Навстречу новой жизни
Вновь обретенная родина
Чтобы пересечь фронт «холодной войны», я не должен был участвовать в опасном приключении и лететь через чужие моря на похищенном самолете. На берлинском вокзале Цоо я купил проездной билет и по городской железной дороге пересек Шпрее, образующую между вокзалами Лертербанхоф и Фридрихштрассе секторальную границу, разорвавшую нашу столицу на две части.
Я ехал в Бад Зааров на озере Шармютцель, где жила восьмидесятилетняя сестра моей матери. Она была моей единственной уцелевшей близкой родственницей, проживавшей в родных местах; у нее я надеялся найти приют. Она носила хорошо известную в прусской истории фамилию Цитен. Гусарский генерал времен Семилетней войны, которого старый Фриц прозвал «Цитен из кустов»{46}, был прапрадедом ее мужа. Муж моей тетки, ветеран войны 1870–1871 годов, был полковником генерального штаба и умер во время первой мировой войны. С тех пор она жила со своей дочерью-учительницей в Бад Заарове. Маленький домик был единственным имуществом, оставшимся из их значительного состояния после инфляции двадцатых годов. В 1945 году здесь шли тяжелые бои, потому что один фанатичный эсэсовский «фюрер» упрямо старался удержать линию фронта на опушке леса, где находился дом тетки. Стены дома и деревья в саду пострадали от снарядов. Однако сам дом и его обстановка каким-то чудом более или менее уцелели. [364]
Мой багаж составляли два чемодана, которые я был в состоянии тащить сам. С этим багажом в заснеженный январский день 1952 года я появился у тетки. Увидев меня из окна еще издали на просеке, она проковыляла на костылях навстречу мне к двери и впустила меня в дом. Четырнадцать лет прошло с тех пор, как мы виделись здесь последний раз. Мне казалось, что все это было только вчера. Я снова имел крышу над головой и дом, в котором не был чужим. Странствия по чужим странам закончились. После столь долгого перерыва я вновь наслаждался ароматным воздухом бранденбургскои земли.
Я прожил в Бад Заарове около десяти дней, когда однажды утром у нашего садика остановился автомобиль с берлинским номером. Из него вышел майор народной полиции. На вид ему было около двадцати семи лет. Он приехал, чтобы вручить мне немецкий паспорт. Я провел его в дом. Тетка быстро спрятала за гардину разорванную простыню, которую она как раз штопала. Мы сели за стол. Из своей сумки она вытащила автоматическую ручку, чтобы я — в соответствии с правилами — лично расписался на документе.
Молодой офицер полиции был приветлив. У него было ясное интеллигентное лицо; он не модулировал неестественно своим голосом, как это делали раньше прусские офицеры, а говорил на коренном диалекте берлинских рабочих кварталов. Вручая мне подписанный документ, он сердечно пожал мне руку и пожелал всего хорошего как новому гражданину Германской Демократической Республики, возвратившемуся с чужбины на родину.
Тетка вытащила из шкатулки старомодный ключ от большого бельевого шкафа, где было припрятано несколько бутылок старого доброго вина. Я откупорил одну из них и наполнил три бокала. Мы чокнулись — старая вдова полковника кайзеровских времен, молодой офицер из рабочей семьи и я, ныне пятидесятилетний человек, бывший офицер гвардии в революционные дни 1918 года, после многих заблуждений нашедший путь к своему народу.
Мы выпили за нашу общую родину, за Германию, за лучшее мирное будущее.