Глава вторая.

В Америке

Я уехал 22 марта 1915 года со Штеттинского вокзала. Как только я устроился в своем купе, я принялся за работу, которая на первый взгляд казалась очень забавной, но была весьма необходима. Я писал десятки открыток с видами моим друзьям, в особенности же морским и военным атташе нейтральных стран. Эти открытки я вкладывал в конверты, адресованные другим моим друзьям с просьбой сдать эти открытки на почту, так что все атташе и вообще те, от которых я котел скрыть мои следы, получили от меня сообщения «откуда-то» — из Фландрии, — из Верхней Баварии или Силезии.

По прибытии в Христианию, я без труда получил от английского и американского консульств прекрасные подлинные визы и чувствовал себя в безопасности. Не успел наш пароход выйти в открытое море, как английский крейсер прислал к нам на борт лейтенанта в сопровождении двух матросов, чтобы удостовериться, нет ли среди нас немцев. Лейтенант сумел убедиться, что таковых у нас нет. Но зато я себя почувствовал менее уверенным у американских берегов, когда на подступах к Нью-Йорку на расстоянии трех миль и двух дюймов увидел английский крейсер «Эссекс» под начальством капитана Уотсона, незадолго перед войной бывшего морским атташе в Берлине. Мы были с ним друзьями, он даже был настолько любезен, что объяснил мне значение некоторых специфических выражений английских моряков. Недурная встреча! Но мне повезло, так как «Эссекс» в этот день не осматривал пассажирских пароходов; как я мог увидеть через бинокль, он в этот день занимался стрельбой в цель.

Миновав эти опасные места, я, наконец, благополучно высадился на нью-йоркский мол.

Однако тщетно я оглядывался во все стороны. Я ожидал встретить Мэлвина Райса, который взял бы меня под руку и повел смотреть обещанные им взрывчатые материалы, готовые к немедленной отправке. Но я никого не встретил.

Итак, я был на нью-йоркском молу, совершенно один, предоставленный моим собственным мыслям, но полный решимости довести до конца дело, которое, по-видимому, складывалось [23] вначале так неблагоприятно. Совершенно один я собирался броситься в наступление на все сорок восемь штатов!

Почти все предчувствия, овладевшие мною перед моим отъездом из Берлина, были, следовательно, основательны, и известные трудности, которые я тогда предвидел в силу моего знакомства с положением дел в Америке, оправдались.

Во-первых, я мог на Северном море или на Атлантическом океане оказаться пленником какого-нибудь английского крейсера, который обошелся бы со мной не очень-то дружелюбно, и офицеры которого стали бы оспаривать мое швейцарское подданство. В этом случае мне оставалось бы лишь одно: проглотить две маленькие облатки, содержавшие в миниатюрном виде совершенно новый секретный шифр, который я вез для посла и обоих атташе. Действительно, впоследствии в палате общин был задан вопрос, как могло случиться, чтобы офицер германского флота мог в самый разгар войны незаметно проплыть океан, но, по обыкновению, «ответа не последовало».

Во-вторых, было крайне сомнительно, чтобы мистер Мэлвин Райс располагал еще порохом и взрывчатыми материалами спустя несколько недель после наших переговоров. Думать так, означало бы недооценивать союзников и полагать, что они все это время спали. Действительно, союзники не спали.

В-третьих, возможны ли другие меры в случае, если порох продан? Да, такие меры надо было найти, тем более что как раз в этот период русские одерживали победу за победой в Галиции, и существовало опасение, что они действительно проникнут в Венгрию; IB то же время опасность присоединения Италии к войне становилась более угрожающей, чем когда-либо.

В-четвертых, было весьма возможно, что моя миссия в Америке и поставленные передо мной цели вызовут германо-американские международные осложнения. На этот случай я решительно предложил тогдашнему заместителю министра иностранных дел Циммерману отрицать всякое причастие ко мне и утверждать, что я действую по собственной инициативе.

Однако, хотя неблагоприятных моментов было больше, чем благоприятных, я явился в немецкий клуб, чтобы встретить там обоих атташе, так как я должен был передать им важный документ--новый «чрезвычайно секретный» шифр.

Согласно данным мне инструкциям, я передал германскому морскому атташе Бой-Эду и военному атташе фон Папену [24] хранившийся пря мне «чрезвычайно секретный» новый шифр. В Берлине боялись, что старый секретный шифр, которым пользовались посол и оба атташе для телеграфной связи с Германией, не является больше секретным, подозревая, что англичане в состоянии расшифровывать наши депеши. Единственный шифр, которым надо было пользоваться в будущем, был шифр, привезенный мной. Затем мы разошлись: атташе — чтобы по-прежнему идти по пути, который им указывали их официальные должности, а я — чтобы исчезнуть в неизвестности.

Не прошло и недели после моего прибытия в Соединенные Штаты, как я получил письмо от капитана Бой-Эда, который сообщал, что наш посол граф Бернсторф желает видеться со мной. После некоторых колебаний, ввиду моей особой миссии, я решил исполнить желание посла и в назначенный час явился в Риц-Карлтон, на Мэдисон-авеню. Бернсторф сразу спросил меня о причине моего присутствия в Америке. Я вежливо посоветовал ему не задавать мне этого вопроса, так как мой ответ будет носить такой характер, который должен осложнить его дипломатическую работу. При этих словах он придвинул свое кресло к дивану, на котором я сидел, и сказал мне шепотом:

— Но поймите, капитан, что, хотя я и посол, я в то же время и старый солдат. Вы можете во всём мне довериться.

Эти слова были обращены ко мне, как к офицеру, и я не только рассказал ему о том, как возникла идея послать меня сюда, но и дал ему понять, что моя миссия носит чисто военный характер, который должен найти свое выражение в диверсии. Я сказал ему, что меня, как офицера, нисколько не беспокоит мнимый нейтралитет Америки и что вся Германия, как и я, считает Соединенные Штаты «негласным врагом». Я приехал сюда, сказал я ему, сделать все, что в моих силах, чтобы спасти наших солдат от американских снарядов. Говоря, что я буду действовать со всей энергией, я все же обещал ему быть осторожным.

Хотя мой императорский паспорт был составлен в высокопарных выражениях старого немецкого языка времен Фридриха II, он не оставлял никакого сомнения в том, что владельцу его должно оказываться всяческое содействие.

- — Вся моя канцелярия и все мои служащие отныне находятся...

Даже посол!

Я устроился в скромном, но хорошем отеле «Грейт Норзерн» на 27-й улице и начал наводить справки о возможности [25] закупить достаточно взрывчатых материалов, чтобы серьезно подорвать производство снарядов.

Я обошёл ряд торговых домов, выдавая себя за немецкого агента, желающего купить порох, но спустя несколько дней я понял, что нет решительно никакой возможности приобрести на американском рынке большое количество взрывчатых материалов, которое находилось бы на складах. Ежедневная продукция была настолько велика, что если бы, скажем, во вторник удалось закупить все наличные запасы, то в среду к услугам покупателей наготове будет опять огромное количество этой продукции.

Таким образом, я в течение первых нескольких дней после моего прибытия ходил по Нью-Йорку и собирал сведения.

При посещении одной из фирм, продававших взрывчатые материалы, я сделал замечательное открытие. Один из совладельцев фирмы, американский немец, повёл со мной продолжительную беседу о перспективах войны. Я был оптимистом и считал, что она может принять благоприятный для Германии оборот, но коммерсант был совершенно другого мнения.

— Да, — сказал он, — дело принимает все более и более скверный оборот, и если Италия станет на сторону неприятеля...

— Что вы сказали? — вскричал я.

Я тотчас же вспомнил мою последнюю беседу с Эрцбергером, который незадолго перед моим отъездом в Нью-Йорк показал мне телеграмму от нашего итальянского посла фон Бюлова, выражавшего свое твердое убеждение, что Италия останется нейтральной.

Видя мое сомнение, промышленник открыл ящик своего стола и достал оттуда вексель.

Не зная, что он хочет этим сказать, я пошутил:

— Что вы, что вы, я не имею права делать передаточные надписи. Об этом мне было заявлено, еще когда я был помощником лейтенанта.

Американец засмеялся.

— Я принял этот вексель в платеж. Я не принимаю векселя, надписанные лейтенантами, в особенности, когда речь идет о ста тысячах долларов.

Я посмотрел на вексель. На нем была печать итальянского королевского казначейства, и он был выдан месяц назад, 25 мая 1915 года.

— Эти векселя внезапно появились в большом количестве на нашем рынке. Они находятся исключительно в руках [26] крупных военных фабрикантов, они вызвали большой ажиотаж на рынке. Мы полагаем, что закупки, производимые французскими агентами, но, безусловно, за счет итальянского правительства, означают лишь одно: Италия намеревается принять участие в войне против Германии. Это уменьшит шансы на победу центральных держав и затянет войну.

На следующий день мне удалось сфотографировать один из векселей. Я телеграфировал в Берлин и отправил туда фотографию; во всяком случае, Берлин был предупреждён.

Я начал вести двойственную жизнь. Вечером я «в подлиннике» надевал смокинг. Я подумал, что ходить по Нью-Йорку под вымышленным именем гораздо опаснее. Ибо, если одному из многочисленных английских агентов удастся узнать меня, то он сейчас же поймёт, что у меня имеются какие-то особые намерения. Напротив, если я не буду скрывать своего настоящего имени, то меня примут за человека, приехавшего в Соединенные Штаты по каким-нибудь мирным торговым делам. В противном случае я скрыл бы свое настоящее имя. Вечером я показывался открыто и однажды имел большое удовольствие выступать публично на докладе, устроенном Сенчари-клубом — крупным научным обществом. Я выслушал одного профессора, ярого германофоба, и, когда он начал жаловаться, что немцы сожгли Лувенский кафедральный собор, я вскочил и заявил, что это ложь, что еще месяц назад я собственными глазами видел этот собор во всём его великолепии.

Днем я одевался как попало и блуждал по докам, где видел многочисленные английские, французские и русские суда в ожидании военных грузов. Я видел, как они нагружались, я видел, как они выходили из порта, беря курс на восток, с бункерами, доверху наполненными снарядами, и от всего сердца желал им, чтобы они очутились на дне океана.

Я методически изучал специфические условия нью-йоркских доков и скоро узнал, что в порту блуждает большое количество немецких матросов, механиков и капитанов, не зная, за что приняться. Торговые суда, на которых они работали, находились в доках и не могли покинуть их без риска быть захваченными в открытом море англичанами.

Я узнал также, что среди докеров имеется много ирландцев, которые далеко не симпатизировали англичанам и союзникам англичан. Все эти люди открыто выражали свою ненависть каждый раз, когда они видели, как отправляется транспорт снаряжения.

Но как связаться с ирландцами? [27]

Я отправился к германскому генеральному консулу Фальке, замечательному человеку с большим опытом. Он был твердо убежден — вопреки тому, что полагало посольство, — что Соединенные Штаты скоро целиком станут на сторону союзников. Таким образом, на всё, что я мог ему предложить, он с большой радостью согласился. К несчастью, в данный момент его здоровье было неважно, и через несколько месяцев он вынужден был вернуться в Германию.

Затем был еще доктор Альберт. Он был послан из Берлина, чтобы закупить сырье и продовольствие, возможно больше нагрузить этих товаров на нейтральные суда, отправлявшиеся в Голландию и Скандинавию и оттуда в Германию.

Перед своим отъездом из Нью-Йорка генеральный консул Фальке сказал мне, что его правая рука по консульству Госсенфельдер целиком предоставлен в мое распоряжение.

Несколько дней спустя в мое бюро явился очень хорошо одетый джентльмен, который назвал пароль Госсенфельдера и представился под именем мистера Фримэна. Меня нисколько не интересовало, настоящее ли это его имя, — лишь бы он был мне полезен. И он действительно оказался полезным, даже больше, чем я ожидал, ибо со временем мне пришлось по тем или иным причинам отказаться от некоторых людей из-за слишком большого их усердия, а также вследствие слишком большой любви к алкогольным напиткам.

Вскоре я узнал, что в Нью-Йорке живет доктор Бюнс, сперва германский генеральный консул в Нью-Йорке, затем представитель Гамбургско-Американской линии. Я отправился к нему, так как мы были знакомы несколько лет, и он начал уже работать в пользу Германии. Ему дано было поручение фрахтовать пароходы, которые, он нагружал углем и которые отправлялись затем бродить в поисках германских крейсеров, чтобы снабдить их топливом. Для большего обеспечения успеха своему делу Бюнс находился в постоянной телеграфной связи с германскими властями, конечно, при помощи шифра. При нашей первой встрече он мне сказал, что я окажу ему большую услугу, если снабжу его адскими машинами.

— Адскими машинами? Для чего?

— Ну да, — ответил Бюнс, — мои люди требуют изменения методов работы. Я вам сейчас объясню мой способ работы: я зафрахтовываю пароход, капитан получает тысячи две долларов и исчезает. На его место я ставлю одного из многочисленных офицеров германского торгового флота, которые [28] лишились работы и которые, как вы знаете, числятся обычно в запасе военного флота, а это означает, что они фактически находятся на активной военной службе и что они требуют дела. Они просили меня найти адские машины. Плавая в открытом море в ожидании встречи с крейсерами, они имеют достаточно времени для разработки планов. Если бы они были снабжены машинами, то в случае встречи с кораблем, нагруженным снарядами, они могли бы поднять военный флаг, захватить груз, взять в плен экипаж и взорвать корабль с грузом. Поэтому я прошу вас, дорогой капитан, достаньте мне адские машины.

Я ничего не мог возразить против планов людей доктора Бюнса. Но как найти в Нью-Йорке необходимые взрывчатые материалы, не вызвав подозрения? Консул оказал мне большую услугу, дав мне адрес одного экспортёра, сильно пострадавшего во время войны. Это был некий Макс Вейзер, и я вскоре увидел, что он прекрасно знает нью-йоркский порт. Я поговорил с ним серьёзно и понял, что он не только участвовал во многих интригах, но что я могу вполне доверять ему. Хотя я мог выполнять мои планы, сидя в комнате отеля, мы решили, прежде всего, оформить себя в качестве частных коммерсантов. Мы основали торговый дом под фирмой «Э. В. Гиббонс и К°», причём инициалы были взяты мной от моего швейцарского псевдонима. Мы сняли контору из двух комнат на Седар-стрит, в центре делового квартала, зарегистрировав предприятие в торговом регистре в качестве экспортно-импортной фирмы. Как директор, я занимал одну из этих комнат, тогда как мой «персонал» занимал вторую комнату. Я всё ещё раздумывал, как найти требуемые адские машины и как реализовать весь мой план, как вдруг нашел нужного мне человека. Я завязал связи со всякого рода подозрительными на вид людьми, из коих некоторые имели секретные дела. Однажды ко мне явился немецкий химик доктор Шееле. Я его принял в одной из комнат только что обставленной конторы. В первой комнате находился Макс Вейзер, диктовавший машинистке самые ошеломляющие коммерческие письма. Он приглашал все нью-йоркские фирмы предлагать нам зерно, горох, мазь для обуви, стекло, рис и прочие продукты. Мы отправляли горы таких писем, чтобы создать впечатление, что наша фирма делает блестящие дела.

Доктор Шееле проследовал через эту комнату. Он начал с того, что передал мне рекомендательное письмо нашего военного атташе капитана фон Папена и затем сообщил, что [29] он занимается различными делами и, кроме того, он химик и желает предложить свое новое изобретение. Видя, что он колеблется, я придвинулся к нему и сказал, что он попал именно туда, куда нужно, и что он вполне может объяснить мне свое изобретение, что он может быть вполне уверен, что я куплю его, если оно представляет некоторую ценность, и что вообще я самый надежный человек в Европе и поэтому он может вполне довериться мне.

Он осмелел, достал из кармана свинцовую трубку величиной с сигару, положил ее на стол и начал мне объяснять ее назначение.

Свинцовая трубка имела полую внутренность. Посредине она была разделена на две части медным, крепко впаянным диском. Одна часть трубки была наполнена пикриновой кислотой, другая часть — серной кислотой или другой воспламеняющейся жидкостью. Крепкая восковая втулка, покрытая простой свинцовой шляпкой, герметически закупоривала оба конца трубки. Толщина медного диска регулировалась по желанию. Если он был толстый, то уходило довольно много времени, пока обе кислоты приходили в соприкосновение между собой; если же он был тонкий, кислоты соприкасались друг с другом уже через несколько дней. Регулируя толщину диска, можно было точно установить время, когда произойдёт смешение жидкостей. Таким образом, эта трубка представляла верный и действенный аппарат, который можно регулировать по желанию. Когда в намеченное время обе кислоты приходили в соприкосновение между собой, из обоих концов трубки появлялось бесшумное, но сильное пламя длиной от двадцати до тридцати сантиметров; от высокой температуры оболочка расплавлялась, не оставляя, таким образом, заметных следов.

Я смотрел на доктора Шееле. У меня мгновенно возник план, в котором «сигара» должна будет играть главную роль, и я попросил химика показать действие его изобретения на практике. Мы отправились на прогулку в небольшой лес поблизости города. Он выбрал очень тонкий диск, впаял его в трубку и положил аппарат на землю. Мы стояли возле «сигары». Если прибор будет функционировать, то я смогу реализовать мои намерения. Я знал, как применить это дьявольское изобретение, — и всё, что надо было, это чтобы аппарат оправдал себя. Он оправдал себя, и еще как! Внезапно вырвавшееся из проклятой «сигары» пламя чуть меня не ослепило, настолько оно было сильным, а свинец расплавился, оставив самый незначительный след. [30]

Посмотрев в сторону, я увидел доктора Шееле, опиравшегося о дерево. Он завороженным взглядом смотрел на кусок свинца, оставшийся от его зажигательного снаряда.

— Это совсем неплохо, не правда ли? — сказал он.

— Да, неплохо.

Мы быстро договорились. Первым делом он получил солидную сумму за разрешение использовать «сигару» так, как мне понадобится.

Я попросил его придти на следующий день, а в это время я пригласил нескольких моих помощников, капитанов немецких судов, ставших уже моими хорошими друзьями. Я собрал этих людей и привёл в мою контору. Я доверился им, и они меня не обманули. Я прямо подошел к делу и сообщил им, что нашел средство положить конец ненавистной перевозке снаряжения в Европу, при этом без нарушения американского нейтралитета, по крайней мере, с моей стороны. Я объяснил им механизм «сигары» и спросил их, не будет ли возможно тайком класть их на пароходы, перевозящие в Европу амуницию и взрывчатые материалы. Все они заявили в один голос, что это легко, причём они не проявили никакого колебания, так как эти зажигательные аппараты будут оказывать свое действие лишь после того, как пароходы покинут американские территориальные воды. Они с воодушевлением встретили мой план и тут же попросили несколько снарядов, чтобы отнести их куда следует. Узнав, что сперва нужно организовать широкое производство этих снарядов, они были разочарованы. Мы стали изыскивать возможности найти мастерскую, где можно было бы изготовлять наши снаряды без риска навлечь на себя подозрения. Это представляло большие трудности.

Проблема стояла так: где изготовлять эти зажигательные снаряды?

Надо было организовать массовое производство. Я доказывал, что нельзя и думать о том, чтобы предпринять что-либо подобное на американской территории. В доках и складах, на баржах и рыболовных судах, на молах и в портах — везде я мог действовать, но только не на самой американской территории. Я узнал, что один человек, по имени Бонифейс, может так или иначе помочь мне спорить с американским судом относительно того, где на основе законов начинается или кончается американская территория. Конечно, трудности оставались также в отношении территориальных вод, но это препятствие было не из больших. У меня была обязанность и задача приостановить или, по крайней мере, [31] затруднить перевозку вооружения. Я не был обязан обходить известные пункты закона, которые могла выдвинуть американская разведка, или долго раздумывать над такой реальной действительностью, какую представляли собой окружные суды и судьи. Это может быть предоставлено другим.

Знакомством с Бонифейсом я обязан одному довольно комичному происшествию. Однажды вечером, уходя из своей комнаты, я встретил Вейзера, и мы по обыкновению обменялись приветом. Но он произнес «добрый вечер» таким мрачным тоном, что я сразу понял, что случилось нечто весьма неприятное. Я вернулся в свою комнату в сопровождении Вейзера, и, когда закрыл дверь, он начал ломать руки, сказав:

— Капитан, мы закупили несколько вагонов виски. Что мы теперь с ними станем делать?

Из дальнейших его слов выяснилось, что в припадке усердия он повел переговоры относительно покупки целого транспорта виски, что незаметно для себя он оказался его владельцем. Теперь оставалось только забрать покупку и заплатить.

Я тоже не знал, что делать, так как ничего не понимал в такого рода сделках и не знал никого, кто мог бы меня выручить. Но, что было хуже всего, сам Вейзер, несмотря на всю свою корреспонденцию, тоже не мог найти покупателя, так что казалось, что мы здорово влопались. Вейзер при этом назвал имя мистера Бонифейса, который, быть может, сумеет нас выручить. Я справился об этом человеке и узнал, что это мастер на все руки. Он жил в небольшом отеле, пользовавшемся не очень доброй славой, недалеко от доков. У него была обширная практика, так как он специализировался в сомнительных делах, которые ему передавались другими адвокатами. Когда Вейзер мне все это рассказал, я понял, что мы давно уже нуждаемся в человеке, способном проложить путь в запутанном лабиринте американского законодательства. Нам нужен был для наших подпольных предприятий, так сказать, тайный советник. Я пригласил Бонифейса. Это был высокий, худой человек, носивший пенсне, которое непрерывно соскальзывало с носа. Всем своим видом он производил впечатление хищного шакала, разыскивающего свою добычу; на поле сражения. Я положился на свое чутье. [32]

Я ему рассказал о сделке с виски, заявив, что я лишь желаю избавиться от этой покупки. Он надел пенсне, стал потирать свои костлявые руки и заявил решительным тоном:

— Капитан, это вам будет стоить двести пятьдесят долларов. Пятьдесят долларов составляют мой гонорар, а двести долларов мне нужны, чтобы похоронить это дело.

Он получил требуемые деньги, ушел и похоронил это дело. Впоследствии нам часто приходилось «хоронить» другие дела! — плоды чрезмерного усердия Вейзера. Когда Вейзер диктовал свои письма, он слишком много думал о том счастливом времени, когда имел собственную экспортно-импортную фирму, и в такие минуты он заключал сделку, которую необходимо было «хоронить».

Мистер Бонифейс занимался, таким образом, и другими операциями, так что его сотрудничество и помощь оказались необходимыми. Он находился в тесном контакте с нью-йоркской полицией, и многое из того, что он узнавал от неё, имело для нас громадное значение.

Однажды Бонифейс явился в мою контору. Этот человек всегда был готов выслушивать самые неожиданные и самые смелые конфиденциальные вещи. Этот пожилой джентльмен, полный достоинства и важности, приобретал еще более торжественный вид каждый раз, когда ему приходилось касаться юридического права.

С этого момента он не переставил качать головой.

— Хорошо, капитан... Позвольте, дайте мне подумать... 251 статья VIII Гаагской конвенции абсолютно не соответствует вашей точке зрения. Я глубоко сомневаюсь в возможности допустить ваше толкование этого пункта. Я должен формально заявить после долгого размышления, что вы должны отказаться от мысли нарушить американский нейтралитет.

Так именно говорил мистер Бонифейс.

Он замечал моё выражение растерянности, и вдруг мысль о том, что кое-что более существенное, чем простой совет адвоката, может принести ему гонорар, выраженный многозначной цифрой, заставляла его изменить свой важный вид. Он поспешно покидал контору, чтобы вернуться через полчаса. Обычно он распространял вокруг себя легкий запах виски. И как всегда в таком возбужденном состоянии, пенсне криво сидело у него на носу. [33]

— Почему бы не заняться изготовлением ваших аппаратов на одном из интернированных кораблей? — предложил он. — Я привел вам нужного человека, капитана фон Клейста, одного из ваших старых друзей.

Клейст был в наилучших отношениях со многими капитанами и офицерами интернированных судов, и, долго не колеблясь, он составил превосходный план, представлявший неограниченные возможности.

Со всеми нашими планами, опытами и предприятиями нам надо было устроиться на борту одного из германских судов и таким образом обеспечить себе самые прекрасные условия. Германия в центре территориальных вод Америки! Какие перспективы!

Разумеется, возможности были, но надо было учесть некоторые моменты, среди которых на первом месте стояла выдача мистеру Бонифейсу известного количества американских банковых билетов.

За несколько дней до моего отъезда из Берлина я видел Гейнекена, председателя Северо-германского Ллойда. В течение всей зимы 1914/15 года Гейнекен проявил себя верным другом и союзником, человеком, обладавшим большей дальновидностью, чем обычно это замечается среди людей, работающих в торговом флоте. Он одним из первых высказал опасение, что война продлится гораздо дольше, чем полагают. Конечно, он был в некоторой нерешительности относительно того, что делать со всеми судами, задержанными в нейтральных портах. Существовало два мнения: одни думали, что всё должно быть подготовлено, дабы немедленно по окончании войны все интернированные корабли могли с грузами товаров сняться с якоря и направиться в Германию; другие, более пессимистически настроенные насчет длительности войны и, следовательно, относительно того, где эти суда окажутся к концу военных действий, считали, что они должны уйти из портов, где они интернированы, или, по крайней мере, приносить какую-нибудь пользу в той или иной форме.

Гейнекен принадлежал к последней категории.

Он весь воодушевился моим проектом, когда я ему рассказал о моём разговоре с фон Ванделем. После продолжительных колебаний генерал фон Вандель окончательно спросил меня, намерен ли я ответить главному штабу отрицательно и отказаться от поездки в Соединенные Штаты, я тогда ответил, что поеду. [34]

На это генерал фон Вандель мне сказал:

— Берите все наши корабли, завербуйте всех наших людей, используйте всё, что вы найдете в Америке, и положите конец переброске этих проклятых снарядов.

Всё устраивалось превосходно и в соответствии с планом мистера Бонифейса,

Это была наша первая встреча с Карлом фон Клейстом с августа 1914 года, но я много слышал о его энергии и способностях. Начав с юнги на борту старого парусника, он дошел до чина капитана. Для него не было ничего легче, как поступить в один из самых блестящих кавалерийских полков Потсдама, но такая карьера ему не улыбалась, ибо он хотел доказать своей семье, что можно устроить свою жизнь и помимо армии. Ему в это время шел уже седьмой десяток.

Дело было слишком щекотливым, чтобы о нем можно было говорить в присутствии мистера Бонифейса. Поэтому мы отделались от него и за стаканом вина обсудили все необходимые меры, коснувшись также вопроса о выборе подходящего человека для такой задачи.

Клейст знал всех немецких моряков, интернированных в Нью-Йорке. Он имел возможность всех их найти и, сопровождая свою речь жестикуляцией, взвешивал характер каждого человека, будь то главный директор или самый молодой юнга.

— Прекрасно, Клейст, всё принимает замечательный оборот. Нам нужен корабль, капитан которого принял бы участие в нашем деле и экипаж которого исполнял бы отдаваемые приказы и, главное, умел бы держать язык за зубами!

Клейст задумался.

— Вы требуете немалого. Мне кажется, я нашел. Вам нужен пароход «Фридрих Великий».

— «Фридрих Великий»! Превосходная идея! Знаете ли вы, что другой «Фридрих Великий» стоит во главе нашего флота, находящегося у наших берегов?

— Конечно, я помню!

В течение последующих ночей большой мрачный корабль стал ареной лихорадочной деятельности. Через посредство моей торговой фирмы я закупил большие партии свинцовых трубок, и мои люди под покровом ночи доставили их на борт. Таким же путем я достал необходимый инструмент, и готовые трубки вместе с различной толщины медными дисками отправились в сумерках в лабораторию доктора Шееле, где [35] они наполнялись кислотой.

Однажды утром один из моих моряков принес в контору средней величины ящик. Я сидел за своим рабочим столом. Пришедший сказал:

— Извините, капитан, подвиньте немного свои ноги.

Я отодвинул ноги, и он поставил свою ношу в один из ящиков моего стола — беспокойное соседство!

Аппараты были рассчитаны на двухнедельный срок, а поэтому их следовало использовать возможно скорее. Я отвёл человека в другую комнату, где находился Вейзер, и попросил его пригласить в тот же вечер завербованных мною капитана, моряков и ирландцев, с тем, чтобы безотлагательно приступить к нашей опасной работе. . — Хорошо, — сказал Вейзер, — я их всех соберу.

Каковы бы ни были результаты, наше решение было принято. С каждым днем я все больше убеждался в его верности и, желая, наконец, кое-что сделать, я собрал офицеров, инженеров, моих помощников и посредников. Все они согласились со мной, что надо приступить к испробованию новой системы.

Часы, которые я иногда проводил на «Фридрихе Великом», были для меня часами отдыха и покоя. Этот корабль был оазисом в пустыне моих галлюцинаций, так как днем и ночью с каждым стуком в дверь моей комнаты или моей конторы мне казалось, что ко мне явились агенты особых отрядов, созданных нью-йоркской полицией специально для слежки за лицами, деятельность которых угрожала регулярному морскому транспорту союзников. Два года спустя я узнал, что благодаря Бонифейсу, Вейзеру и Уда, а также всем тем, которые включились в этот вид чрезвычайно опасной войны, мне удалось направить американскую разведку по совершенно ложному следу.

Однажды ночью, опершись о перила на борту «Фридриха Великого» и любуясь мирным зрелищем города при ярком свете луны, я вдруг сказал себе: «Почему не уничтожить самый корень зла? Почему не взяться за самые пристани, к которым причаливают эти пароходы, транспортирующие снаряды?» Постепенно эта мысль превратилась в желание, желание в решение и решение в распоряжение, которое я дал моим помощникам.

На следующий день утром в помещении дирекции Северо-западных железных дорог Мексики был созван настоящий «военный совет».

Мистер Бонифейс покачал головой, как он это обычно делал после долгих размышлений. [36]

— Капитан, я не могу принимать участие в подобном предприятии.

Он торжественно взял уголовный кодекс Соединенных Штатов и, надев на свой римский нос пенсне, стекла которого не отличались особой чистотой, раскрыл его.

— Параграф 2345 уголовного кодекса гласит...

— Ладно, все мы прекрасно знаем параграф 2345, но это ничего не значит, — прервали его со всех сторон. — К черту ваш уголовный кодекс!

— Вот вам триста долларов задатка за ваш юридический совет, а вы знаете, что я подразумеваю под юридическим советом, — сказал я Бонифейсу. — Юридический совет в нынешних обстоятельствах ничего решительно для меня не представляет. Помогите мне обойти закон, и это всё, что мне от вас надо.

— Что же, в таком случае... — сказал Бонифейс, тщательно спрятав полученные ассигнации в одном из многочисленных карманов своей поношенной одежды. Затем, перелистав несколько страниц, он сказал:

— Параграф 678 уголовного кодекса перечисляет отягчающий вину обстоятельства. — Затем он взял другой толстый том, к которому он, по-видимому, часто прибегал, так как его страницы носили на себе многочисленные следы пальцев.

— Комментарии уголовного кодекса Соединенных Штатов подробно перечисляют, при каких обстоятельствах доказательство преступления считается установленным...

— Вот именно это мне и нужно. Вот то место, тот параграф, который вы нам прочтете. Объясните нам, когда на сцену выступают отягчающие вину обстоятельства и в чём заключается доказательство виновности. Читайте это громко и чётко, мистер Бонифейс. Это очень важно для всех нас!

Несколько раз протерев свое пенсне и еще раз внимательно ознакомившись с текстом, мистер Бонифейс, в конце концов, заявил, что его возражения юридического порядка могут быть лишены всякого основания.

Бонифейс предупредил меня, что против меня и моих действий может быть применен закон 1825 года о пиратстве, и что в этом случае мне обеспечено десять лет тюрьмы!

В его лице мы имели замечательного юрисконсульта, и его совет стоил трехсот долларов. [37]

В назначенный день и час, в сумерки, мощная шестицилиндровая машина остановилась в условленном месте на берегу Нью-Джерси. Она на пароме была доставлена из Нью-Йорка. Я вскочил в машину.

Пересекая площади и улицы, трамвайные линии и места довольно унылого вида, усеянные тряпьем и отбросами, оставшимися после недавней разгрузки парохода, временами проезжая луга и болота, мы, наконец, подъехали к воротам навеса, за калиткой которого увидели несколько фонарей, показывающих, как далеко растянулись молы, построенные на Гудзоне.

Постепенно мы осматривали один мол за другим, и каждый раз, когда показывался ночной сторож, имевший желание помешать нам в нашем деле, несколько долларов, сунутых Максом Вейзером в его руку, делали его немым, как могила. Мы даже произвели необходимый обмер; шагами мы измерили расстояние и изучили возможность удобного подхода моторных лодок, а также возможность быстро исчезнуть и скрыться.

Такое тщательное изучение потребовало двух или трех вечеров, после чего наши планы приняли конкретные формы. Мы добрались до корня зла, и этот корень надо было уничтожить во что бы то ни стало, а после нас — хоть потоп! Надо было выиграть войну, всё же остальное нас не беспокоило.

Эти частые посещения мола Нью-Джерси, предпринимаемые с большой тщательностью и осмотрительностью, вскоре открыли вам самые уязвимые места, т. е. самые важные с моей точки зрения. Мои знания вообще, и военные в частности, вскоре показали мне, что можно предпринять в этих местах, куда один за другим прибывают поезда, нагруженные снаряжением, исчезавшим в огромных складах.

При одном из наших посещений мы добрались до конечной станции с несколько странным названием — «Черный Том». Судя по многочисленным железнодорожным путям, проложенным здесь, это был один из самых важных пунктов, откуда союзники отправляли свои военные материалы. Я сохранил в памяти его странный вид, напоминавший по форме голову какого-то чудовища.

Невольно я подумал, что необходимо нанести сокрушительный удар по голове этого «Черного Тома». Когда все приготовления будут сделаны и наготове будет стоять мощная моторная лодка, чтобы со всей быстротой исчезнуть на громадной поверхности Гудзона, это удастся совершить в [38] мирный летний вечер вдали от нескромных взглядов и не подвергая опасности ни одну человеческую жизнь.

Спустя приблизительно год, когда я находился в качестве военнопленного в Дониигтон-холле, в одно жаркое летнее утро мой взгляд остановился на заголовке, напечатанном крупными буквами в «Таймсе».

ВЗРЫВ ГЛАВНОЙ ПРИСТАНИ, ОБСЛУЖИВАВШЕЙ ПАРОХОДЫ СОЮЗНИКОВ. „ЧЕРНЫЙ ТОМ» РАЗРУШЕН НЕПРИЯТЕЛЬСКИМИ АГЕНТАМИ!

Я имел свое собственное мнение об источнике этого взрыва и о людях, которые произвели его.

Заговорили о «Лузитании». Правда ли, что она перевозит амуницию? Однажды вечером один из моих самых надежных офицеров, покуривая свою сигару, рассказал мне грустную историю.

— «Лузитанию» долгое время уже подозревали в том, что она тайно перевозит огнеприпасы. Полагали, что их прячут среди мешков с мукой, причём утверждали даже, что на борту она имеет два тяжелых орудия, чтобы быть обеспеченной против всяких случайностей в пути. Мы знали об этих слухах, но вскоре должны были убедиться, что они ни на чем не основаны.

Эти слухи дошли также и до германского посольства, и капитану Бой-Эду было дано распоряжение узнать, действительно ли этот пароход снабжен орудиями. Если бы оказалось возможным доказать американцам, что «Лузитания» имеет на своем борту пушки, она была бы интернирована как военное судно. Капитан Бой-Эд поручил это дело какому-то человеку по имени Сталь, и через несколько дней этот человек явился, заявив, что он исполнил данное ему поручение. Он, якобы, ночью вскарабкался на палубу «Лузитании» и там заметил два орудия, скрытые под грудой хлама. Морской атташе привел его к судебному приставу, перед которым Сталь под присягой заявил, что собственными глазами видел эти два орудия. Снабженный этим показанием, посол отправился в министерство иностранных дел Соединенных Штатов и потребовал интернирования [39] «Лузитании». Американское правительство немедленно назначило следствие, но никаких орудий на борту «Лузитании» не было найдено, и показание Сталя было опровергнуто. Под перекрестным допросом он вынужден был сознаться, что историю, рассказанную им Бой-Эду, он выдумал в надежде получить обещанные две тысячи долларов. Деньги им были уже получены. За ложную присягу его присудили к двум годам тюремного заключения.

Эту неприятную историю мне рассказал капитан Вольперт. Когда он окончил свой рассказ, я заметил, что он носит на своей правой руке повязку. Он мне рассказал, что накануне он пересекал Гудзон на пароме, имея в своих карманах несколько наших зажигательных аппаратов. Держа руку в одном из карманов, он внезапно почувствовал сильную боль: загорелся один из аппаратов. У него хватило присутствия духа немедленно выбросить его за борт, прежде чем пламя успело вырваться со всей силой. К счастью, никто не заметил этого, но Вольперту пришлось поспешно отправиться к врачу, так как кожа на руке была сожжена.

Постепенно все наши планы приняли конкретные формы, и нужные люди были расставлены на своих местах. Однажды днём в начале мая 1915 года случилось событие величайшей важности — «Лузитания» была потоплена. К несчастью и вопреки всеобщему мнению о том, что по самой структуре такой прекрасный пароход должен продержаться на воде несколько часов, что даст возможность спасти всех пассажиров, на «Лузитании» произошёл внутренний взрыв, и пароход скрылся под водой, увлекая с собой громадное количество человеческих жизней. Верно или неверно, что американская таможня выдала «Лузитании» свободный пропуск, не имея на это права? Все это, вероятно, останется тайной. Мистер Дадли Филд Мэлоун, начальник нью-йоркской таможни, получил распоряжение передать министерству внутренних дел в Вашингтоне все документы, касающиеся «Лузитании». Что из них можно было узнать, — это уже другая история.

Мои помощники пришли ко мне вечером, и мы обсудили первые меры. Некоторые из них имели уже наготове выработанный ими план. Они знали своих земляков, работающих в доках в качестве грузчиков, и заявили мне, что эти люди готовы раскладывать наши «сигары» на английских транспортах. Они даже наметили уже один пароход — «Фебус», который должен был через несколько дней сняться с [40] якоря и трюмы которого были наполнены нарядами. Я открыл ящик моего стола, в котором находились аппараты, и вскоре весь запас был исчерпан. Утром на следующий день докеры, участвовавшие в заговоре, по обыкновению несли на борт «Фебуса» мешки, ящики и тюки и, улучив минуту, когда никто их не видел, они быстро нагнулись в одном из темных углов трюма, чтобы среди груза спрятать один из аппаратов. Когда «Фебус» отплыл в Архангельск, в каждом из его трех трюмов было спрятано по два зажигательных снаряда.

В то время как мои люди орудовали на пароходе, я с равнодушным видом прогуливался на пристани, время от времени бросая взгляд через перила, где складывались ящики со снаряжением. Я видел, как английские часовые с ружьями через плечо охраняли ящики, следя, чтобы никто не подходил к их драгоценному грузу. Вечером мои помощники зашли в контору. Они были в наилучшем настроении и заявили, что «Фебус» должен отправиться завтра и что они положили адские машины на других пароходах, собирающихся покинуть порт через несколько дней. Таким образом, мы израсходовали все наши запасы, и доктору Шееле было предложено изготовить следующую партию «сигар».

Мы ждали первых результатов. Мы подписались на газету «Шиппинг ньюс», которая ежедневно печатала сводки лондонского Ллойда о торговых сделках и морском страховании. Мы высчитали день ожидаемого происшествия, но прошло несколько дней, а газеты не приводили никаких сообщений о «Фебусе». Но вот однажды мы прочли следующее:

«Происшествия. — Пароход «Фебус» из Нью-Йорка по пути в Архангельск загорелся на море. Отбуксирован в Ливерпуль «Аяксом».

Это было только начало. Все случилось так, как мы предвидели.

В результате успехов я расширил мою организацию. Доктор Шееле работал день и ночь над изготовлением зажигательных снарядов, и результаты были всегда хорошие. Число происшествий в бюллетенях пароходных компаний еще больше увеличилось, а «Нью-Йорк таймс» опубликовала на первой странице несколько сообщений, которые нас глубоко обрадовали.

Это нас окрылило, и мы продолжали, не переставая, раскладывать наши «сигары». Я открыл филиалы в Бостоне, Филадельфии, Балтиморе и постепенно во всех главных южных портах Соединенных Штатов. [41]

Из всех тортов я получал шифрованные письма, сообщавшие названия пароходов, на которых мои люди положили зажигательные снаряды, и я тщательно изучал «Шиппинг ньюс», чтобы узнать их судьбу. Во многих случаях на этих пароходах вспыхивал пожар, и перевозимое ими снаряжение гибло. Однако случалось также, что огонь, по-видимому, удавалось быстро локализовать, так как почти половина пароходов отделывалась небольшими повреждениями или же, надо полагать, зажигательные снаряды не действовали как следует.

Однажды я пригласил доктора Шееле, чтобы спросить, не может ли он усовершенствовать свое изобретение. Хотя я был убежден в необходимости найти другие методы разрушения, я ничего не находил, и когда химик явился, мы говорили с ним о его «сигарах» и о разных других вещах. Наш разговор пришел к концу, но, вместо того чтобы уйти, доктор Шееле продолжал оставаться в кресле, и вдруг я почувствовал, что он задержался с недобрыми намерениями. Я смотрел в окно, как если бы его не было в комнате. Уже смеркалось. Вдруг он поднялся, подошел к моему рабочему столу и сказал недовольным тоном:

— Если я сегодня же вечером не получу десяти тысяч долларов, то я немедленно отправляюсь в полицию.

Я продолжал смотреть в окно. Давно уже я ждал шантажа, но я твердо решил не отступать ни перед какой угрозой, зная, что если, я уступлю хоть один раз, я погиб. Я быстро собрался с мыслями и решил, что не могу ещё рисковать и послать этого человека к дьяволу. Шееле продолжал стоять возле меня; я повернулся к нему и сказал:

— Конечно, я дам вам эти деньги. Чек вас устроит?

— Да, капитан, чек вполне меня устроит. — Но ведь банки закрыты уже.

— Завтра утром они будут открыты.

Я ему вручил чек, и он ушел вполне довольный. В его глазах я увидел, что он считает себя вполне спокойным, и тогда я понял, что это один из самых больших мошенников, с которыми мне приходилось сталкиваться на моем пути. Он распрощался и, надев перчатки, вышел. Пока он ожидал лифта, я спросил его, не согласится ли он вечером выпить со мной и одним из моих капитанов кружку пива. Он с удивлением посмотрел на меня. Я увидел, как в его глазах блеснул огонек. Он был убежден, что слишком напугал меня для того, чтобы я хотел с ним ссориться, [42] несмотря на всю подлость его шантажа. Он определенно верил, что я хочу сохранить с ним прежние хорошие отношения, и я впоследствии убедился, что мое чутье меня не обмануло. Так или иначе, но мы договорились с ним встретиться в тот же вечер в одном ресторане — Вулворт-билдинг. Дверь лифта захлопнулась с шумом, и доктор Шееле ушел, рисуя в своем воображении маленький деревенский домик, о котором он давно уже мечтал и который он теперь сумеет купить на холмах Нью-Джерси, с видом на море. По крайней мере, он так полагал.

Вернувшись в контору после того, как все ушли, я опустился в кресло и стал разрабатывать план действий. Я всегда считал, что не могу примириться с таким маневром, так как мой «артист» через неделю явится и потребует вдвое больше, а еще через месяц он эту сумму увеличит в десять раз. Тем более, что по получении всех сумм, которые он от меня потребует, ничто не помешает ему пойти в полицию и донести на меня. Первым делом надо предупредить банк, чтобы он не выплатил по данному мной чеку. Я по телефону вызвал двух из моих капитанов; я им сказал пароль «Нотлейне» (сигнал тревоги), и они тотчас же поняли, что приближается какая-то опасность. Я им быстро назначил свидание, заявив, что «показались акулы».

Доктор Шееле, к моему великому удивлению, явился, как было условлено.

Несколько времени мы сидели вдвоем за кружкой пива, ведя беседу о посторонних предметах. Он старался доказать мне, какой он ценный сотрудник для меня, и, как будто ничего не случилось, перечислял ряд мер, которые надо принять. Я отвечал очень вежливо. Лишь полчаса спустя явились оба капитана. Доктор Шееле не знал их, а они в свою очередь не знали, зачем я их вызвал, так как, естественно, по телефону я объяснить этого не мог. Они сели за столик неподалеку от нас, так что мой собеседник даже не догадывался, что я знаком с ними. Улучив момент, когда он вышел, я быстро посвятил капитанов в суть дела и сказал, какой помощи я от них жду. Выйдя на улицу, я распростился с доктором Шееле и вернулся в мой отель, недалеко от ресторана. Что касается Шееле, то он и два моих моряка остались вблизи Хобокена, на другом берегу Гудзона.

Химик переехал реку на пароме. Оба капитана последовали за ним. Он начал прогуливаться по берегу и, когда очутился в неосвещенном углу возле одной из больших пристаней, [43] один из двух моих людей, громадный детина, внезапно направился к нему и спокойно сказал:

— Верните мне чек, который вы выманили у капитана, или вы получите от меня такой удар по физиономии, что свалитесь в воду.

Шееле быстро осмотрелся вокруг, но нигде не заметил ни живой души. Он попятился, увидев угрожающее лицо капитана Вольперта, достал чек из кармана и отдал ему. Но Вольперт не трогался с места, суровый и грозный, и химик ухватился обеими руками за перила!

— Конечно, — сказал Вольперт, — вы можете теперь отправиться в полицию, но я думаю, что она вам не даст того жалованья, какое вы получаете от фирмы «Гиббонс». Во всяком случае, у нас найдется несколько людей, которые с удовольствием размозжат ваш дурацкий череп железным прутом. Неужели вы действительно полагаете, что такие люди, как мы, не найдут средств, чтобы навсегда помешать вам показывать ваши золотые зубы?

Подошел паром, но Шееле не тронулся с места. Капитан Вольперт быстро повернулся к нему спиной и, держа руки в карманах, решительным шагом поднялся на паром.

Утром на следующий день он принес мне чек. Мы прекрасно понимали, что нами затеяна довольно опасная игра, ибо если Шееле на время напуган, то невозможно предугадать, что он предпримет дальше. На мой зов явился Бонифейс, и я просил его проследить за поведением Шееле в отношении полиции и немедленно сообщить нам, если он на нас донесет. Бонифейс, который только что «похоронил» одно из очередных наших дел, заложил руки в карманы, посмотрел на потолок и сказал:

— Капитан, Нью-Йорк кишит «грязными людьми», но я хочу испробовать одно средство, которое избавит вас от Шееле.

Он ушел, и через несколько дней я узнал, что он сделал.

Мой химик имел слабость. Он любил женщин, он любил их до такой степени, что позволял водить себя за нос, если они были молоды и красивы. Мистер Бонифейс знал это и соответственно построил свой план. Чтобы понять этот план, надо сказать, что в Соединенных Штатах существует закон, который часто служит предметом особых злоупотреблений. Этот закон сурово карает за обольщение, что само по себе очень правильно. Но когда кто-нибудь хочет «насолить» другому, этот закон может быть использован с такой легкостью, что это становится фарсом, и фарсом опасным. [44]

Как я говорил уже, Бонифейс имел самую разнообразную клиентуру, и в том числе одну молодую, красивую особу, к услугам которой он очень часто прибегал. Кроме того, Бонифейс находился в прекрасных отношениях с полицией, в особенности с одним детективом, который неоднократно уже помогал ему.

Однажды, когда доктор Шееле переезжал Гудзон на пароме, рядом находилась также эта молодая девушка, которая невзначай уронила свой зонтик. Галантный химик поспешил поднять его, и завязавшееся таким образом знакомство быстро перешло в дружбу. День или два спустя доктору Шееле надо было совершить поездку, и он пригласил девушку составить ему компанию. У него был хороший «форд», в котором они оба поехали. Когда нью-йоркские небоскребы остались позади, Шееле убавил ход, предвкушая предстоящее удовольствие. Но вдруг на краю дороги показался какой-то человек. При виде его молодая девушка принялась визжать и неистово размахивать руками. Изумлённый доктор Шееле ещё больше замедлил ход и спросил, что случилось. Человек на краю дороги поднял руку и остановил машину. Девушка выпрыгнула на шоссе, обвиняя своего спутника в том, что он хотел её обольстить, и требуя, чтобы позвонили в полицию. Незнакомец заявил, что он полицейский агент и что машину он остановил, услышав плач. Он заявил Шееле, что тот арестован. Химик не мог опомниться, от страха. Он долго убеждал детектива, который, наконец, позволил ему ехать, но предварительно Шееле пришлось употребить все свое красноречие и дать полицейскому солидную сумму, чтобы замять дело. Таким образом, он продолжал свое путешествие, полный горьких дум об испорченности людей.

Когда Шееле вернулся и явился в мою контору, там находился Бонифейс, который продолжал комедию. Он сообщил, что ему известно, о том, что какая-то молодая девушка обратилась к очень знаменитому нью-йоркскому адвокату по поводу попытки какого-то доктора Шееле обольстить ее. Ему, Бонифейсу, поручено этим адвокатом найти упомянутого Шееле. Девушка утверждала также, что ее «обольститель» подкупил одного полицейского, чтобы он молчал, и что, одним словом, мистер Бонифейс имеет право посадить доктора Шееле в тюрьму. Но Бонифейс оказался уступчивым:

— Если вы ничего не будете говорить, то я тоже ничего не скажу. [45]

Таким образом, Шееле успокоился и продолжал изготовлять для нас свои зажигательные снаряды.

Однако над нами начали сгущаться тучи, и положение начало становиться тревожным. Дальнейшее применение «сигар» стало для нас опасным. Однажды я был среди ночи разбужен телефонным звонком; взяв трубку, я узнал голос Бонифейса. Он ничего, не стал мне рассказывать, а лишь попросил встретиться с ним на следующий день утром, до открытия конторы. Я явился пунктуально и узнал от Бонифейса, что полиция накануне вечером проявила лихорадочную деятельность. Доки кишели детективами, разыскивавшими банду, которая раскладывала бомбы на пароходах. В достоверности этого Бонифейс не сомневался, так как он узнал это от одного из своих приятелей в полицейском управлении.

Мы отправились в доки, строя всевозможные догадки относительно этих внезапных мер, как взгляд мой упал на первую страницу только что купленной мною «Нью-Йорк таймс». Дело касалось нас. Газета сообщала с большими подробностями, что при уборке пустого трюма на пароходе «Кирк Освальд» в марсельском порту нашли небольшую трубку подозрительного вида, которая при тщательном осмотре оказалась чрезвычайно опасным разрушительным снарядом. Этот снаряд мог быть положен только во время стоянки парохода в Нью-Йорке, и сразу же стало ясно, что между многочисленными пожарами на море за последние два месяца имеется определённая связь.

Газета сообщала также, что вся разведка нью-йоркской полиции поднята на ноги в поисках злоумышленников и что полиция напала на след, который даёт хорошие шансы на успех розысков.

Я вспомнил, что мои люди действительно положили снаряд на пароход «Кирк Освальд», но я знал также, что это судно направлялось в Архангельск. Очевидно, в пути оно получило другое распоряжение и отвезло свой груз в Марсель. Снаряд же не оказал никакого действия, потому что он был рассчитан на более продолжительный срок, необходимый для долгого путешествия в Архангельск.

В это утро я имел свидание в зале моего отеля и по выходе заметил, что за мной следят. Два человека, которых я заметил в зале, последовали по моим стопам. Я поехал в отдаленный квартал и убедился, что не ошибся; слежка за мной продолжалась. Я отправился пешком, имея за собой на почтительном расстоянии обоих сыщиков. Заметив [46] такси и видя, что поблизости другого автомобиля не видно, я вскочил в него и быстро поехал к себе в контору кружным путем. Я немедленно ликвидировал фирму «Э. В. Гиббонс» и закрыл лавочку. Надо было исчезнуть на некоторое время, и, поспешно договорившись о поддержании связи друг с другом, мои помощники рассеялись по всем направлениям. Я выбрал мирное курортное место вблизи Нью-Йорка, где стал ожидать событий, но ничего не случилось. Так как мы больше не раскладывали зажигательных «сигар», полиции нечего было находить. Я же со своей стороны нуждался в некотором отдыхе.

Место моего уединения было расположено не очень далеко от Стэмфорда в Коннектикуте, где я устроился в скромном отеле. Я наслаждался морем и солнцем, набираясь сил перед возвращением в Нью-Йорк. В книге для приезжающих я записался под именем Бреннона, прибывшего из Англии. Обычно я был один, ни с кем не разговаривал, но ежедневно получал из Нью-Йорка письма и таким образом был в курсе всего происходящего. Я с нетерпением ждал возобновления моих операций, но ускорить события было бы неблагоразумно; поэтому я остался в отеле еще на некоторое время. Мои агенты написали мне, что человек, который обратил внимание полиции на шайку, орудовавшую в нью-йоркских доках, был не кто иной, как капитан Г., английский морской атташе в Вашингтоне. Во всяком случае розыски, предпринятые полицией, доказали лишь то, что она бессильна найти какое-либо доказательство, которое подтвердило бы предположение англичанина. Капитан Г. просил прислать отряд английских сыщиков, которые должны были действовать по собственной инициативе и под его руководством, чтобы изловить заговорщиков. Атташе хотел сам собрать доказательства, которые побудили бы американскую полицию вмешаться. Прибыли сыщики, в том числе агенты Скотленд-ярда, специалисты своего дела. Бонифейс рассказал, что они идут по определённому следу; мои помощники в Нью-Йорке были сильно обеспокоены, так как не была исключена возможность, что агенты из Скотленд-ярда напали на их след.

Я читал это сообщение, спокойно растянувшись на пляже, но, в конце концов, эта история начала меня серьезно тревожить. Если полиция действительно открыла что-нибудь, то было бы слишком рискованно подбрасывать новые снаряды. Нам следует ликвидировать всё наше предприятие и предоставить другим довершить начатое нами дело. Английские [47] сыщики выжидают лишь наших первых шагов, чтобы схватить нас; но, с другой стороны, если они не напали на наш след, то мы можем спокойно продолжать нашу работу наперекор капитану Г. и его ищейкам из Скотленд-ярда.

В этот день, под вечер, я шел вдоль берега, направляясь в сторону находившегося неподалеку другого курорта, более светского, более шикарного и менее сонного, чем тот, в котором я уединился. Я прогуливался, погруженный в свои мысли, и вдруг очутился на террасе небольшого отеля. Я выпил чашку холодного кофе под звуки джаз-банда, ломая себе голову над проблемой, что известно и что неизвестно капитану Г.

Подняв глаза, я увидел перед собой двух дам, которые меня знали. Им неизвестно было ни мое имя, ни чем я занимаюсь, они помнили лишь то, что случайно встретили меня на каком-то светском вечере в Нью-Йорке. Это было очень поздно вечером, и я вспомнил, что мое имя было известно только хозяину. Дамы узнали меня, подошли к моему столу. Это были миссис Джеймс Б. и мисс Мэйбл Л. Старшая из них, миссис Джеймс, была женой нью-йоркского углепромышленника, а мисс Л., молодая и очень хорошенькая особа, была ее лучшей подругой. Они очень обрадовались встрече со мной, так как дам было гораздо больше, чем мужчин. Я тут же мог установить, что мое имя им было неизвестно. Я поспешил заявить, что моё имя Бреннон, и они сразу же вспомнили это имя.

Мы говорили о всякой всячине: водном спорте, войне, новых танцах, бирже, религии, и я узнал, что они проживают в отеле, на террасе которого мы находились. Они рассказали мне, что завтра вечером в этом отеле должен состояться большой светский бал, и что приглашения уже разосланы. Они просили меня присутствовать. В самом деле, трудно было собрать достаточно кавалеров для танцев, и эти дамы рассчитывали на меня. У меня не было никакого желания присутствовать на этом вечере, так как голова у меня была занята другими заботами, как вдруг мисс Л., к великому моему удивлению, сказала следующее:

— Будет замечательное общество. Ведь вы англичанин, не правда ли? Вам, несомненно, небезынтересно будет знать, что на вечере будет ваш морской атташе капитан Г. Это очаровательный человек. Вы знакомы с ним? Нет? Приходите, мы познакомим вас. [48]

Я глядел на море; тихо доносились звуки оркестра. Мои дамы принялись уничтожать пирожные. И я тут же решил пойти на большой риск в надежде узнать то, что мне нужно.

— Я буду счастлив разделить вашу компанию — ответил я.

Они мне сообщили, что отель небольшой, но что здесь собирается хорошее общество, и для того чтобы попасть сюда, надо иметь рекомендацию от высших нью-йоркских кругов. Большинство комнат было уже давно забронировано. Все гости знали друг друга, образуя, так сказать, небольшой клуб.

На следующий день утром я переехал в этот светский отель по рекомендации обеих дам.

Вечером, когда дамы оделись в свои лучшие наряды и когда мужчины появились во всем блеске своих вечерних костюмов, наступил долгожданный момент. Миссис Б. представила меня капитану Г. Мне было оказано, что я имею удовольствие видеть перед собою английского атташе, а ему, что он имеет удовольствие познакомиться с мистером Бренноном.

Когда дама оставила нас, мы стояли в амбразуре одного из громадных окон, выходящих на море. Атташе, очевидно, подыскивал подходящие слова, чтобы сказать что-нибудь приятное своему соотечественнику. Это был высокий широкоплечий человек с умным и очень энергичным лицом; он немного наклонился вперед, вдыхая свежий морской воздух.

Я начал развивать мой план.

— Я — командир Бреннон, сэр, меня командировали в Соединенные Штаты для ознакомления с только что изобретенной новой торпедой. Вчера я узнал в Нью-Йорке странную вещь, которую мне бы очень хотелось вам сообщить; но вы уже уехали из города, и я подумал, что это может подождать вашего возвращения.

— О, — заметил атташе, — следовательно, я еще больше поздравляю себя с тем, что встретил вас здесь.

— . Мои знакомые здесь знают только, что я англичанин, — сказал я поспешно, — но им неизвестно, что я принадлежу к флоту, да и было бы нежелательно, чтобы они это знали.

— Вы правы, но, скажите мне, господин командир, что вы хотели мне сообщить?

Я призвал на помощь всю свою энергию.

— Некий капитан Джонсон, командир одного английского судна, рассказал мне довольно странный случай, свидетелем [49] которого он был. Несколько дней назад он видел, как пять человек несли через доки тяжелые ящики, и, так как они показались ему подозрительными, он прошел за ними около двухсот ярдов. Они погрузили свои ящики на моторную лодку, которая тотчас же отчалила. Так как ночь была светлая, он сумел увидеть, что они причалили к одному пароходу, который был нагружен военным снаряжением и должен был на следующий день выйти в море. Самое странное в этом деле то, что эти пять человек и их ящики были подняты на борт при помощи лебёдки. Пароход ушел, но утром Джонсон пошел и рассказал капитану о том, что он видел. И что же, вы думаете, он ответил ему? Никто на борту парохода не видел этих людей — ни дежурный офицер, ни люди команды, ни наши детективы. Все это очень странно, не правда ли? Капитан Г. слушал очень внимательно.

— Скажите, пожалуйста, достаточно ли хорошо видел ваш капитан хотя бы одного из этих людей, чтобы он мог его опознать? Не заметил ли он, как они были одеты, и не сказал ли он вам, как они выглядели.

Я выразил сожаление по поводу того, что капитан Джонсон, который ушел уже с кораблем в море, больше ничего не сообщил мне и что, следовательно, я никаких подробностей больше не могу сообщить.

— Я полагал, что это вас заинтересует. Мы так много слышали за последнее время об актах диверсий на наших судах.

— Конечно, — ответил капитан, — это меня интересует. Вам, вероятно, известно, что у нас есть определённые подозрения. В нью-йоркском порту имеется шайка, которая орудует под руководством одного немецкого офицера. Нам даже известно его, имя. Его зовут Ринтелен, его имя многократно упоминалось в радиограммах германского посольства. Но, странное дело, американская полиция утверждает, что этот джентльмен ничего преступного не делает, между тем мои люди видели его разгуливающим в доках. Он даже однажды раскрыл свое имя в одной из таверн, когда был пьян и не отдавал себе отчета в том, что говорит. О своей деятельности он ничего не сказал, но не подлежит сомнению, что в его распоряжении имеется моторная лодка, на которой он по целым дням разъезжает по порту, продавая командам отходящих пароходов всевозможные товары. Больше я ничего не могу вам сказать, но уверяю вас, что скоро он будет в наших руках. [50]

— Да это будет не так уже трудно, — заметил я, смеясь про себя, хотя и чувствовал, что я сильно оскорблён; — Субъект, который напивается, не умеет держать язык за зубами и разъезжает по порту на моторной лодке, должен легко попасться.

Тут оркестр прервал нашу беседу, и я должен был пригласить мисс Л. на танец. Она нашла во мне любезного партнера, так как я действительно был в прекрасном настроении, и не без основания.

Правда, я знал, что англичане подозревают меня, но я не мог понять, как они смогли поверить, что я пьянствую в портовых тавернах и обделываю свои дела на моторной лодке. Тот факт, что я нахожусь на подозрении, не мог, конечно, доставить мне удовольствия, но рано или поздно это было неизбежно, и это меня мало трогало, поскольку они верили всем этим благоглупостям. Было очевидно, что они не знали ни настоящего плана, ни вдохновителей нашего плана, ни тех, кто его выполняет; иными словами, они напали на ложный след и охотились за каким-то призраком, отождествляя его с моей собственной особой. Я мог вернуться в Нью-Йорк и опять взяться за свою работу.

Вдруг я увидел, что мой атташе беседует с каким-то человеком, который с виду был похож на слугу и который, очевидно, только что передал ему письмо. Я вновь пригласил свою даму. Позднее, когда я опять увидел капитана Г. у буфета, он отвел меня в уединённый угол, куда нам подали салат. Он рассказывал мне о многих своих товарищах из флота, а так как в Берлине я работал в английском отделе, затем во время моих многочисленных переездов и поездок встречался со многими английскими офицерами и, наконец, на экзаменах в генеральном штабе я представил диссертацию об английском флоте, я имел возможность рассказать ему ряд историй об офицерах, являвшихся нашими общими знакомыми. Мы сидели в нашем углу и говорили о наших морских делах, к великой досаде наших дам. Капитан Г. становился все более и более доверчивым и, наконец, сообщил мне, что только что получил письмо, которое причинит ему много хлопот этой ночью. Он узнал, что капитан небольшого грузового парохода, находящегося теперь в Нью-Йорке, видел в Атлантическом океане германский крейсер «Карлсруэ». Он указал мне долготу и широту его местонахождения, и для меня было ясно, что «Карлсруэ» имеет какой-то определенный [51] план, так как крейсер даже не обратил внимания на грузовой пароход.

«Карлсруэ»! Я не имел о нем сведений с момента моего отъезда из Берлина, и теперь он или какой-нибудь вспомогательный крейсер под этим именем, чтобы ввести в заблуждение англичан, курсирует по Атлантическому океану, подстерегая неприятельские торговые суда, отправляющиеся из Америки в Европу. По крайней мере, я так думал, но сказал лишь:

— «Карлсруэ»! Неужели «Карлсруэ»? И что же вы намереваетесь предпринять?

— Это очень просто, — ответил капитан Г., — вы, вероятно, сами догадываетесь. Через час я телеграфно извещу лондонское адмиралтейство и одновременно по собственной инициативе извещу Бермудскую эскадру о нахождении в наших водах этого наглого крейсеришки. Эскадра отправит броненосец «Принсесс Ройял», чтобы расправиться с ним.

Если мощные броненосцы Бермудской эскадры обрушатся на маленький «Карлсруэ», то в исходе не приходится сомневаться. Это убеждение сопровождалось в моем сознании желанием дать этой эскадре совсем другое занятие, чем охоту за «Карлсруэ». Если мне удастся задержать её выступление на несколько дней, можно будет предупредить германское судно по беспроволочному телеграфу. Я не знал еще, как это сделать, но надеялся что-нибудь придумать.

— Я полагаю, — сказал я, — что эскадра крейсеров должна была бы обратить внимание на вспомогательные немецкие крейсеры.

— Вспомогательные немецкие крейсеры? О каких крейсерах вы говорите?

— Я хочу сказать, сэр, что бермудские крейсеры должны были бы помешать укрывшимся в нейтральных портах большим немецким пароходам. Их насчитывается от тридцати до сорока, и они очень быстроходны. Ходят слухи, что в случае, если Соединенные Штаты прервут дипломатические сношения с Германией, они попытаются избежать плена и что они имеют на борту пушки, которыми эти проклятые боши сумели их снабдить.

Атташе кусал себе губы.

— Да, да, конечно, — сказал он, — конечно.

Я видел, что эта весть взволновала его. В этом не было ни слова правды, хотя такой план действительно как-то обсуждался. Атташе всего мира похожи друг на друга. Они охотнее позволят отрубить себе уши, чем признаются, [52] что они не в курсе чего бы то ни было касающегося круга их дел.

Наконец, он сказал:

— Я думаю, что эти немецкие пароходы в своем плане не зашли еще слишком далеко. Как вы об этом узнали?

— Я это узнал от одного американского инженера, изобретения которого я изучаю, а также... позвольте, кто еще мне рассказывал об этом? Ну да, конечно, я вспоминаю теперь: это был нефтепромышленник.

Атташе глубоко задумался.

— Да, — сказал он, — я ознакомлюсь с этим делом. Действительно, лучше захватить эти пароходы, чем посылать наши крейсеры преследовать «Карлсруэ».

Меня пригласили принять участие в игре, затеянной дамами, и я больше не мог от них отделаться. Затем надо было опять танцевать, но я стал искать глазами капитана Г., который куда-то исчез. Некоторое время спустя я совершил с мисс Л. на пляже весьма романтическую прогулку при лунном свете. Во время прогулки дорогу нам пересек какой-то человек во фраке. Это был капитан Г. Он с другой стороны взял под руку мисс Л., и мы втроем вернулись в отель. По дороге я ломал себе голову над тем, как узнать, что мог делать капитан Г. во время его отсутствия. Я решил построить свой маневр на прекрасном знании типа «атташе» и принялся говорить ему приятные вещи. Я выразил свое величайшее сожаление, что мне самому, вероятно, никогда не удастся быть атташе, что, заметил я, было всегда моей заветной мечтой.

— Что касается вас, то вы играете большую роль в этой мировой войне. О вас всегда будут говорить: он был британским морским атташе в Вашингтоне. Лондон действует по вашим указаниям, и все делается так, как вы желаете.

Капитан Г. внимательно слушал и, по всей видимости, был очень доволен мной. Он отвечал любезно, и, когда мы посторонились, чтобы пропустить в отель мисс Л., он удержал меня, чтобы сказать мне очень тихо:

— Господин командир, вы принадлежите к тем людям, которые понимают дело, и вы, вероятно, умеете хранить тайну. Телеграммы, которые я только что отправил, подготовят сюрприз немецким пароходам, если они попытаются покинуть порт. Мы, таким образом, на некоторое время оставим «Карлсруэ» в покое.

Her такого бала, которому не пришел бы конец, и я был счастлив, когда, наконец, очутился в своей комнате. Я получил [53] больше, чем ожидал, так как узнал, что англичане не имеют ни малейшего понятия о тайных путях моих агентов в Нью-Йорке, и был уверен, что сумел избавить «Карлсруэ» от орудий английских судов.

Вечер удался на славу.

На следующее утро никакие силы не были в состоянии меня удержать, и я при первой же возможности уехал в Нью-Йорк. Оставив мой багаж на хранение, я постарался связаться с моими людьми. После многих бесплодных попыток я натолкнулся на одного немецкого капитана дальнего плавания. Мы случайно встречались с ним в городе. Обсудив с ним все подробности, мы договорились собрать всех наших людей и отправились в контору бывшей фирмы «Э. В. Гиббонс». Я хотел узнать, не были ли получены за это время письма на мое имя. По дороге мы обсуждали возможные способы предупредить «Карлсруэ» и решили, что морской атташе, вероятно, располагает такими средствами. Я решил поздно вечером телеграфировать капитану Бой-Эду и сообщить ему то, что я узнал.

Открыв дверь моего бюро, мы страшно удивились, увидев большую груду писем на полу. Это, несомненно, были письма с предложением всевозможных товаров в ответ на запросы неутомимого Макса Вейзера, каталоги, газеты, пробы всевозможных товаров, которые письмоносец просовывал под дверь. Мне понадобилось бы потратить целый день, чтобы разобрать всю эту груду писем, так что я должен был предоставить это заботам Макса Вейзера, ибо у меня не было для этого времени.

На следующее утро я осторожно связался с моими другими агентами. Я их нашел в различных частях города и в течение всего дня не переставал думать о глупой истории, рассказанной мне капитаном Г. о моих похождениях в портовых тавернах и моих поездках на моторной лодке, с которой я продаю всевозможные вещи командам пароходов.

Вечер я провел в ресторане Вулворт-билдинг в обществе моих лучших помощников, в том числе Макса Вейзера и двух немецких капитанов.

Они громко хохотали, когда я им передал эту историю, которая доставила им величайшее удовольствие, но никто не знал, как добраться до крупицы истины, которая, несомненно, лежала в основе всего этого дела. Ведь так много людей напивается в тавернах на берегу, так много людей, занимающихся торговлей в порту. Мы не находили никакого средства, чтобы проникнуть в эту тайну. [54]

На следующий день я встретился с Бонифейсом, который пришёл сообщить мне очередные новости из полиции. Мы встретились с ним в небольшом кафе, и он мне показался более мрачным, чем всегда. Его лицо выдавало скрытое раздражение. Своими словами он ошеломил меня.

— Не мне, капитан, учить вас, как держаться, и я бы никогда не поверил, что вы способны так вести себя. Я никогда бы не мог поверить, чтобы вы были так неосторожны.

Я начал терять терпение…

— Не говорите загадками, сударь. Что такое я сделал? Что случилось? Говорите!

— Вы напились пьяным, — сказал Бонифейс упавшим голосом. — Вы нализались и стали рассказывать, что это вы тот немецкий капитан, который поджигает пароходы.

Это переходило всякие границы.

— Если у вас хватит смелости сказать мне также, что я прогуливаюсь в порту на моторной лодке, я рассержусь. Бонифейс готов был заплакать, вытирая свое пенсне.

— Зачем, капитан, вы издеваетесь надо мною? Зачем вы это делаете? Послушайтесь моего совета и будьте осторожнее. Зачем вы ходите в порт, капитан? Вы лишь обращаете на себя внимание!

— Откуда вы все это знаете?

— Вся полиция это знает. В полицейском управлении только об этом и говорят. Все сыщики с утра до вечера говорят о вашем деле.

— Мистер Бонифейс, — сказал я, — мистер Бонифейс, послушайте, что я вам скажу. Я никогда в Нью-Йорке не напивался пьяным и никогда не говорил, что я немецкий капитан, поджигающий пароходы. И я никогда не ездил в порту на моторной лодке.

Но Бонифейс поправил свое пенсне и надел шляпу.

— Я очень жалею, что нам приходится расставаться, капитан. Вы больше мне не доверяете. Почему вы не хотите честно признать, что вы совершили ошибку, которая может случиться со всяким, мы могли бы тогда постараться исправить ее. Я больше не сердился, а разразился хохотом.

— Что мне сделать, чтобы убедить вас? Никогда в своей жизни я этого не делал!

Тогда я вторично услышал эту дурацкую историю, причём Бонифейс подтвердил мне, что вся американская полиция разыскивает германского капитана Ринтелена, который ходит по докам и разъезжает в порту. Я подробно [55] расспросил его и узнал, что эту точную информацию он получил от одного полицейского, который собственными глазами видел этого капитана. — Надо узнать всё относительно этого субъекта, мистер Бонифейс. Постарайтесь узнать самые мельчайшие подробности, дабы мы сами могли проследить за этим полицейским, который так афиширует результаты своих розысков.

Бонифейс задумался:

— Это будет стоить денег. Необходимо, прежде всего, «убить» этого субъекта. Я «убью» его суммой в тысячу долларов.

Дело этого стоило. Я передал тысячу долларов Бонифейсу, и он «убил» своего субъекта в тот же вечер.

Бонифейс как-то позвонил мне по телефону. Он был очень взволнован и несколько растерян. То, что он мне сообщил, было действительно довольно интересно. Полиция следила за моим двойником с полудня. Полиция хотела захватить «меня» на месте преступления, в тот самый момент, когда «я» буду карабкаться на борт парохода, чтобы положить туда зажигательную бомбу.

Я был ошеломлен и предложил одному из моих помощников сопровождать меня в доки и вместе со мной переехать Гудзон по направлению Хобокена. Бонифейс пошел первым, и мы последовали за ним.

Бонифейс точно знал место, где полицейские дожидались моего прибытия на лодке. Они хотели обыскать ее, чтобы найти там спрятанные зажигательные снаряды. Ещё издали мы заметили двух человек, опершихся о перила мола. Мы их обошли издали, незаметно скрылись в темноте и стали ждать дальнейших событий. Сперва показалась женщина, которая, простояв некоторое время на набережной, начала затем прохаживаться взад и вперед, устремив глаза на воды порта. Затем вдоль пристани показалась моторная лодка. Оба человека исчезли, но мы видели, как они присели на корточки, спрятавшись за железнодорожным вагоном. Из лодки вышел человек, держа в руках две тяжелые корзины. Женщина поспешила ему навстречу. Сыщики ползком приблизились, чтобы преградить ему путь, и, хотя было слишком темно, чтобы можно было увидеть его лицо, я все же заметил, что он высок и носит непромокаемый плащ. Привязав свою лодку, он попросил женщину помочь ему нести корзины, с которыми он направился вдоль пристани к набережной с очевидным намерением поехать в город. Но внезапно они столкнулись лицом к лицу с обоими [56] сыщиками, которые толкнули их так, что корзины опрокинулись, и все содержимое рассыпалось по земле. Сыщики извинились, собрали рассыпанные предметы и сложили в корзины; затем они, приподняв шляпы, удалились, тогда как человек в плаще начал осыпать их ругательствами.

Из нашей засады мы увидели двух других полицейских, пустившихся вслед за этим человеком и его женой; мы пошли за ними. Так как было очень темно, и шел сильный дождь, мы могли видеть только полицейских, а не тех, кого они преследовали. Вдруг полицейские пустились бежать с одной стороны набережной на другую и, наконец, остановились, очевидно, потеряв следы. Я сам устал от такого занятия, и так как у меня было много других дел, я вернулся к себе. Мы знали, где незнакомец привязал свою лодку, и поэтому нетрудно будет установить его личность.

Действительно, на следующий день мы узнали всё, что нас могло интересовать. То, что он делал в порту, было совершенно безобидным занятием; он продавал главным образом спиртные напитки и табак, причём самым ходким товаром у него были спиртные напитки. Он жил в гражданском браке с одной женщиной и, очевидно, боялся преследования закона, так что часто менял квартиру. Однажды вечером он в какой-то портовой таверне напился и самым серьезным образом стал говорить, что он немецкий капитан, которому поручено раскладывать зажигательные бомбы на союзных судах, чтобы вызывать на них пожары на море. Эта идиотская история была нам на руку, так как все английские сыщики клялись, что под видом этого человека скрывается капитан Ринтелен. Несмотря на то, что американская полиция уверяла, что Ринтелен часто появляется в свете, одетый во фрак, и что он живет в нью-йоркском яхт-клубе, англичане продолжали утверждать, что Ринтелен ведет двойную жизнь, выступая то под видом элегантно одетого джентльмена, то под видом грязно одетого субъекта, разъезжающего на своей моторной лодке. Им удалось даже убедить американскую тайную полицию, которая, наконец, поверила в эту бессмыслицу. Человек, на котором они остановили свое внимание, разумеется, заметил, что за ним следят; но так как совесть у него была нечиста, он исчез, что еще больше усилило подозрение полицейских.

У нас возникла идея, которая сильно нас позабавила, но которая в то же время прекрасно себя оправдала. Один из моих агентов, менее приметный для полиции, чем другие, который ни в малейшей степени не мог быть заподозрен в [57] диверсионных актах, завербовал при помощи денег этого странного незнакомца к нам в сотрудники. Нам сразу же пришлось констатировать, что он имел некоторое сходство со мной. Это был опустившийся, всегда пьяный субъект. Наша дальнейшая деятельность не только не поколебала английских сыщиков и даже некоторых американских детективов, но постепенно еще больше убедила их в том, что мы оба — одно и то же лицо.

Мой агент однажды поймал его на улице, предложил ему несколько стаканов вина, посадил на такси и привез в небольшую таверну на берегу, где он предварительно снял комнату. Незнакомец был наполовину уже пьян и позволил снять с себя лохмотья, которые носил, одеть во всё новое, включая пару шикарных ботинок, оказавшихся, правда, слишком большими для него. Оттуда его отвезли в роскошный отель, где сыщики потеряли его след. Это была игра, которую мои люди продолжали разыгрывать с различными вариациями, и которая их очень забавляла, в то же время вполне оправдывая себя.

Мы его вернули к его обычному занятию, которое он вскоре запустил, так как получал от нас много денег. Он находился в таком состоянии, что никогда не задавал вопросов и слепо исполнял всё, что от него требовали. Несколько долларов и частые возлияния вполне составляли его счастье. Он не мог предать нас, так как ничего не знал, но зато приносил нам большую пользу. Он начал интересоваться своим туалетом, каждое утро он появлялся на очень оживленном перекрёстке недалеко от яхт-клуба. На другом краю города, вблизи нашей конторы, он с таким же успехом приводил в смущение как лифтёров, так и полицейских.

Когда мы, таким образом, направили полицию на ложный след, я вновь начал расставлять свои сети. Доктору Шееле было дано распоряжение возобновить изготовление зажигательных снарядов, и, несмотря на увеличение риска, нам удавалось раскладывать их по-прежнему на английских, французских и русских пароходах. Я снял новую контору, предоставленную в наше распоряжение немцем мексиканского происхождения и авантюристической складки. Мы оборудовали ее так, что помещение было разделено особой перегородкой на две комнаты, связанные телефоном с особой бесшумной сигнализацией. Таким образом, я был защищен от непрошенных посетителей и располагал специальной дверью, выходившей в коридор, на случай отступления.

Наша фирма носила теперь название «Мексиканская Северо-западная [58] железнодорожная компания», причем это название привлекало к себе внимание, красуясь на входных дверях нашей конторы.

Первым актом новой фирмы явилась покупка изобретения одного молодого немецкого инженера по имени Фей. Он сообщил нам, что изобрёл механизм, способный сорвать руль у плавающего судна в открытом море. Фей произвел на меня хорошее впечатление. Обсудив это дело с моими капитанами, я дал; ему необходимые средства для производства опытов. Спустя неделю Фей вернулся и заявил, что у него всё готово. Вместе с двумя капитанами я послал его в деревню, чтобы приобрести в пустынном месте хорошо скрытый клочок земли. Здесь они построили корабельную корму, к которой прикрепили настоящий руль, снабжённый снарядом, одна оконечность которого представляла собой железную остроконечную иглу. Игла была прикреплена к самому рулю, и с каждым поворотом его поворачивалась также и игла, постепенно врезываясь в снаряд, и когда она протыкала капсюль, происходил взрыв — и весь руль разлетался в щепы.

К солидно построенной модели Фей прикрепил свой снаряд и стал поворачивать руль. Оба капитана держались на почтительном расстоянии. Фей продолжал свою процедуру в течение почти часа. Раздался ужасный треск, и обоих капитанов осыпало кусками дерева. Сам Фей был поднят на воздух и упал на кучу хвороста, получив несколько царапин. С ближайших деревьев были сорваны ветки, а сама модель загорелась. Все трое вернулись оттуда на автомобиле в Нью-Йорк и сообщили мне, что механизм действует безотказно.

Фей получил достаточно денег для изготовления своих снарядов. Скоро можно было сделать первый опыт. Однажды вечером он отправился по порту на моторной лодке, и, несмотря на аварию, ему удалось прикрепить снаряды к рулям двух пароходов. Мы стали ждать результатов, о которых нас своевременно известила газета «Шиппинг ньюс». Все нью-йоркские газеты заволновались. На море произошло два таинственных случая, но никто не знал их причины. Два парохода в результате взрыва в открытом море потеряли рули, причём корма была сильно повреждена. Один из них, покинутый своим экипажем, дрейфовал по Атлантическому океану, другой был взят на буксир и доставлен в ближайший порт. [59]

Этот случай получил широкую огласку, и Фей не мог больше рисковать и ездить по порту на своей лодке. Он был молод, но смел и решителен, и в течение нескольких последующих недель он совершил такие поступки, которые требовали крепчайших нервов. Он клал свои снаряды на пробковый поплавок и под покровом ночи пускался вплавь. Добравшись к намеченному пароходу, он прикреплял аппарат к рулю.

Было сообщено о ряде новых успехов, так что множество боеприпасов, приобретенных союзниками, так и не было доставлено к тем орудиям, для которых они предназначались. Благодаря этому изобретению, которое Фей применял не только в Нью-Йорке, но и в других портах, мы сумели расширить нашу диверсионную деятельность. То, чего не удалось добиться при помощи зажигательных бомб, было довершено снарядами Фея. Но со времени наших первых проб количество транспортов с военными материалами возросло в десять раз; угнаться за всеми было невозможно, и поэтому надо было найти еще какое-то средство.

У. меня возникла мысль, показавшаяся мне сперва фантастичной, — основать свой собственный «профсоюз». Всякие профсоюзы, соответствующим образом зарегистрированные в надлежащих инстанциях, имели право объявлять легальные стачки, и власти не могли вмешиваться. Если, кроме того, мы сумеем выплачивать стачечное пособие, то окажется возможным кое-чего добиться, а средства у нас есть.

Надо было приступить к этому делу с величайшей осторожностью и связаться с рабочими лидерами, и я прибегнул к хитрости.

Я знал уже несколько ирландцев и американских немцев, стоявших во главе небольших профсоюзов. Они принимали меня за американца, и мне удалось привлечь их на свою сторону, не возбудив ни малейшего подозрения. Впрочем, они сами считали, что вывоз взрывчатых материалов в Европу — вещь недопустимая, что рабочие нейтральных стран отнюдь не заинтересованы в изготовлении снарядов, предназначенных для убийства их братьев по классу.

Первой моей заботой было снять громадное помещение и организовать собрание, на котором известные деятели резко выступали бы против экспорта боеприпасов. Члены Конгресса Бьюкенен и Фауллер, бывший посол Соединенных [60] Штатов в Мадриде Хэннис Тейлор, бывший генеральный прокурор Моннетт явились на собрание и выступили с речами; равно как и ряд университетских профессоров, богословов и руководителей рабочей партии. Я незаметно сидел в дальнем углу. Ни один из ораторов ни в малейшей мере не подозревал, что он действует по указке германского офицера, находящегося тут же среди присутствующих. Они знали лишь тех, кто просил их выступить, но совершенно не знали, что нити находятся в руках третьего лица.

На следующий день я встретился с ирландскими и американо-немецкими лидерами рабочей партии, которые приняли меня за богатого американца, готового в гуманитарных целях принести денежные жертвы. Мы сделали большой шаг вперед и основали новый «профсоюз», названный нами «Национальный рабочий совет борьбы за мир». Я, разумеется, не вступил в члены этого союза, но привел собой на это организационное собрание одного моряка немецкого происхождения и очень надежного человечка; который стал докером, чтобы иметь возможность выставить свою кандидатуру. Мне удалось обеспечить ему руководящую должность, и, таким образом, союз принялся за работу.

Мое намерение заключалось в том, чтобы завербовать в наш «союз» большое количество американских докеров. В случае удачи этого плана я имел бы возможность объявить стачку, которая нанесла бы союзникам серьёзный удар. Однако мои надежды на громадный приток членов со всех сторон не оправдались. Несмотря на то, что был назначен очень небольшой членский взнос, дело, по-видимому, было обречено на неудачу. Я начал отчаиваться в успехе, когда однажды утром Вейзер, который, конечно, работал в этом деле со мной, позвонил мне по телефону из доков и попросил явиться немедленно с деньгами. Приближаясь к конторе профсоюза, я увидел несколько групп грузчиков, находившихся в сильном возбуждении, Вейзер пошел мне навстречу и рассказал о случившемся.

Неразрешённая стачка, спровоцированная несколькими моими агентами, вспыхнула среди рабочих, грузивших снаряды на пароход, который должен был отправиться в Россию. Грузчики выдвинули два требования: прибавку ввиду опасности, с которой связана их работа, и уход английских агентов, которые с винтовками в руках охраняли русский транспорт.

Почти все члены нашего карликового «союза» работали на этом пароходе, и так как часть нашей программы заключалась в противодействии погрузке военного снаряжения, [61] грузчики пришли в нашу контору, чтобы объяснить причину забастовки. Они решительно требовали прибавки, но только формально и без всякой надежды на получение ее или на санкционирование их забастовки.

Выслушав их, Вейзер телефонировал мне, тогда как агент, которого мне удалось ввести в правление союза, временно отделался от этих людей и по телефону вызвал всех руководителей союза. Они прибыли почти одновременно со мной. Я не стал задерживаться: передал деньги и тотчас же исчез, чтобы не извлечь на себя подозрения.

Разыгравшиеся после этого события стали предметом многих разговоров. Невероятная весть моментально распространилась среди грузчиков. Руководители союза собрались, но лишь за тем, чтобы заявить, что забастовка представляет собой настоящую бессмыслицу, так как касса пуста и наша горсточка членов-рабочих составляет незначительное меньшинство. Однако мой агент взял слово и заявил, что в численном отношении мы действительно слабы, но что, тем не менее, надо действовать последовательно, если мы хотим выполнить нашу программу. Мы боремся против перевозки боеприпасов и вправе требовать от наших членов, чтобы они действовали решительнее. Единственный ответ, который он получил, — это сочувственная улыбка со стороны других руководителей, которые спрашивали, откуда можно достать средства.

— Я произвел денежный сбор после собрания и за короткое время собрал двадцать пять тысяч долларов, — заявил агент, выкладывая деньги на стол.

Это изменило ситуацию, и дело приняло другой оборот. Имея двадцать пять тысяч долларов, можно легализовать стачку и выплачивать, стачечное пособие.

Мой агент действовал очень умело. Он овладел руководством так, что другие даже не сумели заметить этого, и после дебатов, продолжавшихся целый час, «Национальный рабочий совет борьбы за мир» объявил официальную стачку. Вейзер побежал в ближайший банк, как самый привычный к этому делу человек, чтобы разменять тысячные ассигнации; по возвращении он сказал грузчикам, чтобы они по очереди зашли в контору. Мой агент тоже вышел к ним и заявил, что союз признал справедливость требований своих членов и санкционировал стачку. Пособие за следующую неделю будет, конечно, выдано в тот же день.

Эта неожиданная весть сильно обрадовала рабочих. Они решили, что было бы неплохо вступить в этот союз, и [62] пошли получать деньги. Проходя мимо парохода, на котором некоторые из их товарищей возобновили уже работу, они не преминули расхвалить мой профсоюз и потом пошли искать работу подальше от доков.

В тот же вечер я имел продолжительную беседу с моим агентом Максом Вейзером и капитаном фон Клейстом, который взялся провести «атаку».

Клейст и Вейзер развили величайшую активность вокруг Хобокенского мола и распустили слух, что «Национальный рабочий совет борьбы за мир» готов выдавать стачечное пособие всем рабочим, бросившим работу на военных транспортах, хотя бы они числились в союзе только со вчерашнего дня. Вскоре рабочие начали являться массами, чтобы уплатить вступительный взнос и тотчас же уйти. На следующий день они вновь приходили и заявляли, что бросили работу, так как предприниматели отказываются дать им прибавку, которую рабочие требуют ввиду опасности, с которой связана их работа. Они тотчас же получали свое стачечное пособие. Днем, проходя неподалеку оттуда, я видел удивительное зрелище. Громадная толпа осаждала нашу контору в ожидании своей очереди, чтобы уплатить вступительный взнос. Пришедших было не менее тысячи человек.

Я встретил чрезвычайно возбужденного и воинственно настроенного Макса Вейзера. Он сказал, что все эти рабочие пришли записаться в союз; мне пришлось пойти в банк, чтобы взять оттуда дополнительные средства. У меня было достаточно денег на выплату пособия в течение некоторого времени и, кроме того, я знал, что благодаря посланной в Германию телеграмме моя касса вновь наполнится.

На следующий день около тысячи пятисот рабочих объявили стачку в нью-йоркском порту, а еще через несколько дней ни один транспорт не мог уже делать погрузку. Победа была близка, но я составил свой план, не учитывая силы сопротивления американского финансового капитала. В то время как мне удалось парализовать погрузку военного снаряжения в нью-йоркском порту, активные члены моего союза разъезжали по всем направлениям. Они открыли филиалы во всех портах, устраивали бесконечные собрания и везде объявляли стачки.

Что касается меня, то я сидел у себя в конторе и получал по двадцать телеграмм сразу, конечно, в зашифрованном виде. По телеграфу я переводил во все центры денежные суммы на рекламу, на наем помещений под собрания. В Соединенных Штатах вспыхнул ряд забастовок, [63] которые заставили побледнеть руководителей существующих профсоюзов. Мы развернули движение, последствия которого никто не мог предвидеть. Бонифейс тоже включился в это дело и нанял ораву подозрительных субъектов, которые выдавали себя за моряков и орали во всю глотку на наших собраниях.

В некоторых портах наш успех был ошеломляющим. Суда были одно за другим покинуты, бессильные закончить погрузку. На страницах американских газет начали вопить, взывая о мести. Газеты получали из Европы телеграммы, сообщающие, что задержка военных материалов для союзников равносильна настоящей катастрофе.

В то же время руководители отделений моего союза на местах начали бомбардировать президента Вильсона сотнями телеграмм из всех городов и портов страны — конечно, за мой счет — с требованием издать закон против экспорта оружия. Я узнал, что Гомперс со своими друзьями спешно отправился к Вильсону, и президент принял его. Я дал соответствующее указание, и президент был буквально засыпан телеграммами, требовавшими, чтобы он принял также делегацию руководителей моего союза. Наконец, 15 июня он согласился принять такую делегацию. Мы на это возлагали большие надежды, так как у нас было достаточно оснований полагать, что президент уступит под сильным давлением нашей группировки. Однако в самый канун назначенного дня он сообщил телеграфно, что не, может принять наших делегатов, так как находится на даче. Почва в Вашингтоне становилась слишком накаленной.

В то время как Вильсон дал этот уклончивый ответ, военная промышленность готовила свое контрнаступление. Я опять почувствовал, что за мной следят; полиция напала на мой след, и мне надо было принять меры предосторожности.

Но что было самое худшее — мы теряли почву; рабочие возобновляли работу. Наш союз продолжал бастовать, но более старые организации мобилизовали своих членов, и мы не могли надеяться на снятие их с работы, так как они получали большие суммы, чтобы сломить стачку. Скоро мы узнали, что военные поставщики наполнили кассы старых профсоюзов миллионными суммами, что Гомперс и его помощники все время проводили в вагоне или на автомобиле, рыская по всей стране и организуя контратаку.

Когда нашим противникам удалось возобновить работу, я обрушил на них новый удар. Мы тоже отправились в путь, на сей раз по совету австро-венгерского посла доктора [64] Думбы.

В тот самый момент, когда Гомперс намеревался уже праздновать победу, рабочие самого крупного военного завода Соединенных Штатов — сталелитейных заводов Вифлеемской компании бросили работу. На этих заводах работали почти исключительно австрийцы. Борьба продолжалась с переменным счастьем. Окончательная победа зависела от крепости нервов и денег.

Скоро произошёл один неприятный случай: войдя в контору, я застал Бонифейса, который сидел в большом унынии. То, что он мне рассказал, не могло меня обрадовать, так как он сообщил мне неприятные новости.

— Говорите прямо, мистер Бонифейс, — сказал я ему. Но я широко раскрыл глаза, когда он мне рассказал историю, которой я сперва не хотел поверить. Благодаря своим таинственным, но ценным связям он узнал, что «чрезвычайно секретный» шифр германского посольства похищен. Английские агенты подослали молодую девушку к одному довольно низкооплачиваемому сотруднику германского морского атташе. Завязав с ним интимное знакомство, она сумела убедить его, что глупо жить так стесненно, когда он сразу может разбогатеть. Молодой человек согласился сделать всё, что она попросит у него, и в результате он передал ей чрезвычайно важный и строго секретный шифр. Она передала его англичанам. По словам Бонифейса, с шифра была снята копия, после чего он тщательно был положен на прежнее место, которое, вероятно, охранялось очень плохо.

Эта халатность атташе была скоро подтверждена из другого источника.

Я был потрясён. Это был тот самый шифр, который я привез из Германии для посольства, потому, что относительно прежнего существовали подозрения, что он попал в руки неприятеля. Я поблагодарил Бонифейса и отпустил его.

Затем я тотчас же отправился в посольство, хотя мне казалось маловероятным, чтобы какой-то секретарь имел доступ к шифру по той простой причине, что инструкция запрещает доверять его низшему сотруднику. Войдя к морскому атташе, я сказал:

— Известно ли вам, что строго секретный шифр похищен? Капитан Бой-Эд вспыхнул.

— Кто это говорит? Это невозможно! Он хранится под замком. [65]

— Всегда?

— У меня, конечно, нет времени, чтобы самому каждый раз запирать шифр. Это дело поручено одному из моих секретарей.

— В Берлине ни один человек ниже капитана не смеет прикоснуться к секретному шифру.

— Извините меня, но это мое дело!

Эта беседа подтвердила, что шифр действительно похищен. Я предвидел несчастье, но не мог еще знать, какие роковые последствия это будет иметь для меня лично.

Хотя я знал, что полиция гонится за мной по пятам, я решил не отступать. Я всегда был так осторожен, что полиция не могла иметь непосредственных улик против меня и не могла знать, что я замешан в таком множестве тайных махинаций. Когда на следующий день утром я пришёл в мой банк, служащий, который обычно ведал моим текущим счётом (это был немец, знавший мое имя и часто оказывавший мне услуги), сделал мне знак и передал письмо. Взглянув на адрес, я почувствовал, что бледнею. На конверте были выведены слова: «Господину капитан-лейтенанту фон Ринтелену». Служащий шепнул мне, что письмо прибыло по почте и что оно произвело в банке огромное впечатление, так как стало известно, что какой-то германский офицер имеет в нем крупный текущий счёт, через который проходят огромные суммы. Не является ли это письмо ловушкой? Я все-таки решил вскрыть его и узнал, что оно от военного атташе германского посольства. Я был возмущен легкомыслием и глупостью атташе, решившегося посылать мне письма таким способом.

Но у меня не было времени предаваться мрачным предчувствиям, так как дело, нити которого находились в моих руках, приближалось к своему кульминационному пункту. Утром 6 июня 1915 года ко мне в зал ресторана «Нью-йоркского яхт-клуба» подошёл посыльный и передал записку, в которой меня просили позвонить по определённому номеру. Позвонив по указанному номеру, я услышал голос морского атташе, который просил меня встретить его на улице в определённом месте. Когда я туда пришел, он передал мне телеграмму следующего содержания:

«ГЕРМАНСКОЕ ПОСОЛЬСТВО, МОРСКОМУ АТТАШЕ.

Конфиденциально сообщите капитану Ринтелену, что его вызывают в Германию».

Что это могло бы означать? Разве за несколько недель до этого я не просил главный штаб никогда в телеграммах не [66] называть моего имени, а в тщательно составленном письме сообщить мне ответ на мои последние предложения? В самом деле, я предлагал подкупить прессу и таким путём воздействовать на американское общественное мнение, которое в силу создавшейся внутренней политической обстановки не должно было кажется поощрять изготовление оружия и амуниции. В конечном счете, это был замечательный план, благодаря которому мы могли бы ставить палки в колеса военной продукции американской промышленности.

Я не мог понять, почему эта телеграмма была мне адресована, и лишь знал одно: если я тотчас же повинуюсь этому распоряжению, все мои дела останутся в состоянии ужасного хаоса. Я спрашивал себя, не являюсь ли я жертвой известных интриг, сплетённых в морском главном штабе частой посетительницей его — баронессой Шредер. Баронесса имела на Тиргартенштрассе в Берлине политический салон, куда часто собирался берлинский высший свет: Фалькенгайн, старый граф Цеппелин и начальник полиции фон Ягов, генерал Гофман, доктор Штаус и Эрцбергер. В числе посетителей этого салона был также я, кого баронесса принимала очень охотно, но разве влезешь в чужую душу? Два года спустя она покончила с собой, пустив пулю в лоб, когда было установлено, что она слишком часто заходила в американское посольство.

Или, быть может, меня вызывают для доклада о положении в Соединенных Штатах?

Как бы то ни было, я решил, что повиновение в лучшем смысле этого слова вполне допускает целесообразное толкование отданного мне приказа; поэтому, ничего не говоря, я довёл до конца все текущие дела, успокаивая моих друзей и помощников заверением, что я опять вернусь сюда не позднее чем через четыре недели, ибо я был убежден, что, несмотря на английскую блокаду, я могу свободно разъезжать, когда и как мне заблагорассудится. Я достал свой старый швейцарский паспорт. Вскоре я получил печатные документы, свидетельствовавшие самым неопровержимым образом, что я являюсь швейцарским гражданином, отправляющимся из Соединенных Штатов во Францию для закупки вин. [67]