В технике
1
С 29-летнего возраста я имел счастье непрерывно занимать ответственные посты, среди которых не было ни одной синекуры из тех, что время от времени перепадают армейским генштабистам. Моя карьера связана с развитием торпедного дела.
Уайтхэд изобрел в Фиуме самодвижущуюся торпеду, которая позволила поражать издалека столь уязвимую подводную часть корабля, которую до этого в лучшем случае удавалось таранить; это означало революцию как в морской тактике, так и в судостроении. Штош поторопился принять на вооружение рыбовидную торпеду и закупил большое количество этих торпед, когда они еще не годились для использования на войне. Применение их "представляло большую опасность для нападающего, чем для его противника". К торпеде отнеслись с чрезмерным оптимизмом, и как это часто бывает с новыми видами оружия, ее стали внедрять, прежде чем новую идею можно было применить на практике.
Когда Штош понял это осенью 1877 года, он потребовал от руководителя минной службы и подчиненных ему офицеров, чтобы те сообщили ему свое мнение, и лично прочел их докладные записки. Моя записка обратила его внимание, и зимой 1877/78 года я был послан в Фиуме, чтобы принять у Уайтхэда торпеды, которые мы считали неприменимыми. Я поставил условием сделки право вернуть [78] половину купленных торпед (впоследствии Уайтхэд продал их другим покупателям){31}.
С мая 1878 года в качестве командира "Цитена" я стоял во главе торпедного дела. Я начал строить, так сказать, на голом месте, работал своими руками, как жестяник, и создал собственный аппарат. В 1879 году, когда кронпринц делал смотр флоту, и в 1880 году, когда смотр делал кайзер, мне было разрешено продемонстрировать стрельбу торпедами, которая дала неожиданно хорошие результаты и способствовала укреплению положения Штоша, поколебленного было гибелью корабля "Гроссер Курфюрст".
Я отнесся к торпеде так же, как относился впоследствии ко всем новым изобретениям — будь то самолет, подлодка или что-либо иное. Я старался не вводить их преждевременно во флот, но крепко брался за них, как только убеждался в том, что они имеют реальную будущность. Я всегда считал такой метод единственно правильным. В век быстро следующих одно за другим изобретений мне было весьма важно, хотя и трудно, сохранять спокойствие на посту статс-секретаря, ибо нам требовалось создать в кратчайший срок и с ограниченными средствами первоклассный флот, а не музей опытных образцов. Нас забрасывали незрелыми изобретениями, которые приходилось отсеивать, полагаясь на инстинкт, чтобы избавить соответствующие органы от траты сил и перегрузки. В тех случаях, когда мне не удавалось нажать на тормоза, успешное строительство флота страдало от спешки, которая была нашим величайшим врагом во всем этом предприятии{32}. [79]
Что касается торпед, то здесь я прежде всего обеспечил необходимую в судовых условиях техническую точность, на которой всегда базировалась моя работа. Идея, положенная в основу торпеды Уайтхэда, была правильной, однако в ней было еще много грубой машинной работы и отсутствовала точность часового механизма. Примерно то же повторилось и с подлодкой, которая также требует высококачественной работы. Такой класс работы, обеспечивающий эффективность оружия в боевой обстановке, был впервые достигнут в Германии, и именно при изготовлении торпед, точность попадания которых осталась для англичан недостижимой даже во время войны. Когда в 1879 году я демонстрировал кронпринцу торпеду Уайтхэда, это была, несмотря на многонедельную подготовку, своего рода лотерея, ибо мы не знали, попадут ли торпеды в цель или пройдут вдали от нее. Счастье улыбнулось нам, но после этого я сказал Штошу, что нам нужно добиться высокого класса точности.
Тогда адмиралтейство обратилось к германской фабрике Шварцкопфа, которая сумела так разрекламировать сомнительные достоинства своей бронзовой торпеды, что адмиралтейство хотело предоставить ей монополию. Я возражал против этого, во-первых, потому, что акционерное общество, получившее монополию, начинает заботиться не столько о техническом прогрессе, сколько о дивидендах; во-вторых, потому, что и в этой области я убедился в превосходстве стали над бронзой; в-третьих, потому, что происходивший тогда переход крупных иностранных флотов на самообслуживание не вызвал все же соответствующего притока иностранных капиталов в Германию и, наконец, потому, что важнейшие испытания на воде не могли проводиться фирмой и являлись нашим моральным достоянием. Благодаря этим доводам мне удалось добиться создания казенного торпедного завода; о последовавшем за этим прогрессе можно судить хотя бы по тому, что в момент повсеместного введения торпеды она поражала цель на расстоянии 400 метров, а зимой 1915/16 года — на расстоянии 12000 метров. [80]
Огосударствление производства торпед не изменило моего убеждения в том, что казенные мастерские должны изготовлять только некоторые специальные виды оружия, но зато усовершенствования легче и дешевле внедрять именно в этих мастерских, а не в частной промышленности.
Чтобы избежать накопления ненужных предметов вооружения, я в качестве статс-секретаря исходил из того принципа, что частную промышленность и других поставщиков надо держать в состоянии мобилизационной готовности. При размещении наших заказов, в том числе на провиант, обмундирование, уголь и т.д., я ставил условием, чтобы поставщики принимали меры к немедленному увеличению выпуска продукции в случае мобилизации. За подготовку к мобилизации мы иногда платили более высокие цены, чем обычно. Только этот принцип, за который я неоднократно подвергался нападкам, обеспечил поставку 2 миллионов килограммов пороха для нужд армии до начала 1915 года. Армия, которая была более зависимой от казенной промышленности, оказалась неподготовленной к чудовищным запросам мировой войны, расстреляла чуть не все свои боеприпасы{33} и была спасена флотом от величайшей опасности.
Принятая во флоте система снабжения наряду с военными преимуществами (мобилизация была проведена образцово) имела также и экономические, поскольку в мирное время количество лежавших без употребления запасов было у нас невелико, и те ограниченные средства, которые могла предоставить Германия, можно было продуктивнее использовать для других целей; к тому же тщательно взвешенные контракты мирного времени устраняли опасность чрезмерно поспешных военных закупок.
В рейхстаге мне иногда делались упреки за это мое отношение к частной промышленности и прочим поставщикам. Там не одобряли предоставления крупных заказов частным фирмам, и, с точки зрения государственного социализма будущего, принципиально отдавали предпочтение казенным мастерским. Однако и в войнах будущего перегрузка государственного механизма и подавление частной инициативы привели бы к опаснейшим кризисам. [81]
2
Напомню здесь одну деталь, которой я не стал бы касаться, если бы крушение государства не угрожало коренным изменением существовавших прежде условий. Шварцкопф указал мне на выгодность приобретения его акций, которые в результате получения заказа флота должны были утроить свою стоимость. Я, разумеется, не стал покупать акций и уволил бы всякого чиновника, который поступил бы иначе. Наше государство всегда требует от своих служащих того благородства, которое возвысило его при прусских королях. Я вспоминаю министра финансов, который выступил в качестве посредника при покупке прусских железных дорог и вынужден был покинуть свой пост при самых тяжелых обстоятельствах. Оклады некоторых высших чиновников не соответствовали их значению и не компенсировали необходимых затрат.
Когда я был статс-секретарем, мне приходилось частично покрывать расходы на представительство из собственных средств. Само собой разумеется, что наше чиновничество работало ради чести. При минимуме затрат государство получало от нас максимум творческого труда. Поэтому государственное управление в старой Пруссии — Германии было таким дешевым и бескорыстным, как нигде на свете. Растрата государственных средств и создание массы синекур, для замещения которых требуются не столько деловые способности, сколько определенные политические убеждения, заставляют опасаться, что новое государство не может сравниться со старым. Старое прусское государство, управлявшееся посредственностями в период величайшей опасности, стало слабым и неустойчивым; но германский народ погибнет лишь тогда, когда исчезнет бескорыстие прежнего государственного аппарата. Продажный немец еще хуже продажного итальянца или француза, которые по крайней мере никогда не продают свою родину.
Немец не может позволить себе отказаться от честности, являвшейся щитом нашего старого чиновничества, ибо он лишен других государственных способностей, которые компенсируют склонность к коррупции почти у всех других народов. Уже в предыдущем поколении в высших кругах немецкого общества можно было наблюдать пагубное влияние проникшего в него материализма; оно проявлялось в исчезновении сильных характеров и ослаблении того [82] идеалистического плюса, в котором германский народ всегда будет нуждаться для самосохранения. Ибо только самоотверженность и гордая преданность государству может компенсировать такие минусы, как неудачное географическое положение, плохие границы, недостаток земли, враждебные соседи, церковный раскол, незрелость и неопределенность национального чувства.
Случай поставил передо мной первую крупную задачу в виде развития торпедного оружия, помог нам перегнать в этой области иностранные флоты и в то же время раскрыл мне психологию технического директора фабрики. Все же я был рад, когда мне удалось перенести проблему миноносца на родную мне почву тактики. В моем развитии переход от техники к организации через тактику повторялся неоднократно.
Штош был противником миноносцев, которые уже строились в Англии. Однако когда в 1882 году я провел, по его указанию, первые маневры, они прошли настолько удачно, несмотря на плохое качество наших опытных судов, что Штош заинтересовался миноносцами. Каприви, который увидел в миноносцах средство, облегчавшее выполнение его основного стратегического замысла, предложил мне затем заняться развитием этого дела. На этот счет существовали самые противоречивые мнения. Некоторые требовали малых кораблей для плавания в прибрежных водах. Я настаивал на морских кораблях, способных сражаться в Северном море. Борьба между сторонниками мореходных кораблей и кораблей береговой обороны не прекращалась на всем протяжении моей деятельности вплоть до момента, когда началось строительство подлодок.
Еще прежде чем были готовы заказанные различным немецким и английским фирмам образцы кораблей, Каприви предложил мне летом 1887 года разработать соответствующую тактику со старыми кораблями. Тогда, как и позднее, в девяностых годах, при работе с крупными кораблями тактический прогресс шел впереди более медлительного технического{34}. [83]
Между тем, стали прибывать корабли, заказывая которые адмиралтейство ошибочно предоставило на выбор фирмам ряд важных условий, касавшихся мореходных качеств, дешевизны, малоразмерности и т.д. Таким образом, фирмы, не понимавшие военных задач, действовали согласно собственному разумению и привычкам: одна стремилась к дешевизне, вторая — к наивысшей скорости и т.д. Каждый военный корабль — это компромисс между различными желаниями, которые не могут быть осуществлены одновременно вследствие ограниченной вместимости их корпусов. При данном водоизмещении желательны определенное вооружение, запас топлива, численность команд, непотопляемость, толщина брони, скорость; в комиссиях идет борьба из-за каждых 25-50 тонн, и если бы мы захотели удовлетворить все пожелания, то легко докатились бы до кораблей водоизмещением в 100 000 тонн, ничего при этом не достигнув. Поэтому необходимо прежде всего определить боевое назначение корабля; однако разрешить этот вопрос может лишь верховное командование флота, а не фирма.
Поставленные корабли оказались частично негодными, а конструкция остальных была недостаточно разработана; когда они попали в шторм у берегов Норвегии, мы оказались в довольно опасном положении. Борьба между мною и техниками адмиралтейства по вопросу о типе миноносца заставила Каприви искать выход в создании минной инспекции (1886 г), которой были подчинены все отрасли минного дела; руководство ею он поручил мне. Мы сконструировали вооруженный пушками корабль, обладавший хорошими мореходными качествами; военная подготовка, верфи и мастерские получили теперь единое руководство, а в стадии развития это имеет свои преимущества.
3
В качестве инспектора минного дела я был вместе с другими офицерами на приеме у старого императора. Он говорил с отдельными офицерами так дружественно и по-отечески, что это тронуло всех нас до глубины души. В конце приема он вышел на середину зала, причем осанка его сразу стала царственной, и серьезным тоном напомнил нам о нашем долге. Как ни просто он говорил, слова его проникли в наши сердца; нам стал ясен образ мыслей этого [84] человека, который во всех своих действиях руководствовался только благом государства. Ради него мы готовы были дать разорвать себя на куски.
В 1887 году принц Вильгельм (будущий кайзер) ездил в Англию на юбилей своей бабушки; там его приняли плохо, в частности, из-за медицинской дискуссии вокруг его отца{35}. Я командовал сопровождавшей принца флотилией миноносцев, которую совершенно зря продемонстрировали англичанам.
В эту поездку я познакомился с принцем, который проявлял страстный интерес к военно-морской технике.
Год спустя Каприви уступил пост главы адмиралтейства графу Монтсу. Последний не скрывал своего отрицательного отношения к торпедному оружию. Этим отличались, впрочем, почти все старые офицеры, порицавшие все новое и полагавшие, что вследствие развития миноносцев молодые офицеры слишком рано выдвигались на самостоятельные командные посты. На первом же смотре граф Монтс объявил флотилию годной только для парадов, а не для войны.
Тогда я обратился к начальнику кабинета с просьбой, во-первых, предоставить мне командование каким-нибудь кораблем, а во-вторых, воспрепятствовать попыткам графа Монтса ликвидировать торпедное дело. [85]