Глава IX.

Генерал-инспектор бронетанковых войск

Назначение и первые шаги

Когда 17 февраля 1943 г. меня вызвали к телефону для разговора с управлением личного состава сухопутных войск, я не имел никакого представления о том, что меня ожидает. За несколько недель до этого разговора я после своего выздоровления как-то посетил начальника управления личного состава генерала Бодевина Кейтеля, чтобы ознакомиться с общей обстановкой и различными изменениями в штатах. По его словам, нечего было и думать о какой-нибудь должности. И вот теперь генерал Линнарц, помощник Кейтеля, сообщает мне, что я должен немедленно направиться в Винницу к фюреру. Хотя он и не мог ничего сообщить о цели этого вызова, я понимал, что только большая нужда заставила Гитлера сделать этот шаг. Катастрофа под Сталинградом, неслыханная капитуляция целой армии на огромном фронте, тяжелые потери, вызванные этим национальным несчастьем, а также тяжелое поражение наших союзников, которые не могли [391] своими небольшими силами удержать фланги, примыкавшие к 6-й армии, — все это привело к тяжелому кризису. Боевой дух армии и народа сильно понизился.

К военной катастрофе присоединились также внешнеполитические и внутриполитические промахи.

Западные державы, высадив десант в Африке, добились крупных успехов. Все возрастающее значение этого театра военных действии стало очевидным после совещания Рузвельта и Черчилля, которое проходило с 14 по 24 января 1943 г. в Касабланке.

Важнейшим итогом этой конференции явилось решение о требовании безоговорочной капитуляции держав оси. Это наглое требование было встречено германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных промышленных конкурентов.

Долгое время потом хвастались своими деяниями эти рачители уничтожения из Касабланки. 5 января 1945 г. Уинстон Черчилль говорил в палате общин:

«Только после обстоятельного, всесторонне продуманного, разумного и зрелого взвешивания всех фактов, от которых зависят наша жизнь и наша свобода, президент США решил с полного моего согласия, как уполномоченного военного кабинета, настроить конференцию в Касабланке на полную и безоговорочную капитуляцию всех наших врагов. То, что мы непреклонно настаиваем на безоговорочной капитуляции, не означает, что мы будем использовать наше победоносное оружие для несправедливого и жестокого обращения с народами»{37}.

Еще раньше, 14 декабря 1944 г., Уинстон Черчилль [392] обещал отдать Польше Восточную Пруссию, за исключением Кенигсберга (Калининград), который должен был отойти русским; он обещал полякам Данциг (Гданьск) и 200 миль побережья Балтийского моря; он гарантировал им свободу «расширения своих границ на западе за счет германской территории». Он заявил буквально следующее: «С востока на запад или на север будут переселены миллионы людей; немцев выгоним или, как это предлагается, проведем тотальное изгнание немцев из областей, которые должна получить Польша на западе и на севере. Нежелательно иметь смешанное население».

Разве такое отношение к населению Восточной Германии не было жестоким? Разве оно не было несправедливым? Очевидно, палата общин не разделяла единодушно мнения Черчилля, ибо 18 января 1945 г. ему снова пришлось защищать свою точку зрения:

«Какова должна быть наша позиция в обращении с коварным врагом, с которым мы имеем дело? Должна быть безоговорочная капитуляция или мы должны заключить с врагом перемирие, дав тем самым ему возможность развязать через несколько лет новую войну? Принцип безоговорочной капитуляции был провозглашен президентом Соединенных Штатов и мною в Касабланке, и я взял на себя обязательство везде придерживаться этого принципа. Я уверен, что мы поступили правильно, как бы много ни оставалось тогда неясных вопросов, сейчас уже разрешенных в нашу пользу. Должны ли мы, следовательно, теперь изменить то заявление, которое мы сделали, когда были слабыми, изменить сегодня, когда мы так окрепли? Для меня ясно, что у нас нет никаких оснований отходить от принципа безусловной капитуляции. Нет никаких оснований вступать с Германией или Японией в какие-либо переговоры, ограничивающие безусловную капитуляцию...»{38}. [393]

Уинстон Черчилль сегодня уже не так твердо уверен, что тогда он поступал правильно. Как он, так и Бевин явно отошли от прошлого требования. Им хотелось бы изменить, например, решения Ялтинской конференции, проходившей в феврале 1945 г., где было провозглашено: «Мы не ставим себе целью уничтожение германского народа, но только после искоренения нацизма и милитаризма будет существовать надежда на порядочную жизнь немцев и на место их в содружестве наций»{39}. Существует ли теперь надежда? Разумеется, существует. В нейтральных странах уже в феврале 1943 г., т. е. в тот период, который я описываю, яснее западных держав представляли себе будущее развитие европейских проблем. 21 февраля 1943 г. глава испанского государства Франко направил английскому послу сэру Самуэлю Гоуэру ноту, в которой говорилось:

«Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут вглубь территории Германии. Разве такие события в случае, если они произойдут, не являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие техники и специалисты дали бы России возможность превратиться в гигантскую империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана{40}.

Я спрашиваю себя: есть ли в Центральной Европе, на этом пестром ковре необъединенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, такая сила, [394] которая смогла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой силы нет. Мы можем быть уверены, что все эти страны рано или поздно попадут под господство коммунизма. Поэтому мы считаем обстановку чрезвычайно серьезной и просим английский народ тщательно взвесить положение. Если Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда способен остановить дальнейшее продвижение Советов.

Если Германия перестанет существовать, мы должны ее создать вновь. Верить, что ее место может быть занято федерацией латышей, поляков, чехов и румын, смешно. Такой союз государств быстро подпадет под русское господство»{41}.

Сэр Самуэль Гоуэр 25 февраля 1943 г., как мы предполагаем, ответил по поручению и с разрешения своего правительства: «Теорию, что Россия после войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы политическую кампанию. Вы констатируете, что коммунизм представляет наибольшую опасность для нашего континента и что победа русских способствовала бы триумфу коммунизма во всей Европе. Мы придерживаемся совершенно другого мнения. Разве может после войны какая-нибудь нация, полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не занимает ведущего положения в борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они не будут потрепаны и истощены, как русские части. [395]

Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно было в дни поражения Наполеона. Наше влияние, подкрепляемое военной мощью, будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее восстановлении».

Вот что сказал сэр Самуэль, представитель Великобритании в нейтральной Испании Франко. Это звучало очень самоуверенно. Гитлер в своей инстинктивной неприязни к дипломатическим переговорам точно определил, что он не сможет договориться с западными державами. Его судьба, так же как и судьба германского народа, находилась на острие меча.

Во внутриполитической жизни отставка Редера и Шахта вызвала новое обострение. Казалось, государственный строй дал первую трещину.

Под впечатлением этих событий 18 февраля 1943 г. я поехал на поезде в сопровождении обер-лейтенанта Бэке в Растенбург (Растенборк, Восточная Пруссия), чтобы оттуда на самолете вылететь в ставку. В поезде я встретил генерала Кемпффа, моего старого коллегу по бронетанковым войскам. От него я узнал некоторые подробности хода операций за прошедший год. В Рас-тенбурге (Растенборк) меня встретил адъютант Кейтеля майор Вейс, который тоже не мог точно сообщить, зачем меня вызывает фюрер. С Кемпффом и с моим старым коллегой по инспекции автомобильных войск и по службе во 2-й танковой дивизии в довоенное время Шарлем де Больеном я вылетел в Винницу. 19 февраля во второй половине дня мы прибыли в Винницу и разместились в военной гостинице «Егерхое».

Утром 20 февраля прибыл шеф-адъютант Гитлера генерал Шмундт. Началась обстоятельная беседа о намерениях Гитлера и о возможностях их осуществления. Шмундт признался мне, что бронетанковые силы Германии вследствие все возрастающего превосходства русских бронетанковых сил находятся в таком тяжелом [396] положении, что больше уже никак нельзя отказываться от их обновления. Мнения генерального штаба и министерства вооружения и боеприпасов по этому вопросу сильно расходятся, бронетанковые войска вышли у главного командования из доверия, а напряженная обстановка настойчиво требовала поставить во главе этого рода войск энергичное и компетентное командование. Поэтому-де Гитлер решил поручить мне контроль над бронетанковыми войсками и желал бы узнать на этот счет мое мнение. Я ответил Шмундту, что, принимая во внимание тяжелое положение моего народа и моего рода войск, я готов последовать призыву Гитлера. Но я мог развернуть успешную деятельность только при определенных предпосылках; они нужны были мне тем более, что я только что перенес тяжелую болезнь и не хотел тратить свои силы в служебных конфликтах, в которые раньше меня неоднократно втягивали. Следовательно, я должен был требовать, чтобы я подчинялся не начальнику генерального штаба сухопутных войск и не командующему армией резерва, а непосредственно Гитлеру. Далее я должен оказывать влияние на разработку различных образцов материальной части танков, которой занимаются управление вооружения и министр вооружения и боеприпасов, так как без такого влияния восстановить боевую мощь этого рода войск немыслимо. Наконец, я должен иметь такое же влияние на организацию и обучение бронетанковых войск, военно-воздушных сил и войск СС, как и на организацию и обучение сухопутных войск в целом. Разумеется также, что все бронетанковые дивизии резерва сухопутных войск, все соответствующие школы должны подчиняться мне.

Я попросил Шмундта сообщить фюреру эту программу и в случае, если она будет одобрена, назначить меня на прием к Гитлеру. В противном случае лучше отказаться от использования меня на этой должности и отослать обратно в Берлин. Моя беседа со Шмундтом длилась два часа. [397]

Вскоре после прибытия Шмундта в ставку фюрера последовал телефонный вызов; меня назначали на доклад к Гитлеру .в 15 час. 15 мин. Я был принят точно в указанное время. Сначала Гитлер беседовал со мной в присутствии Шмундта, но вскоре мы остались с фюрером в его рабочем кабинете с глазу на глаз. После мрачного 20 декабря 1941 г. я не видел Гитлера. Он очень постарел за прошедшие 14 месяцев. Его манера держать себя не была уже такой уверенной, какой была раньше; речь казалась медлительной, левая рука дрожала. На его письменном столе лежали мои книги. Свою беседу он начал словами: «В 1941 г. наши пути разошлись. В то время между нами имели место недоразумения, о чем я очень сожалею. Вы мне нужны». Я ответил, что готов работать, если он сможет создать мне условия для плодотворной деятельности. Гитлер сообщил мне, что он намеревается назначить меня генерал-инспектором бронетанковых войск. Шмундт, продолжал он, сообщил уже о моем мнении по этому вопросу. Он, фюрер, одобряет его и просит меня разработать на этой основе инструкцию и представить ее. Он заметил, что еще раз прочел все мои довоенные труды о бронетанковых войсках и убедился, что я уже в то время правильно предвидел ход развития. Гитлер сказал, что я должен отныне претворять свои идеи на практике.

Затем Гитлер начал говорить о современном военном положении. Он ясно отдавал себе отчет в той неудаче, которая постигла нас в военном, политическом и моральном отношении в связи с поражением под Сталинградом и последующим отступлением немецких войск на Восточном фронте. Гитлер выразил (конечно, это была только его точка зрения) решимость устоять перед ударами противника, а затем восстановить положение. Эта первая встреча с Гитлером закончилась после 45-минутной деловой беседы примерно в 16 час.

От Гитлера я направился к начальнику генерального штаба генералу Цейтцлеру, чтобы получить информацию об обстановке на фронтах. Вечер я провел [398] в обществе генерала Кёстринга, бывшего военного атташе в Москве, фон Прина, коменданта Винницы, и Бушенхагена, командира 15-й пехотной дивизии. Со всеми этими генералами я был хорошо знаком. После моего долгого отсутствия их сообщения были полезны для меня. То, что сообщил Прин об управлении германскими властями оккупированной территорией, было весьма нерадостно. Методы управления немцев, особенно методы германского рейхскомиссара Коха, превратили украинцев из друзей немцев в их врагов. К сожалению, военные инстанции не могли бороться с теми махинациями, которые проводились по линии партийной и административной без участия военных и, как правило, без их ведома и против их воли. До нас доходили лишь слухи о различных злоупотреблениях.

День 21 февраля я использовал для беседы с Иодлем, Цейтцлером, Шмундтом и адъютантом Гитлера полковником Энгелем, с которыми я поделился основными принципами моей новой инструкции.

22 февраля я вылетел в Растенбург (Растенборк), чтобы там вместе с фельдмаршалом Кейтелем, который тогда не находился в ставке фюрера в Виннице, подготовить инструкцию. Туда же 23 февраля прибыл и командующий армией резерва генерал-полковник Фромм. Инструкция была составлена через несколько дней; 28 февраля она была одобрена и подписана Гитлером. Так как она имела для моей деятельности в последующие годы принципиальное значение, я привожу ее текст.

ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ГЕНЕРАЛ-ИНСПЕКТОРА БРОНЕТАНКОВЫХ ВОЙСК

1. Генерал-инспектор бронетанковых войск ответственен передо мною за дальнейшее развитие бронетанковых войск, этого имеющего для ведения войны решающее значение рода войск.

Генерал-инспектор подчиняется непосредственно [399] мне. Он имеет права командующего армией и является старшим начальником бронетанковых войск{42}.

2. На генерал-инспектора возлагается разрешение вопросов организации и обучения бронетанковых войск и крупных подвижных соединений сухопутных войск во взаимном согласии с начальником генерального штаба сухопутных войск. Кроме того, он имеет право от моего имени давать указания военно-воздушным силам и войскам СС по вопросам организации и обучения бронетанковых частей.

Решения по принципиальным вопросам я оставляю за собой.

Свои требования в области дальнейшего технического развития своего рода войск и планирования производства он увязывает с рейхсминистром вооружения и боеприпасов и докладывает мне.

3. В качестве старшего начальника рода войск генерал-инспектор является также командующим запасными частями своего рода войск. Его задачей является бесперебойное обеспечение фронта боеспособным личным составом и исправными бронетанковыми средствами в виде отдельных боевых машин и текущих пополнений для действующих соединений или вновь сформированных соединений.

Его задача — производить по моим указаниям распределение танков и других броневых средств между действующей армией и армией резерва.

4. Генерал-инспектор бронетанковых войск обеспечивает планомерное и своевременное формирование и пополнение бронетанковых войск и подвижных соединений согласно отданным приказам. Вместе с генеральным штабом сухопутных войск он заботится о целесообразном использовании экипажей, потерявших в бою свои машины. [400]

5. Генерал-инспектор бронетанковых войск должен обобщать и использовать опыт в области боевого применения вооружения, боевой подготовки и организации бронетанковых войск.

Для этого он имеет право посещать и инспектировать все бронетанковые части вооруженных сил и войск СС.

Бронетанковые войска действующей армии сообщают об опыте боевых действий непосредственно генерал-инспектору бронетанковых войск. Генерал-инспектор бронетанковых войск в свою очередь докладывает полученные сведения и свои личные соображения всем надлежащим инстанциям, включая рейхсминистра вооружения и боеприпасов.

Генерал-инспектор руководит разработкой всех уставов и наставлений для бронетанковых войск. При этом уставы, излагающие вопросы управления соединениями и взаимодействия с другими родами войск, должны быть предварительно утверждены начальником генерального штаба.

6. Генерал-инспектору бронетанковых войск, как старшему начальнику рода войск, подчинены:

а) запасные и учебные войсковые части подвижных войск (за исключением запасных кавалерийских и самокатных частей), находящиеся в подчинении особых командных инстанций;

б) военные училища и школы подвижных частей (за исключением кавалерийских училищ и школ по подготовке самокатчиков) действующей армии и армии резерва вместе с принадлежащими к ним учебными частями.

7. Генерал-инспектор бронетанковых войск полномочен в пределах сферы своей компетенции давать директивные указания всем служебным инстанциям сухопутных войск. Все инстанции должны представлять генерал-инспектору бронетанковых войск необходимые ему сведения.

Главная ставка фюрера,
28 февраля 1943 г.

Фюрер

Подпись: Адольф Гитлер [401]

Инструкция содержала ряд полномочий, которых не имели мои коллеги по другим родам войск — так называемые «генерал-инспекторы родов войск» в главном командовании сухопутных войск, подчинявшиеся начальнику генерального штаба сухопутных войск. Они могли посещать войска только с разрешения начальника генерального штаба; они не пользовались никакими правами по отношению к армии резерва и училищам; они не имели права издавать уставы и наставления. Естественно, что действия этих достойных сожаления солдат были ограничены. Только этим объясняется тот факт, что все мои предшественники на посту генерал-инспектора бронетанковых войск не смогли разрешить ни одного важного вопроса. Опытные офицеры-фронтовики не стремились занять эти должности, а если все же их вынуждали к этому, то они всеми средствами пытались попасть снова на фронт, где они могли проявить себя. Однако мое назначение на должность генерал-инспектора изменило положение бронетанковых войск. Неудивительно, что генеральный штаб, особенно его начальник, и главное командование сухопутных войск мало были восхищены новой директивой и восприняли ее как нарушение своих священных прав. Впоследствии мне не раз приходилось преодолевать чинимые ими трудности и препятствия. Даже после окончания войны они не оставляли меня в покое, причем не останавливались перед извращением фактов. Однако эта реорганизация не причинила ущерба интересам великого дела, и бронетанковые войска оставались до самого конца боевым и вполне современным родом войск, способным выполнять свои задачи.

Но в директиву, пока она следовала из Растенбурга (Растенборка) в Винницу на письменный стол Адольфа Гитлера, вкралась одна крупная ошибка: в сноске к пункту 1, разъясняющей термин «бронетанковые войска», я назвал части самоходных орудий, которые раньше всегда причислялись к артиллерии. Это имело свое основание, так как выпуск самоходных орудий [402] составлял значительную часть выпуска танков; напротив, эффективность самоходных орудий как противотанкового средства была незначительной, ибо они были вооружены пушками, имеющими незначительную пробивную силу. Конечно, боевые возможности «противотанковых» подразделений, специально созданных для противотанковой обороны, были еще меньше. Эти подразделения должны были довольствоваться в борьбе с танками противника орудиями с недостаточной пробивной силой, которые буксировались полугусеничными тягачами. Практически эти пушки никакой пользы не приносили. В этой области я и хотел добиться коренных изменений. Протащенное без моего ведома в сноску слово «тяжелый» ограничивало самоходные орудия, подлежащие передаче генерал-инспектору, частями тяжелых самоходных орудий, которые находились еще в стадии формирования. Их должны были вооружить самоходными орудиями, созданными на базе танков «тигр» и «пантера». Уже на первом докладе я заметил, что со мной сыграли злую шутку, т. е. не со мной лично, а с противотанковой обороной сухопутных войск, а тем самым и с самими сухопутными войсками.

Пока инструкция шла по бюрократическим каналам, я направился в Берлин, чтобы сформировать себе штаб и сделать его работоспособным. Я обосновался в моем старом служебном помещении на Бендлерштрассе, в котором я работал еще до войны, будучи командующим бронетанковыми войсками. Начальником штаба я выбрал себе опытного офицера-фронтовика и убежденного танкиста полковника Томале, который с величайшим усердием, не покидавшим его до самой катастрофы, приступил к выполнению своих новых обязанностей. При назначении на эту самую ответственную должность в моем штабе я учитывал личные и деловые качества офицера. Ко мне прибыли два офицера генерального штаба, специалисты в области организации и применения бронетанковых войск, [403] один — непригодный для использования на фронте из-за тяжелого ранения подполковник Фрейер, другой — молодой майор Кауффман. Последний позже был заменен майором бароном фон Вёльвартом. Адъютантом был утвержден тяжело раненый подполковник принц Макс цу Вальдек. Из числа опытных фронтовых офицеров были назначены сотрудники, ответственные за разработку вопросов по каждому виду бронетанковых войск. Как правило, это были тяжело раненые, нуждавшиеся в некотором отдыхе, пожилые офицеры. Время от времени их меняли, после того как они полностью оправлялись от своих ран и высказывали желание сменить пыльный воздух канцелярии на свежий ветер фронта. Благодаря такой системе замены офицеров генерал-инспекция все время поддерживала тесный, живой контакт с фронтом.

Для запасных бронетанковых частей была создана должность инспектора бронетанковых войск тыла, которую некоторое время занимал генерал Эбербах. Его штаб также располагался в Берлине; начальник штаба полковник Больбринкер одновременно занимал должность начальника шестой инспекции в управлении общих дел командующего армией резерва. Это совмещение обязанностей я ввел по договоренности с генералом Фроммом с целью координировать мои действия с действиями армии резерва во имя наших общих интересов. Оно оправдало себя вплоть до самого конца войны. Училища бронетанковых войск были подчинены начальнику управления училищ, которым долгое время был тяжело раненый генерал фон Хауеншильд. Наконец, я прикомандировал к моему штабу некоторое количество офицеров для поручений из числа выздоравливающих, признанных ограниченно годными для несения службы в тылу, но негодными для фронта. Эти офицеры должны были заниматься собиранием и изучением опыта боевых действий, а также расследованием чрезвычайных происшествий на фронте.

Отдел военных уставов и наставлений был поручен [404] полковнику Тейссу, известному мне еще по 1938 г., когда он был командиром австрийского танкового батальона. Он занимал этот пост до конца войны и, кроме того, собрал громадный военно-исторический материал.

В Берлине я посетил военные учреждения, с которыми в будущем я должен был работать. Между прочим, я нанес визит фельдмаршалу Мильху в министерстве авиации, которого я хорошо знал и ценил, встречаясь с ним еще до войны. Мильх дал мне подробную и весьма поучительную характеристику тогдашним руководящим лицам. Из большого круга национал-социалистских сановников он только некоторых считал видными деятелями, имеющими влияние на Гитлера, и рекомендовал мне их посетить. Это были Геббельс, Гиммлер и Шпеер; последнего мне и без того пришлось бы посетить как министра вооружения и боеприпасов.

Следуя предложению Мильха, 6 марта я нанес первый визит доктору Геббельсу и представился ему как вновь назначенный генерал-инспектор бронетанковых войск. Я был очень радушно принят и немедленно втянут в продолжительную беседу о политическом и военном положении. Доктор Геббельс был, вне всякого сомнения, одним из умнейших людей из личного окружения Гитлера. От него, может быть, и следовало ожидать содействия, которое могло бы улучшить наше положение. Поэтому я особенно стремился внушить ему правильное понимание нужд фронта и изменений, которые следовало внести в руководство военными действиями. В этой первой беседе со мной он держал себя очень просто, и я обратил его внимание на плохую организацию наших верховных военных органов и еще более плохой подбор людей на руководящие посты. Я попросил его подумать над тем, что существование различных инстанций — верховного командования вооруженных сил, штаба оперативного руководства вооруженными силами, главного командования сухопутных войск, главного командования военно-воздушных [405] сил, главного командования военно-морских сил, командования войск СС, министерства вооружения и боеприпасов — создает путаницу в руководстве вооруженными силами. Гитлер все увеличивает количество инстанций, подчиненных непосредственно ему, но он не сможет длительное время осуществлять руководство таким множеством учреждений. Гитлер не является профессиональным офицером генерального штаба, поэтому ему следует опираться в своей работе на начальника главного штаба вооруженных сил, который хорошо разбирается в оперативных вопросах и может их разрешить лучше, чем фельдмаршал Кейтель.

Я попросил доктора Геббельса взять на себя задачу сообщить обо всем этом в соответствующей форме Гитлеру, так как я считал, что этот важный вопрос имеет больше перспектив на успешное разрешение, если его поставит гражданское лицо из ближайшего окружения Гитлера, а не генерал, к которому, как я знал из собственного опыта, Гитлер не питает особого доверия. Доктор Геббельс сказал, что ковать придется чересчур горячее железо, но он попытается при удобном случае завести об этом речь и побудить Гитлера создать более эффективную организацию верховного командования вооруженных сил.

Затем через несколько дней я направился к Шпееру, который оказал мне дружеский прием. С этим проницательным и простым человеком я сотрудничал впоследствии самым теснейшим образом. Шпеер в своих размышлениях и решениях руководствовался простым здравым смыслом, он был чужд болезненного личного тщеславия и ведомственного патриотизма. Конечно, в то время Шпеер еще находился под обаянием Гитлера, но он обладал столь независимым суждением, что замечал все ошибки и недостатки существующей системы и пытался их устранить.

Чтобы получить представление о состоянии производства танков, я посетил заводы фирм «Алкет» в Шпандау и «Даймлер-Бенц» в Берлин-Мариенфельде. [406]

Наконец, я разработал проект новых штатов военного времени для танковых дивизий и моторизованных частей, входивших в состав этих дивизий, на 1943 г. и, насколько можно было предвидеть, на 1944 г. Я хотел добиться экономии личного состава и материальной части при одновременном повышении боевой способности частей путем обеспечения их более совершенным вооружением и применения более целеустремленной тактики. На этом я построил свой первый доклад, с которым я хотел явиться к Гитлеру 9 марта. Для этой цели я вылетел вместе с полковником Томале в Винницу. Прибыв на место назначения в 16 часов, я увидел целое собрание офицеров и генералов, желавших присутствовать при моем дебюте. Я был неприятно удивлен, увидев такое множество людей, ибо я надеялся, что смогу доложить свои соображения в самом узком кругу. Но я совершил ошибку, сообщив тезисы моего доклада адъютантуре Гитлера. И вот прибыли все заинтересованные лица: весь состав главного штаба вооруженных сил, начальник генерального штаба сухопутных войск с некоторыми начальниками отделов, генерал-инспекторы пехоты и артиллерии и, наконец, шеф-адъютант Гитлера Шмундт. Все находили в моих планах какие-нибудь недостатки, особенно им не нравилось мое желание подчинить самоходные орудия генерал-инспектору бронетанковых войск и вооружить ими противотанковые дивизионы пехотных дивизий, сняв с вооружения этих дивизионов пушки на полугусеничной тяге. Вследствие этого непредвиденного упорного сопротивления доклад длился 4 часа; я был так утомлен, что, покинув помещение, потерял сознание и упал на землю. К счастью, обморок моментально прошел и не был никем замечен.

Конспект этого доклада, т. е. отдельные тезисы, которые я составил для лучшего изложения и захватил с собой, благодаря случайному стечению обстоятельств уцелел. Ниже я помещаю этот конспект, ибо его содержание характерно для многих моих бесед с Гитлером, имевших место впоследствии. [407]

КОНСПЕКТ ДОКЛАДА

1. Задача на 1943 г. состоит в том, чтобы создать некоторое количество полностью боеспособных танковых дивизий для проведения наступления с ограниченными целями.

В 1944 г. мы должны быть в состоянии вести наступление крупного масштаба. Полностью боеспособной танковая дивизия считается в том случае, когда число ее танков находится в соответствующей пропорции к остальным боевым средствам и машинам. Немецкая танковая дивизия состоит из четырех батальонов и насчитывает 400 танков. Если число танков станет значительно меньше 400, то обслуживающий аппарат (количество людей и колесных машин) не будет соответствовать подлинной ударной силе дивизии. К сожалению, в настоящее время у нас нет уже ни одной, полностью боеспособной танковой дивизии. Однако успех боевых действий, как этого года, так и последующих лет зависит от того, удастся ли нам снова создать такие соединения. Если нам удастся разрешить эту задачу, то мы во взаимодействии с военно-воздушными силами и подводным морским флотом одержим победу. Если не удастся, то наземная война станет затяжной и дорогостоящей.

Речь идет о том, чтобы немедленно создать полностью боеспособные танковые дивизии, при этом лучше иметь немного полноценных дивизий вместо большого количества плохо оснащенных соединений. Последние требуют для оснащения несоразмерно много автомашин, расходуют много горючего и живой силы без должного эффекта, затрудняют управление и снабжение и создают на дорогах заторы.

2. Для достижения поставленной организационной цели я предлагаю принять на 1943 г. следующее штатное расписание (схема 1, к сожалению, не сохранилась).

Относительно вооружения танков необходимо сказать следующее. [408]

В настоящее время на вооружение поступает только танк T-IV. Учитывая текущие потребности в пополнении материальной частью Восточного и Африканского фронтов, а также потребность в учебной материальной части, нужно ежемесячно формировать или полностью вооружать один танковый батальон. Далее, в 1943 г. можно рассчитывать на формирование небольшого количества танковых батальонов, вооруженных танками «пантера» и «тигр», которые, однако (это касается танков «пантера»), не следовало бы использовать на фронтах до июля- августа.

Для того, чтобы повысить боеспособность подлежащих укомплектованию танковых дивизий, следует использовать легкие самоходные орудия, имеющиеся в относительно большом количестве.

Я считаю неотложным делом обеспечить формирование одного дивизиона легких самоходных орудий в месяц с включением этих дивизионов в состав танковых дивизий до тех пор, пока не будет налажено производство танков в таком количестве, которое полностью удовлетворило бы потребности танковых дивизий в танках.

Далее, в течение 1944-1945 гг. следует усиленно продолжать производство танков Т-IV, не сокращая при этом выпуск танков «пантера» и «тигр».

3. На 1944 г. я предлагаю штатное расписание военного времени, указанное на схеме 2 (к сожалению, не сохранившейся). Эта схема содержит, в отличие от схемы 1, требование, относящееся только к танкам: доведение танкового полка до бригады четырехбатальонного состава.

4. Количество танков, предусмотренное предложенной мною организацией, может быть достигнуто путем увеличения выпуска танков T-IV, «пантера» и «тигр», а до тех пор, пока мы не будем располагать достаточным количеством этих танков, использовать легкие самоходные орудия на базе танка T-IV с 75-мм пушкой L-48.

Соответствующее количество танков будет [409] достигнуто лишь в том случае, если будут созданы основы для продолжительной службы отдельного танка. Для этого необходимо:

а) довести до конца новые конструкции («пантера»);

б) улучшить обучение экипажей (участие в сборке танков, индивидуальное обучение и обучение в составе подразделений);

в) снабдить учебные подразделения необходимой учебной материальной частью (приложение не сохранилось); письмо генерала Хубе об опыте обучения во фронтовых условиях не сохранилось;

г) проводить обучение систематически и предоставлять для этого необходимое время (не перемещать вновь сформированные части с их мест расположения, а сохранять их поблизости от заводов).

5. Успех в бою может быть достигнут только большой концентрацией всех танковых сил и средств в решающем районе на танкодоступной местности и сохранением момента внезапности в отношении количества и тактико-технических данных материальной части.

Для этого необходимо:

а) отказаться от снабжения второстепенных театров военных действий танками новой конструкции, ограничиваясь использованием на этих фронтах танковых частей, имеющих на вооружении трофейную материальную часть;

б) свести все танковые подразделения и части (включая танки «тигр», «пантера», T-IV и временно также часть легких самоходных орудий) в танковые дивизии и танковые корпуса, находящиеся под компетентным командованием;

в) принимать во внимание условия местности при использовании танков в наступлении;

г) держать в резерве новую материальную часть (т. е. в настоящее время танки «тигр» и «пантера», а также тяжелые самоходные орудия) до тех пор, пока мы не будем иметь этой техники в количестве, обеспечивающем успех решающего внезапного удара; преждевременное [410] рассекречивание новой техники может привести к тому, что уже в следующем году мы встретим эффективную оборону противника, против которой за такой короткий срок нам нечего будет противопоставить;

д) отказаться от новых формирований; основу старых танковых и моторизованных дивизий составляют хорошо обученные солдаты и неплохая техника, что обеспечивает необходимую помощь при обучении новых пополнений; этого нельзя сказать о новых формированиях.

Продолжительное использование танковых дивизий исключительно в обороне является в настоящее время расточительностью. Это мешает пополнению дивизий и снижает их готовность к наступлению.

Из вышеизложенного можно сделать вывод о необходимости снять с фронта большое количество танковых дивизий и направить их в тыл на пополнение.

6. Противотанковая оборона все больше и больше становится главной задачей самоходных орудий, так как другие противотанковые средства недостаточно эффективны в борьбе с новыми танками противника и несут слишком большие потери.

Все дивизии, находящиеся на основных фронтах, нуждаются поэтому в определенном оснащении их этим видом оружия, в то время как на второстепенных фронтах следует удовлетворяться созданием резерва самоходных орудий при главном командовании, а дивизии вооружить в первую очередь противотанковыми орудиями на самоходных лафетах. В целях экономии личного состава и материальной части следует постепенно осуществлять слияние дивизионов самоходных орудий с противотанковыми дивизионами.

Новые тяжелые самоходные орудия следует использовать только на главных фронтах и для выполнения особых задач. Именно они являются в первую очередь противотанковым средством.

Эффективность 75-мм самоходного орудия L-70 еще неизвестна. [411]

7. Танковые разведывательные батальоны превратились в пасынков танковых дивизий. Если их значение в Африке бесспорно, то на Восточном фронте в настоящее время оно уменьшилось. Однако это не должно вводить нас в заблуждение. Если мы в 1944 г. снова предпримем наступление большого масштаба, на что будем надеяться, то нам необходимо иметь эффективную наземную разведку.

Для этого необходимо:

а) достаточное количество легких однотонных бронетранспортеров (находятся в производстве и уже выпускаются);

б) бронеавтомобиль с большой скоростью передвижения (60-70 км/час), надежной броней и хорошим вооружением.

В настоящее время такие машины больше не выпускаются. Я прошу полномочий на изучение этого вопроса вместе с министром Шпеером, чтобы затем сделать конкретное предложение.

8. Для оснащения моторизованных частей танковых дивизий необходимо продолжать выпуск 3-тонных бронетранспортеров и наладить их серийное производство, отказавшись от всяких конструктивных изменений.

Этими машинами также должны быть обеспечены инженерные части и части связи бронетанковых войск.

9. Артиллерия танковых и моторизованных дивизий уже 10 лет получает в достаточном количестве надежные самоходные орудия. Танки новой конструкции не могут быть использованы артиллерийскими наблюдателями.

10. Прошу дать принципиальное решение следующих вопросов:

а) утвердить проект организации штаба генерал-инспектора бронетанковых войск с местом пребывания в главной ставке фюрера и штаба инспектора бронетанковых войск армии резерва с постоянным местом пребывания в Берлине; [412]

б) утвердить штатное расписание организации войск военного времени;

в) подчинить всю самоходную артиллерию генерал-инспектору бронетанковых войск;

г) отказаться от новых формирований танковых и моторизованных дивизий в сухопутных войсках и в войсках СС, ввести в существующих дивизиях, а также в дивизии «Герман Геринг» новое штатное расписание военного времени;

д) продолжать выпуск танков Т-IV в 1944-1945 гг.;

е) сконструировать бронеавтомобиль хотя бы на основе имеющихся конструкций;

ж) еще раз проверить необходимость конструирования легкого самоходного орудия с 75-м м пушкой L-70. В противном случае (если придется отказаться от этой конструкции) заменить его легким самоходным орудием с 75-мм пушкой L-48 и бронетранспортером для пехоты.

Каждый пункт доклада вызвал горячие споры. Все пункты, по крайней мере теоретически, были одобрены, за исключением одного — подчинения самоходных орудий генерал-инспектору бронетанковых войск. При обсуждении этого вопроса в зале поднялась буря негодования. Все присутствующие, кроме Шпеера, были против меня, особенно возмущались, конечно, артиллеристы. Шеф-адъютант фюрера даже заявил, что самоходная артиллерия является единственным оружием, в котором артиллеристы могут заслужить рыцарский крест. Наконец, Гитлер сказал, сочувственно посмотрев на меня: «Вы видите, все против вас. В таком случае я тоже не могу согласиться». Это решение имело большие последствия, ибо самоходная артиллерия осталась сама по себе; противотанковые дивизионы сохранили на вооружении несовершенные орудия на тракторной тяге, пехотные дивизии были лишены эффективной противотанковой обороны.

Прошло 9 месяцев, пока Гитлера убедили в этой [413] ошибке, но уже не удалось до конца войны обеспечить все дивизии этим столь необходимым противотанковым средством. К сожалению, во вред общему делу даже одобренные предложения постоянно то отводились, то опять принимались, то объединялись в одно предложение, что препятствовало их осуществлению на практике; это касается в первую очередь моих настойчивых, неоднократных просьб о своевременном отводе с фронта на пополнение танковых дивизий, чтобы создать подвижный резерв в распоряжении верховного командования. Но именно верховному командованию и недоставало понимания решающего значения подвижных боеспособных оперативных резервов. Это непонимание господствовало до самого последнего дня войны, оно в значительной степени виновно в нашем поражении. Виновен в катастрофе и Гитлер со своими военными советниками, которые не только не поддержали меня по вопросу о создании таких резервов, а, наоборот, даже препятствовали мне.

10 марта я прилетел в Берлин и приступил к работе. 12 марта я инспектировал танковое училище в Вюнсдорфе, 17 марта осмотрел в Касселе заводы Хеншеля («Хеншельверке»), выпускавшие наши «тигры», некоторые важные детали для «пантеры» и противотанковые пушки образца 1943 г. (88-мм). 18 марта я посетил расположенный в Эйзенахе 300-й танковый батальон, где проводились испытания танков, управляемых на расстоянии, а также танковое училище для унтер-офицеров бронетанковых войск в Эйзенахе. 19 марта я был в Рюгенвальде, где Гитлеру демонстрировались орудие «Густав», установленное на железнодорожной платформе, танк T-IV с броневым экраном и самоходное орудие «Фердинанд».

Самоходное орудие «Фердинанд» было сконструировано на базе танка «тигр» профессора Порше с электродвигателем к 88-мм пушкой L-70, установленной в неподвижной башне. Кроме длинноствольной пушки, у танка не было другого оружия, т. е. для ближнего боя [414] он был непригоден. В этом, несмотря на его сильную броню и хорошую пушку, была его слабость. Так как был уже сделан один выпуск этих танков (90 штук), я должен был найти им применение, хотя я и не мог разделять с тактической точки зрения восхищения Гитлера этим «сооружением» его любимца Порше. Из 90 самоходных орудий «Фердинанд» был сформирован танковый полк в составе двух; батальонов по 45 орудий в каждом.

Экраны представляли собой броневые щиты, которые устанавливались на некотором расстоянии от основной брони корпуса танков Т-III, Т-IV и самоходных орудий для защиты от русских противотанковых ружей и сведения на нет их эффективности. Сравнительно тонкие вертикальные броневые стенки корпусов названных типов танков не выдерживали огня русских противотанковых ружей. Это новшество оправдало себя.

«Густав» представлял собой мощное 800-мм орудие на железнодорожной установке, которая могла продвигаться только по двухпутной линии. Это орудие не имело отношения к моим войскам, и после демонстрации, заряжания и стрельбы я хотел было уйти, как вдруг меня окликнул Гитлер: «Послушайте! Доктор Мюллер (представитель фирмы Крупна) сказал мне, что из «Густава» можно стрелять также по танкам. Что вы думаете об этом?» В первый момент я растерялся и уже видел «Густава» в серийном производстве, но быстро собрался с мыслями и ответил: «Стрелять — да, но не попадать!» Доктор Мюллер начал страстно протестовать. Но как можно использовать орудие для уничтожения танков, если на один выстрел из него требуется 45 минут? Вопрос о минимальной дальности выстрела заставил даже доктора Мюллера отказаться от своего утверждения.

22 марта я обсуждал с командиром парашютной дивизии «Герман Геринг» вопросы наиболее целесообразной реорганизации этого соединения, которое в то время было единственной боевой дивизией, [415] насчитывавшей 34 000 человек. Большинство солдат и офицеров этой дивизии чувствовало себя в Голландии неплохо. При нашем положении с резервами в 1943 г. это было просто нетерпимо.

Наконец, в конце марта было решено провести реорганизацию моторизованных частей танковых дивизий на основе опыта последнего года войны.

Визиты доктора Гёрделера

В эти дни интенсивной работы мой старый знакомый генерал фон Рабенау привел ко мне доктора Гёрделера, сильно желавшего о чем-то со мной побеседовать. Господин доктор Гёрделер начал рассказывать мне, что Гитлер неспособен выполнять обязанности рейхсканцлера и верховного главнокомандующего вооруженными силами, а поэтому нужно ограничить фюрера в его полномочиях. Он подробно изложил мне свой проект программы правительства и свои реформы, свидетельствовавшие о большом идеализме. Они предусматривали социальное выравнивание, которое было, конечно, желательно, хотя доктринерские методы доктора Гёрделера и затруднили бы разрешение этого вопроса. На случай удачи планов доктор Гёрделер не мог, однако, гарантировать поддержку заграницы. Очевидно, он когда-то уже пытался установить контакт с заграницей, но его попытка была встречена очень холодно. Требование наших противников о «безусловной капитуляции» оставалось бы в силе также и в случае успеха доктора Гёрделера.

Я спросил у доктора Гёрделера, как он себе представляет ограничение полномочий Гитлера. Он ответил, что номинально его следует оставить главой рейха, но интернировать в Оберзальцбург или в какое-нибудь другое надежное место. На мой вопрос о способе устранения руководящих национал-социалистов, без чего нельзя было рассчитывать на успешное выполнение его [416] плана, он ответил, что это дело вермахта. Но доктору Гёрделеру пока еще не удалось склонить на свою сторону ни одного из находившихся на фронте войсковых командиров. Поэтому он попросил меня при посещении действующей армии выдвигать его требования, а затем сообщить ему, кто из генералов согласен следовать за ним. На мой вопрос, кто же возглавляет это мероприятие, он назвал генерал-полковника Бека. Я был сильно удивлен, когда узнал, что такой человек, как Бек, нерешительный характер которого мне был хорошо известен, оказался втянутым в такое мероприятие. Бек был самой неподходящей личностью для совершения государственного переворота, ибо он никогда не смог бы прийти к определенному решению и не имел никакого авторитета в армии; больше того, он был неизвестен армии. Бек являлся философом, но не революционером.

Недостатки и слабости национал-социалистской системы и ошибки Гитлера выступали в то время совершенно ясно. Видел все эти недостатки и я; поэтому нужно было стремиться ликвидировать их. Однако в том опасном положении, в котором находился рейх вследствие катастрофы под Сталинградом, и в условиях, когда Советский Союз также требовал безоговорочной капитуляции, нужно было выбрать путь, который не привел бы рейх и народ к катастрофе. В этом была основная трудность, и это возлагало большую ответственность на тех, кто в душе еще надеялся на возможность спасения рейха. Поэтому я пришел к заключению отказаться от намерений доктора Гёрделера, как практически неосуществимых и наносящих вред общим интересам. Как и вся армия, я чувствовал себя связанным присягой. Поэтому я попросил доктора Гёрделера отказаться от своего намерения.

Тем не менее доктор Гёрделер попросил меня, несмотря на мои сомнения, собрать ему необходимые сведения. Я согласился выполнить это дерзкое требование с намерением доказать доктору Гёрделеру, что не [417] только я, но и другие генералы думают также; я надеялся заставить этого несомненно идеалистически настроенного человека свернуть с его опасного пути. В апреле я еще раз увидел доктора Гёрделера и смог его заверить, что не встретил ни одного генерала, который был бы склонен согласиться с его планами. Опрошенные мною лица, ссылаясь на присягу и на серьезное положение на фронте, отказались от всякого участия в замыслах доктора Гёрделера. Я снова попросил его отказаться от своих намерений.

Доктор Гёрделер, который, впрочем, в беседах отказывался совершенно ясно от мысли совершить покушение, в заключение попросил меня молчать о нашем разговоре, и я сдержал это обещание. В 1947 г. я узнал из книги прокурора Фабиана фон Шлабрендорффа «Офицеры против Гитлера», что или доктор Гёрделер или генерал фон Рабенау не сдержали своего обещания молчать. Сообщения упомянутой книги обо мне не соответствовали действительности.

С апреля 1943 г. я не разговаривал больше с доктором Гёрделером и ничего не слышал о его намерениях.

Однако вернемся к моей служебной деятельности.

«Цитадель»

29 марта я вылетел в Запорожье в группу армий «Юг», чтобы посетить фельдмаршала фон Манштейна. Здесь как раз был достигнут крупный успех: благодаря правильному оперативному использованию танковых соединений снова был захвачен Харьков. Темой моей беседы с Манштейном был приобретенный при этих действиях опыт, особенно опыт использования батальонов, на вооружении которых находились танки «тигр», в танковой дивизии «Великая Германия» и танковой дивизии СС «Адольф Гитлер». В штабе я встретил своего старого друга Гота, командующего 4-й танковой армией, который также поделился со мной своим боевым опытом. Мне снова [418] стало ясно, как прискорбен тот факт, что Гитлер был не в состоянии терпеть близко около себя такую способную военную личность, как Манштейн. Оба были слишком разными натурами: с одной стороны — своевольный Гитлер со своим военным дилетантством и неукротимой фантазией, с другой — Манштейн со своими выдающимися военными способностями и с закалкой, полученной в германском генеральном штабе, трезвыми и хладнокровными суждениями — наш самый лучший оперативный ум. Позднее, когда я был назначен начальником генерального штаба сухопутных войск, я неоднократно предлагал Гитлеру назначить Манштейна вместо Кейтеля начальником главного штаба вооруженных сил, но каждый раз напрасно. Конечно, Кейтель был удобен для Гитлера: он пытался по глазам Гитлера читать его мысли и выполнять их, прежде чем последний выскажет их. Манштейн был неудобен: у него было свое мнение, которое он открыто высказывал. В конце концов, Гитлер заявил на мои предложения: «Манштейн, возможно, и является самым лучшим умом, рожденным генеральным штабом, но он может оперировать только свежими, хорошими дивизиями, а не развалинами, которыми мы сегодня только и располагаем. Так как я не могу дать ему сегодня ни одного свежего, способного к действиям соединения, назначение его не имеет смысла». Он просто не хотел этого назначения и маскировался такими уклончивыми объяснениями.

Затем я полетел в Полтаву в армейскую группу Кемпффа, а оттуда 30 марта в дивизию «Великая Германия», в танковую дивизию СС «Адольф Гитлер» и 31 марта в корпус генерала фон Кнобельсдорффа. Везде я пытался получить в первую очередь ясное представление о боевом опыте «тигров», чтобы знать об их тактических и технических возможностях и сделать выводы для будущей организации танковых соединений, вооруженных «тиграми». Свое первое посещение фронта в качестве генерал-инспектора я закончил 1 апреля прощальным визитом в Запорожье к Манштейну. [419]

Итоги этой первой поездки по фронтам нашли свое отражение в моей беседе со Шпеером об увеличении выпуска танков «тигр» и «пантера» и в докладе Гитлеру 11 апреля в Берхтесгадене (Оберзальцбург), который мне пришлось увидеть тогда впервые. Вилла фюрера «Бергхоф» примечательна тем, что в той ее части, в которой нам удалось побывать, мы не видели соединенных меж собой комнат. Величаво выглядел лишь большой приемный зал, из окна которого открывался чудесный вид на горы. В зале было несколько дорогих ковров и картин, среди последних красовался великолепный Фейербах; перед камином имелось специальное возвышение, на котором Гитлер проводил ночные часы после так называемой вечерней трапезы в узком кругу своей свиты — военных и партийных адъютантов и секретарш. Я никогда не принадлежал к этому кругу.

В тот же день я посетил Гиммлера, с которым обсудил вопросы, связанные с координацией организации танковых соединений войск СС и танковых соединений сухопутных войск. В моих стремлениях я достиг лишь частичного успеха. Гиммлер особенно не хотел соглашаться с моим желанием отказаться от новых формирований. Правда, Гитлер признал во время моего доклада 9 марта, что новые формирования имеют слабые стороны, однако в вопросе войск СС Гитлер вместе с Гиммлером за спиной солдат втихомолку вынашивал идею создания независимо от сухопутных войск, к командованию которых фюрер никогда не питал полного доверия, приватной армии — своего рода гвардии преторианцев. От нее он ожидал величайшей преданности и готовности к любым действиям также в случае, если сухопутные войска, скованные в своих действиях старыми прусско-германскими традициями, откажутся следовать за Гитлером.

Такая двойственная политика Гитлера и Гиммлера поставила после войны войска СС в крайне неприятное [420] положение, так как им начали ставить в упрек промахи остальных частей СС и особенно полицейских отрядов службы безопасности. Уже во время войны беспрерывное предпочтение войскам СС при выделении им резерва и определении его силы, при вооружении и оснащении вызывало справедливое негодование в менее счастливых соединениях сухопутных войск. И если чувство товарищества на фронте стояло выше такой несправедливости, то это только благодаря самоотверженности германского солдата, который оставался одним и тем же независимо от того, какого цвета носил он мундир.

День 12 апреля я использовал для того, чтобы нанести визит начальнику генерального штаба военно-воздушных сил генерал-полковнику Ешонеку. Я встретил усталого человека в совершенно подавленном настроении. У нас не состоялось даже официальной беседы о вещах, которые имели прямое отношение к обоим родам войск — как к бронетанковым, так и к военно-воздушным силам. Тем более, нам не удалось достигнуть никакого сближения. Вскоре после нашей встречи (в августе 1943 г.) Ешонек не вынес обвинений Гитлера и Геринга в бездействии военно-воздушных сил и покончил жизнь самоубийством. Он последовал примеру своего товарища Удета, который сделал такой же отчаянный шаг в ноябре 1941 г., так как не мог найти другого выхода из своего положения, понимая, что необходимо для ведения войны, и видя неспособность и бездействие Геринга. Мой визит к главнокомандующему военно-воздушными силами так и не состоялся из-за напряженной внеслужебной деятельности этого господина.

Вернувшись в Берлин, 13 апреля я имел продолжительную беседу со Шмундтом. Учитывая безнадежную обстановку, создавшуюся в Африке, я стремился побудить его помочь мне вывезти оттуда на самолетах танковые экипажи, ставшие излишними в настоящих условиях, а главное, имевшие хорошую подготовку в [421] результате долголетнего обучения командиров и их помощников по технической части. Вероятно, я неубедительно говорил с Шмундтом или он сам нечетко доложил Гитлеру о моем желании, ибо когда я на последовавшем вскоре докладе фюреру сам изложил ему свою просьбу, то потерпел неудачу. Интересы сохранения престижа, как это часто бывает, победили разум. Самолеты, летавшие в большом количестве порожними в Италию, могли бы захватить этих ценных людей и обеспечить нам формирование и пополнение частей как в тылу, так и на фронте. Об этом я доложил еще раз в Оберзальцберге 29 апреля; в этот же день вместе с Буле, Кейтелем и Шпеером были разрешены вопросы организации и вооружения.

В Африку продолжали отправлять и там «сжигать» все новые и новые части, туда были посланы и танковые подразделения, вооруженные новейшими «тиграми». Не обращалось внимание ни на какие возражения; то же самое делалось и позднее при обороне Сицилии. Когда я хотел вернуть танки «титр» на материк, вмешался Геринг: «Не могут «тигры» взять шест и перепрыгнуть через Мессинский пролив. Вы должны с этим согласиться, генерал-полковник Гудериан!» Я ответил: «Если вы действительно господствуете в воздухе над Мессинским проливом, то «тигры» могут вернуться таким же образом, каким они попали на Сицилию». На это воздушный специалист ответил молчанием. «Тигры» остались в Сицилии.

30 апреля из Берхтесгадена я вылетел в Париж, чтобы нанести первый визит главнокомандующему войсками на западе фельдмаршалу фон Рундштедту, осмотреть находящиеся на западе танковые соединения и проверить оборонительные возможности Атлантического вала в противотанковом отношении. В 81-м армейском корпусе у моего старого сослуживца по Франции генерала Кунтцена, находившегося в Руане, я получил информацию об обороне побережья, затем посетил 100-й танковый полк в Ивето, вооруженный [422] французскими трофейными танками. Здесь меня застала телеграмма Гитлера, который вызывал меня на совещание в Мюнхен.

В Мюнхен я прибыл 2 мая. Первое совещание состоялось 3 мая, второе — 4 мая в присутствии моего начальника штаба Томале, вызванного из Берлина с новыми материалами. На этих совещаниях, на которых присутствовали верховное командование вооруженных сил, представители главного штаба вооруженных сил, начальник генерального штаба сухопутных войск со своими ответственными работниками, командующие группами армий «Юг» — фон Манштейн и «Центр» — фон Клюге, командующий 9-й армией Модель, министр Шпеер и другие, стоял очень серьезный вопрос — должны ли группы армий «Юг и «Центр» Восточного фронта в недалеком будущем (летом 1943 г.) начать наступление.

Этот вопрос обсуждался по предложению начальника генерального штаба генерала Цейтцлера, который хотел при помощи двойного флангового охвата уничтожить ряд русских дивизий под Курском, позиции которых образовали выдвинутую на запад дугу. Этим ударом он хотел ослабить наступательный порыв русской армии в такой мере, чтобы создать германскому верховному командованию благоприятные предпосылки для дальнейшего ведения войны на востоке. Этот вопрос горячо обсуждался еще в апреле, однако тогда, сразу после катастрофы под Сталинградом и после последовавшего поражения на южном участке Восточного фронта, едва ли кто мог думать о крупных наступательных действиях. Но вот теперь начальник генерального штаба хотел применением новых танков «тигр» и «пантера», которые должны были, по его мнению, принести решающий успех, снова захватить инициативу в свои руки.

Совещание открыл Гитлер. В своей 45-минутной речи он обстоятельно обрисовал положение на Восточном фронте и поставил на обсуждение присутствующих [423] предложения начальника генерального штаба и возражения генерала Моделя. Модель, располагая подробными разведывательными данными, особенно аэрофотоснимками, доказал, что как раз на этих участках фронта, на которых обе группы армий хотят предпринять наступление, русские подготовили глубоко эшелонированную, тщательно организованную оборону. К тому времени русские уже отвели главные силы своих мотомеханизированных войск с выступающих вперед позиций и в свою очередь на вероятных направлениях нашего прорыва, который мы намечали провести согласно нашей схеме наступления, необычайно усилили свою артиллерию и противотанковые средства.

Модель сделал отсюда правильный вывод, что противник рассчитывает на наше наступление, поэтому, чтобы добиться успеха, нужно следовать другой тактике, а еще лучше, если вообще отказаться от наступления. По выражениям, в которых Гитлер преподнес мнение Моделя, можно было безошибочно определить, что оно сильно повлияло на него и что он не решается назначить наступление по плану Цейтцлера. Гитлер попросил фельдмаршала фон Манштейна первым высказаться по предложению Цейтцлера. Манштейну не повезло, как часто бывало и во время его разговоров с глазу на глаз с Гитлером. Он сказал, что наступление имело бы успех, если бы его смогли начать в апреле; теперь же он сомневается в успехе. Для проведения наступления ему нужно дать еще две боеспособные пехотные дивизии. Гитлер ответил, что он не располагает такими двумя дивизиями и что Манштейн должен обойтись силами, которые у него есть; затем он еще раз повторил свой вопрос, но ясного ответа на него не получил. Затем Гитлер обратился к фельдмаршалу фон Клюге, который прямо высказался за предложение Цейтцлера.

Я попросил слова и заявил, что наступление бесцельно; наши только что подтянутые на Восточный фронт свежие силы при наступлении по плану начальника генерального штаба будут снова разбиты, ибо мы [424] наверняка понесем тяжелые потери в танках. Мы не в состоянии еще раз пополнить Восточный фронт свежими силами в течение 1943 г.; больше того, мы должны теперь думать также и о снабжении Западного фронта новейшими танками, чтобы уверенно встретить подвижными резервами ожидаемую в 1944 г. высадку десанта западных держав. Кроме того, я указал, что у танка «пантера», на который начальник генерального штаба сухопутных войск возлагал большие надежды, обнаружено много недостатков, свойственных каждой новой конструкции, и что трудно надеяться на их устранение до начала наступления. Шпеер поддержал мои доводы в части, касающейся вооружения. Но только мы двое были единственными участниками этого совещания, которые на предложение Цейтцлера ясно ответили «нет». Гитлер, который еще не был полностью убежден сторонниками наступления, так и не пришел в этот день к окончательному решению.

Кроме совещания, носившего военный характер, я в этот день имел в Мюнхене еще и личную беседу: впервые после событий декабря 1941 г. я снова встретил фельдмаршала фон Клюге. Его недружелюбное приветствие снова разбередило мои старые раны. Я ответил очень холодно. После совещания господин фон Клюге пригласил меня в соседнюю комнату и спросил о причинах моей неприветливости. Мне пришлось ответить, что лежало у меня на душе против него. При этом я подчеркнул, что после того, как выяснились все обстоятельства событий, он должен дать разъяснение своего поведения в декабре 1941 г. Мы расстались, ничего не выяснив.

Спустя некоторое время меня посетил в Берлине Шмундт и дал мне прочитать письмо фельдмаршала фон Клюге к Гитлеру. Фон Клюге вызывал меня в этом письме на дуэль. Фон Клюге знал совершенно точно, что поединки запрещены и что Гитлер не потерпит, чтобы его генералы занимались этим во время войны. Тем не менее он выбрал Гитлера посредником. [425]

Шмундт заявил мне от имени Гитлера, что фюрер не желает этой дуэли; он хочет, чтобы эта ссора была улажена подходящими средствами. Я удовлетворил желание Гитлера, написав фельдмаршалу фон Клюге письмо, в котором выразил сожаление, что своим поведением в Мюнхене я обидел его, заметив, что все это явилось реакцией на ту тяжелую обиду, которую он нанес мне в 1941 г., и что поэтому я не мог поступить иначе.

В области танкостроения в апреле было принято решение продолжать выпуск танка T-IV согласно моим заказам до тех пор, пока не будет полностью обеспечено серийное производство танка «пантера». Месячный выпуск танков должен был достигнуть 1955 штук. Было отдано распоряжение об усилении активной противовоздушной обороны в важнейших центрах танковой промышленности — Касселе, Фридрихсгафене и Швейнфурте. В своем докладе от 4 мая в Мюнхене я предложил создать запасные центры по производству танков, но против этого предложения выступил, первый заместитель Шпеера Заур, который утверждал, что авиация противника концентрирует свои усилия только по авиационным заводам, и не хотел верить, что после разрушения авиационных заводов на очередь встанут по здравому смыслу танковые заводы.

10 мая Гитлер был в Берлине, и меня вызвали на совещание в имперскую канцелярию по вопросам производства танка «пантера», так как промышленность не смогла выпустить их в первоначально установленные сроки. Чтобы ликвидировать это отставание, была установлена повышенная цифра выпуска — вместо 250 танков к 31 мая должно было быть выпущено 324 танка. После окончания совещания я взял Гитлера под руку и попросил разрешения сказать ему откровенно несколько слов. Он согласился, и я начал убедительно просить его отказаться от наступления на Восточном фронте, так как ему должно быть видно, с какими трудностями мы должны бороться уже сейчас. В настоящее время не [426] стоит предпринимать крупные операции, от этого сильно пострадает оборона на западе. Я закончил вопросом: «Почему вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?» Здесь в разговор вмешался Кейтель: «Мы должны начать наступление из политических соображений». Я возразил: «Вы думаете, что люди знают, где находится Курск? Миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет. Я повторяю свой вопрос: «Почему вообще вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?» Гитлер ответил на это буквально следующее: «Вы совершенно правы. При мысли об этом наступлении у меня начинает болеть живот». Я ответил: «У вас правильная реакция на обстановку. Откажитесь от этой затеи». Гитлер заверил, что в решении этого вопроса он никоим образом не чувствует себя связанным. На этом разговор был закончен. Кроме фельдмаршала Кейтеля, которого в настоящее время уже нет в живых, свидетелями этого разговора были мой начальник штаба Томале и господин Заур из министерства вооружения и боеприпасов.

Через день я выехал на поезде в Лётцен (Лучаны), где временно расположился мой штаб. Там я осмотрел местные казармы. 13 мая я имел беседу со Шпеером, а во второй половине дня был на докладе у Гитлера. 1 мая Гитлеру показали деревянную модель «мышонка» — танка профессора Порше и фирмы Круппа, на котором намеревались установить 150-мм пушку. Общий вес танка должен был достигнуть 175 т. Нужно было рассчитывать на то, что он в действительности после конструктивных изменений по указаниям Гитлера будет весить 200 т. Модель не имела ни одного пулемета для ведения ближнего боя. Уже по этой причине я должен был отклонить ее. Конструкция имела тот же самый недостаток, который делал «Фердинанда» Порше непригодным для ведения ближнего боя. А ведь танку в конце концов неизбежно приходится вести ближний бой, ибо он действует во взаимодействии с [427] пехотой. Начались бурные споры, так как все присутствующие, кроме меня, находили «мышонка» великолепным. Он обещал быть именно «гигантским». Кроме «мышонка», была показана весьма удачная деревянная модель самоходного орудия фирмы «Вомаг», созданного на базе танка T-IV. Его высота составляла лишь 170 см, т. е. находилась на грани практически возможной высоты. Затем было показано самоходное орудие, вооруженное тяжелой пехотной пушкой, и модель танка с 37-мм спаренной зенитной установкой.

После окончания демонстрации моделей я вылетел в Берлин. 24 и 25 мая я провел инспектирование 654-го танкового батальона, размещенного в Бруке на Лейте. Батальон был вооружен уже упоминавшимися танками «тигр» фирмы Порше. Затем я посетил завод «Нибелунгенверк» в Линце, выпускавший танки «пантера» и противотанковые пушки. 26 мая из Линца я вылетел в Париж, чтобы проинспектировать училище командиров танковых батальонов. 27 мая я посетил в Амьене 216-й танковый батальон, 28 мая — курсы командиров рот в Версале и командиров 14-й и 16-й танковых дивизий в Нанте. Наконец, 29 мая я посетил крепость Сен-Назер и ознакомился с оборонительными сооружениями Атлантического вала. Впечатление, которое я получил при их осмотре, было еще хуже, чем я ожидал, критически относясь к громкой пропаганде вала. Затем 30 мая я вылетел в Берлин, 31 мая — в Иннсбрук для беседы со Шпеером, а 1 июня — в Графенвёр для инспектирования 51-го и 52-го танковых батальонов. В тот же день я вернулся в Берлин.

Между тем верховное командование вооруженных сил пришло к странному решению послать 1-ю танковую дивизию на Пелопоннес на случай высадки английского десанта в Греции. Эта дивизия была только что пополнена, и в ее состав вошел первый танковый батальон, вооруженный только что выпущенными танками «пантера». Она была нашим самым сильным резервом. И вот теперь мы должны были поставить ее на [428] карту. Мой полный негодования протест утонул в смехотворных аргументах Кейтеля, который утверждал, что горно-стрелковую дивизию, которую я рекомендовал как наиболее подходящую для действий в Греции, будет невозможным снабдить большим количеством фуража, так как это потребует крупных транспортных средств. Я был не в состоянии отменить это решение, но начал на свой страх и риск препятствовать отправке танков «пантера» в Грецию. Вскоре один офицер-танкист, который был послан в Грецию для ведения воздушной разведки, сообщил мне, что греческие узкие горные дороги и мосты не подходят для танков «пантера» с их широкой колеёй. Благодаря этому аргументу мне удалось задним числом получить от Гитлера разрешение на свои действия. Вскоре мы почувствовали, как необходима была нам 1-я танковая дивизия в России.

15 июня я снова занимался нашими подопечными детьми «пантерами», у которых оказались не в порядке боковые зубчатые передачи и выявились недостатки в оптике. На следующий день я высказал Гитлеру свои сомнения относительно целесообразности использования танков «пантера» на Восточном фронте, так как они не были еще полностью готовы к их использованию в боях.

В Мюнхене в гостинице «Фиряресцейтен» я встретился с фельдмаршалом Роммелем и имел с ним беседу об опыте использования танков на африканском театре военных действий. Вечером я вылетел в Берлин, осмотрел 18 июня в Ютербоге артиллерийское вооружение и в этот же день полетел в Берхтесгаден на доклад к Гитлеру. Короткая остановка в Графен веере еще раз дала мне возможность ознакомиться в 51-м и 52-м танковых батальонах с отрицательными сторонами танка «пантера» и затем доложить о них Гитлеру. Кроме технических недостатков еще несовершенных «пантер», были недостатки и у экипажей машин, в частности у водителей, еще слабо изучивших новую технику и не имевших достаточного фронтового опыта. К сожалению, все эти соображения не удержали ни Гитлера, ни [429] начальника генерального штаба сухопутных войск от злосчастного наступления под названием «Цитадель», которое было начато на востоке.

Африканский театр военных действий 12 мая окончательно прекратил свое существование капитуляцией Туниса. 10 июля союзники высадились в Сицилии. 25 июля был смещен и арестован Муссолини. Маршалу Бадольо поручили формирование правительства. Отпадение Италии стало вопросом ближайшего будущего.

В то время как события на юге все более и более приближали войну к границам Германии, Гитлер начал недопустимое по замыслу и проведению наступление на востоке. На юге из района Белгорода наступали десять танковых дивизий, одна мотодивизия и семь пехотных дивизий, на севере из района западнее Орла наступали семь танковых дивизий, две мотодивизии и девять пехотных дивизий. Все, что сухопутные войска смогли сконцентрировать для увеличения своей наступательной силы, было использовано при этом наступлении, о котором сам Гитлер правильно сказал в Мюнхене, что оно не имеет права провалиться, так как даже отход обратно на исходные позиции представлял бы собой уже поражение. Каким образом Гитлер решился на наступление, до сих пор неясно. По всей вероятности, решающим явился нажим начальника генерального штаба сухопутных войск.

Наступление началось 5 июля маневром, давно известным русским по многочисленным предыдущим операциям, а потому заранее ими разгаданным. Гитлер отказался от обоих своих контрпредложений (от наступления на острие русского клина через Севск и от наступления из района Харьков в юго-восточном направлении с прорывом фронта русских и расширением флангов прорыва) в пользу плана Цейтцлера, который хотел уничтожить выдвинутые вперед в виде дуги позиции русских двойным охватом в общем направлении на город Тим и захватить тем самым инициативу на Восточном фронте снова в свои руки. [430]

С 10 по 15 июля я посетил оба наступающих фронта, сначала южный, потом северный, и уяснил себе на месте в беседах с командирами-танкистами ход событий, недостатки наших тактических приемов в наступательном бою и отрицательные стороны нашей техники. Мои опасения о недостаточной подготовленности танков «пантера» к боевым действиям на фронте подтвердились. 90 танков «тигр» фирмы Порше, использовавшихся в армии Моделя, также показали, что они не соответствуют требованиям ближнего боя; эти танки, как оказалось, не были снабжены в достаточной мере даже боеприпасами. Положение обострялось еще и тем, что они не имели пулеметов и поэтому, когда врывались на оборонительные позиции противника, буквально должны были стрелять из пушек по воробьям. Им не удалось ни уничтожить, ни подавить пехотные огневые точки и пулеметные гнезда противника, чтобы дать возможность продвигаться своей пехоте. К русским артиллерийским позициям они вышли одни, без пехоты. Несмотря на исключительную храбрость и неслыханные жертвы, пехота дивизии Вейдлинга не смогла использовать успех танков. Продвинувшись около 10 км, войска Моделя были остановлены. Правда, на юге успех был больше, но он был недостаточен для блокирования русской дуги или для понижения сопротивления. 15 июля началось русское контрнаступление на Орел, оборона которого была ослаблена в целях высвобождения сил для наступления. 4 августа город пришлось оставить. В этот же день пал Белгород.

До этого дня части, находившиеся в районе р. Зуша, р. Ока северо-восточнее Орла, упорно отражали все атаки противника. Это был тот самый район, который я избрал еще в декабре 1941 г. для сосредоточения своей 2-й танковой армии. Из-за этого района и возник у меня конфликт с Гитлером, который затем и был использован фельдмаршалом фон Клюге для снятия меня с должности. [431]

В результате провала наступления «Цитадель» мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Их своевременное восстановление для ведения оборонительных действий на Восточном фронте, а также для организации обороны на западе на случай десанта, который союзники грозились высадить следующей весной, было поставлено под вопрос. Само собой разумеется, русские поспешили использовать свой успех. И уже больше на Восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику.

Спорные вопросы, возникшие во второй половине 1943 года

После 15 июля я направился во Францию для инспектирования танковых соединений. В конце июля я посетил соединения, имевшие на вооружении танки «тигр», в учебном войсковом лагере Сен у Падерборна. Из лагеря я был вызван телеграммой Гитлера в Восточную Пруссию. Во время моего первого доклада я заболел. Дизентерия, которой я заразился в России и на которую я вначале даже и не обращал внимания, заставила меня слечь в постель. Немного оправившись, я вылетел в Берлин, чтобы окончательно вылечиться. В первых числах августа мне была сделана операция, приковавшая меня к постели до конца месяца. Незадолго до операции меня посетил генерал фон Тресков, бывший начальник оперативного отдела у фельдмаршала фон Клюге. Он сказал мне, что прибыл по поручению фельдмаршала, который мол может помириться со мной, если первый шаг к примирению сделаю я. Он хотел выступить вместе со мной против Гитлера с целью добиться ограничения полномочий последнего как верховного главнокомандующего вооруженными [432] силами. Согласиться с этим предложением я не мог, так как очень хорошо знал неустойчивый характер фельдмаршала фон Клюге. Поэтому я вынужден был отклонить просьбу генерала Трескова{43}.

* * *

Мое здоровье поправлялось медленно. Усиленная бомбардировка Берлина авиацией противника в августе 1943 г. нарушала необходимый для выздоровления покой. Вместе с женой мы решили принять предложение Шпеера, который нашел для меня на одном курорте имперского правительства в Верхней Австрии виллу в прекрасной гористой местности. Едва мы прибыли туда 3 сентября, как 4 сентября уже получили известие, что наша берлинская квартира почти полностью разрушена прямым попаданием бомбы. Остатки нашего имущества поместили в подвале одной из казарм в Вюнсдорфе. Это был тяжелый удар. Мы уже стали подумывать о переселении на постоянное местожительство в Верхнюю Австрию, когда получили телеграмму о предоставлении нам рейхом дотации, установленной положением, принятым осенью 1942 г. Это Шмундт, узнавший о разрушении нашего дома, постарался о таком возмещении. Не оставалось ничего другого, как удовлетвориться этим хорошим предложением. В октябре 1943 г. моя жена переехала в Дейпенгоф (округ Хоэнзальца), где и [433] проживала до появления там русских, т. е. до 20 января 1945 г.

Между тем в мое отсутствие сделали попытку вместо производства танков Т-IV начать производство самоходных орудий. Организация Тодта, сооружавшая Атлантический вал и другие укрепления, внесла предложение установить башни танков «пантера» на долговременных огневых точках. При нашем незначительном производстве танков это был, несомненно, тяжелый удар для командования бронетанковыми войсками. Подобное предложение свидетельствовало об абсолютном непонимании роли танков.

Сразу же после возвращения с курорта я снова принялся за разрешение вопроса о производстве танка с зенитной установкой. Гитлер одобрил конструкцию 37-мм спаренной установки. Но зато выпущенная 20мм счетверенная установка на шасси танка Т-IV была им отклонена, и выпуск этого важного оборонительного средства пришлось снова отложить.

20 октября 1943 г. Гитлеру были показаны в учебном войсковом лагере Арис (Ожиш) деревянная модель танка «тигр II» — чрезвычайно удачная новая модель танка «тигр», окрещенная позднее нашими противниками «королевским тигром», самоходное орудие фирмы «Вомаг», модель самоходного орудия «тигр» с 128-мм пушкой, 380-мм мортира на шасси танка «тигр», танк T-III с приспособлениями для передвижения по железнодорожному дуги, а также легкие и тяжелые бронедрезины различных типов.

22 октября авиация противника совершила крупный налет на заводы фирмы «Хеншель» в Касселе, в результате которого заводы на некоторое время были выведены из строя. Оказалось, что я был прав, когда весной предсказывал налеты авиации противника на танковые заводы. Я тотчас же направился в Кассель на завод, чтобы выразить свое сочувствие рабочим, дома которых были сильно разрушены; было также много убитых и раненых. В разбитом большом монтажном [434] цехе мне представилась возможность выступить перед рабочими. В моих словах не было обычных громких фраз того времени, которые в такой серьезный момент были бы вдвойне неприемлемы. Я был встречен рабочими радушно и тепло; в этой встрече проявилось наше взаимопонимание. Об этом свидетельствовали всегда радовавшие меня дружественные приветы, которые я часто получал от работников завода.

26 ноября последовал второй воздушный налет на берлинские заводы «Алкет», «Рейнметалл-Борзиг», «Вомаг» и «Дейче Ваффен унд Муниционсфабрикен».

7 декабря производство 38-тонного чешского танка было заменено производством легкого самоходного орудия, состоящего из конструктивных элементов старого 38-тонного танка с наклонными броневыми плитами, безоткатной пушкой и пулеметом с изогнутым стволом. Эта конструкция могла быть названа весьма удачной. Впоследствии этим самоходным орудием стали вооружать противотанковые дивизионы пехотных дивизий; тем самым мои требования, высказанные 9 марта, были, наконец, удовлетворены.

Беспомощность пехоты перед лицом все увеличивающегося количества русских танков приводила к крупным потерям. Однажды вечером Гитлер во время доклада о сложившейся обстановке вышел из себя и произнес длинный монолог о том, как бессмысленно снабжать пехотные дивизии ограниченным количеством противотанковых средств. Случайно и я присутствовал на этом докладе. Когда Гитлер изливал свою душу, я стоял как раз перед ним. Должно быть, выражение моего лица показалось ему до некоторой степени саркастическим, так как он неожиданно замолчал, посмотрел на меня и сказал: «Вы были правы! Об этом вы мне говорили 9 месяцев тому назад. К сожалению, я не послушал вас». Наконец, я мог осуществить свое намерение, но, к сожалению, слишком поздно. Только одну треть противотанковых рот удалось вооружить новым оружием до начала наступления русских зимой 1945 г. [435]

Так развивались наши бронетанковые войска до конца 1943 г. Обстановка на фронте во второй половине 1943 г. продолжала складываться не в нашу пользу.

После провала нашего неудачного наступления на Курск Восточный фронт проходил от Таганрога на Азовском море, западнее Ворошил о в града вдоль реки Донец, по этой реке до излучины южнее Харькова, в охват Белгорода, Сумы, Рыльска, Севска, Дмитровска (Дмитровск-Орловский), Троены, Мценска (восточное Орла), Жиздры, Спас-Деменска, Дорогобужа, Велижа, западнее Великих Лук и далее по озеру Ильмень, вдоль р. Волхов, северо-восточное Чудово, по линии южнее Шлиссельбурга (Петрокрепость), южнее Ленинграда, южнее Ораниенбаума до побережья Финского залива.

На этом фронте русские продолжали наносить удары в первую очередь по группам армий «А», «Юг» и «Центр». Наступление русских в направлении Сталине с 16 по 24 июля провалилось. Но удар пятидесяти двух стрелковых соединений и десяти танковых корпусов привел к глубокому вклинению русских в направлении Харьков, Полтава. Прорыв удалось ликвидировать, однако Харьков 20 августа был потерян. При наступлении, начавшемся 24 августа с линии Таганрог, Ворошиловград, русским все же удалось осуществить прорыв. Наш фронт до 8 сентября должен был отодвинуться на линию Мариуполь, западнее Сталине, западнее Славянска. До середины сентября пришлось оставить рубеж, проходивший по р. Донец; к концу этого месяца русские стояли перед Мелитополем, на подступах к Запорожью и у устья Припяти.

11 июля начались атаки русских севернее Курска против группы армий «Центр», которые 5 августа привели к захвату Орла. С 26 августа по 4 сентября противнику удалось глубоко вклиниться в направлении Конотоп, Нежин. В последующие дни этот клин был расширен. В конце сентября русские достигли Днепра в районе впадения в него Припяти; отсюда фронт шел через Гомель, восточнее Днепра на север до Велижа. [436]

Во второй половине октября русские форсировали Днепр между Днепропетровском и Кременчугом, в конце месяца наш фронт был прорван южнее Запорожья и войска отброшены к середине ноября за Днепр. Осталось два предмостных укрепления — одно у Никополя и другое, небольшое, у Херсона. Между 3 и 13 ноября русские овладели Киевом и продвинулись до Житомира.

Гитлер решил начать контрнаступление. Следуя своей скверной привычке, он решил проводить его весьма слабыми силами. С согласия начальника генерального штаба сухопутных войск я использовал свой доклад Гитлеру 9 ноября 1943 г. о бронетанковых войсках для внесения предложения относительно наступления. Я предложил Гитлеру отказаться от нанесения отдельных, распыленных по месту и времени контрударов, а сосредоточить все наличные танковые дивизии, расположенные в районе южнее Киева, для планируемого контрнаступления через Бердичев на Киев. Я предложил также подтянуть сюда танковую дивизию из района предмостного укрепления у Никополя, которое оборонялось Шёрнером, и танковые дивизии группы армий Клейста, оборонявшиеся по р. Днепр у Херсона. При беседе с Гитлером я придерживался своего старого принципа:

«Бить, так бить!» Он знал об этом принципе, но никогда им не руководствовался. Мое предложение было принято во внимание, но возражения фронтовых командиров вынудили Гитлера отказаться от него. Начатое слабыми силами контрнаступления у Бердичева после тяжелых зимних (декабрьских) боев застопорилось. Захватить Киев и выйти на линию Днепра не слалось. 24 декабря 1943 г. русские снова начали наступать и отбросили наши войска от Бердичева к Виннице.

Ввод в бой 25-й танковой дивизии чрезвычайно характерен для наступательной тактики Гитлера. Однако-, чтобы осветить этот эпизод, я должен несколько вернуться назад.

После катастрофы под Сталинградом я сформировал несколько танковых дивизий из остатков [437] разгромленных дивизий, солдатам-танкистам которых ввиду ранения, болезни и других причин удалось избежать пленения. То же самое я сделал со спасшимися остатками войск после потери Африки. 21-я танковая дивизия была создана во Франции из оккупационных частей, вооруженных трофейной материальной частью. 25-я танковая дивизия была образована аналогичным образом в Норвегии. Ее командиром был генерал фон Шелл. Шелл работал вместе со мной в министерстве рейхсвера, когда я с 1927 г. по 1930 г. занимался вопросами автомобильных войск. Затем он уехал в продолжительную командировку в Соединенные Штаты Америки, чтобы изучить вопросы моторизации в стране Генри Форда. Оттуда он прибыл со многими планами в голове. Перед войной он был начальником автобронетанкового отдела инспекции бронетанковых войск в управлении общих дел сухопутных войск и, стало быть, главным советником по моторизации сухопутных войск. Гитлер проявлял большой интерес к этой проблеме, поэтому оба они работали в тесном контакте. Шелл был умным, решительным и весьма красноречивым человеком. Он сумел убедить Гитлера в целесообразности упрощения типов машин и необходимости налаживания серийного производства. В результате он был назначен младшим статс-секретарем в имперском министерстве транспорта, что является редким случаем в Германии. Там он занимался вопросами развития автотранспортных средств. В своей деятельности он вскоре натолкнулся на сопротивление промышленников и на связанные с ними партийные инстанции, которые не хотели отказываться от своих старых методов производства. Эти круги подорвали доверие Гитлера к Шеллу, и Гитлер освободил его от занимаемой должности. Шелл был переведен в Норвегию, в спокойную страну, где он не мог пожинать боевые лавры. Но подвижный, не знающий устали человек вскоре создал из скудных оккупационных подразделений боеспособную часть. Я поддержал его стремление к развертыванию этой части в [438] танковую дивизию и добился перевода его соединения во Францию.

Однако после крушения плана «Цитадель» Восточный фронт забрал все силы из Франции и настолько ослабил находившиеся там оккупационные части, что потребовалось пополнение. Естественно, трофейную материальную часть этого нового соединения нужно было заменить отечественной современной техникой. Нужно было научить людей владеть техникой и действовать в составе соединения. Дивизию нужно было ознакомить с опытом ведения боевых действий на Восточном фронте и только тогда поставить ей посильную задачу в соответствии с уровнем ее подготовки.

А что получилось? В начале октября 1943 г. по приказу Гитлера эта дивизия должна была передать на Восточный фронт для сформированной 14-й танковой дивизии свыше 600 только что полученных машин; верховное командование вооруженных сил и главное командование сухопутных войск считали, что 25-я танковая дивизия еще долго пробудет во Франции, а поэтому может обойтись без них, довольствуясь низкопробной французской техникой. Это сильно ухудшило вооружение дивизии, которая теперь могла быть использована лишь на Западном театре. Разведывательный батальон танковой дивизии оснащался в это время бронетранспортерами. Саперы и 1-й батальон 146-го мотополка также получили новые бронетранспортеры. 9-й танковый полк не был еще полностью оснащен. 91-й артиллерийский полк должен был получить вместо польских трофейных орудий немецкие легкие полевые гаубицы и 100-мм пушки. У зенитного дивизиона не хватало одной батареи, у противотанкового дивизиона — роты самоходных орудий. Не хватало средств радиосвязи.

Все эти недостатки были известны. Их нужно было устранить в спокойной обстановке во Франции. Несмотря на все это, в середине октября поступил приказ о переводе дивизии на восток. Я немедленно заявил протест и попросил у Гитлера обождать до вторичной [439] инспекции этого соединения. Мне хотелось получить ясное представление о боевых возможностях дивизии, чтобы не бросить ее совершенно неподготовленной в тяжелые бои на Восточном фронте. Я немедленно направился во Францию. После инспектирования дивизии и обстоятельных бесед с Шеллом и другими командирами я сообщил, что дивизии необходимо по меньшей мере четыре недели для получения на вооружение новой техники и общего ознакомления с ней. Это сообщение я передал по телефону. Но уже был послан приказ о переброске дивизии на восток. Гитлер, верховное командование вооруженных сил и главное командование сухопутных войск не приняли во внимание ни донесения командиров частей, ни сообщения ответственного лица — генерал-инспектора. Переброска дивизии на Восточный фронт была назначена на 29 октября.

Дивизия была небоеспособной. Мало того, порядок переброски на восток не соответствовал ни желанию командования дивизии, ни обстановке на фронте. Кроме того, по дороге этот порядок неоднократно подвергали изменениям. Противотанковый дивизион был поорудийно распределен по всему эшелону. Для повышения боеспособности дивизии я распорядился придать ей вновь сформированный 509-й танковый батальон танков «тигр», хотя вооружение этого батальона еще не было полностью закончено. В это же время был издан приказ о назначении нового командира батальона; при отправке из Франции старый командир уже убыл, а новый еще не прибыл.

Дивизия была в спешном порядке переброшена в район действий группы армий «Юг». Штаб группы указал для колесного транспорта дивизии район выгрузки Бердичев, Казатин, для частей на гусеничном ходу — район Кировоград, Ново-Украинка, причем командование дивизии не знало, куда причислить артиллерийские тягачи и бронетранспортеры. Один район выгрузки находился от другого на расстоянии примерно трех дней марша. [440]

Начальник штаба дивизии с прибывшим ранее личным составом направился через Бердичев в Ново-Украинку, командир дивизии поехал на доклад в штаб группы армий в Винницу. В Бердичеве специально назначенный офицер руководил разгрузкой и сосредоточением частей и подразделений на колесном транспорте. б ноября должен был начаться марш в районы сосредоточения. С выгруженными частями не было установлено телефонной связи. Приказы развозились специальными офицерами на машинах.

5 ноября противнику удалось глубоко вклиниться под Киевом. 6 ноября группа армий отдала примерно следующий приказ: «25-я танковая дивизия переходит в подчинение 4-й танковой армии. 6 ноября она должна начать выдвижение частей на колесном транспорте в район Белой Церкви. Район сосредоточения — Белая Церковь, Фастов. Дивизия охраняется своими силами. Части на гусеничном ходу подвести из района Кировограда».

Группа армий знала о состоянии этой дивизии.

В 16 часов командир дивизии собрал успевших прибыть к нему командиров для отдачи им приказа. На всех командиров полков и батальонов имелась всего лишь одна карта 1:300 000.

К этому времени командир танковой дивизии имел в своем распоряжении следующие части:

146-й мотополк — штаб полка, два батальона неполного состава (в каждом батальоне по две роты);

147-й мотополк — то же самое;

9-й танковый полк — штаб полка, штаб 2-го батальона, подразделения различных рот; всего 30 танков T-IV и 15 танков «тигр»;

91-й артиллерийский полк — штаб полка, штаб 1-го дивизиона, 1-я и 2-я батареи; кроме того, личный состав 3-го дивизиона без орудий;

противотанковый дивизион — штаб и одна смешанная батарея;

батальон связи — почти в полном составе, однако [441] без командира, который находился с передовыми подразделениями;

саперный батальон — в полном составе, без легкой саперной колонны и мостовой колонны;

зенитный дивизион — штаб и 1-я батарея.

При командире дивизии находились лишь адъютант, два офицера для поручений с несколькими автомашинами и несколько связных на мотоциклах.

Ввиду не терпящей промедления обстановки командир дивизии решил продвигаться через Казатин, Сквира несколькими походными колоннами, состав которых определялся готовностью частей к маршу и их удалением от исходного пункта дивизии, и выйти в район западнее Белой Церкви. В этом районе он хотел дождаться подхода всех своих частей и подразделений. Он полагал, что б ноября он не сможет выступить раньше 22 часов, так как передача приказа частям с помощью автомашин занимала много времени. Радиостанции еще не прибыли; кроме того, пользование радио в целях маскировки было воспрещено.

Когда командиры разъехались по своим частям, поступил приказ из штаба 4-й танковой армии, с которой поддерживалась телефонная связь: «25-й танковой дивизии немедленно достичь Фастова и всеми средствами удерживать его. Командир 25-й танковой дивизии назначается начальником гарнизона города Фастов. В его подчинение войдут два запасных тирольских батальона и один батальон, сформированный из отпускников, а также прибывающий вечером полк СС танковой гренадерской дивизии «Рейх». Далее указывался маршрут следования — Казатин, Сквира, Попельня, Фастов, но от него пришлось отказаться, так как партизаны взорвали мосты; для движения выбрали полевую дорогу восточнее Сквиры.

Командир дивизии решил находиться в голове первой походной колонны. Марш начался точно в установленное время и проходил вначале спокойно. Во второй половине ночи встретились отходившие [442] колонны авиационных частей, которые нарушили темп марша дивизии. Это потребовало энергичного вмешательства командира дивизии. Стоявшая до сих пор сухая погода изменилась к худшему, несколько дней подряд непрерывно шли дожди, сильно размывшие дороги. Только гусеничные машины могли продвигаться по таким дорогам, колесным машинам приходилось делать большие объезды. Связь между походными колоннами была нарушена.

7 ноября около 12 часов дня прибывшие из Фастова солдаты принесли известие, что противник уже ворвался в город. Командир дивизии с одним офицером для поручений быстро выдвинулся вперед, чтобы подготовить наступление на Фастов. Попав по дороге под ружейно-пулеметный огонь, они оба сели на бронетранспортеры. Вдруг бронетранспортеры натолкнулись на русские танки Т-34. 9-я рота 146-го мотополка, следовавшая за командиром дивизии с четырьмя тяжелыми пехотными орудиями, попала под обстрел. Началась паника. Командир дивизии бросился навстречу. 2-му батальону 146-го мотополка дивизии, находившемуся позади в колонне. Он увидел, что этот батальон начал отступать; однако командиру дивизии удалось остановить его, привести в порядок и вывести в Трилесы. Он остался в батальоне, чтобы предотвратить панику, и приказал окопаться. Наступил вечер. Ночью русские танки напали на обоз батальона и частично вывели его из строя. Командир дивизии принял решение пробиться ночью через действовавшие вокруг танки противника в направлении Фастова и соединиться с выдвинувшимися вперед частями своей дивизии. Одна пехотная рота находилась в голове этой небольшой боевой группы, другая в хвосте; машины и тяжелое оружие находились в середине. Генерал фон Шелл двигался в голове колонны. С тяжелыми боями около 4 часов утра 8 ноября ему удалось выйти из кольца русских танков и к 14 час. достигнуть Белой Церкви, где находился командный пункт 47-го танкового корпуса, в состав которого передавалась дивизия. [443] Между тем другие части дивизии под командованием полковника барона фон Вехмара уже продвигались через Гребенки, Славя на Фастов. Утром 9 ноября генерал фон Шелл направился в эти части. Расположенная восточнее Фастова деревня Фастовец была в руках противника, и ее пришлось атаковать. Части под личным командованием командира дивизии к середине дня взяли эту деревню и начали наступление на Фастов. Противник понес тяжелые потери. 10 ноября наступавшие достигли пригорода Фастова, но натолкнулись на его восточной и южной окраинах на сильное сопротивление противника; пришлось удовлетвориться очищением от противника Славя. Но дальнейшее продвижение русских было все же остановлено.

Танковая дивизия, недостаточно обученная, слабо укомплектованная и к тому же разбросанная по разным районам, попала в чрезвычайно трудное положение, в котором ей, несмотря на личное участие генерала фон Шелла, трудно было добиться успеха. Правда, она нанесла противнику большие потери, но и сама понесла значительный урон. Из-за недостатка боевого опыта части вначале нередко поддавались паническому настроению, пока солдаты и офицеры не привыкли к трудной обстановке войны в условиях восточной зимы. В связи с недостатком сил командование (группы армий, армии и танкового корпуса) вынуждено было сразу бросить дивизию в бой, не считаясь с вышеуказанными факторами; однако ему можно сделать упрек в том, что оно не умело экономно обращаться с вновь сформированными частями.

В боях с 24 по 30 декабря 1943 г. эта несчастная дивизия снова попала в трудное положение: на фронте шириной 40 км она была атакована превосходящими силами противника и смята. Дивизия понесла такие тяжелые потери, что ее нужно было почти заново формировать. Гитлер и главное командование сухопутных войск решили расформировать ее. Но я начал возражать, так как личный состав не был виноват в судьбе [444] дивизии. Генерал фон Шелл тяжело заболел и вынужден был покинуть фронт. Он очень сильно переживал неоправданное поражение своей дивизии, которую создавал с большой любовью и умением в течение многих месяцев.

Недоверие Гитлера привело к тому, что этого генерала не назначили на новую командную должность. Его работоспособность, а также большой организаторский и педагогический талант остались без внимания.

Чтобы хоть что-нибудь сделать для Западного фронта, я отдал распоряжение о сведении всех учебных частей военных школ в одну «танковую учебную дивизию». Эта дивизия, проходившая подготовку во Франции, получила новую материальную часть; в нее были направлены специально отобранные офицеры; командиром ее был назначен бывший мой начальник оперативного отдела генерал Байерлейн. В декабре Гитлер официально дал разрешение на формирование этой дивизии. Неожиданная помощь, на которую я не рассчитывал.

Между тем на фронте беспрерывно шли упорные бои. На участке фронта группы армий «Центр» русским удалось осуществить прорыв в районе Речица между Припятью и Березиной. Завязались ожесточенные бои за Невель и Витебск. Были потеряны Гомель и Пропойск (Славгород). Только к востоку от Могилева и Орши у нас осталось предмостное укрепление на восточном берегу Днепра.

Законно вставал вопрос, имеет ли еще смысл удержание предмостных укреплений на Днепре при таком положении, когда, пожалуй, навсегда исключалось возобновление наступления в восточном направлении. Под Никополем Гитлер хотел продолжать добычу марганца. Причиной такого упорства являлась его военно-экономическая точка зрения, в целом неверная и, как мы считали, вредная в оперативном отношении. Лучше было отойти за широкие водные рубежи, выделить резервы, в первую очередь танковые дивизии, и этими [445] силами вести маневренные боевые действия. Но когда Гитлер слышал слово «оперировать», он приходил в ярость, полагая, что генералы под этим словом понимают непрерывное отступление, и поэтому с фанатическим упрямством настаивал на удержании местности даже там, где это наносило большой вред.

Тяжелые кровопролитные зимние бои совершенно выбили главное командование сухопутных войск из колеи. Не могло быть и речи о подготовке сил для Запада, где весной 1944 г. союзные державы наверняка должны были высадить десант. Поэтому я считал, что выполнял свой долг, когда постоянно напоминал о своевременном снятии с фронта танковых дивизий для их пополнения в тылу. Хотя верховное командование вооруженных сил и должно было бы уделять этому важному театру военных действий самое большое внимание, оно не оказало мне никакой поддержки. Так оттягивалось высвобождение сил для Западного фронта, пока я, наконец, еще раз не доложил об этом Гитлеру в присутствии Цейтцлера.

Речь шла о снятии одной танковой дивизии. Цейтцлер доложил, что уже отдан приказе ее выводе. Я вынужден был возразить ему и сказать, что приказы главного командования сухопутных войск содержат обычно лазейки для корыстолюбивых фронтовых генералов. Со стороны начальника генерального штаба мое замечание встретило гневный протест. Однако, например, последний его приказ о снятии дивизии содержал примерно следующие слова: «Снять с фронта как можно быстрее танковую дивизию «X», если только позволит обстановка. Боевые группы оставить до особого распоряжения перед фронтом противника. О начале снятия дивизии доложить». Слова «до особого распоряжения» в приказах главного командования сухопутных войск всегда печатались в сокращенном виде — д. о. р. Из этого можно сделать вывод, что они употреблялись в них часто или почти всегда. Следствием такого приказа являлось то, что командующий группой армий или [446] армией, который должен был по приказу снять с фронта дивизию, заявлял, что боевая обстановка не позволяет сделать этого. А до тех пор, пока она, наконец, позволяла, часто проходили недели.

В боевые группы, которые оставались на фронте, входили, конечно, самые боеспособные части дивизии и в первую очередь танки и мотопехота, которые главным образом и нуждались в пополнении. Следовательно, практически сначала прибывали в тыл не требующие пополнения транспортные колонны, затем штаб дивизии и артиллерия, по своему составу еще способные к боевым, действиям. При такой постановке я не мог приступать к выполнению своей основной задачи, так как основные боевые части были еще на фронте. Цейтцлер очень сильно рассердился на меня, но мы были не вправе пренебрегать интересами Западного фронта.

До начала вторжения на континент 6 июня 1944 г. кое-как удалось собрать, пополнить и обучить десять танковых и десять мотодивизий. Но об этом потом. Обучение этих соединений, к которым добавились еще три танковые дивизии из резерва, переброшенные из империи во Францию, я поручил своему старому испытанному сослуживцу генералу барону фон Гейеру, которому Гитлер ни за что не хотел доверить командование соединениями на фронте из-за многочисленных разногласий с ним. Командная должность Гейера называлась «генерал танковых частей Запада». В территориальном и оперативном отношении он подчинялся главнокомандующему войсками на западе фельдмаршалу фон Рундштедту, а по службе в бронетанковых войсках — мне. В совместной работе мы полностью доверяли друг другу, и, как мне кажется, наша работа принесла пользу армии.

Говоря о столь богатом событиями 1943 г., следует упомянуть еще несколько встреч. Я уже говорил о том, что при своем первом визите к Геббельсу я начал с ним разговор об ошибках верховного главнокомандования и [447] просил его склонить Гитлера к проведению реорганизации, в частности, к учреждению полноправной должности начальника главного штаба вооруженных сил. Это должно было уменьшить личное влияние Гитлера на проведение операций. Правда, Геббельс назвал этот вопрос очень щекотливым, но все же в свое время обещал оказать мне содействие. Когда министр в конце июня 1943 г. приехал в Восточную Пруссию, я снова посетил его и напомнил ему о нашей первой беседе. Геббельс сразу же признал все растущее ухудшение военного положения и произнес в раздумье: «Всякий раз, когда я себе представляю, что русские придут в Берлин, что нужно будет отравить жену и детей, чтобы они не попали в руки жестоких врагов, то ваш вопрос всегда действует на мою душу как какой-то кошмар». Геббельс ясно понимал те последствия, к которым может привести дальнейшее ведение войны нашими старыми методами, но он не сделал никаких выводов из этого. Он никогда не пытался говорить с Гитлером о моих предложениях и повлиять на него.

Поэтому я попробовал прощупать мнение Гиммлера по этому вопросу, но, натолкнувшись на его непреодолимое упорство, отказался от обсуждения с ним вопроса об ограничении полномочий Гитлера.

В ноябре я отправился к Иодлю и изложил ему проект организации верховного командования, согласно которому начальник главного штаба вооруженных сил должен осуществлять фактическое руководство операциями, Гитлер же должен быть ограничен своим собственным полем деятельности — политикой и общими вопросами ведения войны. Когда я обстоятельно обосновал свое предложение, Иодль лаконично ответил: «Знаете вы лучшего верховного главнокомандующего, чем Адольф Гитлер?» Его лицо застыло в неподвижной мине, а вся поза выражала холодный отказ. Я быстро схватил свой проект и покинул его кабинет.

В январе 1944 г. Гитлер пригласил меня на завтрак. «Мне подарили чирка. Вы знаете, что я вегетарианец. [448] Давайте позавтракаем вместе». Мы завтракали вдвоем в небольшой, скупо освещенной лишь одним окном комнате за маленьким круглым столом. Только овчарка Блонди сидела в комнате. Гитлер кормил ее кусочками черствого хлеба. Вошел обслуживавший нас слуга Линге и молча, бесшумно вышел. Представлялся редкий случай поднять и обсудить щекотливые вопросы. После нескольких вступительных фраз я перевел разговор на военное положение. Я начал говорить о намерении союзных держав высадить весной десант на материке, заметив, что имеющиеся в нашем распоряжении резервы недостаточны. Чтобы высвободить больше сил, нужно придать Восточному фронту более устойчивый оборонительный характер. Меня удивляет то, что никто не думает над усилением фронта надежными укреплениями, никто не заботится о создании тыловых оборонительных рубежей. Ведь восстановление старых немецких и русских укреплений создает, по моему мнению лучшие условия для обороны, чем объявление открытых мест «укрепленными районами», причем это делается, как правило, в последний момент, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы оправдать это название. Своими словами я сразу же попал в осиное гнездо. «Поверьте мне! Я являюсь самым крупным инженером — строителем укреплений всех времен. Я создал Западный вал; я построил Атлантический вал. Я израсходовал столько-то и столько-то тонн бетона. Я знаю, что означает сооружение укреплений. Для востока у нас нет ни рабочей силы, ни материалов, ни транспортных средств. Уже сейчас железнодорожный транспорт не справляется со снабжением фронта Я не могу посылать на фронт еще и эшелоны со строительным материалом». Он хорошо держал в голове многие цифры и козырял, как всегда, точными данными, которые никто в данный момент не был бы в состоянии сразу опровергнуть. Но, несмотря на все это, я начал упорно возражать. Я знал, что железнодорожная сеть работает плохо лишь к востоку от Бреста, и поэтому пытался [449] объяснить Гитлеру, что предложенные мною работы по укреплению местности не потребуют никакого транспорта для подвоза материалов к фронту; нужно будет подвезти их только к рубежу рек Зап. Буг, Неман, с чем железные дороги могут справиться. Мы можем найти в своей стране и рабочую силу, и стройматериалы. Продолжать войну: на два фронта с надеждой на успех можно только в том случае, если хотя бы на одном фронте установится затишье, пусть даже и временное, но все же позволяющее кое-что сделать для укрепления другого фронта. После того как вы хорошо укрепили запад, нет никаких препятствий для того, чтобы сделать то же самое и для востока.

Прижатый к стене, Гитлер ухватился за свой уже давно известный аргумент, что генералы Восточного фронта будут думать только об отступлении, если он в тылу за их фронтом построит надежные оборонительные укрепления и сооружения. Ничто не могло заставить его изменить это предвзятое мнение.

Затем зашел разговор о генералах и о верховном командовании. Ясно было, что моя попытка добиться косвенным путем концентрации военного командования в одном органе и ограничить непосредственное влияние Гитлера провалилась. Поэтому я теперь счел Своим долгом предложить самому Гитлеру назначить какого-нибудь генерала, которому он доверяет, начальником главного штаба вооруженных сил, чтобы наладить успешное руководство ведением операций и устранить нагромождение штабов (штаб оперативного руководства вооруженными силами, главные командования сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил, командование войск СС). Но эта попытка также полностью провалилась. Гитлер не хотел расставаться с фельдмаршалом Кейтелем. Он сразу же почувствовал, что его хотят ограничить во власти.

Так я ничего и не добился. Был ли вообще хотя бы один генерал, которому доверял Гитлер? После этой беседы мне стало ясно, что на этот вопрос можно [450] ответить только отрицательно. Итак, все оставалось по-старому. За каждый квадратный метр шли упорные бои. Безвыходное положение ни разу не было улучшено своевременным отходом. Но еще не раз Гитлер, глядя на меня потухающим взглядом, спрашивал: «Не знаю, почему вот уже два года нам во всем не везет?», однако не обращал внимания на мой неизменный ответ: «Измените способ действий».

Год решающих событий

1944 год начался на Восточном фронте упорными атаками русских в середине января. Вначале русские были отброшены от Кировограда. 24 и 26 января они начали брать в клещи наши выступавшие дугой позиции западнее Черкассы, 30 января последовал удар по нашему выступу восточное Кировограда. Оба наступления имели успех. Превосходство русских было значительным. В наступлении участвовали:

перед фронтом группы армий «Южная Украина» — 34 стрелковых и 11 танковых соединений;

перед фронтом группы армий «Северная Украина» — 67 стрелковых и 52 танковых соединения.

Во второй половине февраля на фронте царило относительное спокойствие, но 3, 4 и 5 марта русские снова начали наступать и отбросили наш фронт за р. Зап. Буг.

Группе армий «Центр» в основном удалось удержать свой фронт до конца марта.

В апреле на юге был потерян почти весь Крым (кроме Севастополя). Были форсированы Южн. Буг, а также реки Прут и Серет в верхнем течении. Черновицы перешли в руки противника. Затем, после неудавшегося крупного наступления русских в этом районе и после потери Севастополя, наступило затишье до августа.

В январе противник начал наступление и против группы армий «Север». Вначале ему удалось достичь лишь небольших успехов севернее озера Ильмень и [451] юго-западнее Ленинграда. Однако 21 января он ввел в бой крупные силы и отбросил наш фронт за р. Луга, а в феврале — за р. Нарва. В конце марта немцы были оттеснены за р. Великая и за озера Чудское и Псковское. Здесь нам удалось закрепиться.

До 22 июня на Восточном фронте держалось затишье. За время зимней кампании было израсходовано очень много сил. Резервов не было. Всех, без кого можно было здесь обойтись, нужно было перебросить на Атлантический вал, который, собственно, и не был валом, а всего лишь бутафорским укреплением для запугивания противника.

В это время на мою долю выпало еще одно неприятное поручение Гитлера. Как и всегда, теперь ему нужны были козлы отпущения, на которых можно было бы взвалить вину за отступление и неудачи, которые мы понесли в течение прошедшей зимы. В числе других он привлек к ответу генерал-полковника Янеке за потерю Крыма. Он дал понять, что высказывания крупных партийных работников по этому вопросу утвердили его в возникшем подозрении. Я получил задание расследовать дело Янеке, причем мне было указано, что кто-то должен стать жертвой за потерю Крыма. При настроениях Гитлера в то время только продолжительное ведение расследования могло принести пользу. Я взялся за дело весьма основательно, допросив всех, кто имел какое-либо отношение к этому делу, и с особой тщательностью — партийных работников. Янеке стал жаловаться на медленные темпы расследования. Но я убежден, что оправдание, которое в конце концов было ему вынесено, принесло ему больше пользы, чем принесло бы быстрое расследование и доклад о его результатах в неподходящее время.

Как уже упоминалось, еще в 1943 г. я усиленно занимался вопросом обороны Западного фронта. К началу нового года этот вопрос приобрел еще большее значение. В феврале я выехал во Францию для проведения инспекции и беседы с фельдмаршалом фон Рундштедтом [452] и генералом бароном фон Гейером. Все мы придерживались одного мнения, что при превосходстве противника во флоте и авиации оборона будет очень тяжелой. Особенно отрицательно скажется превосходство противника в воздухе на передвижениях войск. Видимо, их придется совершать быстро и только ночью. По нашему мнению, в первую очередь придется создать достаточные резервы танковых и моторизованных дивизий и расположить их на таком удалении от так называемого Атлантического вала, чтобы можно было перебросить их, как только определится фронт вторжения; предварительно надо будет подготовить сеть дорог и переправочные средства для наведения мостов.

При инспектировании войск сразу же выяснилось, насколько велико было превосходство противника в воздухе. Авиасоединения противника то и дело совершали полеты над нашими войсками, находившимися на учениях, и никто не был уверен, что противник откажется от неожиданного бомбового благословения нашего учебно-тренировочного марша.

Прибыв в главную ставку фюрера, я осведомился о тех приказах и распоряжениях, которые были отданы главным штабом вооруженных сил Западному фронту, и об имеющихся в наличии резервах. При этом выяснилось, что танковые дивизии, обставляющие основу армии, располагались в прибрежных районах. В случае высадки противника в другом районе, противоположном нашим предположениям, едва ли удалось бы перебросить их с достаточной быстротой в новые районы боевых действий. В своем докладе Гитлеру я упомянул об этой ошибке и предложил другое распределение моторизованных войск. Гитлер возразил: «Избранное распределение основывается на предложениях фельдмаршала Роммеля. Я не хотел бы отдавать приказы через голову ведающего этими вопросами фельдмаршала, к тому же в его отсутствие. Поезжайте снова во Францию и поговорите еще раз об этом с Роммелем». [453]

В апреле я снова направился во Францию. Авиация противника еще более активизировала свои действия и начала совершать оперативные бомбардировки. Так, наш учебный лагерь в Кам де Майи вскоре после моего инспектирования был полностью разрушен. Только благодаря предусмотрительности генерала барона фон Гейера мы не понесли существенных потерь, так как войска и материальная часть (к большому, между прочим, неудовольствию солдат) были размещены в деревнях и лесах в стороне от лагеря.

После вторичной беседы с фельдмаршалом фон Рундштедтом и с офицерами его штаба об организации резервов я поехал, как это мне советовал Гитлер, вместе с Гейером к фельдмаршалу Роммелю в Ла-Рош-Гион. Я был знаком с Роммелем еще до войны. Он был командиром госларского егерского батальона, из которого вышел я, и я всегда поддерживал с ним самые лучшие дружественные отношения. Затем мы встречались во время польской кампании, когда в сентябре 1939 г. Гитлер посетил мой корпус после сражения в «коридоре». Роммель был тогда комендантом главной ставки фюрера. Позднее он перешел в бронетанковые войска и успешно командовал 7-й танковой дивизией .во Франции в 1940 г., а затем корпусом и танковой армией в Африке. Эти бои принесли ему военную славу. Роммель обладал не только открытым, прямым характером, был не только храбрым солдатом, он был, кроме всего прочего, военачальником большого дарования. Это был энергичный человек с утонченными чувствами, он всегда находил выход из самого тяжелого положения, очень любил своих солдат и справедливо пользовался большим авторитетов В прошедшие годы мы часто встречались для бесед с целью обмена боевым опытом и всегда находили общий язык. В сентябре 1942 г. Роммель, вернувшись по болезни в Германию, попросил Гитлера назначить меня в Африку его заместителем, хотя и знал о моей ссоре с фюрером. В то время это предложение было резко отклонено. Это [454] было моим счастьем, так как вскоре пришло известие о поражении в Эль-Аламейн, которого я, по всей вероятности, не сумел бы предотвратить, как это не удалось Штумме и тем, кто его сменил! Да и сам Роммель не сумел бы этого сделать.

Печальный опыт, который Роммель получил в Африке, настолько убедил его в значительном превосходстве западных держав в воздухе, что он исключал возможность всяких передвижений крупных соединений. Он также не верил в возможность ночных перебросок танковых и моторизованных дивизий. В этом мнении его убеждал его собственный опыт, полученный в Италии в 1943 г. Доклад генерала барона фон Гейера об организации подвижных резервов за атлантическим фронтом, в котором он отстаивал маневренное использование этих сил и создавал соответствующую этой задаче группировку, противоречил точке зрения Роммеля. Я знал об отрицательном исходе их совещания. Поэтому меня не удивил весьма горячий и решительный протест Роммеля, когда я начал говорить об отводе танковых сил от побережья. Роммель наотрез отклонил это предложение, указав, что мне, солдату Восточного фронта, неведом опыт Африки и Италии, что в этом состоит его преимущество, поэтому он не намерен вводить себя в заблуждение относительно своих убеждений. Спор с Роммелем по вопросу организации моторизованных резервов не обещал в связи с таким положением никаких результатов. Видя такой явный протест, я отказался от дальнейших попыток убедить Роммеля и решил еще раз изложить свое мнение по этому вопросу Рундштедту и Гитлеру. Мне было ясно, что Западный фронт не получит ни танковых, ни моторизованных дивизий сверх тех, какие имеются здесь в настоящее время. Только две дивизии СС (9-я и 10-я), отданные весной «напрокат» востоку, должны были при вторжении на материк снова вернуться на запад. Поэтому я не мог обещать Роммелю ничего, кроме этих двух дивизий. Общее руководство войсками [455] на западе могло быть облегчено лишь высвобождением для них резервов верховного командования и предоставлением командующему этими войсками неограниченных прав над группой армий Роммеля. Ни того, ни другого не произошло.

Роммель, приняв во Франции командование над группой армий «Б», сделал очень много в своем районе для усиления оборонительной мощи Атлантического вала. В соответствии с полученным указанием рассматривать побережье как главную полосу обороны он обеспечил предполье обороны побережья различными препятствиями, расположив их в воде. В тыловых районах, где он считал вероятной высадку воздушных десантов, он установил проволочные заграждения, так называемые «спаржи Роммеля». Многие участки местности были заминированы. Все части, находившиеся под его командованием, все свободной от занятий время должны были посвящать окопным работам. В группе армий «Б» жизнь кипела. Признавая необходимость всех этих усилий, в то же время нужно пожалеть, что Роммель не смог понять всего значения подвижных резервов. Проведение подвижными силами крупной наземной операции, которая в условиях абсолютного превосходства противника в воздухе и на море дала бы нам в руки единственный козырь, он считал невозможным; поэтому он и не стремился к ее осуществлению. К этому нужно добавить, что Роммель, во всяком случае в момент моего визита, придерживался предвзятого мнения о вероятном районе высадки десанта. Он неоднократно заверял меня в том, что англичане и американцы, по всей вероятности, будут высаживаться севернее устья р. Соммы. Не признавая никаких иных возможностей, он обосновывал свое мнение тем, что противник, предпринимая такую трудную морскую операцию крупными силами, только по причинам снабжения должен будет выбрать для высадки десанта этот район, который находится на минимальном расстоянии от его погрузочных портов. Уверенность его в правильности своей точки зрения подкреплялась возможностью более свободной [456] поддержки десанта авиацией в районе севернее р. Соммы. В этом вопросе он отклонял тогда любое возражение.

По всем этим вопросам взгляды Роммеля сходились с взглядами Гитлера, хотя и по разным причинам. Гитлер был и оставался солдатом окопной войны периода 1914-1918 гг., он никогда не понимал маневренного ведения войны. Роммель же считал, что в условиях превосходства противника в воздухе вести маневренную войну нельзя. Поэтому неудивительно, что Гитлер, считавший более свежий боевой опыт Роммеля неоспоримым, отклонил вое предложения по организации моторизованных соединений, которые делали ему главнокомандующий войсками на западе и я.

6 июня 1944 г., в день вторжения противника на материк, во Франции находились:

— сорок восемь пехотных дивизий, из них тридцать восемь дивизий на линии фронта и десять дивизий во фронтовом тылу, причем пять из последних дивизий находились между реками Шельдой и Соммой, две дивизии — между реками Соммой и Сеной и три дивизии — в Бретани;

— десять танковых и моторизованных дивизий, из которых 1-я танковая дивизия СС «Адольф Гитлер» — в Беверло (Бельгия), 2-я танковая дивизия — в районе Амьен, Абвиль, 116-я танковая дивизия — восточнее Руана (севернее р. Сены), 12-я танковая дивизия СС «Гитлер-Югенд» — у Лизьё (южнее р. Сены), 21-я танковая дивизия — у Кан, танковая учебная дивизия — в районе Ле-Ман, Орлеан, Шартр, 17-я мотодивизия СС — в районе Сомюр, Ниор, Пуатье, 11-я танковая дивизия — в районе Бордо, 2-я танковая дивизия СС «Рейх» — в районе Монтобан, Тулуза, 9-я танковая дивизия -в районе Авиньон, Ним, Арль.

Вся надежда на успех обороны связывалась с этими десятью танковыми и моторизованными дивизиями. С трудом удалось до некоторой степени пополнить и обучить эти дивизии. [457]

Из этих дивизий Роммель имел в своем подчинении четыре дивизии — 2, 116 и 21-ю танковые дивизии и 12-ю танковую дивизию СС. В резерв верховного командования вооруженных сил были выделены 1-я танковая дивизия СС, танковая учебная дивизия и 11-я мотодивизия СС. 9-я и 11-я танковые дивизии и 2-я танковая дивизия СС находились в Южной Франции на случай высадки десанта на побережье Средиземного моря.

Такое рассредоточение сил с самого начала исключало возможность ведения успешной обороны. Да и ход событий, кроме того, был столь нерадостным, что хуже ничего нельзя было и придумать. В день вторжения противника на материк Роммель находился на пути в Германию. Он ехал на доклад к Гитлеру. Гитлер, как обычно, лег спать очень поздно, и 6 июня, когда прибыли первые донесения, его не решились беспокоить. Иодль, который руководил операциями в отсутствие Гитлера, не мог принять решения о немедленном использовании резерва верховного командования вооруженных сил, даже и трех танковых дивизий, так как он не знал, является ли высадка в Нормандии главной операцией или же она произведена с целью ввести нас в заблуждение. Так как у верховного командования вооруженных сил не было ясности в вопросе возможности высадки противника на побережье Средиземного моря, оно также не подтянуло танковых дивизий из Южной Франции. 21-я танковая дивизия, стоявшая в районе вторжения противника, была к началу своего контрудара связана с согласия Роммеля и вопреки распоряжениям генерала барона фон Гейера с выполнением других задач и упустила тем самым подходящий момент для наступления на десантные части англичан. 116-ю танковую дивизию Роммель подтянул еще ближе к побережью, в район Дьеппа, и держал ее там до середины июля. Незнание некоторыми крупными начальниками тактики применения танков привело к тому, что отдавались приказы на совершение маршей днем под воздействием авиации противника; в первую очередь это относится к учебной танковой дивизии. Фронтальные [458] контрудары в районе действия корабельной артиллерии противника преждевременно истрепали единственно боеспособные силы, которые германский рейх мог противопоставить вторжению. Бронетанковые части понесли чудовищные потери; из-за катастрофического положения на востоке их уже никак нельзя было восполнить, потому что после 22 июня угроза полного крушения Восточного фронта повелительно требовала снабжения резервами этого фронта, которым когда-то пренебрегали в пользу запада.

Недопущение вторжения было бы значительно облегчено, если бы Гитлер и верховное командование вооруженных сил последовали предложению генерала барона фон Гейера и генерал-инспектора бронетанковых войск; они требовали разделения всех танковых и моторизованных дивизий Западного фронта на две группы, расположения их в боевой готовности севернее и южнее Парижа и тщательной подготовки ночных маршей к фактическому фронту вторжения.

Но в конце концов даже и с занятых позиций можно было бы добиться большего при целеустремленном руководстве. Еще 16 июня, спустя две недели после начала вторжения, 116-я танковая дивизия находилась на побережье между Абвиль и Дьепп, 11-я танковая дивизия — у Бордо, 9-я танковая дивизия — под Авиньен; танковая дивизия СС «Рейх» вела бои с партизанами в Южной Франции. В это время остальные дивизии вместе с прибывшими с Восточного фронта 9-й и 10-й танковыми дивизиями СС истощили свои силы в тяжелых фронтальных атаках противника, которого поддерживала корабельная артиллерия. Кроме этих танковых дивизий, в этот день еще семь пехотных дивизий, расположенных севернее Сены, находились в бездействии близ побережья в ожидании десанта противника, который так никогда и не был высажен в этом районе.

Касаясь частностей, можно сообщить следующее. 7 июня генерал барон фон Гейер принял на себя командование соединениями в районе Кан, которые входили вначале в 7-ю армию, а затем в группу армий «Б», 12-я [459] танковая дивизия СС и танковая учебная дивизия были введены в бой левее уже ведшей бой 21-й танковой дивизии. 10 июня генерал барон фон Гейер хотел нанести контрудар, но успешная атака бомбардировщиков противника вывела из строя штаб танковой группы «Запад». Руководство боем перешло к штабу 1-го танкового корпуса СС. С опозданием на несколько дней в разное время и на разных участках вступили в бой дивизия СС «Адольф Гитлер» и 2-я танковая дивизия. 28 июня заново сформированный штаб танковой группы «Запад» снова взял в свои руки командование над 1-м и 2-м танковыми корпусами СС, 86-м и 47-м танковыми корпусами. Предложения генерала барона фон Гейера начать наступление всеми силами были отклонены Роммелем, который потерял веру в успех наступления. Были ли другие, политические причины, оправдывавшие запоздалое и не централизованное введение в бой резервов, остается недоказанным{44}.

28 июня умер командующий 7-й армией генерал-полковник Дольман. На его место был назначен генерал-полковник Хауссер.

29 июня в Оберзальцберге у Гитлера состоялось совещание генералов Западного фронта. На совещании [460] присутствовали также фельдмаршалы фон Рундштедт, Шперле и Роммель. Здесь я видел Роммеля в последний раз. У меня снова сложилось такое же впечатление, как и в конце апреля в его штабе в Ла-Рош-Гион, что Роммель, находясь под влиянием сознания превосходства противника в воздухе, исключает возможность ведения маневренной обороны. На этом совещании в первую очередь шла речь об усилении наших соединений истребительной авиации. Геринг обещал дать 800 истребителей, если Шперле сможет предоставить необходимое количество летчиков. Но этого Шперле не смог сделать, у него было, насколько я помню, всего 500 экипажей. Это сообщение вызвало гнев Гитлера. Печальным итогом дня явилось вскоре последовавшее снятие с должностей Рундштедта, Гейера и Шперле. Место Рундштедта занял фельдмаршал фон Клюге, который уже несколько недель находился в главной ставке фюрера, изучая общую обстановку с тем, чтобы быть под рукой в случае необходимости. Господин фон Клюге был тогда у Гитлера «желательной персоной».

Новое командование войсками на. западе, вступившее в свои права 6 июля, не в состоянии было что-нибудь изменить в ходе событий. Фельдмаршал фон Клюге прибыл во Францию с настроением, создавшимся под влиянием оптимизма, царившего в главной ставке фюрера. Прежде всего он имел столкновение с Роммелем, но вскоре вынужден был согласиться с его весьма трезвой оценкой положения.

Господин фон Клюге был прилежным солдатом, хорошим тактиком небольшого масштаба, но он ничего не понимал в вопросах применения танковых соединений в условиях маневренной войны. Его влияние на управление танковыми соединениями там, где мне с ним приходилось сталкиваться, было отрицательным. Он был мастер по дроблению соединений. Поэтому неудивительно, что командование войсками на западе продолжало ставить заплаты вместо того, чтобы пресекать зло в корне и вести маневренную войну оставшимися, [461] способными передвигаться танковыми соединениями. Эти уцелевшие подвижные силы были истрепаны и обескровлены во фронтальных контратаках, которые предпринимались против противника, поддерживаемого мощной корабельной артиллерией.

11 июля пал Кан. 17 июля английские бомбардировщики атаковали машину Роммеля, объезжавшего фронт; шофер был тяжело ранен, а фельдмаршал выброшен из машины и с проломленным черепом и рядом других повреждений доставлен в госпиталь.

В его лице Западный театр военных действий потерял самую сильную личность.

В этот день линия фронта проходила от устья р. Орн через южные окраины городов Кан, Комон, Сен-Ло, Лессей к побережью.

В то время как на фронте в Нормандии развертывавшиеся передовые части западных союзников готовились осуществить прорыв нашего фронта с захваченного предмостного укрепления, что создавало для нас крайне напряженное положение, на Восточном фронте развивались события, непосредственно приближавшие чудовищную катастрофу.

22 июня 1944 г. по всему фронту группы армий «Центр», которой командовал фельдмаршал Буш, русские перешли в наступление, введя в бой сто сорок шесть стрелковых дивизий и сорок три танковых соединения. Они добились полного успеха. К 3 июля русские войска вышли к Припятским болотам, достигнув линии Барановичи, Молодечно, Козяны. С этих рубежей наступление неудержимым потоком хлынуло дальше, перекинулось на участок группы армий «Север», и уже к середине июля линия фронта проходила через Пинск, Пружаны, Волковыск, Гродно, Ковно (Каунас), Двинск (Даугавпилс), Псков. На главных направлениях (Варшава и Рига) наступление, казалось, будет продолжаться безостановочно. После 13 июля наступление стало распространяться на участок фронта группы армий «А» и войска противника достигли линии Перемышль, р. Сан, Пулавы (на р. Висла). [462] В результате этого удара группа армий «Центр» была уничтожена. Мы понесли громадные потери — около двадцати пяти дивизий.

В результате этих потрясающих событий Гитлер в середине июля переместил свою ставку из Оберзальцберга в Восточную Пруссию. Все наличные силы были брошены на разваливавшийся фронт. Фельдмаршал Модель, командующий группой армий «А», был назначен вместо фельдмаршала Буша командующим группой армий «Центр», вернее говоря, — командующим «пустым пространством». Так как одному человеку нельзя было долго нести тяжесть двойных обязанностей, то командующим группой армий «А» был назначен генерал-полковник Гарпе.

Моделя я хорошо знал с 1941 г., когда он командовал 3-й танковой дивизией. Описывая русскую кампанию 1941 г., я достаточно полно охарактеризовал его как храброго, неутомимого солдата, хорошо знавшего обстановку на фронте, умевшего применять свои способности в бою, а потому пользовавшегося доверием своих солдат. Вскоре он стал нехорош для ленивых и неспособных подчиненных, потому что он решительно добивался своего. Модель был самым подходящим генералом для выполнения непомерно тяжелой задачи по восстановлению центральной части Восточного фронта.

Гарпе был старым офицером-танкистом родом из Вестфалии — спокойный, уверенный, храбрый и решительный. Будучи человеком с трезвым умом и холодным рассудком, он тоже был подходящим офицером для выполнения тех задач, которые стояли перед ним. Только благодаря присутствию духа и выдающимся военным способностям этих генералов был восстановлен Восточный фронт. Впрочем, для этого понадобилось определенное время, тем более, что произошло непредвиденное событие, которое грозило сделать все усилия, направленные к обороне родины, бесплодными. [463]