Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Часть первая.

Годы войны и мира: 1901–1941

Глава 1.

Служба в Королевской баварской армии и рейхсвере, 1904–1933

Молодые годы в Мюнхене. — В баварской пехотной артиллерии. — Переговоры о перемирии 1917 года на русском фронте. — Офицер главного штаба 2-го и 3-го баварских армейских корпусов. — Работа по демобилизации в 1918 году: формирование войск безопасности и добровольческие корпуса. — 1.10.1922 года. Перевод в Берлин, в министерство рейхсвера

Я происхожу не из военного рода. Мои предки, в свое время воевавшие против аваров, а позже против венгров, основали на территории, которая сейчас относится к Нижней Австрии, крепость Чесельринх. Риттер Оускмус Чесельринх (1180) был первым, кто решил взять себе это имя. Его потомки, носившие фамилию Кессельринг, снискали себе уважение в южных районах Германии, а также за пределами германских границ, в Эльзасе и Швейцарии, как рыцари, представители аристократии и священнослужители. Однако мои прямые предки, в XVI веке поселившиеся в Нижней Франконии, были крестьянами, пивоварами и виноделами. Представители некоторых ветвей нашего рода отдали предпочтение профессии преподавателя. Это, в частности, относится к моему отцу, городскому советнику комитета по образованию в Бейрете.

Ранние годы моей жизни прошли в нашей большой семье в Вунсидде (Фихтельгебирге) и в Бейрете, где я в 1904 году окончил классическую среднюю школу. [9] Трудностей с выбором профессии у меня не было. Я хотел быть военным, твердо осознавал это и теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что всегда сердцем и душой был солдатом. Не будучи сыном офицера, я вступил в армейские ряды не как кадет, а как вольноопределяющийся, или кандидат в офицеры. В вольноопределяющиеся меня произвел командир 2-го баварского полка пехотной артиллерии, в котором я начал свою военную карьеру и в котором служил, за исключением периодов учебы в военной академии (1905–1906) и артиллерийском училище (1909–1910) в Мюнхене, до 1915 года.

Мец, в котором дислоцировался полк, был городом-крепостью со своим гарнизоном и представлял собой наилучшее место для обучения молодого и полного амбиций солдата. Там испытывалось все без исключения новое оружие, а муштра была весьма суровой. Близость к границе подразумевала, что на первом месте должна стоять компетентность. Кроме того, национальные узы, связывавшие немцев и население Эльзаса и Лотарингии, благоприятствовали идеям пангерманизма. Посещая места сражений времен франко-прусской войны, мы нередко бывми в Коломб-Нуийи, Мар-ла-Тур, Гра-велотте, Сен-Прива, а также за границей — в Седане. В нашем восхищении теми жертвами, которые принесли в свое время наши отцы, не было дешевого милитаризма.

Но Мец и его окрестности нравились наиболее впечатлительным из нас и по многим другим причинам. Мало кто мог оставаться равнодушным при виде цветущих склонов холмов Мозеля. Невозможно забыть наши прогулки по заросшим лесом долинам, Бронвоксталю и Монвоксталка. Нам не жаль было потратить несколько франков, чтобы насладиться красотами Нанси или Понт-а-Муссон. Когда мы вручали свои документы французскому офицеру-таможеннику в Паньи-сюр-Мозель и пересекали границу, напутствуемые его веселым покровительственным возгласом «Повеселитесь как следует!», а потом, при возвращении, на том же посту нас встречали дружелюбным вопросом «Ну как, повеселились?», мы ощущали себя гражданами Европы.

Все поразительно быстро изменилось в 1911 году. Стоило кому-то предпринять самую невинную вылазку через границу, как об этом инциденте сообщали в Берлин и Париж, а чиновники в министерствах иностранных дел двух стран принимались озабоченно чесать головы; исход подобной истории обычно бывал весьма неприятным для правонарушителя, в намерениях которого, как правило, не было ничего плохого. Начиная с этого времени в крепости стали чаще объявляться тревоги, из-за которых нашей батарее всякий раз приходилось бегом перетаскивать орудия, чтобы занять позиции в форте Кронпринц у Арс-сюр-Мозель. Учитывая тот факт, что форты на западных окраинах Меца (Лотринген, Кайзерин, Кронпринц и Хазелер) находились в непосредственной близости от границы, действовать в таких случаях, несомненно, следовало быстро. Мы, кандидаты в офицеры, нередко поговаривали о том, что в случае внезапного начала войны нельзя было с уверенностью сказать, удастся ли нашим войскам, дислоцирующимся в Меце, занять эти форты прежде, чем это сделают французы.

На момент моего поступления на военную службу в 1904 году 2-й баварский полк представлял собой полк крепостной артиллерии. Нас обучали обращению с самыми разными орудиями — от револьверной пушки калибра 3,7 сантиметра до 28-сантиметровой мортиры — но главным образом с крупнокалиберными, что соответствовало нашей главной функции в случае мобилизации. Мы учились стрелять точно даже с большой дистанции и использовать новейшие приспособления, применяемые разведывательными частями, наблюдателями и подразделениями, занимающимися обеспечением взаимодействия на поле боя. На занятиях мы даже тренировались в ведении наблюдения с воздушного шара, что мне особенно нравилось. Больше всего я любил вести наблюдение со свободно летящего шара. Это занятие компенсировало ужасные часы тошнотворной болтанки, неизбежной при работе на шаре, закрепленном на привязи, при сильном порывистом ветре. Мне очень скоро пришлось на личном опыте убедиться, что для подобных «подвигов» необходим крепкий желудок. [11]

Тем, что ее преобразовали в мобильную «тяжелую армейскую полевую артиллерию», крепостная артиллерия обязана императору Вильгельму II и генеральному инспектору крепостной артиллерии фон Дулицу. Мне впервые довелось стать непосредственным участником столь важной реформы. Хотя инициатива безусловно принадлежала моим руководителям, в частности весьма оригинально мыслившему командиру баварской бригады крепостной артиллерии генералу Риттеру фон Хену, тем не менее, создать в 1914 году новую тяжелую артиллерию, играющую важнейшую роль в бою, было бы невозможно без активного содействия самих войск этому процессу. При этом я хочу подчеркнуть, что война, если уж она была неизбежна, все же началась слишком рано. Она прервала нормальное развитие вышеупомянутого процесса как с организационной, так и с психологической точки зрения, резко сократив время, отводившееся для его завершения.

Если бы война началась позже, некоторые представители командования не смотрели бы на тяжелую артиллерию как на обузу. Я помню, как главнокомандующий 6-й армии, когда в 1914 году ее перебросили из Лотарингии в Бельгию, заявил: «Теперь, когда нам предстоит война, в которой многое будет решать мобильность, тяжелая артиллерия нам больше не нужна».

С тех пор мне не раз приходилось сталкиваться с инстинктивным неприятием всего нового, того, что еще не успело сломать сложившиеся предубеждения. Поразительно, насколько сильно подвержены инерции мышления даже представители наиболее развитых в интеллектуальном отношении кругов.

Баварское военное министерство требовало от вольноопределяющихся сдачи всех экзаменов и настаивало на том, что перед производством они должны пройти гораздо более продолжительный, по сравнению с другими кандидатами в офицеры, курс практического обучения в своем полку или в военном училище. Прусская система подготовки применялась только в нашей военной академии и в Генеральном штабе, хотя в Баварии перед Первой мировой войной курс академии также считался обязательным для зачисления в Генеральный штаб. [12] Такой подход имел свои преимущества и недостатки, и во время войны в него приходилось вносить изменения по причине нехватки офицерского состава. Более длительный период практической подготовки перед тем, как молодого человека производили в офицеры, однако, шел ему на пользу, и во времена рейхсвера этот период был вполне резонно существенно увеличен.

Трагические события в Австрии в июле 1914 года придали последним дням пребывания моего полка на артиллерийском полигоне в Графенвюре особую окраску. Все выглядело так, словно военные действия уже начались. Объявление о том, что «угроза войны нарастает», и последовавший за ним приказ о всеобщей мобилизации застали наши батареи в западных фортах Меца. В те дни и в период первого этапа мобилизационных мероприятий оснащение и передислокация боевых частей и подразделений, расквартированных в Меце, происходили без малейших задержек. Это могло служить доказательством того, что подготовительная штабная работа была проделана безукоризненно.

Я вместе со своим полком оставался в Лотарингии до конца 1914 года. Буквально перед самым Новым годом меня перевели на должность адъютанта командира 1-го баварского полка пехотной артиллерии, входившего в состав 6-й армии. В 1916 году я получил назначение на должность адъютанта командира 3-го баварского артполка, к штабу которого был прикомандирован до конца 1917 года.

После этого я был направлен в Генеральный штаб и служил на Восточном фронте в качестве офицера Генштаба в составе 1-й баварской дивизии сухопутных войск. В качестве ее представителя я проводил переговоры о временном прекращении огня на Дунае. Моим партнером по переговорам был русский офицер Генштаба, которого сопровождал в качестве переводчика генерал медицинской службы. Меня поразили две вещи: во-первых, невероятный интерес противоположной стороны к вопросам тактики позиционной войны и, во-вторых, поведение представителей так называемых солдатских советов, выделенных для охраны участников переговоров. [13] Эти представители показались мне неотесанными, необразованными мужланами, но при этом вмешивались в наш разговор и держались так спесиво, словно это они командовали офицерами, а не наоборот. Помнится, тогда я подумал, что подобное никогда не могло бы произойти в германской армии. Однако через какой-нибудь год я понял, что ошибался. Действия отдельных подразделений в Кельне в 1918 году очень напоминали поведение русских революционеров. Но оставим эти неприятные воспоминания! Остается лишь порадоваться, что подобные сцены не разыгрывались в наших войсках в 1945 году.

В 1918 году, когда я с командованием 6-й армии находился в Лилле в качестве офицера Генштаба при 2-м и 3-м баварских армейских корпусах, мне часто доводилось лично контактировать с главнокомандующим, кронпринцем Баварии Руппрехтом. Нас, штабных офицеров, по очереди приглашали за его стол, где кронпринц неизменно был главным действующим лицом любой беседы. О чем бы ни шла речь — о политике, искусстве, географии, истории или государственном устройстве, — он неизменно демонстрировал прекрасное знакомство с предметом разговора. Трудно было сказать, был ли он столь же глубоко информирован в военных вопросах, поскольку все тщательно избегали любой возможности обсуждения данной темы. Во время Второй мировой войны среди «знающих людей» нередко высказывалось мнение, что мы вступили в нее с «лучшими мозгами», нежели в Первую. Хотя в подобных высказываниях присутствует немалая доля преувеличения, можно сказать, что в годы Второй мировой войны все серьезные, значимые должности занимали хорошо подготовленные, компетентные военные специалисты, прошедшие прекрасную подготовку в виде службы в качестве офицеров Генерального штаба в период с 1914-го по 1918 год. Они поддерживали более тесный контакт с войсками и были моложе, чем командиры времен Первой мировой войны. Надо отметить и то, что среди последних было немало людей королевской крови, а они, при всем моем уважении к их способностям и человеческим качествам, были далеко не гениями. Сложнее провести сравнение между офицерами Генштаба. [14] В численном отношении императорский корпус офицеров Генерального штаба имел преимущество; кроме того, подготовка входящих в него военных была более унифицированной. Однако офицеры Генерального штаба образца 1939 года были ближе к тем, кто непосредственно находился на боевых позициях с оружием в руках, а это настолько серьезное преимущество, что его невозможно переоценить; они полностью подчинялись боевому командиру, что исключало возможность путаницы и дублирования приказов, которые имели место в годы Первой мировой войны. Вся полнота ответственности, таким образом, ложилась на командира. Он отвечал за свои действия перед своей совестью и — как показало время — перед Гитлером и Нюрнбергским трибуналом. Это, однако, не мешало теснейшему сотрудничеству между командиром и его начальником штаба, а также высокой степени независимости начальника Генерального штаба.

В 1918 году я хотел уволиться из армии, но мой командир, умевший мыслить по-государственному, убедил меня остаться, чтобы провести демобилизацию 3-го баварского армейского корпуса в районе Нюрнберга. Эта демобилизация проводилась под руководством политического комиссара, молодого адвоката, являвшегося членом социал-демократической партии. Для меня это было очень трудное время — мне приходилось тяжелее, чем в полевых условиях. Кроме проведения мобилизации, нужно было сформировать новые войска безопасности и так называемые добровольческие корпуса, а также распределить между ними зоны ответственности вокруг Нюрнберга, в Мюнхене и в центральной части Германии. Это была интересная работа. Она дала мне уникальную возможность своими глазами увидеть революционные события того периода. В то же время было крайне неприятно быть свидетелем бесчинств толпы фанатиков после штурма ставки нашего верховного командования в начале 1919 года.

Чаша моего терпения цереполнилась, когда в качестве благодарности за мою усердную и добросовестную работу был выписан ордер на мой арест за участие в якобы имевшем место путче против командования моего 3-го баварского армейского корпуса, в котором значительным влиянием обладали социалисты. [15] Даже с учетом того, что после 1945 года меня посадили в тюрьму, я без малейшего колебания утверждаю, что тот эпизод 1919 года был самым большим унижением в моей жизни.

* * *

Будучи в течение трех с половиной лет, с 1919-го по 1922 год, командиром батареи в Амберге, Эрлангене и Нюрнберге, я весьма тесно общался с личным составом своего подразделения и другими военнослужащими. В то время в армии проводились многочисленные реформы и сокращения; вооруженные силы численностью в 300000 человек нужно было урезать до 200000, а затем до 100000; предстояло найти способ превратить нашу огромную, созданную с учетом определенных приоритетов военного времени военную машину в весьма скромные по численности войска, способные решать лишь сугубо оборонительные задачи, — фюрер-труппе (буквально — войска фюрера). Однако эта работа, в процессе которой можно было многому научиться, давала мне радостное ощущение того, что я вношу свою лепту в дело возрождения Германии.

1 октября 1922 года я был откомандирован для дальнейшего прохождения службы в Берлин, в министерство рейхсвера. Там мне оказали большое доверие, назначив на ключевую должность заместителя начальника штаба управления сухопутных сил. Моя деятельность на этом посту, которая продолжалась с 1922-го по 1929 год, охватывала все этапы боевой подготовки войск и организационно-технические мероприятия, находившиеся в ведении всех отделов рейхсвера. Я был глубоко погружен в решение экономических и административно-управленческих вопросов, изучение внутреннего и международного права. Кроме того, мне приходилось заниматься проблемами межсоюзнической комиссии военного контроля. Я работал в тесном взаимодействии с Войсковым отделом, предшественником Центрального бюро. Поскольку я был хорошо знаком с функционированием министерского механизма и реальными условиями службы в армейских частях, я ко всему прочему был назначен на должность уполномоченного по делам сокращения сухопутных сил. [16] Этой реорганизационной работе мне приходилось посвящать значительную часть своего времени, когда в 1929 году я возглавил 7-е региональное командование в Мюнхене.

В дальнейшем, проработав еще некоторое время в министерстве в Берлине, я, будучи уже в звании полковника, провел два года в Дрездене в качестве командира одного из дивизионов 4-го артиллерийского полка. На том и закончилась моя служба в армии. 1 октября 1933 года я был официально уволен в запас и в звании коммодора возглавил административное управление люфтваффе (военно-воздушные силы).

Глава 2.

Эпизоды периода работы в рейхсвере

Берлин. Работа в министерстве рейхсвера. — Уроки фон Зекта. — Возрождение германской армии. — Уполномоченный рейхсвера по сокращению

Я очень многим обязан моей службе в Берлине. Хотя я с неохотой ехал в прусскую столицу, должен признать, что, проведя там несколько лет, я полюбил ее. Она стала моим любимым городом. Нет необходимости объяснять, насколько тяжело, находясь за решеткой, я переживал годы трагедии Берлина. Я действительно любил его и его жителей — жизнерадостных, щеголевато одетых, честных и трудолюбивых. Частенько ранним утром я выкраивм час, чтобы провести его на углу Потсдамерплац. Это было на редкость удачное место для наблюдения за тем, как просыпается город, как трамваи и железнодорожные станции исторгают из себя множество людей, спешащих на работу. Разумеется, все для меня выглядело иначе, когда в тревожные дни 1923 года мне приходилось ходить пешком от Ланквиц до Бендлер-штрассе или когда я, честный, а потому почти нищий капитан (после Первой мировой войны я потерял свое состояние, а оклады у военных были чрезвычайно низкими), одетый в штатское платье, вместе с женой вынужден был предпринимать полуторачасовые пешие переходы, чтобы неподалеку от Клостер-театра в очередной раз изучить объявления об имеющихся вакансиях. [17] И все же мы с радостью терпели все это ради воскресных экскурсий в Марк. Я, уроженец Южной Германии, научился любить его озера, его леса и его жителей. Утренние и вечерние поездки в битком набитых поездах были частью развлечения. Подобное беззаботное времяпрепровождение позволяло мне как следует проветриться и на время отвлечься от служебных проблем.

В профессиональном отношении годы работы в Берлине были для меня прекрасной школой. Что могло заменить часто проводившиеся в моем кабинете дискуссии в присутствии генерал-лейтенанта фон Зекта, который так хорошо умел слушать, а затем подводить удивительно краткий и точный итог услышанному? Он был образцом офицера Генерального штаба и настоящим лидером, способным вести людей за собой! А блестящие лекции генерала фон Шлейхера, благодаря которым я получил столь глубокое понимание тогдашней политической ситуации? Жаль, что во время политического кризиса 1932 года он не имел возможности оказывать закулисное влияние на обстановку, а оказался на переднем крае событий. И разумеется, нигде больше я не смог бы в мельчайших деталях изучить проблемы всех видов вооруженных сил и родов войск, научиться понимать их взаимосвязь, сильные и слабые стороны и благодаря этому помочь строительству рейхсвера. Специалисты из военно-морских сил и авиации расширили мой кругозор и привели меня к пониманию и поддержке идеи о слиянии сухопутных сил и флота в рамках единого вермахта.

В 1924–1925 годах в сотрудничестве с майором Преу из управления по организации сухопутных сил я написал первый меморандум по вопросу о формировании Генерального штаба вермахта. При этом мне очень пригодились мои предыдущие контакты с Центральным бюро, которые стали поворотным пунктом во всей моей военной карьере. Работая там, человек привыкал думать и действовать как на переднем крае.

Деятельность рейхсвера была весьма интенсивной и плодотворной, пронизанной корпоративным духом, который заставлял всех желать как можно более быстрого достижения искомых результатов. [18] Мы стали неким неполитическим образованием, далеким от каких бы то ни было партий. Фон Зект нарочно проводил обучение таким образом, чтобы военнослужащие не заразились вирусом приверженности правым или левым взглядам. Рейхсвер был организацией, присутствие и действия которой обеспечивали бескровное разрешение любого внутреннего конфликта в период между двумя мировыми войнами.

В конце концов вооруженные силы, стоящие вне политики, незаметно превратились в точку опоры для правительств, избранных народом. Вопрос о том, следует ли солдату или командиру заниматься политикой, я прокомментирую позже. Сейчас же мне лишь кажется уместным и необходимым добавить, что исключения из этого правила «никакой политики», имевшие место в двадцатых годах во время событии в Ульме и Мюнхене, были подвергнуты решительному осуждению и что в первые годы существования национал-социалистической партии мы, военные, не проявляли по отношению к ней никакого сочувствия. То, что мне довелось видеть в Дрездене в 1933 году, добропорядочный гражданин мог стерпеть, только постоянно напоминая себе, что в случае кровавой революции все было бы гораздо хуже.

До 1933 года я избегал каких-либо контактов с партией. Поведение национал-социалистов на улицах и во время их парадов вызывало у меня отвращение. Я помню совещание офицеров, проводившееся в том же 1933 году в Дрездене, на котором военный министр генерал фон Бломберг в своем весьма неубедительном выступлении умолял военных проявить лояльность по отношению к национал-социалистическому правительству. Лишь в конце октября 1933 года, когда я как чиновник министерства воздушного флота получил возможность оценить методы режима, у меня стало складываться о нем более благоприятное впечатление. На этом я подробнее остановлюсь ниже.

Ограничения численного состава рейхсвера накладывали особые обязательства на высшее командование. [19] Будучи щитом для государства и гарантом стабильности государственной власти, оно традиционно сохраняло некую отрешенность от событий, происходящих в мире. Это давало ему дополнительное время и возможности для того, чтобы, не привлекая внимания, без помех заниматься решением второй главной задачи — превращения рейхсвера в некое подобие экспериментальной кузницы военной элиты. Будучи простым офицером и когда в 1922 году меня перевели в министерство рейхсвера и я стал иметь непосредственное отношение к решению вопросов, касавшихся деятельности комиссии по разоружению, на множестве примеров я убедился в том, что Межсоюзническая комиссия военного контроля (МКВК) пыталась выполнить букву связанных с разоружением Германии поручений, которые были на нее возложены, и игнорировала тот не слишком приятный факт, что время неизбежно предъявит ей свой счет и все расставит по своим местам. МКВК распалась из-за того, что ее миссия изначально была утопией. Каждый немец, как и любой гражданин других держав, знал, что на практике ни одна страна не сможет удерживать свои вооруженные силы в рамках численности в 100000 военнослужащих до тех пор, пока остальные государства не разоружатся в соответствии с Версальским договором. То, что мы, германские военные, были недовольны односторонней реализацией договора, не должно расцениваться как свидетельство якобы свойственного нам «милитаризма». Это недовольство проистекало из жизненных потребностей нашей страны и ее геополитического положения. Я хотел бы также добавить, что социал-демократическое правительство, находившееся в то время у власти, а впоследствии и коалиционное правительство, в состав которого также входили социал-демократы, признавали справедливость требований об ограниченном увеличении военной мощи Германии и поддерживали усилия, предпринимавшиеся рейхсвером в этом направлении.

Какие же цели ставил перед собой сам рейхсвер? Поскольку в то время я был военным чиновником, я могу ответить на этот вопрос. Интеллектуальные ресурсы министерства рейхсвера были сконцентрированы на анализе опыта войны, включая ее уроки в том, что касалось технических и организационных мероприятий и программ подготовки кадров, а также на разработке новых направлений оперативного, административного и технического развития. [20] Разумеется, что оценкам тех, кто занимался этой работой, придавалось очень большое значение. Главной целью было не отстать от других государств, заметно продвинувшихся после заключения мира в техническом отношении, и, когда придет время, возродить германскую армию, оснастив ее современным вооружением. В сфере подготовки военнослужащих перед нами стояли две основные задачи: во-первых, создать некий прототип общевойсковых частей; во-вторых, подготовить рядовой состав частей и подразделений таким образом, чтобы в перспективе они могли составить костяк унтер-офицерского и офицерского состава. Политическая ситуация требовала, чтобы наши действия ограничивались «защитой рейха» — то есть в первую очередь возведением укреплений на восточной границе и в Восточной Пруссии и обеспечением их безопасности с помощью частей по охране границы, которые предполагалось быстро сформировать в случае экстренной ситуации. Кроме того, предпринимались усилия с тем, чтобы заткнуть зияющие бреши в кадровом составе рейхсвера путем переподготовки бывших офицеров и унтер-офицерского состава, а также обучения ограниченного числа волонтеров, призывавшихся на короткий срок. В целом этого краткого описания деятельности рейхсвера должно хватить для того, чтобы читатель понял: работа в войсках была отюдь не синекурой.

Значительную часть моего времени занимала реорганизация артиллерийско-технического департамента. В этой области слияние двух видов деятельности — создания нового оружия и снабжения им действующей армии — разрешило конфликт, ранее существовавший между ними. Соображения Генерального штаба по поводу методов ведения будущей войны создали основу для ясно сформулированных требований относительно вооружения, которые были переданы инспекцией артиллерийско-технической службы руководителям испытательных полигонов и департаменту снабжения артиллерийско-технической службы для размещения заказов. Эти технические структуры были напрямую замкнуты на промышленность. [21] Образцы, поставляемые заводами, тщательно испытывались на полигонах департамента артиллерийско-технической службы. В случае, если испытания проходили успешно, отдельно взятые подразделения вновь подвергали продукцию заводов самым сложным и суровым проверкам уже в реальных войсковых условиях, и все выявленные недостатки впоследствии устранялись фирмами-поставщиками. Даже человеку, не являющемуся военным специалистом, очевидна абсурдность существовавшей в то время ситуации, когда временной промежуток между размещением заказа и поступлением нового оружия в войска исчислялся годами. Когда речь шла о тяжелом вооружении, таком, например, как орудия большого калибра, он составлял от шести до семи лет. Получалось, что подчас новая пушка к моменту ее принятия на вооружение в войсках уже успевала устареть. По техническим и финансовым причинам такой порядок вполне годился для мирного времени. Однако для военного времени он не подходил, хотя отказ от уже сложившейся системы имел немало неприятных последствий и зачастую вызывал недовольство в войсках.

В новой системе выявились два недостатка, которые наиболее ярко, проявлялись в мирное время:

1. Государственные структуры либо требовали слишком больших объемов производства, либо держали индустрию на слишком коротком поводке вместо того, чтобы всячески поощрять творческую инициативу промышленников.

2. Казалось почти невозможным привлечь выдающихся технических специалистов на государственную службу: казна отнюдь не горела желанием обеспечить им достаточно высокий уровень заработной платы, поскольку финансисты опасались, что у таких специалистов оклад будет больше, чем у министра! Для работы в таких структурах, как экспериментальный отдел армейской артиллерийско-технической службы, нужны были эксперты, которые по уровню квалификации были бы на голову выше заводских инженеров и могли руководить деятельностью последних в соответствии с запросами, предъявляемыми войсками к новым вооружениям. [22]

Далее следовало скоординировать деятельность всех научно-исследовательских учреждений с работой организаций, занимавшихся разработкой и производством вооружений.

Находясь на ключевом посту в министерстве, я обнаружил, что канцелярско-бюрократическая машина разрослась до такой степени, что стала представлять собой угрозу для развития рейхсвера. Понимая, что с этим надо что-то делать, я потребовал как следует изучить этот вопрос. Мое требование было удовлетворено, и меня, хотя я не слишком был рад этому, назначили уполномоченным рейхсвера по сокращению расходов и упрощению. Я поставил себе следующие цели:

1. Освободить солдат от канцелярской работы и тем самым дать им возможность больше заниматься своим прямым делом.

2. Уменьшить внутренний и внешний документооборот путем предоставления командованию частей большей свободы в принятии решений.

3. Постепенно воспитать достаточно большое число военных, способных действовать по своей собственной инициативе.

Весьма своевременно в помощь мне были назначены генерал-лейтенанты Фромм и Стумпф, генерал Хоссбах и министерский советник Ленц. Я действовал в теснейшем контакте с уполномоченным по сокращению вооруженных сил, а также генерал-майорами Фрайхерром фон дем Буше и Иоахимом Стулпнаглем (оба они возглавляли отделы в министерстве рейхсвера, которое поддерживало меня своими полномочиями и авторитетом).

Результаты моей работы были оценены по достоинству. Хотя были ликвидированы тысячи ненужных должностей, что дало многим военнослужащим возможность полностью посвятить себя выполнению своих непосредственных обязанностей, я был более всего озабочен не столько тем, чтобы представить на суд проверяющих внушительную картину сокращения штабного аппарата, сколько тем, чтобы вдохнуть новый дух в командование и управление. Я не мог сдержать улыбку, когда мне снова и снова рассказывали историю о том, как, несмотря на упомянутые сокращения, некое высокое должностное лицо взяло в свой штат дополнительного сотрудника и таким образом утерло мне нос. [23]

Мои армейские друзья частенько с ухмылкой говорили мне, что я, по всей вероятности, был очень странным уполномоченным по сокращению расходов, потому что, когда пришло время создавать люфтваффе, я тратил деньги так щедро, что со стороны могло показаться, что я только что не швыряю их из окна. На это я мог ответить только то, что, занимаясь строительством люфтваффе, я не сумел бы расходовать средства с должной рациональностью и продуктивностью, если бы прежде не изучил азы экономики. Когда рейхсминистр Шахт однажды сказал мне, что создание люфтваффе обходится слишком дорого, я признал, что он прав; пожалуй, ответил я ему, можно было построить люфтваффе дешевле, но не более экономно — это становилось ясно при детальном сравнении расходов на создание ВВС и на поддержание их в эксплуатационном состоянии.

Глава 3.

Перевод в Люфтваффе

1932 год. На посту командира дивизиона 4-го артиллерийского полка, Дрезден. — 1.10.1933 года. Перевод в министерство воздушного флота. — Политическая экспансия Германии в 1935–1937 годах. — Дела Рема и Фриша. — Вторжение в Испанию

После окончания моей службы в Дрездене (1931–1933 годы) меня захотели вернуть в Берлин. Я был счастлив в моем полку; мы с семьей очень полюбили гарнизонный город, и я отнюдь не горел желанием вернуться в министерство рейхсвера. Но, дослужившись к этому времени до звания полковника, я предвидел перемены в своей судьбе, хотя и не мог предположить, что меня переведут в военно-воздушные силы, которые в то время еще только зарождались.

Когда в сентябре 1933 года полковник Стумпф не без труда разыскал меня на проходивших в дневное и ночное время маневрах и попытался заинтересовать
меня предложением занять пост административного директора будущих ВВС, я отнесся к этому без энтузиазма. [24] Мне хотелось остаться в сухопутных войсках, и я высказал мнение, что было бы лучше, если бы административной деятельностью по созданию воздушного флота, а впоследствии и люфтваффе занялись именно сухопутные войска. Вопрос был окончательно решен в тот же вечер за ужином, на который были приглашены в качестве гостей иностранные военные атташе и глава дирекции сухопутных войск. Когда я представился генерал-лейтенанту Фрайхерру фон Хаммерштайну, между нами произошел следующий разговор.

— Стумпф сообщил вам о вашем будущем назначении? — спросил генерал.

— Да.

— Вы удовлетворены?

Когда я ответил отрицательно и принялся излагать свои соображения на этот счет, фон Хаммерштайн прервал меня:

— Вы солдат и должны повиноваться приказам.

Протестовать против общепринятых правил военной дисциплины было бесполезно. 1 октября 1933 года я был уволен из сухопутных войск и, надев штатский костюм, занял пост главы департамента в комиссариате воздушного флота, который являлся предшественником министерства воздушного флота.

Работая в этой должности, я был свидетелем восстановления военного паритета Германии с ее потенциальными противниками 16 марта 1935 года и занятия ее войсками демилитаризованной зоны 7 марта 1936 года. Первого из этих событий мы, германские военные, желали всей душой и дожидались с огромным нетерпением. С нашей точки зрения, оно исправило несправедливость, состоявшую в одностороннем применении положений Версальского договора. Хотя я занимал пост главы департамента министерства воздушного флота, о вступлении наших войск в нейтральную зону я узнал утром того дня, когда это произошло, от Вевера, начальника главного штаба люфтваффе. С чисто военной точки зрения то, о чем мне сообщили, можно было квалифицировать не иначе как нечто совершенно невозможное. [25] Появление в нейтральной зоне нескольких батальонов и несколько одиночных полетов над ней разведывательных самолетов и истребителей — практически все это было не более чем своеобразным жестом, демонстрацией. Можно было лишь догадываться о том, что политики были уверены в успехе операции, и надеяться, что наши противники, которые никак не отреагировали на наши действия, воспримут происшедшее как свершившийся факт (fait accompli).

11 марта 1938 года я был искренне удивлен, когда части германской армии и ВВС вступили в Австрию. По своей тогдашней работе я никак не был связан с Австрией (в то время я руководил командованием 3-го воздушного района, штаб которого располагался в Дрездене) и потому не знал заранее об этой операции. Вполне естественно, что и я, и мои товарищи, будучи немцами, приветствовали возвращение Австрии в германский рейх. Фон Бок, в то время командующий группой армий со штабом в Дрездене, принимал участие в операции по присоединению Австрии в качестве главнокомандующего. Он рассказал нам, что германские войска были тепло встречены австрийцами. Позднее, когда я находился в служебной командировке в Австрии и инспектировал расположенные там военные базы, а также в 1947 году, во время моего пребывания в лагере для интернированных в Каринтии, я пришел к заключению, что радость мирного населения во время нашего вступления в Австрию не была ни притворной, ни кратковременной. Остается лишь пожалеть о грубых ошибках, допущенных во время оккупации политиками и полицией, — тем более, что со временем стало ясно, что их можно было избежать.

Как я уже отмечал, обучение офицерского корпуса рейхсвера было специально построено таким образом, чтобы на него не влияла какая-либо идеология. Эта цель была полностью достигнута, поскольку, если не брать высокие сферы, ремесло военного и политика редко пересекаются друг с другом, и единичные исключения лишь подтверждают это правило. Веймарская республика, при том что ее механизм не всегда функционировал хорошо, еще больше облегчила это разделение. [26] Мы, старшие офицеры, во времена зарождения национал-социализма также старались держаться подальше от политики, и это можно было рассматривать только как позитивный момент. Для нас существовала лишь одна святыня — военная присяга, а она не предполагала оказания какого-либо предпочтения левым или правым. Критикам трудно было бы найти хотя бы один пример отступления от этого принципа как во времена правления кайзера, так и в годы Веймарской республики. Любая попытка покинуть пространство, свободное от политических симпатий или антипатий, подвергалась резкому осуждению.

Так нас готовили, независимо от возраста, молодых и пожилых, до того, как мы были переведены в люфтваффе, о котором вскоре стали говорить как о национал-социалистической части вермахта.

Личный состав люфтваффе, как и все остальные военнослужащие вермахта, приносили присягу на верность фюреру. Они относились к ней более чем серьезно — а иначе какой смысл в присяге? — и свято хранили ей верность. Герман Геринг, главнокомандующий люфтваффе и впоследствии рейхсмаршал, в прошлом был офицером -летчиком. Он был членом национал-социалистической партии, человеком с грандиозными идеями. Хотя его считали весьма требовательным руководителем, он тем не менее предоставил генералам министерства воздушного флота максимально возможную свободу действий и прикрывал нас от вмешательства политиков. За всю мою долгую военную карьеру я никогда не чувствовал себя столь свободным от постороннего влияния, как в то время, когда я занимал руководящий административный пост в министерстве воздушного флота, пост начальника главного штаба ВВС и командующего этим видом вооруженных сил в период его становления, начавшийся в 1933 году.

Нас как участников этого процесса, находившихся под покровительством нашего главнокомандующего, который был выдающейся личностью, тепло принимали во всех социальных кругах, включая национал-социалистическую партию. [27]

Как и все выдающиеся представители вермахта, государства и партии, мы в качестве гостей фюрера принимали участие в Нюрнбергском партийном фестивале и в празднике урожая в Госларе, устраивавшемся в честь крестьянства. Мы также появлялись на церемониях, проводившихся в память о погибших в войне, на парадах по поводу дней рождения Гитлера, на банкетах в честь приезда видных зарубежных деятелей и на всех важных мероприятиях, которые организовывались вооруженными силами. Должен признаться, что многое из того, что я тогда увидел, произвело на меня сильное впечатление. Я был восхищен роскошью и великолепной организацией этих мероприятий.

Что касается менее приятных вещей, то на них можно было не обращать внимания. У меня не было возможности выступать с какой-либо критикой, поскольку в том кругу, в котором мне приходилось вращаться, нельзя было столкнуться со свидетельствами каких-то серьезных излишеств. Эту точку зрения можно было бы оспорить, упомянув о невероятной роскоши, характерной для образа жизни Геринга, — ее мы действительно не могли не заметить. Но даже при том, что многим она была не по вкусу, мы не могли призвать Геринга к ответу, поскольку на наши вопросы нам отвечали, что деньги на все эти роскошества брались из добровольных взносов и пожертвований коммерсантов и из личных средств Гитлера. Лишь годы спустя я узнал, например, что предподносившиеся Герингу великолепные дорогостоящие подарки ко дням рождения добывались его окружением путем сложных комбинаций. Так или иначе, я смотрел на все это как человек со стороны, поскольку в то время уделял очень мало внимания пирушкам, устраивавшимся в Берлине. Кроме того, все мои опасения рассеялись, когда Геринг лично сказал мне, что его коллекции предметов искусства в будущем будут подарены рейху для создания музея наподобие галереи Шака в Мюнхене. Будучи франконцем, я был знаком с баварской историей, знал о любви баварских королей к искусству и потому поверил, что Геринг выступает в роли мецената.

Ни один из ведущих политиков ни разу не предпринял попытки привлечь нас в национал-социалистическую партию. Мы были нужны им как солдаты, и не более того. [28]

Принеся присягу, мы пользовались полным доверием. Геринг понимал, что мы могли справиться с работой, которую на нас возложили, только в том случае, если будем свободны от всего, что связано с политикой. Все, что нужно было делать в этой сфере, он делал сам. Все вопросы, касающиеся нас как представителей люфтваффе или самих военно-воздушных сил, он обычно решал после подробного их обсуждения с государственным секретарем Мильхом, который тщательно прорабатывал их на самом верху. Это предотвращало немало неверных решений и таким образом укрепляло наше доверие к Герингу и Гитлеру. Возможно, это покажется удивительным, но факт остается фактом: нас, генералов из министерства воздушного флота, не информировали о политических событиях (переговоры с американцами в 1945 году, к которым я сам имел отношение, не в счет). Разумеется, в войсках в этом плане знали еще меньше. Точно так же, как и до остальных немцев, до нас доходили определенные слухи. Однако обвинять нас в том, что мы не обращали внимания на слухи в весьма сложный в политическом отношении период, может лишь тот, кто никогда не жил в атмосфере тревоги и страха, когда люди особенно склонны к преувеличениям. Вспоминая то время, я удивляюсь тому, что лишь очень немногие из слухов достигали моих ушей. Возможно, всем было слишком хорошо известно о моем нежелании прислушиваться к сплетням, а может, со мной, представителем «национал-социалистических» ВВС, близко знакомым с Герингом, сознательно не заговаривали на определенные темы.

Были ли я и мои коллеги чересчур наивны, когда принимали за чистую монету все, что нам говорили по официальной линии? Да. Но мы были солдатами, обученными соблюдать максимальную точность в официальных докладах, и потому были склонны верить таким докладам, исходившим от тех, кто нами руководил. У меня не было возможности изменить свою точку зрения — тем более, что Геринг признавал свои ошибки с такой готовностью и так открыто, что, казалось, если он о чем-то и умалчивал, то делал это без всякого умысла.

Приведу несколько примеров, чтобы объяснить такую позицию. [29]

Дело Рема 30 июня 1934 года, в котором ВВС были замешаны лишь косвенно.

Распри между армией и штурмовиками были такой же излюбленной темой для сплетен и слухов, как и неумеренные амбиции руководителя организации штурмовиков Рема, которого я знал по Генеральному штабу. Его дружба с Гитлером постепенно переродилась в открытую враждебность, и даже для меня было очевидно, что это грозит путчем против армии и фюрера. В дни путча я находился в Южной Германии и был вынужден черпать информацию из газет и сообщений радио. Естественные сомнения, возникшие у меня в связи со слухами по поводу происшедших событий, были рассеяны очень подробным докладом Гитлера, сделанным в помещении государственного оперного театра перед собравшимися там высшими представителями партии, правительства и вермахта. Поскольку я к тому времени уже очень хорошо знал Геринга, я не мог поверить в слух о том, что он воспользовался ситуацией и мерами, предпринятыми против путчистов, чтобы ликвидировать своего врага и конкурента. Характеру Геринга были присущи две противоположные черты — с одной стороны, он мог быть внимательным к другим людям, чутким и деликатным, с другой — жестоким и безжалостным. Вспышки жестокости случались с главнокомандующим люфтваффе в моменты нервного возбуждения и быстро угасали. После этого он вдруг становился на редкость великодушным, причем доброта и щедрость нередко заставляли его с лихвой компенсировать обиженному нанесенный ущерб.

Дело Фриша в 1938 году.

После потока разоблачений, связанных с этим вопросом, трудно сформулировать точку зрения, которой мы придерживались по этому поводу в то время. Хотя с той поры, когда я работал в тесном сотрудничестве с Фришем, прошли годы, для меня, как и для любого выходца из сухопутных сил, ставшего офицером люфтваффе, он оставался образцом того, каким должен быть человек и офицер. По этой причине мне особенно не хотелось верить в слухи о его проступках. В глубине души я надеялся, что эти слухи вот-вот будут опровергнуты как злобная клевета и Фриша реабилитируют. [30] Затем среди нас, офицеров люфтваффе, тоже поползли слухи — зачастую противоречивые. Мне казалось невозможным, чтобы Гитлер или Геринг могли намеренно подвергнуть такого всеми уважаемого офицера, как Фриш, столь недопустимому унижению. Когда впоследствии Геринг рассказывал мне о том, как он разоблачил доносчика и как был рад тому, что сделал это — в глазах его при этом читалось удовлетворение, — у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что руки Геринга чисты. То же самое я думал и о Гитлере, когда он заставил генерала от артиллерии Хайца, председателя военного трибунала, зачитать перед командным составом сухопутных войск и люфтваффе приговор суда чести, когда за этим последовала целая цепочка удивительных совпадений и, помимо всего прочего, полное оправдание главнокомандующего сухопутных войск. Мне, как и большинству из нас, хотелось бы, чтобы фон Фриша реабилитировали публично, восстановив его в прежней должности. Я не мог представить себе причин, по которым Гитлер не сделал этого, но в конце концов пришел к выводу, что это, возможно, объясняется тем, что фюрер так и не смог растопить лед изначальной вражды. Эта холодность сделала весьма затруднительным даже официальное сотрудничество между фон Фришем, типичным прусским офицером, воспитанным в духе старых традиций императорской армии, и Гитлером, который не мог ни скрыть свое австрийское происхождение, ни забыть о кастовых различиях, разделявших его и Фриша.

Я был с Гитлером перед польской кампанией в 1939 году, когда до него дошло известие о смерти Фриша. Меня поразила усталость, с которой непосредственно после этого фюрер, сохраняя на лице выражение мрачной торжественности, волоча ноги и останавливаясь через каждые несколько ступенек, поднимался по длинной лестнице на свой наблюдательный пункт.

Интересно, о чем он думал в тот момент?

Правы мы были или ошибались, равнодушно относясь к политическим событиям, в любом случае у нас не было нужды, да и возможности, забивать себе этим голову. [31]

Геринг зарезервировал за собой исключительное право оказывать влияние в этой сфере и представлять наши интересы. Для нашей деятельности это было благом. Даже будучи обязанным признать, что наше равнодушие к политическим вопросам было ошибкой и что на мне как на главе административного управления люфтваффе лежит вина за этот просчет, замечу, что, даже если бы мы занимали иную позицию, на практике это бы мало что изменило. В 1936–1937 годах, когда я был начальником главного штаба и в мои обязанности входило и участие в решении политических вопросов, особых сложностей в политической области не было, если не считать мер, предпринятых для поддержки Франко в Испании.

Когда в воскресный день июля 1936 года мы получили доклад немца — члена ЗО (зарубежной организации национал-социалистической партии), проживающего за рубежом, который информировал нас о том, в чем нуждается Франко, а также о директивах Гитлера из Бейрейта, я серьезно забеспокоился. Военно-воздушные силы тогда только-только создали свои руководящие органы и первые части и подразделения. Обучение личного состава слаженным совместным действиям еще только началось. Те немногочисленные части истребительной авиации, которые уже были сформированы, имели на вооружении первый боевой самолет нашего собственного производства «Арадо», а бомбардировочные эскадрильи, состоявшие из «Ю-52», могли лишь ускорить боевую подготовку экипажей, но воевать были еще не готовы. Разведывательная авиация по уровню своей готовности к участию в боевых действиях занимала промежуточное положение между истребительной и бомбардировочной — в ее частях проходили испытания новые типы машин. Правда, у нас были великолепные зенитные орудия калибра 8,8 сантиметра. Что касается уровня индивидуальной подготовки личного состава, то в этом плане вторжение не являлось для нас головной болью. Мы располагали замечательным человеческим материалом, готовность которого сражаться заслуживала восхищения. Но энтузиазм не мог заменить умения. Кроме того, для оказания поддержки нашим союзникам в Испании привлекались лучшие кадры, что наносило ущерб нашей работе по обучению личного состава. [32]

С другой стороны, нам был очень кстати определенный тактический и технический опыт, который представлял для нас огромную ценность. Особенно это касалось, например, отработки дальних перелетов при перегоне самолетов из Берлина в Испанию через Рим. Прекрасные летные качества «Ме-109», который начал поступать в наши части ВВС, надолго обеспечили нашим летчикам истребительной авиации чувство превосходства, в то время как испытания пикирующего бомбардировщика «Ю-87» показали важность этой машины. В итоге она стала нашим основным оружием и оставалась им до 1942 года. Наконец, опыт, полученный в результате применения батарей зенитных орудий калибра 8,8 сантиметра против воздушных и наземных целей, подтолкнул нас как к их тактическому использованию, так и к созданию зенитно-артиллерийских частей на их основе.

В Германии в связи с возросшей потребностью в людских ресурсах, военной технике и оборудовании нам, само собой, пришлось столкнуться с целым рядом трудностей в сфере подготовки и обучения личного состава. И все же мы достигли поставленной цели, в чем была заслуга и штаба, и самих войск, и промышленности, и гражданского воздушного транспорта. Фельдмаршал Шперле и его последователи — фон Рихтгофен и Фолькманн — могли смело сказать, что их летчики и контингент германской армии сделали возможной победу Франко.

Глава 4.

В министерстве Гражданского флота

Административная работа в министерстве. — Новые заводы и здания. — Создание системы управления. — Отношения с Герингом и Мильхом

Мне, как это нередко случалось и раньше, снова повезло в том, что судьба свела меня с людьми, работать с которыми было приятно. Я уже кое-что сказал о Германе Геринге. [33] Позднее я расскажу о нем подробнее, а сейчас сделаю несколько замечаний, относящихся к данному периоду. С первого же дня Герман Геринг ясно представлял себе цель, которой необходимо было достичь: создать самые сильные в Европе ВВС. Разделив процесс ее достижения на этапы, он последовательно ставил перед нами почти непосильные промежуточные задачи. По прошествии многих месяцев, выслушав доклады о наших успехах в их решении, он бывал весьма щедр на похвалы, но тут же ставил на предстоящий период новые задачи, вдвое более сложные. Хотя они казались невыполнимыми, мы, тем не менее, решали и их. Мы понимали его замысел, в особенности его стремление создать команду единомышленников. Вся его деятельность была направлена на то, чтобы вооружить страну на случай обострения обстановки в результате действий нашего правительства в политической области.

Наша работа, помимо прочего, осложнялась еще и острой нехваткой и в министерстве, и в войсках летчиков, которые имели боевой опыт Первой мировой войны. Главы наиболее важных управлений министерства — Вевер (штабное), Стумпф (личного состава) и я сам (административное) — не были летчиками. Однако нас весьма толково и грамотно знакомил с тайнами авиации государственный секретарь Мильх. Тем не менее, вскоре мы поняли, что человек, который не является летчиком, не может создать военно-воздушные силы, точно так же, как невозможно сформировать и возглавить кавалерийскую дивизию, не будучи кавалеристом и не зная лошадей. Так что всем нам — в том числе и мне в возрасте сорока восьми лет — пришлось научиться пилотировать самолет. Это дало нам возможность более смело высказывать собственное мнение, хотя с ним далеко не всегда считались и старые асы, обладавшие большим опытом, чем мы, великовозрастные ученики, и молодые «воздушные волки», хотя они и сами были еще по сути новичками. Но это нас не смущало — мы лишь еще более усердно работали и старались постичь то, с чем мы еще не были знакомы.

В течение своей жизни я занимался многими видами спорта. [34] В зависимости от того, что увлекало меня больше всего в тот или иной период, мне казалось, что
ничто не доставляет такого удовольствия, как верховая езда, езда на автомобиле или полеты на воздушном шаре. Сегодня я должен признать, что моя жизнь, пожалуй, была бы намного скучнее, если бы я не узнал, что значит держать в руке ручку управления самолета и иметь возможность взмывать вверх или бросать машину в пике. Честно говоря, порой я порядком скучал по этому ощущению. За исключением прыжков с парашютом, я на собственном опыте познал все аспекты летной практики. Пилотирование самолета одновременно делает человека высокомерным и прививает ему скромность. Только почувствовав все это на себе, мы могли понять психологию летчика, его особенное, подчас странное отношение к жизни и создать вид вооруженных сил, проникнутый истинным духом воздушного братства. Нас связывало друг с другом редкое ощущение того, что мы делаем общее дело. Именно благодаря этому нам удалось выполнить свою весьма сложную миссию в столь короткий срок.

Когда в октябре 1933 года я приступил к исполнению своих обязанностей на новом месте, административное управление еще лишь начинало свою деятельность. Располагая опытом работы на должности уполномоченного рейхсвера по сокращению расходов, я принялся за дело. При этом мне помогали люди, которые были прекрасными товарищами и талантливыми специалистами. Первой задачей было заложить основы для нашего бюджета. За несколько месяцев мы завершили практические расчеты и определили, сколько средств потребуется министерству и нашему виду вооруженных сил. Люфтваффе обвинили в чрезмерных аппетитах, однако вряд ли кто-нибудь выступил бы с подобными упреками после тщательного изучения всех до единой бюджетных статей. Я настаивал на щедром финансировании лишь самых неотложных потребностей. Я постоянно знакомил с нашими планами представителей вышестоящих инстанций, без конца перелетая на самолете с одного места на другое, и таким образом пробуждал в них сочувствие к нуждам и проблемам военно-воздушных сил. Эти перелеты, занимавшие три-четыре дня, помогали забыть о разочарованиях кабинетной работы и внутренних распрях и сплачивали нас лучше всяких совещаний и заседаний. [35] Я сделал этот метод основным принципом нашей деятельности.

Мы обсуждали новые шаги, которые следовало предпринять в области самолетостроения. Мы привлекли к сотрудничеству большинство молодых архитекторов и художников и делали все возможное, чтобы программа создания люфтваффе была как можно более прогрессивной в социальном и эстетическом плане. Кирпичная, цементная промышленность и каменоломни получили крупные заказы, что оживило торговлю и сократило безработицу.

Мы порвали со старой традицией, предусматривавшей единообразие во внешнем виде зданий, имеющих отношение к военному ведомству. Я настаивал на том, что архитектурный стиль должен соответствовать окружающему ландшафту, что все планы должны соответствовать современным требованиям защиты от воздушных налетов, что при разработке грандиозных проектов нужно помнить об экономии и что в возведении жилья ведущая роль должна принадлежать не государству, а частным строительным фирмам. Что касается деятельности управления строительства нашего министерства, то она практически не давала поводов для серьезной критики. Ни Гитлер, ни Геринг никак не влияли на архитектурный стиль новых зданий. Геринг напрямую участвовал лишь в оформлении интерьера и меблировке германского аэроклуба, размещавшегося в старом здании прусского парламента. Позднее войска альянса (обычно автор называет альянсом антигитлеровскую коалицию, причем в подавляющем большинстве случаев имеет в виду входившие в нее западные государства. — Примеч. пер.) выбрали для своего размещения лучшие строения. Генерал Клей, несомненно, не случайно реквизировал для себя и своего штаба здание штаба второго воздушного района, а русское командование и администрация восточной оккупационной зоны — бывшее министерство воздушного флота и комплекс Адлерсхоф. Можно было бы привести и другие примеры такого рода.

Наши планы переоснащения промышленности выполнялись при весьма экономном расходовании средств, по крайней мере пока я работал в министерстве. [36] Самолетостроительная и моторостроительная отрасли в основном состояли из мелких фирм. Эти фирмы сопротивлялись расширению производства в масштабах, которые считало необходимыми министерство, поскольку их владельцы не верили, что промышленный бум будет продолжительным. Гарантии, предоставлявшиеся правительством, всерьез не воспринимались.

Правительство собрало средства, необходимые для строительства новых заводов. Мой принцип, который полностью одобрял государственный секретарь Мильх, состоял в том, чтобы дать промышленности возможность зарабатывать деньги. Тогда предприятия могли бы рассчитываться по долгам с правительством из своих постепенно растущих резервов. Это позволяло достигнуть главной цели свободной конкуренции в кратчайшие сроки. С другой стороны, пришлось серьезно урезать заработную плату и сократить возможности для осуществления покупок в кредит. Нам ничего не оставалось, кроме как примириться с тем, что мы в те времена были не слишком популярны, особенно в период, когда промышленность переживала болезненный этап роста, а также с тем, что мы сами порой становились жертвами некомпетентного налогообложения. Нас утешало то, что наша личная честность и порядочность не подвергались сомнению. Битве с промышленностью предшествовало весьма серьезное противостояние между моим и техническим департаментом. Позиция технического департамента была проста: его специалисты считали, что необходимо максимально увеличить производство на предприятиях, работающих на люфтваффе, не заботясь о том, что это могло вызвать целый ряд экономических диспропорций. Единственное, о чем, по их мнению, следовало позаботиться, так это об обеспечении защиты упомянутых предприятий от атак с воздуха. Финансовые аспекты их не интересовали. В этой схватке между департаментами мы, однако, на первое место ставили экономические факторы, которые определяли масштабы возможных капиталовложений и их амортизацию.

Инспекция таких предприятий, как, например, «Хейнкель», «Арадо», «Юнкерс», «Дорнье», «Аргус», «Даймлер», «Фокке-Вульф», «Зибель», «БМВ», «Бош» или «I.G.», даже сегодня ясно показывает, что цель, состоявшая из таких компонентов, как экономичность, достойный внешний вид, защищенность от воздушных налетов и удовлетворение социальных нужд персонала, была в значительной степени достигнута. [37] Все это было бы невозможно, если бы министерство не располагало такими гениальными предпринимателями, как Хейнкель, Коппенберг, Дорнье, Зибель, Попп и Борбет, такими конструкторами, как Мессершмитт, Танк и доктор Блюме, а также первоклассными инженерами-практиками, не говоря уже об энтузиазме рабочих.

Как я уже отмечал, вопросом первостепенной важности были финансы. При всем содействии, которое оказывали нам министерства финансов и экономики, а также райхсбанк, проблему, которая, помимо прочих, имела и психологический аспект, ни за что не удалось бы решить, если бы нам на помощь не пришли крупные банки.

В кадровой сфере нашей первой задачей было создать штат служащих всех уровней — от руководителей до простых клерков. Нам были нужны юристы, метеорологи и инженеры. Список необходимых специальностей, если я не ошибаюсь, включал в себя шестьдесят позиций. Ядро министерства составляла небольшая группа военных и моряков; немало было добровольцев из самых разных сфер деятельности; остальной контингент состоял из отставных офицеров и людей, которые не могли полностью реализовать себя в частном бизнесе, а также служащих с хорошим послужным списком. Словом, кадровый состав министерства был довольно разнородным, и первым делом нужно было создать из него единый коллектив.

В первые месяцы возникли трудности в связи с острой потребностью в рабочей силе и необходимостью ее использования в отдаленных районах, что вызвало необходимость введения посменного графика работы. Все эти трудности, однако, были быстро преодолены благодаря взаимопониманию. Так что во время моих частых инспекционных поездок по удаленным строительным площадкам я видел лишь довольные лица и практически никогда не слышал каких-то серьезных жалоб. Правда, мы сделали все, что могли, чтобы привить предпринимателям, на которых работали строители, дух сотрудничества, и в то же время старались максимально позаботиться о благосостоянии людей. [38]

«Солдат должен чувствовать, что он настоящий солдат». Это утверждение тем более верно в применении к летчику. Не только сами летчики, но и их подруги, гордые тем, что могут выйти на улицу под руку с ними, подтвердят, что нам удалось пробудить этот дух в людях люфтвафафе. На саркастическое прозвище «солдаты в галстуках-бабочках» они реагировали улыбкой превосходства. Достижения представителей люфтваффе и дух самопожертвования, характерный для них как на войне, так и в мирное время, доказали, что можно быть солдатом даже тогда, когда на тебе не военный мундир, а полугражданская униформа.

В заключение могу лишь добавить, что наградой за наши усилия в годы создания люфтваффе стали успехи молодых германских военно-воздушных сил в первые годы войны.

Глава 5.

Начальник Главного штаба Люфтваффе

Смерть Вевера, начальника главного штаба Геринга. — Июнь 1936 года. Кессельринг — начальник главного штаба люфтваффе. — Опыт, почерпнутый в Испании. — 1937 год. Перевод в Дрезден

День 3 июня 1936 года с полным основанием можно назвать черным. В этот день Геринг вызвал меня к себе и, явно потрясенный, что вполне можно понять, сообщил, что генерал Вевер, его первый начальник штаба, погиб в Дрездене в результате несчастного случая, пытаясь поднять в воздух «Хе-70». Понятно и то, что я, товарищ и коллега Вевера, был сражен этой новостью. Вевер, как и я, начинал свою службу в сухопутных войсках. У него была за плечами блестящая штабная карьера, и он наверняка добился бы такого же признания на командных должностях в частях. Он идеально подходил для должности начальника главного штаба. В удивительно короткий срок он сумел освоить основы аэронавтики, боевых действий с применением авиации и войны в воздухе. [39] Он обладал поразительным умением переводить идеи Геринга в практическую плоскость и превращать их в аксиомы, которые были приемлемы для летчиков как в оперативном плане, так и на инстинктивном уровне. Разумеется, Вевер учился пилотировать самолет — за редкими исключениями, он каждую субботу или воскресенье посещал летную школу или какую-нибудь авиационную часть. В полетах его всегда сопровождал на другом самолете командир звена лейтенант Фрайхерр Шпек фон Штернбург. В летной школе или в частях генерал Вевер пил кофе с молодыми летчиками, закусывая взятым с собой пирожным, и беседовал с ними в течение часа или двух. Он всегда внимательно выслушивал их выражения недовольства и пользовался их безоговорочным доверием.

Сегодня мы яснее, чем когда-либо, понимаем, что значил Вевер для люфтваффе. Нам в то время очень не хватало старших офицеров, и потому его гибель была для нас вдвойне тяжелым ударом. Именно я как его преемник считаю себя обязанным отдать ему должное, поскольку именно я мог лучше, чем кто бы то ни было, оценить его работу, которую он выполнял поистине мастерски. По этой причине мне не надо было искать новые пути и подходы и достаточно было продолжать начатое им. Это помогло быстро создать атмосферу доверия в отношениях между мной, отделами главного штаба и многочисленными инспекторами. Благодаря поддержке исключительно компетентных офицеров моя работа доставляла мне удовольствие.

Как уже отмечалось, вторжение легиона «Кондор» в Испанию было тяжким бременем, грозящим подорвать всю работу по созданию люфтваффе. Однако в долгосрочном плане оно оказалось весьма полезным. По мере того как одна эскадрилья за другой получали боевое крещение, наметился заметный прогресс в отработке летчиками совместных действий в воздухе. Полеты «по приборам», на которые раньше смотрели как на нечто вроде черной магии, стали обычным делом. [40] Эскадрильи истребителей, пикирующих бомбардировщиков, бомбардировщиков и самолетов, предназначенных для глубокой разведки, оснащались прототипами «Мессершмитта-109», «Юнкерса-87», «Дорнье-17» и «Хейнкеля-111», хотя подразделения ближней разведывательной и морской — авиации поначалу вынуждены были довольствоваться устаревшими, но все еще пригодными к использованию машинами. Зенитная артиллерия вооружалась первыми орудиями калибра 8,8, 2 и 3,7, а разведывательная авиация пыталась освоить морскую беспроводную телеграфную связь.

В учебной эскадрилье, позднее разросшейся до учебной дивизии под командованием весьма одаренного генерала Форстера, была создана система тестирования для проверки тактико-технических характеристик, которая стала играть роль своеобразного фильтра при определении боеготовности. На аэродроме в Стендале была создана база парашютно-десантных войск, что положило начало их развитию. При этом аэродром не пришлось модифицировать — его достаточно было только расширить. Я и по сей день горжусь тем вкладом, который мне и Веверу удалось внести в становление парашютно-десантных войск. Их силами под моим командованием была проведена первая успешная наступательная операция против Голландии. Впоследствии они показали свои непревзойденные боевые качества в наземных операциях. Их возглавил маршал авиации Штудент — умный, дальновидный командир.

В 1937 году из-за служебных и личных разногласий с моим непосредственным начальником Мильхом мне пришлось попросить освободить меня от моей должности. Поскольку я чувствовал, что не смогу быть столь же полезен, заняв одну из должностей в оперативном командовании, я решил попросить перевести меня в резерв. Геринг пошел мне навстречу, переведя меня в Дрезден и одновременно назначив меня командующим 3-м воздушным районом. На моей прежней должности меня сменил мой старый друг Стумпф, проявивший исключительный такт в ходе создания офицерского корпуса люфтваффе и ставший настоящим отцом для унтер-офицеров и других военнослужащих, находившихся под его началом. Мильх остался государственным секретарем и заместителем Геринга в министерстве воздушного флота. [41] Я ценил Мильха как эксперта, блестящего организатора и труженика и был рад, когда сердечные отношения, некогда существовавшие между нами, постепенно восстановились.

Я с благодарностью вспоминаю о том, что, покидая Берлин, я чувствовал, что меня ценят не только как руководителя, но и как друга.

Глава 6.

Командующий 1-м воздушным флотом, Берлин

1937–1938 годы. Командование 3-м воздушным районом, Дрезден. — Завершение строительства аэродромов в Силезии. — Оценка чешской «линии Мажино». — Весна 1938 года. Руководство 1-м воздушным флотом, Берлин. — Оккупация Чехословакии. — Светская жизнь в Дрездене

С середины 1937-го до конца сентября 1938 года я находился в Дрездене и командовал 3-м воздушным районом, охватывавшим Силезию, Саксонию и центральную часть Германии, а с 1 октября 1938 года перебрался в Берлин, заняв должность начальника штаба 1-го воздушного флота.

В Дрездене мне были подчинены:

— Боевые летные части, впоследствии ставшие 2-й дивизией ВВС под командованием генерал-лейтенанта Виммера, моего друга и коллеги из технического департамента министерства воздушного флота.

— Воздушные зоны Дрездена (командир — генерал-лейтенант Богач) и Бреслау (командир — генерал-лейтенант Данкельман).

— Учебные части и подразделения ВВС и их всевозможные объекты инфраструктуры.

— Гражданские аэродромы, на которые были возложены все функции по наземному и техническому обслуживанию и тыловому обеспечению.

— Все части и подразделения зенитной артиллерии.

— Части и подразделения связи и снабженческие организации в зоне ответственности.

— Интендантские службы, организационно являвшиеся частью штабов воздушных зон и занимавшиеся решением всех вопросов, связанных с личным составом, — в том числе вопросов выплаты денежного довольствия, постоянного и временного расквартирования, обмундирования и питания. [42]

В Берлине я отвечал за защиту воздушного пространства восточной части Германии. На западе рубеж моей зоны ответственности проходил по Эльбе, на юге им являлись Тюрингский лес и граница Чехословакии. Восточная Пруссия также входила в нее, в то время как объекты ВВС на побережье и на островах, как и части и подразделения морской авиации, находились в ведении 4-го прибрежного воздушного района, который непосредственно подчинялся министерству воздушного флота.

В подчинении 1-го воздушного флота находились:

— 1-я дивизия ВВС, Берлин

— 2-я дивизия ВВС, Дрезден

— воздушный район 1, Кенигсберг

— воздушный район 2, Берлин

— воздушный район 3, Дрезден

— воздушный район 4, Бреслау

Я привел эти сведения столь подробно для того, чтобы проиллюстрировать схему организации люфтваффе и в общих чертах обрисовать широту обязанностей руководителей высшего звена ВВС.

Как видите, я отвечал за приграничные районы, которые через несколько месяцев после того, как я приступил к исполнению своих обязанностей, стали местом начала событий, ставших причиной политической напряженности. Перед тем как покинуть Берлин в июне 1937 года, я доложил о проделанной работе Гитлеру. Меня также пригласил на обед генерал фон Браухич, который получил назначение на должность командующего группой армий в Лейпциге. Ни во время моей встречи с Гитлером, ни во время упомянутого обеда не было сказано ни слова о политических или военных шагах против Чехословацкой Республики или Польши.

Мне казалось, что мое сильнейшее желание, состоявшее в том, чтобы с нуля создать военно-воздушные силы и сделать их таким же эффективным военным инструментом, как сухопутные войска и военно-морские силы, неосуществимо. Хотя я долгие годы моей военной карьеры провел в штабах и в министерских кабинетах, втайне я мечтал о службе в войсках. [43] Копаясь в бесчисленных бумагах и пыльных архивах, я всегда старался, когда это было возможно, налаживать контакт с людьми и таким образом сделать свою работу более полезной. И мне кажется, что в этом я в некоторой степени преуспел.

Теперь у меня должен был появиться шанс использовать мои теоретические знания на практике. Я ликовал, поднимаясь на борт моего надежного «Ю-52», за штурвалом которого находился мой давний летный инструктор пилот Зелльман. Чувство ликования не оставляло меня и во время перелета из Стаакена, что неподалеку от Берлина, в Дрезден, в ходе которого мой самолет сопровождали тройки истребителей. Лишь одно омрачало мою радость: сознание того, что в результате моего назначения моему старшему коллеге еще по сухопутным войскам генералу Вахенфельду пришлось оставить должность, к которой он очень прикипел. Упоминание о Вахенфельде вынуждает меня коротко упомянуть о других генералах старой школы, которые ушли в отставку из рейхсвера, — Каупише, Эберте, Халме, фон Штюльпнагле и адмирале Цандере. Все они были весьма способными и опытными офицерами сухопутных и военно-морских сил, и Геринг поступил очень мудро, когда по предложению полковника Стумпфа нашел их в списке отставников и привлек к работе в интересах растущих военно-воздушных сил, несмотря на то что у них не было специальных знаний и навыков. Они заложили надежную основу молодого вида вооруженных сил и превратили его из разношерстной беспорядочной массы в дисциплинированную организацию.

Для меня самым важным были встречи с подчиненными мне офицерами и специалистами, в ходе которых я мог выслушать их пожелания и жалобы и разъяснить им свои взгляды на нашу общую задачу. Это требовало времени и до минимума сокращало кабинетную деятельность. Ее я мог со спокойной душой поручить моему трудолюбивому и талантливому начальнику штаба Шпейделю. Особое внимание я уделял тому, чтобы командный состав понял важность роли ВВС в современных боевых действиях и осознал, что военно-воздушные силы должны действовать скоординированно с сухопутными. В качестве обучающегося или инструктора я принимал участие во всех без исключения крупномасштабных маневрах, стрельбах зенитчиков на побережье Балтийского моря и тренировках по бомбометанию. [44] Я радовался тому, что получаю новые знания и навыки и в то же время у меня нет необходимости уподобляться некоему бригадному генералу, который как-то раз на стрельбище раскритиковал действия командира одного подразделения и прочитал ему лекцию о том, что надлежит делать, чтобы наилучшим образом выполнить огневую задачу. На следующий день он вновь высказал свое недовольство, на что командир подразделения возразил: «Я всего лишь делаю то, чего вы требовали от меня вчера». Ответ генерала был весьма неожиданным: «Капитан, вы что же, хотите, чтобы я перестал учиться?»

До такого я не доходил. Но я понимал, что при создании и развитии нового вида вооруженных сил все должны работать вместе. Я осознавал, что нужно выслушивать мнения разных людей, обдумывать высказанные ими идеи и отдавать должное их достоинствам. Другого способа добиться результата, который выдержал бы жесткие испытания, не было. Только созданные в таких условиях военно-воздушные силы могли обрести зрелость. И хотя ко времени своей первой кампании (Польша) они еще не обладали достаточным опытом, они тем не менее уже были способны сыграть в ней решающую роль.

ВВС — это вид вооруженных сил, предназначенный для наступательных операций, поскольку их массированное использование имеет смысл только в наступлении. Следовательно, люфтваффе — если не считать обычную функцию защиты от авиаударов — должны были подготовиться к вторжению в глубь Чехословакии и приблизить наши оперативные аэродромы к границе. После лета 1937 года передо мной встала задача найти место для новой базы ВВС между баварско-силезской и силезско-чехословацкой границей для проведения операций на сравнительно небольшую глубину и строительства защищенных зенитной артиллерией, имеющих налаженную систему снабжения всем необходимым аэродромов с помещениями для расквартирования личного состава, техническими сооружениями и прочей инфраструктурой. [45]

Аэродромы в Силезии для осуществления операций против Чехословакии были созданы и соответствующим образом оборудованы. Ввиду небольшой глубины территории Силезии их в случае необходимости можно было использовать для проведения операций против Польши. Учения, продолжавшиеся несколько дней, дали нам уверенность в том, что мы способны решить любые задачи, которые будут перед нами поставлены.

Однако все мы понимали, что нам нужно еще многому учиться и что любая пауза в процессе обучения или боевая операция потенциального противника могли серьезно отбросить нас назад и подорвать дальнейшее развитие ВВС. Геринг и Гитлер также осознавали это. Когда в мае 1938 года мы получили приказ готовиться к наступательной операции против Чехословакии, я, как и Геринг, придерживался той точки зрения, что чем надежнее воля германского правительства будет подкреплена превосходством в военной силе, тем больше вероятность политического решения вопроса. Гитлер, который, если верить пропаганде, сдержанно относился к нам, военным, сумел убедить противника в силе германского вермахта. Несмотря на наши недостатки, о которых мне лично было прекрасно известно, у меня, да и вообще в войсках было ощущение, что мы способны решить любые задачи. В моем распоряжении были фотографии укреплений на чехословацкой границе. Изучив их, я пришел к выводу, что не могу согласиться с утверждениями, что эти укрепления представляют собой «вторую линию Мажино». Я ни на секунду не сомневался, что наши войска возьмут их штурмом, причем мои зенитные орудия калибра 8,8, ведя огонь бронебойными и бетонобойными снарядами, расчистят им дорогу. Для того чтобы вселить уверенность в действия сухопутных сил, предполагалось выбросить воздушный десант в тылу линии укреплений в районе Ягерндорфа и тем самым открыть там Судетский фронт. Осознание того, что их атакуют с севера, запада и юга, должно было оказать парализующее воздействие на чехословацкое командование и войска и, соответственно, поднять наш боевой дух. [46]

В августе я перебросил свой оперативный штаб в Сенфтенберг в Лаузице, чтобы быть ближе к своим частям.

В конечном итоге результаты конференции четырех держав в Мюнхене, состоявшейся 29 октября 1938 года, принесли мне огромное облегчение, поскольку позволили обеим сторонам избежать больших жертв. Впрочем, мощь и глубина приграничных укреплений оказались вовсе не так велики, как мы рассчитывали, основываясь на данных нашей разведки, — их можно было полностью разрушить массированным огнем орудий калибра 8,8.

Концентрация частей люфтваффе в стратегически важных районах свидетельствовала о том, что наши военно-воздушные силы развиваются по правильному пути, но при этом их мощь и техническое оснащение были еще недостаточны, а наши приграничные базы ВВС требовали тщательного ремонта и реконструкции. Учения, проведенные 7-й воздушно-десантной дивизией под командованием генерала Штудента, показали, что применение десанта тактически и технически оправдано и может открыть для нас новые возможности. Впрочем, как я уже говорил, мы находились еще в самом начале пути.

Весной 1938 года я принял командование 1-м воздушным флотом в Берлине. Хотя я и был счастлив в Дрездене, я, тем не менее, был рад вернуться в столицу. Находясь в Дрездене, я мог работать, пользуясь относительной независимостью, но у меня была надежда сохранить эту независимость и на моей новой, еще более серьезной и ответственной должности. К моему смущению, из-за моего назначения Вахенфельду снова пришлось освобождать дом, в котором он жил, а мой друг Каупиш лишился должности, которой он прекрасно соответствовал. Тем не менее, я понимал желание Геринга омолодить руководящее звено. В результате кадровых перестановок старым воякам — Каупишу, Халму и Эберту — пришлось вслед за Вахенфельдом сойти со сцены. Геринг сумел отправить их в отставку таким образом, что это не вызвало у них обиды. Привлекая к работе более молодых военных, таких, как генералы Визе, Форстер, Грауэрт и Лерцер в летных частях, Богач и Хоффман в частях зенитной артиллерии, фон Котце и Кастнер во главе процесса обучения кадров, можно было быстро продвигаться вперед. Мои собственные задачи в основном состояли в следующем: [47]

1. Соединить летные и зенитные части в единую гибкую организацию, проникнутую духом ВВС, осознающую свою роль и располагающую современной системой связи.

2. В процессе обучения личного состава летных частей внедрить современные оперативные принципы ведения боевых действий и принципы оказания сухопутным войскам поддержки с воздуха.

3. Реализовать наши идеи, связанные с защитой наземных объектов от авиаударов, и добиться осознания необходимости такой защиты гражданским населением.

4. И наконец, добиться соответствующего развития инфраструктуры и наземных служб в районах, приближенных к границе.

Сердце мое замирает, когда я вспоминаю те месяцы созидательной работы. Было видно, как военно-воздушные силы медленно, но верно растут, развиваются и совершенствуются, повышают свою боеготовность. Мне вспоминаются первые учения по отработке защиты от ударов с воздуха в Лейпциге и Центральной Германии. Мы извлекли из них ценные уроки в плане организации защиты гражданского населения и применения зенитной артиллерии. Самолеты оснащались электрическими навигационными приборами — в этой области была проделана большая подготовительная работа, и она принесла свои плоды.

В начале 1939 года мы внезапно получили приказ с неспешных зимних приготовлений к военным действиям переключиться на непосредственную подготовку к возможной операции против Чехословакии. Намеки и слухи на этот счет вдруг так неожиданно стали реальностью, что у нас не было времени на размышления об оправданности или необходимости нашего военного вмешательства. Геринг сообщил мне как офицеру высшего руководящего звена, которого все это касалось в первую очередь, что в связи с актами агрессии, предпринятыми чехами, складывающаяся ситуация давала поводы для беспокойства, но при этом отметил, что существовала надежда решить все проблемы без кровопролития. На этот раз строжайшая секретность вокруг нашего стратегического сосредоточения сил, помимо прочего, была нужна для того, чтобы не уничтожить возможность политического урегулирования. [48]

Приведу лишь один пример того, насколько строгим был режим секретности. В ночь перед вторжением моя жена и я были приглашены на небольшую вечеринку в Гатовскую академию военно-воздушных сил в качестве гостей генерала Отто фон Штюльпнагля (после войны, находясь в качестве подследственного в парижской тюрьме, он покончил с собой). Мы ушли оттуда в обычное время — между одиннадцатью и двенадцатью часами вечера. Никто из присутствовавших понятия не имел о том, что на рассвете начнутся боевые действия, и мы все были очень удивлены, когда на следующее утро по радио сообщили, что 1-й воздушный флот во главе со своим командующим держит курс на Прагу. Это сообщение было не вполне точным, поскольку в результате проведенных ночью переговоров с президентом Хачей наше вторжение было не чем иным, как просто вводом войск.

В последующие месяцы я часто бывал в Праге и в других городах, в которых находились объекты, относящиеся к 1-му воздушному флоту. Захват аэродромов прошел очень гладко — строго говоря, захватывать ничего не пришлось, поскольку чехословацкие ВВС самораспустились. Оборудование, найденное на аэродромах, было недоукомплектованным и низкого качества, а те немногие самолеты, которые мы обнаружили, оказались непригодными к эксплуатации.

Я был удивлен и обеспокоен последовавшим обострением обстановки, а также тем, что решение, достигнутое четырьмя державами в Мюнхене, оказалось недолговечным и — что было уже совершенно для меня непостижимо — стало источником еще более серьезных трений, которые вполне могли привести к войне. Мы относились к сообщениям об актах агрессии, приписывавшихся чехам, как к фактам, а не как к пропагандистской лжи. Мы даже подумывали о том, что эти инциденты специально инсценированы для того, чтобы создать западным державам предлог для новой интервенции якобы в интересах чехов.

Меньше всего мы верили в то, что Хачу можно было заставить подписать договор. [49] Будучи солдатами, мы радовались тому, что аннексия Чехословакии не повлекла за собой пагубных последствий; безопасность наших границ неожиданно была серьезно укреплена, а благожелательное отношение и сотрудничество с нами поляков до, во время и после этого периода подталкивали к выводу, что польско-германские разногласия как-то удастся урегулировать мирным путем. Мы, солдаты, были искренне огорчены, когда со стороны поляков последовал новый всплеск ранее уже имевших место жалоб на якобы имевшие место акты агрессии.

Даже при том, что вермахт готовился к любому повороту событий, факт остается фактом: руководящие деятели, ответственные за эту подготовку, — и прежде всего Геринг — пытались избежать войны. Во время работы Нюрнбергского трибунала приводилось достаточно много убедительных свидетельств их личных действий, направленных на это. Я как человек, в тот период имевший ко всему этому лишь косвенное отношение, считаю, что вся вина должна быть возложена на одного деятеля — фон Риббентропа, который давал Гитлеру безответственные рекомендации. Мне вспоминается один случай, происшедший в спецпоезде Геринга в Вильдпарке и могущий служить иллюстрацией царившей тогда атмосферы. Я находился рядом с Герингом, который вот-вот должен был узнать, что нас ждет — мир или война. Как только Геринг получил известие о том, что Гитлер назначил днем «Икс» 1 сентября, он тут же позвонил Риббентропу и в состоянии крайнего возбуждения проревел: «Ну, ты добился своего — войны. Это все твоих рук дело!» — и в бешенстве бросил трубку.

Позднее, когда генерал Боденшац, главный адъютант Геринга, он же офицер связи, игравший роль посыльного между моим руководителем и Гитлером, доложил, что итальянцы пытаются отказаться от участия в войне, шеф люфтваффе взорвался. Высказывания об итальянцах, прозвучавшие из его уст в тот момент, вряд ли можно назвать приличными. Однако, обдумав хорошенько ситуацию, мы смогли более хладнокровно оценить позицию Италии и в конце концов даже пришли к выводу, что, если Рим останется в стороне от схватки, это будет даже к лучшему. [50]

И еще одно короткое замечание о жизни германского военного в мирные годы Третьего рейха. Будучи командующим воздушным районом в Дрездене, я общался только с военными, главным образом представителями люфтваффе. Мне доводилось поочередно бывать то в гостях по чьему-то личному приглашению, то на вечеринках во всевозможных полковых столовых. И в великолепной столовой академии ВВС, и на вечеринках, устраивавшихся службой связи люфтваффе, уже приобретшие жизненный опыт женатые офицеры вовсю общались с молодежью в неформальной обстановке. При этом все от души веселились. Лишь изредка мы встречались в номерах отеля «Бельвю», который был слишком дорогим, или в хороших барах. По воскресеньям или праздникам мы часто ездили на экскурсии за город и получали от этого огромное удовольствие. Загруженность делами и многочисленные командировки почти не оставляли нам возможности общаться в неформальной атмосфере с представителями гражданского населения и национм-социалистической партии. Я не могу вспомнить ни одного случая, когда мне довелось бы столкнуться с каким-либо противодействием со стороны партийных руководителей.

Поскольку я потерял свое состояние из-за инфляции и был врагом каких-либо биржевых спекуляций и прочих сомнительных махинаций, в результате чего так и не смог оправиться от финансовых потерь, для меня развлечения были вопросом денег. Я не многое мог себе позволить на свое скудное денежное довольствие. Однако я все же общался с моими коллегами и их семьями, что привело к возникновению подлинно теплых взаимоотношений с многими из них. И они отплатили мне тем же после того, как в 1945 году я был оклеветан.

Если не считать этого, а также регулярных приглашений к фюреру, рейхсмаршалу и различным министрам, в столице я бывал лишь в связи с конкретными делами. Одним из них, разумеется, были встречи с иностранными военными атташе и моими товарищами по ВВС в аэроклубе. Кроме того, мне необходимо было посещать различные военные и научные мероприятия, бывать в театре. Все это было нелегкой ношей для весьма занятого военного, без которой вполне можно было бы обойтись. [51] Мне практически приходилось подрывать свое здоровье. Это ведь очень трудно — ежедневно ложиться спать после полуночи, постоянно быть на виду, знать все мельчайшие детали, касающиеся сферы своей компетенции, за все отвечать и быть олицетворением непогрешимости в глазах своих подчиненных.

Глава 7.

Польская кампания, 1939 год

1.09.1939 года, 4.45 утра. Начало наступления силами двух групп армий — «Север» и «Юг». — 5.09.1939 года. Форсирование Вислы. — 16.09.1939 года. Осада Варшавы. — 17.09.1939 года. Падение Брест-Литовска, вмешательство Советской России. — 27.09.1939 года. Капитуляция Варшавы. — 1.10.1939 года. Капитуляция оставшихся польских войск. Окончание боевых действий в Польше

Во второй половине дня 25 августа 1939 года — это была та самая дата, на которую Гитлер назначил вторжение в Польшу, — я находился в помещении управления полетами аэродрома в Кольберге, где проводил совещание командиров авиагрупп и авиакрыльев. В это время начальник оперативного отдела моего штаба сообщил, что Гитлер снова изменил свои планы. Вторжение откладывалось.

Наш восторг по этому поводу явственно читался на наших лицах. Я выразил надежду, что войны, казавшейся неминуемой, все же удастся избежать. С облегчением я поднялся в кабину моего самолета и, взяв курс на заходящее солнце, полетел в свой боевой штаб в Хеннингсхольме, неподалеку от Штеттина.

Мысленно я вернулся в 23 августа. Два дня назад Гитлер вызвал главнокомандующих, командующих и начальников штабов всех видов вооруженных сил в свою ставку в Бергхейм. Нас не предупредили о повестке дня совещания. Ему предшествовала встреча с рейхсмаршмом в казармах СС, на которой он вновь завел речь о наших приготовлениях к воздушной войне против Польши и выслушал наши мнения на этот счет. [52] Геринг беседовал с нами в течение часа и при этом ни разу не сказал, что уже принято окончательное решение о применении военной силы. Разумеется, мы знали, что он все еще пытается любой ценой сохранить мир.

Последующее совещание у Гитлера состоялось в большом зале приемов, из окон которого открывался великолепный вид на горы — казалось, что они так близко, что их можно потрогать рукой. Выступление фюрера было довольно длинным. Он говорил спокойно, держа себя в руках. Я не вижу необходимости подробно излагать содержание его речи, поскольку ее текст был обнародован во время Нюрнбергского процесса. Меня обрадовало то, что в ней не содержалось конкретных указаний об открытии боевых действий, однако выступление было построено таким образом, что, казалось, вероятность подобного развития событий весьма велика. Меня беспокоили две вещи. Во-первых, последствия войны с Польшей. Рассчитывать, что Англия расценит попытку силового урегулирования германо-польских разногласий не как явный вызов, а каким-то иным образом, было бы необоснованным оптимизмом — отсюда и неустанные попытки Геринга сохранить мир. Однако куда больше меня тревожило отношение России. Хотя я и считал, что при всей своей относительной неподготовленности люфтваффе и вермахт смогут доказать свое превосходство над польскими войсками, военная мощь России была слишком велика, чтобы они могли с ней тягаться. Это меня очень тревожило. Однако, когда в конце своего выступления Гитлер проинформировал нас о нейтралитете России и о том, что с ней заключен пакт о взаимном ненападении, у меня словно гора с плеч свалилась.

Вечером после совещания я вылетел обратно в Берлин, погруженный в тягостные раздумья. В памяти опять ожили воспоминания о днях, предшествовавших началу Первой мировой войны, когда я ощущал такую же неуверенность и напряжение, хотя в то время лично на мне не лежало тяжелое бремя ответственности.

Для нас, представителей люфтваффе, война означала боевые действия в воздухе. Однако, за исключением отдельных летчиков, воевавших в Испании, у нас не было практического боевого опыта. [53] Исходя из накопленных нами знаний мы разработали наши собственные принципы воздушной войны и соответствующие им правила стратегии и тактики, которые вошли в нашу плоть и кровь. Однако никаких международных правил и рекомендаций, касающихся воздушной войны, не существовало. Попытка Гитлера полностью запретить боевые действия в воздушном пространстве была отвергнута на международных конференциях, как и его предложение применять ВВС исключительно в военных целях. Тем не менее, во внутренних уставах и инструкциях наших ВВС — а я как начальник главного штаба сыграл немаловажную роль в их разработке — содержались моральные принципы, необходимость соблюдения которых диктовала нам совесть. В соответствии с этими принципами ВВС должны были атаковать только сугубо военные цели (список объектов, подпадающих под это определение, был существенно расширен лишь после начала тотальной войны), в то время как атаки незащищенных городов и гражданских лиц были запрещены.

Мы исходили из того, что ВВС будут использоваться для оказания поддержки сухопутным войскам, а также для осуществления внезапных для противника высадок десанта или отдельных парашютистов. Серьезные споры с главнокомандующим группы армий «Север» фон Боком закончились. Будучи сам в прошлом армейским офицером, я слишком хорошо понимал проблемы и потребности сухопутных войск, чтобы в ходе коротких бесед не прийти к согласию с ним. Я не был подчинен фон Боку, но добровольно признал его старшинство во всех вопросах, связанных с тактикой наземных боевых действий. Если мы расходились во мнениях, а такое неизбежно случалось время от времени в ходе всех кампаний (мы тесно сотрудничали с фон Боком в боевых действиях против западных держав и России), благодаря нашему обоюдному стремлению принять наилучшее для той или иной ситуации решение нам было достаточно сказать друг другу буквально несколько слов по телефону, чтобы снять проблему. Даже тогда, когда приоритетными являлись интересы и соображения военно-воздушных сил, я искал пути и способы удовлетворить потребности сухопутных войск. [54] Мы с фон Боком знали, что можем положиться друг на друга; наши начальники штабов — фон Сальмут (группа армий «Север») и Шпейдель (командование ВВС) — нам очень помогали. Сотрудничество с Герингом как главнокомандующим люфтваффе было хорошо отлажено, а в лице маршала авиации Иесконнека мы имели весьма проницательного человека и искусного военачальника, который хорошо знал своих офицеров и остальной личный состав и умел хладнокровно и твердо отстаивать свои взгляды в беседах с Герингом и Гитлером.

Незадолго перед вылетом я успел побеседовать с представителями нижестоящих штабов и командирами подчиненных частей, и в результате у меня возникла убежденность, что мы, пожалуй, сделали все возможное для того, чтобы быстрый, внезапный и массированный удар принес успех. Люди, с которыми я разговаривал, пребывали в мрачном настроении, но были уверены в своих силах. Они знали, что им предстоит сразиться с сильным, фанатичным, безжалостным и хорошо обученным противником, который к тому же по меркам 1939 года был хорошо вооружен.

Истребительная авиация Польши внушала уважение как с точки зрения количества машин, так и с точки зрения их качества. В то же время польская бомбардировочная авиация существенно от нее отставала. Располагая «мессершмиттами» 109-й и 110-й модификации и имея в своем распоряжении 500 истребителей против 250 у Польши, мы предложили нанести мощный удар по наземным объектам ВВС противника (аэродромам и местам стоянки самолетов). Кроме того, это было необходимо сделать для того, чтобы предотвратить разрушительные удары польской бомбардировочной авиации по базам на нашей территории. В задачу люфтваффе не входила бомбардировка польских военных заводов, но некоторые аэродромы и прочие авиаобъекты, имевшиеся, например, в Варшаве, были внесены в списки целей для бомбометания. Мы могли позволить себе не рассматривать военные предприятия в качестве первоочередных целей, поскольку, если бы кампания завершилась так быстро, как мы рассчитывали, продукция этих предприятий перестала бы иметь для Польши какое-либо значение. [55] С другой стороны, крайне важно было сразу же после начала боевых действий дезорганизовать действия польского командования путем нанесения мощных ударов по объектам связи, в том числе по передающим телеграфным станциям. Наконец, те части польской армии, которые могли быстро выдвинуться для оказания сопротивления нашему наступлению, следовало по возможности атаковать в местах их постоянной дислокации.

Задача оперативной воздушной разведки, которую осуществляли разведывательные подразделения 1-го воздушного флота и штаба сухопутных войск, состояла в том, чтобы как можно скорее представить командованию общую картину передвижений войск противника в районах до самой Вислы и даже за ней. Бомбардировочной авиации было дано специальное задание совместно с военно-морскими силами атаковать полуостров Хела, подготовив тем самым условия для высадки десанта с моря.

Силы нашей зенитной артиллерии, имевшей в своем составе приблизительно 10000 легких и тяжелых зенитных орудий, по приказу административного командования воздушных районов были сконцентрированы таким образом, чтобы обеспечить защиту от авиаударов аэродромов и других тактически важных объектов люфтваффе, а также железнодорожных объектов и путей, идущих с востока на запад, равно как и многочисленных заводов в центральной части страны. Армейским частям на полковом уровне были приданы зенитные подразделения для защиты от ударов с воздуха (в то время еще не было частей и соединений, в которых были бы объединены несколько родов войск). Однако так или иначе налицо было явное несоответствие между нашими задачами и теми силами и средствами, которые находились в нашем распоряжении{1}.

В этой ситуации можно было выйти из положения только благодаря гибкой стратегии и инициативности отдельных частей, подразделений и экипажей. Итоги первого дня боевых действий укрепили нас в наших надеждах на благоприятный исход. [56] Данные аэрофотосъемки показали, что нам удалось нанести тяжелый удар по польским ВВС и приостановить общую мобилизацию сил. Мы стали вести наблюдение за уже атакованными объектами и через неравные промежутки времени проводить рейды по тылам противника. В течение нескольких следующих дней становилось все более очевидным, что нашей непосредственной задачей являются поддержка с воздуха действий сухопутных войск, рейды по местам концентрации сил противника и нанесение ударов по ним в момент их передвижения.

То, что польские вооруженные силы продемонстрировали невероятно высокий боевой дух и, несмотря на дезорганизацию связи и управления войсками, сумели оказать достаточно серьезное сопротивление там, где была сконцентрирована основная сила наших ударов, можно считать как заслугой польского командования, так и результатом наших промахов. Кризисные ситуации, такие, например, как прорыв поляков на Бзуре и в районе Варшавы, были преодолены благодаря образцовому взаимодействию ВВС и сухопутных войск и тому, что мы наносили массированные удары, бросая для этого в бой все без исключения самолеты непосредственной поддержки и все бомбардировщики, которые были в нашем распоряжении. Основная тяжесть боев легла на бомбардировщики «штукас» и истребители, ежедневно совершавшие множество боевых вылетов{2}.

На моем участке фронта почти все оперативные перемещения польских сил неизбежно осуществлялись через Варшаву. Это определило нашу стратегию, состоявшую прежде всего в нанесении ударов по узловым транспортным магистралям и их пересечениям. Чтобы предотвратить разрушение города, я приказал применять для решения этой задачи исключительно бомбардировщики «штукас», способные осуществлять бомбометание с предельно малой высоты. [57] Они должны были действовать под прикрытием истребителей. Было сброшено большое количество 1000-килограммовых бомб. Результаты бомбардировок железнодорожных узлов были удовлетворительными, однако на совесть выстроенные мосты устояли, продемонстрировав тем самым, что есть задачи, которые с помощью авиаударов решить невозможно. К сожалению, мы усвоили этот урок лишь в последние годы войны.

В дни Польской кампании я нередко сам наблюдал за полем боя с воздуха. Приходилось мне летать и над Варшавой, которая была совсем неплохо защищена средствами противовоздушной обороны и прикрывалась с воздуха истребителями. Могу с гордостью сказать, что наши летчики, в соответствии с приказом, старались, и довольно успешно, атаковать лишь важные с военной точки зрения цели, хотя порой под удар, в соответствии с законами дисперсии, попадали и дома с гражданским населением, расположенные в непосредственной близости от этих целей. Я часто посещал эскадрильи «штукас» после возвращения боевых машин с бомбардировок Варшавы, расспрашивал экипажи об их впечатлениях и изучал повреждения, нанесенные самолетам огнем зенитной артиллерии. Некоторые из бомбардировщиков напоминали решето, и казалось чудом, что они смогли вернуться на базу. Серьезно поврежденные крылья, оторванные нижние плоскости, выпотрошенные фюзеляжи с держащимися буквально на честном слове элементами системы управления... Несомненно, доктор Коппенберг и его инженеры, создавшие такую машину, как «Ю-87», заслуживают самой глубокой благодарности.

В конце Польской кампании Варшава снова была подвергнута массированному удару с воздуха. При поддержке тяжелой артиллерии под командованием генерала Цукерторта командование ВВС попыталось подавить очаги сопротивления и таким образом закончить войну. Через несколько дней, 27 сентября, бомбардировки города в сочетании с артобстрелами позволили нам добиться желаемого результата. Командование ВВС в основном ставило перед летчиками задачу атаковать те объекты и районы, которые находились за пределами радиуса действия артиллерии, а также те, против которых артиллерийский огонь был недостаточно эффективен. [58] Бласковиц, командующий войсками, осаждавшими польскую столицу, имел все основания для того, чтобы испытывать чувства гордости. Во время встречи с Гитлером 6 октября 1939 года он заявил, что успех был достигнут благодаря армейской артиллерии; я, однако, вынужден был от лица люфтваффе указать на то, что польские пленные до смерти напуганы бомбардировщиками «штукас» и что тот факт, что ряд целей в Варшаве поражен ударами с воздуха, наглядно доказывает, что ВВС внесли свою лепту в достижение победы. Состоявшаяся вскоре после этого поездка по городу сделала то, о чем я говорил, очевидным.

Случай, происшедший в день падения Варшавы, продемонстрировал нам особенности менталитета Гитлера. Он приказал накормить тех, кто собрался на аэродроме, из полевой кухни. Бласковиц, думая, что взятие Варшавы является поводом для празднества, распорядился расставить в ангарах дополнительные столы и скамьи. Столы по его распоряжению были накрыты бумажными скатертями и украшены цветами. Гитлер пришел в бешенство. Резко оборвав фон Браухича, пытавшегося заставить его изменить свое решение, фюрер, так и не притронувшись к еде, покинул Варшаву и улетел со своими помощниками в Берлин. С этого момента, как выяснилось впоследствии, Гитлер относился к Бласковицу с подозрением.

В то время мы считали вмешательство России в конце кампании совершенно излишним, не говоря уже о трениях, возникших вскоре между Россией и Германией в связи с обстрелом русскими истребителями самолетов, находившихся в моем подчинении. Никак не отреагировать на этот инцидент из уважения к русским было весьма непросто. Всех нас это особенно разозлило еще и потому, что русские вообще не проявляли особого дружелюбия и даже скрывали от нас жизненно необходимые метеорологические прогнозы. Все это впервые познакомило меня с тем, какой странной может быть коалиционная война.

Поляки были разгромлены после нескольких недель боев. Польша была оккупирована. Эта кампания продемонстрировала, что в том, что касается стратегических аспектов применения ВВС, мы находились на правильном пути. [59] В то же время довольно многочисленные неудачи показали, что нам еще предстоит многое сделать, если мы намерены воевать с более сильным противником.

Сухопутным частям нужно было обеспечить постоянную и мощную воздушную поддержку. Это означало необходимость еще более тесной координации действий и еще более ярко выраженной непосредственной поддержки армейских частей со стороны боевых самолетов, в первую очередь бомбардировщиков «штукас», истребителей и истребителей преследования. Кроме того, необходимо было увеличить численность бомбардировщиков, а также повысить уровень подготовки летного состава.

Хотя в целом все новые типы самолетов — «Хейнкель-126», «Дорнье-17», «Мессершмитт-110», «Юнкерс-87», «Хейнкель-111», «Юнкерс-88», «Дорнье-18», «Хейнкель-115», «Арадо-196» (последние три машины были самолетами морской авиации) — выдержали проверку боевыми действиями, тем не менее даже самые скоростные из них были чересчур медленными. Все они имели слишком малый радиус действия, слабое вооружение и способны были нести на себе весьма мало боеприпасов. Соответственно, перед конструкторами вставали новые задачи.

Зенитные части имели не так уж много возможностей проявить себя. Однако в тех случаях, когда их приходилось использовать, они полностью себя оправдали и снискали особое уважение благодаря удачным действиям в наземных операциях. Теперь нужно было обеспечить наличие зенитной артиллерии в крупных частях и соединениях, а также увеличить общую ее численность и мощь.

Тот факт, что я был награжден Рыцарским железным крестом, который Гитлер лично вручил мне в рейхсканцелярии (такие же награды получили и руководители других видов вооруженных сил), я воспринял как признание заслуг всего личного состава 1-го воздушного флота, как летного, так и наземного. Мне кажется, я могу без хвастовства, нисколько не принижая роль сухопутных войск и военно-морских сил, сказать, что без люфтваффе блицкриг не состоялся бы, а наши потери были бы куда более тяжелыми. Я также готов поклясться своей честью, что войну против Польши мы, немцы, вели по-рыцарски и, насколько это возможно в ходе боевых действий, гуманно. [60]

Поскольку Польская кампания потребовала от меня полной концентрациии энергии и внимания, у меня практически не было времени анализировать происходившие в то время исторические события, не имевшие ко мне непосредственного отношения, и потому я только фиксировал их в своем сознании. К ним, в частности, относится объявление Англией и Францией войны Германии. Оно, кстати, лишь еще больше укрепило мою решимость сделать все возможное для быстрого окончания Польской кампании. Я использовал любую возможность для того, чтобы объяснить подчиненным, что своими действиями на востоке мы можем помочь нашим товарищам на Западном фронте. Подавив как можно быстрее сопротивление поляков, говорил я, мы высвободим силы и ресурсы, которые остро необходимы на западе.

Стартовав из Кенигсберга, где было последнее место дислокации моего штаба, я пролетел над Хеннингс-хольмом, где вместе со штабом был расквартирован в момент начала Польской кампании, и направился дальше, в Берлин, к семье. Царившая среди моих родных атмосфера счастья и любви помогла мне забыть об умственном и физическом перенапряжении, которое мне довелось пережить.

Глава 8.

Между кампаниями. Зима 1939/40 года

Распространение зоны ответственности командования на северную часть Польши. — Реорганизация обороны. — Перевод на запад, на должность командующего 2-м воздушным флотом

Читателю, возможно, будет интересно узнать, что, будучи командующим 1-м воздушным флотом, я ничего не знал ни о стратегической концентрации сил и средств на западе, ни о плане наступления Гитлера. Мне пришлось передислоцировать львиную долю подчиненных мне частей. Часть из них была переброшена в район моей прежней зоны ответственности, часть — на запад, в зону ответственности 2-го воздушного флота, командование которого размещалось в Брунсвике, и 3-го воздушного флота с командованием в Мюнхене. [61] Первым делом надо было их перевооружить и дать отдохнуть личному составу. В то время мне ничего не было известно ни о колебаниях, существовавших в нашем военном планировании, ни о напряженности в отношениях между Гитлером и главнокомандующим сухопутных войск; об этих вещах я узнал лишь после войны. Столь сильная закрытость и отсутствие каких-либо утечек информации объяснялись стилем руководства, характерным для Гитлера, — он один держал в руках все бразды правления. У кого-то на этот счет может быть иное мнение, но, на мой взгляд, преимущество подобного стиля руководства состоит в том, что командиры всех уровней концентрируют все свои интеллектуальные усилия на решении одной задачи — той, которая непосредственно стоит перед ними. Изучая военную историю, я искренне поражался тому, до какой степени влияли на командиров высшего звена взгляды, тревоги, советы и критика их ближайших коллег. В подобных случаях широта взгляда на проблему шла во вред глубине. Что до меня, то я был лишь рад отсутствию необходимости беспокоиться по поводу проблем, возникающих на других фронтах, — это лишь отвлекало бы меня от моих собственных. Я слишком уважал людей, которым было поручено командование другими участками, чтобы считать, будто мои советы могли бы им чем-то помочь.

Разумеется, все можно довести до абсурда, и, к сожалению, история Второй мировой войны дает нам достаточно примеров перегибов, имевших катастрофические последствия. Однако зимой 1939/40 года я был рад возможности не забивать себе голову по поводу положения дел на западе. Я был буквально завален текущей работой в моей зоне ответственности, географические рубежи которой расширились за счет включения в нее северной части Польши. Это означало, что базы ВВС, созданные в последние годы в восточных районах Германии, поблизости от границы, нужно было перебросить в Польшу, где их следовало реорганизовать и расширить с использованием объектов и инфраструктуры, оставленных поляками. Эта работа была доверена генералу Бинеку, в прошлом пилоту, ветерану Первой мировой войны, занимавшему должность командующего административной зоной в районе Познани. [62] Во время моих многочисленных полетов над территорией Польши я был счастлив видеть, как внизу, на земле, с удивительной быстротой разворачиваются работы, в результате которых к концу 1939 года были созданы первые летные школы, в том числе школа для пилотов бомбардировочной авиации в Торне, а в Варшаве открылись мастерские по ремонту самолетов. Появление на польской территории объектов, на которых можно было заниматься обучением личного состава, являлось очень большим подспорьем. Они облегчали Германии решение проблемы дефицита географического пространства. По мере того как в Польшу перебрасывались сильные, хорошо обученные части люфтваффе, в районах их новой дислокации создавались сети противовоздушной обороны, что, помимо прочего, помогало решить проблему умиротворения оккупированных территорий.

В моей прежней зоне ответственности организация эффективной противовоздушной обороны в это время стала приоритетной задачей, поскольку было ясно, что с вступлением в войну Англии и Франции рано или поздно возникнет проблема воздушных налетов. Первым делом следовало позаботиться о защите Берлина, индустриальной зоны в Центральной Германии, в частности промышленных центров Магдебурга и Лейпцига, а также Бреслау с прилегающими районами добычи угля и морскими портами, в первую очередь Гамбурга и Штеттина{3}. В тот период организация ПВО для защиты портов Восточной Пруссии и чехословацких городов с развитой индустрией по своей важности стояла на втором месте.

По давно уже сложившейся привычке я все предпочитал видеть своими глазами и потому старался как можно чаще бывать на маневрах ВВС и учениях частей противовоздушной обороны, на контрольных стрельбах зенитной артиллерии. Общая картина состояния ПВО в зоне моей ответственности, которую я получил благодаря многочисленным неожиданным визитам в части в период празднеств и торжеств, убедила меня в том, что мы уже переболели детскими болезнями. [63] Время должно было помочь нам развить созданные системы защиты в соответствии с техникой и тактикой, применяемыми для нанесения авиаударов.

В последнем квартале 1939 года Йесконнек впервые рассказал мне о своем плане реорганизации системы противовоздушной обороны в Германии. Он считал необходимым слить все зенитные части и службы ПВО в единую организацию. Мы подробнейшим образом проанализировали все достоинства и недостатки этого замысла и пришли к выводу, что новая организация была не только идеальным, но и единственно возможным решением проблемы, способным обеспечить максимальную защиту при минимуме средств. Реализацией наших идей занялся генерал Стумпф и эксперт в области зенитной артиллерии Визе. Геринг помогал своими директивами. Хотя он и был непревзойденным мастером по части перекладывания своей работы на подчиненных, время от времени, предаваясь размышлениям в часы своего весьма продолжительного досуга, он выдавал весьма плодотворные идеи, касающиеся развития люфтваффе. К примеру, именно Герингу принадлежала идея создания крупных соединений зенитной артиллерии — дивизий и корпусов. Она полностью себя оправдала. Однако, входя в состав сухопутных войск, зенитные части, тем не менее, оставались в подчинении ВВС и, соответственно, главнокомандующего люфтваффе. Это была неудачная схема, которая могла бы поставить под угрозу единство командования. Угроза эта могла быть снята лишь при условии, что военно-воздушные силы добровольно согласились бы играть вторую скрипку.

12 января 1940 года как глава берлинского командования ВВС я, как обычно, от себя и своих подчиненных поздравил рейхсмаршала с днем рождения. Затем состоялся обед, на котором присутствовали все высокопоставленные деятели рейха. Я был рад этой возможности прояснить для себя целый ряд вопросов, относившихся к сфере моей деятельности. За день до этого пошли слухи о том, что между Герингом и Гитлером произошла шумная ссора, хотя никто не знал, какова была ее причина. [64] Когда время моей встречи с Герингом было перенесено на час вперед, я предположил, что это каким-то образом связано с упомянутой неприятной историей. Я не ошибся. Никогда — ни прежде, ни впоследствии — я не видел Геринга в состоянии столь глубокой хандры, а при его темпераменте это говорило о многом. Впрочем, у него были основания для того, чтобы чувствовать себя подавленным. Выяснилось, что один из наших летчиков совершил вынужденную посадку в Бельгии, причем помимо него в самолете находился пассажир, у которого был черновик нашего плана кампании. Того, что одним из участников этого происшествия оказался летчик, было вполне достаточно, чтобы расстроить человека даже с более крепкой нервной системой, чем у Геринга. Степень нанесенного ущерба, однако, невозможно было оценить, поскольку полная информация об этом инциденте была недоступна. Мы не знали, какие именно части плана не были сожжены пилотом и таким образом оказались в руках бельгийского Генерального штаба и, следовательно, в руках французов и британцев.

Когда вскоре после меня прибыл маршал авиации Веннингер, некогда работавший на должности военного атташе в Лондоне, а в то время представлявший наши интересы в странах Бенилюкса, оказалось, что он также не в состоянии дать нам удовлетворительные объяснения по поводу этой истории. Никто не сомневался, что двум несчастным грозил приговор военного суда. Однако в данном случае, как это вообще нередко случалось в ходе первых кампаний, нам повезло. Коротко говоря, противник не оценил в должной мере важность попавших к нему документов, а мы со своей стороны вскоре изменили общий план наших действий.

Первым делом мне пришлось выслушать поток брани в адрес командного состава люфтваффе. Геринга нисколько не заботило то, что вряд ли можно было обоснованно возложить ответственность за происшедшее на кого-либо из компетентных офицеров 2-го воздушного флота. Командующий флотом, маршал авиации Фельми и начальник штаба Каммхубер были немедленно сняты со своих должностей. Все мы подверглись жестокому разносу и получили новые назначения. Что касается меня, то в мой адрес Геринг рявкнул (иного слова и не подберешь): «А вы возьмете на себя командование 2-м воздушным флотом!» [65]
Далее последовала пауза, после которой Геринг добавил: «Потому что больше у меня никого нет».

Тон его был отнюдь не дружеским, но, по крайней мере, он говорил искренне!

Во время обеда, который последовал за этой встречей, я сумел вкратце обрисовать Стумпфу, который сменил меня на должности командующего 1-м воздушным флотом, круг его новых обязанностей.

Для меня вся эта история означала конец передышки между двумя кампаниями. На следующее же утро, 13 января 1940 года, я вместе с моим проверенным пилотом Зелль-маном сидел в кабине моего старого «Ю-52». В условиях сильного обледенения мы летели в Мюнстер, туда, где в казармах службы связи люфтваффе расположился боевой штаб 2-го воздушного флота. Мой прежний начальник штаба Шпейдель также перебрался туда следом за мной.

Глава 9.

2-й Воздушный флот в Западной кампании

Стратегическая концентрация сил на западе с участием трех групп армий — В, А и С; главную задачу решает группа А (прорыв танковой группы фон Клейста в Арденнах). — 10.05.1940 года, 5.35 утра. Начало наступления, выброска воздушных десантов в Голландии (Роттердам и т. д.). — 11.05.1940 года. Захват форта Эбен-Эмаэль. — 14.05.1940 года. Капитуляция Голландии. — 17–24.05.1940 года. Германские танки прорываются к побережью Ла-Манша. Бои за плацдармы в Артуа, Фландрии и Дюнкерке. — 28.05.1940 года. Капитуляция Бельгии. — 4.06.1940 года. Завершение эвакуации британских экспедиционных сил из Дюнкерка. — 5.06.1940 года. Наступление группы армий В вдоль русла Сены и в низовьях Марны. — 9.06.1940 года. Наступление группы армий А в верхнем течении Эсны. — 10.06.1940 года. В войну вступает Италия. — 14.06.1940 года. Наступление группы армий С в верховьях Рейна. — 14.06.1940 года. Оккупация Парижа. — 16.06.1940 года. Петен создает новое французское правительство. — 22.06.1940 года. Подписание перемирия между Францией и Германией

Наши группы армий при активной поддержке люфтваффе беспрепятственно прошли широким фронтом по территории Польши, и сопротивление поляков было быстро сломлено. [66] Многие задавались вопросом, как теперь пойдут дела на западе, где перед нами стояла задача нанести поражение армиям двух великих держав, занимающим выгодные позиции. Я смотрел в будущее с надеждой. Как сухопутные войска, так и люфтваффе доказали свою храбрость и мужество в Польской кампании и, что еще более важно, извлекли из нее уроки, которые наверняка давали нам весьма существенное преимущество перед противником, компенсировать которое у него не было возможности. Я был убежден, что до начала наступательной операции у нас достаточно времени, чтобы перевести приобретенный опыт в практическую плоскость и ликвидировать наши недостатки в боевом и техническом оснащении. Со своей стороны, западные державы в последние четыре месяца демонстрировали нерешительность, которую можно было истолковать как проявление слабости.

Приняв командование 2-м воздушным флотом от маршала авиации Фельми, я обнаружил в подчиненных мне частях исключительно высокий уровень боеготовности. В то время как противник бездействовал, мы провели некоторое количество разведывательных полетов, а также операций, целью которых было нарушить тыловое обеспечение западных держав.

В то время 2-й воздушный флот включал в себя следующие структуры:

— 2-е командование войск связи;

— 122-я эскадрилья глубокой разведки;

— 4-я авиагруппа под командованием маршала авиации Келлера;

— 8-я авиагруппа под командованием маршала авиации фон Рихтгофена;

— 9-я авиагруппа под командованием маршала авиации Колера (с 23 мая 1940 года);

— 1-я авиагруппа под командованием маршала авиации Грауэрта (с 15 мая 1940 года);

— воздушно-десантная группа под командованием маршала авиации Штудента;

— 1-е авиакрыло истребительной авиации под командованием генерала Остеркампа;

— 2-й корпус зенитной артиллерии под командованием генерал-лейтенанта Десслоха; [67]

— 4-я воздушная административная зона (Мюнстер) под командованием генерал-лейтенанта Шмидта;

— 10-я воздушная административная зона (Гамбург) под командованием генерал-лейтенанта Вольфа.

2-й воздушный флот был придан группе армий В под командованием генерала фон Бока для оказания сухопутным войскам авиаподдержки. Группа армий В состояла из 18-й армии, которой командовал генерал фон Кюхлер, и 6-й армии под командованием генерала фон Райхенау. Кроме того, 2-й воздушный флот должен был оказывать поддержку Северному командованию военно-морских сил, во главе которого стоял адмирал Карле.

Следующие несколько дней я занимался процедурой передачи дел и совершал ознакомительные полеты. Первым делом я побывал в штабе группы армий, поскольку, с моей точки зрения, мой контакт с его работниками был недостаточно тесным. Фон Бок удивился, увидев вместо Фельми меня, но был искренне рад возможности возобновить наши отношения товарищей по оружию. Начало наступления было назначено на середину февраля. Мы оба считали весьма вероятным, что в первоначальный план будут внесены изменения, но они не могли быть слишком серьезными, и потому эту тему мы не обсуждали. Я еще раз проинформировал фон Бока о составе и задачах 2-го воздушного флота и сообщил ему о своей уверенности в том, что мои части его не подведут. Особое внимание я уделил двум вопросам, по которым высказался весьма подробно: 1) я отметил, что на третий день наступления танковые части 18-й армии должны будут соединиться с десантными группами под командованием Штудента в Роттердаме или неподалеку от него; 2) я сказал, что, поскольку передовые отряды сухопутных войск имеют явно недостаточно сил и средств для того, чтобы без чьей-либо поддержки удержать захваченные мосты, им нужно немедленно установить связь с подразделениями грузовых планеров на канале Альберта.

Фон Бок был отнюдь не уверен в том, что ему удастся вовремя выйти на намеченные позиции в районе Роттердама. Однако, когда я без обиняков сказал ему, что судьба десанта, да и операции, проводимой группой армий, полностью зависит от своевременного прибытия на место механизированных частей сухопутных войск, фон Бок заверил меня, что сделает все, что в человеческих силах, чтобы не опоздать. [68] Чтобы ему было легче давать это обещание, я гарантировал ему максимальную поддержку с воздуха. Было очевидно, что для того, чтобы не допустить разрыва между передовыми частями 18-й армии и частями, действующими на левом фланге, последним придется продвигаться вперед с максимальной быстротой. Помимо прочего, продвижение 6-й армии могло помочь нанесению главного удара группой армий под командованием фон Рундштедта, которая должна была действовать левее против французов.

Мне показалось, что штабу 8-й авиагруппы удалось наладить прекрасный контакт с 6-й армией и танковым корпусом Хепнера. Позднее я еще больше укрепился в этом мнении, побывав в штабе 6-й армии. Начальником штаба там был генерал Паулюс, имя которого широко известно в связи со Сталинградской битвой. Он произвел на меня особенно хорошее впечатление своим спокойствием и хладнокровными рассуждениями по поводу предстоящей пробы сил. Поскольку ему приходилось работать в связке с темпераментным фон Райхенау, все должно было быть в порядке.

4-й авиагруппе предстояло действовать в глубине боевых порядков противника. В ее задачи входило оказание поддержки воздушному десанту, действующему в отрыве от наших основных сил, нанесение упреждающих ударов по вражеским аэродромам, а также наблюдение за передвижениями войск противника в тыловых районах и создание препятствий для их свободного маневрирования.

9-я авиагруппа все еще находилась в стадии формирования, а ее личный состав обучался установке минных полей. По моим расчетам, она должна была обрести полную боевую готовность в конце апреля — начале мая 1940 года.

122-я эскадрилья глубокой разведки уже проявила себя в разведывательных полетах над морем. В этом подразделении была очень хорошая команда летчиков, которые выполняли исключительно полезную работу. Потери, которые понесла эскадрилья, были сравнительно небольшими, хотя, разумеется, они никого не радовали. [69]

В штабе воздушно-десантной группы (в нее входили 7-я парашютно-десантная дивизия, 22-я пехотная дивизия, воздушно-транспортные части и подразделения, планеры и т. д.) я выяснил, что детальный оперативный и тактический план ее действий был разработан лично Гитлером. Маршал авиации Штудент весьма тщательно осуществлял подготовку к проведению операции, проявляя при этом недюжинное воображение. Весьма квалифицированную помощь в трудоемких технических и тактических приготовлениях ему оказывали полковые офицеры — капитан Кох, лейтенант Вицлебен и другие. Хотя я сам имел некоторый опыт воздушно-десантных операций, мне пришлось узнать много нового, прежде чем я осмелился выступить с какими-то предложениями. Что касается вопросов тактики, то тут я чувствовал себя достаточно уверенно для того, чтобы сразу же принять участие в процессе подготовки к операции. Мне было приятно убедиться в том, что генерал-майор фон Спонек, командир 22-й пехотной дивизии, был весьма энергичным, по-хорошему гибким военным и неплохо разбирался в вопросах, касающихся ВВС. Впоследствии граф фон Спонек был осужден военным судом за то, что нарушил приказ и отступил из Крыма. В конце войны он был расстрелян в Гермершайме — насколько мне известно, его казнили по приказу Гиммлера или Гитлера, отданного во время приступа паники.

Задача генерала Остеркампа, старого «орла», ветерана Первой мировой войны, состояла в том, чтобы с помощью истребителей обеспечить непосредственную поддержку сухопутным войскам и прикрыть «юнкерсы», используемые для десантной операции, как в воздухе, так и на земле. Это было новое по своему характеру задание, для выполнения которого необходимы были высокое мастерство летного состава, а также организационные способности и быстрота тактического мышления командования.

2-му корпусу зенитной артиллерии приходилось бороться с трудностями, являвшимися следствием его чересчур поспешного формирования. [70] Генерал Десслох, в прошлом кавалерист и летчик, имел достаточный опыт в ведении наземных боевых действий, чтобы удовлетворить потребность сухопутных сил в защите от атак с воздуха. Однако втиснуть на марше зенитную артиллерию в походные колонны сухопутных частей оказалось весьма нелегким делом: ни один армейский командир не хотел нарушать походные порядки своей части или подразделения, никто не желал двигаться в хвосте зенитчиков. В то же время все хотели, чтобы в нужный момент они оказывались рядом. Это был вопрос из разряда тех, которые требовали моего личного вмешательства. В подобных случаях нам обычно удавалось находить компромиссные решения, хотя они не всегда были удовлетворительными, а подчас оказывались и неудачными.

После моих ознакомительных поездок по штабам подчиненных мне структур потянулись весьма напряженные недели штабных совещаний, внесения изменений в планы и оперативных учений по отработке действий в ходе предстоящих операций, которые проводились как на земле, так и в воздухе. Так продолжалось с февраля по начало мая. По окончании этого периода я полностью вошел в курс всех дел. Хотя это требовало немалых финансовых средств, было решено укомплектовать 4-е бомбардировочное авиакрыло машинами «Хе-111», а 30-е бомбардировочное авиакрыло — «Ю-88». Штабы и боевые части отрабатывали свои действия на первом этапе операции. Нам удалось добиться полного взаимодействия сухопутных войск и ВВС. 8 мая 1940 года я присутствовал на заключительном совещании воздушно-десантной группы, в котором участвовали командиры всех отдельных частей и подразделений и на котором были получены ответы на последние нерешенные вопросы. На мой взгляд, предложенная схема организации связи была слишком сложной, тем более что Штудент явно не хотел давать 22-й пехотной дивизии полную свободу действий. Проведение операции осложняло еще и то обстоятельство, что в нее вмешивались Гитлер и Геринг (например, идея использования так называемых «кумулятивных мин», разрушивших бронированные башни форта Эбен-Эмаэль, принадлежала Гитлеру). С другой стороны, их вмешательство обеспечило Штуденту в некотором роде привилегированную позицию, за которую он ухватился обеими руками. [71] Когда начались боевые действия, уже в самые первые часы стало очевидно, что командованию ВВС, являвшемуся единственным стабильным руководящим звеном в осуществлении воздушной части операции, придется куда активнее участвовать в корректировке тактики, чем предполагалось поначалу.

Как я уже говорил, Штудент хотел сам руководить операцией, находясь на переднем крае. Было бы лучше, однако, если бы на начальной стадии операции он отдавал приказы, находясь в тылу, и взял на себя управление войсками непосредственно на поле боя лишь тогда, когда появилась бы возможность беспрепятственно руководить действиями двух дивизий, входящих в состав десанта, из штаба, дислоцированного на передовых позициях. Разумеется, 7-й дивизии ВВС потребовался бы собственный оперативный штаб, но этот вопрос можно было бы решить. Имелись и другие моменты, которые меня беспокоили. Несмотря на все свои преимущества, «Ю-52» при использовании его в качестве военно-транспортного самолета имел целый ряд серьезных недостатков. У него не было противопулевой защиты топливного бака. К тому же, поскольку использование его для выброски десанта было своего рода импровизацией; у него было слишком слабое вооружение и недостаточный радиус действия. Время перелета до точки десантирования составляло несколько часов, а выброска десанта должна была произойти точно в назначенное время, минута в минуту. На маршруте протяженностью в многие сотни километров транспорты должны были сопровождать наши истребители. С помощью «Ме-109», способных находиться в воздухе лишь в течение короткого периода времени, эту задачу решить было практически невозможно. Тем не менее, Остеркамп и его первоклассные летчики сумели это сделать.

Синхронизировать по времени бомбардировку датских аэродромов и выброску десанта на бумаге было куда легче, чем на деле. Вдобавок ко всему, вечером 9 мая был получен приказ от явно нервничавшего главнокомандующего люфтваффе. В нем говорилось, что двум эскадрильям тяжелых бомбардировщиков надлежало действовать за пределами побережья Дании на случай внезапного появления боевых кораблей противника. [72] Приказ поступил в штаб в мое отсутствие, и мой начальник оперативного отдела не мог отменить его, несмотря на все свои опасения по поводу того, что его выполнение может помешать своевременной высадке десанта.

Первая фаза операции на Западе

Начальная стадия операции прошла в соответствии с планом. Я вздохнул с облегчением, когда были получены первые благоприятные доклады о захвате мостов через канал Альберта и форта Эбен-Эмаэль, о точных высадках десанта на мосту через реку Маас в Мордийке и на аэродромах Роттердама и об одновременном овладении этими объектами.

Неясные донесения о высадке десанта с «Юнкерсов-52» на побережье к югу от Гааги, устный доклад командира крыла военно-транспортных самолетов о десантировании на шоссе между Роттердамом и Гаагой, сопровождавшемся атаками противника на земле и в воздухе, сообщения о завязавшихся вокруг аэродромов Роттердама боях и потерях среди авиатранспортов, получаемые по мере того, как десантная операция развивалась, — все это создавало неразбериху и совершенно не устраивало ни меня, ни главнокомандующего люфтваффе. Разведывательный полет, предпринятый начальником оперативного отдела моего штаба, в конце концов дал нам возможность успокоиться по поводу ситуации в Роттердаме. Информация от частей воздушно-десантной группы поступала с большим опозданием. Сообщения по радиосвязи начинали приходить одно за другим лишь тогда, когда в них содержались просьбы об оказании поддержки, но в них ничего не говорилось о том, в каком положении находится 22-я пехотная дивизия.

Вскоре воздушная разведка установила, что операция по захвату гаагского аэродрома сорвалась. Утром 13 мая Штудент то и дело просил поддержки бомбардировщиков для того, чтобы сломить сопротивление в опорных пунктах обороны противника в Роттердаме и в местах наиболее жесткого противостояния — на мостах, где противнику удалось сковать действия парашютистов. [73] В 14.00 необходимая поддержка была с успехом оказана, и это в конечном итоге привело к капитуляции Голландии 14 мая 1940 года.

Действия ВВС в ходе этой операции вызвали возмущение голландцев. По этому поводу после войны против рейхсмаршала и меня были выдвинуты обвинения, прозвучавшие, в частности, и на Нюрнбергском процессе. Прежде чем бомбардировщики поднялись в воздух, Геринг и я в течение нескольких часов горячо спорили по телефону по поводу того, как именно нужно наносить удар с воздуха, о котором нас просил Штудент, и следует ли вообще это делать. После этих дискуссий я неоднократно предупреждал командира крыла бомбардировщиков о том, чтобы он особенно внимательно следил за сигнальными ракетами и использованием других средств визуальной связи на поле боя и поддерживал непрерывную радиосвязь с десантом. Наше беспокойство еще больше возросло в связи с тем, что после получения утреннего сообщения от Штудента радиосвязь прервалась, и мы перестали получать информацию о том, что происходило в Роттердаме и в прилегающих к нему районах; это еще больше увеличило риск нанесения бомбового удара по своим войскам. Ни нам, воздушному командованию, ни командованию группы армий не было известно о том, что Штудент, начавший переговоры с голландцами, серьезно ранен и что руководство переговорами принял на себя командующий танковым корпусом генерал Шмидт. Нарушение связи в самый критический момент боя для меня, старого солдата, послужившего и в артиллерии, и в ВВС, не было чем-то необычным. Потому-то я и предупредил на всякий случай командира крыла бомбардировщиков о том, что он должен проявить максимум внимания и осторожности. Вполне возможно, что именно благодаря этому предупреждению удалось предотвратить нанесение 2-й бомбардировочной эскадрильей бомбового удара по городу.

Вот рапорт об этой операции, написанный ее непосредственным участником: [74]
«Бомбардировочная эскадрилья 54, которую я в то время возглавлял, получила приказ от генерал-майора Путциера оказать поддержку действовавшим в предместьях Роттердама войскам под командованием генерала Штудента. Нам следовало нанести бомбовые удары по голландцам и тем самым заставить их отступить из определенных районов города, откуда противник обстреливал продольным огнем мосты через Маас, мешая дальнейшему продвижению подчиненных Штуденту войск. Цели, которые нам надлежало бомбить, были обозначены на карте.

Вскоре после взлета пришло сообщение воздушного командования о том, что Штудент предложил войскам голландцев в Роттердаме сдаться и что в случае, если противник в течение нашего подлетного времени примет это предложение, нам следует атаковать другие цели. Сигналом о сдаче противника должны были стать красные ракеты, выпущенные с острова на реке Маас, расположенного за пределами города. Для выполнения операции наше авиакрыло разделилось на две одинаковые по численности группы. Несмотря на огонь зенитной артиллерии, бомбометание производилось с высоты немногим более 600 метров, так как из-за сильного задымления видимость была очень плохой, а нам было приказано любой ценой атаковать только те цели, которые были обозначены на карте. Я вел за собой группу, шедшую справа. Поскольку красных ракет, выпущенных с острова на реке Маас, я не увидел, бомбовый удар был нанесен.

Бомбы с исключительной точностью легли в обозначенную зону. Как только первые из них были сброшены, зенитная артиллерия противника почти полностью прекратила огонь. Командир авиакрыла Хене, который возглавлял группу, шедшую слева, заметил, как с острова взлетели красные сигнальные ракеты, и, отвернув в сторону, атаковал запасную цель.

Когда я после приземления доложил обо всем по телефону генералу Путциеру, он спросил меня, видели ли мы красные ракеты, выпущенные с острова на Маасе. Я доложил, что правая группа их не видела, а левая группа действительно заметила несколько ракет, и спросил генерала, взят ли Роттердам. [75] Он ответил, что связь с маршалом авиации Штудентом снова прервалась, но что город, по всей видимости, еще не взят и что авиакрыло должно немедленно вылететь по тому же маршруту.

Крыло взлетело вторично. Когда мы были на пути к Роттердаму, нас вызвали по радио и сообщили, что город взят. В заключение хочу заявить, что это определенно была тактическая операция, а именно оказание поддержки сухопутным войскам со стороны ВВС».

Понимая, что вопрос имеет международное значение, я посчитал уместным процитировать этот рапорт, хотя то, о чем в нем говорится, несколько отличается от моей версии случившегося. Основываясь на своих личных беседах с парашютистами в Роттердаме, хочу добавить, что с точки зрения международного права бомбардировка сил, обороняющих город, не противоречит Женевской конвенции и допустима в тактическом отношении, как и оказание поддержки посредством артиллерийского огня. Бомбы попали в цель. Нанесенный бомбардировкой ущерб был в основном вызван пожарами, которые возникли главным образом из-за возгораний нефти и смазочных материалов. В период временного затишья в ходе боевых действий эти пожары вполне можно было взять под контроль.

Возможно, кого-то заинтересует тот факт, что к моменту начала кампании на западе не весь личный состав 7-й парашютно-десантной дивизии прошел полный курс обучения прыжкам с парашютом, так что в операции могла быть задействована лишь его часть. В высадке десанта принимали участие 4500 парашютистов, из которых 4000 были сброшены в Голландии, а 500 находились в планерах, приземлившихся рядом с фортом Эбен-Эмаэль. Оставшаяся часть личного состава дивизии высаживалась с «юнкерсов» и самолетов морской авиации после их посадки. [77]

После того как 13 мая 8-я авиагруппа была переведена в состав 3-го воздушного флота (другими словами, в состав группы армий под командованием фон Рундштедта) для поддержки наступления танков фон Клейста через Маас, остававшиеся в составе 2-го воздушного флота силы, в основном 4-я авиагруппа и 2-й корпус зенитной артиллерии, необходимо было усилить, чтобы помочь 6-й армии и левому флангу 18-й армии в решении весьма сложной задачи по форсированию многочисленных каналов; это было нужно и для того, чтобы сорвать целый ряд танковых атак французов (например, имевшую место в Жамблу 14 мая) и оказать поддержку нашим дивизиям, принимавшим участие в боевых действиях против британских экспедиционных сил в Левене и Аррасе. Эти действия измотали наш личный состав и привели к износу техники, снизив нашу боеспособность на 30–50 процентов. Переброска частей на прифронтовые аэродромы почти не повлияла на количество ежедневных боевых вылетов, а быстро компенсировать растущие потери личного состава не представлялось возможным.

После капитуляции бельгийских войск у меня появилась надежда, что британские экспедиционные силы вскоре последуют их примеру, что было бы весьма на руку подчиненным мне авиационным частям; учитывая блестящее взаимодействие между нашими танковыми частями и ВВС, превосходство германской стратегии, силу и мобильность наших войск, это, с моей точки зрения, было вопросом дней. Тем сильнее было мое удивление, когда я узнал, что перед подчиненными мне войсками — возможно, в качестве награды за наши недавние достижения — была поставлена задача уничтожить остатки британских экспедиционных сил почти без помощи сухопутных частей и соединений. Главнокомандующий люфтваффе, должно быть, не вполне осознавал, в каком состоянии находились мои летчики после почти трех недель беспрерывных боев, если отдал приказ о проведении операции, успешно осуществить которую было бы очень непросто даже свежим войскам. Я весьма недвусмысленно изложил Герингу свое мнение на этот счет и заявил ему, что решить поставленную задачу невозможно даже при поддержке 8-й авиагруппы. Маршал авиации Йесконнек сказал мне, что придерживается такого же мнения, но что Геринг по какой-то непонятной причине по своей инициативе пообещал Гитлеру стереть англичан с лица земли силами люфтваффе. [78] Легче простить Гитлера за то, что он принял это нереалистичное предложение — он вынужден был держать в голове огромное множество оперативных задач, — чем Геринга за то, что он с этим предложением выступил. Я указал Герингу на то, что недавно в зоне боевых действий появились современные самолеты «спитфайр». Их появление сильно затруднило наши действия в воздухе и стоило нам немалых потерь (кстати, в конце концов именно благодаря «спитфайрам» англичане и французы сумели эвакуировать свои войска с континента).

Тем не менее, высказанные мною опасения не привели к изменению поставленной задачи. О чем свидетельствовал отказ Геринга признать собственную ошибку — об упрямстве или о слабости? Наши потрепанные, хотя и постепенно получавшие свежее пополнение части напрягли все силы, чтобы достигнуть цели, причем маршал авиации Келлер лично участвовал в операциях, осуществлявшихся его людьми. Количество боевых вылетов, совершаемых нашими измотанными летчиками, было выше обычного. Неудивительно, что «спитфайры» неуклонно увеличивали наши потери. Из-за плохой погоды, сделавшей полеты еще более рискованными, мы были лишены возможности хотя бы морально ощущать себя победителями. Любой, кто видел обломки самолетов в прибрежных водах или на побережье либо слышал о происходящем в небе от возвращающихся на аэродромы экипажей истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков, мог лишь восхищаться действиями наших летчиков, а также изобретательностью и храбростью англичан. В 1940 году мы и не представляли, что численность британских и французских войск, эвакуировавшихся с континента, составляла 300000, как утверждают сегодня. Нам казалось, что даже цифра 100000 — это изрядный перебор. Возможно, позволив противнику эвакуироваться через Ла-Манш, Гитлер руководствовался определенными соображениями, такими, например, как сложный характер местности и необходимость ремонта машин потрепанных танковых частей, но в любом случае это решение было фатальной ошибкой, которая позволила Англии реорганизовать свои вооруженные силы.

Начавшись 10 мая и закончившись 4 июня 1940 года, наступление к побережью Ла-Манша было завершено за три с небольшим недели, то есть в невероятно короткий срок. [79] Результатом его была победа над Голландией, Бельгией и британскими экспедиционными силами. Потеряв 450 самолетов, наши ВВС оказали исключительно эффективную поддержку германским сухопутным войскам, уничтожили на земле и в воздухе более 3000 самолетов противника, потопили и повредили внушительное количество его боевых кораблей. Кроме того, на нашем счету было свыше 50 потопленных и более 100 поврежденных торговых судов и более мелких целей.

Вторая фаза операции на Западе

Поднятие занавеса, предшествовавшее второму акту боевых действий на западе, произошло после того, как генералы коротко доложили об операциях последних недель. Тепло поблагодарив всех, Гитлер проинформировал командующих частей и соединений, сгруппированных на правом фланге театра военных действий (29 мая, незадолго до падения Лилля, их собрали в диспетчерской аэродрома в Камбраи), о своих намерениях. С некоторой долей торжественности в голосе он сказал о своих опасениях по поводу возможного флангового удара со стороны главных сил французов, который потребовал бы от нас быстрой перегруппировки механизированных частей и соединений. Его оценка ситуации была вполне трезвой. Фюрер предупредил о том, что нам не следует предаваться чрезмерному оптимизму, и был исключительно конкретен в том, что касалось дат и мест проведения будущих операций. Мы уходили с совещания с легким сердцем, чувствуя, что он очень тщательно продумал предстоящие действия и осознает трудности, которым мы в свете нашего опыта боев с французами и оценки собственных возможностей не уделяли достаточного внимания. Особо отмечу, что о вторжении в Англию не было сказано ни слова.

На завершающей стадии дюнкеркской операции нами была произведена перегруппировка сил далее к югу. В результате воздушному командованию пришлось решать дополнительные боевые задачи, что еще больше измотало части ВВС. [80] Нашей главной задачей было оказание тактической поддержки с воздуха группе армий В на Сомме и в Низовьях Сены, а также прикрытие наших войск во время их передвижения. У того, кто, как я, имел возможность и с земли, и с воздуха наблюдать, как танки фон Клейста и Гудериана после рейда на север разворачиваются и движутся на юг и юго-восток к Сомме и Эсне, не могло не возникнуть чувства гордости по поводу гибкости маневра и мастерства германского командования сухопутных сил, а также высокого уровня обученности войск. Однако эти маневры можно было осуществлять среди бела дня только благодаря нашему превосходству в воздухе.

Находясь в передовом штабе, дислоцировавшемся к северу от Соммы, я был свидетелем поразительного успеха наступления 4-й армии и танковой группы Гота до самой Сены, менее удачных действий 16-го и 14-го танковых корпусов в районе Амьена и Перонны и их второй перегруппировки в состав группы армий А под командованием фон Рундштедта. Между тем наши летчики наносили массированные удары по французским войскам во время их передвижения по шоссе и железным дорогам, уничтожали мосты. Тем самым они вносили значительный вклад в дело рассечения сил противника, что в конечном итоге приводило к тому, что французские части сдавались. К сожалению, во время нанесения этих авиаударов как с большой, так и с малой высоты, несмотря на то что наши летчики старались атаковать только военные подразделения, пострадали и гражданские лица, смешивавшиеся с походными порядками войск противника.

Одновременно нам приходилось выполнять другие важные боевые задачи, в том числе в плохих погодных условиях. Заняв побережье Ла-Манша, мы предприняли несколько исключительно успешных операций против британских и французских кораблей, сконцентрированных в гаванях и вдоль побережья далее к югу, тем самым существенно затруднив переправку британских войск с континента. В течение двадцати дней, начиная с 5 июня 1940 года, мы потопили два небольших боевых корабля и целый ряд торговых и транспортных судов общим водоизмещением 300 000 тонн. [81] Четыре боевых корабля и двадцать пять торговых судов были серьезно повреждены. Кроме того, мы добились больших результатов, нанося удары по железнодорожным коммуникациям и станциям, например в Ренне и в других частях Бретани, где за один день нам удалось уничтожить тридцать составов. 3 июня в ходе внезапного массированного удара по базе ВВС противника в районе Парижа мы сбили более тридцати французских самолетов. Втрое или вчетверо больше французских машин было уничтожено на земле. В этом случае мы применили усовершенствованную тактику, включающую в себя подлет к атакуемому объекту на малой высоте, намеренные изменения направления движения с целью дезориентации противника и бомбометание с большой и малой высот, а также из пике.

Быстроту, с которой действовали германские вооруженные силы и благодаря которой в удивительно короткое время Франции было нанесено поражение, трудно вообразить. 22 июня с подписанием перемирия кампания практически закончилась. Когда я узнал о демобилизации некоторых армейских частей, у меня возникла надежда на то, что на этом Гитлер закончит войну. У меня для этого были некоторые основания. Я знал, что в своих действиях фюрер руководствуется как политическим предвидением, так и тайным расположением к англичанам, о котором мне, однако, было известно и которое позднее проявилось более заметно. Как-то во время встречи с Гитлером в 1943 году, когда я положительно отозвался о военных достижениях англичан, он расправил плечи и, глядя мне прямо в глаза, сказал: «Разумеется, они ведь тоже германцы».

При всей эйфории, охватившей нас после капитуляции Франции, мы, однако, не преминули проанализировать опыт последней кампании и извлечь из него уроки. Мы были на правильном пути; применив на практике уроки Польской кампании, нам удалось добиться невероятного эффекта. Победа доказала правильность плана боевых действий. Под стать плану оказалось и его выполнение. Тесное взаимодействие группы армий В и 2-го воздушного флота можно назвать классикой проведения боевых операций; то же самое можно сказать о нашем тактическом маневрировании, перегруппировках сил и концентрации их на ключевых направлениях. [82] Правильной в своей основе оказалась и организация военно-воздушных сил, включавших в себя части и подразделения ближнего и дальнего радиуса действия и корпус зенитной артиллерии. Концентрация мощи ВВС на одной, главной цели являлась залогом победы и в более трудных условиях.

Глава 10.

Перед поворотным пунктом. Лето 1940 года

Подготовка к нападению на Англию. — Кессельринг лично проводит рекогносцировку на побережье Ла-Манша. — Производство в фельдмаршалы

Старая пословица гласит: «Одержав победу, торопись навязать свою волю». Гитлер проигнорировал это золотое правило. Даже если он в самом деле верил в возможность дипломатических переговоров, у нас, солдат, просто не укладывался в голове тот факт, что первые шаги по демобилизации части вооруженных сил были предприняты в период, когда вопрос об окончании войны еще не встал окончательно на повестку дня. Конечно, можно объяснить это тем, что Гитлер в то время, несмотря ни на что, не хотел скрещивать клинки с Англией и не имел намерения развивать военные действия в восточном направлении. Однако уж он-то лучше, чем кто бы то ни было, должен был знать, что самым сильным козырем на дипломатических переговорах является наличие за спиной мощной, готовой к боевым действиям армии. Того, что демобилизация не коснулась люфтваффе, было явно недостаточно. К сожалению, программа наращивания самолетного парка, потенциала зенитной артиллерии и производства боеприпасов для последней была запущена на полные обороты лишь в начале октября 1941 года, хотя опыт предыдущих военных кампаний продемонстрировал важную роль люфтваффе и необходимость ускоренного пополнения ВВС личным составом и техникой. [83]

Было также хорошо известно, что невозможно резко увеличить выпуск самолетов, а потому нужно было как можно скорее начать подготовку к наращиванию производства боевых машин и разработку их новых типов. Наконец, нам, фронтовым командирам, было непонятно, каким образом Гитлер намеревался достичь соглашения с англичанами при том, что день за днем, неделя за неделей проходили без каких-либо событий. Единственное, что нам оставалось, — это дать нашим частям отдохнуть и расслабиться настолько, насколько это было возможно при правильном понимании возросшей интенсивности и скоротечности боевых операций в воздухе, в том числе над морем.

Чувствуя необходимость как можно более детального изучения именно особенностей боевых действий над водными пространствами, я многое почерпнул из опыта 9-й авиагруппы, которая решала боевые задачи почти исключительно над морем. Во время бесед с ее прекрасным командующим, маршалом авиации Колером, а также визитов в ее части я обнаружил, что первую скрипку в авиагруппе играли летчики с опытом службы в военно-морских силах и с хорошо развитым воображением. В задачу частей авиагруппы, помимо наблюдения за передвижениями кораблей и судов вдоль всего восточного побережья Англии, входили проведение и прикрытие с воздуха операций по установке мин на судоходных маршрутах и у входов в гавани, а также нанесение бомбовых и торпедных ударов по кораблям противника. Действия наших торпедоносцев всегда очень сильно зависели от поддержки ВМС. Это и понятно, поскольку морская авиация является придатком военно-морских сил, хотя никогда не была подчинена их командованию. В любом случае, тот факт, что мы никогда не занимались созданием торпед, приспособленных для пуска с боевых самолетов, мешал деятельности командования военно-воздушных сил. Правда, в 1940 году мы подняли вопрос о разработке торпед, которые можно было бы размещать на борту быстроходных, маневренных крылатых машин и сбрасывать с них на большой скорости. Однако нам следовало занять в этом вопросе более требовательную позицию по отношению к ВМС. [84] При всем том невозможно было не восхищаться храбростью летчиков наших торпедоносцев, которые, пилотируя устаревшие самолеты (я включаю в их число и «Хе-111»), пикировали на корабли противника, на малой высоте прорывались сквозь ураганный зенитный огонь и, сбросив торпеды, уходили, подставив хвост вражеской бортовой артиллерии.

Лучше обстояло дело со снабжением ВВС минами, которые также разрабатывали военно-морские силы. Рано или поздно появляется противоядие против любого вида оружия. Естественно, мины, которые мы сбрасывали с воздуха, в этом смысле не были исключением. Однако постоянное появление новых типов мин компенсировало и опережало соответствующие защитные меры противника. Как только он находил подходящий ответ на применение нами одного типа этого оружия, мы начинали применять другой. Благодаря этой тактике нам удавалось отправить на дно много вражеских кораблей либо блокировать маршруты их передвижения до того момента, когда игра начиналась сначала{4}. В соответствии с этим законом мы со временем перешли от магнитных мин к акустическим.

Вне зависимости от дальнейших политических событий главнокомандующий люфтваффе отдал приказ о создании воздушных командований административных зон для Бельгии и Голландии. Одновременно была расширена служба авиаразведки и наблюдения и создана широкая и разветвленная система связи. Как только эти меры были полностью реализованы, мы почувствовали себя более уверенно в смысле готовности противостоять массированным авиарейдам, которых наверняка следовало ожидать со стороны Великобритании.

Подлинное значение всей этой работы стало очевидным лишь в середине июля, когда мы получили приказ начать подготовку к воздушной битве за Англию. Я лично проводил рекогносцировку с целью разработки тактики действий авиационных частей на побережье Ла-Манша, где высокие хлеба затрудняли наблюдение. [85] К началу августа недавно созданные воздушные командования административных зон и приданные им инженерные батальоны подготовили все аэродромы для приема боевых летных частей, а также боеприпасы и горючее, необходимые на случай крупного наступления. В то время как части зенитной артиллерии и службы связи имели больше времени для подготовки к боевым действиям, у летных частей и подразделений не было резервов времени — они успевали лишь занять аэродромы и подготовиться к первому боевому вылету.

Пока мы в спешке занимались осуществлением этих планов, наши разведывательные самолеты совершали вылеты с целью создания помех действиям английских кораблей и судов в близлежащих портах и в Ла-Манше, эту задачу успешно выполняли 8-я и 9-я авиагруппы и 2-е бомбардировочное авиакрыло под командованием капитана Финка. В то же время для выполнения этой задачи порядком не хватало истребителей и штурмовиков Остеркампа. В этот период мы могли лишь пытаться внести сумятицу в передвижения кораблей и судов противника между континентом и Англией. Впрочем, своими действиями мы достигали еще одной, быть может, более важной цели — отрабатывали свои будущие действия и помогали командованию сформулировать принципы воздушной войны над морским пространством и побережьем.

Время от времени наша авиация наносила удары по британским военным предприятиям, в основном по авиационным заводам «Виккерс — Армстронг» в Ридинге. При этом, в отличие от англичан, бомбивших Ганновер, Дортмунд и другие города, наши ВВС города не атаковали. Попытки противника прощупать наши позиции путем полетов над оккупированными территориями самолетов «виккерс-веллингтон» приводили к столь серьезным потерям с его стороны, что на довольно длительное время были им прекращены — видимо, британские летчики долго не могли оправиться от дурного настроения.

19 июля 1940 года я находился в Берлине, в здании рейхстага. Выступление Гитлера, в котором, помимо прочего, было сказано о моем производстве в фельдмаршалы, рассеяло многие наши сомнения. [86] Мы всерьез восприняли мирное предложение фюрера и считали реальной возможность, что Англия его примет. В то время я и понятия не имел о том, что многие представители высшего офицерского состава сухопутных войск не считают фельдмаршалов люфтваффе равными себе. Кстати, я и сегодня твердо убежден в том, что никто из нас не получил бы звания фельдмаршала после Западной кампании, если бы Гитлер не верил в возможность мира.

Я был офицером и сухопутных войск, и военно-воздушных сил. Более того, мне довелось занимать командные должности и в том и в другом виде вооруженных сил, и именно поэтому я считаю для себя возможным сравнить их роль в боевых действиях и задачи, стоящие перед их командирами. Если судить по результатам, то, без сомнения, ВВС как в стратегическом, так и в тактическом плане играли решающую роль в операциях сухопутных войск. В свою очередь, стратегия военно-морских сил является определяющей для стратегии люфтваффе. Как для ВВС, так и для ВМС технические проблемы имеют большее значение, чем для сухопутных войск. Не может быть никакого сомнения в том, что проведение операции силами ВВС требует глубоких знаний и тщательного планирования, которое, отличаясь от планирования действий сухопутных войск, предусматривает решение не менее сложных задач. Несомненно также и то, что осуществление операций ВВС в зоне действий сухопутных войск или над морем предполагает высокий уровень знаний и глубокое понимание особенностей всех трех видов вооруженных сил.

Когда о том, достоин ли офицер звания фельдмаршала, судят по достигнутым им результатам, никому не придет в голову спрашивать, является ли он выходцем из сухопутных войск или из люфтваффе. И все же я хотел бы дать всем фельдмаршалам от авиации один совет: не становитесь односторонними специалистами, учитесь мыслить не только категориями ВВС, но и категориями ВМС и сухопутных сил. [87]

Глава 11.

Операция «Морской лев» и битва за Британию

Перспективы вторжения в Англию. — Бестолковость плана операции вторжения. — Роль люфтваффе. — Военно-воздушные силы противника. — Первая фаза, август-сентябрь 1940 года. — Черчилль и «Морской лев». — Вторая фаза, сентябрь 1940 года — июнь 1941 года. — Бомбардировки Лондона. — Промышленные предприятия как цель авиаударов. — Принципы нанесения бомбовых ударов. — Люфтваффе — палочка-выручалочка до нападения на Россию. — Черчилль и война в воздухе

Подготовка к проведению операции «Морской лев», целью которой было вторжение в Англию, — яркое свидетельство того, что у нас отсутствовало планирование данной военной кампании. Ни в политической, ни в военной области не были предприняты скоординированные приготовления к войне против Англии. Существуют четкие доказательства того, что даже осенью 1939 года, когда решение о проведении кампании на западе было уже принято, наши подготовительные шаги ни в коей мере не предусматривали вторжения в Англию. Даже с учетом того, что в данном случае Верховному командованию вермахта и Гитлеру явно не хватало дальновидности, и при том, что Гитлер не рассчитывал на легкую и быструю победу над западными державами, явное игнорирование ими необходимости такого вторжения, очевидной для любого военного, не поддается пониманию. Любой, кто знал, с какой скрупулезностью Гитлер контролировал приготовления к другим кампаниям и пытался спрогнозировать их возможный исход, неизбежно должен прийти к выводу, что его нерешительность в случае с Англией связана с тем, что он стремился избежать открытого конфликта с ней. На мой взгляд, он всерьез верил в то, что Англия примет его мирное предложение. Однако в любом случае пренебрежение необходимыми приготовлениями к военным действиям было и остается грубейшим просчетом. Кроме того, как Гитлер, так и Генеральный штаб вермахта мыслили категориями континентальной войны, и их смущала перспектива столкновения с противником, отделенным от континента морским пространством. [88] В этом с ними был солидарен адмирал Редер. Если сухопутные войска без энтузиазма относились к идее проведения операции против Великобритании, то военно-морские силы были явно настроены против нее. Однако мы, высшие офицеры люфтваффе, включая рейхсмаршала, были настроены более позитивно. Учитывая, что нас, представителей ВВС, нередко упрекали в излишнем оптимизме, наше более позитивное отношение — я намеренно использую именно эти слова — было вполне в духе нашей обычной позиции. Кто не рискует, тот не побеждает! Общая тенденция, характерная для военных действий до интересующего нас момента, явилась первой предпосылкой для оценки ситуации. Три победные кампании продемонстрировали, на что способен германский вермахт. Английские экспедиционные войска были сметены с поля боя. Для того чтобы перевооружить и переоснастить их, нужны были месяцы. Королевские ВВС понесли тяжелый урон. 6 сентября число их истребителей сократилось до самого низкого уровня. Многие их аэродромы, включая наиболее удачно расположенные, серьезно пострадали. У англичан не было бомбардировщиков, способных оказывать поддержку наземным войскам, а их средние бомбардировщики, например «веллингтоны», заплатили за свои немногочисленные вылеты очень тяжелыми потерями. В целом действия остававшейся в распоряжении англичан бомбардировочной авиации можно было сдержать одним лишь огнем зенитной артиллерии, и рано или поздно ее самолеты должны были стать добычей германских летчиков-истребителей, которые давно уже изголодались именно по таким целям. Что касается британской истребительной авиации, то благодаря применению соответствующей тактики ее можно было рассеять, обработать огнем и уничтожить; кроме того, используя парашютно-десантные войска, перебрасываемые на планерах, мы могли взорвать или каким-либо другим способом вывести из строя английские радары, таким образом лишив британскую оборону возможности управлять действиями своих летчиков. Англичане не могли претендовать на господство в воздухе в его классическом понимании по той простой причине, что ударная мощь их ВВС была недостаточной для того, чтобы сокрушить атакующую воздушную армаду осуществляющего операцию вторжения противника, если это вообще было возможно; действия же тех сил и средств, которыми британские ВВС располагали, можно было парализовать.

Германские ВВС не могли в одиночку справиться с британским военным флотом; решение этой задачи предполагало использование всех имеющихся в распоряжении командования сил и средств — военно-воздушных, военно-морских и отчасти наземных. Огромное значение при этом имели установка мин и действия тяжелой береговой артиллерии. Поскольку воды вблизи английского побережья были весьма плотно заминированы, а для того, чтобы убрать мины путем траления, требовалось немало времени, маневры британских ВМС в проливе были довольно сильно ограничены. Даже в то время я не понимал отношения наших военно-морских сил к проблеме береговой артиллерии, а впоследствии, приобретя опыт боевых действий в Средиземноморье, — и подавно. Вполне естественно предполагать, что береговые батареи противника следовало подавить — в этом смысле можно было ожидать хороших результатов от артиллерийского огня через пролив и бомбовых ударов авиации. Однако ставить в качестве условия начала вторжения подавление всей английской береговой артиллерии в полосе нашего наступления и в соседних секторах побережья — это уже было чересчур.

Это требование напоминает мне о беседе с представителями Верховного командования Италии в 1942 году, когда итальянские военно-морские силы в качестве условия проведения ими операции по высадке на Мальте поставили уничтожение береговых батарей. Я ответил, что это условие выполнить невозможно, и сказал, что неоднократно был свидетелем наступательных операций, когда артиллерия противника не только не была подавлена, но и действовала весьма активно, что, однако, не мешало успеху наступления. Даже если бы артогнем и были потоплены один-два корабля — что, кстати, отнюдь не обязательно означало бы гибель всего экипажа, — подобные потери при успешном завершении операции, способной решить исход всей кампании, а то и всей войны, можно было считать вполне приемлемыми. [90]

Кроме того, я возлагал большие надежды на самоходные паромы Зибеля, которые без труда можно было собрать в большом количестве. В 1940 году у меня еще не было опыта Тобрука, где два из четырех английских эсминцев были выведены из строя одним только огнем орудий калибра 8,8 сантиметра, или Анцио-Неттуно, где корабли, защищенные толстыми броневыми плитами, не смогли выдержать огня береговой артиллерии малого и среднего калибра. Тем не менее, я был уверен, что использование большого количества самоходных паромов Зибеля с установленными на каждом из них тремя 8,8-сантиметровыми зенитными орудиями и пулеметами значительно усилит нашу противовоздушную оборону и защитит наши минные поля от тральщиков противника. Кроме того, самоходные паромы могли прикрыть наши войска, форсирующие пролив, от атак легких кораблей противника. Мне известна неприязнь военно-морских сил ко всем плавающим конструкциям, не соответствующим классическим канонам кораблестроения. Тем не менее, самоходные паромы, придуманные благодаря инженерному гению Зибеля, и десантные суда могли бы быть с таким же успехом использованы для транспортировки войск через Ла-Манш, как впоследствии в Мессинском проливе и при преодолении водного пространства между Сицилией и Тунисом.

Самым поразительным является то, что при подготовке операции «Морской лев» был полностью проигнорирован опыт высадки десанта в Голландии. Операцию было предложено проводить без поддержки парашютистов. Между тем при тщательном планировании можно было выделить достаточно парашютистов и планеров для того, чтобы уничтожить базы и радары на прибрежной части территории противника, а также захватить аэродромы, на которые могли бы высадиться одна или две парашютно-десантные дивизии.

Массированные отвлекающие бомбардировки Эссекса, Кента и Сассекса, как и в случае с Бельгией и Голландией, запутали бы английское командование, войска и гражданское население, а уже одно это значительно облегчило бы нам проведение наступательной операции. [91] В любом случае, одно условие мы должны были выполнить обязательно: нам следовало не сокращать, а резко увеличить производство вооружения и боеприпасов, сделав его объемы более значительными, чем когда бы то ни было раньше.

Я ознакомил со своими взглядами не только Геринга, но и командующего 9-й армией генерала Буша, и компетентных руководителей военно-морских сил. Однако нам явно не хватало главного. В те недели, когда шла подготовка к операции, я лишь еще больше укрепился в моем убеждении, что она никогда не будет начата. В отличие от периодов подготовки к предыдущим кампаниям в люфтваффе не было проведено ни одного совещания, на котором детали предстоящей операции обсуждались бы с командующими авиагруппами или с представителями вспомогательных служб ВВС, не говоря уже о встречах с представителями высшего командования или самим Гитлером. Беседы в моем штабе на побережье пролива с Герингом и представителями командования сухопутных и военно-морских сил, назначенными для руководства операцией «Морской лев», были скорее неформальными разговорами, нежели деловыми дискуссиями, налагающими определенные обязательства. Я находился в неведении даже относительно того, предполагается ли какая-либо взаимосвязь между текущими авиаударами по Англии и планом вторжения; никаких приказов воздушное командование не получало. Мне не было дано никаких инструкций относительно того, какие тактические задания могут быть возложены на подчиненные мне части и соединения и предусмотрено ли взаимодействие ВВС с сухопутными войсками или военно-морскими силами. Это тем более приводило меня в уныние, что в свете устных инструкций, данных мне 6 августа 1940 года, я имел основания предполагать, что воздушные атаки на Англию, начавшиеся через два дня после этого, являются прелюдией к операции «Морской лев». Однако в первые же дни стало ясно, что эти атаки осуществляются отнюдь не в соответствии с упомянутыми инструкциями и никак не могут быть связаны с акцией вторжения. Кроме того, любой командир должен был отдавать себе отчет в том, что с учетом нашей оснащенности в то время наступательная операция ВВС, продолжающаяся пять недель (с 8 августа по 15 сентября 1940 года), даже при самых благоприятных обстоятельствах была бы связана со слишком большими затратами ресурсов. [92] Эти затраты являлись бы тем более недопустимыми в условиях отсутствия гарантий скорого пополнения материальной части и личного состава, а также без уверенности в том, что нам удастся сохранять высокий уровень боеспособности частей в течение нескольких месяцев.

Для проведения операции вторжения необходимо было ошеломить оборону противника сокрушительными ударами, а затем внезапно атаковать еще свежими силами люфтваффе. Должен, однако, заметить, что нам было запрещено наносить удары по базам военно-воздушных сил в районе Лондона. Это было ошибкой, которая с самого начала делала весьма проблематичным успех нашей борьбы за достижение господства в воздухе. Кроме того, я не уверен, что в тот момент необходимо было придавать столь большое значение подавлению ближайших к континенту английских портов. Тем не менее, хотя я и был недоволен содержанием оперативных приказов, связанных с началом битвы за Британию, многочисленные беседы с рейхсмаршалом в некоторой степени восстановили мою веру в успех операции «Морской лев». Я не мог себе представить, что имеющие с военной точки зрения огромную ценность части и соединения ВВС можно было использовать для поражения далеко не самых важных целей, всего лишь для того, чтобы потянуть время. Все происходившее в период подготовки операции «Морской лев» можно понять лишь исходя из того, что высшее командование без конца «флиртовало» с идеей вторжения, пытаясь заглушить угрызения совести, связанные с его неспособностью принять твердое решение по целому ряду политических причин и из-за опасений военного характера. В данном случае я вынужден согласиться с мнением британского военного историка Фуллера, который писал, что операция «Морской лев» часто обдумывалась, но никогда не планировалась.

Бестолковость в планировании операции «Морской лев» мешала и успешному ведению нашей воздушной битвы за Англию. [93] Любому здравомыслящему человеку, в том числе Гитлеру, было ясно, что Англию нельзя поставить на колени одними лишь силами люфтваффе. Следовательно, бесполезно было рассуждать о том, что, мол, германские ВВС не могут достичь недостижимой цели. Для нас, командиров люфтваффе, очевидным было также и то, что, хотя мы и могли добиться временного преимущества над британскими ВВС, постоянное господство в воздухе нельзя было обеспечить без оккупации островов — по той простой причине, что значительное число баз английских военно-воздушных сил, а также самолетостроительных заводов и предприятий, выпускавших авиационные двигатели, находилось за пределами радиуса действия наших бомбардировщиков. По той же причине мы могли атаковать лишь немногие из английских портов. Ограниченность радиуса действия наших истребителей еще больше усугубляла наши трудности. В связи с этим нас не слишком радовали разговоры об отмене операции «Морской лев» или ее переносе на более поздний срок — а слухи об этом пошли уже в начале сентября. Наше негативное отношение к ним легко понять, представив себе, что в случае, если бы эти слухи подтвердились, все бремя битвы за Англию легло бы на плечи люфтваффе, да к тому же еще и вести ее пришлось бы в особо сложных условиях.

Несомненно, удары по важным экономическим объектам противника на Британских островах или вне их являлись существенной частью стратегической войны в воздухе и могли бы дать удовлетворительный результат при условии тщательно выверенного выбора целей. Однако замена этой тактикой отмененной операции гораздо большего масштаба, да еще без проведения соответствующей специальной подготовки, была неудачным решением, имевшим много недостатков.

2-е и 3-е воздушное командование стали получать задания, которые они уже не могли эффективно выполнять — у них не хватало самолетов вообще и в частности машин достаточно большого радиуса действия. Точно так же, как в 1939 году мы вступили в войну против Польши, не будучи к ней готовыми, так и теперь мы не имели соответствующего оснащения для ведения широкомасштабной экономической войны. [94]

Безусловно, мы усложнили англичанам жизнь на их территории, но были не в состоянии перерезать жизненно важные артерии Великобритании.

В английской литературе преувеличена численность германской группировки, созданной к дате, которая первоначально была намечена как дата начала операции «Морской лев», то есть к 15 сентября 1940 года. Черчилль, например, говорит о 1700 самолетах. Как свидетельствуют статистические данные о ежегодном выпуске продукции авиастроительных заводов, эта цифра неверна. Выпущенные в 1939 году 1450 истребителей можно сразу вычеркнуть, поскольку к августу 1940 года они превратились в металлолом.

Точно так же из 1700 истребителей, произведенных в 1940 году, около 600 следует списать как потери в ходе операций в Голландии, Бельгии и Франции; еще приблизительно 400 истребителей нужно вычесть, поскольку их поставка не могла быть осуществлена к августу. Даже если оперировать максимально возможными цифрами, мы располагали 1700 минус 1000, то есть 700 истребителями. Если мы присоединим к ним наши «Ме-110», начавшие поступать с сентября — а этих машин мы получили 200, — то получается, что всего у нас было 900 истребителей и близких к ним по характеристикам самолетов, что существенно отличается от цифры, приводимой Черчиллем (1700).

В состав 2-го воздушного командования во время наступления через территорию Голландии, Бельгии и северо-восточную часть Франции до Соммы входили{5}:

— боевой штаб;

— 122-я эскадрилья глубокой разведки;

— 9-я авиагруппа;

— 2-я авиагруппа;

— 1-я авиагруппа;

— 1-й авиакорпус (итальянский контингент);

— 1-е командование истребительной авиации;

— 2-е командование истребительной авиации;

— группа ночной авиации;

— воздушное командование 10-й административной зоны (Гамбург);

— воздушное командование 6-й административной зоны (Мюнстер);

— воздушное командование голландской административной зоны (Амстердам);

— воздушное командование бельгийской административной зоны (Брюссель). [95]

Последние четыре элемента включали в себя дивизии зенитной артиллерии, а также части наземного обслуживания и тылового обеспечения.

Воздушную войну против Англии в 1940–1941 годах можно разделить на различные фазы по политическим и военным особенностям.

Первая фаза, с 8 августа по 6 сентября 1940 года, включает в себя приготовления, осуществлявшиеся ВВС исходя из того, что вторжение было запланировано на середину сентября; другими словами, это были действия, направленные на уничтожение английской противовоздушной обороны, которые предпринимались одновременно с продолжением ударов по торговым судам противника с целью нанести ущерб его системе снабжения и тылового обеспечения, а также производству вооружений для британских ВВС. При этом применялись различные методы — от проникновения в воздушное пространство противника крупных подразделений истребителей до использования небольших групп истребителей и штурмовиков для ударов по базам ВВС в юго-восточной части Англии, а также групп бомбардировщиков различного численного состава, сопровождаемых истребителями. Действия против транспортных судов противника в морских районах, примыкающих к восточному и южному побережью Англии, осуществлялись «штукасами» и «джабо». Кроме того, мы проводили беспокоящие рейды, чтобы помешать разгрузке судов в портах назначения. Нанесение авиаударов по гражданским объектам было запрещено.

Понеся значительные потери после первых столкновений, английские летчики старались избегать встреч с превосходящими силами люфтваффе. [96] В то же время часть наземных служб британских ВВС была переведена на базы, расположенные за пределами максимального радиуса действия наших истребителей.

В течение какого-то времени, поднимая в воздух небольшие группы бомбардировщиков с целью приманить английские истребители, нам удавалось, втягивать англичан в воздушные бои, однако вскоре подобные случаи стали редкостью, поскольку британские летчики получили четкое указание избегать боестолкновений. Для нас сложность состояла не в уничтожении истребителей противника — мы имели в своих рядах настоящих асов, таких, как Галланд, Молдерс, Озау, Валтасар и другие, да и внушительное количество сбитых нами вражеских самолетов это подтверждает — а в том, чтобы заставить противника драться.

Какими бы ни были результаты подсчета сбитых и поврежденных самолетов противника, для Англии и Германии эти цифры означали не одно и то же.

Английские летчики, покинув подбитый самолет с парашютом или совершив вынужденную посадку, оказывались на родной земле и могли, залечив раны и получив новый самолет, рано или поздно снова оказаться в рядах британских ВВС. Германские же летчики, если их сбивали, оказывались на территории противника, а это означало, что для нас они были потеряны навсегда. Если его самолет получал повреждение над морем, наш летчик мог попытаться посадить его на воду, но в этом случае, даже если пилота подбирала наша служба спасения или ему удавалось воспользоваться спасательным буйком, он также зачастую попадал в сводку потерь: хотя наши спасательные суда, буи и другие приспособления такого рода были помечены красным крестом, англичане не считали их находящимися под защитой международного права{6}. Кстати, следует упомянуть, что как в английских водах, так и в Средиземном море мы использовали нашу службу спасения для того, чтобы прийти на выручку не только нашим, но и британским летчикам. [97]

При том что наши истребители, несмотря на уклонение английских пилотов от боевых столкновений, добились довольно существенных успехов, за них пришлось заплатить весьма дорогую цену. Потери английских ВВС составили около 500 машин из приблизительно 700 «харрикейнов» и «спитфайров», с которыми Британия вступила в конфронтацию с люфтваффе. За тот же период мы потеряли около 800 истребителей, бомбардировщиков и разведывательных самолетов. Причины, по которой наши потери были столь ощутимыми, я изложил выше. Аэрофотосъемка показала удовлетворительные результаты бомбардировки авиационных заводов в Ливерпуле, Бирмингеме, Ковентри, Теймсхейвене, Халле и т. д., а также ударов по таким портам, как Четэм, Ньюкасл и Ширнесс. Действия «штукасов» и «джабо» против британских кораблей и судов, за которыми я нередко имел возможность наблюдать из моего боевого штаба, также были исключительно успешными. Их эффективность была гораздо выше, чем в предыдущие месяцы, хотя их возможности и ограничивал сравнительно небольшой радиус действия одноместных боевых машин. Отчеты о результатах операций по постановке мин с воздуха не идут ни в какое сравнение с результатами действий бомбардировщиков, однако британцы оценили наши действия в этой сфере как довольно удачные. Об этом же мне постоянно докладывало командование 9-й авиагруппы.

Завоевав господство в воздухе в ограниченном районе и на короткое время в начале сентября, мы, однако, оказались не в состоянии удерживать его после того, как начали бомбардировки Лондона и прилегающих к нему территорий. [98] Однако за пределами Британских островов мы чувствовали себя совершенно свободно, словно в мирное время, что указывало на явный недостаток мастерства у экипажей английских бомбардировщиков. Британская бомбардировочная авиация была не слишком хороша и как орудие защиты от вторжения; боевые качества «веллингтонов» были слишком низкими, а германская противовоздушная оборона — слишком сильной и опытной.

План первой фазы нашего авиаудара по Англии, который должен был предварять операцию «Морской лев», был с самого начала задуман неудачно. Когда германские и английские историки утверждают, что люфтваффе на первом этапе было нанесено поражение, что германские ВВС не смогли добиться господства в воздухе и что по этой причине вторжение пришлось отложить, подобная критика является совершенно безосновательной. Позвольте мне рассмотреть основные моменты происходивших тогда событий. Господство в воздухе в абсолютном смысле, то есть полное и безоговорочное преимущество, могло быть достигнуто лишь в том случае, если бы ВВС противника решились открыто помериться с нами силами. Однако этого не произошло. Тактику, применявшуюся самими британскими Королевскими ВВС, вряд ли можно считать доказательством их силы или превосходства; их летчики показали себя неплохими мастерами защитных действий, но не более того.

Первые воздушные бои ни в коем случае не были для нас неудачными. Поначалу наши потери в количественном отношении были примерно равны потерям противника. Английская оборона еще не была полностью организована, и к тому же первые столкновения продемонстрировали наше тактическое превосходство. Лишь итоги воздушных боев более позднего периода мы вынуждены были оценивать как ничью.

Наши авианалеты на военные заводы, морские порты, склады вполне вписывались в идею вторжения и произвели неоценимый психологический эффект, а также способствовали нанесению практического ущерба экономике противника. При проведении акции вторжения боевые части люфтваффе выполнили бы свою миссию, если бы те, кто планировал операцию «Морской лев», предприняли определенные шаги, необходимые для достижения хотя бы относительного, не говоря уже об абсолютном, господства в воздухе, если бы наши силы не были распылены и если бы боеготовность наших ВВС была восстановлена в полном объеме. Все эти условия прекрасным образом могли быть выполнены. [99]

Британская стратегия сводилась исключительно к обороне островов, при осуществлении которой противник применял все свои технические знания и новые технические средства. Несколько неудачных ночных налетов на прибрежные районы Франции, предпринятых одиночными английскими бомбардировщиками, нисколько не изменили эту ситуацию. Они скорее свидетельствовали о том, что в случае проведения нами операции вторжения действия британской бомбардировочной авиации, скорее всего, были бы далеко не идеальными. Эти рейды англичан против германских военно-воздушных баз на оккупированной территории были всего лишь легкими, неопасными уколами. А вот бомбовые удары по немецким городам — это было куда серьезнее.

Начало битвы за воздушное пространство открыло новую главу в стратегии действий ВВС и заслуживает самого пристального внимания любого командира, представляющего этот вид вооруженных сил. Поскольку мне было запрещено лично участвовать в боевых действиях против англичан, я старался выполнять свои обязанности командующего, следуя за участниками боевых вылетов, когда они выходили за пределы контролируемого нами побережья пролива и направлялись в сторону побережья противника. Время от времени я все же пытался вмешаться в проведение той или иной операции. Что я делал постоянно, так это пытался уловить изменения в настроении наших людей, проводя переговоры с офицерами и экипажами, возвращавшимися на свои базы. Я изо всех сил старался быть в курсе того, о чем думают и что чувствуют мои подчиненные, что заботит их, и отдавал приказы с учетом этого. Впрочем, осмелюсь заметить, что временами эта моя привычка становилась чересчур навязчивой и надоедала летчикам. Я понял это, когда наши боевые части и подразделения начали взлетать для выполнения заданий с аэродромов, находящихся слишком далеко к северу и к югу от меня, чтобы я мог их опекать. [100] И все же я думаю, что моя бдительность помогла сократить наши потери; ведь если я видел, что боевые порядки части или подразделения нарушены, я отдавал летчикам по радио приказ вернуться на базу. Похоже, и на этом, и на втором этапе воздушной битвы за Англию наши летчики опасались не столько противника, сколько своего зануды командующего!

* * *

В своей книге «Их звездный час» Черчилль утверждает, что Англия вынуждена была считаться с угрозой вторжения. Из этого можно сделать вывод, будто Германия явно склонялась к тому, чтобы пойти на этот риск. Однако, если верить Черчиллю, проведению операции воспрепятствовало то, что «немцы не смогли добиться господства в воздухе». Я согласен с Черчиллем в том, что основное противодействие идее вторжения исходило от немецких военно-морских сил, командование которых очень ясно осознавало оперативные сложности, которые возникли бы у него, если бы операция «Морской лев» состоялась. «...Безраздельное господство в воздухе над проливом, являвшееся необходимым оперативным условием вторжения, не было достигнуто». То, как Редер умудрился представить Гитлеру все аргументы против операции, добиваясь, чтобы она была отложена, а то и вовсе отменена, просто поразительно. Коротко говоря, выходило, что во всем виноваты ВВС. Между тем я лично целыми днями вел наблюдение за зоной пролива с моего командного пункта на мысе Гри-Не и при этом не видел никаких признаков того, что господство в воздухе принадлежало противнику. Я не видел явной и постоянной угрозы ни со стороны его военно-морских сил, ни с какой-либо другой. Это же подтверждали и мои летчики. (Здесь, возможно, имеет смысл упомянуть о том, что наши потери от воздушных атак англичан против наших небольших конвоев — понтонов и барж — между Сицилией и Тунисом, имевших место несколько позднее, были минимальными благодаря мощи нашей противовоздушной обороны.) [101]

Если бы Гитлер действительно хотел осуществить операцию вторжения, он бы, как Черчилль, который по характеру в этом смысле походил на фюрера, вник в каждую деталь плана (как это было в случае вторжения в Норвегию) и навязал бы свою волю всем трем видам вооруженных сил. В этом случае не было бы отдано так много весьма туманных приказов, мешавших достижению согласия между командующими сухопутными войсками, ВВС и ВМС.

Я могу лишь восхищаться той энергией, с которой британское правительство взялось за подъем оборонного потенциала своей страны. Тем не менее, моя точка зрения, к которой я пришел благодаря моему опыту проведения наступательных операций в предыдущих кампаниях, состоит в следующем. Ценность укреплений и других препятствий, мешающих противнику развивать наступление, не подлежит сомнению. Однако чрезмерное внимание, уделяемое этому элементу обороны, может обернуться неприятностями, если в укрепленной зоне нельзя разместить постоянный гарнизон. В этом случае за нее легко будет зацепиться передовым танковым частям наступающего противника или его парашютному десанту. При всем моем уважении к энтузиазму и самоотверженности британского народа, я не верю в боевую эффективность использования таких формирований, как ополчение, да еще оснащенных устаревшим оружием. Даже если регулярные войска не наступают, а ограничиваются удержанием занятых позиций, нерегулярные формирования неизбежно превращаются в пушечное мясо, как это было в Германии в 1944–1945 годах. Организация отрядов фольксштурма имела большой пропагандистский эффект, но даже при том, что фольксштурмовцы были вооружены лучше, чем британские ополченцы, они потерпели фиаско. Учитывая, что участники подобных формирований почти всегда приносят в жертву свою жизнь, отправлять их в бой — значит брать на себя весьма нелегкое бремя ответственности. Мы со своей стороны пришли к выводу, что лучшим выходом из положения является отправка в полки, находящиеся на передовой, подкреплений из бывших солдат. Что же касается ополченцев, то даже при том, что их боевой дух, как правило, значительно выше, чем у военнослужащих регулярных войск, их способность вести эффективные боевые действия в обороне не следует переоценивать. [102]

В описываемый мной период британцы не могли собрать в Южной Англии больше 15–16 полностью укомплектованных и оснащенных первоклассных дивизий того типа, который требуется для ведения современной маневренной войны. Между тем в противоборстве с противником, уже успевшим проверить себя в деле, ничто не может компенсировать отсутствие боевого опыта. Нехватка опыта приводит к тому, что перемещение резервов замедляется или полностью блокируется действиями парашютистов, воздушными налетами и т. п. и все заканчивается отступлением и большими потерями. Одним словом, я, вопреки мнению Черчилля, убежден, что наступательная операция, если бы она была тщательно подготовлена и предпринята хотя бы до середины августа, принесла бы нам успех. Если бы она была начата позже, ее успех более, чем когда бы то ни было, зависел бы от действий люфтваффе и десантов.

Разумеется, главную опасность для нас представляли британские военно-морские силы. Этой угрозе можно было противостоять только за счет концентрации всех военно-морских и военно-воздушных сил Германии. Разумеется, в этой ситуации колебания ВМС в отношении к идее вторжения могли только помешать. Тем не менее, при серьезном планировании и тщательном выполнении замыслов эти трудности можно было преодолеть. Средства, имевшиеся в нашем распоряжении, — плотные минные поля, устанавливаемые с кораблей и самолетов у входов в гавани, большое количество подводных лодок, эсминцы, торпедные катера и самоходные паромы Зибеля, а также береговая артиллерия и устройства для постановки дымовой завесы — могли парализовать даже превосходящие силы противника. Разумеется, это очень грубая оценка, но можно тем не менее сказать, что при осуществлении операции 60 процентов нагрузки легли бы на военно-морские силы и береговую артиллерию, а 40 — на люфтваффе.

Имея в активе опыт наблюдения за действиями британских ВВС в течение нескольких месяцев, я могу суммировать свои впечатления о том, какие положительные для нас факторы имелись в обстановке, складывавшейся в сентябре: [103]

1. Мы безоговорочно контролировали небо над Голландией, Бельгией и Северной Францией.

2. Предпринимавшиеся англичанами дневные бомбардировки приводили к столь серьезным потерям с их стороны, что они вынуждены прекратить эти вылазки.

3. Результаты их ночных авиаударов, которые вначале наносились по целям, расположенным вблизи побережья, где у нас не было сконцентрировано больших сил, а позднее по аэродромам, были незначительными.

4. Английские бомбардировки возможных портов погрузки на побережье пролива оказались неэффективными, даже если судить по докладам наших военно-морских сил, — и это несмотря на то, что мы еще не создали систему противовоздушной обороны, предусмотренную планом подготовки операции «Морской лев».

5. Хотя ночные бомбардировки немецких городов становились все более частыми, это не приводило к серьезному ущербу — ни к материальному, ни к психологическому.

В случае вторжения британские Королевские ВВС при тех силах и средствах, которыми они располагали в то время, вряд ли смогли бы решить все те многочисленные и разнообразные задачи, которые встали бы перед ними: воздушная разведка, контрудары по нашим войскам, высадившимся на британской территории, включая парашютистов-десантников, создание помех тыловому обеспечению группировки вторжения, удары по морским конвоям, идущим из французских портов, поддержка истребительной авиацией действий эсминцев. Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять, что все эти действия, включая бомбардировку немецких аэродромов, портов на побережье пролива и самого пролива, кишащего кораблями и судами, а также высадившейся на берег группировки, да еще и защиту собственных наземных и морских транспортных коммуникаций, были бы английским ВВС явно не по силам. Тем более, что все эти задачи им предстояло бы решать в условиях активных действий наших истребителей, истребителей преследования и зенитной артиллерии. Что касается бомбардировщиков, то я не могу себе представить, чтобы английские части непосредственной боевой поддержки при их сравнительно небольшой численности и боевой мощи могли нанести нам большой урон, тем более при той практически непроходимой противовоздушной обороне, которую могли бы организовать вокруг портов люфтваффе и наши военно-морские силы. [104] С тяжелыми бомбардировщиками, с помощью которых даже в тот период англичане наносили удары по целям, расположенным в сердце Германии, дело обстояло иначе. Однако мощь нашей зенитной артиллерии и ночных истребителей была столь велика, что они смогли бы удержать действия британских тяжелых бомбардировщиков в зоне вторжения в приемлемых рамках{7}. [105]

Подводя итог, скажу, что попытка вторжения, возможно, была бы связана с трудностями, даже очень большими трудностями, но не была бы безнадежной. Любая боевая операция связана с риском, и для ее успеха, кроме планирования, необходимы непреклонное выполнение поставленных задач и определенный оптимизм. Черчилль как обороняющаяся сторона выполнил эти условия в максимальной степени. Чувствую, что то же самое я могу сказать и о немецких командирах.

* * *

Вторая фаза воздушной битвы за Англию проходила в условиях, когда идея операции вторжения была отброшена. Теперь перед нами в основном ставились задачи по созданию помех работе военной промышленности противника и его снабжению. Это делалось с целью замедлить производство Британией вооружений и начать против нее полномасштабную экономическую войну. Кроме того, мы приступили к практике «репрессивных рейдов».

По изменившемуся характеру наших действий те, кто разбирался в таких вещах, поняли, что операции «Морской лев» вынесен приговор, а это означало, что нами упущен уникальный шанс. Отсрочка вторжения, намеченного на середину сентября, на неопределенное время, как выяснилось впоследствии, до весны 1941 года, не могла его вернуть.

Когда Гитлер отдал приказ о нанесении карающего удара по Лондону, это было очевидным нарушением новой директивы, поскольку цели, намечаемые для бомбардировок, теперь подпадали под категорию «Экономическая война».

Наша воздушная стратегия, численный состав и боевая мощь сил, непосредственно участвующих в нанесении авиаударов, а также характер целей претерпели изменения в соответствии с погодной обстановкой, состоянием обороны противника и степенью нашей оснащенности и боевого мастерства. Командование люфтваффе неоднократно упрекали — и, надо сказать, для этого имелись определенные основания — в том, что действия ВВС были недостаточно массированными, а их результаты в связи с этим — недостаточно впечатляющими. [106] Лично меня, поскольку я имел едва ли не фанатичную склонность к «концентрации усилий», очень больно задевали подобные обвинения. Изменения в выборе целей, из-за которых на нас обрушилось столько критики, были с нашей стороны вынужденной мерой. Помимо тех отдельных случаев, когда нам приходилось повиноваться непродуманным, но, к сожалению, не подлежащим обсуждению или корректировке приказам сверху, эти изменения были обусловлены обстоятельствами, которые возникли осенью 1940-го и весной 1941 года. Разумеется, на первый взгляд наиболее разумным подходом было выбирать цели в зависимости от степени их важности, затем сравнивать их с землей путем непрерывной бомбардировки, а потом при появлении первых признаков восстановительных работ наносить беспокоящие удары, создавая помехи рабочим и уничтожая результаты их труда. Однако при том, что именно из этих приоритетов следовало исходить при составлении планов экономической войны, у нас наблюдалась нехватка сил и средств для реализации этих планов. Нам были нужны четырехмоторные бомбардировщики с большим радиусом действия, высоким «потолком», скоростные, способные нести значительную бомбовую нагрузку и оснащенные мощным вооружением. К тому же у нас не было истребителей дальнего радиуса действия, которые могли бы сопровождать такие бомбардировщики в глубь воздушного пространства противника. Наконец, мы зависели от погоды, весьма нестабильной в те месяцы, о которых идет речь. Низкая облачность, туман и дождь зачастую не давали нам возможности нанести по удачно атакованной цели повторный, массированный удар. В этих условиях наилучшие результаты, причем без ощутимых потерь, давали внезапные налеты (иногда нам удавалось атаковать одни и те же цели два раза подряд). Однако вскоре наши потери возросли до неприемлемых масштабов — это было связано с ускорением реагирования британской обороны на наши действия с помощью истребителей и средств ПВО, а также с более быстрым сосредоточением истребителей противника в зоне над целью и на маршрутах подхода. [107] Столкнувшись с перспективой того, что благодаря сверхъестественной способности угадывать наши намерения противник полностью обескровит люфтваффе, мы были вынуждены внести коррективы в порядок выбора целей, а также изменить время и способы нанесения ударов.

Первый крупный налет на военные объекты Лондона был проведен в присутствии Геринга. Ему предшествовали подготовительные рейды, осуществленные небольшими силами, а также ночные авиаудары, так что налет оказался исключительно успешным. Вид проплывающих в небе эскадрилий бомбардировщиков и результаты налета, которые можно было разглядеть из боевого штаба, произвели на Геринга такое впечатление, что он, не выдержав, разразился совершенно ненужным, напыщенным выступлением по радио, обращенным к немецкому народу. Эта демонстративная акция показалась мне отвратительной и как солдату, и просто как человеку.

Чтобы достичь поставленной цели, при всем нашем старании и боевом мастерстве нам была нужна удача. Наша радость по поводу первого успешного налета на Лондон была преждевременной. На следующий же день погода испортилась. Это хотя и не парализовало наши действия полностью, но тем не менее серьезно осложнило их и повлияло на их результаты. Основными целями первых и последующих авиаударов по Лондону, который мы в течение сентября с разной интенсивностью бомбили почти ежедневно, как в дневное, так и в ночное время, являлись производящие вооружение и военную технику заводы этого стратегического, транспортного и торгового центра Англии. Второй, альтернативной группой целей, по которой с переменным успехом наносились бомбовые удары, являлись портовые сооружения и многочисленные предприятия по выпуску боеприпасов — они в основном находились в Саутгемптоне, Портсмуте, Ливерпуле, Бирмингеме, Дерби, Четэме и т. д. [109]

Сокращение числа воздушных налетов на южные районы Англии было продиктовано сравнительно небольшим радиусом действия «Ме-109», которые нельзя было применять, не обеспечив им сопровождение и защиту. Попытки эскортировать их с помощью двухмоторных истребителей преследования «Ме-110» оказались неудачными; последние оказались слишком тихоходными машинами и, как это ни удивительно, сами нуждались в прикрытии. В описываемый период и даже впоследствии воздушное сопровождение истребителей было связано с особыми трудностями. Из-за облачности летчикам сложно было удерживать строй и даже просто держаться плотной группой — у нас не было приборов, которые могли бы помочь в решении этой задачи. Прикрытие эскадрилий бомбардировщиков также было затруднено из-за неумения личного состава некоторых частей летать вслепую. К сожалению для нас, погодные условия не были столь же серьезным препятствием для действий английских истребителей. Лучшим решением проблемы плотной облачности было создание групп из машин, за штурвалами которых сидели пилоты, способные летать и вести воздушный бой парами и тройками.

По договоренности с 3-м воздушным командованием мы проводили совместные операции: одновременные массированные атаки и многоцелевые рейды, а также непрерывно длящиеся в течение целого дня удары по одним и тем же целям. Оборону противника на какое-то время дезориентировали и сбивали с толку вылазки истребителей, несущих бомбовую нагрузку, и истребителей преследования.

Случаи воздушного террора Великобритании в отношении немецких городов между тем становились все более частыми, но не наносили существенного материального или психологического ущерба. Наши ночные истребители под командованием маршала авиации Каммхубера часто атаковали бомбардировщики противника на их пути к целям; постепенно такие действия стали одним из обязательных компонентов обороны объектов, расположенных в глубине нашей территории.

Предложение Муссолини принять участие в операциях против Англии путем отправки в зону боевых действий итальянской авиагруппы было принято с благодарностью, но не без некоторых опасений. [110] Товарищество летчиков было характерной чертой германско-итальянского сотрудничества. Тем не менее, не рискуя делать категоричные выводы о состоянии итальянских ВВС, я все же убежден в том, что итальянские самолеты не могли тягаться с английскими истребителями — даже с «харрикейнами». Итальянские бомбардировщики нельзя было использовать в дневное время. Когда же позднее мы перешли к ночным бомбардировкам, выяснилось, что у итальянских летчиков слабые навыки полетов вслепую и что у их машин отсутствуют необходимые приборы. Я вздохнул с облегчением, когда итальянские летчики приземлились, совершив небольшими силами пару налетов на портовые сооружения Халла. Их потери были таковы, что, пожалуй, значительно перевешивали тот ущерб, который они могли нанести противнику. Их командующий, маршал авиации Фужье, был слишком проницательным человеком, чтобы не понять этого, и потому использовал все имевшиеся в его распоряжении резервы времени для совершенствования боевого мастерства своих подчиненных.

Основой британской обороны являлся мощный противовоздушный заслон. Однако он не был ее решающим фактором — стержень ее составляли истребители английских ВВС. Понимая это, я предложил Герингу дополнить наши рейды, совершаемые силами частей легких бомбардировщиков, нанесением ударов силами тяжелой бомбардировочной авиации, которые, на мой взгляд, должны были дать больший эффект при меньших потерях.

Это было началом новой фазы, которая потребовала от летчиков наших бомбардировщиков высочайшего мастерства и смелости. Мы не отказались от осуществления налетов тяжелых бомбардировщиков в боевом строю, но время от времени стали пытаться нанести ущерб военному потенциалу противника с помощью рейдов отдельных самолетов бомбардировочной авиации, атакующих промышленные объекты, в частности электростанции. [111] Конечно же подобные полеты планировались до мельчайших деталей. Подчас я лично занимался проверкой этих планов. У летчиков всегда имелись альтернативные варианты действий. Таким образом, что бы ни случилось, они всегда могли сбросить бомбовый груз на те или иные важные цели. Хотя экипажи относились к подобным рейдам с большим энтузиазмом, они все же не приносили больших успехов. Подобные уколы, само собой, могли иметь некоторый беспокоящий эффект, но вряд ли были в состоянии сократить объем производимой Англией военной продукции.

Тем не менее применение подобной смешанной тактики позволяло нам использовать фактор внезапности и таким образом выполнять боевые задачи с меньшими потерями. Мы и осуществляли массированные налеты на военные цели и практически непрерывно атаковали Лондон, порты и центры военной промышленности, такие, как Ливерпуль, Манчестер, Портсмут и Ковентри, и бомбили аэродромы противника. Части легких бомбардировщиков наносили удары с воздуха по морским конвоям противника. Кроме того, мы стали более активно заниматься установкой минных полей.

Однако, несмотря на все наши усилия, результаты наших действий, независимо от того, были ли это массированные авиаудары или одиночные боевые вылеты бомбардировщиков, оставались неудовлетворительными. Мы все чаще задумывались о том, каково нам будет в ненастные зимние месяцы, когда в процессе интенсификации экономической войны наши летчики, выполняя боевые задания, будут забираться все дальше и дальше в глубь территории противника. Становилось очевидным, что, если мы хотим нанести действительно мощный удар по британской военной машине, нам следует изменить тактику. И вот с ноября 1940 года мы перешли на ночные бомбардировки.

Главнокомандующий люфтваффе держал в своих руках руководство операциями 2-го и 3-го воздушного командования, координируя их действия с действиями 5-го воздушного командования в Норвегии, которое возглавлял Стумпф. [112] Пересечение обширных морских пространств на подлете к цели и ночные рейды изматывали пилотов люфтваффе и заставляли их действовать на пределе возможностей. Тот, кто не пережил это, не в состоянии понять, что значит дотянуть до своего аэродрома на последних каплях горючего или сотни километров тянуть машину над морем на одном двигателе. Само собой, экипажи, которые выполняли задания в северных широтах, в условиях обледенения, да еще при наличии постоянной угрозы, исходившей от истребителей британской ночной авиации, заслуживают самого глубокого уважения.

Основными принципами проведения описанных выше операций были: 1) выбор целей в соответствии с их важностью для английской военной экономики; 2) нанесение ударов крупными силами и последующие беспокоящие рейды для создания помех восстановительным работам; 3) предварительное точное установление местонахождения целей с помощью аэрофотосъемки, максимально подробных карт и самой свежей информации как об их расположении, так и об их важности с военной точки зрения; 4) подробное информирование всех боевых частей и подразделений, а также экипажей, осуществляющих одиночные рейды, и тщательное согласование их действий с командованием авиагрупп, руководством воздушных командований и главнокомандующим люфтваффе; 5) разведка целей и их подсветка экипажами отдельных бомбардировщиков в ходе предварительных полетов над объектами бомбардировки, по аналогии с действиями впоследствии ставших знаменитыми английских «патфайндеров». Контрмеры противника, с каждой неделей становившиеся все более и более активными, еще больше усугубляли наши трудности, связанные с необходимостью преодоления больших расстояний, навигационными сложностями и плохой погодой.

Однако постепенно мы приспособились к действиям в этих условиях. Все шло хорошо, если наши рации оставались неповрежденными. Если же они начинали барахлить, приведение возвращающихся бомбардировщиков на подходящий аэродром в туман и ненастную погоду превращалось в тяжелое испытание для нервов персонала всех наземных служб. [113] Несмотря на все усилия этих людей и использование ими всех доступных технических средств, им не всегда удавалось успешно справиться с этой задачей. В таких случаях, чтобы спасти если не самолет, то хотя бы экипаж, машину либо сажали на брюхо на побережье, либо гнали до Западной или Центральной Германии, например до Нойбранденбурга, причем летчики нередко покидали самолет с парашютом. Интересно, что, если пилот перед тем, как выпрыгнуть с парашютом где-нибудь над Брюсселем, устанавливал в правильное положение рули высоты, самолет мог пролететь по заданному курсу еще добрых 500 и более километров и упасть на землю, скажем, где-нибудь в районе Перлеберга или Стендаля.

Для нас это были нелегкие недели, в то время как сухопутные войска и военно-морские силы, за исключением экипажей подводных лодок и легких кораблей, могли отдыхать и готовиться к будущим сражениям (впрочем, будущее в то время представлялось весьма неопределенным). ВВС бросали в бой все силы, имевшиеся в их распоряжении, в надежде нарушить работу военных предприятий и тыловых коммуникаций Великобритании и тем самым задержать процесс ее перевооружения. Мы без конца молотили по портам и центрам военной промышленности, и, несмотря на очень большое количество целей, нам временами все же удавалось добиться концентрации наших ударов.

Наши оперативные действия в течение всего описываемого периода никогда не прекращалась более чем на сутки, да и то исключительно из-за погоды. Графики свидетельствуют, что интенсивность наших действий держалась на максимально высоком уровне в августе и сентябре, а затем начала неуклонно падать. Так продолжалось до декабря 1940 года, после чего, в период с января по апрель 1941 года, она снова выросла. Затем последовал новый спад, продолжавшийся до июня. По оперативным данным разведки и аэрофотосъемки, нам удалось достигнуть существенных результатов. И все же мы, как впоследствии и наши противники, переоценили возможности бомбовых ударов. Нельзя отрицать того факта, что ущерб, причиненный прямыми попаданиями бомб, был весьма серьезным — об этом свидетельствовали фотографии. [114] Однако эффект от применения даже очень тяжелых бомб был весьма далек от того, чтобы его можно было назвать сокрушающим. Лучше зарекомендовали себя зажигательные бомбы, десятки тысяч которых было сброшено на цели и прилегающие к ним весьма обширные районы — в пожарах, возникавших в результате их использования, сгорало то, что обычными бомбами удалось повредить, но не уничтожить.

Тем не менее, обороняющаяся сторона быстро приспосабливалась к нашим действиям. Люди обладают способностью приспосабливаться к чему угодно. Каждый британец вносил свою лепту в дело ликвидации последствий бомбардировок. Их объединенные усилия давали такой эффект, который до этого никто не в состоянии был даже представить. Нанесение же таких мощных ударов, которые полностью уничтожали бы ту или иную цель, не оставив от нее камня на камне, в то время было такой же редкостью, как постоянные налеты на один и тот же объект. Словом, все надежды на уничтожение военного потенциала Великобритании оказались тщетными.

Как стало ясно позднее, для реализации тактического превосходства над сильным государством, обладающим мощным военным потенциалом и обширной сетью военных объектов, рассредоточенных на значительной территории, необходимы массированные, непрерывно усиливающиеся круглосуточные удары и рейды террора, которые должны осуществляться в течение нескольких лет. Блестящие результаты, которых мы добились при бомбардировках Ковентри, были получены благодаря исключительной удаче. Во время работы Нюрнбергского международного трибунала мне задавали вопросы по поводу бомбового удара по Ковентри, разрушение которого вызвало в Англии возмущение, которое можно было понять. Я объяснил, что на карте было обозначено точное местонахождение всех находившихся в Ковентри заводов по производству вооружения, а сам город мы считали английским «маленьким Эссеном». [115] Успех налетов на Ковентри можно объяснить его относительно небольшой удаленностью, благодаря которой наши бомбардировщики могли за одну ночь совершить два или три вылета, а также исключительно благоприятными погодными условиями и использованием прицелов для бомбометания. Что же касается непредвиденных последствий даже прицельных бомбовых ударов, то они заслуживают глубокого сожаления, но являются неизбежными при любой атаке с воздуха. Огонь и сильное задымление делают точное прицеливание невозможным. Таким образом, разброс бомб, в любом случае неизбежный при авианалете, значительно увеличивается, в результате чего страдают прилегающие районы, которые изначально ни в коей мере не рассматриваются в качестве объекта бомбардировки. Пацифистские рассуждения в устах солдата звучат подозрительно; однако не следует подвергать сомнению искренность его чувств, потому что именно солдат, обладающий чувством ответственности и сознающий мощь современного оружия, может лучше, чем кто бы то ни было, представить себе все ужасы войны.

Я могу напомнить читателям, что германское правительство хотело добиться международного запрещения воздушной войны. Поэтому обвинения, выдвинутые против тех, кто отвечал за ведение этой воздушной войны, обращены не по адресу. Могу повторить, что, хотя в отдельных случаях главнокомандующий люфтваффе отдавал приказы о рейдах террора, целью которых были сугубо гражданские объекты, воздушные командования вносили в эти приказы изменения, ориентируя бомбардировщики на поражение военных целей. Могу совершенно определенно сказать — и это подтверждено английскими историками, — что первые удары по жилым кварталам городов нанесли британские Королевские военно-воздушные силы. Что же касается германского командования, то оно лишь скрепя сердце пошло на нанесение ударов возмездия, подобных сентябрьскому налету на Лондон.

В конце концов по политическим соображениям — которые, кстати, держали в секрете даже от меня, хотя мне предстояло возглавить одно из ключевых воздушных командований в приближающейся кампании против России, — наши воздушные налеты на Англию стали постепенно сходить на нет. [116] Благодаря этому у меня появилось несколько больше возможностей для поисков решения вопроса об отдыхе личного состава и проблем, связанных с капризами погоды. Однако общий груз проблем люфтваффе стал от этого лишь ненамного легче. Только начиная с мая 1940 года напряжение заметно ослабло.

24, 25 и 26 декабря 1940 года, а также в канун Нового года я отдавал приказы об отмене всех оперативных полетов над Англией. Однако мое предположение, что противник поступит так же, к сожалению, оказалось неверным. Я не могу полностью снять с себя вину за то, что нередко давал слишком большую волю человеческим чувствам. Я говорю об этом совершенно открыто и, при том что меня приговорили к смертной казни за бесчеловечность, не боюсь, что кто-то увидит в этом противоречие.

Несколько дней отпуска в новогоднюю пору — это был единственный мой отпуск за всю войну — вопреки моим надеждам не дали мне возможности отдохнуть. Помешали массированные бомбардировки германских городов в районах, близких к месту моего проживания. Прервав отпуск, я вылетел в Голландию, где провел очень серьезную беседу с Каммхубером и Фальком, тамошними старшими командирами ночной истребительной авиации. Я поставил их перед альтернативой: либо они проводят коренную реорганизацию действий своих летчиков, либо подчиненное им авиакрыло ночных истребителей будет расформировано. Я пообещал сделать все, что в моих силах, для выполнения целого ряда личных пожеланий моих собеседников при условии, что они обеспечат быстрое достижение ощутимого результата.

И результат был получен. После упомянутой встречи я постоянно находился на связи с ночной истребительной авиацией, которая — под руководством Каммхубера как организатора и Фалька как человека с большим оперативным опытом, а также благодаря многим великолепным пилотам, таким, как лейтенант Зайн-Виттгенштайн и гауптман Штрайб, ставший впоследствии ночным асом, — быстро набрала силу, став великолепным средством обороны. Ее летчики всегда приглашали меня как «отца ночных истребителей» на все значительные мероприятия и на персональные торжества. [117] Между тем первым шагом к положительным изменениям были технические усовершенствования. Наземные радары безошибочно фиксировали приближение бомбардировщиков противника; прожекторные установки, действовавшие в идеальной координации с радарами и сведенные в осветительную дивизию, сделали возможными успешные ночные воздушные бои «с подсветкой», в то время как радары, установленные непосредственно на самолетах, позволили нам успешно вести ночные воздушные бои «без подсветки». Еще одним доказательством эффективности действий ночной авиации стало то, что вскоре после сформирования группы ночных истребителей британские ночные бомбардировщики стали отдавать предпочтение налетам на наши зарубежные объекты.

Хотя налеты англичан на Германию в декабре 1940 года нанесли нам ущерб, вызвавший временную дезорганизацию в подвергшихся нападению районах, их результаты ни в коей мере нельзя было назвать впечатляющими. С другой стороны, потери, понесенные в ходе этих налетов противником, также были значительными. Активизацию англичанами ночных бомбардировок наземных объектов наших ВВС в Голландии и Бельгии можно было расценивать как свидетельство эффективности наших ударов по Англии. Как и раньше, эти бомбардировки со стороны британских ВВС не достигали своей цели. Хотя в ясные дни англичане не предпринимали попыток нанесения бомбовых ударов, наши летчики нередко натыкались на их истребители, которым иногда удавалось добиться случайного успеха. Именно во время стычки с ними погиб маршал авиации Грауэрт, доблестный командующий 1-й авиагруппой. Чем реже самолеты противника появлялись в небе над оккупированными нами территориями, тем более нервными становились наши зенитчики. Зимой 1940/41 года, в промежутке между Рождеством и Новым годом, мне надо было навестить Остеркампа. Когда я при легком снегопаде сажал мой небольшой самолетик, на меня обрушился шквальный огонь 2-сантиметрового орудия. Я, что вполне понятно, устроил скандал. [118] Меня не удовлетворили ни ссылки на то, что зенитчики якобы были предупреждены о приближении «английского бомбардировщика», ни весьма любопытные оправдания, суть которых состояла в том, что во всем виновата зенитная артиллерия сухопутных войск. Как известно, история повторяется: в 1942 году, когда я находился за пределами воздушного пространства Туниса, итальянские зенитчики приняли мой «шторх» за английский бомбардировщик и открыли по нему огонь; к счастью, делая поправку на скорость, они переоценили возможности моей машины.

Можно ли считать воздушную войну против Англии, сравнивая ее замысел и ее результаты, провалом?

Быстрое окончание наземных боевых действий на западе поставило германское командование перед ситуацией, к которой оно не было готово. В данном случае во второй раз стало особенно очевидным полное отсутствие какого-либо долгосрочного плана. Очень плохо плыть по течению, не определив для себя ни своего следующего шага, ни конечных целей. Независимо от того, какими мотивами мог руководствоваться Гитлер, заняв особую позицию в отношении Англии, я убежден, что в описанные мною месяцы возможность наступательной операции против британцев всерьез ни разу не рассматривалась. Именно в этой ситуации и началась воздушная битва за Англию, в которую мы ввязались, не имея ясной цели, и которая продемонстрировала, что мы выдаем желаемое за действительное. Естественно, это сказалось на результатах проводимых нами операций — иначе и быть не могло. Именно это и является объяснением того бесспорного факта, что во многих случаях результаты наших действий не соответствовали нашим ожиданиям. Тем не менее, оценивая ход этой воздушной битвы и количество боевых самолетов, постоянно находившихся в воздухе даже при самых неблагоприятных погодных условиях, вряд ли можно говорить о том, что в воздушном сражении за Британию немецкие ВВС потерпели неудачу.

Как я уже объяснял, то, что от операции «Морской лев» пришлось отказаться из-за неподготовленности люфтваффе к ее осуществлению, а также из-за непреодолимости британской обороны, исторически недоказуемо. [119] Если бы это на самом деле было так, мы не смогли бы непрерывно бомбить Великобританию в течение девяти месяцев после того, как операция «Морской лев» была отменена. Факты говорят о том, что из-за отсутствия четкого плана операции «Морской лев» люфтваффе бросили в бой для того, чтобы до поры до времени отвлечь внимание от подготовки следующей кампании — против России. Отдавая должное нашим ВВС, необходимо сказать, что если мы так и не смогли достигнуть поставленной цели, то, несомненно, прошли значительную часть пути к ее достижению. То, что это не пустые слова, станет ясно любому, кто сравнит десять месяцев битвы за Англию с тремя годами битвы наших противников за Германию.

* * *

Уинстон Черчилль соглашается с неоднократно приводившейся в немецких публикациях версией, которая состоит в том, что воздушные сражения, происходившие до сентября, по замыслу должны были стать подготовительной фазой операции немецких войск под кодовым названием «Морской лев». Ниже я привожу некоторые из аргументов против этого тезиса.

а) Приказами Геринга в дни, когда операция «Морской лев» вот-вот должна была начаться, 2-му и 3-му воздушным флотам был определен обширный перечень целей, которые вряд ли могли иметь какое-либо отношению к вторжению в Англию.

b) Командующие воздушными флотами были полностью исключены из числа лиц, занимавшихся планированием и подготовкой операции «Морской лев».

с) Приказом от 5 сентября ВВС предписывалось сконцентрировать основную мощь ударов по Лондону не на правительственных учреждениях, расположенных в центре города, а на объектах, находящихся на берегах Темзы. Хотя это были важные объекты, целесообразность их бомбардировки с точки зрения обеспечения успеха наступательной операции весьма сомнительна.

d) В своей директиве номер 17 Гитлер говорит о недельном подготовительном периоде. Одно только то, что по изначальным оценкам этот период должен составить минимум пять недель, доказывает, что возможность проведения операции всерьез никогда не рассматривалась. [120]

Черчилль пишет, что во Франции соотношение сил между Германией и Англией составляло два к одному и даже три к одному в пользу Германии, а в битве за Дюнкерк даже четыре к одному и пять к одному. Эти цифры, возможно, недалеки от истины, даже при том, что, на мой взгляд, большое количество вылетов, которые совершали немецкие самолеты (от трех до шести в день у легких самолетов), вполне могло стать причиной ошибок при визуальных оценках. К сожалению, классические боестолкновения между истребителями, благодаря которым можно было бы составить ясную картину, происходили весьма редко. Мы могли поставить себе в плюс тот факт, что операции, проводимые нашими атакующими силами, как правило, осуществлялись в соответствии с определенным планом, в то время как англичане вынуждены были приспосабливать свои действия к нашим. Это, разумеется, неизбежно вело к распылению сил и исключало какую-либо возможность успеха. Кроме того, деятельность их разведывательных структур и аппарата управления была в большей или меньшей степени нарушена.

Черчилль 20 августа заявил в парламенте, что английская истребительная авиация после всех боев является более сильной, чем когда бы то ни было. Его слова следует интерпретировать с точки зрения психологии, так как, с нашей точки зрения, серьезных воздушных боев к тому моменту еще не было. Даже при средних потерях в 30–50 процентов нам было гарантировано регулярное пополнение. Черчилль пишет, что после завершения целого ряда фаз противостояния «Герингу пришлось прибегнуть к безжалостным массированным бомбардировкам Лондона и центров промышленного производства». Далее он отмечает, что «концентрация (после конца сентября) уступила место распылению сил». Имеется в виду, что нам в большей или меньшей степени пришлось отказаться от запланированных нами операций. [121] Далее, однако, есть фраза, которая ближе к истине, — в ней Черчилль пишет о большом количестве баз и рассеянности их на значительной территории, «благодаря чему они (люфтваффе. — Примеч. пер.) могли концентрировать против нас большие силы и наносить массированные удары, применяя отвлекающие маневры для того, чтобы ввести нас в заблуждение относительно основного объекта атаки». Тактическая мобильность не должна рассматриваться как слабость. Тот факт, что мы не обескровливали наши части и соединения и на протяжении почти всей воздушной битвы за Англию сохраняли способность наносить удары по противнику с практически неослабевающей силой даже при самых неблагоприятных погодных условиях и при наличии сильного сопротивления, а также то, что мы смогли в июне 1941 года начать кампанию против России и в течение многих месяцев подряд осуществлять ее с большой эффективностью, добиваясь при этом впечатляющих результатов и в то же время не прекращая полностью наши действия против Англии, — все это свидетельствует о нашей силе и уверенности в себе.

Я с радостью готов присоединиться к хвалебным словам Черчилля, когда он говорит, что британские Королевские ВВС «не только не были разгромлены, но и были триумфаторами». Безусловно, британские летчики заслужили эту похвалу благодаря своей храбрости и боевому мастерству, да и все войска, участвовавшие в обороне Англии, заслуживают добрых слов за их способность к восприятию технических новшеств. С другой стороны, я не могу согласиться с утверждением, что в результате первых столкновений в июле, августе и сентябре немецкие ВВС были наголову разбиты. Прервать битву, которая для вас развивается успешно, — это совсем не означает быть наголову разгромленным. В официальной английской брошюре «Битва за Британию» есть строки, которые говорят сами за себя: «Это объясняет, почему немцы, чтобы перейти к осуществлению очередной части своего плана, несколько раз прекращали использовать тот или иной метод нанесения ударов в тот самый момент, когда им имело смысл продолжить его применять».

Коротко говоря, в данном случае сошлись два достойных противника, которые могли поспорить друг с другом в верности своему высшему долгу. [122]

Глава 12.

Русская кампания до конца ноября 1941 года

22.06.1941 года. Начало вторжения силами трех групп армий — «Север», «Центр» и «Юг». — Наступление группы армий «Север» через территории Балтийских государств на Ленинград, наступательные действия группы армий «Юг» на Украине. — Группа армий «Центр» (две, а затем три пехотные армии и две танковые группы): начало июльского сражения в районе Белостока — Минска с целью окружения противника. — 16.07.1941 года. Взятие Смоленска. — Начало августа 1941 года. Окружение русских войск в районе Орши — Витебска. — 9–19.08.1941 года. Гомельское сражение. — 9–19.09.1941 года. Участие в боях за окружение Киева во взаимодействии с группой армий «Юг». — 2–12.10.1941 года. Запоздалое наступление на Москву силами трех пехотных и трех танковых армий, бои, закончившиеся двойным окружением противника в районе Вязьмы — Брянска. — 2.11.1941 года. Наступление Гудериана задержано под Тулой. — Наступление 4-й танковой группы остановлено под Можайском, неподалеку от Москвы. — Кризис в русской столице

Операция «Барбаросса» — такое кодовое название было дано мероприятиям по подготовке кампании против России — была, как уже отмечалось, строго секретной. Не допускалось никаких утечек информации. О замыслах командования не знали ни в войсках, ни в штабах. В течение месяца или двух я считал нецелесообразным информировать о ней и мой штаб. 20 февраля 1941 года была создана небольшая группа планирования под личным руководством Геринга. Она размещалась в Гатской академии ВВС, неподалеку от Берлина. Возглавлявший ее полковник Лебль держал меня в курсе того, как продвигаются дела, и консультировался со мной по поводу принимаемых решений. В начале 1941 года я летал в Варшаву, чтобы встретиться с фон Клюге, командующим тамошней группировкой, а также для того, чтобы дать дополнительные инструкции по поводу деятельности наземных служб ВВС в том районе. Я побывал там еще раз в мае, чтобы осмотреть место размещения моего воздушного командования на будущем Восточном фронте, и обнаружил, [123] что инженерно-строительные работы, явно осложненные капризами погоды и особенностями рельефа местности, могут быть завершены в лучшем случае лишь к началу июня, то есть впритык ко дню «Икс», который был перенесен на 22 июня. Проверка показала, что части, выделенные в мое распоряжение Герингом, к этому времени будут не готовы оказать группе армий «Центр» необходимую поддержку с воздуха. В бурном споре с Герингом, происходившим в его командном поезде, который в то время находился к северу от Парижа, при поддержке его начальника штаба, моего старого друга Йесконнека, мне удалось добиться своего; по крайней мере, мне были обещаны хотя бы минимальные дополнительные резервы летного состава и зенитной артиллерии, на которых я настаивал. Я вполне мог понять возбуждение Геринга, заявившего мне, что я не единственный, кому требуются дополнительные силы и средства. Мы, помимо прочего, должны были продолжать военные действия против Англии. Я настаивал на своем по трем причинам: во-первых, предыдущие кампании убедили меня, что ВВС необходима поддержка со стороны наземных войск; во-вторых, я был весьма скептически настроен в отношении боевых действий в воздухе против Англии при серьезном сокращении сил, участвующих в них с нашей стороны; и, в-третьих, я верил в то, что моя настойчивость даст новый импульс процессу наращивания нашего военно-воздушного потенциала.

12 или 13 июня 1941 года я отправился с побережья пролива на последнее совещание по плану «Барбаросса», устраивавшееся Гитлером. Официально я еще некоторое время оставался на Западном фронте — чтобы все считали, будто основные силы люфтваффе под командованием фельдмаршала Кессельринга все еще сосредоточены против Англии.

Говоря о блицкриге, я уже упоминал о том, что, когда накануне начала Польской кампании Гитлер сообщил мне о заключении пакта о ненападении между Россией и Германией, с души у меня упал тяжелый камень. Это произошло 23 августа 1939 года; теперь же была середина 1941 года. Неужели за минувший короткий двухлетний период ситуация настолько изменилась, что я мог отбросить страхи, которые некогда меня терзали? [124] После ухода из Дюнкерка британские войска не могли больше осуществлять крупномасштабные операции. Не были готовы к проведению крупных операций и британские Королевские ВВС. Наш северный фланг прикрывали армия Фалькенхорста и воздушный флот Стумпфа, размещавшиеся в Норвегии, а наш южный фланг — Африканский корпус Роммеля и итальянцы; наконец, в результате быстротечной кампании нами был подавлен балканский очаг сопротивления. Вступление в войну Соединенных Штатов находилось под вопросом и в любом случае было делом не ближайшего будущего.

Таким образом, наше положение в 1941 году было гораздо менее опасным, чем в 1939-м. Было ли в таком случае необходимо атаковать Россию? 14 июня в своем последнем обращении к генералитету Гитлер снова сказал, что кампания против России неизбежна и что мы должны начать ее сейчас, если не хотим, чтобы русские напали на нас в невыгодный для нас момент. Он снова напомнил нам о тех моментах, из-за которых дружба между Россией и Германией вряд ли могла длиться долго. Гитлер отметил явный идеологический антагонизм, который так и не удалось ликвидировать, обратил внимание на действия России на Балтийском побережье и на ее западных рубежах, очень похожие на мобилизацию, а также на все возраставшую агрессивность ее солдат в отношении населения приграничных районов, на передвижения войск вблизи границы, на ускоренными темпами проводимое русскими наращивание военно-индустриального потенциала и т. д.

В сентябре 1939 года в примыкающем к границе районе глубиной в 300 километров Россия держала 65 своих дивизий, в декабре 1939 года — 106, а в мае 1940 года — 153 плюс 36 моторизованных дивизий, то есть в сумме 189. Для диспозиции русских войск была характерна концентрация в центре (к примеру, только в районе Белостокского выступа было сосредоточено приблизительно 50 дивизий), что явно свидетельствовало об агрессивных намерениях. Размещение аэродромов русской военной авиации поблизости от границы красноречиво говорило о подготовке действий наступательного характера. [125]

Точка зрения Гитлера, состоявшая в том, что русские используют первый же удобный момент для того, чтобы на нас напасть, казалась мне абсолютно правильной. Кремль мог без труда найти предлог для внезапной атаки. В любом случае, время было на стороне русских, а они, как никто, умели с толком его использовать. Из докладов специалистов люфтваффе, которые совсем недавно побывали в России, мне было известно о гигантской по своим масштабам программе наращивания военно-промышленного потенциала и производства вооружений, которую русские начали осуществлять и за которой в скором времени мы оказались бы неспособны угнаться. К сожалению, Геринг и Гитлер сочли эти доклады плодами чересчур разыгравшегося воображения. Я же считаю, что сегодня только неисправимый оптимист может предполагать, что Россия удовлетворилась бы своим статусом после окончания нашей войны с Польшей.

Итак, если на повестке дня стояла война, каковы же были наши военные перспективы в 1941 году? В минус можно записать то, что предложенная дата начала наступательной операции предполагала, что мы приступим к боевым действиям слишком поздно, хотя этот недостаток до некоторой степени можно было компенсировать за счет сужения фронта наступления. К плюсам можно отнести тот факт, что в ходе двух крупных и двух небольших военных кампаний мы смогли приобрести опыт, которому русским нечего было противопоставить. Мы были уже ветеранами боевых действий, знающими свое дело от «А» до «Я». Разумеется, в двадцатых годах мы развивали свои танковые войска и авиацию примерно теми же темпами, что и русские, но затем у нас в этой сфере имел место период быстрого прогресса и успешных военных экспериментов, в то время как война с Финляндией показала слабости русских. Что касается люфтваффе, то я безгранично верил в наших летчиков и знал, что группе армий фон Бока, с которыми предстояло взаимодействовать 2-му воздушному командованию, в этом плане не о чем беспокоиться.

Битва предстояла нелегкая, в ней могли возникнуть кризисные моменты, а также неожиданные сложности, связанные с проблемой снабжения войск всем необходимым. [126] Но разве наша цель, заключавшаяся в том, чтобы не пустить коммунизм в Западную Европу, не стоила того, чтобы мы сделали все возможное для ее достижения? Гитлер в «Майн кампф» называет войну на два фронта опасной ошибкой. Трудно предположить — по крайней мере лично мне, — что он предал забвению собственные взгляды по этому вопросу и ввязался в войну на два фронта, не осознавая опасности, с которой это было связано. Возможно, он где-то в глубине души верил в то, что, своевременно расправившись с Россией, он сможет сразу же после этого развернуться и мощным ударом покончить с угрозой с запада. Однако с уверенностью можно сказать лишь то, что он совершенно не думал о том, чтобы нанести тяжелый и, возможно, решающий удар по России со стороны Средиземноморья, что позволило бы ему одновременно нанести смертельное ранение Англии в ее наиболее уязвимое место. Одержимый идеями континентальной войны, Гитлер недооценил важность Средиземноморского региона, что имело гибельные последствия.

Когда 15 или 16 июня 1941 года мой самолет приземлился на прекрасную взлетно-посадочную полосу аэродрома к северу от Варшавы, я отметил для себя быструю и толковую организационную работу моего штаба под руководством нового начальника штаба генерала Шейдемана; штабы, личный состав и боевая техника были уже на местах или в стадии передислокации к местам развертывания (так, 8-я авиагруппа ближнего боя под командованием фон Рихтгофена проводила переброску своих сил с Крита). На аэродромах из-за обилия самолетов было тесно; однако усовершенствованный камуфляж, хорошо налаженная работа служб предупреждения и мощная противовоздушная оборона если и не могли полностью исключить нападение противника, то, по крайней мере, наверняка были способны снизить эффективность авиарейдов русских до минимума.

Об этом легко писать, но груз ответственности, лежавший на плечах командиров отдельных частей и подразделений, был очень велик. Свидетельством этого может служить тот факт, что незадолго до начала боевых действий мой весьма компетентный начальник службы связи доктор Шейдль, очевидно будучи не в состоянии и дальше нести на себе этот груз, покончил с собой. [127] Его место занял наш бывший военно-воздушный атташе в Москве полковник Ашенбреннер. Я был очень рад этому назначению, поскольку он хорошо знал русских. Именно благодаря его мобильности и способности тонко чувствовать ситуацию командование ВВС всегда располагало точными сведениями о складывающейся обстановке.

Во время многочисленных полетов на моем двухфюзеляжном двухмоторном «Фокке-Вульф-189» я изучил вдоль и поперек весь район сосредоточения наших сил и успел познакомиться с ливневыми дождями, такими сильными, что они одни могли бы заставить нас отложить дату начала наступления. Однако перенесение его на более поздний срок и без того было неизбежным по причине задержек с переброской наших войск с Балкан. Командование военно-воздушных сил издало ряд приказов о соблюдении строжайшей секретности. В связи с этим вблизи приграничных аэродромов нашим самолетам было разрешено летать только на малой высоте. Тем не менее, тот факт, что нам удалось застать русские авиационные части врасплох на их аэродромах, вызывает удивление, потому что после 20 июня у Кремля не могло больше оставаться никаких иллюзий — настолько явным было обострение обстановки.

Мои беседы с фельдмаршалом фон Боком (группа армий «Центр») не занимали много времени — мы хорошо понимали друг друга. Вечером 21 июня, отправившись к нему, чтобы обсудить идеи или опасения, которые могли появиться за время, минувшее с момента нашей предыдущей встречи, я застал фельдмаршала в состоянии уныния, погруженным в размышления. Накануне начала судьбоносной военной кампании состояние задумчивости вполне приличествовало командиру, осознающему лежащую на нем ответственность. Однако настроение фон Бока резко отличалось от того, в котором он пребывал перед началом предыдущих военных кампаний. В тот момент я в очередной раз подумал о том, как важно в такой ситуации иметь возможность обменяться мнениями с близким по образу мыслей человеком. [128] Во время предстоящей кампании, в ходе которой могло возникнуть много непредвиденных моментов, я намеревался действовать в гораздо более тесном контакте с штабом группы армий и поддерживать с ним постоянную связь при помощи офицера главного штаба люфтваффе, ранее служившего в сухопутных войсках. Он должен был каждый вечер, прибыв на мой командный пункт, докладывать о «положении в армии», сложившемся в течение дня, участвовать в обсуждении шагов, которые предполагалось предпринять завтра, а также получать информацию о «положении в ВВС» с тем, чтобы подробно доложить о нем командованию группы армий.

Командуя частями военно-воздушных сил, я, имея лишь самое общее представление о передвижениях сухопутных войск, получал на этот счет доклады от авиагрупп (через службу связи ВВС) и зенитного корпуса непосредственно с передовой. Эти доклады иногда весьма существенно отличались от тех, которые я получал из армейских штабов. Во время ежевечерних заседаний я оценивал положение сухопутных войск и поручал моему посреднику Вебе передать мои критические замечания командованию группы армий. В особо срочных случаях я либо сам связывался по телефону с фон Боком, либо мой начальник штаба созванивался с начальником штаба группы армий. Фон Бок знал, что я не пытаюсь учить его, вторгаясь в его сферу ответственности. Он понимал, что мое вмешательство представляло собой всего лишь вполне понятную реакцию партнера, старающегося помочь другому виду вооруженных сил, с которым люфтваффе, какая бы ни складывалась ситуация, объединяла общая цель. Каждое утро, а нередко и по вечерам я очень подробно обсуждал с генералом Йесконнеком, начальником штаба люфтваффе, события минувшего дня и план действий на следующий день. Это делалось для того, чтобы на совещаниях у фюрера Геринг мог отстаивать интересы ВВС и согласовывать их с общим планом действий. В редких случаях, например во время боев за Смоленск и Москву, я использовм этот механизм, чтобы довести до тех, кто принимал окончательные решения, свое собственное мнение по поводу тех шагов, которые, на мой взгляд, следовало предпринять сухопутным войскам. [129] Так или иначе, в этой главе мне хотелось бы обратить внимание на образцовое взаимодействие между сухопутными войсками и люфтваффе. Оно складывалось настолько гармонично, что я дал указание генералам подчиненных мне частей ВВС и зенитной артиллерии относиться к пожеланиям коллег из сухопутных войск так, как если бы это были мои приказы, не смущаясь тем, что их непосредственным начальником был я — за исключением тех случаев, когда это было нецелесообразно с точки зрения интересов ВВС или могло нанести им ущерб. Мои командиры и я сам гордились нашим умением предвосхитить пожелания армии и выполняли все ее резонные просьбы и требования с максимальной быстротой и точностью.

Цель кампании против России была ясно изложена в приказе — смять русских в Белоруссии, то есть между границей и Днепром. Следовательно, наш главный удар должен был быть нанесен силами группы армий фон Бока по району сосредоточения русских войск, которые необходимо было уничтожить в ходе молниеносного наступления прежде, чем они сумеют выйти из контакта с нами и отступить в обширные степи. Одновременно нужно было вытеснить русскую бомбардировочную авиацию на ее тыловые базы к востоку от Днепра, откуда она уже была бы неспособна осуществлять налеты на территорию Германии. Приказы, которые я получал от главнокомандующего люфтваффе, в основном сводились к тому, чтобы добиться превосходства, а по возможности и господства в воздухе и оказать поддержку сухопутным войскам, в особенности танковым группам, в их боевых действиях против русских. Постановка каких-либо других задач в дополнение к упомянутым привела бы к весьма непродуктивному распылению сил, так что их следовало отложить на потом. Для меня было очевидно, что даже те задачи, о которых говорилось в приказах Геринга, невозможно было немедленно выполнить в полном объеме — их следовало решать постепенно.

Что касается сил и средств, имевшихся в распоряжении 2-го воздушного флота, то, как я уже отмечал, я требовал лишь необходимого минимума, и моя настойчивость в конце концов была вознаграждена. Кроме эскадрильи глубокой разведки, в состав флота входили: [130]

2-я авиагруппа (командующий — Лерцер), включающая в себя эскадрилью воздушной разведки, два авиакрыла бомбардировщиков, крыло «штукас», крыло истребителей из четырех эскадрилий, истребительно-штурмовое крыло, батальон связи и штаб административного воздушного района, перестроенный в соответствии с требованиями военного времени;

8-я авиагруппа (командующий — Фрайхерр фон Рихтгофен), включающая в себя эскадрилью воздушной разведки, авиакрыло бомбардировщиков, два крыла «штукас», эскадрилью штурмовиков, авиакрыло истребителей, истребительно-штурмовое крыло, батальон связи и штаб административного воздушного района, перестроенный в соответствии с требованиями военного времени;

1-й (командующий — фон Акстельм) зенитный корпус, а впоследствии и 2-й (командующий — Десслох) зенитный корпус (в состав каждого из корпусов входило от трех до четырех зенитных полков);

воздушный административный район Познани (командующий — Бинек).

Начало операции было назначено на предрассветное время. Это было сделано несмотря на возражения люфтваффе, основывавшиеся на вполне конкретном тактическом соображении, которое состояло в том, что в указанное время одномоторные истребители и «штукасы» были не в состоянии передвигаться в четком строю. Этот момент представлял для нас серьезную трудность, однако мы сумели ее преодолеть.

В первые два дня операции мы сумели завоевать господство в воздухе. Решение этой задачи облегчила прекрасно проведенная аэрофотосъемка. Ее данные свидетельствовали о том, что в воздухе и на земле было сразу же уничтожено до 2500 самолетов противника — Геринг поначалу отказывался поверить в эту цифру. Однако, когда мы получили возможность проверить эти сведения после нашего наступления, он сказал, что наши подсчеты всего на 200 или 300 машин превышали реальные потери русских. Начиная со второго дня войны я мог наблюдать за битвой с русскими тяжелыми бомбардировщиками, действовавшими из глубины территории России. [131] То, что русские позволяли нам беспрепятственно атаковать эти тихоходные самолеты, передвигавшиеся в тактически совершенно невозможных построениях, казалось мне преступлением. Они как ни в чем не бывало шли волна за волной с равными интервалами, становясь легкой добычей для наших истребителей. Это было самое настоящее «избиение младенцев». Таким образом была подорвана база для наращивания русской бомбардировочной армады. В самом деле, после этого в ходе всей данной кампании русские бомбардировщики больше не появлялись.

После первых двух дней операции атаки «штукас» на войска противника, развернутые на передней линии его обороны, получали все более весомую поддержку со стороны других входящих в состав воздушного командования частей, которые решали следующие боевые задачи: нейтрализация ВВС противника, для которой больше не требовалось специально выделять какие-то силы; поддержка с воздуха действий танков и пехоты по подавлению местных очагов сопротивления или отражению попыток противника зайти нам во фланг (решение этой задачи обычно поручалось «штукас» и эскадрильям штурмовиков); разгром или сдерживание продвижения частей русских, пытающихся выдвинуться к линии фронта или выйти из боя, с помощью «штукас», штурмовиков, истребителей, легких бомбардировщиков и практически всех прочих сил, имевшихся в нашем распоряжении; и, наконец, непрерывная воздушная разведка. Через какие-то несколько дней после начала наступления я уже летал в одиночку на моем «Фокке-Вульф-189» над территорией, которую занимали русские. Это может служить наглядным доказательством того, до какой степени нам удалось парализовать действия русской авиации в первые два дня войны.

Бои в районе Брест-Литовска продолжались до 24 июня, когда тамошняя крепость была разрушена взрывом тысячекилограммовой бомбы. Тем временем танковые группы продвинулись вперед, что дало возможность завязать бои за Минск и Белосток (они продолжались с 26 июня до 3 июля), в результате которых мы взяли в плен 300 000 военнослужащих противника, хотя и не уничтожили полностью силы русских, участвовавшие в сражениях на этом участке фронта. [132] Перелом в ходе боевых действий был неизбежен, поскольку наша мощная танковая группировка продвигалась к Днепру и «линии Сталина», в то время как 4-я и 9-я армии вводили в бой свои немоторизованные дивизии постепенно и лишь по мере необходимости. Они связывали активность русских частей, попавших в окружение, и облегчали действия наших танковых групп, развивавших наступление через Днепр.

3-я танковая группа при поддержке авиагруппы под командованием фон Рихтгофена 9 июля взяла Витебск и таким образом получила удобный плацдарм для последующих операций к северу и северо-востоку от Смоленска. Периодически повторяющаяся непогода затруднила продвижение частей танковой группы по совершенно негодным, примитивным русским дорогам, что дало нам представление о том, что на самом деле представляет собой русский театр военных действий. Тот факт, что даже автомобили и боевая техника повышенной проходимости, включая танки, были вынуждены использовать в основном магистральные шоссе, послужил войскам предупреждением о трудностях, ожидающих их впереди.

Бои за Днепр (10–11 июля) показали, что сопротивление русских ослабевает, но в то же время продемонстрировали, что противник располагает резервами, хотя и плохо подготовленными и оснащенными.

В успехах, достигнутых нашими войсками, решающая роль принадлежала люфтваффе. Наша авиация наносила массированные удары по русским, продвигающимся к линии фронта и от нее как в пешем строю, так и по железным дорогам, а также по обнаруженным местам скопления их войск. Затем оборонительные порядки русских на передовой на разных участках фронта атаковали «штукас», штурмовики и истребители.

Затруднения с продвижением вперед наших наземных служб и структур, недостаточно моторизованных и к тому же не имевших транспортных средств повышенной проходимости, были еще заметнее, чем те же сложности у сухопутных войск. Хотя мы уже имели в нашем распоряжении несколько фронтовых аэродромов, нам пришлось заниматься разведкой и оборудованием дополнительных, которые не были непосредственно защищены армейскими частями. [133]

23 июня воздушное командование получило возможность держать руку на пульсе событий, разместив свой командный пункт в поезде на железнодорожной ветке неподалеку от Брест-Литовска, а в первые дни июля с целью поддержания постоянного контакта с войсками — в механизированной транспортной колонне к востоку от Минска.

После того как в первые недели войны мы завладели невероятно большими территориями, встал вопрос о продолжении наступления. Я поддержал точку зрения представителей групп армий, которые настаивали на том, что война на уничтожение противника, продолжавшаяся уже несколько недель, должна быть продолжена за Днепром с тем, чтобы раз и навсегда покончить с русской армией, противодействовавшей нашим войскам. Сегодня остается лишь с сожалением констатировать, что Верховное командование пошло на поводу у событий и не смогло быстро прийти к определенному решению, хотя его колебания пока еще невозможно было ощутить на фронте.

Кульминацией боев явилось сражение, итогом которого стало окружение Смоленска (оно продолжалось с середины июля до начала августа). Мы одержали крупную победу (еще свыше 300 000 пленных), но все еще так и не пришли к какому-либо решению. Если бы мы смогли закрыть брешь во фронте к востоку от Смоленска, этот момент мог бы стать переломным в ходе кампании, но соответствующие предложения, в срочном порядке выдвинутые Герингом и мной, не были услышаны. В течение нескольких дней существенные силы противника, в основном в ночное время, сумели через узкую брешь шириной в несколько километров, посреди которой протекал ручей, просочиться в небольшую низину, замаскировав свои передвижения благодаря тамошней растительности. Если бы наши штурмовики добились большего успеха в ограничении этого просачивания, непрерывно атакуя войска противника днем, те не смогли бы так удачно использовать темное время суток. [134] По моим подсчетам, из окружения вышло более 100 000 русских, которые составили ядро вновь сформированных дивизий. В том, что мы не сумели уничтожить эти силы впоследствии — я имею в виду кровопролитные бои под Ельней в период с 30 июля по 5 сентября, — нет вины ни немецких войск, ни их командования. Наши дивизии, в том числе и дивизии люфтваффе, были просто слишком измотаны, действовали на пределе сил и слишком далеко оторвались от тыловых служб, ведавших снабжением войск всем необходимым.

Выполняя приказ, они шли и шли вперед по суше и по воздуху в течение почти полутора месяцев, нередко в суровых погодных условиях, продвинувшись в глубь территории противника почти на 800 километров, ведя боевые действия против отступающих русских войск и недавно сформированных дивизий противника, выдвигавшихся к линии фронта из глубокого тыла; немецким войскам второго и третьего эшелона приходилось сражаться с крупными и мелкими группировками русских войск, попавшими в окружение, а также с партизанами, которые все более серьезно заявляли о себе; нашим частям приходилось выдерживать налеты периодически появлявшихся небольших групп русских штурмовиков, действовавших на малых высотах и хорошо вооруженных. Наши солдаты и офицеры не могли и мечтать о том, чтобы их хотя бы на короткое время вывели в тыл для отдыха, и забыли о том, что такое нормальное снабжение.

Дополнительные трудности возникли у нас в связи с попытками противника осуществить охват наших частей, действовавших на правом фланге группы армий «Центр». С 1 августа 1941 года воздушному командованию сначала пришлось обеспечивать поддержку с воздуха, а также противовоздушную оборону танковой группы Гудериана в районе Рославля (в результате этой операции мы взяли 38 000 пленных), затем практически без какого-либо перерыва — 2-й армии под командованием генерала фон Вайхса в сражении, разворачивавшемся в районе Гомеля (где в плен было взято 100 000 военнослужащих противника), и, наконец, ко всему прочему, в конце августа участвовать в завершении разгрома русских войск, оставшихся в низине между Смоленском и озером Ильмень к востоку от Великих Лук (30 000 пленных). [135] Командующие, осуществлявшие эти августовские операции, — фон Вайхс в районе Гомеля, Гудериан в районе Рославля и Штумме в районе Великих Лук — достигли невозможного. Наши военно-воздушные силы добились невероятного успеха: за очень короткий промежуток времени мы уничтожили 126 танков и тысячи автомобилей противника, разрушили пятьдесят мостов, не говоря уже об огромных потерях, нанесенных русским войскам, действовавшим на линии фронта.

В начале этих сражений, поскольку аэродромы, с которых действовали наши истребители и легкие бомбардировщики, располагались по линии Шаталовка — Смоленск — Витебск, я передислоцировал мой командный пункт в Смоленск. На той же линии мы создали возможности для взлета тяжелых бомбардировщиков. Для переброски припасов из Орши в Шаталовку впервые были использованы тяжелые грузовые планеры типа «гигант». Мы использовали захваченные механические транспортные средства русских, пригодные для применения на пересеченной местности, а также телеги и подводы местного населения. Наши наземные службы нашли применение даже захваченным русским танкам, с помощью которых они отражали танковые рейды противника против наших аэродромов.

В то время как мы, командующие войсками группы армий «Центр», в августе 1941 года размышляли о том, как и где следует продолжить наступление на Москву, а наши части и соединения бессмысленно топтались на месте, Верховное командование после долгих колебаний и к нашему немалому раздражению приняло решение изменить направление главного удара, перенеся его к югу (21 августа 1941 года).

Можно спорить о необходимости переноса направления главного удара в конце августа — начале сентября к югу, в район, где действовала группа армий Буденного. Однако факт остается фактом — значительные силы группы армий «Центр» под командованием фон Бока, а также воздушного флота, которым командовал я, были развернуты на юг. Напрашивалась необходимость создания ими Южного фронта для того, чтобы дать возможность группе армий «Юг» под командованием фон Рундштедта успешно провести операцию по окружению сил Буденного. [137] После четырех недель боев (с 28 августа по 26 сентября) судьба армий Буденного, а вместе с ними и судьба Киева, была решена. Танковые группы фон Клейста и Гудериана соединились 13 сентября в 200 километрах восточнее Киева. Было захвачено более 650000 пленных, около 1000 танков и свыше 3500 автомобилей.

Я совершил бы несправедливость по отношению к люфтваффе, если бы не упомянул о блестящих действиях 2-й авиагруппы. При явном недостатке легких самолетов, часть которых была передана 4-му воздушному флоту, действовавшему южнее, авиагруппе пришлось вести бои в весьма сложных условиях, поскольку русские извлекли уроки из предыдущих столкновений и в дневное время почти полностью блокировали наши коммуникации. Из-за плохой погоды летчикам трудно было осуществлять операции, удерживая четкий строй. О высоком боевом мастерстве наших экипажей красноречиво свидетельствует тот факт, что железнодорожные пути в зоне боевых действий благодаря им постоянно оказывались перерезанными. Нередко на коротком отрезке железнодорожных путей, блокированном с обеих сторон, оказывалось двадцать — тридцать эшелонов противника, которые разносили вдребезги наши пикирующие бомбардировщики. Колонны противника до последних дней сражения практически не появлялись на шоссейных дорогах; если же это происходило, их тут же атаковали с воздуха наши самолеты, нанося им огромные потери.

Когда 21 августа 1941 года наши войска получили приказ наступать в направлении Киева, споры по поводу Ельнинского выступа прекратились — его можно было оставить. После того как была завершена подготовка к использованию бомбардировщиков дальнего радиуса действия, состоявшая в установке радиомаяков и концентрации собственно самолетов и бомбового запаса, в качестве главной цели пилотам дальней авиации была указана Москва — центр военной промышленности и связи противника, город, где находилось его правительство. [138] Другие цели, такие, например, как крупные авиационные заводы в Воронеже, военные предприятия в Туле и Брянске, загруженный до предела Брянский железнодорожный узел и т. п., к которым могли подобраться лишь одиночные истребители, да и то только в плохую погоду, были альтернативными — их мы пытались атаковать в период неблагоприятных погодных условий.

Налеты на Москву вызывали у меня большую озабоченность. Сбитые экипажи приходилось окончательно вычеркивать из списков личного состава. Эффективность действий русских зенитчиков и осветителей, использовавших прожекторы, производила впечатление даже на тех наших пилотов, кому довелось летать над Англией. Кроме того, постепенно в воздухе стало появляться все больше русских истребителей — к счастью, только в дневное время. Результаты бомбардировок русской столицы были несколько менее впечатляющими, чем я ожидал, но это можно объяснить размерами территории объекта бомбовых ударов, ослепляющим действием прожекторов, создававшим помехи нашим летчикам, а также тем, что бомбовую нагрузку наших самолетов приходилось уменьшать из-за необходимости брать на борт дополнительное топливо. Однако несколько лет спустя, когда меня допрашивали в лагере для военнопленных в Мондорфе в 1945 году, русская женщина, выступавшая в роли переводчицы, как-то упомянула об «ужасных последствиях бомбардировок», и я с радостью переменил свое прежнее мнение о степени успешности действий нашего доблестного летного состава. В любом случае, непрерывные налеты на город, помимо их чисто материального разрушительного воздействия, создавали атмосферу, способствующую падению русской столицы. Жаль, что этот фактор не удалось использовать.

В августе и первой половине сентября погода была переменчивой. На обоих флангах группы армий «Центр» в этот период шли бои, а наши летчики неперерывно совершали вылет за вылетом. Я согласился с фон Боком в том, что позиции, занимаемые 4-й и 9-й армиями, были неподходящими для осуществления зимней кампании, тем более в условиях, когда противник явно получал свежие подкрепления и оказывал все более упорное сопротивление. Это само собой наталкивало на вывод о том, что нам следует еще раз попытать счастья на центральном участке фронта. [139] Проведя успешную операцию по окружению русских войск, можно было нанести противнику значительные потери, обескровив его, и определиться с нашей тактикой на зимний период. Ответ на вопрос о том, возможно ли будет после такой победы продолжить наступление на Москву, зависел от состояния наших войск и, в еще большей степени, от такого важного, но непредсказуемого фактора, как погода.

Хладнокровно все рассчитав, с 15 сентября мы, засучив рукава, приступили к подготовке нового удара. Командующий 4-й танковой армией генерал Хепнер, мой старый друг, которого я знал еще по Мецу, не слишком верил в успех операции — на него произвел большое впечатление тот факт, что группе армий «Север» не удалось добиться сколько-нибудь значительного успеха. Дважды я объяснял ему, что группа армий «Центр» действовала в совершенно иных условиях, указывая генералу на имевшуюся у него действительно уникальную возможность прорыва и окружения войск противника и обещая ему усиленную поддержку с воздуха. Постепенно уверенность вернулась к Хепнеру. Когда во время сражения я навестил его, на лице его играла широкая улыбка.

Что же касается моих собственных частей, то с их тактикой в целом все было ясно. Зенитным корпусам предстояло действовать в основном не против авиации, а против наземных войск противника. Они должны были выступить в роли артиллерии огневой поддержки, сконцентрировав основные свои усилия на правом фланге. Наши истребители воздушной поддержки, следуя давно уже отработанной тактике, должны были своими действиями облегчить продвижение вперед армейских дивизий. Перед нашими тяжелыми бомбардировщиками стояла задача нанести удар по тылам противника, отрезая ему дорогу к отступлению. По сравнению с боевыми действиями самого последнего времени, в воздухе было очень мало самолетов противника — его авиация проявляла наибольшую активность на южном фланге.

Успех в этом сражении, в ходе которого нами было захвачено 650 000 пленных и которое было оценено как еще одна «обычная» победа, был достигнут благодаря войскам, действовавшим на внешнем правом фланге. [140] Мы рассчитывали, совершив широкий маневр, развернуть наступление на Москву через Тулу, но непогода, с которой столкнулась 2-я танковая армия в южной части фронта в самом начале сентября, сорвала наши планы. Крайне неблагоприятные погодные условия мешали нашей авиации оказывать сухопутным войскам поддержку с воздуха; шел дождь и снег, и дороги, и без того усеянные рытвинами, еще больше разбили тяжелые полноприводные грузовики; в результате передвижение по дорогам было затруднено, а к 5 октября почти полностью замерло. Попытки передислоцировать самолеты путем буксировки с помощью тягачей зенитчиков оказались безуспешными, поскольку буксировочные тросы не выдерживали нагрузки. Когда возникли затруднения со снабжением войск продуктами питания, люфтваффе пришлось сбрасывать продовольствие некоторым частям 2-й танковой армии с воздуха. Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. К этому следует добавить, что техника армейских частей не была приспособлена к боевым действиям в зимнее время.

Это был переломный момент в длинной серии сражений на Восточном фронте. Все вышеперечисленное, включая нервные перегрузки — впоследствии это стало очевидным, — оказалось слишком суровым испытанием для моего старого друга по министерству рейхсвера генерала Гудериана, командующего танковой армией, стойкого и неунывающего человека.

Учитывая это, я пришел к выводу, что стратегическая цель наступления стала недостижимой. Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. Состояние почвы было просто невероятным. Морозы установились в начале ноября, а у армии не было зимнего обмундирования. В то же время на фронте у русских появились части сибиряков, а также значительно увеличилось количество исключительно полезных танков «Т-34» и самолетов-штурмовиков.

В то время я был убежден, что Хепнеру и Гудериану не составило бы большого труда, просто бросив свои танки вперед, дойти до Москвы и даже дальше. [141] Но боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими последними резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались героически и остановили наступление наших почти потерявших мобильность войск.

Шел октябрь, и на тот момент сибирские дивизии еще не прибыли на фронт. Даже сегодня для меня все еще остается загадкой, как могло случиться, что наша глубокая авиаразведка, хотя и сообщавшая об оживленном движении войск русских на дорогах, ни разу, насколько мне известно, не предупредила о стягивании к фронту частей и соединений из восточных районов России и об их стратегической концентрации. Но уже одно только возрастание интенсивности движения по железной дороге, о котором сообщалось в конце октября, должно было насторожить Верховное главнокомандование. Приказ отвести войска на прежние рубежи должен был последовать самое позднее в середине ноября, когда части наших сухопутных войск стали докладывать о прибытии на фронт частей и соединений из Сибири.

Однако Верховное главнокомандование, вдохновленное боями в районе Киева, а также Брянска и Вязьмы, завершившимися окружением русских, отдало приказ о продолжении наступления на Москву. Приказ этот был встречен в войсках без энтузиазма. Особенно это относится к тем, кого он касался в первую очередь, а именно к фельдмаршалу фон Клюге, который лишь со временем «оттаял», проникшись боевым духом частей, находящихся на передовой, и к Хепнеру, который, как я выяснил в ходе наших с ним частных бесед, выступал за то, чтобы «спустить на тормозах» упомянутый приказ. Клюге, в этой ситуации проявлявший скорее пассивность, чем активность, жаловался на то, что Хепнер слишком колеблется. Хепнер в разговорах со мной оправдывал свою позицию проблемами со снабжением войск. Положение выглядело далеко не блестящим, когда в конце ноября меня и штаб моего воздушного флота отозвали с русского фронта и поездом отправили в направлении Берлина. [142] Следом за нами несколько дней спустя отправился штаб 2-й авиагруппы.

Как только я понял, что нам придется провести зиму где-то в России, я сразу же затребовал зимнее снаряжение, которое благодаря расторопности моего начальника транспортной службы было доставлено почти без задержек. Мы также воспользовались помощью финнов в создании специальных нагревательных устройств, чтобы обеспечить готовность наших частей и подразделений к взлету даже в самые жестокие морозы. Уезжая, я знал, что мои люди обеспечены всем, что необходимо в зимнее время.

Можно ли сказать, что наши ВВС были недостаточно сильны для того, чтобы преодолеть усталость, особенно заметную в армейских частях, и помочь ускорить дальнейшее наступление на Москву? Достижения 2-го воздушного флота в период с 22 июня по 30 ноября говорят сами за себя: им было уничтожено 6670 самолетов противника, 1900 танков, 1950 орудий, 26 000 автомобилей и 2800 железнодорожных составов. Однако непрекращающиеся боевые действия с 1 сентября 1939-го до середины ноября 1941 года серьезно подорвали наши ресурсы, а погодные капризы русской осени — дожди, туман и холода — довершили остальное.

После сражения в районе Брянска и Вязьмы передвижения противника в зоне окружения лишь в отдельных случаях можно было заметить; концентрация отборных дивизий сибиряков не была зафиксирована или же не была расценена как таковая. Мы имели дело с небольшими изолированными очагами сопротивления; противник располагал большим количеством небольших долговременных огневых сооружений, разбросанных там и тут — нашим пилотам, летавшим на больших скоростях, было чрезвычайно сложно обнаружить и уничтожить их, особенно в плохую погоду.

Танки «Т-34», которых появлялось все больше, могли передвигаться даже по самому непроходимому бездорожью и создавали огромные трудности для летчиков наших штурмовиков, которым приходилось, не считаясь с риском, летать над лесами и деревнями в их поисках. Армейские части то и дело требовали поддержки с воздуха для защиты от атак русских штурмовиков, действовавших на очень малой высоте. [143] Приходилось реагировать на эти требования, совершая боевые вылеты, однако это не давало большого эффекта. Гораздо более действенным был бы зенитный огонь. Несмотря на все трудности, мы продолжали атаковать танки противника с воздуха, но не могли нанести им серьезный ущерб.

Чтобы использовать все имевшиеся в нашем распоряжении возможности, мы перебросили свои самолеты на аэродромы, расположенные на линии Орел — Юхнов — Ржев, которая проходила совсем близко от линии фронта. Однако, даже несмотря на это, наши успехи были не слишком впечатляющими. Даже могучие ВВС не смогли бы помочь страдающим от мороза и измученным немецким войскам одержать решительную победу над почти невидимым противником; тем более этого нельзя было ожидать от военно-воздушных сил, ослабленных и измотанных до предела.

* * *

Война на два фронта, которая сама по себе является ошибкой и, разумеется, обычно считается нежелательной, по мнению многих людей, вовсе не обязательно должна была привести к фатальному для нас исходу. Поэтому мы должны спросить самих себя: могла ли Русская кампания, осуществлявшаяся ограниченными силами, привести к взятию Москвы и уничтожению военной мощи противника, то есть войск, военных центров и военно-промышленных предприятий в европейской части России, к концу 1941 года? Рассуждая на эту тему, начинать следует со стратегического плана, принятого Гитлером. Я очень хорошо знаю ситуацию, складывавшуюся на центральном участке фронта, и уверен в том, что нашими худшими врагами, особенно в 1941 году, были время от времени имевшие место периоды непогоды, грязь на дорогах и ужасное состояние самих дорог. Если бы не они, взятие Москвы не представляло бы проблемы. Тем не менее, даже несмотря на периодические проявления суровости местного климата и их последствия, представляющие собой неизбежное для русского театра военных действий явление, цель все же могла быть достигнута, если бы Гитлер не проявил медлительности при обдумывании своих действий и не тратил драгоценные недели на второстепенные операции. [144] Если бы в начале сентября после сражения за Смоленск, завершившегося окружением противника, наши наступавшие войска после не слишком долгой передышки двинулись дальше на Москву, то, на мой взгляд, мы взяли бы русскую столицу до наступления зимы и до прибытия на фронт сибирских дивизий. Тогда, скорее всего, нам удалось бы создать плацдарм восточнее Москвы, который сыграл бы роль своеобразного зонтика, создав препятствия для попыток русских зайти с флангов и мешая снабжению их войск. Взятие Москвы было бы решающим в том смысле, что европейская часть России оказалась бы отрезанной от ее азиатского потенциала, и захват в 1942 году важнейших экономических центров — Ленинграда, Донецкого бассейна и нефтяных месторождений Майкопа — стал бы вполне разрешимой задачей.

Конечно, даже если бы мы провели такую операцию, нам все равно пришлось бы как-то решать проблему группы армий Буденного в районе Киева. Бои там, разумеется, приобрели бы весьма жестокий и упорный характер, но вряд ли они стали бы решающими в масштабах всей кампании. С другой стороны, взятие Москвы дезорганизовало бы действия русского Верховного главнокомандования, создало бы помехи деятельности правительственного аппарата и нарушило бы связь с восточными регионами России. Руководствуясь стратегическими целями, было бы правильнее продолжить наступление на Москву в конце августа или в сентябре, сделав небольшую паузу для отдыха и перегруппировки. Тогда у нас было бы достаточно времени и для проведения наступательной операции тактического характера против войск Буденного.

Второй вопрос состоит в том, была ли идея Гитлера, который решил, что группе армий «Центр» следует перейти к обороне на Днепре, чтобы получившие подкрепление группы армий «Север» и «Юг» могли захватить вышеупомянутые важные экономические центры противника, более правильной, чем план захвата Москвы?

Когда мы дошли до Днепра, стали очевидными две вещи. [145] Во-первых, нам не удалось полностью окружить и уничтожить русские войска к западу от Днепра; и, во-вторых, в зоне между Москвой и Днепром у противника все еще имелись (или же находились в стадии формирования) свежие части и соединения, причем он располагал возможностью вливать в них подкрепления и снабжать их всем необходимым. По моим подсчетам, группе армий «Центр» противостояла группировка численностью от полутора до двух миллионов военнослужащих. Наверняка столько же было и в войсках Буденного, противостоявших группе армий под командованием фон Рундштедта. В то же время численность частей и соединений противника, действовавших против группы армий «Север», по-видимому, была несколько меньшей.

Массированной переброске войск русских, действовавших на центральном участке фронта, в район нашего главного удара невозможно было помешать даже в течение короткого периода времени. Немецкие войска могли твердо рассчитывать на быстрый успех на флангах только при условии передачи всех частей и соединений группы армий «Центр» (за исключением тех, которые составляли ее костяк), а также всех фронтовых частей люфтваффе с запада и севера, равно как и резервов, группам армий «Юг» и «Север», а также при том условии, что фланговые операции были бы начаты самое позднее в конце июля или в начале августа 1941 года. Нет никаких оснований предполагать, что эти операции нельзя было бы завершить до зимы, тем более что в южных районах, в отличие от северных, вероятностью раннего наступления зимы можно было пренебречь. Однако сегодня, как и в 1941 году, я сомневаюсь в том, что захват Ленинграда, Донецкого угольного бассейна и нефтяных месторождений южных районов России был бы для нас столь же важен и ценен, как взятие Москвы — центра связи и военной промышленности, города, в котором находилось русское правительство. Следовательно, главной стратегической целью должна была быть Москва, даже если бы из-за этого пришлось сознательно ограничить продвижение вперед групп армий, действовавших на флангах. [146]

Третий вопрос состоит в следующем. Завершавшиеся окружением войск противника бои в районах Белостока — Минска, Смоленска, Киева и Вязьмы — Брянска отняли у нас много времени и задержали продвижение наших танковых групп, помешав им до конца выполнить свою главную задачу, состоявшую в прорыве обороны противника, проникновении в глубь его территории и выходе любой ценой на заданные рубежи. Могли бы наши танковые группы справиться с этой задачей при условии хорошо налаженного планирования и точной реализации намеченных планов?

Хотя в 1941 году я еще не обладал опытом, приобретенным в период с 1942-го по 1945 год, убежден, что 2-я и 3-я танковые группы прорвали бы русскую оборону. Однако я не верю, что второй и третий эшелоны нашей пехоты, следуя за танками, смогли бы одержать верх над миллионной группировкой русских, а тем более сделать это с такой быстротой, которая позволила бы им догнать продвинувшиеся вперед танковые части вовремя, то есть прежде, чем те окажутся окончательно измотанными.

Для решения такой задачи наша группировка была слишком слаба. Наши моторизованные войска должны были по своей численности соответствовать глубине и ширине района, который нужно было захватить, а этого не было и в помине. Наша техника повышенной проходимости, включая танки, была недостаточно надежной. Налицо были технические препятствия, делавшие невозможным постоянное движение вперед. Проведение наступательной операции в районе глубиной в 1000 километров на территории, плотно насыщенной вражескими войсками, требует бесперебойного снабжения войск всем необходимым, особенно если нет возможности воспользоваться захваченными складами противника. Наши коммуникации и линии связи, а также наши аэродромы в основном находились в районах, где существовала вероятность контрудара русских, и не были в достаточной степени защищены. Кроме того, у командования — не знаю, по каким причинам — было некоторое предубеждение против использования крупных десантных соединений, участие которых в операциях такого масштаба просто необходимо. [147]

С учетом всего вышеизложенного можно сделать вывод, что наступление на Москву могло быть успешным только в том случае, если бы танковым группам по крайней мере в двух районах (Минска и Смоленска) был отдан приказ на некоторое время остановиться и вместе с пехотными соединениями принять участие в уничтожении войск противника к западу от них; а также при условии, что дальнейшее наступление было бы начато с надежной базы.

В заключение несколько комментариев по поводу неиспользования нами дополнительных источников материальных и людских ресурсов. В августе или в начале сентября 1941 года фельдмаршал фон Райхенау, командующий 6-й армией, выдвинул идею создания белорусских и украинских дивизий. Это предложение фельдмаршала, о котором, кстати, фюрер был очень высокого мнения, было отвергнуто Гитлером со словами: «Пусть Райхенау занимается военными проблемами, а остальное предоставит мне». Любой, кто знает, какое огромное количество замечательных, волевых русских, готовых сражаться, мы могли привлечь на нашу сторону, может только пожалеть об отношении Гитлера к этому вопросу. С 1943 года и до конца войны под моим командованием находились части, в которых служили русские. Эти люди, даже потеряв надежду на исполнение своей мечты, состоявшей в освобождении их страны от большевиков, оставались с нами до самого конца; если бы мы более широко использовали их поддержку, нам почти наверняка удалось бы достигнуть поставленных целей. Таким образом, ошибочная расовая политика Гитлера и его окружения дорого обошлась нам не только в тылу в смысле необходимости противостоять действиям партизан, но и непосредственно на поле боя. Немедленное использование людских ресурсов России и возможностей ее военной индустрии помогло бы нам значительно смягчить остроту проблем, связанных с истощением нашего военно-промышленного потенциала, от которого мы страдали после 1942 года, и компенсировало бы нам большую часть наших материальных потерь. [148]

Дальше