Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава двенадцатая.

Строительство флота

1

Когда человек стремится достигнуть великой цели, он не всегда может раскрывать все свои мысли. К тому же политическая деятельность основана на предугадывании неопределенных факторов подобно тому, как моряк должен вести корабль вслепую, то есть по счислению, когда небо затянуто облаками, а место, к которому он стремится, издали кажется лишенным присущих ему признаков. Но пути к цели и перспективы часто меняются, и постороннему легко находить и оспаривать наличие трудностей. Он говорит: произнеси хорошую речь в рейхстаге и все устроится. Тот, кто работает в определенной отрасли, часто уходит в нее с головой; и лишь ответственный руководитель ощущает вихрь событий.

Статс-секретарь должен был осуществить большую программу, за выполнение которой он поручился перед нацией; для этого ему необходимо было быть единоначальником, что считалось само собой разумеющимся, но фактически отнюдь не имело места. Надо было не щадить сил, чтобы оправдать доверие общества и преодолеть многочисленные и тяжелые преграды.

Перед нами встал целый лабиринт технико-организационных вопросов и разногласий. Я считал формы наших кораблей совершенно неподходящими. Но прошли годы, прежде чем мне удалось устранить это зло путем буксировки моделей, чего у нас раньше не было, ибо техники не придавали значения определению наиболее выгодной [160] с точки зрения скорости формы корабля посредством испытания моделей. Длина и величина кораблей лимитировались вильгельмсгафенскими шлюзами. Эти два обстоятельства способствовали тому, что корабли, построенные после принятия первой судостроительной программы, не могли развить скорости, соответствовавшей мощности их машин. Это затруднение стало хроническим и было ликвидировано в 1910 году, когда в Вильгельмсгафене были построены третьи шлюзы. Большим препятствием, отсутствующим у других мореходных наций, являлось, далее, наличие песчаных банок в устьях наших рек, впадающих в Северное море; они мешали придавать судам целесообразную осадку. В известном смысле нас ограничивали те же факторы, которые в XVII веке так дорого обошлись голландцам в их борьбе с англичанами. Морской бой состоит в основном из поединков между кораблями, технически решающим является не столько количество кораблей, сколько мощь, сконцентрированная в каждом из них. Поскольку характер рек, впадающих в Северное море, не позволял голландцам строить такие же большие корабли, какие строили англичане, последние получили местное превосходство сил. Нам необходимо было в течение нескольких лет преодолеть это и ряд других препятствий, чтобы наши корабли, несмотря ни на что, превзошли по своей боевой мощи английские.

Особенно затруднялось строительство флота низким уровнем нашей судостроительной техники того времени. Административному руководству адмиралтейства были предоставлены слишком большие полномочия в области техники; судостроители находились в приниженном положении как по доходам, так и по положению в обществе. Закулисная борьба между юристами и техниками была одной из причин того, что к строительству флота пришлось приступить с недостаточными (как в количественном, так и в качественном отношении) кадрами. Главный техник адмиралтейства замкнулся в себе, скрывая важные данные в своих записных книжках, и не терпел соперников. Подобное положение могло привести нас к провалу. При этом технические возможности в отличие от организации дела не могли расширяться постепенно; с самого начала строительства их необходимо было развернуть вовсю и немедленно добиться увеличения объема и ускорения темпов работы, подобных тем, которые имели место десять лет спустя. [161]

Поэтому с первого же дня я старался повысить значение техников и подготовить им смену; я познакомился с этими господами и отобрал из них тех, кто мог впоследствии стать конструктором (таких оказалось сравнительно немного). Англичане подбирают себе главного инженера, предоставляют ему почти неограниченные возможности и суют ему в руку годовой оклад в 10000 марок. Но как можно было предложить подобное "расточительство", достойное старой щедрой аристократии, нашему государственному казначейству и пропитанному демократической завистью парламенту? Я создал специальный фонд для премирования конструкторов и выдавал особо отличившимся премии размером до 4000 марок. Но хотя я посылал им деньги в письме с просьбой не разглашать факт выдачи премии, германская мелочная справедливость подняла шум; даже сами премированные propter invidiam{84} прочих просили о равномерном распределении фонда. Не удивительно, что частная промышленность перетянула от нас многих хороших работников; эти господа просто объявляли себя больными и немедленно переходили в какую-нибудь большую фирму. Несмотря на это и многие другие трудности, на которых я здесь останавливаться не буду, мне все же удалось со временем превзойти качество английского судостроения; то же можно сказать и о частных верфях, строивших крупные пассажирские пароходы.

Через год после моего вступления в должность начался тяжелый переходный период, в течение которого брешь, образованную недостатком руководящих кадров, заполнял морской офицер — адмирал Бюксель, исполнявший обязанности главного конструктора. Из судостроителей, которых я выбрал для выполнения ответственных технических заданий и посылал в различные командировки, чтобы помочь им подготовиться к достижению этой великой цели, особенно выделился наш будущий главный конструктор — тайный советник Бюрклер. Я всегда считал образцовой его совместную с нами, морскими офицерами, работу. Остальные техники также внесли свою лепту в дело улучшения конструкций, достигших в конце концов непревзойденного уровня. Чтобы пояснить посторонним лицам характер нашего судостроения и вложенного в него коллективного умственного труда, я приведу один пример. [162]

Единственной целью морской битвы является не отвоевание территории, а уничтожение противника; с появлением пара и современных орудий это стало возможно лишь путем потопления, а не взятия на абордаж, как раньше. Пока корабль держится на поверхности, он сохраняет известную боеспособность и к тому же может быть легко отремонтирован. Поэтому конечной целью орудий нападения является нанесение смертельного удара в подводную часть корабля, а конечной целью оборонительных мероприятий — придание кораблям непотопляемости. Наши корабли были плохо защищены от действия подводного оружия до 1906 года, а английские — даже во время мировой войны. Попадание торпеды обычно приводило к гибели старых кораблей, на что указывает пример успешного единоборства U-9 с тремя английскими крейсерами. По утверждении судостроительной программы я немедленно предложил разработать проблему непотопляемости. Вскоре мы пришли к заключению, что необходимо произвести большое количество взрывов, дабы собрать нужные материалы опытным путем. Поскольку мы не могли жертвовать новыми судами, а опыты со старыми были мало поучительными, мы построили отсек современного корабля и старались взорвать его с помощью головок торпед, после чего тщательно изучали результаты опытов. При этом мы выясняли возможность уменьшения силы взрыва, для чего обставляли опыт таким образом, что взрывные газы сначала встречали на своем пути не препятствие, а пустое пространство. Мы старались подобрать для различных частей корабля наиболее подходящие сорта стали, а также обнаружили, что действие взрыва ослабляется, если ему приходится распылять значительное количество угля.

Это позволило разработать особую конструкцию одной части бункеров для угля. Ослабленной этим путем силе взрыва мы противопоставляли тщательно сконструированную стальную переборку, обеспечившую сохранность внутренности корабля. Эта "противоминная" переборка тянулась во всю длину наиболее ценной части судна. Многолетние опыты, на которые мы не пожалели миллионов, позволили сделать определенные выводы относительно наиболее целесообразного применения материалов и строительства соответствующих частей корабля. После этого вся подводная часть была наново спроектирована на тот случай, если локализовать действие взрыва не удастся, в корабль попадут [163] несколько торпед и т.д.; на каждую проблему, вроде выбора конструкции отливной системы или выяснения возможности быстро поставить накренившийся корабль на ровный киль путем затопления определенных отсеков, уходило бесконечное количество труда. Наконец, мы решили окончательно отказаться от соединения отсеков, расположенных в подводной части, с помощью дверей, сыгравших столь трагическую роль при гибели "Титаника".

Достигнутая благодаря нашей системе непотопляемость выдержала испытание. В отличие от британских, наши корабли было почти невозможно уничтожить. По маленькому "Висбадену"{85} бил весь английский флот, а бедное суденышко все не хотело тонуть. Окруженный и торпедированный "Майнц" удалось пустить ко дну только тогда, когда офицер и торпедист, оставшиеся на нем после того как вся остальная команда покинула корабль, открыли кингстоны и погибли вместе с ним. Прекрасный командир "Эмдена"{}n> с полного хода посадил его на коралловые рифы, и все же внутренняя часть корабля осталась неповрежденной.

Неуязвимость наших кораблей для мин и торпед была прямо поразительной. При нападении адмирала фон Ребера на Имброс под "Гебеном" взорвались три мины и все же он смог вернуться в Босфор без посторонней помощи; между тем современный английский линкор "Одейшес" погиб в Ирландском море от одной мины. Только старые корабли, вроде "Поммерна"{87} и "Принца Адальберта"{}n>, построенные в то время, когда наше исследование проблемы непотопляемости еще не было закончено, оказались менее выносливыми.

Лучшим качеством корабля является его способность сохранять плавучесть в горизонтальном положении, а следовательно, и известную боеспособность; в этом отношении английский флот настолько отстал от нашего, что одно это качественное различие могло определить исход морского боя. Но и во всех других отношениях наше строительное искусство обеспечивало судам максимум боеспособности.

Поскольку мы стремились придать кораблям те свойства, которые дают себя знать в бою, в мирное время даже многие офицеры не могли оценить их по достоинству, ибо мы принесли в жертву боеспособности ряд второстепенных качеств и удобств, играющих большую роль в мирное время. Так, например, полное отсутствие дверей в подводной части было весьма неудобным, но в серьезном случае [164] оно могло определить судьбу корабля. В каждом морском бою наступает психологический момент, когда одна сторона приходит к выводу, что "враги тонут, а мы нет, враги горят, а мы нет", после чего эта сторона больше не несет потерь, а противник теряет все.

Для сравнения наших кораблей с равноценными английскими приведу всего одну цифру. Наш "Дерфлингер" даже без учета превосходства германских боеприпасов мог пробить самую толстую броню британского "Тайгера" с расстояния в 11700 метров; "Тайгеру" же нужно было для этого подойти к "Дерфлингеру" на расстояние в 7800 метров. Примерно столь же разительным превосходством в вооружении и крепости брони обладали почти все линкоры этого возраста.

Воплотив в сталь и железо наши теории, мы отказались от многого из того, что принесло бы нам немедленное признание и избавило бы от критических сравнений с рекламными данными иностранных судостроительных фирм. Наши корабли отличались большим весом вследствие наличия тяжелой брони на ватерлинии, повышенной непотопляемости и несгораемости и особых методов защиты постов управления.

В решающие для Германии годы развития мы обеспечили ей качественное превосходство над английским флотом, а это в значительной мере компенсировало малочисленность наших морских сил.

Разумеется, и в самой Германии лишь немногие знали, в чем состояло это превосходство; многие, но не все доверяли создателям флота. Когда корабль плавал по морю в мирное время, его прочность и боеспособность оставались в тени и было безразлично, толстая на нем броня или тонкая. Зато бросались в глаза такие факты, как вооружение наших кораблей орудиями, которые при меньшем калибре имели больший вес, чем у англичан; эти обстоятельства питали столь распространенную в Германии страсть к брюзжанию; тот же факт, что наши орудия действовали эффективнее и при меньшем калибре имели почти такую же мощь, как более крупные английские, а также обладали целым рядом других преимуществ, оставался незамеченным.

Основательность моего способа работы была противна многим людям по свойствам их натуры и прямо ненавистна другим, которые составляли себе списки желательных [165] свойств на основании данных, публиковавшихся иностранцами для отвода глаз. Если наши позорно выданные врагу корабли будут теперь подвергнуты исследованию в целом и в деталях, то англичане подивятся тому, какого противника они имели в лице немцев в родной им области — судостроении.

Англичане далеко не имели такой добросовестной и умной работы. Поскольку, однако, англичане — не немцы, им будет трудно признать, что иностранные изделия лучше их собственных. Мне было трудно заставить себя подчеркнуть это. Но если наш народ захочет извлечь уроки из своей судьбы, ему придется отыскать в себе черты самоубийцы. Ибо лишь после битвы у Скагеррака многие поняли, какое оружие они имели в лице германского флота. Но иэ его существования не были своевременно сделаны исторические выводы.

Когда в 1870 году немецкие армии выступили в поход с неполноценным оружием, им говорили: "Шаспо обладает преимуществом лишь на большом расстоянии. Подбегите к врагу на расстояние в 700 метров, и преимущество перейдет к вам".

Нужно было только сказать германскому флоту правду, и в первые месяцы войны он ринулся бы в бой с непобедимым сознанием своего превосходства. Вместо этого критика отдельных деталей стала своего рода спортом в высших морских кругах. В результате офицерство приобрело опасную черту: оно больше сомневалось, чем верило. Само собой разумеется, что кое-что можно было сделать лучше, чем это было сделано нами. Но конечный результат нужно рассматривать в целом. Этого не понимали в нашей Германии 1914 года. Она вела себя, как в изречении, вывешенном на стрельбище в Меппене:

Без промаха сажайте пули
Хотя бы сотню раз подряд,
Но если мимо вы стрельнули
Вам то навеки не простят.

Германскому народу в общем очень повезло с запоздалым, но целеустремленным, а потому еще своевременным строительством его флота. Но последняя, решающая удача не была суждена ему; этому способствовала и его собственная склонность придираться ко всему отечественному и [166] восхищаться всем заграничным. Отчасти по этой причине строительство флота не было начато своевременно, что повлекло за собой последствия, которые я опишу ниже.

2

Строительство флота — это прикладная техника и в то же время денежный вопрос. Чтобы Германия получила боеспособный флот, нам необходимо было воздержаться от ненужных затрат. Правильно оценить успех работы морских офицеров и разветвленного штата верных чиновников может лишь тот, кто учтет ограниченность наших ресурсов. Ни один иностранный флот не достиг столь много при столь малых затратах. Чтобы судить об этом деле с правильной точки зрения, необходимо прежде всего поставить себе два вопроса: 1) могли ли мы получить больше средств для флота и 2) могли ли мы строить больше и лучшего наличными средствами. Если ответ на эти вопросы будет отрицательным (таково мое мнение), то поставивший их станет рассматривать проблемы морского могущества как единое целое и сможет по-деловому отнестись к безусловно имевшимся проблемам. Если в 1898 году мы купили принцип продления морского бюджета на длительный срок ценою отказа от введения новых налогов и обезоружили рейхстаг указанием на уже имевшиеся в наличии средства, то и впоследствии мы не могли черпать золото пригоршнями. По размерам морского бюджета мы сильно отставали не только от Англии, но и от Америки, а иногда даже от России и Франции; однако благодаря более эффективному использованию средств мы построили второй в мире флот. Существуют, правда, и ныне патриоты, обвиняющие флот в том, что при таких ресурсах он достиг столь многого{89}.

Бережливость требует точности и коммерческих принципов в работе. Имперское ведомство приобрело некоторую известность давлением на цены, заблаговременной покупкой земли и т.д. Германия никогда больше не сделает такого крупного приобретения по столь дешевой цене. Богатый народ, которому совсем не нужно было тратить миллиарды на войну, во времена своего счастья дрожал не то что над миллионами, а над тысячами, ассигнование которых [167] на оборону явилось бы лучшей гарантией длительного мира и нашего благосостояния. Со времени отставки князя Бюлова, прекрасно понимавшего нужды флота, последний хронически страдал от недостатка денег. Мне пришлось неутомимо бороться за необходимые средства и не столько даже с парламентом, проявлявшим все больше прозорливости, сколько с министром финансов и рейхсканцлером, из которых первый был ведомственным фанатиком, а второй ослеплен политическими мечтаниями; в эти решающие для вооружения Германии годы они задушили многие успешные начинания, для осуществления которых будто бы не было денег. Все же и тогда мне удалось добиться самого необходимого; остальное мне пришлось с большим трудом и сознанием вреда, нанесенного нашей обороне, отложить на будущее. Для второстепенных вещей теперь оставалось меньше места, чем когда бы то ни было: однако я все же уделял максимум внимания новым изобретениям, например подводной лодке, как только они становились применимыми для военных целей, и к началу войны мы значительно обогнали иностранные флоты также и в этой области.

Заинтересованность некоторых политических кругов в понижении боеспособности флота привела во время войны к клеветнической кампании, направленной против моей прежней служебной деятельности. Эта кампания еще более укрепила меня в том мнении, что все люди, и особенно немцы, склонны ставить критику выше творчества, считать достижения чем-то само собой разумеющимся, а недостатки упущениями. Еще во времена своей популярности я хорошо понимал, что за сегодняшней "Осанной" легко может последовать завтрашнее "Распни его". Я жалею о том, что доверие к флоту было искусственно подорвано, не из-за себя лично, а из-за народа, но не хотел бы задерживать внимание читателя на этих быстро забывающихся спорах. Желающие могут ознакомиться с ними по приложению к этой книге, составленному мною с той целью, чтобы не уступать молчаливо поле боя тем, кому доставляло удовольствие опорочивать честный труд целого поколения.

Уже в мирное время я привык к упрекам в отсталости; учитывая внешнеполитические моменты, я не всегда считал возможным давать разъяснения общественности. Рано принятый мною метод проверки применимости новых изобретений в военных условиях, до внедрения их во флот, предохранял [168] нас от неудач и являлся основной причиной наших успехов, но, естественно, превращал меня в мишень для нападок изобретателей и нетерпеливых патриотов. Возьму два примера: подлодка и дирижабль. Я отказывался бросать деньги на подлодки, пока они плавали только в прибрежных водах и потому не могли принести нам никакой пользы; но как только появилась возможность строить мореходные подлодки, я первый настоял на придании этому делу большого масштаба и, несмотря на недостаток средств, обеспечил выпуск такого количества подлодок, какое позволяли наши производственные возможности.

Вопрос о применении подводных лодок можно было разрешить на практике лишь после появления этого оружия. Теперь нужно было, следовательно, построить подлодку с большим радиусом действия, и как только это окажется возможным, выпустить максимальное количество их. Так мы и поступили, ничего при этом не упустив.

Использование этого оружия должно было зависеть от специфических условий войны. Если бы англичане не уничтожили в своих интересах прежнего морского права, вопрос о подводной войне против торговли пришлось бы рассматривать с иной точки зрения. Как только появились подлодки с большим радиусом действия, мысль о войне против торговли стала носиться в воздухе, поэтому невозможно было назвать ее отца. Надежды, возлагавшиеся на флот Открытого моря, превратили подлодки во вспомогательное оружие, находившееся в распоряжении командования флотом. Когда был взят курс на войну против торговли, уже имелись все предпосылки, которые можно было создать в мирное время; ожидать от флота, чтобы он предусмотрел и обдумал все возможности развития войны, это то же самое, что требовать от армии, чтобы она еще в мирное время создала противотанковую оборону{90}.

Что касается дирижаблей, то в качестве морского офицера, познавшего силу ветра и коварство шквалов еще на парусных судах, я никогда не ожидал от них многого, и война доказала мою правоту. Зато я возлагал большие надежды на развитие авиации. Я не разделял распространенного в Германии увлечения цеппелинами, но и не портил публике настроения. [169]

О том давлении, которое оказывалось на меня, чтобы добиться моего согласия на преждевременное внедрение этого и других изобретений, позволяют судить следующие письма:

Берлин, 27.8.1912 г

Ваше превосходительство!

Прошу прощения за то, что беспокою вас во время отпуска; но дело идет о военном вопросе, решение которого не терпит отлагательства. Это вопрос о расширении строительства воздушных судов. Новый морской дирижабль — это огромный шаг вперед. Мне кажется, что пришло время перейти к систематическому строительству воздушного флота, ибо при нынешних темпах мы не используем нашего преимущества. Создатель германского морского флота должен стать также и создателем германского воздушного флота. Если мы хотим удержать свое превосходство, нам необходим твердый строительный план, которому при определенных обстоятельствах можно придать силу закона. Расходы же не очень велики: на 30 миллионов марок можно построить за 3 года 18-20 цеппелинов и 9-10 ангаров для них, рассчитанных на 2 корабля каждый; указанная сумма покроет и расходы на эксплуатацию их в течение 250-300 дней. Этот расчет основывается на следующей смете, предусматривающей ассигнование 10 миллионов марок в год:

Постройка 6 цеппелинов — 4,50 млн.

Постройка 3 ангаров для них — 3,00 млн.

Эксплуатационные расходы на один цеппелин составят 800 марок в день, а на 6 цеппелинов за 300 дней — 1,44 млн.

Прочие расходы — 1,00 млн

Всего 10 млн. марок

Таким образом, на 30 миллионов марок можно сделать необычайно много для обеспечения мира и нашей безопасности.

Деньги можно взять из средств, оставшихся после исполнения бюджета 1911 года (часть их сохранится после принятия нового военного бюджета); перспективы на 1912 год хорошие и можно вновь ожидать превышения доходов над расходами.

Систематическая работа в этом направлении явится большим шагом вперед; иначе получится, как с флотом в 1898 году. [170]

Желая вашему превосходительству хорошо отдохнуть, остаюсь уважающий вас и преданный вашему превосходительству.

М. Эрцбергер, член рейхстага.

* * *

С.-Блазиен, 6.9.12.

Глубокоуважаемый г-н Эрцбергер!

Очень благодарен вам за письмо от 27 августа с.г., которое чрезвычайно заинтересовало меня. Я с радостью узнал из него, что вы принимаете горячее участие не только в судьбах армии, но и в вопросе об использовании воздухоплавания в интересах обороны отечества. Боюсь, однако, что развитие этого нового вида оружия не удастся двинуть вперед столь быстро, как вы того желаете. По израсходовании средств, отпущенных на оборону в прошлом году, будет выражено справедливое желание испытать цеппелины в полетах над открытым морем и побережьем. Если бы в этом не было необходимости, правительство можно было бы упрекнуть в том, что оно не предусмотрело еще в прошлогоднем военном бюджете повышения расходов на развитие воздухоплавания, аналогичного тому, на котором вы настаиваете в вашем письме. Я твердо убежден в том, что если мы хотим избежать тяжелых неудач, нам совершенно необходимо провести сначала тщательные испытания цеппелинов и подготовить для них необходимый персонал. Использование их в крупном масштабе для военных целей сопряжено с большими трудностями, но оно, вероятно, все же будет иметь место, однако не сегодня и не завтра, как этого желало бы ваше патриотическое сердце.

С дружеским приветом,
преданный Вам фон Тирпиц.

3

Энергичные штатские лица и дельцы, возможно, заинтересованные не столько в применении цеппелинов для военных целей, сколько в массовых поставках, составляли лишь одно крыло моих критиков, второе состояло из специалистов.

Справедливости ради должен заявить, что скачкообразное развитие техники во времена постройки нашего флота вызывало оживленные дискуссии и затрудняло достижение компромиссов даже и среди специалистов. Любые наметки на будущее брались под сомнение. Всякий корабль уже в момент спуска становился в известной мере устаревшим, [171] и критики не всегда хотели считаться с тем, что когда его начинали строить, нельзя было поступить иначе. В истории иностранных флотов мы также встречаем внутреннюю борьбу, как только начинается их развитие. Все же разделение адмиралтейства, произведенное при вступлении на престол Вильгельма II, явилось причиной внутриведомственных споров, — которые в течение многих лет нервировали меня больше, чем парламент или сама работа. Я находился под перекрестным огнем.

По принятии судостроительной программы верховное командование обиделось на то, что эта программа с ее линейным флотом совсем не соответствовала проекту создания заграничного флота, разработанному с участием командования{91}.

С другой стороны, я возражал против политической деятельности верховного командования флота, которая проявилась в манильском и делагоасском инцидентах{92}; я считал, что вполне достаточно, когда в политике участвуют два морских учреждения — имперское ведомство и кабинет. Данное мне при вступлении в должность естественное обещание прислушиваться к моему мнению по вопросу об использовании судов за границей не выполнялось. Я потребовал тогда передачи стационеров морскому ведомству, но мне не удалось добиться этого через кайзера. В этом конфликте противники использовали против меня вопрос о власти верховного главнокомандующего, которая, по их утверждению, оказалась бы ослабленной, если бы зависимый от парламента статс-секретарь получил слишком большие полномочия. Против этого утверждения мне трудно было возражать, и чтобы добиться своего, я решил извлечь из него пользу. Мне удалось добиться в Берлине ликвидации верховного командования, для чего я неоднократно подавал прошение об отставке, а также укреплял в кайзере убеждение в том, что его власть главнокомандующего не допускает существовавшего разделения функций между верховным командованием флота и имперским морским ведомством. Одна часть полномочий верховного командования была передана морскому ведомству, а другая поделена [172] между морскими базами в Киле и Вильгельмсгафене и вновь созданным Генмором{}n>. На это разделение функций пришлось пойти ввиду недостижимости идеала, которым является подчинение флота единому адмиралтейству, как это всегда было в Англии, да и у нас до 1888 года.

Незадолго до ухода Каприви я отсоветовал ему делить адмиралтейство. Каприви согласился с моим мнением. В последующие годы моей тактической работы я возлагал слишком большие надежды на организационные реформы внутри разделенных после Каприви ведомств, ибо не сознавал еще достаточно ясно, что недостатки в военной работе зависели не столько от организаций, сколько от людей. Когда я взял на себя руководство строительством флота, мне и большинству рассудительных офицеров было уже ясно, что в период творчества морское ведомство нуждается в иных полномочиях, чем в период застоя. Какую неограниченную власть вручили американцы Гетхальсу, когда он строил Панамский канал! Поскольку, однако, приходилось считаться с наличием у нашего флота множества начальников, следовало предпочесть разделение функций параллелизму между берлинским верховным командованием, чьи полномочия распространялись на весь флот, и морским ведомством. Естественно, что в процессе этой борьбы меня обвиняли во властолюбии и отходе от собственных суждений, высказывавшихся в период работы в верховном командовании. На самом деле, в зависимости от рода деятельности, мне приходилось вести борьбу против параллелизма с различных позиций, причем распыление сил продолжало давать себя чувствовать как проклятие, то здесь, то там.

В конечном итоге результаты деятельности учреждений зависят от работающих в них людей. Лишь тот может решить великую творческую задачу, кто долго вынашивал в себе убеждение в правильности своих целей, и либо сам намечает в общих чертах путь к достижению их, либо по [173] крайней мере полностью осознает, каков этот путь. К нему текут советы и предложения, и ничто не было бы более неправильно, чем отказ от тщательного рассмотрения их. Но решения должны выноситься тем учреждением, на которое возложена ответственность за проведение их в жизнь. Материальная часть, стратегия, тактика и подготовка во флоте настолько тесно связаны между собой и к тому же подвержены столь быстрым изменениям, что их никогда не следует разделять. Флот является чрезвычайно дифференцированным организмом — даже в большей степени, чем армия.

Постоянный обмен пригодными к службе в центральных учреждениях лицами между морским ведомством, Генмором и флотом лишал практического основания представления о том, что Генмор как управление морской стратегии может лучше судить о развитии ее, нежели морское ведомство. Желаемое почти безгранично и всегда противостоит осуществимому.

С течением времени были установлены более или менее удовлетворительные отношения с морскими учреждениями на суше. Удалось также ограничить естественное стремление балтийских и североморских баз к обороне берегов и прибрежной войне; это стремление могло быть удовлетворено лишь за счет строительства кораблей, то есть за счет военно-политического значения флота. Менее удовлетворительно сложились отношения с командованием флота Открытого моря, которое по мере расширения строительства приобретало все большее влияние и стало проявлять стремление к объединению под своим руководством всех плавучих средств.

Французы и англичане ставили командующего флотом во главе какой-нибудь эскадры и, таким образом, вручали ему непосредственную "власть в доме". У нас же со времен верховного командования сохранился обычай давать командующему особый флагманский корабль, не входящий ни в одну эскадру. Мы колебались в вопросе о том, какой обычай более соответствует современным условиям: наш или иностранный, оправданный историей войн. Я хотел решить этот вопрос на основе тактических опытов. Но тут я натолкнулся на непреодолимое сопротивление. Вопрос о флагманском корабле флота превратился в вопрос о функциях и полномочиях.

Немало забот готовило мне в этой области и исключительное значение, которое приобрела должность командующего [174] флотом, при замещении которой после ухода Кестера — строгого педанта в стиле Фридриха Вильгельма I — кабинет не всегда руководствовался деловыми соображениями и во всяком случае не всегда проявлял большое знание людей. К этому нужно добавить, что развитие флота сильно ограничивало выбор, а служебный стаж должен был играть слишком большую роль. Из этого вытекало то неудобство, что сдав флот после трехлетнего руководства им, командующий приходил к естественному концу своей карьеры, и в дальнейшем не мог применить накопленный им большой опыт. Изучение французского флота — более доступного для нас, чем британский, привело меня к выводу, что смена командующего почти всегда сопровождается там изменением тактических воззрений и потерей большей части накопленного ранее опыта. Я считал, что собирание и использование этого опыта должно было являться основной задачей сухопутного отдела Генмора, однако власть командующего флотом постепенно устраняла этот отдел от живого участия в маневрах флота. Далее, если в армии существовало полезное соревнование между многочисленными командирами корпусов, то во флоте, где командующему флотом Открытого моря никто не мог возражать, его воззрения превращались в догму, а потребность в полезных дискуссиях не удовлетворялась. Чтобы поддержать творческую критику, которой императорские смотры не открывали достаточно широких возможностей, облегчить выявление натур, способных к руководству, и оживить поиски истины, противопоставив их муштре и красивым картинам боя, я требовал (но безуспешно), чтобы отдельным соединениям флота был предоставлен максимум самостоятельности и чтобы они объединялись лишь во время больших маневров, руководство которыми я рекомендовал поручать не командующему флотом, а одному из командиров, вне зависимости от служебного стажа.

Те, кто упрекают меня в том, что уже в мирное время я не обеспечил объединение флота под единым руководством, переоценивают мое могущество. Учитывая зависть различных флотских начальников и характер кайзера, я мог лишь ослабить, но не устранить вредные трения, порождавшиеся отсутствием единоначалия. Мне оставался только один путь: не допускать чрезмерного усиления влияния какого-либо из учреждений, подчиненных лично государю, поддерживать в кайзере уверенность в том, что никто [175] не покушается на его прерогативы, и выражать надежду, что в случае войны монарх создаст единое руководство морскими операциями. Это был не организационный вопрос, как ошибочно полагают некоторые лица, а персональный.

Распределение постов между адмиралами на случай мобилизации также не было произведено заблаговременно.

Нация, не знавшая ничего о несовершенстве органов управления и компромиссах, вредно отражавшихся на производстве, возлагала всю ответственность на статс-секретаря, что я переносил с трудом. По вопросу об отсутствии единого адмиралтейства мне приходилось вести переговоры, а не действовать.

Особенно осложнялось мое положение в тех случаях, когда начальник кабинета фон Зенден, несмотря на свой рыцарский характер и страстное стремление возвысить флот, начинал вести самостоятельную политику в вопросах, касавшихся моего ведомства. О том, как действовали на меня постоянно менявшиеся группы и группировки, которые боролись между собой и, пользуясь необычайно активным участием кайзера в морских делах, буквально не давали мне покоя, позволяет судить следующая выдержка из письма, посланного мною принцу Генриху.

Что касается тяжелых крейсеров, то мне еще не удалось убедить его величество в том, что выполнение высочайшей воли в этом вопросе было бы равносильно нарушению нашего закона о флоте...

Большинство безответственных господ, обсуждающих это дело, не уясняют себе положение вещей... Мы, право же, продали бы свое первородство за чечевичную похлебку, если бы стали менять основные принципы закона из-за одного крейсера. Такая мысль может прийти в голову начальнику кабинета, но не статс-секретарю, который понимает истинные интересы его величества и считает себя ответственным за них. Если раньше требования рейхстага не причиняли нам такого вреда, как отсутствие спокойствия и постоянные изменения проектов и мнений, то теперь мы завоевали в этой области определенное доверие, а это благоприятствует нашим требованиям. Мы дадим в руки оппозиции сильнейшее оружие, если она вновь получит возможность говорить о меняющемся военном искусстве, зигзагообразном курсе и т.д.

Прошу ваше королевское высочество всемилостивейше простить меня за то, что я обрисовал эти заботы, но я готов [176] прийти от них в уныние, когда вспоминаю о тяжелом и опасном положении нашего государства, оказывающем свое естественное влияние на морское ведомство накануне внесения новеллы в рейхстаг, и когда, с другой стороны, вижу, как безответственные советники чудовищно увеличивают эти трудности и тем в конечном счете наносят вред интересам его величества.

4

Парламент не готовил нам таких трудностей. Самое необходимое было достигнуто; доверие рейхстага к решениям властей по оборонным вопросам определенно возросло. Всесторонняя информация и личные посещения кораблей, верфей и т.д. показали депутатам, как идет работа. После этого исчезли почти все противоречия между рейхстагом и правительством. К тому же моя относительная независимость от парламента нередко позволяла мне игнорировать придирки. При чисто же парламентской системе творческая работа властей была бы задушена такими национальными пороками, как мелочность, партийная зависть и чрезмерная склонность к иллюзиям. Парламентаризм особенно неспособен к строительству флотов, даже когда он ассигнует на них большие средства, как это было во Франции. В Англии строительство флота удается потому, что свойства нации и великие исторические традиции создали там для этого прочный фундамент. Уже в мое время парламенты любили покапризничать; они требовали большого количества потогонной работы и копания в мелочах, а также, как тогда говорили, "бирюлек, которыми можно было забавляться". Поэтому, чтобы иметь возможность настоять на своем в важных вопросах, мне приходилось уступать рейхстагу в неважных. Когда последние затрагивали, к моему сожалению, личные нужды офицерства, как это было при снижении расходов на стол, пострадавшие офицеры отнюдь не проявляли удовольствия, и единый фронт против зависевшего от парламента статс-секретаря приходил в движение. Впрочем, я всегда старался охранять интересы всех категорий личного состава.

По мере того как увеличивались эскадры и германское побережье получало в лице флота надежную защиту, у моря отвоевывались все новые земли, сносились деревни, основывались новые города и строились огромные заводы, [177] многочисленная флотская семья росла и вширь. Мы были единственным имперским учреждением, которое открывало широкие горизонты сотрудничества сотням тысяч людей, ранее державшихся узко-областнической точки зрения. Флот стал кузницей германизма. Пока бездействие в войне не истребило во флоте Открытого моря воодушевлявший его дух, по биению пульса этого флота можно было определить усиление Германии. Ни один флот мира не располагал таким человеческим материалом, как тот, который мы черпали из прибрежного населения, а также из числа моряков торгового флота, избавлявшихся на военной службе от своего космополитизма, и рыбаков, посылавшихся на малые корабли и возвращавшихся в свои деревни после отбытия военной службы с расширившимся духовным кругозором и профессиональным честолюбием. Поскольку наши проворные старопрусские балтийцы и крепкие жители побережья Северного моря уже не могли удовлетворить потребность в кадрах, мы обратились к населению внутренних провинций: служба на современных крупных кораблях не требовала таких мореходных качеств, как во времена парусников. Особенно отличались южно-германцы, а среди них эльзасцы. Для технического персонала служба во флоте под руководством наших прекрасных инженеров являлась высшей школой; наших кочегаров брали нарасхват промышленные предприятия{94}. Лучшие представители нашей молодежи пополняли офицерские кадры (вспомним командиров подводных лодок) с тем большей радостью, чем яснее вырисовывались наши будущие задачи. Постороннему трудно даже представить себе, какая напряженная работа велась во флоте. Нигде государству не служили с большей радостью и самоотверженностью. Мы чувствовали себя форпостом великого народа, приступившего с помощью своего государства к завоеванию свободы и равноправия с другими народами мира.

Вскоре мы удовлетворили самые насущные потребности и смогли расширить свои планы. По мере того как флот [178] отрывался от казарм и родных берегов, он все больше срастался с нацией, которая нуждалась в этом; впрочем, еще и сегодня она не знает, каким сокровищем было для нее наше офицерство. Пусть те глупцы, обуянные манией разрушения, которые приветствуют ныне гибель старой Германии, попробуют создать организм, способный сравниться по своей силе и преданности идеалам целого хотя бы с одним этим институтом нашей старой Империи. Нити мировой политики сходились во флоте; поэтому мы должны были стать силой в народе. Когда впоследствии обстоятельства и лица, о которых я скажу ниже, привели к взрыву обеспеченного флотом мира, а обещанная флотом победа была упущена, нация опустилась настолько, что стала стыдиться собственных сил, и теперь находит удовлетворение в поругании того, что долго было ее гордостью и радостью.

В моих попытках поддерживать живой дух в организации дела и в моем стремлении следовать за постоянным изменением условий, определяющих эффективность флота, я часто натыкался на сопротивление обстоятельств и ведомств. С 1897 года некоторые адмиралы считали меня управляющим делами и заведующим снабжением флота, хотя мои личные интересы и вкусы относились к области руководства флотом. В результате мне приходилось видеть, не имея возможности вмешаться, много такого, чего я не мог одобрить.

Духовное единство, существовавшее во флоте в восьмидесятых и в первой половине девяностых годов, было в известной мере подорвано. Лица, призванные к руководству флотом в начале войны, вряд ли пошли бы на роковую уступку боявшемуся боя политическому руководству, если бы проводившаяся в последние годы политика специализации ведомств не помешала полному использованию накопленного нами прежде тактического капитала. Когда 30 июля 1914 г. я познакомился с оперативной директивой Генмора, я ужаснулся ее сугубой теоретичности, которая, рассматривая основные вопросы по частям, вытеснила в некоторых местах дух решительной инициативы. Все же у нас был хороший флот; он проделал гигантскую, хотя и не всегда целесообразную работу. Достаточно было правильной директивы, чтобы высвободить все силы и привести к победе флот таким, каким он был. Сердце обливается кровью, когда вспоминаешь обстоятельства, [179] отбросившие германский народ во мрак после величайших достижений.

К удивлению Европы, Пруссия в восемнадцатом веке превратилась за несколько лет из незначительной составной части бессильного германского народа в великую державу, чем она была обязана развитию своей военной мощи и хорошему руководству королей из династии Гогенцоллернов.

Казалось, что Германской империи удастся наверстать упущенное и сделаться мировой державой благодаря быстрому созданию морского могущества, протекавшему при благоприятных обстоятельствах. Незрелость нации, не оценившей полностью серьезность и необходимость этого предприятия, напоминала о положении Пруссии восемнадцатого века, к которому нация в целом относилась еще менее сознательно.

Представим же себе, какой характер приняла бы прусско-германская история, если бы вместо Фридриха Вильгельма I и Фридриха Великого решения принимались крайне раздробленной военной администрацией, подчиненной почтеннейшей военной палате. Чего нам особенно не хватало, так это единого адмиралтейства.

5

Бросавшиеся мне время от времени обвинения в одностороннем и тупом увлечении линейным флотом основывались на недоразумении. В связи с запозданием исторического развития нашей империи мы поздно вышли в свет и в море. В сутолоке же мировых дел следовало ожидать столкновения интересов. Пока фундамент нашего могущества еще не был достаточно укреплен, было весьма важно избежать подобных столкновений, идя даже на ограничение нашей деятельности. Средством для достижения этой цели являлось создание флота и проведение определенной политики, которая должна была завоевать нам свободу морей и дать возможность потребовать равноправия. Таким образом, нашей и прежде всего моей задачей являлось создание морского могущества, что было бы невозможно без линейного флота. В первом десятилетии текущего столетия мы были вынуждены держать его на родине отчасти вследствие британских угроз. В этих условиях я считал вообще нежелательными (не говоря уже об их [180] специфических недостатках) всякие заатлантические{95} экспедиции вроде китайского похода, выступления против Венесуэлы{}n> или агадирского инцидента, ибо они возбуждали зависть к государству, которое еще не достигло равноправия на море.

Однако в последние годы перед войной я предвидел наступление момента, когда стремление Англии к нападению на нас исчезнет и заменится деловыми отношениями на равной ноге. Это открывало перспективы большей свободы передвижения. Последнюю я считал желательной и из чисто служебных соображений. Прусский военный дух, на котором базировались и должны будут базироваться в будущем все национальное существование и высшая хозяйственная деятельность нашего народа, имеет одну слабую сторону: склонность к шаблону. Нужны были великие характеры и знатоки людей вроде Мольтке, Роона и старого кайзера, чтобы поддерживать живой дух в этой машине. Пруссаку надо время от времени подстригать холку, чтобы она не выросла слишком длинной. Также и во флоте перегруженным офицерам угрожала опасность окаменеть в прилежной, правильной, но механической работе, угрожала опасность потери перспективы. Краткость срока службы заключала в себе другую опасность для нашего линейного флота, почти не выходившего из отечественных вод: утомительная муштра угрожала уничтожить освежающий контакт с заморскими землями и людьми. Я хотел выработать из офицеров не просто служак, а людей, которые чувствовали бы себя как дома в берлинском обществе и вообще в свете. Самостоятельная деятельность за границей была особенно необходима для выработки в командующих эскадрами свободного универсального мировоззрения. К тому же объединение немцев на всей земле требовало содействия флота, о чем я уже говорил. Далее, я считал, что миссией флота является расширение кругозора немцев, живущих на родине, с помощью воззрений, приобретенных заграницей.

Наряду с укреплением связи между родиной и заграничными немцами он должен был углубить сознание нашего национального существования, которое в связи с ростом населения и промышленности не ограничивалось уже [181] областью между Рейном и Вислой и все больше пускало корни в заморской деятельности.

Таким образом, вторая функция флота — заграничная служба — выдвинулась на первый план наряду с функцией ударной силы. Поскольку для этой службы не хватало крейсеров-стационеров, я намеревался придать отечественному флоту такую организационную структуру, чтобы части эскадр можно было долгое время использовать за океаном без ущерба для подготовки личного состава. Этого можно было достичь перераспределением рекрутов с таким расчетом, чтобы одна из эскадр оказалась в основном укомплектованной матросами, отбывавшими третий год службы. Однако этот проект натолкнулся на сопротивление командования флотом, которое вместе с начальником кабинета предпочитало высиживать яйца дома и протестовало против проведения подобного опыта даже на двух кораблях. Чтобы продемонстрировать на практике, какое значение имело появление в заморских странах наших новейших крупных кораблей, я убедил кайзера послать летом 1913 года два корабля типа "Кайзер" в Южную Америку. Мирная культурная миссия наших кораблей дала такие блестящие результаты, что более частые визиты нашего линейного флота становились в будущем неизбежными. Поскольку современный линейный корабль является маленькой промышленной выставкой, я имел основания ожидать, что этим путем удастся создать новые деловые связи для наших производящих сословий. Подобное развитие деятельности нашего флота само собой привело бы к превращению подходящих для этого пунктов наших колоний в опорные базы. Если исключить Циндао, я еще не брался за это дело, считая его пока несвоевременным и опасаясь распылять средства, отпущенные на флот. [182]

Дальше