«Козак-3» — дело Фёртча

В дальнейшем мы продолжили сбор информации, поступавшей от наших агентов, и указывавшей на наличие «крота» в БНД. При этом выяснилось, что наш «Рюбецаль» располагал превосходным доступом к такой информации. После следующей поездки в Швейцарию — мы встретились с «Рюбецалем» в начале августа в Лозанне — дело дошло до окончательного скандального разрыва с шефом снова переименованного подразделения 13 А доктором Херле. От уполномоченного по оперативной безопасности Мёдлинга мы получили приказ собрать все новые сведения по делу «Зорбас». На Женевском озере «Рюбецаль» как раз снабдил нас актуальным, очень хорошим материалом из российской спецслужбы. Некоторые сведения давали представление о структурных изменениях в секретных службах нашего восточного соперника. «Рюбецаль» был очень напряжен и удивительно осторожен. Он был согласен продолжать работу с нами, но указывал на свою рискованную ситуацию. Тот факт, что загадочного человека, звонившего ему в Лондон, агент охарактеризовал как немца среднего возраста, нас отнюдь не успокоил. Напротив. Если это был действительно Херле, то чего он хотел этим добиться? Почему он поступил так?

Еще до нашего возвращения домой я непреднамеренно вызвал бурю. Я позвонил уполномоченному по оперативной безопасности Мёдлингу и сообщил ему, что встреча прошла благополучно. Очень нетерпеливо он спросил меня о новом материале «Зорбас». Как всегда я ответил уклончиво: — Мы получили заказанную поставку и много хороших отдельных экспонатов.

Мёдлинг поздравил нас и пожелал счастливого пути домой.

Не прошло и получаса, когда мы как раз выезжали с пересечения Виллар-Сен-Круа на автобан А 9, идущий по направлению к Монтре, как на мой мобильный телефон позвонил «маленький доктор». Мы ему тоже доложили, как все прошло. Тут он попросил нас возвращаться побыстрее и в тот же день передать новый материал лично ему. Он дождется нас, когда бы мы ни приехали. Его последние слова до сих пор звучат в моих ушах: — И как я вам уже говорил: все идет ко мне. Ко мне лично. Не к Мёдлингу и не к кому-либо другому. Я вас жду.

— Фредди, что ты об этом думаешь? — спросил я моего задумавшегося попутчика. — Здесь что-то не так, — таким был его вывод, — сколько мы уже получали информации, и никто не проявлял никакого интереса. Когда бы и где бы и как бы мы не привозили ее в Пуллах. А теперь он прямо создает из этих сведений дело государственной важности. Чего же он собственно хочет? — Мне тоже все это представляется очень сомнительным, — заметил я, — и почему он так стремится заполучить именно «материал Зорбас»? Он ведь предназначен для 52-го подотдела. Если мы добывает обычный материал для аналитиков, то он даже не заглядывает в него. Но все равно, пусть делает, все что хочет. Главное, чтобы он дал нам спокойно работать.

Через некоторое время, когда мы как раз проезжали Фрибург, мобильный телефон снова зазвонил. Теперь это был Ульбауэр. — Ну, мастер, как все прошло? Все гладко? Как ваши дела? Я сообщил ему то же самое, что уже успел рассказать Мёдлингу и Херле. Потом он поздравил нас двоих. На следующий день, сказал он, мы должны зайти к нему, чтобы отдать причитающуюся ему часть документов из России.

Я рассказал ему о противоположном приказе. Его ответ: — Ни в коем случае не отдавайте бумаги в другие руки. Я перезвоню вам через полчаса. Его следующий звонок последовал скоро. И мы снова получили от него указание не предавать ничего из нового материла — ни в устной , ни в письменной форме, в Первый отдел. Его начальники, так сказал Ульбауэр, сказали бы то же самое.

Теперь обстановка стала еще напряженней. Через Цюрих и Сент-Гален мы приближались к немецкой границе. На баварской земле телефон зазвонил снова. Теперь это был опять доктор Херле. Куда мы доехали и сколько нам еще осталось. Я рассказал ему о звонке Ульбауэра и об его распоряжении. Доктор Херле заорал в трубку, что тут он начальник. Если я не выполню его приказ, то нас ждет дисциплинарное взыскание.

Мы остановились в придорожном кафе и выпили кофе. Когда мы снова сели в машину, то увидели что на наш «мэйлбокс» поступили новые звонки от господ из Первого и из Пятого отдела с просьбой перезвонить. Я еще не успел прослушать все накопившееся, как телефон зазвонил опять. Это был Ульбауэр: — Я поговорил с людьми из Первого. Документы идут ко мне и баста! И если мы не выполним это указание, нас ждет дисциплинарное наказание. А потом снова позвонил Херле: — Материал идет ко мне!

БНД явно превращалась в оперетту. — Что же нам делать, Фредди, — спросил я моего напарника. Он только потер лоб ладонью и расстроено покачал головой. — Да выброси ты всю эту хреновину в окошко, — бросил он сердито. Он опустил окно, и машину наполнил шум дороги. — Дай сюда, если сам не решаешься. Я сейчас это выкину. Тогда все, наконец, успокоятся. Мой ответ: — Но тогда нас отлупят обе стороны. Так как же нам поступить на самом деле? У тебя еще есть время поразмышлять, от кого бы ты предпочел получить свое наказание. Разве это не здорово? У нас даже есть выбор между двумя славными подзатыльниками. Ну, компаньеро, от кого ты хочешь получить по шее — от «первых» или от «пятых»?

Телефон зазвонил снова. Тут я его сразу же выключил. — Чертова контора, — прорычал я Фредди, — поверни, пожалуйста, направо. — Здесь? На прямой трассе? Тут скоро будет развилку у Меммингена. Может лучше там повернуть? — Нет, останавливайся здесь. Я знаю, что мы сделаем. Здесь, на стояночной полосе. Фредди промямлил: — Пожалуйста, если ты хочешь остановиться посередине автобана, то пожалуйста. Если ты захочешь, я ради тебя даже покачу по встречной полосе. Он съехал на стояночную полосу, включил «аварийку» и остановился. Дождь лил как из ведра. — Мне теперь развернуться и поехать назад? — пошутил он. — Нет, езду по противоположной полосе мы пока отставим, — ответил я. — Мы же не хотим уподобляться этим господам из Пуллаха. правда?

Я позвонил Ульбауэру: — Так не пойдет. Один говорит одно, а другой другое. Мы сейчас стоим на стояночной полосе на 96-м автобане недалеко от съезда на А 7 в направлении Кемптена. То, что я сейчас скажу, я говорю абсолютно серьезно. Кто первый приедет, то и получит всю эту дрянь. Тут и так можно свихнуться. После короткой паузы он спросил: — Где вы хотите остановиться на ночь? — У озера Штарнберер Зее, — ответил я, в «Отеле у озера». — Хорошо, тогда сначала закиньте свои личные вещи туда, до того, как вы приедете на территорию БНД. Всем остальным займусь я. Если господин доктор еще раз позвонит, то скажите ему, что скоро привезете ему бумаги. Итак, теперь осторожненько поезжайте вперед. Пока, ребята. Не переживайте, с вами ничего не случится.

Примерно в восемь вечера мы подъехали к нашей гостинице. Зарегистрировавшись, мы занесли наши чемоданы в комнаты и спустились к машине снова. Тут у входа в отель откуда-то уже появился Гайсбауэр и улыбался нам: — Вот так театр, верно? И они еще занимаются с вами делами. Ну, а мы решим все очень элегантно. Потом он вытащил из кармана служебное удостоверение и письмо с полномочия. Торжественным тоном он объявил: По поручению уполномоченного по вопросам безопасности БНД я должен забрать находящиеся в вашем распоряжении служебные документы. Я прошу вас отдать мне их все. Мой ответ был кратким: — Да с удовольствием. Потом я передал ему портфель.

— Вот, — простился он с нами, — теперь это уже не ваша проблема. Я скажу Херле, что вы долго оборонялись и не хотели отдавать документы. Но без толку, вы же не могли не выполнить приказ своего начальника. А теперь позвоните ему, пожалуйста, и скажите, что случилось. Я вздохнул и спросил Фредди, не возьмет ли он на себя такую приятную задачу. — Нет, — упрямо отказался тот, — и спички тоже тянуть не буду. Херле позвонил сам. — Да, слушаю? Когда он услышал мой голос, то тут же спросил: — Где вы? Я жду вас здесь! Быстро я рассказал ему, что случилось, а потом с вытянувшимся лицом немного отвел трубку от уха. Херле выкрикивал слова раздельно: — Ну — до — завтра — господин — Даннау! Потом он бросил трубку.

После этой операции наше общение с Херле свелось исключительно к взаимному недоверию. Он требовал, чтобы мы бюрократически обработали всю нашу предыдущую деятельность в Берлине, то есть написали задним числом отчеты о более 850 встречах с источниками, информаторами и агентурными помощниками. Как уже отмечалось, в Берлине бумаги велись не так аккуратно, как в Мюнхене. Так как не было никакой возможности по прошествии довольно долгого времени справиться с этим всем в разумных рамках, я сделал еще один ход, чтобы привести документацию в более-менее современное состояние.

Я предложил доктору Карбергу провести масштабное опрашивание агентов. При этом Херле, он теперь командовал 13 А (бывшим 12 А) мог ставить конкретные вопросы, на которые мы бы отвечали, в такой степени, в какой все это еще можно было прояснить. Затем, предложил я, можно было бы составить соответствующие протоколы, которые мы бы дополнили в нужных местах. Карберг был согласен. Но чуть позже он расстроенный вернулся от Херле. — Мне очень жаль, — сообщил он нам, — но шеф отверг эту идею. Вы должны все обработать так по форме, как это делают оперативники здесь. Я вам честно скажу, я тоже его не понимаю. С одной стороны он жалуется на недостаточное количество донесений, с другой требует рациональной и разумной обработки.

Так чего же добивался этот человек? У нас были большие успехи. Полученная нами информация оценивалась очень хорошо, выше, чем в среднем в Службе. Фредди считался агентуристом с самыми лучшими оценками в нашем подразделении. Мы накопили так много часов переработки, что стоило бы нам ими воспользоваться, мы могли бы отдыхать целый год. Так чего же еще нужно было доктору Херле? Почему он так настаивал на своем личном ознакомлении с «материалом Зорбас»? Почему он у каждого нашего агента пытался выбить информацию, располагает ли тот какими-то сведениями о спецслужбах противника, чтобы потом так же быстро этих агентов «отключить»?

Вскоре после встречи в Лозанне в начале августа последовал следующий контакт с «Рюбецалем». Он согласился на так называемый разговор со специалистами и приехал для этого во Франкфурт. Встреча состоялась 19 августа 1996 года в отеле «Эрпорт Шератон». Ульбауэр приехал с большой командой, а «наружники» из QB 30 установили в номере 7034 так называемую «систему скоростного движения». Она использовалась для прямой зашифрованной передачи данных в Пуллах, благодаря которой прямо во время разговора высказываемые агентом сведения тут же могли подвергаться проверке в Центре.

На самой встрече в номере 7048 участие принимали «Рюбецаль», Ульбауэр, Фредди и я. Источник «бил ключом» и выдал множество данных на разных людей, которые мы могли быстро проверить по «системе скоростного движения». Данные оказались правильными. И снова «Рюбецаль» указал на серьезную измену в БНД. Сразу после этого 19 августа 1996 года началась внутренняя контрразведывательная операция под кодовым обозначением «Козак-2». Она была направлена против одного высокопоставленного сотрудника БНД. Хотя прямой контакт подозреваемого лица с одной из российских спецслужб доказать не удалось, но были собраны улики и подозрительные связи, подкреплявшие подозрения. Среди прочего в его доме были найдены дискеты с секретными сведениями служебного характера. Кроме того, он, хотя и был женат, поддерживал интимную связь с одной сотрудницей штаба президента БНД.

Во время расследования, кстати, возникло подозрение, что данное лицо было предупреждено о проводившейся проверке. В 52-м подотделе вспыли сведения, которые могли быть интерпретированы как доказательства существования еще одного «крота» в БНД. Сыщики при этом опирались на показания «Рюбецаля» и собранную ими самими информацию.

То, что операция «Козак-2» очевидно была предана, представляло собой огромную проблему для контрразведки. Уполномоченный по вопросам безопасности Вильгельм через какое-то время охарактеризовал операцию так: — Эта Федеральная разведывательная служба в то время была такой же дырявой, как швейцарский сыр. Потому, на основе новых собранных данных, в декабре 1996 года началась дополнительно новая контрразведывательная операция «Козак-3».

В то же время произошло другое событие. Фредди и я сначала без комментариев приняли это к сведению, потому что еще не знали подоплеки. Томберг, тогдашний руководитель следственного реферата, уже через короткое время был переведен на новую должность в административном отделе БНД. Судя по слухам, Томберг, профессиональный юрист, как только вступил в должность начальника следственного отдела, тут же провел крупномасштабное расследование провалов последних лет. Его выводы гласили, что некоторые крупные руководители БНД попадали под подозрение как возможные предатели. На первом месте списка стояла фамилия Фёртча.

С этими знаниями и с результатами своей экспертизы мужественный Томберг направился к своему начальнику отдела Фёртчу и представил ему эти результаты. «Серый кардинал» Службы отреагировал невероятно круто и потребовал перерода неудобного Томберга на другую должность. Так и случилось. Никто из сотрудников не понимало реакцию Фёртча, ведь он был не молодым горячим сорви головой, а седым ветераном, служившим в БНД с 1957 года. Если совесть Фёртча была чиста, то он как раз должен был бы инициировать расследование, чтобы узнать правду и отвести от себя все подозрения. Вместо этого, Томберга перевели в другой отдел — любимый метод, чтобы избавиться от критиков внутри Службы.

То, что я узнал об этих событиях, вполне совпадало с тем, что пережили и мы с Фредди, а именно, что Фёртч очень опасался честного профессионального рассмотрения вопроса. В щекотливых ситуациях он всегда использовал свое влияние и контакты в аппарате. Внутри Службы у него было много близких знакомых на важных постах. Во время одного обсуждения в следственном реферате один сотрудник проронил фразу: — Тут точно шурин был замешан! На мой вопрос о смысле этих слов, мне открыли то, что все остальные уже давно знали. Доктор Херле был родственником Фёртча.

Когда у уволился из Службы, мне в руки попала резолюция уполномоченного по оперативной

безопасности Мёдлинга, где от руки было написано:

После ухода из Службы мой партнер и я вывели затем следующий тезис: за враждебным отношением Херле стоял совсем другой человек, а именно Фёртч. На рубеже 1995 и 1996 годов мы заметили изменения в поведении Херле по отношению к нам. Это началось вскоре после того, как я встретился с президентом Порцнером. К этому времени сведения о предателе в БНД тоже становились все конкретнее. Но Фёртч не мог точно знать, откуда они исходят. Херле «отключал» одного важного агента за другим. В важных случаях он даже срывал встречи. Если это не удавалось, то он пытался перевербовать агентов за нашей спиной.

Мы, два «свободных художника из Берлина» внезапно получили в свои руки очень взрывоопасную информацию, которая могла бы навредить предателю. У нас уже не было стимула доверять хоть кому-либо в Службе. На первом месте для нас была защита источника. К этому добавился тот факт, что намеки на вражеского шпиона внутри Службы накапливались. К этому времени очень участились и упреки нашей команды в возможных некорректных действиях, исходящие от Херле. У нас было подозрение, что кто-то хочет представить нас людьми, недостойными доверия.

Одновременно с началом операции «Козак-3» к нам поступило так называемое «сообщение о пятом». Источник сообщал, что «ФСБ известно все, после того как последний из пяти заместителей БНД, который хорошо знаком с первым заместителем ФСБ, передал все». Это донесение взорвалось как бомба. Тот, кто читал его в оригинале, заметил бы, что у русских начальники отделов всегда назывались заместителями руководителя, и именно в порядке нумерации отделов. В данном случае «пятый заместитель» означает «начальник Пятого отдела БНД».

Воздухе повисло тяжелое подозрение. Начальник 52-го подотдела Вильгельм проинформировал об этом президента БНД Гайгера 13 марта 1997 года. Он попросил его о личном разговоре наедине. Но из разошедшихся из окружения слухов Фёртч в тот же день тоже узнал о новой сложившейся ситуации. Тем же утром Фёртч вызвал к себе своего начальника подотдела Вильгельма. Вопрос звучал так, знает ли он (Вильгельм), что-то такое, чего не знает Фёртч. После этого Вильгельм рассказал ему о «сообщении о заместителях» и о своей встрече с президентом.

Фёртч реагировал несдержанно и потребовал немедленно убрать из его отдела Вильгельма. Объяснил он это свое требование тем, что у них нарушились доверительные отношения. Его просьбу не исполнили. Но после этого по отделу поползли слухи, имеющие целью выставить Вильгельма в виде некомпетентного работника, которому нельзя доверять.

С этого времени, как рассказывала одна сотрудница из окружения начальника Пятого отдела, Фёртч совершенно изменился. Люди, знавшие его годами, сообщали о необычайной нервозности. Он много раз брал к себе оперативное досье «Рюбецаля», изучал его и копировал содержание некоторых сообщений, в том числе «информацию о заместителях». Эту бумагу, как он сам говорил, он показывал даже в Ведомстве федерального канцлера. Но этим Фёртч достиг только того, что его громко высмеяли. Действия этого опытного руководителя с каждыми днем становились все более странными.

События развивались драматично. Через короткое время агентурные сообщения подтвердили, что о внутренней контрразведывательной операции БНД стало известно в Москве. Уже 28 февраля 1997 года президент БНД сообщил в Берне, что его коллегам из швейцарской разведки известно, что русские знают о запланированной совместной операции БНД и швейцарской контрразведывательной службы. При этом речь могла идти только о двух операциях. Одной из них была вербовочная операция в начальной фазе.

Второй была встреча с «Рюбецалем», которая как раз и должна была пройти в Швейцарии. До этого команда Ульбауэра попросила швейцарцев о помощи по делу «Козак-3». Теперь швейцарцы отреагировали очень раздраженно, потому что Москва обо всем успела узнать. Когда Фёртч 17 марта 1997 года был проинформирован об этом, то отреагировал мгновенно. Он потребовал узнать у швейцарской разведки точные данные об агенте в Москве. У наших коллег из отдела безопасности такое поведение вызвало непонимание и одновременно попытки отгадать загадку.

25 марта 1997 года Фредди и я поехали в Эмден в Восточной Фризии, чтобы найти одного старого агента «Стэй-бихайнд». Это был холодный, но ясный день. Во время прогулки в порту внезапно зазвонил мой мобильный телефон. На том конце провода был «Рюбецаль». Он как раз был вне России и потому мог сравнительно беспрепятственно звонить. То, что он мне рассказал, было настолько удивительным, что у меня перехватило дыхание. Связь была довольно плохой, потому я попросил его перезвонить мне, ведь я должен был еще все обсудить с моим партнером. Фредди уже догадался по моей реакции, что случилось что-то очень важное.

Я сразу перешел к делу: — «Рюбецаля» арестовали русские! Фредди остановился как вкопанный. — Арестовали? Но ты же только что с ним разговаривал по телефону. Они арестовали его и разрешили позвонить тебе из тюрьмы?! Ты шутишь? — Да, знаешь, если сказать точнее, они арестовали не того «Рюбецаля», а нашего бумажного «Рюбецаля». Они арестовали Ларри и допрашивали его. Фредди побледнел как мел. — Вот дела — невероятно! Это же бомба! Итак, они схватили «поддельного». Я скоро тут чокнусь. Нашему «Рюбецалю» явно повезло.

Случилось следующее. Когда мы регистрировали нашего агента в БНД, то написали в оперативном досье ненастоящую фамилию. Из-за слишком любопытных американских партнеров мы поступали так или примерно так со всеми нашими разведывательными связями. Когда нас позднее перевели в Нюрнберг, а потом в Мюнхен, мы ничего не изменили в этой процедуре, потому что у нас уже было много сведений о возможной утечке из БНД. Многочисленные источники из ЗГВ, которых вели другие агентуристы, за это время уже были арестованы. Судьба некоторых из них неизвестна.

Например, произошли провалы таких агентов: «Ладога», агентурный номер 076970 и «Альф», 078176 (оба — источники из ЗГВ). Русские арестовали агентов «Прибрежный туман», 077848 и «Муравьед», 076072, а в начале 1997 года также важного агента «Базар», 078178. Кроме них, было еще не менее десяти других агентов, все настоящие имена которых были, согласно установленному порядку, внесены в оперативные досье.

Наши же информаторы, к счастью, оставались живы и здоровы, вероятнее всего, именно потому, что мы так скрыли их настоящие данные, что вычислить их оказалось трудно. «Рюбецаль» в архивах БНД проходил под именем Василия Лариновского, сокращенно «Ларри». Это был вполне реальный человек, проживавший в Москве, но никогда не имевший никаких контактов с БНД. Благодаря кое-каким разведывательным методам мне удалось получить его паспорт, сделать с него фотокопию и внести в досье «Рюбецаля» его личные данные.

Вот теперь произошел этот печальный случай, и настоящий Василий Лариновский был арестован по подозрению в шпионаже. Но это могло произойти только в том случае, если кто-то, имеющий в БНД доступ к оперативным досье с настоящими данными о личностях агентов, передал эти данные русским.

Мы поехали на стоянку, где мобильная связь работала лучше. Когда «Рюбецаль» позвонил снова, ему пришлось повторить всю историю, чтобы Фредди тоже мог послушать. Мы были в шоке и сразу поняли, что теперь тем более мы должны вносить в досье только фальшивые данные. Нам это грозило дисциплинарными наказаниями, но это не могло заставить нас молчать. В конце концов, мы использовали фальшивые имена ради защиты агентов и ради благополучия Службы. При ближайшем рассмотрении, успех оправдывал нас. Но теперь вот пострадал невинный человек.

Кому мы могли сейчас довериться? Мы и так были перегружены работой выше головы и наши силы были на исходе, хотя мы сами себе в этом не хотели признаваться. Упреки, подозрения и инсинуации с верхнего этажа дома № 109 измотали нас. Собственно, мы никому больше не доверяли кроме самих себя. Когда мы поехали дальше, Фредди тихо спросил: — И ты думаешь, мы справимся с этим? Я ответил, не промедлив ни минуты: — Конечно, справимся!

Мы долго размышляли, с кем нам теперь следует поговорить. Это должен был быть человек, который никогда не имел доступа к оперативным досье. Оффенбах! Это имя сорвалось с губ у нас двоих одновременно.

Этот человек полностью владел материалом и был опытен в разведывательном ремесле. Нам он нравился из-за его открытого и заботливого характера. Он нас устраивал во всем. Я попробовал дозвониться к нему. К сожалению, это удалось лишь следующим вечером, потому что он до этого был в командировке. Через пару дней Фредди и я прибыли в Мюнхен. Мы встретились с дамой, ведущей дело «Козак-2» и с Франком Оффенбахом в нашем привычном отеле «Бухенхайн». Оба настаивали на приглашении еще начальника подразделения Ульбауэра. Наконец, я согласился.

10 апреля 1997 года я официально проинформировал отдел безопасности о фальшивых именах агентов и о подоплеке ареста «фальшивого» «Рюбецаля». Ульбауэр попросил меня подготовить письменный отчет о случившемся. Шеф следственного реферата 52 D и его непосредственный начальник Вильгельм, шеф 52-го подотдела (UAL 52), меньше ломали голову над происшествием, чем я. Они прямо и без промедления посвятили в дело находившегося под подозрением Фёртча. Это случилось 16 апреля 1997 года. Ульбауэр и Вильгельм, вместе с их начальником отдела (AL 5), были как раз на празднике, посвященном открытию нового служебного помещения для группы QB 30.

После возвращения в Пуллах они рассказали Фёртчу об аресте «Ларри» и о фальшивых данных «Рюбецаля». Потом независимо друг от друга каждый из них составил «запись беседы». Вот цитата.

Сразу же после этого Фёртч начал действовать в том же стиле, как поступал всегда. Он открыто подвергал сомнению мои профессиональные способности и правдивость. Кроме того, он ставил под вопрос правдивость вообще всей операции «Козак». Ни он, ни я тогда не знали, что отдел безопасности, кроме «Рюбецаля», располагал еще другими источниками, дополнявшими своими сведениями общую картину. В любом случае, Фёртча сразу после этого перестали допускать к получаемой информации. Следственный реферат приготовил фальшивое агентурное досье специально для начальника Пятого отдела, чтобы скрыть от него настоящий ход дела. Эту фальшивую папку он много раз брал к себе. Он постоянно тщательно изучал это досье.

Стоит упомянуть, что враждебность и обвинения начальника реферата 13 А достигли своего апогея как раз во время этих последних событий, связанных с делом Фёртча. Это оставило отпечаток на сотрудничестве с Фредди, а также на работе для Службы. Почему нас делали ответственными за информацию, которую поставляли наши источники? БНД в принципе работала какими-то старинными методами. Именно в древности гонца, доставившего плохую весть, казнили. Подобный опыт был у нас уже после операции «Мяч». И теперь все повторялось.

Однажды я шел по территории БНД в Пуллахе. Я шел от врача Службы и приближался, идя вдоль восточной стены, к обратной стороне дома 109. Я взглянул на окна. Некоторые из коллег, похоже, хотели впустить в свои кабинеты свежий весенний ветер. Пробивающиеся через молодую зелень деревьев лучи солнца освещали здание. Погода была такой великолепной, что я, несмотря на довольно низкую температуру, на мгновение позабыл о своих печалях.

За пару метров до дома я снова взглянул на окна. Там я увидел человека, внимательно наблюдавшего за мной. Он уперся руками в бока и не двигался. Его взгляд следовал за мной, пока я не исчез за углом в направлении главного входа. Я прошел через старую комнату охраны, в которой уже много лет никто не сидел. Потом я прошел по длинному коридору, свернув в конце его направо. Тут я оказался перед стеклянной дверью, через которую можно было попасть в смежный коридор и на лестничную клетку. Здесь находилось царство Ульбауэра, который, правда, сам сидел чуть дальше, за следующей стрелянной дверью. По лестнице можно было, поднявшись наверх, попасть и в другие подотделы и рефераты Пятого отдела.

Перед первой дверью я остановился и позвонил, как обычно. Прошло какое-то время, пока кто-то прошел долгий путь до стеклянной двери, чтобы открыть ее. Пока я ждал, поглядывая внутрь дома, я увидел за углом стены лестничной клетки два высовывающихся носка туфлей. Значит, там кто-то стоял. Но я не мог отсюда видеть это место. Только если дверь откроется, и я войду, я смогу увидеть стоявшего за углом человека. Кто же там? И почему этот человек не шевелится? Мое сердце забилось сильнее. Вокруг не было видно ни души. Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, одна из сотрудниц, наконец, нажала на кнопку открытия двери.

Тут я взглянул направо в сторону лестницы и увидел человека, о котором я до сей поры знал лишь, что он носит черные мужские туфли. Женщина сильно вздрогнула от испуга, потом немного вымученно улыбнулась и слегка кивнула, как будто хотела кого-то поприветствовать. Я вошел вовнутрь. Когда я приблизился ко второй стеклянной двери, загадочный человек спустился на шаг ниже. Я испугался.

Передо мной стоял Фёртч. На нем была темно-синяя рубашка с закатанными рукавами, распущенный галстук, верхняя пуговица расстегнута. Темные пятна от пота подмышками спускались чуть ли не до ремня. Обе ладони были слегка сомкнуты в кулак. Пот тек по его лбу. Он сверлил меня мрачным взглядом.

Я застыл на мгновение и с усилием выдавил из себя: — Добрый день. Он сначала стоял не пошелохнувшись. Когда дама открыла мне вторую дверь, я вошел в нее и закрыл дверь за собой. Тут Фёртч повернулся и молча опять пошел наверх. Сердце выскакивало у меня из груди. — Боже мой, что же это такое? Это же было просто ужасно, — вырвалось у женщины, — он был похож на призрак самого себя. Он что-то сказал вам?

Я тут же рассказал о происшествии Ульбауэру. И тут же мне стало понятно, что мне здесь нечего больше терять. Против этого аппарата я всегда мог бы вытянуть только короткую спичку. После долгого, с обильным потреблением пива, вечера Фредди и я решили завершить нашу командную работу. В следующее воскресенье я написал длинное письмо Ульбауэру и Вильгельму. Когда я его сегодня снова перечитываю, мне становится понятно то психическое состояние, до которого довели нас некоторые господа из БНД.

Чтобы показать это яснее, приведу отрывок из письма.

Нашим следующим шагом было совместное посещение врача. Речь шла при этом не просто о каком-то медике, а о бывшем «оберфельдарцте» — подполковнике медицинской службы — пуллахского «лагеря» БНД. Он тоже недавно попал в немилость у своих начальников и потому, оставив БНД, открыл свою маленькую практику на юге Мюнхена. Причиной были глубокие расхождения во мнениях. Для доктора на первом мечте стоял человек, а потом работа. Для БНД часто было как раз наоборот. Для определенных руководителей человек вообще не имел никакого значения, служа лишь средством для достижения цели. Здесь любили предательство, но ненавидели предателей. Здесь ценили сотрудничество, но презирали сотрудников.

Это был первое большое расхождение. Второе состояло в том, что интересы Службы с одной стороны и врачебная тайна и заботливость с другой стороны были несовместимы. БНД ожидала тут совсем другого, а именно — хотела знать о возможных болезнях сотрудников и манипулировать ими. Но на это наш доктор, старый военный врач, никогда не мог пойти. Он не мог терпеть никаких злоупотреблений в своей работе. Самоотверженно заботился он о сотрудниках Службы и о членах их семей. Пациенты могли говорить с ним откровенно, не боясь упоминать о проблемах на работе или в семье. Кроме того, причины болезней, которые нередко были связаны с проблемами на работе, всегда оставались, так сказать, «внутри семьи».

Много лет доктор ожесточенно сопротивлялся всем попыткам хоть как-то впутать его в большие и мелкие подлости. Потому его и затравили, как это обычно бывает. Всеми уважаемого врача терроризировали дисциплинарными взысканиями и даже попробовали инициировать расследование в прокуратуре. Само собой разумеется, все это завершалось для него положительно, ничего плохого на него «прицепить» не удалось.

Как только док нас увидел, то тут же прекратил смеяться: — Боже мой, ну и вид у вас!? Что с вами сделали? Вместе мы рассказали ему о прошедших годах и обо всем, что нам довелось пережить. Потом началось интенсивное медицинское обследование, охватывавшее все, что возможно в хорошей врачебной практике. Вскоре выяснилось, что состояние здоровья и у Фредди, и у меня намного хуже, чем мы сами предполагали.

В ходе прощальной беседы док очень серьезно, но участливо и дружески сказал нам: — Итак, Норберт, не сердитесь, если я вам скажу по-простому, но вы дошли «до ручки». Нужно что-то делать и прямо сейчас. Так дальше продолжаться не может. Сейчас пора заканчивать. У вас есть семья, и за нее вы тоже несете ответственность. Я вам это говорю как старый военный врач. Вы должны быть в состоянии справиться с этой ответственностью. Если вы оба будете продолжать свою жизнь, как жили раньше, вас надолго не хватит.

Док посоветовал мне срочно пройти курс психологического и психотерапевтического лечения. Он тут же написал направление к одному знаменитому профессору и по телефону назначил для меня время приема на следующее утро. — Мы с этим справимся, — пообещал он мне и крепко пожал руку. Внезапно у меня как гора с плеч свалилась. Наконец-то я нашел человека, который заботился обо мне, ничего не требуя от меня взамен. Ульбауэр и его люди обращались с нами вовсе не плохо. Но им был нужен я и мои агенты, и потому я и с их стороны тоже ощущал давление.

Мы поехали назад в лесной отель «Бухенхайн», чтобы начать длительную, предписанную врачом прогулку вдоль Изара. В последний раз на кассете пели для нас Хайнц Рюманн и Ганс Альберс: «Кто за печкою сидит и не использует время...» Прямо в середине песни, Фредди, сидевший за рулем, нажал кнопку и вынул кассету. Он передал ее мне. На высоком мосту через Изар у Хёлльригельскройта он свернул направо, остановился и вышел. Мы оба стояли, опершись на перила моста, и смотрели вниз на реку. Потом я выбросил кассету в Изар. Мы смотрели, как кусочек пластика медленно, как осенний лис на ветру, планировал вниз, пока не исчез в воде.