Глава 1

Это произошло в Восточной Пруссии ранней весной 1938 года. На березах уже набухли почки, земля потихоньку оттаивала, и лишь местами, словно белые заплатки на огромном черном полотне, остались лежать маленькие островки снега. Даже дома казались наряднее; в них готовились отпраздновать окончание долгой утомительной зимы. Почти на каждом крыльце стояли только что наломанные березовые ветки, готовые вот-вот распуститься, словно говорившие о том, что приближается новое время года. Для всех весна была временем надежд, перемен, когда города открывают настежь свои окна и люди начинают просыпаться от зимней спячки.

Легко и беззаботно я шагал по дороге, по которой всегда ходил из школы домой. Мне было пятнадцать, и весна для меня означала то, что совсем скоро я смогу снова отправиться в плавание под своим парусом. Я уже соскучился по свежему ветру, дующему в лицо, и все мои мысли были только об одном: как в это воскресенье я смогу выйти на регату. Все было тихо и спокойно в тот мирный день, но этого нельзя было сказать о ситуации в Германии. Разве мог кто-нибудь тогда поверить, что что-нибудь ужасное ожидает весь мир, и как я сам мог поверить, что моя жизнь изменится в одночасье? Но тогда я был слишком молод, чтобы понять все это.

А по всей Германии раздавался грохот военных машин. Неофициальная мобилизация уже началась, и солдаты целыми группами пересекали страну туда и обратно. Оборонительные силы плотно стояли на балтийской границе, засекреченность того, что происходило на российской стороне, была столь велика, что немцы не могли представить, что там происходит. В Германии же была установлена тяжелая артиллерия, а в воздухе с ревом носилось множество самолетов: проходили военные учения. Чемберлен вел переговоры с Гитлером насчет мирного урегулирования вопроса, касающегося возвращения территорий, отвоеванных у Германии после Первой мировой войны. После той встречи в Мюнхене Чемберлен вместе с Гитлером вышли к народу со словами: «Мы не хотим войны».

Гитлер, поддерживаемый Геббельсом, в своих речах объяснял немецкому народу: «Мы не можем стоять и смотреть, как наши соотечественники, наши братья и сестры подчиняются захватчикам, идя на поводу их агентурной разведки». Свою речь он закончил такими словами: «Мы должны вернуть назад нашу землю и освободить наш народ от рабства, миром или войной».

Я понимал, что Пруссия была расколота пополам коридором, но все это казалось далеким и нереальным. Как же я был не прав тогда. Все это касалось меня, да еще как.

Не спеша, ленивой походкой я шел по дороге, мимо дома бургомистра, направляясь к дому Гута Биркенфельда, своему дому, туда, где жили все мои предки, семья фон Конрата из Восточной Пруссии. Оставалось пройти еще милю, и я продолжал мечтать о регате. Наконец показалась тропинка, ведущая прямо к нашему дому.

Проходя по двору, я не заметил ничего такого, что бы могло отличить сегодняшний день от других. Конюхи, как обычно, чистили и запрягали лошадей, а на ферме, располагавшейся неподалеку, молочники, как всегда по вечерам, готовились развозить молоко.

Все вокруг было родным, и знакомые приветствовали меня улыбками. Обойдя дом, я увидел моего брата Франца, стоявшего у белой колонны на самой верхней ступеньке крыльца. Он помахал мне телеграммой, которая была у него в руке:

— Эй, парень! Как тебе удалось это?! Тебе повестка прямо из Рейхсканцелярии!

В ответ я пожал плечами. Разве это значило что-нибудь по сравнению с плаванием под парусом на следующей неделе? Но Франц не унимался:

— Я не смог дождаться тебя, поэтому открыл конверт и показал телеграмму деду и бабушке. Я не понял, доволен дед или нет. — Прочитав письмо, он прямиком направился в бар, чтобы выпить.

Я взял телеграмму у Франца.

«От имени фюрера и с согласия ваших родственников вы зачислены в Академию психологии в Зонтхофене, Бавария! Доложить в течение сорока восьми часов. Рейхсканцелярия».

Я уставился на бумагу и еще раз перечитал послание. Всего несколько слов и точка. Франц приплясывал вокруг меня и кричал: «Что ты думаешь об этом, а, парень?! Что скажешь, а!» Но у меня не было слов. Я не мог понять, почему они выбрали меня. Это казалось нелепым, что какой-то тонкий лист бумаги, который я держал в руках, имел такую власть и мог полностью изменить мою жизнь. Я не протестовал, и у меня не было никаких вопросов. Я должен был доложить о своем решении за данное мне время, или меня просто убьют. В гитлеровской Германии с ослушавшимися был короткий разговор, даже если это касалось детей. Повернувшись, я печально побрел к конюшне, где стояла моя лошадь — красивый жеребец черного цвета, и попытался объяснить ему, как я не хочу уезжать. Он так преданно взглянул на меня, что я еле смог сдержаться, чтобы не расплакаться. И в этот момент ко мне подошел мой дед.

— Сынок, — произнес он любящим голосом, — я знаю, как трудно оставлять то, что ты любишь, но это великая честь для каждого — служить на благо родины, и я горжусь тем, что являюсь тебе дедом. Ты пойдешь по стопам своего отца, и если бы сейчас он был здесь, то тоже бы гордился тобой. — Положив руку мне на плечо, он повел меня в дом. — В нашей семье существуют традиции, Георг, и ты должен с честью и достоинством сохранить их.

Дед принес из кабинета бутылку хереса и, наполнив два стакана, один протянул мне.

— За твое будущее, Георг, за тебя.

Медленно, ничего не говоря, мы пили вино. Я хотел, чтобы он сказал только: «Георг, тебе никуда не нужно уезжать. Ты можешь спуститься по реке на своей лодке в воскресенье, и все будет так же, как и раньше». Но он промолчал, и мы допили вино в тишине. Потом мы пошли на кухню, где бабушка и Франц уже собирались ужинать. По случаю моего последнего вечера дома бабушка приготовила жареную индейку. Мне дали обе ножки, но я не мог есть, еда застревала у меня в горле.

У меня оставалось так мало времени, и я сказал Францу, чтобы он забрал себе лодку и попросил деда позаботиться о лошади. Я не знал, что еще сделать и сказать, не мог поверить, что это все. Франц царапал ножом скатерть, а дедушка, опустив глаза, разглядывал свои руки. Он долго сидел так, а потом перевел взгляд на бабушку:

— Первый раз в жизни я чувствую себя старым.

Она отвернулась и стала смотреть в стену.

Допив кофе, я пошел прощаться со своими друзьями. Меня долго не было, и, когда я вернулся, горел только свет перед входной дверью и на кухне. Я устал и никого не хотел больше видеть, но едва шагнул за порог, как загорелся свет и ребята из отряда юных моряков Германии, сидевшие кто где попало, запели: «Ничто не может сломить моряка». Казалось, там были все. Они веселились, ели и болтали. «Ты вытащил счастливый билет, Георг. Хотелось бы нам оказаться на твоем месте!»

Им было не понять моих чувств, но они с таким энтузиазмом провожали меня, что я не хотел показывать им, как мне плохо. Вечеринка закончилась далеко за полночь, и, когда все ушли, я еще долго стоял и смотрел на тающий снег. За моей спиной горничные приводили в порядок помещение, но мне казалось, будто все происходит где-то далеко. Я ничего не осознавал, пока не пришла бабушка и не отвела меня спать. Я упал на кровать в одежде. «Интересно, куда я попаду? — крутилось у меня в голове. — Самое интересное, почему выбрали именно меня? Ведь я был единственным человеком во всей Германии, который не хотел никуда уезжать».

Должно быть, я спал совсем недолго и проснулся с той самой мыслью, с которой заснул. Разбудила меня бабушка, которая принесла завтрак и хлопотала возле меня, словно наседка. На мгновение мне показалось, что не было никакой телеграммы, но, окончательно проснувшись, я осознал, что хочу я этого или нет, но это мой последний час в родном доме.

Позавтракав, я надел на себя военную солдатскую форму, спустился в сад, чтобы срезать букет желтых роз, которые следовало отнести на могилу матери. С болью в сердце я положил их на могилу и попрощался с покойницей.

Оставалось время, чтобы как раз успеть на поезд. Прямо у ступенек дома нас ждала самая лучшая наша машина, и водитель, уже одетый в униформу, поставил мои чемоданы на заднее сиденье. Я залез в автомобиль, бабушка с дедом сели напротив меня. Бабушка не верила в войну и в то, что детей забирают из дома, так она говорила дедушке.

— Война — не женское дело, — кратко ответил он. — Георг теперь мужчина и должен служить своему отечеству, я надеюсь, он будет служить достойно.

Бабушка начала плакать, а я смотрел на нее и думал: «Женщины слабые, поэтому свои печали они прячут в слезах». Сейчас я знаю, что это не всегда так.

Приехав на станцию, мы увидели массу молодых людей. Здесь было целых два оркестра, так громко игравших, что я еле слышал, что говорила мне бабушка. Вдруг неожиданно раздался последний предупредительный свисток. Моя бабушка, подобно другим женщинам, стоявшим вокруг, заволновалась, она стала обнимать и целовать меня, умоляя поскорее садиться на поезд. Дед взял меня за руку и сказал:

— Теперь все зависит от тебя, Георг. Не опозорь нашу фамилию. Да поможет тебе Господь, сынок.

Я сел на поезд, который, двинувшись, постепенно набирал обороты, так что дедушка и бабушка скрылись в толпе.

— Пусть Господь не оставит вас тоже! — кричал я, но мои слова заглушались в грохоте колес поезда. Затем и станция исчезла из вида, и я сел на свое место, глядя перед собой пустыми глазами. Впереди меня ждала неизвестность, но я был молод, и, хотя мне ужасно не хотелось покидать родные края, все же я был уверен, что совсем скоро смогу вернуться туда.

Тогда я еще не знал, что начнется война и я никогда больше не увижу свою семью. Но я рад сейчас, что тогда не знал этого.

Вытянувшись на своей полке в пустом купе, я начал читать. Эту книгу о Наполеоне Бонапарте, зная мое увлечение историей, дал мне с собой в дорогу дед. Читая, я пытался избавиться от навязчивых мыслей, но это было бесполезно: они снова и снова лезли в голову.

Поезд прибыл в Берлин в полдень следующего дня. Я сидел на пустой скамейке и ждал поезда на Мюнхен. Думая о том, какое расстояние я проделал, я совсем расстроился, ощутив сильную тоску по дому. Мне никогда раньше не приходилось уезжать из дома дольше чем на несколько дней, и чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что во мне нашли такого, чем я мог бы пригодиться своей стране. Никакой войны не было. Да и Гитлер и Чемберлен были настроены против военных действий. Но почему тогда всех молодых людей Германии одели в военную форму и обучают обращаться с военной техникой? — спрашивал я себя. Мне вдруг стало не по себе, какая-то холодная волна охватила все тело. Мои размышления прервал голос, донесшийся из громкоговорителя, он произнес мою фамилию:

«Георг фон Конрат, немедленно доложите о своем присутствии в военкомат».

Подхватив чемоданы, я бегал с платформы на платформу, пока не нашел то, что искал. В помещении было человек сто, примерно моего возраста, которые также ехали в Зонтхофен. После того как офицер проверил мои дорожные документы, он быстро представил меня остальным. Затем нам показали вагон-ресторан, где мы могли подкрепиться. Мы еще не знали, что это в последний раз нам самим предлагают выбрать еду. Я огляделся по сторонам, рассматривая остальных, еще не осознавая, что с большинством из этих ребят, начиная с сегодняшнего дня, мне предстоит учиться, есть и спать под одной крышей.

Все мы были немного сбиты с толку, смущались, и поэтому было непросто так вот сразу с кем-то разговориться, но я познакомился с одним мальчиком, тоже из Пруссии, и всю оставшуюся часть поездки мы держались вместе. Его звали Вилли фон Хоффен, он приехал из Пиллау{1}, но, казалось, не был расположен к разговорам, и я больше не о чем не расспрашивал его. Мы просто сидели рядом, а он читал мою книгу.

Когда мы приехали в Мюнхен, для меня это был просто чужой огромный город. Нам не разрешили самостоятельно покидать станцию, а мимо неслись толпы поглощенных своими заботами людей, которым не было до нас никакого дела. Лишь охранники, сопровождавшие поезд, не спускали с нас глаз.

От Мюнхена оставалось ехать только несколько часов, и, когда поезд остановился на маленькой загородной станции, нам приказали высаживаться. Один из сопровождавших поезд повел нашу группу в направлении находившихся неподалеку гор, у подножия которых располагалось четырехэтажное здание.

— Это Зонтхофен, — произнес он. — Вам очень повезло. Только сливки немецкого общества получают шанс попасть внутрь Академии.

Запрокинув головы, мы рассматривали крепкие, сложенные из желтого кирпича стены. Здесь царила атмосфера секретности. Попав сюда, ты уже не сможешь так просто взять и уйти. Это как попасть в больницу, на принудительное лечение, а скорее — в тюрьму. В радиусе нескольких километров не было видно других зданий, и такое уединение, очевидно, имело смысл. Величественные скалы, покрытые сосновым лесом, возвышались над нами, завораживали и излучали таинственность. Этот пейзаж, на фоне которого стояла наша школа, сделал свое дело: туда не хотелось идти. Академия выглядела холодной и отталкивающей, возможно, даже больше, чем являлась таковой на самом деле. Я не думаю, что, даже находясь в непосредственной близости от этой крепости, кто-то из нас мог предположить, что случается с мальчишками, которые входят в эти ворота. Разве могли мы тогда представить, что большинство из нас будут жить впоследствии в постоянном страхе и отвращении к самим себе, пытаясь подавить все человеческие чувства, действуя словно лунатики, словно люди, находящиеся в бредовом состоянии. Но можно ли было подумать, что, пройдя пытки, ты станешь одним из бойцов диверсионно-десантного отряда, лучше известного под названием «Пятая колонна».

Поначалу я думал, что мы единственные, прибывшие в Зонтхофен, но это оказалось не так. Когда мы стояли у входа, к нам стали присоединяться другие группы ребят, и таким образом нас набралось свыше шестисот человек, и всем было не больше пятнадцати лет. Всех нас загрузили в автобус, и мы двинулись по дороге. Это был последний этап нашего долгого путешествия, и, проехав через тяжелые ворота Зонтхофена, мы оказались на серой асфальтированной площадке. На противоположной стороне помоста несколько преподавателей в форме Национал-социалистической партии со строгими лицами стояли в ожидании полной тишины и нашего внимания. Словно овечье стадо, нас высадили из автобуса и построили в шеренги, приготовив выслушивать длинные нудные речи. У меня не было сил даже притворяться, что я внимательно слушаю, и я просто стоял, смотря перед собой утомленным взглядом и думая: «Георг, ты непременно найдешь какой-нибудь выход». Но я снова ошибался.

Закончились речи, и нас строем повели в общежитие — огромные казармы из желтого кирпича, размером с баскетбольные залы, в каждой из которых стояли кровати в три ряда. В центре каждой комнаты стоял огромный стол, по крайней мере пятидесяти шагов в длину, над которым висело несколько электрических лампочек. Дальше нас провели в столовую, подвальное помещение чудовищных размеров, стены которого были обиты листами из нержавеющей стали. На одной стене висел огромный портрет фюрера, окруженный флагами.

Затем мы прошли в регистрационную комнату, где наши фамилии записали в журналы и выдали незаполненные бланки. Теперь оставалось пройти медицинский осмотр, и первым делом нас повели к психиатру, а потом — видимо, это было менее важно — мы должны были показаться дантисту и другим специалистам, которые вписывали результаты обследования в пустые строчки бланков. Я постарался сосредоточиться перед тем, как предстать перед психиатром. Надеясь, что этот осмотр закончится как можно быстрее, и будучи абсолютно уверенным, что он мне нужен так же, как валенки на экваторе, я последовал за охранником, не задавая лишних вопросов. Он провел меня в просторный кабинет, где стояли только стол и два стула, на одном из которых сидел невысокий темноволосый мужчина с невыразительным лицом. Выражение глаз у него было холодное и жесткое. Такого взгляда я никогда раньше не видел. Я предположил, что это и есть психиатр.

Не говоря ни слова, он кивком указал мне на свободный стул и посмотрел мне в глаза, все так же, не нарушая тишины. Я сел. Сидели мы так больше часа, молча и глядя друг на друга. С того момента мне оставалось только ждать, что же произойдет дальше. А его глаза все пристальней и пристальней всматривались в меня, и это длилось до тех пор, пока я не почувствовал себя каким-то ничтожным насекомым под его испепеляющим взглядом. Я был уверен, что, должно быть, схожу с ума. Еще чуть-чуть, и я уже не смог бы вынести такого напряжения. Наконец он облокотился на спинку своего стула и спросил мое имя. Это меня обнадежило, и я, хихикнув, представился. Он кивнул и строго посмотрел на меня.

— Вы знаете, что здесь не место для шуток, — произнес он грубо. — Ваша задача — учиться, тренироваться, обливаясь потом, до тех пор, пока не почувствуете себя как выжатый лимон. И даже тогда вы скажете себе «Вильгельм идет вперед». А сейчас вы свободны.

Я вышел из кабинета, растерянный даже больше, чем раньше. Но он оказался прав, и спустя месяцы и годы мне пришлось вспомнить его слова. Я все преодолею. Без этой мысли никто из нас просто не смог бы выжить. Пройдя всех остальных врачей, я вернулся в казарму, где мне больше ничего не оставалось, как ждать.

Начиная с этого момента последующие шесть недель я ничего не делал, кроме того, как посещал психиатра, маршировал, делал прививки, снова посещал психиатра, играл в спортивные игры и снова посещал психиатра. Иногда я был вынужден часами беспрерывно отвечать на его бесконечные вопросы, которые он задавал повелительным тоном, а иногда он просто сидел и буравил меня насквозь своим взглядом, в это время я просто отключался, забывая, где нахожусь. Мои мысли уносились домой: я думал о Франце и о своей лодке.

Но с каждым днем я все больше отвыкал от родного дома. Нам не разрешалось иметь контакты с внешним миром, что бы там ни происходило. Писать письма было запрещено, и никакой почты мы тоже не получали. Так мы и жили, не представляя, что происходит за стенами Академии, хотя у нас почти не оставалось времени на то, чтобы думать, мечтать или интересоваться тем, что происходит в мире. Как-то раз, я еще не успел войти в кабинет врача, он прямо с порога рявкнул:

— Кто рейхсканцлер Третьего рейха?

Я замешкался от удивления, хотя иногда он задавал неожиданные вопросы. Я только выпрямился и крикнул в ответ:

— Адольф Гитлер!

— Где и когда родился фюрер? — громко спросил он.

— 20 апреля 1898 года, — ответил я кратко.

С минуту он молча разглядывал меня, затем спросил:

— И что следует по важности за Третьим рейхом?

— Четвертый рейх, — ответил я, зная точно, что такого не существует. Но моя попытка пошутить не осталась без внимания. Он вскочил из-за стола, стукнув по нему кулаком:

— Нет и никогда не будет никакого Четвертого рейха, ты, тупица. Только Третий рейх — на тысячу лет!

— Так точно, — ответил я подавленным голосом. Его глаза засветились гневом, и он пронзительно крикнул:

— Вон отсюда, грешник!

На этом мои визиты к психиатру в этом сумасшедшем доме закончились.

На следующий день меня распределили в класс «С». Что обозначала буква «С» в названии класса, я не знал. Обучение здесь было построено на базе университетской программы, за исключением одной маленькой детали — на нашем курсе была узкая специализация: как вести военную подрывную деятельность.

День за днем мы видели одних и тех же лекторов в одних и тех же классах; мы сидели на одних и тех же местах, в одном и том же составе, все предметы были об одном и том же: как вести военные действия и разрушать, потом добавились еще два предмета: английский и русский языки. От нас требовали со всей серьезностью относиться к урокам, но, несмотря на это, я не особенно старался, все еще считая, что в моей жизни произошла какая-то нелепая ошибка, настраиваясь на то, что совсем скоро вернусь домой.

Так прошло шесть месяцев. Каждый следующий день проживался словно во сне и тянулся однообразно и монотонно, как предыдущий. С пяти утра и до девяти вечера — лекции, экзамены, посещения докторов, всевозможные прививки, занятия спортом, марширование на плацу. Нас также обучали навыкам обращения с оружием. Вся программа была словно машина, разработанная и продуманная до мелочей, а мы являлись лишь маленькими винтиками в хорошо смазанном механизме. Но у нас не было выбора, не было даже надежды на избавление, и, куда бы мы ни взглянули, за нами молча следили глаза охранников, ничего не упуская из виду. К сожалению, как-то постепенно я, как и все остальные, стал все больше походить на солдата.

Наконец, спустя полгода моего пребывания в Академии, произошло событие, которое внесло разнообразие в наши серые будни. Нас построили на стадионе, и мы ждали объявления результатов экзаменов, как неожиданно пронесся слух, что приехал сам фюрер. Наш командир стоял перед нами вытянувшись в струну и выкрикивал приказы: «Равняйся! Смирно!» Смысл его слов заключался в том, что все происходящее нам не снится.

Сразу три автомобиля с открытым верхом вкатили через массивные ворота школы. В первой машине находились личные телохранители Адольфа Гитлера, во второй ехал сам фюрер, ну а в третьей — несколько офицеров высшего ранга, один из них, позже мы познакомились особенно близко, был адмирал Канарис, наш будущий главнокомандующий.

Все мы не сводили глаз с фюрера. Почти все мы впервые встретились лицом к лицу с человеком, от которого зависела наша жизнь. Вместе с адмиралом Канарисом и начальником Академии он шел медленным шагом, внимательно изучая наш строй. Мы стояли, со вскинутыми на плечо ружьями, руки уже затекли, но никто не смел пошевельнуться. Гитлер смеялся и шутил с нами, а мы готовы были умереть от переполнявшего чувства гордости. Мы вдруг ощутили всю важность происходящего, и в первый раз за шесть месяцев я начал осознавать, что, должно быть, существует какой-то смысл в нашем пребывании здесь. Когда Гитлер говорил, его голос звучал мягко, а в его отношении чувствовалось что-то отеческое по отношению к нам. Когда он приблизился ко мне, я вытянулся так, что чуть не завалился на спину, так мне хотелось выделиться своей осанкой. Все остальные делали то же самое, и я думаю, приди кому-то в голову толкнуть любого из нас в спину, мы бы так и упали плашмя, даже не сумев вытянуть перед собой руки, чтобы смягчить падение.

Никаких речей не прозвучало, и, когда парад закончился, нас распустили, дав команду «вольно», для того чтобы мы украсили столовую. Гитлер сиял от удовольствия, стоя в дверном проходе, и лично пожимал руку каждому из нас, прикалывая на китель значок, означавший, что его обладатель — курсант Академии. Из шестисот человек, поступивших в школу, теперь оставалось только четыреста. Остальных исключили по никому из нас не известным причинам, и, хотя я с завистью наблюдал, как пустели многие койки в моей казарме, сегодня я переживал совсем другие чувства. Я познакомился с самим фюрером, и гордость переполняла меня.

Как только все собрались, один из мальчиков произнес вступительную речь, а затем мы уселись по местам, готовые выслушать все, что скажет фюрер. Он стоял на трибуне в противоположном конце зала, окруженный офицерами и телохранителями, а за его спиной висел его огромный портрет. Очень медленно он обвел глазами комнату и стал говорить:

— Вас выбрали из миллионов мальчишек, чтобы служить своей стране именно здесь, и я чрезвычайно горд и счастлив принять вас в члены Третьего рейха.

Он сделал паузу, и казалось, от его взгляда не ускользнул ни один из нас.

— Огромная ответственность ложится на ваши плечи, и это касается всех. Я верю в вас. Докажите, что молодость — это сила. Завтра вас ждет новая школа, единственная в своем роде, и не только в Германии, но и во всем мире, и там вы будете работать, работать не щадя себя. Вам будет неведома усталость или боль. Вы будете тренироваться день и ночь, без выходных, до тех пор, пока не станете «сверхлюдьми», достойными охранять свою страну, именно там, где ваше присутствие потребуется больше всего. Вы всегда будете помнить, что вы немцы, немецкие солдаты, и служите во славу Рейха.

Он еще долго продолжал говорить, но я уже не вникал в смысл его слов. Я только слышал его голос и смотрел на него как завороженный. В действительности в его речах не было ничего важного, но то, как он вел себя, необычно. Он полностью завладел вниманием зала, и казалось, не было человека, который бы остался равнодушным. Произносил слова он достаточно мягко, но в каждой фразе чувствовалось такое напряжение и сила, что, когда я слушал его, все мысли о доме окончательно выветрились из моей головы.

Я был готов выполнить все, что прикажет фюрер, и стать таким, каким он потребует. Это был самый важный день в моей жизни.

Как только он закончил, адмирал Канарис встал и обратился к нам.

— Ребята, — произнес он, — теперь вы узнаете, как хладнокровно бороться с врагом, как выносить лишения и ограничивать себя в таких вещах, о которых вы раньше не могли себе представить. Я предупреждаю, вы можете возненавидеть тот день, когда появились на свет. Кто-то из вас может сойти с ума, но тот, кто ни перед чем не остановится, обязательно дойдет до окончательной цели. Вам нельзя будет писать писем, и, естественно, не будете их получать. На самом деле, как только все это коснется вашей жизни, вас больше не будет волновать, что происходит в мире. Ваше новое место обучения держится в полном секрете и находится под моим командованием. Вас будут беспрестанно обучать и тренировать, вы будете находиться под полным контролем целого штата охраны, которая, в свою очередь, находится под личным моим началом. А теперь, от имени фюрера и всех ваших родственников, я желаю вам удачи. Бог знает, как она вам пригодится.

Глава 2

Закончился наш последний день в Зонтхофене. Полгода назад шестьсот юных подростков в полном неведении въехали в эти ворота, а теперь оставшиеся четыреста, после промывания мозгов и готовые к подвигам, покидали стены Академии. Я до сих пор не понимаю, как я, не обладая особой старательностью, мог оказаться в числе двух третей курсантов, прошедших этот непростой первый этап. Вещи, которые я брал с собой, мне не пригодились. Почти сразу при поступлении в Академию мои чемоданы отправили домой вместе со всеми принадлежностями, включая бумажник, фотографии родственников и даже часы. Все, что у меня было из одежды, — это военная форма. Как и всем остальным, мне было присвоено звание младшего лейтенанта.

Грузовики с охраной уже ждали нас; как и тогда, нас погрузили и опять повезли на ту же станцию, где мы высадились полгода назад.

Теперь нас нельзя было назвать представителями немецкой молодежи. Мы выглядели как настоящие военные. Наши серо-зеленые брюки и черные кители с нашитыми черепами говорили о том, что мы уже не обыкновенные солдаты. Все это время нас столь усиленно муштровали, что вряд ли кто-либо, глядя на нас, мог бы подумать, что некоторым из нас нет еще и шестнадцати лет.

Сопровождаемые охраной, мы приехали на станцию, там пересели в поезд, чтобы ехать в новую школу. Вагон-ресторан был прицеплен к нашему составу, и я подумал с досадой, что нам не разрешат покинуть поезд даже затем, чтобы купить что-нибудь себе. Казалось, нашему существованию, напоминавшему тюремный режим, никогда не придет конец. Никогда еще я не видел столько охранников, как в тот день. Они были повсюду, но мне не было до них никакого дела. Образ фюрера уже начал потихоньку стираться из памяти, и меня снова стали одолевать неприятные предчувствия, а в душе поселился страх. Интересно, что это за школа и какие еще введут новые ограничения? Я тысячу раз задавал себе эти вопросы, но до сих пор не мог найти ответа. Одно из самых важных правил, которым я научился в Зонтхофене, было то, что не следует ни о чем спрашивать, и тогда не услышишь то, чего не хочешь слышать. Просто смотри, слушай, запоминай, учись и молчи. Так я и старался поступать, пытаясь не думать о том, куда нас везут.

А поезд снова ехал, я знал это точно, по направлению к Мюнхену. Подошел Вилли и сел напротив меня. Хотя в Зонтхофене мы мало общались, все же успели немного подружиться, а сейчас как раз у нас было настроение, когда хотелось с кем-нибудь поговорить.

— Эй, Георг, — громко произнес он, стараясь заглушить шум поезда. — Что ты на самом деле думаешь о нашем старом чокнутом психиатре? Ты знаешь, сколько раз он вызывал меня в свой кабинет? — Вилли сделал небольшую паузу, но я только вопросительно пожал плечами, и он продолжил: — Сто одиннадцать раз! Сейчас я хочу спросить тебя: разве он не больной?

Я захохотал.

— Не уверен, что есть еще один такой же, по крайней мере в Германии. Я не могу даже посчитать, сколько раз я был у него, и не знаю, кто из нас больше надоел друг другу: он мне или я ему?

Тогда мы не знали, что задача психиатра заключалась в том, чтобы тестировать нас, проверяя нашу нервную систему на выдержку. Сколько каждый из нас мог выстоять, глядя ему в глаза, не показывая своего нарастающего напряжения. Сколь долго могли мы выносить атмосферу враждебности и не выходить из себя, отвечая на его порой грубые вопросы. Мы не знали, сколько мальчишек не прошли этого испытания. Его работа заключалась в выявлении слабых и в их отбраковывании. Но нам ничего не полагалось об этом знать, как и о том, что школа, которую мы только что покинули, была детским садом по сравнению с тем местом, куда мы направлялись сейчас.

Поезд не торопясь пересекал горную местность по направлению к Мюнхену, минуя крохотные деревушки и поселки. Эта была красивая местность, совершенно не похожая на ту, где я рос. У нас не было таких высоченных гор. Самая большая едва ли достигала тысячи метров, и ее можно было измерить шагами. Думая об этом, я вспоминал рассказы, услышанные в детстве, о сильных штормах, бушующих на море, вымывающих кучи песка со дна на сушу и постепенно превращающих эти кучи в горы. Говорили, что целые города похоронены под ними, и мы называли их «Блуждающими холмами».

Постепенно поезд стал замедлять ход, и мы оказались в пригороде Мюнхена. Мне было невыносимо сидеть на одном месте без движения, и я надеялся, что, может, мы скоро пересядем на другой поезд. У меня было немного денег, и я надеялся, незаметно улизнув, купить кое-каких вещей, из тех, которые нам не позволяли иметь в Зонтхофене. Наверное, к тому моменту мне уже следовало лучше разбираться в ситуации. Когда поезд въехал на станцию, наши вагоны отделили и присоединили их к другому составу, который должен был доставить нас непосредственно в Берлин. Меня охватило чувство радости, когда мы двинулись по направлению к Пруссии, но это было еще так далеко, да и к тому же от Берлина мы могли проследовать абсолютно в любом направлении, так что я старался особенно ни на что не рассчитывать.

Вместе с Вилли мы вошли в вагон-ресторан. Еда была здесь действительно высшего качества — не имевшая ничего общего с тем, к чему мы привыкли за последнее время, — и я решил, что если нас и в самом деле готовили в такие специалисты, о которых говорил Гитлер, то за весь тот период, пока мы жили в Академии, могли бы и кормить получше. Но даже и здесь, в вагоне-ресторане, была напряженная обстановка. Глядя в окно, я наблюдал за группой мальчишек и девчонок, болтавших о чем-то и хохотавших. Они чувствовали себя свободно, в то время как мы, отобранные из миллионов, сидели словно заключенные в камерах. При этом мне стало нестерпимо горько, но в тот момент мне вспомнились слова фюрера: «Вы нужны Германии», а также фраза психиатра «Вильгельм идет вперед», и я понял, что никого не волнуют мои чувства. Я должен был сражаться за свою страну в какой-то странной войне, которая еще даже не началась. Поэтому я перестал смотреть в окно.

Медленно, как в тумане, мимо меня проплыла станция, и поезд, следовавший без остановок по маршруту Мюнхен-Берлин, не спеша покатил через большие и маленькие города. Время тянулось мучительно долго. Мы играли в шашки и шахматы, в карты, читали, рассказывали анекдоты, до тех пор пока уже нечем было заниматься, после чего все улеглись спать. Все, кроме меня. Я ждал, когда мы проедем столицу. Мне было очень любопытно знать, в каком направлении последует дальше наш поезд. Сам не знаю, как мне пришла в голову такая мысль: раз мы движемся в сторону Пруссии, то почему же мне нельзя съездить домой. Мне совсем не хотелось спать, потому что, когда мы въехали в Берлин, в вагоны вошли девушки, которые продавали шоколад, конфеты и лезвия для бритья. Им было запрещено задавать нам вопросы, а мы, в любом случае, не могли бы ответить на них. Но было так здорово просто смотреть и говорить с ними, хотя это длилось не больше пяти-десяти минут. Они были первыми, кто проник на нашу территорию и общался с нами за последние полгода. Тем более что это были девушки.

Из громкоговорителя донеслись сигналы, и я внимательно стал слушать.

«Отправляется скорый поезд на Эльбинг».

Итак, мы ехали в Восточную Пруссию. Эльбинг находился всего лишь в двухстах пятидесяти милях от моего дома. Каких-то двести пятьдесят миль. А дом Вилли был еще ближе.

— Георг, я бы мог пешком дойти туда, — сказал он. — Как ты думаешь, есть шанс, что мы остановимся там?

Я выглянул в окно.

— Кто знает?

Мы не знали, что еще сказать друг другу. Опять все происходящее показалось бессмысленным и глупым. Вилли посмотрел на меня с горечью во взгляде:

— Кто может это знать?

Спустя немного времени мы расселись по местам и стали читать. Свою книгу я начал читать еще несколько месяцев назад, в Зонтхофене.

Я понимал все ровно наполовину, все остальное было просто набором слов. Но меня это не волновало. Я читал, чтобы убить время.

В Эльбинге наши вагоны, точно так же, как в Мюнхене и Берлине, присоединили к другому составу и повезли на северо-восток. Теперь я знал наверняка, куда мы направляемся. В конечном пункте нашего прибытия должен был находиться центр расположения войск и лагерь для проведения маневров. Там служил мой отец, и однажды мы с дедушкой ходили навещать его. Это была засекреченная территория, и, когда я вспомнил об этом, мне стало страшно.

В предрассветных сумерках я смог рассмотреть грузовики, противотанковые установки и солдат, несущих караул. Наш поезд прошел мимо, нас высадили в крохотной деревеньке, которая на самом деле являлась секретным объектом и нашим домом на ближайшие несколько лет. Наш начальник объявил с гордостью: «Господа, мы только что прибыли в Южный Штаблок, центр подготовки 115-го прусского подразделения военно-морских сил». Академия психологии, факультет военной психологии Кенигсбергского университета.

Я тоскливо посмотрел туда, где располагались наши казармы. Низкие деревянные постройки были закамуфлированы серо-зелеными сетками, натянутыми на крышах, а со всех сторон их обвивали вьющиеся растения. Я подумал, что они похожи на цирковые шатры, только ничего веселого нас там не ожидало.

Неохотно сойдя с поезда, мы выстроились перед бараками; в душе каждый из нас готов был разрыдаться, но, похоже, именно в этот момент из мальчиков мы превращались в мужчин. Один из военных, возглавлявших группу, худой, высокий человек в форме полковника, обратился к нам:

— Начиная с этого момента вы выполняете мои, и только мои приказы. С каждым из вас будет работать личный педагог, и обучение начнется с завтрашнего дня, — произнес он жестко. — С завтрашнего дня вы будете есть и спать под его присмотром и общаться только с ним. И кстати, запомните прямо сейчас, что с того момента, как вы ступили на эту территорию, вы перестали быть немцами. В действительности вы никогда ими и не были. Вы русские, и, более того, вы русские офицеры. — Он сделал паузу и обвел глазами наши ряды, а затем, сдвинув брови, продолжил: — Если вы пойдете против меня, это значит, вы пойдете против дьявола.

Я посмотрел на него недоуменно. Русские? На лицах всех остальных читалось то же самое выражение изумления, которое испытывал я. Но в то же время я увидел покорность. Что бы ни произошло, мы уже привыкли ничему не удивляться.

Полковник продолжал еще около получаса инструктировать нас, а затем приказал оставаться на местах до тех пор, пока не будет составлен список наших фамилий для передачи его преподавателям. Затем он ушел вместе с другими офицерами, оставалась только охрана. Мы, все четыреста человек, стояли и ждали. Казалось, прошло несколько часов, а мы все стояли, до каждого из нас все глубже доходил смысл его слов, наконец назвали первую фамилию. Медленно, одного за другим нас называли в алфавитном порядке. До чего же это было скучно. Утренний туман превратился в мелкий моросящий дождь, и мы стояли, постепенно промокая, а несильный порывистый ветер трепал нашу форму. Моя фамилия начиналась на букву «К», и я был примерно в середине списка, так что мне еще, можно сказать, повезло по сравнению с теми, чьи фамилии начинались на последние буквы алфавита. Хотя нам не было разрешено уходить, все же я и стоявшие рядом со мной ребята периодически слышали, как некоторые просили разрешения выйти из строя. И если им везло, вместо ответа, им кивали, если же нет, они просто оставались стоять на месте.

Очень медленно добрались до буквы «В», это была очередь Вилли. Я замерз, промок и чувствовал себя совершенно разбитым. Наконец я услышал свое имя.

Собравшись из последних сил, я вышел из шеренги, и один из охранников сопроводил меня в сторону казарм. У меня была первая комната, в бараке под буквой «Б». Он открыл дверь, и я шагнул через порог комнаты. Щелкнув каблуками и приложив руку к виску, я доложил майору, сидевшему напротив меня:

— Георг фон Конрат в 115-е прусское подразделение военно-морских сил прибыл.

На вид майору было около пятидесяти. Волосы на висках уже поседели, но лицо, хотя и немного бледное, все же выглядело моложавым. Он сидел за столом в маленьком, заваленном какими-то бумагами кабинете и буравил меня насквозь своими глазами, словно меряя сверху донизу. Когда он говорил, его голос не выражал ничего; в его тоне только чувствовалась жесткость и отчужденность.

— Я не знаю никакого Георга фон Конрата. И забудьте об этом имени. Такого никогда не существовало.

Я посмотрел на него с иронией, но в моем взгляде сквозила легкая обида. И хотя эти слова были произнесены, до меня не доходил их смысл. Но они были обращены персонально ко мне. Майор видел мою реакцию, но продолжал:

— Вы не Конрат, запомните это. Начиная с этого момента никакого Конрата больше нет. Вы студент, изучающий военную психологию, и, самое главное, вы русский. А теперь садитесь и слушайте.

Я сел, нервничая и скрестив пальцы, потому что обычно младшему лейтенанту не разрешалось сидеть в присутствии старшего офицера, но майор только улыбнулся в мой адрес:

— Расслабьтесь, все в порядке. Я ваш новый преподаватель. Я буду читать вам лекции по психологии на русском языке, а также мы будем изучать нервную систему человека, в частности русского офицера. Так что формальности не должны нам мешать. С этого момента вам придется столько общаться со мной, что я еще встану вам поперек горла. Другого выхода нет, как смириться и привыкнуть к ситуации. И кстати, если вы питаете какие-либо надежды уйти отсюда, то для начала возьмите себе за правило даже не допускать таких мыслей, потому что покинете вы это заведение не раньше, чем получите докторскую степень по психологии и станете абсолютно русским.

Я испугался. Господи, здесь все сошли с ума или только я один? Я не посмел задать ему каких-либо вопросов, но в голове у меня крутилась одна и та же мысль: «Мы же не воюем с Россией. Так что же происходит? Кому в голову могло прийти такое нелепое желание?» Затем я подумал, что, может быть, нас будут обучать русские, но я сразу же прогнал эту мысль, посчитав ее не менее глупой. Все смешалось у меня в голове, но тут снова заговорил полковник, выведя меня из оцепенения:

— Естественно, вам любопытно узнать, почему вы должны закончить эту Академию, так я отвечу на этот вопрос совершенно просто. Русские с каждым днем становятся все сильнее и опаснее, и рано или поздно или мы нападем на них, или они на нас. Поэтому мы должны быть готовы, готовы больше, чем они могут себе это представить, и вы, будучи студентами, первым делом должны освоить психологический курс. — Он посмотрел на меня своими прозрачными, голубыми глазами и спросил: — Вы сдавали экзамен по английскому языку?

— Да, сэр, — ответил я, нервничая, — но я завалил его.

— А что с русским языком?

— Я сдал.

— Я не спрашиваю, сдали или нет, меня интересует оценка! — рявкнул он.

Я вскочил и выпрямился.

— Я сдал на «отлично», сэр.

Он взглянул на меня, смягчившись:

— Садитесь. — На его лице появилась широкая улыбка, и он добавил: — Знаете, вы нравитесь мне, и я надеюсь на взаимность. Но пока я бы хотел, чтобы вы знали одну вещь: учитель и ученик должны понимать друг друга с полуслова, но мне будет все равно, если вы вдруг станете ненавидеть меня, потому что это только облегчит мою работу.

Он опять посмотрел на меня, и я заметил в его взгляде то ли печаль, то ли жалость. Что именно, я не мог точно определить.

— На сегодня это все, — сказал он и указал на дверь, которая вела из его кабинета прямо в маленький коридор. В конце этого коридора была дверь в другую комнату. — С этого дня это ваш дом, до тех пор пока вы не освоите то, зачем вы здесь, или, наоборот, сами все не испортите. Моя комната за соседней дверью. Сейчас посмотрим, принесли ли вашу форму.

Я вышел за ним из здания, и мы проследовали мимо склада боеприпасов в помещение, где я примерил форму русской армии, а также надел русские портянки и ботинки. Стало очевидно, что в моем облике ничего не оставалось от немца. Я смотрел на свое отражение в зеркале и теперь точно знал, что меня ждет. Но мне только казалось, что я знал это.

Поначалу мне даже чем-то понравилась новая школа. Мою комнату убирали женщины, которых я никогда не видел, а я сидел за столом со своим учителем в обеденном зале. Я начал считать себя важной персоной, потому что меня очень впечатляло, что я мог вот так спокойно сидеть за одним столом со старшим по званию.

У каждого длинного стола скамейки стояли только с одной стороны, а так как все столы стояли в одном направлении, я мог видеть только спины мальчиков, каждый из которых сидел со своим личным преподавателем. Я не осознавал этого, потому что все еще гордился, что сижу и разговариваю со старшим по званию офицером, и я даже как-то не понимал, что это был единственный человек, которого я видел и с которым говорил целыми днями, неделями, месяцами, а впоследствии и годами. Казалось, ничего в мире больше не существует, кроме того, о чем рассказывает он. Его присутствие было постоянным. Его лицо стало сниться мне во сне, мои спокойные сны превратились в ночные кошмары, и я даже стал бояться засыпать.

В тот же вечер, как я приехал на новое место, он стал учить меня тому, как будет легче вжиться в новый образ. Достав из ящика своего стола маленький альбом с фотографиями, он протянул его мне, комментируя каждый снимок.

— Меня зовут Григорий Кириллов, студент психологического факультета в своем городе — Витебске; мой отец — Василий Кириллов, умер после революции; мою мать зовут Мария. Это невысокая полная женщина, в возрасте около сорока лет. К сожалению, у меня нет ни братьев, ни сестер.

Майор сидел передо мной, слушая, как я по нескольку раз повторяю имена, до тех пор пока они хорошо не отложатся в моей памяти. Только тогда он произнес:

— Вы должны очень точно запомнить образ своей матери, знать каждую родинку на ее лице. Это касается и вашего отца и вашей девушки, которую вы увидите позднее. Да и сам Витебск должен быть знаком вам до мелочей. Ваша задача — полностью перевоплотиться. В конце концов даже мыслить и мечтать вы будете по-русски.

Он выключил свет, и раздался щелчок прожектора. На экране я увидел маленький городок, частью состоявший из современных зданий, частью из зданий с соломенными крышами, отчего, казалось, выглядел несколько неопрятно. Неторопливо, один за другим, на пленке менялись кадры, изображавшие город и его окрестности, потом показалась огромная площадь, вымощенная булыжником, посередине которой возвышался большой памятник Сталину. Далее следовали изображения окраины. На одной из улиц оператор остановился более подробно. Покрытая гравием дорога, пролегающая мимо колодца, уходила в сторону деревьев, которые, при ближайшем рассмотрении, оказались маленьким яблоневым садом. Домики, хотя ухоженные и чистые снаружи, видимо, были довольно ветхими. Каждый из них стоял на участке площадью в пол-акра, и на каждом участке обязательно росли яблони. Я даже смог разглядеть, что на одном из домов облупилась штукатурка.

Экран погас, и майор спросил:

— Итак, расскажите, что вы видели?

— Небольшой городок.

— И на что особенно вы обратили внимание?

— На улицу с низкими домами. Также я заметил полную женщину, которая стояла на крыльце одного из домов. На каждом участке, огороженном забором, — сад, а еще огороды. — Так я продолжал описывать в деталях все, что смог запомнить.

Когда я вытряхнул из памяти все мелочи, майор кивнул.

— Хорошо, хорошо! — громко произнес он. — Отлично! Я не ожидал, что вы запомните так много с первого раза. Теперь вы будете просматривать этот фильм раз в неделю до тех пор, пока не зафиксируете каждую, даже незначительную деталь. В дверном проеме стояла ваша мать, и, как я уже говорил, позднее вы увидите свою девушку и всех своих друзей.

И все же я до сих пор недопонимал, что происходит. Все казалось таким далеким и простым, и я не представлял, о чем можно беспокоиться. Но уже на следующий день положение усложнилось. Майор начал обучать меня русской разговорной речи, сленгу, и эти слова и фразы он буквально вбивал мне в мозги за завтраком, обедом и ужином, в своем кабинете и в моей комнате. Шестнадцать часов в день — русский, русский, русский, до тех пор пока моя голова не начинала кружиться. Шли месяцы, и я превращался из нерешительного ученика, боящегося произнести незнакомое слово, во все более уверенного, свободно говорящего на другом языке. Эти занятия забирали все время и силы, и сейчас мне нестерпимо хотелось пообщаться с кем-нибудь еще, кроме майора. Мне очень хотелось знать, как дела у Вилли, и иногда в столовой, когда, случалось, он садился передо мной, я с трудом сдерживался, чтобы не окликнуть его. Но куда бы я ни шел и где бы ни стоял, майор всегда находился рядом, наблюдая за мной, задавая вопросы, требуя отвечать на них.

«В каком полку служишь? В какой артиллерийской батарее? Сколько в артиллерии подразделений?» Опять и опять, вопрос за вопросом, и все это на русском.

Постепенно, незаметно для себя, я обнаружил, что стал думать на русском, чувствовать себя русским, и довольно быстро в совершенстве овладел русским языком. Немецкий акцент совершенно исчез, и я произносил идиоматические выражения, будто знал их с детства.

Как-то ночью кто-то грубо потряс меня за плечо и строго произнес на немецком языке:

— Кто ты?

Сонным голосом, заплетающимся языком я ответил:

— Лейтенант 115-го прусского подразделения военно-морских сил Георг фон Конрат.

Как гром среди ясного неба на меня обрушился крик:

— Вон из постели! Я научу тебя правильным манерам!

Подскочив, окончательно проснувшись, я увидел майора, в полном обмундировании, стоявшего около моей кровати. Была осень, дул холодный северный ветер, морозным воздухом охватывало с головы до ног. Несмотря на это, прямо в коротких кальсонах и рубашке, майор выгнал меня на школьный двор. Там я ползал по грязи и замерзшим лужам, прижимаясь носом к земле больше часа, отрабатывая упражнения на случай воздушной тревоги и контратаки против врага, перешедшего линию фронта, до тех пор пока силы не стали покидать меня. Каждую кость в моем теле ломило от холода. От переохлаждения у меня свело мышцы, и каждое движение причиняло новую боль. Но майор ни на что не реагировал, ни на минуту не выказав жалости по отношению ко мне. Его лицо оставалось невозмутимым, а я, превозмогая боль, продолжал выполнять его команды.

Наконец он остановил меня. Поднявшись с колен в черной воде, смешанной со льдом, я стоял перед ним, опустив голову, и он снова спросил:

— Кто ты?

Но я не понял вопроса. Такая тренировка вышибла из меня все мысли, и я стоял, тупо глядя перед собой, а мои отмороженные мозги пытались уловить смысл слов. Постепенно я осознал, что все же являюсь русским. И днем и ночью я обязан быть русским, и не важно, на каком языке со мной разговаривают — на немецком или на хинди. Я все равно должен отвечать на русском. Проклиная себя за собственную дурость, я отчеканил майору:

— Григорий Кириллов, лейтенант Красной армии!

Ему стало легче, о чем свидетельствовала широкая улыбка на лице, и он ответил:

— Можете идти в свою комнату.

Душ был такой же холодный, как ледяная вода в лужах, но я все же вымылся и затем залез под шерстяные одеяла, благодаря Бога, что все позади. Наверное, прошло несколько часов, а я все лежал, неистово дрожа, потому что слишком промерз, чтобы уснуть. Постепенно я стал дремать, хотя так и не согрелся до конца, все же провалился в глубокий тяжелый сон. Неожиданно резкий голос прорезал темноту, крича мне по-немецки:

— Как тебя зовут?

Инстинктивно я поднял руки, чтобы прикрыть глаза от света, бросившегося мне в глаза, и в то же время так же громко крикнул в ответ:

— Георг фон Конрат. — Я замолчал, где-то в подсознании понимая, что, наверное, уже поздно, но все же быстро, хотя и тихо произнес: — Григорий Кириллов, офицер Красной армии.

Мягкая рука отечески похлопала меня по правому плечу.

— Хорошо, сынок. А сейчас спи.

Я отключился, наконец-то окончательно согревшись.

С этого момента следующие полгода превратились для меня в постоянную тренировку, которая с каждым днем становилась все жестче и жестче. Первое время мне было очень любопытно знать, когда вообще майор спит, но со временем моя усталость так накопилась, что мне стало абсолютно все равно. Были ночи, когда я просыпался по двенадцать раз, иногда только раз или два. Я постоянно находился в напряжении, в ожидании, никогда не зная, когда меня позовут в следующий раз. Такое положение сильно действовало на нервы и давило на меня. В этом очевидном беспорядке все ужасало своей непредсказуемостью. Мы никогда не могли предположить, что произойдет в следующий момент.

Не имеет значения, как я привыкал, что чувствовал, что мне стоило вжиться в эту роль, абсолютно адаптировавшись и ничего не принимая на свой счет. Было ощущение, что кто-то читает мои мысли, и даже во сне я не мог до конца расслабиться.

Время от времени меня вытаскивали из теплой постели прямо на снег, покрытый ледяной коркой, где я должен был отвечать на бессмысленные вопросы. Все строилось так, чтобы я ошибся в ответе и тем самым попал в их ловушку. Это было частью обучающей программы.

Так прошло два года в этом захолустном, богом забытом лагере, где на стене над своей кроватью я написал: «Южный Штаблок — убийца моей юности».

Шел 1940 год, и мне было семнадцать лет.

Наконец наступил день, когда майор пригласил меня в свой кабинет в последний раз, и мы оба разговаривали по-русски, как будто таковыми и родились. Хлопнув меня по плечу, он произнес:

— Товарищ лейтенант, я должен сообщить вам, что больше ничем не могу быть вам полезен. Вы сдали экзамены и теперь являетесь не просто русским, но русским офицером, а также стипендиатом, и теперь вам предстоит продолжить обучение с другими преподавателями.

Я взглянул на него ничего не выражающим взглядом, но когда заговорил, то в словах чувствовался сарказм.

— Товарищ майор, значит ли, что я покидаю этот райский уголок, где раньше времени успел поседеть и превратиться в старика?

— Нет, на самом деле все происходившее здесь только пойдет вам на пользу.

Он паковал свои чемоданы, складывая принадлежности и все вещи, говорившие о том, что это был его кабинет, и в этот момент я испытал чувство, будто это мой отец, который неожиданно уезжает в непредвиденное путешествие. Я понял, что он сам неподвластен самому себе, и больше не таил на него зла. Те полномочия власти, которыми, казалось, он владел, совершенно ему не принадлежали. Возможно, он и сам испытывал боязнь и страх, будучи марионеткой в чьих-то руках. С моего поступления в Академию, а потом перевода в эту школу прошло два года, и я знал, что там, где мне придется обучаться дальше, не будет легче. Скорее меня ожидали новые трудности.

Майор повернулся ко мне, и сейчас в его голосе появилась мягкость.

— Я хочу предостеречь вас, товарищ, что мир очень жесток. Но если вы вспомните все, чему я учил вас, вы все сможете преодолеть.

Я заметил, что у него на глаза навернулись слезы. Отдав ему честь, я поймал на себе его долгий, задумчивый взгляд, наполненный печалью. Затем он вышел.

Теперь я оказался предоставлен сам себе, но не надолго. В тот же вечер прибыли трое моих новых «полоскателей» мозгов. Один из них — врач-психиатр, другой — специалист по задаванию смертельно нудных вопросов, который выглядел так, будто готов убить родную мать за коробок спичек, а третий — майор. Высокого роста и прямой как доска, он вызывал чуть больше симпатии, правда не намного. Он должен был инструктировать меня в вопросах, как разрушать и уничтожать все живое на земле.

Никто из них первым не заговорил со мной. Они смотрели на меня свысока и таким взглядом, будто я не человек, а собака, в то же время их глаза не выражали ничего, игнорируя мое существование.

Глава 3

На следующий день после отъезда майора, с одной стороны, я почувствовал освобождение, а с другой — напряжение со смешанным чувством ожидания и любопытства. Лег спать я переполненный эмоциями. Но, несмотря на то что я провалился в тяжелое небытие, даже во сне тревожные ощущения не покидали меня. Проснулся я от тяжелых шагов вошедших. Должно быть, было около двух часов ночи, хотя я не мог точно знать, так как у меня не было возможности посмотреть на часы. Глубокий гортанный голос закричал на меня по-русски:

— Встать, когда с вами разговаривают старшие!

Я пулей выскочил из комнаты, зная точно, куда идти. Я и без света знал на ощупь каждый сантиметр этого коридора. Открыв дверь в кабинет, я сразу же наткнулся на жесткий, пристальный взгляд моего нового учителя, а скорее сторожевого пса.

— Садитесь, — резким тоном приказал он.

За столом стояло лишь кресло без подлокотников, и я сел в него, а он достал пачку сигарет, аккуратно вытащил одну и, прикурив, сделал пару медленных затяжек. Он смотрел на меня, его глаза светились, словно два огонька, готовые прожечь меня насквозь, и я почувствовал, что такой взгляд мог отпугнуть кого угодно.

Он заговорил, и, к моему удивлению, его голос зазвучал вполне дружелюбно. Тряхнув пачкой сигарет, он спросил мягким голосом:

— Вы курите?

Попав под обманчивое обаяние его голоса, я, немного расслабившись, вежливо отказался. Затем он подошел ко мне и, поставив свою правую ногу на мою левую ступню, остался стоять так некоторое время. Эта выходка причинила мне боль, потому что я был босиком, а он был обут в кирзовые сапоги, но я ничего не сказал, подумав, что, возможно, он сделал это не нарочно. Пока я раздумывал, что же происходит, он занес надо мной свои огромные, как у гориллы, руки, и стал хлестать меня по лицу с такой силой, что я подумал, моя голова не выдержит и отвалится. Я пытался понять, что же я сделал не так. Почувствовав сильное головокружение, я все же краем глаза заметил, что теперь второй ногой он наступил мне на другую ступню. Но в этот момент я получил по щеке удар такой силы, что слетел с кресла. А мои ноги, приплюснутые к полу его сапогами, казалось, теперь будут иметь такой вид, будто по ним прошелся каток. В тот момент я всем сердцем ненавидел этого человека и был готов растереть в порошок и даже убить его. И это яростное желание придало силы не показать, как мне больно, и тем самым не доставить ему еще большего удовлетворения. Не пикнув и ни на мгновение не изменившись в лице, я поднялся и опять сел. Он снова наносил мне удары, а я снова вставал. Так продолжалось минут десять, а затем совершенно неожиданно он спросил:

— Как зовут вашего отца?

Совершенно опешив, какое-то время я ничего не мог сообразить. Было ощущение, будто мне приставили чью-то чужую голову, а руки показались болтающимися в воздухе отдельно от тела. Сделав над собой усилие и сконцентрировавшись, я предположил, что это еще один из способов стать настоящим русским.

— Василий Кириллов, — прозвучал мой ответ.

Едва успев произнести последнее слово, он с силой врезал мне по губам, и я почувствовал, что потекла кровь.

— Витебск, — проговорил я хрипло.

Он в очередной раз стукнул меня по лицу.

Процедура запугивания и уничтожения моего «я» длилась около двух часов.

Когда наш разговор закончился, двое охранников проводили меня обратно в комнату. Я лежал в кровати, в бреду, но не смея спать, потому что знал: через какое-то время за мной придут повторно, как это уже было однажды.

Так, лежа в полубессознательном состоянии, я различил перед собой другого офицера, стоявшего возле кровати, со стетоскопом, висящим на шее. Он спрашивал меня о самочувствии, но я отвернулся, не придавая значения его словам и испытывая огромное желание послать всех к чертовой матери. Зачем беспокоиться о моем здоровье, если сами сделали все, чтобы испортить его? Но он очень осторожно дотрагивался до меня и говорил мягким голосом, поэтому я больше не стал сопротивляться, и, когда он повторил заданный вопрос, я ответил:

— Я чувствую себя отлично.

Но в моем голосе звучала обида.

Он покачал головой:

— Знаете, я уверен, что это не совсем так. Вы выглядите не вполне здоровым, и думаю, нам придется что-то предпринять на ваш счет.

Он сделал мне укол, и через пять минут я заснул.

Не знаю, сколько времени меня никто не беспокоил, но уже снова был вечер. Значит, с тех пор как они приехали, прошли сутки.

За дверью не было слышно никаких шагов, а я был словно в дурмане. Но, окончательно проснувшись, я увидел, что свет горит в том чудовищном кабинете, а затем услышал все тот же жесткий гортанный голос, прокричавший:

— Встань и подойди ко мне!

Теперь я знал, что ожидать от этого тирана. Собравшись с духом, я твердой походкой прошел по коридору и открыл дверь.

В руке он держал плетку, и, войдя в кабинет, я увидел произошедшие изменения: в комнате появился кожаный диван. Дверь в смежную комнату была полуоткрыта, и оттуда доносились пронзительные вопли какого-то мальчика, с которым, по-видимому, проводили воспитательную работу, такую же, что и со мной накануне. Некоторое время я стоял как вкопанный, но потом что-то мне подсказало — надо присесть. Мой деспот курил теперь уже какие-то другие сигареты с отвратительным запахом и делал вид, что не замечает моего присутствия. Мне ничего не оставалось, как слушать и догадываться, что происходит за соседней дверью. Хотя я не мог видеть, кто это был, по ответам мальчика, которые раздавались поочередно с варварскими криками, требующими: «Почему же ты раньше не хотел признавать этого?», я понял, что он служит в 115-м прусском подразделении военно-морских сил.

Затем я услышал глухой удар кулаком. Мне казалось, будто я сам чувствую эти удары, но мысленно сказал себе: «Парень, с тобой этот номер не пройдет».

Мой преподаватель подошел к двери и закрыл ее. Затем он направился ко мне, все еще держа в руке хлыст. Я быстро среагировал и, когда он занес плетку над моим лицом, поднял руку, чтобы отразить удар. Моментально у меня на запястье появился рубец размером с сосиску, как раз в том месте, где прошелся хлыст. Моему тирану явно доставляло удовольствие издеваться надо мной. Это было написано на его лице. Он стал с силой хлестать меня, и я уже не успевал уворачиваться. И все же я спросил с сарказмом: не отвалятся ли у него руки? Он пнул коленом мне в живот, и начиная с этого момента я уже ничего не помнил.

Очнувшись от холода, я сначала подумал, что меня трясет оттого, что на теле столько ран, но потом увидел, что лежу не в своей кровати, а на бетонном полу. Медленно, превозмогая боль, огляделся по сторонам и обнаружил на высоте около трех метров над головой маленькое вентиляционное отверстие, через которое проходил солнечный свет.

Я лежал и вспоминал слова своего деда: «Георг, будущее за тобой. На тебе лежит ответственность не опозорить доброе имя нашей семьи». И я подумал, что он даже в самом страшном сне не сможет представить, что приходится терпеть, чтобы сохранить наши традиции. Потом мне вспомнился наш дом, и каким он был красивым и уютным, когда была еще жива мама, а потом передо мной возник образ фюрера и адмирала Канариса, речи, которые они произносили. Также я вспомнил, что они лично жали мне руки, и я очень хотел знать, представляют ли они, что происходит здесь все это время?

Все смешалось в моей голове, а мысли кружились, словно подхваченные ветряной мельницей. Я уже ничего не осознавал отчетливо. К чему все эти мучения? Почему эти люди такие жестокие? Ведь сейчас мирное время, разве не так? Хотя разве мог я что-то знать наверняка? К нам не поступала никакая информация из внешнего мира с того дня, как мы приехали в Зонтхофен, и это длилось уже несколько долгих лет. Затем я вспомнил радиоприемник, который висел на стене в моей комнате, и тогда я все же мог слушать и представлять, как люди за пределами нашей Академии, а точнее сказать, тюрьмы жили обычной жизнью и радовались ей. Я мог слушать сколько угодно, и никто не запрещал мне. Но я догадывался, что наше руководство не очень-то довольно, что мы получаем новости извне, так как нашей задачей было стать первоклассными офицерами Красной армии и не было ничего важнее этого. Но слушать музыку и многое другое было не так-то просто, потому что от этого щемило сердце. У меня была возможность включить радио в любое время, но я не делал этого, так как очень тяжело было справляться с эмоциями.

Сейчас я готов был отдать полжизни, чтобы иметь возможность хотя бы минуту послушать радио, но ничего не мог изменить.

В конце концов я отдал его в кабинет и больше никогда не видел его.

И вот я лежал на жестком бетонном полу. «И за что? — спрашивал я себя снова и снова. — За что?»

Попытавшись пошевелиться, я понял, что тело не слушается меня. Боль пронзала насквозь, руки затекли, я был как будто разрезан на маленькие кусочки. Я больше не делал попыток произвести какое-либо движение, а просто лежал неподвижно, словно огурец на грядке, и мог пошевелить только пальцами ног. Свет, проходивший через вентиляционное отверстие, был тусклый и мрачный, а я лежал расслабленный, в полубреду. Затем я опять потерял сознание.

Я старался считать дни, но мои мозги отказывались сосредотачиваться, и я сбивался. Становясь все слабее и слабее, я уже не мог что-то соображать. Горло пересохло, и язык висел, вывалившись изо рта. Жажда измучила меня, но пить было нечего. Теперь я знал, за что меня заперли здесь. Они хотели сломить меня, но также я знал теперь, что это им никогда не удастся. Я отбросил мысль о том, чтобы попросить хоть немного воды, да и к этому времени уже сомневался, смогу ли добраться до двери. Теперь я жил в другом измерении и уже не знал, что ожидать от жизни. Не знал я также и того, что умираю.

Вынесли меня оттуда скорее мертвого, нежели живого, и очнулся я в следующий раз в чистой постели, лежа под стеганым одеялом. Окинув комнату взглядом, я попытался обнаружить кого-нибудь, но в ней никого не оказалось. Я хотел произнести какой-нибудь звук, но был слишком слаб, чтобы пошевелить губами.

Наконец дверь открылась и вошла толстая женщина лет сорока, низкого роста, одетая во все белое. Я догадался, что это медсестра или сиделка, и после этого сделал попытку задуматься, где я и кто. Довольно долго мне ничего не приходило на ум, но постепенно вспомнился бетонный пол в подвале, образ Гитлера и то, что я нахожусь в единственной своего рода школе в мире. Сейчас меня беспокоило только одно — хватит ли у меня сил выкарабкаться или нет.

— Доброе утро, товарищ лейтенант, — сказала сестра. — С вами произошел несчастный случай или что-нибудь еще?

Вспомнив своего преподавателя, майора, который всегда говорил мне: «Не доверяй никому, даже собственным родителям, если увидишь их», я ответил:

— Извините, но я ничего не помню.

Она одобрительно усмехнулась и вышла из комнаты. Я понял, что она одна из них. Хорошо или плохо, но я до сих пор оставался Григорием Кирилловым.

Попытавшись повернуться, я вдруг понял, что привязан к кровати ремнями. Даже руки были пристегнуты, а надо мной висела бутылка, наполненная раствором, который по трубке втекал мне в руку. Я снова отключился, одному Богу известно, на какое время, а проснувшись, обнаружил возле себя все ту же женщину, собиравшуюся кормить меня с ложечки. Зачем им нужно было все это? Снова и снова задавал я себе этот вопрос. Зачем нужно лечить меня, чтобы потом опять доводить до такого состояния?

После того как я съел шесть ложек яичного порошка, женщина сказала:

— Майор Райхарт хочет поговорить с вами. Вы в состоянии принять его?

Про себя я подумал: «Что за вопрос? Как будто от моего ответа зависит, войдет он или нет?»

Но я лишь кивнул, вместо ответа, и через несколько мгновений на пороге появился майор. Он посмотрел на меня дружелюбно своими голубыми глазами, снял фуражку и, пододвинув стул, сел возле кровати.

— А ты выносливый, — сказал он, но, не зная, означают ли его слова похвалу, или это очередная уловка, я не ответил.

Он опять взглянул на меня и продолжил мягким голосом:

— Хотите, чтобы я отстегнул ремни, которыми вы пристегнуты?

Я кивнул, и, не говоря ни слова, он стал молча расстегивать тяжелые пряжки. Я сразу же почувствовал себя удобнее и повернулся на бок. Боль сразу же дала знать о себе, и, хотя ушибы почти прошли, практически все тело было в синяках. По его виду стало понятно, что он заметил их, но ни словом не обмолвился об этом. Затем он спросил?

— Вы уже можете встать?

Медленно, сжав зубы от боли, я сел, свесил ноги с кровати, коснувшись пола. Каждое движение причиняло мне страдание, но, собрав волю в кулак, я буквально вынудил себя подняться. В тот же момент ноги подкосились, и я рухнул на пол. Майор помог мне лечь в кровать и сказал:

— Вы знаете, у нас не так много времени, поэтому я прямо здесь дам вам некоторые инструкции. Мы можем приступить к работе с взрывчатыми веществами и другими средствами. — Он улыбнулся, глядя на меня. — Вы даже не представляете, как это может быть интересно. — Произнеся эти слова, он вышел из комнаты.

Я опять остался один. Все мое тело было разбито, но в душе еще оставались силы. Им не удалось сломить меня до конца. После стольких лет муштры для меня это было похожим на праздник — лежать здесь, в тишине, не видя своих тиранов, мучителей, никого, кроме той женщины, что приходила ухаживать за мной. Я буквально наслаждался, пребывая в таких роскошных условиях, и спустя несколько дней даже стал испытывать симпатию к майору. Его обучающие методы полностью отличались от всех предыдущих, и, лежа в кровати, я учился обращаться с муляжом бомбы, изучал строение морских судов, а также подводных мин, взрывчатые вещества и все прочее. Через неделю у меня было такое чувство, что я всю жизнь работал со взрывчаткой. Майор относился ко мне довольно мягко, в его присутствии я мог не напрягаться, и поэтому моя работа нравилась мне.

Как только я начал ходить, меня отправили к себе в сопровождении охранника, которого я никогда раньше не видел. Он не задавал мне вопросов, а я ничего не спрашивал у него. Снова оказавшись в своей комнате, я увидел надпись, нацарапанную над своей кроватью: «Южный Штаблок — убийца моей юности». Усмехнувшись, я подумал удовлетворенно: «Георг, у них никогда не хватит сил, чтобы справиться с тобой».

В тот момент я был уверен, что все позади, но, как всегда, оказался не прав.

В комнате появилось устройство, через которое я мог слышать голос, обращавшийся ко мне и звучавший, как мне казалось, очень странно.

Внезапно раздался резкий стук, и от неожиданности я подскочил чуть ли не к потолку.

— Товарищ лейтенант Кириллов. Немедленно доложите о своем присутствии в кабинет.

Автоматически я вышел из комнаты и поплелся в злополучный кабинет, и с каждым шагом мое сердце стучало все сильнее и сильнее.

«Ради бога, только не все сначала», — подумал я.

Понимая, что можно ожидать чего угодно, я открыл дверь и заглянул. Психиатр, который сидел в большом удобном кресле, придвинутом к столу, грубым голосом велел мне сесть. На столе лежала целая куча кубиков, точно таких же, какие покупают детям. Ухмыльнувшись, я присел. Он тут же вскочил на ноги и заорал, как будто я был глухой:

— Ваше имя?

— Григорий Кириллов, — ответил я.

— Откуда вы родом? Ваша мать жива?

Я спокойно отвечал на все его вопросы. Он прекрасно знал, насколько болезненным был его последний вопрос, но я ни на что старался не реагировать и просто смотрел на него как на пустое место. Было нудно отвечать в тысячный раз на одни и те же вопросы. Их могли задать в абсолютно любой момент, ел ли я, спал или просто шел куда-то, поэтому я отвечал заученно одно и то же.

Затем он сказал по-русски:

— А теперь расслабьтесь. Представьте, что мы просто играем в интересную игру. Как будто эти кубики — дома, а вы должны разрушить их.

Теперь я уже не сомневался, что эта школа самый настоящий сумасшедший дом: сначала они пытаются вытрясти из меня жизнь, а потом хотят, чтобы я вернулся в беззаботное детство.

Но, несмотря на свои мысли, я придвинулся поближе к столу, ничего не говоря. Психиатр сидел напротив и чертил на бумаге карандашом какие-то фигуры, не собираясь прекращать. Когда мне это порядком надоело, я попросил его остановиться. И тут его словно прорвало. Он чуть не выпрыгнул из кресла, пронзительно крича мне, чтобы я не лез не в свое дело, а выполнял то, что мне было сказано. Но по крайней мере, он перестал чертить. Где-то полчаса я собирал кубики, а когда закончил, он посмотрел на мое произведение с усмешкой, а потом, чуть ли не пинками, выставил меня за дверь.

Оставалось только догадываться, что все это значило, хотя, скорее всего, мне никогда не доведется узнать этого, подумал я.

Возвратившись в свою маленькую комнату, я увидел майора, сидевшего на кровати. Он улыбнулся мне:

— Теперь вы точно никогда не забудете эту комнату. С этого дня я становлюсь вашей второй половиной, и вам предстоит общаться со мной, есть в моем присутствии, а также работать и отдыхать.

Он поднялся, и мы пошли есть. За обедом мы не говорили ни о чем другом, кроме как о подрывной деятельности и о русском и немецком вооружении. Он рассказывал мне, как устанавливать различные бомбы, в том числе и с часовым механизмом, похожие на яйцо, с маленькими часиками внутри, которые могут уничтожить целый дом. Здесь не было ничего сложного.

И в кабинете, и в моей комнате мы изучали таблицы и многочисленные карты с расположением военной техники, все это длилось до тех пор, пока я не запомнил назубок, что где находится. А потом, во второй и в третий раз, я проверял себя, чтобы уже наверняка ничто не могло вылететь из головы. Я сильно увлекся изучением взрывчатых веществ, работа с этим материалом доставляла мне огромное удовольствие. Но всегда я должен был держать в своей голове, что всему этому есть главная причина — Россия.

Оставшиеся несколько месяцев пролетели очень быстро, и наши занятия подошли к концу. Майор сообщил, что теперь я знаю не меньше, чем он сам.

С одной стороны, я гордился собой, потому что не сдался и сумел преодолеть трудности одну за другой. А с другой стороны, мне было жаль себя. Я знал, что мне предстоит какой-нибудь очередной этап, а мне так хотелось вновь стать свободным, как другие семнадцатилетние мальчишки, болтать о чем угодно, спать сколько захочется и ходить куда заблагорассудится. Но об этом можно было только мечтать, и поэтому в который раз мне приходилось собрать свою волю в кулак и довольствоваться тем, что у меня было: гордиться своими небольшими достижениями.

Было воскресенье. В тот день в нашей школе впервые за все время могли слушать музыку. И мне и майору было очень любопытно послушать концерт. Казалось, вся Академия собралась на выступление. На траве сидели студенты и их преподаватели. Все были парами, никто не собирался группами. В тот мирный воскресный полдень мы слушали музыку, не обращая внимания на своих стражников, наши мысли были далеко. Теперь я точно был уверен, что все позади и совсем скоро мы покинем это заведение, но, как и все предыдущие разы, я ошибался.

В тот визит, впервые за много месяцев, пристальное внимание за моей персоной было немного ослаблено, так как постоянно сопровождавший меня майор тоже неотрывно смотрел на сцену.

Я думал, что в эту ночь буду спать как убитый, но как бы не так: мой верный страж, как всегда, был готов к работе. Я даже не слышал, как открылась дверь, не слышал шагов в коридоре, но, когда надо мной раздался его резкий голос, весь мой сон улетучился в одно мгновение.

— Кто ты? Что делаешь здесь? Как тебя зовут?

Я отвечал на его вопросы не задумываясь, словно внутри меня стояла батарейка, а затем мне был отдан приказ встать и идти в кабинет.

Этот раз отличался от моих обычных посещений. Со всех сторон были незнакомые лица. На меня смотрели не менее двенадцати пар глаз, и я чувствовал, что они готовы разорвать на кусочки и съесть. Сердце выскакивало из груди, и впервые за все время моего пребывания здесь я испугался. Действительно не на шутку испугался. Я представил, что, если они все вместе начнут работать со мной, это окончательно добьет меня. Я почувствовал себя загнанным в угол и подумал, что в этой ситуации лучше сдаться, но, противореча своему внутреннему голосу, все же использовал еще одну попытку. Я стал садиться, но тут же получил такой удар по голени, что решил — она сломана. Сейчас я знал наверняка: мои дела будут совсем плохи, если случайно у меня вырвется что-то вроде вздоха или хоть слово по-немецки. Я сжал зубы с такой силой, что стало больно. Неожиданно меня ослепил яркий свет. И сразу же на меня обрушились удары кулаками. Между шлепками по лицу и ударами по шее я успел почувствовать, что мои губы превратились в кровавое месиво. Я не мог видеть своих беспощадных мучителей, а только ощущал их удары. У меня не оставалось выбора, кроме как остаться жить или умереть. Мысли путались, и мне хотелось только знать, что случается с мальчиками, которые не выдерживают этой экзекуции. Позволят ли им выжить или бросят на произвол судьбы? Я был слишком молод — слишком молод, чтобы умирать, поэтому старался не думать об этом, а пытался сконцентрироваться на вопросах, которые они задавали, и на своих ответах.

Не знаю, каким образом я оказался лежащим на кровати, и в ту ночь, впервые с тех пор, как приехал сюда, я молился, обращаясь к своей покойной матери, чтобы в следующий раз, когда снова пошлют за мной, она пришла и забрала меня к себе.

Допросы продолжались каждую ночь, в одно и то же время, с точностью до минут. Видимо, они имели большую практику в своем деле, так как били умело, и весь следующий день я испытывал нестерпимую боль во всем теле, а ночью получал новые побои и таким образом постоянно находился в агонии.

Днем психиатр проверял, нет ли у меня сотрясения мозга, а врачи — целы ли кости и нет ли переломов. Я ненавидел их всех, даже докторов, потому что они поддерживали во мне жизнь, а это только усиливало мои страдания, которые, казалось, были больше, чем могли вынести человеческое тело и мозг. Как-то раз мне удалось остаться в здравом уме, хотя и непонятно, каким образом. И в тот же день я получил известие, что прошел все экзамены и тесты и являюсь теперь Григорием Кирилловым, лейтенантом Красной армии. Все долгие годы, наполненные ужасом и страхом, были позади, действительно позади, а я не мог поверить, что все закончилось. В этот день в столовую нас никто не сопровождал. Мы шли одни — и вдруг стали совершенно чужими. Ни одному из нас не исполнилось тогда еще и восемнадцати лет.

Вилли приблизился ко мне и шутливо стукнул меня по ребрам, но ни один из нас не осмелился заговорить. Мы осторожничали, не зная, как обращаться со словами, так как это могло стать очередной ловушкой. Лица у всех были бледные от недостатка солнечного света и у многих очень худые — кожа да кости. Многие показались мне незнакомыми. По истечении нескольких месяцев я стал замечать, что в столовой с каждым разом становится все больше пустых мест, но тогда мне было не до чужих проблем, потому что хватало своих. Постепенно те, кто пропадал, снова возвращались или с больничных коек, или еще откуда-либо. А новички были, очевидно, теми, кто появились вместо исчезнувших окончательно.

Я тайком рассматривал Вилли: его голова казалась слишком большой на тонкой шее, губы были напряженно сжаты, в остальном же он остался тем же самым. Закончив еду и все так же продолжая молчать, мы, словно управляемые роботы, разошлись по своим комнатам. Сев на кровать, я стал ждать следующего сюрприза, но ничего не происходило. Не веря в то, что такое возможно, и прождав довольно долго, одолеваемый любопытством, я выглянул в коридор. За последние два года не было случая, чтобы я мог выйти из комнаты беспрепятственно, не спрашивая разрешения. Но, как ни странно, здесь тоже никого не было, и, не удержавшись, я решил попытать счастья за пределами этого пространства. Как маленький мальчик, который тайком лезет в чулан, я прокрался через дверь и неслышными шагами пересек комнату, так никого и не встретив.

На дворе снова была весна только 1941 года.

Я почувствовал аромат цветов и вдохнул воздух, наполненный запахом распустившихся деревьев. В полной нерешительности я стоял в дверном проеме, но не смел пошевелиться, и, когда все же занес ногу, чтобы сделать шаг наружу, неожиданно за моей спиной раздался голос, звучавший спокойно:

— Ну, куда же вы намерены пойти?

Я весь напрягся, ожидая получить удар, который, не сомневался, последует за этими дружелюбными словами, но ничего такого не произошло, и, обернувшись, я увидел своего психиатра.

— Да не волнуйтесь, все в порядке. Куда же вы идете? — повторил он свой вопрос.

— Я хотел выйти погулять, — ответил я, но он, не дав мне договорить, поинтересовался:

— А вы разве не хотите пойти и позвать с собой своего друга Вилли? Вы могли бы пойти вместе.

Ничего не отвечая, я посмотрел на него холодным, жестким взглядом.

— Товарищ лейтенант, говорю вам, вы свободны делать все, что захотите, и ходить куда пожелаете. С сегодняшнего дня все вы теперь будете работать вместе. Вы достойно выдержали экзамены и теперь можете общаться с Вилли. На самом деле я здесь для того, чтобы сказать вам, что вы по праву произведены в чин старшего лейтенанта.

Я продолжал смотреть на него настороженно. Все, что он говорил, нисколько не удивляло меня, потому что я не верил ни единому его слову, но он взял меня за руку, и мы вышли на солнце.

— Мальчик мой, — сказал он, — я знаю, это было не простое время, но все мы здесь для того, чтобы выполнять свой долг, и лично я не рад этому. Сейчас вам понадобятся силы, потому что следующие шесть недель вам предстоит интенсивный курс обучения работе с русским и немецким оборудованием, а затем вы отправитесь в Пиллау на военно-морские учения. Но с сегодняшнего дня вы предоставлены сами себе, и да поможет вам Бог.

Мы отсалютовали друг другу, и, повернувшись, он ушел. Я подумал, насколько мягок и человечен он только что был со мной. Что ему мешало вести себя так раньше?

Я решил сходить за Вилли. Я точно знал, где находится его комната, но нашел его вместе с остальными, так же, как я, свободно гуляющими. Увидев меня, он подбежал, и, впервые за эти годы, мы обменялись рукопожатиями. Мы молча смотрели друг на друга с изумлением и смущенно улыбались, а потом одновременно заговорили. Как же здорово было снова чувствовать себя свободными людьми, общаться с кем угодно, ходить где захочется и с кем, а самое главное, быть свободным в своих действиях. Теперь окружавшие наш лагерь предупреждающие знаки с надписями «Самовольно покинувшие территорию будут расстреливаться без предупреждения» не производили такого устрашающего впечатления, как раньше.

— Ты слышал последние новости? — спросил Вилли. — Мне обещали звание старшего лейтенанта 115-го подразделения.

И хотя речь шла о немецком подразделении, мы говорили на русском языке. Я сказал, что и мне говорили то же самое. Он посмотрел на меня и засмеялся:

— Получается, это касается каждого из нас?

Мне пришлось согласиться с ним, но мы решили пойти и спросить у других ребят, что обещали им.

Мальчишки болтали, не в силах остановиться, и кругом стоял такой гул, будто граммофон играет на полной громкости.

Мне с Вилли пришлось кричать, чтобы привлечь внимание кого-нибудь, но наши голоса заглушил смех и еще более громкие вопли. Наконец нам удалось оттащить в сторону одного мальчика по имени Хорст, с которым Вилли познакомился еще в Зонтхофене, и спросили, кем он числится в табели о рангах.

— Оперуполномоченный, — ответил он перед тем, как присоединиться к толпе.

Нам стало понятно, что не всем присвоено звание старшего лейтенанта. Каждый сам по себе, мы осознали, что на нас пал выбор и мы должны стать лидерами Пятой колонны. Я подумал, что, наверное, на меня обратили внимание, потому что я вынес их испытания. Я не осмелился спросить Вилли, через что прошел он, но, глядя на его лицо, мог наверняка сказать, что это уже не тот мальчик из Пруссии, с которым я познакомился в поезде. Он стал заметно старше, и ему можно было дать больше двадцати лет. Я знал, что то же самое можно было сказать, глядя на меня.

И только когда я сказал ему сдержанно: «Вилли, ты ничуть не изменился с нашей первой встречи», он с горечью произнес: «Зато я чувствую себя на сто лет старше». И я прекрасно понял, что он имеет в виду.

— Вилли, я хочу спросить тебя, хотя так же, как и я, ты можешь не знать этого.

— О чем? — поинтересовался он, серьезно глядя мне в глаза.

— Ну, что случалось с теми, чьи стулья оставались стоять пустыми? Они не сдали экзамены? Потом их места заняли другие, но куда же они сами делись?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь этого? — спросил Вилли. — Я много раз думал об этом. Но я знаю, что произошло с ними, и поэтому я еще здесь.

— Ну же, не испытывай мое терпение, скажи мне, — умолял я его.

— Тех, кто не сдали экзамены еще в Зонтхофене, прямо оттуда отправили в армию. А тех, кто не сдал экзамены здесь, в Штаблоке, вынесли ногами вперед.

— Что ты такое говоришь, Вилли?

— Послушай, это же просто как дважды два. Повезло тем, кого отправили в армию, потому что это было только начало, а отправлять отсюда было слишком рискованно, они уже слишком много знали к тому времени. Это простая процедура. Им делали укол, и они мирно засыпали, даже не зная, что уже никогда больше не проснутся. Понимаешь? — продолжал Вилли. — Их родителям посылали телеграмму, в которой говорилось, что их сын героически погиб. Вот и все. Я каждый день смотрел на твой стол, не зная, будешь ли ты сидеть за ним в следующий раз.

— Вилли, не думай, что я такой дурак. Я догадывался, когда валялся с высунутым языком на бетонном полу и когда совсем недавно меня избивали до полусмерти, что со мной произойдет что-то неприятное, если я сдамся. Я решил лучше умереть, чем просить о пощаде.

Вилли похлопал меня по плечу и сказал:

— Зато теперь мы с тобой вывернем Россию наизнанку.

Только через несколько дней мы вновь увидели своих учителей. Я думаю, они ездили в какой-нибудь другой лагерь, другую школу, где обучали других, которые должны были прийти на наше место. Нас снова переодели в немецкую форму и собрали в зале, где начальник нашей школы произнес речь:

— Господа, вы стоите передо мной, и каждому из вас присвоено звание, с которым вы выйдете из Академии. Многие из вас добились здесь фантастических, невероятных успехов, и я горжусь тем, что являюсь начальником этой школы. А теперь я должен сообщить вам самое главное. Адмирал Канарис едет сюда, чтобы поздравить вас лично. А я держу в руке телеграмму, полученную от фюрера: «Желаю всем успехов в будущем. За вами я и вся Германия. Адольф Гитлер».

Теперь, когда все закончилось, было легко и я гордился собой, на какой-то момент мне даже показалось, что, возможно, игра стоила свеч. Первый раз в тот вечер нам позволили посмотреть кино. Мы вели себя так, будто нам было не по восемнадцать, а по восемь лет. Мы кричали, толкали друг друга, чтобы протиснуться в зал дальше других. Попав в зал, мы с Вилли услышали музыку. Нам не хотелось садиться на пол, хотя так было лучше видно, и, оглянувшись, мы заметили два свободных места во втором ряду. Как только мы сели, Вилли нагнулся и прошептал мне на ухо:

— Я надеюсь, это фильм Тома Микса.

Но мне было все равно. Того факта, что мы смотрим кино, было достаточно.

Свет погас, тихо зазвучала музыка, и на экране появилась карта, вся исчерченная множеством красных стрелок. Это была карта Европы, с выделенной Польшей. Голос за кадром рассказывал о расположении немецких войск. Затем карта исчезла и на экране появилась настоящая армия, двигающаяся через страну. Вздох удивления прокатился по залу, но фильм продолжился с рассказом о том, где встретятся немецкая и русская армии, а потом с ними пересечется литовская, вне пределов своей столицы, которая уже оккупирована немецкими войсками.

Из всего увиденного меня ничто особенно не удивило. Польша делила Пруссию на Западную и Восточную, коридор между ними тянулся к Балтийскому морю. Переговоры, чтобы вернуть Германии небольшую территорию, не принесли результатов, и я знал, что рано или поздно войска поведут против Польши. Картинка сменилась, и мы увидели немецких солдат, марширующих по Франции и входящих в Париж. Я понял, что Франция полностью захвачена, французы и англичане побеждены и война здесь уже закончилась.

Вилли толкнул меня локтем в бок.

— Что ты думаешь обо всем этом? — шепнул он. — Пока мы здесь, в этой тюрьме, сидели, как животные в клетках, война шла вовсю. Она уже успела закончиться, пока нас тут муштровали и наказывали неизвестно за что. Теперь, дорогие мальчики, вы свободны и можете отправляться домой, выкинув из своей жизни эти три года.

Я почти согласился с ним, но в этот момент на экране появилась другая картинка. Нам показали наши военно-морские силы, воюющие с англичанами на Средиземноморье, может, то была Африка, а возможно, даже Греция. Так сразу было трудно определить. Значит, война еще не закончена. Мы увидели Муссолини и Гитлера, принимающих парад итальянских вооруженных сил. Стало ясно, что Германия и Италия — союзники, и не оставалось другого выхода, как признать, что мы и в самом деле воюем с Англией. Но почему? И для чего тогда нам нужно было перевоплотиться и стать русскими? Какой в этом был смысл, если мы воевали с Францией, Польшей и Англией? Это было для меня полным шоком и загадкой.

Неожиданно картинка прервалась и включился свет. Заиграл гимн, и мы встали. Занавес на сцене поднялся, и перед нами снова появился начальник нашей школы.

— Господа, — произнес он в микрофон, — без сомнений, только что просмотренный фильм удивил вас, но мы специально держали вас в неведении, чтобы ничто не могло повлиять на вашу основную работу. Но сегодня подошел к концу срок вашего обучения, и сейчас вы имеете право знать, что Германия воюет с империалистическими странами и наша цель — стереть их с лица земли. Мы уже захватили Польшу, Голландию, Бельгию, Францию. Но наш главный враг находится на Востоке, и как раз туда вам предстоит направиться. Мы готовы и не позволим, чтобы кошка напала первой. Ваша задача — обезвредить ее, прежде чем она сможет причинить вам вред. Итак, вы видели лишь частичные успехи германской армии. Я специально прервал фильм, потому что через пять минут сюда прибудет адмирал Канарис со своим окружением, и я хочу, чтобы вы были готовы.

На сцене появился военный оркестр и начал играть марши и мелодии, которые мы никогда не слышали раньше.

Слишком много информации обрушилось на нас сразу, так что трудно было все разложить в голове, но, наконец, я понял, что война с Россией еще не началась.

— Как тебе все это?

— Так или иначе, а они не теряли времени зря, показывая нам другие страны. Теперь осталось посмотреть, что делается в России.

— Да, конечно, — кивнул Вилли.

Через какое-то время под звуки оркестра на сцене появился адмирал Канарис. Он отдал честь, крикнув «Хайль Гитлер!», и мы хором трижды ответили ему: «Хайль!»

Я находился в немного ошеломленном состоянии и поэтому сразу не заметил огромный портрет фюрера.

Наш начальник поправил микрофон, пододвинув его ближе к адмиралу Канарису, и нам разрешили сесть. У меня перехватило дыхание. Казалось, что каждый из находившихся в зале перестал дышать. Наступила абсолютная тишина. И тогда адмирал Канарис начал говорить:

— Многие лица я вижу здесь впервые, но мне доложили, что шестьдесят процентов из вас — это те, кто поступил сюда в самом начале. Для меня огромная честь передать вам слова фюрера о том, что он очень сожалеет, что не смог приехать сюда вместе со мной. Но вот его послание для вас: «Я горжусь каждым из вас в отдельности и всеми вместе. Вы всегда в моем сердце и в мыслях. Весь народ Германии с нами. Да благословит вас всех Бог».

Затем он продолжил свою речь, сказав, что, возможно, каждый из нас в отдельности может быть опаснее для врага, чем целая армия.

— Нет сомнений, что каждый из вас является превосходным специалистом в любой из областей. При необходимости вы сумеете справиться с задачей любой сложности. Уже через несколько дней начнутся занятия, где вас обучат обращению с тяжелой немецкой артиллерией. Ваши новые инструкторы ничего не знают о вашем прошлом, о той школе, которую вы только что окончили, и я уверен, что нет нужды предупреждать вас, что не стоит распространяться на этот счет. Сегодня же вы снова наденете немецкую форму и именно так покинете Академию. Как и прежде, вы — немецкие солдаты. После шести недель вашего обучения здесь вы отправитесь в Пиллау и продолжите свои занятия, только уже в русском обмундировании с русской техникой. Мы приготовили для вас сюрприз: русские танки и оружие, сохранившееся еще со времен финской войны. Но, пожалуйста, обращайтесь с ним очень осторожно, так как это все, что мы имеем. Еще вас научат работать под водой, будут тренировать рыть окопы и так далее. Где бы мы ни воевали и какой мощной ни была бы вражеская защита, задача нашей армии — создать хаос и преодолеть любой кордон. Перед тем как покинуть стены этой школы, вы должны принять присягу перед родителями, фюрером и Родиной; то, что 115-е прусское подразделение военно-морских сил является Пятой колонной, должно быть известно только вам самим, Верховному главнокомандующему Германии, а также вашему непосредственному командиру. А теперь мне осталось лишь пожелать вам удачи.

Снова заиграла музыка, и, спускаясь по ступенькам, он крикнул: «Хайль Гитлер!» В ответ прогремел хор голосов: «Хайль! Хайль! Хайль!

Когда оркестр удалился со сцены, перед нами снова появился начальник школы и произнес:

— Хватит кадров о войне. Забудьте о ней на время и смотрите фильм!

И опять мы, словно восьмилетние мальчики, начали хихикать и веселиться. Может, это и не был Том Микс, но на меня этот фильм произвел неизгладимое впечатление. Кажется, так я не смеялся никогда в жизни. Было такое впечатление, что у здания снесет крышу от стоявшего в зале гогота, а может, я всего лишь забыл, что значит быть просто счастливым. В тот вечер я забыл обо всем, даже о доме. Ничего больше не существовало, кроме ощущения этой радости, все невзгоды отошли на задний план и казались сейчас дурным сном. Это был замечательный вечер. Звонок, напоминавший о наступлении отбоя, так и не прозвонил. Сейчас мы чувствовали себя настоящими мужчинами, более того, мужчинами, важнее которых нет в мире.

Я шел не торопясь, вокруг была темная ночь, а надо мной — небо в тяжелых тучах. Даже свет луны не проникал сквозь мглу, и не было видно ни одной звезды. Но мне все было нипочем. Я чувствовал приближающуюся свободу и почему-то боялся ее. Запрокинув голову к небу, я крикнул что-то по-немецки и засмеялся: мои слова прозвучали с русским акцентом. Интересно было бы, если бы дед или еще кто-нибудь из моей семьи узнал о моих достижениях. Мой отец имел звание старшего лейтенанта, но с тех пор прошли годы, и сейчас он, наверное, стал майором, а может, даже полковником, но, если он до сих пор старший лейтенант, каково ему иметь сына, у которого уже сейчас такое же звание. Все это меня забавляло и казалось нереальным.

Наконец я добрался до своей комнаты, но, когда вошел, она показалась другой, какой-то чужой. Или просто я теперь был свободным человеком, только что вышедшим из тюремного заключения. Я мог приходить, уходить и ложиться спать, когда захочу. Натянув на себя одеяло, я в течение нескольких часов все лежал, размышляя о будущем. Постепенно расслабляясь, я, наконец, задремал, как вдруг пробудился от крика, раздавшегося из темноты:

— Кто ты? Как тебя зовут?

Вскочив в полусне, я ответил автоматически, как часы, и подумал, что это самая жестокая вещь из всего того, что с нами происходило. Дать ощутить глоточек свободы и тут же снова перекрыть дыхание. Я весь взмок.

Затем тот же голос снова рявкнул:

— Вон из-под одеяла!

Я вскочил и встал около кровати, дрожа всем телом, но тут зажегся свет, ослепивший меня, а потом я увидел Вилли, который стоял передо мной: держась за живот, он буквально лопался от хохота. Я был готов убить его, но весь сжался, чтобы не наброситься. Он толкнул меня локтем в ребра и, не переставая смеяться, проговорил:

— Ну, как ты себя чувствуешь, Григорий?

Он еще раз стукнул меня, и на этот раз я ответил ему тем же. Но мой смех скорее напоминал истерику. Ночной кошмар закончился, но я все еще не мог прийти в себя. Вилли сказал, что в лагере никто не ложился спать. Все мальчишки, заходя в комнаты, пугали друг друга.

Я смотрел на него, не отводя глаз.

— Если бы я знал, то запер бы дверь.

Вилли усмехнулся:

— Так почему же тебе с таким же успехом не удавалось раньше закрываться на ночь?

И Вилли был прав: ведь в наших дверях не было замков.

— Слушай, Григорий, у меня есть сюрприз для тебя. — Он достал из-под пиджака бутылку вина.

Несколько секунд я смотрел на него в оцепенении, поинтересовался, где он взял ее.

— Ну, понимаешь... я шел не спеша по улице и, так получилось, случайно наткнулся на военный грузовик, наполненный бутылками со спиртным. Водитель куда-то отошел, и я решил исследовать содержимое машины. И угадай, что я нашел, — коробки и ящики с вином. Я находился в приподнятом настроении и просто-напросто стащил пару бутылок.

— Ты спятил?! — заорал я. — Если бы тебя поймали, то могли запросто застрелить, и никто даже не узнал бы об этом.

— Не будь наивным. Кто же теперь станет стрелять в нас, после того как на нас было потрачено три года?

Затем он откупорил пробку и наполнил две чашки. Где он взял их, я не решился спросить. Протянув мне одну, он произнес:

— За фюрера, чтоб его неприятности не коснулись нас.

Никогда раньше я не пил вино с таким удовольствием, наслаждаясь свободой. Опустошив обе бутылки, мы стали петь во все горло, что было мочи, и никому до этого не было дела. Остальные ребята разбрелись по группам, и по всему лагерю раздавались песни. Да, пели-то мы по-русски, русские песни.

Я открыл глаза на следующее утро, будто кто-то сильно толкнул меня. Затем я увидел Вилли, распластавшегося на полу, на который в нескольких местах было пролито вино, рядом с ним валялись две пустые бутылки. Я растолкал его, и мы вместе стали мыть пол, а бутылки я выбросил в мусорное ведро. Это был незабываемый момент, который трудно описать словами.

После завтрака нас отправили в медсанчасть, на диспансеризацию. Огромная очередь из мальчишек, всех, как на подбор, одетых в полосатые тельняшки, занимала весь коридор.

Сначала казалось, что в руке у доктора нож для разделки мяса, но, подойдя ближе, я решил, что все же он больше похож на нож для резки хлеба. Несколькими молниеносными движениями врач провел лезвием с внешней стороны моей руки, чуть ниже локтя. Всего один порез, оставленный на руке в виде тоненького шрама, а рядом вмятины от зубцов ножа, которые прошли глубже. Такая едва заметная татуировка, какие позже мы видели у эсэсовцев, была понятна лишь человеку, имеющему к этому отношение.

Спустя два дня приехали наши новые инструкторы, и начались учения. Шестнадцать часов в сутки мы карабкались по танкам, ползая то по ним, то под ними, учились обращаться с оружием, ракетными установками и всеми типами тяжелой немецкой артиллерии. Вечерами мы занимались тем, что чистили, полировали и готовили оружие к следующему дню. Инструкторы общались с нами по-немецки, в нашей же речи иногда чувствовался русский акцент. Как мы ни старались, все же трудно было перестроиться, ведь, столько времени прожив в изоляции, мы слышали только русскую речь.

Работа была трудной, но интересной, а по сравнению с прошедшими тремя годами обучения в Академии казалась просто праздником. Ведь все это время мы жили в таких ограничениях, так что, несмотря на напряжение, нам было намного легче.

На следующий день после окончания учений начальник нашего лагеря отдал приказ построиться, а затем, не теряя времени, вызвал меня из строя.

— Я получил распоряжение от адмирала Канариса, — сказал он мне. — По его словам, вы один из самых способных учащихся, и у меня есть полномочия присвоить вам звание капитана 115-го прусского подразделения военно-морских сил.

Я стоял лицом к строю, когда начальник лагеря, подойдя ко мне, снял мои лейтенантские погоны и заменил их на капитанские. Я стоял перед ним, натянутый как струна, желая только одного: чтобы кто-нибудь из моих родственников, в первую очередь дед, видел бы все происходящее. Прикрепив погоны, он сказал:

— Думаю, вам будет интересно узнать, что вы теперь самый молодой капитан в германской армии.

Отсалютовав мне, он сделал шаг и встал рядом. Тут же передо мной появился младший лейтенант и встал по стойке «смирно».

— Вольно! — произнес я. Это была первая команда, отданная мной.

После этого начальник прочитал следующее имя из списка — Вилли фон Хоффен. Вилли шагнул из строя и, маршируя, направился к нему, не в силах сдержать легкую улыбку.

— Теперь вы второй в команде этого батальона.

Вилли встал с правой стороны от меня. Затем были назначены четыре командира, двух из которых я видел впервые. Лейтенант Фокс, командир отряда А, лейтенант Шварц, командир отряда В, лейтенант Берг, командир отряда С, и лейтенант по фамилии Вульф, командир отряда D.

Все захлопали, и группа новых командиров, чеканя шаг, промаршировала мимо и встала в нашу шеренгу. Я чувствовал себя чуть ли не самым великим во всем мире, стоя перед множеством людей, и земля уходила у меня из-под ног. Где-то в глубине души я сомневался в правильности выбора. Что касалось Вилли и еще нескольких человек, то они на сто процентов подходили для этой работы, но раз случилось так, что выбрали и меня, то я должен был быть готов выполнить свою задачу настолько хорошо, насколько это возможно.

Остаток дня пролетел незаметно. Во второй его половине прямо на учебном плацу построили платформу. С двух ее сторон водрузили два пулемета, а саму платформу украсили флагами. На асфальте начертили белые линии, обозначавшие месторасположение каждого из четырех отрядов.

И вот настал звездный час. Обычно в другие дни в это время мы ужинали, но в тот вечер все было по-другому.

Кругом горели яркие огни, и повсюду развевались флаги, а мы маршировали под музыку военного оркестра. В ста метрах от платформы на парад собралась вся Академия, и мы вышагивали так четко, что я ощущал, как под нашими ногами дрожала земля. Мы с Вилли, как лидеры батальона, маршировали чуть впереди, в двадцати пяти шагах. Начальник нашего лагеря восседал на породистом скакуне сразу же за платформой, и, когда мы приблизились к нему, он крикнул:

— Отряды А, В, С, D. Стой! Раз, два! Направо!

Прозвучала следующая команда:

— Смена караула!

И мы с Вилли направились к платформе.

Подойдя ближе, я узнал адмирала Канариса и старшего адмирала Деница. Мы отдали честь и отрапортовали на русском языке. Адмирал Канарис засмеялся:

— Вы должны простить их, грос-адмирал, но эти мальчики уже так свыклись с мыслью, что они русские, что даже сейчас не могут выйти из образа.

После его слов я доложил по-немецки, но от сильного волнения мой язык заплетался, и слова звучали немного смешно:

— 115-е прусское подразделение военно-морских сил построено и готово выполнить любое задание.

Адмирал Канарис улыбнулся мне, и они в сопровождении своих офицеров секретной службы спустились с платформы. Здесь же рядом стоял маленький стол, где лежал церемониальный меч, который адмирал Дениц поднял. Адмирал Канарис сделал шаг в нашу сторону, и оркестр заиграл государственный гимн. Когда стихли последние аккорды, адмирал Канарис поднял меч в воздух, вытянув перед собой на уровне груди. Мы с Вилли положили руки на меч, и начальник школы произнес клятву верности:

— Именем фюрера, своей семьей и родиной, мы клянемся, клянемся честью всегда встречать врага лицом и никогда не поворачиваться к нему спиной. И скорее мы отдадим свою жизнь, чем нарушим эту клятву.

Повторив клятву, мы возглавили строй и повели всех в украшенный обеденный зал. Еда уже была на столах, а ряды бутылок с вином растянулись по всей их длине. Возле каждой тарелки стоял бокал с вином. Вилли усмехнулся.

— Значит, тот запас спиртного в грузовике в любом случае предназначался для нас, — прошептал он.

За другим столом, лицом к нам расположились адмирал Дениц, адмирал Канарис, начальник школы и другие офицеры. И хотя они и остались на обед, но просидели вместе с нами недолго, поэтому мы чувствовали себя свободно и могли шутить, не сдерживая эмоций. Сначала казалось, что вина довольно много, но на самом деле все было строго рассчитано, поэтому никто из нас при всем желании не смог бы напиться. Но чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми, нам было вполне достаточно и этого.

Во время произнесения церемониальных речей нам объявили, что следующий день будет нашим последним днем пребывания в школе. У каждого из нас было не так много вещей, которые требовалось упаковывать. Только форма и еще немного обмундирования; ни газет, ни книг, которые могли сделать содержимое наших чемоданов тяжелее. Мы приехали сюда налегке и точно так же уезжали отсюда. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь вместо мальчиков мы стали настоящими мужчинами. И более того, теперь мы были свободны и могли передвигаться без сопровождения охраны.

На следующее утро все мы были заняты тем, что писали письма домой. В письмах говорилось о том, что теперь мы стали солдатами и офицерами, и о том, что наконец-то наше обучение завершено. Естественно, мы не имели права писать о том, чему нас конкретно учили. После полного молчания в течение трех лет было бы неверно ограничиваться общими фразами. Я сидел и думал, о чем же писать, как вдруг услышал по переговорному устройству свое имя. Минуя коридор и подбежав к кабинету, я увидел начальника нашей школы, стоявшего с другим военным, одетым в форму полковника. Это был пожилой человек, с усами и бородой рыжего цвета. Он протянул руку и назвал меня по имени. Сначала я не узнал его. И хотя голос казался мне знакомым, я все еще не мог поверить своим глазам и ушам. Я всмотрелся пристальнее. Это и в самом деле был мой дед. Он сказал, что знает все обо мне и о том, что у меня не было возможности общаться с родственниками, но его и все другие семьи студентов все это время хорошо информировали о состоянии здоровья их детей, а также об их успеваемости. Конечно, они не знали подробностей нашей деятельности, но информации, которая доходила, было достаточно. Затем он сказал:

— Георг, посмотри на меня.

Я стоял перед ним, совершенно позабыв о своих мечтах о том, что он увидит меня в звании офицера, да и он, наверное, в тот момент не думал об этом. Потом, похлопав меня по плечу, он произнес:

— Я знал, ты выдержишь все, что бы тебе ни уготовила судьба.

На свидание нам отвели только десять минут, и, когда я узнал об этом, ему уже было пора уходить. Внешне эта встреча выглядела несколько официальной и даже холодной, но изнутри нас переполняли чувства.

Вернувшись в комнату, я с трудом дописал письмо, выдавливая из себя слова, вдруг зазвонил телефон. Говорил начальник, который сообщил, что через два часа состоится сбор и мы отправляемся на железнодорожную станцию. Меня очень обрадовало это сообщение, так как перспектива маршировать впереди строя и вести всех за собой казалась очень заманчивой. Но, как всегда, все мои предположения не оправдывались: когда подошло время, мы покинули школу и отправились на станцию, запевая строевую песню, я оказался сидящим вместе с Вилли и начальником школы в военной машине, украшенной флагом.

Шофер вез нас на станцию, и по мере отдаления я стал забывать и о школе, и о том, как кого звали. Мы пожимали друг другу руки и желали удачи, а прощальные слова начальника уже не звучали так жестко, как обычно. Так же как психиатр, доктора и все остальные, он вел себя сдержанно, а в его голосе звучали грустные нотки.

Четыре отряда маршем прошли по станции, и нам отдавали честь и смотрели так, как будто мы были генералы. Все это льстило мне, и я сказал себе: «Вот что значит быть настоящим солдатом, и так будет всегда».

Потом начальник повернулся к нам, и мы с Вилли четко отсалютовали ему. Он посмотрел на нас долгим взглядом и, ничего не сказав, отвернулся и пошел в сторону. Мы остались предоставлены сами себе и теперь нетерпеливо ожидали поезда.

Глава 4

Четыре сотни мальчишек заполнили станцию. Она находилась совсем недалеко от лагеря, и поэтому здесь отсутствовали какие бы то ни было признаки цивилизации. Даже машинисты паровозов были из секретных служб. Все вокруг выглядело миролюбивым; обстановка была спокойной. Только случайные крики привратников из других лагерей в округе и пулеметные очереди нарушали тишину. Это попытались сбить самолет, своим гулом напоминавший пчелу, жужжащую над цветущим полем.

Поезд прибыл, состав отсоединили, чтобы на буксире оттащить на запасной путь. Здесь не существовало никакого графика. Военная полиция регулировала движение поездов в том или ином направлении в пределах засекреченной территории, и, когда нам дали добро, наш состав тронулся на Пиллау. Небольшой город, с численностью населения в полмиллиона, находился совсем недалеко от Южного Штаблока. Перед нами раскинулась отлично обустроенная гавань. Мы высадились прямо у берега, у охраняемых ворот и, войдя в них, оказались в красивом саду. Чуть дальше в кустах мы заметили выкрашенные в зеленый цвет бараки, с окнами, выкрашенными в белый цвет. Это напоминало сказку.

Я услышал голос, донесшийся из громкоговорителя:

«Командиру 115-го прусского подразделения военно-морских сил доложить в РТО».

Я подскочил на месте и помчался в штаб, располагавшийся на станции, где находилась целая группа морских офицеров. Они взглянули на меня с презрением, чуть ли не воротя нос, всем своим видом показывая, насколько они выше по положению стоявшего перед ним мальчика в форме капитана. Все они, как я понял минутой позже, являлись действующими офицерами военно-морского флота и теперь были нашими новыми инструкторами в группе. Они ничего не знали о 115-м подразделении, кроме его названия и номера — всего, что им было нужно.

Отряд за отрядом мы заходили в бараки, следуя за своими инструкторами, это были наши новые казармы. Здесь также находились две столовые: одна — для добровольцев, другая — для офицеров. По сравнению с нашей предыдущей школой здесь кое-что изменилось. Один из офицеров сказал, что в группе вводится новое правило и теперь и офицеры и солдаты будут есть вместе.

Несколько дней мы были предоставлены самим себе, а затем началось обучение. Сначала мы практиковались в дайвинге, погружаясь под воду. Со стороны это место напоминало огромную силосную яму. На поверхности ее площадь равнялась тридцати метрам, а под водой — немногим больше, около сорока. Один инструктор контролировал наши действия снаружи, другой под водой — страховал нас. Мы погружались свободными группами около пятидесяти человек, в то время как остальные наблюдали со стороны, а инструктор комментировал наши действия, указывая на ошибки и поправляя нас. Сразу же по окончании первого тренировочного дня всю нашу группу отправили на медицинское обследование, где первым делом нам измерили давление, в то время как следующая группа приступила к тренировкам по дайвингу. Основной целью тренировок было обучение тому, как правильно вести себя под водой, вместе с тем был сформирован отдельный отряд, где главным в процессе значилась интенсивная методика по обучению ведения подводной подрывной деятельности. В этот отряд были выбраны бойцы, которые впоследствии должны были вести работу по подрывной деятельности в России, и я, как командир отряда, естественно, был обязан приступить к тренировкам. В то же самое время каждый день, пока большая часть батальона работала на воде, два отряда поочередно проходили учения по стрельбе из танкового оружия на закрытой территории. Там также находились пулеметы российского производства, которые необходимо было уметь собирать и демонтировать, чистить, ну и, естественно, вести из них огонь. На следующий день новые два отряда занимали место предыдущих, а те, в свою очередь, возвращались на подводные учения.

Здесь наш день был расписан по часам, и не проходило суток, чтобы посреди ночи резкий стук вдруг не заставил вскочить кого-либо. Как только изучение одного предмета подходило к концу, мы начинали изучать следующий, и так до тех пор, пока каждый из нас не узнавал все до мелочей, начиная от поведения в подводных условиях и кончая перепадами давления. Мы зубрили правила, пока это не становилось для нас так же очевидно, как и то, что земля круглая. Закончив тренировки в импровизированном бассейне, мы приступили к учениям на море. Каждое утро, надевая костюмы, делавшие нас похожими на лягушек, закрепив на спине баллоны с воздухом, мы садились на баржи, ожидавшие нас, и отчаливали на расстояние примерно в пять километров от берега. Воздуха в цилиндрах хватало не больше чем на полчаса, и оставшееся время урока мы занимались тем, что чистили шланги от баллонов и другие подводные снаряжения. Мы учились экономить каждый глоток драгоценного воздуха и использовать каждый вздох по максимуму. Тот, кто истратит воздух слишком быстро или использует его, не добравшись до земли, считался не справившимся с заданием, поэтому снова и снова, день за днем мы оттачивали свое мастерство, до тех пор пока не достигли совершенства в этом деле. Конечно же это касалось всех нас.

Курс дайвинга был намного легче, нежели предшествующие наши тренировки. Иногда случались курьезы, но в общем весь процесс являлся для каждого чем-то новым и увлекательным, и, даже если возникали какие-то проблемы, мы справлялись с ними с радостью. Спустя несколько недель наши инструкторы объявили нам, что теперь мы владеем навыками погружения не хуже любого дайвера в немецкой навигации и вполне готовы к первым маневрам, которые будут проходить где-то на северном побережье в условиях настоящих боевых действий.

На следующий день за нами прибыли два старых транспортных корабля. Они почти насквозь проржавели и были в столь плачевном состоянии, что не вызывала никаких сомнений их неспособность служить чему бы то ни было, разве что переправить нас к месту назначения. Перед вступлением на борт нас снарядили всем необходимым: маслом для смазки техники, оружием, гранатами и, наконец, рапортом о своем прибытии. Выйдя в открытое море, корабли в течение всего дня часто меняли курс, тем самым запутав нас окончательно, так что мы не были в состоянии определить, в каком направлении движемся. Для некоторых ребят это был первый выход в море. Естественно, им было трудно ориентироваться, и они беспокоились. Хотя мы имели компасы, все же определить, в какой стороне земля, было невозможно. Все это было очередным испытанием, где от нас требовалось доказать, чему мы в действительности научились за все эти годы.

То утро я помню очень отчетливо. Для всех подразделений вдоль побережья прозвучал сигнал военной тревоги, возвещавший о том, что английские корабли и субмарины предприняли попытку бесшумно проникнуть на территорию. Был отдан приказ стрелять в любое судно без предупреждения, и, к своему удивлению, я чувствовал абсолютное спокойствие и уверенность в себе. Возможно, я имел преимущество перед остальными, так как был не новичком на море и знал эту территорию так же хорошо, как задний двор нашего дома. Я плавал в этих водах целый год, а потом еще год вместе со своим братом и знал практически каждый песчаный пляж и рельеф морского дна. Но в то же время я ни с кем не хотел делиться своими знаниями. Наверное, оттого, что инструкторы пытались запутать нас, от их тщетных усилий ввести нас в заблуждение мне становилось только веселее.

На лице Вилли было написано смятение.

— Георг, у меня кружится голова от этих постоянных перемен курса. Это бесполезно — уследить за ходом корабля. Непонятно, в какой стороне находится берег. Мы совсем запутаемся в этих маневрах.

Я ухмыльнулся:

— Вилли, я знаю это море как свои пять пальцев, так что брось волноваться.

— Но ведь сейчас темно, откуда ты можешь знать, где мы? — закричал он.

— Помнишь, я как-то рассказывал тебе о своей яхте и о том, что проводил на море больше времени, чем дома? Ну вот, сейчас половина второго утра, и все города затемнены, нигде нет света, потому что проводятся воздушные рейды. То есть я не могу знать, где мы, но скажу тебе, Вилли, что мы возвращаемся в Пиллау, и если наш корабль не изменит курса, которым идет сейчас, то через шесть миль мы пристанем к берегу в северной части города, там, где находится фабрика по производству боеприпасов, и я думаю, нам дадут задание разрушить ее или, по крайней мере, проникнуть туда незамеченными.

— Откуда тебе это известно? — присвистнул он.

— Заткнись, — огрызнулся я. — Нас кто угодно может услышать. Ты же знаешь, наша секретная деятельность заключается в том, чтобы уничтожать заводы с боеприпасами, полевые склады и запасы горючего. Конечно, это всего лишь маневры и на самом деле мы ничего не разрушим, но должны же мы на чем-то тренироваться. Единственный завод боеприпасов, который я знаю, находится как раз неподалеку отсюда, и только туда мы можем направиться.

— Ты прав, — сказал он. — Если подумать, все так и выходит, но откуда тебе известно, что мы держим верный курс?

— Десять минут назад мы проплыли маяк Новой гавани и корабли поменяли курс. Но поменяли ненамного, я думаю, не больше чем на пять — десять градусов, так что сейчас мы, должно быть, находимся примерно в восьми километрах от берега.

— Будем надеяться, что ты прав, — ответил он.

Спустя пятнадцать минут двигатели заглушили, бросили якорь, и капитан вызвал меня в свою каюту.

— Сейчас мы находимся в шести километрах южнее Пиллау, — сказал он мне, — и у меня будет указание: вы отправляетесь на завод боеприпасов, находящийся на севере города. Желаю удачи.

Мы обменялись рукопожатиями, и я отправился к остальным ребятам, с трудом пытаясь сдержать улыбку.

Они так старательно готовили свои уловки, пытаясь запутать нас, что теперь мне пришлось разыграть удивление.

Когда я присоединился к остальным ребятам, большинство из них были уже одеты в «лягушачьи» костюмы, а в водонепроницаемых сумках лежали форма и оружие. Я быстро переоделся, и, когда установки для погружения были опущены в воду, к нам бесшумно подошли несколько человек.

— Отлично, ребята! — крикнул один саркастически. — Сейчас пришло время действовать самостоятельно, но не думайте, что это будет легко, потому что это не так.

Оба судна подняли якоря, и через пять минут мы остались совершенно одни в черном море, среди гонимых ветром небольших, но все же волн. Я быстро подплыл к установке, где ждал отряд. Основное правило, которое мне вдалбливали на протяжении всего курса обучения, было — не доверять никому, и поэтому я не стал брать с собой план. Таким образом, никто из находящихся здесь не должен был знать о моих дальнейших действиях. Очень кратко я объяснил ситуацию ребятам:

— Мы находимся в четырех-пяти километрах от берега, а если считать грубо, в шести километрах от полуострова, вблизи которого расположена гавань в Пиллау. Так как они пытались одурачить нас, говоря, будто мы на юге от Пиллау, а значит, на другой стороне от гавани, я считаю, нам стоит подыграть им. Поэтому сейчас мы двинемся вдоль полуострова и выйдем на берег на расстоянии трех километров западнее отсюда. Весь берег здесь песчаный, деревьев немного, но лес начинается прямо рядом с морем. Там находятся бункеры, где установлены противопехотные мины. Патрули на пляже постоянно начеку; возможно, у них есть собаки. Так что будьте предельно осторожны, чтобы не издать ни малейшего звука.

На лицах ребят читалось изумление; им очень хотелось знать, откуда мне известно все это.

— Логика мышления, — ответил я, — плюс знание здешних пляжей. Так как это самое удобное место для высадки врага, здесь нас, скорее всего, и могут ожидать, поэтому нам следует быть готовыми ко всему. Их охрана не дремлет.

Друг за другом весь отряд двинулся медленно на северо-запад, примерно под углом в сорок пять градусов по отношению к береговой линии. Когда до берега оставалось около четырехсот метров, я дал мальчишкам последнюю команду:

— Вилли и я пойдем первыми. Остальные будут ждать здесь, пока мы не дадим сигнал. Если что-то будет не так... впрочем, вы можете предугадать ситуацию и, обманув патруль, проплыть еще километр на восток и высадиться там.

Прихватив с собой две бутылки, мы с Вилли направились в сторону берега. Я беспокоился, все ли справятся с задачей, как нас тому учили, сэкономить воздух в баллонах и не растеряться под водой. Могло произойти такое, что человек отключался на пять минут, а когда снова приходил в себя, то не мог понять, спал он или на самом деле находился без сознания. Я злился на себя, когда эти мысли лезли в голову, в таком случае оставалось совсем мало надежды пройти незамеченными — с таким же успехом можно ползти по песку.

Проплыв под водой метр за метром, мы вынырнули и, как раз перед собой, увидели минное поле, огороженное колючей проволокой, натянутой между бетонных столбов. Но удача сопутствовала нам: так как был прилив, мы могли плыть над ними.

Мы остановились вблизи от берега. Двое караульных несли службу и прохаживались вдоль пляжа на расстояние около пятисот метров, как раз сейчас направляясь в противоположную от нас сторону. Не теряя ни секунды, мы переоделись, я облачился в форму капитана, а Вилли — в форму старшего лейтенанта. Едва мы успели закопать свое подводное оборудование в песок, как они, дойдя до противоположного края и развернувшись, заметили нас. Один из них крикнул:

— Солнце всходит! — и поспешил навстречу к нам.

Это был пароль, и я ответил:

— Жарко! — и сам удивился, что это сработало.

Патрульные выглядели абсолютно спокойными, но все же приказали нам поднять и показать руки.

Когда сложилась подходящая обстановка для разговора, я произнес:

— Капитан 115-го прусского подразделения военно-морских сил, — а Вилли вслед за мной представился старшим лейтенантом.

Отсалютовав, они не задали больше вопросов, скорее потому, что увидели на наших погонах изображение черепа. Я поблагодарил их за внимательность на посту и сказал, что Германия должна иметь как можно больше таких солдат. Но все же они не могли окончательно избавиться от своих подозрений, и один из них спросил:

— Господа, как вы перешли через минное поле?

Минное поле! Этого я не учел, но ответ тут же пришел мне на ум. Самое главное было ответить, не показав своего замешательства.

— Нас учили распознавать мины по запаху, — ответил я недолго думая. — Так что не обязательно знать, где они находятся.

Караульный, который был постарше, усмехнулся.

— Хорошая шутка, — ответил он удовлетворенно.

Ночь была холодной, даже слишком, и мне приходилось напрягаться всем телом, чтобы не дрожать. Я не видел, что делает Вилли, но вдруг он хитро и громко сказал:

— Боюсь, до места нашего назначения еще далековато, как бы не промерзнуть насквозь. С вашего разрешения, капитан, я бы хотел глотнуть из бутылки обжигающего напитка.

Зная, что последует дальше, я ответил тотчас:

— После того как мы пересечем минное поле, я бы тоже не отказался от глотка-другого.

Часовые пошли с нами. Впереди шел старший, за ним — младший, мы следовали за ними.

— Эта тропа достаточно широкая, — сказал тот, что помладше. — Два маленьких колышка по обеим сторонам служат ограничительными отметками на тропе. Над землей они возвышаются сантиметров на тридцать. Мы знаем, для чего они, но больше никому ничего не известно об этом.

— Нам тоже это известно, потому что наша работа — знать об этом.

К тому времени мы уже шли по минному полю. Сделав привал, я попросил у Вилли стакан, и он вежливо налил мне из откупоренной бутылки шнапса. Перед тем как выпить, я сказал охранникам:

— Ночи холодные и промозглые, а это улучшает кровообращение.

Затем я спросил небрежно:

— А где ваш командный пост?

Они внимательно выслушали вопрос, и старший вытянул руку, показывая в сторону:

— Там, на окраине леса; четыре километра на запад отсюда. Хотите, чтобы мы проводили вас?

— Нет, в этом нет необходимости.

Пока мы разговаривали, Вилли наполнил стакан, но уже из другой бутылки. Он предложил его нашим провожатым, но, будучи немцами, к тому же строго дисциплинированными, они отказались. Тогда я сказал им:

— Все будет в порядке. Ночь такая холодная, и те, кто служит родине, имеют право выпить глоток этого драгоценного напитка за наше общее дело.

Младший охранник взял стакан, осушил его и передал другому. Вилли снова налил, и второй выпил залпом тоже.

Наблюдая за ними немного встревоженно, мы продолжили разговор, ожидая, пока содержимое бутылки сделает свое дело. Уже через пять минут результат был налицо. Я подумал было, что мы убили их, потому что они рухнули на землю на том же месте, где и стояли.

Я закурил сигарету, потому что это был самый безопасный сигнал, который я мог подать в тот момент. Зажигать факел было слишком опасно, так как его мог заметить патруль, а вот вспышка от спички могла значить только то, что кто-то из охранников решил закурить. И в самом деле, четыре сотни человек, увидев сигнал, высадились на пляж.

Пока я стоял возле охранников, Вилли пошел обратно к берегу встречать мальчишек. Не теряя ни минуты времени, он провел их, все еще остававшихся в своих водолазных костюмах, по заминированной территории, но, войдя в лес, они разошлись в разных направлениях, чтобы окружить командный пост. Как оказалось, нам не стоило сильно беспокоиться. Место назначения располагалось в семи минутах ходьбы, а патрульные находились без сознания еще минут десять. Очнувшись, они схватились за свои винтовки, вскочили, и их изумлению не было предела, когда они поняли, что были без сознания. К тому времени 115-е подразделение ушло уже далеко в лес, все успели переодеться в свою форму, сложить подводное снаряжение и спрятать его так, чтобы потом снова найти. Когда охранники поднялись на ноги, окончательно придя в себя, я услышал, как целый отряд марширует в направлении командного поста, бойко распевая солдатские песни, словно находится на своей собственной территории.

Лейтенант Фукс приблизился к нам и доложил:

— Все отряды в сборе.

Затем он подмигнул мне, дав понять, что на командный пост уже проникли наши люди и что все идет по плану. И часовые и офицеры находились в полном неведении о том, что наш отряд высадился на берег, и единственное, о чем они могли подумать, — это то, что мы очередная группа курсантов, проходящих учения в этих местах.

Фукс вместе со мной отправился на пост. Все ребята построились прямо перед входной дверью, и я подумал с усмешкой: «Это работа Вилли». Пара офицеров выглядывала из окон, лениво наблюдая, как Вилли дал команду «сомкнуть ряды». Мне было очень интересно, что бы они подумали, если бы узнали, кем мы являемся на самом деле. Растягивая время, Вилли не спеша обходил строй, и только после того, как убедился, что каждый сориентировался на местности, дал команду «шагом марш!». Горланя песни, мы триумфально отправились в сторону завода боеприпасов.

Через час мы добрались до места. Войдя во двор фабрики, мы запели еще громче. Командиры, офицерский состав — все стояли и смотрели на нас, широко открыв рты. Нам удалось обвести вокруг пальца даже наших инструкторов. Они ожидали, что мы станем красться и в конце концов все равно попадем в ловушку. Но вышло так, что мы одурачили все побережье, хотя должно было быть наоборот. Мы доказали нашу абсолютную готовность и то, что никто и ничто не способно нас остановить, причем совершенно не важно, насколько серьезно охраняется тот или иной объект. Как мы узнали позднее, это был полнейший шок, который они когда-либо испытывали, а ведь многих офицеров рангом повыше судили за отсутствие смекалки и предусмотрительности.

Грузовики уже ждали нас, наше подводное оборудование было собрано, и теперь мы отправлялись на заслуженный отдых. Все до одного мы чувствовали себя изможденными и, добравшись до кроватей, упали без сознания. Никто не тревожил нас, и было уже около одиннадцати часов, когда я проснулся на следующее утро оттого, что кто-то потрепал меня по плечу, и в этом движении чувствовалась теплота и уважение.

— Для вас телеграмма от адмирала Канариса, — услышал я голос.

Я выпрыгнул из кровати, умылся, оделся, почистил форму, натер звездочки на погонах и кинулся в штаб. Суровые, неулыбающиеся лица старших офицеров неприветливо смотрели на меня. Все они сидели за большим круглым столом, и я отсалютовал с уверенностью, как офицер старой закалки. Затем я снял фуражку, и сержант, одним движением перехватив, повесил ее на крючок. Старший из офицеров, бригадный генерал, указал мне на стул, и я с гордостью присел.

— Вы, черт бы вас побрал, доставили мне массу неприятностей, — сказал он железным тоном. — Теперь моим офицерам приходится отвечать за все. Я понимаю, вы отлично представляли, что вам нужно выполнить задание и офицеры на командном посту были информированы о вашей массовой высадке на берег. Но вы, как змеи, которых не видно в траве, вылезли из-под воды и всех одурачили. — В его взгляде чувствовалась неприязнь и даже ненависть. — Мои тупые офицеры зорко следят за территорией, ничего не упуская из виду, но вы и их обхитрили, нарушив все правила. Маршировать и петь строевую с таким видом, будто это обычная учебная группа, — просто нелепость!

Я слушал его, но не мог сконцентрироваться и осознать до конца то, что он в тот момент думает и переживает. А потому ответил задорно:

— Если у ваших людей нет мозгов, чтобы думать, то боюсь, я ничем не смогу помочь.

Он посмотрел на меня так, будто готов был застрелить, чувствуя, что не в силах ничего сделать, и, вместо ответа, швырнул мне телеграмму от адмирала Канариса. Очень спокойно я поднял послание и поблагодарил его. Телеграмма гласила:

«Хорошая работа. Адмирал Канарис».

Прочитав телеграмму, я вспомнил, как, проходя мимо группы офицеров невысокого ранга, болтавших друг с другом и совершенно игнорировавших меня, услышал, что, даже не удосужившись понизить голос, они обсуждали нас. Затем кто-то из них нарочито громко произнес следующее:

— На этот раз Германия набрала целый детский сад. — Конец фразы покрыл смех остальных.

Мне хотелось повернуться и послать их куда подальше, но они были старше по званию, и все, что мне оставалось, — это сжать зубы и молча идти своей дорогой. Но сегодня настал час, когда я почувствовал себя удовлетворенным. Меня совершенно не волновало, что теперь их будет судить военный суд, потому что за неудачное выполнение задания любой из нас мог быть расстрелян. Сейчас те самые мальчики из детского сада показали, что они могут работать, может, даже лучше, чем более опытные офицеры. В конце концов, мы не прохлаждались все это время, а тренировались в самых жесточайших условиях.

Голос бригадного генерала прервал мои мысли:

— Если бы у меня была власть, я бы отдал под суд большинство из вас за дерзость, непослушание и нарушение инструкций. Но, к вашему счастью, вы находитесь не под моим командованием. Я не знаю, в чем заключается ваша работа, да это и не особо мне интересно. У меня есть приказ выделить вам двенадцать барж, шесть ракетных установок, двенадцать штурмовых орудий, шесть пушек 88-го калибра и шесть транспортных средств для перевозки войск — плюс штабную машину.

Я усмехнулся, игнорируя слова генерала. Это значило, что, наконец, нас отправляют участвовать в настоящих боевых действиях и поэтому теперь уж точно не будет никаких академий. Я вежливо спросил, когда мы получим всю технику.

— Сегодня, — ответил он сжато, — и надеюсь, больше вы не попадетесь мне на глаза.

Всех, кто находился в штабе, распустили. Никто из старших офицеров не заговорил со мной, но и со стороны я не слышал ни одного ругательства в свой адрес, даже если таковые были, их произносили тихо. Ликуя всей душой, я бегом бросился в казармы и обнаружил всю группу, ожидающую меня. Они радовались, как дети, наворовавшие яблок из сада, и, увидев меня, буквально набросились с вопросами. Между нами не было никаких формальностей. Я был их начальником только потому, что меня им назначили. В действительности мы все были равны между собой и поэтому не утруждали друг друга такими вещами, как отдавание чести и ведение разговора командным тоном.

— Думаю, теперь уж точно пришло время увидеть настоящую войну своими глазами, — объявил я ликующе. — Сейчас слушайте все до одного. Штурмовое оружие и всю остальную боевую технику, которая предназначена для нас, я хотел бы принять сегодня. Нужно установить все перед входом в казармы и привести в боевую готовность. Необходимо, чтобы наши действия выглядели профессионально и чтобы ни у кого не повернулся язык назвать нас детским садом. — Эти последние слова я произнес с гордостью.

Совершая обход бараков и уже дойдя до половины, я увидел вбежавшего Вилли.

— Эй, Георг! Ты заполучил самую лучшую машину! — прокричал он. — Она может пройти самые сложные участки дороги, плавает, на ней даже железнодорожные пути переедешь. Я думаю, она умеет прыгать и через канавы. Но самое главное, Георг, — он покраснел, — она принадлежит нам с тобой.

Я проигнорировал его последнее замечание, и тогда он продолжил:

— А давай поедем в Пиллау на машине. Мы сдали экзамены по вождению, значит, можем делать это спокойно.

Эта идея очень понравилась мне, и мы вышли, чтобы взглянуть на нее. На дверях были нарисованы расколотые вазы — отличительные знаки воинской части. Это означало, что мы были независимы, находясь под собственным начальством и началом Верховного главнокомандующего. В то же время на машине был изображен флаг штаба. Вилли надеялся сесть на место водителя, и я согласился.

Как только мы приехали в Пиллау, Вилли потащил меня прямиком в отель. Не зная, что эта гостиница является собственностью его тети и дяди, я вопросительно посмотрел на него. Скорее это место больше походило на таверну, нежели на отель, и, когда мы сели за один из свободных столиков, Вилли стал оглядываться по сторонам, сияя, как начищенные звездочки на погонах. Девушка лет восемнадцати подошла к нам и вежливо спросила, что мы будем заказывать, Вилли просто ухмыльнулся, даже не удостоив ее ответом. Затем он пристально взглянул на нее, и она покраснела, не узнав в нем своего двоюродного брата. После Вилли, чеканя каждое слово, произнес следующее:

— Если вы не знаете, как правильно выполнять свою работу, то пойдите и скажите, чтобы пришла ваша мать.

Я посмотрел на него с отвращением, не понимая, чем обосновано его поведение.

Девушка практически выбежала из комнаты, и уже через несколько мгновений появилась полноватая, приятного вида женщина. Ее рот открылся от изумления, и она громко вскрикнула:

— Вилли! — Она буквально сорвала его со стула и, набросившись на него, стала целовать, все время повторяя одно и то же: — Вилли! Вилли! Вилли! Боже мой! Да ты стал настоящим мужчиной, вот почему твоя сестра не узнала тебя!

Я чувствовал себя смущенным. Потом Вилли представил меня, и на какой-то момент мне показалось, что сейчас его тетя обнимет и меня, но вместо этого она взяла нас за руки и повела на кухню.

— Вы, мальчики, должно быть, жили впроголодь! На вас же нельзя смотреть спокойно — кожа да кости!

Она ставила на стол еду до тех пор, пока там не осталось места. Но самое главное, вся еда была приготовлена по-домашнему, и за три последних долгих года мы не ели ничего вкуснее. В Германии не принято расспрашивать у кого бы то ни было, что он делал, чем занимался, и поэтому тетя Вилли не задавала нам никаких вопросов. Поставив банку с пивом на стол, она просто сказала:

— Сейчас даже пиво не такое, как раньше, но я нашла для вас то, что получше. Надеюсь, оно понравится вам.

Вилли пил пиво с самого детства, чего нельзя было сказать обо мне. Я не любил его горький вкус и выпил только один стакан, оставив все остальное Вилли. Когда мы уходили, его тетя почти рыдала и требовала, чтобы он скоро вернулся и обязательно со мной. Перед нашим приходом снова вышла девушка, и ее мать объяснила ей, кто такой Вилли.

— Всего три года назад вы играли вместе, и тебе должно быть стыдно, что ты даже не узнала своего кузена. — Она погрозила пальцем всем нам троим: — Как же вы быстро вырастаете.

Мы попрощались и ушли.

На обратном пути в лагерь Вилли нарушал все дорожные правила, но обошлось без неприятностей.

Весь оружейный арсенал был выстроен перед казармами, и ребята чистили и натирали до блеска пушки. Ко мне подошел Фукс.

— Георг, эти идиоты из штаба, — произнес он, — целых два часа выясняли, где ты. Я сказал, что ты поехал проверять новую машину, так что им нечего было ответить.

Вилли предложил подвезти меня, и я сел в машину с видом генерала. Мы подъехали, и один из охранников, подлетев, открыл дверь. Выйдя, я спокойно направился к штабу.

Услышав рявканье, я сразу понял, что это голос бригадного генерала.

— Черт бы вас побрал! — прорычал он. — Теперь здесь не будет покоя! Цистерны заправлены горючим, боеприпасы укомплектованы, войска готовы к отбытию, а я не представляю, где вы можете находиться. — Он смотрел на меня бешеными глазами. — В Восточной Пруссии проходят маневры, да и не только там, но и повсюду. Именно поэтому мне передан приказ собрать вас и переправить в Погеген, где вы доложите о своем прибытии командиру бронетанковой дивизии СС в «Гроссдойчланд».

— Чей приказ? — задал я вопрос.

— Приказ от фюрера из Рейхсканцелярии.

— Мы отправляемся поездом?

— Нет! — снова заорал он. — Все составы перегружены солдатами. Вам предстоит добираться самостоятельно. — Он протянул мне бумагу, и я прочитал:

«Вы перейдете русскую границу и там доложитесь командиру дивизии «Гроссдойчланд». Это место их расположения.

17 июня, 1941.

Адмирал Канарис».

Погеген находился в восьмидесяти милях от Пиллау, и мы должны были добираться туда своими средствами. В каждом из отрядов имелась полевая кухня и собственные средства передвижения, и нам приказали немедленно отправляться в путь. Прибежав к ребятам, я рассказал обо всем, что их очень удивило. Тем не менее в течение часа все были абсолютно готовы. Хотя я и старался не думать, все же в мозгу свербела одна и та же мысль: «Если это опять академия, другая школа, я умру».

Я все еще находился в задумчивости, когда появился Вилли и сказал, что группа в сборе и готова к марш-броску.

Вместе с ним мы вышли на улицу. Зрелище, открывшееся нам, впечатляло. Длинные стволы пушек, установленные под углом пятьдесят градусов, были настроены отразить любую атаку. Все было доведено до совершенства, и отполированный металл сверкал на солнце.

— Ты поедешь на машине во главе отряда? — спросил Вилли.

— Нет. Я думаю забраться на пушку, стоящую впереди. Когда мы будем выезжать через ворота, я гордо распрямлю плечи, и будь уверен, эти старые индюки запомнят меня именно таким.

Мы медленно тронулись. Тяжелую артиллерию не следовало перевозить на скорости выше чем тридцать километров в час, и нам дали приказ держаться края дороги, чтобы другие автомобили могли двигаться свободно. В первый день мы проделали путь лишь в пятьдесят миль, а ночью въехали в сосновый бор и разбили там лагерь. Сосновый запах, чистый воздух. И никто там не мог дать нам по носу и оскорбить, указав на то, что даже крысы соображают лучше, чем мы. У нас не было ни палаток, ни матрасов, но зато имелись спальные мешки, и впервые мы спали под открытым небом. Только совы тревожили нас своим оханьем и охранники, прохаживающиеся по кругу и переговаривающиеся между собой. Сейчас мы были простыми солдатами, и именно такой мне представлялась военная жизнь.

К семи часам следующего утра мы уже снова были в дороге. В полдень проехали мой дом, но не остановились. На каждом участке пути мы встречали людей, которые глазели на нас. Никогда раньше они не видели столько войск, сколько за последние дни. Мы были лишь одним отрядом из огромного их числа. Мужчины, работавшие в полях, поднимали головы и смотрели на нас, а женщины брали детей на руки и указывали им руками на пушки. Вглядываясь все пристальней, я пытался разглядеть в толпе кого-нибудь из знакомых, но не видел никого. На другой стороне реки нас остановила военная полиция, охраняющая территорию, прилегающую к полю. У каждого из патрульных была собака на цепи. Они строго спросили, кто командир этой части. Вилли высунулся из машины, показывая на меня, и, когда они направились в мою сторону, мне пришлось спуститься со своей пушки. Мы удалили все опознавательные знаки со своей формы, и поэтому, увидев пустой китель, старший из полицейских взглянул на меня ничего не выражающим взглядом.

— Продолжайте так же внимательно нести службу, — произнес я грубоватым тоном.

Они переглянулись и, толкнув друг друга локтями, объяснили, что они здесь для того, чтобы указать нам маршрут дальнейшего следования в штаб «Гроссдойчланд».

Мне стало любопытно, что общего мы имеем с СС. Хотя они тоже служили Гитлеру, но цель их обучения была совсем другой, нежели наша. Их учили, оказываясь лицом к врагу, идти до конца, не сдаваясь. «Смерть за Родину!» — таков был их девиз. И в то время как мы представляли засекреченные войска, они, наоборот, были лицом германской армии, примером для остальных, на кого нужно равняться. Я уважал их, но одновременно недолюбливал.

Следуя за солдатами военной полиции, мы двигались по узкой тропинке, но вместо остановки в Погегене, как мы ожидали, они провели нас прямиком к приграничной территории. Я ощущал себя каким-то дезертиром, пока не понимал, куда мы движемся. К тому моменту, когда мы въехали в лес, находившийся в трех милях от границы, я уже стал не на шутку беспокоиться. На протяжении нашего пути мы видели сотни танков, тяжелую вооруженную артиллерию и миллионы пехотинцев, и вопрос, который вертелся у меня в голове, имел два ответа: или мы нападаем на Россию, или защищаемся от нее. Воздух охраняли патрульные самолеты. Мы были еще совсем мальчишками и от восторга и предвкушения чего-то нового почти потеряли голову. Я видел Вилли, сидящего в машине на переднем сиденье, его голова крутилась во все стороны, так что создавалось впечатление — еще немного, и она отвалится. Да и все остальные ребята вели себя точно так же.

Главный дивизионный штаб находился в доме, располагавшемся в лесу, и в действительности здесь было все необходимое, включая телефон, радио и радары. Двое посыльных выехали на мотоциклах нам навстречу и повели за собой на свободную территорию. Достаточно много времени заняло у нас расположение оборудования и установка пушек, и только после этого появилась машина гауптштурмфюрера. Один из мальчиков подошел к нему и отсалютовал. Тот в ответ засмеялся.

— Добро пожаловать в дивизию, — сказал он. — У меня есть для вас особое распоряжение. Я жду командиров отрядов в штабе.

Вилли собрал всех старших вместе. Мы сели в одну из ожидавших машин и поехали следом за автомобилем бригадного генерала. В штабе каждому, кто находился в кабинете, был дан приказ покинуть помещение. Патруль СС делал обход вокруг здания, и в комнате остались только офицеры СС, сам генерал и мы. Затем началось секретное совещание, и никто здесь не отчитывал нас, словно новичков. Они были отлично проинформированы о том, какую школу мы прошли и насколько готовы.

Перед тем как раскрыть все планы, генерал обратился к офицерам, сказав, что если хоть одна живая душа за пределами этой комнаты узнает о разговоре, происходившем здесь, то каждый из присутствующих понесет смертельное наказание за разглашение военной тайны. Только после этого началось секретное собрание. Сначала перед нами положили большой пакет, содержащий фотографические снимки, переснятые с карт, а потом поставили ящик с маленьким экраном внутри.

— Настало время бороться с врагом, — сказал нам офицер СС, — и конечно же вы приняли присягу. В воскресенье, 22 июня, в четыре часа утра, все пушки Германии будут направлены на Россию. В данный момент об этом известно лишь Верховному руководству и нам с вами. Все другие генералы будут осведомлены в ближайшие двадцать четыре часа. Пока все считают, что проходят крупные маневры, и это единственный способ ввести нашего врага в заблуждение. Но мы собрались не для того, чтобы вести разговоры о войне против России. У нас с вами несколько другая цель. Наша разведка донесла, что на латвийской границе, в пятнадцати километрах отсюда, русские стянули многочисленные войска, устроили бункеры, артиллерию, возможно, они готовятся отразить нападение. Именно поэтому я нахожусь здесь, и по этой же причине также здесь все 115-е подразделение. Если Россия опередит нас в своих действиях и ей удастся укрепить оборону, то будет потеряно множество наших соотечественников. Поэтому слушайте предельно внимательно. Три отряда 115-го подразделения ровно в полночь с субботы на воскресенье будут сброшены с парашютами на их территорию. Их цель такова: уничтожить сообщение на всей территории от границы и Тауроггена{2} до главного штаба, расположенного в Шяуляе, но основная задача — нарушить связь с Москвой. Сейчас мы с вами просмотрим фильмы о расположении оборонительных сил.

Он повернулся к бригадному генералу:

— Само подразделение не вступит в военные действия с врагом напрямую. Ушли годы на то, чтобы обучить этих молодых ребят всему тому, что они умеют, но, даже несмотря на это, мы не можем быть уверены в абсолютном успехе. Поэтому, когда начнутся непосредственные бои, держите их как можно дальше от линии огня.

Затем к нам присоединились другие эсэсовские офицеры, и, когда окна завесили темными шторами, нам начали демонстрировать фильм. Сначала мы увидели дорогу, ведущую от границы к Тауроггену, вдоль которой располагались телефонные линии, особое внимание обращалось на провода, обозначенные красным цветом. Эти кабели тянулись и тянулись на большие расстояния.

— Этот кадр, если в этом будет такая необходимость, вам покажут сто раз. Это относится к людям, находящимся под командованием капитана фон Конрата, — объяснил нам офицер СС. — Мы изучим этот сюжет основательно; это упреждающее мероприятие необходимо провести, как уже ранее обсуждалось, с капитаном и бригадным генералом.

Я не сдержал улыбки. Эти парни из секретной службы обычно ни с кем не церемонились. Они ставили себя выше всех генералов и даже самого Господа Бога.

Внезапно картинка сменилась, и мы увидели мост через реку, вдоль которого тянулись стальные трубы. По правую сторону реки возвышался холм, на самом верху стояла церковь с высокой колокольней, построенная из красного кирпича.

— Вот это главный центр связи. Отсюда сигналы распространяются автоматически. Теперь взгляните по левую руку от дороги. Вы видите старинный литовский замок, в котором теперь располагаются штабы Красной армии. Эти два места и трубы вдоль моста должны быть разрушены первым делом, в четыре часа утра. По возможности сделайте это в три. Смотрите внимательно и все запоминайте.

По окончании фильма шторы на окнах снова распахнули и старший из офицеров СС показал на меня пальцем:

— Капитан фон Конрат, что вы увидели в самом начале?

— Зигзагообразные вырытые траншеи, метров шесть глубиной. Также нам показали дорогу, со стоящими вдоль нее телеграфными столбами и растянутым между ними кабелем красного цвета.

— Что еще?

— Перед мостом, на правом берегу реки — завод стройматериалов, дальше — трубопровод, а слева — плотина. Правее на холме построена церковь, а дальше, опять слева, — замок.

— Прекрасно, — ответил старший. Затем он продолжил, глядя на бригадного генерала: — Вы понимаете, что все это значит. Эти мальчики долго обучались. Я имею в виду, что жизнь каждого из них стоит дороже, чем целый полк регулярной армии.

Бригадный генерал кивнул:

— Изумительно. Я даже не заметил водяную дамбу и мельницу. Изумительно, изумительно, — пробормотал он. Бригадный генерал смотрел на нас с большим уважением, а наш руководитель объяснял ему, что нас учили замечать еще более незначительные предметы.

Окна снова зашторили, и теперь мы могли видеть сам Таурогген. От города шли четыре основные дороги. Одна — на юго-запад, в сторону моста, к границе, а затем в Погеген. Другая вела на северо-восток, к Риге. Третья шла на запад, и четвертая — на восток. Когда показали съемки с воздуха, я смог четко разглядеть окопы вдоль всего края леса, который пересекала дорога, ведущая на Ригу. Убежища растянулись на расстояние от трех до четырех миль, и везде были установлены пушки, тяжелые артиллерийские орудия, приведенные в боевую готовность. Казалось, что пулеметы были расположены повсюду. В следующем сюжете снова показали дорогу, которая, как я немедленно предположил, могла вести через город прямо к границе. Севернее, к Шяуляю, виднелись красные линии кабелей, а также отчетливо вырисовывались телеграфные столбы. Через два с половиной километра от Тауроггена, как раз не доходя до леса, дорога расходилась в три стороны: на одной стоял указатель с надписью: «Рига — 250 километров», другая вела на восток, а третья на запад. Так же как и все остальные дороги данного населенного пункта, эти три были усыпаны гравием, и каждая исчезала в лесу, который издалека по форме напоминал полумесяц.

Дальше все повторилось, как в предыдущий раз. Как только раскрыли шторы, офицеры СС засыпали меня вопросами. И снова я ничего не упустил.

— Все точно, — сказал старший офицер. — Эти фильмы будут показывать здесь в дивизионных штабах, с разрешения бригадного генерала, до тех пор пока каждый не станет владеть всей информацией в совершенстве.

— Конечно, — произнес бригадный генерал слегка небрежно, но, по сути, ответ не требовался, так как его не спрашивали, а просто поставили перед фактом.

Повернувшись к командирам, с которыми мы первоначально вошли в кабинет, я попросил их отобрать самых лучших людей и собрать их в три отряда, а затем немедленно вернуться в штаб. Прошло десять минут. Бригадир становился все более дружелюбным и даже предложил выпить понемногу. Достав из своих запасов бутылку вина, он наполнил стаканы и произнес тост за секретные службы и за нас с Вилли. Мы не стали отказываться, чтобы окончательно закрепить за собой право называться настоящими мужчинами. Должно быть, мы выглядели еще совсем юнцами, но уже давно соображали не хуже взрослых людей, и не просто людей, а очень подозрительных и осторожных. Мы распили бутылку в тишине и стали ждать.

Командиры возвратились, приведя с собой три отряда, и, набившись в маленьком кабинете, словно сельди в бочке, мы опять стали просматривать фильм. Раз, второй, еще и еще мы смотрели одни и те же кадры до тех пор, пока каждый из нас не смог в темноте начертить карту; так прочно увиденное засело в наших мозгах. К тому моменту, когда мы в последний раз посмотрели эти кадры, у каждого из нас было такое ощущение, что всю предыдущую жизнь он провел именно в тех местах. Мы знали теперь все улицы вдоль и поперек, каждый переулок мы могли найти теперь с закрытыми глазами. Нас завалили вопросами, и сейчас уже даже сами офицеры СС не сомневались в успехе. Затем их старший офицер достал конверт и протянул мне. Я сорвал восковую печать и заметил, как пристально наблюдает бригадный генерал за моими действиями. Все остальные тут же попытались скрыть свое любопытство, делая вид, что заняты чем-то другим и больше их ничто не интересует.

Я несколько раз внимательно прочитал письмо, пока не убедился, что запомнил в точности каждое слово: пароли, имена, места, полки, подразделения, батальоны, отряды, артиллеристские школы и все, что еще было у русских. Потом я достал спичку и сжег ее. Таким образом, никто из присутствующих не знал, что написано в письме, и сжечь его было лучшим способом его уничтожить. Оканчивалось послание так: «Все взгляды устремлены на вас, и фюрер с нетерпением ждет того момента, когда сможет услышать о вашем успехе. Адмирал Канарис».

Когда догоревший лист бумаги превратился в пепел, старший офицер произнес:

— Завтра, если потребуется, весь день, а может, и ночь вы будете тренироваться в прыжках с парашютом. И прыгать будете не с вышки, а с самолета.

Нам нечего было ответить на это, так как до этого мы не имели подобной практики. Нам выдали русскую форму и русские же винтовки, а также пистолеты. Еще мы получили сухую рыбу, сахар и подсушенный черный хлеб — сухари. Курящим дали русскую махорку, завернутую в русскую газету. Затем каждый получил фотографии с изображением своих близких: девушки, родителей, находящихся в саду или во дворе своего дома. И наконец, нам выдали наши документы, подтверждающие то, что мы являемся солдатами Красной армии. Командиры подразделений передали под нашу с Вилли ответственность три отряда, и мы отправились на место, где должны были отрабатывать свои ночные прыжки.

Все было странно и необычно. Все было доведено до совершенства и работало как самые точные в мире часы. Все мы взяли с собой документы, удостоверяющие то, что мы русские солдаты, фотографии и форму и все это упаковали в рюкзаки. Три больших транспортных самолета с пилотами на борту, которые абсолютно ничего не подозревали о предстоящем задании, уже ждали нас. Нас проинструктировали, закрепили на наших спинах парашюты и дали команду приступить к выполнению задания. С нас ничего не требовалось, кроме как просто выпрыгнуть из самолета. Нас выбрасывали на поле, и, приземлившись, мы еще пробегали метров пятьдесят с развевающимся сзади парашютом. Это занятие было не сложнее, чем спрыгнуть с крыши, и все остались целы и невредимы, без единой царапины. С заданием мы справились с полным успехом, и руководство решило, что вторая попытка будет напрасной тратой времени и бензина.

На военно-воздушной базе один из бараков был приготовлен специально для нас. Охранявшие казармы люди, показав нам наши комнаты, сразу же покинули помещение, и мы остались одни в здании, в радиусе тридцати метров вокруг которого ничего не было. Тем не менее с нашей казармы не сводили глаз, все здание было окружено, и мы, по сути, являлись заключенными в тюрьму пленниками.

Следующей ночью мы должны были тайно приземлиться на территории врага. В ту ночь вся немецкая промышленность завершала последние приготовления к войне. В наших казармах не спали. Офицеры носились по коридорам, готовя запасы продовольствия — продукты, как можно больше продуктов. Как заключенные, сидящие в своих камерах, мы словно ожидали приговора, который будет вынесен в субботу ровно в половине двенадцатого. Затем, до предела напичканные взрывчаткой и одетые в форму русских солдат, мы двинулись на взлетное поле. На этот раз офицеры охраны сопровождали нас в полете. Без десяти четыре мы должны были десантироваться. С этого момента наступал новый отсчет времени.

Когда наш самолет оторвался от земли, у меня от волнения засосало под ложечкой. Эти места должны быть стерты с лица земли в первую очередь, еще до того, как повсюду станет раздаваться грохот и рев немецких пушек.

Глава 5

В самолете мы заняли те же места, что и накануне, и оставалось только ждать прыжка. Набрав высоту, самолеты взяли курс на восток и пересекли латвийскую границу. Нашему взгляду открылись просторы российской территории. Нас инструктировали, показывая на киноленте место нашей высадки. Требовалась отвага, так как здесь мы могли быть замечены русскими военными.

Замигали красные огни. Это значило: «Команда — приготовиться!»

Затем один из офицеров открыл дверь и загорелся зеленый свет. Один за другим мы стали выпрыгивать.

Болтаясь в воздухе, я размышлял: «Если мы были замечены русскими, то нас немедленно схватят». Эта мысль совсем не привлекала меня, потому что, даже в случае сверхъестественного сопротивления наших трех отрядов, бойцы Красной армии наверняка окажутся сплоченнее и в несколько раз превысят нас по численности. Но больше всего меня беспокоило, что все изнурительные тренировки могут пойти коту под хвост.

Я благополучно приземлился на мягкую траву, быстро свернул и уложил парашют, необходимо было сориентироваться на местности, чтобы найти место условленной встречи. Когда я добрался туда, половина группы уже ждала остальных. Вокруг была тишина и покой. Мы закопали парашюты, а затем, совершенно ничем не отличающиеся от настоящих солдат-красноармейцев, маршируя строем, направились к главной дороге. Подойдя ближе, мы запели: «Моя Москва». Ступив на дорогу Рига-Шяуляй, мы пошли вперед, а второй отряд двинулся в противоположную сторону, запевая другую песню. Даже русская военизированная охрана не посмела остановить отряд, марширующий и распевающий песни во все горло. Тем более мы были не одни. Где-то недалеко слышались песни, которые пели уже настоящие русские, шагая целыми отрядами в разных направлениях. Ребята из секретной службы рассказывали, что сейчас много отрядов брошены на укрепление границы и именно поэтому нам встречалось так много солдат.

Как только начался наш марш-бросок, пение не просто придало нам храбрости, но как-то автоматачески заставило перевоплотиться в русских, и нам совсем не составляло труда вести себя так, как нас обучали. Продвигаясь с севера в Таурогген, километр за километром мы пели все новые и новые песни, известные под такими названиями, как «Три танкиста» и «Катюша». Приблизившись к холмам, мы увидели тот самый мост. Это было настоящим испытанием. Если они захотят остановить нас, то это произойдет именно сейчас. У русских были выставлены посты на противоположной стороне моста, и внутренне я уже настраивался на борьбу. Но они только поприветствовали нас, и мы беспрепятственно прошли мимо. Это был кульминационный момент.

Мы были в форме пограничников, одного из лучших родов войск в русской армии. Я также отсалютовал в ответ, и мы перешли через мост. Было половина третьего.

Мы продолжали свое шествие по дороге, в сторону германской границы, находящейся в километре отсюда. Мы не просто выглядели как русские, мы были самыми настоящими русскими, так что даже тени сомнений не могло закрасться в головы наших противников. Сейчас в нашем пении слышались нотки ликования.

Вилли возглавлял один из отрядов, который направлялся к старому литовскому замку, где располагались штабы русской армии, в то время как я повел остальных снова к мосту. Делая вид, будто укладываем телефонный кабель, мы тем временем постепенно разматывали его. Также от нас требовалось обесточить старинную церковь и колокольню — основной источник связи, и половина ребят уже вовсю занимались этим. Один русский, охранявший объект, громко заметил:

— Сейчас бы поспать, а не стоять тут как вкопанный или разматывать провода. Сегодня ночью собачий холод.

— А еще лучше завалиться в постель с бабой да прихватить с собой бутылку водки, — отозвался другой.

Русские смеялись так громко, что их отлично было слышно на другом берегу реки. А мы тем временем совершенно спокойно и открыто выполняли свою работу, копаясь в телефонных проводах и минируя мост прямо под их носом. Это оказалось до какой-то степени легче, чем в Рейхсканцелярии, что адмирал Канарис не мог себе представить. Все происходящее напоминало какую-то детскую игру. Спустя некоторое время ко мне подбежал Вилли и произнес:

— Их центр управления полностью заминирован.

Затем один за другим стали подходить другие ребята и докладывать, что мост и трубы так обложены взрывчаткой, что тому, кто захочет пройти по нему впоследствии, придется собирать его по кусочкам, начиная с самого центра города. Вилли хихикнул, и мы все тоже рассмеялись.

Небольшой отряд русских солдат приблизился к мосту, идя друг за другом. Это оказалась береговая охрана, и, проходя мимо нас, старший политрук отсалютовал мне. Повернувшись, они последовали в противоположную сторону, туда же, откуда пришли. И снова мне стало весело, потому что я уже предвкушал результат наших следующих секретных операций. Даже Вилли еще не знал о предстоящих планах.

Шагая строем, мы возвратились в Таурогген. От нас требовалось держать под надзором полевые склады с горючим, находившиеся немного южнее. Здесь же, рядом, находилась бойня, где в назначенный час мы должны были превратиться в рабочих. Я посмотрел на часы. Они показывали без восьми четыре утра. А вдруг что-то пойдет не так, не сработает взрывное устройство? Я продолжал идти, внешне совершенно спокойно, внутренне сходя с ума от лезущих в голову вопросов и внимательно прислушиваясь к происходящему вокруг. И тут, внезапно, я услышал прогремевший взрыв. Он потряс воздух, а за ним послышались другие, но уже не такой мощности. Моста, церкви и замка больше не существовало. Я оставил одного из своих ребят наблюдать за результатами наших действий, дав ему капсулу с ядом на тот случай, если он будет пойман русскими.

Мы подошли к складам. Без семи минут четыре.

— Смена караула! — крикнул я.

Отряд остановился. Русские, охранявшие горючее, примкнули к нашим рядам, а наши заняли их место. В помещении для охраны мясокомбината, находившегося совсем рядом, к удивлению, оказалось только шесть человек. Сразу за ним был еще один небольшой домик. Дойдя до него, я опять скомандовал: «Смена караула!» — и снова их военных сменили наши. Пока я еще не знал, что с ними делать. Они только мешали и совершенно не были нужны, но я не мог застрелить их. Они не внушали абсолютно никаких опасений, так как ни о чем не подозревали.

Теперь мы могли увидеть, что происходит на железнодорожной станции. Не спеша маршируя, мы пели «Катюшу» и внимательно изучали территорию. Все платформы, да и вообще вся станция была забита военными, поэтому попытаться предпринять здесь что-либо не имело смысла. Тем не менее охрана станции не представляла особой опасности. Главным объектом для нас здесь являлся железнодорожный мост, проходивший в двух километрах отсюда, тянувшийся в сторону немецкой границы. Он, так же как и другой мост, находившийся в трех километрах к востоку, пересекал реку. По нему как раз на поезде должна была быть переправлена наша тяжелая артиллерия, поэтому он должен был остаться невредимым любой ценой.

Начинало светать. Было уже четыре часа. Грохот тысяч пушек доносился с немецкой стороны. Как раз в это время танки и другая военная техника, сопровождаемая нашей пехотой, пересекали границу. Русские не понимали, что началось нападение на них. Они, пустив лошадей во весь опор, скакали вокруг станции, пытаясь определить, что же все-таки происходит. Вокруг царила атмосфера полного хаоса. Среди этой суматохи никому не было до нас дела, и мы спокойно продолжали свой путь в сторону железнодорожного моста. По правую сторону от себя я видел мост, уже разрушенный нами. Все вокруг было в дыму, но я все же сумел разглядеть языки пламени, облизывающие руины того, что еще несколько минут назад было замком. Теперь уже, отряд за отрядом, русские солдаты пытались наладить сообщение, но на это им потребовалось бы несколько часов, а чтобы получить прежнюю связь, нужны были годы. У них не было надежды что-то изменить, и мы продолжали свой марш-бросок, ни о чем не волнуясь.

Затем, на полпути к мосту, я увидел бункеры. Три из них стояли почти впритык друг к другу, и в каждом находилось по три пулемета. Если они принадлежали русским, это значило, что мы не дойдем до моста и вряд ли что-то сможем сделать. Почему они находились с правой стороны дороги? Мой мозг лихорадочно работал. Бункеры были похожи на двухэтажные дома, просто фантастические по своей крепости, но, как ни странно, я никого не видел ни внутри, ни поблизости. Немедленно повернув направо, мы открыто направились к ним. К своему облегчению, подойдя ближе, мы увидели, что пулеметы не заряжены и абсолютно не готовы к бою, хотя и направлены в сторону немецкой границы. Я благодарил Бога за то, что со мной был еще один отряд — тридцать лучших бойцов, способных на многое, но сейчас, когда среди нас шли русские, просто невозможно было что-либо предпринять. Чтобы не оказаться под подозрением, я, стараясь говорить неоднозначно, дал приказ первому отряду встать на охрану бункеров и, что бы ни случилось, не покидать своих постов. Затем добавил двусмысленно: «Если что, стрелять без предупреждения!» Мои люди все прекрасно поняли, и русские тоже, только в другом смысле. Отряд разделился на три части, и каждые десять человек взяли под свою охрану по бункеру. С остальными, восемь из которых были русскими, я продолжил свой путь к мосту. Перепуганные, они спрашивали у меня:

— А где же немцы?'

— Наши вовсю гонят их назад, — ответил я беззаботно, — сейчас русские уже входят в Германию.

Эти слова придали им храбрости. Затем я приказал двадцати бойцам — десяти своим и десяти русским — зарыться в землю в ста метрах от моста на немецкой стороне. Дальше мы не пошли. Дорожные лопатки у нас были с собой. Из десяти своих для охраны я поставил по пять человек с каждой стороны моста. Мальчики, находившиеся на той стороне, неистово копали и поэтому сейчас уже были здесь. Они установили два пулемета, реквизированные у охранников на мосту, и это было все, что мы могли сделать.

Отряд, находящийся в бункерах, открыл огонь по наступающему батальону русских, которые пытались подобраться к мосту незаметно. Оставив Вилли за главного, я рысью кинулся к бункерам. Русские пули сыпались как песок, и, чтобы попытаться достичь ближайшего бункера и избежать смерти, мне приходилось то бежать, то ползти. Таким образом пробравшись по берегу реки, я дошел до ближайшего бункера, на последнем издыхании. Попав к своим, первым я встретил оберфенриха Крюгера, метавшегося, не находя себе места. Он рассказал мне, что целый батальон русских был готов атаковать бункеры, но никто из отряда не собирался так просто сдаваться.

— Мы начали рыть траншею — она ведет к четвертому бункеру, а русские ползли со всех сторон, как муравьи. Сейчас единственный способ, которым они могут добраться до нас, — это подземный путь, — добавил он.

— Но ведь другие проходы все еще остаются свободными? — спросил я встревоженно.

— Конечно, и у нас имеется телефонная связь. Телефонные провода идут через туннели. Нам бы сюда еще комнату отдыха, и здесь было бы не хуже, чем в хорошем отеле.

К сожалению, пушки, стоявшие снаружи, хотя они и были направлены на немецкую границу, совершенно ничем не могли помочь нам отразить нападение батальона. Но все же здесь, в тылу, находилось четыре пулемета, поэтому мы могли довольно долго отбиваться от русских.

— Как у нас с боеприпасами? — спросил я.

— Тонны, — ответил Крюгер. — Достаточно, чтобы продержаться здесь месяц.

— Слава богу, — сказал я.

В следующее мгновение он схватил меня за плечо и потащил за дверь. Мы не успели заметить, что попали под обстрел.

Вот теперь мы были на настоящей войне. Может, нам и не хватало опыта на практике в военном деле, но зато в теории нам не существовало равных. Русские продолжали палить, но мы находились глубоко в бункерах, и они при всем желании не могли нанести нам вреда. Они могут прикатить танк, чтобы хоть как-то попытаться нанести ущерб бункерам, и я усмехнулся, подумав о том, какую досаду должны чувствовать враги из-за того, что их главный оплот теперь направлен против них же самих. Оставшись полностью удовлетворенным ситуацией, сложившейся в первом бункере, я проследовал по подземному туннелю во второй. Следуя по освещенному участку, я натолкнулся на фенриха Линца.

— Все под контролем, — доложил он мне. — Но русских снаружи больше, чем можно повстречать на московских улицах.

— Это не надолго, — заверил я его. — Главное — не дать им приблизиться к мосту.

Третий бункер, ближайший к мосту и видневшийся с другого берега реки, был для нас удобнее всех остальных. Орудия, установленные там, располагались под тремя различными углами, и мы могли использовать их против русских наступающих с границы и тем самым прикрыть свой отряд на мосту. Также пушки защищали дорогу, поворачивающую направо и ведущую на юг. Удача была на нашей стороне. Сейчас русские бросили все свои имеющиеся силы на мост, поэтому мальчики, находившиеся там, нуждались в любой помощи. Я не мог знать, что происходит у русских, пытающихся прорвать оборону, но я видел, что наши ряды пока еще держались, так как они отвечали огнем на огонь с обеих сторон моста.

Пять часов. Новый день встретил рассвет запахом пороха и языками пламени. Из Тауроггена русские пригнали шесть танков «Т-36» и остановили их напротив среднего бункера. Ближайший из них к Тауроггену пытался уничтожить бункер, но это занятие можно было сравнить с бросанием камней в кирпичную стену. Ребята в бункере работали не покладая рук: в течение последнего часа они демонтировали противотанковые орудия и один из пулеметов, они поставили на их место более тяжелые установки, тем самым обеспечив свой тыл. К тому времени, когда я дошел туда, они уже были готовы к бою. Фенрих Ханс после первой пулеметной очереди подбежал и радостно обнял меня. Возможно, эта реакция была не вполне свойственна военной обстановке, но для меня это не имело значения. Первые же выстрелы оказались роковыми для русского танка.

На мгновение все смолкло. Русские покидали свои позиции. Видимо, им было несдобровать. Мы сидели напряженно, вглядываясь, вслушиваясь и ожидая чего-то. Прошло около пяти минут, а потом снова началась пальба, но уже с другого угла. Это была их самая большая ошибка. Бункер, ближайший к мосту, теперь держал их под обстрелом, и теперь оттуда открыли огонь из двух сверхдлинных гаубиц. Сначала дымовая завеса, затем противотанковая атака, и мы вынудили русских к новому отступлению. Все происходило молниеносно.

Шесть часов. Из-за огня и дыма я больше не видел моста, и трудно было представить, держится ли там еще наш отряд. Русские полностью окружили бункеры, а мы продолжали направлять на них их главную надежду. Про себя я думал: «Скорее бы наступил тот день, когда адмирал Канарис услышит об этом!»

Неожиданно один из ребят подбежал ко мне и прокричал:

— Ты только пойди взгляни на это!

Я помчался вместе с ним на наблюдательный пост. Огромный шеститонный танк катился прямо на нас, и находился он под таким углом, под которым стволы наших пушек не могли дать отпор. А его дула уже были подняты, поэтому я немедля прокричал остальным:

— Быстро спускаемся в туннель и переходим в другие бункеры.

Словно гигантский дракон, танк остановился перед бункером и нанес по нему удар. Целые тонны фосфорического света обрушились на бункер, и я увидел, что все вокруг в огне.

Затем начали взрываться боеприпасы, и со своей позиции в первом бункере нам было видно, как со стен осыпается штукатурка. От пыли и копоти мы почернели, словно негры, и только глаза выделялись на лицах. На какой-то момент могло показаться, что наше положение ухудшается, но это было не так, потому что у нас имелось противотанковое оружие, направленное прямо на русских, и они отлично понимали, что если предпримут что-либо, то в ответ мы сотрем их с лица земли. Они снова попытались усилить пальбу, но эта попытка опять не увенчалась успехом.

Внутри двух бункеров был кромешный ад. Снаружи веяло прохладой, а мы, наоборот, чувствовали себя словно в печи. Как это ни удивительно, но Вилли вместе с остальными каким-то чудесным образом еще держались на мосту. Дым немного рассеялся, и я смог разглядеть, что пожар еще не утих. У нас не было связи с ними, так как они были полностью отрезаны от нас, но мы имели внушительный вид из-за наших пушек и могли поддержать их в случае новой атаки. Русские все еще находились в замешательстве, не понимая, как германская армия уже ухитрилась продвинуться на такое расстояние. Я думаю, что они просто не поверили, если бы узнали, что сражаются со всего лишь двумя отрядами восемнадцатилетних мальчишек.

Но как раз к этому моменту мы были измотаны и почти побеждены. Только азарт и установка на успех заставляли нас не сдаваться. Мои мозги затуманились, и я не знал, чем может закончиться этот бой. Движется ли германская армия в нашем направлении или отступает назад? Я понимал, что мы не продержимся долго и, если наших вынудили отступать, мы точно проиграем. В бункерах совсем не было воды, а то, что мы принесли с собой во фляжках, было допито час назад. К тому же становилось все душнее от пыли и жарче.

Я посмотрел на часы. Без пятнадцати восемь. А затем словно произошло чудо: я услышал первый удар «берты». Я знал, знал наверняка, что это значило. Это шли наши, и я понимал, с какого расстояния доносится стрельба. Не было сомнений. Наша огромная вооруженная армия находилась не дальше чем в трех километрах отсюда.

— Слава богу, — произнес я громко и, взяв ракетницу, выпустил три зеленых залпа. Это значило: «Заходите — дорога открыта. Вся ситуация под контролем». Потом я все объяснил ребятам.

— В трех километрах отсюда! — кричали солдаты с черными лицами. — Это значит, они будут здесь через десять минут!

— Наверняка, — заверил я их.

Русские отступали от границы длинными колоннами, как коровы, идущие на скотобойню. Но наши настойчивые бойцы не собирались бросать нас на произвол судьбы. Они разрушили один бункер и теперь были близки к тому, чтобы уничтожить два других и добить мост. Сознание того, что немцы совсем близко, укрепило в нас надежду, что мы выживем. Совершенно чужой и незнакомый отряд сейчас мы восприняли почти по-родственному, как никогда бы раньше. Выстрел за выстрелом, мы дважды дали знать о себе. Я находился в дальнем бункере, пытаясь уследить за реакцией врага, когда один из мальчиков примчался из третьего бункера, ближайшего к мосту, и, едва переведя дыхание, доложил:

— Отступающие враги, собравшись из последних сил, подгоняют составы с военной техникой, чтобы попытаться совершить прорыв. И это происходит всего лишь в километре отсюда.

— Хорошо. Начинаем огонь, но надо постараться не повредить линию передач, — произнес я быстро. Наступил ответственный момент. Впервые русские были перед лицом наших пушек, и у нас появился реальный шанс показать все, на что мы способны. В третьем бункере выстроив в ряд пулеметы, открыли огонь. Почти сразу же отозвались пушки в соседних бункерах. Но эти действия блокировали железнодорожные пути и соответственно не давали ходу нашей «берте», спешившей к нам на помощь, поэтому я дал приказ ослабить огонь и только отстреливаться при необходимости, но ни в коем случае не вести огонь по железной дороге.

— Не позволяйте им держаться группой, заставьте их разбиться! — кричал я.

Попав под перекрестный обстрел, русские окончательно сбились с толку и, соскакивая с поезда на ходу, бежали врассыпную. Мы выполнили свою задачу.

Тем не менее атаки со стороны Тауроггена не становились слабее. Бомбежка и обстрелы продолжались из всего оружия, имевшегося у врага, хотя все это было бесполезно. Та броня, которую они себе выстроили, для нас была лучше, чем даже они могли представить. Единственное, что могло по-настоящему причинить нам вред, — это их огромный танк: с ним нам в самом деле было не справиться.

Глядя в бинокль, я увидел подъемный кран, работающий на железной дороге, поднимающий и устанавливающий на пути вагон за вагоном. Все происходило так быстро, что к девяти часам «большую Берту» уже перекатили через мост, и наше первое задание считалось выполненным. Но я чувствовал слишком большую усталость, чтобы хоть как-то реагировать.

Похожие на трубочистов, мы, едва волоча ноги, двинулись навстречу своим, но нас игнорировали абсолютно все. Их интересовал только враг.

Перейдя мост, я встретил дивизионного полковника, который напугал меня в первый момент, толкнув и сбив с ног.

— Если бы не вы командовали теми бункерами, — проорал он гневно, — нам бы, возможно, удалось окружить их! По этим раздолбанным дорогам, которые здесь пролегают повсюду, мы не смогли доставить вооружение, а вы только усугубили ситуацию. Вы, вместе со своим отрядом, уже оставили след в этой войне. Мои поздравления.

На самом деле я не слушал его. Все, что меня сейчас интересовало, — это местонахождение Вилли, а также то, что случилось с остальными ребятами. Поэтому настолько быстро, насколько это было возможно, игнорируя слова полковника, я кинулся на их поиски. Первым, кого мне удалось найти, был Вилли. Он улыбался, а на голове виднелась кровоточащая рана.

— Последствия взрывной волны. Из-за этих чертовых русских я лишился полуха! — крикнул он, когда я подбежал к нему. — Если бы я вовремя не уткнулся носом в землю, то не сносить бы мне головы, но зато теперь в легких полно пыли.

— Сколько человек ты потерял? — тихо спросил я.

— Ты удивишься, но все живы. — От этих слов его улыбка стала еще шире. — Один ранен в руку, другому прострелили легкое. Это все. Единственная ценная потеря — мое ухо.

— А что у русских?

Он засмеялся, показав свои белые зубы.

— Все время они держались возле нас, но мы фактически не видели их. В лесах, что в округе, их полным-полно, и они постоянно пытались предпринять новые атаки, дважды мы ответили им не менее мощным огнем.

Полковник СС, присоединившийся к нам, произнес:

— Они достойны быть свободными людьми, но никак не пленниками войны.

— В самом деле, так, — добавил Вилли. — Они хотят воевать на нашей стороне. До тех пор пока мы не открыли ответный огонь, они и не догадывались, что мы немцы. Но они неплохо готовы сражаться.

Полковник в замешательстве покачал головой:

— Ну, возможно, и среди большевиков есть люди.

Когда нам подогнали грузовики для возвращения в группу, русских, остававшихся в нашем отряде, мы взяли с собой. По дороге я поинтересовался у русского сержанта, что он думает о ситуации, когда мы выдали себя за русских, и он сказал:

— Умно, ничего не скажешь. Если бы хоть легкое сомнение закралось мне в голову, я бы никогда не принял смену караула. — Затем он добавил жестко: — А вообще, кто ж станет спорить с пограничниками. Нас могут и плеткой хлестануть, если кто станет задавать глупые вопросы. Одного того, что вы одеты в нашу форму, было уже достаточно.

Большую часть обратного пути я проспал, не обращая внимания, что мы едем по тем же дорогам, над которыми пролетали прошлой ночью. Я не чувствовал практически ничего: ни напряжения, ни беспокойства. Все было безразлично, кроме того, что мы возвращаемся к месту, где можно поесть, выспаться и отдохнуть по-человечески. Поездка длилась всего четыре часа, и уже к трем мы подъехали к штабу. Русских собрали вместе и отправили в Германию, где они должны были присоединиться к новой русской армии под командованием генерала Власова.

Заслуженный отдых, которого мы ожидали, не состоялся. С латвийской границы в штаб прибыл бригадный генерал, и шум, поднятый его людьми, совершавшими маневры на грузовиках, лязг пулеметов, которыми они были гружены, могли бы оживить даже мертвого. К тому же наш третий отряд до сих пор не вернулся, и мы не на шутку беспокоились. Если они смешались с отрядами отступающих русских, то у них практически не оставалось шансов. Прошли сутки, и я стал терять последнюю надежду на их возвращение.

На следующее утро вернулись те, кто остался. Старший по званию подошел ко мне и доложил о своем прибытии, как того требовал устав. Но меня совсем не интересовало то, что он говорил.

— Сколько из вас вернулось назад? — тихо спросил я.

Он посмотрел мимо меня ничего не выражающим взглядом:

— Семь.

Не скрывая горечи в голосе, я узнал, что случилось с остальными, и он произнес без эмоций:

— Убиты. — Затем, медленно проговаривая слова, он продолжил: — Как ты знаешь, мы отбивались до последнего. Но что могут сделать тридцать человек против тысяч. Мы старались держаться как могли, но их танки неумолимо надвигались на нас. В конце концов они просто раздавили всех всмятку.

— Что еще было? — спросил я охрипшим голосом.

— Мы беспрепятственно уничтожили большинство оружейных складов в лесах, а также перерезали кабели, обеспечивающие сообщение с армейскими штабами, и еще лишили коммуникаций отряды, охраняющие Таурогген.

— Ладно, сейчас тебе лучше прилечь отдохнуть.

Как только он ушел, я спустился в радиорубку и, превозмогая боль в желудке, послал телеграмму-молнию в Рейхсканцелярию:

«Потери составили двадцать три человека. С заданием справились успешно».

После я часа два бродил там, где совсем недавно они жили, у тех машин, которыми они пользовались. Возможно, этого и следует ждать на войне. К этому нас готовили, но эти ребята даже не успели побыть молодыми.

Уже давно наступил полдень, а грохот орудий вдалеке все еще сотрясал воздух. Подошел Вилли:

— Двадцать три новых бойца присланы из Погегена к нам в помощь. — Я кивнул, и он продолжил: — Также получен приказ от Верховного главнокомандующего немедленно двинуться на перекресток Шяуляй-Рига, где нас встретят люди из дивизионного штаба «Гроссдойчланд».

— Что? — закричал я. — Может, мы еще поженимся с ними?

Вилли ухмыльнулся:

— Наверняка это выглядит похожим на то.

После того как были отданы последние распоряжения, в грузовик, отправляющийся на аэродром, погрузили новичков, и я скомандовал Вилли приготовиться к немедленному отправлению. Обед на полевых кухнях еще дымился, поэтому мы решили перекусить перед тем, как отправимся в путь. В этом плане нам везло, так как было положено есть три раза в день и еда всегда была горячей. Штурмовые орудия выстроили на дороге, за ними располагались пушки 88-го калибра, а на грузовиках имелся целый арсенал стрелкового оружия. В течение двух часов была сформирована колонна, готовая двинуться в путь, и скоро появился грузовик, который привез новичков вместо погибших ребят. Построившись в ряды, они смотрелись совсем мальчишками, но суровость, которую выражали их лица, говорила о том, что они прошли ту же самую школу, что и мы. Но, чтобы убедиться в этом окончательно, я командным голосом спросил одного из лейтенантов:

— Из какого подразделения вы прибыли?

— Из 3-го прусского подразделения военно-морских сил.

— Этого достаточно, — оборвал я его. — Как владеете русским языком?

Честно глядя мне в глаза, он ответил:

— Мы русские.

— Хорошо, — улыбнулся я, — это нам и нужно.

Фукс, Вилли и другие указали им их места в строю, затем Вилли занял место в штабном автомобиле с флагом во главе колонны, а Фукс сел рядом на водительское место. Я послал одного из водителей вперед, сам занял место в свободной машине, дожидаясь, пока проедет вся колонна, а потом устремился за ними, глотая оседающую пыль.

Двигаясь со скоростью пятьдесят километров в час, вереница машин поехала прямо, и вскоре мы поняли, что именно эта дорога была показана в документальном фильме, та дорога, которую мы знали как свои пять пальцев. В месте пересечения границы асфальтированная дорога перешла в разбитую, усыпанную мелким гравием, и теперь мы тряслись по ней, а столбы поднимающейся из-под колес пыли казались ужаснее, чем копоть и смог во время боя в бункерах. Все время в другом направлении двигались бесконечные колонны с русскими пленными. Я не сомневался, что наши продолжают наступление.

Кроме нашего отряда, в восточном направлении двигались еще сотни тысяч немецких солдат и автомашин. Мы втиснулись между двумя колоннами и теперь могли ехать с минимальной скоростью. Скорее мы не ехали, а ползли. Немецкие самолеты кружили, то набирая высоту, то вновь снижаясь, готовые в случае надобности оказать поддержку войскам. Наблюдая за ними, я чувствовал желание узнать, сколько продлится война, на какой период нас оставят под командованием «Гроссдойчланд» и как долго мы будем вынуждены работать на них, выполняя их смертоносные приказы.

Никогда ранее мне не доводилось видеть такого скопления войск. Позднее я узнал, что полтора миллиона солдат двигались по этой дороге, имея целью нападение на Советский Союз.

Вскоре это монотонное движение среди двух других колонн стало просто невыносимым, и я велел Гансу, своему водителю, обогнать другие машины и вырваться вперед. Когда мы проезжали автомобиль, где сидел Вилли, я приподнялся на переднем сиденье и выкрикнул:

— Следуй за мной!

Машины, следовавшие впереди, ехали так медленно, что я начал буквально пробиваться, пытаясь идти на обгон, но дорога была узкая, а по встречной полосе нельзя было ехать, так как по ней шла бесконечная череда санитарных машин. Поэтому, слегка подталкивая Ганса локтем, я вынудил его съехать с дороги и продолжать путь прямо по полю.

Таким образом довольно быстро мы достигли моста, точнее, того, что еще утром вчерашнего дня могло считаться таковым. Но после того как здесь побывали наши пионеры, он был более-менее восстановлен и по нему можно было двигаться без оглядки. Мы остановились, давая возможность колонне выстроиться в один ряд, терпеливо ожидая, когда все смогут пересечь мост. Примерно через полчаса после того, как проследовало огромное число «скорых», мы дали сигнал двигаться. И все же мост оказался починен только частично, поэтому сейчас мы могли перевезти лишь по одному пулемету, и то благодаря опыту и стараниям наших водителей. Из-за этих маневров мы потеряли еще полчаса. Осмотревшись, я не смог удержать улыбки: груды булыжников, лежавшие перед нами, совсем недавно были старинным латвийским замком и церковью из красного кирпича с колокольней, так много значившими для русских.

Спустившись с моста, мы почувствовали, что стало легче ехать. Дороги здесь были шире, к тому же появилась возможность передвигаться параллельно им. Поэтому я решил выбрать кратчайший путь, ведущий на Ригу. Проезжая Таурогген, я увидел бункеры. Сейчас они стояли, не нужные абсолютно никому. Затем мы оказались на другом краю Тауроггена и там разбили лагерь. Мы пока не имели распоряжений, касающихся этой ночи, и, благодаря привалу, у нас появился шанс сделать то, что, я уверен, каждый из нас хотел сделать. Мы искали места, где лежали погибшие ребята, чтобы откопать их. Для тех семерых, которые вернулись целыми, это было особенно трудно и мучительно. Конечно, и остальным было тяжело, но им особенно. По некоторым из них прошли танки и буквально вмяли в землю их тела. Все мы были подавлены, похоронив их, и, установив самодельные кресты у их изголовий и поставив караул у их могил, ушли на ночлег.

На следующее утро меня разбудили ребята из караула. Я заснул на самом верху одной из пушек, и теперь все мое тело словно задеревенело, а кости болели. Продрав глаза, я увидел слабый луч солнца, пытавшийся пробиться сквозь тучи. Было половина шестого. На удивление, кофе оказался хорошим по сравнению с тем кофейным напитком, который нам обычно давали. Выпив его большими глотками, я спросил повара:

— Точно такой же приготовлен для каждого?

— Да, — улыбнулся он. — Вчера мы получили паек.

Остальной завтрак состоял из рыбных консервов, хлеба и маргарина, но все же это было лучше, чем ничего. Остальные уже разогревали моторы и выгоняли на дорогу машины, поэтому, когда я закончил есть, мы уже были готовы ехать дальше. Вилли пришел на кухню, доложить о ситуации, а затем, с перекошенным гримасой лицом, поинтересовался, что я думаю о том месте, где мы находимся. Я внимательно поглядел по сторонам. При свете дня я увидел выжженные поля, выгоревшие города и леса и мертвых, лежащих повсюду. Пыль, камни и разруха. Даже в воздухе стоял смрад — запах смерти. Взглянув на Вилли, я медленно сказал:

— Должно быть, раньше это было красивое место.

Зная, что Вилли нравится шествовать во главе колонны, я сказал ему, что опять поеду, замыкая колонну, и буду первым с конца. Снова выехав на дорогу, уже через милю, мы могли наблюдать, как многочисленные войска движутся в том и другом направлениях, а на дорогах появлялось все больше колдобин и ухабов. Наши машины тряслись и подпрыгивали, но теперь ситуация стала меняться. Русские самолеты начали кружить, пытаясь взять нас на мушку, но каждый раз, когда они появлялись в небе, мы наносили ответный удар. Бой продолжался меньше пяти минут и завершился тем, что русский самолет, войдя в штопор, врезался в землю, подняв столб гари. Именно по этой причине, с полной самонадеянностью, я был уверен, что к концу месяца мы войдем в Москву. Внезапно война показалась мне почти законченной.

Тут я заметил одного из сопровождавших, что-то кричавшего мне, и остановил машину, чтобы он доложил:

— В пятнадцати километрах отсюда, на развилке Шяуляй-Рига-Таурогген, меня остановил патруль бронетанковой дивизии «Гроссдойчланд», и новый полковник велел мне вести вас в главный дивизионный штаб.

— Иди вперед и скажи Вилли прибавить ходу, насколько это возможно, но так, чтобы между машинами не возникло слишком большого разрыва.

Теперь мы двинулись быстрее, минуя сильно выгоревшие леса, поля, деревню за деревней; все кругом было пепельного цвета. Литовские жители бросали цветы на дорогу, радуясь, что освободились от русских. Я понимал этих людей. Последние два года они особенно страдали от сталинских репрессий, и сейчас мы для них были освободителями. Какой-то фермер даже вышел на дорогу с бидоном, до краев наполненным молоком, которое наливал мальчикам и шутил с нами. Но у нас не было времени поговорить с людьми, и, только успев выпить молока, мы торопливо продолжили свой путь.

Спустя полтора часа мы доехали до перекрестка, где нас остановила военная полиция дивизии «Гроссдойчланд». Они подошли сзади, ища командира подразделения. Полковник сидел в машине, и я сказал ему, что являюсь старшим. Он пристально рассматривал меня, ничего не говоря. Я был уверен почти на сто процентов, что ему ничего не известно о 115-м подразделении. Затем он грубо прокричал, чтобы слышал весь отряд:

— Сейчас слушайте меня! Теперь вы не в детском саду. Несмотря на войну, вы обязаны отдавать честь старшим по званию.

Я был в ярости, чувствуя, что лопну от переполнявшего меня гнева. Я и не думал подниматься и приветствовать его. Мне было все равно, кто передо мной: полковник, капитан или бригадный генерал. Сжав зубы, я посмотрел назад, все еще ничего не говоря.

Разгневанный моим неподчинением, он закричал на меня голосом, похожим на раскаты грома:

— Из какого вы отряда?

— Полковник, — ответил я невозмутимо, тем самым пытаясь показать ему, что я тоже человек. — Я вполне прилично слышу, поэтому вам не обязательно кричать на меня не своим голосом, как старая коза, выскочившая на дорогу. — Затем, весь кипя от негодования, я добавил уже громко: — Не могли бы вы, следуя своим полномочиям, показать мне, где будет располагаться наша колонна!

Его лицо покраснело, и поэтому я, снова перейдя на более спокойный тон, продолжил:

— Думаю, до тех пор, пока вы не ознакомите нас с нашим месторасположением, нам пока больше нечего обсуждать. Конечно, если вы откажетесь выполнить мою просьбу, мне придется взять вас под арест.

Тут его прорвало.

— Перед вами полковник дивизии СС «Гроссдойчланд» и, одновременно, военной полиции той же самой дивизии! — взревел он.

В ответ на его реплику я произнес:

— Я не доверяю никому, а уже тем более человеку, который не может воспользоваться своими полномочиями. — У меня были все права говорить так, и я знал это, поэтому следующая фраза, произнесенная мной, звучала так: — Вы, полковник, вполне можете считать себя счастливчиком, потому что я не отдал приказ своим людям пристрелить вас как собаку.

При этих словах полковник сник, осознав, кто перед ним.

— Я имею определенные полномочия, но все приказы отдаются в главном штабе.

— Это не очень хорошо! — ответил я, сменив тон.

Со мной был целый отряд, а также два пулемета «МГ-42», готовые к бою в любой момент, и, подумав об этом, ощутив еще большую уверенность в себе, я произнес:

— Руки по швам. До тех пор пока мы не достигнем месторасположения главного штаба, вы со своими людьми переходите под наш контроль.

Мы сдерживались, чтобы не засмеяться, но этого нельзя было сказать о полковнике и его людях. Я сказал Вилли оставить один пулемет на перекрестке и установить головной дозор в целях предосторожности, на случай если русские окажутся где-то в округе. Он сразу же пошел отдавать приказы, и я слышал, как он подозвал лейтенанта Фукса и уполномочил его вместе со своим отрядом взять под свое командование объект.

Они выкатили пулемет и поставили под дерево, так чтобы он был прикрыт кроной и не виден с воздуха, если вдруг самолеты противника начнут кружить над местностью. Затем я распорядился двигаться дальше, велев полковнику ехать впереди в дивизионный штаб.

Подъезжая к лесу, на расстоянии километра, мы увидели знаки, свидетельствовавшие о том, что впереди располагаются штабы. Все транспортные средства поехали в разных направлениях, полевой госпиталь налево. Кареты скорой помощи носились с бешеной скоростью по дороге. В конце концов, держа под прицелом полковника, мы добрались до самих штабов. Все тот же пожилой бригадный генерал вышел поприветствовать нас и рассмеялся увиденной картине.

— Все новые и новые заключенные? — шутливым тоном спросил он.

— Да. Полковник и военная полиция под его началом не смогли должным образом удостоверить свои личности, и потому я был вынужден арестовать их, а также оставить один пулемет на головном дозоре.

Он хлопнул в ладони и засмеялся, как мальчишка.

— Эти обезьяны из моего отряда! — хохотал он. Затем повернулся к полковнику и спросил требовательно: — Как давно вы служите в армии?

— Восемнадцать лет.

— И спустя столько времени вы вдруг забыли военный устав и правила? Остановить колонну, не имея на это приказа, — это полное ребячество.

Полковник и его люди запротестовали в ответ:

— Но вы же давали распоряжения.

— Не важно. Вы всегда обязаны иметь письменное уведомление на задержание кого-либо. И более того, вы воспользовались паролем?

Понимая наверняка, что он влип, и чем дальше, тем хуже, полковник притих. Наконец он ответил:

— Я знал, что это 115-е подразделение, поэтому не задал вопроса, откуда они.

— Тогда считайте, что вам повезло: вас привезли сюда живыми, а не наоборот! — прокричал генерал. — Вольно!

Полковник отдал честь и, повернувшись, отошел. Тогда бригадный генерал обратился ко мне:

— Прекрасно сработано, капитан. Я бы хотел иметь такого человека в своей дивизии. Вы бы заменили всех полковников, вместе взятых, а сам бы я перешел в лейтенанты. Это, конечно, шутка, — добавил он.

Все это время я был весь во внимании и только сейчас понял, что генерал велел мне расслабиться.

Солдаты дивизии уже разместили наши машины на свободной территории. Вилли, зная свое дело превосходно, распорядился установить наши ракетоносители таким образом, что они были способны разразиться огнем при малейшей необходимости. У него имелись собственные мысли насчет того, как лучше расположить технику, и я видел, с каким увлечением он сооружает крепость вокруг наших средств передвижения. Бригадный генерал тоже наблюдал за этим занятием. Он смотрел с гордым и довольным видом.

— Вы, молодые люди, действуете так, будто прослужили в армии лет двадцать.

Он удовлетворенно кивнул, снова посмотрев на Вилли. На его лице было выражение, которое я мог бы назвать блаженным. Потом он добавил:

— Я получил сообщение от фюрера. Скорее это распоряжения для меня, нежели для вас: не рисковать и ни в коем случае не отправлять вас в зону непосредственных военных действий, под открытый обстрел. — Затем он добавил с ноткой легкого сарказма в голосе: — Похоже, ваш отряд ценится Третьим рейхом больше, чем вся остальная армия.

Тем не менее он снова заулыбался и принялся читать шифровку:

«Фюрер скорбит о потере двадцати трех бойцов и приносит свои глубочайшие соболезнования. Фюрер».

— Пока все, капитан.

Отдав честь, я повернулся и пошел прочь.

Штабы располагались всего лишь в трех-четырех километрах от главного моста, отделявшего нас от города Либавы{3} в Литве. Весь день мы слышали грохот пушек с обеих сторон, а ближе к вечеру генерал, задыхаясь от бега, ворвался к нам и сказал:

— Только что пришло сообщение, что русские неожиданно вошли в наш сектор и мы оказываемся в меньшинстве перед их танками.

Затем он добавил, что если у меня есть желание ехать в его машине, то он возьмет меня с собой, чтобы понаблюдать за боем, находясь на безопасном расстоянии. Сама мысль, что я могу проехаться в машине генерала, сидя рядом с ним, была для меня чем-то сверхъестественным, поэтому я, щелкнув каблуками, отчеканил:

— Есть.

Когда подъехал автомобиль, я увидел сидевшего в нем моего старого друга полковника, но на этот раз не я поприветствовал его, а он отдал салют генералу, а так как я находился рядом, то и мне предназначалась часть этого приветствия. Это не могло не радовать меня.

Около километра генерал игнорировал его, поглощенный своими мыслями, беспокоясь о нападении русских. Затем, прервавшись, он повернулся к полковнику.

— Могли вы сами подумать о чем-нибудь? — потребовал он ответа. — Как я теперь должен объясняться с фельдмаршалом фон Паулюсом? — Сделав паузу, он сверкающими от гнева глазами взглянул на полковника. — Отвечайте же!

— Не знаю. — Лицо полковника было угрюмей тучи.

Как только мы выехали из леса, я увидел большое озеро, около семи километров в длину и двух в ширину, мягкой линией огибающее край леса. На том берегу, на вершине холма начинался какой-то населенный пункт, а возможно, и город, что трудно было определить, так как дымовая завеса почти полностью окутала его. Бригадный генерал кивком указал в его сторону:

— Оттуда наступают русские. Все, чем мы в силах противостоять им, — это тридцать танков и двадцать четыре пушки, включая ваши.

Пока он говорил, я следил за длинной вереницей танков, наступающих с противоположной стороны реки и постепенно окружавших нас.

— Они собираются нанести удар по лесу, — продолжал генерал. — А это наш основной защитный пост в этом секторе. Пока нам остается только ждать. Посмотрим, кто окажется лисой, а кто зайцем.

Неподалеку от нас в лесу раздался взрыв гранаты, а за ним немедленно последовали другие, но уже впереди и сзади. Русские увидели нашу машину и теперь били точно в цель. Бригадный генерал приказал уходить в лес. Я заметил несколько противотанковых пушек. Сами они стояли в лесу, и только их стволы торчали из-за деревьев. Но так как расстояние между ними и русскими танками было еще слишком велико, команда «огонь!» пока еще не прозвучала для солдат. Мы проехали мимо тридцати танков, выстроившихся в линию вдоль края леса. Перед ними расположились несколько пушек. Против двухсот пятидесяти русских танков наша техника имела жалкий вид.

Наступал момент, когда пора было начинать отбиваться. Танки противника, как огромные гусеницы, ползли с огромной скоростью в шестьдесят километров в час и палили не прекращая по отступающей немецкой пехоте. Мы открыли огонь, когда русские подошли почти вплотную — между нами оставалось расстояние полкилометра. Первый русский танк оторвался передней частью от земли, словно лошадь, встающая на дыбы, и, возвратившись в исходное положение, загорелся и развалился на куски. Русские повыскакивали и приготовились к продолжению боя. Теперь у них не было укрытия, и они сидели как утки на открытом поле. Наша тяжелая артиллерия начала бить по ним, снаряды, со свистом пролетая над нашими головами, направлялись в сторону русской колонны. Танк спускался за танком, преимущество врага было слишком велико, и наши пушки одна за другой замолкали.

Не выдержав натиска, немецкие танки стали отступать. Наши противотанковые пушки пока еще стояли на месте, но и они не в силах были помочь. Колонне русских танков, казалось, не будет конца. Ситуация становилась безнадежной. Подавляющее количество техники противника не оставляло шансов, поэтому ничего не оставалось делать, как возвращаться на дивизионно-командный пост ради спасения своей жизни. Генерал, не на шутку обеспокоенный, буквально втащил меня в машину. Кроме отступления, другого выхода не было.

Сейчас наши главные штабы были вынуждены не мешкая отступать, потому что, когда от наших противотанковых установок не осталось бы и следа, русские, прорвавшись через оборону, догнали и перегнали бы их. Как только мы подъехали к своим, вместо того чтобы дать подразделению приказ уходить, я помчался к Вилли и распорядился привести в готовность наши пушки 88-го калибра, а также ракетные установки. Я знал, что бригадный генерал не посмел бы противоречить самому фюреру и поэтому не отменит моего приказа. В считаные мгновения мы снова оказались на краю леса. Шесть ракетных установок мы оставили в стороне, примерно в пятистах метрах, а штурмовые орудия растянули по всему краю леса, чтобы защищаться от атак врага. Вилли, как и всегда, провел все приготовления наилучшим образом.

Первыми полетели ракеты, начиненные сжатым воздухом. Один из таких ударов пришелся по танку, и взрывом его разворотило так, что солдат, находившихся внутри, разнесло на куски. Наши продолжали атаковать, и наступающие русские пехотинцы один за другим падали на землю. Тем временем 88-миллиметровые пушки, подкатившие ближе к краю, с расстояния в два километра выпускали ядра, взрывая каждый русский танк, пытающийся выйти на поле. Прошло немного времени, и казалось, все теперь было под нашим контролем. Заградительный огонь немецкой пехоты предоставил шанс нашим штурмовым орудиям тронуться с места. Пушки били вовсю, и теперь уже мы вели наступление.

Большинство противотанковых пушек стояли в полной готовности, но тяжелая артиллерия все еще придерживала нас, принимая весь огонь на себя. Шесть ракетных установок вели беспрерывный обстрел поля из двадцати четырех комбинированных ракет. Они падали на землю с такой быстротой и в таком количестве, что все, что происходило, можно было сравнить с семенами, которые фермер, засеивая поле, бросает в землю. Теперь уже ничто не могло прорваться сквозь кордон, выстроенный нами. Раз за разом стрельба, доносившаяся из поля, затихала. Но останавливаться было нельзя. Ребята сами работали не хуже машин, бегая туда и обратно, снабжая ракетные установки ракетами. Русские вели отчаянную борьбу, но шаг за шагом их силы иссякали.

Уже наступил вечер, а мы продолжали огонь. Пролетали часы, и, возможно, вечер сменила ночь, но сейчас я не мог точно определить, какое время суток. Дым, пыль, словно саван, покрыли все кругом, и сквозь эту пелену едва можно было различить несколько одиноко отползающих танков. У нас больше не оставалось сил. Мозги отказывались работать. Рев и гул, стоящий в ушах, не давал возможности думать, и мы, как роботы, делали лишь механические движения. Время шло, и тут я внезапно осознал, что не слышу стрельбы, исходящей с вражеской стороны. Русские молчали. То ли мы добили их, то ли они специально затаились — это было неизвестно. Ребята тоже прекратили огонь, и я стал вглядываться сквозь туман, пытаясь узнать хоть что-нибудь. Но все было тщетно.

Дым висел в затихшем воздухе, медленно поднимаясь кверху. Сейчас точно была ночь, и еще я знал наверняка, что никто из наших не пострадал. От врага нас скрывали деревья, тогда как они находились в чистом поле под открытым небом, и мы могли стрелять в одного за другим. Вилли был единственный изо всех, кто улыбался. Остальные же, включая меня, были полуживыми. Подойдя с улыбкой, он произнес:

— После того гороха, что мы на них высыпали, русские больше не сунутся на нас. У нас семьдесят раненых, но ничего серьезного, пустяковые раны. Главное, все живы. — Затем, лукаво улыбаясь, он взглянул на меня: — Дружище, тебе не помешает вздремнуть. Поди-ка приляг ненадолго. Не беспокойся ни о чем. Можешь рассчитывать на меня.

Не стоило повторять это дважды. Но прежде всего мне нестерпимо хотелось увидеть то, что осталось после боя. Вилли пошел со мной. Почти все наши пулеметы выработали свой резерв и сейчас просто служили прикрытием для ракетных установок. С ними все было в порядке, недаром они были 88-го калибра. Таким образом, мы могли давать отпор врагу в течение еще целого дня. Теперь русские были далеко и, скорее всего, подтягивали дополнительные силы, чтобы выбить нас из своего укрытия. Я повернулся к Вилли:

— Как ты считаешь, нам стоит уходить отсюда или дождемся, пока они полностью уничтожат нас?

— Будь смелее! Если мы отступим, то только покажем этим свою слабость. Надо ввести их в заблуждение. Я уже отдал приказы каждые пять минут открывать огонь, чтобы дать понять врагу, что мы здесь и ждем, — добавил он. И хотя говорил Вилли шутливым тоном, чувствовалось, что все то, что он говорит, серьезно.

Я взглянул в его сторону, медленно кивая, чувствуя, как внутри меня нарастает волна беспокойства. И где только он черпает столько энергии? Он выглядел таким же бодрым, как перед боем, хотя работал не меньше остальных, а где-то даже и побольше.

— Ложись, старый лис, — требовательно обратился он ко мне. — А когда проснешься, сегодняшний день станет прошлым. — Он улыбнулся и пошел к ребятам. Я нашел мягкий бугорок между двумя деревьями, устроился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.

Глава 6

— Ах ты, сукин сын! — услышал я голос и, с трудом раскрыв глаза, увидел бригадного генерала, стоящего передо мной. Очертания его фигуры вырисовывались очень туманно, но, проморгавшись, я отчетливо разглядел его. Предположительно, было около трех утра. — Что за вольности во время военных действий? — снова заорал он, практически за шиворот ставя меня на ноги. — Вы ослушались приказа! Не отступили, а оборонялись! Что было бы со мной, найди я вас перебитыми? А? Невообразимо! Тем не менее то, что я сейчас скажу, — правда. Никто во всей Германии не может так гордиться вами, как сейчас я.

Он хлопнул меня по плечу, глядя на полковника, стоящего рядом. Полковник держал в руках большущий железный ящик, и, когда он открыл его, я увидел, что он полон медалей. Генерал приказал полковнику вынуть их, а затем, не спеша подойдя к нам, раздал награды: Железный крест 1-го класса всей группе, Железный крест 1-го и 2-го класса команде реактивных минометов и нам с Вилли. После этого бригадир пожал мне руку и спросил встревоженно:

— Сколько человек составляют потери?

— Ни одного, — сказал я ему, и он выдохнул с облегчением. — Но у нас семьдесят раненых, и, хотя повреждения не опасны, они до сих пор находятся в строю.

Он покачал головой:

— Это чудо!

Затем вкратце я доложил ситуацию и объяснил, что в действительности больше одного дня мы бы не продержались. Но, как казалось, ему не было до того особого дела. Когда я заканчивал свою речь, он почти смеялся. Странно, но это был еще один человек, которому было весело после всего произошедшего.

— Капитан, — произнес бригадный генерал с иронией в голосе. — Пока вы тут вздремнули, я подогнал новые танки, чтобы обеспечить вам тыл. Они уже установлены, и когда вы соизволите окончательно проснуться, то, без сомнения, увидите их.

Вилли изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться. На их фоне мне не хотелось выглядеть слишком серьезным, и я старался улыбаться, хотя не так-то просто было скрыть мое смущение. Получается, я спал так крепко, что даже такое приличное количество танков не смогло разбудить меня.

Бригадный генерал снова похлопал меня по плечу, и мне показалось, что что-то изменилось в нем со вчерашнего дня.

— Прямо сейчас мы отправляемся в путь, и у нас не будет остановок, пока не доберемся до Ленинграда.

Мы пошли вместе совершать обход, и я увидел множество танков. Сейчас и я чувствовал себя другим человеком.

— Капитан, — обратился ко мне бригадный генерал, — русские даже не успеют опомниться, как мы сделаем свое дело, а затем спокойно и тихо сможем, наконец, лечь и выспаться. Следующим приказом будет собрать всю технику, что у вас имеется с собой, и возвращаться в Таурогген. — Он пожал мою руку и, отдав честь, ушел.

Все, что он сказал, было выполнено. Двинувшиеся бронетанковые установки, как муравьи, ползли по полю. Первая линия шла, открыв огонь, а вторая просто держалась позади. Через какое-то время они менялись местами. Мы с Вилли, стоя в лесу, смотрели в поле. Русские пытались держать нас на как можно большем расстоянии, но наши танки неотвратимо наступали вперед, сминая все на своем пути.

Переглянувшись, мы с Вилли усмехнулись. Сейчас мы были в безопасности и могли спокойно отдохнуть. Выставив патруль из нескольких человек, остальные разбили лагерь, выбрав слегка наклонную местность, где установили пулеметы. Даже запах пороха и дым, близость смерти не могли перебороть желание заснуть. Я собирался поспать пару часов, но события двух прошедших дней так повлияли на мою психику, что я отключился на неопределенный период, на какое-то время выпав из реальности. Проснувшись и обнаружив вокруг себя полную тишину, я определил по солнцу, что сейчас где-то около полудня. На несколько коротких мгновений я совсем забыл, что идет война, но, едва поднявшись и сев, осознал, что произошло. Вокруг меня стояли обожженные деревья, танки, разбросанные и иногда перевернутые по всему полю, живо напоминали о событиях минувших дней. Тела в серо-зеленых и желто-коричневых формах были разбросаны повсюду. Это то, что еще совсем недавно было живыми людьми: солдатами немецкой и русской пехоты. Мертвые лежали везде. Тела и то, что от них осталось, были изуродованы и порой навалены друг на друга. Смерть не щадила ни чужих, ни своих. Дальше я увидел то, что особенно впечатлило меня. Часть ноги, оторванная чуть выше колена, зацепилась куском оборванной ткани от формы и сейчас висела на ветке, раскачиваясь прямо передо мной. Я содрогнулся и вскочил на ноги, ведомый одним-единственным желанием: уехать с этого места, и чем быстрее, тем лучше.

Я обнаружил, что вся группа уже в сборе и готова к дороге. Кивнув им, ничего не говоря, я поспешил в самое начало колонны, где располагались сразу три полевые кухни. Там я надеялся найти остальных солдат.

Они сновали туда и обратно. Все были чем-то заняты и похожи на бобров, но только никто не работал. Половина из них орали песни. Очевидно, это был особенный день для них. Дивизия «Гроссдойчланд» выделила по две бутылки вина на человека, и именно по этой причине Вилли отправил меня спать так далеко. Подойдя ко мне и держа бутылку в руке, я прочитал легкое опасение в его глазах.

— Георг, — произнес он торопливо. — Я специально отправил ребят подальше, на кухню, чтобы не тревожить тебя.

— Очень любезно с твоей стороны, — ответил я.

Он ткнул меня в ребра и произнес весело:

— «Гроссдойчланд» устраивает для нас вечеринку. — И, подмигнув, словно хитрый лис, добавил, голосом, выдававшим то, что он порядочно выпил: — Тут и для тебя оставлена пара бутылочек.

Вообще-то я должен был разозлиться, но не мог. За это время Вилли, будучи моим земляком, стал не просто моим лучшим товарищем, теперь он был для меня родным братом. Как мог я ругаться, если, будь я на его месте, поступил бы так же.

— Хорошо, где они?

Открыв одну из бутылок, он наполнил свою полевую кружку и буквально влил вино в меня.

— Запомни, — воскликнул он, — вино улучшает кровообращение!

Он наполнил еще одну кружку, и я снова выпил залпом. Тут он внезапно вспомнил, что уже время обеда. Я поинтересовался, что сегодня готовили.

— Сегодня у нас гороховая каша со свининой! — прокричал Вилли.

Получив свою порцию, я набросился на еду. Это было мое любимое блюдо, к счастью, потому что именно его нам давали буквально через день. А сегодня, может, потому, что я выпил вина, или оттого, что со вчерашнего дня у меня во рту не было маковой росинки, оно показалось мне особенно вкусным, и я дважды просил добавки. Другие ребята уже поели. Вилли сказал, что они предпочли сначала пообедать, а уж потом выпить, а те, кто сейчас на карауле, перекусят прямо на дороге.

— Какое количество техники исправно и можно перевозить? — спросил я Вилли.

— Все, кроме девяти штурмовых орудий. Остальную технику можно не торопясь переправить в Таурогген.

Больше не было смысла оставаться здесь, и я приказал Вилли готовиться к отправлению, добавив:

— На этот раз, старина, я поеду вместе с тобой во главе колонны.

— Ты смеешься! — воскликнул он. — Не верю своим ушам! В прошлый раз я чуть с ума не сошел от скуки, слушая Фукса всю дорогу. Здоров он врать, скажу я тебе. Знаешь, единственное, о чем он говорит, — это о девчонках.

Колонна двигалась медленно в сторону Тауроггена. На первом сиденье находились мы с Вилли, а сзади — Фукс.

Одного мотоциклиста, сопровождавшего колонну, мы отправили в Таурогген, чтобы тот успел доложить о прибытии колонны, и для нас уже готовили место, где мы бы могли припарковаться. Он уже растворился в облаке пыли, когда мы в тягостном настроении выехали на главную дорогу. Теперь состояние у всех было подавленным. Проезжая ферму за фермой, мы наблюдали одну и ту же картину пожаров и разрушений. Повсюду лежали тела местных жителей и убитые животные. Но даже тогда те из фермеров, кто остался в живых, радовались, что они могут чувствовать себя свободными людьми. И, глядя на них, я понял, что не нужно возвращаться, а, наоборот, надо идти вперед, но существовал приказ, и ни я, ни кто другой не мог нарушить его.

Около семи часов вдалеке показался Таурогген. Видневшиеся трубы да галька на дороге — вот все, что, казалось, осталось от города. Слева от нас, прямо перед въездом в город, я увидел огромный лагерь и, подъехав ближе, понял, что это русские пленные. Люди, находившиеся там, выглядели уставшими и потерянными. Я покачал головой, начиная смиряться с мыслью, что это реальная война. Если Германия и делала какие-то ошибки, то одной из них было то, что в данный момент мы оказались на этой дороге. Но ситуация складывалась в нашу пользу, и я благодарил Бога за то, что фортуна улыбалась нам. Мне не приходило в голову, что карты могут лечь по-другому и мы окажемся на их месте.

Мы въехали в город и выехали на улицу, куда заранее посланный водитель направил нас. Вилли толкнул меня в бок:

— Помнишь эту улицу?

Я кивнул. Как бы мне этого ни хотелось, я помнил эту улицу превосходно. Улица Витауто являлась не тем местом, которое можно так просто выбросить из головы. Мы въехали на рыночную площадь, и, остановив машину и выглянув из окна, я спросил у сопровождавшего:

— Здесь мы остановимся на ночь?

— Так точно, капитан.

Я велел Вилли выбрать деревья, под которыми можно будет расположить технику таким образом, чтобы она была закамуфлирована. Я знал, что должен доложить о нашем прибытии, но чувствовал, что пока еще полно времени. Во-первых, я убедился в безопасности нашего расположения и велел своему водителю встать под широким деревом. Затем я пошел проверить обстановку в отрядах. Выпитое вино опять пробудило во мне аппетит, и, так как подошло время ужина и у повара уже все было готово, я решил сначала поесть, а потом отрапортовать о прибытии подразделения.

Получив на кухне свою порцию, я пошел и сел среди ребят. Как обычно, мы болтали и смеялись, рассказывая веселые байки, так что война забылась, словно и не начиналась. В болтовне время летело незаметно, и едва я закончил рассказывать какую-то смешную историю, как перед нами остановилась военная машина. Разговор прервался, и мы, подняв головы, устремили на нее свои взгляды. Три человека, одетые во все черное, вышли из «фольксвагена». На воротничках их формы были четко выгравированы черепа, но не было двух линий в виде молний, означавших принадлежность к войскам лейбштандарта СС Адольфа Гитлера, поэтому я не знал, откуда они. Вид их формы озадачил меня, но определить их звания не составляло труда. У первого из них, высокого брюнета, было лицо самого настоящего убийцы. Если бы он встретился мне в обычной жизни, то наверняка мне бы не о чем было с ним говорить. Двое других были старше по возрасту, но младше по званию. Подъехавшие какое-то время молча обсматривали нас, как бы меряя взглядом, а затем военный, похожий на убийцу, рявкнул:

— Где ваш командир?

Я все еще продолжал сидеть с набитым свининой ртом, держа в руках тарелку с моей любимой картошкой. Все молчали. Он переспросил, начиная свирепеть. Закончив жевать и проглотив последний кусок, я ответил спокойным голосом:

— Я командир этого отряда.

Он изумленно взглянул на меня, но, тут же собравшись, опять закричал:

— Я гауптштурмфюрер СД. Встать, когда разговариваете со мной!

Не особо торопясь, я небрежно поднялся на ноги и отдал честь:

— Капитан, командир 115-го прусского подразделения военно-морских сил.

— Недоучки! — разъяренно закричал он. — Вы никого не уважаете. Вам, похоже, кажется, будто война — забава, но я вам скажу, что это совсем не так.

Хотя я старался держаться спокойно, стоя с ничего не выражающим лицом, все же внутри себя чувствовал нарастающее раздражение.

Идиот, подумал я про себя. Что ты знаешь о войне? Готов поспорить, ты даже слышать не слышал, как свистят пули.

И тут я заметил, как меняется его лицо, когда он увидел кресты на груди у меня, а потом и у других ребят. Железные кресты 1-го и 2-го класса. Он прекрасно знал, что эти кресты не дают просто так. В то время даже во Франции и Польше можно было по пальцам пересчитать ордена и медали, полученные в награду от германской армии. В основном званиями и орденами награждали посмертно. Его лицо сделалось красным, а свинячьи глазки забегали, метая торопливые взгляды с одной медали на другую. Теперь он уже не выглядел таким бравым, а все больше смотрел вниз. Я чувствовал ликование, понимая, что до него дошло, на кого он раскрыл рот, и думаю, он еще не скоро забыл об этом случае.

Когда он поднял голову, оторвав взгляд от земли, то выражение его лица сменилось на доброжелательное, и теперь он не знал, что говорить, словно от волнения прикусил язык. Тихо и очень вежливо он попросил нас с Вилли проехать с ними в штаб. Я подозвал своего шофера, и мы, впрыгнув в машину, последовали за ними. Мы подъехали к, наверное, чуть ли не единственному зданию, оставшемуся целым и невредимым в городе. Оно находилось на улице Витауто, недалеко от рынка. Трехэтажное здание было построено из серого кирпича. Дома, некогда стоявшие напротив, были полностью стерты с лица земли. Один из штабов Коммунистической партии теперь, по иронии судьбы, принадлежал СД.

Внутри здания, в каждом его уголке, чувствовалась напряженная атмосфера; всюду витал дух смерти. В тот момент я совсем мало знал об этих людях, для меня они были лишь военными, просто выполняющими свой долг. Но это совсем не означало, что я оправдываю его поведение. Я пристально вгляделся в лица, окружавшие меня, но ни в одном из них я не заметил и тени сходства с немцами. Большинство из них скорее походили на итальянцев, а вообще, все они явно были иностранцы. Я напряг мозги, пытаясь представить, из какой части Германии могли бы они приехать, но, как ни старался, все равно ничего не приходило на ум. Их холодные бегающие глаза говорили о том, что эти люди не могут быть хорошими.

Мы вошли в кабинет «убийцы» и присели. Я обратился к нему:

— Гауптштурмфюрер, хотя мы пока имеем не слишком большой стаж в армии, я могу уверить вас, что, как и несколько лет назад, я не уважаю офицеров, которые позволяют себе разговаривать с командиром отряда подобным образом, как это делали вы.

Он даже не предпринял попытки перебить меня. Единственной вещью, в которой я не сомневался, было то, что он не имеет отношения к армии, и поэтому я чувствовал, что могу позволить себе говорить с ним таким тоном.

— Даже если бы мои люди никогда не участвовали в настоящих боевых действиях и не погибали за Родину, ни один из них не заслуживает того, чтобы с ним обращались как с собакой.

Он осторожно перебил меня:

— Я сам еще, можно сказать, новичок в этом деле. Когда увидел вас, меня смутило то, что вы выглядите как самые настоящие мальчишки, и поэтому я сделал поспешные выводы. Но вы должны понять, я не мог признать свою вину в присутствии моих людей. Но сейчас, я надеюсь, вы примете мои извинения.

Я даже не удосужился ответить. Меня вполне устраивало то, что он так и не понял, кем мы являемся на самом деле, и потому я мог оставаться самим собой. Я продолжал держаться строго и потребовал его ответить, для чего мы здесь. Ему явно полегчало от принесенных извинений, и он быстро ответил:

— Как я уже объяснил, капитан, я являюсь комендантом этого города. Так вот, я получил распоряжение из главного штаба расположить ваш отряд в бывших латвийских казармах, находящихся в трех километрах от железнодорожного переезда, ведущего в сторону немецкой границы. Вы пробудете там несколько недель, а возможно, и месяц, по крайней мере, до тех пор, пока ваши раненые не поправятся. Это все. Также у нас имеется приказ выделить вам в сопровождение охрану в дорогу.

«Черт! — подумал я. — Когда же, наконец, нас избавят от этих, давно ненужных, мер безопасности. Они в самом деле думают, что кругом одни сплошные шпионы, или все же нас не считают достаточно надежными, чтобы полностью доверять?» Какой бы ни была причина, все это было отвратительно.

Гауптштурмфюрер достал бутылку коньяку и рюмки, всеми силами пытаясь произвести на нас хорошее впечатление, доказывая свое дружелюбие.

— Разве не считаете вы изумительным то, как германская армия провела наступление и, словно хищный зверь, выпустила когти, обосновав свое логово в Тауроггене?

Он продолжал что-то говорить, но мне порезало слух то, как он произнес вместо «мы» — «германская армия», а вместо «наше» — «свое».

— Знаете, — продолжал он невозмутимо, — наш батальон, сражаясь на линии огня, в тяжелейшем бою завоевал чрезвычайно важный объект — бункеры, находящиеся за городом. Скорее всего, вы видели место боя, когда проезжали мимо. Благодаря им тысячи солдат избежали смерти. Они поплатились жизнью, но не сдали своих позиций.

Его голос был наполнен драматизмом, он покачал головой, сделав паузу между словами для достижения большего эффекта, а затем продолжил:

— Казармы, куда вы направляетесь, принадлежали русской танковой дивизии, и нашему отряду их также удалось перехитрить. Вообразите! Целая танковая дивизия! Какой ужасный позор для тех, кто остался жив, какой стыд, что они убегали с места боя, только завидев немецких солдат.

Вилли ткнул меня в бок, и я мог сказать, не глядя в его сторону, что его распирает от смеха. «Убийца» был так увлечен своим рассказом, что, сам не замечая того, войдя в образ, от волнения переминался с ноги на ногу. Я почувствовал, что Вилли наклонился в мою сторону, а затем услышал его шепот:

— Если бы этот идиот знал! Возможно, тогда бы он попросил у нас автографы!

Мне не понравился коньяк. Может, после выпитого вина мой желудок плохо воспринял его, поэтому, с трудом допив рюмку, я поднялся и, поблагодарив его за гостеприимство, вышел, чувствуя нарастающую вражду по отношению к этому человеку. А его наигранная веселость и притворная искренность только усугубила мои подозрения. Но идиоты встречались мне и раньше, и я никогда не заклинивался на них. Так почему же этот так сильно подействовал на меня?

Вилли вел машину, а мы строем шли за ним и пели песни. Теперь все произошедшее казалось нереальным.

Ночь была тихой и отличалась от предыдущих тем, что сейчас мы разбили лагерь в городе, а не в лесу. Все заснули, выбрав себе местечко поудобнее, и только стражники, медленно передвигаясь, прохаживались туда и обратно.

Мы с Вилли взобрались на один из пулеметов и, накрывшись парой шерстяных одеял, так же как и остальные, мгновенно заснули.

На следующее утро меня разбудили лучи солнца, светившие прямо в глаза, шум грузовиков, карет скорой помощи, снующих туда и обратно, а также танков. Я обнаружил, что Вилли уже, как и всегда, успел всех организовать и наш отряд был готов двигаться дальше. Я проснулся с ноющей болью в груди и так ничего и не смог съесть на завтрак — только выпил кофе. В действительности мне не о чем было волноваться. Но на душе было пусто и смертельно тоскливо после пережитого. Я чувствовал апатию и депрессию от увиденного беспорядка и хаоса, царившего в Тауроггене. Самого города, как такового, больше не существовало, но, даже несмотря на это, лица местных жителей, встречавшихся нам, светились радостью. Разрушенный город не вызывал у них печали. Теперь они стали свободны от навязываемого им коммунистического строя и могли распоряжаться землей по своему праву и строить заново свои дома, но будучи уже свободными людьми.

Вилли сообщил, что можно ехать дальше.

Я впрыгнул к нему в машину, и мы поехали впереди. Группа вновь проехала мост, нами же разрушенный, но сейчас казалось, будто это было несколько лет назад. Поля в этой местности пока еще оставались зелеными. Вскоре мы выехали на дорогу, ведущую к казармам. Расположенные на живописном берегу реки, они стояли, окруженные смешанным леском, а напротив раскинулись, словно гладкий зеленый ковер, аккуратные поля. Сами бараки не представляли собой ничего особенного — просто двухэтажные кирпичные здания с большими серыми окнами. Первоначально здесь, очевидно, были конюшни, но впоследствии расположились русские танки. Теперь их место заняли наши. У меня это место вызывало странное чувство.

Едва оказавшись на территории, мы сразу же попали во внимание сторожевых собак. Перед тем как нам дали команду построиться, мы установили свою технику. Сразу же нам были объявлены десять правил.

— Первое, — сказал старший, — это не вражеская территория. Все здешние люди — наши союзники, но вам не следует общаться с ними. Второе — вы не должны выходить в город ни при каких обстоятельствах — это касается каждого из вас. Третье — здесь вы продолжите свое обучение и тренировки.

Были и другие указания, все одинаково неприятные и не терпящие никаких возражений. Я воспринял их без эмоций, особенно даже не вслушиваясь. По окончании речи он добавил надменно:

— На данный момент это все.

На словосочетании «данный момент» было сделано ударение. Вилли повернулся, чтобы дать отряду команду «вольно», но начальник оборвал его на полуслове, крикнув:

— Одну минуту! — Он, видимо, вспомнил об еще каком-то приказе, потому что, когда Вилли обернулся на его окрик, улыбнулся высокомерно и со злорадством: — Охрана здесь особо ужесточена, и поэтому вам следует хорошенько себе усвоить, что без увольнительной никто, даже блоха, не имеет шанса выйти отсюда. Запомните это!

Я был взбешен. Да и не только я. Они были слишком глупы, чтобы удерживать нас здесь, в этом я не сомневался. Что бы они ни сделали, мы найдем способ уйти, если понадобится.

Начались скучные, долгие дни. Привыкнув к наказаниям и постоянным занятиям, мы никак не могли приспособиться к распорядку дня, когда нечего было делать. Полное бездействие стало сводить с ума, но в конце концов удача улыбнулась нам. Река, что протекала поблизости, была не слишком глубокой, но мы вполне могли найти места поглубже, чтобы проводить занятия по дайвингу. Почти неделя прошла впустую, потому что учения на мелководье нельзя было считать полноценными. Но на шестой день один из охранников, до этого не особо интересовавшийся происходящим, вдруг упомянул, что в Тауроггене имеется глубокая плотина, и предположил, что там, скорее всего, наши учения пройдут с большим толком. Звук сирены громко и четко прозвучал у меня в голове. Даже если бы город выгорел дотла, на нас бы это никак не отразилось. Внутренне я источал проклятия, не в силах больше находиться взаперти, словно монахи в монастыре.

Я бросился в наш главный штаб, схватил телефонную трубку и попросил девушку-телефонистку соединить с гауптштурмфюрером Шварцем, сказав, что говорит капитан Георг фон Конрат. Она не задала никаких вопросов, и почти сразу же на другом конце провода я услышал гортанный голос моего друга «убийцы»:

— Да, капитан, чем могу быть вам полезен?

Чем ты можешь быть полезен? — подумал я, но, ни словом не обмолвившись об охраннике, который рассказал о плотине, произнес ненавязчиво:

— Мне и моим людям нужен водоем с достаточной глубиной, чтобы мы могли нормально тренироваться.

Наступила пауза, после которой последовал ответ:

— Такого нет поблизости.

— Гауптштурмфюрер, — сказал я ледяным голосом, — в таком случае вы очень плохо знаете территорию, находящуюся в вашем распоряжении. Я случайно узнал, что на другой стороне города есть глубокая дамба. — Я слышал, как он тяжело дышит в трубку. Похоже, он был взбешен, но я опередил его, не дождавшись ответа: — Вы поняли меня?

Словно извивающаяся змея, он ответил вкрадчиво:

— Конечно, капитан. Прошу простить мое невежество. Как я мог забыть об этой плотине?

— Вот и отлично! Я бы хотел вместе со вторым по званию завтра пойти посмотреть на нее.

— Конечно, — согласился он взволнованно.

Я медленно повесил трубку, чувствуя внутри себя ликование и будучи уверенным, что, если бы ему только представился шанс, он наверняка пристрелил бы меня. Почему нас держали взаперти, оставалось для меня загадкой. Я абсолютно не видел для этого причин — тем не менее они существовали, но нас никто не собирался посвящать в это. И сейчас эта ситуация все больше и больше интриговала меня.

Я побежал к лесу, где обнаружил, что большинство ребят, собравшись в группы, отдыхают или играют в карты. Вилли взглянул на меня виновато, но я совершенно не собирался сердиться. Тем не менее для проформы я произнес строго:

— Так вот, значит, чем вы заняты вместо тренировок?

Но Вилли продолжал смотреть на меня молча, слегка улыбаясь.

— Это дает хоть какой-то стимул, чтобы окончательно не сойти с ума.

— Вилли, — спросил я, — сколько мы уже в этом богом забытом месте?

— Шесть дней, — ответил он. — Шесть бесконечных дней.

— Послушай, я переговорил со Шварцем. — Затем я передал Вилли наш разговор в деталях. — Сначала он просто опешил и не знал, как реагировать. Но мне удалось убедить его, схитрив и повернув разговор так, будто нам не особо важно, но все же хотелось бы посмотреть, что же за дамба здесь неподалеку. Естественно, это не было так уж просто, но, благодаря моей силе убеждать, можно преодолеть все, что угодно.

— Ах ты, хитрый лис! — воскликнул он. — Как же тебе удалось все разузнать?

Я взглянул на него:

— А разве все мы не пытались сделать то же самое?

Он уставился на свои ботинки, ничего не отвечая, и я рассказал ему о разговоре с охранником, после чего Вилли опять повеселел.

— Георг, если бы мы действительно захотели выбраться отсюда, то, поверь, не родился еще тот конвой, который смог бы удержать нас.

Позднее в тот же день, после чая, все подразделение разбрелось по группкам или по парам. Кто-то бродил по лесу, кто-то ушел к реке или еще куда-нибудь. Казармы опустели полностью. Я пытался заставить себя читать, но никак не мог сконцентрироваться. Мне не давало покоя любопытство, куда делись все мои люди. Я решил спуститься к реке, оставаясь незамеченным. От увиденного у меня на голове волосы встали дыбом. Мальчишки, окруженные местными жителями, обменивали то, что было у них, на то, что те им предлагали: сигареты менялись на яйца, бензин — на ветчину и так далее. Черный рынок на реке! Заметив меня, кто-то из них выкрикнул:

— Георг, мир или война, но долго не протянешь на каше и гороховом супе!

Я подошел к кричавшему лейтенанту Фогелю и прошептал ему на ухо, слишком испуганный, чтобы говорить громко:

— Где конвой? Вы понимаете, что они застрелят в упор любого из местных?

— Ах, они?! — воскликнул он пренебрежительно. — Они здесь все держат в своих руках.

Я смотрел на него изумленно. Мое любопытство возрастало с каждой секундой. Я повернулся и побежал в ту сторону, где обычно находился кто-нибудь из охранников. Приблизившись к месту, я замедлил шаг и пошел крадучись. Я увидел лейтенанта Фукса с группой ребят, как казалось внимательно слушающих одного из охранников. Он говорил громко, четко проговаривая каждое слово, работая на публику. Он давал инструкции, как нужно вести себя во время войны, тщательно уклоняясь от вопросов по поводу того, какие героические действия числятся за ним. Увидев меня, он прекратил разговор, отдал честь, в то время как все ребята напряглись. Но я предложил им продолжить и сам подошел, чтобы послушать, о чем речь. Теперь я понял, о чем говорил Фогель. Здесь все было под их контролем. Но у меня не было сомнений, что 115-е подразделение найдет способ повернуть ситуацию в свою пользу.

На следующее утро меня разбудил сильный запах варящегося кофе и ветчины. Открыв глаза и чувствуя волчий аппетит, я осмотрелся, но не увидел никого поблизости. Ничего похожего на еду тоже не было видно. Оказалось, это развлекается Вилли. Он залез под мою кровать, вытянув тарелку с ветчиной прямо к моему носу, а когда я зашевелился, просыпаясь, опять спрятал ее. Я глядел по сторонам в недоумении, но как только окончательно проснулся, то понял, откуда идет запах. Заглянув под кровать, я обнаружил там Вилли. Он забился в угол и просто давился от смеха. Перед ним стояла тарелка, где лежали яйца и куски ветчины. Потянув тарелку к себе, я с жадностью набросился на ее содержимое. Это была еда, которую мы не видели с тех пор, как покинули родной дом. Вилли вылез из-под кровати и посмотрел на меня.

— Сегодня мы приготовили две тысячи яиц, — сказал он. — Половина ребят даже отдали за них свои часы! Зато все поели с огромным удовольствием. Накинулись на них, как будто в жизни не ели яичницы. Я чуть ли не с боем вырвал несколько штук для тебя.

Я улыбнулся, представив эту картину, и впервые за все время осознал, какие же еще мы мальчишки. Возможно, это — первый настоящий удар с тех пор, как нас оторвали от дома. Нам было по восемнадцать лет. Но, несмотря на возраст, изобретательности Вилли мог позавидовать любой опытный, видавший виды боец. Как только я оделся и был готов для обхода, он сообщил мне, что отправил все подразделение вниз к реке. Он не хотел мне говорить, для чего сделал это. Автомобиль с водителем ждал нас снаружи.

— Вилли, — сказал я, — ты явно стремишься покинуть этот лагерь?

— Не больше, чем ты, старина.

Мы вышли и сели в машину. Как всегда читая мои мысли, Вилли велел шоферу ехать по наиболее длинной дороге, ведущей в Таурогген. Тут неожиданно я обратил внимание на водителя; это был лейтенант Фукс. У меня была идея рассказать им о том, какая меня посетила мысль, но я сдержался. Вилли улыбнулся. Он всегда знал, о чем я думаю.

Мы въехали на главную улицу Тауроггена с севера, проследовали мимо бараков, где располагались военные. Дальше увидели несколько хорошо построенных домов, каким-то чудом уцелевших во время бомбежек.

Перед одним из них Фукс внезапно остановился.

— Смотрите на этих идиотов в черных формах! — воскликнул он. — Перед ними штабная машина с флагом, а они даже не соизволят поднять руку, чтобы отдать честь.

Мы вышли из машины. Что-то еще настораживало нас, кроме их странной формы. Вилли пошел вперед, а я последовал сзади, на расстоянии нескольких шагов. Охранники возле стены стояли немного ссутулившись, и их винтовки, висевшие на плечах, как-то праздно болтались. Они даже не взглянули в нашу сторону.

— Эй, вы, быки с рогами! — крикнул Вилли. — Безмозглые идиоты! Разве непонятно, что за машина подъехала? Вас не учили поднимать руки и отдавать салют, когда видите штабной автомобиль?

Они только переглянулись, не соизволив хоть что-то ответить. Потом один сказал что-то другому, на языке ни мне, ни Вилли не понятном. Что за два придурка? — подумал я. За каким чертом они нужны германской армии?

На воротах дома я заметил вывеску «Доктор медицины» и какое-то имя, которое сейчас уже не помню. Вглядевшись в глубь сада, в самом его конце я увидел пожилого, седого мужчину, а рядом с ним женщину, копавшую яму. Даже отсюда было видно, что она никогда раньше не держала в руках лопату. Лейтенант Фукс подошел ближе и встал рядом со мной, и тут, когда я двинулся с места, чтобы пройти вглубь и разобраться, что же все-таки там происходит, один из охранников направил на меня ружье. Легко шагнув в его направлении, Фукс преподал ему урок, который, я думаю, он запомнил на всю жизнь. Схватившись за ружье, он потянул его на себя и перебросил через плечо. А к этому моменту Вилли уже обезвредил второго. Когда охранник оказался перевернутым, Фукс перехватил его винтовку и приставил приклад к его животу. Тот перевернулся, встал на колени и стал кричать что-то непонятное. Я прошел через калитку и направился к пожилой паре.

— Вы говорите по-немецки?

К моему удивлению, пожилой мужчина ответил на отличном немецком:

— Молодой человек, я еврей, а это моя жена. Мы роем эту яму для себя. После того как нас застрелят, наши тела бросят в нее и закопают.

Я почувствовал, как кровь застыла в моих ногах. Сначала меня охватил ужас и жалость к этим людям, а потом всепоглощающий страх. Во что мы вляпались? Я спросил, кто эти люди, и он ответил что-то не совсем понятное, но что, однако, означало, что они «убийцы». Я стоял, не представляя, как себя вести. Хотя то, что я услышал, вызвало во мне бурю негодования, я знал, что ничего не могу сделать для этих достойных людей. У меня перехватило дыхание. Если бы эти тупые охранники просто отсалютовали нам, то мы бы проехали мимо, не увидев этого кошмара. Я понимал, что это звучит эгоистично и дико, но был не способен изменить ситуацию.

Внезапно я услышал голос позади себя:

— Капитан, они евреи.

Резко повернувшись, я увидел сержанта в форме СД. Он стоял выпрямившись и докладывал, что их отряд находится под командованием гауптштурмфюрера Шварца.

— Наш латвийский отряд получил приказ расстреливать всех евреев, и никто не может помешать нам. — В его последних словах прозвучали угрожающие нотки.

Я ответил холодно, что не вмешиваюсь.

— Кроме того, я еду в штабном автомобиле и проверяю каждого солдата на посту.

Он извинился, почти беззвучно, за то, что его солдаты не знали, кому принадлежит эта машина. Я свободно вздохнул, хотя чувствовал отвращение к себе. Я чувствовал отвращение ко всей Германии. Мы, великий народ, имеющий самую лучшую технику и образование, деградировали до того, что превратились в убийц. Я повернулся к старым людям:

— Бог спасет ваши души. Я жалею, что ничего не смог сделать.

Они все поняли, а я поспешил уйти с этого места. Когда Вилли открывал дверь машины, прозвучали два выстрела, и, обернувшись, я увидел, как два тела упали в яму.

В тот день я испытал сильнейшее потрясение. Мне было больно за самого себя и за весь испорченный мир. Расстреливали евреев, расстреливали коммунистов; смерть, разруха, полная деградация повсюду. Человек ненавидел человека, рушился мир. Я понимал, что все мы загнаны в ловушку. Что могли мы сделать? Мы стали наполовину машинами, в которых запрограммирована одна-единственная цель — помочь всемогущей Германии выиграть войну. Я велел Фуксу везти нас обратно в лагерь.

Чувствуя разочарование и отвращение, не разговаривая, мы вернулись в казармы. Лейтенант Вульф доложил:

— Шварц жужжит каждые десять минут, с тех пор как вы уехали.

— Какого черта ему надо! — взорвался я, но подошел к телефону, совершенно не склонный к разговорам и готовый разорвать его на части. Убийца, убивающий с улыбкой. Я поднял трубку: — Говорит капитан фон Конрат.

Незнакомый голос удивил меня своей настойчивостью:

— Мы требуем от вас пятнадцать грузовиков с водителями.

Взбешенный, я закричал:

— Кто — мы?

— Гауптштурмфюрер Шварц и командующий Рейнхарт Гелен.

Я чуть не швырнул трубку, но сдержался и попросил позвать к телефону Шварца. Он перешел на крик, и я повесил трубку. Через двадцать секунд телефон затрезвонил вновь. На этот раз это был сам Шварц.

— Алло, вы на проводе? — Его голос был вкрадчивым и тихим.

— Я здесь.

Голос на том конце провода немедленно изменился, и я расслышал в нем враждебность. Ладно, подумал я, это взаимно.

— Как вы смеете не подчиняться моим приказам?! — закричал он громовым голосом. — Я мог бы расстрелять вас за такую наглость!

Он продолжал все так же громко говорить, срываясь на крик, а я, набрав в легкие воздуха, терпеливо ждал, когда прекратятся эти вопли. Выпустив пар, он произнес тоном, не требующим возражений:

— У меня имеется приказ свыше получить у вас пятнадцать грузовиков с водителями.

— Для каких целей? — спросил я спокойно.

— Нам нужно перевезти евреев.

— Пошли вы к черту! — не выдержал я. — Все мои машины завтра будут загружены подводным снаряжением, и мы собираемся возобновить тренировки. Мы и так потеряли много времени. А гражданские могут идти пешком.

Он снова принялся орать, поэтому я отнял трубку от уха и стал спокойно ждать, когда он закончит. Потом я сказал:

— Вы можете хоть сейчас забрать у нас машины, если хотите, но у нас тоже есть приказы о тренировках свыше, а именно от адмирала Канариса и фюрера. Таким образом, вы ослушаетесь их приказа.

Как и предполагалось, это подействовало на него убедительно.

Теперь, очень вежливо, он спросил, не буду ли я так любезен выделить ему хотя бы семь машин, а водителей он пришлет своих. Тогда я объяснил, что ему лучше быть повежливей в следующий раз и это будет лучше для всех. Я не знал, куда они собираются везти евреев и что делать с ними, но я пообещал предоставить ему машины.

На следующее утро прибыли водители — по двое на каждый грузовик. Все они были одеты в уже знакомую нам черную форму. Вилли скептически осмотрел их, велел выпрямиться, а затем решил научить их, что значит быть настоящими солдатами. Он отдавал приказы с такой быстротой, что по их лицам было видно — они находятся в замешательстве. Потом он сказал лейтенанту, который говорил на ломаном немецком, что когда он вернет грузовики, то они должны быть начищены и отполированы до блеска, а иначе ему со своими людьми всю оставшуюся жизнь придется мыть и натирать их. Лейтенант вытянулся в струну, отдал честь и галопом помчался к машинам.

Когда они уехали, Вилли, словно змей-искуситель, стал давить на больное:

— Георг, мне хотелось бы узнать, что они собираются сделать с нашими грузовиками. А почему бы нам не пойти и еще раз не попытаться исследовать дамбу сегодня?

— Я думал, тебе хватило вчерашней попытки. — Но меня самого мучило любопытство. Я дал команду мальчишкам залезать в грузовики и добавил: — Мы с Вилли поедем впереди, но если к тому моменту, когда вы будете на месте, нас там не окажется, то начинайте самостоятельно.

Они поняли, что я имею в виду. На этот раз мы с Вилли поехали без водителя. Направились мы прямо в сторону города, решив испытать южную дорогу — дорогу, которую знали так хорошо.

Мы проехали мимо ферм и железнодорожной станции. Затем неожиданно увидели грузовики — не только наши, но и множество других, сворачивающих на главную дорогу, ведущую в сторону бывшего русского лагеря, сейчас огороженного высокой изгородью из колючей проволоки. Пока еще трудно было понять, что происходит. Тем не менее мы увидели женщин, детей, пожилых и молодых мужчин, которые заполняли машины, держа в руках свои немногочисленные пожитки. Как только несколько грузовиков оказывались заполненными до отказа, они трогались, и их место тут же занимали другие.

Первая машина проехала мимо нас. Люди, сидевшие в кузове, громко пели, и эта песня была еврейским гимном. Все они казались вполне счастливыми. На подножках с обеих сторон ехали охранники. Я насчитал примерно тридцать пять машин, и кузов каждой из них был до отказа набит людьми, тесно прижатыми друг к другу, как сардины в банке. Их повезли по главной дороге, через город, а затем повернули на Шяуляй. На развилке Рига-Шяуляй машины сворачивали в направлении Риги. В восьми километрах от Тауроггена начинался лес, где мы похоронили наших ребят из третьего отряда. И теперь в тот же самый лес они везли евреев. Прервав ход мыслей, я обнаружил, что повторяю про себя одно и то же: «Пусть Господь не допустит, чтобы эти люди умерли ни за что».

Еще около двух километров мы следовали за колонной и увидели, как машины скрылись в деревьях. Мы ехали по следу, не задумываясь, какой опасности подвергаем себя и не осознавая, что может произойти, если нас обнаружат. След вел нас еще около двух километров в глубь леса, а потом прекращался. Мы выключили мотор, вышли из машины и сразу же услышали пулеметную очередь слева от себя. Раздались крики сотен и сотен голосов, пронизанные страхом и отчаянием. Было ощущение, что голоса слышны отовсюду: сверху, снизу и вокруг нас. Боже, я думал, как остановить этот ужас. Но кошмар продолжался и продолжался до тех пор, пока пронзительные крики не заполнили всего меня изнутри и безнадежность кричащих не передалась мне. Потом все стихло и стало еще страшнее. Стрельба смолкла, и полная тишина распространилась по всему лесу и накрыла его саваном.

Очень тихо мы прошли в том направлении, откуда шла стрельба. Первое, что мы увидели, — это пустые разворачивающиеся грузовики, а в них люди из отряда СД — пьяные, радостными охрипшими голосами поющие песни, как будто они возвращались с пикника. И я и Вилли тяжело дышали, и нам обоим было трудно смотреть друг на друга. У нас ушло полчаса, чтобы дойти до того места, где стояли их машины. Мы находились в укрытии под покровом леса, и порою у нас останавливалось дыхание. В напряжении каждой клеточкой своего тела мы прислушивались к любому звуку. Вилли даже опустился на колени и прильнул ухом к земле. Несколько минут он терпеливо внимал абсолютной тишине.

— Возможно, там больше никого нет, — сказал он.

Сменив направление, мы вышли на дорогу. Остановившись и вынув карты, отметил, где оставили свою машину, а затем, умышленно громко говоря, чтобы кто-нибудь в округе мог нас четко слышать, пошли дальше. Спустя десять минут, так ни на кого и не наткнувшись, мы решили, что идти вперед вполне безопасно. Больше не пытаясь прятаться, мы шли по следу. Место, которое мы искали, оказалось всего в ста метрах от дороги, и найти его не составило труда.

Три вырытые ямы. Они даже не потрудились засыпать их. Они даже не убрали доски, на которых были вынуждены стоять евреи перед тем, как их расстреляют. А возможно, это значило, что они еще пригодятся им. С серыми от испытанного ужаса лицами, мы с Вилли подошли к одной из ям и посмотрели вниз. Мужчины, женщины, дети — в кровавом месиве. Руки, ноги, тела, лица, еще искаженные страхом, — все смешалось в одну массу.

Здесь не было ничего общего с полем боя. Здесь был настоящий ужас. Мы прошли по доскам, грубо меряя их длину. Около сорока шагов. Какая глубина была у ям, трудно сказать, но наверняка они не были мелкими. Сколько же грузовиков уже было вывалено сюда и сколько еще будет? Нет слов, чтобы описать, что я испытал тогда. Я не желал умирать, но в то же время с трудом представлял себе, как после этого можно жить дальше.

Вторая яма была еще более удручающей. Охранники, сначала расстреляв людей, изрешетили их тела из пулемета уже после того, как они упали вниз. Красная река крови, с плавающими в ней кусками мяса. И опять сорок шагов в длину и сорок в ширину.

Вилли направился к третьей яме, и вдруг я услышал его сдавленный крик:

— Георг, скорее сюда!

Подавляя подступившую тошноту, я побежал туда, где он стоял. Поворачивая голову туда, куда он показывал, в самом дальнем углу я увидел мальчика лет одиннадцати, окаменевшего от страха. Он не мог двинуться с места, даже если бы очень захотел. Несколько секунд смотрел на нас широко раскрытыми глазами, а потом зажмурился, и его лицо исказилось ужасом ожидания, что сейчас немедленно полетят пули. Он сидел на женской голове и почти весь был пропитан кровью. Не медля больше ни секунды, Вилли спросил его, говорит ли он по-немецки. Он открыл глаза и стал смотреть на нас не моргая, но не издал ни звука. Вилли заговорил снова, успокаивая и уверяя его, что мы хотим только помочь. Очевидно, он что-то ответил по-немецки, но едва слышно. Мы сказали ему ползти к краю, потому что по-другому мы не сможем его вытащить. И, как испуганный загнанный заяц, он, полушагом-полуползком, начал двигаться прямо по телам к нам навстречу. Собравшись с духом, насколько это было возможно, мы протянули ему доску и помогли выбраться. Возможно, ему было больно, но психологическая травма была в десятки раз сильнее. От пережитого кошмара он даже не мог хныкать. Вилли посадил его к себе на плечи и, убедившись, что на дороге никого нет, быстро пошел вперед. Я бежал за ними и твердил про себя: «К черту отсюда, быстрее!»

Оказавшись в безопасности на другой стороне леса, теперь я взял мальчика на руки и так быстро, как только мог, кинулся к машине. Мы оба были буквально пропитаны кровью, и я чувствовал, что даже мои волосы слиплись, а шея мокрая. Ребенок был в крови с ног до головы. Только добежав до машины, мы смогли немного расслабиться. Бензина было достаточно, чтобы проехать километров двести, если необходимо, поэтому Вилли поехал в обратную сторону по главной дороге. Теперь мы были по другую сторону леса, как раз там, где происходило сражение, и я вспомнил, что видел указатель на деревню, находящуюся в тридцати километрах отсюда. Поэтому я сказал Вилли поворачивать туда.

Вряд ли можно было эту проселочную тропу, где ездили повозки, запряженные лошадьми, назвать дорогой, и, проехав по ней не больше пяти минут, я стал молиться, чтобы мы не завязли в песке. Наш низкий автомобиль был абсолютно не приспособлен для таких дорог, и мы двигались со скоростью не больше десяти километров в час. Только через три часа мы добрались до края деревни, а точнее сказать, до места, где располагалось несколько ферм. Каждый встречный останавливался и провожал наш автомобиль взглядом, так что можно было догадаться, что наша машина первая, которую занесло в их края. Мы остановились, и нас немедленно окружили любопытные лица. Объясняясь частично на немецком, частично знаками, мы спросили, есть ли здесь католический священник. Нам показали на здание из кирпича и с черепичной крышей, которое казалось дворцом на фоне остальных домов. Вокруг него стояли глиняные и соломенные домики, намного меньше. Это и оказался дом священника. Новости здесь разлетались молниеносно, и, когда мы вышли из машины, священник уже стоял в толпе. Ни одного немца здесь раньше не видели.

— Что привело вас сюда, дети мои? — задал он вопрос.

— Святой отец, мы можем вам доверять? — тихо спросил я.

Он изумленно взглянул на меня:

— Вы хотите исповедаться?

— Да.

— Тогда пойдемте в церковь, и я надену рясу.

Я ждал, пока он переоденется, а сам думал, как рассказать ему о мальчике. Увидев мое замешательство, он сказал мне встать на колени и перекреститься.

— Что волнует твою душу? — тихо спросил он.

Я все еще не чувствовал уверенности, чтобы до конца доверять ему, но другого выхода, как все рассказать, не оставалось.

— Святой отец, там, в машине, маленький мальчик. Его семью расстреляли, а он чудом выжил. Мы привезли его сюда, потому что вы сможете дать приют и выучить его. Ведь этот мальчик теперь сирота. Он в таком состоянии, что, возможно, даже не вспомнит, кто он и что произошло. Ему прострелили плечо, но вроде бы рана не опасна. Здесь, в деревне, есть доктор?

— Я и доктор и священник и заменю любого другого, если надо.

Он говорил спокойным, искренним голосом, но я все не мог решиться задать ему последний вопрос.

— Святой отец, каким бы ни было ваше решение, вы сохраните наш разговор в тайне?

— Сын мой, с тех пор как я надел одежды священника, я скорее умру, чем произнесу хоть слово из того, что мне было доверено. А теперь успокойся, перекрестись и помолись за души умерших. Я возьму мальчика, и он будет в руках Господа.

Я быстро вышел из церкви и помог Вилли перенести мальчика в дом священника. Внутри мы встретили трех монахинь, которые указали нам на комнату, где мы смогли положить мальчика в кровать. Поблагодарив священника еще раз, мы двинулись к выходу, но одна из монахинь остановила нас:

— Вы не можете идти в таком виде. Ваша красивая форма вся в крови.

Она улыбнулась, и две другие девушки стали отчищать нашу одежду. Когда они закончили, третья девушка спросила, не хотим ли мы поесть, перед тем как тронемся в обратную дорогу. После того, как они обошлись с нами, отказаться было бы просто грубо, поэтому мы проследовали за ними на кухню, и они дали нам ржаной хлеб с маслом, яйца и две большие кружки молока. Я пытался дать монахиням десять марок, но они наотрез отказались.

— Вы и так потратили сегодня слишком много сил, чтобы отдавать еще и деньги. Они могут пригодиться вам на что-нибудь важное.

Но священник оказался хитрее и с добродушной улыбкой предложил нам опустить деньги в ящик для пожертвований. Мы поблагодарили их в последний раз и вышли. Проходя мимо церкви, я подмигнул Вилли и с чувством долга положил десять марок в ящик. Затем мы сели в машину и тронулись с такой скоростью, будто за нами по пятам шли сто русских танков. Вырулив на главную дорогу, мы поехали в два раза быстрее, затем снизили скорость.

Проезжая через город, я хмуро посмотрел на Вилли:

— Ни звука об этом — даже своим лучшим друзьям.

Он усмехнулся:

— Неужели я так похож на идиота? Это все равно что самому пойти и попросить, чтобы меня расстреляли.

Больше не разговаривая, мы свернули на мост и выехали из Тауроггена.

Глава 7

Вернувшись в бараки, мы обнаружили лейтенанта Вульфа, ожидающего нас.

— Где вас черти носят? — заорал он. — Мне пришлось весь день покрывать вас. Этот «убийца» Шварц наседал на меня каждые полчаса с того момента, как вы уехали. Он готов вывернуть меня наизнанку. Каждый раз, когда он подходил ко мне, я говорил, что вы были здесь и только пять минут назад отлучились в другой отряд, и, когда он шел туда, они отправляли его в следующий. И так весь день. Но поймать вас оказалось еще труднее, чем застукать лису в курятнике. Боже, как же он взбешен. Завтра он будет разбираться с вами.

— Одна надежда, что он сдохнет к завтрашнему дню.

Не считая этого, все прошло превосходно. Пока он не произнес этой фразы, я и не задумывался, сколько времени мы отсутствовали, и только теперь я осознал, что нас не было больше восьми часов. Вульф уже собрался идти, но внезапно остановился:

— Извини, Георг, совсем забыл, Шварц передал письмо для тебя.

Распечатывая конверт, я чувствовал сильное любопытство, кто мог писать мне сюда. Насколько я знал, никому не было известно о том, где мы. В действительности я просто не существовал, во всяком случае как Георг фон Конрат точно. Затем я увидел, что письмо из главного штаба от адмирала Канариса. Я должен был догадаться. Письмо содержало новые приказы для нас. Нам надлежало собрать все свое снаряжение, после чего вся группа будет поездом переправлена в Киль. Я что-то слышал об этом городе, но совсем мало. Я понимал, что этот приказ означает для нас новые события в жизни, и на какой-то момент забыл все произошедшее за последние несколько часов. Сгорая от нетерпения поскорее поделиться новостями, я позвал Вилли и Вульфа.

— Вот, читайте! Это касается также и вас. Дайте распоряжения командирам отрядов: все должно быть готово к транспортировке к завтрашнему утру — пушки, пулеметы, транспортные средства, обмундирование — абсолютно все. Наконец-то мы уезжаем из этого убогого места.

Мне было все равно, куда нас переправят дальше. Единственное, чего мне было жаль, — это оставлять машину. Но я знал наверняка, что есть еще кто-то, кто расстраивается по этому поводу больше меня. Это Вилли. Только я подумал об этом, как он резко повернулся ко мне:

— Мы берем машину с собой, ведь так?

— К сожалению, нет, Вилли, — ответил я, и в расстроенных чувствах мы вышли.

Войдя в штаб, я сел у окна и стал смотреть, как грузовики, пушки и другая техника выруливают во двор и устанавливаются рядами. Для нас это было окончание первого этапа начавшейся войны, и я совсем не жалел о том, что он миновал. Я так устал. Шок, перенесенный сегодня, подействовал на меня сильнее, чем целая неделя беспрерывных сражений. И когда я увидел мальчишек, собравшихся к ужину, я даже не нашел в себе сил присоединиться к ним и поесть. Я просто ушел в свою комнату и лег.

Проснулся я от шума разогреваемых двигателей. Взглянув на часы, я вскочил. Завтракать было уже слишком поздно, поэтому я быстро умылся и побежал к Вилли.

Группа была уже построена, и я почувствовал на себе взгляд Вилли, который следил за моей реакцией — доволен ли я.

Я слегка кивнул ему и занял свое обычное место во главе колонны. Послышался голос Вилли, раздающего приказы; мы снова были простыми солдатами.

В девять часов появился Шварц, за которым ехали грузовики с отрядами молодых солдат. Я отдал ему честь, показывая свою военную выправку, но Шварц не был солдатом, поэтому в ответ он просто вяло поднял руку и крикнул: «Хайль Гитлер!»

Всматриваясь в его лицо, я пытался разглядеть хоть малый отпечаток горя или печали, но ничего такого так и не увидел. В нем не было ничего человеческого. Когда он заговорил, то вместо привычного рявканья я, к своему удивлению, услышал мягкий и тихий голос:

— Вчера я искал вас весь день, капитан, где же вы были?

— Это не ваше дело, — ответил я, попытавшись в точности скопировать его интонацию. — Все, что я делаю, касается только меня.

Он знал устав и не стал спрашивать во второй раз. Вместо этого его тон сменился на официальный:

— Эти люди перевезут ваше обмундирование. В списки включены все?

Я сделал знак Вилли, и он протянул Шварцу четыре листа — списки людей всех четырех отрядов. Он сразу же принялся делать перекличку. Я думаю, единственная вещь, которая по-настоящему его интересовала, — это то, как сидящие в каждой машине будут приветствовать его, отдавая салют. Я еще не видел человека с таким самомнением, как Шварц.

Затем я спросил его, когда прибывает наш поезд.

— В тринадцать часов пополудни, — ответил он важно. — Новый отряд сопроводит вас на станцию через два часа.

Вилли посмотрел на меня смеющимися глазами. Это и в самом деле было уже слишком.

— Скорее всего, — продолжил Шварц, — мы больше не увидимся, и поэтому я говорю вам «до свидания».

Я попрощался с ним, наспех пожав его руку. По непонятной причине Шварц сегодня держался очень доброжелательно — может, боялся, что впоследствии мы станем отзываться о нем дурно, а может, был счастлив поскорее избавиться от нас и потому находился в отличном расположении.

Нам не потребовалось два часа. Через пятнадцать минут мы были готовы отправиться в путь. Я выглянул в окно своей комнаты и увидел построившихся ребят, нетерпеливо ожидающих, когда подъедут грузовики. Я не заставил их долго ждать и, выйдя, крикнул Вилли:

— Пусть пока маршируют. Просто сидеть и ждать — вредно для мозгов. Нужно подвигаться, можете затянуть строевую. В общем, все, что придет в голову.

Вилли отдал приказ, а я любовался стоящими по росту бойцами. Их вид был безупречен. Здесь было лишь одно недоразумение: в их облике и манерах было много русского. Но никому и в голову бы не пришло заметить это отличие. Четыре отряда затянули гимн нашего подразделения: «Плечом к плечу в борьбе за Родину и фюрера».

Два часа пролетели незаметно. Прибыли грузовики, а для нас с Вилли прислали отдельную машину. Никогда я еще не видел, чтобы отряд действовал с такой скоростью. Через пять минут все заняли места в грузовиках, и мы поехали. Двигались мы довольно быстро, и из каждой машины звучала своя песня.

Было невыносимо ехать в тишине, поэтому мы с Вилли тоже подпевали и приказали водителю, сидевшему с угрюмым выражением, петь тоже. Он затянул низким баритоном, и нам пришлось петь громче, чтобы он не заглушил нас.

Когда мы почти доехали до разобранного моста, где первоначально находился русский штаб, я приказал колонне остановиться. У нас было достаточно много времени до прибытия поезда. Чтобы мои люди не слонялись без дела по станции, я приказал всем, кроме водителей, с песней идти пешком через город на вокзал. Оставшиеся в машинах поехали на станцию, а мы двинулись пешком, на этот раз не скрывая того, что мы немцы. Но воспоминание о нашем предыдущем появлении в этих местах, когда мы шли по этим же улицам, давало нам чувство полного удовлетворения. Мы с Вилли держались в двадцати метрах впереди от отряда, и, проходя штаб, на котором развевался немецкий флаг, Вилли громко крикнул «Хайль Гитлер!», так что даже от эха его голоса зазвенели стекла в окнах. Нам очень нужно было выплеснуть свои эмоции.

Мы прибыли на станцию, имея в запасе еще двадцать минут — как раз столько времени, чтобы получить на кухне Красного Креста еду, которую мы, несомненно, заслуживали. Поезд прибыл на станцию в то время, когда я допивал свой кофе, и встал на первый путь. Все уже поели и, разбившись на небольшие группы и отряды, ожидали дальнейших указаний. Показавшийся начальник поезда стал распределять всех по вагонам, и я, быстро закончив свой обед, побежал догонять всех.

Поезд миновал границу. Мы ехали в направлении Инстербурга, в Восточной Пруссии, затем шел Эльбинг, Берлин, а потом уже Киль. Мы с Вилли принялись играть в карты, и время полетело незаметно. Я так увлекся, что совсем перестал интересоваться, где они высадят нас и что вообще собираются с нами делать. Это было несвойственно мне, и, подумав об этом, я сам удивился. На каждой станции заходили девушки, продававшие сладости и сигареты, а некоторым даже удавалось перехватить холодные напитки. Казалось чудным снова видеть лица простых граждан — словно нас вырвали из одной реальности и бросили в другую. Возможно, Германия воевала, но в самой стране ничего не говорило о войне. Правда, на каждой станции стояли вооруженные солдаты, но в общем обычный уклад жизни совсем не изменился, и подобные вещи вызывали обыкновенное любопытство. Железные дороги были переполнены военными эшелонами и поездами Красного Креста. В Берлине нам пришлось ждать, пока поезда, следующие по расписанию, высадят своих пассажиров, и это ожидание тоже казалось непривычно-странным, потому что сейчас мы были дома.

Мы пели, когда поезд подошел к перрону Киля, но остановились, когда услышали голос, доносящийся из громкоговорителя:

«Специальный поезд 115-го прусского подразделения военно-морских сил прибыл на третий путь. Состав не покидать. Поезд продолжит свое следование после того, как вам будет доставлена еда».

Сообщение повторили трижды, а затем дали информацию для поезда со второго пути, о том, что он готовится к отправлению. Это обращение сильно заинтересовало меня. Ведь мы уже находились на месте назначения; так куда же наш поезд должен был двинуться дальше? Я попытался найти ответ на свой вопрос у одной из проводниц, но она испуганно уставилась на меня:

— О боже! Вы ведь не воевали в России? Вы же еще так молоды?

Последние слова она произнесла едва слышно, шевеля одними губами. Я спросил еще раз, и тогда она сказала, что поезд переедет Кильский канал.

— Возможно, мы поедем по мосту в Казерн, — добавила она.

Я знал это место, потому что оно было самым красивым в Германии. По этому каналу корабли курсировали в обоих направлениях, а по его краю тянулись живописные холмы, где располагалось множество маленьких ферм. Внизу же находилась гавань. Теперь я знал, какое задание ждет нас дальше.

Мы проехали через высоченный железнодорожный мост как раз в тот момент, когда под ним проплывал корабль. Вилли ликовал, как ребенок, получивший целый мешок конфет. Все ребята в поезде прильнули к окнам, и не то чтобы каждый к своему, а целыми кучами, как только могли уместиться, потому что по-другому окон бы просто не хватило. Проходившие люди махали нам руками, провожая взглядами поезд. Наконец мы подъехали и остановились, увидев Казерн. Это был наш новый дом.

Из громкоговорителя раздался голос:

«Всему 115-му подразделению собраться на платформе. Командиру подразделения и командирам отрядов доложить немедленно в штаб».

Мы с Вилли сошли с поезда и вместе с остальными последовали в здание. Нас встретил военный. Я доложил:

— Капитан фон Конрат, командир 115-го прусского подразделения военно-морских сил.

— Вольно. Я полковник Бекер, комендант Казерна. Скорее всего, мы будем мало соприкасаться. Моя главная задача — следить, чтобы вы были обеспечены всем необходимым и хорошо накормлены. Вы получите дальнейшие распоряжения, когда прибудете непосредственно на место.

Командиры отрядов были отправлены, чтобы усадить подразделение в грузовики, нас же полковник попросил задержаться.

— Вы и ваш второй командир, пройдите со мной.

Мы снова вытянулись, щелкнув каблуками, но он велел «отставить». Полковник был высокий мужчина средних лет, с орлиным носом и светлыми волосами, начинающими седеть на висках. Он казался прагматичным человеком, со спокойным умным лицом, и его манера говорить совсем не походила на военную. Он держался неформально, расслабленно и вполне дружелюбно.

— Пойдемте, — сказал он.

Мы сели в его автомобиль, но вместо того, чтобы ехать прямиком в Казерн, как ожидалось, поехали вдоль канала, а затем, миновав высокий мост, въехали в Киль. По дороге полковник рассказывал о троих своих сыновьях, воевавших сейчас в России.

— Вот сейчас вы едете со мной, и мне это напоминает о них. Как будто они сидят на вашем месте.

Он снова улыбнулся какой-то странной улыбкой. Потом стал рассказывать о красивых местах Киля, которые мы проезжали, и каждый его рассказ сопровождался веселыми историями или анекдотами, так что очень скоро мы с Вилли уже смеялись, не в силах сдержаться. Наконец он остановил машину у входа в одну из таверн.

— В этом месте — лучшее пиво в Киле; к тому же здесь уютнее и спокойнее всего. Хотя, если джентльмены не желают пива, здесь также готовят самый лучший кофе.

Мы с Вилли никак не могли привыкнуть, что полковник так просто разговаривает с нами, младшими по званию офицерами. Это было странно, и я никак не мог понять почему. Хотя его компания была очень приятной, мы чувствовали себя некомфортно и более напряженно, чем обычно. Возле двери в таверну Вилли четко отсалютовал и открыл ее, но, вместо ответного салюта, полковник просто улыбнулся. Мы вошли и сели за маленький столик, стоявший в углу. Сделав заказ, полковник Бекер медленно посмотрел по сторонам, исследовал цветы в вазе, стоявшей возле нас, и, наконец, обратился к Вилли:

— Вы моложе меня, поэтому, я думаю, вам будет проще заглянуть под стол.

Удивленный, Вилли спросил:

— Но что я могу там найти?

— Микрофоны, — просто ответил он.

Вилли сполз под стол и через полминуты появился:

— Все чисто.

Полковник кивнул, снова оглянулся, а затем вытащил письмо из нагрудного кармана кителя.

— Оно прямо от адмирала Канариса — инструкция, касающаяся того, как с вами, мальчики, должны обращаться здесь. Здесь расписано все, вплоть до питания. Вы можете расслабиться сейчас. Я знаю о вас все — кто вы и какова ваша задача. Я из управления контрразведки.

Я чувствовал, как кровь прилила к моему лицу. Не сболтнул ли я чего лишнего? Но полковник Бекер, очевидно, прочитал мои мысли, потому что произнес немедленно:

— Нет, вы не сказали мне ничего такого, и я хочу, чтобы вы абсолютно расслабились. Между вами и мной не должно быть секретов. Поверьте, ребята, вы так сильно напоминаете моих сыновей, которые сейчас в России и которых, неизвестно, увижу ли я когда-нибудь вновь. Поэтому я хочу обращаться с вами так же, как обращался бы с ними.

Теперь я с удовольствием выпил бы пива. В первый раз я разговаривал с таким умным человеком, которого мог не только понимать, но и довериться. Этого я никак не ожидал. Допив по четвертому бокалу, он сказал:

— Теперь в Казерн.

Вилли снова открыл дверь, отдавая честь, а потом побежал вперед, чтобы открыть дверь машины. Очевидно, он чувствовал то же, что и я. Полковник сел, и Вилли захлопнул дверцу автомобиля. Затем он пошел назад, а я сел рядом с полковником. По дороге он спросил:

— Вы из какой части Восточной Пруссии приехали?

— Тильзит, Биркенфельд, — ответил я.

Остальное он знал. Вилли в свою очередь ответил, что он из Пиллау.

— Знаете, — продолжил он, — я сам родился не так далеко от этих мест. После 1924 года половина моего имения находилась в Польше. Никогда в жизни у меня не было стольких проблем, сколько я пережил с этими чертовыми поляками. Каждый раз, когда я ездил туда, должен был платить пошлину за трактор и другую механизацию, которая у меня имелась. А потом, в 37-м, границу полностью закрыли, а мою землю конфисковали. Моего управляющего, немца, и его людей даже посадили в тюрьму. Но теперь, слава богу, мое имение будет мне возвращено. Скажите, капитан, у вас дома было много породистых лошадей?

— Да, у нас была целая конюшня, и один из них мой — настоящий красавец. Он стоил две с половиной тысячи марок.

Я вспомнил о том времени, о своем жеребце, но сейчас все это принадлежало другому миру.

— Жаль, что нельзя сделать так, чтобы он был здесь, — вздохнул полковник. — Но этому можно помочь. К счастью, у меня есть две лошади, на которых я езжу верхом, и в следующий раз обязательно возьму вас с собой. Знаете, у нас с вами много общего. Вот лошади, например.

Я прервал его, сказав, что не знаю, смогу ли я принять такое предложение, но он только отмахнулся:

— Чепуха, как только вы устроитесь, я позову вас.

Возвратившись к воротам Казерна, мы вышли из машины. По правую сторону находился большой сад, в котором росли красивые деревья. Где-то играла музыка, и я невольно усмехнулся, сравнив это гостеприимное место с теми, где мы до этого проходили службу. Полковник проводил нас в одно из строений.'

— Это здание для вас. Здесь же, неподалеку, располагаются ваши штабы.

Осмотрев его, мы с Вилли направились в штаб «А», располагавшийся прямо напротив. Мы вошли и постучали в дверь, на которой висела табличка «Кабинет инструкторов». Вместо обычного ответа, по ту сторону раздался громовой голос, прорычавший: «Войдите!» — и молодой женоподобного вида лейтенант, с улыбкой открыв дверь, произнес:

— Заходите, господа, мы как раз ждем вас.

Я немного замешкался, и, переглянувшись с Вилли, мы вошли.

Перед нами стоял стол внушительных размеров, а за ним сидели человек двенадцать офицеров высоких званий. Они устремили на нас свои взгляды, и ни в одном из них не было и намека на доброжелательность. Мы отдали честь и получили команду «вольно!». Сразу двадцать четыре глаза продолжали пристально изучать нас. Наконец старший по званию, полковник, проговорил:

— Ну что, сосунки?

Я напрягся. Мы снова ступили в преисподнюю. Сосунками называли мальчиков в возрасте от десяти до четырнадцати лет, а иногда и моложе, обучавшихся в гитлерюгенде. Я хладнокровно переводил взгляд с одного на другого.

— С вашего разрешения, уважаемый, я позволю себе заметить, что считаю это слово очень оскорбительным. Мои люди, включая меня, уже сейчас прошли и испытали столько, что некоторым из вас, джентльмены, такого даже во сне не приснится, не говоря о том, что придется пережить наяву.

Один из офицеров засмеялся, но полковник, повысив голос, крикнул мне:

— Стоять смирно! Еще молоко на губах не обсохло, чтобы вмешиваться в разговор старших.

Уже не на шутку взъерепенившись, я потребовал ответа:

— От чьего имени вы говорите?

Ситуация начала накаляться, но я твердо решил не поддаваться на провокацию. Я сказал, что, если меня продолжат оскорблять, я буду вынужден покинуть помещение. Затем так строго, как только мог, я потребовал изложить суть дела. Внезапно я заметил, что один из них, сидевший ближе к нам, хихикнул. Красные лампасы на его штанинах говорили о том, что это бригадный генерал.

— Браво! — крикнул он. — Именно такого поведения мы ожидали от вас. Это была самая обыкновенная проверка, чтобы узнать, что вы собой представляете.

Он жестом показал нам на стулья и подождал, пока мы сядем. Я все еще был в ярости, потому что попался на их уловку, как простак.

— Все мы находимся в подчинении у адмирала Канариса, — продолжил он, — и мы работали бок о бок, чтобы сделать из вас тех, кем вы сейчас стали. Вы здесь для того, чтобы пройти последнюю ступень в вашем учебном процессе, и, как вы совсем скоро сами убедитесь, это будет самый сложный экзамен. Вы доказали, что способны справиться с любым заданием, в любом месте и в любое время. Так вот, сейчас вам предстоят учения для проведения операций в Черном море, Одессе, Севастополе и Баку. Отныне это будут главные объекты, на которых нужно сконцентрироваться. Наши войска сейчас быстро движутся в направлении Одессы, но им не удастся добиться успеха — или, по крайней мере, полного успеха — без вашей помощи.

Неожиданный удар по Севастополю будет не вполне просто нанести из-за определенных трудностей, а точнее, горного массива, где тяжелую артиллерию, танки и другое оружие практически невозможно укрыть. Баку — это основной источник запасов горючего у русских. Российский Черноморский флот. Здесь мы хотим разрушить гавани и линии теплопередач, а также связь. Наша задача — обескуражить и парализовать врага. Самые значительные корабли не должны выйти из Одессы. Если полностью удастся, то по возможности блокируйте порт. Эвакуация армии и оружия должна быть остановлена любой ценой. Вот, в двух словах, в чем будет заключаться ваша работа. Чтобы осознать все это, на какой-то момент вам придется стать генералом. — Он засмеялся, и напряжение спало. — Ну, время на это у нас есть. Все происходившее до сегодняшнего дня было всего лишь подготовкой, но адмирал Канарис очень гордится вами и полностью уверен в том, что вы не только способны выполнить задание, но еще и гениальные разрушители.

Каждое слово, произнесенное им, прочно оседало в наших головах, как будто его заколачивали туда молотком. Я чувствовал, что Вилли, стоявшего рядом со мной, бьет дрожь, знал, что он пытается остановить ее, и в этом не было ничего смешного.

— Теперь, ребята, вы получите самое современное в мире оборудование — баллоны со сжатым воздухом для погружения, взрывные устройства, над разработкой которых трудились лучшие умы Германии. Приборы такие крошечные, что их легко можно спрятать в дырке, просверленной в зубах. Предстоящие пару месяцев работать вы будете в основном на подводных лодках. Места дислокации передадут каждому лично. В сообщениях, которые вы получите перед каждым заданием, будут содержаться только пароли. Продолжительность пребывания на подлодках будет зависеть лишь от вашего профессионализма. Завтра вы получите обмундирование, и никто здесь не будет знать, кем вы являетесь на самом деле, даже ваши инструкторы.

— Даже адмирал Дениц?

— Никто. На сегодня все.

Как только мы вышли, я сразу же велел Вилли собрать отряды для проведения инструктажа. Передав информацию, которой владел сам, я еще раз предостерег их:

— Все, что вы услышали здесь, является секретом особой важности, и начиная с этого момента никто из вас не должен передвигаться поодиночке, ни при каких обстоятельствах. Постоянно держитесь группами по крайней мере из двух или трех человек. Не упускайте друг друга из виду ни на секунду. Никакая информация не должна просочиться. Каждому необходимо усвоить, что эту тайну недопустимо разглашать под страхом смертной казни. — Обведя всех суровым взглядом, я добавил: — Отныне любой из здесь присутствующих, даже во время еды и отдыха, должен постоянно думать и настраивать себя на выполнение предстоящих заданий. — Я знал, что произнесенная мною речь звучит более чем серьезно, и все понимали, что дело предстоит нешуточное.

На следующий день мы получили форму. Подразделение состояло из лейтенантов и младших лейтенантов и только одного капитана. Заходя в продуктовый магазин, мы являлись объектом постоянного обсуждения, причем раздававшиеся перешептывания звучали так громко, что разве только покойник не мог их расслышать. Мы были выпускниками самой серьезной военно-морской академии в Германии. Нас считали самоубийцами, о нас ходили тысячи историй, и с каждым днем байки становились более и более фантастическими. Офицеры и солдаты с уважением и трепетом относились к нам и даже не осмеливались заговорить при встрече. В действительности мы не особенно отличались от других отрядов в округе, но в то же время не заботились о своей репутации. Мы ходили задрав носы, не удостаивая взглядом того, чей чин был ниже капитана.

В конце концов начались учения. Нас опустили в специальный люк, который был окружен бетонной оградой. Мы оказались на глубине примерно восьмидесяти футов{4}. Сами люки были фантастической конструкции. Они тянулись вниз метров на сто двадцать, имели четыре, пять или даже шесть уровней, трудно предположить, какой ширины. Только в нашем отсеке, находившемся наверху, было четыре подводных лодки, но я знал, что на другой стороне находятся другие отделы, не считая тех, что расположены ниже. Всего лодок было тридцать — сорок, а может, больше. Я никогда не обходил эту территорию полностью, она была слишком велика, но знал наверняка, что там можно легко заблудиться. Кроме лодок здесь также находились военные склады, бомбоубежища. Сюда можно было попасть двумя способами: морем или сев на нижнем этаже в лифты.

Мы ходили, рассматривая наши субмарины. Никому из нас раньше не приходилось видеть их, а тем более на суше. Они стояли на своих местах, в нишах, и походили на огромных рыб.

Основной целью учений на этой стадии было то, чтобы мы привыкли к лодке и адаптировались к жизненным условиям на ней. Мы учились быть готовыми к любой ситуации, какая бы ни произошла на субмарине: как действовать в аварийной ситуации, как применять приобретенные ранее навыки в электротехнике, подводном плавании, радиотехнике и так далее. Мы работали на износ, пытаясь разобраться во всех тонкостях нашей необычной деятельности, нервное напряжение нарастало с каждым днем, и это продолжалось до тех пор, пока мы, наконец, не подошли к тому рубежу, когда были абсолютно подготовлены к реальным испытаниям. В каждый отсек подлодки были назначены старшины, и теперь наши субмарины по многу-многу раз погружались и всплывали, отрабатывая технику.

Спустя некоторое время мы начали бороздить водные просторы, тренируясь в Средиземном море и в английском канале Ла-Манш. Поначалу нас сильно расстраивал и приводил в уныние тот факт, что субмарины все время проводят под водой и почти никогда не всплывают. Иногда приходилось, затаившись, сидеть на дне шесть-семь часов, ожидая, когда британские крейсера или эсминцы освободят нам дорогу. Ни под каким видом мы не должны были быть замечены.

Далее пошли приказы начинать тренировки с выходом в море, используя подводное оборудование, сконструированное индивидуально для нас. Выданные «лягушачьи» костюмы были сделаны из превосходного материала и шли в комплекте с подводным снаряжением совместного немецко-итальянского производства.

Наконец наступил день, когда адмирал Канарис со своими людьми решил, что мы владеем своими навыками безупречно. Наши раненые, гордясь своими шрамами, спустя какое-то время вернулись в строй. Но больше они гордились медалями на своих кителях. Это были знаки «Черного шлема», полученные за ранение в бою за свою страну.

Тот же самый генерал, что и раньше, вызвал меня к себе.

— Желание фюрера, чтобы ваша группа отправилась в Одессу. Инструкции будут вам даны. Я хочу, чтобы вы немедленно собрали всех для просмотра фильма и фотографий, где рассказывается о побережье и других ключевых объектах. Вам следует как можно лучше запомнить все детали предстоящей работы: как эффективнее нанести удар по цели и уничтожить ее. Самое главное, что вы должны запомнить: вы обязаны уничтожить топливную систему в порту Одессы и по возможности — все корабли и даже те судна, которые должны войти в порт. — Затем он отпустил меня.

Я вернулся в штаб, еле передвигая ноги. Не было надобности даже говорить своим командирам о сборе отрядов. Их любопытство было столь сильным, что они уже поджидали меня у входа. Я только открыл рот, и они уже ринулись в главное помещение, даже не дослушав меня.

Мы с Вилли вошли последними и заняли свои места. Люди, сидевшие за круглым столом, объяснили нам вкратце некоторые детали, напомнили еще раз нашу задачу и назвали имена командира одесского порта и ближайших его подчиненных. Затем свет погас.

Сначала мы увидели только море. Затем на экране появилось побережье, горы, пляжи, маленькие городки и прибрежные деревушки. Как только показался огромный порт, камеры остановили. В наступившей тишине можно было услышать звон упавшей булавки. Каждый из нас был весь внимание, пытаясь зафиксировать каждую деталь. Наконец проектор вновь заработал. И снова — равнины, горы, пляжи. Нам были видны даже волны, бьющиеся о берег.

Фильм прервали, включили свет, и полковник сел прямо перед экраном. Я уже знал, каков будет его вопрос.

— Капитан фон Конрат, что вы только что просмотрели?

— Документальный фильм об одесском побережье.

— Как вы решили, что это именно Одесса?

— Я подумал, что таким большим портом может быть только одесский.

— Правильно. Теперь расскажите, что еще вы запомнили?

— Во-первых, море, бьющееся волнами о подножие скал, несколько заливов с песчаными пляжами, у каждого из которых находится небольшой поселок и обязательно дорога, ведущая к берегу моря. Еще нам показали дорогу, ведущую в пригород Одессы. Затем нам опять показали залив, на последних же кадрах была изображена гавань.

— Что вы видели в гавани?

— Пристани, у которых стоят корабли, вход в гавань, шесть высоких подъемных кранов. Еще один причал, обособленный от остальных, — скорее всего, там заправляют корабли. — Я остановился.

— Это все? — потребовал он.

— Да.

Он показал пальцем на лейтенанта Фукса:

— Теперь вы дайте мне свое описание увиденного.

Версия Фукса совпадала с моей. Далее один за другим ребята рассказывали о своих впечатлениях. Это занятие длилось несколько часов, и описанное наблюдение каждого совпадало с моим. В итоге сам вконец измучившийся полковник кивнул:

— Достаточно, все справились отлично.

Снова погас свет, и на экране появились документальные кадры. Опять мы увидели Одессу и дорогу, ведущую из города в противоположную сторону от моря. Дорога тянулась в направлении Украины. Я разглядел отметки, в виде микроскопических красных флажков, с вписанными названиями. На одном из них была надпись «Севастополь».

Затем включили свет, и полковник показал на здание, расположенное напротив огромного парка:

— Это центр коммуникаций Одессы. — Потом, показывая на дороги, одна из которых вела на юг, а другая — на северо-восток, произнес: — Запасы продовольствия и оружия могут поступать именно по этим дорогам.

Я ухмыльнулся. Какой же он хитрый и скользкий тип. Он намеренно не обратил внимания на железную дорогу, которая расходилась на три ветви, но шла в том же направлении. И вновь он заставил меня подняться, обращаясь ко мне тоном, в котором еле заметно слышалась ирония.

— Хорошо, капитан, скажите-ка мне, что вы запомнили на этот раз?

— Я увидел самые важные коммуникации, а именно железнодорожные, идущие из города через мост, мимо ферм, жилых домов и затем — вдоль центра сообщения на железной дороге.

— Хорошо.

Он прослушал примерно десять других версий, и, хотя в них прозвучало несколько незначительных дополнений, все же, по сути, они совпадали с моей.

— А сейчас еще один, последний фильм, — сказал полковник и прокомментировал то, что нам показали. — Эта территория пока еще удерживается русскими. Здесь вам предстоит высадиться. Не буду говорить, как это сделать, так как вы это знаете лучше меня. Ваша задача — разрушить коммуникации, захватить железные пути, блокировать какие-то дороги, какие-то совсем уничтожить, разрушить мосты. Отряд, который будет действовать под видом русской военизированной охраны, займет свои позиции в десяти-пятнадцати километрах от германской границы и введет в заблуждение русские войска. Наш отряд тем временем возьмет на себя гавань. Другие, действуя поодиночке, выведут из строя радиосообщение, уничтожат штабы и так далее, что еще будет необходимо. Главной задачей является создание полной неразберихи в Одессе. Все вышеперечисленные задания должны быть выполнены, и не просто, а эффективно. Я только могу надеяться, что никто из вас не пострадает, если вдруг окажется в руках русских. На этот случай в правом воротнике вашего кителя будет зашита таблетка. Если несчастье произойдет и вас поймают, то нужно немедленно проглотить ее. Смерть наступит моментально и безболезненно.

Едва закончив последнюю фразу, кто-то, стоявший у входа, прокричал:

— Внимание! Фюрер!

От удивления полковник даже не успел закрыть рот и так и замер, не в силах пошевелиться какое-то мгновение. Я думаю, это был первый случай в его жизни, когда он увидел Гитлера. Вилли вскочил на ноги и крикнул:

— Равняйся!

Я думал, что у здания снесет крышу оттого, с какой скоростью все вскочили. Не останавливаясь, Гитлер прошел в середину сцены, где построившиеся в ряд офицеры выглядели еще более растрепанными и удивленными, чем мы. Он отдал им команду «вольно!», а затем, не произнося ни слова, повернулся в нашу сторону:

— Сыны своего Отечества! Я горжусь тем, что нахожусь среди вас в данный момент. И лично я желаю каждому в Третьем рейхе быть похожим на вас.

Пока он говорил, я заметил, что в ту же самую дверь вошли адмирал Канарис и лейбштандарт. Они присоединились к Гитлеру, чтобы поддержать его речь, рассказывая нам, как сильно Третий рейх нуждается и зависит от нас. Также было сказано, что никто не сомневается в нашем будущем успехе. Потом нас всех отпустили.

На следующее утро я получил письменные инструкции. Нам возвратили морскую форму, и в тот же день мы были отправлены на железнодорожную станцию, откуда должны были прямиком следовать в Италию, а затем в Грецию. В Греции нас уже ждали специальные подводные лодки, готовые переправить нас к одесскому побережью. Датой высадки было 8 октября 1941 года.

Внимательно перечитав приказы несколько раз, я сжег бумагу. Запомнить написанное не составило труда. Вилли читал тоже, выглядывая из-за моего плеча, и потом я спросил, все ли ему понятно.

— Да, ваше высочество, — ответил он, низко поклонившись.

— Тогда, раб, ты знаешь, что делать дальше. Отменить любые отлучки, даже походы в туалет, и быть готовыми двинуться с места в любую минуту.

Проследовав в дежурную комнату, я отпустил ребят из службы безопасности, велев им вернуться в свои отряды. Оставшись один и задумавшись, я глядел в окно, даже не замечая движения, царившего на улице. Незаметно я превращался в робота. Во мне не осталось человеческих чувств, эмоций, даже страха перед смертью. И в какой-то степени мне нравилось это состояние; но разве подобное ощущение присуще нормальным людям? Я попытался думать о доме, о своем прошлом, но все воспоминания были туманны и неясны. Обрывчатые мысли витали у меня в мозгу, но все равно я невольно возвращался к предстоящей высадке в Одессе. Что ждет нас — провал или успех? Будут ли наши имена в списках героев Германии — имена тех, кто не вернется назад? А если нам не удастся выполнить задание? Мы подведем тех людей, которые потратили все эти годы, обучая нас.

Я снова отвлекся от настоящего, вспомнив деда, свою лошадь. В голове возник образ полковника Бекера, Шварца, евреев из Тауроггена, мальчика, чьего имени я никогда не узнаю, адмирала Канариса, фюрера. Пронеслись перед глазами годы, проведенные в Академии, — бесконечная череда психиатров, те майоры, единственные из живых людей, с кем мне приходилось общаться долгих два года, инструкторы в Киле, моя яхта и брат Франц. Теперь я даже не мог вспомнить его лица. Слова, мысли, лица, яркие моменты, переживания.

Мой мозг работал, воспроизводя картины-фантомы из прошлой жизни, события которой я уже не помнил отчетливо, но в то же время не мог забыть. Но представления об Одессе затмевали все остальные. Я видел перед собой морской берег, пристани, здания, людей — просто прохаживающихся, едящих, спящих, праздно гуляющих и не помышляющих о том, что кто-то собирается посягнуть на их свободу. Я видел пехоту, танки, батареи, миллионы русских, против которых мы сражаемся. Я видел молодых мальчишек, в которых стреляют, которые подрываются на минах, умирают. Я видел дьявола. Но в то же время внутренний голос твердил мне: «Нет! Этого не произойдет. Мы должны справиться, а значит, так и будет». Я старался изменить представление и настроиться только на победу, но мозг отказывался контролировать нахлынувшие эмоции, и удручающие мысли продолжали заполонять меня всего.

Я видел повсюду тела убитых ребят и русские танки, проезжающие по ним, а потом — разбросанные руки, ноги, головы. А танки идут и идут, под ними дрожит земля, и никакая сила не может остановить их. У меня на лбу выступили капли пота, но я даже не вытирал их. Я чувствовал пустоту внутри себя. Меня словно затягивала болотная трясина. Но, несмотря на все, я не ощущал страха, скорее усталость и безразличие.

«Мальчики, все задания должны быть выполнены эффективно».

Мне хотелось выпрыгнуть из своей телесной оболочки, скинуть кожу. Что это — нервы, нехорошее предчувствие, — я не знал.

— Георг, вот приказ, — раздался за моей спиной тихий голос Вилли. — Поезд ждет, и ребята в грузовиках, готовы ехать.

Я тяжело вздохнул, обвел медленным взглядом комнату и кивнул:

— Хорошо, идем.

Оказывается, я выпал из действительности на несколько часов.

Поезд оказался современным, со всеми удобствами и даже кроватями с белыми простынями. Ехать в таком составе было сплошным удовольствием. Как только мы пересекли границу, появился проводник с подносом, который принес еду прямо к нам в купе. Мы и в самом деле ехали первым классом. Здесь было все, о чем только можно мечтать. Вилли всем видом своим выражал блаженство, напоминая чеширского кота.

— Желаете выпить вина? — произнес он, ставя бутылку на стол.

Я взглянул на него с любопытством:

— А что удивительного? Разве ты не знаешь, старина, что приговоренным всегда дают все, что бы они хотели съесть и выпить перед смертью?

— Заткнись, ты, дурак, — быстро ответил я. — Я пока еще не собираюсь помирать, а когда придет время, то, не сомневайся, заберу тебя и всех остальных с собой. — Тут же осознав, как грубо прозвучала последняя фраза, я сменил тон и изобразил подобие улыбки. — Это чтобы ты знал.

Мы мчались, оставляя станцию за станцией, болтая без остановки. Большие и маленькие города мелькали за окнами несущегося поезда. Мы ехали двое суток, останавливаясь только на границах для дозаправки и для того, чтобы машинисты могли сменить друг друга. В Греции мы были на третье утро, нас привезли на пристань, откуда мы должны были отправиться. Все происходило под полным контролем германских военно-морских сил, и через два дня, одетые в гражданскую одежду, мы были на месте. Здесь мы переоделись в форму русских артиллеристов, проверили и перепроверили подводное оборудование, а также взрывные устройства и все остальное. Наше подводное оборудование было погружено в субмарины, а нам оставалось лишь ждать своего звездного часа. Наконец поступил приказ занять места на лодках.

Обеспеченные всем необходимым на несколько дней, а то и недель, мы расположились по сто человек в субмарине. Справимся ли мы? Этот вопрос волновал нас больше, нежели то, останемся мы живы или нет. Встретившись с капитаном флотилии, я дал ему последние распоряжения.

Мы отправлялись ранним утром, и я велел ему все время быть на связи, ожидая в любой момент получить дальнейшие инструкции.

Субмарины не должны были уходить друг от друга на далекое расстояние. Мы должны были держаться вместе и ничем не выдать себя, уж тем более не вступая в бой с врагом. Если мы вдруг пересекались с английскими или русскими военными кораблями, я, дабы избежать неприятностей, давал команду отклониться от прямого пути и плыть далеко в обход. Подлодки могли всплывать на поверхность только ночью, а вблизи островов, принадлежащих Греции и Англии, снова погружаться на глубину. Все шло гладко, как и планировалось. Мы пересекли границу, ведущую в гавань, как только стемнело, таким образом оказавшись в месте назначения — проливе Дарданеллы. В этих водах нам следовало действовать крайне осторожно, остерегаясь в первую очередь британских и российских военных кораблей, поэтому, перед тем как выйти на поверхность, мы все внимательно следили за ситуацией. В перископ ничего особенного не наблюдалось, и на экране не было видно ничего подозрительного. Мы вышли на поверхность. Светила полная луна, и весь небосвод был усеян ярко сверкающими, словно бриллианты, звездами. Я стоял на капитанском мостике рядом с командиром, и мы оба молчали. Он знал, что, высадив нас, должен будет вернуться обратно, а вот мы могли никогда не возвратиться. Я понимал его мысли и поэтому не нарушал тишины.

Скоро мы подплыли к уже захваченным немцами островам в проливе Дарданеллы и высадились на одном из них, бросив якорь вблизи берега. Наконец-то у нас появилась возможность размять затекшие конечности, побегав по острову. До вечера было далеко, и мы перекусили. Остаток дня мы провели в бездействии, опасаясь того, что можем быть замечены английскими или русскими шпионами или просто турецкие рыбацкие судна увидят нас и доложат о вражеской субмарине, находившейся в этих водах. Единственное, что нам оставалось, — это просто ждать.

С наступлением темноты мы продолжили свой путь, держа курс прямо на Одессу. Двигаясь на полной скорости, мы оказались в восьми милях у берега ранним утром. Мы выбрались из трюмов как можно быстрее. Теперь нам не нужно было ждать следующей ночи. Подводные костюмы мы надели прямо на форму, уложив ботинки в водонепроницаемые сумки, где также находилась взрывчатка, а затем проверили все снаряжение по нескольку раз. Сначала мы поднялись на палубу, а потом оказались в воде. Было два часа утра, когда субмарины отправились в обратный путь, а мы остались сами по себе.

Глава 8

Ночь выдалась настолько пасмурной и темной, что я с трудом мог разглядеть свои собственные пальцы. На море был полный штиль, ни ветерка. Головы ребят казались маленькими черными точками на гладкой поверхности воды. Шестьсот черных точек растянулись в длинную линию. Чем чернее, тем лучше, подумал я.

Мы должны были плыть не погружаясь так долго, насколько это возможно, чтобы сэкономить баллоны с воздухом на случай возникновения проблем вблизи берега. Дополнительные трудности могла создать натянутая колючая проволока или мины, поэтому было решено, что первыми пойдем мы с Вилли и Вульфом. Отряд должен был ждать нашего сигнала и, высадившись, разделиться на две группы, одна из которых должна была спрятать оборудование, а другая — прочесать пляж.

Я дал команду, и мы втроем вышли на берег. Удача снова улыбалась нам. Территория не была заминирована, колючая проволока также отсутствовала, и этот первый участок мы прошли с легкостью — почти так, как я и предполагал. Знаком я дал понять Вилли, что пойду первым. Поэтому он и Вульф спрятались между бетонными столбами, использовавшимися для швартовки баржи. Но я знал, что они наблюдают за мной и фиксируют каждое мое движение.

Три наших подводных аппарата были надежно скрыты под водой, и я, как змея, пополз по берегу. Сердце бешено колотилось в груди, а глаза напряженно смотрели вперед, стараясь уловить любое движение на пляже. Была абсолютная темнота, хоть глаз выколи. Достигнув пляжа, я чувствовал, как дрожит каждый мускул моего тела. Я быстро снял подводный костюм и, достав из сумки портянки, обмотал ноги и скользнул в сапоги, какие носили офицеры русской армии. Затем достал ремень, пистолет, бинокль и несколько бутылок водки и все это переложил в рюкзак. Несмотря на то что я действовал максимально быстро, переодевание заняло у меня около пяти минут, но никто не помешал и даже не попался мне на дороге за это время. И только в двух метрах от себя я увидел Вилли, производившего те же манипуляции.

Подождав, когда все переоденутся, я зарыл глубоко в песок подводные костюмы и сумки и, проверив, осталось ли что-нибудь на земле, достал откупоренную бутылку водки.

— Прополощите рот, а остальное выплюньте, но так, чтобы немного облить форму. Притворимся поддатыми и в таком виде все проверим.

Обняв меня с двух сторон за плечи так, что я оказался посередине, мы двинулись вперед.

— Пошли посмотрим, есть на этом пляже охрана или нет.

Мы находились вне подозрений в таком виде, но я знал, что шесть сотен человек ждут, сидя в воде, и дрожат, но не от холода, а от напряжения. Громко разговаривая, иногда срываясь на пьяные вопли, хохоча и вставляя матерные словечки, мы, кривляясь, медленно волочились по пляжу, стараясь более или менее параллельно держаться линии моря. Немного погодя я сказал ребятам, что надо петь.

— Тогда береговая охрана уж точно услышит нас, если она вообще существует. Так что чем громче мы будем петь, тем лучше.

Мы грянули «Катюшу», и не прошло и тридцати секунд, как грубый голос крикнул по-русски:

— Стой! Кто идет?

Мы остановились, и я прокричал что было сил:

— Пароль: «синее море»!

Это сработало. Если бы кто-то рассказал мне такое, я бы никогда не поверил. Мы продолжили пение. Осторожно ступая, русский караульный подошел к нам. Приблизившись и рассмотрев форму, он произнес быстро:

— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант.

— Приветствую солдата, — ответил я.

Он улыбнулся и расслабился.

— Знаете, в какой-то момент я подумал, а вдруг кто из немцев высадился на берег? Но тут же понял, что они никак не могли приплыть без кораблей.

Он замолчал, ожидая нашей реакции: засмеемся мы или нет. Поэтому Вилли хлопнул Вульфа по спине и прокричал:

— Какой ты умный!

И мы все захохотали.

— Да у немцев и кораблей-то нет, — сказал я. — А если что, направим на них свои пушки, только мы их тут и видали. И будем гнать их отсюда до самого Берлина. — Недолго думая я решил перевести разговор на другую тему и спросил: — А что-то не видно еще охраны — их что, подняли по тревоге?

— О, они могут находиться на той стороне берега. Из-за шума моря до них вряд ли докричишься, и это далековато. Так что увидеть отсюда кого-либо практически невозможно.

— А на каком расстоянии расставлены посты?

— Через каждые триста метров.

— А где командный пост? — задал я вопрос, не выражая особого интереса.

Он небрежно махнул рукой в южном направлении:

— Километр отсюда.

Отлично, подумал я. Здесь можно пройти целой дивизией. Я предложил ему выпить и наполнил походную кружку из бутылки, которая не была открыта. Он, не поморщившись, проглотил водку, как будто это была вода.

— Пошли посмотрим, как там твой напарник, — предложил я.

Он с удовольствием согласился. Мы двинулись вперед и на полпути заметили его.

— Иван! — позвал его «наш друг».

— Да?

— Иди сюда!

Когда тот приблизился, «наш друг» представил меня как старшего лейтенанта Кириллова.

— Из Витебска, — добавил он.

Иван радостно улыбнулся:

— Мой дом находится в двадцати километрах оттуда.

— Так давай выпьем за это, — только и смог ответить я.

Охранник нетерпеливо выхватил кружку из моей руки и маханул водку. Они пили ее как воду. Я снова наполнил кружки, и на этот раз они едва успели проглотить содержимое, как тут же вырубились. Продолжая говорить по-русски так, будто ничего не случилось, я вытащил сигарету, прикурил ее и помаячил ею, не выпуская также из рук догорающую спичку. Для беспечных охранников этот знак ничего не сказал бы.

Не теряя времени, Вилли кинулся к воде, встречать шестьсот человек, которые уже плыли к нему навстречу на предельной скорости. Я решил послать лейтенанта Вульфа на помощь к Вилли, чтобы он дал ребятам инструкции, на случай если Вилли что-то упустит.

— У вас есть семь минут. Подводные аппараты надо спрятать поглубже, чтобы, чего доброго, их приливом не вынесло на сушу.

Вульф помчался выполнять задание и исчез в ночи.

Я остался стоять возле охранников, продумывая каждую мелочь дальнейших действий. Мне казалось, что мне в мозг вставили громкоговоритель, который беспрерывно повторяет одно и то же: «Запомните, ваша задача — разрушить все коммуникативные центры. Это важнее всего! Сначала ликвидировать связь! Главное — оставить их без сообщения, и чем дольше они не опомнятся, тем лучше не только для вас, но и для всей германской армии. Таким образом вы спасете тысячи жизней. Нас в несколько раз меньше, чем русских, поэтому надо действовать точно. Народ и фюрер будут ждать успешного завершения операции».

Затем показался Вилли.

— Все переодеты и готовы. Все оборудование, кроме необходимого, надежно спрятано.

Я кивнул. Охранники так и находились без сознания, но скоро должны были прийти в себя, и поэтому я велел Вилли поднять одного, пока я занят другим, и держать в вертикальном положении. Когда мы подняли солдат на ноги, их тела безвольно обмякли у нас на плечах. Это подействовало, и они почти сразу стали приходить в себя. Иван пробормотал что-то наподобие: «Это пьянство до добра не доведет». Тот, которого держал я, тоже пришел в сознание. Я опять разлил водку по кружкам, протягивая им, и, к моему изумлению, они, даже будучи в таком состоянии, не отказались. Когда они вернули кружки, мы с Вилли тоже выпили — «За успех!» Но за чей успех, мы умолчали. Затем, повернувшись к охранникам, я сказал:

— Не поднимайте тревогу, если услышите какой-нибудь шум. Мой батальон сейчас внизу, на пляже, и они скоро будут здесь.

Едва выговорив эту фразу, я услышал шум, и несколько секунд спустя появился Вульф впереди марширующей группы, ведущий ее прямо к тому месту, где мы стояли. Дав команду «стоять», Вилли подошел ко мне и доложил:

— 77-й береговой артиллерийский полк прибыл на место. Разрешите следовать дальше, товарищ старший лейтенант.

Чтобы запутать охрану, я приказал ему отвести людей на холмы недалеко отсюда и оставить там на пару часов. Затем, повернувшись к русским, мы поговорили о том, сколько смерти несет война. Когда последний из отряда прошел, я постепенно свел беседу на нет, и попрощавшись, мы с Вилли удалились. Не было нужды беспокоиться, что охранники доложат о нас, так как они боялись наказания в том случае, если их застукают пьяными на посту. Для них это могло закончиться попаданием в штрафной батальон или на передовую, и каждый русский превосходно знал, что означают эти слова. А тех, кто пытался бежать, расстреливали, или они подрывались на заминированной немцами территории. Те, кто пытались все же пройти через минное поле, попадали под обстрел немецкой пехоты. Так что любая попытка к бегству оканчивалась одним — смертью. Прокрутив в голове все эти причины, я мог быть уверенным в том, что нас не заложат. Мы слишком долго учились и теперь знали более чем хорошо систему русской армии. Обыкновенный солдат не имел практически никаких прав. Офицер мог снять ремень и хлестать его до полусмерти, не слушая оправданий виновного.

Пройдя по берегу, мы вышли на ровную дорогу, идущую между заливом и лесом. Я приказал выделить из каждого отряда по человеку, которые бы находились на расстоянии пятидесяти метров от остальных и прислушивались к любому подозрительному звуку, а также пристально наблюдали за окружающей местностью. В случае, если будет замечено какое-либо движение, они должны были немедленно доложить мне. Затем я дал ребятам последние инструкции:

— Первый отряд немедленно отправляется в сторону железнодорожных путей для того, чтобы взорвать мосты, а дальше — уничтожать все живое на своем пути. Что делать далее, вам известно. Второй отряд направляется под видом военной полиции для того, чтобы внести смуту и дезинформировать полки, а также послать армейские отряды в неверных направлениях. Заменить вывески, нарисовав новые. В общем, делать все, что нужно.

Отряд номер три. Помните все, чему вас учили. Ваша задача — прослушивать аппаратуру и быть в курсе, куда направляются войска. Фенрих Фогель, ты отлично умеешь вживаться в любую роль, пародируя голоса. Так вот, когда главный центр связи будет уничтожен, сразу же раздай новые приказы по дивизиям. Что делать потом, думаю, не стоит повторять.

Первый отряд разделился на три и строем удалился, маршируя через поля, а также вдоль рек, используя в качестве путеводителя имевшуюся карту.

Отряд под номером два, тоже разбившись на три подотряда, отправился на выполнение своего задания, заключавшегося в уничтожении запасов топлива и складов с оружием. Третий, расформировавшись на группы по девять человек, был брошен взять под контроль все дороги. Все без исключения телефонные провода, ведущие в Одессу и из нее, должны были быть перерезаны, причем быстро.

Оставался еще четвертый отряд, и ему предстояло выполнить самую важную работу. По этой причине мы с Вилли остались с ним. Мы обсудили план дальнейших действий, состоявший в том, что, достигнув гавани, мы разделимся и неполным отрядом открыто войдем в ворота.

— Вилли даст приказ для обеих частей отряда. Задача отделившихся — ввести всех в заблуждение, одурачить. Не забудьте о таблетках, в случае неудачи. Ваша задача — вырубить распределительный щит, а затем две радиостанции. Вы можете вывести их из строя любым способом, если поймете, что справились с задачей, можете переходить в армейские штабы. Благополучно войдя в город, можете быть предоставлены сами себе. Я присоединюсь к оставшимся ребятам из отряда номер один, в лагерь начальника порта. Один из нас будет держать связь с вами все время. Все ясно?

Вопросов не последовало, и мы, построившись в шеренги, разошлись. Не останавливаясь и не разговаривая, мы шли по спускающейся вниз дороге в город и дружно пели. Одесса буквально кишела военными. Сотни, тысячи русских пехотинцев двигались в разных направлениях, транспортные колонны медленно катили по обочинам дороги, шли танки, артиллерия и все, что было на колесах и могло передвигаться.

Дороги были забиты, и я с удовлетворением заметил, что русские паникуют. Среди многотысячной армии врага затесался только один маленький немецкий отряд. Забрезживший рассвет предвещал хороший, ясный день. Приблизившись к гавани, Вилли крикнул на чистейшем русском языке с безупречным произношением:

— Отряд, стой, раз, два! Третий отряд — отправляться на выполнение задания.

Младший лейтенант Гритс принял команду и повел отряд через ворота. Часовые отдали честь. Рюкзаки за спинами ребят были набиты взрывчаткой; там также лежали подводные костюмы, не умещавшиеся полностью и заметные любому. Но мы не беспокоились об этом. Часовыми уже были получены ложные распоряжения, якобы от генерала Жукова, пропустить отряд, не задерживая, и ни один офицер не осмелился бы нарушить приказ, за подписью самого генерала и заверенный печатью. Чтобы выполнять свою работу идеально, у наших экспертов по почерку ушли годы. По документам мальчики направлялись на подводные учения, и генерал Жуков лично подписал распоряжение начальству гавани о выделении бараков для нас, а также дал указание, чтобы руководство предоставило нам условия для тренировок.

По легенде, отряд являлся командой, готовящейся вести подводные диверсионные операции, но не подчиненной военно-морскому флоту и поэтому независимой от морского командования.

Как только мы вошли в ворота, Вилли прокричал:

— Георг, пойди растолкай немного этих часовых родины. Спроси, как они посмели пропустить отряд, не проверив документов?

Я посмотрел на Вилли, в который раз подивившись его бесшабашности. В то же время его голова работала двадцать четыре часа в сутки, просчитывая все возможные варианты. Быстро сориентировавшись, я понял, что он имел в виду — нужно было ненавязчиво отметиться у начальника порта. Чем скорее они привыкнут к нам, тем лучше. Поэтому я подошел к сержанту, стоявшему на охране ворот, и спросил:

— Сколько вы уже в армии?

— Шесть лет.

— И за все это время вы ни разу не удосужились прочесть плакат, который висит на стене в каждом штабе? Разве вам неизвестно, что вы должны проверять каждого, кто входит?

Я так разошелся, что перешел на крик. Сержант стоял передо мной как вкопанный, не зная, что и ответить. Затем я увидел, что он перевел взгляд на кого-то, стоявшего позади меня, и тут же услышал голос:

— Что здесь происходит? — звучавший вполне спокойно.

Быстро повернувшись, я увидел высокого человека со светлыми волосами и лицом славянского типа, одетого в форму синего цвета. Он был в звании майора советского военно-морского флота и являлся помощником начальника порта. Отдав честь, я объяснил ситуацию:

— Я отправил отряд в гавань, но охрана даже не потрудилась проверить входящих.

На мое замечание майор махнул рукой в сторону:

— Отряды в своей массе не останавливаются. Мы можем проверить только отдельных людей.

— О, в этом случае, сержант, я приношу свои извинения. И вам также, майор.

Мне нетрудно было лишний раз принести извинения. Главное, я получил желаемый результат.

— Кстати, с какой целью ваш отряд прибыл в гавань? — спросил майор.

Вместо ответа, я протянул ему приказ генерала Жукова. Прочитав, он поднял на меня покрасневшее лицо:

— Для нас большая честь видеть вас здесь, старший лейтенант.

Его смущение не было поддельным. Он был первым, а может, и единственным во всем порту, потрудившимся узнать, кто мы такие. Но он забыл вернуть документы, а попросить вернуть их в данный момент было неуместно. Засунув их в нагрудный карман пиджака, он сказал четко:

— Все в порядке. Теперь мы должны взглянуть на ваш отряд.

Сначала он проверил два отряда, стоявшие за воротами. Я пошел рядом с ним, не зная, плакать или смеяться. Краем глаза я заметил Вилли, переминающегося с ноги на ногу, нервничающего оттого, что переборщил, так как удача постоянно улыбалась нам. Но, как всегда, он держался невозмутимо. По окончании проверки мы вошли в гавань.

— Кстати, откуда вы? — поинтересовался майор.

Я ответил первое, пришедшее на ум:

— Из Витебска. — Видимо, сработало то, что вдалбливали нам психиатры во время обучения в Академии.

Он резко остановился, схватил и стал трясти меня за руку, хлопая другой по плечу:

— Брат, я там долго жил! А ты из какого района?

— Улица Гражданская.

— Что? — воскликнул он. — Я жил там же, в доме номер семь!

Помощи ждать было неоткуда. Нужно было продолжать играть роль, и я добавил:

— Я жил напротив, в девятом доме.

— Ты, случайно, не сын полной женщины? Кириллов? Григорий? — закричал он.

— Да, это я, — не вполне убедительно прозвучали мои слова.

Он был поражен.

— А я тебя отлично помню! Знаешь, ты ничуть не изменился!

Он все еще изумленно смотрел на меня, а я тем временем пытался придать себе бодрость, чувствуя, как внутри меня поднимается жар. Меня заставили свыкнуться с мыслью, что я являюсь Григорием Кирилловым, но как жить с этим, не научили. Единственное мне было известно: подбирая наши личности под определенные имена, они подыскивали таких людей, чья внешность, рост и все параметры максимально совпадали с нашими. И слава богу! Тут впервые я почувствовал благоговение перед своими учителями. Сейчас все, что так долго в нас вдалбливали, ой как могло пригодиться.

Майор все еще качал головой.

— А ты не помнишь меня? — спросил он, сгорая от нетерпения получить ответ. Он был в полном восторге от своего открытия и поэтому, к счастью, не дождался ответа. Я-то понятия не имел, кто он. — Подожди минутку, — быстро сказал он. — В первый раз я увидел тебя, когда ты возвращался из школы. Я еще подставил тебе подножку, неужели забыл? Правда, это было лет семь или восемь назад.

Теперь он замолчал, ожидая услышать ответ. Я все еще не знал, как его зовут, и тут же услышал голос охранника, крикнувшего ему:

— Майор Калоша.

Я сразу же сделал решительный шаг и сказал:

— Ты не можешь быть Калошей! — Я надеялся, мои слова звучат натурально.

— Да! — крикнул он. — Да, брат, да!

Я был на правильном пути. Даже не пытаясь оглянуться в сторону Вилли, боясь сбиться и выйти из образа, я открыл маленькую кожаную сумку и достал фотографии, показав ему моего отца и мать. Отца он никогда не видел, потому что он погиб еще в революцию, но мою мать, полную добродушную женщину, он узнал сразу же. Майор взял у меня снимки.

— Она все такая же! Знаешь, по-настоящему добрая женщина. Когда бы я ни обращался к ней, она никогда не отказывала и всегда давала то хлеб, то масло. У вас в доме всегда варили варенье.

Дальше я вынул фотографию своей девушки.

— А ее ты помнишь?

— Надя? Конечно! Конечно, я прекрасно помню ее. — Он засмеялся и покачал головой. — Она мне нравилась долгое время. Но она была намного младше, хотя уже вовсю бегала с другими мальчишками. Она, должно быть, на год или два старше тебя.

Я не был уверен, поэтому дал не совсем внятный ответ, что-то вроде «Да какая разница».

Он так увлекся разговором, что совсем забыл о том, что нужно досмотреть отряд. Так радостна была для него наша неожиданная встреча.

Он ушел служить во флот прямо из своего дома номер 7. Он минут пятнадцать рассказывал о Витебске, о людях, живших там, задавая мне вопросы, на которые я отвечал, включив всю свою сообразительность, иногда расплывчато, а иногда четко. Он находился под таким впечатлением, что, когда я попытался сменить тему разговора, переведя его в другое русло, а точнее, поговорить о войне, он не отреагировал и продолжил болтать, то и дело похлопывая меня то по одному, то по другому плечу.

Я велел Гритсу прочитать приказ, но он только вскользь пробежался по строчкам и засунул его обратно в карман. У него не возникло и тени сомнения.

— Я выделю тебе самые лучшие помещения, какие есть во всей России! — воскликнул он. — У нас целое крыло, где расположены пустующие казармы. Там вас никто не потревожит, и вы сможете делать все, что захотите. Только смотрите, чтобы после вас не все взлетело на воздух, а осталось хоть что-то, — пошутил он, имея в виду наш громкий смех.

Он провел нас в казармы, показав также, где находится наша кухня.

— Сейчас столовые работают по двадцать четыре часа в сутки. Вы можете зайти в любое время и поесть. На первое они готовят в основном борщи и рассольники.

— Вот и отлично, — сказал я. — У меня как раз проснулся волчий аппетит.

Он до сих пор так и не прочел приказ, и тот так и оставался лежать у него в кармане, поэтому я не на шутку разволновался, собирается ли он вернуть его назад или нет. После того как мы посмотрели свои комнаты, он провел меня по штабам и представил меня начальнику порта, с гордостью упомянув, как в детстве ставил мне подножки.

— Посмотри на него сейчас, и не поверишь, что когда-то он был обычным сорванцом.

Но начальник был сильно занят, чтобы еще слушать россказни о нашем детстве, и поэтому майор Калоша повел меня к себе в кабинет, чтобы выписать пропуска на всех остальных ребят. Вынув документы, он казался удивленным, что они находятся у него в кармане. Хотя бы на этот раз он возвратил бы их мне.

— Вот, они мне не нужны. Оставь только списки с именами и фамилиями. Лучше сохрани приказ, пока не закончите учения.

И хотя он уже вернул документы, но, похоже, совсем забыл о двух отрядах, стоявших в ожидании за воротами.

Я мог себе только представить, как отреагирует Вилли, узнав об этой истории. А ведь на самом деле ничего особенного не случилось. Отряды, а иногда и целые батальоны русской армии могли целыми днями ожидать возвращения своих командиров. Калоша снова принялся болтать, показывая мне на кресло с извиняющимся видом, но я сказал, что не могу остаться.

— Извини, но надо. Я еще должен разместить свои отряды.

— Григорий, у меня для тебя будет сюрприз сегодня вечером. Я живу здесь недавно, в одном из штабных домов, и сегодня мы там встречаемся. А сюрприз в том, что там будет присутствовать моя жена. Ты ее наверняка знаешь.

Я поинтересовался, не особо надеясь, кто она, но он лишь загадочно улыбнулся:

— Потом сам увидишь.

Поблагодарив его, я вышел и быстро направился к воротам в гавань. Вилли посмотрел на меня:

— Георг, какого черта?! Вы с ним ходили по всей гавани и ворковали, как парочка голубков.

— Ты хочешь знать почему, Вилли? — пробормотал я. — Да потому что мы с майором Калошей еще вместе ходили в школу. Он очень гордится теми годами. Но я скажу тебе, что еще больше горжусь тем, что меня не раскололи.

Мы оба рассмеялись.

Мы строем промаршировали в самое сердце города, направляясь в парк, расположенный как раз напротив центра коммуникаций Одессы, того самого, который мы тщательно изучали по фильму и где я намеревался оставить свой второй отряд. Они оторвались от нас в дальней части парка и свернули в противоположную сторону. Сейчас наступал ответственнейший для них момент. Они несли с собой приказы, полученные в Германии, и ничего более серьезного сейчас не существовало. Все они были экспертами по радиосвязи и телефонам, а также специалистами по тому, как ввести в заблуждение любого человека. Мы долго смотрели им вслед, пока они шли через парк, зная, что, возможно, в последний раз видим их живыми, а потом повернули обратно в порт.

Всю дорогу меня мучила одна мысль. Кто жена Калоши и какова будет ее реакция, когда она увидит меня? А вдруг в детстве мы были влюблены друг в друга? Конечно, она была той девушкой, в ком Калоша, без сомнения, был уверен. Это точно. Нужно разработать какой-нибудь план, но какой? Если я не смогу разобраться в этой ситуации, то тогда хоть сейчас подразделение может складывать вещи и отправляться восвояси. Ну, кто бы мог подумать, что в такой огромной стране, как Россия, мне на пути встретится тот, кто случайно знал настоящего Григория Кириллова? И именно из Витебска.

А тут еще эта жена, как назло. Тяжело вздыхая, я вернулся с остатками отряда в гавань.

Выйдя из бараков, мы с Вилли пошли прямо в столовую, ведя за собой своих. Наши желудки требовали еды. Мы подошли к квадратному окну, в котором выдавали еду. Я ожидал увидеть толстого сержанта, который сейчас выглянет из окна, но ошибся. В окне находилась молодая девушка, может, немного старше меня, но совсем еще девчонка. Темноволосая, с большими карими глазами; и даже такой неопытный дурак, как я, сразу заметил, как она хорошо сложена. У меня пропал дар речи, и я стоял как вкопанный, глазея на нее. Она оглянулась, и я почувствовал, как краска заливает мое лицо. Минута показалась вечностью, а мы стояли и смотрели друг на друга, не отводя глаз. Потом она слабо улыбнулась мне, и я, ощутив, как спадает напряжение, улыбнулся в ответ. Пересилив себя, я заговорил:

— Я голодный как волк. — Прозвучавший голос совсем не был похож на мой.

На этот раз она улыбнулась по-настоящему, показав красивые белые зубы. Не говоря ни слова, она отвернулась на полминуты, а повернувшись обратно, держала в руках полную тарелку с картошкой и мясом с подливкой.

— Вы новенькие здесь? — спросила она.

— Только что прибыли, — ответил я, глядя на еду.

— Я зайду в три часа. Если хочешь, пройдемся и я покажу порт.

Я посмотрел на нее немного удивленно. Самому мне бы пришлось набираться храбрости недели три, чтобы предложить ей то же самое.

— О, это было бы здорово. — Но, несмотря на возникшую симпатию, я уже преследовал личные цели, планируя вывести ее на разговор о жене Калоши. Наверняка они знали друг друга, и этот разговор мог бы помочь мне.

С Вилли она обошлась менее любезно. Протянув тарелку с едой, она едва взглянула в его сторону. Когда я уходил, девушка подмигнула мне и снова обратилась к своей работе. Вилли негодовал.

— Георг, хотя мне очень неприятно, я все же прощаю тебя.

Мы сели.

— Ладно, я дам тебе несколько советов, как обращаться с девушкой.

— Вилли, я знаю тебя уже больше трех лет, и мне интересно, когда же ты успел стать опытным любовником?

— Да тут нет ничего сложного. Я просто знаю немного больше тебя в этих делах. Понимаешь, некоторые люди уже рождаются с этим. Сейчас слушай внимательно. Подожди ее у запасного входа на кухню, и, когда она выйдет, можешь поговорить с ней. Все, что тебе нужно сказать, — это какая она замечательная, необыкновенная, красивая, обворожительная и так далее. Потом, когда вы погуляете полчасика, возьми ее руку и нежно сожми, но больше этого не делай. Дальше просто продолжайте гулять.

Слушать его было сплошным удовольствием.

— Спустя немного времени, когда она попривыкнет к тебе, ты не спеша обними ее за талию, но продолжай идти, не останавливаясь. Просто веди ее в такое место, где не будет лишних глаз, никто не помешает. Потом остановись и посмотри в ее лицо. Смотри прямо в глаза долгим взглядом, а потом нежно улыбнись и поцелуй ее. Но ты должен не просто поцеловать ее, но еще и обнять.

Как раз к тому времени, когда Вилли закончил свой рассказ, моя тарелка опустела. Я так быстро орудовал ложкой, что не успел опомниться, как все съел. Я посмотрел на него с любопытством:

— Вилли, я знаю, что за три года у тебя не было возможности встречаться и знакомиться с девушками, так откуда же тебе известны все эти вещи?

— Не хочешь же ты сказать, что не слышал ни о чем таком?

Я покраснел и кивнул. Он засмеялся, а потом признался, что просто читал романы о любви, где все это описывалось.

Теперь мне стало смешно.

— Я и не знал, что у тебя есть на это время.

Он ответил с набитым ртом:

— Попробуй прочти как-нибудь, Георг. Увидишь, тебе они тоже понравятся.

Я взглянул на часы. Было десять минут третьего, и целых пятьдесят минут надо было как-то убить. Пока мы сидели, пытаясь хоть как-то заполнить время, вошел мальчик из третьего отряда и передал, что майор Калоша послал за мной машину. Вилли сразу же смекнул, как действовать. Он предложил поехать и посмотреть, что другие отряды делают. Я одобрил его предложение. Чем скорее связной отряд даст информацию всем остальным, тем лучше.

Когда парень ушел, я никак не мог отделаться от мысли: сегодня мы живы, а завтра можем быть убиты, и поэтому надо радоваться жизни здесь и сейчас. Хотя обычно такое не приходило мне в голову.

Без десяти три. Теперь я действительно начинал нервничать. Последние пятнадцать минут я не мог усидеть на кухне и поэтому бегал туда и обратно. Я даже забыл о жене Калоши. Я думал о том, что мне говорил Вилли, и я уже представлял, как сжимаю ее руку и целую тысячу раз. Мысли шли сами собой, и я уже не мог остановить их, даже если бы очень хотел. Что со мной? — спрашивал я себя. Я никогда не целовался раньше. А ведь от этого свидания зависит судьба всего отряда! Противоречивые мысли лезли в голову, и разум не соглашался с чувствами.

Она вышла из кухонной двери, улыбаясь подошла ко мне и протянула руку.

— Кстати, меня зовут Маруся. А тебя?

— Григорий.

— Какое красивое имя. — Она взяла меня под руку, и мы пошли.

В следующие полчаса мы перекинулись буквально несколькими словами, и я начал подумывать, как перейти к делу, а точнее, как обнять ее за талию. Мы ушли в самый дальний конец порта, и было такое ощущение, что советы Вилли давал не мне, а Марусе, потому что это она вела меня в правильном направлении. Я совсем притих и готовился сделать решительный шаг, когда она остановится.

— Григорий, ты так краснеешь. Разве у тебя не было девушки дома?

— Нет, — ответил я не подумав. Ведь у Георга фон Конрата и правда не было девушки. Но тут же я осознал, что на моем месте любой, имей он хоть жену с шестью детьми, сказал бы то же самое, и поэтому я расслабился. Эту ошибку можно было легко исправить.

— Ты так не похож на других мужчин, — продолжила она мечтательно. — Все они только и мечтают заполучить девушку в свои объятия и наброситься на нее с поцелуями. Ты первый, кто ведет себя не так, и поэтому ты мне нравишься.

Я ухмыльнулся. К черту Вилли с его инструкциями. Это всего лишь слова, написанные на бумаге, и отныне я буду самим собой — или настолько, насколько Кириллов позволит мне. Теперь мы оба чувствовали себя немного увереннее, и я ненавязчиво поинтересовался, знает ли она жену Калоши. Оказалось, да. И очень хорошо. Очень осторожно, чтобы она не заметила подвоха, я стал расспрашивать ее.

— А как ее зовут?

— Нина.

Это уже было что-то. По крайней мере, теперь, столкнувшись с ней, я мог радостно воскликнуть: «Нина! Уж кого-кого, а тебя я никак не ожидал увидеть здесь!» Ну, или что-нибудь в этом роде. Затем другая мысль пришла мне в голову. Я ведь совсем не представлял, какая у нее внешность, и поэтому спросил:

— Она хорошо выглядит?

— Ну... — Маруся пожала плечами и начала говорить, но тут же запнулась: — Подожди, а почему ты спрашиваешь? Может, ты собираешься за ней приударить?

Совсем не зная женщин, я допустил опрометчивость, задав подобный вопрос. Маруся, по-моему, начинала злиться.

— О, Маруся! — воскликнул я ошеломленно. — Ты все неправильно поняла! Я спросил только потому, что мы с ней из одного города.

Она расслабилась.

— Да что ты! Это же здорово. — Теперь ее голос звучал совсем по-другому. — Почему бы нам тогда не зайти к ней на чашку чая? Я познакомлю вас. Она моя лучшая подруга.

Я не мог не зацепиться за такую возможность. Мы направились к дому майора, и всю оставшуюся часть дороги она беспрестанно болтала о Нине. Я и не пытался перебить ее. Интересно, была ли Нина так же разговорчива? Когда мы подошли к дому, Маруся открыла дверь, не постучав.

— Нина!

Голос, донесшийся откуда-то из глубины дома, позволил нам войти. Прихожая оказалась очень уютной и скрупулезно вымытой, хотя все здесь было предельно просто. Но тогда, при коммунистической системе, в России уже не существовало богатых домов. Женщина поразительной красоты вошла в комнату, темно-каштановые распущенные волосы откинуты на плечи. Она была немного полновата. Какой-то момент мы смотрели друг на друга так, как будто знали друг друга раньше, а затем Маруся сказала:

— Нина, познакомься с моим новым другом Григорием. Он приехал из того же города, что и ты.

Нина вовсе не была глупой. Она просто посмотрела на меня и слабо улыбнулась:

— Григорий... Григорий? А по фамилии?

Маруся хихикнула.

— Кириллов.

Нина сразу же напряглась, и я заметил, как покраснело ее лицо. Затем она протянула руки и, заключив меня в свои объятия, поцеловала прямо в губы.

— Если бы ты не сказала, кто он, я бы ни за что не узнала сама. — Сделав шаг назад, она снова окинула меня взглядом с ног до головы. — Да ты теперь настоящий мужчина. А моего мужа ты знаешь?

— Калошу? Конечно, — ответил я.

Пока все шло хорошо. Сейчас я просто должен был играть свою роль, но я не представлял, как сделать так, чтобы остаться с Ниной наедине и разузнать, в каких отношениях она была с Кирилловым. Судя по тому, как она поцеловала меня, я уже успел понять, что это не случайно. Не скрывая восхищения, я смотрел на нее. Конечно, никто бы не мог смотреть на нее по-другому. Что-то могло произойти между нами, и я даже почти был готов к этому, но мне не хотелось вставать между ней и ее мужем. Совершенно не за этим пришли мы в Одессу.

Нина накрыла на стол и заварила чай. Я пил из своего стакана, предоставив возможность говорить женщинам, и отвечал на вопросы, только когда они спрашивали меня о чем-нибудь. Маруся воспринимала мое поведение вполне естественно, так как думала, что я стесняюсь, но у Нины, казалось, были на то иные причины, и мне необходимо было узнать, какие именно. Но для того чтобы разобраться во всем, мне требовалось избавиться от Маруси. Думая об этом, я отказался от второго стакана чаю, предложенного Ниной, сказав, что мне пора возвращаться в отряд.

Маруся сразу же спросила:

— Я ведь увижу тебя опять, не правда ли?

— Конечно, может, даже сегодня вечером, здесь. — Я посмотрел на Нину, и она кивнула. Затем я попрощался и удалился так, чтобы, будучи скрытым, иметь возможность наблюдать за проходящими вокруг дома. Пройдя метров сто, я спрятался в деревьях и стал наблюдать за домом, ожидая, когда Маруся уйдет.

Спустя пятнадцать минут я увидел, как она вышла и пошла в противоположную сторону. Как только она исчезла из вида, я вернулся в дом, на этот раз постучав в дверь. Нина сразу же откликнулась, и, войдя, я обнаружил ее на кухне.

Перед тем как уйти, я положил свою записную книжку на стул в прихожей, чтобы потом, используя это как предлог, вернуться.

— Извини меня, Нина, но я забыл свою записную книжку. Должно быть, она вывалилась, пока мы разговаривали.

Мы стали искать ее и почти сразу обнаружили на том месте, где я оставил ее.

— В любом случае, — добавил я, — в ней нет ничего важного.

Нина улыбнулась и принесла еще чаю.

— Послушай, а может, тебе налить водки? — спросила она.

Не имея времени, я поблагодарил ее и отказался. Мне нужно было все разузнать о Нине, перед тем как вернется майор и обнаружит меня здесь.

Я пил чай маленькими глотками, ожидая, когда Нина первая начнет беседу. Как я и надеялся, эта мудрая женщина первой заговорила о прошлом.

— А ты, Григорий, был настоящий маленький дьяволенок, — хихикнула она. — Помнишь, как ты водил меня на ржаное поле?

Я покрылся пятнами, догадываясь, что она имеет в виду. Это было более того, чего я ожидал. Нина улыбалась, глядя на меня, и я быстро спросил:

— А Калоша знает?

— Да что ты, конечно нет! — прошептала она. — Он такой ревнивый. Как здорово, что ты познакомился с Марусей! А то он мог обо всем догадаться.

Я согласно кивнул. Сегодня Марусю послал мне сам Бог.

Не успел я опомниться, как Нина сидела у меня на коленях.

— Григорий, все те годы, что я жила с Калошей, я помнила о тебе!

Обхватив руками мою шею, она начала покрывать поцелуями мое лицо. Естественно, мне это понравилось, но все становилось слишком сложно. Я стал крутить головой, пытаясь освободиться и отстранить ее от себя.

— Ах, Нина, — пробормотал я. — Как бы мне ни хотелось остаться, я должен идти. Но мы увидимся сегодня.

— Тогда до вечера, — сказала она, чмокнув меня в нос.

Я вышел из дома с затуманенной головой. Переполненный эмоциями, я ничего не соображал и полубегом-полушагом пробирался по саду. Лишь настойчивые напоминания самому себе, что я офицер Красной армии, отличали меня в тот момент от скачущего двухгодовалого ребенка. Я бросил несколько камушков через улицу и вошел в свою казарму. Сегодня! Боже, сегодня! Внезапно я осознал смысл этих слов. Да настоящие проблемы еще даже и не начинались. Как я мог соревноваться, да просто притворяться, очевидно, уже опытным в любовных делах Григорием? Георг, мальчик, если тебе когда-то и понадобится помощь, так это сейчас.

В казарме я обнаружил Вилли, только что возвратившегося после инспекций наших отрядов.

— Ну, Георг, не ты один здесь гений. Связной отряд нашел для себя целый дом. Они уже устроились и чувствуют себя как короли во дворце. Ты знаешь, все идет неплохо. По крайней мере, пока. Надеюсь, все так и останется. Ребята уже все заминировали, и, как они велели передать тебе, завтра в полночь их центр коммуникаций взлетит в воздух на такую высоту, что даже Сталин, сидя в Москве, увидит это зрелище. Если все сработает как надо, никто не догадается, как это произошло.

— Превосходно. Русским понадобится несколько дней, чтобы восстановить связь и вернуть сообщение. Но этого не будет достаточно. А что там с высоковольтной линией?

Завтра в назначенный час все будет ясно. Наш отряд связистов уже везде, где надо, провел работу. Пока у нас не было возможности пообщаться с другими ребятами, которые на задании, но благодаря машине, которую так любезно предоставил нам Калоша, мы можем постоянно поддерживать контакт.

Я кивнул, полностью удовлетворенный раскладом. Все же я был благодарен майору Калоше за его участие. Он очень облегчил нашу задачу.

Приближался вечер, и уже было пора снова идти к Нине, поэтому я пошел к себе, чтобы почистить форму и привести себя в порядок. Вода была ледяной, но другой не было. Я принял душ, а потом приводил себя в порядок целых десять минут перед зеркалом, причесываясь и стараясь как можно больше походить на Кириллова выражением лица. Затем я отправился в дом майора.

Нина уже открыла дверь и ждала меня на ступеньках крыльца. Маруся тоже была здесь.

— Привет, Григорий, — сказали они вместе. Нина взяла меня под левую руку, а Маруся сразу же подхватила справа. Вот это жизнь. Меня сопровождали сразу две красотки!

Войдя в просторную комнату, я увидел начальника порта, двух полковников, нескольких других офицеров и также нескольких женщин, которые, предположительно, были женами военных. Калоша схватил меня за руку, игнорируя обеих дам, идущих рядом, и представил меня всем, находившимся в доме. Я снова услышал историю о том, как он ставил мне в детстве подножки.

— А теперь только взгляните на него! Сегодня с ним уже не поиграешь в такие игры. — Калоша состроил гримасу, и все в комнате засмеялись. Нина подошла ко мне с полным стаканом водки, а Калоша тут же выхватил его из ее рук и протянул мне. Нина отошла в сторону, немного расстроившись. — Ну вот, никакого сюрприза не получилось! — воскликнул Калоша. — Хотя, возможно, это и к лучшему! А то вы оба умерли бы от шока.

В комнате стоял гул.

— Ладно, — сказал майор, — надо выпить!

Я поднял свой стакан и медленно посмотрел по сторонам. Нина, Маруся и Калоша с нетерпением глядели на меня.

— За победу и за любовь! — произнес я.

Всем троим мой тост очень понравился. Один из полковников решил, что это цитата из Шекспира, и сразу начал воспринимать меня как человека, принадлежащего к какому-либо литературному обществу. Я не стал развеивать его иллюзии. Нина завела граммофон, и после того, как прозвучало несколько патриотических песен, она поставила вальс и посмотрела на меня. Очевидно, ее взгляд означал, что я первый из гостей, кого хозяйка приглашает на танец. И снова я мысленно поблагодарил своих учителей, на этот раз за то, что возились со мной долгие часы, но все же выучили меня танцевать. Я вышел и сделал поклон перед Ниной. Выразив шутливо показное удивление, она приняла протянутую руку, и мы закружились.

Комната была достаточно большой, и поэтому, даже несмотря на то, что танцевало несколько пар, двигаться было удобно, вот только Нина слишком вцепилась в меня, сильно сжимая руку. Мой инструктор держался в танце немного по-другому.

— Да, теперь ты превратился в настоящего мужчину. — Эту фразу она повторила несколько раз. От такого ее поведения я чувствовал себя не вполне комфортно.

Маруся танцевала с начальником порта, но следила за нами не отрывая глаз, буравя Нину злым взглядом. Я вздохнул, зная, что следующий танец мне придется танцевать с ней. А в ушах у меня звучали слова Вилли: «Не будь похожим на меня, Георг, тогда уж точно тебе удастся избежать многих трудностей. Берегись женщин! Они могут принести столько проблем, с которыми ты никогда не сталкивался, не связывайся с этими вертихвостками». Похоже, у меня уже начинались неприятности, которых я совершенно не искал. Музыка прекратилась, и я сопроводил Нину к месту, где она сидела, снова поклонившись и поцеловав кончики ее пальцев. Это было традицией в России для офицеров — целовать руки женам старших по званию, в знак уважения. Но, как я понял, и Нина и Маруся восприняли это совсем по-другому. Глаза Мару си метали молнии.

Накрытый стол стоял в углу комнаты и просто ломился от разнообразия еды: здесь был копченый окорок, нарезанная колбаса, свежие огурцы и помидоры, зеленый лук, салатные листья и свежевыпеченный темный ржаной хлеб. Справа стоял другой стол, уставленный бутылками с водкой, в данный момент явно более популярный, нежели первый. Скоро после того, как доиграла музыка, вошел вызванный майором солдат, чтобы сыграть на аккордеоне. Солдат подвинул стул к краю стола и, когда ему налили стакан водки, опрокинул его и сразу же протянул обратно, чтобы налили еще. После этого он стал играть.

Прозвучало несколько аккордов, и он заиграл вальс, громко и очень оживленно. Я встал и направился к Марусе. Я шел и думал, что нужно поклониться Марусе так же низко, как и Нине. Танец с Марусей смутил меня еще больше, чем с Ниной. Она еще сильнее сжимала мою руку, пытаясь быть более настойчивой. Я не знал, как вести себя, но, в отличие от Нины, Маруся ничего не говорила. Мне казалось, этот танец не закончится никогда. Она пристально смотрела на меня большими карими глазами. Казалось, она гипнотизирует меня, и я никуда не мог деться от ее взгляда. Я только надеялся, что все в комнате слишком пьяны, чтобы замечать нас. Когда музыка, наконец, перестала играть, я был рад, как никогда в жизни. Но Маруся не сдавалась. Не отпуская моей руки, она пошла к своему стулу и усадила меня рядом с собой. Теперь, после того, как я поцеловал руку Нины, я был уверен, что должен сделать то же самое. Ей очень понравился мой благородный жест.

Пустые бутылки из-под водки беспорядочно валялись на полу, и веселье продолжалось. Калоша затянул армейскую песню «Копал, копал», и все присоединились к нему. Маруся обвила мою шею рукой и прижалась ко мне. Я видел, что Нина смотрит на нас, но возле нее крутился один из полковников, и она не могла отойти от него. Я чувствовал себя не в своей тарелке. В голове у меня была каша и полная неразбериха, и, как бы я ни старался, я не мог избавиться от хаоса в своих мыслях. Но больше всего меня бесило то, что я совершенно не представлял, как контролировать ситуацию. Одно я знал наверняка: я не мог принадлежать одновременно двум женщинам, а уж тем более находившимся в одной и той же комнате.

Как только аккордеонист опять заиграл, я избавился от Маруси и повел Нину танцевать, помня, что должен быть осторожен.

— Нина, — нежно обратился я к ней. — Ты знаешь, я только сегодня днем познакомился с Марусей и совсем ничего не знаю о ней.

— А что Маруся? Она самая обычная вертихвостка. Когда она видит нового офицера, то сразу же начинает атаковать его, пока не добьется своей цели.

— Может, ей все-таки понравится какой-нибудь другой офицер.

Нина облегченно вздохнула.

— Понятия не имею. Но я знаю, что она не в твоем вкусе.

— Да, это так, — ответил я. — Но я стараюсь вести себя благородно. Не могу же я оттолкнуть девушку, как будто она вообще ничего не представляет собой.

— Нет, Григорий, конечно, так нельзя поступать.

На следующий танец я отвел Марусю в сторону и объяснил ей то же самое, что говорил Нине, — то, что я должен быть любезен с хозяйкой дома. Маруся сразу же согласилась со мной, и я добавил, что Калоша мой давний друг и я бы не хотел поступать некрасиво с его женой. Мое объяснение устроило Марусю.

Остаток вечера девушки больше не косились друг на друга. Водка исчезала с неимоверной быстротой. Полковник пустился в пляс, исполняя казацкий танец, а Калоша, взобравшись на стол, стал выплясывать на нем, высоко задирая ноги. Стол ужасающе заскрипел, и с него полетели бутылки, смятые огурцы и недоеденная колбаса, посыпались куски хлеба, стол уперся в стену. Но никому до этого не было дела. Я повел Марусю танцевать «казачок», а полковник подхватил Нину и, не удержавшись, завалился на нас. Мы сбили кого-то еще, а те еще кого-то. Некоторые где упали, там и остались лежать. Кто-то кого-то целовал. Был полный дурдом, все смешалось, и я ничего не понимал. Хотя я старался не пить много, все же чувствовал, что меня шатает. Некоторые офицеры, напившись до беспамятства, уже попадали в кровати, находившиеся в доме, а тем, кто еще держался на ногах, не было до меня никакого дела. Музыкант свалился в углу и только хрюкал, пытаясь что-то сказать. Калоша сам рухнул на кушетку.

Но все же в доме оставалось несколько трезвых человек, и одним из них была Маруся. Я вновь поймал на себе ее взгляд.

Нина крикнула из другого угла комнаты:

— Григорий, ты можешь лечь спать в комнате для гостей. Зачем тебе возвращаться в эти жуткие бараки, когда я могу постелить тебе у нас, и ты прекрасно выспишься.

Ну, подумал я, это избавит меня от приставаний Маруси, но как быть с самой Ниной?

Но тут отозвалась Маруся:

— Григорий, разве ты не проводишь молодую девушку до дому? Ведь уже темно. А вдруг кто-нибудь из пьяных солдат нападет на меня? Если ты не пойдешь, это будет нехорошо.

Я взглянул на Нину, и она кивнула. Тогда я сказал:

— Пойдем.

Мы возвращались не торопясь, по алее, залитой лунным светом. Из-за опасности воздушных рейдов огни не горели, но они и не были нужны в эту ночь. Было светло почти как днем. Мы дошли до женского общежития, находившегося рядом со столовой, и остановились у одной из дверей. Она оказалась незапертой, и Маруся попыталась затащить меня внутрь. Водка придала мне храбрости, и я сказал:

— Не сегодня, дорогая. Понимаешь, я гость Калоши, и мне бы не хотелось обидеть его.

Она обхватила мою шею руками, пытаясь прижаться своими губами к моим. Она ела лук, и поэтому ее дыхание было мне неприятно. Я все же поцеловал ее, но в этот момент подумал о Нине и о том, что, останься я у нее, она бы наверняка тоже стала приставать ко мне. Но затем мне вспомнился тот мимолетный поцелуй сегодня днем, и мне тут же захотелось вернуться поскорей обратно. Как бы Маруся ни старалась, она все равно не вызвала бы во мне подобных эмоций. Минут через пять она отпустила меня, прибавив:

— Но не забудь, Григорий, ты мой.

— Конечно, Маруся. Ты же знаешь, что я предпочел бы остаться с тобой, чем опять возвращаться той же дорогой, к тому же чтобы лечь спать одному. Но друзья есть друзья, и никогда не узнаешь, когда в следующий раз тебе понадобится их помощь.

Я уже начинал раздражать самого себя.

Мне показалось, что Маруся с трудом переваривает мои слова. Легко поцеловав меня в кончик носа, она произнесла нежным голоском:

— Спокойной ночи, мой сладкий.

Очень медленно я побрел в дом Калоши. Я был возбужден от всего произошедшего и от выпитой водки и сейчас почувствовал нарастающую страсть к Нине. Конечно, не пройдет и пяти минут, как она поймет, что я никакой не Григорий. Может, было безопаснее остаться с Марусей. По крайней мере, ей не с чем сравнивать, и она бы не поняла никакой разницы. Я шел, все больше и больше растягивая шаги, наматывая круги по аллее, пытаясь сделать свой маршрут как можно длиннее и в глубине души надеясь, что когда я дойду до Нины, то она уже будет спать. Когда я все же пришел, было половина четвертого утра, и я застал Нину совершенно одну, сидящую на стуле и курящую сигарету.

— А ты долго ходил, Григорий.

— Непросто оказалось отделаться от нее, — объяснил я извиняющимся тоном.

Не говоря больше ничего, она взяла меня за руку и повела в другой конец дома, в комнату для гостей. Там она легла на кровать и протянула руки.

— Но, Нина, — протестовал я неуверенно. — А как же майор?

— Ах, Григорий, была бы большая удача увидеть его хотя бы в десять утра, но и в это время он будет еще слишком пьяным, чтобы прийти в себя. Так что нам не о чем беспокоиться.

Я задрожал как осиновый лист, и не столько потому, что очень хотел заняться любовью, понятия не имея о том, как это происходит, сколько потому, что не представлял, как у нее это было с настоящим Кирилловым. Должен ли я прыгнуть на нее? Или лечь рядом? Целовать ее ноги или начать с рук? Да мог существовать миллион способов, какими он делал это, а я даже не догадывался хотя бы об одном из них. Сейчас я жалел, что ничего даже не читал об этом. Сейчас бы мне здорово пригодились знания Вилли. Нервничая, я закурил сигарету и сел на край кровати, играя ее волосами и думая, что мне делать дальше.

— Ах, Григорий, — растягивая слова, произнесла она, — ты нисколько не изменился.

Глава 9

В восемь часов утра меня разбудило нежное прикосновение губ. Я чуть не выпрыгнул из собственной кожи, а затем осознал, что лежу совсем голый, и в ужасе натянул на себя шерстяное одеяло. Нина, увидев мое смущение, засмеялась:

— Почему ты так стесняешься сегодня, Григорий? Раньше с тобой такого не бывало.

Я подумал, что ответить.

— Теперь мы выросли, и все изменилось. Прошло так много времени с тех пор, как мы были детьми.

— Да, Григорий, — сказала она, склонившись, и любовно поцеловала меня. — Я пожарю тебе яичницу со свининой. А пока ты ешь, я поглажу твою форму.

— А как же Калоша?

— А, да не волнуйся ты. Он проснется часа через два, не раньше.

Я быстро поел и закутался в простыню, ожидая, когда Нина вернет мою одежду. Казалось, прошло несколько часов. Стены в доме были тонкие, и все звуки были слышны, а когда за дверью раздались шаги, то я нисколько не сомневался, что это майор. И когда дверь, наконец, открылась, я чуть не умер. Но это оказалась всего лишь Нина, которая вошла с широкой улыбкой и отдала мне форму. Потом она снова поцеловала меня и исчезла на кухне. Я оделся за десять секунд и вместе с подносом тоже вышел на кухню. Она уже готовила завтрак майору, и поэтому я поставил поднос и, подойдя к ней сзади, поцеловал ее за ухом.

— Я не майор, а всего лишь старший лейтенант, поэтому лучше мне будет вернуться к своему делу.

— Я увижу тебя снова?

— Конечно.

Она еще раз быстро поцеловала меня, и я ушел. Холодный воздух быстро прояснил мои мозги, и мысли снова пришли в порядок. Раньше назначенного часа ничего не могло произойти. Поэтому я знал, что в данный момент беспокоиться не о чем и спешить некуда. Единственное, меня немного волновало, что делают ребята. Я поспешил в казармы. Вилли уже крутился возле входа, поджидая меня.

— Что-то хозяйка задержала тебя, и мы уже не на шутку стали беспокоиться. Думали, с тобой что-то случилось. От этих женщин жди одних неприятностей.

— Не стоит волноваться обо мне. Я знаю, что делаю, — сказал я важно.

Вилли подозрительно взглянул на меня, поэтому я попросил его доложить во всех деталях о проделанной работе.

— Я лучше покажу. Думаю, слишком долго рассказывать. Мы всю ночь работали, как землекопы, и не думай, что не ругали тебя, — проворчал он. — Во-первых, подобрались к топливным запасам, а это было небезопасно — мы привлекли слишком много внимания, но заминировали один большой корабль и еще три маленьких судна. Трудно представить, какое будет поразительное зрелище, когда они взлетят на воздух. — Вилли повернулся и указал рукой в противоположный конец гавани: — Видишь те два корабля? На них полно оружия, а теперь еще и взрывчатки.

Я кивнул.

— Знаешь, не зря нас тренировали. Мы здесь уже так примелькались, что, когда шли на задание, никто на нас даже не обратил внимания. А майор Калоша вообще умница: предоставляет все условия для отличного выполнения работы, снабжает всем необходимым, и, благодаря ему, мы не только гавань, мы весь город разнесем в клочья. А еще, — Вилли хихикнул, — он предоставит нам свободный доступ к оружию и складам, если понадобится.

Стоявшие на воротах часовые так привыкли к нашим мальчикам, постоянно снующим туда и обратно, что просто отдавали честь, ничем более не интересуясь.

Когда мы проходили мимо них, один крикнул мне с улыбкой:

— Брось папиросу.

Я, добродушно улыбаясь в ответ, кинул сигарету, а тем временем мой взгляд остановился на медленно и тяжело проплывающем танкере.

— Как ты думаешь попасть туда? И кто пойдет?

— Видишь тех трех человек? — Он указал рукой. — Это наши ребята, и они там копаются с веревками.

Я понимал, что все это означает. Провод в их руках выглядел как обыкновенная бечевка. При этом они разработали более надежный и эффективный метод. Взрывное устройство, даже слабо сдетонировав, приведет к такому пожару, что от танкера не останется и следа. Затем огонь перекинется на берег, на другой важный объект, а потом — на стоявшие у причала корабли, наполненные оружием. Пойдет цепная реакция, и в полночь зарево пожара будет видно далеко-далеко.

Проходя мимо, мы помахали ребятам. Прямо перед собой я увидел небольшой залив, окруженный холмами, имеющий форму полумесяца, но нигде не было видно складов с запасами горючего. Озадаченный этим, я посмотрел на Вилли, но он только ухмыльнулся, и я стал всматриваться внимательнее. Сначала я видел только горы и деревья, но, подойдя ближе, я разглядел серо-зеленые камуфляжные сети, все тщательно скрывающие. Получался своего рода потолок в небе над заливом. Фантастика, подумал я. Русские точно знали, что делали. Даже с пролетающих над заливом самолетов будет видно лишь зеленое покрытие, и ничего более.

Я увидел целые колонны грузовиков, въезжавших и выезжавших с территории, резервуары которых были заполнены «жидким золотом», таким драгоценным для техники обеих сторон, участвовавшей в этой войне. Мысль, что все это должно быть уничтожено, ранила сама по себе. Ведь все это богатство так могло пригодиться германской армии.

— Это, как я понимаю, и есть основной топливный запас?

— Ты прав, как никогда, и именно туда мы теперь и направляемся.

Мы подошли к пропускному пункту. Я понятия не имел, что замышлял Вилли, но сейчас было не самое лучшее время спрашивать, и поэтому я, не задавая лишних вопросов, проследовал за ним через ворота. Охранник поприветствовал нас, и мы ответили тем же.

— Как ты провел ночь с той красоткой, о которой рассказывал мне вчера? — спросил его Вилли.

— Все отлично, — ответил он. — Вот только башка раскалывается после вчерашнего. — Он состроил гримасу, как бы в доказательство своих слов.

Вилли показал на меня:

— Это старший лейтенант Кириллов. Он приехал из тех мест, где моря нет, из Витебска. Он никогда раньше не видел моря, поэтому сейчас в полном восторге, правда, Григорий?

— Все верно, — кивнул я.

— Я могу показать вам все и объяснить, если что непонятно. А вообще, я знаю эти места как свои пять пальцев.

— Вот здорово, — сказал ему Вилли. — Я бы тоже мог все рассказать ему, но у тебя конечно же это получится лучше.

Охранник кивнул, и мы прошли. Я знал, что у Вилли хорошие мозги, но не предполагал, что настолько. Для него работа в подобной ситуации была детской игрой.

Мы прошли мимо резервуаров с топливом и даже поднялись по ступенькам, ведущим наверх. Вилли показал на дымящиеся трубы.

— Знаешь, если бы их там не было, то газы, скапливаемые внутри, достигли бы такой плотности, что в итоге произошел бы взрыв резервуаров.

Я уже знал, к чему клонит Вилли, хотя он еще не успел закончить фразы.

— Знаешь те наши зажигательные бомбы с часовым механизмом? Мы должны просунуть их через вентиляционные отверстия. Надо положить их в один или два резервуара. Нам не нужен один большой взрыв. Сначала должно образоваться большое облако дыма, затем взрыв, а уж потом пожар. Огонь заполонит всю эту часть гавани. Это будет самое красивое и одновременно ужасное зрелище, которое мы когда-либо устраивали. Тем, кто окажется здесь в тот момент, не позавидуешь, но и ничем не поможешь.

— Кто назначен выполнять это задание?

— Францель. Охрана уже привыкла к нему — он постоянно маячит перед их носом и разговаривает с ними каждый день. Он даже поит их водкой, которую таскает с собой. Василий, тот, что сейчас на посту, уже стал его лучшим другом. Прошлой ночью они куда-то ходили, и Василий нашел ему подружку. И, судя по рассказам Францеля, она очень даже ничего.

Минировать он будет сегодня днем, при дневном свете. Часы установит на полночь. Остается надеяться, что все пойдет по плану, а он должен выполнить свою задачу, как нас учили.

Вершина нефтяного резервуара была не самым подходящим местом, чтобы вести подобные беседы, но на данный момент она была наиболее безопасной территорией. Вилли повернулся и показал сначала на внутреннюю сторону холма, а затем — на другой край залива.

— Вон плывет корабль с боеприпасами из Севастополя. Видишь все эти грузовики, идущие по дороге вдоль берега? Они перевозят боевую амуницию в склады, расположенные в тех лесах.

Мы спустились вниз и, отсалютовав охраннику, пошли мимо хранилищ с горючим, навстречу движущимся грузовикам. Водителю одного из них Вилли подмигнул как ни в чем не бывало. Грузовик притормозил, и дверь открылась со скрипом. Все было слишком легко и просто, и мне даже не нравилось это. Меня тяготило чувство, что если вдруг что-то пойдет не так, то мальчики, слишком расслабившись, не будут готовы к этому. Но все шло, как шло. Казалось, русские делают нам одолжение.

— Куда вас подвезти? — спросил водитель.

— Мы со старшим лейтенантом хотим посмотреть склады с боеприпасами.

— Ах вы, водяные крысы! — сказал он, когда мы сели в машину. — На все находите время. У меня за последние сутки ни минутки не было, чтобы прикорнуть или выпить стаканчик водки. Я целый день и ночь езжу туда и обратно, как заводной. И никто за это спасибо не скажет. Только и услышишь: «Это война, поэтому никому нет времени на отдых». А от этого-то не легче. — Затем он угрюмо улыбнулся: — Хотя уж лучше быть здесь, чем на передовой.

Мы подъехали довольно близко к оружейным складам, чтобы видеть их отчетливо. Хотя лес здесь рос густо, его было недостаточно, чтобы все скрыть, поэтому от дерева к дереву русские растянули камуфляжные сети, как гигантские тенты, плотно маскирующие всю площадь. Сквозь мощную изгородь из колючей проволоки я разглядел усиленные посты охраны. Солдаты двигались непрерывно, как маятники, четко отбивая такт, а за ними наблюдали дополнительные караульные, несшие службу возле забора с колючей проволокой и стоящие на расстоянии ста метров друг от друга. Никто бы не смог пройти сквозь этот двойной караул. Вилли почувствовал мое беспокойство и слегка толкнул в бок, чтобы снять напряжение. Не решившись даже рта раскрыть, я продолжал пристально смотреть, оценивая ситуацию и все еще волнуясь. Тем не менее, когда мы въехали в ворота, охранники спросили:

— Какое оружие вас интересует?

— Противотанковое, — ответил водитель.

— Следуйте указателям. По правой стороне.

Шофер снова завел машину, и мы поехали, совершенно никем не охраняемые. Внутри территория напоминала отдельный город. Боеприпасы находились в квадратных блоках, высотой примерно в тридцать, а шириной — в сто и более метров. Мы ехали среди складов, не задавая друг другу никаких вопросов, и, наконец, добрались до хранилища противотанкового оружия, где машину ждала группа солдат, чтобы разгрузить ее. Не подумав, я спустился и уже было направился исследовать местность. Но Вилли, незаметно для остальных, немедленно схватил меня за руку и буквально силой остановил. Я не понял, что заставило его вцепиться в меня. Лейтенант, руководивший разгрузкой, спросил у водителя:

— Кто эти два офицера?

— Политработники из гавани.

Лицо лейтенанта сделалось строгим. Никто не любил политрука. От его людей не приходилось ждать ничего, кроме каких-нибудь неприятностей. Прикинув ситуацию, мы тут же начали благодарить его за упорный труд и хорошую работу, за то, что его люди делают для Советского Союза. После наших похвал он немного расслабился и его отношение сменилось на почти дружелюбное. С гордостью показав нам склады с боеприпасами, он сказал:

— Хватит не только для того, чтобы расправиться с немцами здесь, но еще и вдогонку добавим, когда будем гнать оставшихся до Берлина.

Ты дурак, подумал я. Даже если бы нам не удалось подорвать вас сегодня ночью, то с тем оружием, что вы имеете в запасе, вы не сможете продержаться больше часа. Но вслух я восхитился, разыграв чистосердечность:

— Да русской армии раз плюнуть, и немцев ждет та же участь, что и Наполеона.

Грузовик разгрузили, и мы, сказав лейтенанту, что будем рады увидеться снова, влезли в машину.

Он ответил, что всегда готов служить отечеству, но мы знали, что в душе он предпочел бы убить нас, чем опять увидеть здесь. В пустом грузовике мы вернулись обратно в гавань.

Едва подкатив к баракам, водитель притормозил, и мы спрыгнули. Все это время я сгорал от нетерпения узнать, зачем Вилли потащил меня на склады, и, как только мы остались вдвоем, я остановил его и задал вопрос.

— Это будет не так просто, как кажется, — произнес он, читая мои мысли. — Наши маленькие бомбы могут действовать как укусы блох. Понимаешь, ни одна из бомб не имеет боеголовок. Поэтому, пока ты всю прошлую ночь гулял, — только не подумай, что я говорю это в укор, так как знаю, что ты должен был пойти, — я пронюхал ситуацию, взяв с собой пару ребят. Мы наблюдали, как происходит выгрузка боеприпасов, но тогда я все равно ничего не понял. Поэтому пришлось следить всю прошлую ночь. Вот для чего я взял тебя сегодня утром туда — чтобы ты убедился, как просто туда попасть. Мы-то думали, самым трудным будет пролезть на ту территорию, но на самом деле сложности совсем в другом. В общем, установить бомбу так, чтобы взорвать весь склад сразу, не получится. Это просто невозможно.

Разозлившись из-за последней фразы, я перебил его:

— Я не думал, что ты такой дурак. Нет ничего невозможного!

— Хорошо, — произнес он мягко. — Может, у тебя имеется предложение, как все устроить.

Глядя на него не моргая, я напряженно думал несколько минут и наконец смирился с правотой его слов.

— Прости, Вилли. Ты прав. У нас просто нет возможности делать там все, что необходимо, и при этом оставаться незамеченными.

Вилли произнес со счастливой улыбкой на лице:

— Не волнуйся, Георг. Я провел ночь не впустую. Рядом с большим кораблем с боеприпасами стоит другой, поменьше. Его кораблем назвать неприлично. Он размером с ночной горшок, но знаешь, что я увидел, когда его разгружали? Ты даже не поверишь! Сначала я подумал, что это соль, но весь груз, находившийся в бочонках, был так плотно и тщательно закупорен, что я понял: обычную соль бы так не перевозили.

— Вилли, хватит испытывать мое терпение. Говори, что же там оказалось, — охваченный любопытством, спросил я.

Он снова засмеялся и в упор поглядел на меня.

— Сырой нитроглицерин, белый как мука. Вспомни, нам показывали такой вид взрывчатки еще в Академии. Мы снабжали им Японию. Это нитроглицерин в сыром виде. Бывает еще какое-то вещество, я забыл, как оно называется.

Я быстро прокрутил в мыслях его слова.

— Ты имеешь в виду то вещество, которое находилось в мешках?

— Да.

— Но я не могу понять, каким образом это разрулит ситуацию?

Он опять посмотрел на меня, но теперь уже серьезно.

— Я лучше объясню тебе все по порядку, с самого начала. После того как мы обнаружили сырье, мы нашли самого тупого водителя, которого только можно было отыскать, — я имею в виду, действительно тупого. Это происходило где-то в половине пятого утра. Один из ребят открутил клапан, чтобы шина медленно сдувалась. Когда водитель доехал до темного места на пристани, один из наших остановил его и показал на колесо. На спущенной шине он уже ехал минут пять, но я же говорю, он слишком тупой, чтобы догадаться и посмотреть. Он бы скорее взлетел на воздух, чем слез и поменял колесо. Но все же ему пришлось вылезти и обойти машину сзади, чтобы снять запаску, а к тому времени мы, уже опередив его, убрали колесо. Тут он разразился такими ругательствами, что, думаю, его мама с папой у себя дома подпрыгнули. Ну, скажу я тебе, для меня это был бесценный опыт — мой словарный запас значительно пополнился.

Потом я подошел к нему и поинтересовался, какие проблемы. Он очень путано объяснил, что где-то потерял запасное колесо. Я посоветовал ему перегнать грузовик на обочину, ближе к зданиям, чтобы не блокировать дорогу и не мешать движению других машин, но на самом деле то, что грузовик оказался в темном месте, требовалось для нашего удобства. В любом случае все проезжающие грузовики ехали с включенными фарами, поэтому, отъехав немного в сторону, наш грузовик оказывался в кромешной тьме. Затем я сказал ему, что пара моих людей позаботится о том, чтобы найти запасное колесо, возможно, его даже и принесут к баракам, и посоветовал ему идти туда. Как только он скрылся за углом, мы с ребятами открыли цилиндр, насыпали в середину пороха, и у нас еще осталось время, чтобы начинить другой.

Конечно, когда водитель пришел в казарму и все рассказал, ребята накачали его водкой, сказав при этом, чтобы он не обращал на меня внимания, так как я еще со школы считаюсь идиотом. В общем, ему вручили запаску, и он вернулся к своей машине довольный и радостный. Я гарантирую, что даже со стетоскопом ты бы ни за что не расслышал тиканья часов, так хорошо мы поработали. Ты видел такое высокое строение на складе боеприпасов? Оно еще накрыто здоровенным зеленоватого цвета непромокаемым брезентом? Там они и хранятся.

— Я умираю от любопытства, что там находится?

— Понимаешь, на всем складе сейчас тикают наши часы, и когда наступит нужное время, то весь город расколется пополам.

Посмотрев на Вилли, я в который раз подивился его гениальности.

— Да ты просто волшебник, что еще можно сказать. Я очень сильно сомневаюсь, что смог бы сделать то же самое.

— Подожди, надо дождаться результата, — сказал он. — У тебя с собой пропуск?

— Да.

— Тогда пойдем в коммуникационный центр.

Охранники на воротах даже не проверили нас, так как уже хорошо знали и были уверены в нашей безобидности. Я все еще не мог привыкнуть к такой халатности и только отвечал своим приветствием на их. Я думал, мне придется поторопиться, чтобы заняться установкой мин, но Вилли, как выяснилось, уже сам со всем справился. Я до сих пор был под впечатлением от его рассказа и, чувствуя на себе его взгляд, понимал, что он хочет сказать что-то еще, но о чем, я не имел представления. Наконец он улыбнулся и заговорил:

— Георг, как у тебя с Марусей? Надеюсь, мои советы тебе пригодились?

— Знаешь, Вилли, думаю, ты за эту ночь преуспел больше, нежели я с Марусей.

— Ну, Георг, мне интересно, применил ли ты теорию на практике?

— Ладно, я расскажу тебе. Знаешь, все это совсем не так, как пишут в книгах. Прежде всего, она сама проявила инициативу, первая взяла меня за руку и первая же сказала «привет». Она даже обниматься лезла первая. Мне совершенно ничего не нужно было делать самому. Спустя полчаса, как ты и говорил, она привыкла ко мне и положила мою руку себе на талию, а потом, остановившись, взглянула на меня страстно и заговорила: «Григорий, я не могу устоять перед тобой. Я люблю, обожаю тебя, ты моя жизнь. Ты так отличаешься от других. Ты настоящий мужчина, и по сравнению с тобой они дети». Она продолжала этот разговор часа два, а потом весь вечер вешалась на меня, так что я несколько часов не мог избавиться от нее — правда, так и было. А когда вечер закончился, она даже хотела затащить меня в свою комнату, но я вернулся в дом Калоши.

Я ничего не стал рассказывать Вилли о Нине. Я не хотел, чтобы он знал о произошедшем.

— Если бы я был на твоем месте, я бы наверняка не удержался и вошел к Марусе в комнату.

— Да, говорить сейчас легко, но, скорее всего, ты бы так не сделал.

— Георг, на что это похоже... ну, ты понимаешь... поцеловать женщину? Только серьезно.

Я улыбнулся. Теперь настала моя очередь давать советы Вилли.

— Ты должен попробовать как-нибудь, — сказал я ему, — тогда сам узнаешь, как это.

Мы подошли к штабам русской армии, располагавшимся в трехэтажном здании с внушительных размеров лестницей, ведущей к парадной двери. Это здание было действительно великолепным. У каждой колонны стоял охранник и не моргая глядел впереди себя.

— Они меняются каждые два часа, — сказал мне Вилли. — На самом деле они играют роль декораций. Но там, внутри, сидят более серьезные офицеры, чем ты думаешь.

— Каким образом тогда туда мог проникнуть диверсионный отряд?

— Так же легко и просто, как мы вошли в гавань. Они же являются спецотрядом по связи, коммуникациям и радиоустановкам? Ну вот. У них на руках приказ и все документы, позволяющие беспрепятственно войти в здание. И никто не посмел задавать им вопросы — даже политрук.

Когда мы шли по коридору, встретили лейтенанта Шварца, приближавшегося к нам. Он отдал честь, но не остановился, поэтому мы тоже не замедлили шага, чтобы не быть замеченными в знакомстве, и даже тени намека на то, что мы отлично знаем друг друга, не промелькнуло на наших лицах. Нам было известно, где находится наш связной, поэтому при первой необходимости мы могли получить нужную нам информацию. Затем мы увидели нескольких наших ребят, входивших в комнату, располагавшуюся по правую руку от нас, но и их мы тоже проигнорировали, как и они нас. В этих штабах находился диспетчерский центр, а также главный мозговой центр Одессы.

Пройдя пару длинных коридоров и повернув, мы оказались в конце здания и увидели во внутреннем дворе напротив нас еще одно здание, поменьше размером и чем-то напоминавшее завод.

— Это центр, где расположено основное коммуникационное оборудование. Здесь осуществляется связь Одессы с Москвой и со всеми другими городами России, — объяснил мне Вилли. — Здесь все телефоны и радиоустановки связаны с центром. Разрушить их — значит уничтожить весь механизм.

Я кивнул. Я знал достаточно, чтобы понять, чем заняты ребята. Сейчас они имели полную свободу действий и при желании могли установить сотни бомб — в подвалах, вентиляционных люках и в остальных местах, где их нельзя было обнаружить. Мы направились обратно по коридорам, спустились по ступенькам, миновали охранников и вышли на улицу. Затем Вилли повел меня через дорогу и площадь, и, пройдя метров двести, мы оказались в большом парке. На нас смотрел памятник Ленину, окруженный цветами и деревьями. На одной из лавок сидел наш человек. Он грелся на солнце и читал Карла Маркса.

Мы подошли и присели на другой край скамейки, громко разговаривая друг с другом. Не было ничего необычного в том, что два офицера и сержант расположились на одной скамейке, и любому человеку, проходящему мимо, не было никакого дела, о чем мы разговариваем. Затем, не меняя положения головы, с тем же выражением лица, Лео сказал:

— Все складывается удачно, нет никаких помех. Можно с легкостью минировать здание центра и штабы в любое время, когда мы захотим.

— Время остается прежним, — сказал ему Вилли.

Мы поднялись и не спеша удалились.

— Сейчас, — сказал Вилли, — нам нужно пойти в гавань и поесть, а потом мы сможем съездить проверить, что делают наши ребята.

— Как далеко от Одессы они находятся?

— Около двадцати восьми километров на север — в том месте, где идет развилка дороги. Дорога, ведущая в южном направлении, главная — от Одессы до Севастополя.

Есть еще две дороги — на восток и на запад. Я знал то место, о котором он говорил. У меня в глазах стояла карта, которую нам показывали в фильме. Отряд, находящийся там, приведет фронт русских в состояние полного хаоса.

— Знаешь, Георг, — продолжал Вилли, — давай на время забудем о войне и пойдем посмотрим, что Маруся приготовила для нас. Кстати, как ты считаешь — получится у меня назначить ей свидание?

— Попробуй, и сам узнаешь.

— Не беспокойся, попробую.

Мы прошли гавань и направились прямиком на кухню.

Подойдя к дверям, я остановил Вилли и сказал ему:

— Ну, Вилли, давай. Как подойдешь к окну, то улыбнись ей пошире.

— Что-то ты слишком раскомандовался. Не думай, что ты самый умный. У меня есть свои собственные планы.

Мы стряхнули с себя пыль, вошли и сразу направились к окну. Я уступил Вилли право идти первым. Он улыбнулся Марусе, но она, проигнорировав его, выглянула через его плечо, пытаясь встретиться взглядом со мной. Она протянула тарелку Вилли, даже не посмотрев на него. Он просил подливы и сейчас разочарованно смотрел в тарелку с борщом. Отвернувшись, он, недовольный, отошел.

— Душечка, — произнес я, подходя ближе. — Я хочу борщ и подливу.

— Как дела, милый? — спросила она, не двинувшись с места. — Надеюсь, я снилась тебе прошлой ночью?

— Дорогая, — ответил я серьезно, — каждую минуту, проведенную без тебя, можно сравнить с часом ужасных мучений. Я так жалел, что не остался вчера с тобой.

Она послала мне воздушный поцелуй, отошла и вернулась с двойными порциями и борща и подливы. От злости Вилли был готов меня убить.

— Ты говорил, что ничего не понимаешь в женщинах? Все это время ты просто водил меня за нос.

— Это произошло само собой, — ответил я спокойно.

— Георг, я обожаю мясную подливу. Не мог бы ты пойти и взять еще порцию для меня?

— Конечно. Подожди минутку.

Я снова подошел к окну:

— Маруся, моя принцесса, видишь, я не могу находиться без тебя больше пяти минут. Послушай, не могла бы ты дать добавки для моего друга, хотя он и не заслужил ее. Уж очень она вкусная.

Она посмотрела туда, где сидел Вилли, и, усмехнувшись, пошла за тарелкой. А Вилли стал красным с головы до ног как помидор.

Пообедав, мы пошли посмотреть, что делает отряд, находящийся в гавани. Уже пробило два, и оставалось ждать совсем немного времени — всего десять часов. Было бесполезно пытаться связаться с отрядом под вторым номером, который действовал за пределами гавани. Ребята были разбросаны по объектам, находящимся за пределами города, и их задание по уничтожению топлива, складов с оружием и запасами продовольствия являлось полностью независимой операцией. То же самое касалось и отряда номер три, работающего на телефонных линиях.

Возвратившись в казармы, мы обнаружили только одного человека, оставшегося, чтобы дать отчет. Все остальные тренировались на улице.

— Францель находится уже на пути к резервуарам с топливом, куда будет закладывать взрывчатку. Остальные ребята подождут до пяти, может, шести часов, чтобы заминировать ледокол, стоящий в гавани, буксирные судна, танкеры и два корабля с грузом боеприпасов, — объяснил он нам.

Мы с Вилли вышли из здания, чтобы отправиться к остальным. Вилли завел мотор, и мы медленно поехали за колоннами ползущих по направлению к порту грузовиков, груженных боеприпасами. Наверное, быстрее было бы идти пешком. Как раз перед тем, как подъехать к воротам, майор Калоша показался на своей машине и стал махать руками и сигналить, чтобы мы остановились. А вдруг он говорил с генералом и нас вывели на чистую воду? Но даже если это и так, будучи окруженными грузовиками, мы находились в ловушке, и нам ничего не оставалось делать, как остановиться. Несколько секунд, пока он пробирался к нам, показались мне едва ли не самыми ужасными в моей жизни.

— Григорий! — закричал он. — Как дела?

Мы с Вилли одновременно вздохнули с облегчением.

— Отлично, — ответил я. — А у тебя? Здорово было прошлой ночью, давно я так не веселился.

— Я рад, что тебе понравилось, — засмеялся он. — Знаешь, я мало что помню, после того как танцевал на столе. А ноги у меня сегодня как ватные.

— Это неудивительно. Если бы я выделывал то же самое, то, скорее всего, сейчас бы просто не мог ходить. А вообще как дела?

— Да не очень. Чертовы немцы на прошлой неделе усилили наступление. Я бы не удивился, если бы они попытались высадиться прямо здесь, в порту. Я получил приказ держать своих людей здесь, никуда не отпуская и готовясь к нападению в любую минуту. Конечно, к вам и вашей группе это не относится. Во всяком случае, о вас генерал не упомянул. А куда направляетесь?

— Одна из этих чертовых секретных проверок — возможно, сегодня даже к ночи не вернемся.

— Это плохо. А то могли бы повеселиться вечером. — Он покачал головой. — Ну да ладно, может, в другой раз. И бери с собой лейтенанта тоже.

Мы отдали честь и выехали из гавани.

— Давай сначала поедем и посмотрим, что происходит на подстанции, — предложил Вилли. — Думаю, наши ударно поработали. Русским и в голову не придет, что ожидает их основной центр. В первую очередь они готовятся к атакам с воздуха, а нас никто и в расчет не берет.

Мы въехали в наиболее густо населенный район Одессы. Большинство пригородов Одессы заполняли высокие жилые дома, построенные для рабочих, но сейчас мы проезжали место, где располагались частные дома, имеющие свои садики. Сама по себе Одесса по русским стандартам представляла вполне современный город.

Вилли подъехал к кирпичному зданию, стоявшему среди других домов, и остановил автомобиль. Я понял, что это, должно быть, и есть подстанция, окруженная садом и деревьями, что казалось здесь абсолютно нелепым.

— Почему ты встал прямо перед центральным входом?

— Это безопасно. Внутри уже работают трое наших. Им объясняют, как действует коммуникационная система. Кстати, лучше мы спокойно остановимся здесь, чем, как не пойми кто, будем блуждать, не зная, куда приткнуться. Не забывай, мы находимся не в городе. Но у нас есть преимущество — из всех находящихся здесь самое высокое звание у сержанта.

Выйдя из машины, уверенной походкой, будто к себе домой, мы направились к зданию. На входе какой-то русский специалист с отсутствующим выражением лица поприветствовал нас, после чего мы вошли и исчезли за дверями.

— Когда попадаешь в подобные места, целесообразно не задавать лишних вопросов, — прошептал Вилли. — У тебя должен быть такой вид, как будто ты уверен на сто процентов в том, что делаешь, — в противном случае у них могут возникнуть подозрения и, соответственно, ненужные нам вопросы.

Он повел меня вниз по коридору, и мы оказались у одной из дверей. Это была комната отдыха, и, войдя внутрь, мы обомлели, впрочем не меньше, чем люди, там находившиеся.

В центре комнаты стоял заставленный стаканами, тарелками с ветчиной и другой закуской стол. По виду находящихся там можно было точно сказать, что они уже выпили не одну бутылку водки.

— Вольно, — дал приказ Вилли. — Продолжайте. — Они выглядели явно испуганными, ожидая, по крайней мере, ругательств в свой адрес, но слова, слетавшие с языка Вилли, звучали просто: — Старший лейтенант и я — из отряда связистов, и мы всего-навсего проверяем связь. Так что не обращайте на нас внимания. Как будто нас нет.

Они закивали и продолжили пьянствовать. Среди них находились двое наших ребят. Третий отсутствовал.

Выйдя из здания, мы сели в машину и поехали в конец улицы. Затем, повернув направо, Вилли проехал по дороге метров двести и снова остановился. С нашей стороны был лес, а напротив стояли частные домики одесских служащих, очень красивые и ухоженные.

— Теперь нужно идти в лес, — сказал Вилли.

Бросив машину, мы прошли пешком метров сто. В лесу приятно пахло соснами и сыроватой землей, повсюду рос мох, вперемешку с травой, которую покрывали листья, совсем недавно упавшие с деревьев. И тишина. Затем мы услышали свист нашего связного, а потом увидели его, появившегося из кустов.

— Есть изменения в планах?

— Нет. В полночь, как было условлено. Какие проблемы? — спросил я.

Он отрицательно покачал головой:

— Все спокойно.

Не говоря больше ничего, он снова исчез, а мы, повернув назад, сели в машину и поехали в юго-восточном направлении, и на дороге, ведущей вверх, встретили нашего следующего связного. Последовал аналогичный доклад: все идет по плану. Далее, на той же дороге, но уже ведущей вниз, нас поджидал третий рапортующий, не сказавший ничего нового. Доклады начинали становиться слишком монотонными, и наша поездка казалась пустой тратой времени — все везде шло отлично. Теперь, не тратя попусту времени, оставалось только покинуть территорию, и поэтому Вилли двинулся в северо-западном направлении, в сторону Германии, туда, где располагался наш отряд военной полиции.

Глава 10

На главной дороге, ведущей в сторону фронта, мы, попав в огромную пробку, застряли в ней. Количество идущего транспорта было просто фантастическим. Кареты «Скорой помощи», грузовики, танки и просто люди, идущие пешком, бесконечной вереницей тянулись на север. Грузовые машины, шедшие в одну сторону с заполненными боеприпасами кузовами, возвращались обратно до отказа набитые ранеными. В санитарных машинах также не было свободного места. Мы двигались со скоростью не больше, чем у черепахи, и расстояние в двадцать восемь километров до места, где находился наш головной дозор, преодолели за полтора часа с лишним. Оттуда было рукой подать до линии огня, где беспрестанно слышался грохот русской и немецкой артиллерии. Я понимал, что еще километров тридцать немецкого наступления, по десять — пятнадцать километров в день, и примерно через три дня они подойдут к нам. Я очень надеялся, что это произойдет раньше полуночи. Я совсем не думал, каковы будут наши шансы, если мы застрянем под Одессой слишком надолго, после того, как начнется пожар. Если майор Калоша и его люди поймут, что произошло, а мы не успеем уйти, нам действительно будет несдобровать. Сейчас мы уже почти подъехали к головному дозору. Оставалось совсем немного, но сквозь поток людей и машин становилось все сложнее пробираться. Какого черта все они делают здесь? Увидев троих русских военных, мы, подъехав к ним, остановились:

— Вам на пути где-нибудь попадался пограничный отряд?

— Вы имеете в виду группу, проходящую учения? Я кивнул.

— Они внизу, у реки, в полукилометре отсюда. — Отвечавший офицер показал на дорогу, усыпанную гравием. Их машина поехала дальше.

Возле реки мы увидели два танка, цистерну с горючим и еще два других транспортных средства. Выйдя из машины, мы направились к двум стоящим на посту охранникам. Подойдя ближе, я понял, что это наши люди, но, пока еще не будучи уверенным, есть ли кто чужой вокруг, я спросил строго:

— Что за отряд?

— Тот, который вы ожидаете увидеть, — последовал ответ.

Какого черта они тогда возятся с этими танками и грузовиками? — спросил я самого себя.

— Где лейтенант Бок?

Они указали на первый танк:

— Там вы найдете его.

Обойдя танк, мы обнаружили Бока, рисующего на танке эмблему, указывающую на принадлежность к отряду маршала Жукова. Все остальные были заняты тем же — они рисовали то же самое на другом танке и грузовиках.

— Послушай, Бок, как ты намерен менять на посту головной дозор? — спросил я.

— В этом не будет ничего сложного, — ответил он. — Там всего лишь три политрука, и они не собираются уезжать из города или меняться на посту ближайшие сутки. У них есть полевая телефонная связь с главным штабом, откуда они получают все инструкции и приказы, поэтому до тех пор, пока линия прослушивается нами, никаких проблем возникнуть не должно. Они уже получили необходимую ложную информацию. Наши специалисты так подделывают голоса, что не отличишь, будь это собственная мама. Один из моих людей находится в том месте, где линия проходит через лес. Прекратив связь, он пошлет приказ на головной дозор, что заступает новый отряд военной полиции. Мы установили там распределительный щит, и отряд будет принимать сообщения с обоих концов. Конечно, здесь все под контролем и доходят лишь те сообщения, какие мы хотим. Отвечаем им также мы. Все идет отлично — Одесса считает, что на связи с фронтом, и, наоборот, на головном дозоре думают, что разговаривают с Одессой. Я меняю людей каждые восемь часов, и нам, конечно, не нужен коммутатор, так как мы общаемся при помощи пароля. — Он засмеялся, очень довольный своей находчивостью. — Итак, вы видите, что я оставляю русским всю грязную работу. Мы даже не наблюдаем за ними — достаточно одного человека. Когда их телефон звонит, он также прослушивается здесь. Таким образом, через наши уши проходят все сообщения, поступающие им, и те, которые они отправляют сами.

Я слушал Бока не перебивая, но внутри у меня уже все кипело и бурлило оттого, что я видел глупейшие ошибки, которые этот идиот успел наделать, ошибки, которые никому из нас не позволено было совершать. И как я до сих пор молчал? Любопытство было сильнее меня, и сначала я хотел до конца дослушать историю — особенно ту ее часть, когда он решил реквизировать танки.

— Как вы знаете, капитан, — продолжал Бок, — после того как мы уехали от вас, время тянулось очень долго. У нас были целые сутки перед тем, как мы оказались здесь. Затем, по воле случая, мы наткнулись на территорию, уставленную танками, грузовиками и прочими машинами, о которых только можно мечтать. Я дал отряду приказ отойти в лес на сто метров от дороги, выставить охрану, а остальным — расслабиться. Я подумал о нашем человеке, печатающем на машинке, и о документах, содержащих приказы с подписью Жукова. Я решил, что смог бы пойти туда и заполучить пару танков или хотя бы грузовиков, для того чтобы без особых проблем попасть на головной дозор. Я решил, что стоит рискнуть, поэтому дал распоряжение напечатать приказы на получение нами двух танков, двух грузовиков и одного фургона с горючим.

После того как я наскоро проверил их, убедившись в их хорошем состоянии, я проинструктировал своего помощника подменить меня и, если я не вернусь, действовать дальше в соответствии с приказом. Или, другими словами, если бы я пошел без сопровождения охранника, мне могли бы сесть на хвост. А так я просто подстраховался, чтобы кто-то сопровождал меня.

Вынув запечатанные красным сургучом конверты из своей сумки с документами, дважды проверив самого себя и убедившись, что все на месте, я прямиком двинулся через ворота к гаражу, где находилась штабная техника. Старый полковник, там находившийся, по-моему, уже давно забыл, что такое армия. Он высунулся из окна, и просмотрев приказы, взглянул на меня лукаво.

Бок начал смеяться, когда вспомнил о полковнике.

Я все ждал, когда же он все прочитает.

Но наконец он поднял голову и произнес: «Так, значит, вы направлены прямиком из Москвы. Как там себя чувствует наша Красная армия?» Я ответил ему, что отлично и в ближайшее время мы прижмем немцев к ногтю и, несомненно, окончательно разгромим их. Полковник остался удовлетворен моим ответом и улыбнулся, показав желтые зубы. «У нас здесь тоже имеется сюрприз для немцев, — сказал он. — У нас приказ выстроить железное кольцо вокруг Одессы, сомкнув его так тесно, что даже мышь не проскочит мимо танков. — Он внимательно опять посмотрел на бумаги. — Как я понимаю, ваш отряд будет принимать основное участие в действиях». Затем подозвал лейтенанта и велел ему забрать бумаги. Я вздохнул спокойно, потому что понял, что все сошло. Лейтенант вернулся через несколько минут с документами и передал их мне на подпись. Но тут я заметил, что в них ничего не говорится о боеприпасах для танков, поэтому я осведомился на этот счет у полковника.

«Ха! — выкрикнул он. — Вы не принесли письменного распоряжения на них, но, ладно, я знаю, что можно будет сделать».

Теперь до меня дошло, почему он смотрел на меня таким хитрым взглядом все это время. Как использовать танки, если в них нет боеприпасов и бак для горючего пуст? Это был промах с моей стороны, но, к счастью, ввиду близости немцев он не стал беспокоить штабного генерала, чтобы получить другие пустые бланки для заполнения. Мое поведение, видимо, не понравилось ему, потому что, окинув меня беглым взглядом, он разразился криком: «Убирайтесь отсюда и занимайтесь своими делами!»

Я пулей вылетел оттуда. Отдав бланки обратно лейтенанту, он отправил меня к гаражу, в сопровождении сержанта. Таким образом, благодаря липовой бумажке я заполучил два новых танка «Т-36», два новеньких транспортных грузовика и машину с горючим.

Затем я подмигнул тому, кто меня сопровождал, и он подбежал ко мне. Я закричал на него, чтобы слышал сержант: «Не стой здесь как идиот! Приведи сюда отряд!» Щелкнув каблуками, он исчез, как комета, и буквально через несколько мгновений весь отряд, маршируя, пел песню «Моя Москва». Они смотрелись очень достойно и могли служить примером для всех остальных. Я видел, как даже старый полковник прильнул к окну, чтобы посмотреть, как стройно они маршируют. Ты можешь гордиться ими, Георг, потому что они выглядели как один из самых надежных русских отрядов, как отряд пограничников.

Как дети они залезали в танки, в каждый по пять человек. А затем мы проехали мимо штаба с опущенными в знак приветствия орудийными стволами. Я был вынужден подмазать русского сержанта, чтобы тот выделил нам трех человек, которые бы сопроводили нас на склады горючего. Он не сразу согласился, сказав: «Знаете, лейтенант, я действительно не могу так поступить, но ради вас сделаю исключение». Я посмотрел на него, показав взглядом, что чрезвычайно признателен, и он удалился к группе своих людей, а вернувшись, привел с собой трех человек, которым приказал показать дорогу и сопроводить меня, куда бы я ни попросил. Я велел остальным занять места в грузовиках. Я знал, что старый полковник следит за моими действиями, поэтому сам впрыгнул в первый танк, сказав ребятам направляться в сторону леса и замаскировать танки таким образом, чтобы их не было заметно с воздуха.

Я знал, что, если мы задержимся еще хотя бы на минуту, полковник снова начнет кричать.

Как ты знаешь, главные дороги в сплошных ухабах и кочках, поэтому я решил ехать по обочине, вдоль леса, что было необходимо, потому что мы могли бы не заметить где-то телефонный кабель. Ведь он не был прикреплен к телеграфным столбам, но тянулся низко по лесу, в некоторых местах касаясь земли. Я не мог выбросить этого из головы, поэтому примерно в пяти километрах от перекрестка я дал колонне команду остановиться, чтобы взглянуть на кабель. Мы поставили танки и машины таким образом, чтобы с дороги абсолютно не было видно, что мы делаем, а затем ребята принялись перерезать линию. Потом я слушал около получаса. Это была фантастика — приказы отдавались во всех направлениях каждые пять минут, направляя войска в железное кольцо. Приказы шли из НКВД, и совсем не из военного штаба. Я знал, что повредил линию в некоторых местах, и установил контролирующий распределительный щит, но место, где мы находились в тот момент, было слишком опасным, так как просматривлось со многих точек. Поэтому я приказал колонне двинуться вновь и следовать вдоль берега, намеренно в непосредственной близости к телефонному проводу, пока не достигнем холма, покрытого невысокими зарослями кустарника. Оттуда будет хорошо видна дорога, в то время как мы сами останемся незамеченными даже с воздуха. Я выставил пост охраны, дождавшись, пока ребята разъединят связь, а затем мы протянули к реке другой провод длиной в два километра.

На расстоянии ста метров от холма я, во избежание неприятных сюрпризов, поставил наблюдателя, а также установил телефон, чтобы он немедленно мог связаться со мной, если что-то пойдет не так. Все остальное ты знаешь, Георг.

Мы с Вилли смотрели на Бока, а когда он договорил, переглянулись. Этот высокий рыжеволосый лейтенант провел колоссальную работу, но в то же время он допустил грубейшие ошибки. Я подумал несколько секунд, а потом строго посмотрел на него:

— Все это замечательно, лейтенант, но разве вам не пришло в голову, что посыльные или старшие офицеры могли посетить головной дозор и обнаружить, кем вы являетесь на самом деле?

Я понимал, что опасность миновала, но все же продолжал слушать его в течение пяти или шести минут, чтобы понять, как действовать дальше. Даже эти несколько минут могли быть существенно важными.

Бок изумленно смотрел на меня, широко раскрыв рот, так как ожидал услышать хотя бы несколько слов похвалы в свой адрес, а я совершенно не выразил радостных чувств. Он нервно переминался с одной ноги на другую, не зная, что ответить.

— Что за чудовищная некомпетентность! — заорал я. — Надеюсь, среди нас больше нет таких дураков, как ты. Немедленно отправляйтесь к перекрестку, встаньте так, чтобы танки находились спиной друг к другу. Один должен смотреть на Одессу, другой — развернут в сторону немецкой границы. — Я посмотрел на него в упор, в душе ругая себя за суровость, но зная, что подобного тона не избежать. — Флаг уже готов — тот, на котором изображено восходящее солнце на белом фоне?

Он кивнул.

— Хорошо, расстелите его на земле, как только окажетесь на месте, но так, чтобы его не было видно с дороги, и сделайте все так, чтобы немецкие самолеты легко могли заметить его, когда будут разыскивать нас.

— Да, сэр.

— Ну, не стой здесь, как глупый осел, собирайте грузовики и танки в дорогу. И не бойтесь превысить скорость, потому что начиная с этого момента до того, как вы доберетесь до места, у нас каждая секунда на счету.

С быстротой молнии он исчез в грузовике. Человека, только что разговаривавшего со мной, уже не было, и почти сразу же послышался звук заводившихся двигателей. Они помчались с бешеной скоростью и, так как дорога уходила вниз, быстро скрылись из вида, как будто вся русская армия разом наступила им на пятки.

— Георг, ты все еще думаешь о том, что сказал тебе Бок, не так ли? — спросил Вилли. — Но ты не можешь не признать, что он использовал свои мозги на полную катушку, проявив всю хитрость и смекалку, конечно исключая грубую допущенную ошибку.

Я ухмыльнулся, обращаясь к нему:

— Да, знаю, но я не мог сказать ему об этом, потому что тем самым сбил бы его с толку, и в будущем он бы напрочь забыл все навыки. Хорошая встряска никогда никому не помешает, исключая личные отношения конечно же. Я понимаю, что накричать на человека проще всего, но еще больше меня беспокоит то, что, если все пускать на самотек, мы быстро разболтаемся, а такая дисциплина в нашем деле ни к чему.

Обойдя весь лагерь, мы вернулись к машине и поехали на головной дозор. К нашему приезду Бок уже установил технику, и все теперь находилось под контролем. Оба танка стояли в соответствии с приказом, а люди были разбиты на группы по два человека. Троих людей политрука не было видно, а весь отряд растянулся по дороге далеко вперед, аккуратно меняя дорожные указатели: «Объезд — дорога перекрыта», «Дороги нет», «Стоп», «Объезд», «Объезд», «Объезд». Если русские поведут себя так, как мы рассчитывали, и последуют согласно указателям, то им предстоит избороздить всю Россию, прежде чем они достигнут фронта.

Вилли остановил машину под деревом, и мы, обойдя автомобиль, направились к грузовику. Бок сидел внутри с двоими своими людьми и офицерами политрука.

— Все под контролем, капитан, — произнес он. — Но что, вы считаете, нам делать с этими троими?

— Не хотите же вы, чтобы они вернулись обратно в Одессу, не так ли?

Бок и Вилли уставились в землю. Никто из группы еще не убивал никого вне боя. Подумав об этом, я почувствовал щемящую боль, но альтернативы не было. Взять их в плен и держать в заключении было слишком рискованно, но и позволить им уйти значило погубить самих себя.

— Или они, или мы, — сделал вывод Вилли, думая так же, как и я.

— Да. — Я повернулся к Боку: — Не делайте этого здесь, спуститесь вниз к реке.

Он кивнул, удовлетворенный этим решением не больше, чем я. Хотя мы разговаривали по-немецки, русские, должно быть, чувствовали, о чем идет речь, но, несмотря на это, держались достойно. Передо мной находились заклятые враги, и, тем не менее, я восхищался их мужеством.

— Потом так сровняйте землю, как будто здесь ничего не произошло, — сказал я Боку.

Ничего не отвечая, он завел машину, и они тронулись с места, в то время как мы с Вилли смотрели им вслед.

Следующие двадцать минут показались мне длиннее всей прожитой жизни. Было ощущение, что Бок никогда не вернется. Я пошел по дороге, стараясь даже не смотреть в сторону реки, хотя понимал, что, скорее всего, ничего там не увижу, весь обратился в слух, пытаясь уловить малейший звук, хотя прекрасно знал, что ничего не услышу. Вилли, видимо, тоже переполняли эмоции, так как мы избегали смотреть друг другу в глаза. Телефон беспрерывно звонил, отдавались приказ за приказом с фронта, но все это было пустяками по сравнению с тем шквалом мыслей, носившихся в моей голове. Тот факт, что кто-то другой выполнял за меня грязную работу, не имел значения. Не было разницы, кто сделает это, потому что смысл содеянного от этого не менялся. Затем я увидел подъезжающий грузовик.

Бок выпрыгнул, не дожидаясь, пока машина остановится. Его лицо было серого цвета, и на нем было выражение отвращения.

— Дело сделано, и сам дьявол не найдет этого проклятого места. Но за такие вещи он и нас заберет с собой. — Он посмотрел в сторону, а потом снова заговорил: — Эта чертова война. Они отплатят нам той же монетой, если поймают, я знаю, поэтому, хотим мы или нет, нам придется смириться с этой мыслью.

Я кивнул, и он ушел.

Колонны русских грузовиков и людей, двигавшихся мимо нас, казались бесконечными. Они продвигались вперед медленно, но настойчиво. Я увидел колонну машин, сворачивающих на дорогу, где мы меняли указатели. Начался хаос. Оттуда колонны русских стали сворачивать на юг, восток и запад — во всех направлениях, кроме северного. Водители совсем запутались, не зная, куда им ехать. Только возвращавшиеся с передовой знали дорогу.

Машины с продовольствием и боеприпасами являлись самыми важными на данный момент, потому что без них ни русские танки, ни артиллерия или пехота ничего не могли сделать. Сами шоферы были настолько уставшими, что им уже было все равно, куда ехать, и они машинально держались за предыдущей машиной в колонне.

Я стоял на краю дороги и, наблюдая за проезжавшими с грохотом каретами «Скорой помощи», бессознательно фиксировал, насколько тяжелы и огромны потери вокруг. Линия фронта казалась далекой и близкой одновременно. Затем я различил другой звук; настойчивый монотонный гул доносился с севера, и я осознал, что это могут быть только наши самолеты — около полудюжины. Через несколько секунд я увидел их, бомбящих все, что стояло или двигалось по дороге. Русские, спасая свою жизнь, бросая машины, убегали в лес и в поля, тянущиеся вдоль дороги. В течение нескольких секунд дорога полностью опустела. Даже машины «Скорой помощи» оказались брошенными, и только несчастные раненые остались внутри. Ни на одной из них не было знака красного креста, и для немецких самолетов они оставались такими же, как и все остальные, а значит, наравне с другим транспортом подвергались обстрелу. Я наблюдал за самолетами, когда они с оглушительным ревом снижались, сметая все на дороге. Два грузовика, ехавшие впереди, взорвались, и воспламенившийся бензин загорелся, начав распространяться в нашу сторону, приближаясь к другим машинам.

Но мы находились на приличном расстоянии, поэтому на этот счет волноваться было нечего. А вот самолеты беспокоили меня не на шутку. Если они не заметят наш растянутый флаг, то сметут нас с лица земли в считаные секунды. Ведущий самолет сейчас находился почти над нами, и я ждал, затаив дыхание. В последний момент он резко отошел вправо и прекратил огонь. Затем, совсем низко пролетев мимо нас, чтоб хорошенько рассмотреть флаг, сделал еще один виток и, дождавшись, когда мы проедем, разразился огнем по правой стороне дороги. Я расслабился, понимая, что пилот доложит о том, что эта территория полностью контролируется нами.

С этого момента самолеты взмывали в воздух каждые полчаса, бомбя остатки войск и машин, направлявшихся к линии фронта. Их огонь блокировал дорогу на несколько километров вперед, и теперь все транспортные средства должны были ждать, когда все утихнет. Пехотинцы были вынуждены уйти с дороги и пробираться по лесу сквозь заросли кустарников, на расстоянии трехсот-четырехсот метров от обеих сторон дороги. Мало кому, кроме нас, удалось спастись. Подорванные грузовики беспорядочно стояли на обочинах дороги, и некоторые солдаты вяло пытались затушить небольшие очаги горевшей травы. А тем временем на головном дозоре мы продолжали спокойно отвечать на телефонные звонки, дезинформируя каждого звонившего.

Неожиданно, откуда ни возьмись, русская военная машина, приехавшая со стороны Одессы, резко затормозив, остановилась под деревом, в двадцати шагах от нашего первого танка. Я напрягся, готовясь к неприятностям. Водитель и полковник, сидящий сзади, остались в машине, а двое других со злобным видом направились прямо ко мне. Первым был майор, совсем молодой, на вид ему не было еще и тридцати, с лицом чисто славянского типа. Второй, капитан, чем-то напоминал монгола. Оба они были высокого роста и крепкого телосложения.

— Где три политрука? — потребовал ответа майор.

Оглушенный таким вопросом, я быстро посмотрел по сторонам, чтобы увидеть, что делают ребята, находящиеся в танке, и успокоился. Они были наготове и ожидали чего угодно. Одна пушка уже была направлена на автомобиль, а вторая — держала на прицеле двух офицеров, стоявших передо мной. Я гонял в голове одну мысль: как выйти из ситуации целым и невредимым? По-видимому, Бок думал о том же.

— Вы что, язык проглотили? — разъяренно крикнул майор. — Или потеряли голос? Я спрашиваю, где три офицера?

Я небрежно поднял руку и показал в направлении реки:

— Они остались на берегу.

Это была правда, хотя и горькая, но все же эта фраза прозвучала с иронией.

— Из какого вы отряда? И что вы делаете здесь? — требовательно задал вопрос майор. — Кто дал приказ, чтобы вы сменили пост на головном дозоре? Разве вам не следует находиться в том месте, где от вас будет больше проку?

Положение становилось все труднее. Эти энкавэдэшники не шутили. Майор требовал показать приказ, поэтому я пошел к машине так медленно, как только мог, и стал, растягивая время, делать вид, будто достаю бумаги. А сам напряженно думал. Мы не могли открыть по ним огонь, когда нас окружали тысячи русских. Но, не сделав этого, мы должны были отправиться обратно в Одессу. Я не мог также предъявить им фальшивые приказы, потому что они сами были из главного штаба и сами же эти приказы составляли. Что делать? Наши самолеты были единственной надеждой сейчас.

Но входило ли это в их планы? Я посмотрел на часы. Пять минут оставалось до того, как истекут полчаса, а это означало, что через несколько минут они будут здесь. Пока же у меня в запасе оставалось несколько секунд, поэтому я, медленно вынимая винтовку из чехла, внимательно прислушивался. Наконец раздался долгожданный все усиливающийся звук моторов. Я увидел, как майор и капитан подняли голову. На их лицах появилось загадочное выражение, когда они осознали, что самолеты не бомбят. Они оба строго посмотрели на меня, пытаясь продолжить разговор, но бомбардировщики открыли огонь по дороге, всего в ста метрах от нас, и в то же время наши пушки поднялись вверх. Майор и капитан бросились от машины, которая загорелась от попавшего снаряда, а я, сделав глубокий вздох, побежал в сторону от грузовика. Майор сделал еще около десяти медленных шагов и упал на спину прямо на середине дороги. Пулями изрешетило всю его грудь. На капитана наехал танк, а полковник вместе с водителем сгорели в своей машине. Ребята утащили обоих офицеров с дороги. У меня дрожали колени, но я знал, что мы спасены. Пулеметный огонь был открыт русскими по нашим самолетам, а офицеры и их машина просто стали жертвами несчастного случая, попав под обстрел.

Только на одной этой дороге было столько смертей, а что же тогда творилось по всей стране?

Грузовик, полный офицеров и простых солдат, ехавших с фронта, остановился перед нашим вторым танком, и из него вышел капитан.

— Люди выжили на передовой для того, чтобы быть убитыми на этой чертовой дороге, — с горечью сказал он, глядя на сгоревшую офицерскую машину. Потом он посмотрел на танки: — Знаете, они нам так необходимы на фронте, но, наверное, вам они нужны не меньше здесь?

— Отсюда мы направляемся в железное кольцо, защищать Одессу, — ответил я ему.

— Железное кольцо, — усмехнулся он пренебрежительно. — Да разве непонятно, что это ноль для немцев? Нам не выстоять против вражеского напора, при их-то технике и подготовке. Одному Богу известно, что нас ждет. По-моему, для них эта война все равно что детская игра. — Он скептически посмотрел на наши приготовления для защиты Одессы. В нескольких километрах от нас и мужчины и женщины рыли заграждения и траншеи, чтобы танки не могли пройти, растягивали колючую проволоку. Мы знали также, что армия минирует поля. Капитан покачал головой. — Я не понимаю, что происходит. У нас практически вся связь потеряна. Сообщения, которые мы посылаем, похоже, не дают нужных результатов. Ни продовольствие, ни боеприпасы не доходят до нас — не знаю, какого черта они делают у себя в штабах, наверное, играют в пинг-понг. Любой может подумать, что мы хотим устроить диверсию. — Он снова покачал головой: — В действительности это большая удача, что я встретил вас, потому что мне надо связаться с Одессой и я могу воспользоваться вашим телефоном. — Он протянул мне свои документы: — Меня послали из 69-й дивизии, чтобы связаться с армейским главным штабом и разобраться, что случилось.

— Это не составит труда, — сказал я.

— Я бы сам хотел переговорить с руководством.

— Конечно, — ответил я. — Но сначала мы должны соединить вас со штабом.

Сейчас я в какой-то степени исполнял роль доверенного лица и очень надеялся, что мои слова звучат убедительно. Этот человек был настроен серьезно и явно демонстрировал хорошее знание своего дела, поэтому трудно было сказать, справятся ли ребята с ним. Очевидно, он отлично представлял, с кем собирается разговаривать. И опять мы находились в ситуации, которая могла обернуться не в нашу пользу. Я посмотрел на часы. Прошло двадцать минут с момента, когда самолеты последний раз поднимались в воздух. Быстро глянув на танк, я понял, что наш пулеметный расчет снова готов. Каким-то образом нам нужно было задерживать его в течение десяти минут. Я завел разговор о войне, стал интересоваться его мнением о французах и о том, что он думает о действиях англичан. Но он немедленно прервал меня и потребовал без отлагательства предоставить ему телефон. Я кивнул, одновременно посмотрев на часы. Мне удалось отвлечь его всего лишь на тридцать секунд. Оставив своих людей около грузовика, он нетерпеливо пошел звонить. Я плелся за ним сзади и, подойдя к связному, велел ему напрямую соединить с армейским штабом, сказав, что будет говорить капитан Поленко из 69-й дивизии. Связной, передав в точности мои слова, соединил его, только не со штабом, а с нашим человеком, находящимся на холме. Я просто давился от смеха. Этим ребятам смекалки было не занимать. Говоря громко и отчетливо, так, что даже мы с капитаном могли слышать, не напрягаясь, голос в трубке произнес:

— Извините, но вы не одни на линии. Ждите. Как только у меня появится возможность соединить вас, я перезвоню.

Подошедший Вилли услышал последние слова и незаметно толкнул меня локтем в ребра. Каких же усилий нам стоило сдержать смех. Поленко, наоборот, все больше и больше приходил в ярость. Он пошел обратно к грузовику и хлопнул дверью:

— Надеюсь, линия не будет занята слишком долго!

Оставалось три минуты до того, как истечет полчаса. Длинная колонна автомашин проехала мимо нас в сторону фронта. Про себя я ругался на чем свет стоит по поводу того, как долго еще они будут ехать. Когда самолеты в очередной раз соберутся открывать пальбу, они могут зацепить и нас. Осталось две минуты. Я только надеялся, что ребята не начнут звонить. Одна минута. Я видел, что Поленко уже готовится выскочить из машины и снова подойти ко мне, поэтому я сам пошел к связному и громким голосом сказал, чтобы он попробовал поторопить их. Он принялся устанавливать связь. Полчаса истекло. Я нетерпеливо посмотрел в небо. Нам просто повезло, что самолеты не взлетали пять минут назад. Автомобильная колонна исчезла далеко впереди, и к этому моменту дорога снова была совершенно чистой. Даже пехотинцы скрылись из вида. Сейчас наступило самое подходящее время. Уже прошло две лишних минуты. Но ничего не послышалось. Я решил рискнуть и подождать еще три минуты. Если и тогда ничего не произойдет, нужно было придумывать какой-то выход из положения. Если тянуть слишком долго, Поленко сможет что-то заподозрить, если уже не начал догадываться.

Я кинул мимолетный взгляд на танки. Ребята все так же находились в боевой готовности, но по их виду я заметил, что они начинают раздражаться. Бок, Вилли и другие дружно глядели в небо. Закончилась четвертая минута, пошла пятая. Безнадежность нашего положения становилась все явственней. Затем внезапно откуда-то из-за горизонта снова донесся гул самолета, палящего по дороге из пушек. На этот раз оба наших танка выстрел за выстрелом начали обстреливать самолет из пулемета, но очень осторожно, так, чтобы случайно его не сбить. Самолет развернулся и полетел в обратную сторону. Пилот, должно быть, догадался, что по какой-то важной причине мы вынуждены так себя вести, поэтому следующие десять минут он носился над окружавшей нас территорией, сметая все на дороге. Каким нужно было быть простаком, чтобы не догадаться, кто мы и почему нас не сбивает вражеский бомбардировщик. Но все лежали, спрятавшись в высокую траву, совершенно забыв о нас. Заходя на последний круг, пилот совсем низко опустил самолет, пролетев почти над нашими головами, выпуская снаряды так близко к нам и к танкам, что чуть было не зацепил нас. Но это был всего лишь мини-спектакль. После чего самолет исчез из вида.

В очередной раз дорога стала оживать. Машины, которые не задело снарядами, одна за другой шли мимо нас, но некоторые сворачивали с дороги. Мертвых пехота растаскивала по обочинам.

Вилли резким движением бросил зажигательную гранату, и она попала в бензобак. Взрыва не последовало, вместо этого грузовик охватило огнем.

— Это не может больше продолжаться, Георг, — сказал мне Вилли. — Но у нас нет времени ни на что, кроме как выкопать ямы прямо здесь для этих русских.

Я посмотрел на часы. Без четверти семь. Было шоком осознавать, что солнце садится и вместо ясного украинского дня наступают сумерки. Но не это беспокоило. Казалось, в таком свете видно даже лучше, чем днем. Все вокруг затихло и успокоилось, и я не видел помех для того, чтобы нам с Вилли направиться прямиком в Одессу. Телефонная связь доказала, что работает в совершенстве, запасы продовольствия, оружия, а также топлива направлялись по другим дорогам. В главном штабе Одессы царила паника и растерянность. Они не получали вестей с фронта с того самого момента, как приказы и требования, поступавшие от руководства, стали приниматься нашими ребятами. Когда же было решено узнать, что же все-таки происходит, посланным пришлось присоединиться к тем, кто уже лежал в земле на берегу реки. Мы ненавидели себя за то, что пришлось сделать это, но поступить по-другому было нельзя. Я с удовлетворением огляделся по сторонам, а затем повернулся к Вилли:

— Мы можем свободно вернуться в Одессу.

— Как? — воскликнул Бок, когда мы направились к машине. — Ребята приготовили потрясающий ужин из продовольственных запасов русских. Вам лучше поесть, прежде чем ехать.

Вилли, большой любитель поесть, немедленно поспешил за Боком, совершенно не обращая на меня внимания. Мне пришлось идти за ними. Как только я сел, вернулись трое наших ребят из патруля, направленного на тот берег реки, где они проверяли дороги и прилегающую к ним местность.

— Ничего важного, только затопленные места и болота повсюду, — доложили они. — Есть одна узкая дорога, скорее даже тропинка, на которой вряд ли и грузовая машина развернется. Мы прошли около пятнадцати километров и больше ничего не обнаружили. Я не думаю, что есть другие пути отступления, кроме этой дороги.

— Хорошо. — Я повернулся к Боку: — Имейте это в виду. Вы можете послать туда отряд с тяжелой артиллерией, и чем дальше они забредут, тем безнадежней будет их положение. Выходит, что эти болота могут нам пригодиться. — Я принялся за еду.

Не успел я доесть вторую картофелину, как ко мне подбежал один из связных:

— В главном штабе требуют информацию о том, что случилось с полковником и его людьми.

— Что ты ответил им?

Он ухмыльнулся:

— Что они отправились на фронт и пока не вернулись. Тогда они приказали немедленно доложить, когда они возвратятся. А этого уже никогда не будет.

— Надеюсь, об этом ты им не сказал.

— Конечно нет. Я был само послушание и во всем беспрекословно соглашался с ними.

— Все верно.

Едва я закончил есть и собрался отдохнуть пару минут, как ко мне снова на всех парах подлетел связной:

— Я думаю, на этот раз мы не на шутку влипли, Георг. Они посылают два танка из батальона и зашифрованные приказы, которые перед отъездом оставил полковник, чтобы здесь передать их людям политрука.

— Они не обмолвились, какая информация содержится в них?

— Сказали только, что там указания по поводу того, как расположить технику, создавая железное кольцо, чтобы не дать проехать немцам по дороге, ведущей на юго-восток. В любом случае они все расскажут тебе.

— Передай им, что я отправился вместе с полковником смотреть вырытые окопы.

Он кивнул и убежал.

Сейчас я действительно начинал волноваться, так как сильно сомневался, что кто-нибудь из наших способен расшифровать код. Но в то же время нам было необходимо получить его, чтобы, по крайней мере, обнаружить, кто написал приказы. Без скопированной подписи генерала нам было никак не обойтись. Оставалось молить Бога, чтобы документы не сгорели с полковником в его машине.

— Эй, Бок, — сказал я тихо, — возьми пару человек, и все обыщите, если майора и капитана еще не закопали. А если так, придется их откапывать.

— Никого из них не зарыли.

— Тогда отыщите их сумки с картами. Если там ничего не найдете, проверьте их одежду и все, что осталось в машине. Все найденное принесите мне.

Я задумался, прокручивая в голове каждую деталь, пытаясь выстроить нужный план. Если позволить их танкам занять правильные позиции, они разнесут немцев в клочья, и даже двадцатичасовая задержка в наших действиях даст русским возможность укрепить Одессу. Это будет означать, что нашей армии придется подтягивать подкрепление и, соответственно, на других частях фронта наши войска окажутся слабее. В этом случае вся предыдущая работа будет близка к тому, чтобы считаться бесполезной. С другой стороны, если бы мне удалось загнать их танки в болотистую местность и единственную дорогу, находящуюся там, блокировать от начала до конца, они бы не смогли вернуться назад. Тогда основная сила немцев пойдет на Севастополь, а отряды, находящиеся на юге, двинутся на Одессу и, возможно, им не понадобится сделать ни одного выстрела. Тех, на болотах, можно заморить голодом или вынудить выйти из танков. Но я должен быть уверен на сто процентов, что собираюсь делать. Одна ошибка, и весь замысел разлетится вдребезги. Первое, в чем необходимо убедиться, — это то, что из болотистой местности невозможно выбраться как-нибудь иначе. Был один человек, кому я мог полностью доверить эту работу, — Вилли. Я тщательно обмозговал свой план еще раз и решил действовать, как наметил. Подозвав Вилли, я тихо сказал ему:

— Возьми двух человек. Один должен быть первоклассным водителем, другой — лучше всех ориентироваться по карте. Я хочу знать точную длину дороги, пролегающей через болота, и все существующие выходы, включая тропы, где могут ходить мулы. Будьте внимательны, если вдруг заметите следы от колес машин, сворачивавших с дороги. Составьте подробную карту местности и следите за тем, чтобы не сделать ни одной ошибки, иначе мы заплатим дорогую цену.

Вилли сел в машину и отправился в отряд за людьми. Бок вернулся с задания, где искал документы.

— Нам повезло. Я нашел приказы в сумке майора, но, чтобы их расшифровать, понадобится не меньше двух дней.

— К черту кодировки. Кто в нашем отряде специалист по подделке подписей?

— Албрихт.

— Отлично. Пусть идет сюда, возьмет бланки и все перепечатает.

— Что ты придумал?

— Сейчас все узнаешь. Принеси начерченную карту.

Бок начал выкрикивать приказы, и я напомнил ему о необходимости быть более осмотрительными, так как вокруг полно русских. Поэтому он отошел в сторону и перешел на шепот. Часовые объяснили, что видели картографа, рисовавшего карту местности, которую можно прикрепить к приказам.

— Оставьте достаточно места, чтобы, когда болота будут исследованы, обозначить неправильное расположение пункта, куда будут направлены две вооруженные группы, — сказал я ему.

Я диктовал приказы сам. Албрихт, расположившись на капоте грузовика, исписал несколько страниц, тренируясь в имитации подписи, пока результат не устроил его. Даже сам генерал не смог бы определить, что подпись сделана не его рукой. Потом он подошел и протянул мне бумаги. Последние пятьдесят показались мне совершенными — каракули причудливой формы. Я протянул ему приказы, и он подписал их. Затем я присоединил их к карте и стал нетерпеливо ждать возвращения Вилли.

Становилось совсем поздно. Сумерки сгущались, начинало темнеть, и мы включили фары для освещения. Кроме всего прочего, меня волновала судьба ребят, оставшихся в Одессе. Я не собирался задерживаться здесь столь долго, но теперь не мог позволить рыбе сорваться с крючка. Я снова и снова смотрел на часы. Десять минут девятого. Пока, к счастью, не видно танков, но и от Вилли никаких знаков.

Я оглянулся и посмотрел на дорогу. Пехота продвигалась в сторону фронта, сейчас их уже шли тысячи, все своим ходом. Они катили пулеметы, несли гранатометы и другое оружие. За последние полтора часа мимо нас, наверное, прошли две дивизии. Я знал, что все они пройдут еще около пяти километров, пока не займут свои места в создании железного кольца. Те, кто сейчас шли мимо, были из штрафного батальона. Их сопровождали машины с вооруженной охраной, а у них самих не было даже винтовок. Я хорошо знал, что они станут пушечным мясом, и потому мне было жаль их. Когда русские пойдут в атаку, они растянут штрафной батальон в длинные ряды, прикрывая им пехотинцев и танки. Как стадо, идущее на скотобойню. Основной их задачей было обезвредить заминированные немцами поля — двигаясь по ним и защищая своих солдат до тех пор, пока не подорвутся. Если они пытались отступить, то расстреливались своими же, следовавшими позади пехотинцами. «Счастливчики», случайно оставшиеся в живых, могли перейти на немецкую сторону и сдаться в плен. Я точно не уверен, но предполагал, что в этом батальоне находились разные люди — от мелких воришек до убийц. У меня щемило сердце, глядя на них. У этих солдат не было ни надежды, ни хотя бы маленького шанса.

Я отвернулся и посмотрел в сторону болот. Яркий свет фар приближался в нашем направлении, и, без сомнений, это был Вилли. Вот они проехали реку, и уже через полминуты машина затормозила прямо перед моим носом. Из окна высунулся Вилли:

— Мы успели?

Я кивнул.

— У нас стоит человек в двух километрах отсюда, внизу, на дороге, ведущей к Одессе. У него мотоцикл, который мы забрали у тех, кто здесь находился перед нами, и, как только он заметит первый танк, ползущий по дороге, он немедленно примчится и доложит.

— Надеюсь, они скоро будут. Уж очень мне хочется вернуться в Одессу перед тем, как там все рванет.

— Мы будем там вовремя, думаю — успеем.

— По-моему, я слышу шум, — сказал Вилли. — По крайней мере, очень похож на то, чего мы ждем.

Мотоциклист затормозил у машины, резко накренившись набок.

— Танки менее чем в двух километрах отсюда. Движутся на средней скорости, — доложил он.

— Значит, у нас есть в запасе примерно двадцать минут. Сколько их? — спросил я.

— Они движутся двумя колоннами, и обе колонны — на расстоянии полукилометра друг от друга.

— Какое количество танков, ты, идиот? — закричал я.

— Сорок восемь «Т-36», четыре танка «Иосиф Сталин», шесть «катюш» плюс двадцать грузовых машин с боеприпасами и продовольствием в первой колонне и примерно столько же — во второй.

— Боже! — произнес я, обратившись к Вилли. — Этого достаточно не только чтобы смести всю нашу группу, но вообще все войска загнать обратно в Германию. Одна надежда, что ваша скромная поездка на болота оправдает себя. Какой длины дорога?

— Приблизительно девятнадцать-двадцать километров.

— Есть дороги, ведущие в южном направлении?

Вилли засмеялся:

— Если бы ты был рыбой, но только маленькой или лягушкой, то, может быть, тебе удалось пробраться на юг. Там только одна тропа, ведущая на север, возможно, на северо-восток. Вся она покрыта торфом и заросла бурьяном. Около километра она довольно твердая, но дальше вязнешь в болоте.

— Понятно, — сказал я. — Туда мы и направим танки. Как мы можем блокировать обратную дорогу к мосту и реке?

— В трех километрах отсюда есть участок дороги, по обеим сторонам которой растут высокие сосны. Их можно подорвать снизу, они попадают, перекрыв дорогу на километр-полтора. Чтобы расчистить дорогу, им понадобится неделя.

— Отлично. Теперь дай взглянуть на карту.

Он развернул ее, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что она соответствует карте патрульного. Мы уже слышали грохот приближавшихся танков, но у нас еще было много времени. Из-за машин, возвращавшихся с фронта в данный момент, движение было сильно затруднено, и уже становилось ясно, что колонна примет решение двигаться по обочине дороги. Но они продолжали двигаться со скоростью пять километров в час, и это добавляло нам дополнительных десять минут. Я попросил Бока принести приказы с приложенной к ним картой и в то же время попросил Вилли уточнить расстояние от поворота на северо-восток до моста.

— Тринадцать километров.

Очень аккуратно я отметил на карте расположение танков в лесу, а также поворот на тринадцатом километре «Без обозначения». Как только я закончил, показался первый танк. Мы посветили ему красным светом, чтобы он подъехал. Танк подкатил к нашему танку, и из него выпрыгнул полковник.

— У вас для меня приказы, куда следовать танкам. — Это был не вопрос. — И еще мне нужен человек, который будет сопровождать нас.

— Прошу прощения, полковник, — сказал я ему, — но нам необходим каждый человек.

Теперь уже совсем стемнело, и я едва мог различать танки, даже находясь от них в нескольких метрах.

Подъехал еще один танк, который шел напролом, со скоростью не менее сорока километров в час, вынуждая другие машины держаться обочины. Эти ребята, должно быть, устали ползти как черепахи, и сейчас им не терпелось двигаться быстрее. Я чувствовал, как меня начинает бить дрожь, поэтому был очень рад, что из-за темноты мое состояние трудно заметить. Я уже не помнил, когда последний раз так волновался.

Все ли получится? Я уже нащупывал таблетку у себя в воротнике, и, не сомневаюсь, другие делали то же самое.

Вилли подошел ко мне, чтобы хоть как-то поддержать морально. Он четко отдал честь, сказав полковнику, что нельзя терять времени. Другой танк, как только подъехал, встал на дороге лицом к реке, и полковник из другого отряда направился к нам. Он быстро отсалютовал и затем дружелюбно пожал мою руку.

— Ну, зададим мы немцам жару! И не поздоровится же им, а?

— Большая честь быть с вами в такой момент, — ответил я, вынимая приказы. Сейчас или никогда. — Вот приказы для обоих отрядов. — Я протянул карту, чтобы на нее попадал свет, и протянул конверт тому полковнику, что подошел первым. Похоже, они оба не ориентировались на этой территории, и, бросив мимолетный взгляд на карту, второй воскликнул:

— Почему мы должны следовать именно этой дорогой?

Мы умышленно не обозначили на карте болота, поэтому на все вопросы я спокойно отвечал, что все приказы были получены мной без объяснений. Они оба с недовольством и злобой взглянули на меня. Но, тут же оценив ситуацию, я быстро придумал свое собственное объяснение:

— Проклятые немцы считают себя чересчур умными — они намерены полностью захватить эту дорогу. Они хотят прибрать к рукам Одессу и свободно двигаться на Севастополь. А также перекрыть железнодорожные пути. Агентура доложила, буквально только что, будто немцы собираются проехать на своей технике как раз по этой дороге, то есть между главной дорогой и той, где должны ехать вы. Они воспользуются шоссе, ведущим прямо на юг, поэтому вам следует идти в обход, чтобы полностью перекрыть им кислород. У нас четыре дивизии пехоты и еще одна вооруженная здесь, которая завтрашним утром пойдет в наступление.

Оба удовлетворенно улыбнулись и кивнули друг другу:

— Так вы говорите, что, повернув на первом же повороте налево, мы окажемся в лесу.

— Так точно. — Я снова показал на карту. — Здесь отмечены расположение войск и край леса. А вы перехватите немцев на противоположном краю.

Зная, что я политрук, никто из них больше не стал задавать вопросов. Они слишком дорого ценили свою жизнь, чтобы надолго задерживаться здесь. А все, что было нужно мне, — это побыстрее избавиться от них, поэтому я не стал загружать полковников дополнительной информацией. Первый полковник поблагодарил меня и, взяв приказы вместе с картой, впрыгнул обратно в танк и дал команду продолжить движение.

Спустя десять минут его колонна проехала и за ней двинулась вторая. Как только последний танк скрылся из вида, я позвал Бока.

— Чем вы собираетесь подрывать деревья?

— Потребуется не так много взрывчатки — один ящик динамита, пятьдесят противотанковых мин и несколько снарядов.

Этого было не вполне достаточно, чтобы выполнить задачу на сто процентов.

— Ладно, нам нужно закопать мины в землю, чтобы танки, которые будут возвращаться первыми, подорвались и перекрыли дорогу, создав дополнительные трудности. Приступайте к выполнению задания.

Бок кивнул и пошел собирать людей. Я прикинул, что при помощи динамита можно свалить где-то полкилометра леса. Я рассчитывал завалить деревья, по меньшей мере растущие на расстоянии в километр, а то и полтора, но все же это было лучше, чем ничего. Я крикнул Вилли:

— Оставь здесь восемь человек на танках, позвони и возьми грузовик, лучше — с взрывчаткой.

Когда Бок вернулся со своими людьми, я сказал ему:

— Хорошо, быстро приступайте к делу. Дорога должна быть заминирована в течение получаса. Как только закончите, мы начнем взрывать эти деревья, отсюда и до моста.

Для этого нам нужно было проехать три-четыре километра, и это могло занять много драгоценного времени.

Бок взял машину и мины. Мы с Вилли сели в кабину, а остальные впрыгнули в кузов, где лежали взрывчатые вещества. Никогда раньше я не видел, чтобы он так аккуратно вел машину. У нас был полный кузов боеприпасов, и никому из нас не хотелось подорваться на этой ухабистой дороге.

Подъехав, мы принялись рубить деревья. У нас было всего два топора, поэтому мы постоянно менялись, так как делать все надо было очень быстро. Так как никто из нас раньше не держал топора в руках, это задача оказалась не из легких. Все руки покрылись мозолями, но мы рубили не останавливаясь.

Потом четверо ребят подбежали к двум подкошенным деревьям и начали раскачивать их, чтобы свалить. Остальные раскладывали динамитные шашки неподалеку. У нас было мало взрывателей, а это значило, что каждое дерево нужно было поджигать по отдельности. Но это было не страшно. Мы могли одновременно зажечь сразу двенадцать деревьев — каждому по одному. К тому времени, как Бок и его люди вернулись, у нас уже было готово к поджогу около двадцати деревьев.

— Все мины закопаны, — доложил он. — Даже обочины дороги удалось заминировать, так что тому, кто вздумает прокрасться вдоль нее, очень и очень не повезет.

— Хорошо, теперь хватайте топоры и смените других. И ты, Бок, старина, присоединяйся.

Они пошли недовольные, бубня себе что-то под нос, а мы с Вилли подожгли несколько деревьев и отбежали в сторону. Наша задача заключалась в том, чтобы, приблизившись к детонатору и чиркнув спичкой, безопасно поджечь взрыватель. Вилли на одной стороне дороги, а я на другой. Мы зажгли два первых взрывателя и тут же бросились обратно, чтобы успеть поджечь следующие и быстро лечь на землю, когда первые взорвутся. Деревья красиво повалились через дорогу, создав своими ветками баррикаду, высотой метров в пятнадцать. Сейчас от нас требовалось как можно быстрее работать ногами. Большими шагами добежав до третьего участка, мы подождали, пока взорвется предыдущий. Эти деревья завалились еще удачнее, чем первые, полностью закрыв дорогу. Теперь мы шли с приподнятым настроением, прыгая от дерева к дереву, чиркая спичками, поджигая взрыватели и падая на землю. Я по уши был в грязи и прилипшей болотной траве и чувствовал, что мне за шиворот набились листья. Я быстро взглянул на Вилли и убедился, что он выглядит не лучше. Свалив таким образом около сорока деревьев, мы наткнулись на наших дровосеков.

— Извините, — доложили они, — но динамита больше нет.

Его оказалось не так много, как я надеялся, но, по крайней мере, нам удалось заблокировать добрую половину километра дороги, и даже самому большому бульдозеру потребовалось бы не меньше трех дней, чтобы расчистить ее полностью. На этот раз я разрешил Боку сесть в грузовик, где были боеприпасы, а мы с Вилли пересели в его машину. В обратную сторону мы мчались с огромной скоростью, оставив за собой медленно тащившийся грузовик. Добравшись до моста, я сказал Вилли:

— Переедем его, и остановись — его надо тоже взорвать.

— Чем? — саркастически поинтересовался он.

— А ты подумай хорошенько своими мозгами.

Он все еще не понимал, поэтому я решил ничего не говорить, пока не подъедут остальные. Когда подкатил грузовик, я приказал Боку достать противотанковые мины с боеголовками и мешки с порохом.

— Вынимая их, будь предельно осторожен. Нужно все сделать быстро и четко.

— В темноте это рискованное занятие.

— Не больше риска, чем для тех, кто поедет через мост после нас. Приступайте к заданию, выложите все, что есть. Через минуту мы вернемся.

Мы с Вилли медленно пошли вдоль моста, исследуя его. Самым слабым местом оказалась бетонная подпорка, поддерживающая середину. Если бы у нас хватило взрывчатки, чтобы хорошенько обложить этот столб, то в середине мост рухнул бы полностью. Если нет, мы бы, по крайней мере, повредили его частично. И если даже танки пройдут через сваленные деревья, то мост точно не выдержит их массы. В любом случае мы помешаем им вернуться назад. Им придется выпрыгивать из танков и бежать, чтобы остаться в живых. На это я очень надеялся, но сначала требовалось взорвать мост.

Когда мы вернулись, перед нами лежала целая гора мешков с порохом. Взяв двух человек, мы принялись обкладывать столб. Клали мешки так тесно, что не оставалось даже маленького зазора. Сверху положили боевые заряды, а потом присыпали все землей, смешанной с глиной. Сверху я оставил взрыватель. Затем я приказал водителям отогнать машины как можно дальше от моста. Конец торчащего взрывателя был слишком коротким, а значит, времени у меня не было, следовало поджечь его, а затем бежать прочь со всех ног. Отбежав насколько было возможно, я услышал грохот такой силы, будто одновременно взорвались двести тонн бомб. Обернувшись и посмотрев наверх, я увидел, как поверхность моста поднялась вверх на пятнадцать метров, а потом все это рухнуло вниз, оставив зиять огромную дыру. Теперь ни один человек не смог бы пройти здесь, уж не то что танк.

— Все отлично, Вилли! — крикнул я. — Возвращаемся на головной дозор.

Теперь в грузовике Бока не было боеприпасов, и они двигались налегке, держась позади нас всего в нескольких метрах. Возвратившись на место, мы обнаружили, что все идет нормально и находится под контролем.

— За время вашего отсутствия здесь были только два курьера, но с ними все обошлось без эксцессов, — доложил Албрихт. — Они передали несколько приказов, касающихся выделения дополнительных людей. — Он протянул их. Я не стал смотреть и сразу отдал их Вилли. Быстро взглянув, он протянул их Боку, а тот, в свою очередь, — снова мне. Тогда я чиркнул спичкой, поджег их, и они загорелись. Никаких проблем.

— Ладно, Вилли, мы можем ехать в Одессу. — Я повернулся к Боку: — В случае, если мы не увидимся больше, встречаемся у ворот в Рай. Хотя с вашими деяниями вам скорее светит преисподняя.

Бок неохотно повернулся, дал команду заправить машину, после чего мы пожали друг другу руки. Затем мы с Вилли направились в Одессу. На часах было половина одиннадцатого.

Глава 11

Обратно мы ехали медленно, продвигаясь с трудом, подолгу простаивая среди машин и танков. Лязг колес грузовиков и всего остального был заглушен грохотом тяжелых артиллерийских орудий, доносившихся со стороны фронта. По звуку мы могли четко отличать, когда немецкие пулеметы отвечают русским. Бой шел уже давно, но, как было видно, нашим не намного удалось продвинуться вперед. И тем не менее, все это было для нас второстепенным. Все, что нас с Вилли сейчас волновало, — это вернуться в Одессу. И главное, вернуться вовремя.

Выехав из пробки, мы пустились что было мочи. Машина с грохотом понеслась по дороге. Вдруг, неожиданно, мотоцикл, несшийся на полном ходу нам навстречу, перегородил дорогу, вынудив нас резко свернуть, так что мы едва не врезались в дерево. Вилли с трудом затормозил, и нас занесло в сторону. На какой-то момент показалось, что мы сбили русского мотоциклиста, но какого черта он лез под колеса? Не сговариваясь, мы вылезли из машины, чтобы взглянуть, разбился он насмерть или жив. К нашему удивлению, он находился на сиденье мотоцикла и был целым и невредимым. Мы засмеялись. Единственными, кто мог подобным образом водить мотоцикл, были ребята из 115-го подразделения. Подъехавший к нам человек был взволнован настолько, что, даже не отдав честь, начал докладывать. Его речь была сбивчивой, слова путались, поэтому я попросил его немного отдышаться и спокойно начать все сначала. Это был лейтенант Хорст.

— Если хочешь, сначала покури, — предложил я ему.

Вилли прикурил сигарету и протянул ему. Хорст глубоко затянулся пару раз и начал говорить:

— Я мчался с бешеной скоростью. Прежде всего, что-то не так с взрывными устройствами.

— Что не так? Они не сработали? — быстро спросил я.

— Да нет! Что-то не в порядке с часовым механизмом.

— Продолжай.

Он снова затянулся и заговорил:

— Я делал обход гавани, проверял топливные склады. Францель сидел в будке у охранников и играл в карты со своим другом, часовым. Когда я проходил, то ничего особенного не заметил, поэтому решил вернуться назад в отряд, к главным складам горючего в гавани. Трое ребят уже крутятся там, где стоит танкер, вы видели. После того как вы уехали, причалил еще один танкер, который мы тоже заминировали. Туда установили мощные бомбы, которые при взрыве ничего не оставят целым на несколько километров вокруг. Все шло наилучшим образом, была заминирована территория на сто пятьдесят метров вокруг кораблей, под пристанью. Один из них постоянно сидел неподалеку, контролируя ситуацию, а двое других вынюхивали обстановку, патрулируя территорию. На центральной гавани все также было в полном порядке, поэтому когда я вернулся, то решил выйти за пределы гавани и подняться на вершину холма. Я до сих пор не знаю, что меня толкнуло пойти туда.

Он сделал паузу и покачал головой.

— Оттуда такой потрясающе красивый вид, все тихо и мирно, и грохот артиллерийский с фронта почти не слышен. Время у меня было, и я медленно брел, даже и не думая о войне. Но перед тем как взобраться на самую вершину, я заметил яркий свет, очень похожий на луч прожектора, светивший мне в спину. Я повернулся. Никакого взрыва не было — только огромные столбы гари и пламя, прямо над главным складом горючего. Потом, где-то через полминуты, последовала вспышка, осветившая буквально все небо; а потом начался чудовищный пожар, мощные хлопки друг за другом, и пошли взрываться цистерны с горючим. Слава богу, что неведомая сила занесла меня на этот холм. Когда склады выгорели, огонь перекинулся дальше и вся та часть, где идут аллеи, превратилась в громадного огненного змея. Это было самое красивое и одновременно ужасное зрелище, которое я видел в своей жизни. До ребят ветер, видимо, донес запах гари, и, сообразив, что происходит, они взорвали оба танкера. После этого уже вся гавань была охвачена языками пламени, и повсюду раздавались взрывы — хлопки. Это была просто фантастика. Я на самом деле не понимаю, почему все произошло раньше намеченного срока. Я просто стоял и смотрел, не в силах сделать что-либо, в то время как весь город и гавань превращались в настоящий ад. Черт знает, что такое. От зарева пожара ночь превратилась в день, и передо мной полностью открылась вся картина происходившего. Я увидел, как множество машин, обгоняя друг друга, мчится к главным воротам, пытаясь вырваться из адского пламени, так как большинство из них перевозили канистры с топливом; они превращаясь в огонь, который сливался с общим пламенем. Огонь перекрыл все выходы, а там, где еще недавно стояли корабли, теперь сверкало пламя. Я видел тени людей — много людских теней, которые пробегали мимо огненных языков и прыгали в воду. Но разве у них был шанс спастись — ведь горючее растекалось молниеносно, горело все, и вода тоже. Огонь мчался по воде и одну за другой пожирал головы людей, только что прыгнувших. Я уверен, трое наших ребят, которые следили за пристанью, были среди них. Там ни у кого не было шанса спастись.

— Бог мой! — дрогнувшим голосом произнес я. — Такого просто не могло произойти!

— Убить самих себя — это тупость! — отозвался Вилли.

— Но это еще не все, — продолжил Хорст. — Помните тот корабль, наполненный боеприпасами?! Как будто сотня батарей одним разом открыла огонь, такой был звук, а на небе засверкали разноцветные, как радуга, полосы.

— Что со складом боеприпасов? — спросил я.

— Насколько я видел, до него очередь не дошла. Всю гавань мне не было видно, но я уверен, что огонь не пощадил буксирные суда, и, думаю, ледокол тоже теперь лежит на дне.

— Здесь все понятно, но что известно об остальных ребятах?

— Сейчас расскажу, что знаю. Я наблюдал за главными воротами, пытаясь разглядеть, уходят ли они, но потом увидел два пулемета и русских солдат, бегущих вдоль забора, чтобы перекрыть выход из гавани. Должно быть, они сразу поняли, чьих рук это дело. А затем опять раздался чудовищный грохот и один из ангаров взлетел на воздух, поэтому теперь и здесь все было в огне. Я заметил у ворот два пулемета. Температура повысилась, жар был невыносимый, и даже на вершине холма я чувствовал его. Но оттуда, по крайней мере, я видел край гавани. Я находился не дальше ста метров от забора, может, ста пятидесяти. Огонь уже подобрался и сюда, и я видел, как он поглощает русских, бегущих к воротам. Не думаю, что они могли видеть что-то, но я, находясь сверху и глядя вниз, смог различить группу из двадцати — тридцати человек, ползущих на животе в сторону ворот.

У меня появился шанс поиграть в героя, и тогда я воспользовался им. Я тщательно прицелился и выпустил по ним всю обойму своего магазина, стреляя не останавливаясь, пока не убедился, что все мертвы. Я даже слышал звук отлетающих от тел русских пуль. На противоположной стороне русские опешили, не зная, откуда ведется стрельба, и никто из них не осмелился подобраться к пулеметам. Я начал отстреливать их одного за другим. В руке я держал наготове капсулу, на случай если меня обнаружат. Они попадали на землю и поползли, но, когда при очередном взрыве вспышка озарила все вокруг, я увидел, что из них осталось только двенадцать человек. Они поднялись и стремительно рванули в сторону главных ворот, и я снова стал стрелять без перерыва. До ворот их добежало только восемь человек. А остальные попадали, мертвые или раненые, я не знаю.

А там русские уже открыли ответную стрельбу, не понимая, куда попадают, хоть даже и в своих. Думаю, они посчитали, что вся германская армия находится в городе. Это был перекрестный огонь, который вели из двух пулеметов. Когда я увидел, что восемь выживших двигаются в моем направлении, невзирая на языки пламени, я крикнул им «Не стрелять», но они продолжали пальбу. Ослепленные и одуревшие от жара и нечеловеческого напряжения, они не понимали, что делают. Русские солдаты были в таком состоянии, что, наверное, не отличили бы родного отца от врага, попадись он им на пути. Я приказал им взбираться на холм, а потом — успокоиться и постараться вспомнить, кто они, чтобы не перестрелять друг друга. Мне повезло, что я не был в порту, потому что, если бы мое лицо показалось им знакомым, они недолго думая растерзали бы меня на месте. Я сказал, что нужно немедленно пробираться на железную дорогу и связаться с отрядом, который сейчас находится там.

У меня с собой как раз имелись приказы из армейского главного штаба. Поэтому, оставив восемь человек на холме, я быстро побежал в город. Пули со свистом пролетели над моей головой. Танки ползли в порт, стреляя из пушек, без разбора, вслепую. Как я выбрался оттуда, пробираясь по забору к главным воротам, одному Богу известно. Неожиданно за моей спиной раздался шум подъезжающего мотоцикла. Я нащупал свою винтовку, готовый выстрелить в любой момент. Я быстро взглянул на водителя, — это был старший лейтенант русской армии, он просил проводить его в армейский главный штаб. В темноте было плохо видно, и я не разглядел, что он был высокого роста. Мотор работал приглушенно, но он не слез с мотоцикла, а просто ногами упирался в землю. Затем он сунул руку в карман и вынул пачку табака, где еще лежали скрученные папиросы. Я тем временем внимательно огляделся по сторонам. Мы стояли на краю какой-то улицы, было очень темно и ни души. Только где-то неподалеку виднелось зарево. Мне позарез нужен был этот мотоцикл, чтобы предупредить вас обо всем.

Хорст помолчал, потом закурил и продолжил:

— Я дал ему возможность прикурить папиросу, а потом нажал на спусковой крючок. Шесть пуль пробили его насквозь. Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Он несколько секунд смотрел на меня удивленно, прежде чем упал. Потом я вытащил из-под него мотоцикл, откатил его в сторону, сел и помчался как бешеный. Но одесское руководство уже блокировало весь город. На улицах в каждом углу стоят танки, выкатили пулеметы, пушки, тысячи людей бегут в панике куда глаза глядят. Наконец-то я добрался до дороги, ведущей к вам, но тут наткнулся сразу на четыре танка, преградившие мне путь. Прямо посреди дороги меня остановил политрук. Я вынул приказы и, прежде чем он успел что-либо сказать, протянул их ему. Он внимательно изучил их и произнес: «Черт, пусть будут прокляты эти немцы! Вся связь между Одессой и фронтом нарушена. Мы не можем связаться ни с одной дивизией, ни с одним командным постом, а здесь немцы уже взорвали гавань, а сами атаковали город. Все, что до нас доходит, — это приказы из Севастополя и из Москвы. Эти собаки только отдают распоряжения. Побыл бы кто-нибудь из них здесь, в нашей шкуре». Он выругался как следует, а потом сказал: «Будьте осторожны, потому что никто из проследовавших в ту сторону не вернулся — целая армия будто испарилась в воздухе. Даже офицеры не возвращаются». Затем он отдал мне документы и пропустил меня. У меня не было времени связаться с каким-нибудь из наших отрядов. Я подумал, вы должны первыми обо всем узнать.

Хорст снова замолчал, глядя на истлевшую сигарету в своей руке, и с отвращением выбросил ее.

Вилли протянул ему другую.

— А, да, вот еще, — вспомнил он. — Политрук сказал, что есть приказ об обязательной эвакуации всех жителей Одессы. Это вся информация, которой я располагаю.

— Молодец, — сказал я ему. — Я поговорю, чтобы представить тебя к награде — если мы когда-нибудь выберемся отсюда живыми.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Вилли с подозрением. — Что значит «выберемся отсюда живыми»?

— Вилли, друг, мы с тобой сейчас едем в Одессу.

Они оба посмотрели на меня, не веря собственным ушам.

— Георг, — произнес в конце концов Вилли. — Ты знаешь, мы с тобой друзья уже долгое время, поэтому я хочу задать тебе простой вопрос.

— Ну, о чем ты хочешь спросить?

— Ты сошел с ума? Нам дан шанс свыше, потому что сейчас нас там нет, так давай не будем испытывать судьбу. Разве ты не слышал, что только что рассказывал Хорст?

— Именно по той причине, что он сейчас рассказывал, мы едем туда. Мы должны найти как можно больше наших людей. Через пост проехать не составит труда. Хорст поедет впереди, а мы за ним. Он может сказать им, что мы из артиллерийского отряда с фронта и что нам необходимо немедленно связаться с главным штабом. Нам даже не нужно красться окольными путями.

— Я думаю, тебе нужно вручить приз за смекалку и за твои умные мозги.

— Таким я родился, Вилли, ты же знаешь.

Хорст докурил сигарету, и я сказал ему:

— Ладно, лейтенант, поезжай вперед на своем мотоцикле, но не вздумай оторваться от нас больше чем на двадцать метров.

Оставшийся путь до Одессы мы почти не разговаривали. Я был вполне уверен, что Хорст беспрепятственно проведет нас через посты. Продвигаться по заполненной дороге было сложнее, чем когда-либо; пехотинцы продолжали подтягиваться к фронту, но последние три или четыре километра движение наконец-то рассеялось. Хорст прибавил скорости, и мы последовали за ним. Подъехав к кордону, мы сразу заметили, что русские так нервничают, что готовы стрелять в кого ни попадя. Да и действительно, нельзя было позавидовать им в той ситуации, в которой они оказались. Хорст остановился прямо посередине дороги и начал что-то очень быстро говорить. Я не слышал слов, но видел, как он показывает на машину и жестикулирует. Минуты тянулись невыносимо долго и мучительно, пока он шутил с офицерами и что-то объяснял им. Если бы даже мы попытались уйти, сбежать, у нас бы все равно ничего не вышло. Русские танки растянулись по всей дороге. Мне уже стало любопытно, о чем можно столько болтать, но наконец один из танков откатил в сторону, освобождая проход, после чего Хорст дал нам знак следовать за ним. Мы проехали мимо офицера, даже не отдав ему честь, тем самым показывая, как якобы торопимся. Вилли ускорил движение, и мы помчались со скоростью сорок километров в час.

Оказавшись вне поля зрения поста, Хорст остановил свой мотоцикл, и мы встали рядом с ним. Я приказал ему ехать прямо на железнодорожный запасной путь и передать нашим людям, чтобы те ожидали меня там. Он снова сел на свой мотоцикл и, отъехав от нас на расстояние около километра, повернул в сторону. Мы же продолжили ехать по направлению к центру города. Толпы одесситок с детьми заполонили все дороги, двигаясь в южном направлении так быстро, как только могли. Пехота, наоборот, стягивалась в город, чтобы занять свои места, выстраивая защитное кольцо вокруг Одессы. Эти передвижения сильно задержали нас. Одна часть города была полностью в огне, и мы слышали пулеметную очередь и залпы пушек, доносившиеся со всех сторон. Огненные вспышки сверкали повсюду. Русские все еще боролись с самими собой. Было страшно. Ад на земле. Мысль, что русские уничтожают друг друга, казалась не просто чудовищной — их было жаль. Я твердил себе: «Это война, я принимаю участие в настоящих боевых действиях, я должен радоваться», но не мог. Все происходившее было мне чуждо. Истошные крики плачущих детей доносились со всех сторон. В чем же они виноваты?

В центре народу было еще больше, улицы превратились в муравейник, и мы больше стояли, чем продвигались. Армия направляла жителей города самым коротким путем. Мы медленно проталкивались к главному армейскому штабу и радиоцентру. Понимая, что идти пешком быстрее, я приказал Вилли направляться в парк, находящийся напротив здания штаба, а сам, протискиваясь сквозь толпу женщин, детей и солдат, отправился в главный штаб. Воздух был пропитан гарью, так что я почувствовал себя нехорошо. Ветер, дувший с севера, только усугублял ситуацию, принося все новые клубы дыма.

Штабы все еще охранялись военными, но их внимание было рассеянным. Они держали свои винтовки в боевой готовности, и в случае необходимости им всего лишь требовалось нажать на спусковой крючок. Я уверенно направился по ступенькам и вошел в дверь. Охрана отреагировала спокойно, внутри же царила неразбериха и хаос. Сотни офицеров бегали по коридорам в панике. О военной выправке и дисциплине в Одессе забыли.

Я сразу же кинулся туда, где, я знал, должны были находиться ребята. Оставалось совсем мало времени. Уже было без двадцати пяти двенадцать. Менее чем через тридцать минут пробьет назначенный час. Один из наших электриков копался возле главного распределительного щита и, увидев меня, улыбнувшись, подошел.

— Последняя проверка, — доложил он мне. — В штабе не знают, что им делать. Вы обрубили им всю связь с фронтом, и теперь они следуют приказам из Москвы. Последнее сообщение пришло полчаса назад прямо из Кремля. Сталин требует не сдавать Одессу, бороться до последнего солдата, идти в контрнаступление и разбить немцев во что бы то ни стало. Подкрепление в количестве миллиона человек движется с юга, но генералы абсолютно сбиты с толку. Я догадываюсь, что вы что-то сделали с теми двумя колоннами танков, которые бесследно исчезли. Они в недоумении. Только и разговоров, что они не отвечают на позывные. Радио молчит. Посланные курьеры не вернулись, сообщения, посланные в дивизионные штабы, на фронт, остаются без ответа. Здесь нет информации, вошли ли немцы в Одессу, или бой продолжается в пятидесяти километрах от города. Как сработано, а?!

Он так ликовал, что готов был пуститься в пляс.

— После всего произошедшего они думают, что немцы в порту, поэтому командующий подписал приказ о немедленной эвакуации всех жителей города. Я так понимаю, остальное вам известно. На самом деле, — добавил он, — у меня не много времени. Один из нас должен остаться здесь, потому что отсюда мы контролируем происходящее. Когда все рванет, не только главный штаб, но и все прилегающие районы, включая здание радиоцентра, разлетятся на куски и окажутся высоко в ночном небе. Парень, который останется, грубо говоря, имеет шансы пятьдесят на пятьдесят — уйти или, возможно, уже никогда не покинуть этого места. Это его собственный выбор.

Я не стал спрашивать, кто остается. Я не хотел знать. Этот шанс пятьдесят на пятьдесят скорее приравнивался к одному на миллион, и почему-то во мне была уверенность, что именно с этим смельчаком я разговариваю сейчас. Я велел ему передать остальным, что мы встречаемся на запасных путях железной дороги, как и условились ранее, и покинул здание.

Снова перейти улицу в обратном направлении оказалось настоящей проблемой. Грузовики стояли впритык, бампер к бамперу и двигались беспорядочно, по мере возможности. Люди толкали меня из стороны в сторону, не давая двигаться ни вправо, ни влево, ни вперед, вынуждая подолгу оставаться на одном и том же месте. Пришлось просто плыть по течению, будучи подхваченным толпой, пока, наконец, у меня не появилась возможность прорваться и со всех ног броситься в сторону парка. Я посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. Я подбежал к машине, и в тот момент, когда влезал в нее, чудовищной силы взрыв потряс воздух. Я повернул голову автоматически. То, что я увидел, являло собой фантастическое зрелище. Как будто сразу выпустили миллион ракет и на небе образовался фейерверк, состоящий из множества оттенков. Это взорвался склад боеприпасов. Взрывы повторялись каждую минуту, потрясая своей мощью весь город, и наш автомобиль подпрыгивал и раскачивался при каждой новой взрывной волне. Из-за того, что свет пламени в гавани и в городе распространялся за нашей спиной, небо перед нами по контрасту казалось еще чернее, чем прежде. Эти мощнейшие нитроглицериновые бомбы сделали свое дело. За этим страшным и в то же время завораживающим зрелищем можно было наблюдать бесконечно, но спустя несколько секунд после очередного взрыва шрапнель полетела во все стороны, вонзаясь в землю, как капли дождя. Мы кинулись на землю и остались лежать возле машины, прикрывая голову руками. Истеричные крики людей, особенно детские, заглушали даже звук заградительного огня. Обезумевшие от страха люди давили друг друга в толпе. Все улицы были заполнены, и теперь множество народу уже бежало по парку. Они двигались по замкнутому кругу, не зная, как из него выбраться. Это война, сказал я сам себе, а люди здесь как мыши, пойманные в мышеловку.

Обломки разрушенных зданий летали в воздухе и, попав в нашу машину, выбили стекла, которые мелким градом полетели в нас. Мы с Вилли оставались лежать на земле, тесно прижавшись друг к другу, а когда падать больше было нечему, мы привстали, чтобы посмотреть на причиненный ущерб. Огромный сук дерева лежал на кузове машины, а еще чей-то ботинок оставил вмятину на ее капоте, так, словно это бросили тяжеленный кирпич. Все окна были разбиты, а пол и сиденья — усыпаны стеклами. Мы быстро смахнули осколки рукавами и сели на места, заботясь лишь о том, чтобы завелся мотор. Слава богу, здесь проблем не возникло. Тогда мы опять вылезли, чтобы убрать бревно сверху. Одному Богу известно, откуда оно взялось. Возможно, летело несколько километров. Мы выгребли большую часть стекол и сели в машину. Была снесена половина кузова, не говоря уже об окнах, а сквозняк был похлеще, чем в русском поезде.

Теперь мы должны были постараться выехать из Одессы, и чем скорее, тем лучше. О том, чтобы вернуться на улицу, не могло быть и речи, поэтому мы решили ехать прямо через парк, чтобы скорее оказаться на следующей улице. Мы ловко лавировали между деревьями, а вот переезжая цветочную клумбу, застряли. Как назло, вокруг нас не было ни души, поэтому одному нужно было сидеть за рулем, а другому толкать машину.

Только я сошел на траву, как раздался новый взрыв, такой чудовищной силы и так близко, что я подумал, у меня в ушах лопнули барабанные перепонки. Не нужно было даже поворачиваться, потому что и так было ясно, что взлетели на воздух штабы и центр связи. Через несколько секунд поднялись языки пламени. Все, что осталось от здания, теперь было охвачено огнем. В который раз я посмотрел на часы. Ровно полночь. Час пробил, и теперь наши армии должны начать реальное наступление. Сейчас Одесса чем-то напоминала рождественский Нью-Йорк. Повсюду яркие огни и вспышки — только здесь было не до шуток. Похоже, что в этот момент весь город был на ногах. Куда бы я ни повернулся, на север, юг, запад или восток — везде все горело и отовсюду слышались взрывы. Хотя я ожидал увидеть подобное зрелище, но то, что оно будет таким жутким, мне не могло присниться даже в страшном сне. Сам черт, увидев все это, наверное, не обрадовался бы.

Вилли посигналил, чтобы вывести меня из оцепенения. Нам во что бы то ни стало нужно было уходить из парка и вообще из города, пока нас самих не стерло с лица земли. А значит, нужно было поднапрячься и толкать машину. Я дышал как собака, раскрыв рот и высунув язык. Я старался из последних сил, по колено вымазавшись в грязи. Все это время я видел перед собой довольное лицо Вилли, который, не напрягаясь, сидел себе на месте.

— Ну, еще чуть-чуть, Георг, всего метр! — выкрикивал он мне.

Моя одежда теперь лишь отдаленно напоминала то, что несколько часов назад называлось офицерской формой. Я с ног до головы был покрыт грязью и пылью, и подо всей этой тяжестью она висела на мне, как мешок. Столкнув машину на дорогу, я буквально вполз обратно и плюхнулся на сиденье рядом с Вилли. Он покачал головой:

— Недостойно! Как недостойно! Офицеры должны быть безупречны в любой ситуации — не мазюкаться в грязи, будто малые дети, как ты сейчас.

При этих словах у меня появилось огромное желание дать ему в челюсть кулаком.

Теперь мы медленно продвигались в сторону железной дороги. Даже с расстояния было видно, как горят продуктовые склады. По одну сторону от них находился лес, а с другой — начинался пригород, тоже окруженный множеством деревьев. К нашему удивлению, это место оказалось абсолютно пустынным. Должно быть, русские даже не пытались воспользоваться поездами. Люди не были готовы к тому, что произошло. Даже вооруженные солдаты были не везде.

Словно невидимое привидение ходило по городу, оставляя после себя хаос и разруху. Если бы я по-настоящему был русским, я бы тоже не сомневался, что немцы уже в городе. Высшее командование, вернее, то, что от него осталось, сейчас, скорее всего, занималось эвакуацией жителей и само покидали Одессу. Я уже так привык к шуму, что почти не замечал его.

Свернув налево, чтобы, наконец, добраться до запасных путей, мы подъехали к мосту. На дороге было тихо и свободно, не считая криков и шума, доносившихся издалека, и вспышек, освещавших небо. Сюда война еще не добралась. Переезжая мост и будучи почти на середине, мы услышали крики:

— Давайте! Давайте быстрее!

Даже среди очертаний деревьев мы смогли разглядеть лейтенанта Хорста. Переехав мост, мы притормозили около него.

— Не останавливайтесь! Проезжайте быстрее!

Затем он завел свой мотоцикл и рванул за нами, не отставая ни на метр, а спустя несколько секунд прогремел взрыв и моста не стало.

— Не могли найти время получше, — сказал он нам. — Четверо наших здесь, и мы должны забрать их как можно быстрее.

Я указал им на заднее сиденье машины, а Хорсту приказал ехать впереди в южном направлении. Мы мчались со скоростью не менее семидесяти километров в час, и вдруг, неожиданно, он стал тормозить.

— Я думаю, небольшая помеха, — объяснил он, когда мы остановились. — Нам осталось триста метров до железной дороги.

— Не понял, что происходит? — спросил я.

— Я послал шесть человек на главный железнодорожный мост — он единственный соединяет юг с Одессой. Трое находятся по одну его сторону, трое — по другую. Но похоже, сейчас у них возникли неприятности. — Пулеметная очередь внезапно оборвалась. — Думаю, нам нужно двигаться незаметно, но быстро. Вдруг им необходима наша помощь.

Как ковбои и индейцы в хороших вестернах, мы молча проползли последние двадцать метров. Оттуда отчетливо был виден пулемет, и четверо убитых лежали возле него. Они не были нашими людьми. Хорст крикнул: «Ночь!» — и откуда-то снизу послышался ответ: «Буря!» Появился человек, и мы узнали в нем одного из своих.

Он подошел быстрым шагом.

— Охраняемый объект у нас под контролем. Осталось две-три минуты для завершения работы. Ребята уже установили взрывные устройства.

Я кивнул. Было понятно, что у нас не много времени, потому что пулеметный огонь и взрыв гранат привлекут внимание русских, поэтому я отправил Вилли обратно, чтобы он поближе подогнал грузовик и не выключал мотор. Ребята, работавшие на этом участке, были экспертами по закладке мин и бомб, поэтому вместо трех минут им понадобилось только полторы. Они смотрели мою уделанную форму, измазанное лицо и рассмеялись.

— Здесь хватит взрывчатки, чтобы подорвать три таких моста, как этот.

Все теперь зависело от детонатора; один маленький толчок, посланный динамомашиной, и стальной мост будет переломлен пополам. Мы подобрали пулемет и боеприпасы, а затем покинули место. Вместо шести положенных человек, сзади поместилось почти в два раза больше, что сильно утяжелило машину. Хорст поехал вперед. Он знал все окрестные дороги, поэтому мы ехали за ним на полной скорости и скоро свернули на объездную дорогу. Проехав три километра, я понял, что мы подъезжаем к крутому повороту и скоро выедем на главную дорогу, ведущую из города к головному дозору. Но, не доехав, мы свернули в лес, тянувшийся с противоположной стороны. Я вспомнил, что лейтенант Бок должен находиться где-то здесь неподалеку. По следу, оставленному колесами автомобиля, Хорст проехал метров сто вглубь, а затем стал замедлять ход и, наконец, остановился. Выпрыгнув из машины, мы с Вилли пошли вперед, ведя за собой десять человек.

— Это наше новое место сбора, — объяснил Хорст. — Многие из ребят уже добрались.

Охранники, встретившиеся нам на пути, узнали нас, и мы беспрепятственно прошли.

— Они находятся в глубине леса, пройдите сто метров, — объяснили они нам.

Проследовав, как нам было сказано, мы вышли на небольшую поляну. Там уже находились сто шестьдесят человек, и с нашим появлением к этому количеству прибавилось еще двенадцать. Все они бежали из Одессы как черт от ладана. Многие из ребят, находившихся в гавани, получили ожоги, а пятнадцать человек были легко ранены. Те, кого не повредило, вынимали шрапнель и осколки из их спин, рук, ног и голов, насколько это можно было сделать в темноте леса.

— Здесь мы можем чувствовать себя в безопасности, — сказал нам лейтенант Фукс. — Другой русский батальон разбил свой лагерь в четырехстах метрах отсюда, у него собственная охрана, но это все. Никто не побеспокоит нас, тем более в таком дремучем лесу.

— Как вы управляли связью?

— Отряд разделился на части — одни в Севастополе, другие в Одессе. Одни перехватывали сигналы здесь, другие там. Еще одна половина установила контакт между Москвой и Одессой. Они до сих пор не вернулись, но думаю, у них все в порядке.

— Сколько человек составляют потери на этот момент?

— По приблизительным подсчетам, от ста пятидесяти до ста восьмидесяти. Но главное, — добавил он, — мы справились с поставленной задачей и можем возвращаться в «Дас Рейх».

— Дурак! — заорал я. — Предоставь мне право самому принимать решения!

— Это правильно, — вмешался Вилли. — Пусть думают те, у кого больше мозгов.

Я созвал оставшихся ребят в тесный круг и вкратце рассказал о том, как отряд Бока получил в пользование танки и грузовики. Затем я спросил:

— Кому-нибудь на пути попадалась стоянка с автотранспортом?

Шульц ответил сразу же:

— Здесь неподалеку, с остальными ребятами из нашей группы, мы наткнулись на большую автостоянку. Она находится по левую сторону от дороги, если ехать отсюда. Довольно большая территория, много машин и танков.

— Отлично, Шульц, поведешь нас туда. Теперь слушайте все, и слушайте внимательно. Пока рано радоваться успехам.

Я обвел медленным взглядом стоявших в кругу ребят, а потом заговорил:

— Вы снова разделитесь на отряды. Мы не будем пробираться тайком по окрестным дорогам. Второй отряд повезет в кузове пулемет, он может нам понадобиться. Отряды будут держаться рядом, чтобы, если понадобится, нанести удар в любую минуту. Мы ничего не сможем сделать по отдельности, находясь в таком малочисленном составе. Если Боку удалось приобрести танки, грузовики, боеприпасы и так далее, то мы, отрядом в сто семьдесят человек, должны суметь беспрепятственно войти на стоянку. И сумеем. Мы все заинтересованы в танках, топливе и боеприпасах. Я не хочу, чтобы для достижения наших целей использовалось оружие и были жертвы. Мы с Вилли войдем в главный штаб, ведя за собой первый отряд, а потом, после сигнала, оставшиеся смогут легко войти на территорию за нами. Из двух шеренг один человек останется при входе в штаб, двое проведут нас внутрь и останутся там, пока мы с Вилли пройдем дальше. Огнестрельное оружие не применяйте, только в крайнем случае, пользуйтесь только ножами, опять же если потребуется. Остальные пять человек быстро обойдут все здание, чтобы уточнить, есть ли кто внутри. Кто какую роль возьмет на себя, оставляю решить вам самим. Все ясно?

Я посмотрел на Фукса, и он кивнул.

— Лейтенант Вульф возглавит второй отряд, у которого в распоряжении будет пулемет. За триста-четыреста метров до стоянки он отделится со своим отрядом от остальных. Необходимо, чтобы главный вход и забор вдоль дороги вы взяли под прицел пулемета. Я не буду дожидаться с остальными людьми, пока вы займете свои позиции. Если хоть один допустит ошибку, я собственноручно сдеру шкуру со всех, если выйду оттуда живым. Все понятно?

Вульф кивнул.

— Теперь обращаюсь ко всем остальным. Как только вы останетесь одни, сразу же разбредайтесь в разных направлениях и делайте вид, что просто интересуетесь техникой от нечего делать. Исходя из слов Бока, в автопарке не более семидесяти человек.

— Совершенно точно.

— Хорошо, сейчас разбейтесь на отряды, как можно скорее. Хорст, ты возьмешь еще одного человека, любого, и будете следовать дальше. Через десять минут подъезжайте в автопарк в качестве военных курьеров.

Мы тихо вышли из леса, и никто из нас не проронил ни слова. Потом полил сильный дождь, что уж было совсем некстати в три часа ночи. Стало холодно и противно.

Немцы немного продвинулись с тех пор, как пошли в наступление. Грохот орудий слышался отчетливо в тишине, и сильный шум дождя почти не заглушал его. Но не только гул с линии фронта доносился до нас — уже на подступах к городу были слышны удары. Путь, по которому мы двигались, был свободен, но, едва свернув на большую дорогу, мы снова оказались в давке, и нам потребовалось полчаса, чтобы перейти дорогу. Мужчины, женщины и дети, покинувшие свои дома, чтобы найти защиту вокруг Одессы, сейчас шли обратно. Это могло означать, что железное кольцо уже разбито. Войска тысячами продолжали двигаться в сторону фронта — некоторые на грузовиках, но большинство пешком. Также тысячи возвращались обратно. Я был удовлетворен. Я понимал, что противостояние русских подавлено. Это значило, что вот-вот немцы войдут в город — самое большее через двадцать четыре часа. Но тем не менее, наша работа еще не была завершена. Если бы мы сейчас попытались покинуть город, то, одетые в форму русских, нарвались бы на немцев или попали бы в защитное кольцо. Нам нужно было продолжать разрушать оставшуюся местами связь и обезвредить врага.

Шульц вернулся с докладом:

— Еще сто метров, и мы подойдем к входу.

Из-за смога, нависшего над городом, было невозможно разглядеть, что происходит даже на небольшом расстоянии впереди. Даже проливного дождя было недостаточно, чтобы затушить огонь. Неожиданно я вспомнил о доме; не дай бог, чтобы такое случилось в Тильзите и наш дом сгорел бы подобным образом. И жители нашего городка бежали бы вот так же, как стадо овец, не зная куда, от огня или в огонь. Все, что мне сейчас вспоминалось, — это игра военного оркестра на станции и мой дед, что-то говоривший мне о чести и достоинстве, которые всегда были присущи нашей семье, — глупые традиции, о которых сейчас даже думать было неуместно. Все это казалось таким далеким. Наше первое появление в Академии и веснушчатое лицо Вилли, с нежной кожей и еще не пробившейся растительностью, из-за чего его можно было принять за девочку. В отличие от меня Вилли хотелось уехать из дома своего отца-фермера, так как перспектива присматривать за стадом из четырехсот коров, лошадей, свиней и курятником совершенно не прельщала его. А еще большая семья. Я глянул в его сторону. Он тяжело передвигал ноги, настойчиво шагая вперед через туман и дождь. Он мечтал посмотреть мир, и вот он видит его.

— Вилли, — спросил я его, — где, по-твоему, сейчас лучше — дома, пусть даже со свиньями, или здесь?

— Ты в своем уме, парень? — заорал он. — Какого черта тебе в голову лезет всякая ерунда? Любой мог остаться на ферме, но не каждому выпал шанс брести с тобой по этой чертовой дороге. Вообрази лицо моего старика, когда я вернусь домой с орденом на груди. Да он не поверит своим глазам. Знаешь, он всегда называл меня тупым и говорил, что я ничего не перенял от него, а когда я отвечал, что хочу уехать в большой город, он всегда смеялся и отвечал, что не пройдет и трех дней, как я приползу назад. Знаешь, как он злил меня. — Неожиданно Вилли прервался на полуслове: — Ты видишь главный вход впереди?

Я внимательно посмотрел вперед и, наконец, увидел его. Сквозь туман мне даже удалось разглядеть две будки охранников. Я крикнул отрядам:

— «Три танкиста» запевай!

Вилли подхватил мои слова и крикнул:

— Раз! Два! Три!

И весь отряд разразился дружным хором. Когда мы дошли до ворот, он снова закричал:

— Отряд, налево!

Сейчас мы снова играли роль обыкновенных солдат. Маршировать в строю было даже немного странно. Приблизившись к главному штабу, Вилли скомандовал остановить песню. Затем мы с Фуксом и Вилли отошли, и Фукс дал команду:

— Отряд, стой, раз, два! Равняйсь! Смирно! Вольно!

Любой, кто видел нас в ту минуту, ни на миг не мог усомниться, что перед ним действующий боевой отряд. Мы с Вилли направились в сторону штабов, молча ведя за собой две шеренги из восьми человек. Я постучал в дверь, как говорил Бок, и сразу же отозвавшийся голос велел нам войти. Шестеро из наших остались у здания, а двое вошли с нами. Мы были готовы ко всему, но, когда мы вошли внутрь, нам даже не потребовалось отдавать салют, так как я оказался старшим по званию офицером. Один был лейтенантом, второй — сержантом, а слева за столом сидел секретарь. Все трое переглянулись и, явно нервничая, устремили свои взгляды на нас, когда мы вошли в дверь. По виду лейтенант был встревожен больше остальных, поэтому я решил начать с него, разыгрывая из себя строгого начальника.

— Что у вас здесь происходит? — заговорил я на повышенных тонах. — Армейские штабы пытаются связаться с вами последние два часа, но абсолютно никакой реакции в ответ. Вы что, спите на службе?

Лейтенант вскочил, от волнения неуклюже приложив руку к виску:

— Мы тоже пытались связаться, но на линии все словно вымерли, и мне ни с кем не удалось переговорить.

— Почему вы не отправили связного?

— Я думал об этом...

— Вы думали об этом! — громовым голосом закричал я. — Мы на войне — здесь нет времени на раздумья. Вы некомпетентны. Уже как минимум час назад вы должны были отправить кого-то.

Он пристально смотрел на пуговицу моего кителя, понимая, что офицер совсем не шутит с ним. Насколько мне было известно, я мог наказать его по всей строгости. Я смотрел на него не отводя глаз несколько секунд, чтобы дать ему почувствовать, насколько я зол, а затем требовательно спросил:

— Где майор?

Он замешкался, переступая с ноги на ногу, и ответил нерешительно:

— Майор семейный человек. После того как немцы начали атаковать с севера и подожгли Одессу, он бросился спасать свою семью, попытался вывезти их из города. Меня он оставил за старшего.

— Понятно. Хорошо, с майором я переговорю позже. Но, если вы не хотите заработать себе большие неприятности, вы должны быстро выполнить мои требования. Сколько у вас в наличии исправных танков и боеприпасов к ним?

— Семьдесят танков и два бронированных автомобиля. Остальная техника неисправна, но механики чинят ее не покладая рук.

— Очень хорошо. Мне необходимы эти танки, в течение десяти минут они должны быть предоставлены в наше распоряжение. И бронированные машины тоже. И как минимум два грузовика, с боеприпасами и горючим.

— Но...

— Что за «но»?

— Но майор еще вчера распорядился подготовить танки, и сейчас они в полной боеготовности. Вам только осталось забрать их, и вы можете ехать немедленно.

— Хорошо, что хоть майор здесь не терял времени даром.

Лейтенант что-то промычал, а я послал людей привести второй отряд, чтобы заняться машинами. Вилли и еще один человек остались со мной. Я выглянул в окно, посмотреть, что делают остальные. Они как раз только что вошли на стоянку. Небольшими группами они разбредались по всем направлениям — кто-то разговаривал с охранниками, кто-то бродил по автопарку с заинтересованным видом, суя повсюду свои носы — окружая территорию. Ни у кого из русских не возникло подозрений.

Как только лейтенант отдал распоряжение, я повернулся к нему спиной:

— А теперь разрешите пойти посмотреть, в каком состоянии находятся танки.

Все время я держал его в напряжении, так, чтобы у него не было времени расслабиться и, успокоившись, о чем-нибудь догадаться. Я открыл дверь и вышел первым. Вилли с напарником подождали, пока пройдет лейтенант, и пошли следом. Теперь он находился под контролем.

В коридоре он увидел двоих и остановился. Я затаил дыхание. Но все, что он хотел, — это показать мне, что он не зря здесь оставлен за старшего и выполняет порученную ему работу с полной ответственностью. Направившись к ним, он крикнул:

— Разве вам не нашлось чем заняться в военное время?

Они даже подпрыгнули от неожиданности и отдали честь. Мне ничего не оставалось делать, как пойти дальше. К счастью, лейтенант решил, что будет лучше, если он сам проводит нас, и не взял с собой встретившихся солдат.

— Если время от времени не требовать от них дисциплины, они совсем обнаглеют, — пожаловался он.

— Вы совершенно правы, — ответил я.

Когда мы подошли, уже три танка стояли на главной дороге. Остальные ребята выкатывали следом. Мой второй отряд уже приближался к нам, поднимаясь по дороге, а затем он вошел в главные ворота с песней.

Лейтенант посмотрел на них обеспокоенно:

— Надеюсь, они не потребуют больше.

— Не волнуйтесь, это мой отряд.

— Уф.

Мои люди влезали в танки, а другие, выбравшись из них, шли обратно в автопарк, чтобы пригнать следующую партию. Они не стали дожидаться, пока русские сами выведут танки. Как я и приказывал, на все ушло не более десяти минут. Я выбрал одну из бронированных машин в качестве командного автомобиля и, когда она остановилась прямо передо мной, протянул руку лейтенанту. Он с энтузиазмом пожал ее, больше не в силах ждать, когда же мы, наконец, уедем.

— Удачи! — крикнул он. — Я надеюсь...

Земля неистово задрожала под нашими ногами. В какое-то мгновение я пришел в ужас. У нас опустились руки, и мы бешеными глазами посмотрели друг на друга. Лейтенант смертельно побледнел и задрожал.

— Это склад боеприпасов, — произнес он севшим голосом.

Я кивнул. Но не взрыв ужаснул меня, а то, что он должен был произойти несколько часов назад, и осознание этого факта выбило меня из колеи. Опять пошло не по плану? Человек, посланный Боком, был так уверен в себе. Но я решил больше не думать об этом: чего только не могло произойти в механической бомбе. Лейтенант опять заговорил шепотом:

— Может, это наши взорвали склад, чтобы он не достался немцам. Но если так, то враг, должно быть, где-то совсем рядом.

Я бросил небрежный взгляд по сторонам, перед тем как ответить. Танки стояли в три ряда. Теперь нас ничто не могло остановить. Поток людей, возвращавшихся с фронта, был в десять раз больше потока, направляющегося в противоположную сторону. Я повернулся к лейтенанту и кивнул.

— Почините все неисправные машины и танки и, если я не вернусь в течение получаса, взрывайте автопарк и уходите отсюда.

Лейтенант согласился со мной. Автобаза не достанется врагу.

Я дал команду своим людям быть готовыми к отправлению. Я увидел, что Вилли впрыгнул в один из первых танков. Его глаза горели желанием поскорее тронуться с места, но и волнение читалось в его взгляде. Затем я понял причину его беспокойства. Штабная командная машина встала прямо посередине выхода, перекрыв нам дорогу. Я не знал, сколько времени она уже находится там и много ли офицеров наблюдает за нами. Я быстро посмотрел на будку охранников. Они вышли и суетились у неисправных танков, так что остановить нас было некому. Я не мог позволить себе задерживаться дольше, быстро осмотрелся. Было темно, все еще моросил дождь, тяжелые артиллерийские залпы, доносившиеся с обеих сторон фронта, заглушали все. Даже отступающие войска не смогут четко разглядеть, что происходит у главного входа. Если только не окажется среди них еще полного сил смельчака, который прибежит посмотреть, что тут происходит. Ничего такого нам не грозило, но проехать прямо по машине? Несколько коротких мгновений я не решался, а потом скомандовал:

— Ладно, ребята, по машинам.

Танки, тремя колоннами, очень медленно двинулись вперед. Командная машина даже не тронулась с места. Офицеры, сидевшие внутри, не сомневались, что мы остановимся, но танки продолжали ползти на них. И все же машина не отъезжала. Когда же танки подъехали впритык, водитель стал бешено пытаться дать задний ход, но было уже слишком поздно. Одному из танков понадобилось лишь несколько секунд, чтобы наехать на легковой автомобиль и раздавить его, словно спичечный коробок. Свидетели этой сцены буквально онемели. Я почувствовал почти физическую боль.

Глава 12

И снова мы медленно тянулись по дороге, в направлении головного дозора. Теперь, когда в моем распоряжении были танки, я не вполне понимал, что с ними делать, — больше всего они могли бы пригодиться в случае крайней опасности. Я предположил, что с их помощью будет возможно блокировать какой-нибудь пункт.

Я смотрел на дорогу, думая о том, что могло случиться с Хорстом. Он должен был присоединиться к нам минут десять назад. Пехота сошла с дороги, пропуская нас. Она и без того двигалась слишком медленно, потому что сотни карет «Скорой помощи» и грузовиков мчались в обоих направлениях. Дождь постепенно прекратился, и на небе кое-где сквозь облака стали проглядывать звезды, но на дороге и в лесу по-прежнему было темно, как на морском дне. Я лишь видел огромное количество хлама — деревяшек и камней, которые беспорядочно валялись по всей дороге.

Я опять начал вглядываться и внезапно заметил человека, стоявшего посередине дороги, со скрещенными над головой руками. Узнав в нем Хорста, я немедленно остановился.

— Где твой мотоцикл? — спросил я.

— Извини, но мне пришлось оставить его Эриху. Я решил не ехать по одной дороге с вами и потерял десять минут, так как вы взяли юго-восточное направление. Ни за что бы не догадался, что вы так поедете. В течение десяти минут я почти бежал, чтобы вовремя настигнуть вас. На мне не было нужной формы, чтобы получить в свое распоряжение машину или другое транспортное средство, которое бы доставило меня сюда. В общем, мне пришлось добираться пешком. А сейчас я удивлю вас. Я видел около пятидесяти танков, движущихся в сторону головного дозора. Надеюсь, ребята, которые остались там, в порядке. Мы вырубили деревья и взорвали мост, помнишь? Мы можем сейчас направить эти танки туда.

— К черту разговоры! — ответил я. — Надо попытаться обогнать их.

Мы помчались вниз по дороге на полной скорости, которую могут развить танки.

— Что Эрих делает с мотоциклом? — спросил я у Хорста.

Я отправил его обгонять танки и попытаться прийти первым на головной дозор, а там предостеречь Бока, чтобы он придумал причину, по которой они беспрекословно отправятся обратно. Если успеем, думаю, нам удастся выставить пост и отправить их обратно по дороге, а потом повернуть на северо-восток. Там мост тянется вдоль дороги четыре километра и пока еще не уничтожен. Он ведет на другой берег озера, а там, где заканчивается, стоят другие танковые отряды. Они отделены друг от друга примерно двенадцатью километрами, и, когда мост взорвется, им ничего не удастся сделать. Им придется плыть, чтобы возвратиться обратно на главную дорогу.

Я посмотрел на Хорста, впечатленный его идеей.

— Как тебе удалось все разузнать о дороге и об озере?

Он улыбнулся и ответил:

— Понимаешь, главный кабель, ведущий из Одессы в Москву, проходит как раз через ту самую маленькую дорогу. Когда мы с ребятами работали там, чтобы уничтожить сообщение между городами, я запомнил этот путь. На том участке до сих пор должно быть около десяти-пятнадцати наших ребят. Еще, из-за прошедшего ливня земля сильно размякла, и танки просто-напросто увязнут, если захотят уйти с дороги. Им даже не удастся развернуться.

— Где проходит дорога?

— Через небольшой овраг — к государственным фермам, а потом меняет направление, очевидно на Севастополь.

— А не смогут ли они проехать в объезд?

— Ничего не выйдет. Видишь те горы?

Я кивнул.

— Они заблудятся в них прежде, чем выйдут на дорогу.

— А как далеко вверх уходит дорога, где вы были?

— Прямо в горы, а там исчезает. Сам черт ногу сломит, чтобы ее отыскать. К тому же там тем более все размыто. Если они поднимутся так высоко, им не хватит горючего на обратную дорогу. Мы можем подорвать мост, на случай если им удастся вернуться, а сами займем выгодное положение. Три наших танка могут задержать их, пока мы взорвем мост и скроемся в туннеле. Можно дать русским пройти несколько сот метров, а потом нанести удар, прежде чем до них дойдет, кто мы. Во-первых, мы блокируем им дорогу, а во-вторых, если они и попытаются сойти с нее, то с одной стороны их путь перекроет озеро, а с другой — болота. А когда танки начнут возвращаться, мы можем расстрелять их один за другим.

— Ты гений, Хорст. Тебе нужно было на время стать главным, вместо того никчемного лейтенанта.

Теперь нам оставалось надеяться, что русских удастся сбить с толку на головном дозоре. Я остановил колонну и кратко объяснил командирам отрядов наш план относительно танков. У меня не было уверенности, что радиосвязь не прослушивается. Сказав все, я приказал лейтенанту Вульфу оставаться на дороге, и Хорст перешел к нему в танк.

После этого все остальные двинулись в сторону головного дозора. До места назначения оставалось лишь семь километров, но ехали мы тяжело и медленно, по запруженной транспортом дороге, причем наша скорость не превышала десяти километров в час.

Спустя полчаса мы свернули на повороте и внезапно увидели танки, ползущие нам навстречу. Казалось, они очень спешили, но, когда наши колонны сравнялись, командирский танк встал и из него выпрыгнул молодой генерал. Я остановил колонну, и он подошел, разговаривая очень громко:

— Немцы разбили наш левый фланг, и мы должны немедленно прийти на помощь и отрезать путь врагу.

— Это правильно, генерал, — ответил я, — но у меня приказ от Верховного главнокомандующего направиться на головной дозор, а также мне было сказано, что вы уже преградили немцам дальнейшее продвижение на левом фланге.

Он испуганно посмотрел на меня и быстро побежал к своему танку. Забравшись внутрь, он поднял над своей головой указатель, давая другим знак следовать дальше. Они рванули на еще большей скорости, моментально оставив нас позади себя. Неожиданно я обнаружил, что мне хочется смеяться. Просто не верилось, что русские могли быть настолько доверчивы. Я благодарил Бога, что у нас есть Хорст. Ему хватило нескольких минут, чтобы придумать грандиозный план. Я скомандовал ехать быстро, насколько это возможно, теперь уже без церемоний переезжая любого, кто помешает нам на нашем пути. Военные грузовики сновали во всех направлениях, и не раньше чем через тридцать минут мы добрались до места.

Бок, не дожидаясь, пока мы расставим танки под деревьями, подбежал и сел в мою бронированную машину.

— Слава богу, что вы здесь! — сказал он. — Я уже потерял девять человек — проклятые русские обнаружили подвох, когда заехали на болота. Мало того, им удалось выбраться, расчистив дорогу от сваленных деревьев, и направить сюда группу людей. У нас есть два пулемета — они стоят на той стороне моста. Но они неожиданно напали на ребят в темноте и прошли на головной дозор. В час ночи здесь было весело. У нас имелось преимущество, поэтому все обошлось. Но я потерял девять человек из своего отряда. Я отправил вниз к мосту один танк, чтобы не дать им пройти, если они вдруг снова решат попытаться. Конечно, оттуда, где они сейчас находятся, им не видно дороги. Поэтому ехать по незнакомому пути они не рискнут, но они могут попробовать плыть, а у меня нет стольких людей, чтобы контролировать всю реку.

— Ладно, Бок, — сказал я. — Мы выделим тебе девять танков, чтобы спуститься к реке. В каждом имеется по крайней мере от двухсот двадцати до двухсот сорока снарядов. Думаю, они помогут вам выстоять и убрать с дороги всех ненужных. Откроете заградительный огонь, а поле будете обстреливать пулеметными очередями. Они решат, что немцы атакуют их, находясь под прикрытием, а это в какой-то степени является правдой. Более того, нам нужна форма немецких ударных частей, чтобы мы могли вынудить их к отступлению. Но лучше этого не делать — во всяком случае, пока. Девяти танков должно хватить для решения этой проблемы, а здесь, на дозоре, я оставлю вам еще парочку, да один у вас есть, чтобы вы могли выстроить их в защиту и быть прикрыты со всех сторон, таким образом, у вас будет надежный оплот, крепость.

Пять танков я отправил обратно, в сторону Одессы. Затем я кое-что вспомнил.

— Кстати, Бок, как ты додумался отправить те танки, что встретились нам на пути, на левый фланг?

— На это не потребовалось особенных мозгов, — скромно ответил он. — Просто повезло. Как только Эрих добрался, я стал звонить нашим на коммутатор, но в течение пяти минут, пока я держал трубку, там никто так и не ответил. Я уже потерял всякую надежду, но тут мне удалось установить контакт, и знаешь, что мне ответили? Ни одна линия, соединяющая с Одессой, не работает, и они просто завалились спать, потому что делать больше все равно нечего. Я сказал, что собственноручно пристрелю тех, кто спит на посту, если такое еще раз повторится, а потом подозвал к аппарату Фогеля. Я дал ему задание скопировать голос генерала, который он слышал столько раз, и, если у него не получится, он может считать себя трупом. Я вкратце проинструктировал его, какие команды он даст танковому отряду, и велел послать их на левый фланг. Он присвистнул и заговорил голосом фюрера. И знаешь, сначала я подумал, что это и вправду говорит Гитлер. Я и без того устал, а его голос окончательно выбил меня из колеи. Ну а потом я увидел первый приближающийся к нам танк и повесил трубку.

Остановив его, я испытал настоящий шок, потому что из танка вышел сам генерал. Я, опешив, смотрел на него, но все же смог взять себя в руки и спокойно сказать ему, что его просят к телефону. Когда он взял трубку, то его голос стал слишком суровым. «Соединить меня с армейским командующим!» — рявкнул он. Я услышал, как связной на том конце провода сказал: «Да, товарищ генерал Смолинов, но придется подождать две минуты».

У меня затряслись коленки. Все, о чем я мог думать, — это чтобы проклятый генерал ничего не заподозрил. Когда телефон перезвонил, то я отчетливо смог разобрать доносившуюся из трубки ругань. Это был голос самого маршала. Генерал только успевал отвечать: «Да, товарищ маршал, нет, товарищ маршал, немедленно, товарищ маршал», и потом телефон на том конце провода отключился. Я чуть не рухнул на пол от облегчения. Очень долго генерал просто стоял и смотрел на трубку в своей руке, а потом злобно швырнул ее на пол и пробормотал что-то бессвязное себе под нос. Направившись к своим танкам, он велел им снова поворачивать в направлении Одессы и ехать еще быстрее, чем раньше. Если бы я не умирал от измождения, то уж точно умер бы от смеха. Как только все танки отъехали, я схватил телефонную трубку. Фогель еще оставался на проводе — я знал, что это он, потому что каждый раз он отвечал разными голосами. Я рассказал ему, что все получилось здорово, что ты будешь доволен и что вообще скоро все это закончится.

Я кивнул и обратился к Вилли:

— Занимай позиции на реке, Вилли, — мне не надо объяснять тебе, как и что делать, но помни, держи их на мушке. Когда станут расчищать дорогу, стреляйте. И не забывайте стрелять по полю, это верный способ обнаружить, есть кто живой среди них или нет. Ну, Вилли, старина, говорю тебе «au revoir». Если не увидимся, когда все кончится, то встретимся у ворот в ад.

Мы пожали друг другу руки, а затем он резко повернулся и направился к первому танку. Через пять секунд они уже спускались к реке.

Я снова повернулся к Боку:

— Отгоните свои танки от главной дороги метров на сто, но смотрите, чтобы не увязнуть. Держите их под прикрытием. Таким образом, если кто-то попытается преподнести нам сюрприз, то для начала им придется иметь дело с вами. Будете держать радиосвязь с Вилли, но объясняйтесь шифровками, чтобы никто другой не понял вас. Оставьте машины и телефоны на головном дозоре, но из людей — не более двоих. В случае неожиданного нападения, кроме них, вы не потеряете никого. Где сейчас Шмидт?

— В одном из танков.

— Позови его и скажи, чтобы принес карту, которую наши заполучили на русской базе военно-воздушных сил.

Не прошло и минуты, как появился Шмидт. Опять полил дождь, поэтому мы забрались в один из грузовиков. Небо начинало светлеть, и мы достаточно хорошо видели карту без фонарика. Первым делом Шмидт указал на расположение военно-воздушной базы, которая предназначалась лишь для гражданских целей. Но это не интересовало меня. Потом он провел карандашом по карте:

— Это кольцевая дорога вокруг Одессы. Видишь главное шоссе, которое ведет из Одессы, куда вы повернули, чтобы добраться сюда?

— Да.

— Вы продолжаете ехать по кольцу на северо-запад, а потом попадаете на дорогу, с обеих сторон которой лес. Затем поворачиваете и продолжаете двигаться около трех километров, а затем на первом же указателе сворачиваете на юг. Это покрытая гравием дорога, и там вы будете полностью окружены лесом. Проехав полтора километра, увидите пост охраны, а сразу за ним — открытый аэродром. Там много военных и транспортных самолетов, и все они скрыты в лесу. Проход к взлетно-посадочной полосе весь застроен металлическими амбарами зеленого цвета, в лесу также находятся замаскированные домики. С воздуха они смотрятся как часть леса. Я получил информацию от наших ребят, которые работают в той местности, а потом сам все перепроверил. Я исследовал базу досконально и обнаружил, что у них имеется лишь противовоздушная артиллерия малого калибра и вовсе нет другого оружия.

— Прекрасно. Можешь остаться в моей бронированной машине.

Мы пожали друг другу руки.

— Не стоит ждать слишком долго.

Вилли вел заградительный огонь одновременно из трех танков. Те, кто не знал, могли подумать, что стреляют по меньшей мере сто батарей. Это должно было дать хороший эффект, русские должны съехать с дороги, а возможно, покинуть свои танки и разбежаться в разные стороны.

Я сел в машину рядом со Шмидтом. Что решено, то должно быть сделано, как бы мне ни хотелось остаться с ребятами. Потом я кое-что вспомнил и помахал Боку, чтобы он подошел.

— Послушай, Бок, мы оставили только один танк, в том месте, где другой отряд свернул к реке. Немедленно свяжись с ребятами на холме, чтобы они установили контакт с теми, кто на мосту. Если у них нет проводов, пусть отрежут те, что ведут в Одессу. Все, что им надо сделать, — это иметь постоянный контакт с тем танком. Если он сойдет с дороги, то может подорваться на мосту, и тогда его по кусочкам не соберешь, если этого уже не случилось.

Бок кивнул, и я стал двигаться обратно в Одессу, ведя за собой пять оставшихся танков. Я желал, чтобы дорога никогда не заканчивалась. Я знал, что мы идем на задание, в случае провала которого придется покончить жизнь самоубийством, но приказ есть приказ, и работа должна быть выполнена. И все же мысли мои постоянно возвращались к тем двум танковым отрядам. Я с трудом представлял себе финал ситуации.

Незадолго до поворота я посчитал, что на аэродроме две бронированные машины нам ни к чему, и отправил их с докладом к Хорсту на мост.

Потом я перебрался в танк, следовавший первым. Карту аэродрома я держал в своей голове, и никто, кроме Шмидта, еще не знал, куда мы движемся. Лучше, чтобы никто из них ничего не знал как можно дольше. В этом случае они не станут строить никаких планов заранее.

Перед тем как свернуть на дорогу, идущую через лес, я, съехав на обочину, остановил танки. Во-первых, я рассказал ситуацию тем, кто ехали со мной, потом, перейдя в следующий танк, сказал им то же самое и так далее. Я не рискнул воспользоваться радиосвязью. Мы двинулись дальше. Ухабистые дороги заставляли подпрыгивать наши машины. Пехотинцы продолжали идти в сторону фронта. Когда я задумывался о происходящем, все казалось фантастикой. Но это была реальная война. Несколько тяжелых пулеметов провезли на тракторах. Они везли много другого оружия, но из того, что я увидел, ничто в настоящий момент не могло остановить нашествие немецкой армии. Звук артиллерийских залпов становился все ближе и ближе.

Небо снова стало абсолютно ясным. Наступил новый день. Шесть тридцать утра. Два немецких истребителя показались с севера, бомбя дорогу из своих пулеметов, уничтожая все на своем пути. Мы заехали в лес, чтобы дождаться, когда они пролетят. Черт бы их побрал, подумал я, если бы мы не находились так близко к лесу, они бы могли размазать нас по дороге. Сейчас они являлись настоящей опасностью не только для русских, но и для нас самих. Ведь ехали мы в русских танках, к тому же одетые в форму русских. Два танка попали под обстрел и, перевернувшись, загорелись, а на дороге снова лежали убитые. Как только самолеты скрылись из вида, люди бросились расчищать дорогу. Но не для нас. Мы повернули обратно на шоссе и на большой скорости пошли в направлении Одессы. Солнце уже высоко поднялось, и дорогу хорошо было видно на много миль вперед. Пока никаких препятствий на нашем пути не предвиделось. Я видел, как проходящие пехотинцы смотрят на нас, и на их лицах читалось отвращение. Раз уж танки на бешеной скорости уходят с фронта, что же тогда ждет их? И разве можно было обвинять их за это.

Наконец мы добрались до первого поворота. Даже здесь толпы военных смешались с простыми гражданами. Большинство из них покидало Одессу, пытаясь прорваться на юг. Люди тащили в руках узлы, куда сложили собранные наспех вещи, сгибаясь под весом детей, сидевших у них на спинах. Некоторые ехали на телегах, запряженных лошадьми, но основная их часть шла пешком. Даже если у них был какой-нибудь транспорт, то сейчас в принудительном порядке все было отдано фронту. Они выглядели уставшими, разбитыми, и, судя по их виду, ни у кого не было надежды на благополучный исход.

Свернув в лес, мы оказались на заброшенной дороге. Здесь никого не было, потому что все знали, что она никуда не выведет. Немного проехав вглубь, я приказал ребятам вылезти из машин и собраться около меня, поставив танки тесно друг к другу. Затем я, раскрыв бумажный пакет и вынув карту аэродрома, показал въезд и домики охранников в самом конце дороги, а также границу базы. У меня было пять танков и в общей сложности тридцать человек.

— Когда мы стоим, — сказал я им, — нас окружают четыре границы — с севера, с юга, запада и востока. Я хочу, чтобы вы применили только сильную взрывчатку, а не противотанковые мины. Если получится, используйте зажигательные бомбы, потому что тогда огонь моментально охватит наибольшую площадь в самое кратчайшее время. Нужно, по возможности, быстро попасть туда и так же быстро выбраться. Оставьте по одному человеку, который бы сидел, спрятавшись за каждым танком, и следил, не покажется ли кто из летчиков или пехоты. В этом случае, я думаю, лучше всего стрелять из оружия, поражающего с близкого расстояния, если удастся, естественно, потому что будет непросто одновременно вести стрельбу и маневрировать среди деревьев. Но в случае неподходящей ситуации смотрите по обстановке: атакуйте, отступайте и снова идите вперед. Если сможете попасть на аэродром, то начинайте подрывать на одном его краю, а затем бегите на другую сторону, уничтожая все, что попадется под ноги. Каждый из вас может занять по одному участку, так будет проще. Я возьму на себя главный вход — надо обезвредить охрану, а затем немедленно попасть на летное поле и выждать, когда самолет приготовится к взлету. Когда выполните задание, окружайте территорию и открывайте огонь по любому, кто пойдет в наступление. Все понятно?

Командиры танков отвечали кивком.

— Отлично! Тогда приступайте к выполнению задания, и желаю вам удачи.

Четыре танка тронулись с места, но я подождал двадцать минут, чтобы им хватило времени занять свои позиции возле границ аэродрома. Дорога была свободна, и я мог двигаться на высокой скорости. Проехав отрезок пути, я велел командиру танка сворачивать в направлении, где располагались сторожки. До авиабазы оставалось всего полкилометра, и мы застигли их врасплох. Пулеметная очередь обрушилась на пост охраны раньше, чем они успели что-либо осознать. Караульное помещение разнесло в клочья спустя несколько секунд после второго выстрела. Немедля мы проехали дальше; пока нам больше никто не встречался.

Мы с грохотом проехали последние полкилометра, со скоростью пятьдесят километров в час. Я высунулся из танка наполовину, пытаясь разглядеть мины или что-либо иное, из-за чего мы могли оказаться в западне. Мы были почти у входа на базу, когда я заметил несколько сосредоточенных в одном месте с виду безобидных зданий, расположенных чуть в глубине леса, по обе стороны дороги. Складывалось впечатление, будто это небольшая деревушка. Я закусил губу, чтобы не выругаться в полный голос, — на этот счет у меня не было никаких предположений. Отдав приказ немедленно остановиться, я скомандовал ребятам приготовиться к обстрелу зданий. У нас было только одно орудие, но, по крайней мере, мы могли попытаться.

— Нужно стрелять, перезаряжать оружие и снова стрелять. Делать все быстрее, чем когда-либо, — одному Богу известно, какой нам дадут отпор.

Несколько русских военных осторожно вышли из помещений, видимо, взглянуть на непрошеных гостей. И вдруг с одной из сторон я услышал пулеметный огонь. Русские еще не понимали, что происходит. Стрельба из других танков началась несколькими секундами позже, потом подключились и мы. Ребята палили по ближайшему к ним деревянному домику, и его почти мгновенно охватило пламя. Через пять секунд наша вторая очередь снесла головы сразу нескольким русским, а следующая — и остальным. Мы не останавливались больше чем на пять-семь секунд, и снаряды со свистом вонзались в деревянные постройки. Летчики бросились врассыпную во всех направлениях, через поле в лес, но нас уже было не остановить, и они, не успев пробежать и нескольких метров, падали замертво.

Но русские не собирались сдаться без сопротивления. Откуда-то у них появилось противотанковое, а может, противовоздушное оружие — точно я не мог определить в тот момент. Артиллерийский огонь, последовавший в самом начале, миновал нас, пробив дерево, стоявшее справа. Я дал приказ поворачивать в обратную сторону и спрятаться в низком кустарнике на окраине леса, буквально в пятидесяти метрах от того места, где мы находились сейчас, но продолжая вести смертельный огонь.

Стрельба со стороны русских затихла. Мы напряженно ожидали следующей атаки. Русские не знали, где мы находимся. И мы тоже не были уверены в их местонахождении. Это была проверка, чьи нервы крепче. Кто сможет выстоять дольше. Я чувствовал, что на лбу у меня выступил пот. Один удачно нанесенный удар с их стороны, и от нас не останется и следа. Я слышал, как за нашими спинами в чаще леса поет птица, а ей отвечает другая. Ветер шелестел опавшими листьями и сосновыми иголками, донося до нас потрескивающие звуки полыхавших деревянных построек. Танки, стоявшие на границах аэродрома, продолжали обстрел. Я ждал, находясь в каком-то оцепенении, не в силах отвести взгляда от пламени пожара. К тому же моей задачей было фиксировать, что загорелось и когда.

Очередной снаряд с визгом пролетел всего в нескольких сантиметрах от нашего танка и упал позади нас в лесу. У меня не было времени оглянуться и посмотреть, что это бабахнуло. Я выругался. В нас чуть было не попали. Но по крайней мере, теперь я знал точно, где находится противник. Мы выжидали. Раздался следующий залп, и на этот раз я убедился в том, что мне и было нужно.

— Сорок пять секунд! — крикнул я. — Целимся под углом в сорок восемь градусов! Начать огонь!

Перед тем как русские успели нанести следующий удар, мы, опередив врага, пальнули дважды по ним. Пули и снаряды летели в цель, лишь иногда попадая рядом. Мы остановились. Мертвая тишина. Если их пушка не вышла из строя, они сейчас же разнесут нас, поэтому я дал команду отступать вдоль дороги, расстреливая все, попадающееся на глаза.

Затем я увидел целую батарею артиллерийских орудий справа от нас. Мы находились вне зоны прямого огня, но танки продолжали подтягиваться, и это были не наши танки. Три часа!

— Расстояние семьсот метров, — сказал я своим стрелкам.

Артиллеристы еще не знали, где мы находимся. Они держали стволы своих орудий развернутыми во всех направлениях. Эта мишень находилась далековато, но с двух ударов мы могли разнести пару пушек.

Ребята открыли огонь. Боеприпасы взрывались один за другим, и сейчас русские не могли открыть ответный огонь, так как не видели нас.

Наш танк выехал из укрытия, став превосходной мишенью для любого вокруг, но наши пушки сотрясали все в округе, а пулеметы строчили по полю, не давая возможности русским подойти к их пушкам. Потом, в пятистах метрах от нас, я заметил огромные камуфляжные сети, растянутые не менее чем на тридцать метров в высоту. Я не знал, что действительно находится под ними, но, предположительно, там могли быть самолеты — возможно, в замаскированных ангарах. Я дал указание:

— Приготовиться к бою! Бьем по цели. Стреляйте, когда будете готовы.

Наш танк медленно повернул пушку в нужном направлении, и ребята открыли огонь. Два снаряда попали в стальную сеть и исчезли, а через несколько секунд раздался страшный грохот фантастически мощного взрыва, потрясший воздух. От отдачи наш танк тряхнуло так, что он, как лошадь, встал на дыбы и снова опустился на землю. Очевидно, я допустил небольшую ошибку. Это был не ангар для самолетов, а бомбохранилище. Я опустился в танк, быстро закрыв задвижку над головой.

— Сматываемся отсюда! — закричал я.

Мы на скорости тронулись с места, но шрапнель, разлетавшаяся при взрыве, обдала танк. Шум, создаваемый ею, внутри танка был просто невыносимым. Казалось, будто, вместо маленьких долетевших до нас кусочков металлической сетки, по внешней стороне танка скребут многотонные куски стали, готовые вот-вот прорваться внутрь. Скрежет, раздающийся внутри танка, заложил нам уши, и даже продолжающийся грохот артиллерийских орудий стал слышен приглушенно. Я держал крышку закрытой, а потом намеренно высунулся, чтобы глянуть, хоть одним глазком, что делается вокруг. Сейчас мы пересекали противоположную сторону поля, но я увидел, что вся территория и хранилища, находящиеся на ней, охвачены огнем. Бомбы до сих пор продолжали взрываться, но самое худшее было то, что происходило в небе над нашей головой. Несколько самолетов кружили над полем, тщетно пытаясь вылететь за пределы аэродрома, потому что стоявший ближе всего к ним танк сразу же открыл огонь и сбил их, словно уток. Я слышал стрельбу одновременно из нескольких пулеметов, но чьи они и где располагаются, я не мог сказать. Вдруг раздался еще один взрыв, и огромные языки пламени взмыли в небо. Звук такой силы мог означать лишь одно: на базе уничтожен топливный склад. Значит, военно-воздушных сил здесь больше не существовало. Наблюдая за пожаром, я чувствовал себя очень прочно и уверенно.

Мы поехали к границе, где по левую сторону находились наши, продолжая расстреливать все, что попадалось впереди. Я боялся только одного — как бы не попасть в западню, которой могла стать металлическая сетка, окружающая территорию. Мы ехали медленно, стреляя по сторонам и по самолетам, да и вообще по всем движущимся предметам. Неожиданно по нас был нанесен прямой удар из пушек. Я выругался. Мы ползли ничем не прикрытые, поэтому нам нужно было как можно быстрее скрыться из вида, сойти с поля и спрятаться среди деревьев. Я решил ехать вперед и прокричал ребятам:

— Уходим отсюда быстро, гони в невысокие заросли!

Все же это было лучше, чем подорваться на этой тропе. Танк грохотал, когда мы уходили, подгоняемые орудийными выстрелами. Я понятия не имел, откуда в нас палят, и понимал, что мы не доберемся до укрытия.

Несколько русских летчиков, окружив наш танк, приблизились так, что мы даже не успевали целиться в них.

Но мы не двигались, из-за страха быть стертыми с лица земли артиллеристами, которые тоже были хитры: прекратили стрельбу, чтобы не выдать свое местонахождение.

Я всей душой надеялся, что мы действительно разрушили их коммуникации.

На поле битвы становилось жарко, невыносимо жарко от взорванных самолетов и горящего топлива. Огонь уже перекинулся на деревья, тлела трава, и плавилась земля. Но, несмотря на дымовую завесу, мне удалось разглядеть танк, стоявший на левой стороне. Быстро, не успел он еще направить на нас свою пушку, я закричал в рацию:

— Прием! Как слышно? На связи Первый! Вызываю Второго! — Сейчас я говорил по-немецки. Больше не имело смысла притворяться русскими.

Ответ последовал немедленно:

— Второй на связи, вижу вас! Я получил шифровку из штаба, от капитана Штокхаузена. Кодовое сообщение специально для вас.

— Второй, говорит Первый. Свяжитесь с Центральным управлением. Пусть сделают запрос в ставку фюрера. Кто такой капитан Штокхаузен? У меня нет желания попасть в засаду русских.

Спустя двадцать минут я получил подтверждение достоверности сообщения.

Снова вызвав на связь Второго, я сказал:

— Не стреляйте с того места, где находитесь сейчас.

Мне казалось, что наступает конец света. Поля, растянувшегося передо мной, и начинавшихся за ним деревьев не было видно. Артиллерийская батарея приостановила стрельбу, и я решил воспользоваться моментом и узнать, как складывается обстановка в других танках. Русские не смогут услышать наш разговор, так как мы установили собственную частоту, и я очень сильно сомневался, что их радиоустановки, если таковые остались, поймают нашу волну.

— Третий, Третий, прием! — произнес я. — Вы на проводе?

— Мы в порядке, — раздался ответ. — К настоящему моменту на нашем счету сорок с лишним уничтоженных самолетов; от них загорелись деревья. Страшный жар вокруг. Но во время движения вдоль границы, идущей с юга на восток, по нас открыли огонь из двух пушек. Я даже не стал разворачивать на них дуло танка, а просто сбил их из пулемета, чтобы не мешались на дороге.

— Четвертый, я Первый! Прием!

— Я все слышал, — ответили мне, — но нам повезло меньше, чем вам, ребята. Здесь пилотов, с которыми пришлось бороться, оказалось больше всего. Правда, сейчас мы движемся по кругу, как неприкаянные. Оставшиеся в живых пилоты и техники сейчас уже рассеялись на много километров, и все, что им остается, — это просто вести наблюдение за нашей территорией и расстреливать, что попадается. Иногда для этого приходится даже выпрыгивать из танка.

— Что-то вы там стали зазнаваться. Нечего строить из себя героев! — ответил я строго.

— Пятый, Пятый, Первый на связи! Что вы делаете?

— Черт бы тебя побрал, капитан, — ты чуть не сровнял нас с землей, когда вел перестрелку с батареей. Если бы вы там были более меткими стрелками, я бы сейчас, в лучшем случае, сидел без глаза. У нас пока не все закончено. Мы напали на замаскированный след, который ведет в восточном направлении, и я хочу посмотреть, что там.

— Будьте предельно осторожны, — быстро ответил я. — Думаю, лучше подождать, пока третий танк завершит свои действия на южной границе и сможет прикрыть вас. Пятый, слышите меня? — Я торопливо оглядел поле, но ничего не заметил. — Пятый, не слышу ответа? — Я повторил трижды, но ничего не услышал в ответ. — Третий! Двигайтесь в их направлении. Но, ради бога, будьте внимательны. Проверьте, что случилось. Будьте осторожны, можно нарваться на мину!

Распространившийся огонь полыхал теперь повсюду, практически целиком окружив авиабазу. Мы не могли больше оставаться здесь, но, тем не менее, не так-то просто было выбраться отсюда.

— Второй, Второй, я Первый. Прикройте нас, а мы попытаемся уйти из этой дыры. И будьте готовы отразить атаку, если по нас откроют огонь.

Мы тронулись с места, но вокруг наступило затишье. Я не сомневался, что враг еще должен был находиться поблизости, — но, возможно, из-за того, что огонь продолжал перекидываться все дальше и дальше, противнику пришлось отступить. Я дал команду быстро уходить в лес.

Только мы укрылись в деревьях, как раздался звук, будто кувалдой ударили по моей голове; это со свистом пролетевший мимо нас снаряд разорвался позади танка, попав в дерево. Затем я почувствовал обжигающий удар в спину, и теплая кровь потекла вниз, моментально промочив рубашку. Я понял, что дело плохо.

— Ребята, я ранен.

— Как? Куда? Сильно?

Я напрягся и стиснул зубы.

— Не знаю.

Каждое произнесенное слово отдавалось болью во всем теле. Второй, увидев произошедшее, открыл ответный огонь. Снаряды противника летели как молнии, но не попадали в цель. Мы пока выжидали.

— Надо наступать, — сказал я.

Два пулемета и пушки обоих танков теперь работали неустанно. Но русские ушли в окопы, и добраться до них не представлялось никакой возможности. Стволы их орудий виднелись всего на метр, может чуть больше, из-под земли. Чувствовалось, что силы постепенно покидают меня и я начинаю слабеть, но, вцепившись в оружейный ствол, я решил не сдаваться и бороться до конца. Я понимал, что чем дольше смогу, сконцентрировавшись, оставаться в сознании, тем лучше для меня.

— Продолжайте огонь и наступайте, двигайтесь зигзагообразно! — закричал я. Танк неожиданно подбросило, тошнота подступила к горлу, и я потерял сознание.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на шерстяном отсыревшем одеяле, на земле.

— Что случилось?

— Мы подорвались. Водитель танка погиб. Остальные в порядке.

— А что со Вторым? — Я с трудом выговаривал слова. Вся спина горела, а каждый вздох причинял нестерпимую боль.

— С ними все нормально, капитан. Противник уничтожен.

Я снова потерял сознание, и время потеряло всякий смысл. Теперь я знал не понаслышке, что испытывает раненый человек. Когда я пришел в себя, то лишь успел почувствовать приятное тепло, легкость в теле и желание, чтобы это состояние не покидало меня. Потом я снова провалился в беспамятство, и все мысли и чувства покинули меня. Казалось, будто я нахожусь глубоко-глубоко под водой, в кромешной тьме и где-то вдалеке надо мной слабый луч солнечного света пробивает себе дорогу сквозь мрак. Я пытался выплыть, но словно что-то тянуло меня назад, и я, прилагая неимоверные усилия, оставался на месте. Мне казалось, прошло несколько часов, и чем дольше я плыл, тем дальше была поверхность. Я продолжал бороться до тех пор, пока, наконец, неожиданно снова не открыл глаза.

Я увидел ребят, которые сидели около одного из танков, откинув назад головы, и отдыхали. Двое из них находились по обе стороны от меня, и я осознал, что сейчас они заменяли мне подушки.

— Который час и где мы? — спросил я.

— Около половины первого.

— А где мы находимся?

— Все еще на аэродроме.

— Что произошло с пятым танком?

— Прямое попадание — танк загорелся в считаные секунды. В живых не осталось никого.

У меня засосало под ложечкой. Как это случилось?

— Удар был нанесен из зенитной пушки 88-го калибра. Но мы в долгу не остались. Задание выполнено. Мы готовы возвращаться на головной дозор.

— Сколько танков у нас потеряно?

— Только два — наш и пятый. Мы опустошили весь аэродром, если судить по карте. Нет ни одного уцелевшего здания, самолета или другого транспортного средства. Те русские, которые уцелели, скрылись в глубине леса. Огонь почти везде потух. Остались небольшие очаги, но они не представляют опасности.

— Ясно, — ответил я, — возвращаемся в головной дозор.

Глава 13

Три танка, пройдя через поле к воротам, выехали на дорогу. На первом повороте нам ничто не воспрепятствовало, и мы двигались со скоростью сорок километров в час. Дождь кончился, к полудню небо окончательно прояснилось, поэтому видимость была четкой. Я почувствовал себя отлично. Ребята вкололи мне морфий, обработали и перевязали рану. Оказалось, спину разодрало маленькими осколками, и один из них, пройдя сквозь ребра, застрял в левом легком. Я чувствовал его, и у меня было ощущение, что он величиной с яблоко, хотя на самом деле он был размером полтора сантиметра длиной. Мой френч насквозь пропитался кровью, хоть внутреннего кровотечения и не было, а находясь под воздействием укола морфия, я знал, что смогу продержаться еще довольно долгое время. Ребята не позволили мне двигаться и разговаривать, и каждый раз, когда танк немного подкидывало, они подпирали меня ногами. Я пребывал в состоянии, когда ни о чем не нужно было беспокоиться. Мы выполнили свою задачу, и на этот момент война для нас закончилась. С этой минуты мы находились в свободном плавании. Оставалось дождаться колонны танков «Дас Рейх» и победоносно отправляться в Германию, домой. Я уже строил планы и видел себя в окружении очаровательных медицинских сестер, нежно ухаживающих за мной и сопровождающих в длительных прогулках по парку. Я уже воображал себя ветераном войны, носящим китель, увешанный орденами и медалями, и представлял взгляды женщин, с восторгом оборачивающихся мне вслед. Раньше я не мог и мечтать об этом. Я — герой войны.

Неожиданно танки остановились и встали на близком расстоянии друг от друга. Командир следовавшего первым танка выскочил и подбежал ко мне. Это вернуло меня к действительности.

— Похоже, у нас неприятности, капитан. Нам осталось всего лишь полкилометра до поворота, куда мы направили те танки, когда хотели запутать русских, но впереди не менее сотни беспорядочно двигающихся людей, а также несколько танков с поднятыми дулами.

— Понятно. Помоги мне выбраться из этого танка и предупреди всех наших. Нельзя, чтобы кто-нибудь, ненароком, оказался наверху. Я опять перейду в первый танк.

Отталкиваясь руками и пытаясь хоть немного приподняться, я, к своему ужасу, понял, что не могу привстать даже на пару сантиметров.

Я матерился и сыпал проклятиями, пока ребята переносили меня, очень осторожно, опустив на сиденье.

— Закройте все люки, кроме этого, — сказал я им, — и не открывайте никому. Вы каждую минуту должны быть готовы к любому повороту событий. Оставайтесь на расстоянии ста метров в стороне друг от друга, чтобы, если один из вас попадет в беду, другой смог бы вести обстрел из пулемета, держа дорогу под контролем.

Сейчас мы были постоянно на связи с Германией.

— Если я остановлюсь, вы должны укрыться под деревьями, но помните о соблюдении дистанции относительно друг друга. Вопросы есть? Поехали.

Мой танк шел вперед. Было рискованно направляться к толпе, но по-другому не удалось бы узнать, что это за сборище впереди. Подъехав ближе, посреди дороги я увидел русского полковника, который сделал мне знак остановиться. На мне до сих пор была надета форма русского полковника, которая, несомненно, давала мне определенные полномочия, а козырек фуражки, низко опущенный на лицо, и наушники так меняли мою внешность, что никто не мог бы с точностью определить мой возраст. Все остальные на дороге, кроме полковника, казалось, игнорировали нас.

Я остановил танк перед полковником, заглушив мотор. Не оборачиваясь, я знал, что ребята готовы расстрелять сию же минуту любого, кто попытается причинить нам вред. Полковник крикнул мне громко, чтобы я шел быстрее, но я ответил:

— Извините, полковник, но я ранен.

Он моментально оказался около меня, взволнованно спрашивая, нуждаюсь ли я в помощи, но я махнул рукой в сторону.

— Я получил осколочное ранение, и часть шрапнели застряла в легком, но с этим можно подождать. Есть более важная вещь: я получил приказ перекрыть путь немцам, которые прорвались на это шоссе.

— Прорвались на шоссе! — почти закричал он. — Да эти сволочи лезут во все щели, где, казалось, и пройти нельзя! Фронта больше нет. Собаки! Они замаскировались под русских и воспользовались нашими танками. И как умело! Им удалось запутать и загнать на болота две колонны наших танков, а чтобы усугубить ситуацию, они еще и мост взорвали. Если мы не выбьем их отсюда как можно скорее, можно считать войну проигранной. Только что я получил два противотанковых пулемета и установил их на краю леса, но разве можно противостоять этим многочисленному отряду немцев? Во-первых, я думал обмануть их. Внизу у реки, если ехать в направлении Одессы, находится совхоз. Так вот, я подумал, можно укрыть пулеметы в сосновом бору.

Когда наши поняли, что идут не по верному пути, они отправились через болота к ферме. Она стоит вдоль берега, и в том месте река мелководная. Но, добравшись до нее, они увидели, что из-за дождя уровень воды в реке поднялся, и танки не смогли перейти через нее. Но словно сам дьявол хочет этого — пока наши ждали, немцы нашли мелкое место на противоположной стороне и перебрались на трех танках, которые, как видно, были у них хорошо спрятаны. Наши идиоты решили тогда уходить, пытаясь пересечь реку выстроившись по два танка в ряд, и, конечно, немцы просто-напросто разбили их в пух и прах.

Он выругался, а потом продолжил:

— Сейчас два танка полностью блокировали реку, другого выхода нет. Некоторые наши боевые машины пробовали прокрасться вдоль береговой линии по другой стороне, но, возможно, из-за насыпи там ничего не видно, а у немцев, наоборот, прекрасный обзор, и одного точного удара достаточно, чтобы подорвать наших. Отсюда мы тоже не можем ничем помочь, так как здесь открытое поле, и они сразу увидят, если мы начнем подступать. Мы уже направляли туда три отряда пехотинцев, они окружили немцев и лежат там, перед их танками. Но сейчас у вас три танка, и вы можете попытаться пойти в наступление и, возможно, хотя бы смутить их, чтобы они освободили дорогу, а наши тогда попробуют перейти.

Я мог слушать его целый день. То, что он рассказывал, грело душу, и я подумал о том, какие у лейтенанта Хорста незаменимые мозги. Я с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться полковнику прямо в лицо. Когда он закончил говорить, я сделал вид, что нахожусь в задумчивости, а спустя несколько секунд спросил:

— Где точно находятся те пулеметы, о которых вы говорили, и, приблизительно, ваши пехотинцы, окружившие танки?

— Поезжайте за мной, и я покажу, где оружие. Оно очень надежно спрятано. Пехота лежит примерно в трехстах метрах от танков, на другой стороне леса — они расположились в форме полумесяца. Кстати, могу выделить еще людей из пехоты, чтобы следовали за вашими танками.

— Не стоит, — сказал я ему заботливо. — Мы поедем на большой скорости, и, думаю, они ничем не смогут нам помочь в этом случае. Только зря потеряют время. Лучше покажите, где находится оружие, и мы немедленно отправляемся.

Видимо, полковник был не на шутку озабочен, потому что даже не заметил своих ошибок. Он приказал командирам отрядов пехоты собрать своих людей и следовать за танками. Я наблюдал за ним из-под козырька фуражки.

Поезжайте, поезжайте за нами, и мы дадим вам прикурить, подумал я. Полковник впрыгнул в машину и повернул туда, где скрывались пулеметы. Мы последовали за ним, а позади нас шла пехота, вытянувшись в ряды. Казалось, их несколько тысяч человек. Я сообщил ребятам, чтобы они забирали два пулемета, как только увидят, а затем описал расположение пехотинцев, окруживших наши танки.

Как-то неожиданно мы оказались на месте. Действительно, пулеметы были превосходно замаскированы в лесу, и от наших танков не осталось бы и следа. Отсюда открывался изумительный вид на реку. Мы бы и не заметили их, если бы нам их не показали.

— Двенадцать часов — два пулемета, — сказал я своим ребятам.

— Есть!

— Тогда не промахнитесь. Открыть огонь!

Три танка и два пулемета в унисон начали стрельбу в воздух, все переворачивая с ног на голову. Полковника подбросило, как на трамплине, и он улетел в мох, а потом пополз, пытаясь спрятаться за дерево. Теперь он понял свою ошибку наверняка. Я хохотал от одной мысли, как он, должно быть, матерился и проклинал себя. Пехота, следовавшая за нами, бросилась врассыпную. Шедшие в первом ряду даже не успели упасть на землю, попав под непрекращающийся обстрел. Хотя некоторым из них все же повезло, они успели убежать в лес; с криками, спасаясь от смерти, они возвращались на главную дорогу. Сейчас никакая сила не остановила бы их. Тем не менее нам до них не было дела. Нам хотелось как можно скорее прийти на помощь отряду Хорста. Я почти сразу же забыл и о полковнике, который дрожал как осиновый лист, спрятавшись за деревом, но один из ребят направил дуло пушки на его машину и долбанул по ней. Автомобиль в ту же минуту охватил огонь. Потом я достал ракетницу и выпустил в воздух залп зеленого цвета, означавший, что мы идем: «Освобождайте дорогу. Мы — свои».

Через несколько секунд раздался ответный залп над берегом реки. Я мог только представить, какое облегчение они должны были испытывать, узнав о нашем приближении.

Мы стали кружить по полю со скоростью пятьдесят километров в час, взбудоражив пехотинцев, которые бросились врассыпную во всех направлениях. Два других танка прикрывали меня, пока я пробивался в центр. Наши противники скакали, словно перепуганные зайцы, и по всему полю неслась толпа удаляющихся вприпрыжку фигур. Мы же походили на трех волков, переполошивших стадо овец.

— Не стреляйте, не стоит, — сказал я своему экипажу. — Они нам пригодятся живыми, в качестве пленных.

Каждый из них стоит дороже, чем сбежавшая из стойла скотина. Нам нужно обогнать их и встать в нескольких метрах перед ними. Кто попытается уйти в лес или бежать в сторону реки, будет застрелен. А наш четвертый танк на полном ходу двинется на них с другой стороны, и таким образом получится, что они окружены. В течение нескольких минут мы собрали их в одну общую массу, заставив поднять руки над головой. Лейтенант Шмидт спросил по рации:

— Мы расстреляем их?

— Нет, можно их рассадить вон в той долине, — быстро ответил я. — Достаточно двух человек, чтобы удержать их под контролем.

Мы не спеша прохаживались вокруг пленных, держа стволы наготове, но никто из русских и не помышлял о побеге. Похоже, они даже были рады захвату, лишь бы только не воевать, рискуя под пулями своей жизнью. Их оказалось свыше восьмисот человек, и они уже поудобнее устраивались на траве, разговаривали, смеялись и играли в карты. После контратаки, направленной на танки Хорста, минимум четыре сотни человек из них погибло. Трудно было предположить: что, если предоставить им свободу выбора, побегут они или нет? По многим причинам, для русских остаться в плену было лучшей из возможностей. Но, несмотря на то что опасность с этого края миновала, Хорст еще сомневался в абсолютной победе: помощь могла прийти русским с другого берега.

Полковник, которого я пожалел и не стал убивать, наверное, уже поднабрался храбрости и готов был снова вступить в бой. Судя по всему, это он уже направил на нас отряд полевой артиллерии, отступающий с фронта. Едва завидев его, я быстро отправил два танка за поворот, где они на время могли затаиться в лесу. Но на этот раз русские не долго раздумывали. Они сразу увидели удаляющиеся танки и открыли по ним стрельбу. Я увидел, как снаряд попал в левый танк, но его можно было сравнить с яйцом, разбившимся о бетонную стену. Танк даже не дернуло, а ребята только увеличили скорость. Для русских наступил момент: сейчас или никогда. Но наш экипаж начал отстреливаться, и нападающим пришлось отступить.

А тем временем я беспрерывно пытался связаться с нашими:

— Первый, Первый, требуется помощь, — но все мои усилия были напрасны, потому что головной дозор находился еще слишком далеко. Я не оставлял надежды получить ответ, но тут неожиданно вклинился Хорст, дико хохоча:

— Капитан, вы решили устроить настоящую охоту на зайцев? У нас не было времени, чтобы наблюдать долго, но то, что мы увидели, было незабываемо. Я сейчас лопну от смеха. — Он резко сменил тон: — В какой-то момент, находясь здесь, я уже стал не на шутку беспокоиться, хотя мы разбили семь танков, а сами к тому моменту не понесли потерь. Мы патрулировали вдоль берега, охраняя свою технику, так как у нас ее недостаточно. К счастью, Вилли прислал мотоциклиста, который сразу же отправился вслед за колоннами русских. Вернувшись назад, он доложил, что они поняли, что попали в тупик, и теперь на полном ходу возвращаются назад. Чтобы узнать, каковы их планы, он ехал впереди них по дороге на расстоянии двух километров и понял, что, возможно, они пытаются возобновить связь, так как на первом танке установлена длинная антенна, которая, очевидно, ловит на больших расстояниях. В любом случае они довольно быстро заподозрили обман.

Мой водитель следил за ними, как коршун. Их командир, по-видимому, решил устроить нам сюрприз, сломив наше сопротивление, а потом спокойно продолжить свой путь до места назначения. Как только они сошли на проселочную дорогу и взяли курс на Одессу, мой водитель прилетел сюда снова и с ужасом стал рассказывать, что они теперь движутся немного под другим углом — приблизительно сорок пять градусов от моста, возможно, в трех-пяти километрах к югу от нашего месторасположения.

После этой информации я собрал вместе все танки и решил спуститься вниз и ехать по ходу течения реки, будучи уверенным, что там находится совхоз. Дорога, пролегающая там, оказалась посыпана гравием: по такой лучше было бы проехаться в телеге, запряженной лошадью. Я был уверен почти наверняка, что именно в этом месте они попытаются проехать. Расположив танки, я сказал всем местным жителям собрать самые необходимые вещи и пешком отправляться в Одессу, чтобы никто из них не мог рассказать о нашем присутствии.

Мне повезло, потому что эти дураки, как стадо баранов, проехали мимо совхоза, не останавливаясь, и поплыли вниз по реке, разбившись на два ряда. Подождав, пока они немного отплывут, мы начали стрельбу. Некоторые танки загорелись сразу — достаточно было нескольких точных выстрелов, чтобы те, которые пытались вернуться к берегу, остановились. На том берегу они пытались найти другой выход, но его не было. И проехав пятнадцать километров, они бы не вышли на другую тропу, даже если бы очень сильно постарались, они только истратили бы горючее. Для нас все складывалось замечательно, но у меня вся спина была мокрая от пота, до тех пор пока вы не появились. Два русских пулеметчика отстреливались до последнего. Если бы не заграждение на берегу, мы бы не протянули и пяти минут. Поэтому, когда вы появились, мы воспрянули духом. В тот момент мы не видели ни одного танка на той стороне.

— Хорст, — сказал я, — у меня есть для тебя целый отряд из восьмисот человек. Это пленные русские. Они на поле. Присмотри хорошенько за ними. Я не могу говорить много. Я ранен в легкое, и изо рта пошла кровь — ее вид меня добивает. Я попытаюсь попасть в головной дозор, но никак не могу связаться с ними уже несколько часов. Вы оставили какие-нибудь следы вдоль реки? Смогу я попасть на дозор по каким-то признакам?

Хорст ответил не сразу, поэтому я уже предполагал, что он может сказать.

— Это будет очень опасно. Большой риск. Отсюда и до другого моста мы уже замели следы, но большевики могут сидеть на насыпи, на берегу, и, как только ты появишься, могут спрыгнуть на твой танк. Похоже, их там сейчас тысячи, потому что звуки тяжелой артиллерии постоянно слышны с головного дозора. Русские обнаружили и ликвидировали нашу телефонную линию, так что связи нет, естественно. Хотя им не удалось окружить нас, это ни о чем не говорит. Если бы нам не надо было держать танки на болотах, нам бы даже и пули не понадобились — размозжили бы их пехоту одним ударом пушки.

— Установи контакт с двумя другими моими танками — они на дороге, отбиваются от военных, которых послал полковник вдогонку. Сколько у вас танков? — спросил я.

— Те, которые ты оставил, и Вилли прислал утром еще три, а также два броневика, но от них здесь никакой пользы. Те пушки, которые на них, слишком слабы, чтобы пробить танк.

— Хорошо, тогда отправь их на дорогу, к моим ребятам. Им не помешает поддержка в бою с артиллерией и пехотинцами. Сейчас мы попытаемся остановить отступающих русских по главной дороге и попробуем отвлечь их. Естественно, они пойдут в контрнаступление. Но тут уж или мы их, или они нас.

Мы едва успели договорить, как два броневика покатили в направлении дороги. Я начал оставлять следы, ведущие в сторону головного дозора, буксуя на одном месте. На берегу реки это было рискованно, а на дороге — невозможно, поэтому мы и остановили свой выбор на насыпи. Я чувствовал, что боль становится все нестерпимее, и остро нуждался в повторном уколе морфия. Я сказал, чтобы танк остановили и выключили мотор на время, пока наш пулеметчик Дита вколет мне иглу. Ее острие больно вонзилось в меня — естественно, ребята не были специалистами в этой области. Услышав шум, я приказал завести машину. Доносившиеся звуки были похожи на звуки движущихся танков. Если бы мы не заглушили двигатель, то могли и не услышать ничего. А потом мы увидели, что это и в самом деле ползут танки, выстроившись по два в ряд. Они двигались по узкой полосе дороги, бегущей параллельно вдоль леса. Они находились не далее чем в километре, но пока не замечали нас, так как мы не двигались. Немедля я дал команду связному установить контакт с ними, потому что, если это были немцы, они услышат нас, так как находятся на той же волне.

— Первый, Первый, — сказал я по-немецки. — Вы из нашей второй автобазы? Если нет, я стреляю.

Ответа не последовало.

Я снова и снова пытался добиться связи до тех пор, пока последний танк не оказался на расстоянии двухсот пятидесяти метров от нас.

— Поехали, быстрее, — сказал я ребятам.

Совершенно ни к чему было позволять им отдаляться. Дита уже сел им на хвост и примкнул к колонне. Раздался первый залп, и с одним танком было покончено. Другой танк, повернув влево, на огромной скорости помчался в лес. Я услышал, как Дита выругался сквозь зубы после второго удара:

— Черт, ушел!

Но танк неожиданно начал поворачивать, и его замотало из стороны в сторону.

— Нет, не может быть! Ты ударил его вправо, и он теперь не может двигаться ровно.

Дита снова прицелился и на этот раз попал прямо в яблочко. Танк подскочил и загорелся.

Русские не понимали, что происходит. Тем не менее они продолжали двигаться, не понимая, откуда мог взяться немецкий танк. Продолжать путь по этой стороне было для них небезопасно. Я не сомневался, что у второго танка было время, перед тем как его подбили, послать сообщение, а значит, русские постараются избегать этой дороги. Однако у них было не так много запасных путей.

Мы опять заглушили мотор и прислушались. Мы слышали грохот колес грузовиков и машин разных моделей, но танков не было. Поэтому я решил попытать счастья еще раз и все же связаться с Вилли. К полной неожиданности, Вилли ответил мне после первой попытки. Связь с ним была отличной.

— Ты в порядке, старый лис? И где же ты?

— Я только что подбил два «Т-36». Они направлялись туда, где могут находиться наши ребята.

— Эти собаки! С тех пор как ты уехал, нам пришлось тут с ними хорошо повоевать. Слава богу, что у нас достаточно боеприпасов. Они окружили нас, но у них не было танков, и они так и не смогли подступиться. Я не беспокоюсь о танковой бригаде на противоположном берегу реки — у них нет абсолютно никаких шансов перейти на эту сторону, но они обстреливают нас из винтовок пулями. Это так нелепо, ты и представить себе не можешь. Эти черти установили на дороге все оружие, какое только смогли, все, что удалось возвратить с собой с фронта, — артиллерийские пушки, гранатометы. Пехота движется тысячами. Они пытаются из последних сил спасти свои танки. Я даже видел грузовики с деревянными бортами на мосту. Чуть дальше от моста я поставил по танку с каждой стороны дороги. А четыре других танка окружила пехота; они залегли вокруг в форме полумесяца. Если дать им хоть малейший шанс, они моментально вскарабкаются на танки. Чтобы дать знать нашим военно-воздушным силам, я расстелил четыре флага по земле. И хотя сейчас они летают только над дорогой, это все равно огромная поддержка для нас. Они пока не заметили нас у реки, но каждый раз я пробую поймать связь на нашей волне — одну минуту, Георг, один как раз летит. Давай вместе попытаемся, может, на этот раз одному из нас повезет.

Мы оба стали искать связи.

— Эрих, прием. Мы на осадном поле.

Мы отчетливо услышали его ответ:

— Осадное поле. Прием. Где вы?

Пока он кружил над главной дорогой, ведя обстрел, мы передавали координаты нашего месторасположения.

— Обращаюсь к командиру самолета, — произнес я. — Мы окружены на реке. Враг занял позицию в форме полумесяца. Приблизительно пятьдесят танков загнаны на болотистую местность на той стороне реки — все они в полной боевой готовности. Другая группа, примерно в семи километрах к югу отсюда, расположена вдоль реки. Еще одна бригада русских танков тоже там, ведет сильный обстрел с обеих сторон и пока держится уверенно. Расчистите нам дорогу.

— Понял, но должен вернуться на базу.

Самолет развернулся по направлению к северу и исчез.

— Вилли, — позвал я. — Как тебе это удалось, хитрый скунс? — Но мой голос начал срываться, я закашлялся, захрипел, снова пошла кровь.

— Что с тобой, Георг? Тебя ранили?

Не имело смысла пытаться обмануть его, поэтому я приказал ему оставаться на связи до тех пор, пока не почувствую себя лучше. Как только смог, я сразу же вернулся к разговору, но теперь я говорил совсем тихо, стараясь как можно меньше дышать.

— Небольшой кусок металла застрял у меня в левом легком, но ничего страшного. Просто пора еще раз вколоть морфий.

— Ты держись там, старина, еще немного, и все закончится.

— Постараюсь. Ты оставайся на этой же частоте, а я попробую вернуться к ребятам. Может, на этот раз нам удастся остаться на связи.

Очень медленно и осторожно мы повернули обратно и поехали вдоль реки к мосту. Оказавшись на поле, мы опять были видны как на ладони с большой дороги, и, как только мы появились, большевики открыли стрельбу изо всех имевшихся у них орудий. И откуда этот чертов полковник достал столько противотанкового оружия? Ругаясь на чем свет стоит, я дал команду поворачивать назад. Пули сыпались на нас отовсюду. Стрельба не прекращалась до тех пор, пока мы не исчезли из вида.

— Обошлось, — сказал я своему экипажу. — Разворачиваемся полностью и уходим на скорости. Надо попытаться обмануть их так, чтобы они подумали, что мы отправились в сторону головного дозора. Сейчас исчезнем, снова повернем и помчимся в сторону насыпи.

Едва скрывшись, я приказал танку остановиться.

— Доедем до края насыпи, затем проедем вдоль нее около полукилометра и снова мелькнем по дороге. Только скорость должна быть бешеной и даже больше, потому что нужно успеть проскочить поле и уйти в лес.

У меня была наготове ракетница, на случай если оба наших танка здесь неподалеку или ребята на реке решат дать нам знать о себе. Они могли не узнать нас и открыть огонь, приняв за русских. Я быстро обратился к ним по связи, когда мы были готовы ехать:

— Вы еще держите под контролем поворот? Сейчас мы будем проезжать.

— Нет, капитан.

— Что! — заорал я. — Тогда где вы, черт бы вас побрал?

— Здесь было опасно оставаться. Русские подтянули слишком много противотанкового оружия, поэтому мы ушли с места несколько минут назад. У нас не было возможности отступать назад вдоль дороги к мосту или на поле, потому что они могли перехватить нас, поэтому мы выбрали тропу, идущую по краю леса параллельно шоссе, и сейчас направляемся к головному дозору. Русские не уверены, где мы...

— Да вы идиоты! Дураки! Разве вам не пришло в голову, что как раз сейчас русские должны шарить по полям, лесам и дорогам, чтобы не позволить нам добраться до Хорста? Думаете, лес защитит вас? Но он также служит укрытием для русских, которые могут выследить вас. Даже если очень постараться, нельзя было придумать ничего глупее. Я послал вас, чтобы вы прикрыли Хорста, а все, что вы делаете, — это пытаетесь защитить самих себя! Ладно, я еду. Территориально я нахожусь сейчас напротив вас, рядом с насыпью, поэтому, когда увидите меня, должны будете помочь.

Я дал своему экипажу команду трогаться. Наша скорость в тот момент колебалась между пятьюдесятью и шестьюдесятью километрами в час, и мы проскочили отрезок пути за минуту-полторы, так что русские даже не успели привести в действие свои пушки. По крайней мере, именно на это я и надеялся. Мы подпрыгивали то вверх, то вниз, пока мчались по полю, а русские пулеметы строчили прямо по нас. Судя по количеству пролетавших и взрывающихся снарядов за нами и впереди нас, их было не меньше пятидесяти. Я видел, как пули ударяются об землю, пролетая мимо нас, и чувствовал, как шрапнель врезается в танк, а потом мягко отлетает в траву. Если бы мы не знали, что едем по земле, то не смогли бы сказать определенно, потому что было ощущение, что сам дьявол смотрит нам в глаза. Я был в эйфории и поэтому не испытывал страха.

Находясь на половине пути, я выпустил зеленый залп, моля Бога, чтобы Хорст со своими ребятами заметил его. Лес становился все гуще, а заградительный огонь русских — все тяжелее. Их снаряды мощно пролетали, взрываясь в лесу так далеко, насколько это было возможно; они летели низко, и рано или поздно один из них должен был подорвать нас. Но пока они то не долетали, то, наоборот, проносились слишком высоко, а потом мы добрались до середины леса и, замедлив движение, направились к нашим танкам. Дым был просто фантастическим, деревья словно исчезли. Наконец я смог перевести дух и установить контакт с ребятами.

— Все в порядке, ребята, — сказал я им, — теперь мы собираемся заполучить их оружие, которое на дороге, да и вообще какое найдем. Ехать медленно нельзя, иначе они постреляют нас как цыплят, одного за другим. Растянитесь по лесу и ждите моих приказов.

Танки, маневрируя среди деревьев, расположились на расстоянии двадцати метров друг от друга и стали ждать меня. Нам нельзя было терять времени, но сначала я должен был связаться с Вилли и Хорстом. Если у Хорста были даже частичные изменения в расположении, это могло кардинальным образом повлиять на наши планы. Ответ я получил немедленно.

— Как вы собираетесь продвигаться? — спросил я.

— В двухстах метрах от главной дороги по лесу. У меня есть танки и броневики. Мы в километре севернее от поворота.

Я услышал его свист.

— Да, — сказал я, — ты прав. Мы сейчас собираемся выйти на связь с нашими самолетами. Если они появятся, то вам будет отличная поддержка.

— Самолеты уже здесь, — произнес Хорст. — Их три. Они на той стороне за двадцать минут задали русским жару. Знаешь, я видел своими глазами, как от взрыва брошенной бомбы танк подбросило в воздух на пять метров и перевернуло.

— Ну ладно, Хорст, — усомнился я. — Ты ошибся. Наверное, ты хотел сказать, на пятьсот метров.

— Это было что-то! Фантастическое зрелище! — возбужденно кричал он. — Если бы ты видел — кувырок, не касаясь земли! После такого русские попритихли, но пока еще пытаются отбиваться. Они крадутся вдоль реки, но мы, с выключенными моторами, прекрасно слышим шум их моторов и, когда танк проходит в полукилометре, подрываем его, так что они даже не успевают опомниться.

— Продолжайте наблюдение, Хорст, — они могут найти другой выход.

— Невозможно, — я проверил всю прилегающую территорию.

— Хорошо. А я хочу разобраться с людьми полковника, что-то они слишком разошлись, надо их немного успокоить. — Я отключился и снова вышел на связь с Вилли. Слышимость была отличной.

— Я продолжаю охоту на зайцев, Георг! — прокричал он. — Эта вшивая пехота все заполонила — как будто целое поле муравьев. Я использовал вашу тактику и отправил сразу три танка на огромной скорости, чтобы загнать их обратно в лес. Давно я так не веселился — с тех пор, как шестилетним пацаном скакал за здоровенными лягушками на пруду. Для начала мы отогнали их к главной дороге, но, возможно, этого они и хотели, чтобы заманить нас в ловушку. Подумав об этом, я сразу же решил занять прежнюю позицию. Сейчас мы, можно сказать, валяем дурака.

— Вилли, у меня здесь осталось нерешенное дело с русским полковником. Я оставил его в живых, но он, смотрю, не ценит доброты.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, то назвал бы полным идиотом, потому что, будь я на твоем месте, я бы предпочел снести башку одному полковнику, чем сотне пехотинцев. Стадо овец без пастуха все равно где-нибудь заплутает.

— Стереть его в порошок, а почему нет? Это и станет нашим кодом.

Я снова связался с танками и броневиками.

— Прием, я — Первый, фенрих Оле — Второй, лейтенант Вальтер — Третий. Броневики! Фенрих Ханс — Четвертый, и Альберт — Пятый. Всем понятно?

Один за другим последовали ответы. Все ясно.

Гарь и дым от пожара, вызванного последней бомбежкой, мешали русским разглядеть нас в тумане. Но теперь они установили «катюшу», справиться с которой было непросто. «Катюша» била снарядами, начиненными перемолотыми кусками металла, колотого стекла, электрических лампочек, жестяных банок, глины, сорной травы — любыми предметами, которые могли усугубить взрыв. Вылетая из пулемета каждую секунду, они разрывались в воздухе, рассыпая содержимое во все стороны. Сам по себе грохот, исходивший от них, мог подорвать нервную систему, не говоря уже о колотых ранах и возможности разорвать незащищенного человека на части. Но для танков они были все же слабы. Существовал один шанс из тысячи, что от удара «катюши» может загореться танк, так что беспокоиться было не о чем.

— Второй, Третий, Четвертый! Прием, — передавал я. — Направляйтесь в объезд по лесу, на ту сторону дороги, пока не окажетесь за спиной полковника и его людей. Затем выходите на шоссе. Второй, обстреливайте дорогу, подрывайте все, что попадется на ней. Третий, Четвертый, уничтожайте все по краю леса. Также возьмите на себя пехоту. Когда тронетесь с места, со скоростью не ниже сорока километров, пока снова не доедете до поворота и линии, на которой установлено оружие. Я хочу, чтобы было уничтожено все по обеим сторонам моста и главного шоссе. Пятый, продолжайте медленно и осторожно следовать по краю леса со стороны поля, но держитесь на расстоянии ста метров за остальными тремя танками. Езжайте медленно и уничтожайте все, что попадется на пути. Если увидите несколько пулеметов, вы должны уничтожить их, не дожидаясь, пока вас заметят. Если не успеете первыми, да поможет вам Бог. Я пойду в открытую и попытаюсь их заманить, привлекая внимание к себе. Естественно, в этот момент мои пушки молчать не будут. Грохот перестрелки не даст им возможности услышать ваше приближение, а потом будет уже поздно. Я подожду пять минут, а потом тронусь с места.

Два танка и броневики завели двигатели и еле слышно поползли, заглушаемые грохотом «катюши». Я сел в танк и стал ждать, моля Бога лишь о том, чтобы ничто им не помешало. На этот раз у меня не было абсолютно никаких предположений касательно того, чем может закончиться эта наша вылазка.

— А теперь слушайте внимательно, — сказал я своему экипажу. — Выйдя из леса на открытую территорию, мы должны сманеврировать максимально четко. Нужно развить максимальную скорость, даже выше предельных возможностей, а каждые сто метров мы должны делать резкие зигзагообразные повороты. Мне все равно, в каком направлении мы будем крутиться, но танк не должен ехать ровно: необходимо совершать не ожидаемые противником движения каждые пять секунд. Кто у прицела, тому не придется отдыхать.

Я уверенно сел, проверил, все ли в порядке с наушниками, и, мрачно посмотрев перед собой, дал команду двигаться вперед.

Глава 14

Мы помчались в сторону поля, объезжая деревья и стараясь сохранять скорость. Сначала ничего не было видно из-за дыма, но потом как-то неожиданно мы выехали на открытое поле, попав прямо в поле обозрения русских пулеметов. Йохум, мой водитель, закричал:

— Мы идем со скоростью пятьдесят пять километров.

— Попробуй развить до шестидесяти пяти! — крикнул я в ответ.

Через две секунды мы сделали первый вираж и открыли огонь по левой стороне, и тут же в нас не останавливаясь полетели снаряды русских пушек. Мы сменили траекторию движения относительно реки. Затем вновь повернули влево и помчались назад, в сторону поворота. Полковник, должно быть, думал, что мы сошли с ума или, скорее всего, предпринимаем последние отчаянные попытки уйти, попав под обстрел. Само по себе зрелище со стороны выглядело безрассудным — наши действия не имели логики. Мы сделали еще один резкий поворот обратно, в сторону реки.

Снова повернув налево, под углом пятьдесят пять градусов, мы изловчились проскочить к лесу, а потом внезапно отклонились вправо, не дав русским шанса поймать цель. Они сами находились на грани сумасшествия. У меня был телескоп, в который я наблюдал за ними. Прямо на краю дороги они установили две пушки 78-го калибра, хорошо защищенные от прямых попаданий, но имевшие превосходную возможность вести обстрел поля. На противоположной стороне, среди деревьев, были отчетливо видны пулеметы, в достаточно большом количестве. Все, что они тщательно маскировали, сейчас стояло передо мной как на ладони, и того оружия, которое я заметил, было вполне достаточно. У меня разбегались глаза, когда я пытался примерно посчитать, сколько пушечных стволов смотрит во все стороны.

Они стреляли наполовину вслепую, посылая снаряд за снарядом, устроив непрекращающуюся бомбежку, но вряд ли кто-нибудь из них надеялся, что цель будет уничтожена.

Впрочем, Дита ни в чем не отставал от них и тоже не давал танку смолкнуть ни на минуту.

Похоже, главной задачей и для русских, и для нас стало просто вести перестрелку, и, если в радиусе пятидесяти метров происходило попадание, это означало очень хороший результат. Мы, в который раз, скакнули влево, но на этот раз резко дали задний ход, а потом рванули вперед, чтобы не повторяться и тем самым остаться неуловимыми. Через пять секунд мы снова оказались справа и развернулись опять к реке. Небо превратилось в одно сплошное зарево. Я увидел пехотинцев — стрелков, которые залегли, чтобы прицелиться, но в тот же момент наш пулемет пустил по ним бешеную очередь. Они выронили свои винтовки и бросились в сторону дороги, скрываясь из вида. Я хохотал, как человек, находящийся на грани сумасшествия, да и остальные ребята тоже.

Мы продолжали рывки: вправо, влево, вперед, назад, то на бешеной скорости надвигались на людей полковника, то уворачивались от ударов. Мы до того увлеклись, что перед очередным зигзагом танк накренился, едва не перевернувшись. Временами казалось, что нас подбили либо танк потерял управление и Йохум бросает нас на вражеской стороне. В моем желудке тоже все переворачивалось, и от постоянной тряски я почувствовал, что начинаю слабеть. Я не осмеливался даже подумать, что будет с моим легким, и лишь чрезмерное возбуждение не давало мне потерять сознание.

Резко повернув, танк подпрыгнул так, будто собирался взлетать. Дита выругался последними словами. Ствол пушки поднялся высоко вверх, и, когда Дита приготовился стрелять в нужном направлении, нас снова занесло, и снаряды полетели с диким воем над головами русских, в кроны деревьев, в землю и куда только было можно. Нам оставалось надеяться лишь на то, что земля станет вращаться быстрее и мы вот-вот увидим ползущих Второго, Третьего и Четвертого нам на помощь.

Пехота снова стала группироваться против нас, и я приказал водителю мчаться на скорости в их направлении. Иначе они могли бы окружить другие наши танки, забросав гранатами.

— Идем прямо на них и проезжаем сто метров до следующего поворота! — закричал я.

Йохум не ответил. У него не было времени. Резко дернув танк влево, мы чуть не опрокинулись, но, с трудом удержавшись, поехали вперед. Теперь наша пушка направлялась куда надо, и Дита заулыбался. Он мог стрелять непосредственно по русским орудийным установкам. Наши пулеметы вели перекрестный огонь с пехотой, пока Дита направлял все усилия на уничтожение оружия противника.

Нас с силой швырнуло вправо, затем обратно и снова вправо, и мы помчались через поле, но неожиданно Йохум полностью потерял управление танком, и нас понесло все ближе и ближе к пехоте. До них оставалось метров триста, а мы продолжали надвигаться. Русские обезумели, не понимая, что происходит. Они буквально разлетались в разные стороны, бросая свои винтовки и пулеметы. Тут я ощутил сильный толчок на повороте и увидел, что русские бегут параллельно нам. Слава богу, водителю удалось выправить ситуацию, и мы рванули обратно через поле, в безопасное место. Но наш неожиданный рывок дал свой результат. Припертые к стене русские сдали свои позиции и исчезли в лесу, и я был уверен, что добрая половина их сбежала окончательно.

Неожиданно я увидел второй наш танк. Но он двигался в направлении противоположном тому, в котором должен был двигаться. Значит, полковник оказался не таким идиотом, как мы надеялись. Должно быть, кого-то из убежавших от нас он поставил обороняться против танков. Трудно описать, какой дым стоял на дороге от перестрелки наших двух танков с русскими. Для меня настало время исполнить свой долг. Приказав Йохуму развернуться на сто восемьдесят градусов на юг, я открыл крышку люка и высунул голову так, чтобы беспрепятственно видеть все, что происходит. Русские окончательно запутались и не понимали, для чего мы скачем по полю. Мы не наступали и не отступали. Мы просто играли с ними в кошки-мышки, словно дети на воскресном пикнике. Пехота и пулеметчики, до сих пор остававшиеся здесь, просто стояли как вкопанные, ожидая, что же мы придумаем дальше. А я надеялся, что они сбегут, как и раньше, побросав оружие и боеприпасы.

Мы наступали на них до тех пор, пока не оказались как раз напротив нашего второго танка. Затем я увидел броневик и четвертый танк, как раз выпустивший череду залпов. Сейчас мы находились полностью в окружении русских пулеметов, и Дита постоянно поворачивал ствол вправо и влево, стреляя без остановки. Второй возвратился на главную дорогу, и три танка вместе поехали друг за другом, продолжая вести перекрестный огонь с русскими. Мы двигались вниз, к повороту, и постепенно грохот орудий становился все тише. У противника не хватило сил, чтобы пробить танк. Длинные колонны, отступающие с фронта, сворачивали в лес по крайней мере на полкилометра, чтобы объехать нас.

Дорога с севера на юг и в Одессу сейчас была полностью блокирована для нас, и все, что оставалось, — это путь, пролегающий через мост. Машины и деревья горели, дым и копоть были повсюду, а пехота сломя голову убегала к морю, надеясь, что хоть там им удастся избежать участи сгореть заживо. С того места, где мы находились, я увидел полковника, на расстоянии трехсот метров, стоявшего посередине, широко раскинув руки, пытаясь остановить отступающих пехотинцев, побросавших свои пушки. Но никому из них не было до этого никакого дела. Эта малая часть России больше не интересовала их. Полковник напрасно звал и махал руками: никто не хотел его слышать.

Мы и сами не знали, выиграли или, наоборот, проиграли сражение. Пятый так и не показался, и я был уверен почти на сто процентов, что он подорван. Если бы полковнику удалось собрать или вернуть людей и оружие, то нам бы не поздоровилось. Мы были слишком близко, и вместо пяти у нас было только три танка. Я пристально смотрел на него. Я бы мог одним ударом убрать его, но поймал себя на том, что в этом случае я уважаю стоявшего передо мной русского и никакая сила на земле не заставит меня совершить убийство. Этот человек не боялся нас. Это был настоящий мужчина.

На связь вышел Второй:

— Капитан, мы уходим от пулеметного огня.

— Вас понял.

Мне становилось все труднее соображать. Я чувствовал боль и моральное истощение. Все, что я хотел, — это выбраться к черту из России, из Одессы, забыть все, связанное с ними, просто лечь на удобную мягкую кровать и заснуть. Так выиграли мы или нет? И когда ребята из «Дас Рейх» придут нам на помощь? Если они не появятся в ближайшее время, тогда никого из нас не останется в живых.

Я прислонился к стене танка и спросил Диту, сколько снарядов еще осталось.

— Десять, и это все, — ответил он.

У Третьего боеприпасы также заканчивались. Никому из нас непозволительно было дольше оставаться здесь.

— Третий, Третий, — передал я. — Вместе поворачиваем вправо. Сейчас или никогда. Я пойду первым, отстреливаясь справа, а вы следуйте сзади в двадцати метрах и держите под прицелом левую сторону. Оставьте последний выстрел для себя. Второй вернется в лес и попытается выяснить, что произошло с Пятым, а потом отправится через поле к Хорсту, на максимальной скорости.

Мы ехали дальше. Полковник все так же стоял посередине, не двигаясь, и только махал кулаками. У этого несчастного даже ружья не оказалось в руках.

Все то время, которое мы продвигались среди них, русские боялись толком стрелять, из-за страха попасть друг в друга, поэтому, вместо того чтобы отразить нападение, они просто сбегали с дороги и терялись в кустах. Но только не полковник. Наш танк медленно надвигался на него, но он даже не шевельнулся. Один на опустевшей дороге, он ждал неотвратимого момента, когда наш танк переедет его. Никогда раньше я не испытывал такого чувства по отношению к русским. Мы свернули как раз перед ним и поехали мимо к дороге, ведущей через мост. Я не стал оборачиваться, но знал, что он до сих пор стоит там. Как только мы повернули, Дита развернул дуло и сделал последний залп. Затем на высокой скорости мы покатили к реке. По крайней мере, мы блокировали дорогу, нанесли ущерб, и русским придется потратить лишний час, если не больше, чтобы восстановить все как было. Я только надеялся, что к тому времени к нам придут на помощь.

Далее требовалось разорвать ряды пехотинцев, которые вновь восстановились. Но на это мы не затратили больших усилий. Они расположились в форме радуги, на юго-западе, но на этот раз не в один ряд — они опять, как муравьи, расползлись по полю и лежали повсюду. Наш нижний пулемет пока еще имел целую обойму и строчил по солдатам не останавливаясь. Затем, справа от себя, мы обнаружили противотанковую пушку, развернутую к реке. Так как из нее не стреляли, то, должно быть, приняли нас за русских. Ругаясь на чем свет стоит из-за того, что приходится использовать последний снаряд, мы расстреляли военных, находившихся возле орудия.

— Третий, Третий, — запросил я. — У вас еще осталась граната?

— Осталась, как и было приказано.

— Тогда уничтожьте этот чертов пулемет, чтобы его больше не было.

Второй танк до сих пор не показывался из леса, поэтому я решил выйти на связь. Они ответили немедленно:

— Броневик охвачен пламенем, капитан. Я на обратном пути и сейчас же возвращаюсь к реке.

Это были плохие новости. Должно быть, их подорвали из танков, шедших впереди, или обстреляли из пулемета, которого они не заметили. Возможно, ребята выбрались и спаслись. Возможно. Но, если хотя бы четверть русских, которые залегли полукругом, окажутся с таким же характером, как у полковника, тогда они сожрут нас всех, вместе взятых, с танками и пушками. Я выпустил зеленую ракету и получил ответ от Хорста. Огонь в стане врага смолк, но с западной стороны реки наших до сих пор продолжали обстреливать, правда безрезультатно.

Я повернулся, чтобы посмотреть в бинокль, что же происходит на главной дороге. Проклятый полковник. Я уже начинал сожалеть, что не шлепнул его. Ему снова удалось собрать солдат. Волна за волной пехотинцы выходили из леса. Я мог вообразить, что подумал бы обо мне Вилли, если бы находился здесь, но чувствовал мучительную боль и не имел сил не то чтобы убить кого бы то ни было, а просто подумать об этом. Этот полковник, черт бы его побрал, делал все возможное, чтобы не упустить нас. Я не знал, насколько удалось одурачить его, но теперь он понимал, что у нас закончились боеприпасы.

Я видел, как горящие грузовики скатываются с дороги. Полковник, похоже, собирался привлечь тяжелую артиллерию, и, если бы ему удалось заполучить хоть одну батарею тяжелого оружия, они бы раздолбали нас прямо на месте. Но тут я вспомнил о самолетах. Конечно, они вот-вот должны возвратиться. Без них нам придется совсем туго. Наш танк направился туда, где находился Хорст.

— Как вы? Как там дела?

— Нормально. Мы прорвались через ряды пехоты без проблем, но когда въехали в лес, то нарвались на их противотанковую пушку. Через нее мы бы точно не прошли, поэтому я решил перехитрить этого чертова полковника и послал два танка и броневик на высокой скорости давить все на своем пути, чтобы отвлечь их внимание, а сам тем временем благополучно выехал с поля.

— Я видел эту картину, — вот смеху было. Русские, наверное, израсходовали половину всех боеприпасов Одессы. Небо сияло, как в сказке, пока вы плясали под ним.

— Да уж, весело. Кстати, что у вас нового?

— У нас вполне хватит возможностей удержать танковую бригаду, пока светло, но лучше не спрашивай, что может произойти, когда наступит ночь. Думаю, это будет невозможно. Я выставил посты между танками, чтобы пехота не прокралась.

— Я так понимаю, что у нас остается единственная надежда на самолеты, которые должны появиться здесь до наступления темноты.

Хорст кивнул. Что будет в противном случае, мы оба прекрасно осознавали. Никто из нас не мог допустить даже мысли, чтобы быть пойманными русскими — особенно теперь. Я подумал о наших многолетних тренировках. Одному Богу было известно, останется ли что-нибудь от 115-го подразделения, или здесь, в Одессе, с нами со всеми будет покончено — с войсками, принадлежащими самому фюреру. Три года тяжелейшего обучения, и все это ради того, чтобы от нас не осталось и следа, всего за несколько дней.

Я посмотрел вперед, на главную дорогу. Ни одного оружейного выстрела не раздалось в тот момент, только крики бегущих в панике людей. Я увидел несколько тракторов, а может, даже и танков — я не мог точно определить. Было слишком далеко, к тому же мешала высокая трава. Они поворачивали в лес, в нашем направлении, и мне это совсем не нравилось. Мне не нравилось эта странное затишье.

— Надеюсь, у вас остались боеприпасы, — сказал я Хорсту.

— Если посчитать грубо, приблизительно от ста двадцати до ста тридцати зарядов в каждом танке.

— По крайней мере, на какое-то время должно хватить. Скажи, чтобы из каждого танка нам дали по двадцать — двадцать пять снарядов. Мы истратили весь запас полностью.

Я не мог вспомнить, сколько уже времени мои люди и я сам не ели, хотя больше всего на свете мне хотелось пить, а воды у нас была целая река.

— Хорст, в этом месте есть что-нибудь съедобное?

— Извини, но с прошлого вечера мы ничего не ели.

Я отбросил все мысли о еде и о том, что мои люди голодные, и стал смотреть в лес.

Но Хорст продолжил говорить:

— Русские, на той стороне реки, зарезали на ферме свинью и подвесили, чтобы стекла кровь.

— Но это русские, а не мы.

— Да, — хмыкнул он, — но это очень просто. Три человека уже в пути, чтобы забрать этого маленького поросенка.

— Что! — закричал я. — Трое против целого отряда?

— Нет, сами русские прячутся в садах и деревьях, так как самолеты бомбят периодически и ровняют с землей здания и все, что их окружает. Понимаешь, сейчас свинья висит на дереве, и я приказал двум танкам, чтобы они прикрыли ребят, как только они окажутся на том берегу.

Я покачал головой:

— Мы не можем больше допускать потерь, Хорст.

— Я знаю, но у нас попеременно два или три человека весь день патрулируют. Сейчас русские не осмелятся приблизиться.

Едва он закончил говорить, как танк и пулеметы открыли стрельбу по основной территории фермы, на другой стороне. Эти придурки рискуют жизнью ради куска свинины.

— Давай проедем метров пятьдесят вдоль насыпи и посмотрим, что там, — сказал мне Хорст.

Я громко вздохнул, когда танк тронулся. С берега мы отлично увидели выгоревшую площадь фермы и троих солдат. Они спокойно расхаживали среди руин, даже не утруждая себя в том, чтобы поторопиться. Русские вряд ли стали бы рисковать, выдавая свои позиции, из-за трех человек. Этой троице просто повезло. Посмотрев направо, я увидел, что остальные уже разводят костер и обстругивают ветки, чтобы изготовить шампуры для шашлыка. Сначала я улыбнулся, а потом меня разобрал смех. На их лицах не было и тени сомнения, что они получат то, что хотят. Потом мой смех перешел в кашель. Я оглянулся. Ребята заполучили свинью и почти прогулочным шагом возвращались обратно. Им только не хватало флага, чтобы гордо нести его впереди.

— Ладно, Хорст, — сказал я. — Сдаюсь.

Не прошло и пяти минут, как свинья была нарезана на куски, и каждый держал свой импровизированный шампур над огнем, поворачивая его так, чтобы мясо прожарилось.

Пока на главной дороге все спокойно. Половина ребят не могли дождаться, когда же, наконец, их порция будет готова. Больше четырех лет мы не ели шашлыков; именно этим и было вызвано столь сильное нетерпение. Они набрасывались даже на полусырое мясо. А мне кусок не лез в горло. Я не мог выносить даже запаха, поэтому сидел в сторонке на берегу реки, наблюдая за остальными с завистью и вместе с тем чувствуя приступы тошноты. Кроме того, я прислушивался к звукам, доносившимся из леса, но пока, кроме пения птиц, ничего не слышал. Дождавшись, когда Хорст доест, я подозвал его.

— Послушай, я хочу, чтобы никто не терял бдительности, потому что эта подозрительная тишина, возможно, одна из уловок русских, — сказал я ему. — Они могут подобраться к нам только через пехоту, а ты знаешь, что в этом им будто черти помогают. Они могут часами лежать в засаде, продвигаясь по нескольку метров, а потом не успеешь опомниться, как от нас в считаные мгновения ничего не останется. Сейчас я на трех танках отправлюсь подыскать место, откуда будет удобнее всего прикрывать вас.

Хорст отошел, чтобы организовать людей, а я объяснил ребятам в танках, что нужно выбрать безопасное место где-нибудь в кустах. Отъехав метров четыреста от главной дороги, мы остановились на хорошо скрытой поляне. Следующие полчаса никаких тревожных сигналов от русских не поступало. Я решил связаться с Вилли.

— Привет, Георг, — отозвался он. — У нас здесь черт знает что. Танки на том берегу сильного вреда причинить нам не могут, но теперь русские подогнали тяжелую артиллерию, противотанковые орудия и еще несколько танков. Последние полчаса, а может, уже больше нам некогда перевести дыхание. Они не сдаются, и, похоже, их попытки не безуспешны.

Сразу после разговора на связь по очереди вышли Второй и Третий.

— Вы видите, что происходит перед вашим носом?

Я немедленно схватил бинокль и стал пристально вглядываться вдаль. То, что я увидел, мягко говоря, не обрадовало меня. По крайней мере три отряда пехотинцев наступали на нас, растянувшись в шесть длинных рядов. Это было совсем не смешно, и я сразу же обратился к Хорсту:

— Пошли еще один танк на наш левый фланг. Прикажи ему занять позицию в двухстах метрах в стороне, и если располагаешь такой возможностью, то еще один нам бы здорово пригодился справа. Сам будь готов к отражению атаки и не снимай людей с установленных постов. Они могут попытаться пролезть одновременно с обеих сторон.

Полковник первоклассно организовал свое наступление. Едва мы закончили говорить с Хорстом, как оказались под обстрелом орудий тяжелой артиллерии. Русские шли в наступление, пытаясь выведать наше месторасположение, но мы не собирались вестись на провокацию и продолжали молча выжидать, не открывая ответного огня. Тогда полковник снова подключил «катюшу», действующую на нервы, надеясь на опрометчивые действия с нашей стороны, но все же взрывы ее снарядов не могли повредить нам. Я не придал значения этому и продолжал следить за пехотой. В данный момент это было единственное, на что следовало обратить внимание. Затем справа от нас показался огромный танк «Иосиф Сталин». Эта громадина не сомневалась в своих силах и поэтому медленно и целенаправленно двигалась в нашем направлении, как Голиаф, ищущий Давида, готовая похоронить нас под собой. Пока «Иосиф Сталин» находился слишком далеко, чтобы мои орудия могли быть эффективны против него, но к его пушке это не относилось. Танк чем-то напоминал невозмутимо плывущий военный корабль, и единственным минусом, когда он двигался на маленькой дороге, можно было считать его размеры. Хорст находился на правом фланге, и до меня донесся его свист.

— Георг, ты видишь то же самое, что и я? На нас же идет целая крепость!

— Ради бога, не выдавайте своих позиций, — прошипел я. — Мы направим на него пушки сразу всех трех танков, но для начала надо дать ему подойти не менее чем на пятьсот метров.

«Сталин» неумолимо продолжал приближаться — медленно, самоуверенно и не собираясь ни перед чем останавливаться. Стволы его пушек были направлены на кусты, где мы прятались, спасало нас только то, что сидящие в нем пока еще не знали, что мы находимся именно здесь. Я поморщился, когда танк направил свою центральную пушку практически мне в нос. Артиллерия прекратила огонь, и на мгновение наступила тишина. Видимо, приблизилась пехота, и они пропускают ее, подумал я. Лишь только у меня промелькнула эта мысль, как они, словно по команде, с криками, со свистом, выставив перед собой штыки и готовые заколоть нас, бросились вперед. Если у них получится окружить танки, нас разорвут на куски. Я быстро скомандовал своему экипажу:

— Не стрелять, пока не дам команды.

Бегущим пехотинцам оставалось до нас около двухсот метров, а «Сталину» — не больше километра. Да, полковник, несомненно, действовал грамотно: если мы не начнем отстреливаться в течение нескольких секунд, они облепят наши танки, как муравьи. Но если откроем огонь, «Сталин» одним ударом разобьет нас после первого же выстрела, не говоря уже об артиллеристах полковника, засевших в лесу. У «Сталина» было три пушки, и ему всего лишь требовалось подойти чуть ближе. Я дал приказ Хорсту и Второму нацелиться в его самое слабое место — чуть ниже башни со стволами. Дита сделал то же самое в нашем танке.

Мы сидели в напряжении и ждали. «Сталин» подошел совсем близко, да и пехотинцы, бегущие с ревом и свистом, находились в ста метрах от нас. В нашем распоряжении оставалось не больше пяти секунд. Все три танка были готовы к перекрестному огню по моей команде, но я ждал, выгадывая доли секунды. Крики и ругательства русских отчетливо доносились до наших ушей. Они обезумели от ярости и ненависти.

— Приготовились, — закричал я, — огонь!

Пушки разом ударили по «Сталину», а пулеметы застрочили по солдатам. Первые же три залпа вывели танк из равновесия, следующими тремя мы пальнули по гусеничной ленте. Теперь он хотя бы не мог двигаться, но все равно продолжал оставаться неприступной крепостью, готовый нанести ответный удар из трех стволов сразу. Я ждал атаки, наблюдая, как наши снаряды пролетают со свистом, и зная, что больше мы ничего не в силах поделать. Мы были похожи на сидящих уток. И вдруг неожиданно, как гром среди ясного неба, появился наш самолет и с воем сбросил бомбу на танк. Она угодила четко в цель, «Сталин» мгновенно вспыхнул, а мы обрушили на пехоту весь свой арсенал. Наступавшие в первых рядах попадали, как мухи, но стрелять в них не было необходимости, потому что, увидев, что их главной надежды больше не существует, они остановились и, развернувшись, бросились в лес. Мы немедленно покинули укрытие, отступая на высокой скорости, но ни на миг не прекращая стрельбу. Затем я дал команду приступить к игре в охоту на зайцев. Нам пришлось долго держать их, дожидаясь людей, которые возьмут под стражу восемьсот пленных. И никто из русских не попытался вернуться на сторону полковника. Наверное, они считали, что лучше быть захваченными, но живыми и присоединиться к остальным, сидевшим на траве, которым даже не требовалась охрана, чем воевать против нас. У нас не было времени взглянуть, играют ли они до сих пор в карты.

— Отлично, ребята! А теперь, не снижая скорости, движемся напролом, уничтожая все, что попадется! — прокричал я.

Никогда раньше мне не приходилось видеть такое количество войск, сконцентрированных на столь маленькой площади, как это поле, — две тысячи на квадрате в полкилометра. Они убегали в лес быстрее, чем когда наступали.

Как только мы вышли на открытое поле, русские танки и противотанковые установки открыли огонь, и мы были вынуждены занять старое месторасположение. Но, несмотря на это, мой друг полковник проиграл это сражение. Теперь мы могли не опасаться преследования, потому что самолеты прикрывали нас с воздуха. Три «мессершмита» бомбили русских, лишь только замечали движение, но противотанковые установки и сами танки были так хорошо замаскированы в лесу, между деревьями и кустарниками, что самолетам не удавалось обнаружить и нанести удар по ним, почему они и занимались только пехотой. Но на тот момент и этого было достаточно.

Я отправил Хорста вместе с двумя его танками на прежнее место к реке. А сам остался со своими ребятами в кустах, продолжать наблюдение. Как только самолеты исчезли, полковник, зная наше приблизительное расположение, начал практически перепахивать поле, вырывая с корнем каждый куст и дерево, закрывающее обзор.

Наш танк подъехал к одной из выдолбленных ям, оставленных разорвавшимся снарядом, и мы начали делать своеобразный окоп, неистово разворачивая танк вправо-влево, вперед-назад до тех пор, пока только ствол пушки не остался снаружи, а мы сами оказались в крепости, вырытой в земле. Два других танка были пока достаточно надежно укрыты среди деревьев.

Наконец у меня вырвался вздох облегчения и я расслабился. Наверняка теперь все позади. Теперь даже полковник не пойдет в новую контратаку. Единственное, что он может предпринять, — это открыть артиллерийский огонь и опять запустить свою чертову «катюшу», от звука которой лопаются барабанные перепонки.

У меня перед глазами замелькали картинки нашего триумфального возвращения. Но приятные мысли оборвал Хорст, настойчиво вызывавший меня на связь:

— Георг! Они наступают с юга! У них еще два танка!

Я застонал и одновременно выругался. Вот, значит, как они решили обхитрить нас, и это почти сработало. Третий, на правом фланге, находился южнее остальных, и поэтому я приказал оставаться на месте и следить за главной дорогой на востоке. Второму я дал задание отходить вместе со мной и направляться на помощь Хорсту. Мы помчались вниз, на насыпь, и обнаружили его в полукилометре от реки. К моменту нашего прибытия русская пехота уже успела окружить его. Они были повсюду, готовые с криками и воплями запрыгнуть на танк или забросать его гранатами. Подъехав сзади, мы неожиданно устремились на них, открыв стрельбу по налетчикам, после чего те, кому не повезло, так и остались лежать на земле. Затем, выстроившись в ряд, мы начали давить русских, стреляя из пушек и пулеметов. Оказавшись, в прямом смысле, между двух огней, наши враги практически не имели шанса остаться в живых.

Мы постоянно находились на связи с Третьим, но на этот раз его молчание слишком затянулось, неожиданно Хорст закричал:

— Я не знаю, что еще можно сделать, или нам крышка?

Быстро повернув голову, я увидел, что его танк горит.

— Немедленно уходите в безопасное место, — дал я команду остальным.

Танк Хорста мог быть подорван только другим, не менее мощным, чем «Сталин», — ничего другого здесь быть не могло. Внутри у меня все перевернулось и больно заныло. Хорст был одним из тех, кто не должен был погибнуть.

Увидев, что один танк потерян, пехота воспрянула духом и снова пошла на нас, но мы в ответ дали такой жестокий отпор, какой только могли. Сомкнув ряды теснее, мы безжалостно расстреливали пехоту. Но даже под нашим совместным натиском они не отступали и волна за волной продолжали свое движение, перепрыгивая через убитых. Стройными рядами, как колонны муравьев, они шли на нас, не думая останавливаться, и, когда наш огонь достигал следующего ряда, они сваливались на предыдущих мертвых, образовывая кучу. Боже, подумал я, это не может так продолжаться. Это уже не война, это резня, убийство.

Но ничего не прекращалось, и на поле продолжали появляться новые и новые груды тел. Зачем они сами бросаются навстречу неминуемой гибели? — спрашивал я себя. Почему они сейчас не хотят спастись, чтобы позднее попытаться сразиться с равным противником, и если погибнуть, то в честном бою? Зачем полковник отдает своих людей на верную смерть? Для чего он делает это? Мы не прекращали стрельбу. Или они нас, или мы их, но все равно кто-то будет убит. Должен же когда-то наступить этому конец.

Два других танка вышли на связь.

— Примерно через пять минут у нас закончатся боеприпасы.

Я посмотрел на ряды пехотинцев. Казалось, им не будет конца и края. Количеством они могут перевесить качество.

— Двигайтесь точно за мной на расстоянии ста метров, — скомандовал я. — И поддайте им свинца столько, сколько хватит. Я останусь на позиции, а вы на скорости направляйтесь к реке. Направьте сюда два танка с полной амуницией, а сами останьтесь на их месте.

Мы двинулись вперед, опрокидывая русских и давя их. По крайней мере, сейчас они, хотя и временно, находились под контролем, но я даже думать не хотел, как долго это продлится. Они буквально кидались на танк и оказывались расплющенными по земле. Я ждал, глядя в небо и ища поддержку с воздуха, которая пока еще не подоспела.

Затем я просто встал на виду, являясь прекрасной мишенью для русских, вызывая их на дуэль, но они почему-то остановились как вкопанные на своих местах. Может, они исчерпали все свои возможности. К тому же они еще не понимали, что означают наши действия — сначала наступление, потом отступление и снова движение вперед, потом исчезновение сразу двух танков в кустах, когда на виду оставался только один. Я решил, что если полковник предпримет еще какие-либо действия, то это станет его последним подвигом.

Затем, наблюдая в бинокль, я увидел, что на расстоянии километра или двух в сторону Одессы направляются сотни людей, грузовиков и вообще на дороге происходит лихорадочное движение. Целый батальон саперов пытался восстановить мост. Возможно, это действие на дороге было направлено на то, чтобы отвлечь наше внимание от настоящей цели — соорудить временный мост для прохода танковых отрядов. А тем временем прижать нас здесь и ждать, пока мы потеряем бдительность. И более того, им почти удалась задумка. Теперь я понимал, почему через патрули, выставленные Хорстом на том берегу реки, не было даже попыток пробраться и не последовало ни одного выстрела, когда ребята забирали свинью. Русских танков вообще не было там в тот момент. А танк Хорста был подорван одним из танков, находящихся через реку, совсем с близкого расстояния. Это была уловка. Если их танки сейчас пойдут в наступление, это будет означать, что все наши предыдущие действия были напрасными. А все те солдаты погибли ни за что. Требовалось срочно что-то придумать.

С реки вышли на связь. Более того, казалось, я разговариваю с привидением, потому что это был Хорст.

— Вам всем удалось спастись? — быстро спросил я.

— К сожалению, один ранен, но трое — в порядке.

— Другие танки уже едут к нам?

— Еще нет, но они почти готовы.

— Отлично. Останови их немедленно. Мы здесь сами справимся без проблем. Боеприпасов для пулеметов у нас хватит надолго. Главное, что я только что обнаружил, — это то, что нас пытаются надурить. Пока ты выставлял посты и глаз не сводил с того места, где скрывается предполагаемый враг, у них там даже танков не было. Должно быть, они ушли оттуда во время заградительного огня артиллерии в прошлый раз, потому что сейчас они очень мило расположились в трех километрах к югу от вас. А со своего участка я вижу, как чертовы русские саперы возводят временный мост, так что они должны быть там через несколько часов. Слушай, Хорст, я поддержу вас и отгоню пехоту. Берите три танка и отходите в сторону главной дороги — прямо по краю леса. А как доберетесь до дороги, на всей скорости гоните на юг. Езжайте напролом и не беспокойтесь, если впереди встретится пехота, просто давите не останавливаясь. И не придерживайтесь одной траектории, больше виляйте. Как доедете до леса, берите курс прямо на Одессу и езжайте в южном направлении в сторону города около трех километров — туда, где должен быть распределительный щит. Когда подъедете к возвышенности, я смогу увидеть вас. Но не поднимайтесь, а следуйте вдоль равнины и, обогнув холм, возвращайтесь за мной. Но, ради бога, соблюдайте осторожность, когда будете продвигаться по открытой территории, если поблизости не окажется подходящих зарослей для укрытия. Можете ехать, остальные инструкции я дам во время пути. Остается только надеяться, что мы не слишком поздно опомнились. Когда приблизитесь ко второму по величине холму, берите правее, так как там больше растительности, — ваша основная задача — остаться незамеченными. Вы должны приблизиться на пятьсот метров к тому месту, где они строят мост. Не показывайтесь, не выходите на открытую местность. Нацельтесь точно на мост и отправьте один танк попридержать пехоту. Уничтожайте все, что удастся, чтобы русские не смогли пройти. Желаю удачи. Я буду наблюдать за вами.

Глава 15

Моя голова работала вовсю. Я переключился на другую нашу секретную волну и начал вызывать на связь бомбардировщик. Затем я попробовал обратиться к Вилли, сказав, что если он слышит меня, то пусть тоже попытается дать сигнал самолету, чтобы тот взял курс приблизительно на десять километров южнее того места, куда они вылетали в предыдущий раз.

С того момента, когда самолеты вылетали последний раз, прошло двадцать минут. Теперь русские в открытую рыли окопы, не обращая на меня внимания. Я до сих пор продолжал находиться вне укрытия, хотя они, должно быть, подозревали, что меня страхуют другие танки, так как пока не догадывались о наших планах.

Послышался голос Хорста:

— Сейчас мы в лесу, и пока все идет нормально. Мы не можем двигаться быстрее, потому что на дороге яблоку негде упасть — все заполонила русская армия, даже в лесу их полным-полно. По полю тоже не проехать, даже если очень захотеть, — кругом они.

— Уже были попытки открыть огонь по вас?

— Нет. Здесь тысячи пехотинцев и обычных людей, но все они озабочены своей безопасностью.

— Послушай, Хорст, если впереди есть опасность, не задумывайтесь, расчищайте себе дорогу. Если необходимо, давите всех, кто попадется, главное — не сбавляйте скорость.

— Мы движемся со скоростью двадцать — двадцать пять километров. Извини, но это все, что мы можем сейчас.

— Ладно, раз такая ситуация, и этого достаточно! — крикнул я. — Не отступайте, твердо идите вперед, а когда будете на повороте, снова выйдите на связь.

Русские работали усерднее, чем когда-либо, возводя временный мост, карабкаясь на понтоны, доводя все до полной готовности. Через следующие двадцать минут, а может, меньше танки смогут переехать через него. Если бы у меня были свободные люди, я бы забрал этого чертова полковника в плен, что нужно было сделать давным-давно. И все же я сомневался, что это бы удалось. Полковник явно отличался смекалкой и живостью ума. Пока мы ухищрялись, чтобы ослабить его бдительность, он успел дважды обхитрить нас. Мы играли в кошки-мышки друг с другом, но невозможно было ответить с уверенностью, кто в этой игре был кошкой, а кто мышью. Ладно, ребята попробуют сделать все, на что способны.

По прошествии уже нескольких часов я почти совсем забыл, что ранен. Уколы морфия избавляли меня от боли и придавали обманчивое ощущение силы и энергии, но сейчас, когда действие наркотика заканчивалось, я снова начинал чувствовать безразличие и апатию. Когда напряжение немного спало и ничего не оставалось, кроме ожидания, моя бдительность постепенно притуплялась. В голове стоял невыносимый гул, и я чувствовал, что отключаюсь. Нет, только не теперь, Георг, сказал я самому себе, если мы допустим, что хотя бы один танк противника перейдет через мост, можно считать, что 115-го подразделения никогда и не существовало. И снова — сейчас или никогда. Мои губы пересохли и горели, каждое произнесенное слово требовало неимоверных усилий, но я все же спросил ребят, осталась ли у них вода. Дита протянул бутылку водки, но я не сразу понял, что это. Четверть бутылки была отпита. Я протянул ее обратно:

— Давайте выпьем, другого шанса у нас может не быть.

Бутылка исчезла где-то внизу, и, как оказалось, ими было завалено все дно танка.

Я выпил довольно много. Спирт обжег горло и весь желудок, боль, которую я чувствовал раньше, возобновилась. Но в то же время я ощутил, как голова моя прояснилась и стала работать четче.

— Попробуйте соединить меня с Вилли, — сказал я.

Он отозвался сразу же.

— Как ты? — спросил я.

— Отлично. Наши приближаются — они в десяти километрах отсюда, и я непрерывно держу с ними связь, — ответил он мне. — Русские потеряли последнюю надежду на то, чтобы избавиться от нас. На самом деле, я думаю, они уже отступают, потому что немецкая артиллерия уже оккупировала все дороги. Недавно целый полк русской пехоты прошел в ста метрах от меня, но я даже не стал утруждаться, чтобы стрелять по ним. В этом не было никакого смысла. Я просто дал им уйти.

— Да, сейчас у нас просто отдых. Послушай, Вилли, мне нужны не менее трех танков. Когда они смогут быть у меня?

— Если надо, то через пятнадцать минут. Подожди секунду, я только дам команду на отправление. — Вилли вернулся на связь ровно через шестнадцать секунд. — Все в порядке! Бок, Фукс и Фогель уже на пути к тебе, и, если они не разовьют скорость до шестидесяти пяти километров, когда поедут через поле, обещаю, я съем свою фуражку. Я не думаю, что русские успеют нацелить на них стволы. Знаешь, немецким танкам не удалось бы выдать такую скорость, особенно в таких условиях, на такой земле. Я дал им инструкции, чтобы оставались на одной частоте с тобой. Наверное, они сейчас слышат наш разговор.

— Эта война близится к концу, Вилли.

Русские приготовились нанести по мне удар, чтобы определить, есть ли поблизости другие наши танки. Я вызвал на связь лейтенанта Бока.

— Да, капитан.

— Ваш позывной Четвертый. Фогель, ты слышишь меня?

— Да.

— Ты будешь отзываться на «Пятый», а Фукс — на «Шестой». Как далеко вы находитесь от меня сейчас?

— Мы как раз проезжаем наши танки на реке, — ответил Фогель.

— Не останавливайтесь там, — быстро сказал я им. — Еще километр, и прямо упретесь в мой танк, который стоит открыто посередине поля. Мы полностью предоставлены самим себе. Лейтенант Бок, вы встаньте слева от меня, на расстоянии ста метров. Фогель и Фукс, остановитесь справа. Постарайтесь быть через три минуты — мост почти готов.

Я неотрывно следил за происходящим впереди и лишь изредка смотрел по сторонам. Все мое внимание было приковано к холму. Три танка до сих пор не показывались, наконец, повернувшись, я увидел их. Они и впрямь добрались молниеносно и организованно заняли свои позиции. Русские замешкались, очевидно решив, что это вернулись недавно отъехавшие танки, а это означало, что они понятия не имеют о том, что происходит на холме. Нам удалось ввести их в заблуждение, и они до сих пор пребывали в неведении. Увидев подошедшие танки, русские открыли заградительный огонь, который ничем не мог помочь им. Я не хотел рисковать, пытаясь выяснить сам, добрались ли танки до холма, и ждал их сообщений.

— Через несколько секунд вы увидите три танка, объезжающие холм, тот самый, где мы установили распределительный щит, — объяснил я ребятам. — Они наши. Мы пойдем в атаку на русских, как только увидим своих, выезжающих из-за холма. Мы должны прикрыть их любым возможным путем. У нас мало времени.

Похоже, танки следовали, урывками перемещаясь от укрытия к укрытию. Несколько секунд спустя я услышал выстрел — стрелял танк Бока. Сразу же на другом краю раздался взрыв.

— Я просто заметил грузовик, наполненный противотанковыми минами, — объяснил он. — Нужно было его подчистить.

— Естественно, — усмехнулся я.

Русские пехотинцы не давали нам расслабиться. Время от времени они обстреливали нас, хотя и безуспешно. Наконец три танка показались вдали, спускаясь с возвышенности, проехав по равнине и миновав следующий холм, они направились в заросли кустарника. Я так ослаб, что едва находил в себе силы, чтобы наблюдать за ними. Затем я заметил, что они уже открыли огонь. Пехотинцы, до этого стоявшие лицом к нам, немедленно развернулись и, как сумасшедшие, бросились в направлении своих танков. Русские, находившиеся на противоположном берегу реки, присоединились к пехоте и все вместе стали обстреливать наших, превратив холм в одно сплошное облако пыли. Казалось, что, откуда ни возьмись, сама собой выстроилась огромная серая стена, без единой расщелины, в которую вряд ли бы проскочила даже мышь.

— Пора, ребята! — закричал я. — Настала наша очередь!

Невозможно было сказать, целы ли танки на холме или нет. Русские ударили по ним, используя всю технику, имевшуюся у них, полностью игнорируя наших на реке. Мы неслись на полном ходу, забыв о пехоте, преграждающей нам путь. У всех нас в голове была только одна мысль — уничтожить этот мост, любым способом. На этот раз мы не сомневались, что они бросили свои танки и пустились наутек. Сейчас мне казалось, что достаточно одного моего сверлящего взгляда, и полковник будет сражен наповал. Мы гнали, расстреливая всех, кого видели, и свежепролитая кровь только усиливала азарт. Каждый из ребят сейчас хотел показать, что ничем не уступает никому в подразделении, особенно мне.

Я видел, как пули прыгают по воде, слетая с холма, поэтому я знал, что по крайней мере один из танков дееспособен. Я надеялся, что это был Хорст. Мы летели почти со скоростью самолета в сторону моста, а затем, словно мыши, перебежками добирались от дерева к дереву, от куста к кусту и так далее. Пехота, атаковавшая нас так неистово, теперь не менее яростно отступала. Нам оставалось пятьсот метров до моста, поэтому русские были вынуждены направить свой огонь на две стороны — на нас и на холм. Тем не менее у нас все же оставалось одно преимущество. Мы могли оставаться в укрытии до тех пор, пока танки противника не взберутся на насыпь и их огонь не станет по-настоящему опасным для нас. А пока даже снаряды, пущенные нами вслепую, были эффективны.

Батальон саперов прекратил свои работы, когда понял, что это бесполезно. Понтоны уже находились в воде, но закрепить их не успели. Еще какие-то секунды мы не начинали атаку, а солдаты, находившиеся возле понтонов, пытались зафиксировать их. Вскоре я заметил, что выстрелов с холма больше не доносится. Оставалась надежда, что мои подозрения не оправдаются. Даже незначительная стрельба поднимала столько пыли, что видимость становилась практически нулевой. Только теперь, когда танк отчетливо стал вырисовываться на насыпи, у нас появилась конкретная цель для удара. Но нам еще нужно было каким-то образом добраться до моста и разрушить его. Наши военно-воздушные силы, казалось, совсем забыли о нас, и именно в тот момент, когда мы больше всего нуждались в их помощи. Несколько сброшенных бомб могли бы уничтожить мост и без нас.

Сражение становилось все более жестоким.

Русские пытались воспользоваться любыми средствами против нас, но мы не оставались в долгу и двигались то вперед, то назад, то маневрируя из стороны в сторону, то выходя на открытую местность, то, наоборот, отступая. И ни на момент не прекращали стрелять. Русские не понимали, что мы делаем. Мы выходили на всеобщее обозрение, а затем исчезали, не давая им возможности уловить, сколько же нас на самом деле. Если бы даже русские танки пришли им на помощь, то они могли бы начать палить по своим, приняв их за врага. Мы-то находились в русских танках.

Мы все ближе подбирались к мосту. Фукс, находившийся на крайнем левом фланге и, соответственно, ближе остальных к реке, имел наилучшую возможность рассмотреть мост.

— Я думаю, они во что бы то ни стало попытаются перегнать танки через него, — прокричал он.

— Тогда не стоит дожидаться, начинай обстрел моста.

Я надел на голову русский шлем. Если окажется кто-нибудь из их чертовых снайперов в округе и решит выбрать нас своей мишенью, возможно, эта жестянка хоть немного обезопасит меня. Я указал Дите, куда следовать. Три танка уже переехали реку и были на нашей стороне. Если еще парочка успеет пересечь мост, у нас вообще не останется шансов на спасение. Казалось, Фукс разучился стрелять, так как залпы, выпущенные его танком, совершенно не повредив понтоны, падали в воду. Я остановил танк и дал команду стрелять. Первый выстрел не достиг цели, зато второй попал прямо в центр понтона. Все мое внимание было приковано к мосту. Следующий выстрел, и снова в цель. Я увидел, как один из русских танков сворачивает с моста. Дита продолжал целиться. Я попробовал связаться со Вторым и Третьим, но они больше не выходили на связь. Было ощущение, что танки на вершине холма растаяли в воздухе. Оставалось надеяться, что кому-нибудь из экипажа все же удалось выбраться. Вдруг справа от себя я увидел, как танк Фукса с ревом влетел вверх, а затем, беззвучно упав на землю, загорелся.

Я смотрел на него в оцепенении, как мне показалось, целую вечность, совершенно забыв о войне. Никогда еще я не был так близко к горящему танку и не мог поверить, что вижу эту картину наяву. Железо, из которого была сделана машина, раскалилось докрасна, и танк стал похож на топку. Мне показалось, будто я вижу тени людей, пытающихся выбраться наружу. Но я понимал, что это всего лишь игра воображения. Ни у кого из них не было шанса.

Три русских танка «Т-36», которые успели переехать мост, сейчас смотрели прямо мне в лицо. Но действия Диты оказались быстрее, чем мои слова. Он быстро выпустил снаряд, хотя от волнения промахнулся. Это было несвойственно ему — особенно из такого удобного положения. Первый из танков открыл по нас огонь. Я откинул голову, прислонившись к крышке люка, чувствуя, как дребезжит металл, по которому стучат пули. Но этих ударов было недостаточно, и на этот раз, прицелившись поточнее, Дита не допустил ошибки. Танк противника был обезврежен. Но я не поверил своим глазам, потому что танк продолжал двигаться на нас. Этого не могло быть: наверное, ранение дало о себе знать и у меня начались галлюцинации. Я потряс головой и посмотрел еще раз — танк горел. Похоже, я потихоньку начинал бредить. Два других русских танка отступили на короткую дистанцию и направились в хорошо защищенную зону. Я приказал своему экипажу дать задний ход и тоже постараться найти укрытие. Наконец нам удалось найти канаву, окруженную плотным кустарником. Я велел повернуть направо, а затем приказал Йохуму проехать вдоль канавы пятьдесят метров. Там, когда мы вновь окажемся лицом к лицу с русскими, можно будет замаскироваться среди деревьев. Не имея времени, чтобы связаться с остальными танками, мы с Боком вынуждены были сражаться в одиночку.

Не заметив, что канава кончилась, мы снова выскочили на поле. И тут нас поджидал шокирующий сюрприз. Мы налетели прямо на русский танк, стоявший всего в двухстах метрах от нас. Дита обнаружил его раньше остальных. Русские были сбиты с толку нашим неожиданным появлением, и Дита, не дав им опомниться, открыл огонь. Это было за Фукса. Он сгорел точно так же. Теперь оставался один последний танк, и Бок уже охотился за ним. Мы бросились ему на подмогу и немедленно попали под тяжелый артиллерийский обстрел. Но нам во что бы то ни стало нужно было разрушить этот мост, даже ценой собственной жизни.

И снова саперы толпились вокруг него. Они не теряли зря времени, пока мы сражались с «Т-36». Повсюду валялись доски и палки и люди бегали во всех направлениях. Дита снова начал стрелять по мосту. Солдаты побежали, спасая свою жизнь. Если бы русские не были застигнуты врасплох, они бы давно стерли нас с лица земли, но теперь, в царившем хаосе, они стреляли мимо и их снаряды пролетали справа, слева и ложились далеко впереди и за нами. Их стрелки не могли идти больше вперед. Мы не прекращали огонь, и наши пули со свистом вылетали через каждые несколько секунд. Наконец Дита перестал стрелять, и я увидел, что понтоны отделились и их понесло течением реки в нашу сторону. Не знаю, закричал я или нет, только резко откинул голову и поднял руку, а затем словно отбойный молоток стал стучать по моей голове. Теряя сознание, я почувствовал горячую кровь, побежавшую по лицу, и упал назад.

Кто-то потряс меня за плечо. Мне показалось, что все мое тело состоит из отдельных кусков. Я вроде слышал голоса, но уверен не был. Мне требовалось время, чтобы вникнуть, вдуматься в то, что произошло. Я лежал с открытыми глазами и пытался сконцентрироваться. Что я делаю здесь и, вообще, где я? Я прислушивался к голосам. Постепенно они стали слышны отчетливее. Их было два, но слов я разобрать не мог. Я осознавал, кто я такой, и медленно стал вспоминать сражение, горящие танки, ребят, раскаленный танк Фукса и то, как получил ранение в голову. Может быть, я находился в плену у русских? Если так, то лучше умереть. Осталась ли у меня смертельная таблетка? Я хотел дотронуться до нее, чтобы проверить, но не смог поднять руки и даже пошевелить пальцами. Я с трудом держал глаза открытыми и пытался понять, кто там говорит. Сконцентрировавшись, я попытался различить слова. Это была спокойная немецкая речь.

— Ранение в голову не очень серьезное — ему здорово повезло. Вот с легким дела обстоят хуже. Но, я думаю, он выкарабкается.

Прилагая неимоверные усилия, я решил убедиться, не немецкий ли это доктор, который, может быть, также захвачен русскими. Я увидел человека в белом халате, как раз в этот момент направляющегося к изголовью моей койки.

— Сделаем ему переливание крови, и все обойдется. Он прошел дальше, и мне не стало его видно. Теперь я понимал, что, возможно, нахожусь в передвижном полевом госпитале, так как все это время чувствовал под собой стук колес. Я продолжал осматриваться, а затем услышал голос доктора позади себя:

— Должно быть, он находился рядом с кабиной водителя. Кстати, адмирал, возникает вопрос, кто этот парень, если ему оказывается столь высокое внимание?

Это были его последние слова, но ответа не последовало.

Я посмотрел в сторону. До сих пор в моей голове был сплошной туман, и поэтому мне никак не удавалось сосредоточиться на фигуре человека. Лица и возраста мужчины я не мог различить, но его форма была мне хорошо знакома. Капитан военно-морского флота. Его грудь была увешана медалями. Я все пристальней вглядывался, и его лицо потихоньку начало вырисовываться. Я не мог поверить своим глазам. Здесь не могло быть ошибки. Это был Вилли. Он смотрел на меня, как всегда иронично улыбаясь, но откуда у него эта форма? Я продолжил осматриваться и уткнулся в другого человека в похожей форме. Этого просто не могло быть. Зажмурившись, я снова открыл глаза и стал с подозрением вглядываться. Не было сомнений, что у меня начались галлюцинации!

Но, присмотревшись, я увидел, что этот человек тоже улыбается.

— Привет, капитан. — Передо мной стоял адмирал Канарис.

Это сон, сказал я себе. Каким образом он мог очутиться здесь, и даже если это он, то что ему тут делать? Тогда тем более, черт побери, где я нахожусь? Я снова закрыл глаза. Но тряска и непрекращающийся стук колес не могли мне сниться — я точно не спал. Потом я услышал, как Вилли говорил:

— Он опять потерял сознание.

— Нет! Я в порядке! — закричал я, быстро открыв глаза, но больше не смог произнести ни звука и так и остался лежать с приоткрытым ртом, почувствовав, как у меня пересохло во рту и горле. Казалось, парализовало язык. Я решил попросить воды, и слова едва слетели с моих губ. Адмирал Канарис поднялся и, наполнив полевую кружку, очень медленно поднес к моей голове и стал вливать маленькими глотками мне в рот.

— Не нужно разговаривать, только в крайнем случае, и все будет хорошо.

Я перевел взгляд на Вилли:

— Я думал, ты погиб. — Вода немного смягчила язык, и стало чуть легче. — Незадолго до того, как меня ранило, примерно за полчаса, я получил сообщение, что на подходе наши войска, под командованием полковника Бекера, и что вы полностью уничтожены. Они успели спасти ситуацию, но не вас.

— Я не привидение, Георг. Нас действительно разбили, но пятерым удалось выжить. Хотя еще минута-другая, и от нас бы русские тоже ничего не оставили.

— А что произошло с нашим танком?

— Думаю, лучше тебе сначала узнать, что случилось с нами, а потом и до тебя очередь дойдет. Но ты уверен, что сможешь выслушать рассказ?

Я сжал зубы, чтобы не выплеснуть на него свою злость за эти слова.

— Ладно, Георг, вижу, в тебе еще что-то сохранилось от старой закалки! — Вилли устроился поудобнее возле меня и продолжил: — Мы держали русских под контролем, и все бы закончилось без проблем. Но их фронт окончательно был разбит, и мы попали в самый эпицентр их суматошного отступления из Одессы. Естественно, невозможно выстоять против такого натиска. Меньше чем за полчаса они перевернули то место, где мы находились, вверх дном, но отряд танков мы все же не пустили через реку. В тот момент русским было уже слишком поздно пытаться что-либо предпринять. Наши противотанковые пушки подгоняли русское отступление со всего размаха — практически все танки на той стороне удалось обезвредить и разбомбить. Поэтому, с тех пор как вы оказались один на один с русскими танками, я непрерывно держал связь с Боком. Он дословно докладывал обо всем, что происходило. Я слышал о трех русских танках, успевших перебраться через мост, и о том, что твой танк встал на дыбы, когда вы остервенело били по мосту. А перед этим вы подорвали два танка, и Бок начал преследование последнего, но русские разбили его. Оставался только ваш танк, и им удалось первыми нанести удар, после чего вас всех контузило и вы потеряли сознание. Лейтенант Петер передал по радиосвязи о завершении операции — третий танк он взял на себя. Покончив с ним, они вытащили тебя и ребят, положили на возвышенное сухое место и оставили возле вас охрану.

— А где сейчас Петер? — тихо спросил я.

— Он бросился отгонять пехоту, которая пыталась подползти к тому месту, где вы лежали. Его подбили с того берега, а может, из противотанковой пушки. Прости, Георг, но никто из них не сумел выбраться из горящего танка.

Я закрыл глаза и вспомнил лица всех ребят, с которыми учился и воевал. Особенно четко передо мной почему-то стоял образ Диты, моего доблестного и самого меткого стрелка.

— Сколько всего осталось человек? — спросил я.

— Двадцать два. Двадцать два из шестисот.

— Еще есть раненые?

— Нет.

— Только двадцать два.

Я уставился в потолок, а Вилли отвел взгляд и стал смотреть в окно. Все эти годы, дни, недели, часы, минуты были пережиты вместе. 115-е подразделение. Сейчас я жалел, что меня нет среди них. Почти все наши мальчики навсегда остались лежать в лесах и на полях сражения у Одессы. Гордость Германии — дети фюрера.

Адмирал Канарис вступил в разговор:

— Вы все поняли, что сказал капитан фон Хоффен?

Я долго смотрел на него, а потом кивнул. Он знал наверняка, что я чувствовал.

— Ребята, вы провели изумительную работу, — произнес он мягким голосом. — Вы выполнили не просто свой долг, вы сделали то, чего никто не ожидал. Вас позвала родина, и вы пошли и погибли за нее. Вы страдаете сейчас, как, наверное, никто никогда не страдал, но единственное, что я могу сказать, — это война. Это звучит банально, но именно в этой фразе заключен весь смысл. Я скорблю вместе с вами, капитан.

Я кивнул, толком не слушая, что он говорит.

— Сам фюрер назначил меня командующим «Дас Рейх», и я отдавал указания, иногда переступая через себя и подавляя эмоции. Самолет забрал нас почти сразу же, как закончилась битва. Я был в «Дас Рейх» в одиннадцать часов.

Но, если бы вы, ребята, не загнали в угол те отряды танков, это бы стоило нам тысяч немецких жизней. Каждый из вас спас сотни жизней, и вы должны гордиться, как сейчас горжусь я. Но, несмотря на то что вы были без сознания более суток, не думайте, что война для вас закончена. А пока пожелание фюрера, чтобы вы как можно скорее поправлялись. Знаете, я уверен, он искренне переживает за вас, потому что такие люди незаменимы для страны.

Мы с Вилли тихонько засмеялись, и боль сразу же дала знать о себе.

— И кстати, вам нужно забыть, что ваша фамилия Кириллов, такого человека больше не существует, да, в сущности, никакого Григория Кириллова никогда и не было, — продолжил он. — Теперь вас зовут Баранов, Василий Баранов из Смоленска.

Я застонал, глядя на смеющиеся лица передо мной.

— Но первым делом вы направитесь в госпиталь, а затем обратно на учения в 3-е прусское подразделение военно-морских сил. Желаю скорейшего выздоровления, Баранов.

Я уткнулся взглядом в потолок, а затем перевел его на двоих мужчин, сидевших возле меня. Вагон неожиданно толкнуло, и я потерял сознание.

Примечания