Часть первая

Лето 1941 года

Дежурный офицер на пограничном пропускном пункте Свалмен, упитанный майор, внимательно изучил мой пропуск и вернул его мне, сказав: «Спасибо». Он вышел из открытой двери караулки, когда мой запыленный спортивный автомобиль подскочил к шлагбауму, преграждавшему путь. Очевидно, майор лично занялся мной, истосковавшись от службы в таком унылом месте, и штабной офицер, который ездит в одиночку и сам ведет машину, явно пробудил его интерес.

«Счастливого пути, господин майор!» И по взмаху его руки шлагбаум в красно-белую полоску поднялся передо мной. Мои прощальные слова утонули в реве выхлопа и визге шин по асфальтовой дороге, которая стрелой летела сквозь приграничные леса, как туннель в бесконечность. Чистый лесной воздух пошел на пользу мотору в этот жаркий августовский день, что вполне отвечало моему стремлению прибавить скорости.

Неделю назад меня вызвали в Гаагу. Отдел кадров департамента внешней разведки ОКВ очень любил — по крайней мере, с нашей, не слишком почтительной точки зрения — назначения на самые неподходящие должности, и несколькими месяцами ранее там решили дать мне шанс отдохнуть от Парижа. Мне предлагали Танжер, Афины или Харьков — последний, вероятно, из-за того, что я не знал ни слова по-русски и никогда не чувствовал себя уютно где-либо к востоку от Эльбы или Одера…

Мой начальник в Париже, мудрый капитан М., находившийся в прекрасных отношениях с адмиралом Канарисом, в итоге отправил телеграмму лично «Большому Ш», как мы называли между собой шефа, и сообщил ему, что вообще-то я — «западник», вследствие чего меня поспешно перевели в Гаагу, руководить отделом IIIF при Аст-Нидерланды.

Не могу сказать, что с большим восторгом оставил свои парижские знакомства и обязанности. Мой отдел, IIIC2 при Аст-Париж, был создан после оккупации Франции в мае 1940 года и не без успеха раскрыл несколько сенсационных случаев шпионажа, в которых были замешаны служащие американского посольства в Париже и офицеры бывшего французского Генштаба. Мне казалось, что там не сделано еще очень много важной работы. Какое применение найду я себе в Голландии, где рейхскомиссар Зейсс-Инкварт{1} «возвращает в лоно Германии родной ей по крови голландский народ», в стране с гражданскими властями и крайней потребностью в полиции безопасности и СД? Во Франции ситуация, по крайней мере, была совершенно очевидна. Оккупация стала результатом военной кампании, и за безопасность, вызванную военной необходимостью, отвечал один лишь главнокомандующий…

Над долиной Мааса собирались черные тучи с золотистыми краями, и, когда за мостом через Маас в Рурмонде началась широкая дорога на Верт, с первой вспышкой молнии хлынул ливень. Зная, что в Гааге меня давно ждут, я не стал тратить времени, чтобы поднять брезентовый верх машины, а лишь пригнулся к рулю, мчась вперед под потоками воды. Мысленно я вернулся на свою родину у Рейна, оставшуюся совсем неподалеку, по другую сторону от границы, где только что побывал с «нелегальным» визитом.

Эйндховен — Бреда — мурдейкский и маасский мосты. Единственным заметным напоминанием о войне и оккупации служили часовые; я был избавлен от зрелища чудовищно изуродованного центра Роттердама. Вот наконец и Гаага.

После недолгого пребывания в Гааге два года назад у меня от этого города осталось впечатление как о старой деве с широким кругом знакомств, которая любит уют и по-прежнему старается привлекательно одеваться на радость своим многочисленным друзьям и поклонникам. Хотя теперь на ярком летнем платье Гааги появились пятна серого армейского цвета, она не утратила ни капли аристократического обаяния.

«Славный парень старой выучки», — подумал я, едва сел напротив начальника Аст-Нидерланды, к которому только что прибыл.

— Каковы были ваши обязанности в Париже?

— Заведовал отделом IIIC2, господин оберет, имея особую задачу поддерживать некоторые контакты для IIIF.

Оберет наклонил маленькую голову, чтобы лучше слышать, и при этих словах неодобрительно поднял брови.

— В Берлине отлично известно, что нам здесь крайне нужен всесторонне подготовленный специалист для IIIF, и я искренне надеюсь, что вы отвечаете этим требованиям. Вам понадобится день-другой, чтобы войти в курс дел IIIF, так сказать, как вражеских, насколько они нам известны, так и наших собственных. Но не обольщайтесь — я должен сознаться: в том, что касается активности англичан в этой стране, мы не более чем блуждаем в потемках. Абвер-Ш в Берлине требует неослабной бдительности, а Бентивеньи и Роледер после своего последнего визита отнюдь не склонны к лести в наш адрес. Именно поэтому уходит ваш предшественник. Конечно, вполне возможно, что тревога ложная — просто полиция безопасности занялась имперским строительством или же партия и СС что-то затевают в Берлине. Нужно ли призывать вас к осторожности в отношениях с этими господами? Здесь, в Голландии, ЗИПО и СД куда более недоверчивы и куда менее довольны местным политическим раскладом, чем где-либо. Генерал Христиансен — отличный служака и старается изо всех сил, но нацисты тоже прижали его к ногтю, хотя сам он этого, похоже, не понимает, и в случае каких-либо разногласий на него нельзя будет полагаться. Что касается военной стороны вопроса, то, к счастью, генерал Швабедиссен все держит под контролем. В противном случае боюсь даже думать, что может случиться, если нам снова придется сражаться. Вдобавок генерал — очень компанейский человек. На днях он со своим штабом был у нас на обеде… — Оберет Хофвальд, казалось, забыл о своих проблемах, мыслями возвратившись к этому пышному приему.

Лишь гораздо позже я понял, каким хитроумным тактиком и ловким дипломатом был оберет, — именно таких людей адмирал Канарис любил ставить на самые уязвимые позиции, что помогало ему удерживать на плаву корабль абвера вплоть до 1944 года. В сущности, оберет с удовольствием предоставлял нам полную свободу, когда все шло хорошо, и я нередко получал от него мудрые советы, когда дела на нашем «втором фронте» против полиции безопасности снова пошли из рук вон плохо.

Когда моя машина доехала до бульваров Схевенингена, день подходил к концу, и я увидел перед собой безбрежные просторы Северного моря. Остановился посмотреть на него, прежде чем войти в здание штаба и отыскать свою комнату. Черт возьми, почему портье не спросил меня, как я прибыл — по воздуху или по морю? Ах да — я же до сих пор в форме, и идет война. Глядя на море, я ухитрился почти забыть о ней.

Монотонный шум прибоя эхом отдавался в стенах большого белого здания, подчеркивая тишину, наступившую после того, как оркестр в холле сыграл в последний раз марш: «…Мы идем, да, мы идем на Англию!» Морские просторы были темными и пустынными, ничто не привлекало внимания, кроме бесконечного бега белых грив. По широкому, усеянному звездами небу над ничейным Северным морем, которое и разделяло врагов, и объединяло их, бежали облака, и, пока я стоял там, мне стало ясно, что вода всегда оставалась неотъемлемым элементом Голландии и ее истории. Бесчисленные столетия море вгрызалось в плоские берега этой страны, но голландский народ неизменно побеждал его, преодолевая самые сложные проблемы. По воде голландцы достигали далеких стран на севере, западе и юге, вписав славную страницу в историю. Не отсюда ли ждешь нового поворота?

Передо мной стояла определенная задача: смотреть на запад и выяснять, что затевает враг под этими звездами, на этих темных водах и в воздухе над ними, — враг, знаменитый своим давним опытом и непревзойденный в искусстве тайной войны. В прошлом году нам преподали много поучительных уроков во Франции, Норвегии и Греции, и мне стало совершенно ясно, что значит столкнуться с таким суровым противником, как британская разведка, на которую работают лучшие голландские добровольцы, готовые рисковать жизнью.

Действительно ли до этого дошло дело? Ходили слухи о тайных десантах с моря и с воздуха, о радиосвязи с Лондоном, о тайных поездках в Стокгольм, Берн и Мадрид. Это лишь слухи или в них есть доля правды?

Весь первый день меня знакомили с широкой сетью Аст-Нидерланды в пригородах Схевенингена, где находилось и наше маленькое, уютное офицерское собрание. Я мог убедиться, что за год оккупации немецкие части начали привыкать к местному укладу жизни, проникать в самое сердце местного управления — сейчас они отличались от коренных жителей лишь внешними и заметными признаками военной организации. Кроме того, я понял: на парижском Асте лежит отпечаток холодного, интеллектуального, интернационального характера этого города, а сейчас, летом 1941 года, влияние широкого, безмятежного и неизменного голландского образа жизни отразилось и на уютной, буржуазной атмосфере Аст-Нидерланды.

Рев «Морского льва»{2} смолк. Мыльный пузырь предполагавшегося вторжения в Англию лопнул, но не стало ли это доказательством, что островитян, которых мы изгнали с континента, можно больше не опасаться?

И не вгрызаются ли наши танковые армии в Россию — с каждым днем все глубже и глубже? Кто посмеет остановить их, когда «величайший полководец всех времен» приказал им покорить Москву, Урал и Кавказ?..

На пляже бормотал прибой. Или это раскаты отдаленной пальбы? «Кровь немецких солдат выльется на ледяные просторы России, и через два года ни один из них не вернется домой». Эти слова сказал Канарис на высшем военном совете перед нападением на Россию, и сейчас мне казалось, что я читаю их, как надпись на стене Валтасара{3}.

Штаб IIIF удобно размещался в маленьком, но хорошо обставленном доме на улице Хогевег в Схевенингене. Тяжелая чугунная решетка и широкий сад в достаточной степени отделяли дом от малолюдной улицы, обсаженной липами. Другая сторона улицы была не застроена: там тянулись луга, постепенно переходя в Схевенингенский лес. Из дома хорошо просматривались окрестности, и была заметна любая проезжавшая машина. Защита от нежелательного наблюдения представляла собой один из главных принципов нашей службы, и с этой целью у нас имелся черный ход, незаметный с улицы, который выводил и в сад, окружающий штаб, и в сад при офицерском собрании. Благодаря такому устройству нам и нашим посетителям был обеспечен скрытый от посторонних глаз вход и выход. Пристройки перед домом и за ним занимали службы военно-морского командования в Нидерландах. Таким образом, мы могли не опасаться излюбленных трюков разведок и контрразведок всех стран, когда за подозрительной штаб-квартирой устраивают постоянное наблюдение и всех обитателей и посетителей здания снимают фотоаппаратом или кинокамерой. Между прочим, в Схевенингене произошла подобная история. Я сам видел фильм, снятый до войны немецкой военной контрразведкой, в котором фигурировали весь штаб, сотрудники и посетители британской шпионской организации, с 1935 года работавшей против Германии и размещавшейся в Схевенингене. Парочка хладнокровных спортсменов спокойно сняла фильм через иллюминатор баржи, которая время от времени на целые дни и даже недели вставала у причала на канале не далее чем в тридцати метрах от улицы, на которой размещалась штаб-квартира британской разведки. К несчастью, фильм был немой, но его снабдили титрами с указанием имен, кличек, заданий, деятельности и связей каждой из невольных кинозвезд. Едва ли стоит говорить, что английских агентов, отправлявшихся из этой штаб-квартиры в Германию, ожидал весьма теплый прием, если только, конечно, они не предпочитали получать требовавшиеся от них разведданные непосредственно от немецкой контрразведки, а заказчики информации еще и платили за нее приличные деньги! Отдел IIID берлинского департамента абвера занимался исключительно фабрикацией сообщений, которые должны были сбить врага с толку и поставлялись по мере надобности в отделения IIIF. Эта «официальная» продажа ложных или обманных сведений оказалась очень прибыльной и ощутимо помогла перед войной, когда немецкая контрразведка нередко сидела без финансирования!

Вероятно, британская разведка играла в ту же игру, но с началом войны все стало куда более серьезно. Теперь за неудачу, допущенную по ошибке или по небрежности, платить приходилось не только золотом, но и кровью; с ожесточением боевых действий и расширением масштаба секретных операций ответственность за успех или неудачу нередко становилась невыносимо тяжелой.

Как я уже сказал, улица Хогевег казалась хорошо защищенной от непосредственного наблюдения. Но это только начало: следующее соображение ни в коем случае нельзя было назвать утешительным. Среди персонала «цитадели» нашелся лишь один человек, на чей характер и профессиональные способности я мог полностью положиться, особенно принимая во внимание наш «второй фронт» против ЗИПО и СД. За исключением этого человека, обер-лейтенанта (а позже гауптмана) Вурра, а также переводчика сержанта Купа, известного как Вилли (опытного парня, но настоящего перекатиполе), во всей «команде» едва ли имелся хоть кто-нибудь, кто отвечал бы моим требованиям. Вурр — седеющий, ревматического склада человек, у которого способность к взвешенным суждениям, большой опыт и хорошее знание людей сочетались с железным профессионализмом, которому не мог помешать даже холерический темперамент, — был несколькими годами старше меня. Подобно мне, он прошел всю Первую мировую войну молодым пехотинцем, и, если бы нам пришлось жарко, он со своим смертоносным револьвером стал бы надежным щитом.

— Офицеры и персонал абвера собираются в кабинете шефа в 10 часов на совещание! — раздался за дверью голос Вурра.

Я смог ознакомиться с ситуацией из докладов отдельных специалистов — как я и ожидал, там не нашлось почти ничего интересного. Настало время выработать курс действий, которого нам отныне следовало придерживаться.

— Пожалуйста, садитесь, господа.

Восемь человек — одни в штатском, другие в форме — уселись в офисные кресла красной кожи или в плетеные кресла, принесенные с соседней веранды.

— Господин майор, — доложил Вурр. — Я только что договорился, чтобы начальники группы радиопеленгации из 9-го разведывательного отдела в Голландии прибыли сюда в 11 часов. Кроме того, о срочной встрече просил обер-лейтенант Гейнрихс из службы радионаблюдения ОРПО.

— Спасибо, Вурр. Назначьте Гейнрихсу на 11.30. Вам что-нибудь известно о том, на что они напали?

— Нет, господин майор. Сказали только, что дело срочное.

— Хорошо. А теперь, господа, перейдем к делу. За прошедшие несколько дней вы по отдельности весьма четко обрисовали мне состояние дел. Подытожу свои впечатления.

Что касается врага, то в настоящий момент достоверно не известно ни о каких лицах или организациях, активно занимающихся в Голландии разведкой, шпионажем или саботажем. Однако имеются некоторые указания на такую деятельность. Доказательством того, что в этой стране есть силы, связанные с Лондоном, служит недавний промах полиции безопасности на Снекер-Мер, когда засада, поджидавшая вражескую летающую лодку, которая доставляла агентов, была расстреляна этим самым самолетом. Очевидно, в Лондоне известно о работе ЗИПО, и сейчас инициатива принадлежит врагу.

В Испании мы обнаружили и раскрыли — отчасти фотографическим методом — явочную квартиру для переправки донесений голландских шпионов в Лондон. В данный момент я ожидаю полного отчета. Надеюсь, с его помощью мы выясним, работают ли эти голландские группы независимо или по указаниям из Лондона. Прошу вас четко представлять себе фундаментальное различие между двумя этими вариантами. Пресечение нелегальной деятельности в Голландии — это в первую очередь задача полиции безопасности, которая с этой целью взаимодействует, в зависимости от обстоятельств, с полевой полицией, военной патрульной службой и отделом IIIC2 при Асте. Если же за саботажем и шпионажем стоит разведка союзников в Лондоне, то в действие вступает IIIF — военная контрразведка. То же самое, естественно, относится ко всем случаям радиосвязи с врагом.

Что касается нелегальных передвижений по морю, о них сообщается в многочисленных неподтвержденных докладах, которые невозможно проверить. Материалы Би-би-си, которые передает радио «Ориндж», также указывают на переправку тайных агентов. Мы предпримем особые усилия, чтобы проследить эти нити во взаимодействии с морским абвером и службой берегового наблюдения. Надеюсь вскоре получить подробную информацию от руководства группы радиопеленгации.

Теперь о нашем собственном положении. Оно заключается в том, что ни в Голландии, ни за границей у нас нет доступа к вражеским секретным организациям через внештатных сотрудников IIIF. Внутри страны имеется несколько нитей, которые, возможно, ведут к таким организациям. Все их следует тщательно исследовать, не скупясь на денежные затраты.

Если говорить о пригодности наших агентов, то мне кажется, что внештатные сотрудники действовали не слишком успешно. Например, совершенно ошибочно привлекать к работе известных членов НСБ. В случае малейшего подозрения они сразу же будут раскрыты. Кроме того, такие люди, находясь на оплачиваемой службе в абвере, склонны злоупотреблять своим положением с целью расправы с политическими противниками. Я намерен избавиться от внештатных сотрудников такого типа при первой же возможности. Наконец, господа, заявляю вам со всей ясностью, что мы ни при каких обстоятельствах не должны заниматься партийными или политическими вопросами.

Мой принцип — использовать небольшое число первоклассных агентов, пусть высокооплачиваемых, но действительно пригодных для нашей работы. Использование слишком большого числа внештатных сотрудников чревато утечками информации и болтовней. Позже я оглашу свои требования, касающиеся ваших личных отношений с внештатным персоналом, особенно с женщинами, и распорядок контактов с внештатным персоналом в данном здании. Пожалуйста, ознакомьтесь с ними очень внимательно.

Прошу принять к сведению, что метод «провокаций», практиковавшийся гауптманом Клеебахером, отныне применяться не будет. Я хорошо понимаю, что умелый и бессовестный провокатор может запутать любого порядочного голландца, заставив его работать на союзную разведку, и тем самым навлечь на него репрессии со стороны оккупационных властей. В соответствии с директивой берлинского отдела абвера IIIF катастрофически запрещаю такие методы. Будьте любезны, считайте себя предупрежденными в данном отношении.

Теперь еще один принципиальный вопрос. При поиске следов тайной вражеской деятельности порой происходит раскрытие уголовных преступлений. Но, в отличие от ЗИПО, это совершенно не наше дело. Единственная наша цель и задача — выявление тайных планов и связей лондонской разведки, причем таким образом, чтобы мы могли обмануть ее и предотвратить зловещие начинания врага. Благодаря этому мы можем получить важную информацию для нашего Верховного командования, и с этой целью порой следует позволять вражеским агентам и организациям какое-то время работать спокойно, при условии, что мы верно распознали их и в достаточной степени контролируем. Аресты, обыски, реквизиции и любые другие полицейские операции — это работа ЗИПО. Мы — не криминалисты и не детективы, мы — не судьи и не палачи. Наш долг как офицеров абвера — предотвращать преступления, а не наказывать за них. Кроме того, помните, что человек, приговоренный в законном порядке, в моральном плане все равно может стоять на голову выше своих судей.

В случае вооруженного сопротивления разумно и своевременно пользуйтесь своим оружием — но опять же, помните, что безоружный противник перестает быть врагом, оставаясь лишь человеком, чье единственное преступление — такая же любовь к своей стране, которую испытываем мы с вами.

На сегодня это все, помимо объявления, что наш шеф, адмирал Канарис, к концу августа собирается прибыть в наш Act с инспекцией. Надеюсь, у нас появится возможность обсудить с ним ситуацию в голландском IIIF. Господин Вурр, задержитесь, пожалуйста. Благодарю вас, господа.

Кресла заскрипели, и после прощальных слов тяжелая дверь закрылась за последним сотрудником.

— Сигарету?

— Спасибо, господин майор, я курю сигары. Не хотите ли отведать мою? — И Вурр достал огромный портсигар.

— Спасибо большое.

Некоторое время мы курили молча. Прошлым вечером наш интересный разговор в офицерском собрании был прерван появлением оберста Хофвальда. Вурр, проведя несколько недель в Гааге, с поразительной легкостью пробрался за кулисы местной жизни. Один дьявол знает, откуда он добывал все придворные сплетни о рейхскомисcape, главнокомандующем Раутере, но в самом деле был отлично информирован.

Сейчас мы перешли к разговору о двух дамах из местного общества по фамилии П., которые играли немаловажную роль при «дворе» рейхскомиссара.

— Подтверждено ли, — спросил я, — что сам П. находится в Лондоне и работает на голландское правительство в изгнании?

— Отдел иностранной цензуры в Париже пришел к такому выводу из писем к фрау П. от мадридских друзей. Более того, я думаю, что фрау П., вероятно, работает на ЗИПО или на СД, следя за рейхскомиссаром и его окружением. Поскольку обе эти дамы отличаются как нещепетильностью методов, так и широким кругом друзей, они, несомненно, превосходно осведомлены. Близорукая и небрежная эксплуатация их связей не очень-то красит СД. Но в любом случае они — не секретные агенты союзников.

— Я бы скорее сказал — пока не секретные агенты. И по связям, и по темпераменту обе дамы отлично для этой работы подходят…

Неожиданно к дому подкатили две серые открытые армейские машины, и мы увидели, как из их одинаковых дверей одновременно выпрыгнули два одинаковых молодых офицера. Картина была столь поразительная, что мы с Вурром переглянулись и рассмеялись.

— Ну, если они такие же работники, как водители… — сказал Вурр.

— Попросите их войти, — велел я секретарше, которая открыла дверь, чтобы объявить о прибытии гостей.

Приветствия, процедура знакомства, обмен рукопожатиями. Двое руководителей отдела радиопеленгации чем-то походили на тренированных породистых псов, поскольку у них за плечами были десять лет суровой армейской службы и работы по специальности. Какой контраст с утомленной компанией скептических или циничных резервистов, только что покинувших кабинет! Однако времени на такие размышления не было — мы уже разложили перед собой карты.

Обер-лейтенант О., которого я знал в Париже, четко и ясно говорил за них обоих. О нем и его командах радиоперехвата, пеленгации и дешифровки говорили как о весьма перспективных специалистах. Сейчас он уже шесть недель занимался тщательным поиском вражеских радиопередатчиков в Голландии. Несколько недель назад немецкие станции радиоперехвата в Норвегии, Польше и южной Франции доложили, что из района Нидерландов только что начались коротковолновые передачи на Англию. Местонахождение передатчиков еще не было определено точно, но тип передач указывал на существование агентурной сети. Нерегулярные сеансы связи, их непродолжительность, быстрые ответы на вызов и прочие признаки — все говорило о том же самом.

— Последние данные пеленгации указывают на наличие двух передатчиков к северу от больших рек. Я обозначил на этой карте результаты пеленгации. Судя по ним, передатчик с позывными UBX действует внутри треугольника Утрехт — Зейс — Амерсфорт. Передачи ведутся нерегулярно на частоте 6677 и 7787 килогерц. График работы передатчика еще не вполне известен, но мы можем уверенно говорить о пяти передачах в неделю. Продолжительность передач — от б до 9 минут. К настоящему моменту мы перехватили 14 сообщений с достаточной точностью, чтобы можно было их дешифровать, если подобрать ключ. Криптографический департамент радиоотдела армейской разведки в Берлине пока что обломал зубы. Мы подозреваем, что применяется голландский метод шифровки. Если нам удастся захватить передатчик, то мы получим достаточно материала, чтобы решить загадку.

Второй передатчик с позывными ТВО лишь недавно начал работу в районе Делфт — Гауда — Нордвейк, вероятно, вблизи от Гааги. В настоящий момент больше о нем ничего не известно. Лейтенант Р. с нынешнего дня займется наблюдением за этой станцией и ее поиском. Своих людей я отправляю искать UBX в район Утрехта.

Поскольку станция радиопрослушивания ОРПО в Схевенингене в том, что касается агентурных радиопереговоров, переходит в ваше распоряжение, господин майор, я прошу вас, чтобы ее наблюдения сличались с моими — как ретроспективно, так и с данного момента. Если после взятия точного пеленга предполагается задействовать персонал IIIF, я был бы благодарен за тесное сотрудничество во всех отношениях.

Мы с Вурром внимательно слушали; Вурр записывал самые важные сведения.

— Как вы думаете, когда удастся подобраться к UBX достаточно близко, чтобы захватить его? — спросил я. — Это могло бы принести гораздо больше пользы, чем уничтожение единичного агента, поскольку успешный захват передатчика мог бы дать достаточно информации о том, что здесь творилось в течение долгого времени. Как вы знаете, в берлинском штабе абвера считают, что Голландия куда больше интересует лондонские спецслужбы, чем привык считать рейхскомиссар. Неужели Голландия — менее благоприятное поле для операций союзной разведки, чем, скажем, Франция? В 1940 году они вовсе не приветствовали нас с распростертыми объятиями. Сказочки Геббельса не убедят даже школьников! Думаю, англичанам прекрасно известно, что вдоль всего атлантического фронта стоит не больше шести немецких дивизий. Следовательно, наша задача — выяснить методы и намерения англичан, чтобы дать им достойный ответ. Именно поэтому я спрашиваю о возможном дне захвата.

— Если радист продолжит работать так же, как прежде, не встречая помех с нашей стороны, мы сможем захватить его в течение двух недель. Если же он что-то заподозрит или по какой-либо иной причине переменит местоположение, я не гарантирую никакой даты, — ответил обер-лейтенант О., доставая из портфеля карту. — Вот полный доклад от берлинской военной радиоразведки с последними результатами антиагентурной работы по всем театрам военных действий. Здесь имеется новейшая информация о вражеских методах секретных радиопереговоров, полученная на основе работы всех немецких служб радиоперехвата и пеленгации. Он рассылается ежемесячно, и я позабочусь, чтобы его копия сразу же доставлялась вам. Французский отдел с тем же номером сделал ряд интересных наблюдений по поводу быстрой смены положения передатчика и частоты сигнала, а также перемены позывных у станций, работающих во Франции с марта 1941 года. Этот вражеский обычай крайне осложняет нашу работу, но его необходимость очевидна из-за тяжелых потерь, понесенных врагом вплоть до настоящего времени. Тем не менее, если UBX останется на прежнем месте еще две недели, думаю, могу вам обещать, что он окажется у нас в руках.

— Можете оставить мне этот доклад?

— Конечно, господин майор, если дадите мне расписку и лично перешлете его обратно.

Вурр принес красный бланк расписки «совершенно секретно», и я подписал его.

— Господа, надеюсь, вы останетесь пообедать с нами?

— Очень жаль, господин майор, но у нас круглосуточное расписание, зависящее исключительно от UBX и ТВО. Когда с ними будет покончено, мы с удовольствием отобедаем с вами.

Такие люди мне по душе! Не успел я вернуться в кабинет после того, как проводил их, обе машины уже исчезли.

Вскоре после полудня ко мне пришел жилистый человек среднего роста в форме полиции правопорядка, манерами и речью напоминавший опытного сотрудника полиции безопасности старого типа. Он сообщил мне о своих обязанностях в службе радиоперехвата при полиции безопасности (сокращенно — станция ФуБ при ОРПО) и ясно дал понять, что считает себя перешедшим под мое руководство во всем, что касается перехвата агентурных переговоров. Он прибавил, что не имеет никакого отношения к полиции безопасности и отчитывается только передо мной и своим начальством в Берлине. Он прекрасно разбирался в требованиях, предъявляемых абвером к работе с агентурной радиосетью, и уже связывался с Берлином по поводу передатчиков UBX и ТВО.

Разумеется, я приветствовал любое содействие, но не был доволен слишком большим числом отделов, занятых этой работой. Мы снова столкнулись с проклятым дублированием, без которого ничего нельзя было поделать при нацистском режиме! Сверху донизу и за каждым углом ты натыкался на так называемое «соревнование», из-за которого возникали неизбежные трения, но, тем не менее, оно было объявлено важнейшим условием государственной службы в Тысячелетнем рейхе.

Я решил, что придется поиграть в политику. В данном случае дублирование следует обратить на пользу дела, а соперничество поможет быстрее решить проблему. Поэтому мне пришло в голову сыграть на тщеславии гостя.

— Я очень доволен вашим докладом, лейтенант Гейнрихс. Поразительно, как быстро вы собрали информацию о едва начавших работу станциях. Но нам ее нужно очень много, и этим займетесь вы с вашими людьми, при необходимости — с помощью военной службы пеленгации. Насколько велик ваш отдел?

— Около двадцати пяти человек, — просияв, ответил Гейнрихс. — В том числе пятеро или шестеро ведущих круглосуточное прослушивание. Хотя фактически зона нашей ответственности ограничивается Голландией, мы ведем пеленгацию и других стран, особенно Англии. Кроме того, мы обязаны глушить вражескую радиопропаганду.

Из его дальнейших слов у меня возникло четкое ощущение, что он «мыслит по-военному» и не питает любви к ЗИПО. Это, а также тот факт, что он со своими людьми отлично справляется с работой, впоследствии принесло нам огромную пользу, хотя в тот момент я еще ничего подобного не подозревал. Однако Гейнрихс, очевидно, был уже на моей стороне, и, когда он ушел с поклоном, который бы не посрамил кукольный театр, Вурр проворчал что-то одобрительное.

Вскоре после моего прибытия я повесил форму в гардероб, где она и висела в ожидании какого-либо официального мероприятия. Офицерам абвера дозволялось ходить в штатском, когда это требовалось по условиям работы, но начальство не забывало одернуть подчиненных, слишком широко пользовавшихся этой привилегией. В этом отношении приходилось быть внимательным, особенно в оккупированных странах. Немногие офицеры, оставшиеся на действительной службе с мирного времени и имевшие основательную подготовку, уже и так почти потерялись в толпе новых сотрудников. В принципе некоторые офицеры-резервисты до войны прошли недолгую подготовку в абвере, но до нормально обученной и полностью работоспособной организации было еще очень далеко. Всякий раз, как к обычной подготовке прибавлялся практический опыт, результаты оказывались превосходными. В любом случае, помимо соображений службы, штатская одежда была куда более уместной на заманчивых пляжах Схевенингена, на который летом 1941 года ежедневно стекались тысячи цивильных людей, и затесавшиеся в их ряды военные отнюдь не улучшали общего вида — как раз наоборот!

Однако в «Гранд-отеле» форменная одежда не привлекала внимания. Народу здесь было больше, чем в любой мирный сезон, но довоенный интернациональный калейдоскоп уступил место сверкающему узору национальной формы — от синей морской, голубовато-серой и серой полевой до обильно представленной и вожделенной «державно-коричневой» партийной формы с массой золота. Более того, «разнообразие» полов среди посетителей отеля было почти невообразимым…

Четыре недели я жил как отпускник, пока не удалось переселиться в комнату в служебном здании, откуда я мог полностью контролировать всю организацию IIIF. В эти первые недели вопиющая нужда в новых хороших работниках не давала мне ни минуты покоя. С 1940 года поле деятельности абвера расширилось от Нордкапа до Бордо, от Финляндии до Афин, а в последнее время до России и Северной Африки, и ситуация с опытным персоналом стала критической. Мы повсюду искали людей с подходящим складом характера, со знанием иностранных языков и с достаточным здравым смыслом. Они ни в коем случае не должны были быть «партийными мальчиками», да и те, кто питал слабость к СД, тоже нам не годились. В 1940 году я сумел собрать в своем парижском офисе команду, замечательную смешением военных и штатских элементов. Там были представлены дельцы и музыканты, аристократы и моряки, ученые, члены Иностранного легиона, авантюристы и буржуа — причем все немцы, — а также военные в разных чинах. Но это последнее различие не играло особой роли, поскольку, с моей точки зрения, у меня в офисе собрались не просто офицеры, сержанты и рядовые. Более важным было различие между «специалистами абвера» и «прочими». Низшие чины отчасти получили офицерскую подготовку, и не было ничего необычного в том, чтобы одеть старшего матроса в форму капитан-лейтенанта, снабдить всеми соответствующими бумагами и регалиями и отправить его разыгрывать офицера в разных конторах и службах, поскольку он был вполне способен на это. Даже люди, отличавшиеся независимостью мыслей и поведения, после подобной тренировки вскоре осознавали необходимость в корпоративном духе и дисциплине, которая не сводилось лишь к тому, чтобы отдавать и получать приказы. Стремление добиться успеха значило для них гораздо больше, чем подчинение жестким инструкциям, а признательность шефа — больше, чем осязаемые награды.

Мне пришлось оставить всех их в Париже на попечение своего преемника, но через две недели до меня дошел крик о помощи. Сменивший меня достойный майор Федер не сумел поладить с людьми, которые уважали начальника за его способности, а не чин. Дела шли из рук вон плохо, но «команда» не собиралась обращать особого внимания на приказы Федера — так не организую ли я перевод в Голландию нескольких людей, которые мне там пригодятся?

Я отправился к оберсту Хофвальду.

— Господин оберет, пожалуйста, отправьте меня на три дня в Париж!

— Вы только что оттуда. Зачем вам возвращаться?

— Господин оберет, здесь у меня нет ни одного человека, который сумел бы успешно внедриться во вражескую курьерскую или агентурную сеть, а я не сомневаюсь, что эти сети протянулись от Парижа и Брюсселя до Берна и Мадрида. Однако в Париже есть надежные люди, которые сидят там сложа руки, потому что не могут поладить с майором Федером. Я хотел бы перевести их сюда, так как вскоре здесь появится несколько вакансий.

— Вакансий? Откуда они возьмутся?

— Оттуда, господин оберет, что завтра-послезавтра я попрошу о переводе некоторого количества лишнего персонала. По моему мнению, IIIF — не место для щеголей с эполетами и без эполет, которых заботит лишь то, чтобы получать жалованье.

Хофвальд бросил на меня резкий взгляд. Это выпад в его собственный адрес или в адрес начальника Аста? Или, может, поспешность моих поступков покоробила осторожного дипломата? Его застали врасплох, уязвили его гордость? Он не терпел ничего, что не соответствовало его утонченным и продуманным представлениям о жизни. Любое торопливое решение, принятое без учета всех соответствующих факторов, пробуждало в нем недоверие.

Неуютная пауза затянулась надолго.

— Отложите вашу поездку, Гискес, до тех пор, пока не приедет шеф, — сказал он наконец. — Мы не знаем, что получится из его визита, и в любом случае мне хочется, чтобы следующие несколько дней вы были под рукой. После этого сможете отправляться в Париж. А сейчас давайте чуть углубимся в проблему персонала. Я не хочу, чтобы новички повторяли прежние ошибки.

— В этом вопросе я прошу вашего доверия, господин оберет. Мне нужен небольшой, но опытный штаб, без пассажиров. Если мы действительно хотим защититься от нависшей над нами неведомой угрозы, то самое первостепенное значение имеет надежность и тщательный выбор материала. Лично я не верю, что англичане заснули в ожидании, когда Гитлер проглотит их. Они уже слишком дорого поплатились за беспечность. Для тайной войны за нашей спиной у них есть все козыри, и вскоре они пустят их в ход. У них было много времени на необходимые приготовления, а я не хочу оказаться с пустыми руками, когда все придет в движение.

Хофвальд, как всегда дружелюбный, явно полагал, что я рисую слишком мрачную картину, но я видел, что произвел на него впечатление. Десять минут спустя я поговорил по прямой линии с майором Федером в парижской штаб-квартире абвера и договорился о визите на первой неделе сентября.

В промозглом холоде раннего сентябрьского утра роса широкими ручьями стекала по ветровому стеклу машины и капала на меня со старых деревьев, нависших над «наполеоновской» дорогой между Бредой и Антверпеном. Пограничный пост в Вюствезеле остался за спиной, и деревья по обе стороны от дороги улетали назад подобно частоколу. В таком темпе я прибуду в Париж как раз к обеду в штаб-квартире абвера в отеле «Лютеция». В этот раз срочных дел у меня не было, и быстрая езда служила долгожданным расслаблением после напряжения нескольких предыдущих дней, оставивших у меня массу впечатлений, в которых еще предстояло разобраться. Двухдневный визит шефа — адмирала Канариса — закончился накануне вечером официальным обедом в Ауде-Делене. Обед прошел превосходно. В дюжину гостей входили глава полиции безопасности и представители штабов вермахта. Когда после обеда гости разбились на группки, Канарис воспользовался возможностью спокойно поговорить по душам с Хофвальдом и Харстером, а затем, верный своему обычному распорядку, ушел в десять часов. Этот разговор дал нам всем пищу для затянувшейся до полуночи дискуссии. Каждый из участвовавших в ней четырех членов нашего маленького кружка подавал реплики в саркастическом или деструктивном духе, в зависимости от своего личного стиля.

Канарис подчеркивал необходимость работать в тесном контакте с ЗИПО и предупредил нас: «Смотрите, чтобы ваши раздоры не доходили до моих ушей в Берлине». Посвященным стало ясно, что он беспокоится за будущее абвера, рассматривая его как противовес тоталитарным амбициям штаб-квартиры имперской безопасности. Канарис мог делать свое дело лишь до тех пор, пока отношения между отделениями абвера и соответствующими органами ЗИПО и СД оставались мирными, без фундаментальных разногласий. Один конфликт взглядов на сферу деятельности абвера и разведслужбы рейха уже закончился признанием точки зрения имперской безопасности: такой результат был неизбежен, поскольку последняя занимала сильную позицию, а Кейтель, глава Верховного командования вермахта, был известен про-партийными настроениями.

Мы часто обсуждали личность Канариса, с его зачастую противоречивыми приказами и порой непостижимыми намерениями. Этот низенький человек с копной седых волос, должно быть, прекрасно смотрелся на мостике корабля, а его большие голубые глаза, неизменно умные и бдительные, выдавали в нем офицера старого имперского флота. Он пользовался любой возможностью, чтобы сменить свою адмиральскую форму на штатское платье. Утром в день своего прибытия он устроил смотр встречавшему его строю офицеров. Ему называли имена, а он пожимал каждому руку, приветствуя старых сотрудников кивком и взглядом прищуренных глаз. Канарис избегал произносить готовые речи и ограничивался немногими энергичными, порой забавными фразами, умея парой предложений кристально ясно выразить свою точку зрения. В разговоре с двумя-тремя людьми с него быстро спадала маска отчужденности, и тогда он раскрывался как великий знаток человеческого ума. В его приятном, мягком голосе звенела сила внутреннего убеждения, за которым стояли десять лет успешной работы в разведке. Перед войной видная английская газета, намекая на греческую фамилию и происхождение Канариса, писала: «Главой своей военной разведки Гитлер сделал самого восточного из своих офицеров». Это был смелый выпад в адрес нацистов с их расовым комплексом, но относительно Канариса автор попал в самую точку, вероятно не зная этого. Сочетание в Канарисе непроницаемости, ума и хитрости казалось его врагам тем более тонким, поскольку оно редко встречалось у старших офицеров вермахта. Но никто не знал Канариса до конца, даже самые близкие к нему люди. Сразу же после войны начались бесконечные дискуссии по поводу мотивов, которыми он руководствовался, но в тот момент мы знали лишь то, чего он не хочет — а именно какого-либо нарушения неписаных законов гуманности. В этом отношении он никогда не отступался от решительного отрицания ложных ценностей, которым поклонялись в Германии времен Третьего рейха, хотя, как опытный солдат, он хорошо знал, что война диктует свои законы.

Канарис одобрительно выслушал мои довольно общие рассуждения о положении IIIF в Нидерландах и спросил, каковы мои впечатления от нескольких проведенных здесь недель.

— Только старайтесь покороче, — сказал он. — Всем известно, что ничей предшественник никогда не справлялся со своими обязанностями.

Все одобрительно усмехнулись, обрадовавшись, что избавлены от необходимости обсуждать неприятные вопросы.

На этот раз Канарис снова остановился в Вассенаре у своего старого друга, капитана Ричарда Патцига. До 1937 года этот почти семидесятилетний человек, известный как «дядя Ричард», был одной из главных фигур штаба абвера при ОKB в Берлине, где в то время возглавлял отдел контрразведки. С 1938 года Патциг, удивительно хорошо сохранившийся, жил в Вассенаре, где за ним присматривала «тетя Лена» — его экономка, секретарь и доверенное лицо, посвященная во все его служебные тайны. Перед войной Патциг из этого эльдорадо отпускников и бездельников под личиной представителя немецких железных дорог растянул свою паутину для борьбы с английской разведкой, действовавшей в Голландии. На картах в Берлине станция «П» отмечалась как источник многих сверхсекретных сведений, почерпнутых из докладов Патцига. После мая 1940 года и учреждения Аст-Нидерланды станция «П» получила официальный статус. Но она по-прежнему сохраняла подотчетность непосредственно Берлину, и никто из нас толком не знал, чем занимается старый дядя Ричард.

Его дружба с Канарисом насчитывала почти сорок лет, с того времени, когда Канарис был кадетом на имперском флоте, а Патциг — его офицером-инструктором. После Первой мировой войны оба они перешли на работу в разведку, с которой Канарис познакомился еще в 1916 году, возглавляя в Мадриде службу морского шпионажа, целью которой была слежка за действиями союзников на Средиземном море. О подвигах Канариса во времена Первой мировой войны ходили бесчисленные легенды. Когда его крейсер «Дрезден» был потоплен в 1915 году, Канарис был интернирован в Чили, но сбежал и в 1916 году пробрался в Германию через вражеские посты, выдавая себя за чилийского коммерсанта. В 1917 году его взяли в плен и приговорили к смерти итальянцы, но он сумел вернуться в Испанию в своей обычной авантюрной манере.

Машина исправно бежала вперед. Брюссель, Мобеж, Ле-Като, Лаон, Суассон — все напоминало о Первой мировой войне. Не потому ли эти воспоминания были такими четкими, что эта богатая холмистая страна с древними усадьбами и полупустыми деревнями составляла резкий контраст с ухоженной и крайне благообразной Голландией? Над всем Иль-де-Франсом светило солнце, и, глядя на нежные бледно-голубые тени на южном горизонте, я снова и снова возвращался в мыслях к цели своего пути — к Парижу.

Немецкий военный патруль у ворот Сен-Дени почти не обратил на меня внимания — штатские немцы в машинах с французскими номерами стали здесь обычным явлением… На этот раз я хотел побывать в Париже как гражданское лицо и остановиться на своей старой квартире, где домохозяйка знала меня как господина Герхардтса, «месье доктора». По этой причине перед выездом из Гааги я повесил на машину французские номера. У меня имелось специальное письменное разрешение производить такую замену в любой момент по своему желанию — это был пропуск, выданный начальником штаба армии во Франции, позволявший свободно ездить с немецкими либо французскими номерами, как в форме, так и без нее. Более того, я имел право пересекать границы Германии и оккупированных стран в любое время и в любом месте и посещать любые запретные зоны и военные объекты. Лицам, сопровождавшим меня, не требовались пропуска, если я поручусь за них. Этот всеобъемлющий документ нес на себе печати и подписи начальников патрульной службы во Франции, Бельгии и Голландии. Как правило, я пользовался обычными командировочными предписаниями и проездными документами, чтобы не злоупотреблять этими привилегиями, но когда — особенно в более поздние годы — приходилось быстро действовать и переправлять лиц разной национальности через границы и запретные зоны, не тратя времени на общепринятые формальности, мой пропуск оказывался весьма полезным. Разумеется, он не был выдан на конкретное имя, а начинался со слов: «Лицо, отвечающее вышеприведенному описанию…» Благодаря этому я всегда мог пользоваться различными псевдонимами, на которые мне выписывались другие пропуска. Нельзя было позволять, чтобы неизбежные и разнообразные контакты с местным населением за долгий период оккупации превратились в бреши, через которые вражеская разведка могла бы проникнуть в немецкую антишпионскую организацию.

Я все равно что вернулся домой, снова оказавшись в Париже — где, в отличие от всех других городов мира, чужестранец находит вторую родину. Ведь как было в мае 1940 года? Не успели затихнуть последние отзвуки боев, как Париж сам с поразительной легкостью и быстротой покорил пораженных победителей. Мы вторглись незваными пришельцами, и никто не мог бы сказать, что нас ждал теплый прием, однако ничто не могло помешать нам пасть жертвами неотразимого парижского очарования.

Через переполненный ресторан отеля «Лютеция» я прошел к своему старому столику, по пути обмениваясь приветствиями. Каждый из тех, кто обедал за этими маленькими столиками, работал на абвер. Здесь были офицеры, секретари, ассистенты. Почти все мужчины — старше сорока или пятидесяти, почти ни одной женщины старше тридцати. Пестрая мешанина ярких летних платьев, официальной или спортивной одежды и аккуратных форменных мундиров.

Большая лысая голова «папы» Федера была полна забот, которые ему доставляла команда плутов, оставшихся от меня в наследство, и он едва дождался кофе, поданного ему в кабинет, прежде чем начать разговор. Кресло зловеще поскрипывало под тяжестью его тела, покрывшегося потом, пока он возбужденно изливал жалобы на моих друзей и бывших сотрудников. Было ясно, что мне следует вылить масла на это бушующее море возмущенной казенщины и оскорбленного достоинства. Напряжение слегка ослабло, когда я задал Федеру пару вопросов о том, как обстоят дела с некоторыми важными контактами, которые я оставил ему в наследство. За время моего отсутствия не произошло ничего существенного, но он с удовольствием ухватился за эту возможность, чтобы оседлать любимого конька в присутствии коллеги-профессионала.

Немного погодя я без труда сумел убедить его в необходимости разделить «команду». Арно и Освальд отправлялись со мной в Голландию, а остальные окончательно включались в состав отдела IIIF Аст-Париж. Это соглашение было скреплено вечерней пирушкой с моими людьми.

Дззз… дззз… дззз…

В послеполуденную воскресную дрему ворвался пронзительный звонок прямого телефона из отеля «Лютеция» на мою квартиру на авеню Габриэль. Я ответил, назвавшись псевдонимом, под которым жил здесь.

— Говорит дежурный офицер «Лютеции». Это доктор Герхардтс?

— Слушаю.

— Для вас из Гааги пришел срочный совершенно секретный сигнал. Хотите получить его лично?

— Спасибо. Сейчас прибуду.

По дороге я пытался догадаться, что все это значит. Должно быть, что-то особенное и срочное, иначе Вурр просто попросил бы меня позвонить ему в Схевенинген. Может быть, служба пеленгации засекла того парня? Двухнедельный срок, который обер-лейтенант О. дал радисту UBX, уже истек.

Я оказался прав. Послание гласило: «UBX захвачен сегодня в 8.00. Радист и помощник арестованы. Шифры и обширный шпионский материал остались в неприкосновенности… Когда вы возвращаетесь? Обер-лейтенант Вурр».

Я соображал быстро. Это наш первый важный ход в Голландии, и, если им правильно воспользоваться, он будет иметь далеко идущие последствия. Как глупо с моей стороны прохлаждаться в Париже, когда я должен быть в Схевенингене! Уже через час я снова мчался на север через Ле-Бурже. Дежурный офицер в «Лютеции» передал в Схевенинген, чтобы меня ждали к 22.00.

Арест радиста прошел успешно благодаря точным пеленгам, которые получил обер-лейтенант О. Интересно, что перехватывающее устройство продолжало записывать позывные передатчика в тот момент, когда полиция безопасности вломилась в подозрительный дом, и благодаря этому Вурр, находившийся рядом, догадался обыскать летний домик, стоявший на том же участке.

Большая комната внизу пуста. Ничего подозрительного. Быстро наверх! В полутемной комнате Вурр видит перед собой двоих людей, от неожиданности вскочивших на ноги. Он мгновенно оценивает ситуацию, и по его команде «Руки вверх!» те застывают рядом со своим аппаратом. Это позволило последовавшим за Вурром людям из службы пеленгации захватить приемник с разнообразным оборудованием и всеми текстами радиограмм. В тот же вечер я получил от Вурра подробный доклад. Захваченные шпионские материалы — стопка машинописных листов — представляли собой примерно сорок пронумерованных докладов с префиксом «АС» и сотни отдельных сообщений.

— Хорошо. Завтра мы изучим их повнимательней. Имена арестованных известны?

— Полиция безопасности еще ничего не сообщала, — сказал Вурр. — Передатчик и все оборудование находятся в распоряжении лейтенанта Гейнрихса. Сейчас его люди воссоздают шифр. Гейнрихс придет с докладом завтра в 9.00.

— Штаб абвера в Берлине поставлен в известность?

— Я уже отправил в Берлин сообщение от вашего имени.

Мы расстались с сердечным рукопожатием. Занимающийся новый день должен был принести много интересного.

Следует признать, что перспективы ответной радиоигры представлялись пока весьма смутно. Радиоигра состоит в том, чтобы продолжать работу на этом передатчике в интересах нашей контрразведки, скрыв факт захвата передатчика от врага и поддерживая у того уверенность, что его агент по-прежнему спокойно работает. Такая игра была фундаментальным принципом немецкой военной контрразведки, и все прочие соображения и мотивы должны были отступить, когда появлялась возможность наладить с врагом радиосвязь, которую тот считал бы абсолютно подлинной. Послания вражеской разведки, отправленные на попавший к нам приемник, могли бы дать ценные сведения о намерениях врага. Каждое задание, порученное агентам, каждый переданный им вопрос и каждый обмен посланиями становился километровым столбом на дороге, ведущей к цели контрразведки — проникновению в сердце вражеской разведки. В нашем нынешнем положении это, вообще говоря, был единственный шанс быстро получить достоверное и полное представление о ситуации. Пока сердце и мозг союзных западных держав находились в Лондоне, физическое проникновение наших агентов на укрепленный остров было связано с таким риском и с такой потерей бесценного времени, что становилось практически неосуществимым.

В этом отношении враг, безусловно, занимал более выгодное положение. Ему было гораздо проще проникнуть в Германию и оккупированные страны через Швейцарию, Швецию и Испанию, не говоря уже о поддержке, которую вражеские агенты получали от жителей оккупированных стран и от множества иностранных рабочих в Германии. В то же время, смирившись с тем фактом, что в Англии для нас ничего не светило, мы тем более продуманно занимались игрой с врагом посредством радиопередатчиков — эту игру мы уже вели различными способами в 1941 году во Франции и на первых порах получали хорошие результаты; и, хотя мы так и не узнали, каким образом разведка в Лондоне так быстро раскрыла нашу игру, это не мешало нам совершенствовать свои тактические методы.

Из доклада лейтенанта Гейнрихса стало ясно, что шифр, которым пользовался радист UBX, отмечался некоторыми особенностями, о смысле и назначении которых оставалось только догадываться. Нам удалось расшифровать многие послания UBX, перехваченные ранее, но у нас было недостаточно информации, чтобы начать игру на этом передатчике. Шифр, применявшийся на нем, был того же типа, что использовался на голландском флоте.

Я еще не получил никаких сообщений из ЗИПО о результатах допроса радиста, который мог бы дать новую информацию, и меня охватывало нетерпение. Длительная задержка сильно осложняла игру на передатчике. Радист всегда может пропустить один-два регулярных сеанса связи, но более долгое молчание возбудит у противника подозрения — и поэтому я отправил Вурра в ЗИПО за новостями.

В полдень Вурр вернулся и сказал, что ЗИПО пока не может сообщить нам ничего полезного — они ведут обычный полицейский допрос, начинающийся с родителей и места рождения. Вурр столкнулся с полным непониманием наших требований, и ему дали понять, что абверу лучше бы не совать свой нос в дела полиции. Прошлый опыт научил меня не ожидать ничего иного. В то время ЗИПО обычно не принимало во внимание военные аспекты вопроса, если имелась надежда раздуть из захвата агента громкое уголовное дело, которое имело бы дальнейшие последствия и привело бы к новым арестам. В традициях ЗИПО было доводить подобные случаи до грандиозных показательных процессов. ЗИПО страшно радовала такая возможность ликвидировать внутреннее сопротивление и, в первую очередь, связать с этим делом то или иное имя из списка своих политических противников. Во Франции условия для работы абвера были куда более благоприятными, поскольку в этой стране право ареста и допроса имела лишь тайная полевая полиция, подчинявшаяся военному главнокомандующему, который охотно шел навстречу во всех вопросах, затрагивавших интересы вермахта.

Я вкратце обрисовал ситуацию Хофвальду, но тот смотрел на происходящее скептически.

— Вам следует получше ознакомиться с местной ситуацией, друг мой, — сказал он. — Мне известно из надежных источников, что в лице представителя ЗИПО мы сталкиваемся с человеком, которого интересуют главным образом грязные политические делишки и полицейская работа. Его зовут Шрайдер или как-то в этом роде. Постарайтесь переубедить его. Возможно, он даже начнет сотрудничать с вами при условии, что эта идея получит одобрение наверху.

Этот совет немногого стоил, но к нему следовало прислушаться.

В тот же день Вурр отправился в ЗИПО, в результате чего господин советник Шрайдер выразил готовность нанести мне следующим утром визит и ознакомить меня с результатами расследования. Пока же на запрос из берлинского штаба абвера о том, удастся ли начать игру с передатчиком, я ответил уклончиво.

На следующее утро в мой кабинет вошел низенький мужчина с тяжелой, круглой, почти лысой головой в форме штурмбаннфюрера СС и протянул мне вялую, ухоженную маленькую руку. Он вышел впереди меня на террасу, расположился в кресле, скрестив короткие ноги. Во время последующего обмена общепринятыми банальностями я имел удовольствие изучить его более внимательно. Возраст его определить было трудно — вероятно, около сорока лет. Слегка выпуклые крысиные глазки оживляли бледное лицо, а красный нос выдавал пристрастие к бутылке. Этот упитанный человечек источал жизнерадостность, а слегка провинциальный акцент с подчеркнуто теплыми южными нотками создавал впечатление, будто собеседник обрадовался, совершенно неожиданно встретив старого любимого друга. Он излучал ту благожелательность, которой отличаются некоторые криминальные следователи, — ее хватило бы, чтобы растрогать до слез даже убийц из романов Эдгара Уоллеса.

Так вот каков человек, которого, по мнению оберста Хофвальда, я должен заинтересовать военными вопросами! Судя по его задушевным манерам и дружескому «дорогой товарищ Гискес», с которым он постоянно ко мне обращался, эта задача не представляла особых сложностей. Кроме того, я мог быть вполне уверен, что Шрайдер уже выяснил мою подноготную и досконально знаком с моими личными обстоятельствами и политическим послужным списком. Поэтому я сразу же перешел к делу, подчеркнув, что прошло уже двое суток с момента ареста агента, а следствие еще ничего не сделало для того, чтобы можно было начать игру с передатчиком, — и это единственная интересующая меня сторона дела.

— Дорогой товарищ Гискес, — начал Шрайдер. — Пожалуйста, будьте уверены, что я сделаю для вас все, что не противоречит полицейским требованиям. Радист, несмотря на свою молодость, — крепкий орешек и не сломался при первом натиске. Пока мы сумели вытянуть из него лишь то, что он — голландский кадет, работающий на шпионскую сеть, которой управляет из Лондона голландский адмирал Фюрстнер. Радист утверждает, что два месяца назад его высадили с торпедного катера на голландское побережье, и с тех пор он со своим радиопередатчиком безвыездно находился в Билтховене. Он ничего не говорит об организации, которая забирала и расшифровывала перехваченные сообщения, личность его помощника также еще не выяснена. Тот не был в Англии и, похоже, является связным шпионской организации. Он рассказал нам пару баек о том, как к нему попали шпионские материалы, и сейчас мы проверяем его россказни. Пока же я привез вам выдержки из протоколов допросов, которые могут вам пригодиться, а если всплывет что-нибудь еще, поставлю вас в известность.

Оставалось лишь заверить Шрайдера, что я убежден в разумности такого подхода и ценю его откровенность.

Впоследствии я получил несколько выдержек из протоколов допросов арестованного агента, из которых не извлек буквально ничего, кроме того, что его настоящее имя, по-видимому, Зомер. Чем кончилось это дело, мне стало известно лишь девять месяцев спустя, когда Зомер и большая группа голландцев, обвиненных в шпионаже, предстали перед немецким трибуналом и были приговорены к смерти. Исходя из приобретенного опыта, я понял, что в следующий раз следует попытаться самому захватить радиста, даже если за это придется дорого заплатить.

Похоже, на первых порах работы в Голландии фортуна отвернулась от меня — в течение следующих месяцев одна неудача следовала за другой. План захвата радиопередатчика ТВО, действовавшего из Гааги, полностью провалился. Радист, вероятно встревоженный захватом UBX в Билтховене, был куда более осмотрителен. Точная пеленгация указывала на то, что передатчик находится в квартале около станции Статс-Спор в Гааге, где все квартиры имели отдельные входы. Голландец, служивший в IIIF, получил задание под видом представителя электрической компании снять показания со счетчиков электричества в квартале во время радиопередач. Под этим предлогом он мог ненадолго выкручивать в каждой квартире пробки, посредством чего мы надеялись выяснить, в какой части квартала находится передатчик, исходя из неожиданных перерывов в его работе.

Дежурный офицер, следивший за дверями из дома напротив, точно знал, где находится «электрик» в каждый конкретный момент, и поначалу все шло превосходно. Радист вел передачу, группа пеленгации слушала, а «электрик» вошел в первый подозрительный квартал. Через минуту передача внезапно прервалась, но, когда две минуты спустя «электрик» появился на улице, вместе с ним вышел молодой человек с ящиком под мышкой, сел на велосипед и укатил. Люди из группы пеленгации ворвались в дом и обнаружили, что гнездо опустело. Им оставалось предположить, что велосипедист и был радистом. Позже стало известно, что в тот момент, когда «электрик» вошел в дом, дочь домовладельца предупредила радиста, и ему хватило двух минут, чтобы отсоединить провода и скрыться. Его бегству помогло то, что за домом следило мало людей, и, пока мы спохватились, он был уже далеко.

За этим случаем сразу же последовала буря в Берлине, и мы получили в свой адрес немало грубых упреков. Поскольку в тот несчастный день мы не планировали захват радиста, ЗИПО, естественно, не было поставлено в известность, и жалобы на это сыпались на меня со всех сторон. Но неудача могла ожидать нас в любом случае. Ведь если бы мы раскрыли ЗИПО свой план с «электриком», они бы, как всегда, пригнали множество машин и людей, и радист, будучи предупрежден, наверняка вообще не притронулся бы к передатчику, в результате чего операция также окончилась бы провалом. Я утешался мыслью, что передатчик ТВО прекратил работу и эфир над Нидерландами снова «чист».

Каждый отдел IIIF имел в своем распоряжении отряд наемных агентов под кодовым названием «Хаускапелла» — специалистов, которым всегда можно было поручить особые задания. Когда я прибыл в Схевенинген, местная «Хаускапелла» состояла из четырех молодых людей из НСБ под предводительством энергичного лысого толстячка — шестидесятилетнего Босса, который предложил свои услуги в первую неделю после моего появления. Босс и его команда возбудили во мне серьезнейшие подозрения. Я слышал много зловещих рассказов об их прежних подвигах и планировал избавиться от них всех при первой возможности. В числе прочих инструкций, полученных от меня Боссом, было и требование, чтобы лишь он один приходил на Хогевег. Ранее же вся команда приходила и уходила в любой момент, когда ей заблагорассудится. Через несколько дней после того, как Босс получил этот четкий приказ, я услышал в коридоре голландскую речь — это был один из наемников. Мой следующий разговор с Боссом можно было легко расслышать через обитые двойные двери моего кабинета, но в этом имелся и плюс — до всех дошло, что мои приказы следует исполнять. Однако вскоре произошел кровавый инцидент, внезапно и драматически прервавший существование «Хаускапеллы».

В Схевенингене стоял солнечный, тихий и теплый октябрьский день, и ничто не предвещало грядущих неприятностей. Босс пришел ко мне с докладом о том, что его люди вступили в контакт с группой вражеских шпионов в Брабанте, вероятно в городе Бреда. Люди из «Хаускапеллы» предложили переправлять шпионские материалы для этой группы по курьерскому маршруту через Брюссель и Париж в Испанию. На мои конкретные вопросы — особенно на вопрос о том, какая сторона первой установила контакт, — Босс отвечал уклончиво, но обещал предоставить мне более полную информацию на следующий день. Я посоветовал ему не торопиться с дальнейшими расспросами, поскольку спешка лишь возбудит подозрения, и велел сообщать мне о развитии событий. Назавтра вскоре после полудня Босс явился с новостью, что его люди встречаются с представителями шпионской группы этим же днем. Трое из них, очевидно завоевав доверие противоположной стороны, должны прийти на квартиру, которую та снимала в Харлеме, а четвертый во время разговора останется у входа в дом на страже.

Я не придал большого значения этим событиям. Ни один из многочисленных контактов со мнимыми шпионами до сих пор ни к чему не приводил, а я был только рад, когда Босс подолгу не появлялся у меня в кабинете, и не встревожился из-за того, что после этого визита он пропал на два дня. Однако меня ждал большой сюрприз! На утро третьего дня в кабинет ввалился оборванный, небритый тип с запавшими щеками, в котором почти невозможно было узнать прежнего самоуверенного и флегматичного Босса. Он плюхнулся в кресло на веранде и там стал бормотать бессвязные фразы, из которых мне удавалось разобрать лишь «Смерть… тюрьма… все убиты… ЗИПО…», и ничего другого.

Понадобилось некоторое время, чтобы выяснить, что там произошло. Дело оказалось достаточно серьезным. Троих людей из «Хаускапеллы» изрешетили пулями хозяева явочной квартиры. Гости едва успели сесть за стол, как предводитель хозяев выхватил пистолет и открыл огонь. Его товарищи тоже стреляли, пока их магазины не опустели, а из наших людей выстрелить удалось лишь одному, да и тот ни в кого не попал. Результат — один мертвый и двое тяжелораненых с нашей стороны. Преступники сбежали, хотя человек, остававшийся снаружи, сразу же поднял тревогу. Представители ЗИПО, прибыв на место, могли лишь убедиться в том, что произошло непоправимое, зато они схватили Босса, когда тот явился на квартиру через час после стрельбы, — им надо было арестовать хоть кого-нибудь, на кого можно взвалить вину. Босса держали под стражей и допрашивали до нынешнего утра, презрительно отмахиваясь от его заявлений, что он работает на немецкий абвер, и просьбы связаться с его начальником на улице Хогевег.

Теперь это жалкое существо сидело передо мной в полной прострации. Неужели он только сейчас понял, что на войне стреляют и убивают и что от подпольщиков, берущихся за оружие, нечего ждать пощады? Неужели он только сейчас осознал, что в тайной борьбе между разведкой и контрразведкой не избежать смерти и убийств? Или же он просто оплакивал свою удобную непыльную работу, которая обернулась таким кошмаром? А что заставило его пойти против собственного народа, помимо желания заработать грязных денег доносами и предательством? Глядя на него, я чувствовал лишь злобу и неприязнь — и к этой жуткой фигуре, и к войне, и к организации, в которой работал, и к себе самому.

«Хаускапелла» развалилась, всех оставшихся ее членов уволили. После этого кровавого случая стало ясно, что в Голландии существует организованное подполье, которое будет защищаться любыми возможными средствами. Полицейское расследование указывало на Бреду и на след голландца, который служил там инструктором в военной школе. Он вовремя скрылся, а позже мы узнали, что он добрался до Лондона и занял руководящее положение в голландской спецслужбе ББО.

Неудача с ТВО и кровавая бойня в Гаарлеме полностью оправдывали немедленную реорганизацию нашей системы внештатных сотрудников. Стало ясно, что потребуется соблюсти все возможные предосторожности, прежде чем мы достаточно близко подберемся к вражескому радисту, чтобы он этого не заподозрил. Поэтому было бы полезно одеть наших людей в гражданское платье и найти им безвредные занятия, вместо того чтобы использовать множество вооруженных людей в форме. С этого момента мы больше не могли рассчитывать на фактор внезапности, который помог нам захватить радиостанцию UBX в Билтховене. Враги были предупреждены и знали, что при помощи пеленгации мы можем вытащить их из самых темных уголков. Вероятно, теперь они будут прибегать в Голландии к тем же дьявольским методам самообороны, которыми уже пользовались радисты во Франции, чтобы прикрыть свое отступление — заминированные двери и радиопередатчики, полупустые бутылки с отравленным коньяком и прочие ловушки, хитроумию которых, казалось, не было предела.

Итак, два раунда дуэли в Голландии закончились со счетом 2:0 не в нашу пользу. Правда, передатчики молчали, но я был уверен, что вскоре они снова заработают, и предпринял необходимые меры в штабе и в организации внештатных сотрудников. Такие банды, как «Хаускапелла», невозможно было держать на коротком поводке. К каждому отдельному внештатнику требовалось приставить офицера абвера, чтобы тот «руководил» им, отдавал приказы, следил за их выполнением и передавал отчеты в штаб. Отныне наше здание охранялось как банк, и входить в него дозволялось лишь тем, кто имел специальное разрешение. Внешние концентрические круги, состоявшие из офицеров абвера и внештатников с их осведомителями и невольными источниками, были не только нашим орудием по внедрению в ряды врага, но также щитом и фильтром против нежелательного проникновения в нашу организацию извне. Лишь небольшому числу внештатников был открыт доступ в сердце нашей организации, во внутренний круг офицеров абвера, и то лишь в исключительных случаях, в то время как контакты между отдельными внештатниками следовало по мере возможности прекратить, чтобы каждый знал лишь своего личного куратора из абвера. Всю организацию следовало свести к небольшому ядру первоклассных сотрудников в штабе абвера.

В последующие несколько недель я снова и снова втолковывал своему штабу:

— …Я должен полагаться на вашу способность найти правильный ответ после того, как вы поймете общий смысл моих идей. Очевидно, я не могу представить вам письменный устав, и вы не хуже меня знаете, что не существует учебников по службе в IIIF. Вы сможете принять необходимые меры предосторожности лишь в том случае, если будете помнить, что за каждым контактом с внештатником могут следить враги и что сам внештатник по той или иной причине может внезапно переметнуться на другую сторону. Предварительные контакты с внештатниками — все равно что выход на ничейную землю, где в любой момент можно ждать сюрпризов от врага. Используйте инициативу, прибегайте к маленьким хитростям, которые в долговременном плане необходимы для успеха и для вашей безопасности. Меняйте имя, внешность, машину и ее номер, но в первую очередь как можно чаще меняйте место встречи. Заканчивайте встречи как можно быстрее. Никаких регулярных контактов из соображения удобства или по недомыслию! Я требую от вас оригинальных идей, которые помогли бы решить наши проблемы. Мне не нужна большая организация, и число сотрудников должно находиться в обратной пропорции к эффективности нашей работы. Успеха мы достигнем лишь в том случае, если ограничимся нашей основной задачей — проникновением во вражескую тайную организацию. Едва мы обнаружим любую брешь или место сочленения во вражеских доспехах, я сосредоточу все наши резервы для гарантированного прорыва в этом месте…

В сентябре прибыло желанное подкрепление. Из Парижа приехали Арно и Освальд. Я сразу же отправил Арно в Амстердам, поручив ему разведать курьерские маршруты, которые вели из Голландии через Брюссель и Париж в Швейцарию и Испанию. Поскольку Арно свободно говорил по-французски, с первых дней своего появления в Голландии он работал под личиной французского или бельгийского бизнесмена, который часто ездит на юг. Освальд остался при штабе. Гауптман Клеебахер, не вполне подходивший для нашей организации, был по моей просьбе вместе с двумя другими сотрудниками отозван в Германию. Мы надеялись, что им пришлют замену, но лишь весной 1942 года прибыли четверо новых офицеров, позже проявивших себя самым достойным образом. В конце сентября пеленгационная группа вермахта покинула Голландию, поскольку никаких подозрительных радиопереговоров замечено не было, а специалисты по пеленгу срочно требовались в других местах. Служба радиоперехвата все так же находилась в руках лейтенанта Гейнрихса и его людей из ФуБ при ОРПО в Схевенингене. Отношения с полицией безопасности оставались прохладными, но корректными. Я нанес «дорогому товарищу» Шрайдеру ответный визит, который оказался не более полезным, чем наша первая беседа после захвата UBX. Казалось, что нам неожиданно подарили передышку — последнюю паузу, чтобы собраться с силами перед грядущей борьбой.

Часть вторая

Операция «Северный полюс»

Глава 1

Прелюдия

Как всегда в конце дня, в вестибюле отеля «Эксельсиор» напротив Потсдамского вокзала в Берлине было не протолкнуться. По пути к лифту запах кофе с подноса в руках официанта заставил меня направиться к незанятому столику в углу, где я вскоре позабыл усталость и намерение с часок отдохнуть в своем номере.

Два дня в Берлине, заполненные визитами к старшим офицерам ОКБ на Тирпицуфер и встречами с коллегами по радиоабверу на Матейкирх-плац, не говоря уже о вчерашней пирушке с Рокколлем и Бозенбергом в «Фемине», вымотали меня. Сегодня же ничего подобного мне не грозило, так как поезд прибудет в Гаагу лишь завтра утром. Заголовки вечерних газет кричали: «Наши армии продвигаются вперед с тяжелыми боями». Я просмотрел коммюнике вермахта. Требовалось нечто вроде второго зрения, чтобы согласовать скупые фразы коммюнике с реальными фактами о положении на Восточном фронте, которые я только что получил из первых рук в ОКВ. Русская зима наступила неожиданно рано и оказалась столь суровой, что сорвала решительную фазу наступления на Москву. За последнюю неделю русские вернули себе значительные территории и фронт стал укрепляться. Наши потери еще не уточнены, но наверняка они огромны…

Шум в вестибюле усилился. Какое скопление восточных и балканских лиц можно увидеть в Берлине! Не они ли принесли в этот город тот странным образом гнетущий, напряженный, возбужденный стиль жизни, который после тихой и церемонной Гааги ощущался почти физически?

— Приветствую вас, доктор! Какими судьбами? — раздался над ухом низкий, приятный мужской голос с легким венским акцентом.

Мне не пришлось оборачиваться, чтобы понять — это Фредди, туз моих парижских контактов, как всегда очаровательный и элегантный. В поисках свободного столика он забрел в мой угол.

— Сейчас не обойтись без поездки в Берлин, если нужно встретиться с большими людьми, — продолжал он, не объясняя, кого имеет в виду: меня или себя. — Меня уволили в Париже в сентябре. Я слышал о вас: срочный вызов и все такое. Что же с вами случилось? Ну да, конечно — как обычно, полная секретность во всем. Но выглядите вы отлично… вас не узнать. Вот что делает с человеком морской воздух и крепкий сон!

Ему принесли кофе как раз в тот момент, когда я сумел вклиниться в его болтовню и задать вопрос. Прошлой зимой в Париже мне довелось хорошо узнать этого умного, прекрасно выглядевшего отпрыска старой австрийской семьи. Фредди руководил промышленным концерном, участвовашим в германской программе вооружений, и вскоре после того, как мы познакомились, пришел ко мне с довольно деликатной проблемой. Он попросил у меня протекцию для красивой юной француженки, представительницы одного из известнейших герцогских родов Франции. Случайно ему стало известно, что она помогает другу ее семьи, капитану французского Генштаба, служившему в английской разведке, а Фредди знал, что шпионская группа капитана уже попала под наблюдение абвера.

Как поступать при таких обстоятельствах? Я решил, что для двадцатилетней девушки, которая случайно стала помощницей опытного шпиона, арест ее друга и его группы послужит достаточным предупреждением. Я полагал, что, вероятно, уломаю непосредственное начальство и после этого отпущу ее, но такой шаг мог оказаться фатальным, если о моей услужливости станет известно во враждебных кругах. К счастью, этот случай не привлек излишнего внимания, и несколько месяцев спустя Фредди, который в результате аннексии Австрии успел стать немецким подданным, женился на своей белокурой голубоглазой «маргаритке». Они были самой счастливой, самой красивой и элегантной парой во всем Париже.

Фредди, как обычно, болтал оживленно, без перерывов. Он знал сотни людей во всех столицах и держав оси, и союзников, часто путешествовал, многое видел и слышал. Во время обеда и вплоть до посадки в спальный вагон, идущий в Гаагу, я выслушивал его рассказы, проливавшие яркий свет на мрачную панораму военной поры. Фредди хорошо знал англосаксонские страны и их промышленность, так как провел там много времени.

— Берегите желудок, доктор, — сказал он при расставании. — Раз Гитлер объявил войну Америке, вскоре мы будем кормиться суррогатами, а непоколебимая вера — неважная замена для соды.

Он стоял на перроне. Свет из вагона отблескивал в его темных живых глазах, золотил гладкие черные волосы.

— Пока, Фредди! Увидимся в Париже!

Поезд тронулся с места.

В Шаубурге умолкли последние ноты «Баттерфляй», сменившись бурными аплодисментами; превосходным артистам из Берлинской оперы пришлось несколько раз выходить на поклон.

Я медленно возвращался в Схевенинген сквозь холодную, звездную ночь. Охваченный нервозностью и тревогой, я не мог избавиться от назойливого мотива «желания», стучавшего у меня в голове: · · · — · · · — · · · — V, · · · — Vertrauen, Verrat, Verbindung?{4} Связи через Северное море — их предстояло наладить мне. На Тирпицуфер в Берлине считали, что я должен заняться этим в первую очередь: найти способ молниеносной связи, отправлять короткие, энергичные, стремительные, как брызги воды, радиосообщения, которые станут челноком, сплетающим секретные, невидимые нити в паутину, чтобы уловить в нее зловещие планы, которые готовятся за морем, на острове, против вермахта.

После полудня я подробно доложил оберсту Хофвальду о поездке в Берлин. Мы честно и откровенно обсудили положение абвера на Западе, которое с июня 1941 года стало еще более угрожающим. После нападения на Россию сторонники Советов в Западной Европе, ранее застывшие в выжидании, активизировались. Служба радиоперехвата абвера и отделы пеленгации с августа слушали переговоры сети русских радиостанций, причем каждый месяц во Франции, Бельгии и Голландии как грибы после дождя появлялись новые передатчики. В начале ноября были четко выявлены коротковолновые агентурные связи между Амстердамом и Москвой и началась их пеленгация. Коммунисты в Париже, Брюсселе и Амстердаме, очевидно, не теряли времени после подписания Договора о дружбе 1939 года. За этой широкой деятельностью, начавшейся летом, явно стояла хорошо оснащенная, хорошо подготовленная и очень опытная организация.

Однако это была лишь одна сторона чрезвычайно серьезной угрозы. Гораздо больше нас тревожила вероятность того, что группировки фанатичных идеалистов, ранее державшие себя в руках, теперь нашли дорогу к штабу союзной разведки в Лондоне, благодаря чему могли спокойно присоединиться к группам сопротивления на оккупированных территориях, которые в плане идеологии ориентировались на Великобританию. Эти динамичные революционные силы, взращиваемые «на том берегу» врагом, который тщательно тренировал их и возглавлял, без всяких угрызений совести вели войну у нас в тылу всеми вообразимыми средствами. Резкое увеличение тайных радиопереговоров между Лондоном и оккупированными и неоккупированными частями Франции служило признаком, который не следовало игнорировать! Какое место в этих планах отведено Голландии?

Я изложил Хофвальду требования Берлина. То, что вермахту необходимо положить конец этой невидимой и опасной вражеской деятельности, очевидно, дошло до ответственных властей, не связанных со штабами абвера и его службой радиоперехвата. Серьезность ситуации, похоже, вынудила людей Гиммлера довести до сведения начальников полиции в оккупированных странах, что они должны на время забыть свои разногласия и соперничество с абвером вермахта. Если это требование будет выполняться на низовых уровнях, то у нас появились бы куда более радужные перспективы на ответную игру с захваченными радиопередатчиками.

В офицерском собрании абвера еще горел свет. Хофвальд и Вурр расположились в креслах перед очагом. Их головы, четко выделявшиеся в свете обычной лампочки, повернулись к двери, когда я вошел в полуосвещенную комнату. Мы обменялись рукопожатиями, и Хофвальд налил третий бокал «Кордон руж» из бутылки, стоявшей рядом с ним в ведерке со льдом, когда я пододвинул кресло поближе к приятному теплу. Офицерское собрание было любимым детищем Хофвальда, который умел быть превосходным хозяином, когда на него накатывало настроение.

— Господин оберет, вам напоминал о себе генерал Швабедиссен, — сказал я. — Он сидел с фон Мюллером и Янсеном в соседней со мной ложе. Я от вашего имени поблагодарил его за билеты, присланные нам из штаба Верховного командования. Представление оказалась первоклассным, а Миренхольц с ее чудным голосом была великолепна в роли Баттерфляй. Зейсс родом из Вены и питает слабость к музыке и театру. Как было бы славно, если бы он занимался только этими вещами! В ложе рейхскомиссара находилось двое неизвестных мне людей, а в соседней ложе, между прочим, сидели мадам и мадемуазель П. собственными персонами. В антракте можно было заметить, что двух этих красивых женщин не окружает обычная свита. Неужели они вышли из милости при дворе?

Хофвальд отсалютовал мне бокалом.

— В таком случае вы можете заняться ими под предлогом служебного расследования, — сказал он, улыбнувшись. — Специалист из IIIF обязан уметь воспользоваться таким материалом на все сто процентов.

— Совершенно верно, господин оберет. Кроме того, подобный «материал» может при некоторых обстоятельствах оказаться очень полезным для специальных кратковременных заданий в рамках наших собственных планов. Но лишь при соблюдении правил, соблюдаемых разведкой при использовании красивых и умных женщин, — правил, которые лучше всего годятся для таких женщин. Так сказать, осаждай, побеждай, клади на лед и по возможности второй раз не пользуйся! А внедрением подобных дам на постоянную работу в разведку пусть занимаются те, кому некуда девать время.

Хофвальд задумчиво посмотрел на меня, как делал всегда, когда хотел услышать больше.

— Естественно, я сделал бы исключение, — продолжал я, — для таких случаев, когда страстная женщина, руководствуясь личными побуждениями — великой любовью либо смертельной ненавистью, — может сотворить чудеса на секретной службе. Если наткнешься на такую редкую птицу, то поступишь совершенно правильно, просто из уважения дав ей возможность проявить свои внутренние движущие силы. Однако же обычные авантюристки, вроде наших знакомых П., могут достичь лишь внешнего успеха. Они уважают только деньги, и этот бог дает им все необходимые средства для удовлетворения прочих стремлений.

— Хорошо, что они вас не слышат, — сказал Хофвальд, подзывая официанта, чтобы он наполнил нам бокалы. — Давайте лучше займемся нашим ледяным шампанским, которое приятнее ваших холодных советов. Ваше здоровье, господа! Утешимся мыслью, что существуют и другие женщины помимо тех гарпий, которых заклинает наш трудолюбивый Гискес.

— Господин оберет, пью с вами за эту мысль. Я был бы последним человеком на свете, если бы смог сдержать восхищение красивой женщиной — разумеется, при условии, что мой ум не занят работой.

Вурр провожал меня по Хогевег, сообщив, что Вилли прислал доклад о встрече с типом, который предложил себя на роль внештатника под именем Риддерхоф и утверждал, что втерся в доверие к английским агентам в Гааге. Он хотел на этом подзаработать, но его рассказы звучали довольно туманно.

— Если, кроме денег, ему ничего не нужно, то мы можем для него кое-что сделать, — сказал я. — Пока же спокойной вам ночи и спасибо за донесение.

Но из головы по-прежнему не выходило: «· · · — · · · — · · · — V, Verrat, Verbindung?»

На следующий день почта была особенно обширной. Ее вместе с картой клали каждое утро в девять часов на мой стол, где она лежала под охраной Вурра, с которым я привык обсуждать пришедшую корреспонденцию. К несчастью, обычно она состояла из макулатуры. Бесчисленные конторы, бюро, особые отделения и штабы связи, подобно зубам дракона, взошли в первый же год оккупации, и их число все возрастало. Гражданские власти и вермахт, партия и полиция, военная промышленность, деятели военной экономики и «Организации Тодта» — все обзавелись конторами и для себя, и для своих обширных штабов и теперь изо всех сил старались доказать свою незаменимость, производя на свет горы бумаги. Дублирование, столь типичное для правительственной практики Третьего рейха, с началом войны достигло неслыханных размеров, несмотря на бравые слова о сокращениях и экономии. Всем посвященным было ясно, что все кончится организованным хаосом.

Подобные мысли посещали меня и в то утро. Я не успел просмотреть растущую груду бумаг, а уже проклинал ее. Вурр сортировал пришедшие телеграммы, в которых обычно содержалось самое интересное.

— Прибавление в семействе, господин майор. Наша просьба перевести Хунтеманна в IIIF одобрена, и бумаги на его перевод отправлены в Аст-Копенгаген. Кроме того, сюда из Аст-Афины срочно переводят майора Визекеттера. Афины сообщают, что он летит через Рим и Мюнхен.

— Минутку, Вурр. Я знаю господина Визекеттера по Парижу. Прошлой зимой он приезжал ко мне на стажировку. Он — офицер запаса, неравнодушен к алкоголю. Каким ветром его занесло в Афины? Если он просил о переводе, то это означает, что там нет никакой приличной выпивки. Если не считать этого, майор — вполне наш человек.

— Далее Аст-Вильгельмсхафен запрашивает, не возражаем ли мы, если наша старая «Хаускапелла», которая сейчас восстановлена, будет использоваться там на правах внештатников. Ее задействуют в гронингенском отделении.

— Мой дорогой Вурр, вы же знаете, как мне не нравится приказ Берлина, чтобы IIIF при Аст-Вильгельмсхафен оказывал содействие морскому абверу в Гронингене и Фрисландии, оставаясь при этом подотчетным мне. Но я не могу ничего изменить. Впрочем, пусть они порадуются нашим рыцарям. Что там еще у вас? Есть донесение Вилли о встрече с новым внештатником?

Вурр порылся в бумагах и нашел листок бумаги, очевидно вырванный из большого блокнота, с несколькими строчками, написанными аккуратным почерком Вилли. Они были довольно скупыми…

«Гаага. 27 ноября 1941 года. Лично шефу IIIF. Сегодня в 13.00 вторая встреча с Риддерхофом, Американский отель, Амстердам. Р. утверждает, что вступил в контакт с голландским офицером запаса, который работает на двух английских агентов, вероятно действующих из Гааги. Р. требует денег. Кроме того, просит защиты от немецких валютных властей, которые арестовывали его за контрабанду алмазов. Прошу разговора с шефом в 17.00 28 ноября в штабе. Вилли».

Я внимательно прочел записку и передал ее Вурру.

— Проследите, чтобы Вилли заполнил соответствующие формуляры на нового человека и выполнил прочие формальности сразу же после нашей встречи сегодня вечером. Кроме того, немедленно дайте новичку агентурный номер и псевдоним. Отныне имя Риддерхоф ни при каких обстоятельствах не должно появляться в докладах Вилли. Разумеется, это относится и ко всем нашим разговорам. Видел ли кто-нибудь, кроме нас с вами, это донесение с прошлого вечера?

— Нет, господин майор. Оно всю ночь пролежало в сейфе для совершенно секретных документов. Я лично убрал его туда. Ключ, как обычно, был положен в запечатанный конверт и оставлен у дежурного офицера.

— Хорошо, Вурр. Я знаю, что могу полагаться на вас в таких мелочах, но пренебрежение ими может лишить нас шансов на успех. Удача, которая привела к нам нового человека, завтра может отвернуться от нас, если мы не сохраним полную секретность. Выведут ли нас донесения Вилли на что-нибудь стоящее, пока сказать нельзя. Но если все окажется правдой, то я выжму из этого человека все, что возможно. Постарайтесь сегодня вечером присутствовать на нашей встрече и позаботьтесь, чтобы нас ни в коем случае не беспокоили. Ну вот, а теперь давайте побыстрее разделаемся с оставшимися бумагами.

По моему приглашению «Входите!» в кабинете вслед за секретаршей появился мужчина лет сорока могучего телосложения. Секретарша представила его: «унтер-офицер Куп». Он был ухожен и одет как высокопоставленный чиновник или бизнесмен, а на его открытом лице читалось довольство собой и миром. Даже самый подозрительный человек проникся бы доверием к этому открытому, обаятельному мужчине. Куп был прирожденным «мастером контакта», отличаясь бесконечным разнообразием подходов к другим людям. Тем не менее я питал некоторые сомнения относительно его пригодности для нашей службы, хотя он получил уже немало возможностей продемонстрировать врожденную решительность и тренированный ум, позволявший ему находить верное решение при любых обстоятельствах. По моему мнению, он мог бы решать важные и деликатные вопросы с осторожностью, которая умерялась здоровой самоуверенностью, и по этой причине я намеревался поручить ему непосредственное руководство новым человеком, не ставя между ними посредником офицера абвера.

Его приветственные жесты и слова свидетельствовали о легкой бесцеремонности, которую я поощрял как у него, так и у прочих внештатных сотрудников. Такие отношения и взаимное обращение друг к другу Вилли и Шеф подчеркивали наше особое взаимное доверие, а кроме того, служили маскировкой, когда в ней возникала нужда. Мы сели за стол, а Вурр положил рядом с нами донесение Вилли о Риддерхофе. На нем уже стоял штамп «совершенно секретно».

— Неделю назад, — начал Вилли, — я случайно встретил в Амстердаме знакомого, которого давно не видел. Его зовут Питере, и он знает обо мне лишь то, что я время от времени приезжаю в Амстердам по делам. Разумеется, он не имеет понятия, что я военнослужащий и работаю в IIIF. Питере сказал мне, что его четыре недели продержали в тюрьме по подозрению в спекуляции. Но поскольку никаких доказательств не было, в конце концов выпустили. Сидя под арестом, он завязал ряд полезных знакомств. Например, один человек рассказал ему по секрету, что имеет надежный и секретный способ связаться с Парижем, которым пользуется для контрабанды алмазов. Партнеры этого человека соблюдали особую осторожность и тщательно конспирировались по причине участия в прочих незаконных делах. Я сразу же навострил уши, но не стал прерывать Питерса, а лишь сказал под конец, что хотел бы познакомиться с этим человеком. Мол, давно ищу такую возможность, и если сумею ею воспользоваться, то мы все трое окажемся в выигрыше. И позавчера Питере свел меня с этим торговцем алмазами. Его зовут Риддерхоф. Мы говорили только о контрабанде, и Риддерхоф дал мне телефонный номер в Варне, по которому я найду его при необходимости.

Я позвонил ему вчера утром и назначил встречу в амстердамском отеле «Карлтон» в 13.00. Он явился пунктуально, и разговор вскоре перешел на его связи с Парижем. Он несколько раз упоминал, что нуждается в деньгах и что вскоре «провернет крупное дельце». Когда я намекнул, что известные германские власти хорошо оплачивают сведения о тайных способах коммуникации, он чрезвычайно заинтересовался. Похоже, ему чрезвычайно важно получить защиту от валютного контроля, если тот продолжит расследование. Во время легкого обеда Риддерхоф осушил бутылку бордо и начал рассказывать истории о своих приключениях, в основном касавшихся торговли опиумом и борьбы с ней на Дальнем Востоке. Он намекал, что хорошо оплачиваемая работа в разведке — как раз то, что ему надо. Если сражаться придется с англичанами, то тем лучше.

Я дал ему понять, что мне, возможно, удастся раздобыть для него такую работу, но он сперва должен убедить нас, что обладает необходимыми знакомствами. Тогда он рассказал о капитане из Гааги и двух английских агентах. Я не хотел насухо выжимать его при первой встрече и решил, что несколько банкнотов помогут ему освежить память, а заодно вызовут стремление получить еще больше.

Тут Вилли заколебался и вопросительно взглянул на меня.

— Когда вы снова встречаетесь с этим человеком?

— Завтра в Утрехте в 12.00, господин майор.

— Господин Вурр, пожалуйста, сделайте пометку о нашем разговоре. Дадим новичку номер F2087, кличку Георг и выплатим 500 флоринов. Немедленно займемся проверкой его личности. Завтра вы, Вилли, сделаете ему предложение и скажете, что за быстрые результаты его ждет большая награда. Моральные соображения этого типа не беспокоят. Но совершенно ясно дайте ему понять, что любые сказочки или попытка скрыть от нас хоть что-либо приведут к его немедленному аресту. Сблизьтесь с ним и как можно более тщательно изучите его привычки и причуды. С сегодняшнего дня вы освобождаетесь от всех прочих обязанностей. При необходимости обращайтесь к обер-лейтенанту Вурру за содействием. Кроме того, точно выясните, что за человек этот Георг. Что вы на сегодняшний день о нем знаете?

— Шеф, он живет в Варне, якобы бизнесмен. Напившись, говорит на мешанине испанского, английского и голландского. Это высокий, толстый, обрюзгший тип, хромает на левую ногу — такие часто попадаются.

— Хорошо. Достаньте его фотографию — под предлогом, что она нужна для поддельного паспорта. Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что от нас требуется лишь выйти на агентов в Гааге и их помощников? Держите Георга под постоянным присмотром. Ни на что не отвлекайтесь, никаких побочных дел, пока не разберетесь с этим. Ясно?

— Слушаюсь, шеф!

— Присылайте донесения как можно чаще, но лишь обер-лейтенанту Вурру либо мне. Удачи!

Вилли пожал нам руки и вышел.

Согласно следующему донесению Вилли, F2087 утверждал, что агенты в Гааге имеют радиопередатчик. Я уже предупредил лейтенанта Гейнрихса и ФуБ-станцию о такой возможности. В Берлин и службу радиоперехвата абвера были немедленно отправлены телеграммы с настоятельной просьбой внимательно следить за всеми подозрительными радиопереговорами между Голландией и Англией. Лейтенант Гейнрихс отрядил четверых человек на специальную вахту, но дни шли, а новостей не было никаких.

Пять или шесть донесений Вилли не свидетельствовали о каком-либо прогрессе. F2087, очевидно, старался заручиться доверием капитана, что требовало дополнительных расходов — как с его стороны, так и с нашей. За десять дней мы не продвинулись ни на шаг. Гейнрихс клялся, что из Гааги не ведется никаких передач, а берлинский радиоабвер задавал мне дополнительные вопросы, на которые я не мог ответить, и это не улучшало моего настроения.

10 декабря пришло новое донесение от Вилли:

«…источник F2087. Агент № 2 в Гааге ищет подходящие места, чтобы сбрасывать на парашютах оружие и материалы для саботажа. График будет согласован с Лондоном, а он сам выделит людей для встречи… Планируется создание обширной организации, ее систематическое вооружение и обучение…»

Я схватил красный карандаш и написал на полях:

«Рассказывайте такие байки на Северном полюсе! Между Голландией и Англией нет радиопереговоров. Даю F2087 три дня, чтобы объяснить эту неувязку!»

Будучи вполне уверен, что сообщения F2087 о радиопереговорах — полная чушь, я все же позвонил Гейнрихсу и поговорил с ним довольно сурово:

— Чем занимается ваша служба радиоперехвата? Я получил донесение, что радиосвязь существует. Подыскиваются удобные места для сброса оружия на парашютах. Если вы ничего не слышали, значит, ваши люди впали в спячку!

— Господин майор, в эфире было пусто. Мы непрерывно ведем прослушивание, и все немецкие станции перехвата получили задание отслеживать эти конкретные переговоры. Нам остается только продолжать, хотя лично я не верю, что этот передатчик работает.

— Спасибо, Гейнрихс. Возможно, что мерзавец, от которого поступают донесения, обманывает нас. Я немедленно дам вам знать, если появятся новости свежее.

Выведенный всем происходящим из себя, я схватил донесение Вилли.

— А вы что думаете, Вурр?

Он пожал плечами:

— Мне видятся две возможности. Либо F2087 водит нас за нос, несмотря на пятьсот гульденов, которые должны были доказать ему, что мы — люди серьезные. Если это так, я обещаю устроить ему веселую жизнь. В то же время я уверен, что Гейнрихс и его люди трудятся вовсю и делают все, что в их силах, чтобы засечь эту связь. Но вполне может быть, что используется передатчик нового типа. Я слышал в Берлине о большом прогрессе в конструировании УКВ-передатчиков для агентов. Возможно, что враг пользуется такими устройствами и наша служба перехвата не может их услышать. Нужно принимать во внимание и радиотелефоны. Наши собственные портативные радиотелефоны работают в радиусе лишь нескольких километров, но кто знает, насколько врагу удалось усовершенствовать свои радиотелефоны?

— Если Вилли сегодня появится, дайте ему понять, что я ни в коем случае не собираюсь ждать больше трех дней и по их истечении установлю за F2087 плотную слежку. Это плохо, поскольку наш приятель быстро поймет, что происходит, — но ситуацию необходимо прояснить.

Вечером Вурр сказал мне, что Вилли выслушал мои претензии к его последнему донесению, не высказывая своего мнения.

— Вы спросили, не хочет ли он еще раз поговорить со мной?

— До этого не дошло, господин майор. Мы поговорили всего несколько минут, а затем он встал и ушел. Он даже не притронулся к своей чашке крепкого чая, без которой обычно не может обходиться. Ваши замечания явно задели его за живое.

— Превосходно! Значит, он будет в самом подходящем настроении для разговора со своим другом F2087, иначе тот вообразит, что может «доить» нас, скармливая информацию по капельке!

От Вилли два дня не было ни звука. Раз или два в штаб заглядывал лейтенант Гейнрихс, но не просил о встрече со мной. Очевидно, прощупывал почву. На третье утро в 9 часов в моем кабинете появились двое радостных людей, даже не пытавшихся соблюсти обычный церемониал, — Вурр и Куп.

Я взял у Вурра донесение и прочитал: «…По поводу «Северного полюса»… Источник F2087». Я поднял глаза. Оба гостя широко улыбались. Пришлось и мне усмехнуться вместе с ними. Вилли избрал для операции кодовое название, заключавшее в себе неприкрытый намек, и имел на это полное право, так как его нынешнее донесение развеяло все наши сомнения. «…F2087 с 12 декабря установил тесные связи с капитаном запаса Бергом из Гааги. Берг принял предложение F2087 позаботиться о переправке некоторых материалов из Англии. В ближайшее время сбросов с парашютом не ожидается, так как радиосвязь с Англией не действует. Передатчик оказался дефектным, его пытаются починить…»

Наконец-то мы получили безобидное объяснение недоразумений, которые долго не давали нам спать. Но это еще не все. Более важной была задержка в работе вражеской группы, вызванная отсутствием радиосвязи. Эта задержка позволяла F2087 войти в тесный контакт с руководством вражеской группы и заблаговременно сообщать нам обо всех ее действиях. За ее руководителями можно будет следить без помех, так как F2087 вплотную займется внутренней структурой организации. Благодаря этому враг сможет спокойно развивать свою группу, а мы будем держать его под постоянным наблюдением, не имея необходимости прибегать к немедленному аресту. Я подробно обсудил этот план с Вурром и Вилли, но не мог себе представить, какие результаты впоследствии даст использование принципов IIIF в операции «Северный полюс».

В течение следующих недель события шли по плану, и на исходе года F2087 так глубоко проник в организацию, что донесения про капитана ван ден Берга содержали ценную информацию о нелегальной деятельности, не имеющей отношения к двум агентам, сброшенным с парашютом.

В начале января 1942 года F2087 узнал от ван ден Берга, что готовится план переправить троих людей из Схевенингена в Англию на торпедном катере. Торпедный катер подойдет как можно ближе к берегу и заберет троих пассажиров со второй дамбы к северу от схевенингенского причала. О дне операции гаагская группа узнает по радио «Ориндж»: трансляция «Вильгельмуса»{5} в 21.00 будет означать, что катер отбыл и подберет людей этой же ночью между 21.00 и 01.00.

Это донесение породило множество вопросов. Во-первых, каким образом организована эта операция? Во-вторых, чем так важны эти люди либо их материалы и сведения, что решено рискнуть катером, чтобы подобрать их? Или же это просто попытка выяснить, пригоден ли такой метод для дальнейшего применения? Для нас важно в первую очередь было то, что наконец-то появилась возможность проверить донесения F2087. Если они выдержат проверку, то соответственно в будущем им следует придавать большее значение. Таким образом, предстояло наблюдать за вражеской операцией, не возбуждая подозрений, и в то же время по возможности предотвратить ее. Пристальное наблюдение за подходами к берегу можно было поручить лишь регулярным патрулям ФГАК — службы по борьбе с контрабандой. По этой причине я сообщил местному инспектору все необходимые сведения, но естественно, ничего не стал говорить ему о сигнале к началу операции, сказав лишь, что оповещу о времени, когда его подчиненные должны будут удвоить бдительность.

Дополнительная задача — предотвратить операцию — была более сложной. Возможно, дело дойдет до применения оружия, поскольку придется столкнуться с английским или голландским боевым кораблем. Поэтому я принял меры к тому, чтобы установить в центре причала два крупнокалиберных пулемета, к которым был приставлен опытный фельдфебель из отделения охраны абвера. Лейтенант Гейнрихс получил приказ немедленно сообщать о трасляции «Виль-гельмуса» по радио «Ориндж» мне или дежурному офицеру при штабе, используя кодовое слово «Национальный гимн».

Неделя прошла спокойно. Однажды воскресным вечером я сидел у себя, читал и думал о чем угодно, только не о том, что этой ночью нам предстоит первая операция в Голландии. В 21.15 позвонил дежурный офицер и произнес кодовое слово: «Национальный гимн». По этому сигналу все пришло в движение.

Ночь выдалась холодная и бурная. Плотные тучи, мчавшиеся с запада, постоянно закрывали только что взошедший месяц, когда в 23.00 я приехал на причал — проверить, все ли готово. Чтобы избежать малейшей ошибки, тяжелые ворота, закрывавшие причал на ночь, были, как обычно, заперты. Поэтому после того, как прошел патруль ФГАК, мне пришлось перелезать через ворота. То же самое сделал до меня и пулеметный расчет. Видимость была хорошей, а лунного света хватало, чтобы следить за морским простором до третьей дамбы на севере. По соображениям безопасности пулеметный расчет был снабжен сигнальными ракетами и получил приказ открывать огонь по любому судну, приближающемуся к берегу. Время текло медленно, мы, как обычно, передавали друг другу ночной бинокль, чтобы начеку постоянно находилась пара свежих глаз. Поскольку тот самый сигнал, о котором говорилось в донесении F2087, был перехвачен нами в 21.00, было разумно предположить, что подтвердится и вторая часть донесения, относительно прибытия торпедного катера. Однако ничего не происходило.

Я покинул причал в час ночи, но пулеметный расчет оставался на месте до рассвета. Однако, когда около 2 часов я прибыл в штаб берегового патруля, меня ждала неожиданная новость: примерно в полночь один из патрулей арестовал троих людей. Они взбирались на старый блиндаж на северном конце набережной. Я практически не сомневался, что именно о них говорилось в донесении F2087, хотя арестованные объясняли нарушение комендантского часа тем, что были на вечеринке и захотели «глотнуть свежего воздуха». Едва ли имелась возможность доказать, что они намеревались уплыть на торпедном катере в Англию. Малейший признак того, что у нас есть информация об их истинных намерениях, мог поставить под угрозу доверие, которое завоевал F2087 у подпольщиков. По этой причине я ограничился тем, что через коменданта патрульной службы попросил полицию безопасности забрать «троих людей, арестованных на берегу при подозрительных обстоятельствах».

В кратком донесении для полиции безопасности я обрисовал предварительные шаги, которые привели к аресту этой троицы, и попросил выяснить их личность. Это возбудило живейшее негодование. Тот факт, что операция прошла успешно и в соответствии с моими намерениями, не помешал полиции безопасности заявить резкий протест оберсту Хофвальду. Основание — ЗИПО недостаточно проинформировано о моих планах. Эти новые трения между ЗИПО и моей службой имели следствием то, что мне не сообщили результаты полицейского расследования «пляжного дела», в результате чего нам так и осталось неизвестно, каким образом удалось договориться с Лондоном о том, что сигналом будет «Вильгельмус».

Вскоре после этого от лейтенанта Гейнрихса мы узнали, что ЗИПО арестовало английского радиста. Он работал очень недолго, и звали его ван дер Рейден. Этого человека ЗИПО собиралось «перевербовать» и начать «ответную игру» на его передатчике, но по причинам, тщательно от нас скрывавшимся, из этого великого проекта ничего не вышло, и впоследствии мы узнали, что арестованы были все сообщники «гулявших по пляжу».

Хотя мы пребывали в неведении о подробностях дела ван дер Рейдена, было совершенно ясно, что среди персонала отдела IVE гаагского ЗИПО не имелось ни одного человека, достаточно компетентного для «ответной игры» на радиопередатчике. Как я некоторое время спустя услышал от Гейнрихса, эта истина постепенно дошла до советника Шрайдера, и успешное посредничество Гейнрихса в конце концов привело к тому, что полиция неохотно решила в случае ареста очередного радиста передать его в IIIF при наличии перспектив на удачную радиоигру.

Тогда мы сосредоточились на тщательном наблюдении за группой капитана ван ден Берга в надежде, что капля удачи в сочетании с умелой подготовкой к последующим действиям даст нам достаточно материала для начала радиоигры. В эти январские недели F2087 был очень занят. Теперь я относился к его донесениям куда более серьезно, а два произошедшие в то время события еще раз подтвердили надежность его сведений. Эти события не имели прямого отношения к планам наших врагов в Лондоне, но, насколько я помню, они послужили ценным подтверждением достоверности донесений F2087. Одно из них было связано с бегством в Англию людей, которые собирались отплыть в лодке от Монстера, южнее Гааги. Поскольку это осуществлялось без ведома англичан, донесение F2087 передали в морской абвер, и последующая операция завершилась арестом троих человек, в том числе некоего Гербранди, который считался племянником премьер-министра голландского правительства в Лондоне{6}.

Второй из этих случаев касался переправки агентов и материалов из Гааги в Брюссель и Париж. Это донесение требовало более тщательного расследования, для чего отдел IIIF во главе с майором Визекеттером воспользовался трюком, который применялся позже в нескольких важных делах.

Короче говоря, требовалось устроить так, чтобы один из наших сотрудников абвера привлек к себе внимание соответствующей вражеской группы; для этого был нужен человек, чей опыт, знание языков и прочие обстоятельства позволили бы ему выдавать себя в Голландии за беженца-француза, а в Париже — за беженца-голландца. F2087 добился полного успеха, рекомендовав гаагской группе нашего человека, унтер-офицера Арно как беженца, участника французского Сопротивления, и в результате эта группа без колебаний приняла его через четыре недели в своем гаагском штабе. Связи, которые Арно установил с ней, позволили ему в последующие годы держать под контролем курьерские маршруты в Париж, Испанию и Швейцарию.

Как я уже говорил, эти дела не затрагивали напрямую нашу главную цель, но послужили тренировкой для моего персонала, который на глазах набирался опыта.

В первой половине января было достоверно установлено, что агентурная группа в Гааге поддерживает радиосвязь с Лондоном. Первые указания на это содержались опять же в донесениях F2087. Руководитель этой группы, чье имя по-прежнему было нам неизвестно, судя по всему, организовал шпионскую сеть, донесения которой передавались по радио. Если это было правдой, то, значит, дефектный передатчик удалось починить.

Это послужило Гейнрихсу и его людям сигналом удвоить усилия по перехвату сообщений. Если мы хотели позже начать на этом передатчике радиоигру, требовалось аккуратно перехватывать все послания, чтобы в случае захвата передатчика у нас имелось достаточно материала и не пришлось бы полагаться на сомнительную готовность самого радиста сотрудничать с нами. Следовало выявить расписание радиосеансов, а также любые плановые изменения частоты, если они имели место. Более того, требовалось получить достаточно много посланий, чтобы установить применявшийся метод шифровки, так как расшифрованные сообщения дали бы нам ценную информацию, необходимую для радиоигры. Благодаря все более точным и подробным донесениям от F2087 цели и масштаб операций этой группы становились яснее с каждым днем, и к концу января появилась возможность предпринимать ответные меры, хотя я прекрасно понимал, что это приведет всего лишь к ликвидации группы.

Через несколько дней после получения соответствующего донесения от F2087 станция радиоперехвата ОРПО в Схевенингене выявила работу подпольного передатчика с позывными RLS, поддерживавшего связь с другой радиостанцией — РТХ. Судя по данным пеленгации, RLS располагался в южной Голландии; к середине февраля более точная пеленгация ограничила район поисков территорией Гааги. Больше не оставалось сомнений, что связь RLS-PTX осуществляется группой под руководством капитана ван ден Берга, а кроме того, станция РТХ определенно находилась где-то севернее Лондона. Это была английская радиостанция, поддерживавшая многочисленные секретные радиоконтакты с континентом.

Непрерывная и тщательная работа службы радиоперехвата вскоре выявила расписание работы RLS и используемые частоты, а точная пеленгация указывала на то, что передатчик находится в юго-западной Гааге. Это соответствовало донесениям F2087 о том, что передатчик действует из дома на Свеллингстрат. F2087 успел стать правой рукой ван ден Берга, который с удовольствием использовал его во всех «опасных» делах. Они включали сбор материала для шпионских донесений, и мы давали ответы на эти вражеские вопросники после консультаций с соответствующими немецкими сухопутными, морскими и воздушными властями. Помимо всего прочего, ван ден Берг поручил F2087 точно выяснить, действительно ли крейсер «Принц Евгений» ремонтируется в Схидаме. F2087 доложил, что так оно и есть. Передача этого донесения в радиоотдел и его последующая отправка в Лондон позже сыграли важную роль.

Согласно донесениям, полученным от F2087 в феврале, Лондон настаивал на ускоренной подготовке площадки для сброса на парашютах материалов для саботажа; прогнозировалось, что первая подобная операция состоится в течение месяца после 20 февраля. Мы постоянно получали точную информацию о ходе этих приготовлений и узнали множество подробностей, впоследствии оказавшихся бесценными. Но всех этих сведений по-прежнему не хватало, чтобы выявить полный масштаб лондонских инструкций руководителю группы саботажа, не говоря уже о договоренностях относительно самой операции, если бы мы предприняли какие-либо преждевременные шаги против этой группы. Мы по-прежнему не имели представления, какие соображения влияли на выбор Лондоном места сброса, будет ли отдано предпочтение лунному или безлунному периоду, каким образом следует разместить на земле сигнальные огни для самолета и должны ли они быть белыми или цветными. Однако мы впервые услышали о «положительных» и «отрицательных» числах, передача которых по радио «Ориндж» означала бы либо время прибытия самолета текущей ночью, либо то, что операция откладывается.

Согласно моему плану, первый сброс материалов для группы ван ден Берга англичане осуществили беспрепятственно. Но тем не менее, чтобы избежать опасной возможности того, что какие-либо материалы упадут в канал и будут утрачены, за врагом следовало установить невидимое и незаметное наблюдение. Нам в любом случае следовало быть готовыми предотвратить в этом районе любые непредвиденные случайности.

Долгая, суровая зима 1941/42 года в феврале еще не закончилась. Из-за непрерывных морозов все голландские озера и каналы замерзли, а землю покрывал тонкий слой снега. Каждый вечер мы с моими людьми на час или два задерживались в штабе после работы, чтобы еще раз прорепетировать те роли, которые должны были сыграть в предстоящей операции.

Вечером 25 февраля Вилли принес донесение от F2087, утверждавшего, что сброс состоится в одну из ночей между 26 и 28 февраля. Я воспользовался возможностью, чтобы снова обсудить положение с нашей собственной и с вражеской точки зрения с моими людьми, включая лейте-нанта Гейнрихса.

— Мы знаем, что в Голландии действует секретная организация, которая управляется из Лондона и состоит из двух человек. Номер первый — руководитель и инструктор группы, номер второй — радист. Их имена неизвестны. Тем не менее мы знаем, что номер первый живет в Арнеме или его окрестностях. Квартира номера второго на Свеллингстрат была нами выявлена. Вполне возможно, что передачи он ведет из другого места, расположенного в нескольких минутах ходьбы. Группу обслуживает голландский капитан запаса ван ден Берг, чей дом нам хорошо известен. Благодаря слежке за ним мы имеем описания семи человек, в число которых должны входить номер первый и номер второй. Я передал все эти описания вам, господа, чтобы вы могли выучить все сведения об их внешности, одежде и особых приметах.

Агент номер один договорился с Лондоном, что первый сброс произойдет на пустоши около Хогхалена в нескольких километрах к востоку от шоссе Бейлен — Ассен. Как вы знаете, сброс ожидается в одну из трех ближайших ночей. Сигнал к началу операции будет передан по радио «Ориндж» из Лондона в виде положительных и отрицательных чисел. Лейтенант Гейнрихс получает задание с данного момента вести особо пристальное наблюдение за радио «Ориндж». Когда сигнал будет получен, ван ден Берг сразу же проинформирует нашего агента F2087, чтобы тот был готов на следующее утро отправиться в Хогхален на машине и забрать сброшенные материалы. Мы обеспечим его машиной. F2087 знает имя полицейского в Хогхалене, который входит в группу, принимающую сброшенный груз, и должен связаться с ним при помощи пароля. Забрав груз, F2087 переправит его в дом, снятый им в Арнеме. Он получил от меня приказ ни при каких обстоятельствах не передавать эти материалы никаким третьим лицам.

С дорожной службой вермахта достигнута договоренность, что на шоссе, ведущих из Хогхале-на через Бейлен, Меппел, Зволле, Апелдорн и Арием, будет прекращен контроль за движением в течение суток после передачи соответствующего сигнала.

Унтер-офицер Хунтеманн сегодня вечером отправится на машине в район Бейлен — Ассен. Он должен ждать сигнала и после его получения устно отдать приказание местному командиру в Ас-сене. Он получил задание вмешаться и немедленно уведомить меня, если сброс будет замечен местными властями и те предпримут какие-либо шаги, препятствующие нашим планам.

В целях избежания любых случайностей я до сих пор никому не сообщал о предполагающемся сбросе и о задуманных нами мерах. После того как сброс произойдет, может возникнуть необходимость в срочных акциях против агентурной группы и ван ден Берга. Они в любом случае будут предприняты, если агент номер один станет настаивать, чтобы F2087 передал ему подобранные материалы. Если такое случится, абсолютно необходимо застать радиста врасплох, чтобы его передатчик и все соответствующие материалы попали к нам в руки неповрежденными. Помимо этого, в обязанности Вилли входит лично опознать радиста и выявить вероятное местонахождение передатчика. Лейтенант Гейнрихс должен задействовать три доступные передвижные пеленгационные станции, чтобы осуществить захват самое позднее во время третьего сеанса радиосвязи начиная с сегодняшнего дня.

Я должен подчеркнуть, что полиция безопасности до сих пор ничего не знает об этом предприятии, поскольку из предшествующего опыта ясно, что не следует добиваться ее согласия с нашими планами и поступками. Если возникнет необходимость арестовать всю группу, я не смогу оставить ЗИПО в неведении, поскольку мы не в состоянии предпринять некоторые дальнейшие необходимые шаги. Однако ЗИПО будет проинформировано лишь в самый последний момент перед арестом. Надеюсь, что благодаря этому захваченные агенты останутся у нас в руках, что даст некоторую вероятность успешно провести ответную радиоигру. Сейчас мы готовы закончить первый этап операции, которой вы, господа, посвящали все свои мысли и усилия за последние три месяца. При небольшом везении мы получим, пусть и ненадолго, определенную возможность водить за нос вражескую разведку в Лондоне, играя роль этой агентурной группы.

Оберет Хофвальд, естественно, был в курсе наших планов. Он весьма скептически к ним относился, но гарантировал полное сотрудничество и любую необходимую поддержку в противостоянии с другими немецкими властями, если мы будем вынуждены пойти на меры, вызывающие недоумение у непосвященных.

И тем не менее, все еще сто раз могло сорваться. Например, если сброс будет замечен немецким патрулем, это может привести к вооруженному обыску всего района Хогхалена той же ночью, что послужит для ван ден Берга и агентов в Гааге сигналом немедленно залечь на дно. Я отправил Хунтеманна в Ассен, чтобы он вмешался, если местные власти получат какое-либо подозрительное донесение или если встанет вопрос о вооруженном обыске. Но он не должен был ничего предпринимать, пока действительно что-нибудь не случится. Мы питали вполне обоснованную неприязнь к переговорам с другими ведомствами. Невзирая на все требования строгой секретности, в немецких официальных кругах безответственные сплетни ходили так же широко, как и в голландском подполье. Стремление выглядеть интересным и важным человеком благодаря знанию секретных планов и подобных вещей оказалось для обеих сторон сущей катастрофой… Впоследствии мы еще долго смеялись над своим стремлением не допустить, чтобы наши планы пошли насмарку из-за бдительности других немецких властей. Когда в последующие годы сброс материалов с парашютом был «поставлен на конвейер», мы имели массу возможностей поражаться тому, как местные немецкие штабы, часовые и патрули стараются не замечать ничего необычного, а тем более не предпринимать каких-либо действий. После целого дня утомительного отъедания на оккупационных хлебах они, очевидно, спокойно спали сном праведников, полностью положившись на надежную защиту немецкой сети радаров, зениток и истребителей.

В четверг 27 февраля Гейнрихс доложил, что в 13.30 радио «Ориндж» три раза медленно и разборчиво передало число 783, без каких-либо дальнейших пояснений. Похоже, что все шло по плану.

— Гейнрихс, не теряйте бдительности! Мы еще не знаем, положительное или отрицательное это число. Теперь важно не пропустить, что будет дальше. Если сегодня ничего не случится, следующее число можно ожидать завтра или послезавтра.

Примерно в 18.00 Би-би-си снова передало число 783. Если оно — положительное, то ван ден Берг согласно плану должен к 19.00 оповестить F2087, что операция началась. После этого Вилли позвонит мне из Арнема и произнесет кодовую фразу «Визит сегодня вечером». В 22.00 Вилли позвонил.

— Сегодня визита не ожидается, — сообщил он лаконично. — Так или иначе, Георг не получил приглашения.

— Спасибо. Значит, придется все отложить по крайней мере на сутки. Звоните мне, если что-нибудь случится, но в любом случае жду от вас звонка завтра в 22.00.

Кроме того, я связался с Хунтеманном в Ассене и сообщил, что «визита не будет», но, тем не менее, приказал ему ночью нести вахту в окрестностях «района визита».

Напряженное ожидание закончилось во второй половине дня 28 февраля, когда по Би-би-си три раза отчетливо передали «963». Очевидно, это было положительное число. Вскоре после 18.00 тот же четкий, звучный голос повторил в эфире: «Внимание! 963–963–963!» — словно невидимый охотник протрубил в рог, давая сигнал к началу погони…

Мы с Вурром молча переглянулись, думая об одном и том же. Этот голос облетел весь мир, и его наверняка слышали многие миллионы людей. Но лишь для двоих он послужил сигналом. Если бы его смысл оказался известен кому-либо еще — друзьям-сплетникам, ненадежным сотрудникам или нам, врагам, — это сообщение стало бы концом смертельно опасной затеи двух храбрецов. Грядущая ночь обещала принести первые плоды этой безмолвной борьбы, дуэли противников, скрывающихся друг от друга. Все признаки свидетельствовали, что мы верно оценили ситуацию и крепко держим все нити в руках, имея возможность от начала до конца контролировать первый парашютный сброс в Нидерландах.

В 20.00 зазвонил мой личный телефон. Я поднял трубку:

— Доктор слушает.

— Говорит Вилли. Только что получил весточку от Георга. Капитан около 15.00 прислал к нему помощника с сообщением, что тот может ожидать визита сегодня вечером. Георг должен быть готов завтра вечером выехать с помощником на машине в тот район. Обратно он отправится послезавтра утром. Помощник будет сопровождать его в обе стороны.

— Минутку, Вилли… — Соображать пришлось быстро. В планах ничего подобного не предусматривалось. Тем не менее все должно идти своим чередом. Любое вмешательство погубит дело, а Хунтеманн вполне в состоянии проследить за развитием событий. — Ладно, Вилли! Пусть Георг выполняет последние приказания капитана. Вы останетесь в Арнеме и позже доложите мне. Что-нибудь еще?

— Помощник прибыл в сопровождении высокого худощавого мужчины, который ждал перед домом Георга и ушел вместе с помощником. Я уверен, что этот верзила — наш номер первый, организатор сегодняшнего визита.

— Очень хорошо, но все равно давайте подождем. Удачи!

Вскоре я дозвонился до Хунтеманна и сообщил ему новости.

— Будьте начеку, потому что Георг сегодня вечером не появится. Но не рискуйте и завтра утром сообщите мне, состоялся визит или нет.

Тем вечером, 28 февраля 1942 года, в Голландии произошел первый сброс оружия и материалов для саботажа — к востоку от Хогхалена, согласно договоренности с Лондоном. Самолет, двухмоторный бомбардировщик, пролетел над намеченной точкой на высоте, не превышавшей 600 футов, сбросил на парашютах два контейнера и исчез в западном направлении. Я узнал об этом утром от Хунтеманна. Ни один немецкий пост не слышал ничего подозрительного, местный штаб в Ассене ничего не знал…

В остальном все шло гладко. F2087 в сопровождении помощника, которого звали Бирманн, подобрал сброшенные материалы поблизости от точки сброса, и на следующий день, в воскресенье, они были «надежно спрятаны» в его доме. Удаление патрулей с шоссе полностью себя оправдало.

Вилли прибыл вечером.

— Все в порядке, шеф, — доложил он, — кроме одного момента. Принимающий комитет подобрал только один контейнер, поскольку второй отнесло ветром, и его безуспешно искали всю ночь.

Я в ужасе посмотрел на него. Черт возьми, что там могло случиться? Судя по тому, что Бирманн сообщил Георгу, в момент сброса на месте встречи, помимо него самого и капитана, организовавшего получение груза, присутствовал Долговязый Тейс, как он называл человека, сопровождавшего его предыдущим днем. Тейс расставил троих человек в форме прямоугольного треугольника с самой длинной стороной 120 шагов и выдал каждому мощный красный фонарь. Сам он встал в одном из углов с ярким белым фонарем и приказал всем светить в сторону приближающегося самолета. Около полуночи на бреющем полете прибыл самолет, повернул в сторону огней и пролетел над треугольником, сбросив контейнер, который спокойно приземлился поблизости.

Самолет сразу же набрал высоту и сбросил второй контейнер, но тот был отнесен ветром в сторону дороги Бейлен — Ассен, и его не обнаружили даже после нескольких часов поиска. В подобранном контейнере находились взрывчатка и разнообразные запалы, а кроме того, автоматические пистолеты «кольт» с патронами, два из которых забрал Тейс. Остальное вместе с парашютом было временно закопано на том же месте и на следующий день доставлено Георгом в Арнем.

Доклад Вилли был интересным и открывал много новых возможностей, но что случилось со вторым контейнером? Если он попадет в чужие руки, нас ждут большие неприятности! Плохо, если он окажется у подпольщиков, но если его найдут немецкие власти, то вся Голландия будет поднята на ноги! Наконец мы нашли выход. В Ассене был расквартирован тренировочный морской батальон численностью около тысячи человек. Мой друг, обер-лейтенант фон Боланд, служивший офицером абвера люфтваффе в Голландии, по моей просьбе нанес визит командиру батальона и рассказал ему байку про утечку материала, случившуюся в люфтваффе, — якобы из самолета во время ночного испытательного полета где-то к востоку от Хогхалена вывалилась ценная аппаратура, и крайне необходимо ее найти. Командир с готовностью согласился провести со своим батальоном двухдневные полевые учения в районе Хогхалена, а той группе, которая найдет пропавшие материалы, была обещана награда в пятьсот гульденов. Учения состоялись 2 и 3 марта, но, к несчастью, результата не принесли. В конце концов мы утешились мыслью, что пропавший контейнер, видимо, упал в какой-нибудь канал и там его никто не найдет. Так или иначе, больше мы ничего о нем не слышали.

После сброса материалов активность радиопередатчика RLS резко возросла. Почти каждый день в Лондон уходило несколько сообщений и столько же поступало в ответ, так что радиоперехватывающему отделению Гейнрихса пришлось трудиться вовсю. 4 марта Гейнрихс доложил мне, что RLS почти наверняка находится в современном многоквартирном доме на Фаренгейтстрат в Гааге. Настало время организовать захват.

Об этой группе мы знали больше, чем о тех секретных передатчиках, против которых предпринимали предыдущие акции. В дни перед сбросом материалов неподалеку от дома Георга несколько раз видели Долговязого Тейса — вероятно, он организовал за последним слежку. Означает ли это, что он не вполне доверяет Георгу? Или же просто хочет удостовериться, что материалы никуда не исчезнут без его ведома? Капитан сказал Георгу, что материалы для саботажа нельзя оставлять в его доме больше чем на неделю. Значит, до истечения этого срока с ними придется что-то сделать.

Я договорился о встрече со Шрайдером утром б марта, чтобы обсудить с ним предстоящую крупную операцию и некоторые связанные с ней принципиальные вопросы. Я велел свести все имевшиеся в тот момент результаты операции «Северный полюс» вместе с подробностями о вовлеченных в нее людях и прочем в один доклад, чтобы предъявить его ЗИПО. Результаты радиоперехвата не были в него включены, так как я решил провести четкую демаркационную линию, которая определит наши будущие совместные действия. Арест, допрос и дальнейшее расследование связей задержанных, как прежде, останется в ведении ЗИПО. Однако запланированное продолжение операции «Северный полюс», и в частности радиоигра на передатчике RLS, должны остаться сферой исключительной ответственности военного абвера, а конкретно — лично моего отдела, IIIF.

Шрайдер — как всегда, скользкий и заискивающий, — принял меня в светлом зале заседаний Бинненхофа. Присутствовал и его непосредственный начальник, штурмбаннфюрер Вольф, вероятно руководствуясь «принципиальными соображениями». Вольф был типичным представителем СС — в свои тридцать с небольшим лет он успел за короткий срок проделать путь от служащего в адвокатской конторе до регирунсрата ЗИПО и презрительно относился к специальным знаниям, которые Шрайдер почерпнул за много лет работы в уголовной полиции. Его крайнее недоверие к вермахту, и особенно к военному абверу, выглядело чуть ли не вызывающим, а юношеская самонадеянность Вольфа казалась очень забавной.

Мы закурили розданные Шрайдером сигары, и я начал так:

— Я принес вам подробный меморандум с описанием хода событий, имевших своим результатом ту акцию, в осуществлении которой я прошу вашего содействия. Дело это достаточно запутанное, и я бы попросил вас просмотреть этот документ, прежде чем мы продолжим. — И я вручил каждому по экземпляру меморандума.

Они стали читать — сперва с прохладным любопытством, но вскоре начали быстро и возбужденно перелистывать страницы. Вольф первым поднял глаза и перешел прямо к делу.

— Если только ваш F2087 не хранит материалы у себя дома, как вы утверждаете, я не стал бы особенно доверять всему этому, — сказал он. — По моему мнению, нам уже давно следовало принять решительные меры против ван ден Берга. Если полученные из Англии материалы будут пущены в дело и внутренняя безопасность Голландии окажется подорвана, ответственность целиком ляжет на вас. Кроме того, могу ли я привлечь ваше внимание, господин майор, к тому факту, что все, связанное с нелегальной деятельностью в стране, входит в сферу ответственности полиции безопасности? В частности, вы уже давно должны были донести о группе, которая отправилась встречать самолет.

Он откинулся в кресле, пытаясь изобразить решительное неодобрение. Шрайдер уставился на кончик своей сигары, которая, очевидно, занимала его сильнее, чем заявления юного начальника, которого он не принимал всерьез.

— Мой дорогой господин Вольф, — сказал я в ответ. — Естественно, я полностью принимаю ваши принципиальные возражения против наших действий в операции «Северный полюс», но хотелось бы вам напомнить, что как в любви, так и на войне все средства хороши. В любом случае, после того, как успех достигнут, законность или незаконность применявшихся методов теряет всякое значение. Сейчас важнее вопрос — можно ли организовать арест таким образом, чтобы не осталось хвостов, которые поставили бы под угрозу нашу дальнейшую радиоигру. Господа, я с полной уверенностью оставляю эту проблему в ваших опытных руках. Сразу же после проведения арестов я освобожу своих людей от их текущих задач и полностью очищу для вас поле деятельности. Надеюсь, вскоре им придется заняться другой работой.

Шрайдер поднялся и достал из ящика планы Арнема и Гааги. Мозг криминалиста приступил к работе, и вскоре, заполнив свой блокнот заметками, он сжато и четко изложил свой план:

– Пятница, 18.00 — захват передатчика RLS. Суббота, утро — арест группы ван ден Берга. Одновременно в Арнеме схватить агента номер один, Тейса.

Против принимающего комитета в Хогхалене никаких действий пока не предполагалось. Однако квартиры арестованных останутся под контролем, и любой, кто придет туда, тоже будет арестован. До этого момента все было ясно. По второму пункту, а именно определению границ ответственности отдела IIIF при абвере за ответную игру на передатчике RLS, Шрайдер не высказывал возражений, да и Вольф проявил заметную уступчивость. После неудачи с радистом Зомером и ван ден Рейденом они не были настроены лишать абвер возможности обжечь пальцы в радиоигре.

Я убрал в карман выданную мне Шрайдером расписку за совершенно секретный меморандум, переданный ЗИПО, и, заверив их в своей готовности в любое время продолжить с ними обсуждение документа, покинул здание.

Дул ледяной северо-западный ветер. Над улицами Гааги мчались свинцовые тучи, а холодная сырость воздуха с наступлением темноты только усилилась. Я медленно шел на запад по широкой и пустынной Фаренгейтстрат, и кроме меня, лишь несколько других пешеходов торопились к себе домой. В последнем квартале, как раз перед началом зеленого пояса, стояло здание, в одной из квартир которого, по данным пеленгации, размещался передатчик RLS. Мне хотелось еще раз осмотреть район предстоящей операции. К дверям квартир вели лестницы в шесть-семь широких каменных ступеней. Я насчитал в квартале по меньшей мере шесть таких дверей — но за какой из них прячется передатчик?

Согласно Гейнрихсу, нужная нам квартира находилась где-то в центре квартала, и я едва мог поверить глазам, когда увидел в одной из дверей знакомую фигуру. Вилли! Почти закоченев от мороза, он устало привалился к стене.

— Шеф, он там! Я имею в виду — радист! Это он, никаких сомнений! Сегодня я следил за подозрительным домом на Свеллингстрат, и незадолго до четырех оттуда вышел человек, полностью соответствовавший нашему описанию. Около двадцати пяти лет, блондин, среднего роста, маленькое лицо, очки, плащ. Я пошел за ним, и куда же направился этот парень? Прямо сюда, где предположительно находится передатчик! Он сидит там уже почти два часа — вероятно, шифрует сообщения и готовит радиостанцию к следующему сеансу связи.

— Мой друг, вы снова оказались на коне, — сказал я, глядя на часы. — Сейчас 17.50. Через десять минут мы уйдем, а до тех пор держитесь на ногах! Я бегу к Гейнрихсу, который со своей передвижной станцией пеленгации должен находиться за углом. Как только радист включит передатчик и попытается установить связь с Лондоном, мы нанесем удар.

На западном конце Фаренгейтстрат, спрятавшись от подозрительного дома за углом здания, стояла большая машина с голландскими номерами. В ней сидело двое в штатской одежде, а третий — Гейнрихс — стоял в проезде в нескольких ярдах от машины. Любопытному прохожему пришлось бы подойти совсем близко к машине и заглянуть в ее окна, чтобы увидеть, что один из пассажиров возится с какой-то аппаратурой на заднем сиденье, медленно поворачивая рукоятку.

Я вошел в проезд и вкратце пересказал Гейнрихсу сообщение Вилли.

— Хотелось бы, чтобы мне тоже так повезло, — усмехнулся он, — но главное — то, что я знаю: мы вычислили радиста правильно и сейчас можем взять его, едва он возьмется за ключ!

Один из людей подозвал Гейнрихса к машине, и, когда чуть-чуть опустил окно, стал слышен тихий писк, повторяющийся через короткие промежутки, — это пробивались сигналы передатчика, работающего совсем рядом, хотя приемник не был точно настроен на его частоту.

— RLS работает и пытается установить связь, — заметил кто-то из машины, и окно снова закрылось.

Я посмотрел на часы. 18.01. В 18.00 люди ЗИПО уже должны быть на соседней улице и ждать от меня извещения, что передатчик работает. Настал момент действовать быстро и бесшумно, пока не установлена связь с Лондоном, чтобы радист не успел дать сигнал, что его схватили.

— Через две минуты у входа! — сказал я Гейнрихсу и поспешил за угол, на пустынную Фаренгейтстрат, к двери, у которой оставался Вилли.

Но Вилли там не было! Куда он подевался? Бегом я бросился за ЗИПО, но тут же увидел Вилли в квартале от себя — он бежал на восток по Фаренгейтстрат. У меня в запасе был сигнал, известный всем моим людям. Он походил на что-то среднее между криком ворона и чайки и означал, что я нахожусь поблизости. Когда мой сигнал эхом разнесся по улице, Вилли остановился, обернулся и, заметив меня, три раза резко поднял кулак вверх — знак того, что нужно спешить. Я подбежал к углу, за которым из машин выпрыгивали люди из ЗИПО, одетые в гражданское платье.

— Скорее! Первая машина — ко мне! — приказал я.

Трое полицейских запрыгнули в машину на ходу, а я втиснулся рядом с шофером.

— Вон туда, за человеком в плаще! — И я указал на Вилли, спешившего по Фаренгейтстрат.

Прежде чем мы догнали его, он обернулся и указал на фигуру, которая пересекла дорогу в сотне метров впереди нас и исчезла в проулке.

— За ним!

Мы заехали за угол и увидели беглеца, который мчался вперед не оглядываясь. Когда мы с ревом подкатили, он замер на месте и прижался спиной к стене, повернув бледное лицо к четырем людям, выскочившим из машины и окружившим его.

— Германская полиция безопасности! Вы арестованы!

Двое достали револьверы, а третий торопливо обыскивал задержанного. Это был молодой блондин, которого описал мне Вилли, — человек, пришедший в 16.00 на Фаренгейтстрат.

— В машину!

Автомобиль был семиместный, арестованного усадили на заднее сиденье, между двоих стражей. Я снова сел рядом с шофером, и мы вернулись к подозрительному дому. Вся операция заняла едва ли минуту, после чего Фаренгейтстрат снова опустела.

После того как драгоценная птичка улетела — хотя мы очень быстро сумели ее поймать благодаря присутствию духа у Вилли, — ЗИПО во главе с Гейнрихсом вломилось в дом, чтобы выполнить главную задачу налета. Человек, стоявший на страже, предупредил радиста о том, что в 18.00 на соседнюю улицу приехали четыре большие машины с шестью людьми в каждой. Бдительным часовым оказался друг радиста — Теллер, хозяин квартиры, в которой находился передатчик. Радисту оставался один выход — бросить все, схватить пальто и выскочить из дома. Откуда ему было знать, что снаружи находится человек, который знает его и будет за ним следить.

Теллер и его жена, которую тоже арестовали, поспешно засунули передатчик и все бумаги в маленький чемодан и выбросили его через окно в сад позади дома. Там он и лежал в полной целости между двух веревок с бельем, когда его нашли!

Гейнрихс тщательно осмотрел добычу:

— Все здесь, господин майор. Сообщения, масса шифровального материала и детекторные кристаллы. Нужно немедленно допросить агентов и все выяснить. Но в первую очередь предстоит решить следующее. Очередной сеанс связи с Лондоном назначен на 14.00 в воскресенье.

Если радист — человек разумный, он сам сядет за ключ, а если нет, я посажу вместо него своего человека, который так часто слышал его передачи, что может почти безошибочно имитировать его почерк на ключе.

Гейнрихс был в своей стихии. Несомненно, он предвидел отличную возможность раз и навсегда продемонстрировать, какой гениальный радист и шифровальщик скрывается в нем, скромном лейтенанте службы радиоперехвата ОРПО, и что десять долгих лет работы в этой области не прошли даром.

Несколько дней назад мы решили начать радиоигру при условии, что трофейного материала окажется достаточно — вне зависимости от того, согласится ли агент-радист сотрудничать с нами или нет. Арестованного, которого звали Лауверс, я велел отвести в другое помещение и перепоручил его Вилли, после чего ненадолго остался послушать допрос и составить впечатление об агенте. Вилли, превосходно осведомленный о моих планах, весьма мастерски постарался воспользоваться шоковым состоянием арестованного радиста, чтобы завоевать его доверие. Было важно, чтобы пленник не почувствовал на себе той суровости, враждебности и грубости, которая становились кошмаром для всех агентов, попавшихся в руки немцев; наоборот, следовало продемонстрировать восхищение его способностями и по-человечески посочувствовать его несчастью. Вилли даже не пришлось играть свою роль, она выходила у него естественно, что само по себе снижало вероятность неудачи.

К Лауверсу тем временем вернулось самообладание. С обостренной восприимчивостью попавшего в ловушку зверя он, несомненно, почувствовал особый характер нашего отношения к нему, которое совершенно не соответствовало тому, как он представлял себе подобную ситуацию. Я постарался успокоить его и вскоре смог убедиться, что он превосходно говорит по-немецки. Он попросил, чтобы с арестованной семьей Теллер не обращались сурово, поскольку именно он убедил их дать ему убежище для него и его передатчика. Я отправил Лауверса под конвоем Вилли в отдельную камеру в схевенингенской тюрьме и стал готовиться к скорому решительному разговору с этим человеком.

Шрайдер оказывал разумное содействие, и все мои предложения встречали хороший прием. Он и его коллеги по ЗИПО убедились, что операция была бы невозможна без подготовки, проведенной IIIF, и совместно с Гейнрихсом обстоятельно информировал меня о допросах Лауверса, которые уже начали приносить результаты. Судя по всему, Лауверс разговорился. Когда началась война, он был по делам в Сингапуре. Оттуда добровольцем отправился в Англию, и вскоре некий капитан Дерксема завербовал его в англоголландскую разведку. Научившись обращаться с радио и парашютом, Лауверс — очевидно, вместе с другим агентом — был высажен на побережье Голландии с торпедного катера. Поскольку рассказы Лауверса было нетрудно проверить, он проявил похвальную осторожность и старался не лгать. Допрашивавшие его сотрудники, в том числе и Вилли, в конце концов пришли к выводу, что Лауверсу можно верить. Скрывать ему было практически нечего, поскольку после допроса, проведенного лейтенантом Гейнрихсом, он очень быстро понял, что все подробности его работы и устройство его передатчика знакомы нам не хуже, чем ему. С теми моментами, которые пока оставались неясными, мы надеялись вскоре разобраться.

В тот же вечер, когда взяли Лауверса, ЗИПО обезвредило группу капитана ван ден Берга, арестовав и его самого, и всех известных нам сообщников. Тейс находился в Арнеме, и его арест ожидался в ближайшие часы.

Второе воскресенье марта после холодной влажной зимней погоды предыдущих недель казалось настоящим предвестником весны. По голубому небу плыли белые облака, мартовский свет беспощадно обнажал тот ущерб, который причинили долгие морозы и зимние бури саду при офицерском собрании абвера. Когда после обеда я сидел на солнце в укрытом от ветра уголке, в поле моего зрения появился крупный человек мощного телосложения. Его расстегнутый плащ и светлые волосы развевались на ветру. Он мог искать только меня, потому что больше не знал никого в штабе. Когда я помахал ему и окликнул: «Привет, Герман!», он сбросил тяжелые шоферские перчатки и через лужайку поспешил к моему уголку. Но не успели мы толком поздороваться, как Герман спросил, можно ли обсудить со мной весьма срочное дело. Он приехал в Гаагу в полдень и извинился за то, что не сообщил о себе, но у него имелась особая причина поскорее найти меня в Схевенингене. За его обычной спокойной самоуверенностью чувствовалось заметное напряжение, и, когда он излагал свою просьбу, его глаза тревожно бегали. Очевидно, произошло что-то серьезное.

— Пойдем ко мне, — сказал я, взяв его за руку. — Чем ты обеспокоен?

Вопрос, который он мне задал, заставил меня изумленно застыть на месте. Даже удар молнии не мог бы поразить меня сильнее.

— Ты знаешь человека по имени Лауверс?

Я молча направлялся к заднему входу в здание, а в голове у меня крутился рой мыслей. Что все это значит?

Мой старый друг Герман, который был на несколько лет моложе меня, делал весьма многообещающую карьеру коммерсанта и промышленника. После 1940 года немецкое правительство использовало его специальные и языковые знания для восстановления консервных заводов в оккупированных западных районах. С тех пор он вел кочевой образ жизни, курсируя между Берлином, Парижем и Гаагой. Герман имел поверхностное представление о моей работе и вскоре после моего перевода в Гаагу нанес мне визит вежливости.

— Какое ты имеешь отношение к Лауверсу? — спросил я, когда мы уселись.

История, которую я услышал, была итогом такого невероятного нагромождения случайностей, какое иногда встречается в реальной жизни, однако его не решился бы воспроизвести на экране ни один кинорежиссер. Утром после приезда в Гаагу Герман позвонил даме, которую давно знал как секретаря своего лучшего делового партнера в Голландии, и пригласил ее на обед, чтобы обсудить срочные деловые вопросы. Она же взамен попросила его немедленно прийти к ней, и он, исполнив ее просьбу, узнал, что она с минуты на минуту ждет ареста немецкой полицией безопасности.

Несколько месяцев назад она укрывала молодого голландца, которого забросили из Англии как радиста. С тех пор из соображений безопасности этот человек несколько раз менял квартиру, но она лишь сегодня утром узнала, что он арестован. Его зовут Лауверс.

— Тебе знакомо это имя? — повторил Герман свой вопрос. — И вообще, можно ли чем-нибудь помочь этой даме?

Меня словно обухом ударили по голове. Налицо были все ингредиенты чистой мелодрамы: бесстрашный агент-радист, действующий у нас в тылу; романтически настроенная молодая женщина, укрывающая хитрого шпиона, несмотря на то что это грозит ей смертью; верный друг со связями в верхах, появляющийся в самый последний момент; и, наконец, вражеский офицер абвера, который вопреки всем соображениям долга и совести спасает романтичную юную особу от расстрела! Превосходно!

Неужели я снова должен сыграть нелепую роль ангела-хранителя для неразумных взрослых детей? Естественно, были основания надеяться, что эта «операция» порастет травой забвения, но ничтожная оплошность — и правда моментально всплывет наружу.

Я долго думал.

Если я спасу эту женщину от трибунала или долгих лет тюремного заключения, очень многое будет зависеть от ее дальнейшего поведения. Если до ЗИПО дойдет хоть капля правды, ничто ее не спасет. Лауверс, конечно, будет держать язык за зубами, но знает ли кто-нибудь еще об их связи? Сохранит ли его подруга достаточно ума и самообладания, чтобы забыть, что когда-то была знакома с агентом Лауверсом? С ужасом я вспомнил наши планы начать радиоигру на передатчике Лауверса. Едва ли ей известны наши намерения, но случайное слово, произнесенное ею, может все погубить. А если после этого вскроется тот факт, что я знал о ее связи с Лауверсом, то последствия окажутся самыми плачевными.

Герман отошел к окну и смотрел на улицу — мое длительное молчание становилось для него мучительным. Бледное солнце висело над самыми верхушками голых деревьев. Итак, что же мне делать? Может быть, следует ее немедленно арестовать, как и любого, кто знаком с Лауверсом и знает о постигшей его участи?

Слова, которые я наконец сказал, поразили меня самого.

— Я ничем не могу помочь этой даме. Но она сама может помочь себе тем, что будет молчать! Я полагаюсь на тебя и надеюсь, что она не проговорится. Однако, если она скажет слово хоть одной живой душе, ее уже ничего не спасет. Она не увидит дневного света до конца войны, а может, с ней случится и что-нибудь похуже. Пойди и скажи ей это, но, ради бога, не рассказывай, с кем ты только что говорил. Я советую ей немедленно уехать на пару недель «за город». Поспеши и передай ей мои слова, пока не поздно.

Я проводил Германа через сад.

— Даю тебе слово, все будет хорошо, — пообещал он мне, и его большая машина покатила прочь по улице.

Во второй половине дня мне представилась возможность поразмыслить, имеет ли право офицер абвера вести себя, что называется, достойно, или же, поступая так, он становится идиотом. Будущее покажет. В любом случае я был рад, что снова сумел воспротивиться искушению сыграть роль прокурора. (Могу заранее заверить нетерпеливых читателей, что эта дама осталась на свободе, так как умела держать язык за зубами. Более того, она воспользовалась свободой, чтобы нести помощь и утешение своим соотечественникам, ушедшим в подполье. Но об этом я узнал лишь после войны.)

Глава 2

Драма

Вдоль улицы Алкемаделан в Схевенингене на много сотен метров тянется высокая, слегка изогнутая кирпичная стена, отделяя от внешнего мира огромную гаагскую тюрьму. Вскоре после полудня в третье воскресенье марта из маленькой дверцы рядом с массивными железными воротами, единственными в стене, вышли двое мужчин. Усевшись в маленький закрытый автомобиль, они покатили прочь по тихой широкой улице, залитой солнечным светом. Машина обогнула жилой район Схевенингена и остановилась перед стоявшим на отшибе большим домом на Паркстрат, где размещался штаб службы радиоперехвата ОРПО.

Это была моя первая поездка с Лауверсом, которого я привез с собой в штаб-квартиру радиоперехвата после долгого разговора с глазу на глаз. Приближалось время четвертого по расписанию сеанса связи после захвата передатчика RLS — сеанса, который любой ценой следовало использовать, чтобы наладить первый радиоконтакт с Лондоном через попавший в наши руки аппарат. Мы уже пропустили два сеанса связи, не включая передатчик. Когда Лондон вызвал RLS в третий раз, один из опытных радистов Гейнрихса ненадолго взялся за ключ, но вскоре оборвал связь, сославшись на атмосферные помехи. Несколькими днями раньше Вилли доложил: из разговора с Лауверсом у него сложилось впечатление, что последнего можно склонить к сотрудничеству при радиоигре на RLS, если к нему обратится ответственное руководящее лицо.

Поэтому сегодня утром я два часа сидел напротив Лауверса в маленькой комнатке для посетителей при тюрьме.

После нескольких вступительных вопросов, касавшихся его здоровья и условий содержания, я решительно дал ему понять, что лишь от него одного зависит, сумею ли я спасти его и Тейса, который также был арестован, от приговора немецкого трибунала. Я без устали взывал к его разуму и подчеркивал, как бессмысленно он поступает, отказываясь от шанса на жизнь. Он по крайней мере должен дать мне в руки единственный аргумент, который позволит предотвратить смертный приговор, в ином случае неизбежно ожидающий и его, и Тейса. Для этого ему всего-навсего нужно передать сегодня в полдень три сообщения, которые он не успел отправить б марта, когда мы его арестовали.

До этого Лауверс почти не говорил, но сейчас выказал некоторый интерес.

— Что? Я должен передать три своих последних сигнала?

— Вот именно. На это вы ничего не можете возразить, да и ваша совесть останется чиста. Как я уже сказал вам, было бы куда надежнее, если это сделает один из наших людей. Но в таком случае ни вам, ни Тейсу не стоит ждать ничего хорошего.

— Да, но откуда вы знаете, о чем идет речь в этих сообщениях? Возможно, они содержат информацию, очень опасную для немцев.

— Я знаю, что можно сообщать Лондону, а чего нет. Эти сигналы не имеют большого значения. Например, нет никакого вреда, если той стороне станет известно, что «Принц Евгений» стоит в Схидаме. Кстати, как вы сами об этом узнали?

Лауверс прикусил губу и направил отсутствующий взгляд в высокое зарешеченное окно. Какое-то время он молчал. За восемь дней, проведенных в тюрьме, он похудел и побледнел. Беспокойство за сотрудников, за Тейса, который был ему другом, и за собственную участь оставили на нем отпечаток. Я не прерывал ход его мыслей, так как чувствовал: что-то наклевывается. Возможно, Лауверс опасался, откровенно отвечая на мои вопросы, выдать какие-то связи, до сих пор остававшиеся нам неизвестными. Впрочем, его ответ меня не особенно интересовал — ведь донесение о «Принце Евгении» все равно исходило из наших собственных источников. А Гейнрихс уже расшифровал столько перехваченных сигналов, что мы знали общий характер их содержания.

— Ладно, не будем об этом, — сказал я. — В сущности, это не слишком важно. Курите?

Я протянул Лауверсу портсигар. Еще во время ареста я заметил на его пальцах табачные пятна. Сейчас он жадно затянулся сигаретой, явно возвращаясь от своих мыслей к реальности.

Я сменил тему:

— Видите ли, я солдат, а не политик. Следствие — тоже не моя область. Какое наказание вы понесете за свою агентурную деятельность, меня не интересует. Насколько я знаю, вы — голландец и имеете английский чин лейтенанта. Несмотря на вашу штатскую одежду и невзирая на обстоятельства, при которых мы встретились, я отношусь к вам как к офицеру, и мне жаль, что существующие правила не позволяют мне открыто обращаться с вами как с офицером. Будучи солдатом, я испытываю величайшее уважение к вашей храбрости и верности своему долгу, но, тем не менее, должен сказать, что Лондон поручил вам не слишком почтенное задание.

Тем не менее я признаю, что вы — солдат и должны подчиняться приказу. Совершенно ясно, что Лондон попытался бы организовать разведывательную сеть в Нидерландах, причем рисковать своими шеями будут только действующие здесь агенты. Но такие акции, как вооружение гражданских лиц и взрывы — так сказать, партизанщина и стрельба в спину, — это совсем другое дело. Я не знаю, на каком колониальном или балканском театре военных действий набирались опыта те люди, которые придумали такую новую форму войны для Западной Европы. Лично я считаю применение подобных методов в такой цивилизованной и густонаселенной стране, как Голландия, крайне сомнительным. Вероятные выгоды от подобных акций никогда не перевесят последующих репрессий со стороны оккупационных властей, оправданных законами войны. Любая оккупационная армия, вне зависимости от ее национальности, пресечет такие попытки, расстреливая заложников и терроризируя население. Поэтому я твердо решил ни в коем случае не допустить, чтобы союзная разведка снабжала безответственных голландских фанатиков тоннами взрывчатки и оружия, использование которого приведет лишь к кровавой бойне гражданского населения.

Лауверс слушал меня с сомнением и растущим удивлением. Может быть, он считал, что мое искреннее негодование наигранно? Я сделал паузу, чтобы дать ему возможность ответить, но, поскольку тот молчал, продолжил:

— Вероятно, теперь вы лучше понимаете, почему я осмеливаюсь просить вас о помощи. Я еще не знаю, удастся ли мне воплотить свои намерения в жизнь. Несомненно, Лондон вскоре сообразит, что передатчик RLS находится в руках абвера, и тогда нам все придется начинать заново. Но в любом случае англичане получат урок, который может существенно замедлить их планы. Мы с вами не знаем, когда придет конец бессмысленному кровопролитию в Европе, но я совершенно уверен, что никаких победителей в этой войне не будет. Останутся лишь калеки — слепые, хромые и однорукие. Ни одна из воюющих сторон в будущем не выживет без поддержки другой стороны. Давайте вести войну так, чтобы после ее окончания мы смогли посмотреть друг другу в глаза. Любого, кто поможет мне в этом, я буду считать своим другом, пусть он носит форму противника.

Стрелка часов приближалась к двенадцати. Время вышло. Я встал и надел пальто.

— Пора готовиться к сеансу связи в 14.00. Вы идете со мной?

Лауверс тоже встал. Наши взгляды встретились. Он ответил громко и четко:

— Да.

И мы вдвоем покинули тюрьму.

На станции радиоперехвата я передал Лауверса Гейнрихсу и его людям, которые приветствовали нового помощника и вскоре обменивались с ним мнениями по шифровальным тонкостям и радиотехническим вопросам. Незадолго до 14.00 Лауверс надел наушники и сел за свой передатчик, словно в его работе не было никакого перерыва. Гейнрихс, конечно, принял меры на тот случай, если Лауверс выдаст нас каким-нибудь быстрым сигналом. Один из его людей, сидевших рядом, слушал передачу Лауверса и был готов в любой момент отключить передатчик.

Первый сеанс связи с Лондоном прошел нормально. Мы отправили три ранее захваченных послания, а затем сами получили несколько сообщений — это были ответы на предыдущие донесения RLS. Все шло по плану — очевидно, у той стороны не возникло никаких подозрений. Радиосвязь между немецким абвером и союзной разведкой в Лондоне была установлена. Но сколько времени удастся ее поддерживать? Никто не знал, не вычислят ли нашу игру после следующего сеанса связи. Критическим фактором был шифр. Если в нем имеются неизвестные нам символы, подтверждающие личность радиста, — так называемый опознавательный знак, — то пузырь может лопнуть уже после второго сеанса, и в таком случае вполне допустимо, что Лондон начнет собственную игру, а мы так и не узнаем, вследствие какой ошибки или ловушки наша игра была раскрыта. Расшифровывая некоторые попавшие к нам или перехваченные ранее донесения Лауверса, Гейнрихс заметил, что каждое третье слово «stop» («тчк») в английском варианте пишется как «stip». Однако Лауверс заявил, что это его личный опознавательный знак, и мы продолжали пользоваться этим приемом в последующей радиоигре на RLS, не получая протестов «с той стороны».

Я вернулся в превосходном настроении и рассказал о первых успехах, но Хофвальд, как всегда, сохранял скептицизм.

— Не хочу умалять ваших усилий, — сказал он. — Захват передатчика и саботажных материалов — это неплохо, но давайте немного подождем. Я не верю, что мы долго продержимся. Лондон рано или поздно узнает, что вы разорили его гнездо в Голландии. И прежде всего, постарайтесь, чтобы никто не начал игру с вами. Так что не торопитесь праздновать победу.

В глубине души я был полностью с ним согласен. С самого начала мы приняли особые меры предосторожности. Поначалу я поставил в известность лишь штаб абвера, ОКВ в Берлине и берлинский штаб радиоабвера, что так или иначе требовалось сделать. Никакие другие ведомства ничего не знали.

Второй сеанс связи, состоявшийся в среду, принес нам большой сюрприз — из Лондона потребовали подготовить площадку для сброса большой партии материалов. Более того, в ближайший месяц, приблизительно 25 марта, в Голландию будет заброшен агент, которого должен встретить принимающий комитет от RLS. Сигнал к началу операции — слово «кресс».

Это был триумф! Если все пойдет по плану, операция «Северный полюс» окончательно получит право на существование. В прошлом у нас не было опыта подобных операций, и сейчас ничего нельзя было оставлять на волю случая. Однако вскоре возникла серьезная проблема. Лауверс, естественно, присутствовал при расшифровке этих сообщений, и известие о скором прибытии нового агента сильно его встревожило. Он твердо заявил Гейнрихсу, что не хочет иметь к этому никакого отношения и отказывается от сотрудничества. Гейнрихс тщетно пытался заставить Лауверса передумать и в конце концов поставил меня в известность.

Два часа спустя Лауверс, сидя напротив меня в тюремной комнате для свиданий, повторил свой отказ.

— Вы должны понимать, — заявил он, — я не могу нести ответственность за то, что мои товарищи попадут в ваши руки.

Он был готов сотрудничать, когда Лондон отправлял саботажные материалы, но только не в том случае, когда предполагалась высадка агентов. Упрямство этого маленького человека было поразительным, если принять во внимание его положение. Судя по всему, нам предстоял долгий спор.

— Будьте уверены, — сказал я ему, — что этот человек в любом случае попадет к нам в руки. Вы не хуже меня знаете, что Лондон не послал бы его, если бы питал какие-то подозрения. Но сегодня стало очевидно, что это не так. А теперь слушайте! Я уже предложил берлинскому ОКВ, чтобы вас с Тейсом не предавали военному суду, а держали до конца войны в заключении как военнопленных. Уверен, что это предложение будет одобрено. Если вы продолжите сотрудничество с нами, я надеюсь получить от вышестоящих властей указание, чтобы ни один из агентов, который попадет к нам в руки в ходе операции «Северный полюс», не был приговорен к смерти. Все они будут отпущены на волю после окончания войны, и это главное. В ваших силах облегчить участь этого человека, если Лондон отправит его сюда. Вам известно, что мой долг — пресечь намерение Лондона начать диверсионную войну. Если мы захватим саботажные материалы, то это неплохо, но по той же самой причине мы не потерпим никаких агентов. Каждый человек, присланный из-за моря для агентурной работы, должен быть схвачен. Цель оправдывает средства. Я считаю, что лучше брать лондонских агентов под стражу, чем подвергать голландское население ужасам кровавого террора. Обдумайте еще раз свое решение. В любом случае я приму меры, чтобы вас доставили на станцию радиоперехвата к моменту следующего сеанса связи.

Лауверс молчал. Я сказал все, что следовало сказать, и не имел намерения давить на него дальше — он сам должен принять решение.

Когда его увели, я разговорил охранника — медведеподобного оберштурмфюрера из ЗИПО — и узнал от него, что он получил от Шрайдера приказ почтительно обращаться с Лауверсом и Таконисом (так на самом деле звали Долговязого Тейса). К несчастью, в отношении Такониса этот приказ выполнить было трудно, так как тюремщики боятся оставаться наедине с ним в камере.

— Пожалуйста, приведите сюда Такониса, — сказал я. — Хочу познакомиться с ним получше.

Двое конвоиров ввели высокого, худощавого молодого человека с едва заметной примесью индонезийской крови и встали рядом с дверью. Таконис был в наручниках, а его большие темные глаза надменно взирали на меня.

— Садитесь, — сказал я и обратился к тюремщикам: — Почему он в наручниках? Снимите их немедленно. Я не хочу разговаривать со скованным человеком.

— Вчера он попытался сбежать, — сказал один из стражей, — и комендант приказал выводить его из камеры только в наручниках.

— Вы понимаете по-немецки? — спросил я Такониса. — Этот человек говорит правду?

Узник кивнул.

— Снимите с него наручники под мою ответственность, — приказал я и, когда конвоиры поспешили исполнить приказ, сказал Таконису, который проявлял полное безразличие к своей участи: — Надеюсь, в дальнейшем вы будете вести себя осторожнее. Если вы пытаетесь напасть на охранников, будьте готовы оказаться в оковах. Я знаю, что вы — английский лейтенант, и знаю, какую работу выполняли в Голландии. Я уважаю вашу храбрость и понимаю, почему вы до сих пор отказывались говорить, поэтому надеюсь, что вы сохранили достаточно самообладания, чтобы в будущем не причинять ненужных неприятностей ни себе, ни охранникам. Если хотите поговорить со мной или обратиться с какой-либо просьбой, пожалуйста, попросите коменданта, чтобы он мне сообщил. А пока что я буду признателен, если вы пообещаете разумно вести себя. Понимаете?

Таконис снова безучастно кивнул, но этот жест не мог скрыть его вспыльчивого характера. Уже выходя, он неожиданно обернулся и слегка поклонился. Я с некоторым удивлением ответил на его поклон. Крепкий орешек, настоящий игрок. Оставалось надеяться, что он меня понял.

В штабе IIIF я создал специальную группу для дальнейшего проведения операции «Северный полюс», находившуюся под своим личным руководством. В нее входили Вурр, Вилли и Хунтеманн, а поначалу также Освальд. Оставшийся персонал штаба я передал под начало майора Визекеттера, возложив на него ответственность за все прочие связи и контакты, благодаря чему мог всецело отдаться основной операции. В основе своей такая организация осталась неизменной при последующем резком увеличении объема работы и соответ-ствущем расширении отдела IIIF. Обязанности внутри группы распределялись следующим образом: обер-лейтенант Вурр — адъютант и заместитель по операции «Северный полюс» — занимался всем и знал все на тот случай, если я по какой-либо причине выйду из игры; в его обязанности входило поддерживать контакт с отделом IVE при ЗИПО, чтобы быть в курсе всего, что всплыло на допросах. Хунтеманн выполнял роль офицера связи и советника при Гейнрихсе, причем особо отвечал за захваченных агентов; он помогал мне при подготовке сообщений для Лондона и занимался их точным переводом в соответствии со словарем и литературным стилем соответствующих агентов. Освальд сначала был при нем помощником, но вскоре его вернули в отдел Визекеттера. Вилли отвечал за полевые операции и дальнейшее использование F2087, для которого у меня был припасен специальный план после того, как мы схватим агента, прибытие которого стало делом решенным.

В ходе последующих сеансов радиосвязи никаких проблем не возникало. Обмен сообщениями становился все интенсивнее; в них главным образом содержались наши предложения по организации нового места высадки и той роли, которую мы должны играть в этой связи. С Лауверсом я больше не разговаривал, но Гейнрихс сообщил, что тот забыл о своем отказе и начиная с пятницы 20-го снова сидел за ключом.

Из ранее перехваченных посланий RLS мы узнали об особом методе, применявшемся для уведомления о точном местонахождении места сброса. Помимо окрестностей Хогхалена, Таконис предложил Лондону другое место, к югу от Зауткампа. Координаты места сообщались при помощи шестизначного числа, причем закодированные цифры включались в текст послания. Во время захвата передатчика нам достались все карты, использовавшиеся группой RLS, в том числе и полный набор карт, изданных Голландским обществом велосипедистов (АНР), на которых были отмечены места сброса и их закодированное обозначение. Используя более ранние перехваченные послания, метод кодировки было раскрыть нетрудно.

В Лондон ушло сообщение, что место около Зауткампа кажется нам слишком труднодоступным, и мы предложили новое место, выбранное мной и Вурром, — на пустоши примерно в трех километрах к северо-востоку от Стенвейка. Так вышло, что рядом со Стенвейком в казармах, построенных до войны, был расквартирован еще один морской учебный батальон. Командир батальона, мой старый знакомый, с готовностью помогал нам в последующий период, когда в районе Стенвейка были осуществлены многочисленные сбросы. Я с самого начала полностью доверился ему и держал его в курсе своих планов на случай, если какие-либо посты или патрули доложат о ночных полетах над стенвейкской пустошью. Если такое случится, у него была наготове байка про то, что поблизости проводятся ночные учебные полеты люфтваффе.

25 марта Лондон сообщил о своем согласии с нашим предложением.

Затем нам дали знать, что высадка агента может состояться в любой момент после 27 марта и что конкретную дату сообщат, как и прежде, с помощью положительных и отрицательных чисел. Агент, которого собирались отправить к нам, носил имя Абор. Он поймет, что его встретили люди от Эбенезера (таково было кодовое имя Лауверса и радиостанции RLS), если его именно так назовут при встрече. Встречающий комитет должен быть готов забрать четыре больших контейнера. Один из них, помеченный белым крестом, будет содержать специальную посылку для Эбенезера. Эти послания выглядели весьма многообещающими, и теперь у меня почти не осталось сомнений, что события развиваются превосходно.

26 марта я доложил Шрайдеру о ситуации и попросил о содействии ЗИПО при аресте агентов, прибытия которых ожидал по воздуху. Пока Шрайдер читал доклад, его обычно красный нос несколько побледнел. Он сказал: «Минутку» — и бросился к своим начальникам — Вольфу и доктору Харстеру. Вернувшись через десять минут, он уже восстановил самообладание — очевидно, получил взбучку за то, что слишком серьезно относится к своей обязанности ставить их в известность обо всем, что касается абвера. Однако я воспользовался его замешательством, чтобы заранее четко расписать соответствующие роли и задачи. Поскольку ЗИПО и абверу предстояла регулярная совместная работа в ходе таких ночных операций, следовало раз и навсегда устранить все возможные источники трений. Мы договорились, что самими агентами будет заниматься только ЗИПО, но за всю операцию на месте отвечает старший офицер вермахта в качестве коменданта района. Настаивать на строгой секретности и жестком ограничении числа тех, кто в курсе дела, не было нужды. Шрайдер был достаточно умелым и опытным полицейским, чтобы оценить большие возможности, которые сулил радиоконтакт с англо-голландской разведкой в Лондоне. С его точки зрения, подобная операция влекла за собой ряд побочных проблем, которые ускользнули от моего внимания, поскольку меня, естественно, больше волновали аспекты, связанные с разведкой и безопасностью.

Мы больше не удивлялись, услышав днем 27 марта по радио «Ориндж» положительное число. Это служило лишь подтверждением, что мы правильно решили сложную математическую задачу. Уравнение сошлось, никаких неизвестных больше не осталось.

Около 19.00 я вместе с Вурром ехал в сторону Утрехта. Лучи фар нащупывали дорогу в вечерней тьме. Я назначил место встречи в 22.30 в доме военно-морского коменданта в Стенвейке. Кроме людей из ЗИПО, я ждал лейтенанта Гейнрихса и троих его подчиненных, пообещав ему, что ОРПО займется установкой на немецкой территории трех красных огней треугольником, которые послужат сигналом для английского самолета. Кроме того, из Арнема приехал Вилли, а с ним — пассажир, F2087, который должен был встречать Абора от имени Эбенезера…

Примерно в 23.00 небольшой кортеж машин с полупогашенными фарами покинул Стенвейк и направился по дороге через болото и пустошь в сторону места высадки, а затем скрылся среди густого подлеска в соседней рощице. Дело шло к полуночи. Расставив огни в форме треугольника, кучка людей растворилась в темных зарослях можжевельника и стала приглушенными голосами обсуждать перспективы операции. Я запретил зажигать свет и громко говорить, и в результате все вели себя так, будто действительно входили в состав подпольного встречающего комитета.

Над горизонтом среди молочно-серых туч, через которые пробивался свет лишь немногих звезд, медленно плыл маленький полумесяц, и его бледный свет рассеивался в туманной сырости ночного воздуха. Небольшая впадина с подветренной стороны одной из песчаных дюн давала Вурру, морскому коменданту и мне некоторое укрытие от пронизывающего ветра; кроме того, отсюда был бы лучше всего слышен тихий гул далекого самолета. Каждые четверть часа я обходил группы, рассредоточенные по периметру района, — отряд ОРПО, ЗИПО и Вилли, который сидел с F2087 в маленькой машине, тщательно спрятанной неподалеку. Первый разговор F2087 с Абором должен был состояться в этой машине.

Когда я навестил группу ЗИПО около 1.00, Шрайдер заметил с наигранным сожалением и с легкой усмешкой в голосе, что с готовностью пожертвовал бы своим сном и сном подчиненных, но похоже, сегодня уже ничего не выйдет. Его молодой начальник, Вольф, пробурчал что-то о вредном воздействии холодного воздуха и ночной сырости и о том, что рискует здоровьем своего штаба. Лондон заставит нас торчать тут ночь за ночью без всякого результата…

— Визит должен состояться между полуночью и 2.00, господа, — напомнил я. — Я даже добавил бы еще час на всякий случай, так как вполне уверен в договоренности с британцами. Конечно, возможны всякие случайности, которые заранее не предугадаешь. Наших гостей ждет много опасностей: поломки моторов, крушения, ночные истребители, зенитки, наконец, они просто могут сбиться с курса. Но если ничего страшного не произойдет, вскоре мы увидим англичан и их груз своими глазами.

Наткнувшись на шофера морского коменданта, я велел ему отнести людям из ЗИПО бутылку рома. Мы предвидели, что она может пригодиться холодной ночью.

Вскоре после того, как я вернулся в наш укромный уголок, мне показалось, что я слышу далекий шум, но это снова был лишь шум ветра в траве подлеска. Даже самая тихая ночь и самая безлюдная пустошь не бывают совсем беззвучными… Я вспомнил о многих ночах, которые провел во время Первой мировой войны в полях и на пустошах, среди песка и среди снега, в скалах и в горах — но неизменно под защитой матери-земли. Но никогда прежде будущее не казалось столь неясным, противник — столь скрытным, награда — столь высокой. Раскрыли ли в Лондоне нашу игру? Не приближается ли к нашему треугольнику огней бомбардировщик, чтобы взрывами фугасов сровнять нас с землей? С момента появления самолета до сброса агента все должны были оставаться в укрытии; этот приказ не касался только людей при огнях, и, если, вместо обещанных контейнеров, с неба полетят бомбы, они окажутся без защиты.

Я резко прервал тихий разговор Вурра и морского коменданта:

— Слышите что-нибудь?

Мы внимательно прислушались. Снова, на этот раз громче — далекий ровный гул моторов.

— Вурр, готов? Это могут быть они. Все по местам!

Из темноты появился Шрайдер:

— Что такое? Мы ничего не слышали.

— Идите сюда, — сказал я, втаскивая его в наше укрытие. — Отсюда слышно лучше.

Мы напрягли слух. Теперь не оставалось сомнений — звук приближался. По-прежнему на большой высоте, но становится все громче. С большим белым фонарем под мышкой я вместе с Вурром подошел к вершине треугольника и снова обратился к Гейнрихсу и его людям:

— Когда я включу свет, направляйте красные огни в сторону самолета или на шум мотора и не гасите их, пока не сбросят агента. Увидев парашют, сразу же идите ко мне, но только не наткнитесь по пути на агента. Если вы не ответите ему по-голландски, он может стрелять.

Когда белый луч моего фонаря устремился в небо, рев моторов стал быстро приближаться — самолет направлялся в сторону треугольника. Неожиданно над нами проскользнул силуэт, выделяясь в бледном лунном свете. Пилот включил красный и белый навигационные огни. По моей прикидке, самолет шел на высоте 500 метров. Он развернулся по широкой дуге, резко снизившись, и, оказавшись не более чем в 200 метрах от земли, направился прямо к вершине треугольника…

Настал решающий момент. Контейнеры или бомбы — станет ясно через несколько секунд. Внезапно прямо у нас над головой, там, где только что пролетел самолет, появилось несколько темных пятен. Они спускались, увеличиваясь в размерах. К земле стремились громадные черные тени — это пять больших парашютов несли свой груз. Четыре тяжелых контейнера глухо ударились о землю у основания треугольника, а за ними бесшумно спустились парашюты. Итак, ответ получен!

Самолет — двухмоторный бомбардировщик — сразу же после сброса набрал высоту. Его навигационные огни дважды мигнули в знак приветствия, и он исчез в тумане на западе.

Вурр, бесшумно появившийся из темноты Гейнрихс и я устало пожали друг другу руки. Новые приветственные рукопожатия ждали нас, когда мы добрались до Шрайдера и Вольфа в их укрытии. Соперничество и взаимное недоверие между спецслужбами исчезло перед лицом столь грандиозного достижения.

В течение следующих восемнадцати месяцев мы организовали еще почти двести сбросов людей и материалов по соглашению с англо-голландской разведкой в Лондоне (МИД — голландская военная разведка — была объединена с английским СОЕ, отделом специальных операций), которая взяла на себя руководство операциями. Нам пришлось провести еще много ночей на пустоши среди вереска, на радарных станциях и в местном штабе ночных перехватчиков. От этого периода у меня осталось впечатление как о широком и беспокойном потоке секретной работы и как об утомительных операциях, тем не менее приносивших глубокое удовлетворение. Лишь несколько островов выделяются из этого потока, и один из них — ночь первого сброса в Стенвейке. Она навсегда врезалась в мою память и стала первым раскатом грома, предвещавшим последовавшую драму.

Встреча Абора и F2087, начавшаяся с кодового слова, привела к долгому разговору в спрятанной поблизости машине, затеянному для получения всей интересующей нас информации и послужившему прелюдией к последующему допросу Абора. Около 3.00 F2087 предложил закопать парашюты и оставшееся оборудование, чтобы на рассвете можно было отправляться в путь. Едва он вышел из машины, Абора схватило ЗИПО и переправило прямо в Гаагу. Материалы, контейнеры и парашюты были погружены на грузовик и доставлены в штаб абвера в Схевенингене. К 4.00 в районе посадки снова было тихо и пусто.

Тем временем F2087 должен был в доме морского коменданта продиктовать Вилли донесение о своем разговоре с Абором. Но когда мы прибыли туда, оказалось, что F2087 совершенно пьян и в таком же состоянии разговаривал с Абором. Поэтому его донесение никуда не годилось и было полно пробелов, для заполнения которых требовался допрос. Вследствие такого предосудительного поведения F2087 я решил больше не использовать его на месте высадки и отказался от соответствующих обязанностей в пользу ЗИПО, которое должно было привлечь служащих голландской полиции для допроса прибывающих агентов под видом представителей подполья.

Операция «Кресс» и высадка агента, которого на самом деле звали Батсен, не оказала серьезного влияния на последующее развитие операции «Северный полюс». Абора — молодого человека приятной наружности — ЗИПО использовало как рекламу, демонстрирующую, как ловко они хватают агентов прямо в воздухе. Эта кампания достигла апогея через несколько месяцев, когда в Голландию приехал Гиммлер и ему показали Абора. Самым скандальным во всем этом было то, что Абор имел ярко выраженный нордический облик. О чем они двое разговаривали во время встречи, осталось неизвестным.

Абор не представлял для нас интереса с точки зрения радиоигры, поскольку Эбенезер должен был просто встретить его, а дальше тот бы работал как независимый агент. В ходе последующих допросов мы так и не выяснили до конца, в чем заключались его обязанности. Так или иначе, сразу после прибытия агента мы послали в Лондон сообщение о том, что операция «Кресс» прошла успешно, и подтвердили, что Абор пребывает в добром здравии и попал в надежные руки…

Прежде чем продолжить рассказ об операции «Северный полюс», я должен затронуть другое событие, которое произошло в марте-апреле 1942 года. В марте Лондон сообщил Эбенезеру, что британская разведка задолжала пятьсот гульденов некоему Бренди, капитану корабля из Зауткампа в провинции Гронинген. Бренди был британским агентом, не получавшим денег с мая 1940 года. Подозревая, что Лондон что-то затевает, я отправил F2087 к Бренди с наказом приветствовать его от имени Такониса и выплатить пятьсот гульденов. Через несколько недель Лондон сообщил Эбенезеру, что Бренди должен подготовиться к приемке оружия и саботажных материалов на Энгельмансплате — крохотном островке со спасательной станцией в проливе Лауверсзе у северного побережья Голландии. Материалы будут доставлены ночью на английском торпедном катере, и капитан Бренди заберет их от имени Такониса. Для успешного проведения операции Бренди должен отметить на рисунке положение буйков, обозначающих проход через минные поля.

Естественно, мы начали подготовку к тому, что обеспечить вражескому катеру теплый прием. При нидерландском штабе абвера офицером морской разведки служил некий капитан-лейтенант Б. — старый, опытный моряк. Б. казался нам самым подходящим человеком, и я раскрыл ему свои планы. Благодаря хорошим связям с начальником адмиральского штаба в Схевенингене Б. сумел добыть карту минных полей. Через Эбенезера мы передали положение буйков в Лондон, закодировав координаты по той же системе, которая использовалась для определения мест сброса, и подтвердили, что Бренди заберет материалы. По какой-то неизвестной для нас причине Лондон отказался от этого плана, и дело кончилось лишь тем, что пришлось прокладывать новый проход.

Тем не менее мы оставили господина Бренди в покое, и это принесло свои плоды, поскольку летом 1943 года он, полностью доверившись нам, сообщил, что выполняет роль «почтового ящика» британской разведки на курьерском маршруте в Швецию, и мы выполнили пожелание англичан организовать аналогичный «почтовый ящик» в Делфзейле в надежде на захват секретной корреспонденции и шпионских материалов. Вскоре Лондон потребовал от нас переслать груз непроявленных пленок. Очевидно, англичане хотели проверить, дойдет ли груз до места назначения невскрытым, и тем самым убедиться в надежности своего агента и курьеров. Но почему-то никто не пришел забрать груз. Возможно, люди в Стокгольме были более осторожными и менее доверчивыми, чем наши работодатели из Лондона.

В первые недели после операции «Кресс» наши ожидания, что Лондон вскоре поручит Эбенезеру новые задания, подверглись серьезному испытанию. У нас не было большого опыта в таких делах, и пауза казалась еще более зловещей, так как мы получили неопровержимые доказательства того, что лондонская разведка проводит операции в Голландии и без помощи наших «добрых услуг».

Первый из этих случаев произошел в начале апреля. Я получил из жандармерии донесение о том, что найдено тело парашютиста, при посадке раскроившего череп о каменную поилку. Расследование выяснило, что погибший входил в группу агентов, высаженных в окрестностях Холтена. В попытках прояснить это таинственное дело мы обратились за помощью в местный штаб люфтваффе, который ежедневно составлял карту всех появлений врага в воздухе в течение предыдущих суток. Эти карты основывались на информации от постов воздушного наблюдения и радарных станций, которые определяли курс, высоту, места разворота всех летательных аппаратов, пересекающих небо над Голландией. Мы были приятно поражены полнотой и точностью этих сведений. Например, мы обнаружили, что на этих картах весьма аккуратно зафиксированы подробности операций над Хогхаленом и Стенвейком 28 февраля и 27 марта. И теперь у нас появилась возможность подтвердить, что погибшего агента и его товарищей сбросили около Холтена 28 марта. Через штаб люфтваффе в Амстердаме мы договорились о более тщательном слежении для того, чтобы как можно более точно установить курс отдельных «специальных» самолетов. Знакомство с этими ежедневными докладами, точность которых непрерывно возрастала, давало нам полезные сведения об операциях, которые союзная разведка в Лондоне проводила без нашего участия. Другим свидетельством секретной вражеской деятельности стало сообщение радиоабвера и штаба радиоперехвата о том, что в районе Утрехта выявлен новый передатчик, осуществляющий связь с какой-то радиостанцией около Лондона. Судя по перехваченным сообщениям, с этой же самой станцией работал Эбенезер. И вдобавок ко всему во второй половине апреля Гейнрихс пришел ко мне с известием, что радио «Ориндж» снова передавало положительные и отрицательные числа.

Из всего этого мы сделали вывод, что в Голландии действует по меньшей мере одна неподконтрольная нам группа агентов и что ведется подготовка к новым сбросам. Все это вызвало у меня большое беспокойство. Неужели Лондон раскрыл нашу игру?

20 апреля Эбенезер получил приказание забрать материалы, которые будут сброшены в прежнем районе, около Стенвейка. Я был почти уверен, что на этот раз мы получим бомбы вместо контейнеров, и принял все меры предосторожности. На день сброса — 25 апреля — я позаимствовал у гауптмана Лента, знаменитого ночного пилота и коменданта аэродрома в Леувардене, три 37-миллиметровые зенитные пушки на механической тяге и в день операции после наступления темноты расставил их вокруг места сброса. Для того чтобы не подвергать людей опасности, три красных фонаря были привязаны к столбам и включались из укрытия, с расстояния 300 метров. Точно так же поступили с белым фонарем. Зенитная батарея получила приказ открывать огонь в случае бомбардировки или если я подам сигнал красной ракетой.

Когда около часа ночи появился британский самолет, мы включили огни. Томми несколько раз пролетел над районом, но явно сбился с курса, так как фонари светили не в его сторону. Когда он появился над нами в третий раз, я подошел к основанию треугольника и стал подавать сигналы белым фонарем, пока самолет не лег на верный курс. Бомб я не дождался, благодаря чему имею возможность продолжить свой рассказ.

Этот сброс однозначно доказывал, что Лондон еще не раскрыл нашу игру с Эбенезером. От радости я позабыл даже причитания молодого офицера, командовавшего батареей, который не мог стрелять при том, что вряд ли ему когда-либо снова предоставилась бы возможность увидеть в своем прицеле мишень на высоте всего в 200 метров.

Операция «Северный полюс» подошла к решающему этапу в начале мая. Все наши предыдущие достижения оказались бы очень недолговечными, если бы не удача, случайность и хитрость: благодаря им в наших руках оказались все нити, с помощью которых лондонская разведка в то время контролировала операции МИД-СОЕ в Голландии. В конце апреля Лондон был вынужден объединить друг с другом три независимые подпольные группы и еще одного агента. Поскольку Эбенезер участвовал в этом процессе, мы вскоре сумели выявить всю организацию, а затем и ликвидировать ее. Ключевую роль при этом сыграл Шрайдер, который не успокоился до тех пор, пока не был арестован последний из этих людей.

Все произошло следующим образом. В феврале — апреле 1942 года МИД-СОЕ переправило в Голландию три группы агентов — каждая состояла из двух людей и радиопередатчика. Нам об этом не было ничего известно. Еще одного агента высадили на голландское побережье с торпедного катера. В число этих операций входили:

Операция «Латук». Два агента, по имени Йордан и Рас, сброшены около Холтена 28 февраля 1942 года. Йордан был радистом; ему предстояло работать в соответствии с планом «Труба».

Операция «Турнепс». 28 февраля 1942 года агент Андринга и его радист Мартене сброшены около Холтена. Передатчик должен был работать по плану «Турнепс». Мартене погиб — именно его тело наши около поилки.

Операция «Порей». Агент Клос и его радист Себес сброшены 5 апреля 1942 года. Передатчик должен был работать по плану «Щеколда», но повредился при посадке и был признан непригодным.

Операция «Картофель». 19 апреля 1942 года агент де Хас по кличке Пейл высажен с торпедного катера на голландское побережье. У Пейла не имелось передатчика, но он был оснащен радиотелефоном, работающим на расстоянии до пяти километров. Пейла отправили из Лондона установить контакт с группой «Эбенезер».

Поскольку планы «Турнепс» и «Щеколда» оказались неосуществимы, соответствующие агенты установили связь с группой «Латук», которая задействовала передатчик «Труба», чтобы сообщить в Лондон об этих неудачах. Возможно, «Латук» связался с этими группами по приказу из Лондона, хотя в точности это неизвестно. Согласно сообщению «Трубы», перехваченному 24 апреля и впоследствии расшифрованному, группа «Труба» поддерживала контакт с агентом де Хасом (операция «Картофель»), но последний не сумел связаться с Эбенезером. Тогда Лондон приказал Эбенезеру войти в контакт с «Трубой» посредством сигнала, присланного на передатчик, который мы контролировали, и на этом круг замкнулся.

Как мы полагали, Лондон был вынужден пойти на этот гибельный шаг из-за потери передатчиков «Турнепс» и «Щеколда», а также вследствие донесения «Трубы» о том, что де Хас не смог выйти на Эбенезера, который должен был передавать его сообщения в Лондон.

Отсутствие жесткого взаимодействия между различными группами агентов имело, с нашей точки зрения, тот недостаток, что о неминуемых арестах быстро узнают в Лондоне, и это затруднит игру на захваченном передатчике. Но если связь между группами станет тесной, как в данном случае, когда передатчик «Труба» обслуживал три другие группы, все они оказались бы в большой опасности, если бы какая-либо из них была раскрыта и ликвидирована немецкими властями. Лондону крайне не повезло в том отношении, что находившемуся у нас в руках передатчику группы «Эбенезер» было приказано установить контакт со всеми этими группами в тот момент, когда они еще работали на свободе, но оказались связаны непосредственно друг с другом. Всех подробностей я не знаю, однако Шрайдер и его отдел за несколько дней ликвидировали всю сеть агентов МИД-СОЕ, действовавшую в то время в Голландии.

Несомненно, вражеская сторона потерпела неудачу из-за недостатка опыта и чрезмерной доверчивости. Агенты действовали по-любительски, несмотря на то что прошли в Англии подготовку, и не успели получить опыт, необходимый для выполнения такой чрезвычайно сложной задачи. Фактически они не поднялись до уровня такого специалиста, как Шрайдер.

Передатчик «Труба» попал в наши руки вместе с расписанием передач, оперативным и шифровальным материалом. Радист Йордан упал в обморок, когда до него дошли масштабы катастрофы. Он был хорошо образованным молодым человеком, возможно недостаточно развитым или недостаточно крепким для агентурной работы — самой опасной, какая только бывает в разведслужбе. Но это была не его вина! Йордан вскоре проникся доверием ко мне и к Хунтеманну и, после того как мы сумели излечить его от нервного расстройства, которым сопровождалось его переселение в Схевенинген, схватился за предложенный нами шанс — работать на передатчике. 5 мая мы с помощью «Трубы» установили второй радиоконтакт с Лондоном и отправили сообщение с предложением нового места для высадки, которое нашли в нескольких километрах к северу от Холтена. Связь осуществлялась успешно и, очевидно, не давала Лондону никаких оснований для подозрительности, так как наше предложение вскоре одобрили и пару недель спустя там был осуществлен первый сброс.

Третий радиоконтакт с Лондоном мы установили следующим образом. У арестованного агента Андринги был найден план работы передач-тика «Турнепс», принадлежавший погибшему радисту Мартенсу. С «Трубы» мы послали в Лондон сообщение о том, что Андринга нашел надежного радиста, который может работать по плану «Турнепс» с передатчика Мартенса, и Лондон провел пробный сеанс связи, чтобы проверить работоспособность нового рекрута. Очевидно, радист ОРПО, сидевший на передатчике, превосходно справился с заданием, так как «с той стороны» пришло сообщение, что его кандидатура принята. Но вскоре мы столкнулись с новыми неприятностями, причинившими мне много беспокойства.

В середине мая встревоженный Гейнрихс сообщил, что он и его люди заподозрили Лауверса в том, что тот в конце каждого планового сеанса связи отправляет несколько дополнительных символов. В принципе, заканчивать каждое сообщение рядом так называемых пустых знаков было нормальной практикой, и поэтому «опекун» Лауверса не спешил выключать передатчик. Однако его недоверие росло. Гейнрихс не мог присутствовать при каждом сеансе работы Лауверса или Иордана и поэтому настаивал на том, чтобы заменить двух этих радистов своими людьми. Я, не теряя времени, поговорил с этим «опекуном». Тот заявил, что не знает точно, какие дополнительные буквы передает Лауверс, но они определенно не имеют смысла. Он прекрасно понимал, что за любой другой ответ его привлекли бы к суду трибунала за преступную халатность, но, поскольку доказать что-либо не было возможности, оставалось только ждать реакции Лондона.

Я поручил Хунтеманну выяснить, что же там произошло, поскольку он находился в очень хороших отношениях и с людьми из ОРПО, и с Лауверсом. Выяснилось, что Лауверс сумел внушить некоторым людям из ОРПО слишком большое доверие к себе — те, как говорится, «расслабились». Сеансы радиосвязи проводились в чрезмерно комфортабельных условиях, а хорошее обращение с арестованными радистами, на котором я настаивал, — включавшее кофе и сигареты, — переродилось в дружбу, оказавшуюся крайне опасной. Ожидая реакции Лондона, я не говорил Лауверсу, что он возбудил наши подозрения. Хотя четких доказательств измены не имелось, вскоре мы отстранили от работы и Лауверса, и Йордана, опять предложив «запасного» радиста, — и это предложение Лондон немедленно одобрил.

Таким образом мы сумели посадить на место обоих арестованных радистов людей из ОРПО, тогда как в Лондоне ничего не подозревали. Должно быть, они не видели ничего странного в том, чтобы обучить и привлечь к работе резервного радиста, найденного в голландском подполье, так как всегда оставалась возможность, что с главным радистом в любой момент может произойти несчастье. Благодаря этим событиям мы больше практически не использовали вражеских радистов. После ареста очередных агентов, заброшенных в Голландию, на их передатчиках с самого начала работали люди из ОРПО. При этом мы шли на риск, что их «почерк» может быть заранее записан в Лондоне на стальную ленту или граммофонную пластинку, и сопоставление записей легко возбудит подозрения. Манера и скорость работы ключом, а также прочие индивидуальные особенности в технике передачи позволяют опытному уху отличить одного радиста от другого с такой же легкостью, с какой музыкальный человек видит разницу между исполнением различных мастеров.

Если бы в радиоорганизации МИД-СОЕ соблюдали все необходимые меры предосторожности, мы бы никогда не смогли посадить за передатчик своих людей. Но до сих пор «та сторона» не выказывала признаков особой бдительности, и мы пошли на риск. О беззаботности врага можно судить по тому факту, что во время операции «Северный полюс» с Лондоном было установлено свыше четырнадцати различных радиоконтактов, оказавшихся более или менее продолжительными, и все они обслуживались шестью радистами из ОРПО!

Теперь я должен коснуться некоторых внутриголландских дел, связанных с работой передатчиков, но не оказавших влияния на основной ход событий. Речь идет о наших приключениях с «Георгом» и о попытке исполнить задание, порученное агенту де Хасу по кличке Пейл.

К середине мая Лондон приказал «Трубе» установить контакт с человеком по имени Георг. Мы не знали, кто это такой, и даже допрос арестованных агентов не дал ничего для выяснения его личности. Предполагая, что речь идет об агенте, до сих пор разгуливающем на свободе, мы решили поймать его. В противном случае операция, мягко говоря, подверглась бы серьезной опасности. Первой проблемой стало то, что информация о месте встречи Георга и Трубы, намеченном в Лондоне, была так хитро зашифрована, что нам требовались дальнейшие уточнения. Лишние вопросы наверняка возбудили бы подозрения, поэтому загадку предстояло решить нам самим. В итоге Гейнрихс пришел к выводу, что речь идет о кабачке «Бодега» на Лейдсхен-Плейн в Амстердаме. Мы сообщили об этом в ЗИПО и попросили принять все необходимые меры.

В назначенное время агента Андрингу несколько раз приводили в «Бодегу» в сопровождении людей из СД, одетых в штатское, в надежде арестовать Георга, когда тот появится. Однако никто не пришел на встречу, и оставалось лишь известить Лондон о неудаче. Чуть позже из Лондона пришло указание не пытаться больше установить контакт с Георгом — возможно, из-за того, что мы искали встречи с ним с подозрительной настойчивостью. Несомненно, наша операция оказалась бы в большой опасности, если бы Георга в тот момент случайно арестовали немецкие власти.

Лишь впоследствии я узнал, что храбрый Акки — такой кличкой пользовался Андринга — сделал очень хитрый маневр. Георг действительно появлялся в «Бодеге», и Андринга незаметно от своих конвоиров из СД сумел подать ему знак. Георг не попался в ловушку. Впоследствии он добрался до Англии, но не успел причинить какой-либо ущерб операции «Северный полюс».

Что касается Пейла, то этот агент, которого на самом деле звали де Хас, в рамках операции «Картофель» ночью 19 апреля был тайно высажен на голландское побережье при необычных обстоятельствах. Впрочем, необычными были и его задание, и оборудование. После рискованного плавания на торпедном катере через немецкие минные поля и под носом у патрульного корабля он в одиночку со всеми пожитками высадился на берег в резиновой лодке. Не теряя времени, оттащил свой тяжелый ящик в дюны, но две недели спустя попал в руки ЗИПО в ходе ликвидации групп «Труба» и «Турнепс». Во время ареста при нем оказался радиотелефон нового типа и сигнальная лампа неизвестной нам модели. Мы тщательно допросили Пейла о предназначении его снаряжения. Пейл был высоким блондином лет двадцати пяти лет. Его откровенность просто обезоруживала. Он спокойно признался, что с помощью радиотелефона предполагалось связываться с английскими кораблями и что сигнальный фонарь испускал невидимые инфракрасные лучи, которые принимала специальная аппаратура на борту корабля, позволяя узнать точное местонахождение фонаря на берегу. В задачу Пейла входило отыскивать на побережье подходящие места, чтобы по ночам высаживать туда агентов и выгружать материалы. Через Эбенезера Пейл должен был сообщать в Лондон координаты этих мест и договариваться о доставке грузов. По радиотелефону следовало сообщать на корабль, что берег чист, а инфракрасный фонарь отмечал бы точное место высадки.

Хорошо продуманный план и очень полезное оборудование, которое создало бы нам массу проблем, если бы оказалось в руках опытных и решительных людей. Но Пейл не относился ни к тем ни к другим, а вдобавок ему очень не повезло.

Захват Пейла и его оборудования сулил новые интересные возможности, и мы незамедлительно ими воспользовались: выбрали подходящие места на берегу, зашифровали их координаты таким же способом, который использовался для шифровки мест сброса, и передали в Лондон через Эбенезера. После довольно продолжительных дискуссий «та сторона» в конце концов одобрила Катвейк. В течение следующего месяца надлежало проверить радиотелефонную связь: сигналом к операции, как обычно, служили бы положительные и отрицательные числа, а время было назначено между полуночью и 2.00.

Холодной, звездной, безлунной ночью мы с Вурром и Хунтеманном добрались до катвейкской пристани. Гейнрихс, уже разобравшийся с радиотелефоном, ждал нас там с людьми из ЗИПО; с ними был и Пейл. Радиотелефон, сочетавший приемник и передатчик с небольшой фиксированной антенной, мог работать на расстоянии до пяти километров — очень неплохо для портативных передатчиков того времени. Во время работы аппарат вешали на грудь, а сменные сухие батареи крепили в широком поясе. Пейл начал работу около полуночи: он включил аппарат и начал медленно считать до ста, затем повторял отсчет — так было условлено с Лондоном. Пейл считал по-голландски. У нас имелась вторая пара наушников, чтобы воспользоваться ею, когда установится связь, а инфракрасная лампа была готова по первому требованию послать невидимый луч в сторону корабля.

Я сознательно не стал ничего сообщать в немецкое адмиралтейство, чтобы на вражеском судне не думали, что все идет слишком гладко. Пейл все считал и считал. Короткий отдых, несколько сигаретных затяжек — и все сначала. Время шло, но не было никаких признаков, что кто-то слышит отсчет, — никто не отзывался. Около 2.00 мы свернулись, а утром сообщили в Лондон, что Пейл действовал точно по инструкции, но совершенно безрезультатно. С «той стороны» не последовало никаких объяснений — лишь приказ, чтобы мы были готовы к новому испытанию через несколько дней. На этот раз нам уже не пришлось скучать!

Ночь снова была безлунной, причем очень темной — низкие тучи скрыли звезды. Море магически фосфоресцировало. Я никогда не видел такого сияния: гребни волн и прибой сверкали, как фейерверк; порой их можно было принять за ярко освещенные корабли, приближающиеся к берегу. После полуночи прошел уже час, Пейл продолжал отсчет, однако решительно ничего не происходило. Неожиданно берег у Катвейка озарился ярчайшей вспышкой, словно сошедшей с небес. Яркий огонь скорострельных пушек, ослепительные следы трассирующих пуль и грохот стрельбы свидетельствовали, что к западу от нас идет морской бой. Если это был «наш» англичанин, мы могли с чистой совестью отправляться домой, поскольку сегодня ему уже явно было не до нас.

На следующий день мы сообщили о ночном сражении в Лондон и спросили, что случилось, но через несколько дней получили лишь разочаровывающий ответ, что на какое-то время испытания отменяются. Очевидно, кое-кто сильно обжегся, наткнувшись на немецкие морские патрули.

Позже в нашем адмиралтействе я узнал, что немецкий тральщик вступил в сражение с вражеским торпедным катером.

В соответствии с планом МИД-СОЕ обязанности Пейла отныне заключались в том, чтобы помогать группе «Эбенезер» и проводить диверсии на немецких кораблях в голландских портах. Это была самая поразительная сторона нашей работы — лично отчитываться перед врагом о выполненных заданиях, докладывать о деятельности десятков агентов, хотя на самом деле все это время они спокойно сидели за решеткой. Чуть ниже я приведу несколько примеров.

В начале мая, когда аресты агентов участились, я убедил Шрайдера поместить всех людей, связанных с операцией «Северный полюс», в тюрьму вермахта на Помпстатионсвег в Гааге. Связаться с ней было гораздо проще, а кроме того, она была надежнее благодаря тому, что весь персонал тюрьмы, а также прочие заключенные числились в вермахте. В штабе абвера я узнал, что моя просьба относительно наказаний для агентов, пойманных в ходе операции «Северный полюс», передана в управление имперской безопасности (PCXА) с настоятельной рекомендацией дать положительный ответ. Штаб абвера и ОКВ не могли принять самостоятельное решение, поскольку Голландия управлялась гражданскими властями, и в полицейских вопросах решающее слово оставалось за РСХА.

В июне я получил от начальника полиции безопасности в Гааге сообщение, что РСХА дает формальную гарантию не подвергать высшей мере наказания агентов, попавших в наши руки в ходе операции «Северный полюс». В то время я еще сохранял уверенность, что письменная гарантия РСХА обеспечивает пойманным агентам полную безопасность. Лауверс и Йордан, которых я ознакомил с этим решением через Хунте-манна, были очень довольны. Это известие отчасти вернуло им и их товарищам самообладание и душевное равновесие, необходимое, чтобы пережить длительное заключение, не повредившись рассудком.

После того как, вместо единственного радиоконтакта через передатчик группы «Эбенезер», у нас уже действовало три линии связи, а затем и шесть, «специалисты» стали с нескрываемым недоверием относиться к моим донесениям, сомневаясь в подлинности этой радиоигры. Прежде никто не слышал, чтобы радиоигру удавалось вести хотя бы три месяца. Когда в июне операция достигла небывалого размаха, сомнения экспертов наконец рассеялись, по крайней мере до тех пор, пока из Англии продолжали прибывать грузы и агенты. Посторонние, которых время от времени вводили в курс дела, обычно принимали происходящее за гротескный плод воображения бедняги, который явно свихнулся под бременем выдуманной ответственности. И вообще, какой вред булавочные уколы кучки лондонских шпионов могли причинить могучему Атлантическому валу, который строился полным ходом, непобедимому немецкому вермахту и великому немецкому рейху? Именно это дали мне понять в разговоре, который начальник Генерального штаба генерал Швабедиссен устроил для меня с Верховным главнокомандующим в Нидерландах, генералом Христиансеном. Когда я описал генералу наши приключения и итоги «Северного полюса», старый моряк посмотрел на меня, кивнул, подмигнул и заметил, что я — отличный рассказчик. Судя по его лицу, более уместным тут было слово «лжец». Он не поверил ни единому слову! Итак, я был обязан без всяких преувеличений докладывать о реальном состоянии дел верховным немецким властям — которых, мягко говоря, одолевали сомнения — и в то же время кормить врага сказками — и враг им верил!

Вскоре нам предстояло выяснить, продолжит ли Лондон в соответствии с прошлой практикой сбрасывать агентов «вслепую», то есть без участия принимающей стороны, или же, как при операции «Кресс», материалы и агентов будут передавать через нас. Из признаний схваченных агентов мы узнали, что в Англии недавно прошли курс подготовки по меньшей мере восемь человек. Слепые сбросы вели к потерям — например, погиб Мартене, — и мы с нетерпением ждали, какой метод предпочтет Лондон.

В итоге оказалось, что было решено прекратить слепые сбросы и в будущем посылать агентов лишь через уже существующие связи, в расчете на то, что другая сторона организует встречу.

В течение весны мы собрали обширные сведения о планах врага, его оперативных приемах и системах радиосвязи и шифровки. Благодаря этой информации мы, вероятно, справились бы и со слепыми сбросами. Если бы враг в тот момент открыл истину, ему пришлось бы затеять сложную и дорогостоящую перестройку всей организационной структуры, применяя совершенно иные методы. Даже если допустить, что МИД-СОЕ ни в малейшей степени не подозревало об истинном состоянии дел, решение осуществлять сбросы агентов «по договоренности» стало главной причиной последующей катастрофы. Это соглашение, неукоснительно и без всяких вариаций исполнявшееся в течение года с лишним, стало действительно драматическим моментом в операции «Северный полюс» наряду со многими другими ошибками и оплошностями, сделанными нашим врагом.

Одна-единственная контрольная группа, сброшенная в Голландии вслепую, без нашего ведома, и имеющая единственной целью наблюдение за организованными сбросами, — и весь гигантский мыльный пузырь «Северного полюса» мгновенно бы лопнул. В течение долгих месяцев радиоигры мы имели в виду такую неприятную возможность. Мы не забывали, что каждое входящее или исходящее радиосообщение может оказаться последним.

Решение МИД-СОЕ подтвердилось в период с 28 мая по 29 июня, когда были проведены три выброса. Роль принимающей стороны играли «надежные» группы «Эбенезер» и «Труба». Это были следующие операции:

Операция «Свекла» (через группу «Эбенезер»). Агенты Парлевлиет и ван Стен сброшены под Стенвейком. Задание — установить аппараты «Эврика», служившие радиомаяками для самолетов. Радиосвязь в соответствии с планом «Брюква».

Операция «Пастернак» (через группу «Труба»). Агенты Ритсхотен и Буизер сброшены 22 июня около Холтена. Задание — организация саботажа в Оверэйсселе. Радиосвязь по плану «Шпинат».

Операция «Кабачок» (через группу «Эбенезер»). Агенты Ямброс и Буккенс сброшены 26 июня около Стенвейка. Задание — организация вооруженного сопротивления в Голландии. Радиосвязь по плану «Кабачок».

Задания, порученные группам «Свекла» и «Кабачок», впоследствии приобрели такое значение, что я остановлюсь на них подробно. Группу «Свекла» встретили представители подполья, которые на самом деле были голландскими полицейскими, работавшими на ЗИПО. Агентов арестовали после рассвета, а до того времени встречающие должны были выяснить, какое задание получила группа. В случае «Свеклы» этот план провалился, но во всех остальных случаях увенчался полным успехом. В дальнейшем мы нередко получали от вражеских агентов важную информацию, в первую очередь связанную с планировавшимися ими тайными операциями. Например, однажды мы получили точные сведения об английских радиошколах для агентов, включая число учащихся, их национальность, преподавательский состав, предъявляемые к выпускникам требования и т. д. Позже нам предоставилась возможность составить точное представление о внутреннем круге руководителей спецслужб «на той стороне».

Из этой информации, непрерывно поступавшей из первых рук, со временем сложилась полная картина вражеских намерений, поскольку через вышеупомянутые школы в Англии проходило много агентов — поляков и прочих, — засылавшихся потом в Восточную Европу. СОЕ организовало тайную войну в Польше и восстания в тылу у немцев, переправляя туда агентов точно такими же методами, которые оно пыталось применить в Голландии.

Предварительные ночные разговоры, в ходе которых следовало убедить агентов в том, что они говорят с видными вождями голландского Сопротивления, сильно облегчали нашу задачу. Впоследствии мы старались, чтобы у этих агентов сложилось ошеломляющее впечатление о всеведении ЗИПО, для чего во время допросов им сообщались бесчисленные подробности, касавшиеся внутреннего круга союзной разведки в Лондоне. Вскоре мы зашли так далеко, что ЗИПО могло намекать на существование прямых связей с предателями в лондонском штабе. Хотя никаких предателей не существовало ни до операции «Северный полюс», ни во время ее проведения, ни после, но нам с нашими точными знаниями было нетрудно убедить деморализованных агентов в обратном, и в результате они верили, что изменники из Лондона выдали их нам прямо в руки. Естественно, в таких обстоятельствах чувство, что тебя предали, вело к откровенным и правдивым заявлениям, которые давали нам новую важную информацию.

Однако Парлевлиет и ван Стен (группа «Свекла») молчали. Раньше они служили в голландской жандармерии и еще не готовы были угодить в нашу ловушку. В ходе первого разговора перед их арестом нам не удалось выяснить предназначение их оборудования. Оно было тщательно упаковано в резину и хранилось в двух больших ящиках, сброшенных на отдельном парашюте. Изучив аппаратуру в штабе службы радиоперехвата, мы пришли к выводу, что она представляет собой какой-то передатчик, испускающий непрерывный сигнал на фиксированной частоте. Это был так называемый радиомаяк для самолетов — устройство, общее назначение которого было нам известно, только сейчас его сделали портативным — специально для агентов — и снабдили взрывателем для уничтожения в экстренных обстоятельствах.

Через несколько дней после высадки группы «Свекла» я присутствовал на допросе Парлевлиета и ван Стена, который проводил Гейнрихс. Допрос не принес результатов: оба агента утверждали, что ничего не знают о предназначении аппаратуры. Впрочем, они разговорились, когда Гейнрихс прочел им лекцию о конструкции и предназначении радиомаяка и зачитал сообщения из Лондона, в которых арестованные описывались как специалисты по работе с таким оборудованием.

Радиомаяк возбудил значительный интерес в кругах люфтваффе, которое пожелало заполучить устройство, принимающее сигналы маяка, с одного из вражеских самолетов. Весной 1943 года на парашютах были сброшены еще три прибора «Эврика». Они позволяли наводить самолет на цель темными ночами — он летел по лучу, испускаемому маяком. Подобное точное наведение делало ненужным использование огней, расставленных треугольником, и световых сигналов во время сбросов — колоссальное достижение, крайне полезное при действиях на вражеской территории. Более того, сбросы можно было осуществлять вне зависимости от фаз луны.

Мы смогли убедиться в эффективности радиомаяка, когда по требованию Лондона в первый раз применили его при сбросе группы «Щеколда». Это происходило в нескольких километрах к югу от Амерсфорта. Ночь выдалась непроглядная, туманная и облачная — невозможно было разглядеть даже руку, поднесенную к лицу. Мы установили антенну маяка в соответствии с инструкциями. Тихое жужжание аппарата свидетельствовало, что он работает. Вскоре после полуночи над нами на высоте нескольких сот футов пролетел невидимый самолет — мы слышали, как он развернулся, направился обратно и прошел совсем низко у нас над головой. В тот же момент были сброшены шесть контейнеров. Они упали на землю менее чем в 300 футах от маяка. Операция проводилась без каких-либо световых сигналов с земли или с самолета.

Донесения об этих событиях вызвали сильную тревогу в соответствующих отделах немецкого министерства авиации. Страсти улеглись лишь после того, как весной 1943 года самые важные детали устройства, принимающего сигналы маяка, были сняты с вражеского четырехмоторного бомбардировщика, потерпевшего крушение под Амстердамом.

Группа «Пастернак», сброшенная 22 июня около Холтена, имела стандартное задание — организовать саботажную группу в Оверэйсселе. Впоследствии от имени «Пастернака» велась обычная радиоигра: была установлена связь, обговорены места сброса и организована встреча забрасываемых агентов. Стоит отметить, что радист Бюйзер по приказу из Лондона также должен был обеспечивать связь для группы «Картошка» (де Хас), которая ранее работала через «Эбенезер». Таким образом с «Эбенезера» сняли часть бремени, поскольку Лондон считал ее самой надежной из своих групп и намеревался вскоре задействовать ее для специальной задачи — взрыва антенны радиостанции в Котвейке.

В начале июля Лондон приказал «Эбенезеру» провести разведку с целью установить, сумеет ли диверсионная группа Такониса взорвать антенну. Затем последовал ряд сообщений с точным описанием метода, посредством которого могла быть уничтожена вся система; он предусматривал размещение небольших зарядов на растяжках мачт в особых точках. Я отрядил на разведку группу своих людей под началом Вилли; они должны были вести себя точно так, как настоящие подпольщики, и выяснить, можно ли днем или ночью подойти к антеннам и осуществима ли операция. Далее донесение Вилли о конкретном положении дел было переправлено в Лондон. Мы сообщили, что охрана радиостанции немногочисленна и явно не проявляет бдительности. Таким образом, уничтожение тросов, поддерживающих опоры мачт, не представляло бы больших проблем. Лондон в ответ потребовал, чтобы Таконис был готов совершить диверсию в ночь после получения заранее обговоренного сигнала.

К концу июля мы сообщили, что Таконис и его люди готовы. Лондон велел быть наготове, но ни в коем случае ничего не предпринимать до получения сигнала. К тому времени, как пришел сигнал, я уже придумал причину «провала».

Через два дня «Эбенезер» отправил в Лондон такое донесение: «Диверсия в Котвейке провалилась. Наши люди попали на минное поле рядом с тросами. Взрывы мин привели к перестрелке с охраной. Пятеро пропали. Таконис и остальные, включая двоих раненых, в безопасности». И на следующий день: «Двое из пропавших вернулись. Трое остальных погибли. Враг усилил охрану Котвейка и других станций. Все контакты прерваны. Сомнительно, чтобы враг напал на наш след». Лондон в ответ прислал что-то в таком роде: «Крайне сожалеем о вашей неудаче и потерях. Метод охраны оказался новым и непредвиденным. Приостановите всю работу. Необходима величайшая бдительность. Сообщайте обо всем подозрительном».

Две недели спустя Лондон прислал через «Эбенезер» поздравления котвейкскому отряду, прибавив, что Таконис получит британскую награду. Медаль будет вручена ему при первой же возможности…

Диверсия на котвейкской радиостанции явно имела своей целью уничтожение радиосвязи между немецким адмиралтейством и подводными лодками, действовавшими в Атлантике. Когда несколько дней спустя англичане попытались высадить десант на французское побережье около Дьеппа{7}, мы увидели еще одну причину для диверсии в Котвейке. Чуть позже немецкое адмиралтейство поспешило воплотить в реальность тот метод защиты радиостанций, который ранее был лишь плодом нашего воображения.

По соглашению с IС штаба вермахта, риттмей-стером Янсеном, я опубликовал в голландской печати сообщение о событиях в Котвейке. В статье говорилось о преступных элементах, пытавшихся взорвать радиостанцию в Голландии. Попытка не удалась, а захваченные саботажные материалы свидетельствуют, что за ней стоит враг. Законопослушное население снова предупреждается о последствиях, которые влечет участие в таких актах и их поддержка… Я надеялся, что мои противники в Лондоне получат эту информацию через нейтральные страны.

Последующее описание операции «Кабачок» относится к решающей фазе «Северного полюса» — с июня 1942-го по весну 1943 года.

Из первого разговора в ночь после высадки агентов — Ямброеса, главы группы «Кабачок», и его радиста Буккенса — мы в общих чертах узнали, какое задание им дали в Лондоне. В ходе допроса выяснилось, что МИД-СОЕ планировало крупномасштабные акции, совершенно недооценивая потенциал абвера. В этом смысле типичным было непонимание реального положения в Голландии в том, что касалось настроений общества. Несомненно, что готовность многих людей прямо или косвенно участвовать в подготовке к подпольной войне не соответствовала ожиданиям Лондона. Лишь год или два спустя голландцы стали более отзывчивы к подобным планам в результате военных поражений Третьего рейха, растущего превосходства союзников и репрессивных немецких акций как против населения, так и против экономики оккупированных западных стран.

Согласно плану «Кабачок» Ямброес — голландский офицер запаса — должен был войти в контакт с вождями организации ОД («Ордединст») и уговорить их выделить людей для выполнения планов МИД-СОЕ. По всей стране следовало организовать шестнадцать групп по сто человек в каждой, которые бы послужили ядром вооруженного саботажа и сопротивления. Два лондонских агента — будущий инструктор руководителей групп и радист — должны были взять на себя руководство, организацию, обучение и вооружение этих групп. Несомненно, в лондонских кабинетах этот план выглядел превосходно. Но его выполнение отложилось на неопределенный срок из-за того, что Ямброес так и не встретился с вождями ОД.

Нам вскоре стало ясно, что выполнение Ямброесом своего задания не удастся симулировать, поскольку мы не знали, кто возглавляет ОД, и, следовательно, не могли сообщать в Лондон, о чем говорил с ними Ямброес — в то время как сам Ямброес сидел в тюрьме. Поэтому мы дали Лондону знать, что задача, первоначально порученная Ямброесу, нереальна и что он действует в соответствии с истинным положением вещей, каким мы его себе представляли. Далее мы завалили Лондон потоком донесений о признаках деморализации среди вождей ОД. В руководство ОД, заявляли мы, проникло столько немецких осведомителей, что прямой контакт с его членами, в соответствии с приказом Лондона, несомненно привлечет внимание немцев. Когда в ответах из Лондона стали чувствоваться признаки неуверенности, а Ямброес получил приказ соблюдать осторожность, мы сделали новый ход, предложив, чтобы Ямброес наладил связи с отдельными надежными вождями местных организаций ОД, чтобы образовать шестнадцать запланированных групп по договоренности с представителями среднего и нижнего уровней ОД. Наше предложение вызвало известные возражения, но в итоге получило негласное одобрение, что выразилось в усилении поддержки группы «Кабачок» и подчиненных ей мнимых организаций: им присылали все больше агентов и материалов.

Создание сети организаций «Кабачок» началось в августе 1942 года. Естественно, в то время у нас не существовало никаких связей с группами ОД и с их вождями. Наоборот, мы неоднократно заявляли Лондону, что имеем дело лишь с отдельными надежными лицами. В Лондон шли такие радужные донесения, что с конца сентября по ноябрь англичане переправили в Голландию семнадцать агентов, большинство из которых должны были работать в шестнадцати группах, предусмотренных планом «Кабачок». В число агентов входили пятеро радистов с собственной аппаратурой. К концу ноября мы задействовали все эти пять передатчиков, которые работали по планам «Чеснок», «Брокколи», «Огурец», «Томат» и «Сельдерей». Каждая из пяти групп приступила к работе и вскоре смогла договориться с Лондоном о местах сброса. Лондон одобрил их выбор и начал непрерывно снабжать группы материалами. В начале декабря мы отправили в Лондон доклад о текущем состоянии дел в группах «Кабачок». Согласно докладу, к обучению приступило около полутора тысяч людей, прикрепленных к восьми группам «Кабачок». На практике такие тренировочные подразделения испытывали бы крайнюю нужду в одежде, нижнем белье, обуви, велосипедных шинах, табаке и чае. Соответственно мы попросили прислать все эти вещи и в середине декабря получили груз из тридцати двух контейнеров общим весом примерно в 500 килограммов, сброшенных в течение ночи в четырех разных районах.

Согласно полученной информации, в английских разведшколах заканчивала обучение новая группа агентов, готовившаяся действовать в Голландии. С 18 января по 21 апреля 1943 года МИД-СОЕ забросило в Голландию еще семнадцать агентов, которых встретили наши принимающие группы. На этот раз большинство агентов снова получили задание стать руководителями групп и инструкторами для «Кабачка» и других саботажных организаций. Одна группа из двух человек должна была заниматься разведкой. Еще двум следовало создать курьерский маршрут из Голландии через Брюссель и Париж в Испанию; задание вести разведку получила также одна женщина-агент. В числе новоприбывших было семь радистов со своей аппаратурой.

Агенты, засланные весной 1943 года, должны были работать в составе тех групп, которые МИД-СОЕ планировало создать в Голландии. Передо мной и кучкой моих помощников встала трудная задача — информировать Лондон о многообразной деятельности почти пятидесяти агентов. Казалось, что мы взялись за непосильное дело. Чтобы справиться с затруднениями, мы постарались склонить Лондон к тому, чтобы уменьшить число действующих радиоконтактов, предложив «по соображениям безопасности» отключить некоторые передатчики группы «Кабачок». Они останутся в резерве, сказали мы, на тот случай, если какие-либо из работающих передатчиков и их радистов будут выведены из игры немцами. В конце концов из всех передатчиков «Кабачок» продолжали действовать лишь «Кабачок-1» и «Кабачок-5».

Хотя с осени 1942-го по лето 1943 года мы несколько раз сообщали, что немцы захватили очередной передатчик, порой нам приходилось одновременно задействовать до четырнадцати линий связи. Уменьшить объем радиопередач требовалось хотя бы по той причине, что в нашем распоряжении имелось не более шести радистов ОРПО и этим людям приходилось работать до полного изнеможения.

Мой рассказ о том, как забрасываемые агенты попадали прямо в наши руки, еще не касался попыток МИД-СОЕ ознакомиться с реальным положением дел в Голландии. Таких попыток хватало, но ни одна из них не основывалась на предположении, что вся сеть связи и все засланные агенты оказались в руках немцев. Самая серьезная попытка врага проконтролировать ситуацию — возможно, лишь одна из многих таких попыток, оставшихся для нас неизвестными, — имела место во время операции «Петрушка» 21 сентября 1942 года. Мы почти не сомневались, что агент Ионгели по кличке Ари был заброшен с целью контроля. Вскоре после ареста Йонгели заявил, что для подтверждения своего благополучного прибытия он должен немедленно сообщить в Лондон: «Экспресс отправлен вовремя». Тем самым он поставил следователей из ЗИПО в тупик — с подобной ситуацией им еще не приходилось сталкиваться.

В ночь операции «Петрушка» я находился в районе сброса, в нескольких километрах восточнее Ассена, и вернулся в Гаагу около 7.00. В девять меня разбудил телефонный звонок, и главный следователь из шрайдеровского отдела IVE передал мне слова Йонгели, прибавив, что это сообщение, очевидно, следует отправить в ходе первого планового сеанса связи в 11.00.

Через полчаса я сидел напротив Йонгели в Бинненхофе. Это был человек примерно сорока лет, с широким, грубым лицом. Долгое время он служил главным радистом голландского военно-морского штаба в Батавии. После недолгого разговора мне стало ясно, что Йонгели во время службы в Индонезии набрался азиатской хитрости. На мои настойчивые расспросы он снова и снова отвечал с неестественно застывшим лицом, что в 11.00 должен отправить сообщение «Экспресс отправлен вовремя», иначе в Лондоне поймут, что он попал в руки к немцам. Наконец я сделал вид, что Йонгели меня убедил. Сказал, что мы передадим его сообщение в 11.00, а затем неожиданно поднял глаза и заметил в его взгляде отблеск торжества. Итак, это была ловушка! В 11.00 мы отправили следующее: «В ходе операции «Петрушка» произошел несчастный случай. Ари разбился при посадке, он жив; хотя и без сознания, находится в надежном месте. Врач поставил диагноз — «сильное сотрясение мозга». Будем держать вас в курсе. Все материалы получены в сохранности». Три дня спустя мы сообщили: «Вчера Ари ненадолго пришел в сознание. Врач надеется на улучшение». На следующий день наше послание гласило: «Вчера Ари неожиданно скончался. Мы похороним его на пустоши. Надеемся после победы поставить ему достойный памятник».

Я так подробно рассказываю об этом случае, чтобы привести пример того, каким образом опытный и надежный агент, прошедший в Лондоне соответствующую подготовку, мог с легкостью поставить нас в положение, когда единственное предательское донесение разом бы покончило с блефом. В таких случаях нам оставалось только сообщать, что данный человек погиб или арестован немцами, надеясь, что даже несколько таких «происшествий» подряд менее опасны, чем возможность предательства. Вскоре после случая с Ари Лондон начал настаивать, чтобы Ямброес, руководитель групп «Кабачок», вернулся в Лондон для консультаций, оставив вместо себя заместителя. Это требование соответствовало прежним показаниям Ямброеса, что после трех месяцев подготовительной работы в Голландии его затребуют обратно в Лондон. Теперь в посланиях, которыми мы обменивались, постоянно присутствовала тема предстоящей поездки Ямброеса. Сперва мы заявляли, что он незаменим из-за непредвиденных затруднений при создании шестнадцати групп, а затем придумывали новые объяснения, главную роль в которых играли трудность и продолжительность поездки ненадежным курьерским маршрутом в Испанию.

Так прошел 1942 год. В начале 1943 года Лондон стал более настойчиво требовать личного появления Ямброеса, причем теперь его должны были сопровождать и представители других групп. Мы обменивались бесчисленными посланиями. Лондон начал запрашивать информацию о том, куда в Голландию можно прислать самолет или летающую лодку, чтобы забрать курьеров и агентов. Мы не могли найти подходящий район, и, наоборот, те районы, которые предлагались нами, не устраивали господ «на той стороне» — или же мы внезапно объявляли их «ненадежными», когда организация специального перелета вступала в практическую стадию.

Неоднократно мы сообщали, что несколько агентов отбыли во Францию и должны добраться до Лондона через месяц-другой, но естественно, никто в Лондоне не появлялся. В конце концов мы воспользовались единственной оставшейся возможностью и сообщили, что Ямброес пропал… Впоследствии якобы удалось выяснить, что его никто не видел после налета германской полиции в Роттердаме…

18 января 1943 года в Голландию была заброшена группа «Гольф». Ей следовало подготовить надежный курьерский маршрут через Бельгию и Францию в Испанию и Швейцарию. Группа получила большой запас бланков для голландских, бельгийских и французских удостоверений личности, а также штампы и матрицы для подделки всевозможных немецких пропусков; снабдили ее также франками и песетами. Мы выждали шесть недель, а затем «Гольф» сообщил в Лондон, что проложен надежный и безопасный маршрут до Парижа. Курьером для групп «Гольф» станет опытный человек по кличке Арно. В реальности это был не кто иной, как мой унтер-офицер Арно, преуспевший в проникновении на вражеские курьерские маршруты, выдавая себя за беженца-француза, зарабатывающего на жизнь контрабандой драгоценных камней. Мы предложили Лондону, чтобы Арно переправил в Испанию скрывавшихся в голландском подполье двух английских летчиков с целью проверить надежность этого «запасного маршрута». Наше предложение было одобрено, и три недели спустя Лондон подтвердил, что летчики прибыли в Испанию целыми и невредимыми.

Благодаря этому подвигу группа «Гольф» и Арно стали пользоваться в Лондоне большим доверием, и весной и летом 1943 года Лондон сообщил нам о трех действующих станциях британской разведки в Париже, которые занимались организацией подпольных маршрутов. Эти станции состояли отчасти из англичан, отчасти из французов и имели собственную радиосвязь с Лондоном. Разумеется, мы не позволили немецким контрразведывательным службам в Париже заняться этими станциями, еще раз вспомнив свой принцип, что разведка важнее ликвидации. Мой отдел под руководством майора Визекеттера отныне имел ясное представление о внутреннем устройстве этих важных маршрутов благодаря хорошо профинансированному визиту Арно, который получил от Лондона рекомендации для предъявления вышеупомянутым станциям.

Бесчисленные захваты курьеров и шпионских материалов, прибывающих и отбывающих агентов, шпионских и радиоцентров в Голландии и Бельгии в течение 1943 года, необъяснимые для вражеских разведок, стали возможными благодаря излишнему доверию МИД-СОЕ к радиоконтактам с группой «Гольф», которая находилась в наших руках со дня прибытия в Голландию. Фактически «Гольф» даже оказал несколько услуг врагу, чтобы заслужить еще большее доверие.

Мы еще раз доказали истинность старого изречения: «Давайте, и будет дано вам». Множество союзных летчиков, сбитых над Голландией и Бельгией и скрывавшихся в подполье, достигли Испании после полного приключений путешествия, не зная, может быть, и по сей день, что все это время они находились под опекой немецкой контрразведки. Мы непрерывно сообщали о подобных случаях с указанием имен и чинов летчиков и, когда те добирались до места назначения, с удовлетворением отмечали, как растет престиж «Гольфа». Увы, подобные случаи лишь подхлестывали стремление МИД-СОЕ получать донесения из первых рук.

Однажды с одобрения МИД-СОЕ мы отправили в Лондон голландского сержанта Кнопперса, который работал на ОД. Кнопперс, несомненно, мог многое рассказать о ситуации в Голландии и, вероятно, обладал какими-то сведениями о движении Сопротивления — но он не имел ни малейшего представления об операции «Северный полюс». Подобные приемы, не повышая безопасности нашей работы, в то же время порой способствовали установлению новых контактов, когда отправленный за границу человек возвращался в Голландию. Иногда моим подчиненным приходилось разыгрывать роль агентов, которых «арестовывали» в последний момент перед отбытием. Так пришлось поступить в случае с мнимым преемником Ямброеса, роль которого сыграл в июне 1943 года Бо — опытный сотрудник абвера. Его отправка и маршрут были тщательно организованы путем обмена посланиями между Лондоном и «Гольфом» и Лондоном и Парижем. Арно довез «шефа» до Парижа и представил его вражеской организации, использовав пароль, о котором договорились через Лондон. Но в результате «случайного» налета немецкой тайной полевой полиции на кафе на Итальянском бульваре «шеф» прямо перед отъездом в Испанию попал в руки немцев. Арно и английский радист Марсель, сопровождавшие его, «спаслись», и Марсель сразу же отправил в Лондон подробное донесение о случившемся, выразив сожаление о вероятной участи «великолепного голландца».

Прежде чем Арно успел вернуться в Голландию и доложить мне об удачно сыгранной комедии, встревоженный Лондон сообщил «Гольфу», что руководитель «Кабачка» в Париже попал в руки к немцам, и посоветовал удвоить осторожность.

Мы решили, что «ту сторону» следует успокоить. «Шеф» не имел при себе никаких документов и в случае ареста намеревался выдать себя за дезертира из Трудового корпуса… Организация «Кабачок» спокойно продолжала работать, и ей сбрасывали новые материалы…

В другой раз трое моих людей, считавшихся в Лондоне агентами, «случайно» попались немецкому пограничному патрулю, когда их везли в грузовике, спрятав в пустых ящиках из-под апельсинов, по долине из Перпиньяна в сторону испанской границы. Патруль позволил водителю грузовика сбежать, и тот смог отправить достоверное донесение о происшествии вражескому наблюдателю за тайным маршрутом.

Для того чтобы и дальше скармливать лондонской разведке липовые сведения о работе агентурных групп в Голландии, необходимы были новые методы. Они требовали от нас проявить все свое хитроумие и изобретательность. Результаты отдельных операций — таких, как диверсия на котвейкской радиостанции, — были хорошо известны в Лондоне благодаря нашим донесениям, но помимо этого требовалось, чтобы «та сторона» получала информацию из бесчисленных источников в нейтральных странах и т. д., которая подтверждала бы оживленную деятельность подпольных групп в Голландии. С этой целью я воспользовался услугами небольшой группы немецких инструкторов по саботажу со станции абвера в Брюсселе. Мы произвели ряд ложных взрывов, время и место которых рассчитывались так, чтобы избежать железнодорожных катастроф, но которые вызвали много разговоров среди голландских железнодорожников. Затем мы нанесли удар посильнее.

Я обеспечил себе отличную рекламу, ясным днем взорвав в Роттердаме судно на середине Мааса. С помощью IС из штаба вермахта, которому я раскрыл свои планы, мы получили в свое распоряжение тысячетонную рейнскую баржу, которую в отдаленной части роттердамской гавани нагрузили обломками разбившихся самолетов. Затем баржу, команду которой составляли немецкие моряки, подготовили к буксировке в Германию. Однажды чудесным августовским утром небольшой морской буксир потащил баржу вверх по Маасу, но, когда вскоре после полудня они миновали большой мост через Маас в Роттердаме, раздался глухой взрыв. Над баржей поднялась огромная туча дыма, сама же баржа переломилась и начала тонуть. Мои специалисты по саботажу, которые находились на борту баржи в гражданской одежде, выдавая себя за «инженеров ВВС», пронесли на судно взрывчатку в ранцах, не вызвав подозрений у команды, а опытный Бо в нужный момент хладнокровно подорвал заряд.

«Случайно оказавшийся поблизости» катер капитана порта, на котором я находился в качестве репортера министерства пропаганды, поспешил к «месту катастрофы», чтобы спасти команду баржи. Тем временем буксир отпустил канат, и баржа стал а дрейфовать к берегу, а ее груз — фюзеляжи и крылья от старых самолетов — оказался в воде. Роттердамцы тысячами высыпали на берег, вопя от радости и хлопая в ладоши — представление имело оглушительный успех!

Комендант порта — бравый военный моряк — целую неделю яростно допрашивал команду баржи, чтобы выяснить причину взрыва, но так и не узнал истину.

До осени 1942 года саботажникам давалась общая задача совершать лишь такие диверсии, которые поначалу оставались незаметными; однако средства для саботажа и инструкции, полученные этими людьми, порой носили самый зловещий характер. В число типичных жутких, но дешевых методов входили трубки с жиром, которые вставлялись в оси железнодорожных вагонов и загорались, когда поезд трогался с места; магнитные мины с подводными запалами, которые можно было прикреплять к корпусам кораблей; бомбы-липучки, предназначавшиеся для того, чтобы голландский вспомогательный персонал на аэродромах устанавливал их на самолеты — бомбы взрывались на высоте более шести тысяч футов, так как запал реагировал на снижение атмосферного давления; толченое стекло, которое должны были подсыпать в белье немецких солдат сочувствующие работники прачечных, чтобы оно вызывало необъяснимые воспаления кожи; стальные прутья, ножи и пистолеты с глушителями, чтобы быстро и надежно «разобраться» с немецкими часовыми и другими беднягами. Подобные веселенькие игрушки можно перечислять долго.

В конце 1942 года материалы для так называемой «тайной работы» уступили место более действенному оборудованию. Тонны и тонны самой современной взрывчатки и запалов, тысячи единиц автоматического оружия и колоссальное количество боеприпасов, горы автоматов и пулеметов рассеивали наши последние сомнения.

Эта секретная деятельность в реальности не контролировалась врагом — с самого начала вся она являлась нашей «игрой». Но у нас не было выбора, и пришлось действовать самим, когда требования нападать на корабельные верфи, корабли и шлюзы стали более настойчивыми. Мы организовывали акции таким образом, чтобы реальный материальный ущерб находился в обратной пропорции к впечатлению, которое наши действия произведут на руководство МИД-СОЕ. Например, я рассчитывал на такой эффект в случае затопления рейнской баржи.

Трем находившимся под нашим контролем агентурным группам, включая «Эбенезер» и «Трубу», весной 1943 года было приказано заняться специальной работой. Примерно в то время они получили следующее послание: «По нашему мнению, настала пора начать активные действия против наших политических противников в Голландии. Доложите, какие реальные меры вы можете предложить для проведения покушений на ведущих деятелей НСБ и прочих коллаборационистов. Когда вы будете готовы, мы пришлем первый список этих лиц». Я сочинил три разных ответа от имени соответствующих групп, которые звучали примерно так: «А) Мы с удивлением ознакомились с вашим предложением в сообщении X. Оно совершенно не соответствует нашим текущим заданиям. Мы готовы к любой другой работе, но отказываемся выполнять предполагаемые покушения. Требуем пересмотра. Б) Мы обдумали возможность выполнения задачи, поставленной в сообщении X. Пожалуйста, учтите, что она может привести к жестоким ответным мерам со стороны немцев и к гражданской войне. Результатом репрессий может стать уничтожение наших центров сопротивления. Пересмотрите свои взгляды. В) Перспективы выполнения задачи, предусмотренной в вашем сообщении, весьма многообещающи. Время казни зависит от конкретного лица. Пришлите список имен с целью предпринять необходимые приготовления». Через несколько дней группы А и Б получили следующие одинаковые извещения: «Мы не можем принять ваши возражения и опасения, касающиеся исполнения наших планов. Предлагаемые методы успешно применяются в других странах. Ожидаем пересмотра вашего решения. Мы должны рассчитывать на ваше сотрудничество». Группа В неделю спустя получила из Лондона список из четырнадцати лиц, которых следовало убить, включая следующих: Рост ван Тоннинген; ван Гелкерен, президент Нидерландского банка, и его заместитель; ван Муссерт; Эрнест Ворхеве, глава пропаганды НСБ; инженер Гюйгенс, глава организационного отдела НСБ; Вуденберг, глава Голландского трудового фронта; Де Ягер, начальник отделения НСБ в Дренте; Фелдмейер, глава немецких СС; Зондерван, начальник ВА.

Естественно, никто ни на кого не покушался. Мы прибегли к опробованной тактике колебаний и задержек, в оправдание которых приводили многочисленные доводы и непрерывно изобретали свежие. В итоге мы потребовали прислать винтовки с телескопическим прицелом под тем предлогом, что охрана предполагаемых жертв поставлена слишком хорошо, чтобы к ним можно было приблизиться с обычным оружием. Поскольку телескопических прицелов нам так и не прислали, проект оказался похоронен, но, по крайней мере, мы лучше ознакомились с методами, которые применяло МИД-СОЕ.

В канун нового, 1943 года Шрайдер пригласил меня на вечер в офицерском собрании ЗИПО в Гааге. Среди гостей я увидел высокого бледного человека с подвижными глазами и лицом прохвоста. Шрайдер представил его как ван де Вальса, и так я удостоился сомнительной чести познакомиться с этим господином, которого мы в своем отделе IIIF знали как осведомителя ЗИПО и внештатника, работающего на Шрайдера. Вероятно, за всем этим что-то стояло, так как я прекрасно знал, что Шрайдер тщательно следил, чтобы его внештатники ни в коем случае не контактировали с должностными лицами абвера.

Шрайдер сообщил мне, что ван де Вальс под видом английского агента, имеющего радиосвязь с Лондоном, проник в Национальный комитет — нелегальную организацию во главе с Косом Вор-ринком. Ему было приказано использовать свой передатчик для обмена разведданными между Национальным комитетом и голландским правительством в изгнании, которое располагалось в Лондоне. И когда Шрайдер попросил меня, чтобы ван де Вальс получил рекомендацию для подпольщиков посредством передачи по радио «Ориндж» сообщения, специально подготовленного Национальным комитетом, я не мог ему отказать. Это был один из наших первых запросов об оглашении по радио «Ориндж» рекомендаций с целью внедрить немецких агентов в подполье. Чтобы не возбуждать у англичан недовольство, мы объясняли такие регулярные запросы тем, что этим агентам якобы необходимо вступить в контакт с видными голландскими деятелями. Через какое-то время требования ЗИПО участились, и рекомендации, передававшиеся по радио «Ориндж», превратились в оружие, которым ЗИПО боролось с подпольем. Тогда я отказался выполнять дальнейшие запросы на том основании, что они ставят под удар операцию «Северный полюс».

ЗИПО было вынуждено прибегнуть к другим методам. По приказу из Берлина я еженедельно знакомил Шрайдера со всеми посланиями, которыми мы обменивались с Лондоном. Время от времени в этих посланиях встречались просьбы передать то или иное сообщение по радио «Ориндж». Осведомители ЗИПО начали пользоваться текстами этих сообщений перед тем, как они оглашались по радио «Ориндж», для того чтобы войти в доверие к представителям подполья. Я не мог с этим ничего поделать, хотя постоянно подчеркивал ту опасность, которую подобная практика представляет для нашей операции. Если о сообщениях, передаваемых по радио «Ориндж», раньше срока станет известно человеку, которого впоследствии разоблачат как осведомителя ЗИПО, то подполью будет нетрудно сделать очевидные выводы. Поэтому при отправке подобных запросов в Лондон мы старались проявлять крайнюю осмотрительность.

В случае с Национальным комитетом сигнал по радио «Ориндж» прозвучал лишь через несколько дней, благодаря чему ван де Вальс вошел в доверие к Косу Ворринку. Позже мы спросили Лондон, можно ли передать по радио донесение от Ворринка, и получили согласие. Но когда Шрайдер вручил мне это донесение, в котором на трех машинописных страницах были изложены планы формирования послевоенного правительства, я отказался его пересылать. Ни форма донесения, ни его содержание, ни срочность не требовали его передачи по радио. В итоге мы согласились передать донесение в сильно сокращенной форме и в двенадцати частях. Получив пятую или шестую часть, Лондон решительно велел нам кончать с этой чепухой: вопрос не представлял никакой важности и лишь ставил под угрозу радиста. Оставшуюся часть сообщения мы отправили в январе 1943 года и получили из Лондона холодный ответ, не содержавший серьезного отклика на предложения Ворринка.

Некоторое время спустя Шрайдер покончил с Национальным комитетом, арестовав его вождей — Коса Ворринка, Луиса Ворринка и Рингерса. Насколько мне известно, с ними неплохо обращались, и позже они стали вождями Голландской рабочей партии, которая принимала некоторое участие в создании послевоенного правительства.

В ноябре 1942 года я перевел штаб IIIF в Дриберген, в нескольких километрах к востоку от Зейста, а также организовал туда перевод службы радиоперехвата Гейнрихса. Отдел IVE при ЗИПО также завел в Дрибергене небольшой штаб для связи с нами.

После того как зимой 1941/42 года стало ясно, что большая часть немецких сил надолго застряла на востоке, немецкое командование на западе перешло к оборонительной тактике. Налицо имелось лишь несколько дивизий сомнительной боеспособности и несколько резервных формирований. Ускорилось строительство Атлантического вала, в состав которого входило и голландское побережье. В мае 1942 года персонал штаба вермахта вернули из Гааги в Хилвер-сюм, а вместе с ним переместили и штаб абвера.

Я воспользовался этой возможностью, чтобы вывести отдел IIIF из состава штаба абвера, поскольку многочисленный голландский и немецкий вспомогательный персонал, работавший рядом с нами в Схевенингене, вызывал у меня известное беспокойство с точки зрения секретности и безопасности нашей работы. Дриберген был удобен тем, что располагался в центре страны, а большое расстояние между домами, удаленными от промзон, способствовало безопасности. Отдел IIIF располагался здесь до конца войны, и никто так и не узнал, чем он занимается. После войны я слышал от бывших участников голландского подполья, что они принимали его за административное подразделение ОРПО. Эта ошибка вполне понятна, так как к нам постоянно приходили чиновники ОРПО в форме, а мои люди вне конторы обычно ходили в штатском.

В то же время была перемещена и часть радиосети «Северного полюса», которая ранее работала из Гааги, Гауды, Роттердама, Нордвейка и Амстердама. Теперь передатчики располагались в Эйндховене, Хертогенбосе, Утрехте, Хилверсюме, Арнеме и Дрибергене. Мы старались, чтобы ни один передатчик слишком долго не вещал из одного места, так как не имели сведений о точном состоянии вражеских средств пеленгации и всегда допускали, что она постоянно ведется «с той стороны» в целях контроля.

Более того, Дриберген имел еще и то преимущество, что в этом городе размещался штаб командующего германской ночной истребительной авиацией в северо-западной зоне. Я поддерживал тесные контакты с его штабом со времени массовых сбросов осенью 1942 года. IС при этом штабе обеспечивал первоклассную поддержку наших операций. Выдающийся летчик и многосторонний спортсмен, он был всегда готов часами катать меня над Голландией в своем «шторхе» в то время, когда я искал новые места для сброса. С воздуха их найти было гораздо проще, чем с земли, поскольку требовалось выбирать районы вдали от жилых домов, крупных дорог и военных объектов. Естественно, следовало избегать наличия по соседству зенитных батарей и постов наблюдения за воздухом.

Большинство мест для сброса, использовавшихся во время операции «Северный полюс» (всего их насчитывалось около тридцати), располагалось в малонаселенном районе Велюве, некоторые — к востоку и северу от Стенвейка, и одно — восточнее Ассена. Однако одно из самых интересных было создано по приказу из Лондона на берегу залива Зейдер-Зе южнее Схеллингхаута, в нескольких милях восточнее Хорна. В этом месте в море на парашютах были сброшены два агента в купальных костюмах, и им пришлось плыть на световые сигналы, которые мы подавали с дамбы. Операция прошла неудачно — агенты в темноте запутались в стропах парашютов, и мы в конце концов вытащили их на берег совершенно выдохшимися. В результате попытки такого рода больше не предпринимались. Особой нашей любовью пользовалось место сброса примерно в десяти километрах от Дрибергена, около Дартхейзена, поскольку оно избавляло нас от бесконечных ночных поездок порой в несколько сотен километров. Иногда моей маленькой команде приходилось бодрствовать несколько ночей подряд, так как сбросы нередко осуществлялись в трех или четырех, а то и в шести местах одновременно, а во время полной луны по приказу «с той стороны» операции шли три или четыре ночи подряд.

Подготовка к приему велась по определенной программе и превратилась в круглосуточный процесс, в котором не было ничего романтического или возбуждающего. Когда в отношении конкретной группы агентов мы получали положительное число, нам оставалось лишь передать кодовое послание в ЗИПО, ОРПО и в станцию абвера в Хилвер-сюме, чтобы привести всю машину в движение. Принимающий комитет и все прочие заинтересованные лица сразу же узнавали, где им собираться и какое место сброса будет задействовано. Например, кодовое послание «Визит № 17 двух дам сегодня вечером» означало, что в наступающую ночь двух агентов сбросят в месте № 17. Иногда я откомандировывал к принимающему комитету двоих своих радистов, задачей которых было сообщать о развитии событий в дрибергенский штаб. Они настраивали свои передатчики, производили проверку связи, а затем соблюдали радиомолчание до того момента, как прилетит самолет и состоится сброс. Если к концу отведенного периода самолета не появлялось, они спрашивали, отправились ли в путь «специалисты» или «можно ли приступать к демонтажу» — иными словами, может ли отряд покинуть район. Информацию о вражеских полетах сообщали нам радарные станции люфтваффе, благодаря чему мы быстро могли передать в район сброса соответствующую инструкцию.

Естественно, наши радиопереговоры следовало тщательно маскировать, и мы использовали заранее обговоренные сигналы, соответствовавшие всем вообразимым вопросам и донесениям. Например:

AAA — прибыл, сбросил, улетел.

АХХ — самолет прибыл, кружил над районом, но не нашел точку сброса.

АХА — прибыл, не нашел район сброса, улетел.

Поскольку мы никогда не знали наверняка, не раскрыта ли наша игра и не выдал ли нас кто-нибудь, то и не могли предугадать, что нас ожидает во время очередной операции. Недооценивать врага не стоило — союзные разведки, особенно СОЕ, во Франции, на Балканах и в Польше проделали выдающуюся работу. Всегда приходилось считаться с возможностью бомбардировки точки сброса, и сигнал «ВВВ» должен был означать «бомбы», служа предупреждением всем прочим районам, если бы враг задумал накрыть нас бомбами в шести разных точках за одну ночь…

Центральная радиостанция по прямой телефонной линии передавала донесения с мест сброса в центр управления ночными истребителями около Хардервейка. Обычно я лично присутствовал там во время важнейших операций по сбросу, чтобы наблюдать за каждым этапом процедуры и выпустить ночные истребители в нужный момент. Центр управления ночными истребителями представлял собой большой тускло освещенный зал; в его центре стоял огромный стол, покрытый слегка подсвеченным снизу матовым стеклом, на котором были показаны границы Голландии, береговая линия и Зейдер-Зе, наложенные на квадратную сетку. Когда радарные станции засекали приближающийся вражеский самолет, на обширном светлом пространстве стола, далеко за линией островов, появлялась ярко-красная точка. Одновременно на темной стене комнаты рядом со шкалой, обозначавшей высоту, начинала плясать вторая светлая точка. «Специалистов» можно было определить достаточно уверенно, так как они обычно летели по одному конкретному маршруту, известному нам по опыту. Они пересекали остров Тексел, шли примерно до середины Зейдер-Зе и оттуда брали курс на место сброса. Затем красная точка неожиданно начала описывать круги по матовому стеклу — один раз, второй, а иногда и третий, — после чего вторая точка исчезала со шкалы высоты: самолет спускался ниже 900 футов.

Когда мы планировали сбить самолет, к красной точке присоединялась белая, которая обозначала ночной истребитель, поджидающий жертву над местом сброса, на высоте от 9 до 12 тысяч футов. Диспетчер ночных истребителей обычно говорил по радиотелефону с самолетом так тихо, четко и уверенно, как будто он и пилот сидели рядом друг с другом. Когда красная точка снова ложилась на прямой курс, из точки сброса приходил радиосигнал. Сообщение передавали диспетчеру. Три буквы AAA означали, что истребитель получит приказ атаковать и он помчится вниз в темноте, не видя дальше, чем на несколько сот футов, но получая безошибочную наводку на жертву от человека со спокойным голосом, сидящего за освещенным столом. Медленно и неумолимо белая точка приближалась к ярко-красной, продолжавшей свой полет на запад. Пока два самолета с ревом мчались сквозь ночь со скоростью в 300 или 400 километров в час — две, три, четыре минуты невыносимого напряжения — наши глаза, как загипнотизированные, не могли оторваться от слегка дрожащих, скользящих вперед светлых точек, которые так сближались друг с другом, что казалось — они просто хотят слиться. Быстрый взгляд на шкалу высоты. Две точки пляшут на стене рядом друг с другом на одной высоте. В мертвой тишине комнаты голос диспетчера звучит очень громко:

— Вы уже должны его видеть!

Через три секунды от пилота поступает подтверждение, и тогда как камень в омут падает приказ диспетчера:

— ОГОНЬ!

Где-то в ночи темноту прорезали вспышки огня — на мгновение в небе появлялся пылающий метеор и устремлялся по крутой дуге к земле…

Красная точка на столе пропадала, освещенная шкала высоты снова погружалась в темноту. Хром и никель приборов блестели холодно и бесстрастно, а от убийственного аппарата из стекла и стали, на котором оставалась лишь белая точка, словно веяло дыханием могилы. Ночной истребитель описывал широкий круг и летел прямо, как стрела, на восток, направляясь по лучу радиомаяка на родной аэродром в Делене.

В ходе операции «Северный полюс» согласно плану было перехвачено и сбито двенадцать четырехмоторных бомбардировщиков после того, как они сбрасывали агентов и материалы, а немецкие ночные истребители в ходе этих сражений не понесли потерь. Благодаря радару и радиотелефону мы пользовались преимуществом во внезапности и точном наведении на цель. Эти перехваты отчасти осуществлялись с целью заполучить аппаратуру, принимающую сигналы радиомаяков «Эврика», поставлявшихся агентам, и мы продолжали поиск самолетов, пользовавшихся этой аппаратурой, до того дня, когда с обломков бомбардировщика не был снят ремонтопригодный прибор. Авиаинженеры из штаба министерства авиации смогли удовлетворить свое научное любопытство, а мы, наконец, оказались избавлены от их непрерывных требований доставить им образец этого таинственного ящика!

Всего враг организовал около двухсот полетов для снабжения своих агентов, и плата в двенадцать сбитых бомбардировщиков была не очень высока. Однако вследствие других факторов она повышалась из-за неизвестных потерь, и в итоге полеты «специалистов» из РАФ над Голландией в середине 1943 года временно прервались. Выяснилось, что потери в Голландии очень высоки по сравнению с аналогичными полетами над Францией и другими странами. В любом случае, очевидное различие заключалось в наличии немецкой сети ночных истребителей над Голландией — фактически над подходами к РуРу, — законченной к концу 1942 года, в то время как сеть над Францией и другими странами не была создана до конца.

В октябре 1943 года состоялся последний сброс материалов. К тому времени операция «Северный полюс», эта дуэль во мраке, продолжалась ровно двадцать месяцев — с момента первого сброса, — и наши противники все время вели борьбу с завязанными глазами. Прошло немногим меньше двух лет с тех пор, как мы выяснили личности участников самой первой группы, «Эбенезер», и ее задачи. Более пятидесяти хорошо оснащенных и полностью обученных агентов МИД-СОЕ попалось в ячейки той сети, которой служила радиосвязь между островом и материком. Однако время, отпущенное нам, подходило к концу. Те агенты, которых англичане давно требовали прислать им с докладом и чью поездку мы постоянно откладывали, прибегая к тысяче предлогов и оправданий, уже были в пути! Двое храбрецов, которые участвовали в операции и на своем опыте знали, что происходило в течение этих двух лет, перехитрили нас! Два этих человека, знавшие все наши секреты так же хорошо, как мы знали их сами, вплоть до имени последнего сброшенного агента, вырвались на свободу! Я был убежден, что они доберутся до Англии, пережив тысячи опасностей и приключений, чтобы уничтожить орудие войны, жертвой которого пали и они, и их товарищи. Началась гонка со временем, борьба за победу в последнее мгновение.

Глава 3

Финал

Время шло к полуночи. Мы с Вилли уже час лежали, прикрывшись одеялами и брезентом, на куче песка, окружавшей зияющую черную яму у наших ног. Ясный октябрьский день сменился холодной сырой ночью. Под порывами ветра гнулись сосны и верхушки берез, поднимавшихся над залитым луной горизонтом вокруг обширной пустоши. На поляне шириной в несколько сотен шагов светлыми пятнами выделялись кучи песка вокруг четырех других ям, которые я велел выкопать в форме треугольника, — четвертая яма находилась в нескольких шагах от его вершины. Это была предосторожность на случай, если сегодня ночью случится что-нибудь неприятное, что казалось весьма вероятным в свете общего состояния вещей.

На встрече в Хувелакене, где собирался встречающий отряд, появились неожиданные посетители, пожелавшие присутствовать на одной из операций. Мы вместе приехали в район сброса, проинспектировали ход приготовлений и после моих разъяснений укрылись в леске, расположенном поодаль от точки сброса. Отсюда нам предстояло следить за развитием событий. Гостями были новый глава абвера в Нидерландах — оберет Рейтер, а также недавно назначенный начальник полиции безопасности, бригадефюрер Науманн — преемник доктора Харстера. Они договорились совместно присутствовать на операции — первой после промежутка в четыре с лишним недели, словно понимая, что должны поторопиться, потому что такая возможность может больше никогда им не представиться.

31 августа — в день рождения голландской королевы{8} — два агента «Северного полюса», Уббинк и Дурлейн, сбежали из тюрьмы в Харе-не и исчезли. Утром 1 сентября я получил короткое донесение о происшествии из ведомства Шрайдера. Вскоре после этого Шрайдер сам позвонил мне. Он находился в возбужденном состоянии, и мне пришлось выслушивать бесконечный список мер, предпринятых для поимки беглецов. Мне стало ясно, что из-за этого инцидента операция «Северный полюс» лишилась почвы под ногами. Даже если беглецам не удастся добраться до Испании, Швейцарии, а то и самой Англии, они оказались на свободе — пусть только временно — и, безусловно, должны были каким-то образом переправить через Ла-Манш свой отчет о приключениях после отбытия из Англии. В донесении Шрайдера не приводилось почти никаких подробностей самого побега, но я был столь же удивлен, что он удался, сколь и восхищен дерзостью двоих смельчаков. Тем же днем я поехал в Харен, чтобы самому разобраться в случившемся.

Шрайдер еще с лета 1941 года приспособил стоявшее на отшибе четырехэтажное здание бывшего Теологического колледжа в Харене для того, чтобы содержать там важных узников полиции безопасности. Большинство английских агентов находилось примерно в двадцати больших камерах на втором этаже — по двое или трое в камере. Никаких связей заключенных с внешним миром не допускалось, но они могли общаться друг с другом как в самой тюрьме, так и на ежедневной прогулке. Поэтому следовало ожидать, что каждый из них будет полностью осведомлен о судьбе всех своих товарищей по несчастью и, если кому-нибудь из них удастся вырваться на свободу, он сумеет сообщить врагу обо всем размахе наших контрразведывательных операций. Большая тюрьма и все подходы к колючей проволоке так тщательно охранялись часовыми, что побег казался невозможным. Судя по тому, что докладывали нам с Вурром, пока мы осматривали место события, беглецы тщательно подготовились. После наступления темноты они спустились с высоты в 45 футов из незарешеченного окна коридора во двор, используя веревки, связанные из полос, которые они вырезали из своих матрасов. Затем они пробрались в сад, проползли под колючей проволокой и исчезли. Необъяснимым оставалось лишь то, как они сумели выбраться из своих камер через небольшие вентиляционные отверстия над дверью; более того, никто из часовых не слышал никакого шума, когда они проползали через вентилятор. Очевидно, налицо были серьезные упущения как по части бдительности, так и с точки зрения надзора над всем заведением; нельзя было сбросить со счетов и возможность молчаливого потворства или даже активного содействия со стороны некоторых часовых. Они набирались из числа голландских эсэсовцев, непригодных к военной службе, надежность которых, по моему мнению, ни в коем случае нельзя было гарантировать.

Тюремная администрация, как и ее шеф — Шрайдер, — металась от страха к надежде. Если бы беглецов удалось быстро изловить, инцидент удалось бы замять и избежать крупномасштабного расследования. В противном случае старшие офицеры могли быть уверены, что виновные понесут суровое наказание. Как всегда в таких случаях, ярость одураченных обрушилась на головы остальных заключенных, которых лишили тех немногих поблажек, что имелись в их распоряжении. Мы постоянно указывали ЗИПО, что следует усилить охрану, а не подвергать страданиям узников, и через некоторое время добились своего, но это привело к резкому столкновению абвера и ЗИПО по поводу обращения с вражескими тайными агентами. Сотрудничество нашей организации с должностными лицами ЗИПО было необходимо для успеха операции «Северный полюс». Благодаря этому непрерывный и постоянно разрастающийся конфликт между управлением имперской безопасности в Берлине и штабом абвера в Голландии был не таким острым, как в случае со штабами абвера в других странах. В таких условиях требовалось ни в коем случае не давать полицейским чиновникам предлога к изменению условий ранее заключенного нами соглашения об обращении с агентами «Северного полюса». О новых настроениях в РСХА мы узнали после прибытия бригадефюрера Науманна и начальника отдела радиоперехвата при ЗИПО Кинхардта.

В общем военном положении летом 1943 года произошли явные перемены к худшему. На востоке после сталинградского кровопускания нам становилось все сложнее и сложнее отбиваться от наступающих русских. Нас изгнали из Северной Африки, после чего мы с большим трудом удерживали дорого обходившийся нам фронт в Италии, а после свержения Муссолини полного краха не произошло лишь потому, что союзники явно не стремились к военной победе ни там, ни на Балканах — чего они вполне могли достичь в тот момент. Наша козырная карта — подводные лодки — была бита, так как враги научились с помощью радара определять положение наших лодок и уничтожали их в большом количестве. Ночь за ночью радары численно превосходящих союзных ВВС со смертоносной уверенностью находили свои цели в Германии, и, несмотря на тяжелые потери, вражеские бомбардировочные эскадрильи сметали с лица земли один город за другим. Где же та перемена, которая принесет нам победу? Получим ли мы чудесное оружие, о котором столько говорят партийные фанатики? Когда «гений фюрера», в который они верят, нанесет решающий ответный удар? Когда настанет конец, о котором все так давно молятся, — конец страданиям народных масс, оцепенело влачащих существование под гнетом морального террора?

А мы, старые солдаты? Не оставила ли нас надежда на «полную победу»? И хотели ли мы когда-нибудь этой безусловной победы? Не сражались ли мы с первого дня из-за того, что фюрер объявил: «Отечество в опасности!» И теперь не ведем ли мы отчаянную борьбу лишь для того, чтобы предотвратить полное поражение? Полное поражение Германии — нашей Германии, а не Германии Гитлера и партии!

Ночной ветер унес облака на восток и стих. Мы с Вилли несколько раз обошли район под холодным звездным небом. Уже миновал час ночи, а все было глухо, как в гробу. Ничто не нарушало ночной тишины. Мы знали по своему опыту, что враг не любит тихие, лунные, безоблачные ночи. Если самолет все равно прилетит, невзирая на неблагоприятную ясную погоду, вероятность неприятного сюрприза повышалась. Я не говорил о своем беспокойстве служащим ОРПО, которые занимались сигнальными огнями, но те и так все понимали…

Через полчаса все кончилось. Самолет прилетел неожиданно и с первого же раза сбросил груз после долгого, прямого выхода на цель, облегчавшегося хорошей видимостью. Шесть тяжелых контейнеров лежали в треугольнике фонарей, которыми мы с Вилли управляли из нашей глубокой ямы.

Нам снова повезло, и я больше не думал о возможных результатах бегства двух агентов, случившегося шесть недель назад. В реальности мы за это время отправили в Англию сообщение, что Уббинк и Дурлейн переметнулись на сторону ЗИПО и по заданию полиции безопасности попытаются пробраться в Англию. Я не принимал всерьез эту и другие отчаянные попытки обмануть врага и был убежден, что в Лондоне вскоре раскроют нашу игру. Последний успех также не вернул мне былой уверенности. Я не видел никаких причин разделять громогласный оптимизм Науманна и его людей из ЗИПО, которые, конечно, недооценивали наших лондонских противников.

Мы с Вилли молчали во время неторопливого возвращения в Дриберген. Его мысли также возвращались к тому решающему моменту, когда самолет на бреющем полете выбросил из своего брюха шесть черных контейнеров.

Несколько дней спустя группа «Гольф» получила из Лондона приказ приготовить в Брюсселе убежище для двух агентов, которые вскоре прибудут из Англии. Каким путем они явятся и какое им поручено задание, не сообщалось. В то время у нас имелся плацдарм в Брюсселе — благодаря F2087, который жил там с 1942 года, оставаясь под контролем Вилли. Благодаря обширным связям F2087 со многими вождями так называемой «Белой армии» — крупнейшей группы бельгийского Сопротивления — мы получали подробную информацию об их деятельности.

Теперь в Брюссель отправился сам Вилли, чтобы как можно быстрее подготовить надежное, тщательно замаскированное убежище. Я намеревался поставить дело так, чтобы новоприбывшие оставались на свободе под опекой F2087 и начали работу, используя его связи. Последующие шаги зависели бы от развития событий. Мы проинформировали Лондон о приготовлениях в Брюсселе и вскоре получили подробные инструкции. В Бельгию будут заброшены два агента — Брут и Аполлон, — а нам сообщался пароль, с помощью которого они откроются нам в Брюсселе. В конце октября группе «Гольф» велели ждать Брута и Аполлона в течение трех ближайших дней и помочь им перебраться из Брюсселя в Голландию.

До того момента я действовал исходя из предположения, что двум этим людям надлежит наладить контакты в Бельгии, поэтому последний приказ — а именно переправить их в Голландию — оказался неожиданным. Мы не видели смысла в новой тактике — сбрасывать в Бельгии агентов, которым следовало действовать в Голландии, ведь им придется совершить рискованный переход через границу — и с тревогой ждали развития событий. Я временно отправил Вилли в Брюссель и в целях контроля организовал прямую линию связи между Брюсселем и Дрибергеном.

Что бы Лондон ни думал о надежности радиоконтактов с Голландией в целом, его доверие к «Гольфу», очевидно, нисколько не уменьшилось. Забросив «вслепую» несколько агентов в Голландию, англичане были бы куда лучше информированы. Королевские ВВС, которые предпочли перенести свои операции в Бельгию под предлогом тяжелых потерь над Голландией, в деле с Брутом и Аполлоном серьезно просчитались. Из-за того, что мы не имели представления, где и когда будут сброшены эти два агента, вмешался случай: самолет, на котором они летели, был сбит зенитками в районе Антверпен — Мехелен.

Однажды ранним утром в брюссельском убежище появился страшно потрепанный и грязный человек. Он явно испытал большое облегчение, оказавшись в безопасности среди друзей. Полностью доверившись F2087, пришелец подробно рассказал ему о своих приключениях. Он вместе с Аполлоном и командой выпрыгнул из горящего самолета, оставшись без снаряжения, радиостанции и т. д. О том, что случилось с Аполлоном, он ничего не знал, но надеялся на его скорый приезд в Брюссель, если ему удалось благополучно приземлиться.

То, что оба агента оказались разделены, играло мне на руку. Я воспользовался случаем и немедленно отправил Брута в Голландию. Чтобы поддерживать друг с другом контакт, агенты были бы вынуждены пользоваться моей системой курьеров, благодаря чему я имел бы полное представление об их планах и действиях. Голландский полицейский чиновник, который время от времени сотрудничал с нами, не вникая в суть дела, по просьбе Вилли перевел Брута через границу из Бельгии в Голландию. F2087 довез Брута до границы в районе Барле — Хертог и передал его голландскому полицейскому, который благополучно вывез агента в Голландию на багажнике своего мотоцикла. В Марне Брута приняла группа участников голландского Сопротивления, с которой мои люди поддерживали связи, оставаясь полностью вне подозрений. Таким образом Брут оказался под нашим прямым контролем, а тот, разумеется, находился под глубоким впечатлением от приема, который оказали ему в Брюсселе, от тайной поездки и того, как его встретили в Голландии.

Аполлон, такой же потрепанный и грязный, как его товарищ, прибыл в Брюссель через сутки после Брута. Его рассказ совпадал с рассказом Брута. С моей подачи F2087 заявил агенту, что тому нечего делать без радиопередатчика, одежды, оборудования и денег, и предложил немедленно отослать его обратно в Англию через Париж и Испанию, чтобы тот мог вернуться, полностью экипированный для работы.

Аполлон мог бы стать первым подлинным агентом, который бы вернулся в Англию и сообщил о своих приключениях, поэтому мы, разумеется, многое поставили на него. Если бы он доложил, что убежище в Брюсселе вполне надежно, у нас оставался бы шанс продолжать игру на передатчике «Гольфа», даже если вследствие донесений Уббинка и Дурлейна были бы прерваны все остальные радиоконтакты с англичанами. Затем Аполлон после недолгого промежутка вернулся бы в Голландию.

Мы отправили через передатчик «Гольфа» несколько подобных предложений, но Лондон решительно возражал. Раз Аполлон попал на континент, он должен отправляться в Голландию и выполнять там свое задание. Обмен дальнейшими инструкциями и донесениями предполагалось осуществлять через «Гольф». Я был рад получить такое трогательное подтверждение доверия Лондона к радиоконтактам с «Гольфом», хотя оно расстраивало все мои планы. Аполлон ничего не утаивал от F2087, благодаря чему мы случайно узнали все подробности его задания. Оно включало разведку немецких укреплений вдоль Эйссела, а также подготовку к обеспечению гражданского населения «крепости Голландии»{9} продовольствием. Большую часть скота из Оверэйссела, Дренте, Гронингена и Фрисландии перед началом вторжения союзников на континент предполагалось перегнать в «крепость Голландию». Эти гуманитарные планы привели нас к выводу, что «крепость Голландия», вероятно, останется в стороне от главного направления удара союзников.

После двухнедельного обмена посланиями Лондон уступил нашим настойчивым просьбам дать добро на возвращение Аполлона и приказал, чтобы его переслали курьерским маршрутом «Гольфа» в Испанию. Брут тем временем сидел в Марне, строча яростные статьи для подпольных газет, которые переправлял туда с нашей помощью. Кроме того, он составлял длинное личное донесение, крайне благоприятный тон которого служил бы великолепной рекламой для «Гольфа». Аполлон отбыл в Англию с этим донесением в кармане, увезя с собой наши лучшие пожелания и изъявления надежды, что вскоре мы снова увидимся.

Бруту мы позволяли спокойно работать в Марне, а его связи с голландской подпольной печатью не считали ни опасными, ни вообще сколько-нибудь существенными. Донесения, которые он отправлял в Лондон, вполне нас удовлетворяли. Когда впоследствии мы узнали, что Лондон раскрыл нашу игру, Брут был арестован.

В первые десять дней декабря сообщения из Лондона стали такими вялыми и бесцветными по сравнению с их обычным характером, что нам не пришлось долго думать, чтобы прийти к выводу: враг, в свою очередь, пытается обмануть нас. Не осталось почти никаких сомнений, что Уббинк и Дурлейн осуществили свое намерение. Тем не менее, мы ничего не предпринимали и делали вид, будто до нас еще не дошло, что огромный мыльный пузырь агентурной сети и радиоконтактов в Голландии наконец лопнул. Еще месяц мы продолжали работать как обычно, однако нас все больше и больше занимала мысль: какие фокусы Лондон может изобрести, чтобы начать с нами ответную игру? Но не происходило ничего, достойного упоминания. Все возраставшая банальность сигналов из Лондона уже не могла лишить нас плодов операции «Северный полюс».

Перед самым Рождеством 1943 года из Харе-на сбежало еще трое агентов, что привело к обмену резкими упреками между Науманном, главой ЗИПО, и мной. В своих донесениях в Берлин Науманн пытался возложить ответственность за этот последний инцидент на меня — на том основании, что я настаивал на гуманном обращении с арестованными агентами. Он не собирался упускать случая напоследок свести счеты со мной и отделом абвера IIIF в Голландии. Берлинские друзья в частном порядке сообщили мне, что началась охота на ведьм и что мне следует воспользоваться хорошими отношениями со штабом Верховного командования в Нидерландах, если я не хочу обвинений в том, что из-за моей халатности операция «Северный полюс» поставлена под удар. Когда Раутер{10} отправил главнокомандующему послание, содержавшее скрытую угрозу применить меры, если тот ничего не сделает с офицером абвера, ответственным за провал, отпали последние сомнения на этот счет. К счастью, мой шеф в Голландии начальник Генштаба генерал-лейтенант фон Вюлиш был не таким человеком, чтобы сдаваться перед столь несправедливым и враждебным выпадом в адрес одного из его офицеров, и я предоставил ему множество материалов для контратаки на Раутера и ЗИПО. И в донесениях фон Вюлиша в Берлин, и в его ответах Раутеру резко отвергались все обвинения в мой адрес и без всяких околичностей указывалось, где именно следует искать виновных.

Не успели мы отбить эту атаку, как возникли новые источники для разногласий. В декабре 1943 года в Берлине прошло совещание представителей абвера и РСХА, оказавшееся тщетной затеей. Представитель РСХА в течение часа разглагольствовал о проводившейся в последние восемнадцать месяцев в Голландии антишпионской операции под кодовым названием «England-Spiel» («Английская игра»), основанной на нескольких радиоконтактах с английской разведкой. Оратор был явно уверен, что его подробное описание находится в полном соответствии с фактами и что он сообщает господам из абвера нечто новое. Представитель отдела IIIF при абвере осведомился, не имеет ли тот в виду операцию «Северный полюс», и тогда выяснилось, что с лета 1942 года голландское ЗИПО подавало берлинскому РСХА операцию «Северный полюс» как операцию ЗИПО — к сожалению, забыв упомянуть, что на самом деле ее проводил исключительно отдел IIIF абвера. Настроения в ЗИПО после того, как их поймали на таком примитивном обмане, едва ли способствовали дальнейшему плодотворному сотрудничеству.

Подобные трения являлись не более чем побочным симптомом борьбы, которая в то время шла за контроль над немецкими спецслужбами. С лета 1943 года, когда генерал Остер{11}, начальник штаба Канариса, был смещен — а точнее говоря, арестован, — всем посвященным стало ясно, что независимость абвера, стоявшего во главе немецкой военной разведки, подходит к концу. Предыдущее дублирование спецслужб, столь тщательно организованное, вожди Третьего рейха перестали считать надежным с тех пор, как выяснилось, что ведущие фигуры абвера выступают против гитлеровской войны и против мер, принятых для смены его руководства. Передававшиеся шепотом слухи о том, что абвер подозревается в контактах с иностранными и даже союзными разведками, еще не оформились в четкие обвинения в адрес отдельных лиц, и ничего не могло быть доказано в судебном порядке. В конце концов, абвер просто обязан был через подходящих посредников поддерживать контакты с другими разведками, если он хотел должным образом выполнять свою работу.

Естественно, мы — персонал внешних станций — о том, что происходит в Берлине, знали немногое, и то в основном из ходивших по столице сплетен. Именно таким образом я услышал в ноябре, что принято решение с нового года включить нашу службу в состав б-го управления РСХА. Такая мрачная перспектива подтверждалась волной добровольных отставок множества старших офицеров, много лет прослуживших абверу, — они предпочитали заняться другим делом, нежели перейти под непосредственное подчинение РСХА.

Мы, представители отдела контрразведки, тем временем придумали другой план, который мог предотвратить это ненавистное подчинение Гиммлеру. Вступив в союз с западным отделом Генштаба, который заведовал иностранными армиями, и с IC Верховного командования на Западе, мы преобразовали ранее изолированные службы военной контрразведки на Западе в мобильные разведывательные группы под руководством начальника штаба «Запад». Практически в последний момент, в конце декабря 1943 года, это дальновидное предложение было одобрено Верховным командованием вермахта. Подобная реорганизация стала необходима в свете ожидавшегося вторжения на Западе. Тем не менее мы были удивлены, когда до нас дошел приказ, так как всесильное РСХА вовсю вело подготовку к полному включению всей организации абвера в систему ЗИПО и СД.

Приказ о формировании мобильных разведывательных групп вермахта привел к большому скрежету зубами в полицейских учреждениях на Западе. РСХА пыталось задним числом отменить свершившийся факт; кульминацией его усилий стала попытка получить право «профессионального руководства» этими группами. Однако мы оставались равнодушными, так как нам уже не грозила участь быть поглощенными РСХА. Мобильные разведывательные группы оставались подразделениями вермахта, и это позволило нашему IIIF вести войну по тем же принципам, которыми мы руководствовались прежде. Мои подробные инструкции предусматривали слияние существовавших военных антишпионских организаций в Голландии, Бельгии и северной Франции в ФАК (Frontaufklarungskommando) 307 со штабом в Брюсселе и под моим командованием.

Эти приказы было так же легко понять, как трудно исполнить. Требовалось преодолеть сопротивление не только со стороны более или менее независимого руководства мелких подразделений IIIF, но и командующих станциями абвера, которые не понимали, что с независимостью абвера фактически покончено, и всячески саботировали эту реорганизацию, которая лишала их лучших кадров. Разумеется, это нами и задумывалось. Мы полагали, что самые надежные и опытные люди должны и дальше работать в военной контрразведке, и старались не допустить, чтобы они попали в РСХА вместе с остатками абвера. В итоге нам удалось в апреле 1944 года заложить основу формирований ФАК-III, работоспособную во всех отношениях, прежде чем оставшаяся часть абвера оказалась включена в ЗИПО и СД.

Наша юная независимость подверглась суровому испытанию в январе 1944 года. При аресте радиста в Гааге, которого застали врасплох во время сеанса связи с Англией, среди прочих донесений, ожидавших передачи, ЗИПО захватило следующее послание: «Военную контрразведку в Голландии возглавляет оберст-лейтенант Гискес. Ранее он был в Париже, а сейчас его штаб находится в Дрибергене. Этот человек особенно опасен. Его главные помощники — Арно и Ферди. Всячески остерегайтесь его. Источник этой информации — оберет Штеле, Берлин-Потсдам, Хартвигштрассе, 63».

Это был жестокий удар. Я лично знал оберста Штеле. Прежде он служил в абвере и уже несколько лет заведовал приютом для сирот войны в Потсдаме. Приезжая в Голландию, он несколько раз посещал меня в моем штабе в Схевенингене, и я оказывал ему содействие во время служебных командировок в Голландию, совершавшихся под предлогом достать продовольствие для сирот. Гаагское ЗИПО переслало мне копию этого зловещего сообщения, одновременно отправив донесение в РСХА. В сопроводительном письме недвусмысленно намекалось, что я поддерживаю связи с ненадежными и предательскими элементами.

Очевидно, в ЗИПО знали о моем личном знакомстве со Штеле. В таких обстоятельствах мне осталось лишь доложить о произошедшем главе абвера-III в Берлине и попросить о проведении расследования, поскольку сам Штеле находился в Берлине. Оберет Гейнрих, глава абвера-III, поднял этот вопрос во время моего очередного приезда в Берлин и попросил меня лично поговорить со Штеле, а до тех пор не предпринимал никаких действий. Я отказался от разговора со Штеле на том основании, что он живет в Берлине и что подобные расследования находятся в компетенции местного руководства абвера. Оберет Гейнрих не согласился с этим аргументом, и я сумел уклониться от сомнительного поручения лишь под предлогом, что на следующий день мне нужно прибыть с докладом в Бреслау. В итоге Гейнрих приказал мне встретиться со Штеле и допросить его через несколько дней после моего возвращения в Берлин, но мне удалось избежать выполнения приказа, устроив так, что из Парижа мне прислали в Бреслау срочную телеграмму с вызовом на совещание, после чего я отправился прямо в Париж, не заезжая в столицу.

Поразительное требование оберста Гейнриха лишь усилило мою решимость любой ценой держаться в стороне от таинственного дела Штеле. Фон, на котором оно разворачивалось, и его атмосфера мне чрезвычайно не нравились; у меня сложилось впечатление, что между главой абвера-III и Штеле существует какая-то связь, хотя я не смог выяснить ничего конкретного. Со временем я узнал из надежных источников, что Штеле входил в группу активистов немецкого Сопротивления в Берлине. Эти события послужили мне очередным напоминанием ни в коем случае не упоминать имен сочувствующих, что так любили делать участники Сопротивления в Берлине. Начиная с жутковатого случая со Штеле я практически убедился в том, что эти люди не способны ничего добиться. Я просто не мог поверить в то, что известные мне члены Сопротивления обладают необходимыми конспираторскими навыками, чтобы совершить в Германии революционный переворот. Успех ответного удара РСХА после покушения 20 июля{12} лишь подтвердил мои опасения.

Вернувшись в Дриберген после поездок в Берлин, Бреслау и Париж, я в частном порядке сообщил оберсту Гейнриху, что не в состоянии исполнить предназначенную мне роль в деле Штеле. Было бы лучше, если обвинение в том, что я неосознанно совершил акт предательства, исходило из нейтрального источника, а именно от соответствующей службы абвера в Берлине. Несколько месяцев спустя я услышал, что расследование не принесло никаких сюрпризов и что Штеле был арестован гестапо по подозрению в нелегальной деятельности. После покушения 20 июля его казнили.

Нечто подобное мне довелось испытать в результате еще одного контакта с немецким подпольным движением. В момент инцидента со Штеле я прервал личные связи с оберстом Фрайхерром фон Ренне, главой западного отдела Генштаба по иностранным армиям, которые завел по служебным соображениям. Исходя из опыта работы в абвере-I я испытывал крайние сомнения в прямолинейных методах фон Ренне и его необузданном темпераменте, хотя не в меньшей мере восхищался его выдающейся личностью и непоколебимой верой в возвышенные идеалы подпольного движения.

Второе бегство трех агентов «Северного полюса» в декабре 1943 года произошло в обстоятельствах, почти идентичных первому инциденту, за исключением того, что на этот раз узники вырвались из камеры через потолок и сбежали по крыше. Один из них был более или менее случайно схвачен в январе и водворен обратно в Харен. Прочие — агенты Ритсхотен и ван дер Гиссе — оставались на свободе, и мы напали на их след лишь в апреле 1944 года.

Тем временем радиоконтакты «Северного полюса» продолжали поддерживаться и обе стороны обменивались незначительными сообщениями, что не давало мне возможности противиться требованиям ЗИПО перевести агентов «Северного полюса» в немецкую тюрьму или концлагерь. До того момента этих людей не увозили из Харена из-за моего требования, чтобы они всегда были доступны для допросов. Теперь же меня просто уведомили, что большая их часть переведена в тюрьму в Ассене.

В марте 1944 года я предложил Берлину положить конец радиоконтактам, которые уже не могли никого обмануть, отправив с этой целью финальное послание. Мне тут же приказали предоставить на одобрение в берлинский абвер проект этого послания, которое должно было содержать уверенность в окончательной победе. Мы с Хунтеманном принялись сочинять послание, которое бы отвечало не только требованиям Берлина, но и нашим размышлениям над двухлетней мистификацией, которую мы вели с таким успехом. Это послание — первое, которое предстояло отправить незашифрованным, на обычном языке, тем не менее не должно было ни в чем отступать от стандартов тысячи с чем-то ранее отправленных нами шифрованных донесений. Мы уселись за мой стол и обменялись первыми набросками текста, в надежде придумать что-нибудь, достойное такого уникального случая. Каждый из нас сочинял по очереди несколько фраз, словно при игре в буриме, и в итоге получилось следующее:

«Господам Бланту, Бингему и компании, Наследники лимитед, Лондон. Мы догадываемся, что вы были вынуждены некоторое время вести дела в Голландии без нашей помощи. Мы тем более сожалеем об этом, поскольку долгое время оставались вашими единственными представителями в этой стране к нашему взаимному удовлетворению. Тем не менее можем вас заверить, что, если вы подумываете нанести нам на континент сколько-нибудь масштабный визит, мы уделим вашим посланцам точно такое же внимание, как и прежде, устроив им не менее теплую встречу. Надеемся на скорое свидание».

Перечисленные в начале послания имена принадлежали руководителям нидерландской секции СОЕ. Этот черновик мы переслали на одобрение в Берлин. Однако там, очевидно, были заняты более важными делами, и нам пришлось ждать две недели, прежде чем после пары напоминаний пришло разрешение передать послание без каких-либо поправок.

31 марта я передал незашифрованный текст на станцию радиоперехвата, приказав на следующий день отправить его в Англию по всем каналам, находившимся под нашим контролем, — их в то время насчитывалось десять. Мне пришло в голову, что 1 апреля — самая подходящая для этого дата.

Назавтра станция радиоперехвата доложила, что Лондон принял послание по четырем каналам, но по остальным шести не ответил на позывные…

Операция «Северный полюс» завершилась.

Попытка вражеской разведки захватить плацдарм в Голландии была отсрочена на два года. Мы предотвратили создание вооруженных организаций саботажников и террористов, которые могли бы устроить хаос за Атлантическим валом и ослабить нашу оборону в критический момент вторжения. Проникновение в подпольное движение привело к ликвидации широко разветвленной и решительной вражеской разведывательной сети. Абсолютное незнание врагом реального положения в Голландии было чревато для него тяжелым поражением, если бы он решился на вторжение в 1942-м или 1943 годах. Полученная нами информация о деятельности и планах вражеской разведки позволила принять меры против осуществления аналогичных планов в других странах.

Операция «Северный полюс» была не более чем каплей в океане крови и слез, страданий и разрушений Второй мировой войны. Тем не менее она оставила заметный след в запутанной и занимательной истории разведки — истории столь же старой, как война и само человечество.

Часть третья

Между строк

Под закопченным сводом Северного вокзала в Брюсселе из только что прибывшего амстердамского экспресса выгружалась свежая порция пассажиров. Голоса продавцов газет эхом разносились среди гор багажа на спинах утомленных приезжих; к выходам из вокзала пробивались потоки фигур в оливковой и серой форме, столь же сильно обремененных поклажей.

Рабочие с усталыми, вытянувшимися лицами, упитанные дельцы от войны и многочисленные женщины в нарядных платьях и с сильно накрашенными, бледными лицами — вот кто представлял гражданское население в потоке людей, оказавшихся на брюссельском Северном вокзале на пятом году войны. Война, программы вооружения, оборонная промышленность и «Организация Тодта» прокачивали сквозь вокзал десятки тысяч людей на службе и отпускников, самовольно отлучившихся и дезертиров, персонал вспомогательных и трудовых корпусов из всех стран Европы — от Волги до Испании.

Люди из портов и сооружений Атлантического вала, из бункеров на стартовых площадках секретного оружия, с аэродромов и из мастерских, из складов, арсеналов и лагерей скапливались здесь и вновь рассеивались во все стороны, чтобы на следующий день их сменили новые толпы.

Этот могучий поток служил неисчерпаемым резервом всевозможной помощи для вражеских разведок, надежным источником шпионской информации и полезной средой для всевозможного саботажа. С самого начала войны враг не оставлял попыток воспользоваться предоставляющимися ему здесь возможностями.

Щупальца лондонской разведки растянулись из неоккупированной части Франции, из Испании и Швейцарии ко всем важным военным целям. Они пустили корни в немецких конторах, на строительных площадках и в оружейных заводах. Непрерывно всходили новые ростки — на аэродромах и складах, — образуя паутину шпионажа. Во Франции в 1940 году я уже ознакомился с эффективностью союзной разведки.

Однажды, во время ликвидации организации, работа которой направлялась с неоккупированной территории Франции, в наши руки попали планы французской гавани Сен-Назер с многочисленными техническими подробностями. Мы не стали медлить и показали трофей офицеру абвера при штабе адмирала-командующего в Сен-Назере, достойному фрегаттен-капитану, который в ужасе развел руками, одновременно заметив, что не в состоянии предотвратить повторение подобных случаев. Выяснилось, что на планах содержится точное изображение огромных бункеров для подводных лодок и шлюзов, которые в то время строились в Сен-Назере; планы включали подробное техническое описание и заметки об оборонительных мерах, скопированные с оригинальных чертежей.

За несколько месяцев в Сен-Назер было пригнано двадцать тысяч иностранных рабочих — главным образом скандинавов, поляков и испанских беженцев-республиканцев. «Надзор» за ними был поручен полудюжине достойных служащих секретной полевой полиции из Германии, которые не говорили ни на французском, ни на одном из тех языков, которыми пользовались рабочие. Отправленный в Берлин подробный доклад об этом классическом примере полного пренебрежения требованиями безопасности затерялся — несомненно, в груде аналогичных донесений, поступавших из всех портов и военных центров Атлантического фронта от Нордкапа до Биаррица.

В то время нас особенно заботили потоки тысяч испанцев-республиканцев, которые перебрались во Францию в конце гражданской войны и были помещены французскими властями в лагеря для интернированных. После капитуляции Франции в мае 1940 года они толпами бежали в Париж и на территории, оккупированные Германией. Оккупационные власти, как и во многих других случаях, выявили свое более или менее полное бессилие справиться с этим наплывом, что видно из следующего примера.

В ходе разговора с адмиралом Канарисом весной 1941 года один офицер абвера затронул эту самую проблему. Когда Канарис спросил мнения о том, какие меры следует предпринять, ему предложили схватить этих людей и интернировать в концентрационных лагерях. Услышав это слово, Канарис приставил к ушам ладони, как будто не расслышал, и самым дружеским образом поинтересовался:

— А что это такое — концлагерь?

— Ну… это концлагерь, господин адмирал.

Тогда Канарис воскликнул с красным от гнева лицом:

— Сожалею, что не улавливаю смысла в ваших словах!

После чего предложение незадачливого офицера умерло само собой.

После 1941 года опытные представители союзной разведки взяли на себя организацию и руководство подпольными разведывательными армиями. Французские и бельгийские офицеры разведки создали ряд центров, которые возглавляли фанатичные партизаны или хорошо оплачиваемые наемники. В большом количестве поставлялось всевозможное оборудование для записи и передачи разведданных, фотоаппараты, пленка и радиопередатчики; не было недостатка в деньгах, пропусках, удостоверениях личности и всем остальном, необходимом для работы. Мы не питали иллюзий о том, как трудно будет пресечь эту нелегальную деятельность, и знали, что сильно уступающий врагам в численности немецкий абвер может лишь нагнать рябь на поверхности этого ведьминого котла.

Разумеется, организации, ответственные за внутреннюю безопасность и контрразведку, — тайная полевая полиция, патрульная служба вермахта, ЗИПО и СД — иногда добивались успеха, вытаскивая на свет из мрачных глубин опасных щук. Но пока они уничтожали несколько отдельных секций подобных вражеских организаций, у гидры отрастали новые головы быстрее, чем нам удавалось их срубить.

Служебные донесения моих подчиненных по IIIF в Бельгии и северной Франции после января 1944 года свидетельствовали о приличном состоянии контрразведывательной работы, но это ни в коем случае не могло изменить в целом катастрофический характер ситуации. Нам постоянно попадались пленки с подробными шпионскими донесениями, которые служили достаточным доказательством неустанных усилий наших противников; более того, было очевидно, что мы перехватываем лишь ничтожную долю материалов, поступающих к врагу.

Дорогостоящие операции союзной разведки во Франции и Бельгии, несомненно, с лихвой окупались, что позволяло союзникам одерживать верх в подпольной войне, несмотря на ряд серьезных поражений, и вести подготовку к вторжению, которую было невозможно ни ограничить, ни тем более предотвратить. Союзники научились мобилизовывать себе на службу силы, которые могли быть приведены в момент десанта в движение, образуя грозную тайную армию в тылу немецких войск — армию, которая могла появиться в любом месте и притом оставалась бы неуловимой.

На привокзальной площади в Брюсселе шло обычное уличное движение. Изящные прохожие на бульваре Адольфа Макса так же слабо напоминали о бедствиях войны, как и многочисленные роскошные магазины, в витринах которых было выставлено почти столько же товаров, как в мирное время. Какой разительный контраст с изможденным обликом голландских городов! Трудно было найти более явное свидетельство фундаментальной разницы в подходе к экономике обеих стран после 1940 года.

В марте-апреле 1944 года наша временная штаб-квартира размещалась в отеле «Метрополь». Я еще не завершил перевод в Брюссель своих подчиненных и вел склоку с начальником снабжения местной комендатуры по поводу предоставления подходящего здания. Брюссель обладал тем несомненным преимуществом, что немцы особенно ценили его как административный центр. Такое сосредоточение штабов и служб — как необходимых, так и бесполезных — привело к тому, что мы не могли найти помещение, даже имея особый приказ от верховного главнокомандующего на Западе. Пришлось пока ограничиться несколькими комнатами в «Метрополе».

В углу столовой можно было видеть светлую шевелюру и красное лицо гауптмана Вурра. Он провел в Брюсселе три дня вместе с Вилли, проверяя интересный контакт, о котором доложил внештатник по кличке Нелис. Вурр и Вилли собирались провести расследование.

Накануне вечером Вурр позвонил мне в Дриберген и попросил меня срочно приехать. Он поговорил с новым «деловым другом», после чего открылись такие возможности, которые требовали моего немедленного прибытия. Вурр никогда не преувеличивал, и я сказал, чтобы он ждал меня в Брюсселе на следующий день. Его донесение звучало очень многообещающе.

Человек, пожелавший вступить в контакт с немецким абвером, путем хитроумных подпольных средств наладил связи с внештатником Нелисом, которого за несколько недель до того передала нам станция абвера в Лилле. На первой встрече с этим человеком Вурр услышал от него много поразительного. Я даже не пытался скрыть свои сомнения, и Вурр, отвечая на мои возражения, лишь пожимал плечами.

— Я начал расследование, — сказал он, — для уточнения тех сведений, которые он сообщает о самом себе. Он назвался Христианом Линдемансом и утверждает, что он — голландский чиновник, живущий в Роттердаме. Нелис вчера привел его в городской офис IIIF в брюссельском Ботаническом саду, где тот держался с поразительной уверенностью. Этот человек — либо настоящий кладезь информации, либо самая опасная личность из тех, с кем мы до сих пор сталкивались.

Я уклонился от ответа на его первый вопрос — разговаривает ли он с главой немецкой контрразведки, после чего он довольно неожиданно заявил, что не потерпит никаких фокусов. Он будет иметь дело лишь с начальником, а что-либо иное — бесполезная потеря времени. Когда я спросил его, каким образом он докажет, что может нам пригодиться, он перечислил немало имен и контактов, которые зафиксированы в наших папках «совершенно секретно». Например, он утверждал, что имеет связи с группой CSVI в Амстердаме и с людьми из Брюсселя и Парижа, финансирующими подпольное движение. При этом он назвал местных и парижских представителей фирмы «Филипс». Сегодня в 18.00 он снова придет в Ботанический сад, и я пообещал ему, что тогда он сможет поговорить с начальником.

— Как выглядит этот человек? — спросил я.

— Он настоящий гигант и производит впечатление то крайне жестокого, то безобидно простодушного. Нелис заявил, что он представляет собой одну из самых активных и зловещих фигур в подпольном движении на Западе, не раз участвовал в кровавых стычках с немецкой полицией и стреляет при малейшей провокации. В подпольных кругах он известен под кличкой Кинг-Конг и действительно очень похож на гориллу. Мне бы не хотелось вставать у него на пути. Он закоренелый и крайне опасный негодяй, на которого невозможно положиться!

— Вы говорите, его зовут Христиан? Удвоим первую букву и отныне станем звать его XX. Кто еще будет в Ботаническом саду?

— Кроме нас с вами только Вилли и Нелис. Было бы лучше, если нас не потревожат другие люди из IIIF, которые живут там.

— Устройте так, чтобы встречать его пришлось вам. Я прибуду в начале седьмого. Ничего с ним не сделается, если он подождет меня четверть часа. А теперь до встречи. Я отправляюсь в штаб абвера. Вы сможете найти меня через майора Геринга.

Когда я с некоторым опозданием — почти в 18.30 — прибыл в дом в Ботаническом саду, там за большим столом сидели три моих помощника, а с ними — незнакомец, которого я в тот день окрестил XX. Когда они встали при моем появлении, XX оказался на голову выше всех. Вурр не преувеличивал — передо мной стоял атлет с головой ребенка. Очевидно, ему было лет тридцать.

— Герхардтс, — представился я. — Пожалуйста, садитесь.

После того как все уселись, мы с XX стали пристально и бесцеремонно рассматривать друг друга.

— Можно спросить, что привело вас сюда? — начал я разговор. — Как я слышал, у вас имеются контакты с союзными разведками. Я был бы благодарен, если бы вы вкратце сообщили, кто вы такой, чего хотите от нас и что можете предложить.

XX ответил на беглом немецком.

— Если я не ошибаюсь, — начал он, — то говорю с главой немецкой контрразведки. Мне хочется обратиться со своим предложением к нему лично, поскольку никто иной не в силах удовлетворить мои требования. Все, что я сообщил о себе вчера господину Вальтеру (он имел в виду Вурра), — истина. Я — Христиан Линдеманс из Роттердама и с весны 1940 года работал на английскую разведку. В последние шесть месяцев я пользовался помощью своего младшего брата, чтобы вывозить из страны английских летчиков. ЗИПО вычислило и арестовало его, и немецкий трибунал вынес ему смертный приговор. Я считаю себя ответственным за судьбу брата, поскольку именно я привлек его к работе. Если вы сумеете добиться освобождения для моего брата, я готов сообщить вам все, что мне известно о союзной разведке. Я знаю все «подполье» от Северного моря до испанской границы. Сами понимаете — после пяти лет работы на союзников я обладаю опытом и связями, которые вам крайне пригодятся. Но я должен оговорить одно условие. Я знаком с теми методами, к которым привыкла немецкая военная контрразведка, в противоположность методам тайной полевой полиции и ЗИПО. Именно поэтому я пришел к вам, а не в полицию. Я не могу себе представить, чтобы вы предприняли массовые аресты всех моих друзей. Но это не главное. Решающий фактор — можете ли вы дать слово, что мой брат Хенк Линдеманс выйдет на свободу? Все прочее я оставляю на ваше усмотрение.

Он положил перед собой на стол тяжелые кулаки, похожие на кузнечные молоты, и я заметил, что правой рукой, очевидно поврежденной, он двигает при помощи левой. Из-под широкого, низкого, тяжелого лба на меня в напряженном ожидании уставилась пара серо-голубых глаз. Вурр, Вилли и Нелис безмолвно слушали наш разговор.

— Я не знаком с делом вашего брата. Если его приговорили лишь за то, что он помогал беглым военнопленным, думаю, что смогу добиться его освобождения. Я немедленно займусь этим вопросом. Если вы можете гарантировать мне, что не обманываете нас, и если то, что вы сообщили о себе, подтвердится, можете рассчитывать, что ваш брат будет свободен самое большее через неделю. Между прочим, вы совершенно правы, предполагая, что военный абвер не заинтересован в массовых репрессиях. Наша главная задача — следить за лидерами, устранять их или брать под свой контроль с целью выяснить намерения лондонской разведки. Дальнейшие решения зависят от того, что вы готовы сообщить нам.

XX, не спуская с меня глаз, внимательно слушал мои слова. Мне было ясно, что обещание освободить его брата имело решающее значение. Он резко поднялся, словно не в силах больше сдерживать возбуждение. Мы с изумлением смотрели, как он шагает взад-вперед по комнате, раскрывая свою душу скорее перед самим собой, чем перед нами.

— В последние пять лет мною двигала единственная мысль — делать все, что в моих силах, для союзной разведки, даже не думая о благодарности или награде. Мне отплатили неблагодарностью, недоверием и предательством. Если бы вы знали, сколько слабаков, карьеристов и коллаборационистов, пользовавшихся своими связями с немцами лишь для собственного обогащения, начали перебегать на нашу сторону лишь из-за уверенности в неминуемом поражении Германии! Если бы вы знали это, вы бы лучше поняли меня и поняли, почему я пришел к вам. Из тех людей, на которых держалось Сопротивление в первые годы оккупации, уже почти никого нет — они мертвы, арестованы или просто исчезли. Из остальных я могу доверять лишь немногим. Оставьте их в покое! Я гарантирую, что в должное время вы узнаете многое о планах подполья и Лондона. Верните мне моего брата, а затем можете располагать мной, как вам будет угодно. Кинг-Конг, как называют меня, — либо друг, либо враг. Мне бы хотелось отныне стать вашим другом. Я нередко слышал — и всегда верил этому, — что с теми, кто добросовестно работает на вас, прилично обращаются. Что касается доверия, я достаточно опытен, чтобы знать — нет такой вещи, как доверие наполовину. И это меня тоже устраивает — все или ничего. Я покажу вам, что на Кинг-Конга можно положиться, покажу, что значит иметь его в друзьях.

XX говорил все быстрее и лихорадочнее. Неожиданно он повернулся, схватил толстый портфель и вывалил его содержимое на стол.

— Посмотрите. Вы найдете здесь кое-что интересное.

После страстной речи XX мы не могли сдержать смеха, глядя на груду бумаг. На столе лежали письма, документы, бланки, конверты, личные удостоверения, множество официальных немецких печатей, факсимильные подписи, 9-миллиметровый пистолет и несколько толстых пачек французских, бельгийских и голландских денег. Обладание любым из этих запрещенных предметов было бы достаточной причиной, чтобы полиция отправила их владельца в концлагерь. XX с гордостью наблюдал за изумлением своих бывших противников, которые были готовы признать эту курьезную коллекцию за доказательство его подпольной работы. Помимо печатей, факсимиле и бланков, здесь были проездные документы «Организации Тодта» и вермахта с номерами полевой почты и подписями — на них отсутствовало лишь имя владельца.

Я отобрал из них несколько особенно хороших «музейных» экспонатов, чтобы передать их в отделы безопасности соответствующих организаций. XX усмехнулся, когда я попросил его оставить их в моем распоряжении. Не было нужды уверять его, что источник этого богатства останется в тайне.

После того как Вурр сделал оттиск с каждой печати и записал использованные номера полевой почты, XX убрал солидные остатки коллекции в портфель.

— Не мне давать вам советы, — сказал я. — И все же хотелось, чтобы вы были очень осторожны с этими вещами. У меня для вас припасена более важная работа, чем возня с такими игрушками.

Тем временем мне пришло в голову, что не стоит раскрывать перед Нелисом все свои карты, не говоря уже о тех, которые могли находиться у XX. Мы слишком мало знали о Нелисе, и я хотел как можно скорее вывести его из игры. Услуги, которые он ранее оказал лилльскому абверу, не являлись основанием для того, чтобы позволять ему воспользоваться свежим контактом с XX. Поэтому я устроил так, чтобы главное донесение XX на следующий день попало к Вурру и Вилли. Сейчас же я ограничился общими разговорами, в которых XX продемонстрировал все глубины своего многостороннего опыта. Он ушел от нас около девяти под предлогом срочной встречи.

Три дня спустя Вурр прибыл в Дриберген с выверенным донесением XX. Над ним работали день и ночь, в результате чего возникла убедительная картина всесторонней подпольной деятельности на западных оккупированных территориях. Десятки важных курьерских маршрутов, явочные квартиры, способы связи, пароли и места перехода границы, несколько сотен имен и кличек казначеев, пункты выплаты, курьеры и всевозможные учреждения, принадлежавшие различным тайным организациям, представляли собой такую мозаику нелегальной работы, какую мы бы никогда не увидели, пытаясь проникнуть в нее извне. Проверка личности Линдеманса подтверждала подлинность его информации.

Мы предприняли меры, чтобы освободить Хенка Линдеманса, которого собирались отправить в Германию в составе трудового корпуса. Нелис был выведен из игры и впоследствии работал на майора Визекеттера в Голландии — таким образом снижался риск того, что у него сохранятся связи с Линдемансом, при том, что Нелиса хорошо знали в Бельгии и северной Франции как осведомителя абвера. Я велел Вурру быть единственным связующим звеном с Линдемансом, а Вилли — находиться при Вурре связным. Материалы, которые поставлял XX, передавались в соответствующие отделы абвера лишь с осведомительной целью, их источник держался в секрете, и ставилось условие, чтобы ни при каких обстоятельствах не предпринимались никакие меры против любых упомянутых лиц без соответствующего одобрения ФАК-307. Мои меры предосторожности увенчались успехом — гонениям подверглись лишь две небольшие группы из числа названных Линдемансом.

Тем временем Вурр осторожно вводил XX в новую роль, и я время от времени принимал участие в беседах, чтобы склонить его к большей откровенности. В этом отпала нужда, когда вскоре был освобожден его брат Хенк. Наш план состоял в том, чтобы Линдеманс сыграл роль вождя подполья, который все знает и все держит в своих руках, но желает оставаться в тени, чтобы приберечь себя для более важных задач, которые поручит ему союзная разведка в момент вторжения.

Главной целью немецкой разведки на Западе стало раскрытие времени и места десанта союзников, и все прочие соображения подчинялись этой задаче. Всем было очевидно, что успешный десант приведет к катастрофе, если только его немедленно не сбросить в море превосходящими силами. Колоссальное превосходство союзных ВВС могло свести на нет немецкую контратаку, если резервы для нее пришлось бы свозить со всей Франции; а положение Германии еще сильнее усугубилось бы, если пункт вторжения был бы определен ошибочно и потребовались бы крупные передвижения войск вдоль реальной линии фронта. Штабы французской и бельгийской разведок и хорошо организованные саботажные группы, контролировавшиеся из Лондона, ждали передачи заранее согласованного сигнала по Би-би-си, чтобы начать действовать — либо в день X (день вторжения), либо после него; таким образом, попытки расшифровать десятки ежедневных сообщений Би-би-си стали главной задачей для немецкой контрразведывательной службы.

Мы надеялись, что Линдеманс войдет в достаточно тесный контакт с оперативным штабом вражеской разведки, чтобы своевременно сообщить нам информацию о времени и месте вторжения. Вскоре Линдеманс отправился в Бельгию как представитель голландского подполья, чтобы ускорить переправку оружия из Бельгии в Голландию, пообещав голландцам пополнить таким образом их очень скудные запасы. В конце марта Линдеманс сообщил, что двух английских агентов, действовавших в Голландии, должен подобрать у побережья Зеландии торпедный катер или подлодка: эту операцию организовали с помощью одного из радиоконтактов между Голландией и Англией. С нашей точки зрения, ситуация с радиосвязью ухудшилась еще раньше, чем закончилась операция «Северный полюс». Служба радиоперехвата следила за работой по крайней мере шести голландских радиостанций, но была не в силах их ликвидировать, а на смену тем передатчикам, которые захватило ЗИПО, вскоре приходили новые в других районах. Было очевидно, что Лондон воспользовался уроками операции «Северный полюс», за которые он столь дорого заплатил.

С целью выследить вышеупомянутых агентов мы велели XX предложить курьерской группе, чтобы доставить агентов в Зеландию поручили именно ему. Для поездки в Зеландию обычным транспортом требовалось разрешение, а чтобы попасть на остров, нужно было иметь специальный пропуск. Линдеманс обещал достать документы, и ему выдали фотографии агентов и прочие данные. Мы не слишком удивились, обнаружив, что эти агенты — не кто иные, как Ритсхотен и ван дер Гиссен, бежавшие в декабре из Харена, хотя мы считали, что они уже давно добрались до нейтральной страны или до Англии. Как быть? Нам не слишком хотелось содействовать осуществлению вражеских планов. Однако двое этих людей уже не могли причинить нам прямого ущерба своими рассказами, а меня в первую очередь волновали влияние и позиция Линдеманса, которые бы резко укрепились, если бы он сумел успешно выполнить поручение.

Мы решили не задерживать Ритсхотена и ван дер Гиссена и снабдили их необходимыми бумагами. Но за два дня до даты отбытия Линдеманс сообщил, что агентам приказано забрать с собой в Англию большую партию пленок от фотоаппарата «лейка» и важных шпионских донесений за несколько предыдущих месяцев, которую требовалось быстро переправить в Англию. Это серьезное обстоятельство полностью перечеркивало наши планы, так как мы не могли допустить, чтобы такой материал достался врагу.

Мы не знали, фигурируют ли во вражеских планах вторжения прибрежные патрули в устьях Мааса и Шельды и на островах Зеландии, хотя у Верховного главнокомандования на Западе вроде бы имелись данные, свидетельствовавшие об этом. Особенно нас интересовало, какое судно подберет агентов — торпедный катер или подлодка. Чтобы перехватить шпионские донесения, не оставалось ничего иного, как снова арестовать Ритсхотена и ван дер Гиссена. Это было сделано во время проверки документов на пути в Бергеноп-Зом. Пропуска агентов были опознаны как поддельные, что и послужило предлогом для их ареста. Таким образом мы завладели примерно тридцатью фотопленками, после проявки которых стало ясно, зачем враг собирался послать боевой корабль, чтобы забрать их. Пленки давали полное представление обо всех объектах внимания вражеской разведки. Мы уже привыкли к тщательной подготовке таких донесений — сказывалась подготовка шпионов в Англии, — но в данном случае специалисты работали с невиданной доселе точностью и аккуратностью. Отдельного упоминания достойны практически полные данные о стартовых площадках секретного оружия в Голландии.

Это достижение агентов голландской разведки в Лондоне — «Бюро инлихтинген», в сокращенном виде БИ, — усилило наше и без того большое уважение к противнику. В 1942-м и 1943 годах БИ потерпело серьезные поражения. Многие его агенты и передатчики попали в руки немцев, но мы не сумели начать радиоигру ни на одном из захваченных передатчиков. После того как в июне-июле 1943 года была разгромлена группа радистов БИ во главе с преподавателем из Навигационной школы в Делфзейле, работавших в Гронингене, Дренте и Амстердаме, мы почти ничего о нем не слышали. Тем не менее, этот удар не остановил дальнейшее расширение организации. В страну продолжали забрасывать агентов — очевидно, без помощи принимающих комитетов, — и мы узнавали о них по другим каналам. Операциями против БИ руководил майор Визекеттер. Я опишу один-два самых характерных из имевших место случаев.

В середине августа 1943 года паром, совершавший рейс между Энкхейзеном и Ставереном, в ранние утренние часы подобрал резиновую лодку с десятью пассажирами — командой бомбардировщика, сбитого ночью над Эйсселмером. Двое из них сбежали, когда паром достиг берега, а оставшихся восьмерых арестовала немецкая портовая полиция. Выяснилось, что бомбардировщик совершал специальный рейс. Помимо восьми человек команды, на его борту находилось трое агентов, которых следовало сбросить над Оверэйсселом. Двоим удалось скрыться, а третий — либо погибший, либо тяжело раненный — очевидно, остался в утонувшем самолете. Летчики явно ничего не знали о задачах, порученных агентам, однако поиск самолета мог дать нам ключ. В амстердамском штабе люфтваффе лишь улыбались в ответ на наши требования найти самолет — штабные специалисты заявляли, что никто не знает, где он упал, а кроме того, на дне Эйсселмера лежит более сотни аналогичных самолетов, в результате чего отыскать и поднять именно тот, что нам нужен, совершенно невозможно. Тем не менее, вдохновившись обещанием существенного вознаграждения, много летательных аппаратов и рыбацких суденышек отправились на поиски, и в результате утонувший самолет неделю спустя вытащили на берег у Схеллингвуде. Мы нашли тело третьего агента и бумаги, ясно свидетельствовавшие, что за этим делом стояло БИ. В наш улов попало также множество банкнотов и фотография полковника Сомера, главы БИ, которая, очевидно, служила пропуском.

В другом случае, произошедшем осенью 1943 года, донесения из штаба группы люфтваффе, в которых содержались подробности о специальных полетах, вызвали подозрения, что район между Вюгтом и Граве используется как место сброса. Мы попросили помощи у моторизованных патрулей, подконтрольных местному германскому командующему, и те после очередного сброса нашли подозрительный ящик. Среди прочих предметов там имелся очень потрепанный гражданский костюм, который, если верить метке, был сшит несколько лет назад эйндховенским портным для некоего господина Схемакерса. Мы едва допускали мысль, что найдется шпион, в багаже которого останется одежда с подлинными метками, однако навели справки об этом господине Схемакерсе. Результатов мы ждали долго, но, получив их, испытали потрясение! Господин Схемакерс входил в состав управленческого персонала на заводе «Филипс» в Эйндховене и совсем недавно отбыл оттуда в Стокгольм — согласно нашим сведениям, с одобрения немецкого офицера в Берлине. Этого для меня хватило, чтобы заинтересоваться. Берлинскую контору, финансировавшую командировку Схемакерса, попросили организовать его приезд в Копенгаген для обсуждения некоторых технических вопросов, после чего я сам отправился туда же, чтобы лично взглянуть на этого господина. Я отправил соответствующее послание своему коллеге по IIIF в Копенгагене, обер-лейтенанту Ф., но в вечер перед моим отъездом он прислал телеграмму, в которой говорилось, что встречу невозможно организовать, поскольку в Дании из-за всеобщей забастовки стоит весь транспорт. С того момента дело Схемакерса вел копенгагенский Аст-IIIF, и я больше ничего об этом не знаю, хотя слышал в Берлине, что в Схемакерсе подозревали агента БИ. У меня сложилось впечатление, что у Схемакерса имелся в Германии высокопоставленный покровитель, с которым обер-лейтенант Ф. был каким-то образом связан. Между прочим, самого Ф. арестовали и расстреляли после 20 июля.

В течение осени 1943-го — весны 1944 года БИ, очевидно, удалось создать крайне эффективную шпионскую организацию, обладающую надежными курьерскими маршрутами и поддерживающую многочисленные радиоконтакты между Голландией и Англией. Хотя много полезных материалов попадало в наши руки благодаря нашему контролю за курьерскими маршрутами в Бельгии и Франции, нам так не удалось уничтожить или хотя бы серьезно ослабить эту организацию. Достаточным доказательством тому служили документы, найденные при Ритсхотене и ван дер Гиссене! ЗИПО начало яростную охоту на людей, стоявших за этим делом, и за наверняка существовавшими копиями фотопленок. О результатах этой охоты нам не было почти ничего известно — обычно это служило признаком того, что полиция не слишком продвинулась со своим расследованием.

Ритсхотена и ван дер Гиссена после ареста вернули в Харен. По дороге они снова пытались бежать и, несмотря на наручники, ухитрились выбросить из движущейся машины своих конвоиров из ЗИПО. Однако они не уехали далеко, и в Харене их поместили под строгую охрану. Некоторое время спустя майор Визекеттер получил лаконичное донесение, что оба этих храбрых и решительных человека были застрелены при очередной попытке побега.

В начале апреля мы встретились с Линдемансом в Дрибергене. Я тогда жил в загородном доме, одиноко стоявшем среди сосновых лесов. Машина, подобравшая Линдеманса в Амерсфор-те, запутанной дорогой через пустошь доставила его к заднему входу в дом. Это произошло через несколько дней после ареста Ритсхотена и ван ден Гиссена, и Вилли сообщил, что XX настойчиво желает поговорить со мной.

Мы, как обычно, обменялись рукопожатиями и сели за стол — Вурр слева от меня, а Вилли справа. У XX был встревоженный, рассеянный и мрачный вид, и вообще мне не понравилось его поведение. Он отказался и от сигарет, и от коньяка. Еще сильнее меня насторожило, что он снова и снова доставал из внутреннего кармана 9-миллиметровый кольт, которым его незадолго до того снабдил Вилли, вставлял и вынимал обойму и щелкал предохранителем вверх-вниз. Он положил локти на стол и рассматривал меня со смешанным выражением злобы и тупости, как ребенок, решивший испытать терпение взрослого. Мы знали, что XX вооружен до зубов и, чуть что, жмет на спуск, и слышали, что он действительно не раз применял оружие. А что, если он решил застрелить главу немецкой контрразведки и двух его помощников?

Скрывая беспокойство, я пытался показать ему, что готов ко всем его фокусам. Неторопливо отойдя к своему столу, я взял тяжелый американский армейский 12-миллиметровый кольт и, передав его XX, спросил, имел ли тот дело с такими игрушками. XX отложил свой пистолет и стал рассматривать мой, пока я объяснял, как с ним обращаться.

— Если хотите, Вилли достанет вам такой же, — сказал я, забирая у него кольт.

Во время нашей долгой беседы пистолет лежал рядом с моей чашкой, будто бы забытый, но на самом деле готовый к бою, а XX перестал играть со своим оружием. Когда час спустя я позвонил в колокольчик, чтобы вызвать водителя и отдать ему распоряжения, XX вернулся к своему обычному состоянию.

Мы говорили о том, каким образом завладеть партией оружия и радиопередатчиком. Этот груз два дня назад специальный самолет сбросил для группы CSVI. На следующее утро XX в предоставленной нами машине перевез материалы во временное хранилище. Вскоре после этого ЗИПО в сотрудничестве с секцией радиоперехвата ОРПО совершило налет на штаб CSVI в Амстердаме и захватило радиопередатчик, который так и не начал действовать, со всеми прилагавшимися к нему материалами. У нас появилась надежда начать игру на этом передатчике. Зная, что к этому делу приложил руку XX, гауптман Кин-хардт из отдела радиоперехвата передал аппарат мне. Такой очевидный шаг навлек на его голову гнев ЗИПО, и я после долгого промежутка снова имел удовольствие говорить со Шрайдером. Начальник IVE пребывал в крайней ярости. Из него так и сыпались предсказания того, что случится со мной, если я откажусь вернуть передатчик в ЗИПО. Чтобы подтвердить свои притязания на передатчик, мне пришлось бы предать огласке всю подготовительную работу, которую проделал XX. Передатчик явно того не стоил, и, когда Шрайдер перезвонил мне полчаса спустя, я сказал ему, что он в любой момент может забрать передатчик в Дрибергене. Больше до конца войны я ни разу не разговаривал с господином Шрайдером.

Впоследствии ЗИПО начало на этом передатчике радиоигру, но англичане в ответ лишь в самом вежливом тоне просили прекратить эти жалкие попытки! Мы узнали об этой комедии, когда специалист из отдела IVE при ЗИПО, который вел радиоигру, попросил совета у Хунте-манна, моего эксперта по английскому языку, и принес крайне двусмысленный английский текст, имевший несколько возможных вариантов перевода. Хунтеманн пришел к тому же мнению, что и англичане, и мог лишь искренне посоветовать людям из ЗИПО не тратить времени зря.

Этот случай лишний раз доказал, что бывшее плодотворное сотрудничество с ЗИПО сменилось глубоким взаимным недоверием и непреодолимой антипатией. Нам пришлось сражаться еще на один фронт, а мы отлично знали, насколько опасен новый противник. Когда я со своим штабом в мае 1944 года перебрался в Брюссель, майор Визекеттер, оставшийся в Голландии как глава IIIF, оказался в очень сложной ситуации. Он больше не мог рассчитывать ни на какую помощь со стороны ЗИПО, но старался извлечь максимум выгоды и из этих неблагоприятных обстоятельств.

В январе 1944 года в дополнение к отделам IIIF в Голландии, Бельгии и северной Франции под началом ФАК-307 оказалась и станция П в Голландии. Как уже упоминалось, возглавлявший ее капитан Патциг до войны отвечал за связи по линии IIIF в Голландии. События мая

1940 года раз и навсегда перечеркнули его труды. Я лично познакомился с Патцигом осенью 1941 года, и мы договорились помогать друг другу во всех делах, связанных с IIIF. Однако Патциг почти ничего не мог предложить мне, и наше сотрудничество постепенно прекратилось. Штаб абвера поручил ему, как и мне, задачу выяснить, откуда исходило донесение, которое майор Сасс, последний голландский военный атташе в Берлине, передал по телефону в Гаагу вечером 9 мая 1940 года. Сасс доложил, что рано утром 10 мая следует ждать «посылку». Берлин решил, что источник этой информации можно выявить по материалам, имеющимся в Голландии. Моя служба не сумела выполнить эту задачу, но расследование заставило еще сильнее усомниться в виновности генерала Остера, которого подозревали в том, что именно он предупредил о неминуемом нападении на западные страны. Это обстоятельство объясняет, почему берлинский абвер так стремился раскручивать это дело именно в Голландии.

Не знаю, добился ли Патциг больших успехов, чем я. К сожалению, 1944 год не оправдал моих былых надежд на сотрудничество со станцией П.

В мае наш штаб обосновался в большом и надежном здании на площади Промышленности в Брюсселе. К тому времени в Бельгии сложилась напряженная и опасная обстановка. В Голландии мы не нуждались в дополнительной охране. Бельгия же стояла на грани гражданской войны, и здесь требовались особые предосторожности. Если не считать контактов с XX, ФАК-307 не имел прямых связей с подпольем, благодаря чему ему, в отличие от подразделений, размещавшихся в Брюсселе, Гейте, Люттихе, Антверпене и Лилле, было проще держаться в тени и тем самым избегать покушений. В обязанности ФАК-307 входила координация деятельности всех подразделений военной разведки, оценка их донесений и обеспечение связи со штабом 3 в Париже, куда поступали результаты всей немецкой контрразведывательной деятельности на Западе. Донесения, ежедневно поступавшие от нас в штаб З-Запад, свидетельствовали о непрерывном ухудшении положения. Число засад, нападений и инцидентов, связанных со взрывчаткой, к которым были причастны бельгийское и северофранцузское подполье, медленно, но верно росло в апреле и мае и резко подскочило после вторжения союзников. В июне, июле и августе мы ежедневно сообщали в среднем о тридцати — сорока вооруженных инцидентах и попытках саботажа. Их главной целью являлись железнодорожные узлы, мосты, шлюзы и прочие объекты транспорта и связи. В то же время развернулся кровавый террор против всех, кого подозревали в дружеских отношениях с немцами, и тех, кто вступил в формирования бельгийских СС. В течение этого периода было зверски убито много жен и детей бельгийских эсэсовцев, сражавшихся на русском фронте. Раскол в обществе, вызванный гитлеровской идеологией, в результате репрессий превратился в непреодолимую пропасть. Стрельба стала обычным делом. Всякий, кто работал в разведке или участвовал в охоте на вражеских агентов, в любой момент мог быть прошит автоматной очередью из-за угла. Резко увеличилось число кровопролитных стычек, в которых офицеры абвера и служащие ГФП были изрешечены пулями, что заставило нас принимать дополнительные меры безопасности.

XX тоже пострадал в этой напряженной атмосфере. Он получил пулю от перенервничавшего служащего ЗИПО.

ЗИПО получило информацию о том, что известный деятель подополья в определенное время посетит контору службы валютного контроля в Роттердаме. Откуда полицейским было знать, что это наш XX! Когда его пришли брать, Линдеманс не поторопился исполнить приказ «Руки вверх!» — я так и не сумел точно выяснить, не пытался ли он сам достать пистолет, — и его увезли в госпиталь с пулей в бедре. К счастью, рана оказалась неопасной.

Тогда мы организовали «похищение», которое прошло успешно, и распустили слухи, что Линдеманса освободили его друзья из подполья. Через две недели он вернулся в строй, встав на ноги благодаря заботам одной из многочисленных подруг. Вообще говоря, женщины были слабым местом Линдеманса, и в этой связи ему постоянно приходилось напоминать о бдительности, во всех прочих отношениях безупречной. Тем сильнее было мое изумление, когда однажды он пришел очень подавленный и спросил, нельзя ли устроить освобождение его жены и ребенка — их арестовала в Париже полиция безопасности во время налета на отель «Монтолон», настоящее логово подпольщиков. Несколько дней спустя я сообщил Линдемансу, что нам удалось освободить его близких, о существовании которых я прежде ни разу не слышал.

Состояние транспорта в тот момент было таким, что никто не мог сказать, сколько времени займет элементарная поездка в Париж. Однако XX, несмотря на все уговоры, рвался туда, чтобы лично убедиться, что с его родными все в порядке. Железная дорога между Парижем и Брюсселем практически все время бездействовала из-за саботажа и воздушных налетов, и большинство поездов ходило через Лотарингию и Люксембург.

Неделю спустя я с облегчением узнал, что XX вернулся в Брюссель. Этот человек был способен на самые невероятные сюрпризы. Момент, когда он объявлялся в последний раз, всегда четко запечатлевался в памяти, но было невозможно предсказать, где и когда XX появится снова.

В своей контрразведывательной деятельности мы использовали всевозможные источники информации, касающейся неминуемого вторжения союзников. В этом отношении повезло станции IIIF в Антверпене. Она наладила превосходные контакты с голландскими подпольными группами, которые подбирали и укрывали сбитых союзных летчиков, а затем переправляли их в Бельгию. Люди из антверпенского IIIF, прикидывавшиеся представителями бельгийского подполья, встречали летчиков на голландско-бельгийской границе и доставляли их в Антверпен. Здесь в большом доме, известном как «антверпенская труба», размещалось несколько служивших в абвере опытных лингвистов, играя роль деятелей секретного «центрального комитета» бельгийских проводников.

Летчикам по прибытии предлагалось заполнить печатный бланк по-английски, чтобы подтвердить их личность по радио — якобы так требовал Лондон в качестве меры предосторожности от немецких осведомителей, пытавшихся проникнуть в ряды организации под видом союзных летчиков. Если Лондон не подтвердит личность кого-либо из спасенных, в нем сразу же заподозрят осведомителя и он не покинет дом живым. Естественно, после такого разъяснения бланки заполнялись чрезвычайно тщательно и становились хорошим подспорьем для последующих серьезных допросов. После двух-трех дней пребывания в доме летчикам говорили, что Лондон подтвердил их личность и на следующий день их отправят к французской границе. Поскольку обычно в доме находилось не больше двух-трех летчиков, между ними и господами из «бельгийского комитета» вскоре завязывались близкие отношения, которые еще сильнее скреплялись хорошей едой и веселыми пирушками в компании молодых женщин — «подруг дома». Затем под видом бельгийцев, «помощников комитета», в доме появлялись следователи из люфтваффе, в ходе разговоров с летчиками получавшие важные сведения, касавшиеся всех сторон военных операций союзников.

Далее летчиков сажали в автомобиль с бельгийскими номерами, за рулем которого сидел человек из IIIF в штатском платье. На брюссельской автостраде машину останавливал патруль ГФП и изучал документы пассажиров, которых задерживали до тех пор, пока не будет установлена их личность. В документах, предоставленных «комитетом», летчики именовались «бельгийцами», чему, естественно, не соответствовал их акцент, и им снова приходилось заполнять на себя подробные анкеты, чтобы их не обвинили в шпионаже. В конце концов их как военнопленных забирала транспортная группа люфтваффе.

По «антверпенской трубе» с марта 1944 года до момента эвакуации города в сентябре прошло более ста восьмидесяти союзных летчиков. В этот период результаты допросов, проводившихся по описанной выше методике, стали одним из самых надежных источников информации для немецкой военной разведки.

Загадка времени и места вторжения стала ночным кошмаром для военных руководителей Германии, тревога которых еще больше усилилась, когда число кодовых сообщений, передававшихся ежедневно по Би-би-си, в последнюю неделю мая возросло почти до двухсот. Хотя немецкой контрразведке удавалось расшифровать часть этих посланий, она так и не сумела получить какие-либо точные сведения о плане союзного вторжения. Увеличение числа посланий лишь свидетельствовало о том, что вторжение неминуемо.

После того как вторжение началось, нам больше не нужно было ломать головы над передачами Би-би-си. Из последующих событий стало ясно, что у нас за спиной вступили в действие секретные армии союзников. Очень скоро большие территории Бельгии и северной Франции начали изображаться на наших картах как партизанские районы. Машины вермахта могли пересекать их лишь в составе конвоев. Одиночные машины нещадно расстреливались. Наши контакты с XX не принесли никаких существенных сведений о местной вражеской деятельности.

Утром 21 июля 1944 года до нас дошли вести о покушении на жизнь Гитлера и попытке переворота в Берлине. У заговорщиков нашлись сторонники в Париже: по получении известия верховный главнокомандующий во Франции{13}приказал окружить штабы ЗИПО и СД на авеню Фош и весь их персонал доставить в Венсенский форт. Судя по всему, их собирались расстрелять, но исполнение приказа замедлилось из-за неясности ситуации в Берлине. Как только выяснилось, что переворот в Берлине не удался, приказ был отменен.

Из сообщений об этих событиях, которые поступали в Брюссель, не удавалось получить четкого представления об обстановке. Утром 21 июля мы получили подтверждение, что попытка переворота, за которой стояло движение Сопротивления, провалилась, но никто не знал, что будет дальше. Мы не обманывали себя надеждами на то, что РСХА нанесет ответный удар лишь по тем, кто непосредственно причастен к путчу, и их друзьям, оказывавшим разного рода содействие. Помня о прецеденте 30 июня 1934 года, мы с тревогой ожидали всеобщей чистки{14}. Заявления из Берлина, от которых стыла кровь в жилах, не оставляли сомнений на этот счет. На какие-либо послабления имело смысл рассчитывать лишь постольку, поскольку недовольным массам уже не удавалось заткнуть рот.

Неудачное покушение имело одно важное непредвиденное последствие. Оно раздуло угольки недовольства в пламя, разбудив в людях почти совсем угасшее воодушевление. Нацистские комиссары были не в состоянии предотвратить вспыхивавшие в офицерской среде дискуссии о необходимости и возможности продолжения войны.

В начале августа я получил от майора Визекеттера донесение, из которого впервые стала ясна непрочность положения абвера в Голландии. В Лондоне место прежнего МИД-СОЕ заняла новосозданная служба ББО, и ее усилия на сей раз увенчались успехом. Организация групп саботажа и сопротивления, похоже, шла полным ходом, поставки по воздуху оружия и материалов расширялись с каждым днем. Эти группы еще не получили приказа к действию, но он не замедлил бы последовать, если союзникам удастся ворваться в Бельгию. Сотрудничество с ЗИПО после 20 июля полностью прекратилось. Бесполезными стали даже наши прежние контакты с отдельными специалистами, выполнявшими свою работу объективно и с осознанным чувством долга. Чувствовалось, что откуда-то сверху исходит приказ изолировать службу военной контрразведки.

Наконец, Визекеттер обратился ко мне за помощью. Помощь? Каким образом я могу ему помочь? Тем не менее, что-то сделать было необходимо. Я позвонил Визекеттеру и попросил его организовать для меня встречу с Науманном, главой ЗИПО. Если я вынужден отправиться в волчье логово, то по крайней мере имею право рассчитывать на то, что ситуация наконец прояснится. Сидеть сложа руки не имело смысла.

Над Гаагой висело жаркое полуденное солнце, когда я незадолго до одиннадцати вышел из машины, домчавшей меня из Брюсселя. Ровно три года назад я впервые прибыл в Гаагу, чтобы занять свою должность, а теперь, похоже, мое время подходило к концу. Часовой у главного входа в штаб-квартиру ЗИПО, как обычно, отдал честь, и мы с майором Визекеттером поднялись на второй этаж, в кабинет начальника. Очевидно, к нашему прибытию подготовились. Как только штурмфюрер в приемной сообщил о нашем прибытии, нас впустили в кабинет, где стояли, ожидая нас, Науманн и глава Третьего отдела, штурмбаннфюрер Деппнер.

Приветствия ограничились моим «Доброе утро, господа» и поклоном, на который мне ответили. Похожий на Дон Кихота Деппнер указал нам на два кресла в углу большого кабинета, сам же разместился за столом, рядом со своим начальником. Атмосфера не отличалась особой теплотой. Я не видел Науманна с момента последнего сброса в октябре 1943 года. Никто из нас не пытался уладить серьезные разногласия, проявившиеся во время финальной фазы операции «Северный полюс» и в связи с созданием мобильных разведывательных групп. С того времени Германия, эта протекающая лодка, в которой мы сидели, откровенно начала тонуть. Надвигалось неизбежное крушение, в котором по воле Гитлера и его приспешников не должно было остаться уцелевших. В данный момент мы сидели лицом к лицу с двумя орудиями этой воли, что и ощущалось в воздухе, заставляя меня вести себя с крайней осторожностью. Мне стало ясно как день, что малейший признак слабости станет для нас гибельным.

Мы считали фанатичного Деппнера слепым орудием в руке его начальника. Вольф, предшественник Деппнера, по сравнению с ним выглядел вполне безвредной личностью. Массивная фигура Науманна, казалось, за последний год еще больше раздалась. Его круглое жирное лицо зловеще нахмурилось, когда он начал разговор, спросив, чему обязан честью этого визита.

— Майор Визекеттер сообщил мне, — начал я, — что уже несколько недель не получал ни донесений, ни информации от ваших станций и что ваши служащие отделываются от его офицеров под различными предлогами. Можно ли мне узнать причину такого поведения?

Науманн встал, убрав руки за спину, и приблизился к нам, ступая медленно и тяжело. Мне в голову пришла мысль о гиене, подкрадывающейся к добыче.

Остановившись на расстоянии вытянутой руки от меня, Науманн внезапно нагнулся и выпалил:

— Отныне у нас нет достаточных оснований отчитываться перед абвером, то есть перед вами — пусть вы и называете себя «мобильными разведывательными группами». Я полагаю, вы слышали о том, что произошло в Париже и Берлине? Или хотите, чтобы я поверил, что арест всех ваших друзей остался вами не замечен?

Это походило на допрос! Настоящая психическая атака! Я заставил себя сохранять спокойствие и безразличие:

— У меня не было возможности составить четкое представление о последних событиях. Вести, доходящие из Берлина, противоречивы. Я вынужден искать достоверную информацию в газетах…

Науманн грубо оборвал меня:

— Не воображайте, что можете провести нас! Мы знаем о вас все, и я полностью согласен со своими коллегами в Париже и Брюсселе, что вы как можно скорее должны исчезнуть!

После такой ясной и недвусмысленной угрозы осталось лишь прервать разговор. Я резко поднялся и обратился к Визекеттеру:

— Больше мне сказать нечего. Вы наверняка тоже согласны, что продолжать беседу бессмысленно.

Мы направились к двери; Визекеттер шел за мной как автомат. На наш легкий поклон никто не ответил. Изумление, в которое разбушевавшегося Науманна привел неожиданный результат его угроз, отразилось и на лице его угловатого адьютанта. В три шага мы поспешно миновали приемную и устремились вниз по лестнице.

— У вас пистолет наготове? — первым делом негромко спросил я у Визекеттера. — Не исключено, что Науманн лишь блефовал, но если эти мерзавцы вправду считают, что могут что-нибудь на нас повесить, нам не пройти мимо часовых. Я не желаю бесследно исчезнуть в какой-нибудь дыре и буду стрелять, если меня попробуют арестовать!

Визекеттер побледнел. Очевидно, он не вполне уяснил для себя ситуацию. Перед нами лежал совершенно безлюдный последний лестничный марш. Дверь караулки была распахнута настежь. В тот момент, когда мы миновали отдавших честь часовых и вышли на солнечный свет, там резко зазвонил телефон.

На преданном лице моего старого шофера Рамма, открывшего нам дверь, читался вопрос.

— В Дриберген, Рамм! Мы спешим!

Парк Бойкенстейн был охвачен полуденной дремой. Когда мы вошли в здание, дежурный доложил:

— Никаких существенных донесений.

Неужели слова о том, что я «должен исчезнуть», были пустой угрозой? Мирная с виду ситуация не внушала доверия. За прошедшие недели исчезли десятки офицеров вермахта, судьба их осталась неизвестна.

Полчаса спустя мы отправились к друзьям в Германию. Я позвонил в Брюссель и Дриберген из службы абвера в Кельне и поговорил с Вурром и Визекеттером.

— Что-нибудь происходило?

— Нет, господин оберет-лейтенант.

— Спасибо, у меня все.

Прежде чем на следующий вечер вернуться в Брюссель, я снова осведомился о ситуации по телефону из Кельна. Все чисто! В ночные часы мы с Вурром принимали особые меры предосторожности в доме на площади Промышленности. Если кто-нибудь что-то затевал против нас, ему бы пришлось очень тщательно продумать операцию… Наши меры, предпринятые под предлогом защиты от нападений бельгийских подпольщиков, демонстрировали, что мы хорошо знакомы с методами ЗИПО и СД. Тем временем одно событие обгоняло другое, и вскоре появились все основания предполагать, что у руководства ЗИПО на Западе имеются более важные дела, нежели поиск предлогов для устранения непопулярного главы мобильных разведгрупп.

В то время во Франции рухнула преграда, ранее сдерживавшая натиск союзных дивизий, беспрерывно переправлявшихся через Ла-Манш. Вражеские бронированные кулаки рвались на север и восток страны. Париж пал. Фронт постоянно перемещался, и никто не мог сказать, где он стабилизируется. Штаб немецкого командования во Франции отходил на север, радиосвязь с ним постоянно прерывалась, и к концу августа стало невозможно ни получить четкого представления о ситуации, ни делать каких-либо прогнозов. Мы тщетно ожидали подробных инструкций на тот случай, если Бельгию придется эвакуировать. Картина неминуемой катастрофы усугублялась истерическими криками из Берлина, призывавшими каждого человека стоять насмерть. Они могли лишь усилить всеобщее замешательство, поскольку теперь командиры даже самых мелких частей по собственной инициативе приказывали занять «круговую оборону», но в последний момент все равно приходилось отдавать приказ к отступлению, хотя обычно отступать было уже некуда. Никто не осмеливался вовремя позаботиться об эвакуации колоссальных складов и арсеналов — и все эти невосполнимые запасы доставались стремительно наступающему врагу, если только не оказывались разграблены местными жителями.

Мы продолжали нашу работу в Бельгии среди растущих затруднений, однако французский водоворот нас пока что не затронул. Нашим крайне мобильным маленьким отрядам почти не грозила опасность попасть в ловушку, из которой пришлось бы вырываться, бросая все снаряжение. 25 августа Кинг-Конг прислал донесение, источником которого назывался командир «Белой армии». В донесении отмечалось, что союзники наносят главный удар в направлении Динана с намерением наступать через Намюр на Эйндховен, чтобы захватить речные переправы в Неймегене и Арнеме и, создав плацдарм на Рейне и Ваале, продолжить с него наступление вниз по Эйсселу и к немецкому побережью Северного моря.

В тот же день мы сумели передать это сообщение по радио в штаб 3-Запад, который перебрался в район Люксембурга. Попытка подтвердить донесение оказалась безуспешной, но реальное развитие наступления союзников в последующие три недели подтвердило точность нашей информации.

В эти недели мы добились нескольких локальных успехов, едва достойных упоминания, если не считать недолгой радиоигры на передатчике, захваченном у агента, который попал в наши руки в районе Лилля. В ночь перед взятием города мы приняли последнюю партию оружия, сброшенную с парашютом. Связь с самолетом держал арестованный агент. Хунтеманн, контролировавший агента, через несколько часов прибыл в Брюссель и доложил, что операция прошла успешно. Когда же я спросил, где сейчас находится агент, Хунтеманн движением головы дал понять, что отпустил его на все четыре стороны! В то утро Лилль уже был эвакуирован. Хунтеманн на минуту остановился на старой Рыночной площади и сказал пленнику, что «дойдет до поста за углом». Агент понял намек и исчез, прежде чем Хунтеманн вернулся «с поста». Так Хунтеманн с моего полного одобрения решил серьезную проблему. Мы избавились от бесполезного человека, которого вынудили сотрудничать с нами, посчитав, что в Германии за колючей проволокой лишних ртов уже более чем достаточно…

Днем 1 сентября я выехал в Люттих — меня вызвали на совещание при штабе 3-Запад. На восток по всем дорогам шли непрерывные двойные колонны машин. Войска, годами стоявшие во Франции и Бельгии, покидали насиженные места. Порядка и дисциплины больше не существовало. Каждый из бойцов старался как можно скорее оказаться под иллюзорной защитой Западного вала.

Ночью 1 сентября я получил приказ эвакуировать ФАК-307 и все подчиненные ей формирования из Бельгии. Их следовало перегруппировать заново к северу от Альберт-канала и к востоку от Мааса. После жуткой шестичасовой езды навстречу потоку двойных колонн, слепо рвущихся на восток, мне удалось вернуться в Брюссель в полдень 2 сентября. Я не нуждался в информации о положении дел, так как своими ушами ясно слышал рев моторов отходящих колонн снабжения и стрельбу английских дивизий, наступавших на Брюссель с юга. В это воскресенье, несмотря на чудесную погоду, начиная от Тервюрена дорога была совершенно свободна. Отдельные немецкие машины на большой скорости удирали из Брюсселя, последние грузовики загружались перед немецкими штабами. В нашем собственном штабе на площади Промышленности еще оставался маленький арьергардный отряд, ушедший после того, как я выехал в сторону Рурмонда. Рано утром туда уже отправился второй эшелон — ожидалось, что враг захватит Брюссель тем же вечером.

Больше в городе никаких дел не оставалось, но мне было любопытно взглянуть на эвакуацию, и поэтому вместе с Вилли и Раммом мы объехали несколько немецких штабов, которые четыре года управляли городом.

В районном штабе люфтваффе раздавались сильные взрывы — уничтожался центр связи, а толпа грабила покинутый отель «Плаза», где размещался штаб Верховного командования. Я заметил двоих мужчин со старыми 8,8-миллиметровыми винтовками, охранявших частный дом, и узнал обоих. Это были переводчики из отдела IC штаба Верховного командования вермахта в Бельгии и северной Франции, которым приказал стоять на карауле их начальник, майор фон Вангенхайм.

Наши отношения с фон Вангенхаймом всегда были очень хорошими и дружественными. Я заскочил в дом, чтобы попрощаться с ним, и обнаружил, что майор, как обычно, работает с бумагами. Я удивленно спросил его, что он делает, и майор ответил — долг есть долг, только что пришел приказ оборонять Брюссель «со всех направлений». Я задал вопрос — какими силами он собирается выполнять этот приказ, — и он подвел меня к окну и генеральским жестом указал на переводчиков с их винтовками. Говорить нам было особенно не о чем, поскольку мы в целом сходились во мнениях по поводу событий последних шести месяцев.

Когда мы около 17.00 выехали в Антверпен, над величественным брюссельским Дворцом правосудия поднималось густое облако черного дыма. Толпа ворвалась в здание, чтобы сжечь архивы полиции и бельгийских судов. Вовсю шел грабеж зданий, которые ранее занимали немцы, солдатских казарм, офицерских собраний, мастерских и складов. Нигде не было видно ни солдат, ни полиции.

Шоссе на Антверпен вымерло, словно с лица земли исчезли и друзья, и враги. Мы долго ехали по обезлюдевшей стране, которую ни разу, несмотря на отличную погоду, не потревожили истребители-бомбардировщики, яростно носившиеся над всеми прочими бельгийскими дорогами. Гауптман Рипе, глава отрядов ФАК в Генте, был предупрежден и ждал меня в Антверпене с несколькими офицерами. Отталкиваясь от впечатлений последних дней, я заявил ему, что порядок и дисциплину следует поддерживать всеми возможными способами. Ночью они вернулись в Бреду с приказом продолжать свою работу в районе между Антверпеном и Альберт-каналом.

Перед отъездом в Люттих я отдал Линдемансу приказы на будущее. Он должен был остаться в Брюсселе и сразу же после захвата столицы установить контакты с разведкой наступающей английской армии. Его активная работа в качестве вражеского агента после 1940 года и связи с подпольем служили для него хорошей рекомендацией и должны были облегчить ему контакт с нужными людьми. Мы договорились, что он поступит на службу к англичанам как агент, действующий в тылу противника, и в первый подходящий момент вернется к нам через линию фронта. После этого ему следовало обратиться к первому встречному немецкому офицеру, чтобы тот отправил его к нам в Дриберген при помощи IC из ближайшего немецкого штаба. Мы заранее предупредили IC Верховного командования в Нидерландах, и тот был готов по паролю «доктор Герхардс» переправить в Дриберген любого человека, перешедшего линию фронта. Сумеет ли XX выполнить порученную ему задачу, оставалось так же неясно, как и все остальное в эти безумные дни.

Мы знали, что Брюссель и Антверпен с нетерпением ждут освободителей. Так почему бы и XX снова не встать открыто на сторону врагов? Что могла предложить ему побежденная Германия, кроме гарантированного расстрела, как только обнаружится его связь с нами? Что мог предложить ему я — командир маленького отряда разгромленной армии? Я решил устроить ему окончательную проверку, назначив последнюю встречу с ним вечером 2 сентября на голландско-бельгийской границе в Вюствезеле. Тем временем XX мог бы добыть для нас важную информацию.

Мы ждали XX до полуночи, но он так и не появился, и мы отправились в Бреду.

Утром 3 сентября полевой штаб в Бреде представлял собой картину мира и спокойствия — ни малейшего намека на то, что творилось в Бельгии прошлой ночью. Телефонная связь с Антверпеном прервалась в 4.00, и никто не знал, заняли ли англичане Антверпен — а может быть, они уже форсировали Шельду? В 16.00 нам удалось связаться с Хилверсюмом и выяснилось, что штаб Верховного командования в Нидерландах не имеет представления о ситуации на бельгийско-голландской границе. IC в отчаянии умолял меня без промедления отправиться на разведку в Антверпен.

Итак, назад в Антверпен!

До Вюствезела нам встретилось лишь несколько машин. Впервые мы свободно пересекали границу — пограничные посты стояли пустые. До Мерксема все шло хорошо, но, когда мы выехали на большой мост через канал в антверпенской гавани, вокруг нас внезапно засвистели пули. Невидимые снайперы, спрятавшиеся в больших складах на южном берегу канала, держали мост под обстрелом. Группы цивильных граждан и отдельные немецкие солдаты на северном берегу спасались, передвигаясь короткими перебежками и снова ныряя в укрытие. Мы нашли убежище, заехав в скопление домов на южном берегу.

Мимо нас постоянно пробегали все новые группы мужчин, женщин и детей. Попадались и отдельные немцы — летчики и моряки. Все они стремились к мосту, где начинались их безумные прыжки мартовских зайцев. Я остановил нескольких сержантов и гауптмана с правой рукой на кровавой перевязи, чтобы те доложили обстановку. Утром во многих местах города подпольщики открыли яростную стрельбу. В то же время со стороны дороги на Бом появились английские танки и после недолгого сражения с зенитной батареей ворвались в город, где еще сохранялись очаги сопротивления немцев. О серьезной обороне не шло речи, так как в городе не оставалось боеспособных немецких отрядов. Из донесений вырисовывалась картина, хорошо известная по Франции: бесчисленные примеры тех же самых ужасов, снова и снова повторявшихся в последние недели, — попытки стоять насмерть из соображений престижа, бессмысленная растрата сил, людские и материальные потери без какой-либо надежды на решительный успех. За прошедшие недели никто не взял на себя смелость дать приказ к отступлению. Гитлер присвоил право лично отдавать такие приказы!

Мы помчались обратно через мост, усадив раненого гауптмана в машину. Отряд подрывников готовился взорвать мост при первом появлении англичан. По дороге севернее Мерксема маршировали несколько ослабленных рот из полевых батальонов люфтваффе, не имеющих какого-либо тяжелого оружия. Я узнал, что им приказано занять позиции на северном берегу канала. Антверпен сдали врагу…

В Бреде чувствовалось, что население взбудоражено. Люди стояли группами на улицах и выглядывали из окон в сторону юга. Мимо одна за другой проезжали немецкие машины. Все ждали, что за последней из них явятся освободители. Где же они?

Офицеры в полевом штабе лишь покачали головами, услышав мой доклад — я попросил их немедленно передать его в штаб Верховного командования в Хилверсюме. Что? Антверпен действительно взят? Никаких немецких войск на Альберт-канале? Ничего, кроме нескольких рот люфтваффе? Союзники вчера заняли Брюссель, а сегодня — Антверпен? В таком случае завтра они могут быть в Бреде! Я пожал плечами.

— Если англичане не захотят остановиться на Альберт-канале, завтра утром можете выдать им ключи от сейфов. Все, что противостоит им с нашей стороны, и двух часов не выдержит их натиска. На канале действует разведотряд гауптмана Рипе. Ему приказано докладывать вам об обстановке. А теперь, господа, я должен ехать.

На закате я испытал облегчение, когда нашел свою группу IIIF в полном составе в замке Хилленрат. Моя тревога, вызванная зрелищем множества горящих машин на дороге от Верта в Рурмонд и воем бомбардировщиков, которые забирались все дальше и дальше, преследуя колонны бронетехники, оказалась беспочвенной. Я спал в той же кровати, что и немецкий кронпринц в первую ночь после его бегства из Бельгии в ноябре 1918 года{15}. Это не помешало мне провалиться в глубокий сон — ведь уже четыре дня и ночи я не знал ни минуты отдыха.

Неразбериха в Голландии достигла своего апогея следующим утром. Из-за того что Антверпен был взят врагом, а на Альберт-канале отсутствовали боеспособные войска, бесчисленные немецкие учреждения и штабы бросились в бегство. Всякие приличия оказались забыты. Множились самые дикие слухи — и все им верили. Все учреждения в Неймегене и Арнеме нужно эвакуировать до полудня! Говорят, что захвачены Эйндховен и Хертогенбос! О смятении, царившем в тот день, можно судить по примеру командира аэродрома в Гилзер-Рейене. Он со всеми своими людьми бросил аэродром, оставив без охраны зенитную батарею со штабелями боеприпасов, полные доверху хранилища бензина и склады. Мы выставили на аэродроме часовых и воспользовались возможностью, чтобы пополнить свои запасы бензина, подходившие к концу. Два дня спустя из Хилверсюма приехал гауптман, намереваясь завладеть аэродромом и всеми припасами от имени Верховного командования. Трагедия превратилась в фарс, когда он потребовал вернуть взятый нами бензин!

Но вернемся к «безумному вторнику». Признаки того, что немцы окончательно потеряли голову, и примеры позорного пренебрежения долгом заставили 4 сентября 1944 года многих голландцев, охваченных возбуждением, предпринять действия, за которые впоследствии они жестоко поплатились, поскольку англичане так и не пришли, а с немцами еще приходилось считаться. Тем временем наши наблюдатели на Альберт-канале присылали донесения, что враг не делает серьезных попыток форсировать канал. Два-три дня чаша весов колебалась, а затем стало ясно, что у врага ресурсы тоже подошли к концу. Победоносное наступление союзников из Нормандии к Маасу выдохлось из-за недостаточного снабжения, нехватки бензина и боеприпасов. Наступила первая пауза. Поспешно организованные немецкие формирования, сколоченные из резервистов, выздоравливающих и молодых новобранцев, не имевшие ни достаточной тренировки, ни опыта, ни какого-либо тяжелого вооружения, были брошены на оборону Альберт-канала. Мы наблюдали за этим спектаклем с очень смешанными чувствами. Неужели ни в Берлине, ни в штабе Верховного командования на Западе не готовы признать полное и решающее поражение на Западе? Неужели они цепляются за шанс отразить врага, укрывшись за Западным валом? Неужели нас действительно ждет финальная бессмысленная битва? Мы знали, что никакое перемирие невозможно, пока Гитлер остается у власти, и были готовы к его низвержению. Но мы также знали, что будем биться до последнего патрона, если враг продолжит настаивать на безоговорочной капитуляции. Ясно сознавая, что нас запутала в свою паутину безжалостная судьба, мы шли в последний бой — бой, который стоил бесчисленных жертв с обеих сторон, после которого процветающие провинции и города обратились в пепел и руины и в исходе которого не оставалось никаких сомнений.

Мой ФАК-307 был подчинен армейской группе «Б», которой в начале сентября поручили оборону Западного вала между Триром и Клеве. 9 сентября я отозвал подчинявшиеся мне мобильные разведгруппы из Голландии на Западный вал, где они получили новые задачи. Штаб разведгрупп помещался в Дерсдорфе, под Бонном.

Очередная глава моих воспоминаний связана с новым противником, представшим перед нами, — с разведкой американской армии — и со сменой взаимоотношений в германском Верховном командовании. Моя роль главы военной контрразведки в Голландии, Бельгии и северной Франции подошла к концу.

Теперь можно подвести итог моей работе в Голландии, осветив два вопроса, тесно связанные с моей деятельностью и вызвавшие после окончания войны ожесточенную дискуссию. Речь идет об «арнемском предательстве» и судьбе агентов операции «Северный полюс». Я ограничусь своими личными воспоминаниями, так как не считаю себя достаточно компетентным, чтобы вести речь обо всех предшествовавших событиях или становиться на какую-либо точку зрения.

ФАК-365 под командованием майора Визекеттера был выведен из-под моего начала в начале сентября. Визекеттер остался в моем бывшем штабе в Дрибергене, чтобы продолжать контрразведывательную работу против врага, наступающего на Голландию с юга. Визекеттер был полностью в курсе моих связей с Кинг-Конгом и задач, которые я поручил XX в Брюсселе. Если бы этот человек сохранил лояльность и продолжил работать с нами, он должен был явиться в Дриберген. В этом случае Визекеттеру следовало позаботиться о нем, немедленно сообщить мне и по возможности заставить XX дождаться моего приезда. Однако поздно вечером 15 сентября произошло непредвиденное событие. Мне в Дерсдорф сообщили по телефону из Дрибергена, что XX прибыл, доложился, получил новое задание, отбыл — и все! Пылкий Линдеманс сдержал слово, и я вспомнил свой первый разговор с XX в Брюсселе, когда он пообещал показать мне, что значит иметь Кинг-Конга в друзьях!

Поскольку Визекеттер больше не подчинялся мне, между нами не было радиосвязи. Я тщетно пытался связаться с Дрибергеном по телефону. Мне хотелось услышать подробности, и в первую очередь я как непосредственный начальник XX хотел сохранить влияние на его дальнейшие действия.

В ночь с 15-го на 16 сентября вся связь с Голландией прервалась. Начался колоссальный воздушный десант англичан в районе Неймегена — Арнема, который в итоге потерпел сокрушительное поражение. После нескольких недель ожесточенных боев плацдармы для предполагавшегося осеннего наступления союзников к немецкому побережью Северного моря были ликвидированы.

Лишь к концу месяца через штаб 3-Запад до меня дошло письменное донесение от майора Визекеттера о визите XX в Дриберген 15 сентября. Очевидно, Кинг-Конг превосходно справился с задачей завоевать доверие своих новых хозяев в Брюсселе, поскольку 14 сентября его отправили через линию фронта в Эйндховен с приказом для вождя местного подполья приготовиться к бою утром 16 сентября. Одновременно планировалась английская атака. Англичане собирались форсировать Альберт-канал на широком фронте с целью занять Эйндховен и развивать наступление дальше на север.

Но сведения, добытые Кинг-Конгом, этим не ограничивались! Он узнал, что английские и американские парашютисты готовятся в Англии к большой десантной операции, которая вот-вот начнется! Я так и не узнал, что именно Кинг-Конг сообщил IC немецкого Генштаба в Вугте, когда его доставили туда днем 14 сентября; но в Дрибергене 15-го числа он поделился своей информацией с майором Визекеттером. В любом случае об Арнеме речи не шло — Кинг-Конг не упомянул этот город, вероятно, из-за того, что сам не знал, в каком районе предполагается высадить десант.

Однако штабу немецкой армии в Голландии не потребовалось много воображения, чтобы предсказать вероятное место высадки десанта, хотя неизвестно, сумели ли там в должной мере оценить донесение XX. Для него самого это была точная информация, но IC Генштаба в Голландии видел в Кинг-Конге не более чем подозрительного иностранца, которого могли подослать в целях дезинформации. Иными словами, XX не мог быть арнемским предателем просто потому, что он и сам всего не знал! Но, передав донесение в Дриберген, он внес свой вклад в ту информацию, которая поступала из других источников за двенадцать часов до английского десанта.

Одним из этих источников была служба радиоперехвата люфтваффе, которая услышала, как в полдень 15 сентября настраивается ранее не использовавшаяся радиосеть РАФ. Под настройкой имеется в виду проверка связи авиационных радиоприемников с наземной станцией перед началом операции. Это происходило во всех подобных случаях. Большинство позывных, применявшихся в частях РАФ, было идентифицировано немецкой службой радиоперехвата еще в 1942 году, и их список постоянно пополнялся. С того времени прослушивание вражеской настройки стало превосходным методом оповещения о предстоящей воздушной атаке еще до того, как участвовавшие в ней эскадрильи поднимались в небо.

15 сентября в эфире прозвучало решительное указание на то, что враг начинает крупномасштабную воздушную операцию. Помимо этого, тем же днем два английских самолета несколько часов вели разведку над Неймегеном и Арнемом. Сам по себе этот факт не заслуживал большого внимания, но примечательно то, что эти разведчики сопровождал огромный эскорт истребителей: во время разведки более тридцати «мародеров» охраняли небо над Неймегеном и Арнемом от немецких самолетов. Как я слышал, немецкое командование в Голландии объясняло такую мощную охрану тем, что разведку ведут лично командиры дивизий, готовящихся к атаке. В свете этих и аналогичных наблюдений донесения Кинг-Конга становились куда более достойными доверия.

Утром 15 сентября майор Визекеттер отправил XX по его собственной просьбе в Эйндховен — тот хотел доставить по назначению послание от английской разведки в Брюсселе местным подпольщикам. Больше мы его никогда не видели, но вскоре узнали, что Кинг-Конг не ушел от судьбы. Во время ареста агента-радиста в Гааге было захвачено шифрованное сообщение, отправленное из Брюсселя 23 ноября 1944 года и объяснявшее, почему XX пропал после арнемского дела: «Внимание внимание тчк Общая тревога тчк Кристиан Линдеманс из Роттердама известный как Кинг-Конг — предатель работающий на немцев тчк Он арестован тчк Внимание внимание тчк Общая тревога».

Так закончилась бурная жизнь этого храброго авантюриста — человека, который пять лет вел игру со смертью, не признавая ни законов, ни обязательств, кроме тех, которые сам устанавливал для себя.

После нашего отступления из Голландии в сентябре 1944 года я все сильнее беспокоился о судьбе агентов операции «Северный полюс». Мои попытки как-то повлиять на их участь после окончания операции были пресечены. Их перевели в Ассен. Из-за резкого ухудшения наших отношений с главой полиции безопасности Голландии мы лишились какой-либо возможности диктовать правила обращения с ними. Разумеется, я не сомневался, что РСХА сдержит слово и оставит этих людей в живых, но все же мне хотелось знать, что с ними сталось. Поэтому я послал Хунтеманна из Дерсдорфа в Гаагу выяснить все, что можно. Если бы ему удалось повлиять на Шрайдера, он мог бы получить какую-нибудь информацию под предлогом необходимости поговорить с агентами по поводу очередной операции.

Хунтеманн вернулся через две недели. Он побывал у Шрайдера и в различных отделах РСХА в Берлине, его отпасовывали туда и обратно, но он нигде так и не получил достоверной информации о местонахождении агентов, которых много месяцев назад перевели из Голландии в немецкий концлагерь. Наконец в концлагере Ораниенбург ему удалось поговорить с Иорданом — больным и непригодным к работе. В Ораниенбурге содержался также Лауверс, но ему не позволили встретиться с Хунтеманном, а местонахождение прочих выяснить не удалось.

Этих сведений нам хватило. Наши конкуренты не желали расставаться со своей добычей. Агенты «Северного полюса» растворились в серой массе миллионов рабов, прикованных к веслам тонущего корабля-государства и погибающих от голода и болезней, с нетерпением дожидаясь дня освобождения.

На нас тяжелым бременем давило понимание нашего временного бессилия перед роботами системы и перед силами, влекущими нас к полной катастрофе, которые стали более чужеродными, враждебными и непонятными, чем враги из другого мира. В своих мыслях мы были отчуждены друг от друга и неспособны к взаимопониманию, хотя говорили на одном и том же языке. Мы думали, что сражаемся за Германию, но слишком поздно поняли, что в своем ослеплении бросили на чашу весов и потеряли нечто большее, чем свою родину и существование своей нации: наследие тысячелетней истории, колыбель человеческой цивилизации — Европу.

Эпилог X. Лауверса{16}

Многие удивятся, обнаружив в книге бывшего главы немецкой военной контрразведки о его работе в годы войны эпилог, написанный одним из его побежденных противников. Поэтому я дол-жен объяснить, почему так получилось.

В Голландии после войны появились многочисленные публикации, посвященные описанным в данной книге событиям. Все они основаны на немецких донесениях, ставших доступными для исследователей. Вследствие отсутствия информации «с другой стороны» эта драма оказалась изображена так, как она виделась немецкими глазами. Пусть об этом говорится вскользь и мимоходом, но складывается впечатление, что участвовавшие в ней голландские агенты фактически оказались непригодны к своей работе. Поскольку немецкая операция «Северный полюс» продолжала развиваться после каждого ареста, можно сделать логичный вывод, что немцы опирались на полное сотрудничество арестованных агентов. Однако отсюда вовсе не следует, что эти агенты не исполнили свой долг.

После окончания войны на основе немецких донесений, которые послужили материалом для вышеупомянутых публикаций, в наш с Таконисом адрес посыпались обвинения — порой даже со стороны официальных лиц — в предательстве, которое и сделало возможным успехи немцев. Лишь то, что я вопреки всему остался в живых, позволило отчасти опровергнуть этот миф. К несчастью, мои погибшие товарищи уже ничего не расскажут. Поэтому я счел своим долгом воспользоваться предоставленной мне возможностью и попытаться оправдать их.

Агенты, которых МИД-СОЕ в 1941–1944 годах отправляло в Голландию, представляли собой очень пеструю толпу. Некоторые из них бежали из Голландии, другие приехали в Англию из самых разных стран мира, чтобы принять участие в освободительной борьбе. Они представляли все профессии и все слои общества и получили самое разное образование — от начального до университетского. Но всех их объединяла глубокая любовь к родине и слепая преданность командирам при исполнении своего долга. Давняя репутация, которой во всем мире пользовалась британская разведка, и тренировка, пройденная агентами, вознесли их доверие к своей службе почти до высот мистической веры. Без такого доверия никому из них не поручили бы исполнение предстоящих им опасных задач. Это безграничное доверие серьезно усилило испытанный ими шок, когда с борта самолета они попадали прямо в руки врагов.

По прибытии агентов враги часами держали их в убеждении, что они находятся среди друзей, поэтому понятно, почему агенты выдавали заранее обговоренные кодовые фразы, которые служили для лондонского штаба сигналом, что высадка прошла спокойно. Сами агенты ни в чем не виноваты. На следующий день после очередной доставки агентов в Голландию Лондон по радио требовал от них донесений. Легко догадаться, что агент, прибывший на место целым и невредимым, постарается сразу после прибытия сообщить, что у него все в порядке, не дожидаясь, когда его об этом спросят.

Пусть немцы и не говорили ничего подобного, попавших в плен агентов не могло не посетить подозрение, что в Лондоне окопались предатели. Такое подозрение вполне могло помешать некоторым из них предупредить Лондон, используя имевшиеся в их распоряжении средства, помимо кодового сигнала после прибытия. Но насколько я знаю этих людей, большинство из них, если не все, не могли не пытаться сообщить в Лондон о катастрофическом положении вещей. После войны я случайно узнал о подобных попытках, в ходе которых использовались как заранее обговоренные методы связи, так и особые, изобретенные самими агентами. На ум сразу приходит предупреждение Андринги агенту Дессингу и записка, которую Акки сумел переслать из Харена. Уббинк и Дурлейн тоже, разумеется, сбежали не для того, чтобы спасти свою шкуру. Пребывание в тюрьме в то время было менее опасным, чем бегство с минимальными шансами на успех. Они намеревались лично рассказать обо всем в штабе, поскольку все прочие попытки провалились. Тот факт, что англичане подыгрывали немцам, не может, как я уже говорил, считаться доказательством того, что агенты ни о чем их не предупреждали. Это заявление может показаться слишком смелым, но я делаю его, опираясь на личный опыт. Чтобы читатель этой книги мог разделить мое убеждение, я расскажу о своих испытаниях в плену. Я старался по мере возможности согласовать свой рассказ с событиями, о которых ведет речь Гискес, однако внимательный читатель заметит, что мое описание кое в чем отличается от описания Гискеса. Это неудивительно, так как некоторые моменты, о которых пойдет речь, были для Гискеса лишь несущественными деталями, теряющимися на общем фоне. Но для меня они имели такое важное значение, что неизгладимо запечатлелись в моей памяти.

Началом операции «Северный полюс» можно считать пятницу б марта 1942 года — день моего ареста. Как всегда по пятницам, в 6.30 вечера я пытался установить радиосвязь с Англией. Отлично помню, как холодно было в маленькой гостиной семейства Теллер. Я сидел за передатчиком в зимнем пальто, укрыв колени одеялом. Шторы были задернуты, чтобы меня не выдал тусклый свет ламп в аппарате. Рядом с только что настроенным передатчиком лежали три готовых к отправке сообщения. Я не отрывал взгляда от часов, чтобы начать передачу точно по расписанию. Но передаче не суждено было начаться: не успел я взяться за ключ, как пришел лейтенант Теллер и сказал, что на углу Олеандерлан и Фаренгейтстрат стоит много полицейских машин.

Мне уже не первую неделю приходилось считаться с возможностью того, что немецкая служба пеленгации вычислит местонахождение передатчика. Но по практическим соображениям я мог пользоваться лишь одним из доступных мне мест — квартирой семьи Теллер на Фаренгейтстрат: лишь отсюда, благодаря длинной антенне, мне удавалось связаться с Англией. Я тщетно пытался найти более безопасное место, но всякий раз приходилось возвращаться сюда, чтобы поддерживать постоянную связь со штабом. Соответственно я был готов к полицейскому налету, хотя и не ожидал его в этот вечер. Поспешно убирая передатчик, я пытался сообразить, как мне поступить. Сперва я не считал ситуацию особенно опасной. Да, за углом стояло несколько полицейских машин, но, выглянув из окна, я убедился, что сама улица не перекрыта. Очевидно, сотрудники вражеского подразделения пеленгации еще не были вполне уверены, откуда ведутся передачи, иначе ворвались бы сюда сразу, едва услышав, как я веду настройку. Я был уверен, что нам удастся скрыться, если мы с лейтенантом Теллером спокойно выйдем на улицу и пойдем прочь, непринужденно беседуя. На случай обыска в квартале фрау Теллер должна была выбросить мой чемодан с передатчиком в сад.

Я засунул три шифрованных сообщения в карман и вышел из дома, не оставив ничего подозрительного, кроме самого передатчика. Наши нервы были напряжены до предела, но мы, спокойно разговаривая, прошли несколько сотен метров по Фаренгейтстрат в сторону Лан-ван-Мердерворт, не увидев ничего необычного. Казалось, худшее позади. Мы не могли оглянуться и посмотреть, что происходит у нас за спиной, так как это выглядело бы подозрительно. Однако, поворачивая на Кипрессестрат, нам удалось бросить взгляд за спину. Похоже, никто не заметил нашего ухода: все было спокойно.

Ускорив шаг, мы поспешили прочь по Кипрессестрат, и тут нас нагнали две машины. Из них, крича и размахивая пистолетами, выскочили около десяти человек и окружили нас, мгновенно поставили к стене и обыскали, но никакого оружия не нашли. Несколько недель назад я одолжил свой револьвер капитану ван ден Бергу и не получил его обратно. Но при мне обнаружили три шифрованных сообщения, которые я взял с собой, убаюканный ложным чувством безопасности, — и сейчас ими торжествующе помахали у меня под носом. Я проклял свою глупость. Теллера запихнули в одну из машин, и больше я ни разу не видел этого превосходного офицера и верного друга. Я оказался на заднем сиденье машины между двух немцев и только тогда осознал, что вероятность, которую я имел в виду уже несколько месяцев, стала непреложным фактом. Я схвачен, пленен. Игра окончена. Единственную возможность вернуться в Англию давало бегство, а мой арест представлял собой угрозу для друзей. Сам я лишился возможности действовать, но у меня оставалась важная задача — постараться предотвратить удар, нависший над товарищами и моей работой последних месяцев. В дальнейшем мне следовало вести себя в соответствии с инструкциями, которые я получил в ходе обучения в Англии.

Целью моей недобровольной поездки оказалась квартира Теллеров, где несколько немцев уже внимательно изучали передатчик, а остальные обшаривали комнату в поисках подозрительных материалов. Я знал, что их усилия окажутся тщетными, так как ничего подобного там не имелось. Так или иначе, ситуация была совершенно ясна — мой передатчик, три шифрованных послания и явно фальшивый пропуск недвусмысленно объясняли, кто я такой и чем занимаюсь. Я не мог сдержать широкой ухмылки, когда полицейский-недомерок с крайней торжественностью предъявил своему начальнику секретную бумагу, одновременно бросив на меня торжествующий взгляд. Настолько я мог судить, это была математическая формула, вырванная из блокнота лейтенанта Теллера. Со злостью и разочарованием полицейский увидел, как на лице его начальника промелькнуло выражение удивления и едва заметная улыбка. Поразительно, но этот немец явно обладал чувством юмора!

Так я впервые встретился с Гискесом. В течение следующих недель и месяцев я научился опасаться его проницательности, однако медленно и против своей воли проникся к нему чувством явного уважения.

Первые полчаса после ареста не были сколько-нибудь тягостными. Меня ни о чем не расспрашивали, лишь признали мою отвагу, необходимую для выполнения опасного задания в сложных обстоятельствах. И хотя мне очень не повезло, особых причин для беспокойства о будущем не имелось. Но вскоре такое отношение изменилось. Немцы попытались воспользоваться моим потрясением, чтобы выпытать как можно больше подробностей об использовавшихся мною шифрах. Ниже я более подробно опишу, как и почему врагам удалось достичь успеха.

Когда первый допрос привел к желаемому результату — я выдал шифр, — интерес к моей персоне уменьшился. Меня отвезли в штаб полиции безопасности, надеясь вытянуть из меня новую информацию. Теперь все зависело от того, смогу ли я уберечь от опасности Такониса и других моих товарищей.

Вскоре после нашего прибытия в Голландию мы с Таконисом обсуждали, как нам вести себя, если мы попадем в руки врагов. Мы договорились, что тот из нас, кто будет арестован, должен дать другому по крайней мере сутки на то, чтобы уйти в подполье и обезопасить организацию, а после этого может поступать так, как диктуют обстоятельства, но по возможности не выдавать своих товарищей. Нас с Таконисом сбросили одновременно над Стагервелдом в районе Оммена. Там же мы закопали свои парашюты. Если бы в случае ареста один из нас признался, что попал в страну по воздуху, и если бы немцы нашли оба парашюта — что было весьма вероятно, — то враги узнали бы о существовании второго агента. Поэтому мы собирались заявить, что нас высадили с торпедного катера.

Итак, договорившись о том, как объяснить наше появление в Голландии, осталось только определить время, когда это произошло. Так как не следовало выдавать врагу нашу истинную цель и поставленные перед нами задачи, имена своих английских руководителей называть было нельзя. Понятно, что мои показания должны были звучать достоверно и не противоречить фактам, уже имевшимся в распоряжении СД. К счастью, враги сами помогли мне в этом. Во время допроса на Фаренгейтстрат один из немцев — как позже выяснилось, лейтенант Гейнрихс — заявил, что они перехватили мое первое сообщение в Англию от 3 января 1942 года, и заметил одному из своих помощников, что я вполне могу быть «одним из людей Дерксемы». Во время пребывания в Англии у меня были кое-какие контакты с той разведслужбой, в которую входил капитан Дерксема. В Голландии из разговора с агентом по имени Тазелар мы с Таконисом узнали, что капитан Дерксема ушел из разведки и создал собственную организацию. У меня появилась надежда, что эта информация мне поможет.

В течение нескольких дней и ночей после ареста я часами диктовал свои показания криминал-секретарю Бауэру. Суть этих россказней можно обрисовать в нескольких словах. Я утверждал, что в ночь на Новый, 1941 год меня высадили с торпедного катера на побережье в Нордвейке, после чего по заданию голландской разведки, полученному мной в Англии, я встретился в амстердамском кафе с неизвестным человеком, которого больше никогда не видел. В его задачу входило передать мне сообщения для отправки по радио. Таким образом я добился своей цели — сохранить в тайне имя моего начальника в Англии и связных в Голландии. Судя по всему, мои показания, полные интересных подробностей, произвели на немцев хорошее впечатление. Впрочем, Бауэр три недели спустя вернулся и обвинил меня в том, что «все это ложь».

Теперь я должен сказать несколько слов о той подготовке, которую получали в Англии будущие агенты, чтобы читателю было легче разобраться в последующих событиях.

В Англии имелось немало школ по подготовке агентов. Каждый потенциальный агент должен был пройти через несколько подобных заведений, чтобы полностью ознакомиться со всеми сторонами своей профессии, а затем получал специальную подготовку. Из-за нехватки времени обучаться во всех этих школах не было ни возможности, ни особой необходимости. Но одна из школ была обязательной для всех. Я говорю о Школе безопасности, где обучали тому, как защитить себя, свои шифры, организацию и т. д. В противоположность другим школам, где инструкторами в основном служили офицеры британской армии, с методами секретной службы нас знакомили люди, в прошлом сами какое-то время работавшие агентами. Естественно, на занятиях заходила речь о том, что случится, если агент попадет в плен к врагу, что именно в подобном случае враг постарается узнать в первую очередь, какими методами он воспользуется, чтобы добыть желаемую информацию, и как агент должен себя вести.

Главный инструктор изложил вражескую тактику следующим образом. В первую очередь враг постарается завладеть шифром. Он начнет дружескую беседу, будет гуманно обращаться с пленником и щедро давать обещания, затем перейдет к угрозам, а потом и к пыткам. При этом инструктор отмечал, что, даже если агент полон решимости не выдавать шифр, в распоряжении гестапо имеются такие средства, которые сломают сопротивление даже самого стойкого человека. В итоге враг не только получит шифр со всеми вытекающими последствиями, но и сломленный агент выдаст куда более важные сведения, такие, как личные контакты и опознавательные знаки. Опознавательный знак — единственная возможность сообщить в Англию о своем аресте, поэтому его нельзя выдавать ни при каких обстоятельствах. Следовательно, мы должны всячески избегать допроса третьей степени и, не дожидаясь его, выдать шифр, подчинившись непреодолимой силе.

Узнав шифр, враг попытается начать ответную игру на передатчике и заручиться нашим сотрудничеством, чтобы повысить шансы на успех. Иными словами, нас попытаются «перевербовать» и использовать передатчик в своих интересах.

Главный инструктор дал нам понять, что, хотя, разумеется, честь не позволит нам идти на соглашение со врагом, подобное поведение окажется не сколько похвальным, сколько неразумным. Пока врагу неизвестен опознавательный знак, шансы на успех радиоигры у него нулевые. Он попытается начать радиоигру и без нашего содействия. Если же мы сделаем вид, что согласны помочь, то враг проникнется к нам известным доверием и у нас появится возможность совершить попытку к бегству.

Подобное развитие событий не слишком желательно. Верховное командование союзников в первую очередь заинтересовано в установлении радиоконтактов со врагом, которые бы не внушали никаких подозрений, но это произойдет лишь в том случае, если у врага создастся ложное впечатление, что радист полностью «перевербован».

После ареста я убедился в верности слов инструктора. Шифр у меня начали выпытывать еще на Фаренгейтстрат. Гейнрихс упоминал многие подробности применявшейся мной системы шифровки и заявил, что и без моей помощи может расшифровать найденные при мне сообщения. Он утверждал, что хочет дать мне возможность спасти шкуру, если я добровольно выдам шифр, и прибавил, что тем самым я избавлю его от многих хлопот. Я счел разумным пойти навстречу этому предложению и пообещал, что выполню его просьбу, если ему удастся расшифровать одно из трех найденных при мне сообщений. К моему удивлению, он немедленно согласился, сел за стол, сделал вид, что полностью погружен в свой «пасьянс», и минут через двадцать с торжеством объявил: «Крейсер «Принц Евгений» стоит в Схидаме — верно?» Одно из сообщений действительно читалось именно таким образом!

Откровенно признаюсь, что этот сюрприз полностью застал меня врасплох. Лишь позже мне стало известно, что донесение исходило от самого Гискеса, который скормил мне эту информацию через Риддерхофа и ван ден Берга только для того, чтобы у меня наверняка имелся материал для передачи в ту пятницу. После того как текст сообщения был использован, чтобы взломать мой шифр, мне пришлось сдержать слово и добровольно выдать сам шифр. Однако враг не подозревал, что я делаю это с одобрения начальства.

Уверенность не покидала меня в первые несколько дней после ареста. Фактически она была так велика, что мне с трудом удавалось играть роль человека, совершенно оглушенного свалившимся на него несчастьем. Этому способствовала и убежденность в том, что Таконис мне поможет при условии, что ему удастся ускользнуть от врага. Господин Наккен, у которого я жил в Гааге, ходил на свободе. В соответствии с нашей договоренностью он должен был предупредить Тейса (Такониса). Поскольку ЗИПО вроде бы поверило моему рассказу, у меня не было особых оснований беспокоиться за него.

Однако моей самоуверенности был нанесен жестокий удар, когда через три дня после ареста я увидел, как в комнату, где меня допрашивали, ввели в наручниках двух моих друзей — Тейса-Такониса и Япа ван Дейка, — тем более что я никак не мог объяснить себе их арест.

К этому удару прибавился еще один, когда Гискес, уходя, неожиданно спросил:

— Ну, сколько вы еще ошибок сделаете?

Это произошло после того, как я уже расшифровал три найденных при мне сообщения и попросил сутки на то, чтобы подумать и принять решение по поводу его предложения о дальнейшем сотрудничестве.

Я знал, что враг прекрасно знаком с применявшейся нами системой шифровки. После пройденной в Англии подготовки это меня не удивляло, и поэтому я не был особенно поражен, когда Гискес дал мне понять, что знает — у меня должен иметься какой-нибудь опознавательный знак. Подобного банального вопроса следовало ожидать от специалиста по контрразведке. Но мое сердце на мгновение замерло, поскольку мне показалось — мой опознавательный знак ему известен.

Кажется, настал момент более подробно поговорить об опознавательном знаке. Этот знак предназначался для того, чтобы сообщать лондонскому руководству, что у меня все в порядке. Отсутствие знака или его неожиданное изменение свидетельствовали о том, что данный агент попал в руки к врагу. Опознавательный знак может быть самым простым, главное — четко договориться: его наличие означает, что агент спокойно работает, а отсутствие или изменение свидетельствуют о вражеском вмешательстве. Более того, опознавательный знак следует выбирать таким образом, чтобы его не мог вычислить вражеский радист, прослушивающий передачу. Совершенно очевидно, что штаб при этом должен строго придерживаться заранее обговоренного плана, иначе лучше вообще все это не затевать.

Опознавательный знак при его правильном использовании позволяет штабу полностью сохранять контроль над ситуацией, а при его отсутствии или изменении штаб должен прервать связь с соответствующим агентом или в самом крайнем случае заподозрить неладное и начать расследование. Поэтому агент обязан крайне осторожно пользоваться опознавательным знаком и в случае ареста прекратить его применять. Тщательно выбранный знак никогда не станет известен врагу, даже если тот думает, что вычислил его. В случае если на агента оказывается давление, он не должен выдавать истинный знак. Враг будет вынужден удовольствоваться любыми заявлениями агента, которые тот сделает под влиянием обстоятельств, и таким образом не сможет контролировать ситуацию.

Мой личный опознавательный знак по согласованию с Лондоном имел в своей основе мой агентурный номер — 1672, точнее, его первые две цифры. Я должен был писать неправильно каждую шестнадцатую букву текста, но так, чтобы эта ошибка не походила на случайный пропуск или добавление точки или тире во время передачи. Например, вместо S (· · ·) нельзя было писать ни I (· ·), ни Н (· · · ·), зато годилось Т (—).

Судя по вопросу, который задал Гискес, он знал, что наши обычные опознавательные знаки представляют собой сознательные ошибки, сделанные по определенной системе. Это не вызвало бы у меня особого беспокойства, если бы у меня при аресте не нашли трех зашифрованных посланий, включавших в себя опознавательный знак. Гискес знал достаточно, чтобы вычислить мой знак, тщательно изучив эти сообщения.

Казалось, что все пропало!

Моей первой реакцией на замечание Гискеса стала попытка сделать вид, что я не понимаю, о чем он говорит. Таким образом я мог выиграть какое-то время, но каждый последующий сеанс связи все сильнее приближал бы немцев к истине. Выпрошенные мной сутки на раздумье оказались очень кстати, так как я случайно набрел на решение проблемы, которое вполне могло спасти положение. В двух из трех сообщений, попавших к врагу, мой опознавательный знак совпадал со словом «stop» («тчк»), которое часто встречается в тексте. Если бы при шифровке сообщения я изменял каждую шестнадцатую букву, как поступал обычно, то это слишком сильно исказило бы текст, делая его почти нечитаемым. Однако по чистой случайности я мог в обоих сообщениях сделать ошибку именно в слове «stop». Я поменял одно «о» на «i», а другое на «е», благодаря чему смысл послания оставался понятен. Поэтому я решил сказать немцам, что мой опознавательный знак состоит в том, чтобы в каждом сообщении один раз вместо «stop» писать «step» и один раз — «stip». Если бы мне удалось их обмануть, в Англии бы не только поняли, что я арестован, но и догадались бы, что враг знает о существовании опознавательных знаков. Объяснение, которое я придумал, разумеется, не выдержало бы тщательной проверки, но, если бы немцы обнаружили, что в третьем сообщении сделана совсем другая ошибка, я бы мог приписать это своей небрежности. А чтобы в тех сообщениях, которые я передавал по требованию врага, фальшивый опознавательный знак случайно не превратился в подлинный, следовало попытаться взять процесс шифровки в свои руки.

Короче говоря, обман удался. Я лично зашифровывал все сообщения, которые отправлял с передатчика RLS-UBL с 12 марта до конца октября 1942 года, и поэтому могу гарантировать, что в каждом из этих сообщений содержалось недвусмысленное предупреждение.

Во время моего второго сеанса связи на службе у врага — первого, когда в моих сообщениях отсутствовал истинный опознавательный знак, — немецкому абверу стало известно, что вскоре в Голландию забросят нового агента по кличке Абор. Одновременно планировалось сбросить несколько контейнеров с оружием и аппаратуру, которая ни при каких обстоятельствах не должна была попасть во вражеские руки.

Поскольку враг получил эту информацию до того, как в Англии узнали о моем аресте, положение складывалось почти катастрофическое, ведь первые мои сообщения, не содержавшие опознавательного знака, еще не были там расшифрованы. В этих обстоятельствах Лондон практически не имел возможности успешно обманывать немцев, и я был готов к тому, что радиосвязь в любой момент прервется. Та уверенность, которой я успел проникнуться, мгновенно сменилась бы обратной крайностью, и если бы Гискес захотел еще раз проверить мой опознавательный знак, то меня ждала бы крайне незавидная участь.

Итогом всех тех соображений, которые проносились у меня в голове, пока я расшифровывал сообщение, стал отказ от дальнейшего сотрудничества с немцами. Позволить, чтобы в руки врага попало несколько контейнеров с оружием, — одно дело. Но предать товарищей, которые направляются сюда из Англии? Нет, никогда!

Вероятно, врагу такое поведение должно было казаться самоочевидным, но в сущности это было чистое притворство. Мне не приходилось беспокоиться о том, что Абор попадет в руки немцев, поскольку еще до того, как его отправят в путь, англичане наверняка узнают, что мой передатчик находится под немецким контролем.

В данный момент моей целью было предотвратить неблагоприятное впечатление, которое сложилось бы, если бы Лондон прервал радиосвязь. С другой стороны, тот агент, который искренне или притворно убежден, что сотрудничество с врагом навлечет катастрофу на голову его товарищей, и твердо откажется от этого сотрудничества, не думая о возможных последствиях, наверняка заслужил бы доверие Гискеса. К сожалению, эта военная хитрость фактически ни к чему не привела.

Когда я наедине со своими мыслями снова оказался в камере — самом подходящем месте для того, чтобы проникнуться унынием и страхом, — меня начали одолевать сомнения. Заметят ли в Англии отсутствие опознавательного знака? Перед отбытием в Голландию я даже напомнил офицеру, сопровождавшему меня по пути на аэродром, что малейшее изменение в моем опознавательном знаке будет означать, что я арестован! А что, если это изменение проглядели? Нет, не может быть — ведь опознавательному знаку придавалось такое большое значение! Я испытал сильное облегчение, когда вернулся Гискес и сказал, что именно сейчас требуется мое сотрудничество, чтобы он мог спасти жизнь агента, о прибытии которого ему известно. Я дал согласие не сразу, но, тем не менее, на следующем сеансе связи снова сидел за передатчиком, с нетерпением ожидая ответа Англии на мои позывные. И Англия ответила. Я отправил в Лондон два сообщения и получил в ответ одно.

Я торопливо начал расшифровывать его и, пока на бумаге появлялись первые разборчивые строки, чувствовал, как напряжение спадает. Мне сообщали, что агент заболел, но сброс материалов пройдет согласно плану. С моей точки зрения, это означало лишь одно: предупреждение получили и поняли. Теперь Англия начнет ответную игру! Но затем вернулась тревога. Пусть Абор заболел, а как же секретная аппаратура, о которой нас уведомили? Чтобы покончить с сомнениями, я уговорил Гискеса позволить мне взглянуть на захваченные материалы под тем предлогом, что мне может быть известно назначение некоторых предметов в контейнере. Мне показали немного оружия, кое-какие несущественные материалы для саботажа и несколько пачек листовок на французском языке. Мое удовлетворение было гораздо сильнее немецкого!

Но меня уже поджидал жестокий удар. После того как в Лондон ушло немало сообщений без опознавательного знака, 28 марта 1942 года в Голландию был переправлен Абор и аппаратура, о которой нам говорили. Сигнал Лондона об отбытии Абора поверг меня в полное недоумение, ведь я был совершенно уверен, что штаб правильно отреагирует на отсутствие опознавательного знака в моих посланиях.

В то время в Голландии сложилась такая ситуация, что лишь «слепой» сброс — то есть сброс без помощи встречающего отряда — мог гарантировать безопасность и агента, и соответствующей организации. Даже от дилетантов едва ли стоило ожидать, что они забросят к врагу агента, полагаясь на сомнительный радиоконтакт, а я слишком хорошо знал британскую разведку, чтобы сделать такое предположение. Оставался лишь один вариант — если агент действительно прибудет, то значит, штаб разработал какой-то специальный план.

Но что, если я ошибаюсь? Что, если у меня ум зашел за разум или я что-нибудь упустил? Я просто не мог поверить, что в Лондоне меня не поняли. И я не мог оставаться пассивным, если дело обстоит именно так. Полной безопасности можно добиться лишь в том случае, если Англия прекратит «игру». А я могу удостовериться, что все в порядке, если только сумею отправить в штаб еще одно предупреждение, помимо отсутствующего опознавательного знака — даже если «игра» будет продолжаться. После того как я пришел к такому выводу, осталось лишь сообразить, как осуществить этот план. Быстрое достижение поставленной цели возможно лишь при использовании моего радиопередатчика. Следует либо передать одно-единственное слово предупреждения, либо дать какое-либо указание в тексте послания. Но чтобы такое предупреждение оказалось понятным, нужно использовать несколько символов, а я предполагал, что двое немецких радистов, наблюдавших за моей работой, предпримут немедленные меры, если я отклонюсь от обычной процедуры передачи или от точного шифрованного варианта послания. Если такое произойдет, я не только не достигну своей цели, но лишусь новой возможности послать предупреждение. Даже если мне удастся отправить недвусмысленное предупреждение и враги не успеют меня остановить, они, тем не менее, поймут, что в Англии все известно, а в этом случае Лондон лишится последних шансов обмануть немцев. Я считал необходимым послать еще один предупреждающий сигнал, но мои действия не должны поставить под угрозу планы штаба. Следует все сделать иначе — незаметно для врага, но вполне недвусмысленно для английского радиста.

Подпольные передатчики в то время работали точно так же, как коммерческие радиостанции. Это делалось для того, чтобы их передачи не привлекали внимания врагов. Нами использовался так называемый коммерческий Q-шифр, при котором каждый сигнал состоял из трех букв, причем первой всегда шла Q. Специальные сигналы использовались лишь для смены частоты. Во всех прочих отношениях агентурный радист работал точно так же, как его коллега — коммерческий радист, и поэтому штабным радистам приходилось очень внимательно следить за работой всех линий и сообщать о малейших необычных явлениях или отклонениях от нормы. Как я хорошо знал, для того, чтобы радист в штабе не просмотрел чего-либо необычного, имелся строгий приказ записывать все передачи буква за буквой. В качестве дополнительной меры предосторожности каждое агентурное сообщение в Англии читали независимо друг от друга два радиста. Даже если отсутствие опознавательного знака не вызвало в штабе подозрений, что я арестован, в любом случае имелись основания полагаться на величайшую бдительность радистов, и последующий план основывался на этом допущении.

Во время каждой радиопередачи используется сигнал QPU, означающий «У меня все». Я решил в дальнейшем передавать вместо этого сигнала CAU. Сбой в ритме передачи первой буквы при этом получается очень заметным, вторая буква отличается на одну точку, а третья остается без изменения:

QPU — · – · – · · · –

CAU – · – · · – · · –

Я надеялся, что такая модификация не привлечет внимания моих стражей. Впрочем, английский радист, ожидающий принять QPU, также может не заметить разницы. Однако для того, чтобы радист, принимающий сообщение, мог проверить то, что он записал в первый раз, я предполагал повторять каждую группу символов медленно и четко: если бдительность в Англии сохраняется на прежнем уровне, изменение вскоре заметят.

После передачи букв CAU к ним следовало добавить GHT, чтобы получилось слово CAUGHT («пойман»), а это можно сделать лишь посредством сигналов, означающих изменение частоты. Мой личный сигнал LMS не был известен немецким радистам, поскольку обычно он не использовался. Однако его изменение наверняка привлечет к себе внимание в Англии. Если оба изменения окажутся замечены хотя бы один раз, не потребуется никакого колдовства, чтобы сложить обе группы символов в слово CAUGHT.

Абора отправили в Голландию прежде, чем я смог осуществить этот план. В штабе ему сообщили, что со мной поддерживается радиосвязь, полагая, что он попадет в надежные руки, но, тем не менее, его должны были снабдить надежным средством поднять тревогу. Как меня учили в разведшколе, штаб ни разу не делал исключения из этого правила. Кроме того, это давало мне надежду, что немецкая радиоигра будет остановлена.

Но радиосвязь продолжалась в обычном режиме даже после прибытия Абора. У меня вошло в привычку переходить на другую частоту, всегда используя сигнал GHT, когда обстоятельства не требовали этого и даже когда это было нежелательно. Одновременно я регулярно посылал в эфир CAU, а немецкие радисты ничего не замечали. Их бдительность, впрочем, заметно усиливалась после передачи CAU, но этого ни разу не произошло после смены частоты. Очевидно, я завоевал их доверие до такой степени, что они не питали никаких серьезных подозрений.

В то время я уже не сомневался в вероятных результатах «игры». Из разговора с Хунтеманном я узнал, что в Голландии явно действует много новых агентов. Судя по всему, штаб продолжал придерживаться установленного принципа сбрасывать агентов лишь «вслепую». Очевидно, для Абора сделали исключение в силу каких-то особых соображений.

О появлении в Голландии новых агентов я узнал также из посланий, проходивших через мои руки. Однажды из штаба сообщили, что на знакомый нам адрес явится агент Пейл. Цель этого сообщения осталась для меня загадкой, ведь в штабе уже давно должны были знать, что мой передатчик попал в руки врага. Но постоянный адрес Пейла, который мы еще до моего ареста сообщили агенту Хомбургу, успевшему вернуться в Англию, не был известен врагу, поэтому Пейлу ничего особенного не грозило. Наоборот, я считал, что сам Пейл предупредит Англию, когда убедится, что не может войти с нами в контакт. Во время следующего сеанса радиосвязи штаб сообщил, что Пейл не сумел с нами связаться и спрашивает, где может нас найти. Гискесу не пришлось никак на это реагировать, поскольку Пейл уже угодил во вражескую паутину!

Арест Пейла довершил катастрофу. Все агенты МИД-СОЕ, к тому времени гулявшие на свободе, были арестованы в течение нескольких дней, за исключением некоего Дессинга.

Не буду пытаться описывать, как в последующие месяцы я разрывался между уверенностью и сомнениями, поскольку не обладаю способностью облечь эти чувства в слова. Ограничусь заявлением, что у меня оставалась возможность посылать в штаб новые предупреждения. Для того чтобы объяснить, каким образом мне это удавалось, сперва следует объяснить метод шифровки сообщений.

Принцип шифровки был очень простой. Буквы сообщения перемешивались по определенной системе, хотя сами не менялись, и получатель должен был проделать обратную процедуру, чтобы прочесть текст. В качестве примера возьму следующий текст:

«Nr. 36 waarschuwden alle betrokkenen stop gevaar voor organisatie klein stop einde»{17}.

Текст записывается горизонтальными строчками в виде прямоугольника, так, чтобы буквы находились в точности друг под другом. Получившиеся вертикальные столбцы нумеруются в соответствии с заранее обговоренным «ключевым числом». Чтобы еще сильнее затруднить расшифровку, в начале и конце текста добавляется от пяти до десяти дополнительных букв. После такой процедуры вышеприведенное сообщение получит следующий вид:

Затем столбцы считываются сверху вниз по порядку номеров и записываются в виде аналогичного прямоугольника:

Теперь все буквы перемешаны по определенной системе. Сообщение уже не поддается прочтению, но, если требуется дополнительная надежность, его можно еще раз зашифровать аналогичным образом. Наконец, столбцы снова считываются вертикально и записываются горизонтально группами по пять букв. Чтобы получатель знал, в каком порядке считывались столбцы, ему требуется знать другое ключевое число. Точное знание этого числа важно для быстрой расшифровки сообщений, и по этой причине число повторяется в конце послания. Помимо этого, в шифрованном варианте сообщения указывается дополнительный текущий номер, а также две цифры, соответствующие числу групп в пять букв и общему числу букв в сообщении. В итоге зашифрованное послание выглядит таким образом:

«Nr. 36 gr. 18 34512 etkgo nspno crags lvgap krodi siane gvein sntae rradn coinkn hoaec twoee ctbgs rhwea riehr cludr zeeeg lhvh 89 34512».

Я так подробно описываю этот метод шифровки и привожу окончательный вид сообщения, поскольку все это играло важную роль в моих последующих предупреждениях, направленных в Лондон.

Я хотел еще раз попытаться передать слово CAUGHT, но таким образом, чтобы радист, получивший его в Англии, будет вынужден записать его в одно слово. Я надеялся сделать это, изменив в сообщении подходящую группу букв. Чтобы в моем распоряжении появилась такая группа букв, я использовал для дополнительных букв почти исключительно согласные С, G и Н. И очень скоро я достиг желаемого результата. Приведем пример того, как передать такое предупреждение в вышеупомянутом шифрованном сообщении. Третья группа из пяти букв — CRAGS — включает в себя дополнительные согласные С, G и Н. Эту группу можно изменить на CAUGH. Если сравнить две эти группы букв, записанных азбукой Морзе, можно убедиться, что для этого достаточно добавить или пропустить несколько точек:

К группе CAUGH остается добавить Т, которую я передавал как первую букву следующей группы. Как я уже упоминал, каждая группа букв передается дважды, за исключением тех случаев, когда условия приема очень хорошие. Поэтому вышеприведенное сообщение передавалось следующим образом: NR 36 NR 36 GR 18 GR 18 34512 34512 ETKGO ETKGO NSPNO NSPNO CAUGH CAUGH T (короткая пауза, чтобы принимающий радист успел записать все то, что он услышал), знак отмены, GR 3 GR 3 CAUGH CAUGH T (еще одна пауза и извинение перед немецким радистом, который начал внимательно прислушиваться), знак отмены, CAUGH CAUGH Т (последняя пауза и несколько неразборчивых сигналов, во время которых я проклинаю свою неуклюжесть, чтобы обмануть немецкого радиста, который заподозрил неладное), знак отмены, GR 3 GR 3 CRAGS CRAGS LVGAP LVGAP… LHVH LHVH 89 89 34512 34512.

В вышеприведенном примере предупреждение слышно не особенно отчетливо, но картина становится совершенно иной, если представить себе, какая надпись появится в блокноте принимающего радиста в Англии. Поскольку знаки вычеркивания не записываются, сообщение будет выглядеть таким образом:

А каждая группа CAUGHT при этом мысленно вычеркивается.

Как мне казалось, передача три раза подряд одной и той же ошибки в одной группе букв и тот факт, что следующая группа на самом деле начинается не с Т, необходимой в сигнале тревоги CAUGHT, не должны были оставить сомнений, что ошибка сделана нарочно. Под конец передачи Лондон попросил повторить третью группу, и после того, как я выполнил просьбу, ответил сигналом «понял»! Это окончательно убедило меня, что предупреждение получено. К этому выводу меня привели и другие соображения. Я три раза передал предупреждение CAUGHT вскоре после того, как Лондон приказал подготовиться к диверсии на котвейкской радиостанции. Нам несколько раз приказали начать операцию лишь после того, как по Би-би-си передадут специальный сигнал. Поэтому надежда, что в результате моих предупреждений будет отменена крупная операция британской разведки, не покидала меня до тех пор, пока однажды мы действительно не получили сигнал взорвать Котвейк.

В конце июля 1942 года меня перевели в камеру в Схевенингене, которую я делил с агентом Йорданом, арестованным в начале мая, и он сообщил мне, что выдал немцам свой опознавательный знак. Он горько укорял себя за такой промах, и я внимательно слушал его рассказ об обстоятельствах, при которых это произошло.

В обязанности Иордана входило обеспечивать радиосвязь для агента Раса, который был организатором его группы и бесследно пропал в Утрехте в конце апреля 1942 года. Йордан не сумел выяснить, арестован ли Рас, и предложил штабу отдать свой передатчик какому-нибудь местному радисту, чтобы развязать себе руки для создания организации. Однако до того, как новый радист успел провести пробную передачу, был арестован сам Йордан. При нем нашли ключ к шифру, и немецкий радист занял его место, не зная опознавательного знака. Штаб одобрил нового радиста за его опытность, но во время следующего сеанса связи велел Йордану «научить радиста пользоваться опознавательным знаком»… В итоге Иордан был вынужден сообщить немцам свой опознавательный знак.

Эта ошибка была вполне понятна в данных обстоятельствах, но ее следовало исправить, и такая возможность представилась, когда однажды Лондон потребовал прислать письменный отчет по курьерскому маршруту через Швецию. С целью удостоверить подлинность доклада к нему требовалось приложить письмо, написанное моим почерком. Немцы велели мне сочинить такое письмо. Перед отбытием из Англии мне дали адрес в Швейцарии, чтобы осуществлять через него связь, если по какой-либо причине радиосвязь прервется. Если у меня все было в порядке, я должен был написать обычное дружеское послание и подписать его «Вим». Однако, если бы я подписался как «Георг», это бы означало, что у меня серьезные неприятности. Я хотел воспользоваться этим приемом в письме, которое отправляли в Швецию, хотя это не соответствовало предварительным договоренностям.

В Школе безопасности нас научили, как вставлять в текст любого письма короткие тайные сообщения, незаметные для непосвященных. Ранее я не отправлял в штаб подобных писем, так как никто этого от меня не требовал. С другой стороны, Йордан получил такой приказ перед отбытием, поэтому мы могли передать сообщение, пользуясь его буквенным шифром. Но с какой стати штаб станет искать в тексте письма, написанного мной, сообщение, использующее шифр Йордана? Мы решили, что можем справиться и с этой задачей. Текст письма представлял собой маскировку для зашифрованного послания, но не содержал никакого ключа к последнему. Нам казалось, что эту проблему можно обойти, если написать письмо так, что оно могло исходить лишь от Йордана. Я приписал в конце: «Дружеский привет мисс X!» и попросил передать ей, что до сих пор с удовольствием вспоминаю о том, как мы приятно проводили время в лондонском ресторане «Y». Мы с вышеупомянутой дамой не знали друг друга, так как она поступила на службу в разведку через несколько месяцев после моего отбытия. Однако Йордан был хорошо с ней знаком и часто водил ее именно в этот ресторан. Я же практически никого не знал в штабе после того, как там провели реорганизацию, и никто не знал меня лично. Моя подпись «Георг» должна была означать, что что-то не в порядке, а ссылка на мисс X служила указанием на Йордана. Кроме того, получателю стало бы ясно, что мы с Йорданом как-то связаны друг с другом, а это противоречило донесениям о ситуации в Голландии, которые сочиняли немцы. Мы рассчитывали, что Лондон догадается о тайном смысле сигналов, раскиданных по моему письму.

Но наши усилия оказались тщетными. Через несколько месяцев мы узнали от Хунтеманна, что после первой попытки забрать корреспонденцию из «почтового ящика» в Делфзейле, оказавшейся неудачной, штаб больше не пытался получить мое письмо.

Тем временем мы еще раз попытали удачи с радиосвязью. Мы решили не ограничиваться передачей одного слова тревоги, а разработали целый метод, с помощью которого надеялись при помощи дополнительных букв, используемых в процессе шифровки, передать следующий текст: «Worked by Jerry since March six (th) Jeffers May third» («В руках немцев с б марта. Джефферс с 3 мая»; кличка Йордана была Джефферс). Естественно, включить такой текст в виде дополнительных букв к одному посланию было невозможно, поэтому его следовало разделить. Более того, немцы запретили мне использовать в качестве дополнительных букв гласные. Используя лишь согласные, необходимо было менять отдельные буквы в ходе передачи, чтобы предупреждающий текст стал более понятен при расшифровке в Лондоне. Одна из трудностей заключалась в том, каким образом снова найти в зашифрованном послании те буквы, которые следовало изменить, но я решил эту проблему, записывая соответствующие буквы особым способом. В следующем примере буквы, которые подлежат замене, выделены жирным шрифтом:

В этом сообщении следовало передать в измененном виде семь букв — G как О, два К как Y, S как I и три Т как Е. Это было нетрудно запомнить и легко осуществить. После расшифровки сообщение, первая часть которого представляла собой предупреждение, выглядело бы следующим образом:

Но затем появлялось новое затруднение. Двух радистов, контролировавших мою работу уже в течение многих месяцев и, похоже, вполне мне доверявших, неожиданно сменил неприятный пожилой тип, который следил за моим малейшим движением как ястреб. В ходе шифрования он зачитывал мне буквы вслух, и я не мог отметить те из них, которые следует изменить во время передачи. Сидя в камере, мы с Йорданом снова и снова тренировались в применении нашей системы, и, когда однажды он оказался вместе со мной на сеансе радиосвязи, я передал ему лист и попросил помочь. В первое мгновение казалось, что немец сейчас вмешается, но Йордан уже начал зачитывать мне буквы, и немец не стал его прерывать. После этого, делая короткие паузы и кашляя в нужный момент, Йордан сумел подсказать мне, какие буквы менять. Таким образом нам удалось передать первую часть предупреждения.

Не знаю, заметил ли что-нибудь надзиратель, или так решили по иной причине, но с того дня Йордану больше ни разу не позволяли присутствовать на сеансах связи, и поэтому передать остаток предупреждения у меня не было возможности. Но мы прониклись уверенностью, что добились своей цели, когда штаб велел моему передатчику RLS-UBL связаться с другими передатчиками в Голландии. По нашему мнению, этот шаг мог быть предпринят лишь с целью проверки.

После этого несколько недель через мой передатчик шел обмен лишь несущественными сигналами. Уже организованные сбросы были отменены или отложены. То же происходило и с другими передатчиками, и, пока у немцев вытягивались лица, наша уверенность возрастала. Но мы снова пережили ужасное разочарование, когда однажды я получил сообщение, объявлявшее о прибытии двух новых агентов.

Мы с Йорданом в отчаянии пытались найти какое-нибудь объяснение этим событиям. Мы осознавали возможность катастрофы, вследствие чего и посылали предупреждения, но в глубине души сохраняли полную веру в штаб. Ошибки, которые делал Лондон, настолько грубо противоречили элементарным принципам безопасности, которым нас обучали, что казалось невероятным, чтобы они не совершались сознательно. В крайнем случае я еще мог поверить, что мои попытки послать слово CAUGHT не увенчались успехом, мое письмо не дошло до Англии или на него не обратили внимания, но мое последнее предупреждение не могло остаться незамеченным. Не было ли более приемлемым объяснение, что штаб проводит обширную операцию по дезинформации противника? Ведь англичане славились мастерским применением этого приема во время Первой мировой войны. Рано или поздно из Англии будет осуществлено вторжение на континент. Возможно, принято решено принести в жертву нескольких агентов, чтобы установить с врагом контакты, которые увеличат шансы на успех такого предприятия. Мы просто ничего не знали. Оставалось лишь изобретать новые методы, которые исключат какую-либо возможность непонимания.

Имелся лишь один надежный способ. Мы должны отправить свое сообщение взамен сочиненного немцами. Контроль над нами все ужесточался, и, прежде чем мы успели закончить приготовления, Гискес решил заменить меня немецким радистом.

Одно из последних сообщений, которое я послал по приказу немцев, включало предложение поставить вместо меня сменного радиста — якобы для того, чтобы у меня появилось время помочь Таконису. Лондон уже одобрил появление сменных радистов на других передатчиках и велел новичку провести пробную передачу. Моим сменщиком стал мой собственный надзиратель — старый служака, наверняка не меньше чем с четвертьвековым опытом работы. Однако, к всеобщему удивлению, Лондон приказал вернуть старого радиста, потому что «новый кандидат не годится»!

Немцы не обратили ни малейшего внимания на это требование. Радист, чью кандидатуру отклонили, продолжал работать. Лондон больше не протестовал, вследствие чего мое участие в операции «Северный полюс» завершилось.

Решение Лондона о том, что я должен продолжать работу, поразило нас всех. Почему сменного радиста сочли непригодным? Я, будучи непрофессионалом, тем не менее, вплоть до своего ареста вполне справлялся с обязанностями радиста. Позже я совершал сознательные ошибки при шифровке и передаче зашифрованных текстов. Но, даже показывая все, на что способен, я не мог сравняться с немецким радистом-профессионалом, которого предназначали мне на смену. В чем же причина этого непостижимого лондонского решения?

Мне снова показалось, что я знаю истину.

Лондон знал, в каком я нахожусь положении, и пытался сохранить за мной место радиста, чтобы обеспечить мою безопасность. В тот момент, когда нас с Йорданом в ноябре 1942 года переслали из Схевенингена в лагерь Харен в Брабанте, мы были убеждены, что англичане насквозь видят игру, затеянную и ведущуюся немецким абвером, и фактически немцы пляшут под дудку англичан.

Сегодня, когда после окончания войны прошло много лет и стали известны все масштабы произошедшей катастрофы, подобная мысль не может не казаться довольно наивной. Я могу объяснить ее лишь тем, что она была порождена непоколебимой уверенностью — безграничной верой в организацию, на которую мы работали.

Трудно описать ту всепроникающую атмосферу, под влиянием которой мы находились во время обучения в Англии. Мы с Йорданом видели, как велась борьба, несмотря на то, что враг покорил уже всю Европу. Мы восхищались той решительностью, с которой английский народ выдерживал ужасные удары и, тем не менее, с невероятным упорством готовился к ответному удару.

В этой великой стране существовала разведка, которая вступила в войну еще до того, как раздался первый выстрел. Мы мало что знали об этой тайной войне, но нам никогда не приходило в голову, что сами будем в ней участвовать. Обучение в британской разведке и работа на нее стали для нас грандиозным испытанием.

Мы получили первоклассную подготовку под руководством опытных офицеров, которые своим поведением и превосходным знанием своего предмета абсолютно убедили нас в выдающихся качествах британской разведки и ее руководителей. Нам казалось, что мы избраны для выполнения задачи неизмеримой важности!

Столкнувшись с непостижимыми противоречиями, мы, непосвященные, отказывались видеть в них ошибки. А когда после нашего ареста эти ошибки стали множиться из-за чудовищной небрежности, мы от отчаяния скорее готовы были поверить в чудо, чем лишиться слепой веры в свою организацию.

Откуда нам было знать, что люди, руководившие нашими действиями и нашей судьбой после того, как мы приступили к работе, окажутся отнюдь не такими опытными специалистами, как те офицеры, которые занимались нашим обучением?

Эпилог автора

Война стара, как само человечество, но не меньшей древностью отличается также богатая событиями и приключениями история разведки. Какую эпоху ни взять, действия разведки порой предотвращали войны, порой начинали их, а порой определяли их исход, хотя об этом почти ничего не пишется в исторических хрониках. Иные классические примеры будоражили воображение современников и остались в памяти последующих поколений, но в целом колоссальное значение разведки и ее многосторонняя деятельность в ходе войн не привлекали к себе широкого внимания, если не считать некоторых ярких шпионских дел.

В конце любой войны верховное командование всех воюющих сторон обычно старается упрятать свои секретные документы в архивах соответствующих спецслужб. Тайным операциям не находится места в победных реляциях; о них замалчивается в официальных донесениях, и история войны, сочиненная в генштабах, лишь упоминает о них в той степени, в какой позволяют ничтожные объемы информации и документальные свидетельства, доступные историкам. Это делается из «государственных соображений», поскольку разведка с незапамятных времен пользуется такими методами и средствами, которые обычно не соответствуют общепринятым нравственным нормам и даже «военным обычаям». Эта секретная организация всегда и везде действовала по специальным правилам, так как исповедовала особый принцип: шпионы, саботажники и предатели неизменно заслуживают смерти, какой бы причиной ни были продиктованы их поступки.

История Первой мировой войны в изложении немецкого Генерального штаба также почти ничего не рассказывает о тайной войне. Впрочем, возглавлявший в то время немецкую разведку оберет Николаи издал книгу о «тайной войне», но все, что касается его таинственных помощников и их роковой деятельности, он унес с собой в могилу.

После окончания Второй мировой войны архивы также надежно хранили свои тайны. Это привело к тому, что общественность многих стран оказалась перекормлена множеством беспочвенных мифов или сознательно сфальсифицированных описаний операций спецслужб. Авторы этих публикаций нашли благодарную и внимательную читающую публику, поскольку эти события ранее не получали серьезного освещения, а многие лица, в свое время связанные с этими событиями, до сих пор хранят молчание.

Книга о некоторых сторонах моей работы на службе в отделе абвера бывшего Верховного командования вермахта представляет собой попытку как можно более тщательно зафиксировать свои воспоминания о ряде событий этого страшного времени. Я отважился на это под влиянием идеи внести документальный вклад в рассказ о тайной войне, которую вели обе враждующих стороны во Второй мировой войне в Западной Европе, — поскольку злая воля, невежество и непонимание уже окутали эту главу истории массой легенд.

Я питал кое-какие опасения по поводу разглашения своего жизненного опыта, но их перевесило желание раскрыть правду о многих загадочных событиях и происшествиях, которые непосредственным образом затронули судьбу множества голландцев.

Опытные историки рано или поздно наверняка раскроют причины, по которым наше поколение прошло через такие чудовищные испытания, и постараются рассеять окутывающий нас туман, вызванный ненавистью и предрассудками. Наилучшую помощь в этом начинании им окажут документальные свидетельства очевидцев, которые оказались в самой гуще событий нынешней эпохи.

Успех немецкого военного абвера в радиооперации «Северный полюс», которую я начал весной 1942 года против английского СОЕ и проводил в течение двух лет, после окончания войны вызвал ожесточенные споры в Голландии и в Англии. Расследование, проведенное голландской парламентской комиссией (Комиссией парламента по этикету), не смогло выяснить, кто несет ответственность за это самое тяжелое поражение, понесенное союзниками в тайной войне. Незнание реальной предыстории привело к открытым обвинениям в адрес английской разведки в том, что она питала тайные и преступные намерения в отношении голландского подпольного движения, которое вело войну с немецкими оккупантами.

Помимо того, страсти разгорелись из-за трагических последствий параллельной операции, которая проводилась в Голландии немецкой полицией безопасности и называлась «Английская игра». Имперское управление безопасности, в конечном счете ответственное за судьбу агентов «Северного полюса», формально и письменно гарантировало мне летом 1942 года физическую неприкосновенность всех агентов, попавших в руки немцев в результате операции «Северный полюс». Несмотря на это, из 54 англо-голландских агентов «Северного полюса» 47 не дожило до конца войны. Расследование голландской парламентской комиссии выяснило, что осенью 1944 года их расстреляли без суда в лагере Маутхаузен. Их ликвидация стала одним из многих преступлений, столь типичных для системы РСХА и не оправданных никакими ссылками на военную необходимость. Память об этих жертвах позорного нарушения обязательств, о чем я могу вспоминать лишь со стыдом и горечью, направляла мою руку, пока я писал эту книгу.

Концепция тайной войны включает шпионаж, саботаж и подрыв воли врага к сопротивлению. Этим разновидностям боевых действий противодействует, во-первых, «оборонительный абвер», которому оказывают помощь специальные военные и политические подразделения, а во-вторых, «наступательный абвер», занимающийся так называемым контршпионажем.

Немецкая антишпионская служба была включена в отдел IIIF группы III секции абвера при ОКВ в Берлине. Название IIIF расшифровывается «Абвер против зарубежных спецслужб» и относится ко всей военной антишпионской организации.

О деятельности немецкой военной разведки во время Второй мировой войны ничего нельзя написать, не объяснив, как распределялалсь ответственность между аналогичными спецслужбами Третьего рейха, и не осветив вопрос об их взаимных разногласиях, а затем и враждебности. Эти различия имели более глубокую основу, чем попытки самоутвердиться в общей сфере деятельности, личные амбиции и стремление к усилению своего влияния.

Главным соперником военной разведки было управление имперской безопасности. Ему подчинялись колоссальные организации государственной безопасности — СТАПО и ЗИПО, а также СД и все прочие невоенные спецслужбы. Глава РСХА, Гиммлер, обладал неограниченной властью над этим государством в государстве, а заодно командовал дивизиями ваффен-СС.

В РСХА, а также в политических, а потом и в военных претензиях СС воплощалось притязание на лидерство во всех аспектах духовной жизни.

Вермахт отвергал эти гиммлеровские замашки, и такое отношение, естественно, было свойственно не только его разведке и контрразведке. Однако разногласия с РСХА особенно остро ощущались именно в абвере, где они ежедневно проявлялись вследствие наших тесных контактов с противником. Этот антагонизм был особенно опасен для абвера в свете попыток Гитлера и Геббельса пробудить «революционный милитаризм» с целью заменить партийными чиновниками тех офицеров, которые не поддавались влиянию партийных программ и партийной линии.

Попытка устранить традиционные силы в военном абвере, которым руководил адмирал Канарис, потерпела полный провал. Но Канарис своим упорным сопротивлением навлек на свою голову непримиримую вражду оппортунистов из всех лагерей, которых возглавлял начальник ОКВ Кейтель, и в итоге попал в концентрационный лагерь Флоссенбург, где был убит 9 апреля 1945 года.

Канарис и многие его подчиненные отказывались приносить свои гуманитарные ценности в жертву дьявольским требованиям бредовых националистических претензий и примитивных идеологических инстинктов. Их пример должен помочь тем из нас, кто остался в живых, нести ношу нашего печального наследия и верить в возможность перебросить мост через поток оскорблений, остракизма и презрения, отрезавший нас от остального мира.

Документальный отчет должен быть подписан именем его настоящего автора. Моя работа во главе немецкой военной контрразведки в Голландии в 1941–1944 годах получила такую известность благодаря памфлетам и романам, печати и фильмам, что пользоваться псевдонимом было бы бессмысленно. Хотя замечу, своих бывших помощников я не всегда называл по имени, порой ограничиваясь их прозвищами или кличками.

Издав эту книгу на голландском языке, я тем самым предал свой рассказ гласности во «вражеской стране», правительство которой по-прежнему формально находилось в состоянии войны с Германией. Это обстоятельство вынуждало меня соблюдать величайшую точность и полную объективность. К ним прибавляется мое непоколебимое и полностью оправданное уважение к тем голландцам, которые в безнадежной ситуации старались ускорить освобождение своей страны, лично приняв участие в тайной войне.

Словарь использованных в книге терминов

Примечания