предателей.

Четыре часа длится бой. Мы врываемся в казармы. Толпы мадридцев заполняют коридоры и бесчисленные комнаты корпусов Ла Монтанья. Народ разоружает мятежников, и, когда трофеи складываются во дворе, капитан Видаль, легко раненный в ногу, весело кричит:

— Требуется математик! Республика ищет математика с высшим образованием. — И он комично указывает [9] на растущие горы захваченного оружия, которое ждет точного подсчета.

В двенадцать часов дня мы возвращаемся домой. Братьев-победителей встречают плачем мать и две сестры. Альберто специалист утешать.

— Агитатор, — подмигиваю я ему, — пора начинать, а то мы рискуем утонуть в этом потоке слез.

Альберто обнимает мать и из-за ее спины грозит сестрам.

— Даю вам слово, — начинает Альберто, — что умереть было совсем не так легко, как вам кажется, даже удостоиться раны было невозможно. — И он звонко хохочет. — Мирное население, — говорит он укоризненно, — разве так встречают бойцов? Сколько книг вы перечитали на эту тему и не знаете, что после битвы необходимо покушать.

Это звучит сигналом к обеду. Мать торопливо утирает слезы.

Мы чудесно выспались и вечером, часов в десять, собрались выйти из дому. Перед уходом, когда нам давались напутственные семейные советы, — винтовки мы с собой не брали, и это несколько успокоило мать, — меня позвали к телефону. Я узнал веселый голос трамвайщика Хоакина Вареля, друга по Союзу молодежи.

— Ла Монтанья взята, но это еще не все, — кричит он мне в трубку. — Нужно завтра пойти на Гвадалахару — там серьезнее. Пойдешь?

— Конечно, пойду, ведь я никуда уже не еду и. винтовка при мне.

На следующий день рано утром Хоакин заходит за мной и Альберто, и мы отправляемся на фронт.

Это была еще не война. Мадридская молодежь покидала город на день и к вечеру, выпустив все патроны, возвращалась ночевать домой. Правда, нам с Альберто пришлось расстаться с Мадридом на более длительное время, но и мы, пробыв две недели в Толедо, Гвадалахаре [10] и Альто де Леон, не почувствовали себя еще бойцами. И свой «боевой стаж» я исчисляю со 2 августа, когда вдвоем с Хоакином Варелем мы пришли на бульвар Кастельяно в дом № 56. В этом доме помещался штаб полка и шла запись в народную милицию. На скамейках в саду сидели сотни юношей — рабочих, крестьян, студентов и школьников последних классов. Они дожидались своей очереди. Среди них я увидел впервые Панчовидио — бойца, ставшего потом капитаном, с которым меня связала большая дружба, и маленького школьника Гафоса, любимца батальона, самого юного нашего боевого товарища. Вдруг я услышал веселый окрик:

— Рамон, и ты здесь?

Посредине двора стоял Луис Дельбаль.

— Я тебе звонил раз двадцать, вояка.

На рукаве его рубашки две звездочки лейтенанта. Он проходил не так давно девятимесячную внестроевую подготовку и в октябре 1934 года дрался на стороне отважных астурийских горняков.

— Как я рад, что мы будем вместе, — говорю я.

— И я не меньше: Помнишь, мы давали клятву пойти на один факультет, вот и сдержали, оказывается, слово. — И он торжественно произносит: — «Факультет народной милиции». Недостает только Франциско, — заключает Дельбаль.

Худой и очень черный командир-баск — на левой руке у него нет двух пальцев — испытующе смотрит на меня и опрашивает:

— Ну, рассказывайте, что вы умеете делать.

Мне хочется рассказать как можно подробнее о штурме Ла Монтанья, о боевых днях в Толедо, о царапине, полученной в Альто де Леон, которую я гордо именую раной. Пусть знают эти парни, рассевшиеся здесь на скамейках, что имеют дело с человеком, уже ходившим в разведку и видевшим врага, Но командир пропускает мимо ушей мои «боевые воспоминания». [11]

— Что вы умеете делать? — повторяет он свой вопрос.

Я совершенно серьезно сообщаю об окончании дипломатических курсов, о выигрыше моей командой первенства Испании по регби, о нашем студенческом театре.

— Очень хорошо, — перебивает меня командир, — значит, начнем с азбуки.

Так его интересуют мои военные познания. Я готов обидеться:

— А штурм Ла Монтанья, а ранение под Альто де Леон?

Командир улыбается и дружески протягивает мне руку.

— Будем знакомы, — говорит он. — Командир четвертого, но пока не существующего, батальона будущего полка.

Это Фелисе Луканди, мой начальник. Я получаю назначение в Навальпераль, где мы пройдем строевое обучение и будем учиться рыть окопы и стрелять. Мне выдают винтовку, неизменное одеяло и парусиновые сандалии. Луканди отводит в сторону вновь принятых бойцов и доверчиво говорит:

— Мне очень хотелось бы, чтобы в моем батальоне были только храбрые люди и ни одного беспечного бойца.

Мы внимательно выслушиваем его простую и задушевную речь.

— Поверьте, друзья, что республике не нужны рыцари, подставляющие грудь под огонь разбойничьих винтовок.

Я почему-то запомнил это первое напутственное слово моего будущего большого друга — старого революционера, коммуниста Фелисе Луканди. Мы прощаемся. Сбор назначен на завтра, на 3 августа, в Навальперале. [12]