Дистрофия. Сталинград — Красноармейск
Дистрофия — в жизни среднего европейца наших дней это понятие отсутствует, поскольку практически не встречается. Но посмотрите фотографии гитлеровских концлагерей, снятые в момент освобождения пленных союзниками в апреле-мае 1945 г. Или видеорепортажи, снятые уже в наши дни в Южном Судане, говорящие о голодной смерти населения. Вот это и есть внешний облик ДИСТРОФИИ. Фотографий или других изображений военнопленных — дистрофиков в советских лагерях нигде, пожалуй, не найти, но симптомы этого преддверия в ад одни и те же, независимо от места и времени.
Человек выглядит как ходячий скелет, обтянутый вялой и сморщенной кожей. На кости таза можно, как говорят, повесить шляпу, через впавшие щеки видны контуры зубов, скулы возвышаются острыми хребтами, ноздри ненормально увеличены, а глаза без блеска излучают тупое выражение. Мышц не видно ни на конечностях, ни на груди или спине — одни кости, обтянутые высохшей кожей.
Непонятно, откуда изнуренный организм берет энергию, чтобы шевелить руками и ногами. В первые два года войны положение дистрофика равнялось смертному приговору. Согласно практике ГУЛАГа на работу гнали всех, пока человек не умирал. Путь до могилы был коротким, и некогда и некому было оставить историкам и литераторам информацию о своем душевно-психологическом состоянии.
Мне хорошо известна судьба сотен тысяч советских солдат, которые в 1941–42 г.г. погибли в немецком плену, в тех же условиях, что и немцы в первые месяцы после битвы под Сталинградом. Я опишу то, что произошло в пределах моего узкого поля зрения. Не буду все описывать в темных красках, поскольку в красноармейском лагере в 1944 г. была организована оздоровительная зона для дистрофиков и смертность снизилась до нуля, общее настроение постепенно поднималось. Хочу рассказать о тех, кто в самые трудные моменты не терял надежды выжить и вернуться на родину. К таким людям принадлежал и я. Нашлись братья по духу, и организовался центр приверженцев оптимистического взгляда на жизнь. В жизни мне посчастливилось в том, что в плен я попал совершенно здоровым парнем и не раньше середины 1943 г. и кроме того, я избежал дальних железнодорожных перевозок, где многие умерли от голода и жажды. Сознание офицерского и младшего состава войск МВД изменялось медленно. С одной стороны, лозунги «Убей немца, где бы он ни встретился», а с другой — приказы о гуманном отношении с пленными фрицами. Трудно понять необходимость кормить фашистов, когда самим не хватает.
А мне повезло. Избавившись от дистрофии, я попал в полосу мероприятий по спасению жизни немецким пленным, как рабочей силы для снабжения фронта и восстановления разрушенного хозяйства в стране.
В Красноармейске после прихода нового командования из инвалидов войны заметно улучшилось и дошло до желудков положенное питание. Медкомиссия определила состояние каждого. Дистрофиков освободили от выхода на работу, дали повышенное питание и корпус, где они находились, оградили забором от рабочей зоны. Зачем тюрьма в тюрьме? Это было сделано, чтобы предотвратить обмен продуктов питания на табак и махорку из трудовой зоны. Командование было заинтересовано в скорейшем выздоровлении рабочей силы. Меры эти принимались не без основания, торговля такого типа действительно была.
Но... человек не механизм, КПД которого можно улучшить питанием, покоем, хорошими санитарными условиями. Скука и тоска — опасный враг здоровья, тут шашек и шахмат недостаточно для поднятия тонуса двух с половиной сотен обессиленных мужчин. Определенная часть людей не видела выхода и была в глубокой депрессии. Время проводили лежа на койках, молча, даже в столовую их водили насильно, и рассуждали они так: «Зачем поправляться, пусть поскорее с нами кончают!». Начальству возиться с психическими заболеваниями было недосуг. Поэтому помощь этой группе надо было организовывать собственными силами. Была категория рассказчиков. Соберутся они, сидя на койках, человека по 3–5, и начинают вспоминать обстрел, голод, холод, Сталинградскую битву и капитуляцию 6 Армии.
Это постоянное купание в страданиях не способствует скорейшему выздоровлению. Среди рассказчиков есть и сказочники — сами не видели, но прибавляют много. Неподвижность, фокусирование мыслей на прошлом, ожидание еды три раза в день — вот все чем ограничивалась их жизнь. Познакомился я с другой группой более жизнелюбивых людей — это верящие в победу гитлеровской Германии. Они делают прогнозы, анализируют причины неудач, еще ждут появления вновь сформированных немецких войск. С удивлением я понял, что почти нет рассказов о героических эпизодах отдельных солдат и подвигах отдельных частей и войск, а это, несомненно, было в страшных оборонительных боях в окружении.
Закрались сомнения. Может, из героев никто в живых не остался? Пришла мысль, что катастрофу первых месяцев плена и последних боев перенесли в основном те, кто воевал подальше от передовой, поближе к кладовой. Ясно только, что настоящие герои молчали.
В число охарактеризованных выше групп входила примерно одна треть состава дистрофиков. Среди остальных жителей оздоровительного корпуса свирепствовал другой вирус умственных заблуждений, проявлявшийся разными симптомами.
Спонтанно собирались кружки самодеятельности разных жанров, занятия которых продолжались ежедневно с завтрака до обеда, с обеда до ужина и с ужина до вечерней зари.
Были кружки лекторского типа и кружки экспертов. Внешний облик лекторского кружка таков: на двух соседних койках сидит человек десять, которые сосредоточенно и с блеском в глазах слушают доклад доцента, услышанное записывают и время от времени тему обсуждают в оживленных прениях. Слушатели оснащены письменными принадлежностями всевозможных типов. Бывают:
§ перья крупных птиц и чернила, приготовленные из фармацевтических препаратов;
§ огрызки от настоящих карандашей длиной не более 10–20 миллиметров;
§ бумага разного происхождения, например от пачек махорки, от края газет, от бумажных мешков из-под крупы, обратная неисписанная сторона последнего письма от жены или матери, и даже обратная сторона фотографий родных, фотографий, которые как правило во время пленения не отбирали;
§ вместо бумаги пользовались и фанерными дощечками.
Записи хранились как сокровище, а члены кружков все снова подчеркивали, что это сокровище обязательно довезут домой.
Кружок экспертного типа отличался от лекторского только тем, что в первом отсутствовал доцент. Участники считали себя экспертами по предмету, и каждый из них поочередно или в хоре с другими раскрывал тайны своих профессиональных достижений.
В корпусе дистрофиков, соответственно, создан был университет, наименования факультетов которого были таковы:
§ приготовление горячих и холодных блюд;
§ приготовление пекарных и кондитерских изделий;
§ приготовление алкогольных и безалкогольных напитков.
Рецептуры — это записи слушателей и экспертов. Скрытая цель занятий — утешение спроса желудка на повышенные рационы питательных веществ путем умственного приготовления и потребления продуктов мнимого производства.
Помимо теоретических или академических занятий нашлись любители практических кулинарных упражнений. Задача — из выдаваемых в столовой продуктов приготовить красивые кулинарные изделия. Первая и нелегкая задача — контрабандой вынести эти продукты из столовой. Во время завтрака, обеда и ужина в столовой всегда дежурил врач или медсестра, которые орлиным взглядом следили за тем, чтобы немцы суп ели с хлебом, а помещение покидали без продуктов. Накапливать продукты с целью хоть раз в сутки наесться досыта запрещалось.
Ощущение голода мешало засыпать, а чувство голода у невольника бывает независимо от того, что калорийность пайка вполне достаточна. Один только факт, что никакими усилиями ты не сможешь достать дополнительное питание, достаточен для создания ощущения голода.
Любители практической кулинарии выдумывают всевозможные методы, чтобы скрыть контрабанду от глаз медперсонала. Успех оправдывает средство, и их успеваемость высока.
Исходными для сотворения изделий художественной кулинарии служат хлеб, каша и не жидкие части супа, которые искусными приемами вылавливают из котелка на глазах у персонала. Возвратившись из столовой в жилое помещение, «художник» подготавливает рабочее место. Он достает дощечку, стакан, самодельные нож и вилку и приступает к работе. Тончайшими ломтиками нарезает хлеб, раскладывает их и намазывает компонентами начинки, накладывая слой на слой и украшая конечный продукт ажурным узором. Произведение готово. Художник любуется результатом своей работы и прячет его до тех пор, пока все соседи не съедят последний кусок «контрабандного хлеба». Убедившись в том, что последний из товарищей уже перестал жевать, он на стол кладет продукт своих стараний и, пользуясь вилкой и ножом как на фестивальном банкете, отдается удовольствию дегустации под ревнующими взорами соседних жильцов.
Таких художников в корпусе немало. Они даже стали организовывать конкурсы под лозунгом «За наиболее красивый хлебный торт».
Общая характеристика таких и подобных занятий: отдаленность от разумной реальности, углубление в фиктивный мир при дефиците тренировки как трезвого ума, так и органов движения, что отнюдь не способствовало ускорению процесса оздоровления.
Перед советским начальством лагеря встал сложный вопрос, как бороться с психическим компонентом дистрофии, в существовании которого оно со временем убедилось. Соответствующего опыта — как нам показалось — не было даже у медицинского персонала. Через месяц стало видно, что дистрофики по плану не поправились. Представляю, что среди ответственного советского персонала сложилось такое мнение: «Вот фрицы проклятые! Освобождаем их от работы, обеспечиваем теплом и уютом, даем паек лучше рациона гражданского населения, а чего еще им не хватает? Не хотят они восстановить свою работоспособность, саботируют наши мероприятия. Высшее командование требует восстановления здоровья этих сволочей, мы их балуем, а они что? Дурака валяют, любят бездельничать».
Понятно, что на таких мыслях и опасениях должны вырасти ненависть и желание показать, у кого есть инструменты власти.
Трезво анализируя эту ситуацию, некоторые из жителей корпуса дистрофиков, в том числе и я, пришли к заключению, что будет еще хуже, если не удастся организовать коренной поворот. Но кто из этой кучи человеческих развалин сумеет трезво рассуждать и разработать комплекс мероприятий для вывода людей из тупика? Кто из немецких военнопленных мог бы решиться оказать помощь начальству лагеря, то есть противнику, в деле воспроизводства рабочей силы для укрепления военного производства?
С другой стороны, законы гуманности приказывали что-нибудь сделать, чтобы не допускать такую реакцию властей, которая могла привести к неизбежной гибели всех дистрофиков. Так показалось и мне.
Среди дистрофиков того периода в Красноармейском лагере были такие умные и опытные фрицы, которые серьезно обсуждали вопрос: «Что делать?» По каким причинам в круг этих мудрецов притянули меня, молодого неопытного парня, не могу сказать. Единственным даром, который мог бросаться в глаза психологически образованному человеку, был мой оптимизм и способность улыбаться и смеяться в этой сложной обстановке. Круг мудрецов старался решить вопрос, который вкратце можно представить так:
«Идет война, на фронте погибают соотечественники. Жертв станет тем больше, чем больше укрепляется военная мощь противника. Следовательно, любое наше действие в пользу противника ведет к дополнительным жертвам наших на фронте. Ускорить восстановление работоспособности дистрофиков — это косвенное действие в пользу противника, так как любая рабочая сила укрепляет его военную мощь. С другой стороны, если дело пустить на самотек, то не исключено решение противника в дистрофиков капитал больше не вкладывать и списать их окончательно».
На процесс решения большое влияние оказали сообщения о деятельности «Союза немецких офицеров», направленные, — коротко говоря, — на объявление недействительной военной присяги, отданной главнокомандующему немецких войск — Гитлеру. К тому еще в газете для военнопленных появилась статья группы офицеров во главе с генералом Зейдлицем, в которой призвали к сопротивлению против гитлеровского самодержавия с аргументом: «Чем скорее кончится война, тем меньше будет жертв. Верить в победу Германии над союзниками может только слепой».
В результате такой пропаганды очень медленно, но постоянно развивалась готовность большинства «круга мудрецов» признать войну проигранной. Все чаще слышались аргументы такого типа: «Если даже наши генералы призывают к действиям против нацистской верхушки, то почему простому солдату соблюдать моральный устав чести погибающей армии?»
Все-таки по-прежнему боролись между собой честь и патриотизм с одной стороны с долгом гуманности с другой.
Победил круг сторонников гуманного варианта. Обсуждали вопрос, какими методами в данной обстановке можно поднять людей с коек и поднять их моральный дух.
Создавали кружки физкультуры и художественной самодеятельности. Нашлись пропагандисты, которые постарались «просветить» товарищей в том направлении, что единственный путь домой, на родину, идет через укрепление уверенности и здоровья.
Теоретически все было ясно, а как теорию претворить в жизнь, когда нет для этого никаких материальных ресурсов? Нет книг на немецком языке, нет материалов и инструмента для художественных занятий, нет музыкального инструмента. Единственными ресурсами в данный момент являлись шашки, шахматы и записи в памяти отдельных товарищей.
Созывали желающих в столовую, наизусть декламировали стихи, рассказывали истории, выполняли конферансы, пронизанные юмором, пели песни и при этом осторожно намекали на стратегию и тактику сохранения жизни путем мобилизации психических сил.
Начальство лагеря разрешило организовывать «эстрады» того примитивного типа, но и не забыло о надзоре за деятельностью дистрофиков: делегировало в зону члена антифашистского актива, резиденция которого находилась в рабочей зоне лагеря. Кроме того, начальник советского политотдела в этот момент догадался, что среди дистрофиков находятся такие немцы, которые заранее согласились участвовать в курсе антифашистской школы. Он созвал будущих курсантов, в том числе и меня, и объяснил удивленным слушателям, что они морально обязаны оказать активную помощь в деле восстановления здоровья товарищей.
Он разъяснил, что советское правительство в тяжелой военной обстановке не готово и даже не в состоянии долгое время даром кормить массу немецких военнопленных. Тон этого наставления был не очень дружелюбным, скорее слышалась угроза: «Работать не будете — кормить не будем»!
Один из желанных результатов вмешательства вышестоящих органов заключался в том, что в зону оздоровления выделили гитару. Долго искать гитариста-певца не пришлось, и как только он в коридоре стал исполнять песню под гитару, так и люди стали толпиться вокруг него. Поднялись они с коек, на минуты забыли о своем как бы безвыходном положении, и многие из них плакали. К активу организаторов и исполнителей художественной самодеятельности стали присоединяться немало товарищей из сферы депрессивных и кулинаристов. Было бы ошибкой думать, что воодушевление охватило весь личный состав. Появилась группа, которая бойкотировала все мероприятия и угрожала активистам карательными мерами в будущем. Но это было меньшинство. Большинство людей приветствовало или, по крайней мере, без протеста допускало то, что делалось для поднятия духа людей.
Успех дела оказался под угрозой провала, когда по велению начальника политотдела активистам выписали спецпаек: суп и кашу наполовину больше положенного рациона для «рядовых» дистрофиков. Ясно, что дополнительных продуктов для реализации этой привилегии в кухню не дают. Значит, повышение нормы питания для активистов осуществляется за счет питания остальных товарищей. К тому еще для активистов был отведен особый стол в поле зрения всей публики столовой.
Хлебая увеличенную порцию супа, стыдно смотреть в глаза тем, кто получил стандартный паек. Поднимается спор среди членов актива. Одни отстаивают такую позицию, что актив якобы производит важную работу, в то время как остальные, ничего не делая, ждут результатов. Их аргумент гласит: «Производственникам положен добавочный паек за выполнение норм, зачем нам отказываться от подобной выгоды?»
Другие подозревают своего рода подкуп под лозунгом: «Кашу за поддержку противника».
Пока спор не решен, все члены актива — в том числе и я — занимают место у стола, где повар дает «положенную» добавку. Грех во имя утешения животных страстей. Мне до сегодняшнего дня стыдно вспоминать то отступление от норм социального приличия. Но позже приходилось мне убеждаться в том, что подкуп продуктами питания с компрометированием подкупленного перед обществом был одним из стандартных приемов в психологической борьбе персонала ГУЛАГа с подвластными заключенными.
В начале апреля при очередном комиссионировании около трех четвертей бывших дистрофиков признались годными для легкой работы. Составили эшелон, в который вошли и жители рабочей зоны — всего человек 200. С этим транспортом я навсегда покинул Красноармейск.
Когда для вывода собрались на проходной лагеря, было тепло, сияло солнце и общее настроение людей казалось приподнятым. Колонна двинулась в путь, кто-то начал петь песню, и многие подхватили.
Электричкой нас повезли до частично восстановленного главного вокзала Сталинграда. Проезжая станцию Бекетовка, мы увидели бескрайнее поле, на котором грудами были навалены останки сбитых и разбившихся немецких самолетов. Сердце сжалось у меня при виде тех останков гордости нашей авиации. Большое число оставшихся целыми фюзеляжей люди приспособили под жилье.
Выстроились на площади перед вокзалом и направились к речному вокзалу не прямо, а повели нас кругом, по городу, вернее, по тому, что от него осталось. Страшно было смотреть на это море развалин. Впервые в жизни я встретился с такими последствиями боев. Пока был дома, в Германии, не успел посетить районы, разрушенные бомбами союзников. Ужасающая картина города, конечно, потрясала. Но все наши мысли были заняты появившейся надеждой на переселение в новый лагерь с лучшими условиями жизни. Эта надежда поднимала настроение, и мы снова стали петь песни. Цель поездки — колхоз за Ахтубой. «Там хорошо кормят», — сообщает один из вахтеров. Ну так как же нам не поднять голову и не смотреть уверенно в будущее?