{2} Pattugliere или иначе ufficiale capo pattuglia ОС (Osservazione e Collegamento) — главный офицер наблюдения и связи. Что касается функции наблюдения, это был своеобразный «передовой глаз» артиллерии. Офицер со своими людьми находился на переднем крае вместе с пехотинцами и мог вести огонь, просматривая вражескую территорию (в отличие от обычных артиллерийских батарей, которые не видят противника). Pattugliere был связующим звеном между любым пехотным командиром и своим артиллерийским подразделением, которому он передавал приказ открыть огонь.

Люди, входившие в группы наблюдения и связи, считались в своих батальонах отчаянными смельчаками. В качестве pattugliere я всегда осуществлял связь со своим собственным батальоном, поэтому в своих записках я говорю о друзьях и знакомых — артиллеристах и пехотинцах.

{3} Дезертирство было обычным явлением, особенно когда на фронте появлялись новые воинские подразделения, еще не прошедшие боевое крещение. Русское командование решало эту проблему по-своему: они внедряли в ряды потенциальных перебежчиков своих людей, пользующихся особым доверием. Оказавшись за линией фронта, такие индивидуумы становились партизанами. Немецкое командование отдало приказ всех дезертиров и перебежчиков считать обычными пленными. Когда эта новость стала известной, поток дезертиров постепенно иссяк.

{4} В итальянском тексте я использовал то написание названий населенных пунктов, которое встречалось на топографических картах (а они были в основном немецкими) и на дорожных указателях. В настоящем издании орфографические транслитерации приведены в соответствии [298] с рекомендациями Американского совета по географическим названиям (American BGN — American Board of Geographical Names) и Британского постоянного комитета по географическим названиям (British PCGN — British Permanent Committee on Geographical Names).

{5} В ноябре и начале декабря в 35-м армейском корпусе (бывший CSIR) все солдаты, которые предыдущую зиму провели в России, были репатриированы и заменены свежими силами. Из ветеранов остались только те, кто, как и я, прибыли после 31 декабря 1941 года. В моем подразделении таких было менее четверти от общего состава.

{6} Только значительно позже я сумел в точности воссоздать все события. Для этого я использовал труды Ufficio Storico dello Stato Maggiore (Исторический отдел генерального штаба), где была детально, хотя, на мой взгляд, не всегда точно, изложена вся информация о происшедших в те времена событиях. Для своих исследований Ufficio Storico использовал не только итальянские материалы, к которым никто, кроме них, не имел доступа, но и советские исторические материалы, ставшие доступными в послевоенный период.

Из упомянутых публикаций я узнал, что вражеские силы, прорвавшиеся к западу от нас, были значительно более многочисленными, чем мы тогда считали. Там было две русские армии: 1-я танковая, в которой насчитывалось 754 танка, и 6-я общевойсковая, в которую входило 10 дивизий и 4 моторизованные бригады. Их целью были: Кантемировка, Миллерово, Татинская и Морозовск. А это означало, что они продвигались на юг и юго-восток, а вовсе не на запад и юго-запад, как Мы ошибочно считали. В то же самое время другая [299] русская армия шла на Морозовск с востока, чтобы захватить противника в клещи. Это была 3-я гвардейская армия, имевшая такую же численность, как 6-я общевойсковая.

(Под Сталинградом 6-я немецкая армия, имевшая в своем составе несколько подразделений 4-й армии, оказалась окруженной не менее чем семью русскими армиями.)

{7} 21 мая 1948 года я был награжден медалью.

{8} Это был P.K.W. IV или P.K.W. V («пантера»), но точно не P.K.W. VI («тигр»), которые в то время еще не появились.

{9} После отступления стало известно, что в нашей колонне множество итальянских политических эмигрантов, состоявших на службе в Красной армии. Их цель — шпионаж и саботаж. В первых изданиях этой книги я приводил довольно длительное отступление, в более поздних изданиях, включая настоящее, я даю только краткое примечание.

Вот что мне рассказал лейтенант Пирелли, адъютант минометного батальона Пасубио, с которым мы месяцем позже встретились в военном госпитале в Леополе.

Когда мы находились в «Долине смерти», к нему подошел один из солдат с заявлением, что обнаружил предателей на одном из пунктов первой помощи раненым. (Я не знаю, о каком из перевязочных пунктов шла речь и упоминал ли я о нем в тексте. Судя по описаниям Пирелли, он помещался в небольшой лачуге, рядом с которой стоял стог сена.)

Сюда в течение нескольких дней подряд перевозили раненых из других перевязочных пунктов, где по утрам находили людей, убитых выстрелами в голову.

Солдат Пирелли сказал, что в помещении он заметил четырех итальянских солдат, появившихся [300] на закате. Они быстро завоевали всеобщее расположение тем, что принесли с собой котелок горячего супа, тут же раздав его раненым, и остались ночевать.

Солдат заметил, что под одеялом они спрятали итальянский автомат, удивился, но никому ничего не сказал.

Ночью, когда неподалеку начали рваться снаряды, один из четверки вытащил автомат и застрелил нескольких лежащих поблизости раненых. Затем кто-то из ходячих раненых вышел на улицу по нужде. За ним следом пошел один из странной четверки с автоматом. Послышалось несколько выстрелов. Тот, что был с автоматом, сразу же вернулся, пряча оружие под шинелью. А раненого, вышедшего по нужде, утром нашли на улице убитым.

Солдат, который рассказал это все Пирелли, клятвенно утверждал, что большинство раненых были в курсе происходящего, но в условиях всеобщей паники и неразберихи на их жалобы никто не обращал внимания.

Пирелли решил немедленно разобраться во всем на месте. Правда, рассказавший ему эту страшную историю солдат был настолько перепуган, что лишь под пистолетом согласился идти вместе с Пирелли, чтобы опознать предателей. Троих арестовали. После короткого допроса было решено отправить их под конвоем к генералу X. Четвертый засел в доме и не подпускал к себе никого, открывая огонь из автомата в любого, кто приближался.

Вооруженный только пистолетом, Пирелли ничего не мог сделать и пошел узнать, какова судьба троих арестованных, которые отказались отвечать на вопросы Пирелли.

Оказалось, что, хотя один из них и признался, что является предателем, по приказу генерала X [301] всех отпустили. С одним из троих, эмигрантом из Милана, Пирелли снова столкнулся совершенно случайно. Миланец был одет очень колоритно: отдельные предметы одежды были из гардероба русского офицера, другие — часть военной формы итальянского лейтенанта. Когда его задержали, он нагло заявил, что накануне вечером лично возглавил атаку русских на одном из склонов.

Пирелли не присутствовал на допросе пленных генералом X и не знал, по какой причине тот их отпустил.

А действительно, почему генерал X отдал столь странный приказ? Возможно, в тех страшных условиях у всех наблюдались в большей или меньшей степени проблемы с рассудком... Честно говоря, мне не хочется высказывать свое мнение по этому вопросу.

Я слышал еще одну неприятную историю, вполне возможно, речь в ней шла именно об измене. Мне ее рассказал лейтенант из 82-го пехотного полка Торино. Он случайно отстал от колонны. Его догнали несколько итальянцев (один из которых сообщил, что тоже прибыл из Палермо, как и сам лейтенант) и попытались его убить. Не ожидавшему нападения лейтенанту спастись удалось по чистой случайности. Вероятно, это были изменники... Хотя не исключено, что обычные грабители.

{10} Я был не прав. В конце 1942 года русские уже не убивали священнослужителей, которые попадали к ним в плен. В конце 1942 года из всех пленных они систематически убивали только немцев. Что же касается итальянцев, венгров и румын, независимо от того, были они священнослужителями или нет, убивали лишь тех, кто не мог идти, поскольку остальных гнали пешком на сборные пункты на берегах Дона. [302]

В подтверждение тезиса о систематических убийствах русскими тех пленных, которые не могли самостоятельно идти, я располагаю свидетельством Марио Педрони, младшего лейтенанта 81-го пехотного полка. Он был взят в плен вместе со 111-м полевым госпиталем дивизии Торино, куда был помещен из-за ранения.

«19 декабря 1942 года. В течение нескольких часов колонна транспортных средств, перевозящих раненых из 111-го полевого госпиталя дивизии Пасубио, безуспешно пыталась пробиться в западном направлении. Русские танки перерезали все главные дороги. Вечером колонна остановилась в небольшой деревне. Требовалось дать небольшую передышку измученным раненым. Двумя часами позже русская пехота в сопровождении танков ворвалась в деревню. Мы находились в таком состоянии, что нечего было и думать об организации отпора многократно превосходящим силам противника. К тому же этим мы только навредили бы сами себе, поскольку находились под защитой Красного Креста, а значит, и международных законов. Но русским, скорее всего, было наплевать на существование международных законов и конвенций. Прежде всего, нас самым тщательным образом обыскали и отобрали кое-какие предметы одежды, без которых невозможно было обойтись в здешнем климате. Затем тяжелораненых отделили от остальных (их было около 150 человек), отвели к стене какой-то хибары и расстреляли. После чего мощные гусеницы «Т-34» завершили это богопротивное деяние, вдавив еще недавно живую плоть в землю. Все произошло очень быстро и буднично. Мы стояли рядом и безмолвно взирали на это зверство, не в силах осознать случившееся. Сразу после этого [303] произошел еще один эпизод, после которого у нас уже не оставалось сомнений в том, в чьи руки мы попали. Около 30 офицеров и солдат, которые продолжали лежать в избе, поскольку не могли стоять на ногах, были безжалостно убиты, а избу подожгли. Очевидно, русские автоматчики пристрелили не всех, потому что, когда пламя охватило строение, оттуда еще долго слышались леденящие душу крики несчастных.

Когда с массовой бойней было покончено, русские построили остальных пленных в колонны и погнали в концентрационный лагерь. Мы шагали через степь в течение четырнадцати дней, причем за это время лишь однажды нам выдали по небольшому кусочку замерзшего хлеба. После этого нас еще восемь дней везли в поезде. На протяжении этого времени наши конвоиры не упускали ни единой возможности продемонстрировать свою жестокость. Десятки пленных, которые больше не могли идти, были расстреляны на месте, а их трупы оставляли на обочине дороги, отмечая таким образом скорбный путь нашей колонны. Путешествие в поезде оказалось отнюдь не легче. В вагоны набивали такое количество людей, что мы могли лишь стоять. Единственной пищей, которую мы ежедневно получали, был крошечный ломтик хлеба. Воды нам не давали вообще. В вагонах стоял адский холод, люди замерзали, гибли от гангрены. Вагоны открывали только один раз в сутки, чтобы выгрузить умерших, которых бросали тут же возле железнодорожной колеи...»

{11} В первых изданиях я утверждал: только 10 процентов итальянцев, попавших в русский плен, вернулись домой. Дело в том, что из-за отсутствия другой информации мы безоговорочно верили заявлениям московского радио о том, что [304] в плен взято 100 тысяч итальянцев. Наш личный опыт подтверждал невиданные масштабы бедствия. И лишь в 1977 году, после публикаций Исторического отдела генерального штаба (Ufficio Storico dello Stato Maggiore), стало очевидно, что речь идет о 55–60 тысячах трудоспособных итальянцев, попавших в плен к русским. В конце войны 10030 человек были репатриированы. Что касается остальных, мы располагаем только заявлениями самих пленных, согласно которым около 40 процентов от общего количества людей умерли от голода и холода или были убиты еще во время переходов на сборные пункты. Из оставшихся в живых 40 процентов (25 процентов от общего количества людей, попавших в плен) умерли в холодных поездах, перевозивших пленных в концентрационные лагеря. 40 процентов от оставшихся в живых (15 процентов от первоначального числа пленных) умерли в лагерях в течение первых четырех месяцев плена от голода и болезней.

{12} Несколькими месяцами позже я узнал, что единственным генералом, который вместе с X оставался с нами до выхода из окружения, был Капицци из Равенны.

{13} Рассматривая наше далекое от совершенства с военной точки зрения поведение, я бы хотел указать на весьма любопытную деталь, замеченную мной значительно позже. Когда много лет спустя мне пришлось читать описание разгрома афинской армии у стен Сиракуз, я был буквально потрясен удивительным сходством. Если можно так выразиться, существовала несомненная виртуальная взаимозаменяемость между поведением афинян и нашим собственным. Довольно любопытно сравнить поведение афинян и дарианцев — этих немцев греческого мира. Не буду подробно останавливаться [305] на этом вопросе, но рекомендую всем, кто интересуется военной историей, обратить внимание на отмеченные мною факты. Причем я вовсе не ищу для нас оправданий в истории. Наоборот, именно военная немощь Афин привела к упадку и потере независимости городом, а в дальнейшем — к закату греческой цивилизации, явившемуся невосполнимой потерей для всего человечества.

{14} Только трое раненых остались на борту. Они погибли всего лишь через несколько минут... или через несколько десятков минут. Это был тот самый самолет, на котором к нам прилетели, а потом улетели генерал Пецци и полковник медицинской службы Бочетти.

{15} Что касается направления перемещения вражеских войск, см. примечание 6.

Следует упомянуть об одном драматическом эпизоде, о котором мы в то время не знали. В Старобельске, где с октября находилось командование ARMIR, сталинские приспешники совершили массовую бойню, аналогичную событиям в Хатыни. Произошло следующее: польские офицеры и капелланы, захваченные в плен русскими во время вторжения в Польшу в 1939 году, были уничтожены все до единого. Не пощадили и низших чинов. Было это в трех лагерях — Козельск, Остахов и Старобельск. Всего там было убито около 15 тысяч человек. Для мировой общественности начиная с весны 1940 года следы этих пленных терялись. После нашей отправки на родину немцы обнаружили в окрестных лесах массовые захоронения, а в апреле 1943 года в присутствии представителей Международного Красного Креста были эксгумированы тела тех, кто погиб в концентрационном лагере Козельска. Всего было извлечено 4413 трупов. У всех руки были связаны металлической проволокой, и каждый был застрелен [306] пулей в затылок. Судя по обрывкам газет, найденным в карманах убитых, они были застрелены в апреле 1940 года. Тела погибших в Старобельском и Остаховском лагерях не найдены до сих пор. (См. «Великий террор» Роберта Конкеста и другие источники.)

{16} Много лет спустя я узнал от Магальди, что русский выполнил свое обещание. Опасаясь, что его заметят в компании вражеского офицера, он отвел юношу в госпиталь ранним утром, когда на улице было еще совсем темно.

{17} Некоторые из солдат, при жизни выглядевшие тупыми и злобными, после смерти приобретали удивительно доброе и благородное выражение лица. Я это замечал неоднократно. В то время я еще не осознавал, что эти люди сами являются жертвами коммунистической системы, под гнетом которой они существовали много лет.

{18} Я не хочу создать впечатление, что русские — посредственные солдаты. Как раз наоборот. Они являлись отличными бойцами, в любой момент готовыми к самопожертвованию. Я считаю их самыми лучшими из всех «союзнических» солдат. Они во многом превосходят немцев, особенно когда дело касается владения техникой.

{19} Много лет спустя, изучая свидетельства очевидцев, я понял, что сильно недооценивал число русских танков, а также размах и важность этого сражения. Оно было непродолжительным, но яростным. Читатели, которые хотели бы узнать о нем больше, могут обратиться к мемуарам Марио Беллини.

{20} Если мы действительно находились в Стрельцовке, очень вероятно, что эти немецкие подразделения были не из нашей колонны. Думаю, это были части 19-й бронетанковой дивизии, которая долго и безуспешно пыталась пробиться к Черткову. [307] В любом случае в Стрельцовке мы уже находились за пределами «котла», но пока еще об этом не знали.

{21} Поскольку этот вывод представляется мне крайне важным, думаю, здесь будет уместно привести высказывание одного из самых просвещенных военных деятелей нашего века — маршала Фоша, которое попалось мне на глаза значительно позже. Он писал: «Когда в переломные исторические моменты мы неожиданно полностью овладеваем ситуацией и к нам приходят решения, которые могут иметь важнейшие последствия (так было у меня на Марне), мы обязаны понимать, что находимся в руках высшей силы, которой обязаны этими судьбоносными решениями, а вовсе не себе. Человек никогда не принимает великих решений».

{22} Письмо моему другу Джорджио Бруно Баррези.

«Дорогой Джорджио,

ты просишь меня объяснить поточнее, что именно я имел в виду, выдвинув тезис о войне, как каре Господней, поскольку считаешь, что он может быть неверно истолкован.

Мое мнение следующее.

Первое: Бог (абсолютное Добро) не может желать войны (которая есть зло), поскольку иначе он был бы не Богом, а весьма противоречивым существом, как любое другое.

Только человек может хотеть и (в определенных пределах, увы, довольно широких) творить зло.

Кара Господня заключается в том, что Он позволяет человеку следовать по пути зла, который тем самым все более отдаляется от Него, или, иначе говоря, противопоставляет себя Ему. [308]

Почему Бог это позволяет? Он вынужден. Иначе он должен лишить человека, которого сам же создал свободным, воли. Свобода, которой обладает человек — и это отличает его от всех прочих живых существ, — это свобода выбора между добром и злом. Человек сам выбирает, на чьей он стороне, с Богом или против Него. Если Господь лишит его этой свободы выбора, человек перестанет быть тем, что он есть, и уподобится животному.

Второе: как известно, зло тоже может породить добро. Осознав ужасающие плоды своего отдаления от Господа, человек тем самым получает стимул понять свои ошибки (а значит, снова повернуться к добру).

Третье: Господь в своей любви хотя и не ограничивает человеческую свободу, но не оставляет без внимания решающие моменты в человеческой истории (как отдельной личности, так и общества), помогая человеку спасти свою душу. Любой, даже самый ничтожный человек, имеет возможность получить Его помощь («постучите — и дверь откроется»).

Но тем не менее Бог не может удержать человека или группы людей, если они решительно настроены противопоставить себя Ему и исключить Его из своей жизни. Иными словами, если они захотят выбрать зло. Таким образом, он не мог помешать человечеству развязать войну.

Совершенно ясно, что, даже когда война уже развязана, Бог продолжает ее не желать, потому что она есть зло.

Ты можешь спросить меня, почему в своем дневнике я преподношу проблему так, словно Бог сам наслал на нас войну в качестве наказания.

Ответить на этот вопрос несложно. У того, кто постоянно ощущает присутствие всемогущего Господа [309] в человеческой жизни, Его вынужденные уступки пагубным страстям человека действительно могут создать такое впечатление. Оно возникло не только у меня. В моем дневнике я писал одну лишь правду о событиях, чувствах и мыслях, не исключая и самые сокровенные.

Конечно, даже в то время, когда я находился в самой гуще событий, под вражеским огнем, я понимал, что это не Бог своей рукой послал нам смерть и страдания. Если бы в те дни кто-нибудь поинтересовался моим мнением, я бы ответил, что Он не вмешивается и предоставляет людям (нацистам и коммунистам) возможность разобраться между собой.

Но в то же время что я мог? Что могли мы все желать?

Понятно, что нам, страждущим, больше всего хотелось, чтобы всемогущий Господь напрямую вмешался в происходящие кошмарные события, чтобы Он запретил (конкретным людям в определенном месте) творить зло. Поскольку Он этого не сделал, мы тогда были способны видеть только одно: Он от нас отвернулся. А значит, те страдания, которые мы испытываем, вызваны именно Его невмешательством? Иными словами, это Он послал нам наказание?

И четвертое: нельзя забывать и о том, как страдал невинный Христос, который был распят! Человек страдает не зря. Понимаешь, как это важно?

Кажется, мое письмо слишком длинное.

Как ты знаешь, я сейчас работаю над романом, в котором все перечисленные концепции будут освещены более подробно. Думаю, что роман будет назван «Кони пророчества». (Кстати, как ты думаешь, я был прав, считая, что святой Джон, когда ему являлись пророческие [310] видения, чувствовал то же, что мы тогда в России? По-моему, кое-что в его словах на это указывает. Или ты не согласен?)

Твой друг Эудженио».

{23} Такая же температура была зафиксирована солдатами Альпийской дивизии: минус 42 градуса — в канун Рождества и 46 градусов — ночью 17 января.

{24} Если быть точным, это была не Кантемировка, а другая деревушка, к югу от нее, под названием Гартмищевка. Там тоже была железнодорожная станция.

* * *

В первых итальянских изданиях настоящей книги за примечаниями автора следовало приложение, где было указано, кто из упоминавшихся в тексте лиц пережил плен и впоследствии вернулся на родину. Это капрал Тамбурини, лейтенанты Корреале и Маккарио, сержант Пиллоне, артиллерист Каттурегли, капитан Магальди, младший лейтенант Сальвадор.

Приложение включало также шесть писем, написанных репатриантами, с описанием их жизни в плену. Я счел необходимым включить их в первые издания своей книги, потому что в те времена (первое издание вышло в 1947 году) не существовало почти никаких свидетельств пребывания итальянцев в русском плену, то есть у нашего народа не имелось информации по этому вопросу.

Впоследствии появилось довольно много публикаций, описывающих ужасную жизнь в лагерях (включая свидетельства о случаях каннибализма), поэтому я решил включить в настоящее издание [311] только два отрывка из писем, написанных рядовым К. П. Из них вы узнаете, что происходило в Черткове после нашего ухода.

22.01.1947

Ты спрашиваешь меня, когда русские пришли в Церково (так!). Было 7 часов утра 16 января, когда я услышал первые выстрелы. Я находился в той же избе, где ты меня оставил. Стало ясно, что скоро мы окажемся в руках врага. Так и случилось. В 8 часов утра в дверях появился партизан с шашкой и пистолетом. Я думал, что он нас немедленно пристрелит. Но он только обыскал нас, отобрал все, что ему понравилось, после чего отвел туда, где собирали пленных итальянцев. Там были все — раненые, больные, обмороженные. Затем нас развели по пустым избам и оставили в них, приставив по одному или два охранника. Но те не слишком старательно выполняли свои обязанности. Достаточно было дать им какую-нибудь итальянскую мелочь, и они отпускали нас ходить по деревне. Те из нас, кто чувствовал себя лучше, бродили по домам и выпрашивали еду для себя и тех, кто двигаться не мог. Через 13 дней нас немного покормили и собрали в школе. Выяснилось, что нас осталось всего 2500 человек, поскольку люди умирали каждый день. Через несколько дней к нам присоединились 250 человек, которые оказались отрезанными от вашей колонны. Через 40 дней, 28 февраля, пришел приказ, и нас отправили за Урал. Из 2700 человек к тому времени осталось 1225. Мне повезло. Русские выбрали 42 человека, которые еще могли работать, в том числе и меня. Мы остались в Церкове и работали там до 25 апреля. Затем нас отвели на станцию, погрузили в вагон, в котором мы ехали 22 дня». [312]

01.02.1947

Ты спрашиваешь о немцах, которые остались в Церкове. Эти кончили плохо. Их сразу же собрали и безжалостно расстреляли. Позже пришел приказ Сталина, что нет необходимости убивать всех пленных. Тогда среди нас стали появляться немецкие и румынские пленные. Их больше не убивали, но не мешали им умирать от голода, холода и болезней. Думаю, они страдали бы меньше, если бы их пристрелили сразу. Но они медленно умирали в руках русских варваров, а ведь где-то далеко их ждали матери, еще не зная, что ждут напрасно».

Подстрочные примечания