Кенигсберг как крепость

Борьба за Кёнигсберг — это эпизод великой битвы с нашим славянским соседом, которая столь ужасно сказалась на судьбе нашей и судьбе наших детей и чье влияние будет сказываться и в будущем. Эта борьба за территории между германским и славянским народами ведется со времен наших предков, времен, едва известных истории. Могущество германцев к началу эры простиралось вплоть до нижней Волги. Но так же могучи были и славяне — около 700 года они перешли за Эльбу. С течением веков граница изменялась то в одну, то в другую сторону, ибо границы, как и народы. это нечто живое, они меняются в зависимости от энергии народов. После нашего последнего рывка на Восток обратный поток славян был как никогда мощным, он снес все плотины и препятствия. Этой войной был захвачен Кенигсберг, служивший тогда немцам бастионом против Востока.

Кенигсберг был основан в 1258 году немецким рыцарским Орденом в честь короля Оттокара Богемского, участвовавшего в летнем походе Ордена на Восток. Замок, строительство которого началось в период основания города, был первым его оборонительным сооружением. В 17 веке город был укреплен валом, рвами и бастионами, став, таким образом, крепостью. Сооружения эти постепенно ветшали и ни в Семилетней войне, ни в наполеоновских войнах не сослужили особой службы. В 1814 году Кёнигсберг был объявлен открытым городом, но в 1843 вновь началось его укрепление, была возведена, как тогда говорили, крепостная ограда, то есть кольцо укреплений вокруг города протяженностью 11 километров. Строительство их завершилось в 1873 году. В 1874 приступили к сооружению оборонительного пояса из 15 выдвинутых вперед фортов, строительство которых было закончено в 1882 году. Для защиты устья Прегеля на правом берегу было построено сильное укрепление близ поместья Хольштайн. Еще более сильным было укрепление Фридрихсбург на левом берегу устья Прегеля.

Окружность оборонительного пояса фортов достигала ко времени заключительных боев 53 километра. Еще в период 1 Мировой войны оборона была усилена сооружением между фортами промежуточных укреплений. Форты имели в общем и целом следующую конструкцию: главная казарма, окруженная рвом и подъемный мост с входным устройством. Главная казарма прикрывалась земляной насыпью, толщиной 3-4 метра, защищавшей от обстрела даже современными артиллерийскими орудиями среднего калибра. Сверху находилась открытая позиция, откуда раньше велось главное огневое действие форта. Позднее поблизости были построены особые артиллерийские позиции для батарей, примыкающих к форту. Кирпич, применявшийся для строительства, несколько раз обжигался, чем достигалась повышенная прочность. Таким образом, эти старые укрепления были довольно надежной защитой, в том числе и от современной артиллерии. Однако их недостаток заключался в том, что возможность наблюдать оттуда и вести огонь была очень ограничена. Имея вход с тыльной стороны, они представляли собой настоящую мышеловку. В I Мировую войну конная разведка русских доходила в августе 1914 года до самых ворот Кёнигсберга, крепость уже тогда имела не особенно большое значение. Однако, учитывая сам факт ее существования, русские в то время наступали в Восточной Пруссии сравнительно медленными темпами, что создало условия для проведения сражения под Танненбергом.

Да и во II Мировой войне русские оказали крепости Кёнигсберг слишком много чести. Лишь после трехмесячных боев до падения Кёнигсберга, стянув 5 армий, решились они на окончательное сражение. Вообще, только в сочетании с оборонительной позицией на линии Дайме и в Хайльсбергском треугольнике, Кёнигсберг был крепостью в современном значении этого слова. Он перестал быть таковой, когда оборона смогла опираться только на пояс фортов 1882 года (а именно так и было весной 1945 года). Оборонительная система собственно Кенигсберга включала следующие укрепления:

1. Оборонительная линия предполья:

на юге: Гутенфельд — Людвигсвальде — Бергау — Хайде — Вальдбург. на севере: Пальмбург — Кляйнхайде — Трутенау — Модиттен.

2. Передний край обороны:

по линии старых фортов впереди кольцевого шоссе.

3. Оборонительные укрепления на городских окраинах.

4. В городской черте:

укрепления для одиночной и групповой обороны домов, подвалов и т.д.

Строительство непосредственных оборонительных сооружений было начато, строго говоря, только в конце декабря 1944 года, когда поступил приказ — сосредоточить внимание на самой крепости. Поэтому многое из того, что возможно было построить в ходе длительной войны, оказалось уже неосуществимо. Кроме того, в смысле обеспечения ресурсами, фронт, разумеется, всегда стоял на первом плане, и для него кое-что приходилось отдавать из запасов крепости.

Оборонительная линия предполья, состоявшая из окопов и кое-каких проволочных заграждений, в основном была подготовлена к боевым действиям. Однако из-за сильного натиска противника и невозможности занять ее целиком, эта позиция мало себя оправдала. С начала января 1945 года основное внимание было уделено поясу фортов, который оборудовался как передний край обороны.

Что касается строительства, при недостатке сил и средств, неблагоприятности погоды и ограниченности времени, особо существенного в старых фортах сделать уже не удалось. Однако мы смогли дополнить их полевыми укреплениями — были оборудованы пулеметные и стрелковые гнезда на гребнях валов, расчищены секторы обстрела, устроены огневые точки и проволочные заграждения на гласисах, поставлены мины нажимного действия. Кольцо фортов было замкнуто противотанковыми рвами. Противотанковые пушки, предназначенные для фланкирования противотанковых рвов и, прежде всего, гласисов фортов, прибыли из Берлина слишком поздно.

Казармы фортов, которые еще до декабря были частично заняты административными органами и тому подобным, находились в пригодном состоянии. Ведущие от линии фортов в город дороги были минированы и оборудованы противотанковыми заграждениями электрического действия. Сыграли свою роль в боях на окраинах города 8-9апреля и следующие укрепления 19 века: равелины «Хаберберг» и «Фридланд», Фридландские ворота, бастион «Прегель», часть полевых укреплений, бастион «Литва», валы между Прегелем и Обертайхом, Закхаймские и Королевские ворота, бастион «Грольман» с оборонительной казармой «Кронпринц», Россгартенские ворота, башня «Дона», башня «Врангель», передовое укрепление «Бетгерсхефхен», бастион «Штернварте», ворота для вылазки.

В следующей главе генерал Ляш вспоминает о боевых действиях его войск на территории Советского Союза с 1941 по 1944 годы. В 1944 он был отправлен на Западный фронт, во Францию. В октябре 1944 года Ляш получил пятинедельный отпуск по болезни и приехал в Восточную Пруссию, в Остероде.

Меня отзывают с Западного фронта

В середине октября 1944 года наступил знаменательный для меня день. Пришло всего пять суток из предоставленных мне пяти недель отпуска, когда раздался телефонный звонок из ставки фюрера

— Вам надлежит немедленно принять командование Первым войсковым округом.

— Но почему мне? Ведь я фронтовой солдат!

— Именно поэтому. В Восточной Пруссии уже стреляют.

Меня охватили мрачные сомнения, особенно в связи с персоной гауляйтера Коха, которого, я, правда, лично мало знал, но о действиях которого в Восточной Пруссии, где он себя показал фанатичным национал-социалистом, у меня остались неприятные воспоминания еще с мирного времени. Известно мне было и о том, что по его инициативе сместили уже двух начальников войскового округа за то, что, по его мнению, они недостаточно проявили себя в национал-социалистском духе. Удастся ли мне отстаивать военные интересы, сталкиваясь с этой беспощадной, но, к сожалению, очень влиятельной личностью, было очень сомнительно. И все же в час величайшей опасности, нависшей над нашей землей, Восточной Пруссией, надо было попытаться, по крайней мере, сделать это. К тому же не было возможности отказаться от назначения, исходящего из Главного Штаба Вооруженных сил. Итак, я выехал в Кенигсберг и принял командование Первым войсковым округом.

Начальник первого войскового округа

Как и ожидалось, обстановка, которую я застал, была безрадостной. Внутренняя часть города сильно пострадала еще во время воздушных налетов летом 1944 года. До налета английской авиации в августе 1944 Кёнигсберг не испытывал сильных бомбежек. В самом начале нашего похода на Россию, в конце 1941 года, несколько русских самолетов сбросили бомбы в окрестностях зоопарка (улицы Хорна, Глюка, Тиргартен). урон тогда был незначительным. Налет, совершенный осенью 1941 года на район вокзала Ратсхоф, также не имел особого значения. Весной 1943 года русские бомбы упали в секторе улиц Верхний Рольберг — Штайндамм — Друмм, что потребовало восстановительных работ в квартале университетской клиники. Удивительно, но с тех пор до января 1945 года русские воздерживались от дальнейших налетов, хотя их авиабазы находились немногим далее 100 километров от Кенигсберга.

Зато разрушительными были налеты английской авиации в конце августа 1944 года. В ночь с 26 на 27 августа английская авиация совершила налет на Кенигсберг, в котором участвовало 200 самолетов. От налета пострадал почти исключительно район Марауненхоф между Кранцерской Аллеей и Аллеей Герцога Альбрехта. На юге бомбежка ограничилась кольцевым валом, то есть, не считая нескольких случайных бомб, не затронула внутренней части города. Поскольку на Кранцерской Аллее располагались административные учреждения, казармы, а в Ротенштайне — военные мастерские и склады, этот налет, пожалуй, еще можно расценить как нападение на военные объекты. Жертвы составили примерно 1000 человек убитыми. Около 10000 человек остались без крова. Повреждено было примерно 5% зданий.

В ночь с 29 на 30 августа последовал новый налет английской авиации, в котором участвовало около 600 бомбардировщиков. Первые бомбы упали 30 августа в час ночи. В противоположность первому налету, объектом нападения явилась исключительно внутренняя часть города. Место бомбежки было точно обозначено осветительными ракетами, это был чисто террористический налет на густонаселенные, тесные городские кварталы. Со всей жестокостью противник успешно испробовал новые зажигательные бомбы, вызвавшие повсеместно пожары. Число убитых составило почти 2400 человек, осталось без крова 150000. разрушено и сожжено до 48% зданий. 8% поврежденных зданий было восстановлено в течение шести последующих месяцев, остальные 40% составляли здания, до основания разрушенные или сильно поврежденные. От бомбежки пострадали только кварталы жилых домов, а из общественных и административных зданий — те, что располагались в жилых кварталах или по соседству с ними, например, старые хранилища на Хундегатте. Нетронутыми, однако, оказались газовый завод и электростанция, завод Посейдон, Имперуголь, мост Имперской железной дороги, Королевский мельзавод и зернохранилище, завод Штайнфурт, целлюлозные заводы Коссе и Закхайма, верфь Шихау, порт с его складами и хранилищами, Главный вокзал и т.д.

Жертвой этого воздушного налета стало также здание Управления войскового округа на Кранцерской Аллее. Поэтому управление округа было переведено в форт Кведнау, расположенный на северо-восточной окраине города. В самом городе жизнь шла почти как в мирное время. Работало несколько оборонных предприятий, производивших, главным образом, боеприпасы. Верфь Шихау, благодаря превосходному руководству ее энергичного директора, работала на полную мощность. Здесь строились преимущественно минные тральщики. На всех предприятиях было занято много иностранных рабочих. В деревнях сбор урожая и возделывание полей пострадали от того, что людей и лошадей отрывали на строительство пресловутого «Вала Эриха Кока».

Несмотря на то, что Восточная Пруссия стала, в связи с событиями на фронте, тылом группы армий, управление округа подчинялось не командованию группы «Центр», что было бы логично и целесообразно, а начальнику армий запаса, которым стал после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года господин Гиммлер. Военнопленные входили теперь не в компетенцию войскового округа, как это было при генерале Гинденбурге, а в компетенцию начальника СС и полиции Восточной Пруссии, тогда как персонал охраны. офицеры и солдаты продолжали оставаться в подчинении округа. Таким образом, влияние гауляйтера распространялось и на чисто военные вопросы, что впоследствии весьма неприятно и вредно сказывалось на командовании войсками в крепости Кенигсберг. Вообще, разобраться, какая инстанция чем ведает, было нелегко, что чрезвычайно затрудняло всякую работу. Настроение в провинции было подавленным. Все взоры были прикованы к фронту, люди с беспокойством ждали дальнейшего развития событий. Партийный террор по отношению к инакомыслящим постоянно усиливался и принимал порой ужасающие формы. Так, например, гестапо уже несколько недель держало в алленштайнской тюрьме жену и дочь весьма известного и хорошо знакомого мне крупного помещика только за то, что, по показанию их домашней портнихи, они, якобы, позволили себе нелестно отозваться о Гитлере. На мои просьбы освободить этих ни в чем не повинных людей мне отвечали одними обещаниями, пока в конце концов русские не вторглись в Алленштайн и тамошние заключенные, не имея до этого возможности спастись, не попали в их руки.

Взаимоотношения между командующим группой армий генерал- полковником Рейнгардтом, у которого я побывал вскоре после вступления в должность, и гауляйтером были в высшей степени напряженными. Кох, как вновь назначенный «рейхскомиссар обороны» и начальник войск фольксштурма, делал, что хотел, не считаясь с нуждами фронта. Я, таким образом, будучи начальником войскового округа, оказался между этими инстанциями и должен был прилагать массу усилий, чтобы отстаивать близкие мне интересы фронта. Надо заметить, что Гиммлер и Кох не были близкими друзьями. Когда в ноябре 1944 года я встретился с Гиммлером в Познани и поведал ему о серьезных трениях во взаимоотношениях с Кохом, он сказал, что этому можно поверить и предложил мне при случае еще зайти к нему со своими претензиями, пообещав уладить дело. Но я не смог больше встретиться с Гиммлером, потому что он был постоянно в разъездах. Да и события впоследствии нагромождались одно на другое столь стремительно, что новые, более серьезные заботы требовали немедленного решения вопросов прямо на месте.

Оперативная обстановка в Восточной Пруссии также вызывала тревогу. Фронт на востоке придвинулся к самой границей часть немецкой земли к северу отозерного края Восточной Пруссии с конца октября находилаь в руках противника. Немецкие войска из-за нехватки людей и техники оказались сильно рассредоточенными, при этом Третья танковая армия находилась на севере в районе Немана. Четвертая армия занимала позиции к востоку от озерного края и до района Новограда на Нареве, где к ней примыкала Вторая армия, растянувшаяся вдоль Нарева до Вислы.

В это время в Курляндии занимала предмостный плацдарм выдвинутая далеко вперед и обособленная от других группа армий «Север», впоследствии «Курляндская группа армий», численностью около 30 дивизий. Понятно, почему в условиях такой оператовной обстановки все командующие и начальник генерального штаба Гудериан пытались убедить Гитлера в необходимости оставить предмостный плацарм в Курляндии, а освободившиеся дивизии перебросить на участок обороны группы армий «Центр», исчерпавшей все резервы и потому очень ослабленной. Даже Кох разделял это мнение, а мои неоднократные предложения ислользовать его влияние, чтобы подействовать в этом смысле на Гитлера, привели, по крайней мере, к тому, что такая попытка была сделана. Но все разбилось об упрямство Гитлера. Ему, видите ли, нужен был курляндский плацдарм, во-первых, из-за порта Либавы, который крайне необходим флоту, чтобы утвердить свое господство в восточной части Балтийского моря, и, во-вторых, он намерен был использовать этот плацдарм для нового наступления. Между тем флот к тому моменту практически уже утрал господство в восточной части Балтики. Это же касается и намерения Гитлера начать новое наступление с предмостных позиций в Курляндии. Такое намерение можно было расценить лишь как преступную фантазию, если учесть, что ожесточенные сражения на всех фронтах велись в то время уже с использованием последних резервов, а кое-где бои уже шли на немецкой земле. С точки зрения общей обстановки даже та единственно реальная задача, которую могла выполнить Курляндская группа армий — подольше связывать силы противника, — в конце-концов мало повлияла на исход дела.

* * *

С середины июля силами жителей Восточной Пруссии на границе начали спешно строить позиции для отступающих войск, ибо ничего не было подготовлено. Господин Кох, гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар обороны, разбирался во всем, разумеется, «лучше», чем кадровый войсковой офицер. В итоге — зачастую совершенно негодные в тактическом отношений системы позиций или дилетантские новшества вроде «горшков Коха», представлявших собой бетонные трубы в рост человека и диаметром 80 см, которые закапывались в землю. Они закрывались крышкой и должны были служить защитой для находившихся в них двух пулеметчиков при прохождении танков противника. Эта «мышеловка» уже сама по себе угнетающе действовала на сидящих в ней солдат, ведь с началом боя выбраться из нее было уже невозможно. Кроме того, во время обстрела поражающее действие производили и сами осколки бетона. Эти убежища, стоившие немалых денег и построенные «генерал-пожарником» Ридлером в большом количестве были разбросаны по всей Восточной Пруссии. Они остались, в массе своей, неиспользованными. Будучи несведущими, партийные шишки, однако, распоряжались строительством позиций. Правда, тактическое руководство должно было оставаться за армией, но господин Борман давал через рейхскомиссара обороны тактические установки, и ни один крайсляйтер Восточной Пруссии не позволял войсковому командиру поучать себя, если мнение этого командира расходилось с мнением Бормана. Отсюда вытекали постоянные трения и споры, пагубно сказывавшиеся на строительстве оборонительной полосы и на военной работе вообще. Однако самым вопиющим недорадумением было подчинение так называемого фольксштурма гауляйтеру, а тем самым и партии. Старые испытанные офицеры и унтер-офицеры запаса были вынуждены выполнять противоречащие всему их опыту дилетантские приказы маленьких партийных чиновников. Гауляйтер видел в фольксштурме, пожалуй, дополнительное средство укрепления своих личных позиций и, вопреки всем моим предложениям, настаивал на своей власти, хотя разумеется, было бы целесообразнее использовать эти 10000 человек в войсковых частях Кёнигсберга. Кох, повидимому, и в военных вопросах считал себя абсолютно компетентным, ибо заявил однажды войсковому командиру: «Если вы и впредь будете отступать на фронте, я со своим фольксштурмом загоню ваших солдат обратно на их позиции». «Сообщаю, мой фюрер, что Первый гвардейский батальон сформирован!» — Это было донесение о первом кое-как набранном и плохо вооруженном подразделении фольксштурма, отправленное Кохом. При этом я не хочу сказать ничего плохого о бравых солдатах фольксштурма. Располагая самыми примитивными средствами, они старались по мере сил защищать Родину.

К концу года сменился и начальник штаба Первого войскового округа. В течение двух лет эту обязанность выполнял с присущей ему энергией и предусмотрительностью генерал-лейтенант фон Тадден. Теперь он стремился попасть на фронт, в чем ему трудно было отказать. На его место я выпросил себе моего старого, испытанного начальника оперативного отдела 217 восточно-прусской дивизии полковника, барона фон Зюскинда Швенди. К нему я питал особое доверие, зная его по совместным успешным действиям во время тяжелых боев ка Северном фронте. Это доверие он оправдал в последующее трудное время, вплоть до горького финала. Генерал-лейтенант фон Тадден, которого мне потом удалось заполучить назад в качестве командира Первой восточнопрусской дивизии, был ранен 16 апреля в боях на Замланде и умер в госпитале.

Вместе со строительством оборонительных позиций в Восточной Пруссии, другая важная задача войскового округа состояла в том, чтобы изыскать и подготовить для действующих дивизий необходимое пополнение. Формирование маршевых батальонов происходило на учебном плацу Штаблак. Поэтому Штаблак, наряду с войсковыми частями, был наиболее частой целью моих поездок. Здесь я всякий раз убеждался, что восточнопрусские солдаты и офицеры делали все от них зависящее, стремясь как можно быстрее дать фронту, где шли тяжелые бои, необходимое пополнение. Все понимали, что в скором времени дойдет дело и до решающих сражений за родную землю. Дать молодым солдатам, прибывшим, наконец, из авиации и других соединений первоначальную пехотную подготовку в течение всего трех-четырехнедельных курсов было, конечно, нелегко, но фронт остро нуждался в пополнении. Большие потери на всех участках требовали формирования маршевых батальонов в кратчайшие сроки. Всегда с тяжелым сердцем мы вынуждены были посылать на фронт полуобученных солдат.

Во время службы на Северном фронте командиром восточно-прусского батальона и, наконец, восточно-прусской дивизии, я установил с личным составом этих подразделений отношения товарищества и доверия. Узы фронтового товарищества были восстановлены, в это ужасное время многочисленные восточно-прусские подразделения служили образцом сплоченности. Но это, конечно, не снимало больших забот, связанных с опасным развитием оперативной обстановки. Что будет, если русские начнут большое наступление в Восточной Пруссии? Куда девать столь многочисленное гражданское население, когда в адском пламени войны с ее современными техническими средствами начнутся сражения за города и села Восточной Пруссии? Тысячи этих несчастных людей падут тогда жертвами вражеских бомбежек и артиллерийских обстрелов. А если придется оборонять Кенигсберг с его населением, насчитывающим сотни тысяч? Тогда вся эта человеческая масса станет невероятной помехой для сражающихся войск и очевидно, что при такой обуэе боеспособность солдат в тяжелых боях будет скована. Значит, уже теперь необходимо срочно начинать эвакуацию населения провинции. Но это, к сожалению, входило в компетенцию гауляйтера и партийных учреждений, а мне лично ничего другого не оставалось, как вновь и вновь напоминать о страшной опасности. Еще 11 января состоялось совещание с заместителем рейхскомиссара Даргелем по вопросу эвакуации гражданского населения. В ответ на наши повторные и очень серьезные предупреждения, что скоро начнутся боевые действия и все дороги окажутся забиты солдатами и беженцами, что вызовет невообразимый хаос, последовало стереотипное возражение: «Восточную Пруссию будем удерживать, об эвакуации не может быть и речи». Соответствующее донесение с моей стороны по линии разведки также не имело успеха.

Поэтому случилось то, что и должно было случиться. 13 января 1945 года русские, как и ожидалось, начали генеральное наступление в Восточной Пруссии. По всей линии фронта противник встретил уже ослабленные в боях соединения Северной группы армий, не имевшей в резерве ни одной боеспособной дивизии, с помощью которой можно было бы сковать наступающие русские войска, неизмеримо превосходящие наши по силе. Очень скоро выявились оперативные цели русских: прорыв на участке Второй немецкой армии в юго-восточной Пруссии и удар в направлении Мариенбурга — Эльбинга — Данцига с расчетом отрезать Восточную Пруссию от остального фронта, прорыв на участке Третьей танковой армии и наступление на Кенигсберг с целью окружить его и отрезать от Замландского полуострова. Четвертую армию, располагавшуюся посередине, ожесточенные наступательные бои вначале, таким образом, не затронули. Поскольку соединения обеих атакованных армий были слабы, прорыв противника на этом участке должен был привести к осуществлению его целей. В этом случае единственно правильным выходом был бы постепенный и планомерный отвод всего фронта Северной группы армий до Вислы, чтобы сохранить целостность фронта. Но верхи этому воспрепятствовали. Приказ фюрера опять диктовал одно — держаться любой ценой, бороться за каждую пядь земли.

Из-за прорыва противника на севере и юге Четвертая армия, располагавшаяся посередине, вынужденно оказалась в котле, поскольку получила категорический приказ оставаться на месте. И лишь 20 января, когда передовые части русских уже достигли районов Алленштайна и Инстербурга, Четвертая армия получила, наконец, приказ выступать. Но, поскольку прорвавшийся противник продолжал успешно наступать, вышло так, что вместе с головными подразделениями Четвертой армии, отходившей в район крепости Летцен, на которую мы рассчитывали как на опору с тыла, в этот район вошли и передовые подразделения русских. Кроме того, преступное опоздание с эвакуацией населения привело к тому, что на дороги Восточной Пруссии хлынули потоки беженцев, создавая пробки на пути походных колонн частей, отходивших на тыловые позиции, и войск, которые передислоцировались согласно приказу. В этот критический момент, когда передовые подразделения русских подошли уже к Эльбингу, командующий Четвертой армией генерал Госбах получил приказ установить связь и с Эльбингом и с Кёнигсбергом — две задачи одновременно, что, по всем военным понятиям выполнить было невозможно. Генерал Госбах решил, что только массированный прорыв в направлений Эльбинга имеет шансы на успех и принял тактически правильное в его положении решение — прорываться всей массой своей армии к Эльбингу. Это решение обернулось для него смещением с должности. Группа армий «Центр», переименованная с 25 января в Северную группу армий, должна была, вследствие разгрома Третьей танковой армии, позаботиться о защите Кёнигсберга, Земландского полуострова и важного в смысле снабжения, порта Пиллау. Поэтому она направила 367 пехотную дивизию и 562 дивизию народных гренадеров в Кёнигсберг. Вряд ли стоит сомневаться, что, не будь этого подкрепления, Кёнигсберг, а также и Земландский полуостров, были бы захвачены противником. В этом случае почти полмиллиона гражданского населения, скопившегося там после эвакуации из Кёнигсберга и северной части Восточной Пруссии, оказались бы беззащитными перед русскими войсками. Еще в конце февраля Хайлигенбайльский котел, был очищен от беженцев. Однако, вопреки всякой военной логике, словно в насмешку, Четвертой армий, обращенной тылом к заливу и плохо снабжавшейся, было приказано продолжать бои, вместо того, чтобы подтянуть ее к Данцигу или Кёнигсбергу. Генерала Госбаха сменил генерал Вильгельм Мюллер, следовавший букве приказа Гитлера. В результате, связь не удалось установить ни с Данцигом, ни с Кёнигсбергом, и вся Четвертая армия теперь шла навстречу своей судьбе. После прорыва противника на обоих ее флангах эта армия была постепенно задушена в непрерывном окружении, а потом окончательно уничтожена у Фришского залива в районе Хайлигенбайль — Бальга.

Характерно, что в критические часы утра 20 января адъютант фюрера генерал Бургдорф лично наводил у меня справки о том, очищены ли от гражданского населения районы Лик, Летцен, Йоханнисбург. Во время разговора я обратил внимание генерала на то, что это дело гауляйтера, но что, по моему мнению, основная часть населения эвакуирована. Коху было срочно указано на опасность общей обстановки, что позволило, по крайней мере, избежать дальнейшей задержки с выступлением Четвертой армии.

В эти дни, когда наступавшие русские войска приближались к району Танненберга, мой начальник штаба, позвонил в оперативно-разведывательное управление генерального штаба, предложив извлечь из Танненбергского мемориала гробы с прахом фельдмаршала фон Гинденбурга и его супруги, чтобы переправить их на немецком военном корабле в западную часть Германии. Об этом было запрошено у Гитлера после чего начальнику Штаба резко выговорили за нашу пессимистическую оценку обстановки: «Восточную Пруссию будем удерживать, поэтому изымать саркофаги из Танненбергского мемориала нет никакой необходимости». Однако, часом позже, из главной квартиры раздался новый звонок с приказом осуществить предложенное мероприятие. Поэтому я, к своему удовлетворению, смог поручить генерал-лейтенанту Оскару фон Гинденбургу сопровождать на немецком военном корабле саркофаги с прахом его родителей из Пиллау в Райх. Он, между прочим, образцово выполнил свое последнее задание. Саркофаги, насколько мне известно, без особых инцидентов прибыли в западную Германию и позже были захоронены в Марбурге.

От начальника округа до коменданта крепости

Какова же была обстановка в самом Кёнигсберге в эти грозные дни? На мне, как на начальнике Первого войскового округа, лежала забота не только о самом городе, за который непосредственно отвечал его комендант в лице генерал-майора Бехера, но и обо всей провинции Восточная Пруссия. В это тяжелое время, когда началось наступление русских, свою главную задачу я видел в том, чтобы по мере сил помогать фронту, формируя на месте части на случай тревоги и готовя комендантов городов к активному участию в боевых действиях. Нет никакого сомнения, что эта помощь фронту оказывалась, в известной степени, за счет крепости Кёнигсберг. Но и здесь мы заблаговременно позаботились о строительстве оборонительных сооружений для отступавших фронтовых частей. В последнюю неделю января, когда подавляющая часть Восточной Пруссии была уже занята русскими или являлась зоной военных действий, моя задача как начальника войскового округа, была исчерпана, я теперь поступал в подчинение Северной группы армий. О гауляйтере Кохе в эти дни ходили слухи, что он в своем имении Фридрихсберг срочно пакует вещи.

В период между 22 и 25 января Кёнигсберг не отличался четкой организацией управления, ибо настоящего боевого коменданта у города не было. Этим и объясняется хаос, царивший в Кёнигсберге в те трудные дни вследствие беспорядочного притока беженцев из северных районов Восточной Пруссии, а также обозов Третьей танковой армии и ее солдат, отбившихся от своих частей. Командование гарнизона по своему составу оказалось неспособным быстро и решительно навести порядок. Но, главное, партия совершенно не справлялась со своей задачей по обеспечению организованной эвакуации беженцев, поскольку ее видные руководители, за немногим исключением, думали лишь о собственном спасении. Четкость в организации управления наступила лишь 25 января, когда приказом по группе армий генерал-лейтенанту Шитингу со штабом Первой восточно-прусской дивизии была поручена оборона Кёнигсберга. Он прибыл в крепость 25 января и постарался прежде всего уяснить создавшуюся обстановку.

Так приближались мы к 27 января, очень беспокойному моменту в истории Кёнигсберга. В этот день местные партийные власти опять выкинули номер. В обращении к населению города они объявили, что в случае танкового прорыва русских из района Тапизу, о чем будет сообщено по радио, жителям Кёнигсберга предписывается немедленно выходить (считай, бежать) из города по дороге на Пиллау. Сам я в тот день отправился в Пиллау договариваться с морским комендантом о предоставлении судов для эвакуации гражданского населения из Восточной Пруссии. На обратном пути из Пиллау в Кёнигсберг проехать на автомашине было почти невозможно. Непродуманные мероприятия партийного руководства привели к тому, что на этой дороге скопилось невообразимое количество людей. Кто шел пешком, кто ехал на велосипеде или в повозке, женщины везли детские коляски, тут же — колонны танковых частей, отводившихся на Земландский полуостров, — все это двигалось в три-четыре ряда в направлении Пиллау.

В кёнигсбергском порту на нескольких судах еще шла погрузка беженцев, но места, конечно, всем не хватало. В порту скопились тысячи людей. В толпу гражданских затесалось много солдат, отставших от своих частей, некоторые из них нашли убежище в домах. Когда я, наконец, добрался во второй половине дня до своего командного пункта, мой начальник штаба доложил, что со мной срочно хотел поговорить гауляйтер. что он сейчас во Фридрихсберге, но собирается уезжать и имеет сообщить мне нечто важное. Прибыв к Коху во Фридрихсберг, я застал у него картину страшного беспорядка. Кох рассказал мне, что в течение сегодняшнего дня ему звонил сам фюрер, а это до сих пор случалось не более двух-трех раз. Он спрашивал обо мне — достаточно ли я надежен и сведущ как войсковой командир, ибо он хочет дать мне важное поручение. Я заметил Коху, что речь, по видимому, может идти лишь об одном назначении — комендантом крепости Кёнигсберг, на что тот возразил, что имеется ввиду использовать меня в более важной роли. Об этом мне будет сообщено в течение дня по телеграфу.

Это сообщение я получил утром 28 января. В нем говорилось: «С этого момента Вы назначаетесь командующим оборонительными сооружениями вокруг Кёнигсберга и самой крепостью Кёнигсберг». Я тотчас позвонил генерал-полковнику Гудериану, заявив ему, что, судя по положению противника, в наших руках находятся лишь «непосредственные» укрепления под Кёнигсбергом, что даже так называемую примыкающую позицию в направлении Кранца русские уже перешли, что командующим в районе кёнигсбергских укреплений является командующий Третьей танковой армией генерал-полковник Раус и что командовать в данном районе должен только один человек. В ответ на это Гудериан сказал, что я прав, но ему нужно еще раз обсудить этот вопрос с фюрером. В состоянии неопределенности относительно своего дальнейшего назначения и обстановки на фронте, я пытался связаться с командующим Северной группой армий генерал-полковником Рейнгардтом. По телефону мне сообщили, что Рейнгардт смещен. На мой вопрос, кто теперь новый командующий, последовал ответ, что в течение дня из Курляндии прибудет генерал-полковник Рандулиц, который и примет этот пост. Почему в час величайшей опасности потребовалось смещать вполне оправдавшего себя командующего вместе с начальником штаба и назначать вместо него нового, который никогда не воевал на данном участке фронта и, следовательно, вообще не был в курсе дела, оставалось для нас, войсковых командиров, непостижимым. Этот безответственный шаг служил очередным примером того, насколько нелепы бывали порой ошибки дилетантского высшего командования. Назавтра, в первой половине дня 29 января, на моем командном пункте в Модиттене появился новый командующий группой армий генерал-полковник Рандулиц с сообщением: «Фюрер решил, что Вы должны немедленно принять крепость Кёнигсберг». Прежний комендант — генерал-лейтенант Шитинг, командир Первой пехотной дивизии, находившейся на переформировании в Кёнигсберге, направлялся для особых поручений в распоряжение моего штаба. Таким образом, я стал четвертым и последним комендантом крепости Кёнигсберг после того, как три моих предшественника в течение последних четырех недель были смещены приказом сверху по тем или иным соображениям личного характера. Новая задача потребовала несколько пополнить мой старый штаб, в том числе и за счет офицеров Первой пехотной дивизии.

Отдав приказ об изменениях в составе штаба, я выехал со своим начальником штаба на командный пункт прежнего коменданта крепости, находившийся в подвале Главной почтовой дирекции. Выслушав доклад бывшего коменданта об обстановке и приняв крепость, я со своим начальником штаба проанализировал общее положение и пришел к выводу, что в течение ближайших дней русские будут атаковать крепость с запада.

Первое окружение

Тем временем положение в Восточной Пруссии продолжало ухудшаться. Русские, продвижение которых из последних сил старались задержать потрепанные в боях дивизии, приближались к району Кёнигсберга. План занять остатками Третьей танковой армии новый передний край обороны в северной части Хальсбергского треугольника по линии так называемой канальной позиции между Фридландом, Тапиау, Дайме и Лабиау — не удался, 24 января стало ясно, что эта попытка бесперспективна. 22 января русскими был занят Велау, их передовые танковые подразделения подошли к реке Дайме, а 24-25 января после тяжелых боев пали Алленбург, Тапиау и Лабиау. Сильное танковое соединение Одиннадцатой гвардейской армии русских 29 января продвинулось к югу от прорванного в районе Велау фронта и подошло к Фришскому заливу на участке между Бранденбургом и Мауленом. И, хотя танковой дивизии «Великая Германия» во взаимодействии с Пятой танковой дивизией удалось отвоевать на берегу залива узкую соединительную полосу, все же связь с Четвертой армией была практически потеряна. В результате этого прорыва были раздроблены отходившие южнее Прегеля части Третьей танковой армии из корпусной группы Блаурокк. На пути отступления они были оттеснены к югу, в район Пройссиш-Айлау — Цинтен и примкнули к Четвертой армии. Лишь немногие дошли до Кёнигсберга.

К северу от прорванного в районе Велау фронта еще одному сильному танковому соединению русских удалось пробиться до линии Удерванген — Фухсберг. На этом участке с 26 по 28 января Пятая танковая дивизия с остатками Пятьдесят шестой пехотной дивизии и свободными подразделениями вела упорные, кровопролитные для обеих сторон бои, отходя к внешним фортам Кёнигсберга.

На северном берегу Прегеля наши войска пытались задержать наступление противника по Имперскому шоссе № 1 и по обе стороны от него. Однако, несмотря на это, 27 января противник достиг района Арнау, а затем подошел вплотную к мельнице Лаут. Попытка русских продвинуться дальше была пресечена силами фольксштурма. Пальмбуржский мост через Прегель, по которому до этого двигались беженцы, поворачивая на юг, 30 января в 0-30 еще успели своевременно взорвать. Позднее русские навели 2 временных моста — близ Фуксхёфена и южнее Вальдау.

В восточной части Замландского полуострова 24 января противник дошел до Каймена и напирал сильными танковыми соединениями севернее Кёнигсберга на запад. Отступавшим здесь с боями соединениям Девятого армейского корпуса во главе с генералом артиллерии Вутманом не удалось сохранить боеспособность и целиком занять примыкающие к Куршскому заливу позиции, подготовленные по линии Кёнигсберг — Кранц. Между тем русские 26 января пробились через камышовый пояс залива до Шааксвитте. Из Кёнигсберга туда было немедленно переброшено на автомашинах одно из подразделений, созданных на случай тревоги, но около Кирхе Шаакенлена оно было уничтожено.

27 января противник подошел к линии Нойхаузен — Уггенен — Кармиттен — Повунден, а на другой день без особого сопротивления пересек дорогу Кёнигсберг — Кранц и стал медленно продвигаться на запад Земландского полуострова. Особенно сильным был напор русских по дороге Лабиау — Кёнигсберг и к югу от нее. Сюда был спешно переброшен из Мемеля разведбатальон Пятьдесят восьмой пехотной дивизии; ведя гибкую оборону во взаимодействии с батальоном «тигров», он сумел 26 января приостановить наступи ленце на Нойхаузен в районе Правтена. Существенную помощь оказал введенный в бой позднее гренадерский полк, выделенный Четвертой армией. В боях под Нойхаузеном участвовал, и фольксштурм. Одна из резервных групп наткнулась близ аэродрома на грузовики с русскими, которые при ее появлении свернули в сторону. Это послужило поводом для присвоения красляйтеру Вагнеру, участвовавшему в операции, Железного креста 1 степени. Говорят, позднее Вагнер получил замечание от Коха за то, что принял награду из рук военных.

Нойхаузен несколько раз переходил из рук в руки и 28 января был окончательно потерян. Однако действовавшему там гренадерскому полку удалось остановить русских севернее Мандельна. После того, как нам удалось отразить атаки русских на северо-восточном фронте, противник стал продвигаться сначала в западном направлении, минуя Кёнигсберг, а потом стал разворачиваться к городу с севера. Как на юге, так и на севере нам не удалось удержать полевых позиций, выдвинутых на несколько километров вперед за линию внешних фортов.

В ночь с 28 на 29 января противник предпринял сильную танковую атаку с севера по обе стороны шоссе Кранц — Кёнигсберг. Но ее смогли своевременно отразить действовавшие там гренадерский полк и противотанковый дивизион, подбив около 30 танков. После этого противник прекратил атаки, благодаря чему удалось обеспечить движение по имперской дороге на участке Фухсберг — Штигенен. Здесь удалось ликвидировать чрезвычайно опасную ситуацию, которая могла привести к захвату русскими форта Кведнау, а может быть и к нападению на сам город, поскольку боеспособных резервов у нас не было. Героическое сопротивление наших войск ввело русских в заблуждение. Они не распознали слабости обороны и возможности захвата Кёнигсберга. К счастью для населения. захват города отодвинулся еще на несколько месяцев. Положение Кёнигсберга и Земландского фронта существенно облегчила бы, конечно, переброска из Мемеля 28 армейского корпуса под командованием генерала от инфантерии Гельника, однако только 22 января, когда Велау уже находился в руках противника, а позиция на Дайме — под угрозой взятия, Гитлер, под давлением со всех сторон решился, наконец, отдать Мемель. Однако, несмотря на все усилия, 28 корпус не сумел подойти своевременно, чтобы занять на Земланде участок между Кёнигсбергом и Кранцем. Случись это — может еще и удалось бы образовать вместе с соединениями Девятого армейского корпуса новый фронт и организованно провести отправку беженцев. Во всяком случае, позднее в западной части Замланда и на западе Кёнигсберга пришлось держать фронт протяженностью вдвое больше, чем это понадобилось бы в случае занятия примыкающей к заливу позиции, 27 января, когда передовые части 28 армейского корпуса после утомительного пешего перехода по Куршской косе прибыли в Кранц, противник уже стоял в нескольких километрах к югу от него, в Бледау, и в последующие дни продвинулся на запад еще дальше, практически окружив Кранц. Приказ, отданный 1 февраля — предпринять попытку установить связь с Кёнигсбергом при одновременном ударе со стороны крепости в северном направлении — пришлось 2 февраля отменить из-за сложившейся обстановки и недостатка сил. Находившийся в Кранце корпус 4 февраля, оставив город, пробился через позиции наседавшего с юга противника. В первые дни февраля корпусу удалось уничтожить русских, прорвавшихся к морю в районе Гросс Курена и Зоргенау и вместе с Девятым армейским корпусом занять и удерживать, отражая все атаки, новый передний край обороны, проходивший от побережья в районе Нойкурена через Побетен, Гросс Ладткайм, Виценен, район восточнее Коббельбуде и до Фришского залива.

В районе Кёнигсберга русские дошли 28 января до участка Гольдшмиде — Фухсберг и предприняли оттуда сильное наступление на Шарлоттенбург. Они сумели внезапно ворваться в населенный пункт Танненвальде так, что большинство его жителей не успело бежать. Несмотря на сильный отпор, русские здесь подошли к форту №5 (Король Фридрих-Вильгельм III). 29 января, после того как русские заняли Транквитц и Варген и стали разворачиваться на юг, стало очевидным намерение противника отрезать Кенигсберг от морского порта Пиллау. Отходившей стороной севернее Кёнигсберга 548 дивизии народных гренадеров было приказано остановиться в Фишхаузене и образовать там непосредственное предмостное укрепление для защиты Пиллау. Но в ночь с 29 на 30 января противник, не встретив сопротивления, бесшумно проник сначала в имение, а потом и в окруженный садами пригород Меттетен, застав его ничего не подозревавших жителей спящими. Расположенному там полицейскому посту не удалось разбудить жителей. Предположительно в ту же ночь противник захватил населенный пункт Зеераппен. Занятый, очевидно, сбором трофеев, противник в течение 30 января продвигался медленно, пройдя лишь восточную часть леса в районе Коббельбуде, зато в ночь на 31 января подошел к дороге на Пиллау, встретив лишь незначительное сопротивление со стороны действовавшего там свободного подразделения, и в течение ночи продвинулся до кёнигсбергского морского канала. Здесь русские удовлетворились этим успехом и воздержались от дальнейших сильных атак — к большому счастью для крепости, ибо рассчитывать на то, что слабые, наспех собранные генерал-лейтенантом Микошем войска смогут устоять против танковой атаки, было бы наивно. Новый фронт проходил здесь теперь по линии: западнее имения Фридрихсберг — Модиттен — Хольштайн.

Какими войсками располагал в данный момент Кёнигсберг, было неясно. Крепость имела лишь небольшой, гарнизон, который еще предстояло пополнить за счет отступающих войск. Эти войска, отходя с боями, настолько перемешались, что в районе Кёнигсберга оказались лишь части различных дивизий. На севере и юге от города удалось создать из них слабенькие фронты. На западе бывший начальник укреплений Восточной Пруссии генерал-лейтенант Микош по собственной инициативе также создал из кое-как набранных частей небольшой фронт, расположив свой командный пункт в форту «Королева Луиза». Центром обороны стал дом лесничего в Модиттене, который удалось удержать, несмотря на неоднократные атаки противника. Постоянные гарнизоны фортов были немногочисленны и комплектовались из так называемых «батальонов желудочников», солдаты которых считались лишь ограниченно годными. Артиллерия, правда, была представлена большим количеством батарей, но они состояли, в основном, из трофейных орудий с небольшим числом боеприпасов. Оборонительные сооружения крепости были крайне слабы. В этот момент было важно, сохраняя по возможности связь на юге, готовить силы на случай операции по прорыву на запад, к Земландскому фронту. Для этого нужно было прежде всего пополнить слабые, измотанные в боях дивизии, отошедшие к кёнигсбергской линии укреплений, и, кроме того, создать резервы, необходимые для прорыва на запад. В городе, переполненном обозами беженцев и оставшимся населением, царил полный хаос. Множество солдат различных родов войск, отбившихся от своих частей, попряталось по домам и подвалам. С помощью сильных офицерских патрулей удалось задержать и отправить в части поразительно большое количество таких солдат. Из них и из тех, что попали сюда с других участков обороны, было сформировано несколько батальонов, направленных на усиление западного фронта. Там был образован новый участок, ему выделили необходимую артиллерию, принял этот участок генерал-лейтенант Микош. О том, как проходило пополнение потрепанных дивизий и формирование новых подразделений, в деталях рассказывает мой тогдашний начальник отделения тыла подполковник доктор Зауват:

«Крушение восточного фронта привело в Кёнигсберг много разбросанных частей и отбившихся солдат, которых предстояло учесть, заново снарядить и сформировать в подразделения. Патрульная служба проделала огромную работу по учету. Все имевшиеся в наличии боеспособные унтер-офицеры и солдаты направлялись в штаб Вюрдига, занимавшегося вопросами формирования. В его распоряжение были предоставлены необходимые помещения возле главного вокзала для формирования новых подразделений. Кроме того, в первое время формированием занимались еще два штаба, тоже проделавших большую работу. Подполковник Вюрдиг уже через 8 дней с начала работы своего штаба смог рапортовать о сформировании восьми полных пехотных батальонов, которые получили все необходимое из запасов арсенала. Но поскольку времени на переподготовку не оставалось (обстановка требовала, чтобы сразу после формирования батальоны отправлялись на фронт), им вначале не хватало сообразительности и внутренней спайки, что заметно сказывалось на боеспособности. Однако этот недостаток сглаживался по мере того, как солдаты подразделений знакомились друг с другом. Сколько пехотных батальонов, пулеметных и противотанковых рот сформировал штаб Вюрдига за время осады Кёнигсберга, я уже не могу сказать — данные утеряны. По моим подсчетам, через штаб по формированию войск на фронт было отправлено около 30000 человек. Удивительно, что удалось собрать столько годных для фронта людей, несмотря на то, что во многих случаях остатки разбитых ранее подразделений без особого на то приказа непосредственно вливались в действующие части.

Во второй половине марта, когда в снабжении пулеметами и средствами связи наступили перебои, штаб по формированию войск направил на пополнение боевых частей также несколько маршевых батальонов, оснащенных лишь ручным огнестрельным оружием, в результате эти части смогли пополнить свои подразделения иногда даже сверх штатного расписания. В дисциплинарном отношении формирование протекало сравнительно гладко. Подполковник доктор Вюрдиг обладал особым талантом, он умел обращаться с людьми, попавшими в щекотливое положение. Если же порой и случались неприятности, я вмешивался сам, не доводя дело до военного трибунала. Трибунал вмешивался обычно лишь в тех случаях, когда патруль вылавливал в подвалах-бомбоубежищах дезертиров, переодетых в штатское. Для поддержания дисциплины, если речь шла о вопиющей трусости и дезертирстве, не обходилось и без вынесения смертных приговоров через расстрел. Я знал, что генералу Ляшу как носителю верховной судебной власти, нелегко было утверждать такие приговоры. Но это было настоятельно необходимо, этого требовал долг по отношению к 300000 людей, за судьбу которых он отвечал в пределах крепости».

О действиях саперов рассказывает полковник Бургер:

«Техническими средствами и инженерным имуществом крепость была снабжена недостаточно. Например, в наличии имелось только 20000 мин, нажимного действия. Колючей проволоки, лопат, кирок, мотыг и тому подобного было очень мало. Кое-какой запас удалось достать еще в Штаблаке. Помогло и то, что в ноябре 1944 года вокруг Кёнигсберга были сконцентрированы работы по строительству укреплений и освобождавшееся саперное имущество собиралось в городе. В кенигсбергских столярных мастерских изготавливались деревянные мины нажимного действия, производство таких мин удалось довести до 7-8 тысяч штук в день. Нужную для этого взрывчатку добывали из торпед и морских мин со складов в Пайзе и Пиллау, пока с ними еще существовала связь. До генерального наступления русских на Кёнигсберг саперам было выдано около 100000 мин, большую часть которых они установили, хотя вести такую работу при замерзшей почве довольно трудно. Следующей задачей было — подготовить к обороне городские окраины. Это делалось по линии старых валов, где сооружались полевые укрепления с колючей проволокой и окопами. Подходящие здания оборудовались для обороны. (То же самое было сделано позже и в черте города, где группы домов оборудовались под опорные пункты. Из них особо следует отметить казарму на Барабанной площади. Вокруг нее и у Северного вокзала в дальнейшем разгорелись особенно упорные бои. Все мосты через Прегель были подготовлены к взрыву и заняты подрывными командами. С помощью имевшихся отремонтированных подвесных лодочных моторов маленькие речные суда приспособили для несения патрульной службы на Прегеле и в районе порта. В водах Лаутского пруда было установлено и успешно приведено в действие подледное минное заграждение. Низина у Мокрого Сада с началом наступления была затоплена».

Несмотря на то, что в конце января в боевых действиях наступил заметный спад, фронт на южном участке был все еще в движении. Здесь борьба шла за овладение дорогой, соединяющей Кёнигсберг с Бранденбургом, Хайлигенбайлем, Браунсбергом и райхом. 29 января, когда в результате танковой атаки русские вышли к Фришскому заливу в районе между Кальгеном и Бранденбургом, эта дорога была потеряна. Чтобы восстановить связь с Кёнигсбергом, на следующий же день были введены в действие части испытанной в боях танковой дивизии «Великая Германия» под командованием генерал-майора Лоренца. В результате контратак «Великой Германии» удалось на время освободить участок побережья залива от Бранденбурга до Маулена. В первые дни февраля шли беспрерывные бои вокруг населенных пунктов Хайде-Вальдебург, Хайде-Маулен, Маулен — Вартен, Вартен и Вундлакен, которые по несколько раз переходили из рук в руки. Отдельным частям «Великой Германии» удавалось пробиться к Кёнигсбергу. а затем снова приходилось отходить с боями. Противник 6 февраля опять продвинулся до залива, Вундлакен, Вартен и Маулен были окончательно потеряны. От попытки установить более широкую связь с Кёнигсбергом пришлось отказаться, фронт теперь проходил западнее Кальгена через Хаффштром полосой примерно 600 метров вдоль берега залива к Вундлакену, далее через Хайде-Маулен до Хайде-Вальдбурга, а оттуда в сторону от залива до Коббельбуде. Все предложения как со стороны крепости Кёнигсберг, так и со стороны Четвертой армии — расширить полосу связи и тем самым обеспечить Четвертой армии отход к Кёнигсбергу — были отклонены Гитлером. После эвакуации беженцев из Хайлигенбайльского котла, которая закончилась к концу февраля, такая операция при одновременной уступке района Браунсберга могла быть успешной. Вывести. Четвертую армию можно было бы по берегу залива этой вынужденной дорогой, труднопроходимой и пригодной только в темноте. Дорога эта была источником вечных забот, удивительно то, что русские не приложили серьезных усилий с целью дойти до залива и полностью перерезать связь. Вероятно, они опасались, что такая попытка могла бы вызвать контрнаступление, типа клещей.

Последовавший затем период, примерно с 30 января по 19 февраля, когда Кёнигсберг был полностью блокирован (если не считать узкой полоски вдоль берега залива, связывавшей его с Чертвертой армией), прошел для меня спокойно в том смысле, что я не испытывал никакого постороннего вмешательства, без помех со стороны мог более или менее сносно подготовить крепость к обороне. Поскольку противник вел себя в это время относительно тихо, мы смогли построить самые необходимые укрепления. Войска и население Кёнигсберга в течение этих недель самоотверженно выполняли свой долг, все, что позволяли человеческие силы, было сделано. Даже, огромный недокомплект артиллерийских боеприпасов был в некоторой степени восполнен. На верфи Шихау и на фабрике Детерайт мужчины и женщины самоотверженно трудились, выпуская гранаты. Недостающие запалы доставлялись из рейха самолетами. Гражданское население и войска действовали в эти недели как большая семья, вместе делили и радость, и горе. Все жили и трудились с одной мыслью — удержать Кёнигсберг до тех пор, пока крепость не выручат из блокады, как это нам все время обещали, или пока не придет освобождение в случае, если война окончится путем переговоров. Трудную задачу обеспечения гражданского населения продовольствием отлично решил весьма предусмотрительный и энергичный начальник снабжения крепости штаб-интендант Дерфлер. Все население свободно вздохнуло, не ощущая на себе больше гнета партии. С возвращением некоторого порядка начало подниматься и настроение.

С собой благодарностью хотел бы я отметить здесь несколько лиц, образцовое выполнивших свой патриотический долг. В противоположность гайляйтеру и большинству партийных функционеров, показавших своим поспешным бегством плохой пример, обербургомистр доктор Виль остался в Кёнигсберге. Работая преданно и безотказно, он выдержал всю блокаду до самого ее горького конца, грамотно осуществляя общее руководство государственными и коммунальными учреждениями. Велики также заслуги дипломированного инженера господина Буссе, добровольно оставшегося в городе и осуществлявшего руководство всеми техническими сооружениями Кёнигсберга, в особенности таким важным участком как электростанция и водоснабжение. Он сумел преодолеть все трудности и исключительно ему мы обязаны тем, что Кёнигсберг до последних дней был обеспечен светом и водой. Водоснабжение стало особенно важной проблемой потому, что водонасосные районы, прежде всего на севере города, оказались в руках противника и подвод воды был перекрыт. К счастью, у известной водопроводной фирмы Биске сохранились планы примерно восьмидесяти старых водопроводных (водоразборных) колонок, разбросанных по всему городу, которые теперь снова были использованы для водоснабжения. Гражданское население и войска получали из них воду с помощью временно оборудованных водонасосных приспособлений. Должен заметить, что крайсляйтер Вагнер, спешно направленный в город гауляйтером Кохом в ночь с 27 на 28 января, о прежней деятельности которого в районе Кёнигсберга мнения были противоречивыми, выполнял свой долг во время пребывания в крепости образцово и подчинялся военным распоряжениям: участвуя в обороне, он погиб. Естественно, среди множества храбрых и безотказных защитников крепости я смог отметить лишь немногих.

Мне живо помнится до сих пор один характерный эпизод из тех времен. Чтобы поднять упавшее настроение гражданского населения, я распорядился объявить о том, что разрешается писать почтовые открытки для пересылки в остальные районы Германии. Эти открытки собирались на главпочтамте, ожидая дальнейшей отправки после того, как будет разомкнуто кольцо окружения. Один старый советник юстиции, бывший некогда членом партии центра, написал такую открытку своей родственнице, проживающей на западе Германии. В ней он откровенно написал, что в Кенигсберге дела идут плохо, что партия полностью обанкротилась, гауляйтер бежал. Военно-полевой суд крепости, созданный в основном из партийных гражданских лиц, вынес этому человеку смертный приговор за подрыв боевого духа и клевету на партию и государственные органы, хотя его утверждения полностью соответствовал действительности. Потрясающий пример того, до какой степени кое у кого тогда было утрачено чувство справедливости. К счастью, утверждение смертных приговоров, выносимых всеми военно-полевыми судами крепости, я оставил за собой и тем самым смог воспрепятствовать исполнению этого безумного приговора.

До середины февраля все время проходило в работе по формированию войск и организации обороны крепости. Главной задачей оставалось поддержание связи с Четвертой армией, ведшей тяжелые бои в районе Хайлигенбайля. Там проходил единственный путь, по которому крепость могла снабжаться извне тем, что было жизненно необходимо. Чудеса храбрости показала здесь прежде всего Пятая танковая дивизия, выручавшая во всех «пожарных» случаях. Противник, действуя сильными подразделениями, почти ежедневно предпринимал там атаки в сторону залива, чтобы перерезать связь с Четвертой армией. Стараясь ослабить петлю, постоянно грозившую задушить нас с юга. Пятая танковая дивизия вела наступательные бои за Вундлакен, Вартен, Хайде Маулен, переходившие все время из рук в руки, бои эти останутся наиболее яркой страницей в истории дивизии. В тяжелых условиях ей удавалось всякий раз отбивать превосходящего противника и держать открытой единственную отдушину крепости на юге. При этом дивизия сумели восполнить ежедневные потери в танках, организовав немедленный ремонт машин в кенигсбергских мастерских. Наряду с задачей сохранить превосходную Пятую танковую дивизию, моей особой заботой было как можно быстрее восстановить боеспособность давно испытанной Первой восточно-прусской пехотной дивизии, с которой я был тесно связан, поскольку несколько лет прослужил там командиром 43 пехотного полка: к середине февраля это более-менее удалось сделать. Между тем у командования группой армий, чей командный пункт находился в Хайлигенбайле, в начале февраля созрел план — ударом частей Четвертой армии в направлении Кёнигсберга и одновременным прорывом со стороны крепости расширить участок, связывавший Четвертую армию с Кёнигсбергом. Чтобы обсудить мероприятия, необходимые для этой операции, начальник штаба получил приказ прибыть самолетом в штаб группы армий. Он вылетел на «Шторьхе», стартовавшем с аэродрома в Девау на окраине Кёнигсберга, осторожно летя над морским каналом, добрался до Хайлигенбайля, Однако, после его прибытия в группу армий, положение Четвертой армии ухудшилось уже настолько, что сил для намеченной операции не хватило. Русские беспрерывно атаковали район Хайлигенбайля, наши силы все больше и больше таяли.

Прорыв

Примерно 17 феврали через Земландскую армейскую группу, которой командовал генерал от инфантерии Гольник, я получил от группы армий следующий приказ: «Замландским дивизиям 19 февраля перейти в наступление для прорыва блокады крепости Кенигсберг. С этой же целью в тот же день организовать со сторона крепости прорыв навстречу наступающим земландским дивизиям. Для этого крепости ввести в бой части танковой дивизии и Первую пехотную дивизию». Тщательно продумав со своим начальником штаба меры, необходимые для этой цели, я пришел к следующему решению. Учитывая, что все предыдущие попытки замландских дивизий перейти в наступление против упорного и превосходящего их в силе противника оказались безрезультатными, прорыв для соединения с замландскими войсками может иметь шансы на успех лишь в том случае, если сильным и внезапным ударом возможно глубже вклиниться на западе во фронт противника. Существовал огромный риск, дело обещало успех лишь в случае, если наши намерения останутся тайной для противника и если русские не вздумают в это время предпринять наступление на восточном или южном фронте. Судя по обстановке, таких намерений противник пока не имел. Риск оправдывался тем, что это была последняя и единственная возможность связать Кёнигсберг с остальным миром. В результате создавались условия для эвакуации через Пиллау в Рейх значительной части скопившегося в городе гражданского населения, а также для пополнения необходимым оружием, боеприпасами и прочей амуницией ослабленных в последних боях частей Кенигсбергских дивизий с их разрозненными подразделениями.

Русские держали в районе Метгетена чрезвычайно сильную оборону: русское командование, разумеется, отдавало себе отчет в том, что наша попытка восстановить связь между Кёнигсбергом и Пиллау не включена. В одном из приказов русских от 15 февраля 1945 года говорилось, что ввиду ожидаемого со стороны немцев наступления следует усилить оборону в районе Кляйн Хольштайна — Мегетена — Амалиенхофа — Крагау — Коббельбуде. В этом районе находились соединения 39 армии под командованием генерал-лейтенанта Людникова. В трофейных документах, добытых во время наступления, говорилось, что при проверке боеготовности были выявлены грубые нарушения. Дисциплина в войсках слаба, сержантский состав занимается пьянством и мародерством, транспортные средства загружены трофейным тряпьем. Согласно приказа от 10 февраля гражданские должны были немедленно отводиться в тыл за 20 километров от зоны боевых действий. У русского командования были, следовательно, свои проблемы и заботы. Однако бесчинства, чинимые по отношению к гражданскому населению в захваченных населенных пунктах оно не пресекало. Трехнедельная передышка способствовала не только защите крепости, но и русской обороне.

Необходимые мероприятия по подготовке к наступлению были проведены в полной тайне и при соблюдении возможной маскировки. 18 февраля в разговоре по телефону с командующим Замландской армейской группой я понял, что он вне себя от гнева, так как вопреки его приказу я наметил для предстоящего наступления всю Пятую танковую дивизию и, сверх того — еще 561 Дивизию народных гренадеров. Командующий подчеркнул, что эти меры я принимаю под свою собственную ответственность. В ответ я заявил, что, полагаю, тут могут помочь только решительные действия, и что я готов нести ответственность за это, ибо от того, удастся или не удастся наступление, зависит жизнь или смерть всего гарнизона и гражданского населения.

Наступило 19 февраля. Мощной атакой в ожесточенной схватке с противником, оказавшим сильное сопротивление, храбрые восточно-прусские солдаты Первой пехотной дивизии, неся значительные потери, вырвали у русских ключевую позицию Метгетен, продвинувшись до стратегического рва. Сокрушительным ударом только в районе метгетенской школы было взято 25 противотанковых, орудий, сосредоточенных на позиции. Рано утром 20 февраля Пятая танковая дивизия ринулась в атаку и прорвалась вперед, соединившись в течение дня с замландскими войсками. Одновременно, выступившим подразделениям дивизии Микоша и Первой пехотной дивизии удалось очистить от остатков русских войск лес в районе Коббельбуде и, со своей стороны, также соединиться с Замландским фронтом. Наступление на Метгетен было последним славным подвигом наших солдат на земле Восточной Пруссии. Оно свидетельствовало о несгибаемом духе кёнигсбергского гарнизона. И войска, и командование сознавали всю необходимость операции по восстановлению связи с Пиллау, нашей спасительной гаванью, и отдавали свои силы до последнего. Особенно храбро действовали молодые кенигсбергские солдаты. В состав группы, наступавшей с внешней стороны, входили три дивизии, все они были более или менее потрепаны в боях на Земланде. Начав наступление в тот же день, 19 февраля в 5.30 утра, эти дивизии вели тяжелые бои, медленно, шаг за шагом преодолевая хорошо оборудованные, насыщенные противотанковой артиллерией позиции противника. За два первых дня они продвинулись на 2-4 километра. Особенно упорные бои велись за Гросс Блюменау. После соединения с крепостными войсками наступление велось в восточном направлении, однако овладеть господствующими высотами так и не удалось. В результате противник получил возможность просматривать тылы нашего нового переднего края обороны и участок железнодорожной линии Кенигсберг — Пиллау. Тем не менее движение по этой дороге возобновилось. В конце февраля удалось очистить от противника Фухсберг. Намечалось также улучшить линию фронта в районе мельницы Лаут, где противник придвинулся к нам на расстояние до 40 метров, однако эта операция не состоялась.

Оборона в составе замландского фронта

Благодаря героическим действиям кенигсбергских войск железная дорога и шоссе на Пиллау были отвоеваны у противника и Кенигсберг снова был связан с внешним миром. Появилась возможность устранить последствия непростительного промаха партийных инстанций и эвакуировать из района боевых действий многочисленное кенигсбергское население. Однако, вскоре в этих планах пришлось разочароваться. Пытались, правда, под непрерывным нажимом с моей стороны эвакуировать основную массу населения. Но подготовить в Пиллау необходимое для этого количество судов за короткое время оказалось невозможным и отправка людей шла медленно. Прибывающих из Кёнигсберга жителей пришлось отправлять в промежуточный лагерь и Пайзе, возле кёнигсбергского морского канала. Наспех организованный и плохо подготовленный, как нередко тогда случалось, лагерь этот вскоре оказался без продуктов, в бараках началась эпидемия. Женщины, разместившиеся там со своими детьми вскоре вновь появились у меня в Кёнигсберге с просьбой разрешить им вернуться в город, в свои квартиры и дома, где они могли, по крайней мере, питаться. Помимо всего прочего, они испытывали страх, не решаясь отправляться через море в Германию на крупных транспортные судах, особенно после того, как прошел слух, что два таких судна «Вильгельм Густлов» и «Штойбен» пошли на дно совсем своим живым и мертвым грузом. Несмотря на протест со стороны партии, которая требовала, чтобы я воспрепятствовал возвращению жителей насильственными действиями, я, не раздумывая, шел навстречу пожеланиям этих несчастных, людей, предоставляя им возможность остаться в Кенигсберге и избежать на время тяжких лишений. Из двух с лишним миллионов жителей Восточной Пруссии и Кёнигсберга многие тысячи отправлялись, в конце концов, на запад в эти трудные зимние месяцы, однако не столько по разработанному партией плану, сколько по собственной инициативе.

В Кёнигсберге начали, где надо и не надо, возводить баррикады, затеяли грандиозное переоборудование административного здания под бункер Коха, а на Парадной площади приступили к сооружению стартовой площадки для самолетов. Пришлось сносить целые массивы домов, на что потребовалось множество рабочих из числа гражданского населения, однако затея эта была совершенно лишней хотя бы потому, что самолетами мы совсем не располагали. Но все возражения против этих бессмысленных мероприятий остались гласом вопиющего в пустыне. После прорыва блокады крепости Кенигсберг Кох говорил теперь только о «крепости Замланд», он чувствовал себя «райхскомиссаром обороны» со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Впрочем, это не означало, что он намеревался оставаться в этой крепости до самого конца. Наоборот, он уже приготовил на случай бегства в глубь Германии необходимые самолеты и корабли. У меня я крепости в те недели, когда кольцо окружения оставалось разомкнутым, Кох не появлялся. Кажется. один только раз он заскочил на несколько часов в Кёнигсберг, да и то вечером или, ночью. Видимо, он боялся показываться на глаза жителям города после того, как бросил нас на произвол судьбы своим позорным бегством. Другим большим несчастьем для гарнизона крепости, положившего столько жизней на прорыв ее блокады, было то обстоятельство, что теперь крепость начали грабить в военном отношении. Сначала у нас отняли обе боеспособные дивизии — Двенадцатую пехотную и Пятую танковую, направив их за пределы крепости. Затем у крепости забрали ряд специальных частей, подразделения зенитной артиллерии с 76 зенитными орудиями и другие мелкие подразделения. Из крепости вывезли даже часть артиллерийских снарядов. Исход защиты города был предрешен, даже профану стало ясно, что с оставшимися боеприпасами и вооружением мы не сможем противостоять противнику.

Тем временем Четвертая армия неуклонно шла навстречу своей судьбе. 13 марта русские, предприняв сильную атаку, перерезали временную дорогу по берегу залива, оборвалась последняя нить, связывавшая Кёнигсберг с Четвертой армией, которая, будучи прижата к заливу на очень узком участке, героически вела свои последние бои. Я как сосед должен был безучастно взирать на все это, не имея возможности помочь, поскольку такие действия были запрещены приказом сверху. Самым последним храбрым воинам еще удалось спастись, кое-кто переправился в конце марта на артиллерийских паромах и досках. С гибелью всей Четвертой армии штаб группы армий стал излишним (ввиду сокращения района боевых действий), поэтому он был эвакуирован. его место занял штаб уничтоженной Четвертой армии во главе с ее командующими генералом от инфантерии Фридрихом Вильгельмом Мюллером. Назначение командующим человека, который (в отличие от своего надежного предшественника) только что погубил целую армию и теперь должен был действовать в обстановке, грозившей новым окружением, окончательно подорвало веру и надежды солдат и их командиров. Этому генералу, выданному впоследствии греками расстрелянному за операцию на Крите, тем не менее нельзя отказать в личной храбрости — он вышел из Хайлигенбайльского котла в числе последних. Ко всему прочему, 10000 легкораненых солдат из котла Четвертой армии приказом были переведены в и без того переполненные лазареты крепости Кёнигсберг, хотя их следовало эвакуировать в тыл. В ответ на мой энергичный протест мне было заявлено, что эти солдаты в скором времени поправятся и послужат желанным пополнением для гарнизона крепости. В последний день перед началом заключительного сражения, когда крепость еще не была в кольце, я под свою ответственность эвакуировал этих солдат в Пиллау. Конечно, пришлось смириться с тем, что они в этот день стали досадной помехой на дороге в Пиллау для спешно эвакуировавшегося гражданского населения Кенигсберга. Но я, по крайней мере, был рад тому, что избавил их от катастрофы, в которой они уже ничем не могли помочь.

Последнее сражение

В оценке наступательных намерений русских мнение нового командования и мое значительно расходились. Штаб Четвертой армии опасался, что русские, обойдя Кёнигсберг, будут наступать непосредственно на Пиллау. Надо полагать, именно этими соображениями объясняется вывод Пятой танковой дивизии, Первой пехотной дивизии и других подразделений из подчинения крепости. В противоположность такому мнению, мы в Кёнигсберге считали, что противник бросит свои главные силы сначала на сам Кёнигсберг. После разгрома Хайлигенбайльского котла против крепости был поставлен весь Третий белорусский фронт под командованием маршала Василевского с его несколькими армиями, включая наиболее сильную — Одиннадцатую гвардейскую. Кроме того, после падения Данцига в конце марта сюда могли подтянуть и действовавшие там специальные подразделения и соединения. Уже во время последних боев в котле Четвертой армии мы наблюдали перегруппировку войск противника, который подтягивал освободившиеся в этом районе сильные соединения к линии обороны крепости. По ночам с горящими фарами двигались русские мотоколонны. Из-за острого недостатка боеприпасов наша крепостная артиллерия была неспособна даже помешать этим передвижениям. Каждый снаряд приходилось беречь для заключительного сражения. В перехваченных радиограммах русские командиры договаривались между собой о встрече в Кёнигсберге. Сосредоточение русских войск протекало без всяких помех и почти не маскировалось. Немецкая авиация была к тому времени уже не способна вести боевые действия. Танки противника беспрепятственно пересекали местность, хотя расстояние позволяло их обстреливать, а русская пехота спокойно занимала исходные позиции. В прошлом, разгадав наступление противника, мы с успехом применяли тактику отодвигания нашего переднего края обороны, в результате чего удар приходился по пустому месту. Теперь эта тактика не годилась потому что отступать было уже некуда. В сложившейся обстановке непригодными оказались и прочие методы, обычно применявшиеся в подобных случаях. И все же было необходимо попытаться отстоять крепость хотя бы потому, что население Кёнигсберга все еще верило в свою армию. Под ее защитой, возможно, удалось бы еще спасти жителей, эвакуировав их, сначала на Замландский полуостров, затем через Пиллау внутрь Германии и в Данию.

Разница между силами противника и нашими силами, особенно в авиации была колоссальной. Русские сосредоточили здесь под командованием маршала авиации почти треть всего своего воздушного флота, мы же не могли выставить ни одного боевого самолета. Наша зенитная артиллерия страдала от недостатка боеприпасов, поэтому ее пришлось использовать только в наземных боях. Примерно тридцати стрелковым дивизиям русских с нашей стороны противостояли лишь четыре вновь сформированные дивизии и фольксштурм. Так что примерно на 150000 наступающих приходилось всего около 35000 обороняющихся. После отвода Пятой танковой дивизии соотношение в танках равнялось 1:100. Крепости оставили всего одну роту штурмовых орудий. Материальное превосходство противника обеспечивалось отчасти за счет американских поставок оружия. Порой встречались танки «шерман», американские типы самолетов, не говоря уже о всякого рода прочем снаряжении. Насколько велико оказалось превосходство противника, мы смогли убедиться со всей очевидностью по пути в плен, следуя через район сосредоточения русских войск. Вокруг Кёнигсберга стояли орудие к орудию с огромными штабелями еще не израсходованных снарядов. Вопреки утверждениям Верховного командования все время говорившего об оголенности русских тылов, в каждом населенном пункте оказывалось полно войск. О насыщенности войск противника наглядно свидетельствует рассказ одного командира полка:

«После пленения нас провели, скорее всего намеренно, через русские позиции. Моему удивлению не было предела. Такого сосредоточения артиллерии мне еще не приходилось видеть. Одно орудие рядом с другим, батарея за батареей всевозможных калибров. Масса боеприпасов. Танки стоят бок о бок, один «сталинский орган» («катюша» — Прим. ред.) рядом с другим. Большая часть этого оружия даже не была в деле. По шоссе и проселочным дорогам в направлении Кёнигсберга непрерывно тянулись маршевые колонны всех родов войск. На каждом дорожном перекрестке, на каждой развилке стояли регулировщицы, отлично управлявшие движением техники и наших колонн. Куда бы мы ни приходили — везде русские солдаты. Даже если бы нам удалось бежать из Кёнигсберга, мы не прошли бы и километра, не натолкнувшись на русских. Дальнейший мой путь в плен пролегал через всю Восточную Пруссию. Сотни километров — и всюду та же картина».

2 апреля на моем командном пункте, находившемся в Кёнигсберге на Парадной площади появился генерал Мюллер — уже в качестве нового командующего Замландской группой войск. Как ни странно, несмотря на все пережитое в Хайлигенбайльском котле, он был полон иллюзий и не разделял моей пессимистической оценки обстановки. Он потребовал собрать всех командиров дивизий и спецчастей, а также, в первую очередь, всех партийных руководителей. В подвале университета он держал перед нами патетическую речь, пронизанную оптимизмом и верой в конечную победу. Из солдат Четвертой армии, уцелевших в последних боях и сохранивших лишь небольшое количество ручного огнестрельного оружия, он собирался сформировать боевую группу, снарядить ее и направить в Кёнигсберг.

Отсюда, говорил он, начнется потом широкое наступление, в результате которого русские будут изгнаны из Восточной Пруссии. Я возражал, объясняя ему, что даже для небольшого, частичного успеха потребуются по крайней мере 4-5 боеспособных дивизий. Где взять эти дивизии генерал Мюллер, конечно, не знал. Но он считал, что все как-нибудь образуется. Под конец личной беседы со мной он сообщил, что я в скором времени буду заменен на своем посту. Создается впечатление, что я недостаточно верю в оборонительные возможности крепости, тогда как здесь был бы на месте только непредубежденный человек. На мой вопрос, когда можно рассчитывать на замену, он ответил, что тут предстоят некоторые трудности. Поскольку другие командующие, его предшественники, дали мне настолько положительную характеристику, что он, вначале ничего не мог поделать, но будет добиваться моей замены через самого фюрера. Это была моя единственная беседа с генералом Мюллером.

Для уточнения обстановки в эти дни была произведена разведка боем. На основании показаний двух пленных мы пришли к убеждению, что русские в ближайшие дни предпримут генеральное наступление на Кёнигсберг. Неизвестен был только срок этого наступления — начнется оно пятого, шестого или седьмого апреля. При господствовавшей в городе неразберихе, когда военные перемешались с гражданскими, русские, естественно, могли заслать в крепость многочисленных шпионов и составить себе точную картину нашего положения. Несомненно, противник не раз сбрасывал в Кёнигсберг на парашютах немецких военнопленных и гражданских лиц. Кабель на улице Арндта прослушивался двумя представителями клики Зайдлица. На нашей передовой стали появляться немецкие солдаты — перебежчики, вырвавшиеся из русского плена. Однако, среди них попадались и посланцы «комитета свободной Германии» с письмами от немецких генералов, находившихся в русском плену, в частности, от Винцента Мюллера. Они призывали наших командиров к капитуляции и прекращению борьбы. Поэтому было подчас трудно определить, кто эти перебежчики — то ли честные немецкие солдаты, совершившие смелый побег из плена, толи предатели, состоявшие на службе у русских. Так, например, в конце марта перед сторожевым охранением 561 дивизии народных гренадеров появилась довольно большая группа солдат в немецкой форме. Они сказали, что бежали из плена и потребовали отвести их на командный пункт роты. Часовой, думая что так оно и есть, показал им дорогу. Войдя в бункер командира роты, они вытащили припрятанные у них пистолеты-пулеметы и открыли огонь. Наступило замешательство, используя которое они захватили около 20 солдат и сумели уйти с ними на русскую сторону. Так мы узнали, что теперь, когда нам приходилось вести тяжелейшие бои за нашу Восточную Пруссию, немецкие солдаты группы Зайдлица боролись столь коварными методами против своих соотечественников. Как в подобных случаях поступать нашим солдатам. мы не знали. Видно, борьба потеряла смысл, если немцы воевали против немцев.

1 и 5 апреля в результате сильных атак ударных команд противника на участке 69 пехотной дивизии в районе Годринена мы потеряли несколько бункеров. Контрудары, предпринятые с нашей стороны, позволили вернуть только часть утраченных позиций. Противник прорвал наш передний край обороны на участке между Шарлоттенбургом и озером Филиппа.

А 6 апреля русские войска начали генеральное наступление такой мощи, какой мне не доводилось испытывать, несмотря на богатый опыт на востоке и на западе. Около тридцати дивизий и два воздушных флота в течение нескольких дней беспрерывно засыпали крепость снарядами из орудий всех калибров и «сталинских органов». Волна за волной появлялись бомбардировщики противника, сбрасывая свой смертоносный груз на горящий, превратившийся в груды развалин город. Наша крепостная артиллерия, слабая и бедная снарядами, не могла ничего противопоставить этому огню и ни один немецкий истребитель не показывался в небе. Зенитные батареи были бессильны против тучи вражеских самолетов и к тому же им приходилось с трудом обороняться от танков противника. Все средства связи были сразу же уничтожены и лишь пешие связные пробирались на ощупь сквозь груды развалин к своим командным пунктам или позициям. Под градом снарядов солдаты и жители города забились в подвалы домов, скопившись там в страшной тесноте.

Шестого апреля неприятель предпринял массированную атаку на участке 548 дивизии народных гренадеров, только что занявшей позиции в районе Шарлоттенбурга. Русским сразу удалось вклиниться на большую глубину. Дивизия была отброшена почти до пограничного вала. Контратаки потерпели неудачу, не смог восстановить положение и брошенный в бой единственный резерв крепости — полк 548 дивизии народных гренадеров. 6 апреля я запросил у армии Пятую танковую дивизию, чтобы 7 апреля ввести ее в бой на участке 561 дивизии народных гренадеров и, действуя в западном направлении, вернуть утраченные позиции в районе Шарлоттенбурга.

День 7 апреля начался опять с массированного артиллерийского обстрела и сильнейших воздушных налетов на крепость, неприятель стремился расширить клин в районе Амалинау и Юдиттена. Армия ответила согласием на заявку крепости — бросить навстречу прорвавшемуся противнику Пятую танковую дивизию, чтобы вернуть Шарлоттенбург. Но пока оперативный отдел штаба крепости связывался с Пятой танковой дивизией, русские нанесли новый удар — во фронт Первой пехотной дивизии, примыкавшей слева к 561 дивизии народных гренадеров. Приказ о подчинении Пятой танковой дивизии аннулируется. Намечавшееся наступление на Шарлоттенбург отменяется. Вместо этого 561 дивизии народных гренадеров и Первой пехотной дивизии придаются группы танков для организации обороны. В упорной борьбе этот участок использования Пятой танковой дивизии для атаки в восточном направлении через Юдиттен отклоняется.

Тем временем на юге противник прорвал позиции 69 пехотной дивизии, выйдя к Прегелю. Следовало ожидать, что в ночь с 7 на 8 апреля неприятель попробует перебраться на северный берег. О ходе боев на южном участке, где держала оборону 69 пехотная дивизия, до сих пор, не удалось составить достоверной картины. Здесь русские сосредоточили для атаки большие силы, и тоже в западной части, избрав направлением главного удара район Кальгена — Понарта. В результате массированных атак стоявшие здесь части 69 пехотной дивизии были буквально опрокинуты. Упорные бои разгорелись за Главный вокзал. Луга южнее Мокрого Сада с началом русского наступления были затоплены, однако это явилось помехой не только для противника, но и для наших отступающих войск. Действовавшие здесь подразделения понесли особенно большие потери. О мощи наступления неприятельских войск дает представление рассказ командира орудия Дрегера из Первой роты Второго крепостного противотанкового полка:

«В начале апреля противник обстреливал отдельные форты на нашем участке у фольверка Кляйн Каршау. Потом русские, объявили через репродуктор, что мы должны сдаваться и т.д. По радио выступил якобы генерал Мюллер (приверженец Зайдлица). Передача сопровождалась исполнением старых немецких маршей. Объявленный срок был точно выдержан. Затем русские открыли ураганный огонь, после чего в 12-00 началось массированное наступление пехоты при поддержке танков. Противотанковый взвод, стоявший близ Праппельна был опрокинут, одно из орудий нашего взвода получило прямое попадание. Примерно в 200 метрах левее поселка Кальген русские прорвались в направлении Понарта. Вся линия пехоты от Праппельна до залива была уничтожена, оставшиеся в живых — взяты в плен. Атака продолжалась несколькими сильными волнами, некоторым русским удалось подойти к орудию на близкое расстояние, но мы вышли из этой опасной ситуации, бросив несколько ручных гранат. Нам также удалось подбить несколько танков, некоторые повернули назад. Местность, лежащая впереди, выглядела так, как бывает при побоище в буквальном смысле этого слова. Поскольку боеприпасы кончились, а наш левый фланг был оголен, мы вынуждены были отойти, предварительно приведя в негодность орудие. При этом я был ранен в обе руки. Ночью остатки подразделения вели бой в Шпандинене, утром 7 апреля — в Шёнбуше. Русские наступали на Шёнбуш со стороны Понарта, поэтому мы могли отступать только по направлению к Мокрому Саду. Луга по обе стороны дороги были затоплены и обстреливались противником. Под прикрытием дорожной насыпи, нередко проваливаясь в воду, мы сумели благополучно выбраться. Некоторые из отбившихся солдат пытались переправиться вплавь, но были уничтожены огнем русских пулеметов. В районе Мокрого Сада некоторые подразделения уже заняли позиции, в их числе были два противотанковых орудия. Остатки нашей роты тоже заняли позиции возле автогаражей Лигнерской казармы. На дороге к Шёнбушу противник несколько раз выставлял на позиция 120-мм орудия, но их всякий раз уничтожали вместе с расчетами наши противотанковые пушки. Просочившаяся по обе стороны пехота также была уничтожена. Та же участь постигла и мчавшееся к нашей позиции орудие на конной тяге — явление, мало вязавшееся с картиной современного боя. Но потом русские одолели нас четырьмя танками Т-34. Нашего лейтенанта убило. До самого вечера нас то и дело бомбили. Поскольку дорога к Главному вокзалу была уже в руках противника, нам пришлось отступить к верфи Шихау. Затем мы продвигались вдоль Прегеля. В сумерках, постоянно соприкасаясь с противником, мы перешли новый железнодорожный мост, вскоре после этого он был взорван. Наши надежды выйти из окружения рухнули. Во второй половине дня 8 апреля мы вместе с другими подразделениями заняли позиции на площади Эриха Коха (стадион Вальтера Зимона — «Балтика» — Прим. ред.). Ночью была сделана попытка вырваться из окружения, но под огнем противника она потерпела неудачу и 9 апреля около 8-00 нас взяли в плен».

Штабной офицер из «боевой группы Шуберта» так писал о боях на южном фланге:

«Утром 6 апреля противник начал генеральное наступление. После длительной артиллерийской подготовки русские, наступая при поддержке танков и самолетов с юго-запада на север, прорвали позиции на подступах к городу в районе Кальгена — Кляйн Каршау и продвинулись до промежуточных позиций, расположенных строго к югу от Понарта. Здесь их наступление было остановлено силами двух батальонов боевой группы — Третьего батальона 31 полицейского полка и Третьего батальона СС полка Бёме, а также частями 69 пехотной дивизии. К вечеру 6 апреля противнику удалось прорваться на юго-восточном участке 69 пехотной дивизии под Зелигенфельдом и Адель Нойендорфом.

Позиции наших войск, командные пункты и военные коммуникации почти непрерывно находились под сильным артобстрелом. Наша артиллерия слишком уступала противнику, чтобы оказать действенный отпор. Кроме того, ей приходилось экономить боеприпасы, которые мы не могли подвозить со стороны — ведь Кёнигсберг был окружен. Погода с 6 по 9 апреля стояла ясная, небо было безоблачным, что весьма благоприятствовало наступлению русских. Самолеты противника каждый день почти беспрерывно совершали боевые вылеты, сбрасывая бомбы всех калибров на подходящие цели, главным образом на еще уцелевшие городские кварталы, такие как Верхний Хаберберг и Нижний Хаберберг. Противовоздушной обороны мы почти не имели. Вечером 6 апреля город горел уже во многих местах, горели Верхний и Нижний Хаберберг. Мужественные жители Кёнигсберга (насколько мне известно, незадолго до наступления в городе насчитывалось около 130000 человек) действовали бесстрашно, пытаясь спасти то, что еще уцелело. Так, например. можно было, видеть как старики, женщины и дети вытаскивали из горящих домов мебель и разный скарб, тушили пожары подручными средствами. Казалось, они не боятся ни падавших бомб, ни снарядов. Командные пункты, санитарные эвакопункты и дивизионные Пункты медицинской помощи были переполнены ранеными — солдатами и горожанами. Кёнигсберг, куда ни взгляни, представлял собой страшную картину. Воздух был полон дыма и гари, небо по ночам пылало в зареве пожаров и летящих искр. Командные пункты и подвалы были переполнены жителями, искавшими убежища.

С раннего утра 7 апреля неприятель продолжал вести наступление всеми средствами. Наши войска, державшие оборону к юго-западу, югу и юго-востоку от Понарта, а также в Розенау, недолго могли противостоять врагу, превосходившему нас в силе. Вечером русские подошли уже к основным позициям самого города. Сначала их танковая группа сумела прорваться южнее Понарта и продвинуться до района Мокрый Сад. Наступая отсюда во фланг, неприятель очистил Понарт от немецких войск. От обоих оборонявшихся батальонов «боевой группы Шуберта» не осталось почти ни одного человека. Большинство солдат этих батальонов было убито и лишь немногие попали в плен. Противнику, наступавшему с юго-востока, в течение дня удалось приблизиться к Фридландским воротам. Основные позиции в южной части города теперь были частично усилены подразделениями 69 пехотной дивизии. Утром 8 апреля, после предварительной артподготовки, сильные ударные части противника атаковали основные позиции на юге с обоих флангов. Очевидно, русские намеревались прорвать эти позиции на западном и восточном участках и, наступая вдоль южного берега Прегеля, соединиться в тылу наших войск, державших оборону на юге. В случае успеха этой операции противник отрезал бы немецкие войска, находившиеся в южной части города, от войск, оборонявшихся на севере. Учтя намерения противника, боевая, группа усилила свои фланги. И все же наши войска были потеснены ввиду значительного превосходства сил русских. Около 16-00, наступая со стороны товарной станции, передовые подразделения противника вышли к Пригородной улице. Продвигаясь со стороны Шенфлисской Аллеи, русские к этому времени взяли Фридландские ворота. Остальные участки основных позиций на юге (примерно всю среднюю часть) противник до этого подавлял артиллерийским огнем и авиацией. Неоднократные атаки, которые предпринимали здесь русские не очень значительными силами, пока удавалось отразить. И лишь после того, как в 16-30 противник зашел в тыл нашим войскам с восточной стороны станции, наступая одновременно крупными силами во фронт, наша оборона дрогнула. Мы теряли один опорный пункт за другим. Учитывая сложившуюся обстановку, комендант крепости, приказал боевой группе отойти и занять участок основных позиций на севере города.

Действуя на юге, боевая группа понесла тяжелые потери, полки были значительно ослаблены, около 19-00 остатки их пробились к основным позициям на севере города. Здесь они были собраны, пополнены солдатами, отбившимися от других частей, и снова поставлены в оборону. Южные позиции города до Прегеля находились в руках противника. Новый передний край обороны группы проходил вдоль северного берега Прегеля. Границей боевой группы справа была улица Канта, слева — Дровяная улица (южнее площади Гауптвахты). Порядок расположения: справа — остатки эсэсовского полка Бёме, слева — остатки 31 полицейского полка, разграничительная линия — Липовая улица. Командный пункт боевой группы располагался в подвале под домами Россгартенского рынка (название переулка не сохранилось в памяти). Передний край обороны был оборудован в виде опорных пунктов и в домах, причем река Прегель и вся местность, лежащая впереди, просматривались и простреливались нашим огнем.

Северная часть города всю ночь была под сильным артобстрелом, самолеты снова и снова сбрасывали бомбы. С рассветом противник усилил артобстрел северной части города, удерживавшейся нашими войсками. На командные пункты, орудийные позиции и опорные пункты непрерывно сыпались бомбы. Враг хотел сломить сопротивление обороняющихся. После соответствующей артиллерийской и авиционной подготовки противник перешел в массированное наступление на центр северной части города (примерно в районе Университета). Весь день между наступавшим противником и нашими солдатами, оборонявшимися в опорных пунктах, продолжался уличный бой. Под натиском превосходящих, сил неприятеля мы теряли один опорный пункт за другим. Из-за безнадежности положения, недостатка боеприпасов и нервного перенапряжения, вызванного событиями последних дней, во многих опорных пунктах обороняющиеся выбросили белый флаг.

«Боевая группа Шуберта» удерживала свои позиции до наступления вечера. Попытки неприятеля форсировать Прегель на участке боевой группы были пресечены в самом начале. Положение обострилось, когда русские, наступая со стороны Королевских ворот и Закхайма, очутились вблизи Россгартенского рынка и Среднего Ангера. Чтобы задержать здесь наступающего противника, левый фланг 31 полка был отодвинут до Нового рынка и через улицу Ландхофмайстера протянут до Королевской улицы. Отступавших солдат чужих подразделений задерживали и направляли на усиление обороны. Во второй половине дня противник, наступая со всех сторон, продвинулся к центру города. Всюду велись уличные сражения, бои за отдельные дома. Жителей, прятавшихся в подвалах, охватило отчаяние, слышались их стенания, заглушавшиеся шумом боя. Границы фронта были неопределенные; более того, они смешались. Никто не мог толком сказать, что осталось у нас, а что уже принадлежит противнику. Связь командира боевой группы с полками давно нарушилась, давно прекратилась также всякая связь с комендантом крепости и с соседями. Правильно руководить боем стало невозможно. Люди, находившиеся в опорных пунктах были предоставлены, сами себе. В этой обстановке я получил от своего командира генерал-майора полицейской службы Шуберта задачу — в сопровождении двух храбрых солдат пробиться к командному пункту коменданта крепости на Парадной площади с целью:

1. Информировать коменданта крепости о положении боевой группы.

2. Уяснить себе положение вообще и наших соседей в частности.

3. Выяснить вопрос о пополнении боеприпасами.

4. Захватить с собой несколько Железных крестов 1 класса для немедленного награждения отличившихся.

К сожалению, выполнив это поручение, я не смог вернуться на командный пункт боевой группы, потому что при выходе из бункера коменданта крепости был ранен осколком снаряда в бедро и потерял способность двигаться. Меня отнесли на эвакопункт, находившийся в подвале Университета. 10 апреля я вместе со штабом коменданта крепости попал здесь в советский плен. О результатах своего пребывания на командном пункте коменданта крепости я успел сообщить командиру боевой группы письменно через сопровождавших меня солдат».

Из-за сложившейся тяжелой обстановки я просил разрешения бросить весь гарнизон крепости в прорыв на запад, чтобы вывести из города гражданское население, насчитывающее около 100000 человек. Однако мой запрос был отклонен армией в самой резкой форме. Ночью мы потеряли последнюю дорогу, связывавшую нас с Пиллау. Вечером 7 апреля передний край обороны проходил на южном участке по линии: ул. Имперская — Главный вокзал — Нижний Хаберберг — площадь Фридландских ворот — старое полевое укрепление на лугу. На северном участке еще удерживалась восточная позиция фронта. От форта №3 «Кведнау» она поворачивала назад к Кольцевому шоссе и проходила через Баллит — Хардерсхоф — Юдиттен.

Чтобы воспрепятствовать форсированию Прегеля русскими на участке 69 пехотной дивизии, я вынужден был в ночь с 7 на 8 апреля перебросить в район Холлендер Баум часть сил 61 пехотной дивизии, правда, всего два-три батальона послабее. Но артиллерийский огонь, бомбежка, развалины сильно замедлили передислокацию этих батальонов и они пришли слишком поздно.

8 апреля русским удалось форсировать Прегель с юга. Кольцо неприятельского окружения замкнулось на участке между Юдиттеном, Ратсхофом и Амалиенау. Линия обороны 561 Дивизии народных гренадеров тоже была прорвана и основная часть дивизии оказалась отрезанной от крепости. Дивизионный штаб получил разрешение перенести свой командный пункт на Замландский полуостров, поближе к основным силам дивизии. Там, между Модиттеном и фортом №7 «Хольштайн», была образована новая линия обороны фронтом на восток. Северо-западный, северный и южный фронты отодвинулись под натиском противника до городских предместий и самого города.

Теперь страх охватил и заместителя гауляйтера с его приспешниками. Наконец до них дошло, что Кёнигсберг потерян. Они явились на мой командный пункт и отсюда просили гауляйтера по телефону разрешить им прорваться изнутри крепости, получив для этого необходимые военные силы. Они мотивировали свою просьбу тем, что это позволит вывести из города также и основную массу населения. Гауляйтер добился от армии соответствующего приказа. Но мое предложение о том, что осуществить этот прорыв надо всеми наличными силами, уничтожив противника на участке между Кенигсбергом и Юдиттеном, армия отвергла. «Крепость следует удерживать и дальше, для прорыва с целью эвакуации партийных деятелей и гражданского населения использовать незначительные силы» — так говорилось в приказе. Попытка прорваться незначительными силами, имея перед собой мощного противника, была, разумеется, обречена на провал. Поэтому я вновь подчеркнул в личном телефонном разговоре с генералом Мюллером, что только массированный прорыв всего гарнизона крепости мог бы иметь некоторые шансы на успех. На это последовало заявление, что наш долг — удерживать крепость, сражаясь до последнего человека.

Соответствующий приказ поступил около 20.00. Он гласил:

I. Продолжать удерживать крепость Кёнигсберг.

II. Небольшими силами в виде ударных отрядов (чтобы не ставить под угрозу выполнение главной задачи) установить связь с 561 дивизией народных гренадеров. 561 дивизии народных гренадеров вместе с подразделениями Пятой танковой дивизии атаковать противника с запада. Этим подразделениям не продвигаться дальше восточной окраины Юдиттена. Между цепочками ударных отрядов пропускать гражданское население».

Чтобы эта попытка прорыва могла иметь хоть какие-то шансы на успех, участвовать в операции назначались: штаб 661 пехотной Дивизии (генерал Шперль) со всеми батальонами, которые можно было снять с восточного фронта; части 648 дивизии народных гренадеров, часть артиллерии 367 пехотной дивизии, большая часть крепостной артиллерии со всеми наличными боеприпасами.

Партия должна была организовать сбор гражданского населения и руководить им. Между тем ввести ударную группу в бой оказалось делом чрезвычайно трудным, приказ поступил из армии слишком поздно. Стягивать части в исходный район мешали многие обстоятельства — сильный огонь артиллерии, ночные воздушные налеты, груды развалин на пути. Продвижение ударных отрядов задерживалось. Ко всему прочему партия, не согласовав своих действий с командованием крепости, назначила на 00.30 сбор гражданского населения на пути оперативной вылазки на запад. Весть о сборе передаваласв из уст в уста. В результате весь путь оперативной вылазки на всю ширину был заполнен гражданским населением. Жители двигались плечом к плечу, катились повозки, все это производило сильный шум. Русские тотчас насторожились и накрыли весь этот участок плотным артиллерийским огнем. Ударный батальон вынужден был залечь. Командир 548 дивизии народных гренадеров генерал-майор Зудау был убит, генерал-лейтенант Шперль — ранен. Гражданское население и солдаты, оставшиеся без руководства, хлынули назад в город. Весь западный, фронт крепости оказался открытым и лишь отчаянными усилиями удалось кое-как залатать брешь. Вот что пишет о своих впечатлениях и переживаниях во время неудавшейся попытки прорыва вечером 8 апреля командир 192 гренадерского полка майор Левински:

«На участке 61-й пехотной дивизии ничего особенного до сих пор не происходило. Налеты, осторожное прощупывание, сковывающие атаки, а, в общем, относительно спокойно.

8 апреля в первой половине дня полк получил приказ — осторожно отойти к городу. Наш сосед слева, 75 полк охранения, должен был одновременно занять позиции в предместье города, а к вечеру отойти на линию внутреннего кольца укреплений. Трем батальонам нашего 192 полка предстояло сосредоточиться сначала в подвалах домов на Россгартенском рынке, а вечером выйти к Ботаническому саду, заняв исходный район для прорыва в сторону Пиллау. На время прорыва полку обещали придать Второй дивизион артиллерийского полка 367 дивизии под командованием майора Хартмана. Более точные приказы ожидались позднее. Выполнить этот приказ было невозможно, ибо стоило только нашим полкам сняться с позиций, как русские тотчас же нанесли бы удар вслед. Поэтому в 14.00 этот приказ был отменен. Около 19.00 мы получили приказ — занять как можно быстрее ранее указанный район с западной стороны Ботанического сада. 61 пехотная дивизия вместе с остатками 548 дивизии и 561 дивизии народных гренадеров должна была наступать южнее дороги Кёнигсберг — Пиллау, прорваться там сквозь вражеские позиции и открыть путь для эвакуации гражданского населения.

Это было отчаянное предприятие, имевшее лишь незначительные шансы на успех, тем более что проводить его надо было в страшной спешке. Сведения о противнике мы имели скудные. Известно лишь было, что на севере русские вышли к южному берегу Верхнего пруда, а на юге противник занял Биржу, которая находилась примерно в четырехстах метрах к югу от нашего исходного района. В заводском квартале Коссе, примерно в километре к юго-западу от нас, были замечены русские танки. Никто не знал, в наших ли еще руках форт №7 «Хольштайн», расположенный к западу от города на северном берегу Прегеля. Штурмовые орудия и счетверенные 20-мм самоходные установки должны были расчистить путь к Пиллау. Командование принял командир 548 дивизии народных гренадеров генерал-майор Зудау. Командир 61 пехотной дивизии генерал Шперль был в это время тяжело ранен. 192 гренадерский полк вместе со Вторым дивизионом артиллерийского полка 367 дивизии должен был выступать на участке 61 пехотной дивизии в качестве первого эшелона, во втором эшелоне были остальные подразделения дивизии. Для переброски 192 гренадерского полка с восточного фронта через центр города в исходный район была произведена рекогносцировка местности. Выступление назначили на 23.00. Чтобы облегчить прорыв, в 4.00 с запада в сторону кольца окружения должна была нанести удар Пятая танковая дивизия. Время было дорого. И хотя батальоны были предупреждены, что с наступлением темноты надо сниматься с позиций как можно незаметнее, следовало ожидать, что марш через полностью разрушенный город, все еще находившийся под сильным обстрелом, будет длительным и трудным. По Закхаймским воротам уже много часов подряд вели ожесточенный огонь несколько батарей противника, каждую пару секунд местность вокруг ворот сотрясалась от страшных-взрывов, а на дороге появлялись все новые и новые воронки. Комплекс зданий сиротского дома с его старыми, двухсотлетней давности постройками пока что относительно стойко выдерживал эту бурю огня, к тому же он находился несколько в стороне. Здесь и собрались батальоны, разместившись в подвалах и нижних этажах. Время поджимало, а роты подтягивались бесконечно долго. Наконец приказ был отдан. Каждый батальон вели люди, хорошо знавшие местность, однако знания эти, как мы потом поняли, оказались ни к чему, ибо в том аду, каким стал Кёнигсберг, невозможно было ориентироваться. Там, где раньше проходили улицы, теперь угадывались в ночи лишь призрачные ландшафты. Разведанные дороги уже через час оказались непроходимыми. То и дело рвались бомбы, снаряды, ракеты «сталинских органов», на улицы обрушивались фасады еще уцелевших домов, бомбы пробивали огромные воронки. Сквозь этот хаос с юга на север шли, мешая друг другу, обозы, грузовики, артиллерия и штурмовые орудия. В конце концов они так перемешались, что не могли уже двигаться ни вперед, ни назад. Ужасная картина. Сквозь этот ад приходилось пробиваться вперед и нашему полку, то разыскивая дорогу, то обходя противотанковые заграждения и воронки. Наши артиллерийские и боевые обозы вскоре безнадежно застряли, зажатые всевозможным транспортом, отрезанные новыми воронками и развалинами. В 0.35 штаб полка наконец добрался до непроходимого леса, который был некогда Ботаническим садом. Здесь, как и везде, на каждом шагу зияли воронки, деревья стояли поломанные и расцепленные. Штаб дивизии еще не дошел до своего командного пункта, которым должно было стать бомбоубежище недалеко от бастиона «Штернварте». В 0.00 от Северного вокзала и здания Главной почтовой дирекции выступили части 548 и 562 дивизий, имели они успех или нет, мы узнать не смогли.

Перед нами находился бастион «Штернварте», одно из оборонительных сооружений внутреннего кольца укреплений, а к западу от него — ров, откуда нам предстояло совершить прыжок в неизвестность. В бастионе «Штериварте» настроение гарнизона было как перед концом света. Сотни солдат и офицеров набились в ходы сообщения, ожидая здесь страшного суда. Тут мы наткнулись и на капитана Бертхольда, находившегося поблизости с остатками 77 гренадерского полка, пожелавшего присоединиться с нам. Под его началом было около 150 человек.

Между тем подошли и первые роты. Однако, пока основные силы полка занимали исходный район, время приблизилось уже к 20.00, а некоторых рот все еще не было. Майору Хартману из Второго дивизиона артполка 367 дивизии удалось собрать лишь горстку людей человек в тридцать, его батареи намертво застряли в городе. Оперативный отдел штаба 61 пехотной дивизии без конца торопил нас с выступлением, безжалостно поджимало и время. Надо было спешить, если мы хотели прорваться под прикрытием ночи через две линии фронта — одну в черте города, другую — на пути к Замландскому полуострову. Выступили мы около 2.00, имея справа усиленный Первый батальон 192 полка, а слева — остатки 171 полка. Перед нами был глубокий ров, по дну которого проходила железная дорога, связывающая Главный и Северный вокзалы. Нам предстояло его преодолеть. Передовая линия русских сразу была смята и мы продолжали наступать через прилегающее кладбище. Здесь начались первые трудности. Со всех сторон — фланкирующий огонь, перемежающийся залпами «сталинского органа», бившего по кладбищу. Ориентироваться на этой местности, имевшей плохой обзор, перерезанной проволочными заборами и множеством дорог. было почти невозможно. Единственным ориентиром служила стоявшая чуть правее нас русская автомашина с репродуктором, оглашавшая ночь пропагандистскими речами. Сразу же за батальонами следовал штаб полка со своей ударной ротой. Он встретил сопротивление лишь местами, сумев подавить его оружием ближнего боя. Чуть правее штаба полка тяжелый бой вел пехотный батальон. Очевидно, Первый батальон 192 полка взял слишком вправо и вышел к домам по дороге на Пиллау. Высланные связные не вернулись. Второй эшелон, который должен был следовать за нами, судя по всему, так и не выступил. Преодолев высокий забор на краю кладбища и взяв чуть левее, мы остановились. Здесь мы отделились от майора Хартмана, продолжавшего со своими артиллеристами наступать по центру. Через некоторое время, убедившись, что в этом направлении ему не пробиться, Хартман со своими солдатами повернул назад, в Кёнигсберг. О 171 полке, наступавшем слева, мы больше ничего не слышали. Правда, иногда раздавался треск тяжелых пулеметов, но определить их местонахождение было трудно. Мы вышли на железнодорожную линию, но, встретив с обеих сторон сильный огонь, вынуждены были уйти, хотя первоначально намеревались пробиться по ней на запад. Так двигались мы по совершенно разрушенному заводскому району, где, согласно поступившим накануне сведениям, сосредотачивались русские танки, однако нас противник не тревожил. Совершенно неожиданно мы вышли на Хольштайнскую Дамбу, на берег Прегеля. Как ни досадно, стало уже довольно светло, но выбора у нас не было, поэтому пришлось дальше идти по Хольштайнской Дамбе в западном направлении.

Нас оставалось всего 40-50 человек, много солдат мы потеряли на кладбище. Мимо домов, уже занятых русскими, шли мы незамеченными до тех пор, пока у зерновых складов противник не обстрелял наше охранение. Тут-то и началось... Из всех окон русские открыли огонь, стреляли, даже с противоположного берега. Отстреливаясь во все стороны, мы миновали цепочку складов, затем свернули вправо. Продолжать путь по Хольштайнской Дамбе не решились, поскольку во всех близлежащих складах противник уже насторожился и не дал бы нам пройти. Было уже 5.00, в легкой дымке занимался рассвет и видимость становилась довольно хорошей.

Просидев весь день в кустарнике, мы в конце концов прорвались следующей ночью (с 9 на 10 апреля) через топкую заболоченную местность между Модиттеном и Большим Хольштайном. Поблизости оказалось человек 20 солдат и несколько офицеров 171 полка, а также кое-кто из 548 дивизии народных гренадеров, наступавшей впереди нас. Прорыв не удался, пробиться смогли лишь небольшие группы, да несколько штурмовых орудий. Генерал-майор Зудау вскоре после начала наступления был убит недалеко от кирхи королевы Луизы. Днем мы увидели позади себя умирающий город в завесе дыма и огня, все еще прорезаемой огненными трассами тяжелых ракетных снарядов. К 17.00 огонь постепенно прекратился. Лишь кое-где стрекотали пулеметы, но и они в конце концов замолкали. В вечерних сумерках над мертвым городом клубились черные тучи дыма, освещаемые жутким заревом многочисленных пожаров.

Крепость Кёнигсберг пала, а вместе с нею погибли 171 и 192 полки 56 пехотной дивизии. Мы же, дойдя, наконец, на следующее утро до передового охранения 561 дивизии народных гренадеров, стоявшего в лесу возле Коббельбуде, должны были продолжать борьбу, пока и нас не постигнет горький финал».

Вечером 8 апреля передний край обороны проходил на юге по северному берегу Прегеля, мосты через который успели своевременно взорвать, затем вдоль старого вала от Нового Прегеля до Верхнего пруда и далее мимо башни «Врангель», через территорию Ярмарки, Северный вокзал, площадь Вальтера Зимона до кольца укреплений в районе бастиона «Штернварте». В нескольких местах русским уже удалось форсировать Прегель, так что гарнизон и население были скучены на территории площадью около 10 квадратных километров».

В результате непрерывных атак противника, получившего после нашей неудачной попытки прорыва еще большее превосходство, фронт в ночь с 8 на 9 апреля начал во многих местах окончательно ослабевать. 9 апреля борьба вылилась в бои за отдельные опорные пункты. Преимущество внутренней линии обороны оказалось иллюзорным, ибо успешно руководить войсками в условиях, когда улицы завалены обломками рухнувших зданий, было невозможно. Управлять боем с каждым часом становилось все труднее, к тому же все средства связи были уничтожены, связь, лишь кое-как поддерживалась через связных. Предоставленные сами себе, лишенные возможности маневрировать, защитники крепости из последних сил пытались удерживать свои участки и опорные пункты, рассчитывая лишь на оставшиеся боеприпасы. Бункеры были заполнены ранеными солдатами и жителями города. Русские, наступая, обходили оборонительные бастионы, просачиваясь в слабых местах. Повсеместные развалины вполне благоприятствовали такой тактике. Внутри города противник очень осторожно использовал танки, зная, что в каждом подвальном окне, за каждым углом могут подкарауливать фаустники. Русские предпочитали подавлять оборону, сосредотачивая сильный огонь против главных опорных пунктов. Поэтому они почти не предпринимали массированных атак против державшихся до последнего бастионов и Королевского замка. Как проходили героические схватки в отдельности, когда приходилось сражаться с врагом один на один, останется навсегда неизвестным, ибо живыми из заключительных боев вышли немногие. Вот что рассказывает, например, мой интендант Дорпмюллер, которому было поручено восстановить прерванную связь с генералом Микошем и 367 пехотной дивизией.

«Попасть с одной улицы на другую было чрезвычайно трудно, приходилось карабкаться через развалины домов. Уличные перекрестки обстреливались огнем пехоты и танков. Эти перекрестки удерживали отдельные солдаты, по одному с левого и правого угла улиц, вооруженные зачастую лишь автоматами, они заставляли поворачивать назад русские танки с сидевшей на них частью пехоты. На переднем крае обороны я не видел ни одного солдата, который не проявил бы храбрости в бою. Все эти бойцы действовали преимущественно в одиночку. Один раз я видел и роту, изготовившуюся к атаке на большое здание».

После неудавшегося прорыва предпринималось немало других попыток выбраться из Кёнигсберга и, таким образом, избежать плена. Но удавалось это лишь немногим, вроде таких смельчаков, как майор Левински со своими друзьями. Рассказывали, что другой офицер, помоложе годами, сумел вырваться, уцепившись за ствол дерева и плывя, от Имперского моста вниз по течению Прегеля. Капитан Зоммер говорил, что сумел уйти на грузовике, пробиваясь утром 8 апреля окольными путями.

К концу все чаще стали поступать сведения, что солдаты, укрывшиеся вместе с жителями в подвалах, теряют волю к сопротивлению. Кое-где отчаявшиеся женщины пытались вырывать у солдат оружие и вывешивать из окон белый флаг, чтобы положить конец ужасам войны.

Капитуляция

Итак, 9 апреля стало окончательно ясно, что я со своими солдатами и всем населением Кёнигсберга, брошен вышестоящим командованием на произвол судьбы. Ждать помощи со стороны уже не приходилось. В течение трех дней в городе царили смерть и разрушение, не оставалось ни малейших шансов на то, что мы сумеем выстоять своими силами или изменить безвыходное положение дальнейшим сопротивлением. Склады с боеприпасами и продовольствием большей частью сгорели, артиллерийских снарядов почти не осталось, пехотных боеприпасов тоже было очень мало.

С оперативной точки зрения дальнейшая оборона Кёнигсберга в тот момент уже не имела значения для исхода войны, поскольку в начале апреля русские армии находились уже в Померании, Бранденбурге и Силезии, а английские и американские войска перешли Рейн и стояли у ворот Ганновера. В тактическом отношении ситуация в Кёнигсберге 9 апреля была безнадежной. К моменту принятия решения о капитуляции остатки наших дойск, совершенно выдохшиеся и не имевшие какого-либо тяжёлого оружия, удерживали оборону внутри города лишь на северном участке.

Но больше всего на мое решение о капитуляции повлияло осознание того факта, что продолжение борьбы повлечет лишь бессмысленные жертвы и будет стоить солдатам и гражданскому населению тысяч жизней. Взять на себя такую ответственность перед Богом и собственной совестью я не мог, а потому решился прекратить борьбу и положить конец ужасам войны. Хорошо представляя, себе, что крепость придется сдавать жестокому, не знающему пощады врагу, я все же был твердо уверен, что продолжение борьбы означает верную гибель всего, тогда как капитуляция дает, по крайней мере, надежду на спасение большей части человеческих жизней. Дальнейшие события показали, что я был прав. Хотя, принимая решение, я уже не мог отсрочить потерю нашей Восточной Пруссии, но, к своему удовлетворению, спас от верной гибели множество жизней.

После короткого совещания с офицерами своего штаба и командирами дивизий, с которыми еще можно было связаться, в Первой половине дня 9 апреля я объявил о своем решении согласиться на почетную капитуляцию, которую уже не раз предлагал через парламентеров командующий русским фронтом маршал Василевский. Все одобрили это решение. В радиограмме, переданной главному командованию сухопутных войск, говорилось, что борьба за Кёнигсберг окончилась, боеприпасы вышли, а продовольственные склады сгорели.

Первые попытки установить связь с русскими потерпели неудачу. Тогда я послал короткую записку подполковнику Кервину, командиру участка на Барабанной площади, в которой просил его связаться с ближайшим штабом противника и через него обратиться к русскому командованию с просьбой прекратить огонь и выслать на мой командный пункт офицеров-парламентеров с соответствующими полномочиями, поскольку я согласен на предложенную капитуляцию. По радио войскам передали приказ быть наготове. У меня сложилось впечатление, что у войск и населения этот приказ вызвал вздох облегчения. В течение дня фронт, до этого еще кое-как державшийся, распался и до вечера, к моменту подписания капитуляции, удерживались лишь отдельные опорные пункты.

О так называемом последнем героическом очаге сопротивления Кёнигсбергском замке, сложили кучу легенд, но все они несостоятельны. Капитан запаса обербаурат (старший советник по делам строительства) Ханс Герлах, находившийся в подвалах замка до первых часов 10 апреля, свидетельствует, что замок действительно был оборудован так, чтобы партийное руководство после героической обороны за его стенами встретило здесь свой последний час. По его словам, гауляйтер Эрих Кох с группой партийных функционеров посетил замок еще 5 апреля, отдав сумасбродное распоряжение вроде того, что надо втащить орудия на башню замка. Между тем крайсляйтер Вагнер еще в марте отказался от плана оборонять замок силами партии, поскольку считал, что в случае генерального наступления русских замок будет представлять собой слишком заметную цель. В первых числах апреля там, в соответственно оборудованных помещениях бывшего ресторана «Блютгерихт», разместился штаб кенигсбергского фольксштурма — оберландфорстмайстер Баххольц и его адъютант, оберфорстмайстер фон Минквиц (чины работников лесничества).

Когда русские, развивая наступление, стали наседать со стороны Королевских и Закхаймских ворот, в замок начали стекаться многие жители города в поисках убежища. Но ни тогда, ни потом здесь не было каких-либо ответственных партийных учреждений. В замке можно было встретить лишь нескольких оставшихся не у дел крайсляйтеров из южных и восточных районов провинции, но они ничем себя не выделяли и вскоре сняли свою партийную форму. В глубокие подвалы ресторана «Блютгерихт», где еще хранились запасы вина, во время сильных обстрелов все чаще стали проникать изголодавшиеся жители и солдаты. Чтобы положить конец этой нетерпимой обстановке и поддерживать хотя бы мало-мальский порядок, командир фольксштурма распорядился поставить у входов вооруженных часовых.

Непосредственной атаки на замок русские вообще не предпринимали. О факте капитуляции из-за недостаточной связи с внешним миром здесь узнали только по слухам. Лишь когда положение стало казаться командующему фольксштурмом безнадежным, он предоставил каждому возможность прорываться через позиции противника на свой страх и риск. Сам Баххольц и его адъютант фон Минквиц, первыми покинувшие восточные ворота замка, попали на Монетной площади под неожиданный обстрел и, скорее всего, погибли, поскольку и по сей день о них ничего не слышно. Оставшись без командира, остальной гарнизон решил дожидаться развития событий. Лишь около 1.00 10 апреля в подвалах замка появился русский офицер с группой солдат и потребовал капитуляции.

Большой интерес, на мой взгляд, представляет рассказ одного капитана полиции о том, какой конец постиг «боевую группу Шуберта». Возможно, слухи о пресловутых последних защитниках замка объясняются описанными ниже событиями.

«Когда комендант крепости отдал приказ о капитуляции, командир дивизии СД «Восточная Пруссия» оберфюрер Бёме, находившийся в это время на командном пункте «бовой группы Шуберта», объявил Ляша смещенным с должности и назначил новым комендантом крепости генерал-майора полицейской службы Шуберта. Последний, собрав штаб, заявил, что считает себя неподходящим для этой роли и сослался на известное указание фюрера о том, что командование должен принимать человек, имеющий соответствующие качества, фронтовой опыт и т.п. Шуберт, со своей стороны, назначил комендантом крепости командира 31 полицейского полка майора полиции Фогта и предоставил себя в его распоряжение. Фогт принял назначение и отдал соответствующий приказ по боевой группе о продолжении борьбы. Связи с другими подразделениями он не имел. Противник тем временем, наступая со стороны Закхайма, подавил наши опорные пункты севернее Нового рынка и продвигался через Лёбенихт к замку. Майор Фогт приказал всем подразделениям оторваться от противника и укрыться в замке, чтобы защищать его как последний оплот до самого конца. Разделившись на несколько отрядов, остатки боевой группы под командованием Фогта преодолели сопротивление противника на Французской улице и добрались до замка, насчитывая в общей сложности 120-150 человек эсэсовцев и полицейских. С этими силами Фогт приготовился в замке к обороне. На вооружении у них было несколько пулеметов, винтовки, автоматы, ручные гранаты, боеприпасов — в обрез, ухаживать за ранеными было некому. Замок находился под сильным обстрелом, неприятель вел по нему преимущественно навесной огонь. Группа понесла немалые потери убитыми и ранеными. Положение было безнадежным и около полуночи Фогт решил оставить замок. Он приказал уцелевшим солдатам самостоятельно пробиваться небольшими группами на запад, в Пиллау. До этой цели никто не добрался. Большинство групп наткнулось на противника еще при выходе из замка и было уничтожено. Майор Фогт, кажется, тоже был убит. Оберфюрер Бёме, пытавшийся уплыть по Прегелю на лодке, говорят, был подстрелен, упал в воду и утонул. Командир боевой группы генерал-майор Шуберт, начальник штаба подполковник полиции Пешке, начальник оперативного отдела майор полиции Деннингхаус и еще несколько штабистов добрались, якобы, до цепочки бункеров южнее Юдиттена. На рассвете они спрятались в этих пустых бункерах: генерал Шуберт вместе с Пешке и Деннингхаусом — в одном бункере, остальные — в соседнем. С наступлением вечера они собирались продолжить путь. Но до этого не дошло, ибо вскоре после того, как они засели в бункере, послышались голоса русских. Русские подошли сначала ко второму бункеру и приказали укрывшимся выходить, угрожая в случае отказа открыть огонь. Те вышли, были обысканы и взяты в плен. Старшего из них, капитана, под нацеленными автоматами заставили подойти к соседнему бункеру и подать команду сдаваться. Стоя перед бункером, он громко крикнул: «Выходите, иначе будет открыт огонь!» А тише добавил: «Господин генерал, у бункера стоят русские. Если вы не выйдете, они начнут стрелять и бросать ручные гранаты.» Никто не отозвался. Тогда русские стали стрелять по закрытой двери и бросать в отверстие гранаты, взрывавшиеся внутри бункера. Поскольку оттуда не раздалось ни звука, капитан заключил, что все находившиеся в бункере еще до этого покончили с собой. Это предположение вполне вероятно, ибо генерал Шуберт еще раньше говорил, что не сдастся в плен, а если до этого дойдет, он знает, как поступить. Попытка русских открыть запертую дверь ни к чему не привела. После этого капитана вместе с его немногочисленными товарищами увели в плен. Ни о генерал-майоре Шуберте, ни о Пешке, или Деннингхаусе больше никто ничего не слышал».

В борьбе за крепость Кёнигсберг наиболее важную роль до самого конца играли, разумеется, форты. Хотя они представляли собой сооружения устаревшей системы, их пришлось включить в качестве опорных пунктов в комплекс переднего края обороны. Лишь в отдельные форты были назначены специальные коменданты. Гарнизоны состояли из рот, комплектовавшихся желудочными больными, людьми с ограниченным слухом и выздоравливающими. По состоянию здоровья они нуждались в специальном питании и уходе, а потому не годились для окопов.

Форт №8 «Король Фридрих Вильгельм IV», расположенный под Кальгеном, являлся опорой южного фронта. Еще в конце января он оказался в центре боев, разгоревшихся в тех местах. Этот форт, как и промежуточные укрепления Хаффштром и Годринен, держался вплоть до начала штурма. Но в первый же день русского наступления, 6 апреля, эти укрепления были взяты противником, их гарнизоны после ожесточенной борьбы вынуждены были сложить оружие.

Форт №9 «Дона» близ Высокого Каршау был окружен русскими еще в ночь с 29 на 30 января. Когда, несмотря на мужественное сопротивление, оборонявшиеся обнаружили, что русские танки стоят уже на казематах, требуя капитуляции, весь гарнизон форта (две роты выздоравливающих, взвод фольксштурма, радиотелефонный взвод, во главе с одним капитаном и унтер-офицером) взорвал себя. В итоге русские получили фланговую позицию, доставлявшую нам в боях на южном фронте немало неприятностей.

В тот же день, 29 января, мы потеряли и промежуточное укрепление Альтенберг, а за форт №10 «Канитц» в это время шли ожесточенные бои.

Форт №11 «Дёнхоф», расположенный в районе Зелигенфельда, в последних числах января подвергался сильным атакам. 6 апреля этот форт был русскими взят, так же как и форт №12 «Ойленбург», комендант которого, по слухам, застрелился.

Расположенный в районе Лаута, к северу от Прегеля форт №1 «Штайн» в конце января не подвергался прямой угрозе, поскольку наступление русских было остановлено как раз у лаутской мельницы. Во время заключительного сражения в начале апреля комендант этого форта майор запаса Файгель отказался от капитуляции, предложенной противником. Говорят, после этого он был застрелен собственным вахмистром.

Форты №1а «Грёбе», №2 «Бронзарт» и №2а «Барнехоф» в ночь с 7 на 8 были оставлены гарнизонами в соответствии с приказом об отступлении к городскому валу, причем операция эта прошла почти без боя.

Форт №3 «Король Фридрих III», расположенный в районе Кведнау, русские обошли еще до того, как поступил приказ об отступлении. Противник вообще старался по возможности обходить форты.

Форты №4 «Гнайзенау» и №5 «Король Фридрих Вильгельм III», расположенные в районах Байдриттена и Шарлоттенбурга, находились на переднем крае обороны и пали в боях 7 апреля. Форт №5а «Лендорф» также стоял на направлении главного удара противника и тоже упорно сопротивлялся.

Гарнизон форта №6 «Королева Луиза», расположенного под Юдиттеном, в течение двух дней вел бой в окружении и утром 8 апреля при попытке прорваться, оказался в руках противника.

Форт №7 «Хольштайн» после того, как русские 7 и 8 апреля прорвались через Юдиттен к Прегелю, оказался с внешней стороны оборонительного кольца и послужил правым форпостом нового переднего края обороны, образованного в районе Модиттена фронтом на восток. Этот форт во главе с его комендантом, офицером люфтваффе, сдался, говорят, во второй половине дня 9 апреля.

Подобно внешим фортам, старые укрепления внутреннего кольца использовались при обороне в качестве главных опорных пунктов. На южном участке фронта эти укрепления пали под мощными ударами русских уже 7 апреля. Бастион «Грольман» служил последним командным пунктом 367 пехотной дивизии, штаб которой, окруженный со всех сторон, утром 10 апреля начал отсюда свой путь в плен. Башня «Дона», окруженная в полдень 9 апреля и стойко оборонявшаяся, в последние часы была командным пунктом 974 гренадерского полка. В бастионе «Штернварте» укрепились остатки 61 пехотной дивизии, оборонявшиеся там вплоть до капитуляции.

Вернемся теперь к моим переговорам о капитуляции, состоявшимся 9 апреля. Я находился на своем командном пункте, размещавшемся в бомбоубежище на Парадной площади. Первоначально мой командный пункт располагался в подвале здания Главной почтовой дирекции. Но я откатался от этого помещения еще в феврале. Спокойно работать там моему штабу было просто невозможно. Любой артиллерийский снаряд даже малого калибра без труда пробил бы подвальное помещение, находившееся почти на уровне земляной насыпи. Убежище на Парадной площади, наоборот, выдержало все испытания. Оно было, конечно, хорошо известно противнику, разведка которого активно действовала в Кёнигсберге, и с началом наступления сразу стало объектом сильных бомбежек и артобстрела. Бункер успешно выдержал даже несколько прямых попаданий бомб крупного калибра и лишь 9 апреля он начал заполняться водой. В последние дни среди отчаявшихся людей здесь разыгрывались душераздирающие сцены. Так, например, две женщины, бежавшие к нам от преследований чиновников гауляйтера и разместившиеся в одном из помещений, покончили с собой. Даже нам, бывалым фронтовикам, необычайно сильный обстрел и бомбежка заметно действовали на нервы.

После долгих жутких часов ожидания поздно вечером появился подполковник Кервин с группой русских офицеров — представителей командования III Белорусского фронта. Они заявили, что уполномочены принять от нас капитуляцию на условиях, объявленных в известной нам русской листовке. В этой листовке в случае немедленной капитуляции нам гарантировались:

1. Жизнь

2. Нормальное питание и достойное солдат обращение в плену

3. Забота о раненых и гражданском населении

4. По окончании войны возвращение на родину или в одно из государств по нашему выбору.

Я, не колеблясь, принял эти условия. Что русские потом не будут соблюдать ни одной из перечисленных гарантий, я тогда, конечно, не мог предполагать. В 1947-1948 годах, сидя в ужасных условиях одиночной камеры ленинградской тюрьмы в ожидании суда за военные преступления, якобы совершенные солдатами моей Восточнопрусской дивизии, я, помня заверения русских, еще раз обратился с письмом к маршалу Василевскому, напомнив ему о прежних обещаниях. Ответа так и не последовало.

Между прочим, когда ко мне пришли русские парламентеры, небезызвестный партийный чиновник Фидлер, начальник одного на отделов в управлении гауляйтера, пытался проникнуть в бункер и перестрелять парламентеров, но успеха, конечно, не имел. По окончании переговоров русские вышли вместе с нами из командного пункта. К тому времени на Парадную площадь уже прибыла русская рота.

Завершение капитуляции стало для моих товарищей и для меня началом самой трудной поры в нашей солдатской жизни. Годы борьбы на всех фронтах, наши усилия оказались напрасными, поскольку высшее политическое и военное руководство страны продемонстрировало свою полную несостоятельность. Мы не знали, что ждет впереди, и не представляли себе в этот час, сколько унижений выпадет на нашу долю.

Путь в русский плен

Отдав на предстоящий день последний приказ войскам — о сборе подразделений и сдаче оружия, — я вместе с частью своего штаба и группой командиров должен был начать свой тернистый путь в русский плен. Уже по дороге к первому командному пункту одной из русских дивизий мы вкусили кое-что из того, что ожидало нас в «почетном» плену. Хотя мы шли в сопровождении русских офицеров, неприятельские солдаты все время пытались, и не без успеха, отнять у нас или у наших солдат то часы, то чемодан, то что-либо из одежды. Русские офицеры оказались не в состоянии справиться со своими подчиненными. Из множества воспоминаний о марше в плен приведу здесь одно, наиболее выразительное.

«Дома горели, чадили. Мягкая мебель, музыкальные инструменты, кухонная утварь, картины, фарфор — все это было выброшено из домов и продолжало выбрасываться. Между горящими танками стояли подбитые автомашины, кругом валялась одежда и снаряжение. Тут же бродили пьяные русские. Одни дико стреляли куда попало, другие пытались ездить на велосипедах, но падали и оставались лежать без сознания в сточных канавах с кровоточащими ранами. В дома тащили плачущих, отбивавшихся девушек и женщин. Кричали дети, зовя родителей, мы шли все дальше и дальше. Перед нашими глазами представали картины, описать которые невозможно. Придорожные кюветы были полны трупов. Мертвые тела носили следы невообразимых зверств и изнасилований. Валялось множество мертвых детей. На деревьях болтались повешенные — с отрезанными ушами, выколотыми глазами. В разных направлениях вели немецких женщин. Пьяные русские дрались из-за медсестры. На обочине шоссе под деревом сидела старуха, обе ноги у нее были раздавлены автомашиной. Горели хутора, на дороге валялся, домашний скарб, кругом бегал скот, в него стреляли, убивая 6ез разбора. До нас доносились крики взывающих о помощи. Помочь мы ничем не могли. Из домов, подняв в молитве руки, выходили женщины, русские гнали их назад и стреляли в них, если те уходили не сразу. Это было ужасно. Такого мы не могли даже предполагать.

Сапог ни у кого уже не было, многие шли босыми. Раненые, о которых, никто не заботился, стонали, от боли. Почти все неимоверно мучились от голода и жажды. Со всех сторон в колонну военнопленных протискивались русские солдаты, отбирая у кого шинель, у кого фуражку или бумажник с его жалким содержимым. Каждый хотел чем-нибудь поживиться. «Уры, уры!» (часы) — кричали они. Мы были отданы на их произвол».

Дорога в плен привела основную массу солдат в Штаблак, Инстербург, а позднее — в различные лагеря бескрайней России. Большая часть офицеров попала в Елабугу (Татария).

Что же касается численности гарнизона и населения Кёнигсберга к началу генерального наступления русских, то, тут можно назвать лишь приблизительную цифру, поскольку, все данные пропали. Число гражданских колеблется между 90000 и 130000, наиболее вероятно среднее число — 100000. Количество военнослужащих равнялось примерно 30000-35000 человек, к ним надо прибавить еще фольксштурм. В крепости находилось также еще около 15000 иностранных рабочих, так что общее количество людей в крепости достигало примерно 165000. Какой крови стоили нам бои, навсегда останется неизвестным.

Прием и обхождение в штабе дивизии были корректными. Но уже в штабе корпуса мы предстали перед одним русским генералом, который похвалялся тем, что выстоял, в Сталинграде, при этом не принимая в расчет, что в его случае условия были совсем иными, нежели у нас в Кёнигсберге. Во второй, половине дня мы прибыли на командный пункт маршала Василевского. По дороге туда произошел еще один характерный случай. За машиной, на которой мы ехали, следовал грузовик с нашим багажом и нашими денщиками. Грузовик этот отстал, якобы из-за поломки, а потом попросту повернул назад, в Кенигсберг. В железнодорожных мастерских города русские начисто обобрали наших солдат и растащили весь наш багаж. После моего энергичного протеста в дело вмешался сам маршал Василевский, пытаясь вернуть нам вещи. Этого ему сделать не удалось, и мы на долгие годы русского плена остались в том, в чем были. Моего верного денщика Ханса Яблонку русские офицеры обрабатывали в течение нескольких часов, принуждая к признанию, что он сам взял эти вещи, но Ханс не поддался никаким угрозам.

По прибытии в штаб русского фронта началось наше хождение по мукам — бесконечные допросы (главным образом по ночам), запугивания голодом и другими репрессиями, если мы не давали нужных показаний. Но мы не испугались и, несмотря на неоднократные принуждения, отказались подписать листовку, в которой должны были обратиться непосредственно к солдатам с призывом сложить оружие. Я согласился лишь составить донесение, адресованное лично генералу Мюллеру. В этом донесении я писал, почему дело кончилось капитуляцией Кенигсберга, и советовал Мюллеру прекратить борьбу, ибо и далее жертвовать людьми при колоссальном превосходстве русских было бы бесполезно и бессмысленно. Как я потом узнал, русские размножили это донесение в виде листовки и сбрасывали над Земландским фронтом. Текст листовки приводится в приложении.

На одном из допросов русский офицер сообщил мне, что, согласно сводке Верховного командования немецкой армии, Гитлер приговорил меня к смертной казни, а моих родственников подверг репрессиям. Поскольку приговор этот был вынесен без разбирательства дела в военно-полевом суде и без заслушивания обвиняемого и свидетелей, я расценил его не иначе, как результат действий сумасшедшего и воспринял равнодушно. Однако участь моей семьи, оказавшейся жертвой произвола, естественно, меня очень волновала. Репрессиям подвергались в эти дни моя жена и старшая дочь, эвакуировавшиеся ранее в Данию. По приказу тамошнего командующего немецкими войсками они были разлучены с несовершеннолетними детьми и брошены в датскую тюрьму. Только благодаря человечности, проявленной местным немецким комендантом, как мне стало известно, их жизнь в тюрьме протекала более-менее сносно. Мою младшую дочь, работавшую в то время в управлении сухопутных войск, посадили сначала в потсдамскую тюрьму, чтобы перевести потом в пресловутые подвалы гестапо на Альбрехтштрассе в Берлине. Лишь счастливая случайность избавила ее от участи тамошних узников, которых всех, кроме семи, уничтожили. Начальник этой тюрьмы воспротивился, и не без успеха, принять туда женщину из-за отсутствия женского обслуживающего персонала. В эту же тюрьму доставили с фронта и моего зятя, командира батальона. По воле случая он оказался в числе семи оставшихся в живых — тюремные палачи перед самым приходом русских прекратили расстрелы, чтобы не оставлять после себя слишком мрачной картины.

После окончания допросов в штабе фронта меня, вместе с моими командирами дивизий и группой командиров других частей, доставили на американском самолете «Дуглас» в Москву, где нас вместе с другими немецкими генералами должны были поместить, как выразился маршал Василевский, в лагерь санаторного типа. Этим санаторием оказалась пресловутая московская тюрьма «Бутырка». Это первое проявление столь резкого различия между обещаниями высокого русского офицера и действительностью привело, нас тогда в состояние своего рода шока. На всю жизнь запомнился нам и первый поданный в русской тюрьме рыбный суп.

Описание моих дальнейших скитаний и всего пережитого в советских тюрьмах и трудовых лагерях Москвы, Ленинграда, Казахстана, Воркуты у Ледовитого океана, Асбеста на Урале и Сталинграда на Волге могло бы составить целую книгу. Поэтому здесь я хочу лишь подчеркнуть, что осуждение меня на 25 лет пребывания в исправительно-трудовых лагерях за зверства, якобы совершенные солдатами моей Восточнопрусской дивизией, является чисто политическим актом мести, не имеющим с правосудием ничего общего. Поставленные мне в вину зверства никогда не совершались. Более того, часть населенных пунктов, где якобы происходили эти зверства, ни мне, ни моим солдатам вообще совершенно неизвестна. Лишь твердая уверенность, что эта вопиющая несправедливость не может продолжаться вечно, давала моральные силы перенести все эти тяжелые годы плена. Правда, когда поздней осенью 1955 года мы, наконец, вернулись на родину, большинство наших фронтовых товарищей успела поглотить земля далекой России.

Хроника боев за Восточную Пруссию и Кенигсберг 1944-1945

Август 1944. Начатое русскими 21 нюня наступление было остановлено в первых числах августа у границ Восточной Пруссии.

26-27 августа 1944. Ночной налет британской авиации на Кёнигсберг причиняет сильные повреждения северной части города.

29-30 августа 1944. Еще один сильный ночной налет британской авиации, разрушивший внутреннюю часть города.

Октябрь 1944. Генерал от инфантерии Ляш вступает в качестве преемника генерала артиллерии Водрига в должность начальника Первого войскового округа.

В период с 6 по 10 октября наступающий противник прорывает севернее реки Мемель слабый фронт Третьей танковой армии (генерал-полковник Раус).

Начатое, противником 16 октября наступление на Четвертую армию (генерал от инфантерии Госбах) к концу октября было остановлено на линии Гольдап — Гросс Вальтерсдорф — Шлоссберг — Войтекатен. Несмотря на факты зверств, совершенных противником 21 октября в Неммерсдорфе, проходит лишь частичная эвакуация населения из опасных пограничных районов.

13 января 1945. Начало русского наступления на северную часть Восточной Пруссии. Направление главного удара: Имперский автобан №1 — Шлоссберг. Здесь оборону держит Третья танковая армия генерал-полковника Рауса.

14 января 1945. Начало-русского наступления против Наревского фронта (Вторая армия под командованием генерал-полковника Вайса).

21 января 1945. Начало отступления Четвертой армии (командующий — генерал Госбах).

Командующий армиями запаса Гиммлер отдает приказ частично реформировать, а частично передислоцировать управление Первого войскового округа. Оставшиеся учреждения поступают в подчинение группы армий «Центр» (с 25 января — группы армий «Север»), или Третьей танковой армии.

Гитлер решается сдать Мемельское предмостное укрепление, чтобы перебросить 28 армейский корпус под командованием генерала от инфантерии Гольника на Замландский полуостров.

22 января 1945. Теряем Алленштайн, Инстребург, Велау. Утром из Кенигсберга внутрь Германии отправляется последний поезд дальнего следования, после того, как в ночь с 21 на 22 из Кёнигсберга отошел «спецпоезд гауляйтера».

23 января 1945. Русские прорвались к Эльбингу и перерезали железнодорожное и автомобильное сообщение с райхом.

24 января 1945. Теряем Алленбург, Лабиау и Тапиау. Противник прорывает позиции на реке Дайме.

25 января 1945. Генерал-лейтенанту Шитингу со штабом Первой восточнопрусской пехотной дивизии поручается оборона Кенигсберга. Русские прорываются через реку Фришинг, вторгаются в восточную часть Замландского полуострова. Противник занимает Левенхаген. Мы оставляем Летцен и позиции на побережье. Успешные оборонительные бои севернее Кведнау, в которых подбито 30 танков противника. Бои на всем предполье Кёнигсберга с участием фольксштурма.

26 января 1945. Генерал-полковника Райнгардта сменяет генерал-полковник Рандулиц. Русские наносят удар южнее Толькемитта в направлении Фришского залива. Противник занимает Штайнбек, Фухсхефен, Вальдау, Гамзау, Мельзенен, Лиска-Шаакен. Прибытие в Кёнигсберг для обороны города первых частей 367 пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Хенле. Первый обстрел. Кёнигсберга русской артиллерией.

27 января 1945. Гражданскому населению Кёнигсберга объявлено по радио о необходимости эвакуации, начало беспорядочного бегства. Генерал Ляш назначается комендантом крепости и поступает в подчинение Третьей танковой армии. Русские подходят к позиции между Кенигсбергом и Кранцем. Действующему там Девятому армейскому корпусу под командованием генерала артиллерии Вутмана не удается помешать противнику осуществить на другой день прорыв. Потеряны Гутенфельд и Арнау, бои за Нойхаузен. В Кёнигсберг прибывают части 69 и 561 пехотных дивизий.

28 января 1945. Генерал-полковник Рандулиц прибывает в Кёнигсберг. Имперский комиссар обороны Кох со своими приспешниками начальниками учреждений покидает город и назначает крайсляйтера Вагнера местным уполномоченным партии. Взрыв моста на автостраде в районе севернее Галау. Потеряны Людвигсвальде, Нойхаузен, Танненвальде. Пятая танковая дивизия ограждает Кенигсберг с юга.

29 января 1945. Наступление русских на участке между Бранденбургом и Хаффштромом в направлении Фришского залива. Потеряны Годринен, Транквитц, Варген. В ночь на 30 января русские прорываются в Метгетен.

30 января 1945. Танковая дивизия «Великая Германия» освобождает Бранденбург и восстанавливает на время связь с Кенигсбергом. В ночь на 31 января противник наносит удар в районе Наутцвинкеля и Гросс Хайдекруга прорывается к кёнигебергскому морскому каналу, тем самым перерезая связь с Пиллау. Боевая группа Микоша, наспех сформированная из сводных подразделений, препятствует дальнейшему продвижению противника к городу. Взорван мост в Пальмбурге. Генерала Госбаха сменяет генерал Мюллер.

Февраль 1945. Приводим в порядок боевые части и пополняем потрепанные дивизии.

4 февраля 1945. Немецкие войска освобождают широкую полосу вдоль Имперского автобана №1 между Кёнигсбергом и Бранденбургом, однако в последующие дни вновь теряют ее, сохраняя лишь временную дорогу вдоль залива.

5 февраля 1945. Первый неофициальный приезд гауляйтера Коха в Кенигсберг.

8 февраля 1945. Крепость поступает в подчинение вновь сформированной «Замландской группы» под командованием генералам Гольника.

17 февраля 1945. Отдается приказ на проведение операции по установлению связи между Кёнигсбергом и Пиллау.

19 февраля 1945. Начало наступления. В тяжелых боях боевая группа Первой восточнопрусской пехотной дивизии занимает Метгетен.

20 февраля 1945. Первое соединение войск происходит в районе Гросс Хайдекруга. В последующие дни освобождается полоса шириной около 10 километров вместе с шоссе и железнодорожной линией на Пиллау.

23 февраля 1945. В крепость прибывает заместитель гауляйтера Гроссгерр с двенадцатью крайсляйтерами.

7 марта 1945. Командный пункт коменданта крепости переносится из подвала Главной почтовой дирекции в бомбоубежище на Парадной площади. Генерал-полковник Вайс принимает командование группой армий «Север».

13 марта 1945. Начало генерального наступления русских на Хайлигенбайльский котел. В эти дни прерывается связь, поддерживавшаяся до сих пор по дороге вдоль побережья залива.

23 марта 1945, На участке 561 дивизии народных гренадеров в окопы врываются зайдлицовцы (немецкие солдаты, перешедшие на сторону противника воглаве с генералом Зайдлицем, вошедшего в состав «Национального комитета Свободной Германии») и захватывают пленных.

27 марта 1945. Русские занимают Данциг.

29 марта 1945. Последние остатки Четвертой армии вырываются в районе Кальхольца из Хайлигенбайльского котла.

1 апреля 1945. Пасхальное воскресенье. Чудесная весенняя погода.

2 апреля 1945. Генерал Мюллер, принявший под свое начало войска Замландсвого фронта и Кёнигсберга, проводит в Кёнигсберге совещание командиров.

4 апреля 1945. Штаб и части 61 восточнопрусской пехотной дивизии перебрасываются в Кенигсберг.

5 апреля 1945. Русская артиллерия ведет пристрелку. Ударные команды русских атакуют отдельные бункеры в западной части южного и северного участков.

6 апреля 1945. В 4.00 из Кенигсберга в направлении Пиллау отходит последний санитарный эшелон. Начало русского наступления при сильной поддержке со стороны артиллерии и авиации. Направление главного удара — в район южнее Понарта (на южном фланге) и на Шарлоттенбург (на северном фланге). Теряем Кальген, Праппельн, Хаффштром. Противник вклинивается на Транквитцем и Шарлотенбургом. Русские также ведут наступление против Замландского фронта между Варгеном и Вальдгартеном. Ночью теряем Шпандинен.

7 апреля 1945. Русское наступление при поддержке массированного артиллерийского огня, направление главного удара — прежнее. На юге противник продвинулся через Понарт к Мокрому Саду и Прегелю. Под вечер взорван железнодорожный мост. На севере русским удается расширить клин до Хуфена и Юдиттена. В ночь на 8 апреля боеспособные части 61 пехотной дивизия снимаются с восточного фронта и перебрасываются в район Холлендер Баум, чтобы воспрепятствовать попыткам противника форсировать реку.

8 апреля 1945. Продолжение наступления и артобстрела. Русским удается утром образовать предмостное укрепление в районе Коссе и в течение дня соединиться с войсками, наступающими с севера. Части 561 дивизии народных гренадеров оказываются отрезанными от крепости и образуют между Хольштайном и Модиттеном новый передний край обороны фронтом к городу. Части, державшие оборону на восточном участке северного фронта, отходят к городским окраинам. На востоке южного участка противник выходит к Прегелю. По настоянию партии отдается приказ совершить в полночь прорыв на запад: эта операция, проходившая под командованием генерала Зудау, терпит провал. Встречное наступление немецких войск с запада, о котором мы просили командование, не состоялось.

9 апреля 1945. Видя безнадежность положения и желая спасти гражданское население. комендант крепости утром решается на капитуляцию. (К этому времени в наших руках оставались Закхайм, Россгартен, Трагхайм, Штайндамм и Замок. В течение дня кольцо продолжает сжиматься, связь с войсками прерывается. Оборона распадается на отдельные боевые очаги. Высылаются парламентеры. Установить связь с русскими удается лишь к вечеру. Долгие переговоры по завершению капитуляции.

10 апреля 1945. В 1.00 генерал Ляш с небольшой свитой отправляется в плен. В 6.00 немецкие войска сдают оружие и отправляются в плен, в предместьях оборонявшиеся сложили оружие еще раньше. Генерал Мюллер вызывается для доклада в Берлин. Генерал бронетанковых войск фон Заукен принимает командование «армией Восточной Пруссии».

12 апреля 1945. В сводке Верховного командования сообщается о капитуляции Кёнигсбера.

Весна 1947. Из 110000 человек гражданского населения (примерно столько насчитывалось к моменту капитуляции) в живых остается лишь около 25000. Кёнигсберг к этому времени уже переименован в «Калининград». Постепенная эвакуация.