На исходных позициях в Шанхае (1932–1933)
Весной 1932 года я окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе в Москве. Вскоре ИККИ (Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала) направил меня в Китай. В общих чертах моя задача заключалась в том, чтобы в качестве военного советника помогать Коммунистической партии Китая в ее борьбе на два фронта: против японских агрессоров и против реакционного режима Чан Кай-ши.
Недели через две я, с австрийским паспортом в кармане, уже сидел в транссибирском экспрессе, который доставил меня на пограничную станцию Маньчжурия. Оттуда направился в Харбин, где провел некоторое время. Чтобы ознакомиться с обстановкой, я совершил ряд поездок, в том числе в Шанхай. Осенью 1932 года я переселился туда окончательно. Эта поездка прошла без происшествий.
Поездом я доехал до Дайрена (ныне Далянь). Наш состав охранялся японскими солдатами, так как с полей, засеянных гаоляном по обе стороны Южно-Маньчжурской железной дороги, на поезда постоянно нападали китайские патриоты. Из Дайрена я пароходом отбыл в Шанхай. Русские белогвардейцы и японские агенты, шпионившие за мной в дороге, оставили меня в покое.
В Шанхае я сначала остановился в «Асторхауз» — гостинице для иностранцев, выдержанной в старом английском колониальном стиле. Через несколько недель обосновался в Американском пансионе. Это обеспечило мне общественное положение, необходимое для свободного, не вызывающего подозрений передвижения, поскольку, в отличие от других иностранцев, я не открыл собственного дела и вообще не имел определенных занятий.
Шанхай представлял собой типичную картину портового города, где хозяйничают империалисты. Там, где Хуанпу впадает в Янцзы, стояли на якоре японские, американские, французские и английские военные корабли. В «международном сеттльменте» и во «французской концессии» управляли иностранные власти с собственной полицией. Рынок был наводнен импортными товарами, в основном американскими. Эксплуатация женского и детского труда приносила миллионные прибыли, не менее наживались на торговле оружием и контрабанде опиумом. Иностранцы забавлялись игрой в поло, собачьими гонками, кутили в бесчисленных ночных барах, дансингах и портовых кабачках. [9]
И тут же, рядом, порт и улицы кишели изнуренными кули и нищими. В получасе езды от центра города лежали развалины Чжабэя (Чапэя). В начале 1932 года японские агрессоры, пытаясь захватить Шанхай, превратили этот район в пепелище. Находясь в полной безопасности, иностранцы, как театральные зрители, в полевые бинокли наблюдали тогда с крыш отелей и домов за этой битвой, длившейся неделями.
Теперь Шанхай казался спокойным, но это спокойствие было обманчивым. Поддерживаемые международной полицией, ищейки Чан Кай-ши каждый день устраивали облавы на крупных текстильных предприятиях, а ночью — в китайских кварталах. Они охотились за коммунистами. У тех, кого схватывали, был один выбор: предательство или смерть. В то время в Китае тысячи лучших партийных работников были обезглавлены, расстреляны или задушены. Уничтожались не только они, но и их семьи. Эти акции истребления начались в 1927 году, сразу же после поражения национальной революции и разгрома восстаний в Шанхае, Ухани, Кантоне и других городах, и проводились систематически, с неослабевающей силой. В них наряду с полицией участвовали и гангстерские банды, давно сотрудничавшие с гоминьданом, и «синерубашечники» — члены фашистской организации, незадолго до этого созданной Чан Кай-ши. Они загнали коммунистов в глубочайшее подполье. В таких условиях было очень трудно представить себе подлинную картину социальных конфликтов, созревавших где-то в глубине и проявлявшихся в виде отдельных забастовок и других акциях протеста.
Гораздо легче оказалось понять настроения средних городских слоев, мелких буржуа и интеллигентов и особенно студентов. Они были откровенно националистическими и проявлялись в нескрываемой ксенофобии, которая была направлена отнюдь не только против японских агрессоров. Эти настроения, выражавшиеся в самых разнообразных формах, свидетельствовали, несомненно, о глубоком национальном кризисе. Однако этот кризис расценивался и представителями Коминтерна, и товарищами из ЦК КПК как новый революционный подъем. Отсюда вытекали политические ошибки при определении сложившейся ситуации и постановке задач, никак не соответствовавших реальному соотношению сил в Китае в 1932–1933 годы. Однако об этом пойдет речь ниже. [10]
Белый террор вынуждал и нас строго соблюдать все правила конспирации, тем более что мы были предупреждены об этом. В 1930 году был арестован сотрудник представительства Коминтерна Ноленс-Ругге, причем было захвачено много документов. Только путем подкупа продажных китайских судей удалось тогда предотвратить вынесение ему смертного приговора и казнь.
Через несколько дней после приезда я связался с Артуром Эвертом, являвшимся в то время представителем Коминтерна при ЦК КПК. Его я хорошо знал по партийной работе в Германии. Несколько лет спустя он вместе со своей женой Сабо был арестован в Бразилии и зверски замучен. Кроме него в представительство Коминтерна входил русский товарищ, выдававший себя за эмигранта, — он был работником ОМС (отдел международных связей) и отвечал за безопасность и за все технические и финансовые вопросы, а также два американских товарища — от КИМ (Коммунистический Интернационал Молодежи) и Профинтерна (Интернационал красных профсоюзов).
Вести работу, как уже отмечалось, приходилось в условиях чрезвычайной конспирации. Правда, мы, некитайцы, могли встречаться сравнительно безопасно, так как у нас были «чистые» паспорта и жили мы на территории «международного сеттльмента» или «французской концессии». Однако нужно было соблюдать необходимую предосторожность: открыто общаться только с иностранцами, посещать время от времени какой-нибудь клуб и вообще вести себя как можно незаметнее.
Гораздо труднее было поддерживать связь с руководящими китайскими товарищами. Поэтому непосредственный контакт с ними имели только Эверт и я. Мы регулярно (обычно раз в неделю) посещали ЦК, который находился в новом жилом квартале и, разумеется, был тщательно законспирирован. В конспиративный дом ЦК разрешалось входить только по условному знаку (например, лампа, стоящая на одном из окон, или приподнятая штора в освещенной комнате и т. п.). Дважды нам пришлось возвращаться ни с чем, потому что сигналы безопасности отсутствовали. Для подобных случаев существовал пункт связи вне этого дома, где мы договаривались о следующей встрече. Кстати сказать, оба раза сигнал о безопасности не был дан по небрежности. А в общем за все время моего пребывания [11] в Шанхае связь действовала безупречно. Не произошло никаких инцидентов или арестов.
В конспиративном доме ЦК Эверт и я обсуждали с секретарями ЦК Во Гу (Цинь Бан-сянь) и Ло Фу (Чжан Вэнь-тянь) актуальные политические и военные вопросы. Оба они учились в Советском Союзе и прекрасно говорили по-русски, а Ло Фу, длительное время учившийся также в США, владел еще и английским. Поэтому переводчика нам не требовалось. Иногда, правда редко, в этих обсуждениях участвовали и другие китайские товарищи. Среди них, несомненно, был Кан Шэи, хотя я его и не помню. Позже появились Славин (Ли Цзу-шэнь) и Мицкевич (Шэн Чжун-лян), которые в 1933 году вернулись из Советского Союза, а после ареста в 1934 году стали предателями.
Секретариат ЦК КПК в Шанхае поддерживал регулярную связь по радио и, при случае, с помощью курьеров с Исполкомом Коминтерна в Москве, а также с Центральным советским районом, где находилось Временное революционное правительство Китая, и который был базой главных сил китайской Красной армии — так называемой Центральной армейской группы.
Радиосвязь представительства Коминтерна с ИККИ из-за отсутствия собственной радиостанции осуществлялась также через приемо-передаточную станцию ЦК. С другими советскими и партизанскими районами у ЦК не было постоянной связи. Она поддерживалась от случая к случаю уполномоченными и курьерами, которые неделями находились в пути, что крайне тормозило работу. Так же обстояло дело со связью с партийными организациями в других крупных городах и промышленных районах, находившихся в сфере власти гоминьдана, в том числе и с местными бюро ЦК в Пекине, Ухане и Кантоне.
Артур Эверт свел меня с Агнес Смэдли, собиравшей в Шанхае материал для своей книги «Китай борется». Секретари ЦК всячески помогали ей встречаться с товарищами, приезжавшими из Центрального советского района. Их сообщения о боевых действиях и настроениях на местах она записывала почти дословно и мне первому давала читать свои записи. Хотя эти сведения носили довольно субъективный характер и часто оказывались сильно искаженными, все же они очень помогли мне понять специфические особенности китайской революции. Еще важнее был личный контакт Смэдли с Сун Цин-лин, вдовой Сунь Ят-сена, [12] которая находилась в оппозиции к Чан Кай-ши и поддерживала связь с другими оппозиционно настроенными гоминьдановцами, в частности с Цай Тин-каем, командующим 19-й армией, с представителями правительств провинций Гуандун и Гуанси, а также с эмигрировавшими в Гонконг китайскими политическими деятелями.
Начиная работать в Шанхае, я еще не имел достаточно ясного представления о политическом положении в Китае и о положении внутри партии. Военная же информация, которой я располагал, была недостаточной и подчас противоречивой. Я, правда, знал, что из Москвы выехал главный военный советник, но он очень задержался в пути. Поэтому с первых же дней мне пришлось давать оценки и рекомендации по военным вопросам.
Из бесед с Артуром Эвертом, Бо Гу и Ло Фу я получил приблизительное, далеко не полное представление о политическом положении. Китайская революция и Коммунистическая партия Китая — говоря упрощенно и не претендуя на четкую историческую периодизацию — переживали в это время третий этап, или третью фазу, своего развития. Первый этап длился примерно от основания Коммунистической партии Китая в 1921 году до измены Чан Кай-ши национальной революции в 1927 году. Для этого периода характерно прежде всего наличие единого фронта Коммунистической партии и гоминьдана, который возглавлял Сунь Ят-сен до своей смерти в 1925 году. Эту политику союза действенно поддерживали Советский Союз и Коминтерн. Несмотря на левосектантские и особенно правооппортунистические ошибки, идеологически еще не окрепшей партии удалось создать довольно сильные организации в промышленных центрах и крупных городах и приобрести известное влияние в гоминьдане, а также в сформированной в Кантоне Национально-революционной армии.
Серьезные недостатки, однако, выявились в руководстве антифеодальным движением крестьян против крупных землевладельцев и деревенских ростовщиков. На волне революционного подъема, охватившего всю страну, Национально-революционная армия во время Северного похода в 1926–1927 годах завоевала политическую власть в Южном и Центральном Китае. [13]
Когда же Чан Кай-ши, возглавивший после смерти Сунь Ят-сена гоминьдан и занявший пост главнокомандующего Национально-революционной армией, в 1927 году вступил в сговор с англо-американскими империалистами и местными милитаристами и феодалами, антиимпериалистическая, антифеодальная революция потерпела поражение. В 1928 году VI конгресс Коминтерна и VI съезд Коммунистической партии Китая, состоявшийся незадолго до конгресса, охарактеризовали китайскую революцию как незавершенную буржуазно-демократическую революцию, которая не разрешила ни национального, ни аграрного вопроса и не носила, несмотря на определенную антифеодальную направленность, ярко выраженного классового характера.
Попытка продолжать политику союза с левым крылом гоминьдана, или, иными словами, попытка расколоть гоминьдан, не удалась. И дальнейшую борьбу КПК вынуждена была вести одна, опираясь только на рабочих и крестьян. Это был исторический перелом: начался второй этап развития китайской революции. Призыв к национальной революции был заменен призывом к социальной революции. Хотя ее сутью продолжала оставаться аграрная проблема, многие члены КПК, даже среди руководства, понимали ее как более или менее четко выраженную пролетарскую, социалистическую революцию. Реакционными силами объявлялись теперь не только компрадоры, то есть крупная финансовая и торговая буржуазия, но и национальная, и даже мелкая городская буржуазия, в которой до тех пор видели одну из движущих сил революции. Рабочие же и крестьяне, ошибочно объединенные общим названием «пролетариат», рассматривались как единственная движущая сила революции. Это означало полный отказ от политики союза со средними слоями. Так возникла оформившаяся к 1930 году левосектантская, путчистская линия, которая победила в руководстве партии и вошла в историю под названием лилисапевщины.
Формированию этой линии благоприятствовали два обстоятельства.
Во-первых, в результате массового белого террора поредели рабочие кадры партии в крупных городах и промышленных центрах. Во-вторых, в результате восстаний революционных частей бывших национальных армий, объединявшихся с партизанскими отрядами крестьян, во внутренних [14] районах страны возникали вооруженные силы и территориальные базы революции. Центр тяжести классовой борьбы перемещался из города в деревню, с рабочего класса на крестьянство и с политических действий на военные. Безмерно переоценивая собственные силы, партийное руководство взяло курс на завоевание политической власти сначала в одной или нескольких провинциях, а затем — во всей стране. Предполагалось, что это будет достигнуто путем вооруженных восстаний в городах и крупных наступательных действий революционных вооруженных сил, которые, действуя со своих сельских баз, должны окружить и взять штурмом крупные и крупнейшие города — опорные центры противника. Только к концу 1930 года ИККИ удалось приостановить осуществление этой авантюристической ультралевой линии, стоившей тяжелых жертв. Однако полностью исправить этот курс не удалось.
В январе 1931 года ЦК КПК собрался на свой 4-й после VI партсъезда пленум. Он осудил путчистскую наступательную линию Ли Ли-саня и обновил состав Политбюро и его Секретариата (Постоянного комитета), пополнив их марксистски подготовленными кадрами, людьми, зарекомендовавшими себя интернационалистами. Таким образом, КПК вступила в третью фазу своего развития.
В новый Постоянный комитет вошли, но моим сведениям, Ван Мин (Чэнь Шао-юй), Чжоу Энь-лай и генеральный секретарь партии Сян Чжун-фа. После убийства классовым врагом Сян Чжун-фа генеральным секретарем был избран Ван Мин, но уже в 1931 году он уехал в Москву, где до 1937 года представлял КПК в ИККИ. В конце 1931 года в советский район Цзянси — Фуцзянь отправился Чжоу Энь-лай, чтобы возглавить там вновь созданное бюро ЦК. До него туда же уехал член Политбюро Сян Ин. Бо Гу, сменивший Ван Мина на посту генерального секретаря, вместе с Ло Фу руководил из Шанхая деятельностью ЦК. У новых руководителей партии также не было единой точки зрения относительно политического положения в стране и дальнейшего хода революции. На 4-м пленуме ЦК говорилось о начавшемся новом революционном подъеме и выдвигался тезис, что только Советы могут спасти Китай. Это поддерживалось представительством Коминтерна в Шанхае и, по-видимому, ИККИ в Москве.
Признаки нового подъема усматривали в бурно растущем народном движении против постоянно расширяющейся [15] после 1931 года японской агрессии, в несомненном росте революционных вооруженных сил, их баз, советских и партизанских районов.
Это усугублялось слабостью партии и вообще рабочего движения в районах, подвластных гоминьдану. Поэтому, вопреки официальной оценке положения, все чаще поговаривали о застое или даже спаде революционной волны.
Такие настроения исходили главным образом из советского района Цзянси — Фуцзянь. Мао Цзэ-дун, который до прибытия Сян Ина и Чжоу Энь-лая осуществлял там всю политическую и военную власть, использовал их всякий раз, когда Чан Кай-ши удавалось ликвидировать конфликты, периодически возникавшие между Центральным гоминьдановским правительством в Нанкине и местными милитаристами. Мао Цзэ-дун утверждал, что советские районы являются красными островами в белом море и могут существовать лишь до тех пор, пока белые властители дерутся друг с другом. Поэтому необходимо использовать существующие между ними противоречия и бить их поодиночке, но избегать столкновений с объединенными силами врага. С чисто военной точки зрения такая стратегия в партизанской войне была вполне приемлема, пока стабильных советских районов еще не существовало. В плане же политическом, как мне стало ясно позднее, она привела к весьма сомнительным последствиям.
Между тем шатания по вопросу о «подъеме» или «спаде» имели гораздо меньшее значение, чем расхождения и даже диаметрально противоположные взгляды по коренным вопросам революции. Представительство Коминтерна и партийное руководство в Шанхае отвергали установку на пролетарскую революцию. Они отстаивали прежнюю программу демократической, то есть антиимпериалистической и антифеодальной, революции, но под лозунгом Советов, которые рассматривались как революционно-демократическая диктатура рабочих и крестьян, с перспективой перерастания демократической революции в социалистическую. Правда, о некапиталистическом пути развития Китая после победы демократической революции всерьез никто не думал. В конкретных условиях начала 30-х годов это было вполне понятно.
Мы считали, что лозунг Советов послужит средством вовлечения широких масс города и деревни в борьбу за национальное и социальное освобождение. Из этой борьбы на [16] два фронта вытекала и двойная задача. Необходимо было, несмотря на белый террор, вести в крупных городах и промышленных центрах интенсивную пропагандистскую и организационную работу и одновременно укреплять и расширять революционные вооруженные силы и базы в сельской местности. Уже в 1932–1933 годах главным врагом для нас был — и это я хотел бы особо подчеркнуть — агрессивный японский империализм. Непосредственными же противниками, особенно в вооруженной борьбе, выступали гоминьдан и милитаристы различных провинций.
Данное обстоятельство и определило то, что в советских районах, которые ежедневно имели дело с этими непосредственными противниками, особенно в районе Цзянси — Фуцзянь, врагом номер один под влиянием Мао считался Чан Кай-ши, глава гоминьдановского правительства и верховный главнокомандующий вооруженными силами гоминьдана. Чтобы разбить Японию, заявлял Мао, необходимо сначала разгромить Чан Кай-ши. Поэтому, как и во времена Ли Ли-саня, гражданская война велась под знаменем пролетарской революции. Это же нашло отражение и в практической деятельности Советов, например в неправильной сектантской политике по отношению к кулакам и середнякам, в законе о земле, по которому полностью конфисковывалась вся земля, в том числе и крестьянская. Этим обусловливался и террор, направленный не только против классовых врагов, но и против потенциальных союзников и даже инакомыслящих коммунистов и т. п. В результате коммунистическая партия, оторвавшись от масс, оказалась в советском районе Цзянси — Фуцзянь во временной самоизоляции.
Разногласия о направлении удара в борьбе на два фронта — против империализма и против феодализма в известной степени были сняты в условиях суровой действительности, особенно походов Чан Кай-ши, которые он регулярно проводил против советских районов с 1930 года. Под давлением чрезвычайных обстоятельств представительство Коминтерна и Политбюро ЦК также все больше склонялись к односторонней ориентации на советские районы и гражданскую войну. Отдельные заявления об антияпонской борьбе ничего не меняли. В советском районе Цзянси — Фуцзянь, который стал тогда называться Центральным советским районом, в 1931 году по рекомендации ИККИ и решению 4-го пленума ЦК был созван I съезд рабочих, [17] крестьянских и солдатских депутатов, образовано Временное революционное правительство во главе с Мао Цзэ-дуном и Революционный военный совет, руководителем которого стал Чжу Дэ. Главной задачей партии съезд провозгласил: реорганизацию революционных вооруженных сил в регулярную Красную армию, консолидацию и расширение советских районов и усиление партизанской войны в гоминьдановских районах.
По двум важным вопросам, по которым также высказывались, хотя вначале и в завуалированной форме, противоположные точки зрения, представительство Коминтерна и руководство партии остались непреклонными.
Гегемонию рабочего класса и в такой, и даже именно в такой отсталой аграрной стране, как Китай, мы считали закономерной и неизбежной. Поэтому надо было усилить подготовку пролетарских руководящих кадров, тем более что в специфических условиях Китая (массовая неграмотность, безудержный белый террор и т. д.) руководящие кадры партии подбирались почти исключительно из интеллигенции, происходившей из мелкобуржуазных, буржуазных и даже феодальных слоев. Мао Цзэ-дун, напротив, после 1927 года все чаще высказывался, что рабочий класс утратил свою руководящую роль, что главной силой революции является крестьянство, а ее оплотом — деревня.
Поэтому он считал, опять-таки вслед за Ли Ли-санем, что центр мировой революции теперь переместился на Восток, в Китай, подобно тому как в 1917 году он переместился из Германии в Россию. В качестве главного противоречия в мире, следовательно, выступало не противоречие между социалистическим Советским Союзом и капиталистическими государствами, а противоречие между империалистической Японией и китайской нацией. Отсюда Мао Цзэ-дун делал вывод, что Советский Союз обязан любой ценой помочь революционному советскому Китаю, не останавливаясь даже перед войной, ибо победивший революционный Китай призван двинуть вперед дело мировой революции. Как уже отмечалось, все это вовсе не являлось законченной концепцией. Скорее, это были афористические высказывания, столь любимые Мао Цзэ-дуном, которые доходили до нас от случая к случаю. Поэтому никто и не придавал им сколько-нибудь серьезного значения, и, как позже выяснилось, совершенно напрасно. [18]
Нет нужды говорить, что мы все единодушно отстаивали противоположную точку зрения. Главное противоречие в мире мы видели как раз в антагонизме между силами социализма во главе с Советским Союзом и империалистическими государствами, наиболее агрессивными из которых все явственнее выступали Германия, Италия и Япония — будущие страны оси. СССР, в то время единственная социалистическая страна в мире, являлся для нас символом пролетарской революции. Мы считали своим священным интернациональным долгом защищать его как от авантюрных планов, так и от вражеских ударов.
На фоне этой довольно запутанной политической ситуации, какой она мне тогда представлялась, я сконцентрировал свою деятельность как военного советника в Шанхае главным образом на том, чтобы получить возможно более реальное представление о расстановке сил и боевых действиях, с одной стороны, между японскими войсками и китайскими вооруженными силами — антияпонскими партизанами и частями антияпонски настроенных гоминьдановских генералов, а с другой — между Красной армией и действующими против нее гоминьдановскими войсками. Конечно, последнее было важнее. При этом конструктивная работа по оценке обстановки и выработке рекомендаций волей-неволей ограничивалась Центральным советским районом, ибо только с ним имелась регулярная связь. Кстати говоря, я много раз посылал курьерской почтой в Москву микрофильмы с докладами о положении дел, схемами и т. п.
Как это ни парадоксально, труднее всего было правильно оценить вооруженные силы китайской Красной армии. Относительно гоминьдановских войск я в общем был осведомлен довольно неплохо, причем нередко черпал информацию из радиограмм, приходивших из Центрального советского района, где систематически прослушивались и расшифровывались почти все радиопередачи противника. И напротив, сведения о наших собственных соединениях, об их нумерации, дислокации и боевых действиях были часто довольно туманными, противоречивыми, а нередко явно преувеличенными. Тем не менее спустя некоторое время мне удалось получить довольно полное представление о революционных вооруженных силах и их территориальных [19] базах. По возвращении в конце 1939 года в Москву я составил по памяти подробный отчет, из которого в основном взяты данные, приведенные ниже, и считаю, что они довольно точно отражают истинное положение вещей.
Итак, китайская Красная армия в ряде сельских районов Южного и Центрального Китая в период 1927–1932 годов создавалась прежде всего из восставших крестьян, местных бандитских групп и мятежных частей как Национально-революционной армии, так и других армий, близких к гоминьдану.
Первые крестьянские партизанские отряды возникли еще в 1926–1927 годах в районах, через которые прошла Национально-революционная армия, прежде всего в провинциях Хунань и Цзянси. Во время Восстания осеннего урожая 1927 года, организованного по решению ЦК КПК (в провинции Хунань его возглавил Мао Цзэ-дун), крестьянские партизанские отряды превратились в значительную силу. Поговаривали о 4–5 тысячах человек, которые затем объединились под командованием Мао в 1-ю дивизию. В результате безуспешных, стоивших больших жертв нападений на города и после похожего на бегство отступления в горы в этой первой революционной крестьянской дивизии осталось всего несколько сот человек. Остатки дивизии засели в Цзинганшане, естественной горной крепости Цзянси, и оттуда совершали вылазки в окрестности.
К отряду Мао присоединились две бандитские группы, длительное время пользовавшиеся Цзинганшанем как убежищем. Если с военной точки зрения они, возможно, и представляли что-то, то в политическом смысле это было весьма сомнительное приобретение.
Здесь стоит сказать о китайских тайных обществах и бандитских группах, к которым в период десятилетней гражданской войны (1927–1938 годы) классовые враги причисляли также коммунистические организации и революционные вооруженные силы. Эти группы издавна создавались преимущественно из беднейших крестьян, которые убегали от феодальной долговой кабалы и вели малую войну против помещиков и деревенских ростовщиков.
Под командованием одаренных вожаков они вырастали в крупные отряды и соединения, с которыми нередко считались местные милитаристы и которые даже вливались в их [20] регулярные части. Впоследствии многие из них перерождались в обыкновенных мародеров, грабителей и убийц. Они окончательно деклассировались и превращались в люмпен-пролетариев, враждебных народу. Другие же, а именно те, кто наиболее преуспели в малой войне, присоединялись к крестьянским партизанам. Так поступили, например, уже упоминавшиеся две банды в Цзинганшане. Другим аналогичным примером могут служить, хотя мне и неизвестны подробности, воинские части под командованием Хэ Луна, влившиеся вначале в местные гоминьдановские войска в Северной Хунани и Южном Хубэе. Возможно, аналогичное явление имело место и в пограничном районе Хэнань — Хубэй, ставшем впоследствии базой 4-го корпуса. Вообще же бандитские группы не играли в Красной армии сколько-нибудь значительной роли, и со временем их члены идейно перевоспитались. Костяк и главную силу китайской Красной армии, несомненно, составили восставшие части Национально-революционной армии, к которым в последующие годы примкнули мятежные войска национальной армии маршала Фэн Юй-сяна и южнокитайских милитаристов. После августовского восстания 1927 года в Наньчане большая часть этих войск (около 10 тысяч человек) под командованием Чжу Дэ, Е Тина, Фан Чжи-миня и других коммунистов — генералов и офицеров — двинулась на юг, в Хунань, Цзянси и Гуандун. Поскольку это в основном были части бывшей 4-й так называемой «железной» армии гоминьдана, то в первое время они сохраняли это наименование. В ходе постоянных боев они мобилизовывали крестьян и создавали временные базы. В начале 1928 года Чжу Дэ привел их в Цзинганшань, где они соединились с силами Мао Цзэдуна, имевшего тогда не более тысячи человек. Отряд Мао Цзэ-дуна был включен в 4-ю армию как 1-й полк. Эти силы, известные как армия Чжу — Мао, позднее стали основой 1-го корпуса Центральной армейской группы.
В июле 1928 года на сторону Красной армии перешла 5-я самостоятельная гоминьдановская дивизия, одним из полков которой командовал Пэн Дэ-хуай. Так возник 3-й корпус, пополнившийся впоследствии несколькими восставшими полками местных войск провинции Цзянси. Позже, по-видимому в конце 1929 года, вспыхнуло восстание в бригаде национальной армии Фэн Юй-сяна в Нинду, ставшей ядром 5-го корпуса, которым командовал [21] Дун Чжэнь-тан. Так были сформированы в 1930–1932 годах главные силы Красной армии в Южном Китае. Аналогичным образом проходил процесс формирования революционных вооруженных сил и в Центральном Китае. Отдельные части национальной армии, принимавшие участие в Наньчанском восстании 1927 года, под командованием Сюй Сян-цяня пробились в пограничный район на стыке провинций Аньхой — Хэнань — Хубэй. Из них был создан 4-й корпус Красной армии. А в пограничном районе Хубэй — Хунань в среднем течении Янцзы Хэ Лун создал базу для своих частей, из которых позднее сформировался 2-й корпус.
Первоначально боевые действия Красной армии, которая не имела постоянных баз, носили типично партизанский характер. Захватывались и отдавались города и деревни, выигрывались и проигрывались бои и сражения. Единого командования практически не было. Лишь спустя некоторое время оно было создано в районе Цзянси — Фуцзянь, где в 1929 году Мао Цзэ-дун, получивший от ЦК широкие полномочия, организовал фронтовой партийный комитет. Этот комитет подчинил себе, не без применения террористических методов, провинциальный и местные комитеты партии и стал осуществлять своего рода главное командование над всеми революционными вооруженными силами. Ему должны были подчиняться и гражданские органы власти. Только в 1930–1931 годах возникли связанные между собой более или менее стабильные советские районы и регулярные войсковые соединения (фронты, армейские группы, армии и т. п.).
К этому времени положение изменилось. До сих пор основным противником были войска местных милитаристов и губернаторов провинций, обладавшие незначительной ударной силой. Теперь Чан Кай-ши, которому удалось распространить власть Центрального правительства на большую часть Китая и благодаря огромной экономической, политической и военной помощи империалистических держав, особенно США, Англии и Германии, создать сравнительно хорошо обученную и оснащенную современным оружием армию, предпринял (в 1930–1931 годах) три похода против важнейших советских районов. Все они потерпели поражение, хотя вражеские части иногда вторгались в глубь советских районов и даже захватили в Цзянси красную столицу Жуйцзинь. [22]
Этого следовало ожидать, так как походы предпринимались без достаточной подготовки, без учета экономических, политических и географических факторов. Прежде всего, военная тактика врага не соответствовала новым условиям организованной партизанской войны. Противник большей частью быстро продвигался растянутыми колоннами, как правило, по сильно пересеченной местности, без боевого охранения, подставляя себя под внезапные удары. Внутри советских районов удавалось, обойдя или окружив отдельные вражеские колонны и даже целые полки и дивизии, заманивать их в ловушку и уничтожать. Это облегчалось еще и соперничеством между военачальниками, которые почти не поддерживали друг друга.
Такая тактика, вполне оправданная с военной точки зрения, стоила, однако, многих жертв. Потери наших войск в боях, особенно при отступлении, были непомерно велики. Еще большими они были среди гражданского населения, так как противник совершал неслыханные зверства на временно захваченной территории советских районов. К гибельным последствиям вела и авантюристическая наступательная стратегия ЦК в лилисаневский период, когда совершались бессмысленные нападения на вражеские центры. Такие нападения предпринимались 4-м корпусом на Ухань, Центральной армейской группой — на Чанша, Ганьчжоу и другие крупные города.
Слабой еще была и политическая работа среди населения и в воинских частях, что отрицательно сказывалось на укреплении Красной армии. Как мне рассказывали, во многих соединениях, особенно в 5-м корпусе Центральной армейской группы и в 4-м корпусе, еще долго сохранялись некоторые феодальные замашки: насилие над населением, палочная дисциплина в войсках, грубое оскорбление и телесные наказания подчиненных и т. п. В этих явлениях, которые я, разумеется, не мог контролировать, несомненно проявлялись пагубные последствия старых милитаристских традиций, а отчасти, вероятно, нравы бывших бандитских шаек. Только в последующие годы удалось с этим покончить.
Следует еще раз упомянуть о таких перегибах, как массовые аресты и казни не только классовых врагов, но и военнопленных и даже партийных работников и красноармейцев, сожжение помещичьих дворов и целых населенных пунктов и т. п. Правда, после 1931 года в этом отношении [23] наступил резкий перелом, что в значительной степени способствовало укреплению советских районов и усилению Красной армии.
Красная армия почти исключительно состояла из беднейших крестьян и профессиональных солдат, причем последние составляли главный контингент командиров всех рангов. Кроме того, имелись, правда в значительно меньшем количестве, люмпен-пролетарские элементы. Промышленных рабочих насчитывалось буквально единицы. Это были выходцы главным образом из Гуанчжоу, а также из Цзиани, Ганьчжоу и Чанша, некоторое время находившиеся в руках Красной армии. Социальный состав не изменился и позднее, даже стал менее благоприятным.
Коммунисты и комсомольцы составляли в 1932 году, по полученным мною сведениям, менее 20 процентов рядового и командного состава Красной армии, хотя одно время в партию и комсомол коллективно принимали население целых деревень и отдельные воинские подразделения.
Однако, несмотря на все трудности и препятствия, Красной армии к 1932 году удалось создать прочные советские базы со своими органами власти и закончить формирование крупных регулярных соединений. Правда, некоторые изолированные районы смогли утвердиться только как партизанские базы.
На январском пленуме 1931 года было создано новое Политбюро ЦК, и вскоре после этого сформированы Временное революционное правительство и Реввоенсовет в Жуйцзине, что способствовало более тесному контакту между вооруженными силами и руководящим ядром партии. Немалую роль в этом сыграло то, что в Центральный советский район были направлены Сян Ин и Чжоу Энь-лай, а на базу 4-го корпуса — Чжан Го-тао. Эти члены Политбюро взяли на себя все политическое, а затем и военное руководство в двух крупнейших советских районах, что вскоре привело к трениям с Мао Цзэ-дуном и его сторонниками.
В 1932 году уже не было постоянной связи с другими базами и соединениями Красной армии.
В 1931–1932 годах произошла реорганизация вооруженных сил, начавшаяся еще в 1929–1930 годах. Был ликвидирован разнобой в наименованиях и нумерации войсковых соединений, беспорядочно складывавшихся на протяжении ряда лет. Прежние армии, а их насчитывалось [24] около дюжины, были преобразованы в полки и дивизии, а армейские группы и фронты — в корпуса. Была создана служба тыла, упорядочены службы обеспечения и снабжения, медицинского обслуживания и боевой подготовки.
Конечно, я не могу сказать, как проходила реорганизация за пределами Центрального советского района, особенно в изолированных районах и базах, где существовали фронты, армейские группы и армии, насчитывавшие, как правило, всего несколько тысяч человек, а иногда и того меньше.
Согласно информации, полученной мною от ЦК, к началу 4-го похода Чан Кай-ши в 1932 году советские районы, их население и вооруженные силы выглядели следующим образом.
В Центральном советском районе находились Временное революционное правительство и Реввоенсовет. Площадь этого района, располагавшегося в Восточной Цзянси и Западной Фуцзяни, составляла 50–60 тысяч квадратных километров, а население — 4–5 миллионов человек. Регулярные вооруженные силы этого района — Центральная армейская группа — имели в своем составе 1, 3 и 5 корпуса, включавшие сначала пять, а позднее шесть дивизий общей численностью около 25 тысяч человек с 15–20 тысячами винтовок. Кроме того, существовал ряд местных самостоятельных полков и дивизий, насчитывавших 30–40 тысяч человек с 15–25 тысячами винтовок. Боеспособность их, разумеется, была неодинаковой и значительно уступала боеспособности регулярных корпусов. И наконец, имелись почти невооруженные отряды крестьянской самообороны — Красная гвардия, Молодая гвардия и другие. Их боевая деятельность ограничивалась отражением нападений миньтуаней (банд, содержавшихся помещиками). В основном же они несли вспомогательную службу по обеспечению и снабжению регулярных войск. Севернее и западнее Центрального советского района имелось еще три базы самостоятельно действовавших соединении, с которыми, однако, не было постоянной связи.
На стыке провинций Цзянси, Чжэцзян и Аньхой находился мощный изолированный партизанский район площадью около 15 тысяч квадратных километров с населением всего 1 миллион человек. Здесь действовала 10 армия под командованием Фан Чжи-миня численностью 5–6 тысяч человек с 3–4 тысячами винтовок. На южном стыке провинций Хунань и Цзянси, где проходила трасса строящейся [25] гоминьдановским правительством железной дороги Ухань — Гуанчжоу, действовали 17-я и 18-я самостоятельные дивизии, впоследствии сведенные в 6-й корпус под командованием Сяо Кэ. Площадь их базы составляла также 15 тысяч квадратных километров с населением 1–2 миллиона человек. В дивизиях насчитывалось 10 тысяч человек с 7–8 тысячами винтовок. Фан Чжи-минь и Сяо Кэ, испытанные военачальники-коммунисты, осуществляли в обоих районах четкое политическое руководство. Иначе обстояло дело в партизанском районе отдельной 16-й дивизии на стыке провинций Хунань, Цзянси, Хубэй. Его площадь временами достигала 12 тысяч квадратных километров с полумиллионом жителей и 3–4 тысячами бойцов. Но здесь не было создано твердое политическое руководство, не проводилась правильная политика по отношению к населению и отсутствовали действующие советские органы. В результате дивизия, предоставленная самой себе, вскоре распалась, а ее база была утрачена.
Второй по величине советский район площадью 40 тысяч квадратных километров и с населением около 3 миллионов человек находился на стыке провинций Хэнань, Хубей, Аньхой, севернее реки Янцзы и восточнее железнодорожной магистрали Пекин — Ухань. Регулярные вооруженные силы этого района составлял 4-й корпус (именуемый также 4-й армией, фронтом или армейской группой) численностью 12–15 тысяч человек с 10 тысячами винтовок. Кроме того, здесь имелись самостоятельные и местные части численностью 5–6 тысяч бойцов, которые позднее, после ухода главных сил, были сведены в 15-й корпус (в действительности в 25-й корпус, о чем я узнал только осенью 1935 года в Шэньси. Пока же я буду именовать его 15-м корпусом. См. стр. 191). Политическое, а впоследствии и военное руководство от имени и по поручению Центрального Комитета осуществлял здесь Чжан Го-тао. Мне ничего неизвестно о существовании там регионального бюро ЦК.
И наконец, на стыке провинций Хубэй и Хунань, в среднем течении Янцзы, существовал советский район 2-го корпуса. Его площадь составляла около 20 тысяч квадратных километров, где проживало 1–2 миллиона человек и насчитывалось более 10 тысяч бойцов.
Таким образом, по грубым подсчетам, имелось шесть крупных советских и партизанских районов общей площадью [26] около 150 тысяч квадратных километров. Эти районы располагали боеспособными, более или менее регулярными вооруженными силами численностью 65–72 тысячи человек с 45–50 тысячами винтовок. Весной 1932 года, то есть к началу 4-го похода Чан Кай-ши, территория советских баз, не считая мелких, изолированных и неукрепленных партизанских районов в Гуандуне, Фуцзяни, Сычуани и Шэньси, достигла своих наибольших размеров. Что же касается вооруженных сил, но крайней мере регулярных частей, то они к тому времени не достигли еще своей максимальной численности.
Территория советских баз составляла 3,5–4 процента общей территории 18 провинций Внутреннего Китая, а их население — 2,5–3 процента. Советские базы находились в гористых, редко населенных пограничных районах провинций, которые сильно пострадали за годы гражданской войны и в результате истребительных вражеских походов. Таковы были сводные данные, которыми располагали в Шанхае при принятии политических и военных решений. Конечно, эти данные имели относительную ценность и могли служить только для общей ориентировки, так как ситуация постоянно менялась в результате динамичного развития событий как в «красных», так и в «белых» районах. Особенно это характерно для 1932 года, который ознаменовался резкими переменами политической и военной обстановки.
Чан Кай-ши удалось еще больше укрепить центральную власть, ограничить власть генералов и губернаторов в провинциях, а их войска подчинить, по крайней мере формально, своему командованию. Разумеется, повсеместно в гоминьдановском Китае подспудно продолжались местничество и интриги, которые то и дело прорывались наружу. Именно на этом строили свои расчеты не только Мао Цзэдун, но и во все большей степени ЦК КПК. Слова: «Использовать противоречия во вражеском лагере» — превратились чуть ли не в заклинание, с помощью которого надеялись преодолеть все трудности и даже решить главную задачу в гражданской войне, поставленную тогда ИККИ, — укрепление и расширение советских районов. Утверждению этой точки зрения способствовало растущее сопротивление народа японской агрессии, которое обнажило старые [27] и новые противоречия внутри гоминьдана. Но к этому я еще вернусь.
Внутренние трудности возникли прежде всего в Центральном советском районе. После учреждения бюро Центрального Комитета и роспуска маоцзэдуновского фронтового партийного комитета начались серьезные столкновения внутри руководства. Это были первые свидетельства зарождения двух группировок, или фракций, — марксистско-интернационалистской и мелкобуржуазно-националистической, хотя, должен сознаться, тогда этого еще никто не понимал. На состоявшемся в августе 1932 года в Нинду расширенном заседании бюро ЦК Мао подвергли резкой критике за его левосектантские ошибки, особенно в отношении кулаков и середняков, а также за его аграрную политику и террористические методы. Были осуждены как его односторонняя ориентация на военную борьбу — политика, основанная на принципе «винтовка рождает власть», так и сдача без сопротивления советских территорий в результате тактики постоянных отступлений, чтобы не сказать бегства, в горы. Хотя Мао остался председателем Временного революционного правительства, членом бюро ЦК и Реввоенсовета, он, однако, утратил свое господствующее положение и былой авторитет. Был ли он отстранен от руководства или ушел сам, как он не раз поступал в прошлом в ожидании благоприятной возможности для «возвращения», было трудно понять, находясь в Шанхае. Во всяком случае, в Военном совете его заменил Сян Ин, а во фронтовом командовании Центральной армейской группы — Чжоу Энь-лай.
Этот конфликт не раз обсуждался зимой 1932/33 года во время наших встреч в доме ЦК в Шанхае. Представитель ИККИ Артур Эверт и партийное руководство в лице Бо Гу и Ло Фу не согласились с «отставкой» Мао Цзэдуна. В директиве, адресованной Бюро ЦК в Жуйцзине, они подчеркивали «необходимость переубедить Мао Цзэдуна» и настоятельно рекомендовали активнее привлекать его к работе. В марте 1933 года ИККИ высказался в том же духе. Мне казалось, что все они: и представители Коминтерна, и секретари ЦК в Шанхае, а на основании их информации — ИККИ исходили главным образом из того, что Мао Цзэ-дун имеет в Центральном советском районе большое влияние и много сторонников. И поэтому следует пойти ему навстречу во избежание раскола, который [28] пагубно отразился бы на судьбе Центральной армейской группы и всего Центрального советского района. Нелегко было, находясь вдалеке, ясно представить себе действительное положение дел в Центральном советском районе. Это обстоятельство явилось мотивом, хотя и не главным, побудившим партийное руководство весной 1933 года перебраться в Центральный советский район.
Несмотря на внутренние распри, расхождения во взглядах, консолидация Центрального советского района в 1932 году, а точнее, в 1931–1933 годах шла весьма успешно. Это проявлялось во всех областях: в экономической политике, в укреплении партийных и советских органов и прежде всего в строительстве регулярных вооруженных сил. Шел оживленный обмен радиограммами между Шанхаем и Жуйцзинем. После того как я перебрался в Шанхай, все радиограммы, касавшиеся военных вопросов, проходили через меня, поэтому я был очень хорошо осведомлен о важнейших мероприятиях.
При Реввоенсовете был создан Главный штаб. Он ведал пополнением и снабжением армии, боевой подготовкой и тыловыми службами, а также руководил действиями самостоятельных местных и партизанских частей. Центральный советский район был разделен на четыре военных округа: южный с центром в Хойчане, восточный, или Фуцзяньский, с центром в Динчжоу (или Нинхуа), северо-западный с центром в Нинду и северо-восточный с центром сначала в Наньфыне, а затем в Личуане. Округами командовали коменданты, имевшие с Главным штабом телефонную или радиосвязь. Поэтому сообщения о положении на границах поступали быстро, и можно было соответственно координировать боевые действия местных частей. Начальником Главного штаба стал Лю Бо-чэн, опытный боевой генерал, тогда как общее руководство осуществлял Сян Ин, член бюро ЦК, заместитель председателя Временного революционного правительства, исполняющий обязанности председателя Военного совета.
Укреплялся институт комиссаров во всех войсковых частях — как регулярных, так и местных. При Реввоенсовете было создано Политуправление, которое возглавил член Политбюро Ван Цзя-сян. Генеральным политкомиссаром Центральной армейской группы был назначен Чжоу Эньлай, [29] который одновременно ведал работой штаба. Подготовка командиров и политработников осуществлялась в двух пехотных училищах и одном специальном училище для технических войск, которое выпускало главным образом артиллеристов и саперов. В этих училищах к осени 1934 года прошли краткосрочное обучение 3–4 тысячи человек. Предполагалось открыть военную академию для высшего командного состава и комиссаров, однако сделать это удалось лишь в конце 1933 года.
Осуществлению этих и других мер, направленных на создание мощной регулярной армии и всемерное укрепление ее территориальной базы, благоприятствовало то обстоятельство, что Чан Кай-ши после провала 3-го похода не предпринимал крупных наступательных операций против Центрального советского района вплоть до конца 1932 года. Правда, это не означало, что он и его генералы бездействовали. Как раз наоборот: они сделали выводы из своих военных неудач в последние годы и тщательно готовились к следующему, 4-му походу.
Для финансирования похода они изъяли из обращения все серебро, на котором строилась валютная система страны, поместили его в центральные банки и произвели эмиссию бумажных денег, которые быстро обесценились. Империалистические державы предоставили Чан Кай-ши крупные займы. От США Чан Кай-ши получил два займа на сумму 90 миллионов долларов. Половина этих денег предназначалась на поставку американцами по крайней мере 850 разведывательных самолетов, истребителей и бомбардировщиков. Англия дала 25 миллионов фунтов стерлингов, Франция — 40 миллионов франков золотом, Германия — 40 миллионов марок. На вооружение гоминьдановский армии поступила современная военная техника — артиллерия, броневики, гранатометы и автоматическое оружие, огромное количество боеприпасов, технические средства для строительства дорог и укреплений, а также средства связи. Даже японцы приостановили наступательные действия, чтобы дать возможность Чан Кай-ши без особого ущерба своему политическому престижу бросить все свои войска против советских районов. В Нанкине и штаб-квартирах армий засели сотни иностранных военных советников, большей частью немецкие офицеры во главе с такими известными генералами, как фон Сект (в 1933 году его сменил фон Фалькенхаузен), Ветцель и Крибель, а также [30] американцы, как, например, знаменитый летчик полковник Линдберг. Они осуществляли реорганизацию гоминьдановских армий, прежде всего армии Центрального правительства, обучали личный состав обращению с современной техникой и новой тактике. Они разработали и план похода, в котором уже можно было увидеть зачатки оперативных принципов, усовершенствованных и претворенных в жизнь во время 5-го похода. Важнейшими из них были: политические и дисциплинарные меры, направленные на поднятие боевого духа войск, концентрированные удары мощными колоннами нескольких дивизий, последовательное закрепление местности и путей продвижения.
4-й поход Чан Кай-ши начался летом 1932 года и продолжался до начала 1933 года. 12 отборных дивизий Центрального правительства, в том числе одна кавалерийская, общей численностью 100–150 тысяч человек, были брошены против 4-го корпуса Красной армии. Против 2-го корпуса были выставлены четыре дивизии Центрального правительства и несколько дивизий провинции Хунань общей численностью 50 тысяч человек. Другие войска провинции Хунань численностью 60–80 тысяч человек действовали против 6-го корпуса и 16-й отдельной дивизии. 10-й армии противостояли две отборные дивизии Чан Кай-ши и войска провинции Чжэцзян численностью 20–30 тысяч человек. Попутно отмечу, что сведения о провинциальных войсках всегда менее точны, чем о войсках Центрального правительства. Большинство дивизий, как и в немецкой армии, имели три пехотных полка, один артиллерийский полк и специальные части, а некоторые дивизии состояли из двух-трех бригад, имевших в общей сложности от шести до девяти полков. Да и действительная численность личного состава значительно отличалась от штатной. Отсюда и разнобой в цифровых данных.
Наибольшие силы противника были сгруппированы вокруг Центрального советского района. На Северном фронте, восточнее и западнее реки Сюйцзян, стояло не менее 12 отборных дивизий; на западе, вдоль реки Ганьцзян, — три, на востоке — 19-я армия, включавшая пять дивизий, и, кроме того, местные фуцзяньские войска; наконец, на юге — гуандунская армия в составе шести — восьми дивизий. Эта группировка из 30 дивизий общей численностью 250–300 тысяч человек все теснее смыкала кольцо вокруг Центрального советского района. Правда, гуандунские и [31] фуцзяньские войска после нанесения первого удара вели себя довольно пассивно, очевидно не желая таскать для Чан Кай-ши каштаны из огня. Отборные же дивизии на севере и западе продвигались вперед, хотя и крайне медленно, в основном занимаясь строительством дорог и укреплений.
Главный удар в 4-м походе Чан Кай-ши нанес сначала по 2-му и 4-му корпусам Красной армии, опираясь на крупный промышленный город Ухань и на водную артерию Янцзы, которая обеспечивала ему бесперебойное снабжение и свободу маневра.
Я не мог узнать подробностей о ходе операций на первом этапе 4-го похода, поскольку уже в конце лета 1932 года связь с обоими корпусами прервалась.
Из газет и агентурных донесений стало известно, что 4-й корпус был вытеснен с его позиций на юге и юго-востоке и отошел на запад. При этом корпус пересек железную дорогу Пекин — Ухань, которая тут же была занята крупными силами противника, что отрезало 4-му корпусу пути возвращения на базу. Главные силы 4-го корпуса продолжали двигаться вдоль границы провинций Хубэй и Хэнань на запад до тех пор, пока не удалось найти новую базу в пограничном районе Северной Сычуани и Южной Шэньси, где уже действовали мелкие партизанские отряды. На старой базе остались местные и самостоятельные части, которые вели партизанскую войну и позднее влились в 15-й корпус. Территория советского района сократилась примерно на одну треть. Но и она год спустя в результате истребительных походов гоминьдановских войск была утрачена. Причины потери этого советского района никогда не анализировались в Шанхае. Когда я спросил об этом, Бо Гу указал на две возможные причины. Во-первых, политическая работа как в армии, так и среди населения велась не на должном уровне. Поэтому не были ликвидированы «феодальные пережитки» и не были мобилизованы население и экономические ресурсы базы. Во-вторых, 4-й корпус вел маневренную войну по всему внешнему кольцу окружения и распылял свои силы на второстепенных направлениях. В итоге 4-й корпус оказался не в состоянии защитить советский район и дать врагу решающее сражение. При этом Бо Гу заметил, что эта оценка не может считаться окончательной, так как основывается не на достоверных сведениях. И он, и Ло Фу решительно отвергли [32] версию о том, что 4-й корпус якобы действовал по директиве шанхайского партийного руководства.
Тот же вопрос я позднее задал в Жуйцзине, поскольку ответ на него представлялся мне важным для выработки стратегии Центральной армейской группы на период 5-го похода. Чжоу Энь-лай согласился с оценкой Бо Гу, воздержавшись, однако, от каких бы то ни было комментариев. Мао Цзэ-дун, вместо прямого ответа, стал превозносить «великие победы» 4-го корпуса во время похода на запад. Такая позиция Мао Цзэ-дуна объяснялась тем, что Чжан Го-тао, политкомиссар 4-го корпуса, и Сюй Сян-цянь, командующий корпусом, следовали той же партизанской тактике, за которую ратовал сам Мао Цзэ-дун. Однако после разрыва с Чжан Го-тао летом 1935 года тот же Мао квалифицировал эти действия 4-го корпуса как «бегство от врага».
Не смог противостоять внезапному нападению противника и 2-й корпус Хэ Луна. Корпус также покинул свою базу южнее Янцзы и двинулся на запад, в пограничный район на стыке провинций Хунань — Гуйчжоу — Сычуань, где уже действовали небольшие партизанские отряды. Там в 1932 году Хэ Лун создал новый советский район и удерживал его на протяжении целого года. Что касается оценки военного руководства Хэ Луна, то никто на этот счет не высказывался, в том числе и Мао Цзэ-дун. Позднее он превозносил Хэ Луна до небес, видя в нем своего верного приверженца.
6-й корпус и 10-я армия удержали свои базы, хотя сильный натиск противника вынудил их оставить часть территории. Иначе обстояло дело с 16-й отдельной дивизией. Даже под сравнительно слабым нажимом хунаньских войск дивизия без боя покатилась назад и распалась на отдельные отряды, не больше батальона каждый. Правда, они продолжали вести малую войну, но это напоминало, скорее, набеги бандитских групп, от которых, разумеется, больше всего страдало население. Забегая вперед, замечу, что Гун Хэ-чун (?), командир 16-й дивизии, в 1934 году прибыл в Жуйцзинь и представил доклад, в котором в радужном свете представлялись действия его войск. Чжоу Энь-лай, очевидно сомневаясь в достоверности этого доклада, направил Гун Хэ-чуна на учебу в военную академию. Там мне случилось беседовать с ним. Он был страшно недоволен тем, что его отправили учиться. Говорил, что [33] сам знает, как надо воевать: дай мне пару пулеметов — и никто не устоит, а вся эта болтовня о регулярной армии, современной технике и тактике не стоит выеденного яйца. Он требовал, чтобы его направили обратно в дивизию. За него походатайствовал Мао Цзэ-дун, и просьба Гун Хэ-чуна была удовлетворена. А вскоре он предал революцию и переметнулся к врагу.
Какими бы неполными и противоречивыми ни были наши сведения о первом этапе 4-го похода, которые мы черпали, как уже говорилось, преимущественно из газетных сообщений и агентурных источников, одно не вызывало никаких сомнений: 2-й и 4-й корпуса, хотя и оставили свои базы, сумели сохранить живую силу. Более того, 4-му корпусу, который, ведя успешные бои против провинциальных войск, прорывался на запад, удалось даже значительно пополнить свои ряды. 6-й корпус и 10-я армия сохранили прежние базы, хотя их территория несколько уменьшилась. И только 16-ю дивизию пришлось списать со счета и как боевую единицу, и как базу; правда, ценность того и другого была весьма относительной.
Чан Кай-ши значительно переоценил свой частичный успех. Он полагал, что главные силы 2-го и 4-го корпусов уничтожены. Об этом сообщалось не только в газетах, но и в секретных документах. Поэтому он вел преследование слабыми силами, перепоручив эту операцию главным образом провинциальным войскам, которые терпели одно поражение за другим. Большинство же своих отборных дивизий Чан Кай-ши перебросил в Цзянси. К изменению первоначального плана похода его, безусловно, побудило и положение в Центральном советском районе, военный потенциал которого к этому времени резко возрос. Заслуга в этом принадлежала, бесспорно, Чжоу Энь-лаю, Сян Ину и Ван Цзя-сяну, составлявших тогда марксистско-интернационалистское ядро в правительстве и в армейском руководстве. Летом 1932 года Центральная армейская группа предприняла наступление на Ганьчжоу, которое, хотя и не завершилось взятием города, тем не менее привело к укреплению советского района и расширению его территории восточнее реки Ганьцзян. Мао Цзэ-дун и его приверженцы, державшиеся в то время с оскорбленным видом в стороне, заклеймили эту операцию как военную авантюру. Осенью 1932 года стало ясно, что Чан Кай-ши намеревается нанести решительный удар по Центральному [34] советскому району на Северном фронте. Наступил второй этап 4-го похода. Мы были прекрасно информированы о концентрации и развертывании гоминьдановских войск. Партийное руководство в Шанхае по моей рекомендации и с согласия представителя Коминтерна предложило бюро ЦК и Реввоенсовету в Жуйцзине нанести превентивный удар по изготовившимся к наступлению гоминьдановский войскам. Для этого Центральная армейская группа была переброшена на Северный фронт, главным образом в северо-восточный оборонительный район, где противник еще не успел достроить систему укреплений. Перед ней была поставлена задача расширить территорию советского района в Северо-Восточной Цзянси и соединиться с 10-й армией. Это создало бы удобный плацдарм для ударов во фланг и тыл противника. Операция развивалась успешно. Был взят город Личуань, расположенный в северо-восточном оборонительном районе, и авангардные части армейской группы установили связь с 10-й армией.
Тем временем мы узнали, что мощные силы Чан Кай-ши под командованием его лучшего генерала Чэнь Чэна начали наступление в междуречье Сюйцзян — Ганьцзян в направлении Лоань — Нинду. Поэтому в январе 1933 года операция в Северо-Восточной Цзянси по предложению партийного руководства в Шанхае, принятому по моей рекомендации, была приостановлена, и Центральная армейская группа (1-й и 3-й корпуса) двинулась на Лоань. У города Наньфын части Центральной армейской группы скрытно от противника форсировали реку Сюйцзян и внезапно атаковали на марше 11, 14 и 52-ю дивизии 18-й гоминьдановской армии. Первые две дивизии были уничтожены, а 52-я во главе с командиром почти целиком взята в плен.
Так закончился 4-й поход. Чан Кай-ши прекратил дальнейшее продвижение и приказал всем войскам заняться строительством укреплений на позициях и вдоль коммуникаций. Его немецкие советники принялись за разработку плана нового похода. Центральный советский район получил передышку, которая продолжалась до осени 1933 года.
Относительная пассивность войск центрального гоминьдановского правительства объяснялась не только военными причинами, но и политическими. В 1932 году японские [35] милитаристы, нарушив заключенное с Чан Кай-ши соглашение о перемирии, возобновили агрессию. В начале 1933 года их части из Маньчжурии вторглись через Шаньхайгуань в Северный Китай и через Жэхэ в Чахар. Чан Кай-ши практически ничего не предпринимал против этого вторжения. Он с головой ушел в подготовку 5-го похода, который должен был принести ему окончательную победу над коммунистами. При этом Чан Кай-ши не без удовольствия наблюдал, как ослаблялись слишком уж самостоятельные генералы и губернаторы в северных провинциях Китая, в одиночку противостоявшие натиску японцев.
Дальнейшее расширение агрессии вызвало мощную волну антияпонского народного движения по всей стране, особенно в Северном и Центральном Китае. В силу тех или иных причин этому движению открыто или тайно симпатизировали такие гоминьдановские генералы, как Чжан Сюэ-лян, который после оккупации всего Северо-Восточного Китая японской Квантунской армией отошел вместе с маньчжурской армией в северо-западную провинцию Шэньси; Цай Тин-кай, которого Чан Кай-ши после героической обороны Чжабэя, китайского пригорода Шанхая, словно в наказание, направил вместе с находившейся под его командованием 19-й армией в южную провинцию Фуцзянь для борьбы с коммунистами, и Фэн Юй-сян, сфере власти которого — Внутренней Монголии — непосредственно угрожали японцы.
Представительство Коминтерна и партийное руководство в Шанхае решили использовать благоприятную ситуацию, чтобы мобилизовать широкие массы против империалистической Японии и вынудить Чан Кай-ши прекратить гражданскую войну и повернуть фронт борьбы против Японии. Даже если бы этого и не удалось осуществить, все же можно было надеяться, что Чан Кай-ши, по крайней мере временно, откажется от планов наступления и сократит численность войск, направленных против Центрального советского района, чтобы усмирить своих строптивых генералов.
Директива ИККИ, полученная в январе 1933 года, подтвердила правильность нашей оценки ситуации. Она конкретно указывала, что перед лицом быстро нараставшего национального кризиса необходимо, опираясь на широко развернувшееся антияпонское народное движение, вступать в союз для совместной борьбы против японской [36] агрессии с любой китайской армией или группировкой, если они будут соблюдать, однако, три обязательных условия: прекращение нападений на советские районы и Красную армию, обеспечение демократических прав и свобод и вооружение народа.
В оценке политического значения этой директивы мы в Шанхае были абсолютно единодушны. Она рассматривалась как первый шаг к образованию нового единого национального фронта. По решению ЦК был издан за подписями Мао Цзэ-дуна и Чжу Дэ манифест, в котором провозглашалась готовность Временного революционного правительства и Верховного командования Красной армии вести общую борьбу против Японии. Проект манифеста был разработан, если не ошибаюсь, Ло Фу и обсуждался на одной из наших еженедельных встреч в доме ЦК. Тов. Эверт согласовал его с другими членами представительства Коминтерна.
Действие манифеста не замедлило сказаться. В гоминьдановских кругах, даже в Нанкине, все громче раздавались голоса в пользу сплочения всех политических и военных сил, в том числе коммунистов, для борьбы против Японии. С соответствующими заявлениями выступили Фэн Юй-сян и Цай Тин-кай. По агентурным данным, в том же духе высказывались и губернаторы провинций Гуандун и Гуанси, хотя они предпочитали держаться в тени. Борьба против Японии волновала их меньше, чем сохранение традиционной независимости от центральных властей, серьезную угрозу которой они усматривали в успешном походе Чан Кай-ши против Центрального советского района.
Практическому осуществлению нового лозунга мешали два обстоятельства. Китайские товарищи, в том числе и партийное руководство, сомневались, что можно выполнить все три условия директивы. Они были склонны рассматривать антияпонский манифест не как призыв к действию, а скорее как средство пропаганды, при помощи которого можно ослабить центральную власть Чан Кай-ши и тем самым помочь Красной армии. Сами того не подозревая, они становились, по существу, на точку зрения Мао Цзэ-дуна, который в качестве непременной предпосылки для успешного продолжения гражданской войны рассматривал использование противоречий внутри гоминьдана. Кроме того, имелись объективные трудности в установлении непосредственных контактов с антияпонски настроенными гоминьдановскими [37] генералами и вступлении с ними в переговоры. Весной 1933 года Фан Юй-сян объявил о своем решении начать борьбу с японскими оккупантами и переименовал свои вооруженные силы в «Объединенную антияпонскую армию». Представители Коминтерна и партийное руководство в Шанхае, детально обсудив положение дел, решили рекомендовать Пекинскому бюро ЦК установить связь с Фэн Юй-сяном, вступить с ним в переговоры и поддержать его, мобилизовав широкие массы. Кроме того, было принято решение установить контакт с Цай Тин-каем при посредничестве вдовы Сунь Ят-сена Сун Цин-лин. Чжан Сюэ-ляна китайские товарищи не принимали в расчет, поскольку он пользовался репутацией человека, которому политически нельзя доверять.
Я принимал участие в соответствующих переговорах, и мне было поручено поехать в Пекин, встретиться там при посредстве присланного китайского связного-переводчика с представителем Пекинского бюро ЦК и вместе с ним посетить Фэн Юй-сяна в Чжанцзякоу (Калгане) для ведения переговоров в соответствии с директивой ИККИ. К сожалению, связной не явился в условленное место встречи, поскольку, как я узнал по возвращении в Шанхай, его арестовали. Целыми днями в ожидании его я просиживал в баре, где за мной пристально наблюдали какие-то подозрительные личности. В конце концов один из этих типов даже заговорил со мной по-русски. Этого было достаточно. Чтобы замести следы, я посетил американского журналиста Эдгара Сноу, к которому на всякий случай у меня было рекомендательное письмо Агнес Смэдли. Я хотел уговорить его, поскольку он был легальным корреспондентом, поехать вместе со мной к Фэн Юй-сяну, но он не согласился. Вместо этого он и его жена совершали со мной прогулки по окрестностям Пекина. При этом мы приглядывались друг к другу и вели ни к чему не обязывающие разговоры. Не солоно хлебавши я вернулся в Шанхай.
Задуманная операция с Фэн Юй-сяном окончилась неудачей. По неизвестным мне тогда причинам не удалось вступить в контакты и с Цай Тин-каем. Возможно, сыграли свою роль разногласия и интриги в шанхайском доме Центрального Комитета. Но вероятнее всего, как мне кажется, Цай Тин-кай просто не хотел рисковать, так как в то время его положение в командовании 19-й армии вследствие происков сторонников Чан Кай-ши было весьма шатким. [38]
Как бы то ни было, возможность, пусть слабая, превратить гражданскую войну в национально-революционную освободительную войну не была использована. Правда, работа по созданию единого антияпонского национального фронта в гоминьдановском Китае продолжалась, но основное внимание партийное руководство теперь, больше чем когда-либо, уделяло Центральному советскому району и его вооруженным силам.
Условия работы в шанхайском доме ЦК все более усложнялись. В конце 1932 — начале 1933 года встал вопрос, не целесообразнее ли перевести Политбюро ЦК и его Постоянный комитет в Жуйцзинь, так как большинство членов ЦК находилось в Москве или в советских районах Китая и в Красной армии. Бо Гу и Ло Фу сначала усматривали в этом вынужденную организационную меру. Но позже они пришли к выводу, что тем самым значительно укрепится политическое руководство в Центральном советском районе, главном оплоте революции, и можно будет ликвидировать разногласия между двумя группировками — Чжоу Энь-лая и Мао Цзэ-дуна, — которые после совещания в Нинду углублялись.
В начале 1933 года ИККИ дал свое согласие на переезд, так как считал, что это избавит партийное руководство от угрозы провалов и будет способствовать улучшению партийной и советской работы в Цзянси. Весной 1933 года Бо Гу, Ло Фу, Чэнь Юнь (по-моему, он тогда отвечал за профсоюзную работу) и некоторые другие товарищи из центрального партийного аппарата перебрались в Центральный советский район. В Шанхае осталось бюро ЦК, которым сначала руководили Кан Шэн, а после его отъезда в Москву — Славин и Мицкевич.
Перед отъездом Бо Гу и Ло Фу потребовали у тов. Эверта откомандировать в советский район и меня. Эверт спросил мое мнение. Учитывая резкое сокращение возможностей моей работы в Шанхае и зная о скором прибытии главного военного советника, я согласился при условии получения соответствующей санкции ИККИ. Об этом Эверт и Бо Гу неоднократно запрашивали по радио Москву. Наконец весной 1933 года согласие было получено. Я направлялся в распоряжение ЦК КПК в качестве советника с ограниченными полномочиями. Никаких конкретных директив [39] или указаний я при этом не получил. По техническим причинам мой отъезд был отложен до осени, и я использовал это время для основательной подготовки: изучал всю доступную мне литературу о Китае и стал заниматься китайским языком.
Примерно тогда же, весной 1933 года, в Шанхай прибыл главный военный советник. Это был Манфред Штерн, или, как его называли, Фред. Во время войны в Испании он стал известен как генерал Клебер. Он добирался через Европу, Америку и Японию, поэтому опоздал на несколько месяцев, пропустив все установленные сроки встречи. К счастью, я его хорошо знал еще по Москве. Однажды он подошел ко мне прямо на улице, и я помог ему связаться с Артуром Эвертом. Хотя Фред, как главный советник, был моим начальником, связь с шанхайским домом ЦК по конспиративным соображениям продолжал поддерживать я.
К сожалению, между Фредом и мной чуть ли не с первых дней возникли разногласия по вопросу, имевшему большое значение как с политической, так и с военной точки зрения. Речь шла об отношении к 19-й гоминьдановский армии. Как уже упоминалось, в январе 1932 года эта армия героически обороняла от японских агрессоров китайский рабочий пригород Шанхая Чжабэй. Тогда коммунистическая партия поддержала 19-ю армию и вместе с пополнением направила в ее ряды многих членов партии. Затем Чан Кан-ши вступил с японцами в переговоры, приостановил военные действия и перебросил 19-ю армию в Фуцзянь, чтобы высвободить находившиеся там собственные силы для 4-го похода. Его «синерубашечники» и военная жандармерия провели чистку в рядах 19-й армии. Тем не менее среди солдат и офицеров по-прежнему сохранялись сильные антияпонские настроения, чему способствовал и гнев против Чан Кай-ши, которого обвиняли в национальном предательстве. Осенью 1932 года 19-я армия предприняла единственное крупное наступление против Советского района, захватив значительную территорию. Как это произошло, я объясню позже. В дальнейшем армия, в сущности, бездействовала. Она больше не предпринимала наступательных действий против Центрального советского района и не проявляла особого усердия в строительстве укреплений, которые должны были замкнуть кольцо блокады в Фуцзяни. Весной 1933 года, после выступления Фян Юй-сяна, появилась некоторая возможность создать [40] единый антияпонский фронт, но Цай Тин-кай ничего для этого не сделал. Однако, по моему мнению, а также по мнению тов. Эверта, он все еще оставался потенциальным союзником в том смысле, который вкладывала в это понятие директива ИККИ от января 1933 года. Поэтому я полагал, что Центральной армейской группе следует отказаться от наступательных боевых действий против 19-й армии и сконцентрировать все свое внимание на Северном фронте — против войск Чан Кай-ши. Фред же, напротив, вскоре после своего прибытия предложил использовать передышку на Северном фронте для наступления в Фу-цзяни. Он приводил два основных аргумента, впрочем мало связанных между собой. Во-первых, он рассчитывал на возможное поступление в Центральный советский район Китая оружия из Советского Союза. Руководствовался ли Фред собственными соображениями или располагал соответствующими директивами из Москвы, на что он прозрачно намекал, — это мне неизвестно. Получение такой помощи представлялось тов. Эверту и мне, при тогдашнем международном положении и внутренней обстановке в Китае, совершенно иллюзорным.
Незадолго до этого СССР восстановил дипломатические отношения с гоминьдановским Китаем. Транспортировка оружия, помимо прочего, была связана с серьезным политическим риском. Эту трудность, по мнению Фреда, можно было преодолеть путем доставки оружия по воздуху или захвата одного из морских портов на побережье провинции Фуцзянь. Второй его аргумент состоял в том, что Цай Тин-кай во время выступления Фэн Юй-сяна проявил себя как ненадежный человек. По мнению Фреда, следовало продемонстрировать нашу мощь, чтобы обеспечить поддержку Цай Тин-кая в борьбе против Японии и Чан Кайши. «Сначала нанести удар, а потом разговаривать!» — так отвечал Фред на мои возражения. При этом он добавлял, что даже если не удастся добиться послушания Цай Тин-кая, то, во всяком случае, успешная наступательная операция против 19-й армии обеспечит тыл и фланг в предстоящей решительной схватке с Чан Кай-ши в Фуцзяни. А затем можно было бы перейти к активным действиям, чтобы помешать сосредоточению и развертыванию на севере войск центрального правительства. Предложение Фреда получило энергичную поддержку Шанхайского бюро ЦК. О своем согласии с этим планом радировали [41] из Жуйцзиня Политбюро ЦК и Реввоенсовет. Тов. Эверт, который сначала более или менее разделял мою точку зрения, после этого присоединился к предложению Фреда. Бо Гу, у которого первое время тоже были сильные сомнения, уговорили согласиться в Политбюро, о чем он мне позже сам рассказывал, причем главную роль в этом сыграло одобрение операции Мао Цзэ-дуном.
Короче говоря, решено было наступать, и летом 1933 года Центральная армейская группа была переброшена в юго-западный оборонительный район. Операцию против гуандунских войск на юге обеспечивал 5-й корпус. 1-й и 3-й корпуса широким фронтом стремительно продвигались вперед в Западной Фуцзяни, не встречая серьезного сопротивления. Правда, из строя выбыло несколько тысяч человек, в основном из-за малярии и потертостей ног, чего и следовало ожидать в условиях субтропического лета. Потери убитыми и ранеными были незначительны. В течение трех месяцев два этих корпуса овладели рядом небольших уездных городов и захватили много оружия, боеприпасов, продовольствия, амуниции и т. п. 19-я армия, полтора года назад блестяще сражавшаяся с японцами, проявила полную неспособность или нежелание воевать. Брошенная на произвол судьбы гуандунскими войсками и войсками Центрального правительства, 19-я армия, избегая сражений в открытом поле, в основном ограничивалась обороной укрепленных городов и на других участках фронта медленно отходила назад на оборонительную линию, с давних пор существовавшую по рекам Футуньци и Шаци с главным опорным пунктом в Наньпине. Там в конце сентября — начале октября наступление выдохлось.
Эта операция, в ходе которой помимо фуцзяньских провинциальных войск были значительно ослаблены несколько дивизий 19-й армии, завершилась в октябре — ноябре переговорами между представителями Цай Тин-кая и Красной армии. Они привели к заключению своего рода соглашения о перемирии. Подробности этих переговоров, которые происходили во время моей поездки в Центральный советский район, так и остались для меня неизвестными. Поэтому я не могу сказать, прекратились ли военные действия в провинции Фуцзянь несмотря на наше наступление или же благодаря ему. С чисто военной точки зрения операция несомненно была успешной, так как позволила значительно расширить территорию, принесла богатые трофеи и завершилась [42] перемирием. Таким образом, были достигнуты все намеченные цели. Но с другой стороны, Чан Кай-ши, воспользовавшись отсутствием на Северном фронте наших главных регулярных сил, продвинул далеко на юг вдоль реки Сюйцзян до Наньфына строительство укреплений и внезапным ударом овладел Личуанем. В Северо-Восточной Цзянси была утрачена большая часть территории, завоеванной в конце 1932 года. Была закрыта существовавшая там брешь во вражеском кольце укреплений. Связь с 10-й армией окончательно прервалась. Центральная армейская группа вынуждена была совершить марш-бросок на Северный фронт, над которым нависла угроза. Таким образом, наши успехи в Фуцзяни были сведены на нет теми благоприятными исходными позициями, которые получил Чан Кай-ши для 5-го похода.
Еще более серьезными были политические последствия Фуцзяньской операции. В бурных дискуссиях о Фуцзяньской операции, происходивших в Шанхае, а полгода спустя — в Жуйцзине, все более проявлялись тенденции, которые восходили к старому лилисаневскому тезису о Китае как новом центре мировой революции, чью внутреннюю борьбу Советский Союз обязан поддержать военным путем, невзирая ни на какие внешнеполитические последствия. Вместо создания единого национального антияпонского фронта, на что была нацелена в основном политика ЦК после январской директивы ИККИ, снова выдвинулась на. первый план гражданская война против гоминьдана. А задача завоевания союзников в национально-революционной освободительной борьбе отошла на задний план, уступив место использованию противоречий в гоминьдановском лагере для достижения военных успехов. Усилилась сформировавшаяся еще раньше однобокая ориентация на сельские советские районы и Красную армию.
Конечно, в 1933 году, да и значительно позже, я далеко не столь ясно осознавал это перемещение центра тяжести в политике КПК, которое привело к столь роковым последствиям, и не мог относиться к происходившему так критически, как сегодня, когда я рассматриваю события ретроспективно. Но перемещение началось уже тогда. Руководящая роль китайского рабочего класса в антиимпериалистической и антифеодальной революции, и без того слабая в силу объективных причин, ставилась под сомнение и в силу субъективных факторов. [43]