О предателях и лжецах

Так предатель Фолькер Фёртч или нет? Этот вопрос больше всего, наряду с личными и медицинскими проблемами, волновал меня много месяцев подряд. То, что я узнал в конце 1997 и в начале 1998 года, представляло его в очень нехорошем свете. Как человек он был для меня весьма сомнительной личностью. Но предатель? Многое говорило в пользу этого предположения. Но были ли улики достаточными? Ольгауэр был прав. Если бы БНД и правительство канцлера Коля действительно хотели бы решить эту проблему, то они обязаны были продолжить расследование. Но то, что произошло потом, никак не вписывалось в рамки понятия о правовом государстве.

Какое воздействие оказало совещание в подвале Федеральной канцелярии на Бонн и Карлсруэ, я не знаю. О последствиях я узнавал, так сказать, на рабочем уровне. В последние дни марта 1998 года Федеральная прокуратура уведомила Пуллах о начале прокурорского расследования против начальника Пятого отдела. Теперь ему были предъявлены обвинения, и два дня продлились допросы. Уже за несколько дней до этого меня вызвали в Центр БНД. Вместе с другими я должен был подвергнуться допросу в качестве свидетеля. До этого предстояли лишь предварительные обсуждения.

Одно было ясно с самого начала, как только генпрокуратура завела дело. Среди сотрудников отдела безопасности БНД царило явное неудовольствие, стоило им лишь узнать, что следствие возглавил федеральный прокурор Шульц по поручению Федерального генерального прокурора Нема. Шульц и Фёртч были знакомы очень много лет. По слухам они даже обращались друг к другу на «ты». Очень невыгодная ситуация, как ворчали некоторые проинформированные люди.

Франк Оффенбах лично забрал меня из аэропорта и рассказал о состоянии дел. Среди всего прочего, складывалось впечатление, что Фолькер Фёртч заранее узнавал обо всех предстоящих мероприятиях прокуроров. За день до визита из Карлсруэ меня снова вызвали в реферат внутренней безопасности. Оффенбах показал мне видеопленку. Я увидел на ней AL 5, опустошавшего свой письменный стол и постоянно бегавшего по своему кабинету с какими-то бумагами.

— Он очищает свое бюро, — пояснил Оффенбах, — ты слышишь шумовой фон? Это запись за субботу. Весь выходной день Фёртч был в бюро. Я услышал гудение, но не мог сообразить, что это было. — Мы тоже долго гадали, что это. Лишь вечером, когда он ушел, мы смогли разузнать. Я вопросительно уставился на него. — Это машинка для уничтожения бумаг. Все, даже его блокнот, которым он всегда пользуется, теперь девственно чисты.

Потом Оффенбах подошел к магнитофону, и я смог послушать записи прослушивания за последние дни и ночи. Мой друг был бледный как мел, выглядел обессиленным и раздавленным. Я, собственно, услышав все это, должен был бы кричать от ужаса, но меня теперь уже ничто не удивляло. Не удивляло больше и то, почему Фёртч вычищал свое бюро. Стало быть, вот так проводятся секретные расследования...

Чуть позже я пришел к Ульбауэру. Он попросил меня немедленно переехать в другую гостиницу. БНД именно в моем отеле разместила господ из Федеральной прокуратуры. Так как я не должен был встречаться с ними до начала самих допросов, мне пришлось переехать в Байербрунн, в отель «Цур Пост». Без всякого желания и неблагоразумно я последовал указанию и с сожалением переехал. После ужина с Фредди мы с огорчением прощались с нашим традиционным жилищем и, наконец, решили выпить там по пиву.

Конечно, нам хотелось взглянуть и на федеральных прокуроров. Даже сама мысль об ожидаемой реакции на это наших шефов радовала нас. Нагоняем нас уже не испугать, ведь в душе мы давно «завязали» с БНД. Потому на вечернюю прогулку мы направились как раз в отель «Бухенхайн». В ресторане нам повезло. Начальник 52-го подотдела Вильгельм и пара других сидели с обоими прокурорами в удобном уголке и не заметили нас. Мы уселись так, чтобы все хорошо видеть.

Когда Оффенбах прошел однажды в туалет, он заметил нас, но не издал ни звука. Он только чуть покрутил глазами, как будто обалдевший от разговора. Оба представителя верховного обвинителя Республики были вначале как будто завернуты в черную тонкую ткань, но уже вскоре почувствовали себя легче. Они больше не шептали, а говорили громко. Внезапно Шульц встал, и слегка покачиваясь, направился в туалет. При этом правую руку он держал в кармане брюк. а левую вытянул вперед. чтобы поддерживать равновесие. При первой попытке он промахнулся мимо дверной ручки, но все-таки смог открыть тяжелую дверь. Федеральные прокуроры давно уже были невменяемыми, но несмотря на это, все время доказывали свою способность стоять на ногах. Когда Вильгельм в очередной раз, напоминая, взглянул на часы, Шульц опять подозвал официанта. Мы покинули веселую вечеринку с выпивкой, не дождавшись ее конца.

На следующий день Вильгельм громко ругался по поводу поведения обоих прокуроров и особенно Шульца. Казалось, он был на самом деле шокирован. Но это оказалось самой маленькой неприятностью. Федеральная прокуратура позаботилась о том, чтобы доставить куда больше хлопот — и не только отделу безопасности БНД. Ближе к полудню оба прокурора и Вильгельм вместе с Фёртчем вошли в бюро последнего. Я только недавно вошел на территорию «лагеря» БНД и теперь наблюдал за безумной ситуацией из кабинета Ульбауэра. Ульбауэр стоял в углу и курил, все время качая головой. Наша дама, ведущая дело, и Франк Оффенбах сидели за маленьким столиком и дискутировали с озабоченными лицами. Вокруг них топал невысокий неизвестный мне мужчина и что-то рычал в телефон. Ульбауэр знаком попросил меня выйти из его кабинета, потому я на какое-то время остался в приемной. Секретарша Ульбауэра сухо заметила: — Они рехнулись, эти «римляне»! Если бы я не видела это собственными глазами, ни за что бы не поверила.

Через дверь я мог видеть, как бушевал незнакомец. Ведущая дело женщина вышла и прокомментировала происходящее: — Ну и свинство то, что тут происходит. Этого и в кино не увидишь. Внезапно из комнаты вышел Франк. — Норберт, они идут. Давай, мы посмотрим это по телевизору. Мы тут же побежали в «технический кабинет». Федеральные прокуроры как раз заходили в бюро Фёртча. Секретарша встала. Она очень нервничала и дрожала.

В служебном кабинете проверялись шкафы и ящики в столах. Все выглядело вычищено и упорядочено. Шульц взял со стола блокнот и просмотрел его. Он вытащил ящик стола и снова закрыл его, даже не взглянув вовнутрь. Вильгельм покраснел от злости:- Господин федеральный прокурор, вы не хотите ли это осмотреть? Шульц его не слышал. Открыли сейф. Фёртч кратко рассказал об его содержимом и со скрещенными на груди руками отошел назад.

— Вы и это не хотите посмотреть? — с упреком снова спросил Вильгельм. Он взял стопку из пятнадцати — двадцати цветных папок из сейфа, чтобы побудить Шульца к внимательному осмотру. Тот подошел, развернулся и спросил Фёртча: — Это все папки, которые вы имеете право держать у себя? Тот кратко ответил: — Да. При этом он спокойно кивнул. До этого Франк и я смотрели это телешоу молча. Но тут он мне прошептал: — Чертовски интересно, что они с ними все-таки будут делать. Шульц взял папки и попросил — без всякого контроля — отнести их в его служебную машину.

На этом осмотр бюро Фёртча закончился. Когда все выходили. Фёртч, уже стоя в дверях, услышал вопрос своей секретарши: — Мы еще увидимся с вами в этой жизни? Он повернул голову в сторону и, не глядя ей в глаза, ответил:- Я думаю, что да! Потом он с маленьким сопровождением покинул бюро.

Через несколько минут, мы сидели в кабинете Ульбауэра, к нам зашел Вильгельм. Он был весь серый и кипел от ярости. Опустив вниз руки, обратив их ладонями к нам, он почти в отчаянии сказал: — И что, и что, как вы думаете, что они сейчас делают? Они едут на обед. Шульц вместе с Фёртчем отправились вместе обедать. Мне кажется, в ресторан при лесничестве Гроссхесселое или куда-то еще. Мне это в голову не вмещается.

Тут невысокий незнакомый человек подпрыгнул со стула в бюро Ульбауэра и прорычал: — С меня хватит. Он с силой хлопнул блокнотом по столу и исчез, кипя от злости.

А кто он собственно? — спросил я Ульбауэра. — Это начальник группы из Мекенхайма, — ответил Ульбауэр. Чуть позже я снова увидел этого чиновника из БКА — Федерального ведомства уголовной полиции.

По пути я встретил уже знакомое мне лицо. Этот человек был не из Службы, но он приветливо мне улыбнулся. Это был криминальхаупткомиссар — главный комиссар уголовной полиции — из отдела государственной защиты, которого я знал со времен одного из прошлых допросов свидетелей. Он дружески со мной поздоровался, и мы вместе прошли в его большое бюро, располагавшееся как раз рядом с нашим «техническим кабинетом».

При этом мы беседовали о ходе этого странного расследования. — Что здесь, собственно говоря, разыгрывается? — спросил я его, когда мы дошли до дверей кабинета. Он открыл дверь, впустил меня и дружелюбно хлопнул по плечу: — Ах, вы знаете, все это гигантская игра. А мы оба играем в ней очень маленькие, совсем маленькие роли статистов. Он вздохнул и предложил мне сесть.

Я не верил своим глазам. Вся комната была забита едва ли не дюжиной сотрудников уголовного розыска. Они пили кофе, курили и устало беседовали. При этом их настроение казалось каким-то взрывоопасным. Шеф команды, которого я видел в комнате Ульбауэра, как раз давал указания своим людям.

Когда он снова вышел из комнаты, я заметил, как все покачали головами. Мне запомнились слова одного из этих полицейских. — Это все фарс. Обман века. Как долго нам еще сидеть тут взаперти? Кто-то взял полный кофейник с электрокофеварки и всем разлил черный напиток по чашкам. Потом он поднял свою чашку: — Пью кофе за ваше здоровье, олухи!

На следующий день предстоял допрос меня в качестве свидетеля федеральным прокурором Шульцем. Он выбрал себе для работы кабинет на первом этаже того же здания, где сидит наш президент. Присутствовали только он, его коллега Штройдель и машинистка Шульц сидел прямо передо мной. Он запахнул свой двубортный пиджак руками справа и слева, как будто он мерз. Язык тела, думал я, язык тела. И мои мысли были при этом совсем далеки от происходившего.

Перед моими глазами проносились картины моих последних лет службы. Снова вспомнились Дядюшка Бен, первая встреча с Олльхауэром, и вся лавка «Стэй-бихайнд», Федеральная канцелярия и Шмидбауэр, прогулки в лесу и Фёренвег, охрана для моей семьи, «Рюбецаль», Ульбауэр, ведущая дело Фёртча сотрудница и Фредди. Я буквально утонул в воспоминаниях. В голове возник отель «Бухенхайн», и поневоле я подумал о том, как вел себя вчера Шульц, тот самый. который сидел сейчас передо мной, разыгрывая из себя защитника государства. Я ухмыльнулся и снова вернулся в «здесь и сейчас».

Как бы походя я ответил на целую кучу вопросов. Когда он увидел, что я улыбаюсь, из него вырвалось: — Вы, кажется, не воспринимаете это все слишком серьезно, да? — О, нет, очень, очень серьезно, — ответил я наигранным тоном. — Вам нужен перерыв, — решил Шульц. — Пойдемте со мной, — приказал он и оглядел кабинет, будто желая отыскать в нем «жучков». Затем он вышел, а я последовал за ним.

Через несколько минут мы стояли перед зданием. Выложенная белым гравием площадь перед главным входом была пуста. Только в углу стояла синяя «Вектра». За рулем сидел Фредди и курил через открытое окно. — Верная душа, — подумал я. Шульц встал передо мной. С огромным неудовольствием он осознал, что я не назову ему ни настоящих имен моих источников, и не скажу ни слова, которое могло бы привести к их идентификации. Много раз он спрашивал, можно ли ждать еще новых компрометирующих начальника Пятого отдела сведений и нет ли у меня уже на руках материала, о существовании которого ему пока неизвестно.

Он застегнул пиджак и снова затянул старую песню: — Я еще раз вам скажу. Я из Федеральной прокуратуры. Вы поняли? Я свободен в принятии решений. До вас дошло? На меня нельзя надавить. Я не подчиняюсь указаниям со стороны политиков. Вы должны знать, у нас в Германии действует принцип разделения властей. Понимаете? Вы хоть раз слыхали об этом? Политика не имеет отношения к моей работе. Я надеюсь, теперь это вам понятно.

В душе я начал закипать. Чего, собственно, добивается от меня этот человек? Мне нужно подыграть ему в этом кукольном спектакле? Я ведь сам видел и слышал, как в Ведомстве Федерального канцлера разнюхивали все это дело. Я узнал, что Шульц до этого уже побывал в Бонне. Знал, что там он получил соответствующие указания, и после выполненной работы снова отправится туда. Я видел, как он проводил обыск в кабинете Фёртча, я говорил с полицейскими из федерального уголовного розыска. Я знал, что думали об этом процессе Вильгельм и Ольгауэр. Я даже знал, что одному редактору мюнхенской газеты «Зюддойче Цайтунг» удалось еще до начала официального прокурорского расследования выведать в Федеральной прокуратуре, что следственные действия против Фёртча будут прекращены.

Потому мой ответ был коротким и прямым: — А почему, господин Шульц, вы отвечаете мне на вопрос, который я еще даже не задал? Я думаю, пора закончить эту комедию. Он был вне себя от ярости: — Вы слишком уверенно себя чувствуете, Буземанн. Учтите, я тоже могу по-другому. Кажется, вы недооцениваете мои возможности.

Но я недооценивал не только его возможности, но и, в первую очередь, его мотивацию.

Я уже довольно долго был на пути домой и как раз регистрировался на самолет, летящий в Ганновер, как у меня зазвонил мобильный телефон. Это был Ольгауэр. Он взволнованно сообщил мне то, что, собственно, не имел права рассказывать. Федеральный прокурор передал дело прокуратуре Мюнхена, а та начала расследование только против Фредди и меня. Суть обвинений: злоупотребления, обман и мошенничество.

Смеясь и качая головой, сидел я с моим партнером за чашкой кофе, в ожидании нашего рейса. — Тут они превзошли самих себя, — недоверчиво сказал Фредди. Потом спросил: — Мы с этим справимся? Я был погружен в мысли и не успел ответить, как он ответил на свой вопрос сам:- Да, справимся. Посмотрим. Что мы такого сделали? Мы просто защитили наши источники. Ну и что? Больше ничего, разве не так?

Мы еще не воспринимали опасность слишком серьезно. Мы работали честно и с лучшими побуждениями. Мы достигли больших успехов. Кроме печально известного закоренелого ворчуна доктора Херле все были нами довольны. Последняя оценка моей деятельности была выше хорошей, и Ольгауэр как раз недавно ее снова подтвердил. Мы всегда экономно расходовали деньги и в соотношении с достигнутыми результатами потратили их сравнительно мало. Три большие внутренние проверки доказали, что наша работа была безупречной. Не было никакого повода даже для дисциплинарных взысканий, не говоря уже об уголовном преследовании. В конце концов, оставалось лишь сокрытие настоящих имен агентов и наше упрямство во всем, что касалось защиты наших источников? Но за что же тут наказывать?

Потому мы решили просто подождать. Несколько следующих недель царила тишина. Мюнхенская прокуратура молчала. Эхо в прессе было однозначно негативно к нам. Кто-то усердно разжигал кампанию дискредитации против нас. Внутри «конторы» началась большая чистка. Вильгельма перевели в школу БНД в мюнхенском пригороде Хааре, Ульбауэра в один из рефератов Первого отдела, а Ольгауэр исчез в нирване БНД. Весь отдел безопасности сменился и — вот те на! — внезапно на свободные вакансии вернулись старые сторонники Фёртча!

Преемник Ольгауэра Баркус, который не хотел плясать под дудку Фёртча и его клики, уже за пару недель тоже был переведен на другую должность. Его сменил Коллер, питомец и любимчик AL 5. Потом он оказался свидетелем обвинения против нас и сам себя назвал «критичным поклонником Фёртча».

Собственно, еще ничего не происходило, но я чувствовал, что затевается что-то, находившееся вне моего влияния. Потому я первым сделал шаг вперед. Я позвонил в бюро Петера и попросил о личной встрече. Я хотел проинформировать его о настоящем состоянии дел. Петер, депутат Бундестага, занимавший соответствующую должность, казался мне подходящим человеком, кому можно было бы пожаловаться. Но так как он сам больше не входил в число членов Парламентской контрольной комиссии, он посоветовал мне обратиться к эксперту по вопросам безопасности, парламентарию от СДПГ Вильфриду Пеннеру. Итак, я поехал в Бонн.

Первоначально встреча должна была состояться 27 мая 1998 года. Я не хотел делать тайны из моей поездки, потому проинформировал своего тогдашнего шефа Ульбауэра. Таким образом, Служба все знала. Потом встречу перенесли на день раньше, соответственно изменилась и дата моего отъезда. Я не считал изменение дня отъезда важной информацией, потому не сообщил БНД об этом. Фредди и я переночевали в традиционном для нас «Рейнском отеле Дреезен». Погода была прекрасной, а вид на Рейн способствовал нашему хорошему настроению. Мы прекрасно знали эту гостиницу, потому что останавливались там уже не один раз. Совсем рядом от нее находился филиал БНД, занимающийся дешифровкой секретных документов. Мы частенько отдавали туда чрезвычайно важные зашифрованные российские документы.

У нас было время, потому мы провели тут один из наших любимых вечеров с основным мотивом разговора: «А ты знаешь?» На следующее утро мы встретились с депутатом Бундестага Пеннером. Он выслушал нашу историю и пообещал помочь.

Фредди ночью поехал домой, потому что у него была назначена встреча на следующее утро. Я же хотел проинформировать Петера о состоявшейся беседе с Пеннером и остался в Бонне. Но потом случилось следующее. Я как раз шел на завтрак, как мне позвонила жена. Она в подробностях рассказала о том, что случилось дома. За час до того в наш дом ворвались сотрудники мобильной группы баварского земельного ведомства уголовной полиции в сопровождении одного чиновника из нашей общины и с эскортом из местных полицейских. Никто ничего не объяснял. Моя жена сказала им, что я уже два дня назад уехал в Бонн для встречи с представителем Парламентской контрольной комиссии.

Нарушители спокойствия были удивлены. Один из полицейских спросил: — А почему с позавчерашнего дня? Его начальник знает? В такой ситуации мюнхенские полицейские не знали, как им поступить дальше. Моя жена закрыла дверь и наблюдала за командой, прибывшей для обыска, остановившейся в паре метров от дома. Они звонили по телефону, прося новые инструкции. Потом они вернулись и все-таки начали обыск дома, вернее, осмотр.

И чиновнику общины, и моей жене показалось, что полицейские сами не знали, что они, собственно, ищут. Потому они взяли с собой несколько папок-скоросшивателей и мой персональный компьютер и увезли в Мюнхен в качестве трофеев. Потом из этого всего родились объемные следственные досье. Только распечатка всех моих файлов заняла несколько толстых папок. Но улик, подтверждавших обвинения в мошенничестве и обмане, мои утренние посетители не нашли. На последующем процессе никакие из этих прокурорских трофеев вообще не были упомянуты. Мой компьютер за это время сохранил разве что историческую ценность.

Так как правоохранители и в конце 1998 года не нашли против нас ничего, за что можно было бы ухватиться, их методы стали намного тоньше. Подстегиваемые отделом по политическим преступлениям мюнхенской прокуратуры и с помощью добровольцев из Пуллаха Земельное ведомство уголовной полиции Баварии начало допрос наших источников и агентурных помощников. Они подошли к делу с явным предубеждением, что каждый разведчик в той или иной степени преступник, только нужно докопаться до улик. Это представление заставляет меня сильно сомневаться в том, насколько наша Республика на самом деле является правовым государством.

Наш бывший источник в сети «Стэй-бихайнд» Корнельзен, банкир из Хузума, пострадал больше всех. Мы восстановили с ним связь как с агентурным помощником. Среди прочего, он помог некоторым нашим русским агентам при открытии банковских счетов. Хотя все номера счетов были известны Службе, и банковские выписки хранились в досье, сыщики ввалились к Корнельзену прямо в банк и раскрыли всем его работу для БНД. Это значительно осложнило его отношения с собственным руководством. В конечном счете, выяснилось, что все начисления денег были сделаны правильно, а деньги со счетов снимали исключительно сами их владельцы. БНД следила за этой травлей с благожелательностью и подбросила полиции данные еще на нескольких агентов. Защита источников «по-пуллахски»...

Мои люди были сильно запуганы. Позднее они такими словами описывали эти похожие на налеты визиты следователей: « У меня было впечатление, что они обязательно хотели найти хоть что-то против вас. Мне не объясняли, в чем тут собственно дело. Слегка даже намекнули, что я, возможно, работал на кого-то совсем другого, а не на БНД. Меня спросили еще, правильно ли я платил налоги с полученных гонораров». Некоторых вызывали в местные полицейские участки. Скрытая угроза того, что их заставят задним числом выплатить налоги с полученных от БНД денег, испугала агентов. При этом и прокуратура, и БНД, вполне осознанно замалчивали тот факт, что все гонорары выплачивались агентам уже после того, как с них централизованно сама БНД снимала все налоги.

В начале 1999 года прокуратура несколько раз вызвала на допрос даже одного из наших русских агентов. БНД выдала ей его настоящие данные. И это ради более чем сомнительного следствия. Потом больше трех лет не происходило вообще ничего. Это было время ожидания, предположений и войны нервов, которую вела против нас БНД. Документ о моем увольнении пришел ко мне просто по обычной почте и без всяких комментариев. Удивительно, что не было даже инструктажа по вопросам безопасности, который обычно проводится с уходящими в отставку разведчиками.

Утром 20 ноября 2002 года я с моим другом и бывшим партнером Фредди стоял, наконец, перед зданием Первого земельного суда Мюнхена. Фредди почти автоматически задал свой вопрос: — И ты думаешь, мы с этим справимся? При этом, как всегда, он повернулся ко мне с вопросительным взглядом. Но в этот раз я не увидел на его лице ни удовлетворения, ни доверия, когда произнес свой обычный ответ: — Да, Фредди, мы справимся. Мы не совершали никаких преступлений! Мы дошли до конечной точки. Если нам немного повезет, думал я, мы попадем на пару мужественных судей, которые покончат со всем эти кошмаром. Но я сильно ошибся.

То, что происходило на процессе, до сих пор не подлежит разглашению. Общественности сообщили только результате — не упоминая наших имен. В прессе Фредди и я были представлены как два грязных мошенника, много лет водившие за нос БНД и набивавшие себе карманы служебными деньгами. Сам процесс проходил при очень странных обстоятельствах. В конце его я почувствовал, что нас здорово надули. На суде я только, как и прежде, старался защитить агентов, которые, как выяснилось, были единственными людьми, которые на самом деле могли бы и хотели бы мне помочь. Но как раз это и оказалось для меня западней. Мой приговор был таким: одиннадцать месяцев тюрьмы условно.

После оглашения приговора, по пути домой я чувствовал , что раздавлен окончательно. У меня украли репутацию, работу и добрую часть моего здоровья. Но позднее я почувствовал, что кое-что у меня все-таки осталось: мой хребет — несломленная воля.