Начало послевоенного возрождения флота
Ограничения, наложенные на Германию Версальским договором в июне 1919 года, были столь жестоки, что потребовалось особое обращение начальника адмиралтейства к личному составу флота, в котором он просил рассматривать их как вызов, а не как смертный приговор.
В договор, прежде всего, было включено требование о значительном сокращении личного состава военно-морского флота Германии. Количество офицеров не могло превышать 1500 человек. Кроме этого, для предотвращения быстрой подготовки специалистов и наращивания резервов при поступлении на службу все должны были подписывать двенадцатилетний контракт. Это определило необходимость полной реорганизации флота.
Уменьшение численности офицерского корпуса было проведено без всяких заминок, отбор кандидатов, сделанный отделом кадров флота, был принят союзниками без всяких возражений. Сокращение рядового и унтер-офицерского состава позволило избавиться от нежелательных элементов, а имеющиеся вакансии были заполнены в основном людьми из военно-морских бригад и из так называемой «железной флотилии» капитана Ласса, которые доказали свою надежность в решающие дни революции.
Среди первоочередных мер была новая программа обучения и подготовки рядового состава и восстановления строгой дисциплины. Начало реализации последней программы было приурочено к восстановлению системы военных трибуналов на флоте. Также весьма важным было получение средств для выплаты содержания на новом [133] флоте и специальное систематическое обучение рядового состава для подготовки их к гражданской жизни после истечения срока контракта.
При осуществлении реорганизации были приложены все усилия для того, чтобы сохранить весь положительный опыт прошлого, в особенности того, что касалось квалификации различных групп офицерского корпуса и их взаимоотношений между собой и флотом в целом.
Одной из проблем, требующих урегулирования, было неравенство в положении на флоте инженерного офицерского состава. В те уже далекие дни, когда происходил переход от паруса к пару, все, что было необходимо на корабле, — это иметь постоянного члена экипажа с несколько большими способностями к технике, который смог бы изучить обращение с совершенно простым паровым механизмом, использующимся как вспомогательный судовой двигатель. Но по мере технического развития и насыщения кораблей различными механизмами на них стало необходимым наличие высококвалифицированных инженеров. Эта изменившаяся ситуация никогда не была осознана в полной мере, а посему флотские офицеры-механики не имели положения и престижа, сравнимого с положением кадровых офицеров. Долго сохранявшиеся различия в исходной квалификации, знаках отличия, форме одежды и методах подготовки отнюдь не способствовали более тесному единению инженеров-механиков и офицеров-командиров, несмотря на все попытки министра фон Тирпица исправить это положение.
Слияние этих двух слоев офицерского корпуса, которое пытались осуществлять, правда без особого успеха, в других военно-морских флотах, нас не привлекало. Так, например, мы не могли пойти на то, чтобы наделить старшего инженера-механика корабля теми же дисциплинарными правами, которыми по необходимости обладал старший помощник капитана, отвечавший за все подразделения и службы корабля. Однако нам все же удалось найти приемлемое решение, при котором инженер-механик, стоявший во главе той или другой береговой инженерной службы, обладал дисциплинарной властью над своей командой. Некоторые из них становились руководителями военно-морских технических учебных заведений. Вершиной карьеры [134] могла стать должность инженера-инспектора флота или главного инженера-механика адмиралтейства — это были уже адмиральские должности. По условиям, на которых инженер-механик мог жениться, они были уравнены с кадровыми офицерами.
Этими нововведениями в организации флота мы были обязаны во многом инициативе главного инженера-механика флота контр-адмирала Лемке. У меня сложилось о нем весьма высокое мнение еще в тот период, когда он был инженером-механиком штаба командующего рекогносцировочными силами, а я исполнял обязанности начальника штаба. Позднее Лемке стал главным инженером-механиком флота. В качестве первого адмирала из инженеров-механиков он весьма тесно сотрудничал со мной по различным вопросам вплоть до его безвременной кончины в 1926 году. Вместе с ним мне удалось наладить тесное взаимодействие и товарищеские взаимоотношения между инженерами-механиками флота и офицерами-командирами.
Гораздо меньше проблем было при реорганизации медицинской службы, поскольку у ее сотрудников-офицеров по самой природе их профессии возникало гораздо меньше конфликтов с кадровыми офицерами. Более того, офицеры-медики всегда пользовались исключительно высоким уважением на флоте, так что, за исключением немногих изменений в их униформе, никаких принципиальных перемен здесь осуществлять не требовалось. Во главе вновь организованной медицинской службы флота стал повсеместно почитаемый главный врач, профессор, адмирал Утеман.
Над статусом же финансовой службы пришлось немало поразмыслить. Хотя казначеи и должны были иметь законченное среднее образование перед прохождением специальной подготовки, а с ее окончанием получали офицерское звание, они, даже находясь на борту корабля, не считались участниками боевых действий, хотя у каждого из них был свой пост по боевому расписанию и они подвергались точно таким же опасностям, что и любой другой моряк. Кроме этого, самая высокая должность, на которую они теоретически могли рассчитывать, была — начальник финансовой службы штаба и соответствовала званию капитан-лейтенанта [135] и лишь очень и очень немногие могли вырасти до начальника финансовой службы флота, что соответствовало званию капитана 3-го ранга.
Их честность, преданность службе и высокий профессионализм давно уже получили признание, и в ходе реорганизации 1919–1920 годов мы попытались создать отдельную службу снабжения, что вполне совпадало с намерениями командования флота в ходе войны. Но подобные шаги требовали одобрения со стороны законодательных и исполнительных подразделений правительства, и все эти предложения флота оставались на бумаге в течение десяти лет — в основном из-за позиции министра финансов.
Поэтому в настоящее время единственным усовершенствованием, которое мы могли осуществить, стало изменение в исходных требованиях и требованиях подготовки. Служба снабжения в законченном виде как отдельное подразделение появилась лишь несколько лет спустя, когда я уже был начальником высшего командования военно-морского флота.
В наибольшей степени испытало на себе жесткость запретительных статей Версальского мирного договора Управление военно-морского вооружения с высококлассными военными инженерами. Чтобы остаться в пределах общей численности офицерского состава в 1500 человек, разрешенных военно-морскому флоту, было необходимо уволить многих прекрасно подготовленных специалистов с громадным опытом, которые после этого могли быть приняты на работу только в качестве гражданских лиц, — подобное ограничение довлело над флотом долгие годы, пока ему не было позволено вновь начать развиваться. Лишь после этого Управление вооружения смогло стать единым и эффективным инструментом для подготовки офицеров в весьма уважаемых сферах артиллерийского дела, торпедной стрельбы и минирования. Но даже и после этого нас преследовали трудности, частично из-за разницы в квалификации и опыте старых сотрудников управления и тех, кто пришел в него уже после отмены запретительных ограничений, в новых условиях. Старые сотрудники прочно держались за свои места, что серьезно замедляло и осложняло производство и повышение [136] молодых офицеров управления. Другой проблемой было то, что новые офицеры-оружейники, начавшие свою флотскую карьеру с тем же уровнем образования, что и офицеры-строевики или инженеры-механики, часто начинали чувствовать, что служба в качестве офицеров-строевиков могла бы дать им куда большее удовлетворение их амбиций, чем просто техническое обслуживание и эксплуатация вооружения. В ходе Второй мировой войны, когда возникла громадная потребность в офицерских кадрах для подводных лодок и небольших кораблей, часть офицеров-оружейников перешла в плавсостав, что было невозможно в мирные времена.
Моральное состояние офицеров флота некоторое время изрядно портил «экстрадиционный список» союзников — список лиц, которые должны были быть выданы союзникам для предания суду за предполагаемые военные преступления. В этом списке, наряду с самим императором, были имена таких высокопоставленных морских офицеров, как адмирал фон Шредер и адмирал фон Хиппер, а также многие из командиров подводных лодок. Значилось в этом списке и мое собственное имя как бывшего начальника штаба адмирала фон Хиппера.
Реакцией на этот список была немедленная организация безопасных убежищ для «военных преступников» как в стране, так и за границей. Когда я однажды спросил адмирала фон Шредера, «Фландрского льва», что он намерен делать, если его попытаются выдать по этому списку, ответом мне был его рык: «Да просто буду драться, как солдат на фронте!»
В конце концов союзники отказались от всех этих не очень-то умных мер, но долгий период неопределенности все же произвел свой отрицательный эффект на личный состав флота.
От императорского военно-морского флота унаследовали мы идею Морского офицерского собрания, которое было основано в декабре 1918 года способным и энергичным капитаном 1-го ранга в отставке бароном фон Бюловом. Эта организация ставила себе целью помочь демобилизованным офицерам в поиске работы, их семьям и вообще представляла интересы морских офицеров во всех инстанциях и организациях. Филантропическая [137] деятельность собрания была поистине бесценна, но, кроме этого, оно еще помогало хранить дружеские отношения между демобилизованными, ушедшими в отставку и продолжавшими свою службу офицерами, которые практически все были членами собрания.
К началу 1920 года мы начали надеяться на хотя бы скромное возрождение военно-морского флота. Тридцать первого января этого года из заключения в Англии, ставшего следствием затопления кораблей в Скапа-Флоу, вернулся адмирал фон Ройтер со своими людьми. Они были тепло встречены в Вильгельмсхафене адмиралом фон Трота, который приветствовал их трогательной речью. Были значительно улучшены условия в двух военно-морских округах, в Киле и Вильгельмсхафене, бывших под командованием вице-адмирала Михельсена (Вильгельмсхафен) и контр-адмирала фон Леветцова (Киль). Последний сменил на этом посту контр-адмирала Мойрера, который совершил ошибку, назначив совещание с сомнительной повесткой дня. Снова стали проводиться учебные смотры, минно-торпедные и артиллерийские смотры. В результате улучшилось взаимодействие между плавсоставом и береговыми командами.
Но как раз тогда, когда дела стали более-менее налаживаться, был нанесен неожиданный и серьезный урон, последовавший в результате Капповского путча. В марте 1920 года Вольфганг Капп, бывший депутат рейхстага от консервативной партии, собрал вокруг себя небольшую реакционную группу, в которую входили, кроме прочих, генерал Людендорф и другие армейские офицеры, неожиданно захватил контроль над правительственными учреждениями и провозгласил себя рейхсканцлером.
Утром 13 марта генерал фон Люттвиц командовал армейскими подразделениями в Берлине, которые обеспечивали безопасность правительства. Мы, флотские, узнали о путче только тогда, когда генерал фон Люттвиц вызвал к себе вице-адмирала фон Трота и проинформировал его, что правительство переместилось в Южную Германию, но что президент Эберт остался в Берлине и немедленно сформирует новое правительство. Генерал фон Люттвиц также заявил, что он принял на себя исполнение обязанностей министра обороны. [138]
Вице-адмирал фон Трота не имел причин сомневаться в услышанном, так что на собранном после этого известия совещании его сотрудников было единогласно решено предоставить себя в распоряжение нового правительства для поддержания законности и порядка. Затем об этом решении адмирала фон Трота были проинформированы командующие всех основных баз военно-морского флота. Возможность того, что один из главных армейских генералов дал неверную информацию начальнику адмиралтейства, не пришла никому в голову.
Никому не пришло в голову и то, что добровольческие морские бригады, сыгравшие столь значительную роль в восстановлении законности и порядка в период революции, могут быть втянуты в Капповский путч. В целях обеспечения безопасности командование ими было передано армии, а именно генералу фон Люттвицу. В начале марта бригады эти были расквартированы в Деберице близ Берлина. Поскольку стабильность в стране казалась обеспеченной, было решено распустить их; при этом часть их личного состава должна была продолжить службу на флоте. Как часть церемонии расформирования им был сделан последний почетный смотр в Деберице, на котором присутствовали адмирал фон Трота, министр обороны Носке и я. За смотром последовала церковная служба, весьма трогательная. По ее завершении бригада «Лёвенфельд» была переведена в Бреслау{35}, а бригада «Эрхардт» осталась служить свои последние дни в Деберице.
Ходили смутные слухи, что бригада «Эрхардт» недовольна предполагаемым роспуском, но адмирал фон Трота не обратил внимания на эти слухи. Его доверие бригаде было еще раз подтверждено во время его личной встречи с генералом фон Олдерхаузеном, начальником штаба при генерале Люттвице. Надо сказать, я настолько не подозревал чего-то необычного, что даже оставил Берлин, чтобы пару дней провести в Гамбурге для устройства личных дел. Срочным телефонным звонком меня вызвали обратно в Берлин, куда я и прибыл утром 13 марта, где и узнал о том, что не только Капп захватил правительственные учреждения, но и о том, что бригада «Эрхардт» накануне [139] вечером вступила в город, ознаменовав тем самым начало путча.
Теперь у адмирала фон Трота и большей части всего флота не было других мыслей, как только о том, чтобы проявить максимальную лояльность правительству и, в особенности, министру обороны Носке, которому военно-морской флот и все вооруженные силы были обязаны столь многим. Но приказы, отданные военно-морским базам, были расценены левыми кругами в Киле и Вильгельмсхафене как противодействующие активному участию в путче, в то же самое время истинное положение дел там было не известно. На этих базах, совершенно против воли военно-морского флота, разразились беспорядки. Раздались выстрелы, и пролилась кровь. Капитан первого ранга Мёнх был убит при входе в военно-морской арсенал, которым он командовал. Резко ухудшились отношения между флотскими и гражданским населением. В Киле и Вильгельмсхафене офицерам было запрещено появляться на улицах, некоторые из них были арестованы.
В Берлине прекратило функционирование управление сухопутных сил, которое возглавлял генерал-майор Сект, поскольку предложение генерал-майора Рейнгардта, начальника Верховного командования армии, использовать войска для предотвращения вступления бригады «Эрхардт» в город, было отвергнуто на заседании кабинета министров.
И все же Капповский путч заглох из-за отсутствия поддержки — в основном же из-за недостатка финансирования. Командир бригады «Эрхардт» в соответствии с решением вождей путча должен был захватить средства правительственного банка, но все банковские служащие вдруг не смогли вспомнить, у кого или где находятся ключи от казнохранилища. Разумеется, двери сейфов можно было и взломать, но Эрхардт угрюмо заявил сопровождающим, что он солдат и готов сражаться, но отнюдь не грабить банки!
Капповский путч выдохся в течение четырех дней. Вице-адмирал фон Трота и я присутствовали при том, как вожди путча — командующий военным округом генерал Капп, генерал фон Люттвиц, генерал Людендорф, полковник [140] Бауэр и капитан 1-го ранга Пабст — прекратили передвижения войск и вернули захваченные ими здания правительству.
Для меня так и осталось загадкой, почему эти люди — то ли из-за неверной оценки ситуации или же совершенного непонимания обстановки — могли решиться на столь преступный шаг в тот момент, когда положение Германии и без того было столь сложным.
Министр обороны Носке, обвиненный в том, что он создал вооруженные силы, не вполне преданные интересам государства, был вынужден подать в отставку. Вице-адмирал фон Трота тоже поплатился за свою доверчивость — он поверил словам генерала фон Люттвица — и тоже был вынужден подать в отставку. Хотя в конце концов с него были сняты все подозрения относительно его участия в путче, его возвращение в Верховное командование военно-морского флота явно было невозможным. Таким образом, флот лишился своего руководителя, который сделал все возможное, чтобы внедрить в новом военно-морском флоте непререкаемую преданность новому государству и его законному правительству.
Доктор Гесслер, член германской демократической партии и опытный политик, сменил Носке на посту министра обороны, а контр-адмирал Михаэлис, начальник адмиралтейства, был назначен на место вице-адмирала фон Трота.
Тяжкий удар, нанесенный военно-морскому флоту Капповским путчем, имел еще и другие последствия. Моральный дух офицеров, несправедливо обвиненных в сопротивлении конституционному порядку, заметно упал. Недавно затянувшиеся раны открылись снова, весь флотский порядок был потрясен до основания, так что отдельные откровенно недружелюбно настроенные к правительству офицеры стали открыто обсуждать, не подать ли им вообще в отставку. Во многом благодаря неустанным трудам и заботам контр-адмирала Михаэлиса и доктора Гесслера ситуация в береговых частях флота постепенно вернулась в нормальное русло. В Киле и Вильгельмсхафене уволенные в отставку офицеры были возвращены на службу, возобновились также работы по реорганизации флота. Одним из самых важных центров по перестройке [141] флота стал 1-й дивизион торпедных катеров в Киле. Его командир капитан 1-го ранга Альбрехт благоразумно увел на время кризиса весь дивизион в Свинемюнде, тем самым изолировав его личный состав от путчистов.
К сожалению, очень многие офицеры покинули флот из-за несправедливого отношения к ним со стороны общественности, а также потому, что, как им казалось, военно-морской флот никогда уже не обретет своего былого места в оборонной палитре государства. Отставка многих опытных офицеров стала серьезным ударом, все эти трагические события послужили для флота серьезным уроком. В ходе беспорядков 1918 года и Капповского путча отдельные части флота позволили внешним силам склонить себя к участию в политических акциях. Два этих события убедили всех дисциплинированных офицеров флота, что для них, особенно в периоды политических потрясений, существует один-единственный прямой путь — путь полного воздержания ото всех видов политической деятельности и безоговорочной преданности государству и правительству, избранному народом.
Поскольку я был одним из советников вице-адмирала фон Трота, на меня также пало подозрение в неконституционном поведении. Поэтому я тут же передал свои полномочия в качестве начальника центрального бюро своему заместителю капитану 1-го ранга Хансену и стал ожидать вердикта комиссии по расследованию. Но комиссия по расследованию, председателем которой был специальный уполномоченный правительства Шток, член социал-демократической партии, сняла с меня все подозрения и полностью восстановила меня в правах.
Хотя теперь я мог вернуться к исполнению своих прежних обязанностей, поток событий в этот драматический период побудил меня принять другое предложение, сделанное мне этой весной, — войти в группу, работающую над официальной историей военно-морского флота в войне. Во главе всего этого проекта стоял вице-адмирал в отставке фон Мантей, директор военно-морского архива в Берлине. Издание это выходило под названием «Военно-морской флот в 1914–1918 годах». Адмирал фон Мантей был начальником отдела военно-морской истории Архивного управления с 1916 года. [142]
Мне предстояло написать два тома этого издания, в которых рассматривались военные действия крейсеров в иностранных акваториях. Они вышли в свет в 1922-м и 1923 годах. В первом томе были освещены действия крейсеров в целом и их кульминация — победа бригады крейсеров вице-адмирала графа фон Шпее над британским адмиралом сэром Кристофером Крэддоком в сражении при Коронеле, у побережья Чили. Также была изложена история разгрома фон Шпее и его крейсеров превосходящими силами линейных крейсеров под командованием адмирала сэра Доутона Старди у Фолклендских островов месяц спустя. Второй том был посвящен рейдам против торгового мореплавания легких крейсеров «Эмден», «Кенигсберг» и «Карлсруэ».
Работа эта доставила мне истинное наслаждение. В течение десяти лет я был постоянно занят напряженной деятельностью по подготовке к войне, самой войной, революцией и попытками реорганизации военно-морского флота. Теперь же я мог вести спокойное и размеренное существование, подчиняясь только директору Архивного управления. Я всегда испытывал тягу к исследовательской работе. Большая часть моей службы на море прошла на крейсерах, и я был знаком со всеми аспектами их деятельности. И наконец, я был близко знаком со многими из командиров кораблей и другими офицерами крейсеров начиная с дней моей флотской дружбы с графом фон Шпее на линкоре «Дойчланд» в 1897-м и 1898 годах. Я принялся за эту работу, испытывая еще и чувство долга перед моими павшими в боях товарищами и перед всем флотом.
Удалившись от чисто военных обязанностей, я смог спокойно поразмыслить и о своем собственном будущем. В ноябре 1919 года, когда мне было присвоено звание капитана 1-го ранга, у меня за спиной остались двадцать пять лет службы на флоте. Будущее военно-морского флота было в высшей степени неясно, и должностей для офицеров моего ранга и опыта было мало. Так что меня, вполне возможно, в весьма недалеком будущем ждала отставка.
Но оставить активную жизнь и вести скромное существование пенсионера меня совсем не привлекало. Поэтому [143] я, воспользовавшись появившимся у меня свободным временем, поступил на курсы при Берлинском университете. Здесь я с лета 1920 года и до середины 1922 года прослушал курс лекций по политическим наукам у профессора Трипеля, по административному праву — у профессора Борнбака, политической экономии и истории экономики — у профессора Джастроу. Прослушал я также курс лекций по бухгалтерскому учету. Имея за спиной еще и полученное в военно-морской академии образование, я надеялся сдать в 1922 году экзамены для получения степени доктора политологии.
Однако моя служба в Военно-морском архиве, равно как и мои университетские занятия, закончилась куда раньше, чем я предполагал. Первого июля я был назначен на должность главного инспектора военно-морских учебных заведений в звании адмирала. Повышение в звании и назначение свидетельствовали о том, что у меня есть будущее в сферах высшего командования флота.
Из своего кабинета в Киле я в качестве главного инспектора военно-морских учебных заведений руководил всеми четырьмя военно-морскими училищами: во Фленсбурге и Мюрвике для подготовки офицеров флота, в Киле и Вике для подготовки инженерного состава; учебным крейсером «Берлин», одним из старейших легких крейсеров, принимавших участие в Первой мировой войне, и старой четырехмачтовой шхуной «Ниоба», которая служила нам в качестве учебного парусного судна. Этот корабль, которым в свое время командовал известный своими рейдами капитан-лейтенант граф Люкнер, пребывал теперь под командованием капитана 1-го ранга Крафта.
В этот период будущая программа подготовки наших морских офицеров еще не была окончательно разработана. Кандидаты в офицеры сначала поступали на действительную службу в качестве моряков-добровольцев и получали весьма незначительную специальную подготовку, а то и не получали ее вообще. В 1921 году кандидаты в офицеры назначались на должности обычных матросов на старый броненосец «Ганновер» и, когда этот корабль был поставлен зимой на ремонт в военно-морскую верфь, играли роль обыкновенной рабочей силы, для которой не [144] были предусмотрены ни подготовка, ни обучение. Но в феврале 1922 года капитан-лейтенант Варжеча собрал перспективных кандидатов в офицеры для подготовки их к вступительным офицерским экзаменам. В качестве первого этапа им предстояло получить корабельную подготовку на борту тренировочного крейсера «Берлин», который вернулся в состав флота 2 июля 1922 года.
Основные положения и инструкции офицерского образования должны были быть разработаны буквально с нуля. Постоянно консультируясь с капитан-лейтенантом Варжечей, я смог составить первичные директивы по подготовке кандидатов в офицеры, в окончательный же вид они были приведены силами офицеров моего штаба под командованием капитана 1-го ранга Клауссена. Командир «Берлина» капитан 1-го ранга фон Лёвенфельд, естественно, с неодобрением воспринимал прямые контакты между его начальником — главным инспектором — и офицером его корабля, занимавшимся боевой подготовкой, но потом стал воспринимать их реалистично и оказывал нам всяческое содействие.
В качестве основы для этих директив были положены следующие пункты: 1) строгая дисциплина всего экипажа при сохранении доброжелательности; 2) высокодисциплинированный корпус офицеров и унтер-офицеров; 3) чувство гордости и самоуважения, соответствующее офицерскому званию в сочетании со скромностью и интеллигентностью. Эти основы, впервые сформулированные в Киле, были позднее внедрены во всем Балтийском военно-морском районе, когда я возглавил его, а затем и на всем флоте, когда я в конце концов стал начальником высшего морского командования. Эти основы службы и поведения равно как офицеров, так и унтер-офицеров воспитали определенный esprit de corps {36} и много сделали для ответственного отношения к службе, которое продемонстрировал военно-морской флот в критический период после 1933 года, а особенно ярко во Вторую мировую войну.
Особенно тщательно я отслеживал прохождение службы кандидатами в офицеры первого послевоенного выпуска. [145] Так, например, ни один кандидат в офицеры не был отчислен, пока я лично не изучал его дело. Мне всегда казалось особенно важным воспитание в этих молодых людях сильного характера и здравого смысла, что представлялось мне важнейшей частью процесса их обучения с самого начала.
Мне доставляло истинное наслаждение снова общаться с юным поколением, наблюдать его энтузиазм после десятилетий, почти полностью посвященных штабной работе. Если не считать нескольких месяцев, в течение которых я командовал крейсером «Кёльн», все остальное время мои обязанности не выпускали меня из круга офицеров моего возраста и старше. В отличие от непринужденной, дружественной атмосферы офицерской кают-компании тех дней, когда я младшим лейтенантом нес вахту в качестве вахтенного офицера или корабельного штурмана, в штабе командующего линейными крейсерами всегда царил дух строгой ответственности. Там я сразу ощутил некую сдержанность, холодок необщительности, которые, вероятно, объяснялись годами, проведенными мной в Берлине, моим общением с различными кругами военных и политических деятелей; и в этой атмосфере приходилось тщательно следить даже за, казалось бы, ничего не значащими словами.
Наверстывая упущенное, при посещении училищ или различных учебных объектов на берегу я пользовался любым случаем, чтобы пообщаться не только с командиром или старшими офицерами, но и с младшим комсоставом, вплоть до свежеиспеченных лейтенантов. Очень ценил совместные ужины в тесном кругу и неформальной обстановке.
Нет необходимости упоминать, что особый интерес я испытывал к курсантам военно-морского училища в. Мюрвике, большинство из которых были выходцами из военно-морских бригад «Эрхардт» и «Лёвенфельд», к тому времени уже расформированных. Чтобы подготовить их к будущей военно-морской карьере уже в нормальное время, им надо было дать прочное общее образование, чему капитан 1-го ранга Вернер Тиллесен, начальник военно-морского училища, придавал серьезное значение.
Вскоре после того, как я стал главным инспектором военно-морских учебных заведений, в Киль для смотра [146] флота прибыл начальник адмиралтейства адмирал Бенке вместе с президентом Эбертом. Будучи там, он сказал мне, что хотел бы, чтобы я показал ему не только военно-морское училище, но и минно-торпедное училище, которое находилось неподалеку от города. Поскольку минно-торпедное училище находилось не в моем ведении, я ничего не знал об обстановке в нем и испытывал некоторую неуверенность, ведь некоторые фазы реорганизации флота были еще в самом начале. Однако их визит прошел без всяких неожиданностей, и я получил возможность ближе познакомиться с президентом Эбертом и министром обороны доктором Гесслером. Это посещение закончилось скромным ужином в мэрии Фленсбурга, в ходе которого по предложению правительственного уполномоченного по выборам в Шлезвиге мы все хором с воодушевлением исполнили несколько местных застольных песен.
Учебный план для военно-инженерного училища в Киле мы прорабатывали вместе с капитаном 1-го ранга Хайнце из управления инженерного состава, который позднее стал старшим инженером-механиком моего штаба округа. Мы с ним сошлись во мнении, что учебный план в его первоначальном виде не предусматривает многих вопросов, которые необходимо знать в практической работе инженеров-механиков на борту корабля. Однако все наши замечания и рекомендации к нему должны были быть одобрены адмиралтейством.
В зимние месяцы образовательная инспекция организовала курс лекций для всех офицеров Балтийского военно-морского округа. Лекции эти читали не только офицеры, но и профессора университета, а также различного рода специалисты. Через профессора истории доктора Роденберга мне удалось установить тесный контакт с Кильским университетом. В результате этого в курсе лекций появились доклады о Ганзейском союзе, сделанный доктором Брандтом, и о политической экономии, прочитанный доктором Шлотте, крупными специалистами в своих отраслях. Этот курс лекций был принят офицерами с большим энтузиазмом, а мой преемник сделал эти лекции доступным» как для офицеров, так и для гражданских служащих. [147]
Зимой 1922/23 года я получил еще одно задание от начальника адмиралтейства. Задание это заключалось в разработке и организации двухнедельного курса для штабных офицеров, назначаемых на должности помощников командующих. Курсы эти окончили десять офицеров Балтийского военно-морского округа, и подобные же курсы были организованы в Североморском военно-морском округе контр-адмиралом Пфайфером, командующим легкими кораблями, дислоцированными на Северном море. Согласно требованиям Версальского мирного договора Генеральный штаб, военная академия и военно-морская академия должны были быть упразднены. Однако профессиональная подготовка офицеров для военно-морского флота не могла считаться завершенной без окончания военно-морской академии или академии Генерального штаба. Чтобы выйти из этого положения, были организованы краткие курсы повышения квалификации, которые позже, после 1927 года, были удлинены до полутора лет. Программа эта не входила в учебный план военной академии и носила невинное название «Курсы для помощников командующих».
Когда я в 1922 году получил указание запустить эту программу, у меня почти не было времени, чтобы подготовить ее, да и никаких печатных материалов, которые можно было бы использовать. Но в моем распоряжении оставались конспекты моих лекций и другие материалы, которые я использовал в 1903–1904 годах в период моей службы в военно-морской академии, а также мои материалы по военным действиям на море и действиям штаба адмиралтейства. Читать курс военно-морской истории я назначил капитана 1-го ранга Клауссена, а на себя взял другие базовые курсы и проведение двух военных игр.
Пока я реализовывал свой собственный опыт в ходе разработки программы для подготовки офицеров, мои подчиненные оказались в затруднительном положении при организации программы обучения технических специалистов, призванной помочь унтер-офицерам и матросам в их переходе к гражданской жизни после окончания двенадцатилетнего срока их контрактной службы. Для военно-морского флота это была совершенно новая проблема, и в нынешней обстановке от нее зависело многое. [148]
Мы должны были осознать, что морская карьера унтер-офицеров и матросов, ограниченная контрактом до двенадцати лет, будет всего лишь некой относительно краткой страницей их жизни. Эти люди, преданные службе, должны будут отдать лучшие годы своей юности службе государству. Поэтому государство должно взять на себя обязательство позаботиться о том, чтобы они не оказались в худшем положении, чем другие, когда вернутся к гражданской жизни после окончания срока своей службы. С военной точки зрения это было необходимо сделать, чтобы не отпугнуть новых добровольцев. С политической и общественной точек зрения это было равным образом необходимо для того, чтобы после демобилизации их подготовка помогла бы им найти достойное место в гражданской жизни и они бы не пополнили толпы безработных на улицах.
Основные трудности в организации этой программы заключались в отсутствии подготовленных для таких школ специалистов и в необходимости координации ее с военной подготовкой и выполнением служебных обязанностей этими людьми на борту кораблей и в береговых военно-морских подразделениях. В этих условиях специальная подготовка к гражданской жизни не могла быть длительной и время для нее надо было изыскивать где-то в ходе обычного военно-морского учебного года. Что касается береговых частей, это вполне можно было сделать путем организации трехмесячных курсов, но для плавсостава единственным решением была организация шестинедельных курсов в зимние месяцы, когда корабли стояли на приколе у стенок, рядом с расположенными на берегу школами. Решение это было не самым лучшим, но единственно возможным для разрешения проблемы первостепенной важности для флота и морального состояния личного состава.
На основе полученного ими ранее гражданского образования, а также их выбора будущей сферы деятельности матросы направлялись либо в школы специалистов в области управления и менеджмента, находившиеся под руководством директора Хауссмана, либо в коммерческие и технические профессиональные училища. Для последнего типа учебных заведений, находившихся под управлением [149] капитана 2-го ранга в отставке Хаармана, у нас была необходимая техническая база в Киле и Вильгельмсхафене. В дополнение к учреждениям, вроде профессионального училища в Свинемюнде, мы располагали подобным училищем в Вильгельмсхафене, возглавляемым директором Блюменхагеном, и в Киле, руководимым доктором Франке.
Все эти школы специалистов были организованы исходя из десятилетнего срока обучения. Личный состав направлялся в группы, соответствующие полученному ими ранее образованию, после трех лет пребывания на службе. Лишь около 25 процентов рядового и сержантского состава имели необходимую подготовку для старших групп, и большинство из них были сержантами или старшинами. Но в течение последнего года своей двенадцатилетней службы каждый человек имел возможность заниматься в течение всего года в школе специалистов, чтобы подготовиться к выпускному экзамену. Экзамены эти принимались особыми экзаменационными комиссиями, в состав которых входили и представители гражданских властей.
Среди педагогов каждой школы обязательно были и гражданские лица.
Преподаватели для таких школ специалистов прибывали из всех частей Германии и имели разнообразную педагогическую подготовку. Поэтому учебная часть управления образования организовала предварительные подготовительные курсы, целью которых было сориентировать преподавателей в предстоящей им деятельности. В ходе этих курсов ведущие специалисты читали обзорные лекции. Организовывались также дискуссии, в которых принимали активное участие мои подчиненные, уже работающие преподаватели и я сам. Никаких запретных тем во время таких дискуссий не существовало, на все вопросы давались немедленные ответы, все неясности быстро прояснялись, так что мы смогли, в краткий срок вписать эти школы специалистов в рамки нашей обычной флотской службы.
Правда, в начале их деятельности возникла определенная напряженность, поскольку эти училища специалистов отрывали от обычной флотской службы время и силы, но результат был определенно положителен. И хотя часть времени, [150] которую можно было бы посвятить обычной флотской службе, и в самом деле терялась, моральное состояние личного состава в значительной степени улучшалось, поскольку они теперь могли смотреть в будущее после демобилизации без страха оказаться на обочине гражданской жизни. Это чувство защищенности повышало интерес людей к службе и способствовало большей дисциплинированности.
Моя деятельность на ниве флотского образования закончилась в конце 1924 года, когда я был назначен командующим силами легких кораблей на Северном море.
Незадолго до этого германские военно-морские силы были перегруппированы; четыре линкора находились под непосредственным командованием вице-адмирала Моммзена, командующего флотом, а подразделения легких кораблей — легкие крейсера и торпедные катера — были сгруппированы в две бригады: легкие силы Северного моря и легкие силы Балтики. Последние находились под командованием контр-адмирала Олдекопа, которого я уже упоминал в связи с затоплением флота в Скапа-Флоу.
Подчиненные мне легкие силы Северного моря состояли из старого легкого крейсера «Гамбург» в качестве флагмана, устаревшего малого крейсера «Аркона» и 2-го дивизиона торпедных катеров в Вильгельмсхафене.
Мне доставило несказанную радость снова оказаться в море, поскольку я всегда стремился командовать кораблями. Пребывая на этом посту, я весьма тесно общался с вице-адмиралом Моммзеном и контр-адмиралом Олдекопом. В должность я вступил как раз в ходе маневров и успел принять участие в успешном учебном походе флота в Северном море, в ходе которого были проведены учебные перестроения и ночная атака торпедных катеров.
Но, к моему величайшему сожалению, моя непосредственная служба на море продолжалась лишь несколько месяцев, 7 января 1925 года — как раз в день спуска на воду на верфи Вильгельмсхафена нового легкого крейсера «Эмден» — я был назначен на должность командующего Балтийским военно-морским округом, после того как вице-адмирал барон фон Гагерн неожиданно подал в отставку. И хотя эта новая должность предусматривала производство в звание вице-адмирала, я был изрядно разочарован [151] тем, что мне придется расстаться с морем, и предложил командованию оставить меня возглавлять легкие силы Северного моря, а на Балтийский округ назначить более молодого флаг-офицера.
Но, увы, мое предложение не было принято, и в середине января я заступил на новую должность в Киле — должность, которую, оглядываясь теперь назад, я могу назвать одной из самых благодарных во всей моей карьере.
Нельзя сказать, что на новой моей службе все складывалось так уж безоблачно. Начать с того, что прошло пять лет с того времени, как я в качестве начальника центрального отдела адмиралтейства в Берлине разрабатывал планы организации нового военно-морского флота, а за это время произошли заметные изменения. С 1920-го по 1924 год адмиралтейство возглавлял адмирал Бенке, который командовал 3-м дивизионом в сражении при Скагерраке и был ранен на палубе своего флагманского корабля «Кёниг», находившегося во главе кильватерной колонны. В период пребывания на посту начальника адмиралтейства адмирала Бенке организация нового флота заметно продвинулась вперед. Все боевые корабли, оставшиеся нам по Версальскому договору, — линкоры, крейсера и торпедные катера — были возвращены в состав флота и начали снова выходить в море. Закон об армии и флоте 1921 года устранил технические нестыковки, имевшие место между этими двумя видами вооруженных сил, а дополнительные инструкции в отношении флота привели к замене добровольцев призывниками. Германские военно-морские корабли опять стали совершать походы в международных водах. Для подготовки кандидатов в офицеры и унтер-офицеры были выделены два учебных корабля, началось проектирование новых кораблей, из которых первой ласточкой стал новый крейсер «Эмден».
В конце 1924 года к высшему командованию флотом пришел адмирал Зенкер, имевший не только завидную репутацию во флотской среде как командир линейного крейсера «Фон дер Танн», но и занимавший высокие командные должности на флоте. Считалось, что он разделяет взгляды других высших флотских руководителей [152] на первоочередную значимость боевой подготовки и обновления флота, а также был известен тем, что уже разработал новые формы тактики.
По своей организационной структуре и месту в обороне страны наши военно-морские округа — Балтийский и Североморский — соответствовали каждому из семи армейских корпусов. Балтийский округ в то время включал в себя три береговых оборонительных района в Киле, Свинемюнде и Пиллау. По условиям Версальского мирного договора оборонительные сооружения в Киле были демонтированы, но в Свинемюнде и Пиллау сохранились береговые батареи, и эти районы имели статус крепостей, а потому находились под командованием военно-морского управления личного состава на Балтике, которое, в свою очередь, подчинялось командованию округа. Призывные пункты не только вербовали и обучали добровольцев для военно-морского флота, но и отвечали за них, если те получали назначение в береговые части или на корабли, входившие в состав округа.
Переход от призывного контингента к пополнению личного состава из числа добровольцев внес свои специфические проблемы. При существовании всеобщей воинской повинности унтер-офицер всегда является человеком, имеющим больший опыт и больший срок службы, чем призывник, а также большие профессиональные интересы и знания, тем самым он располагает большими основаниями для уверенности в себе и в своем положении лидера. Но в полностью добровольческом военно-морском флоте все начинали с одного и того же уровня и делали одну и ту же работу; а кандидаты в унтер-офицеры выбирались из тех, кто проявлял большие способности и интерес к службе, чем его однокашники. Их возвышение над остальными добровольцами, примерно того же уровня и возраста, вызывало определенное напряжение в отношениях.
Логическим решением, разумеется, был бы отбор кандидатов в унтер-офицеры из групп общей службы и организация для них особых программ и групп подготовки. Но тогда возникала сложность с теми, кто через некоторое время признавался непригодным для получения звания унтер-офицера. Выход виделся в установлении некоторого [153] числа разрядов для пришедших добровольцев, с соответствующим повышением содержания для различных разрядов и определением служебных обязанностей в соответствии с возрастом и опытом. В этом случае мы могли избежать возвращения тех, кто признавался непригодным для обучения на звание унтер-офицера, и необходимости для него начинать весь свой путь на флоте с самого начала.
Количество молодых людей, стремившихся на добровольную службу в военно-морской флот, намного превышало необходимое. А потому офицеры наших вербовочных пунктов в Киле и Вильгельмсхафене могли вести тщательный отбор. Капитан-лейтенант Франсуа, офицер вербовочного пункта в Киле, много лет прослужил унтер-офицером учебной команды на старом флоте, каждое лето отправлялся в поездки по всей Германии, посещая самые маленькие городки и села. Здесь, вместе с сотрудником военно-морской медицинской службы, он проверял физические и психические качества добровольцев, а также путем расспросов учителей и священников выяснял их моральный облик.
Возродив школы унтер-офицеров, мы решили осуществить некоторые перемены в системе расквартирования личного состава, а также его профессиональной подготовки. Располагали мы всего лишь почти античными казармами во Фридрихсорте, но мы отремонтировали жилые помещения, умывальни, туалеты, сменили мебель, чтобы сделать их максимально отличными от стандартных казарм призывного контингента. Основная заслуга в этом принадлежала моему начальнику штаба, капитану 1-го ранга Альбрехту, выполнившему эту задачу с помощью начальника службы снабжения Бурмайстера и главного архитектора Киля господина Келма. Хотя некоторые старожилы и приняли в штыки эти нововведения, но преобразования были столь успешны, что послужили в дальнейшем образцом.
Что же касается подготовки офицеров, то новые кандидаты в офицеры поступали на тех же самых условиях и в рамках тех требований, что существовали для всех остальных добровольцев, и выполняли такие же обязанности в период первоначальной общей подготовки. Это было не так уж плохо, ибо в заключительный период минувшей [154] войны многие молодые офицеры не получили настоящей, систематической подготовки и могли выполнять только те обязанности на борту корабля, которые они изучили на своем непосредственном опыте. Были и такие офицеры, которые прослужили в береговых частях или военно-морских бригадах и вследствие этого не имели никакого опыта службы на кораблях вообще. В каждом из этих случаев имелось только одно решение: дать возможность офицеру освоить ту часть офицерского образования, которую ему не довелось получить. Кроме всего этого, наблюдался некоторый упадок профессионального интереса и esprit de corps как результат Капповского путча и его последствий. И это тоже требовало разработки и реализации определенных программ, способных помочь офицерам в осознании своих обязанностей и положения в новом государстве.
Реализовать все это посредством одних только преподавателей и учебников было, разумеется, невозможно. Пример офицеров старшего поколения был основным инструментом воспитания в молодых стойкости характера, необходимой офицеру, который не только ответствен за жизнь своих подчиненных, но и должен быть готовым отдать свою собственную жизнь за родину. Одной из основ такой стойкости духа являются твердые религиозные убеждения. Но, согласно Веймарской конституции, нельзя было требовать от личного состава присутствия на церковных службах; их посещение — дело сугубо добровольное. Именно в этом отношении личный пример имел большое значение. Я взял себе за правило регулярно посещать церковь вместе со своей женой, мои офицеры помогали мне сделать такой порядок обычаем для всего личного состава. Ничто лучше не могло подвигнуть людей к соблюдению религиозных правил.
Инфляция военного времени и вызванные ею перекосы социальной жизни породили определенные обычаи и манеры, чуждые нашему германскому образу жизни. В разговорах и спорах я старался возродить в моих офицерах ценность более простой жизни, причем не только по причине весьма скромного жалованья, получаемого нами в новом флоте, но также и из надежды на то, что они смогут осознать для себя высшие ценности. Однако [155] внешний блеск и суета окружающей жизни часто перевешивали мои слова.
Установившийся было в среде офицеров обычай переодеваться в штатское платье, как только они заканчивали часы службы, был одним из тех, которые я не мог одобрить. И хотя я отнюдь не отношусь к тем, кто считает, что служивый человек всегда должен быть затянут в мундир, я неоднократно слышал, как унтер-офицеры жаловались, что они, единственные в ранге выше рядовых, выделяются в уличной толпе своей униформой и достойным поведением. Здесь, как и с посещением церкви, я старался подавать личный пример, появляясь в мундире при каждом удобном случае.
Конечно, все эти мои «личные примеры» и наставления время от времени давали пищу для веселых шуток. И это замечательно. Излишняя серьезность отнюдь не способствует несению флотской службы, и в ней всегда есть место юмору. Подобный юмор присутствовал на так называемых «джентльменских вечерах», переросших в традицию в Киле перед войной. Молодые офицеры, имевшие склонность к розыгрышу, ставили на сцене скетчи, в которых весело подшучивали над теми или иными сторонами флотской жизни и даже над теми или иными персонами, занимавшими порой весьма высокое место во флотской иерархии. Сам император любил бывать на таких вечерах, во время которых остроумным нападкам подвергались и высшие офицеры, не исключая и адмирала фон Тирпица.
Я постарался возродить проведение таких вечеров, хотя мы и не располагали столь обширным выбором талантов, какой был в старом флоте былых времен. Но с моего благословения несколько офицеров возродили этот обычай в ходе ежегодных театральных представлений, которые нашли благодарных зрителей в лице всех офицеров, чиновников и тех приглашенных, которые смогли найти время, чтобы присутствовать на них. Нет необходимости говорить, что первой мишенью доморощенных юмористов стал я сам. Так, например, в связи с моим всем известным отношением к ношению штатской одежды со сцены прозвучало, что у меня даже нет собственного штатского костюма. Во время другого из подобных вечеров [156] я был изображен на настенном плакате в виде путешественника, отправляющегося в Гватемалу, причем весь мой костюм состоял из тропического шлема и трусов, тогда как в руках я держал небольшой чемодан с нарисованным на нем адмиральским вымпелом. Плакат этот не одобрил мой начальник штаба, в обязанности которого входило осуществлять нечто вроде предварительной цензуры и не допускать, чтобы происходящее выходило за рамки приличия. Он счел изображение адмирала чересчур вольным и потребовал от ворчавших художников, чтобы они скрыли мой обнаженный торс под белым кителем. Однако он не мог и предполагать, что, сделав это, художники изобразят на плакате еще и большой красный штамп «ПРОВЕРЕНО ЦЕНЗУРОЙ» после того, как он уйдет, отдав это ценное указание. Естественно, когда я увидел плакат, мне захотелось узнать, что скрывается в подоплеке, — на что и рассчитывали художники. История эта немало повеселила меня, и я заметил своему начальнику штаба, что цензура не всегда бывает объективна.
Другим видом деятельности, возрождение которого я был рад наблюдать, было создание общества жен офицеров флота. Эта организация была создана с целью содействия во всех вопросах семьям офицеров флота всех рангов в трудные моменты их жизни. Инфляция и сокращение флота привело к снижению этой деятельности в послевоенные годы, но с помощью моей жены и при неоценимом содействии старших лютеранского и католического капелланов Демеля и Кройтера я смог восстановить былое положение этой организации. В тех случаях, когда помощь не могла быть оказана по государственным каналам, общество обеспечивало практическое содействие в период болезней, распределяло одежду, одеяла, домашнюю утварь. Собиралось приданое новорожденным, оказывалась финансовая помощь, когда тому или иному члену семьи офицера было необходимо лечение в санатории или пребывание в доме отдыха. Жены офицеров патронировали детские площадки для игр, спортивные детские кружки, организовывали общественные мероприятия, такие, как новогодние елки для детей и их родителей. Общество это сослужило неоценимую службу в укреплении духа коллективизма на флоте. [157]
Другая задача, которой я уделял большое внимание, было установление более тесных отношений и взаимопонимания между флотом и гражданским населением. Хотя последствия Капповского путча сказывались еще довольно долгое время, каких-либо серьезных трений между флотскими и гражданскими в Киле не наблюдалось. В бытность мою главным инспектором военно-морских учебных заведений я постарался внести свой вклад в установление добрых отношений организацией лекций, читаемых профессорами университета для флотских слушателей, и учреждением клуба «Скагеррак», главной целью которого было дать возможность собираться вместе для общения офицерам флота и штатской. публике Киля. Другую возможность для установления товарищеских отношений между этими двумя общинами представлял парусный спорт.
Во времена существования бывшего Императорского яхт-клуба зародились и поддерживались дружеские взаимоотношения между любителями парусного спорта — как офицерами, так и штатскими. Возрождение этой традиции дало восхитительную возможность общения между офицерами старого и нового флотов, а также другими слоями населения. К сожалению, в 1927 году, при открытии нового здания яхт-клуба, произошел неприятный инцидент. На открытие было приглашено много гостей, среди которых были командующий флотом вице-адмирал Моммзен и я сам, а также адмирал флота в отставке принц Генрих, бывший давнишним членом клуба и живший в своем поместье Хеммельмарк, неподалеку от Эккернфёрде. Не предупредив никого о своих намерениях, принц Генрих неожиданно предложил тост за императора Вильгельма II, который основал яхт-клуб и до сих пор числился в его списках в ранге коммодора. Тост этот, разумеется, был бы тут же и забыт, если бы одна из газет Киля не сделала из этого сенсацию.
До этого времени никто из руководства не возражал против того, чтобы офицеры флота были членами Императорского яхт-клуба, но теперь, во избежание общественного резонанса, министр обороны Грёнер, который совсем недавно заступил на этот пост, высказал решительное [158] возражение против вступления офицеров флота в члены старого клуба.
Парусный спорт, однако, как нельзя более подходит офицерам флота. Поэтому мы решили возродить старый клуб Военно-морской регаты, который на самом деле был предшественником Императорского яхт-клуба, и назначили его открытие на 10 августа 1928 года.
Большинство офицеров флота тут же вступили в члены этого нового клуба, что не вызвало ни у кого возражений. Исходя из своих финансовых возможностей, Императорский яхт-клуб располагал только несколькими парусными яхтами и из-за недостатка средств не мог позволить себе приобрести больше. Клубу же Военно-морской регаты были выделены средства из военного бюджета, поскольку по уставу он преследовал исключительно спортивно-тренировочные цели. Благодаря этому военные моряки — энтузиасты парусного спорта — снова могли с успехом выступать на национальных и международных регатах.
С точки зрения флотских офицеров, одним из важнейших преимуществ парусных гонок были контакты между офицерами и штатскими других стран, которые завязывались во время таких регат. Это было особенно справедливо для международных соревнований, проводимых ежегодно в Киле клубом Военно-морской регаты. Поскольку интерес к этим парусным гонкам, а также к участию в них иностранных яхтсменов рос из года в год, мне доставляло истинное удовольствие наблюдать, как молодые загорелые спортсмены-офицеры завязывали знакомства со своими коллегами с других флотов.
Между тем в предыдущем октябре я взял отпуск на пару месяцев, чтобы навестить свою замужнюю дочь в Гватемале. А во время моего отсутствия произошел другой неприятный инцидент, в котором ведущую роль опять сыграл принц Генрих Прусский.
Этот адмирал флота в отставке, всегда питавший острый интерес к военно-морскому флоту, посетил учебный крейсер «Берлин», когда тот бросил якорь в бухте Эккернфёрде. Во время краткой беседы на его борту с унтер-офицерами и кандидатами в офицеры принц Генрих сказал несколько слов о том, что они обязаны вести себя за границей [159] как представители германской нации. Никто из посторонних не стал вдаваться в смысл его слов, но сам по себе тот факт, что член бывшей императорской фамилии посетил корабль новой германской республики, вызвал противоречивые оценки в прессе. Надо заметить, что одна из кильских газет набросилась лично на меня, упрекая меня за это как командующего округом, хотя я в этот момент находился в Гватемале и узнал об инциденте лишь задним числом.
Несправедливость этих обвинений в прессе вынудила меня обратиться за помощью к обер-бургомистру Альтоны социал-демократу Брауэру. И хотя он поддержал меня, этот инцидент позже снова стал предметом спекуляций, когда я был назначен шефом адмиралтейства.
Я всегда был приверженцем более тесного взаимодействия между флотом и сухопутными силами. Командование 1-й армии размещалось в Кенигсберге, городе, расположенном неподалеку от нашей военно-морской базы Пиллау. Мы держали при этом командовании флотского офицера связи, и в каждое свое посещение Пиллау я пользовался случаем, чтобы нанести визит командующему армией в Кенигсберге. Мы также участвовали в совместных военных и флотских играх в этом районе. Столь тесное взаимодействие между двумя этими видами вооруженных сил, вне всякого сомнения, объясняется тем, что Восточная Пруссия вместе со своей столицей Кенигсбергом была отделена от остальной Германии «польским коридором», который победоносные союзники учредили после Первой мировой войны. В результате этого расквартированная в Восточной Пруссии армия, а также гражданские жители ощущали себе живущими как бы на острове, причем единственным связующим звеном с родиной оставался только военно-морской флот.
В связи с Пиллау мне хочется упомянуть еще об одном необычном случае. Я взял себе за правило часто посещать различные мероприятия и базы, находящиеся под моим командованием. Эти инспекции были, как правило, приурочены к окончанию того или иного этапа подготовки или учений. Но однажды в Пиллау мне довелось услышать слова одного офицера о том, что видеть высокое начальство вроде инспектора им случается только в течение [160] пары наиболее приятных летних месяцев, но никогда — зимой, пользующейся вполне заслуженной дурной славой. С тех пор я навещал Пиллау только в разгар зимы; более того, мой адъютант держал постоянную связь с командиром базы в Пиллау, и как только, по его словам, зимой наступала самая отвратительная погода, для нас наступало время собираться в Пиллау. Такую практику я продолжил и позже, даже возглавив адмиралтейство.
Посетил я и «вольный город Данциг». Хотя и «неофициально» из-за напряженных отношений с поляками, но я все же организовал первый со времен войны официальный визит германских военных кораблей в этот город. Визит состоялся в июле 1927 года, в бухте Данцига появился линкор «Гессен» в сопровождении торпедного катера. Успех этого визита был отмечен в заявлении, которое сделал президент Сам, председатель сената вольного города: «Невозможно выразить словами ту радость, которую мы испытали, когда до нас дошла весть о том, что германское правительство решило направить свой флот с визитом в вольный город Данциг. Мы от всего сердца благодарны германскому правительству за этот шаг».
Очередное празднование годовщины битвы при Скагерраке стало для меня одним из самых драгоценных воспоминаний. В десятую годовщину этой битвы, 31 мая 1926 года, я получил совершенно неожиданный подарок. Во время традиционного смотра личного состава в казармах Киля предполагалось отобедать в офицерском клубе. Но не успел я чокнуться первым бокалом вина с командиром флотского экипажа, как мой адъютант намекнул мне, что меня ждут дома. Я даже попрекнул его за неуместное замечание, но тут подошел и мой начальник штаба и сказал, что я должен немедленно направиться домой, хотя так и не объяснил мне почему. Ворча, я все же повиновался и направился домой, где, как оказалось, меня уже ждала делегация профессоров из университета Христиана Альбрехта в Киле во главе с доктором Косселем, деканом факультета философии. В ходе торжественной церемонии доктор Коссель от имени университета пожаловал мне почетное звание доктора философии за «ученые заслуги» в виде двухтомника о действиях крейсеров, который я написал в Берлине в 1920–1923 годах. [161]
Должен сознаться, что я был польщен. Я понял, что общественное признание исторического восстановления операций наших крейсеров и действий их экипажей свидетельствует о том, что дух патриотизма снова начинает становиться ценностью в нашем отечестве.
Годовщина битвы при Скагерраке принесла мне еще одну радость. В мае 1927 года фельдмаршал фон Гинденбург посетил Киль, чтобы принять участие в торжествах в качестве президента германского государства. Он уже побывал 8 мая в Вильгельмсхафене, а теперь почтил своим присутствием Киль и Балтийский военно-морской округ. В ходе своего визита он был в гостях у меня и моей жены. Его проводили в наш сад между двумя рядами детей офицеров флота, и там наш четырехлетний сын преподнес ему букет цветов. Это было мое первое общение с фельдмаршалом, с тех пор как я некоторое время нес службу в составе комиссии по прекращению военных действий в тяжелые дни октября 1918 года. Общение это лишь подтвердило сложившуюся у меня высокую оценку фельдмаршала как патриота и политического лидера нации — и мнение это лишь еще больше укрепилось, когда я на следующий год заступил на новую должность в Берлине, и сохранилось таким вплоть до самой смерти его в 1934 году. Маршал фон Гинденбург неизменно оказывал мне помощь и поддержку. Военно-морской флот и другие виды вооруженных сил, равно как и вся нация в целом, обязаны ему неизмеримо многим.
Год 1928-й стал годом растущего интереса к германскому военно-морскому флоту. 20 января доктор Гесслер подал в отставку с поста министра обороны, его сменил на этом посту генерал-лейтенант в отставке Вильгельм Грёнер, бывший ранее министром транспорта.
Доктор Гесслер пришел на должность министра обороны как преемник Густава Носке, когда Носке был вынужден подать в отставку после Капповского путча. В те трудные дни реорганизации флота доктор Гесслер был нашей опорой и надеждой, а его твердое и умелое руководство вопросами обороны подтвердило необходимость иметь гражданского человека, способного тесно и плодотворно работать с избранным правительством на посту главы вооруженных сил. Принимая его отставку, [162] президент фон Гинденбург следующим образом отметил его заслуги:
«Почти восемь лет тому назад, в пору внутренних смятений и внешних притеснений, вы взялись за тяжкий труд министра обороны. Все последующие годы вы исполняли свой долг, преданно и самоотверженно трудясь на благо нации. Вас вело одно только желание: построить вооруженные силы, которые стали бы верным и эффективным инструментом государства — инструментом, который находится превыше соперничества политических партий».
Хотя официально отставка доктора Гесслера произошла по причине ухудшения здоровья, на самом деле она стала результатом злосчастного «дела Ломана». Капитан 1-го ранга Ломан, начальник отдела военно-морского транспорта адмиралтейства, манипулировал определенными специальными счетами от реализации военных излишков и фондами для Рурской области, осуществляя за счет этих средств различные проекты по перевооружению флота, которые были запрещены согласно Версальскому договору. Никакого присвоения средств в личных целях не было, все расчеты капитана Ломана велись идеально. Но многие операции противоречили основным принципам использования бюджетных средств. Он, например, использовал фонды военно-морского флота для спонсирования киностудии «Фебус», которая снимала фильмы, призванные привлечь интерес германской общественности к оборонным мероприятиям и укреплению военно-морской мощи, а также поднять престиж Германии за границей. Опубликованные в прессе откровения уволенного директора киностудии сделали дело явным. Комиссия рейхстага занялась расследованием операций Ломана, и Гесслер, хотя и абсолютно ни в чем не виноватый, счел себя ответственным за этот скандал как министр обороны. Он подал в отставку, что стало ударом для меня, поскольку я всегда уважал его и продолжал оставаться с ним в дружеских отношениях вплоть до конца Второй мировой войны.
Новый министр обороны генерал Грёнер лично присутствовал в Вильгельмсхафене при спуске на воду нового крейсера «Кёльн» 23 мая 1928 года. На этом событии присутствовали [163] также некоторые министры, генерал Хейе, начальник Верховного командования сухопутных сил, а также котельный механик Адольф Нойманн, единственный оставшийся в живых член экипажа первого «Кёльна», погибшего вместе со всем экипажем в сражении 28 августа 1914 года. Торжественное наречение имени совершил доктор Конрад Аденауэр{37}, обер-бургомистр Кёльна. Поскольку я некоторое время командовал вторым крейсером, носившим имя «Кёльн» в последние дни Первой мировой войны, я всегда следил за судьбой этого корабля с особым интересом.
Когда первые с окончания мировой войны новые корабли вошли в состав флота, германский ВМФ смог возобновить свои походы за границу. Наши минные тральщики базировались в иностранных портах, выполняя очистку акватории от минных полей, поставленных Германией, как это предписывал Версальский мирный договор. По мере того как корабли вступали в состав флота, мы направляли в такие походы торпедные катера, крейсеры и более крупные корабли. Вполне понятно, что один из первых таких визитов был нанесен в Швецию. Страна эта — и в особенности ее флот — по понятным причинам сочувственно относилась к нам на всем протяжении войны, и мы смогли таким образом выразить нашу ей благодарность.
Руководство флота осталось вполне довольно мореходными качествами наших новых кораблей и прекрасной подготовкой их экипажей, которые встретили теплый прием в странах Северной Европы. Наши офицеры возобновили давно прерванные контакты со своими коллегами и смогли исправить искаженный вражеской пропагандой образ нашей страны.
В свою очередь, наши порты, и прежде всего Киль, начали принимать визиты иностранных военно-морских кораблей. В бытность мою командующим Балтийским округом мы принимали в качестве гостей военных моряков Швеции, Аргентины, Англии, Америки, Чили, Голландии, Испании и Латвии. Наши государственные и городские [164] власти участвовали в официальных мероприятиях встреч, на которые собиралось также и множество гражданских лиц, но мы старались не ограничиваться официальными церемониями, организовывали и мероприятия, во время которых могли отдохнуть унтер-офицеры и команды кораблей. Офицер, ведавший в нашем округе спортивной работой, капитан-лейтенант Хаук, устраивал спортивные встречи, экскурсии, осмотры достопримечательностей и др., а германские экипажи и личный состав береговых служб заботились обо всех деталях.
Как правило, визиты иностранных военных кораблей были заранее запланированы. Но однажды Альфонсо XIII, король Испании, застал нас совершенно врасплох. Король совершал обычный свой визит в Швецию на борту новейшего испанского крейсера «Принц Альфонсо». Поскольку визит этот занял меньше времени, чем первоначально планировалось, он неожиданно решил использовать свободное время для посещения Киля. О его прибытии утром 12 сентября 1928 года мы узнали из только что полученной радиограммы.
Прочитав радиограмму, я бросился в гавань, чтобы встретить короля. Никакой официальной программы подготовлено не было. Не были даже предприняты обычные меры безопасности. Я попытался было дать время моим подчиненным на подготовку, предложив королю автомобильную прогулку по окрестностям Киля. Но он настоял на том, чтобы ехать сразу к центру города. Мы посетили унтер-офицерское училище во Фридрихсорте, сотрудники которого совершенно не имели времени подготовиться к посещению главы иностранного государства. Тем не менее капитан 3-го ранга Виттхофт-Эмден{38} провел прекрасную презентацию своего училища. Отобедав на борту флагмана флота «Шлезвиг-Гольштейн» в обществе вице-адмирала Олдекопа, командующего флотом, король Альфонсо продолжил свой круиз.
Нам с адмиралом Олдекопом доставило особую радость приветствовать главу испанского народа в качестве гостя [165] германского военно-морского флота. Наши корабли во время своих посещений испанских портов всегда находили там теплый прием, и отношения между испанским и германским флотами всегда отличались искренностью и сердечностью.
Тем временем адмирал Зенкер, начальник адмиралтейства, несправедливо обвиненный в участии в деле Ломана, решил подать в отставку. Будучи следующим по старшинству адмиралом, я вполне мог претендовать на его место. Но кампания, которую несколько лет тому назад провела против меня пресса Киля, в какой-то мере запятнала мое имя. Вероятно, адмирал Зенкер, который лично был весьма расположен ко мне, решил, что моему назначению может помешать это политическое клеймо. Он рекомендовал министру обороны Грёнеру в качестве своих преемников вице-адмирала Бауэра или вице-адмирала Олдекопа.
Но очевидно, министр обороны имел свое собственное мнение, сложившееся у него частью по результатам смотров тех подразделений, которыми командовали офицеры, рассматривавшиеся в качестве кандидатов на этот пост, а частью по информации, предоставленной ему, по всей видимости, старшими офицерами из Верховного командования сухопутных сил. Во всяком случае, он вызвал меня в начале сентября 1928 года для разговора в Бад-Кройт, где весьма подробно расспрашивал меня о моем отношении к политическим и военно-политическим вопросам. Разговор этот занял у нас два дня, в течение которых меня попросили письменно изложить свою концепцию руководства адмиралтейством, если меня назначат его начальником. В качестве самого главного пункта я указал на необходимость твердого, ничем не ограниченного командования военно-морскими операциями со стороны старшего по команде. Я также указал, что, если буду назначен на этот пост, я должен иметь право лично обсуждать с министром обороны все вопросы военно-морского флота, которые сочту необходимым, даже если эти вопросы и будут инициированы не мною. Я также отметил, что военно-морской флот должен быть совершенно независимым от Верховного командования сухопутных сил. [166]
Моя программа получила полное одобрение, как я узнал об этом из газет, принесших 15 сентября новость не только об отставке адмирала Зенкера, но и о моем назначении в качестве его преемника на посту начальника адмиралтейства.
Благодаря судьбу за то, что мне удалось достичь вершины карьеры флотского офицера, я все же испытывал сожаление, расставаясь с Балтийским военно-морским округом. Четыре счастливых и беспокойных года я посвятил внутренней консолидации флота. Трудясь над этим, я встречал понимание и помощь от береговых частей, отделов управления и вообще всех подразделений, приданных флотским командам и военно-морским силам. Руководители различных служб, офицерский корпус, начальники гражданских подразделений — все они оказывали мне неоценимую помощь, не только делясь со мной своими полезными мыслями и советами, но и тем рвением, с которым они выполняли каждое распоряжение. Новый военно-морской флот стал приобретать собственное лицо.
Улучшение отношений между флотом и гражданским населением особенно радовало меня. Я был счастлив получить при отъезде из Киля трогательный прощальный адрес от начальника полиции Киля, социал-демократа Дитриха. «Вам удалось по-настоящему близко сойтись с трудовым народом, — писал он, — и мы весьма сожалеем о расставании с Вами».
Печаль от расставания с Балтийским округом усугублялась тем обстоятельством, что я был назначен на эту новую должность в результате вынужденной отставки адмирала Зенкера. С момента нашего первого знакомства я узнал его как отважного и способного офицера, честного и бескорыстного человека. Став первым командующим военно-морскими силами в послевоенный период, он заложил основы четкой боевой подготовки флота и тактики, соответствующей нашим ограниченным силам. А еще он продемонстрировал правительству ценность и значимость военно-морских сил в международных отношениях.
Неудача, постигшая адмирала Зенкера, еще более укрепила меня в решимости следовать путем непререкаемой [167] верности, абсолютной лояльности государству и его правительству и не позволять ни одному офицеру и матросу ни малейшего отклонения от этой линии.
У определенных кругов мое новое назначение вызвало некоторый скептицизм. В своих явных попытках блокировать мое назначение в последний момент они вспомнили старые нападки прессы на меня еще времен моей службы в Киле. Комментарии, которыми сопровождалась эта газетная кампания, призваны были поколебать доверие министра обороны Грёнера ко мне. Чтобы остановить этот вал критики, министр обороны поручил полковнику Курту фон Шлейхеру, начальнику политического отдела министерства, собрать пресс-конференцию, на которой довести до сведения прессы мой ответ на все обвинения. Несколько позже мне в частном порядке сообщили о том, что в тот момент даже министр Грёнер порой сомневался, смогу ли я долго устоять против этой газетной кампании. [168]