Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

В Южной Франции

Департамент Шаранта

В марте 1942 года я был произведен в полковники и назначен командиром 767-го гренадерского полка 376-й пехотной дивизии. В первой зимней кампании в Советской России эта дивизия понесла большие потери, была снята с Восточного фронта и переброшена в Южную Францию на переформирование. Мой полк был расквартирован в Барбезьё, близ старой епископской резиденции Ангулема. Мне хотелось поближе познакомиться с моими офицерами, адъютантом полка обер-лейтенантом Штренгом, сыном пастора из Фюрта, и офицером для поручений обер-лейтенантом Урбаном, из венской купеческой семьи. С этой целью я брал их поочередно с собой в поездки.

Новый командир дивизии генерал Эдлер фон Даниэльс находился со своим штабом в Ангулеме, в небольшом замке. Считали, что его приезд был несколько преждевременным. Он появлялся то здесь, то там, инспектируя вновь сформированные части, подгоняя нас. Любил он часок-другой посидеть за стаканом го-сотерна{38}. Вскоре выяснилось, что это весьма общительный человек, который не прочь посидеть со своими офицерами до поздней ночи, разглагольствуя о предстоящих боях.

Время от времени фон Даниэльс увлекался несбыточными мечтаниями и явно воспламенялся «великими идеями и планами фюрера». Он был одним из тех хорошо знакомых мне командиров, которые любили ссылаться на Гитлера: «Господа, вы же знаете, что фюрер совершенно ясно...» [126] Мы, командиры, не давали увлечь себя в водоворот его мыслей и планов.

Для меня были весьма кстати многочисленные мелкие задания, дававшие возможность часто разъезжать по стране. Однажды мы поехали в Бордо, запланировав окончить поездку в Аркашоне{39}. Мне хотелось посмотреть тот клочок земли, где знаменитые французские художники нашли свои лучшие сюжеты.

Однако пребывание в Бордо было сплошным разочарованием. Портовые сооружения по обе стороны Гаронны потеряли свою привлекательность. Повсюду виднелись следы войны. Бурлившая ранее на причалах деловая жизнь замерла. Десятки судов разного тоннажа стояли на приколе. Лишь в немногих местах шла погрузка и разгрузка — это были баржи, которые в лучшем случае могли курсировать до устья Жиронды. За два года ни одно крупное судно не заходило в порт и не покидало его. Несколько океанских пароходов, застигнутых здесь началом войны, стояли с тех пор на якоре с задраенными люками, покрытые ржавыми пятнами. Между ними виднелись суда военно-морских сил: сторожевые и противовоздушной обороны.

Такую же мрачную картину являли улицы, ведущие в порт. Предприятия были мертвы, их не удалось поставить на службу военной экономике. Торговые конторы закрыты, некоторые помещения использовались немцами для разных целей. По закопченным эмалированным табличкам и по вывескам торговых фирм было видно, что раньше здесь шла бойкая торговля зерном, сахаром, фосфатами, лесом, машинами, химикатами, солью и, конечно, вином. Вино разных сортов и любого качества было специальностью здешней земли. Однако немецкие танки не только вели пристрелку по виноградникам, но и утюжили их, разыгрывая учебные атаки.

Меня и обер-лейтенанта Штренга, любителя искусства, ничто не могло задержать в этом большом городе. Наши попытки вступить в контакт с местными жителями не увенчались успехом. Нам втайне импонировала спокойная, сдержанная и немногословная манера, которой они, не проявляя при этом невежливости, отталкивали нас. [127] Так поступали все — книготорговец, священник, дорожный рабочий, так же как и учительница, и домохозяйка на скудном воскресном рынке...

Когда мы прибыли в Аркашон, там уже наступил полный отлив. Как гигантская чаша, лежала перед нами почти круглая бухта с накренившимися в иле рыбачьими лодками и бесконечным рядом свай для устричных садков. Зеркало бухты, с ее бесчисленными узкими водяными протоками и илистыми болотцем, мерцало пепельно-серым цветом, а за ней в неясном переходе от земли к небу виднелась синеватая полоса леса; со стороны моря доносился шум волн.

Мы медленно взобрались на высокий гребень песчаных дюн, тянувшихся вдоль берега и уходящих далеко на юг. С вершины перед нами открылась пропасть, а внизу лес, неудержимо заносимый песком. Справа от нас бушевал прибой. Огромные волны яростно набегали друг на друга и, темно-синие, распадались, образовывая у подножия дюн расплывающиеся полосы, которые, пересекаясь, отбрасывали яркие, слепящие блики. Нас захлестнула песчаная буря, ветер подхватывал светло-желтые песчинки, которые оседали на хвойный лес, образуя и там дюны.

Внезапно над лесом поднялся дым, сначала небольшими клубами, и через несколько минут лес ярко запылал, пожар стал медленно распространяться на юг.

В последние недели такие пожары возникали часто. Один из моих батальонов был привлечен к борьбе с лесными и степными пожарами. Но по приказу свыше батальон отозвали, так как даже сотни солдат не могли бы справиться с пожарами, в которых был повинен вермахт. Лесные пожары продолжались. На этот раз в малонаселенной местности.

Лесная пожарная охрана французов была организована и во время войны насколько можно хорошо. На протяжении жизни поколений, особенно в это жаркое время года, местным жителям приходилось защищать их единственное богатство — смолу, которая уже много лет служила источником основных доходов.

Почему же они не хотели знаться с нами, немцами? Можно только удивляться такому вопросу. [128] Не было ни одного населенного пункта севернее или южнее Жиронды, где не знали бы о немецких преступлениях! Штренг, не имевший представления о настроениях французов, представлял себе первую встречу с ними совершенно иначе.

Атлантический вал

Тем временем наша дивизия уже была экипирована всем необходимым для действий в полевых условиях и полностью укомплектована.

Нам предстояло еще посетить Атлантическое побережье, и надо было спешить. Я взял с собой обер-лейтенанта Урбана. Он был в восторге, ибо никогда не видел океана, и его привлекало все, что имело отношение к истории культуры и к историческим традициям. Он восторгался ландшафтами, средневековыми замками и храмами, парками, виноградниками и цветущими садами. С нами отправился и мой ординарец, солдат лет двадцати, живо напомнивший мне моего первого денщика, когда я служил лейтенантом в 1917 году. Он радовался поездке. «Путешествие в составе вермахта» — таков был распространенный в то время лозунг вербовки в армию.

Меня тянуло в Септ. Там еще сохранилась Триумфальная арка Германика{40}, находящаяся на берегу Шаранты, остатки огромной римской арены и церковь Нотр-Дам, законченная около 1000 года н. э., богатая элементами мавританского стиля. Все это стоило посмотреть!

Однако из-за недостатка времени мы лишь бегло осмотрели Нотр-Дам и Триумфальную арку. До побережья оставалось 60 километров. Через час миновали Маренн и вскоре оказались у изрезанного крутого берега Ла-Трамблад. Сюда доносилось дыхание океана. За горизонтом, по ту сторону бухты, показался маяк — и вот мы на обрывистом берегу. Все покрывал шум прибоя.

Не задерживаясь, мы двинулись через Маренн и Рошфор в Ла-Рошель к старой рыбацкой гавани, с ее знаменитым бастионом — башней Сен-Николя — и отделенной от нее узким фарватером стоящей напротив башней де-ла-Шэнь. [129]

От застоявшейся воды тянуло затхлым, гнилостным воздухом. Время от времени с моря дул сильный холодный ветер. И здесь мы застали отлив. Множество рыбачьих лодок погрузилось в жидкий ил. Между башнями в открытом море виднелись причудливые силуэты: палубные надстройки, такелаж, свернутые красно-коричневые паруса. Крики чаек смешивались со скрипом лебедок. Казалось, что в тусклом сиянии солнца виднелись контуры Илъ-де-Ре. Когда-то это была последняя остановка на пути к страшной Кайенне{41}; среди старых крепостных сооружений — тюрьма Сен-Мартин-де-Ре, типичное сооружение Вобана, мастера крепостных построек{42}. На протяжении столетий в этих тюремных башнях побывали и пламенные патриоты, и бандиты.

Перед нами была сама история, которая таила в себе многое — порабощение, борьбу за власть, завоевания.

Что происходило потом? Разве я раньше уже не побывал на французской земле как один из завоевателей? Разве я, осматривая тогда произведения искусства во французских соборах, считался с чувствами французов? И что такое STO — «Service du Travail Obligatoire» — «Служба трудовой повинности», чьи плакаты мы видели здесь в гавани, как не повинность гражданского населения завоеванной страны работать в стране завоевателей! Невольно вспомнились беседы с отцом по вопросам международного права — ведь в немецких военных училищах такому не учили. Значит, и здесь во Франции, оккупационный режим не считался с международным правом и законами войны, как это было везде, где появлялись немецкие солдаты. К чему же может привести все это?

На обратном пути мы снова остановились, чтобы немного отдохнуть. Ординарец и водитель ушли побродить вдоль живой изгороди из шиповника около домика, из которого слышались звуки губной гармоники. Как хороши этот покой и солнце, льющее свои лучи. [130]

Я наблюдал за Урбаном. Он притих, видимо, снова пытался разрешить трудную для себя задачу.

А быть может, в нем происходило то же, что и во мне. Немногие часы пребывания на побережье оставили неприятный осадок. «Ну, Урбан, как все это выглядит?» — попытался я завязать разговор. Долго потом ответ обер-лейтенанта не давал мне покоя.

Здесь, на берегу океана, находятся немцы, а с ними и австрийцы. Однако он как житель Вены — «скажем это хоть раз прямо», заметил Урбан, — при всем желании не может мыслить так, как мыслит немец!

Сначала я не мог уловить, что Урбан имеет в виду. Затем он спросил: «Господин полковник, думаете ли вы, что мы навсегда останемся здесь, на берегу океана? Не временно ли, так сказать, мы здесь находимся?»

Такой вопрос нельзя было оставить без внимания и уклониться от ответа. Я ответил не сразу, мне надо было поразмыслить. «Думаю, — ответил я, — что в истории не бывает неизменяемого «навсегда», особенно если какая-либо цель достигнута войной. Франция не Германия. И всего полгода назад для Москвы уже был составлен поименный список гражданского управления. А сейчас мы находимся от выполнения этой цели дальше, чем когда бы то ни было! Разве не так? И примирится ли Франция с такой системой, какая существует в Италии Муссолини? Трудно себе это представить. И не будет ли это «временно», так сказать, как это вы, венцы, говорите, длиться очень долго?»

Укреплений на побережье почти не было видно. О них можно было только догадываться. Они либо были хорошо замаскированы, либо в результате беспечности их было очень мало. Казалось, что перед такой непреодолимой преградой, как океан, можно было чувствовать себя в безопасности. До сих пор ход войны подтверждал правоту фюрера. Ведь утверждали, что «союзники обломают себе зубы и об Атлантический вал».

Между тем на берегу, почти как в мирное время, шла курортная жизнь. Нетрудно было видеть, кто нежился под солнцем на песчаном берегу Сабль-де Олонна. Мы, представители «нового порядка в Европе»! Вас же, сыновья Grande Nation{43}, мы научим работать! Разве вы до сих пор [131] не поняли, для какой цели предназначены наши огромные бункеры для подводных лодок, в том числе у Сен-Назера? Атлантический океан у берегов Франции наш и нашим останется. Все, что не удалось в 1918 году, будет теперь наверстано. На нашей стороне право германской нации и арийские требования, а вы, продукты скрещения переселяющихся, кочевых народов, ни рыба ни мясо! Что стало с вашей расой?

Именно такого рода рассуждения мы слышали на пляже, где нежились немецкие офицеры.

Что касается расы — то это факт, болтали офицеры. Французы выродились. Но девочки — просто прелесть! Стройны как тополь! Разумеется, приходится проявлять сдержанность. Эксцессы не должны приводить к ссорам. На командирских совещаниях по этому поводу давались категорические указания. Строгий контроль на пляже! Хорошо еще, что ночью все кошки серы: трудно различить, какой у кого чин. Вот несколько дней назад одного обер-маата{44} схватили в «лучшем доме» — в «Какаду». Это была сенсация дня. Простофиле пришлось здорово экономить для того, чтобы шикарно кутнуть. Он выдал себя за ординарца. Дело замяли. Там, за дюнами, в бунгало и небольших виллах находятся штабы, а местность не просматривается. Старшину предпочли отпустить. Оказалось, он с минного тральщика, такая команда — это вам не пустяк! Дрейфующие мины нередко приплывают и сюда. Несколько недель назад военные корабли союзников попытались осуществить внезапный налет на мол близ Олерона, вероятно, осуществили пробный маневр. Все военные клубы вдоль курортного побережья были тотчас же закрыты, а штабы отведены подальше в тыл.

На следующее утро мы поехали через Нант в Сен-Назер. Из сине-серой дымки появились сначала, подобно кулисе, контуры островерхих крыш и фабричные трубы. Перед темно-синим силуэтом, как игрушечные, проглядывались мастерские и пакгаузы. Вокруг все представлялось огромной военной стройкой. Гигантская бетонная громада была убежищем для подводных лодок, о котором так много говорили. Нам разрешили осмотреть его. После дневного света мы попали как бы в полутьму. Сначала ориентироваться было трудно: всюду прожекторы, машины, агрегаты, от сварочных аппаратов разлетались снопы искр. [132] Постепенно глаза привыкли. Обозначились гигантские размеры сооружения. По продольному ребру, достаточно широкому для того, чтобы проложить по нему узкоколейку, мы прошли к гидравлическим железным воротам, которые делили бункер на несколько бассейнов. Между тем снова начался отлив. Внизу у наших ног находилась подводная лодка. Перед нами была боевая рубка, а ниже — трубы торпедных аппаратов, сигнальные устройства и палубные надстройки. Видимо, гигантские размеры этого железобетонного резервуара определялись разницей уровней водной поверхности во время отливов и приливов. Единственно уязвимой казалась ходовая полоса, ведущая к океану, однако она была хорошо защищена зенитной артиллерией, стальной сетью от дрейфующих мин, а возможно, и от торпед. Так выглядел, следовательно, Атлантический вал, всячески разрекламированный как непреодолимый! Но ведь не меньшие надежды Франция и Бельгия возлагали на линию Мажино! А как быстро эта линия была преодолена! Ночью мы возвращались к себе в часть. Я сидел рядом с водителем, наблюдая, как уверенно и осторожно ведет он машину по незнакомой местности. И я подумал об ответственности офицера по отношению к солдатам, вестовым, связистам, стрелкам. Я вспомнил о поражении немецкой армии, о битве под Москвой, о замерзших в легких шинелях солдатах... Но разве немецкий офицер может позволить себе такие размышления?

Дальше