В разгаре войны с Лондоном

После отъезда Роже я почти ежедневно посещал Марсака. Он стал более разговорчив, и мне удалось узнать у него некоторые детали о структуре его организации. Не оставалось сомнений, что я проник в организацию, известную как французская секция военного министерства Англии.

Французская секция военного министерства Англии, входившая в состав Управления специальных операций, в то время делала первые шаги. Это была организация с военной структурой, с чем я еще не сталкивался в своей контрразведывательной практике. Французской секцией в Лондоне руководили майоры Бакмастер и Боддингтон. В те дни, когда происходили описываемые события, организация переживала период бурного роста. Английским связным в Сен-Жориозе был капитан Питер Черчилль, который, по словам Марсака, был племянником премьер-министра Англии. Питер Черчилль находился в то время в Лондоне, но скоро должен был прибыть во Францию.{7}[107]

Через неделю из Сен-Жориоза вернулся Роже. Он был очень расстроен: Лондон не только отказался послать самолеты, но приказал немедленно прекратить всякую связь с Марсаком и так называемым полковником Анри.

Тем не менее, Роже возвратился в Париж. Не желая оставлять своего друга в беде, он предпринял этот шаг по собственной инициативе.

Постигшая нас неудача только облегчала мои действия. Я поспешил заверить Марсака, что, несмотря на отказ Лондона, в один прекрасный день все же вызволю его из тюрьмы. Я утверждал это вполне искренне, так как надеялся, что Марсак в конце концов станет нашим агентом.

Пока же следовало выиграть время, и я организовал допрос Марсака «Комиссией офицеров» якобы для определения его пригодности как будущего агента немецкой контрразведки. Через несколько дней я сообщил Марсаку, что его кандидатура временно отклонена. В последующие недели мы с Роже почти ежедневно посещали Марсака, но я ни на шаг не приблизился к своей цели — сделать его немецким агентом.

А затем произошел инцидент, в результате которого я едва не лишился головы. Методы работы Абвера иногда казались, особенно непосвященному человеку, граничащими с предательством. Вот почему возникло подозрение, [108] что я поддерживаю разведывательную связь с противником.

Возвратившись в Сен-Жориоз, Роже, естественно, самым подробным образом рассказал обо всем, что произошло с ним в Париже. Центр организации размножил доклад Роже и разослал всем своим группам во Франции. Полковник Анри был охарактеризован в Докладе как противник национал-социалистического режима, использующий свое положение в немецкой разведке для подрыва военных усилий Германии. К несчастью, экземпляр доклада оказался в кармане одного из агентов, арестованного службой безопасности в Марселе. Доклад произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Чиновники службы безопасности были уверены, что напали на след крупного изменника, связанного с противником.

Начальник отдела службы безопасности в Марселе лично прибыл в Париж, чтобы разыскать опасного полковника Анри. Не представило большого труда установить, что полковник Анри — это я, Блейхер. Через своих начальников я представил исчерпывающие объяснения о том, что вел лишь определенную игру в этом деле. Но мои объяснения не удовлетворили службу безопасности, и мне, несомненно, пришлось бы испытать немало неприятностей от гестапо, если бы в мою защиту со всей решительностью не выступил начальник управления службы безопасности в Париже — Киффер.

Тем не менее, я пришел к выводу, что необходимо изменить тактику и прекратить игру с Марсаком. Но прежде я хотел извлечь из наших отношений последнюю выгоду и решил [109] провести одно серьезное мероприятие. В квартире мадам Марсак я встретился с Роже, Луи и несколькими другими членами организации. Недалеко от дома, где происходила наша встреча, расположилась оперативная группа службы безопасности. Под благовидным предлогом я вышел из комнаты и подал заранее условленный сигнал. Через несколько минут все находившиеся в квартире были арестованы.

Меньше всех удивился Роже Бардэ. Он сразу все понял и спокойно сказал мне:

— Хорошо сыграно, месье Жан! Поздравляю вас!

Наступило самое подходящее время нанести удар по всей организации, пока провинциальные группы не узнали о том, что произошло в Париже.

В тот же вечер я выехал в Гренобль, захватив с собой двух агентов, в том числе своего лучшего агента Кики.

В Гренобле нас встретил майор итальянской разведки, и мы отправились в Аннеси и Сен-Жориоз. Из полученной от нас информации итальянская разведка уже знала о деятельности организации Сопротивления в Сен-Жориозе. Итальянцы не придумали ничего лучшего, как произвести обыск на вилле «Лим», хотя немецкая разведка категорически запрещала им предпринимать что-либо подобное.

Как и следовало ожидать, итальянцы ничего не нашли на вилле: организация перевела свою штаб-квартиру в другое место, и вилла «Лим» оказалась пустой.

Мне не хотелось возвращаться в Париж с пустыми руками. Захватив в Гренобле оперативную группу итальянской жандармерии, [110] я вместе с Кики снова выехал в Сен-Жориоз, надеясь отыскать что-нибудь заслуживающее внимания.

Было темно, когда мы прибыли в Сен-Жориоз. Мне очень хотелось заглянуть в «Отель де ля Пост», где я обедал при первом посещении Сен-Жориоза: Сначала я послал туда Кики, поручив ему узнать, не остался ли там кто-нибудь из членов организации. Я приказал ему мотивировать свои расспросы важными новостями, которые он якобы привез из Парижа. Кики вернулся очень скоро. Он сообщил, что кое-кто из членов организации в гостинице, по-видимому, есть. По моему распоряжению итальянцы немедленно оцепили здание, и я уже собирался вместе с итальянским офицером войти в гостиницу, как вдруг оттуда выскочили два человека и быстро скрылись в темноте. Впоследствии выяснилось, что одним из них был радист организации — Арно, за которым мы давно охотились. Я даже не пытался гнаться за ними, так как считал более важным задержать тех, кто остались в здании, и оказался прав: нас ожидал сюрприз, о котором мы даже и не мечтали.

Блвйхер, видимо, не знал, что начальнику французской полиции в Аннеси было известно о его передвижениях и тот, рискуя жизнью, заранее предупредил группу Сопротивления в Сен-Жориозе о предполагаемом приезде Блейхера. Подполковник Жак Адам, заместитель руководителя группы Сопротивления «Жан-Мари», сообщил мне, что этот храбрый француз впоследствии был арестован немцами и выслан в Германию, где и умер.[111]

Второе замечание к. этой части рассказа Блейхера: ни один из тех двух, которые выбежали из «Отель де ля Пост», не был радистом Арно (кличка капитана Рабиновича). Арно вообще не жил в Сен-Жориозе. За день до описываемых событий капитан Питер Черчилль послал его в другое место.

Всех немногочисленных жильцов, обнаруженных в «Отель де ля Пост», я собрал в вестибюле вместе с владельцем гостиницы и обслуживающим персоналом. Едва я приступил к допросу, как по лестнице спустилась женщина. Я сразу узнал в ней ту самую англичанку с энергичным выражением лица, которая так резко разговаривала с Луи во время моего первого визита в Сен-Жориоз.

Передо мной была Лиз — знаменитая Одетт! После моей первой встречи с Лиз я кое-что узнал о ней. Она играла крупную роль в английской разведке и оказала неоценимую услугу союзникам, раздобыв подробную информацию о марсельском порте и планы доков. Мои агенты донесли, что Одетт была женой Питера Черчилля и работала вместе с ним в Сен-Жориозе. Слухи о близком родстве Питера Черчилля с Уинстоном Черчиллем распространялись с двоякой целью: создать ему высокий авторитет во французском движении Сопротивления и обеспечить его безопасность на случай, если он попадет в руки немцев.

Одетт, француженка по национальности, в прошлом была замужем за французом Сансомом и имела троих детей. [112]

Король Георг VI наградил ее Крестом Георга, а президент Франции — орденом Почетного легиона. Фильм «Одетт», выпущенный после войны, сделал ее известной всему миру.

В ту ночь — 16 апреля 1943 года — я еще плохо представлял себе, с какой знаменитостью довелось мне встретиться. В халате, Одетт спокойно спускалась по лестнице, словно суматоха в вестибюле ее совершенно не касалась. По-моему, она собиралась пройти мимо меня и скрыться, я же был так ошеломлен, что только в последний момент спохватился и помешал ей уйти. У меня мелькнула мысль, что коль скоро Одетт здесь, то должен быть поблизости и Питер Черчилль.

Поручив итальянцам охранять задержанных, я попросил Одетт показать мне ее комнату. В сопровождении итальянского офицера мы поднялись наверх. Одетт и виду не подавала, что попала в беду.

Она молча открыла дверь своей комнаты. Это была скромно обставленная комната с одной кроватью. Я заглянул в соседнюю комнату и увидел лежащего на кровати молодого человека лет тридцати — тридцати пяти, в красивой пижаме. Не вставая, он спокойно улыбнулся мне. Книга, которую он, очевидно, только что читал, лежала перед ним на одеяле. Он медленно поднялся с постели. Передо мною стоял человек атлетического сложения, с приятными чертами лица. Я попросил его предъявить удостоверение личности. Не теряя самообладания, он попросил Одетт подать ему пиджак, достал из кармана удостоверение и протянул мне. Пьер Шамбрэн! Сомнений не оставалось — это был Питер Черчилль, известный также как Пьер Шове, а еще лучше — как Рауль. [113]

Да, это был Питер Черчилль! Он так неожиданно попался мне ровно через сутки после неудачной попытки итальянцев схватить его! С трудом удалось мне скрыть свое удовлетворение. Мое внешнее равнодушие было продиктовано, помимо всего прочего, желанием создать у итальянцев впечатление, что мы задержали одного из рядовых членов организации, и они вполне могут оставить его в моем распоряжении.

Пока итальянский офицер производил тщательный обыск, я небрежно болтал со спокойно одевавшимся Черчиллем. Вначале он пытался отрицать свою настоящую фамилию, но, в конце концов, признался, что действительно является Питером Черчиллем. Я спросил, у кого бы он хотел находиться под арестом: у немцев или итальянцев. Черчилль, не задумываясь, ответил, что предпочитает итальянцев. Такой ответ не вполне устраивал меня, но я не сомневался, что заполучу Черчилля вместе с Одетт, и что оба они будут переданы нам в Париже.

Между тем итальянский офицер закончил обыск и, как и следовало ожидать, ничего компрометирующего не обнаружил. Я разрешил Черчиллю и Одетт взять с собой чемодан с одеждой, и итальянцы их увели.

Допрос лиц, собранных в вестибюле гостиницы, показал, что никто из задержанных не принадлежит к организации, но все они в той или иной степени знали о ее существовании. Молодая хорошенькая жена владельца гостиницы вдруг набросилась со злобной бранью на меня и все немецкое. [114]

Вероятно, она впервые видела перед собой немца и воспользовалась возможностью излить свою душу.

По ее словам, мы, немцы, самые свирепые варвары в истории человечества. Настоящие гунны! Оказывается, она хорошо знала, что во время первой мировой войны немцы отрезали у женщин руки. По всей вероятности, француженка не отдавала себе отчета, что за подобное заявление ее могут арестовать. Владелец гостиницы усиленно пытался успокоить разбушевавшуюся жену и то и дело принимался извиняться передо мной. Не теряя самообладания, я порекомендовал ей впредь более тщательно выбирать выражения.

Так закончилась операция в Сен-Жориозе, в результате которой в мои руки попали два самых важных английских разведчика во Франции того времени.

8 мая 1943 года П. Черчилль и Одетт после длительных переговоров с итальянцами о том, в чьем распоряжении они должны находиться, были переданы немецким военным властям и помещены во Френскую тюрьму.

Эта версия ареста П. Черчилля и Одетт в основном совпадает с фактами, изложенными капитаном Черчиллем в его книге «Дуэль умов». Из повествования Черчилля видно, что Одетт сообщила в Лондон о деятельности Блейхера и его предложении вылететь в Англию. Майор Бакмастер немедленно ответил, что Анри крайне опасен, и приказал всем членам группы переменить местожительство. [115] Блейхер, очевидно, бурно переживал свой триумф, однако и после ареста двух английских разведчиков он знал далеко не все. Владелец «Отель де ля Пост» Жан Коттэ и его жена были тесно связаны с англичанами. Тем не менее, немцы ни в чем не подозревали их — Коттэ так же хорошо сыграли свою роль, как и П. Черчилль.

Блейхер ничего не сумел узнать о контейнерах с оружием, сброшенных с бомбардировщика «Галифакс», одновременно с П. Черчиллем, на вершину горы Семноз. Оружие было спрятано в заброшенной горной гостинице, его охранял капитан Алек Рабинович. Позднее им воспользовались партизаны, которыми командовал лейтенант Том Морел. Эти люди принадлежали к тем двум тысячам маки, что скрывались на плато Глиэр, готовые скорее умереть, чем отправиться в Германию на принудительные работы.

Ровно через год, накануне решительных боев с немцами, лейтенант Морел роздал это и другое оружие 450 ветеранам своего отряда, среди которых было 50 бывших бойцов испанской республиканской армии. По данным капитана Черчилля, против партизан Морела действовала немецкая альпийская дивизия численностью в 10 тысяч солдат и офицеров с приданными ей 88-миллиметровыми пушками, трехдюймовыми минометами и двумя эскадрильями пикирующих бомбардировщиков. Маки действовали очень умело и потеряли только двенадцать бойцов, [116] сами же, перед тем как скрыться через занесенный снегом горный проход, уничтожили триста немцев. После того как партизаны спустились с плато Глиэр в долину, около ста из них были опознаны французскими полицейскими и выданы немцам. Немцы подвергли их пыткам и многих расстреляли. Казненные партизаны, а также двенадцать бойцов, павших, на плато Глиэр, были похоронены на кладбище Моретт. Сам Морел был убит незадолго до этого во время переговоров с французским полицейским офицером. Блейхер мог бы найти при аресте Черчилля и Одетт шесть кварцевых пластин для радиопередатчиков. Эти кварцевые пластины благополучно дошли до своего места назначения. Блейхер не обнаружил и мощного радиоприемника, спрятанного в подвале Жана Коттэ.

Я несколько раз допрашивал Одетт в тюрьме. Она упорно молчала, и я быстро понял, что заставить ее говорить не удастся. Не удивительно, что мой интерес к ней охладел, и вскоре я потерял ее из виду. Лишь после войны мне рассказали, что Одетт перевели в концлагерь в Германии, где она перенесла немало лишений. Тогда же я узнал и о том, что ее подвергали чудовищным, нечеловеческим пыткам.

Одетт сообщает:

«Меня пытали в июне, и с Анри я встречалась еще до того, как в августе меня отправили в Германию. Однажды меня вывели из камеры босой.

Блейхер присутствовал при этом — вот, [117] почему я не верю, что в то время он не знал о пытках, которым я подвергалась. Я заявила ему, что не вижу разницы между его военной контрразведкой и гестапо, так как передавая арестованных гестапо, он прекрасно понимал, что обрекает их на пытки.

Возможно, Блейхер и в самом деле не знал, что меня будут пытать в гестапо на авеню Фош, но, по меньшей мере, он должен был отдавать себе отчет в том, что пытки возможны.

Находясь в тюрьме, каждый заключенный вынужден сам решать вопрос, может ли он или она поддаваться на лесть и доброту врага. Блейхер говорил со мной о музыке и на другие отвлеченные темы и даже предлагал поехать с ним в Париж. Если бы он предложил мне эту поездку вместе с П. Черчиллем, я, возможно, согласилась бы. Ехать одна с Блейхером я, конечно, не могла, так как не верила в его рассуждения о том, что он работает в контрразведке вопреки своему желанию. Поэтому-то я и отклонила его предложение».

Питер Черчилль, мнимый племянник премьер-министра Англии, в 1943 году представлял для меня значительно больший интерес, чем Одетт. С самого начала я понимал, что вряд ли смогу убедить его подробно рассказать о той организации Сопротивления, с которой он поддерживал связь по поручению английской разведки. Мне пришлось применить ту [118] же игру, что и с Марсаком, — я снова превратился в полковника Анри и добился, что П. Черчилль стал разговаривать со мной.

* * *

Я уже располагал довольно подробными данными о характере работы и обязанностях английских офицеров, связанных с французским движением Сопротивления, и мог не задавать П. Черчиллю дополнительных вопросов на эту тему. Все чаще и чаще мы говорили на политические темы. Я очень обеспокоился, когда узнал от П. Черчилля о тех гигантских приготовлениях, какие ведутся в Англии для окончательного разгрома Германии. Вся страна превратилась в арсенал. Из США ежедневно прибывали тысячи тонн военных грузов. Черчилль не оставил у меня никаких сомнений в том, что в течение года Германия проиграет войну. Беседы с ним заставляли меня о многом думать, я еще отчетливее стал понимать, что войну нам не выиграть.

Вскоре между мной и П. Черчиллем установились чуть ли не дружеские отношения. Мы сидели в одиночной тюремной камере, словно два добрых приятеля, и делились своими заботами и огорчениями. Несколько недель заключения не отразились на П. Черчилле — он все еще сохранял жизнерадостность, и я наслаждался его здоровым юмором. Он регулярно целыми часами занимался гимнастикой, и это отчасти скрашивало монотонность тюремной жизни. Как мне казалось, он всякий раз с нетерпением ожидал моего прихода, чтобы поболтать часок-другой.

Я делал все, что мог, пытаясь облегчить его [119] положение, приносил в камеру книги, газеты. Мне это удавалось без особых трудностей, так как в тюрьме распространился слух, что мы арестовали и держим здесь очень важную персону.

Когда П. Черчиллю потребовалось чистое белье и дополнительное питание, я поинтересовался, нет ли у него в Париже друзей, которые могли бы снабжать его. Черчилль назвал некоего месье Фоля, проживающего на площади Мюэтт. Он дал мне честное слово, что после начала войны не поддерживал никакой связи с Фолем и что тот ничего не знает о его деятельности в военное время. Получив эти заверения, я решил, что вполне могу предоставить Фолю возможность позаботиться о своем друге. Я отправился на площадь Мюэтт и представился там как полковник Анри. Фоль принял меня довольно сдержанно, но узнав причину моего визита, с готовностью собрал для Черчилля большую посылку с бельем и продуктами Черчилль чуть не бросился меня обнимать, когда я доставил ее в камеру.

Фоль стал приносить мне на квартиру посылки для Черчилля. Как-то, посоветовавшись с Фолем, я решил развлечь Черчилля. Под предлогом проведения специального допроса я взял его из тюрьмы и привез к себе на квартиру. Черчилль принял ванну, побрился, сменил костюм и почувствовал себя другим человеком. Затем мы поехали к Фолю, где нас ожидал накрытый стол. После чудесного ужина мы просидели до утра, болтая и развлекаясь игрой на пианино. Глядя на нас, никто бы не подумал, что за столом сидит заключенный со своим тюремщиком. [120]

В ту ночь Черчилль написал расписку, которая могла послужить Фолю оправданием, если бы он оказался в руках союзников. Дело в том, что дружеские отношения между Фолем и мной, служащим немецкой военной контрразведки, могли получить огласку и поставить его в затруднительное положение. Я понимал, что наступит время, когда я окажусь среди побежденных, и не возражал бы сам получить такой документ, но у меня не хватило смелости обратиться с подобной просьбой к своему узнику.

Рано утром я отвез Черчилля обратно во Френ. «Ночной допрос» окончился.

Блейхер не совсем точен. П. Черчилль подтвердил, что он действительно выезжал из тюрьмы для посещения месье Шарля Фоля, о котором упоминалось выше. Однако это происходило не вечером, а днем, и во второй половине дня он уже вернулся в тюрьму. Вероятно, вечером Блейхер брал с собой какого-то другого заключенного. После того как Черчилль вместе с Блейхером посетил Фоля, последний передал информацию о местонахождении и состоянии здоровья Черчилля в Швейцарию, откуда она поступила в Лондон.

Комедия не могла продолжаться долго. Мое начальство хотело знать, к чему привели «дружеские» беседы с Черчиллем, еще больший интерес проявляла к ним служба безопасности. Предварительные допросы подходили к концу, военная контрразведка должна была передать Черчилля службе безопасности. Я предложил [121] обменять заключенного на высокопоставленного эсэсовца, находившегося в Англии и приговоренного к смертной казни. После всестороннего обсуждения мой план отклонили, — по-видимому, никто не хотел взять на себя ответственность за выдачу такого важного заложника.

Я стал посещать Черчилля все реже и реже. Другие дела, связанные с продолжительными выездами из Парижа, отнимали у меня много времени, и перерывы между моими встречами с Черчиллем удлинялись. Иногда, обычно поздно вечером, Фоль заходил ко мне, чтобы передать посылку для своего друга. Однажды он принес ценный портсигар и сказал, что купил его для меня от имени Черчилля в качестве подарка. Если мне не изменяет память, это произошло во время последнего визита Фоля ко мне. Фоль был желанным гостем, и обычно мы проводили за чашкой чаю около часа. Затем я потерял Черчилля из виду. Позднее по распоряжению верховного командования его отправили в Германию, в специальный концлагерь, где по тем или иным соображениям с заключенными обращались сравнительно гуманно.

Больше я никогда не встречал П. Черчилля, но убежден, что он помог мне, когда в конце войны я оказался в тюрьме в Лондоне.

Блейхер путает, когда пишет о предложении обменять П. Черчилля на высокопоставленного, эсэсовца, якобы находившегося в Англии. Никакого высокопоставленного эсэсовца, приговоренного к смертной казни, в Англии во время [122] войны не было. В действительности немецкая разведка предложила обменять капитана П. Черчилля на бежавшего из Германии заместителя Гитлера — Рудольфа Гесса. Это предложение (немцы, вероятно, передали его в Лондон по радио) вызвало недоумение во французской секции военного министерства, поскольку в то время там не знали, что немцы по ошибке приняли капитана П. Черчилля за родственника премьер-министра Англии.

Причина путаницы, вероятно, заключается в том, что немецкие контрразведчики лишь поверхностно допросили капитана Черчилля, а справочно-исследовательский аппарат Абвера работал явно неудовлетворительно.

Блейхер предполагает, что его предложение было отвергнуто. На самом же деле переговоры продолжались, но Блейхер, естественно, не знал о них.

Посетив Сен-Жориоз вторично после ареста П. Черчилля, я вернулся во Френ и направился в камеру Роже Бардэ. К тому времени он уже твердо решил вопрос о своем будущем и, увидев меня, сразу же принялся излагать свои соображения.

— Неужели мне придется до конца войны гнить в этой камере или лишиться жизни по вине других? Нет, месье Жан, жизнь слишком коротка, чтобы так просто расстаться с ней! Хочу сделать вам предложение: освободите меня, и я соглашусь работать на вас. Мне многое известно о нашей организации, как и о другой крупной группе Сопротивления, располагающей складами оружия в Савойе. [123] Мне известно и многое другое, что представит интерес для вас.

Я тщательно взвесил предложение Бардэ. Может ли он действительно оказаться полезным? И не собирается ли он отомстить за то, что я так грубо обманул его? Инстинктивно я чувствовал, что его можно использовать, — во всяком случае, следует попытаться.

Прежде всего, нужно было преодолеть одно препятствие — возражения все той же службы безопасности. СД с каждым днем усиливала свое влияние и вмешивалась во все наши действия. В то время служба безопасности проводила большую кампанию по разгрому агентурной сети, созданной во Франции английской разведкой, и, конечно, знала, что Роже Бардэ арестован и находится в наших руках.

Как и следовало ожидать, СД приложила все усилия к тому, чтобы оставить Роже Бардэ в тюрьме, пока его не допросят ее чиновники, Но я все же добился своего: Роже не передали на допросы в службу безопасности и освободили как моего агента.

В середине мая 1943 года я послал Роже с первым поручением в район Аннеси — Гренобль. Я принял это решение не без долгих колебаний. Если Роже не вернется, мне грозили большие неприятности со стороны службы безопасности. Речь шла о моей голове. Однако Роже вернулся и доставил мне ценную информацию.

Перед тем как начать играть новую роль. Роже выдвинул условие: никаких репрессивных мер против его бывшего начальника Поля Фраже. Поль являлся руководителем одной из [124] организаций французского движения Сопротивления. Оставить Поля без наблюдения я не мог. Я знал, что он нелегально вылетел в Лондон с одного из аэродромов около Парижа, провел в английской столице несколько недель и в ближайшие дни должен вернуться во Францию.

В немецком издании этой книги капитан Анри Фраже ошибочно назван Полем Фраже. В действительности Поль — это псевдоним Анри Фраже, руководившего одной из организаций движения Сопротивления, известной под названием группа «Жан-Мари». Из немецкого варианта книги вытекает, что капитан Поль Фраже и капитан Анри Фраже не одно и то же лицо. На последующих страницах книги, где Блейхер называет Поля по фамилии, эта ошибка нами исправлена; читатель должен помнить, что Поль и Анри Фраже — один и тот же человек.

В то время Блейхер и его начальники, очевидно, не знали, что группа Фраже (ее закодированное название — группа «Жан-Мари» — Блейхером совершенно не упоминается) действовала не только в Париже, но и на значительной территории Франции.

Когда мне стало известно о возвращении Поля из Лондона, я приложил немало усилий, чтобы убедить Роже Бардэ связаться с ним. Мне нужно было как можно скорее доказать, что Роже полностью находится под моим влиянием и что я смело могу на него положиться. Иначе служба безопасности всегда будет подозревать, [125] что он работает на обе стороны. Своевременное возвращение Роже из Гренобля еще не служило доказательством надежности моего нового агента: он мог получить там задания, направленные против немцев.

Хотя Роже был абсолютно беспринципным человеком, уговорить его вести себя с капитаном Фраже в соответствии с моими указаниями оказалось не легким делом. Очевидно, из чувства искренней привязанности к своему шефу он долго не соглашался со мной. Но, в конце концов, я все же уговорил его. Поскольку Поль, безусловно, знал об аресте Роже, я разработал и прорепетировал со своим агентом вполне правдоподобную версию его «смелого побега» из Френской тюрьмы.

Повар из Сен-Жориоза, Луи, сообщил Роже о торговце углем из Нейи по фамилии Саже. Саже являлся связным Поля, и Роже попросил его устроить встречу с шефом, что тот и сделал. Роже рассказал Полю об обстоятельствах своего «побега» из тюрьмы, и тот, очевидно ничего не заподозрив, поверил Роже. Он сообщил, что французская секция в Лондоне дала ему задание расширить парижскую организацию. Примечательно, что Поль вернулся не один, а с англичанином по фамилии Эллис и его секретарем англичанкой Дениз.

В этой игре, полной обмана и интриг, мы неожиданно столкнулись с серьезными трудностями. Дело заключалось не в Анри Фраже. Он относился к Роже, как к сыну, и ни секунды не сомневался, что тот рассказал ему правду о своем побеге из тюрьмы. Затруднения создавали Саже и его группа. Они видели в Роже своего конкурента и распространяли о [126] нем слухи, как о подозрительной личности. Оставался один выход: поодиночке убрать этих людей с дороги Роже. Только тогда он мог укрепить свое положение внутри парижской группы Сопротивления и информировать нас о ее деятельности. Но удастся ли проделать это так, чтобы ни малейшая тень подозрения не пала на Роже?

Выполнить этот план мог помешать нам повар Луи, известный также как Луи «Бельгиец». Поэтому я организовал «обычную» проверку документов в ресторане на улице Мюэтт, где Луи обедал с четырьмя товарищами — членами своей группы. Полиция задержала Луи и остальных, но потом одного из них выпустила под тем предлогом, что его удостоверение в порядке. Никто не заподозрил, что контрразведка имела отношение к этим арестам. Спустя некоторое время мы арестовали Саже. Теперь Роже остался единственным доверенным лицом Поля и его старшим агентом.

Эта подготовительная работа продолжалась до июня 1943 года. Мы по-прежнему имели очень мало данных об Эллисе и его секретаре. Роже встречался с ними, но не мог установить близких отношений. Оба английских агента вели себя очень осторожно и никого не допускали к своему радиопередатчику, с помощью которого они поддерживали связь с Лондоном. Роже не смог выяснить, какими кодами они пользуются, когда и на каких частотах работают. Мы не знали даже, где находится их радиопередатчик.

Но постепенно нам все же удалось добиться успеха. Как-то в разговоре с Эллисом и Дениз [127] Роже упомянул мастерскую, где изготовляются фальшивые удостоверения личности. Эллис попался на удочку и вручил Роже фотокарточки англичан, членов своей организации, с тем, чтобы тот сделал для них фальшивые документы. Англичане получили документы довольно быстро, причем сделаны они были превосходно (их изготовила немецкая контрразведка в гостинице «Лютеция»). Копии документов, естественно, остались у нас, в наших досье. Теперь уже не представляло труда в случае необходимости установить местонахождение англичан и арестовать их.

Вскоре возникла новая опасность. Служба безопасности потребовала участия в решении вопросов, которыми до сих пор занимались только мы. Вскоре меня вызвал к себе некий Боймельбург — по общему мнению, чрезвычайно неприятный тип. Он яростно набросился на меня с критикой моих методов, а затем резко заявил, что в будущем всю контрразведывательную работу против французской секции следует сосредоточить только в руках службы безопасности.

Летом 1943 года деятельность военной разведки и контрразведки и службы безопасности так переплелась, что мы часто работали параллельно, мешая друг другу. Однако вскоре чиновники службы безопасности поняли, что авторитет полковника Реллинга настолько велик, что даже они не могут вмешиваться в его дела. Атака службы безопасности закончилась безрезультатно. Я получил подтверждение, что должен довести до конца «операцию Великий герцог».

У союзников, как и в разведках других стран мира, [128] тоже наблюдался параллелизм и соперничество в работе. Этот вопрос интересовал меня с профессиональной точки зрения. Честолюбие отдельных личностей, желание отличиться, сознание собственной неполноценности и другие человеческие слабости — все играло свою роль. Анри Фраже часто жаловался Роже, что англичане-связные мешают ему работать из-за своего стремления занять главенствующее положение. В конце июня 1943 года он вновь вылетел в Лондон, чтобы получить указания о распределении обязанностей и порядке подчинения.

Мы воспользовались этой благоприятной возможностью для устранения его английских соперников. Эллис был арестован у себя на квартире на Порт д'Орлеан, а Дениз и радист-оператор во время их встречи с Роже.

В июле 1943 года Анри Фраже возвратился из Лондона. Он получил чин майора, и теперь ему было легче строить свои взаимоотношения с английскими разведчиками. Поль получил задание срочно расширить в Париже и его окрестностях агентурную сеть. Он не выразил особого огорчения, когда узнал об аресте Эллиса и Дениз, так как с самого начала совместной работы между ними установились натянутые отношения.

Поль и Роже получили полную возможность работать самостоятельно. Роже стал важной персоной в Париже, поскольку шеф консультировался с ним и информировал его по всем вопросам.

Роже Бардэ, безусловно, был очень близок к Полю, но вовсе не являлся его [129] единственным доверенным лицом и старшим агентом. Заместителем Поля был некий Жак Адам, о котором Блейхер нигде не упоминает, так как он не знал о нем.

Дениз — это мисс Андрэ Боррел — одна из семи англичанок-агентов, арестованных немецкой контрразведкой в период расширения деятельности Управления специальных операций во Франции.

Утверждения Блейхера о том, что он обеспечил английских агентов личными документами, не следует понимать в том смысле, будто подполковник Бакмастер посылал свою агентуру во Францию без документов. Очевидно, агентам было выгодно получить более свежие документы или документы на другие фамилии. Вместе с тем бесспорно, что, согласившись на предложение Роже Бардэ, агенты пошли на риск, неизбежный в деятельности разведчика.

Между тем Марсак все еще находился во Френской тюрьме. Я не терял надежды, что он со временем согласится стать немецким агентом, и навещал его каждый раз, как только у меня выпадало свободное время. Однако Марсак оставался непреклонным. К сожалению, у меня не было возможности улучшить его тяжелое положение, но я делал все что мог. Скоро я так погрузился в служебные дела, что совершенно потерял его из виду.

В конце 1943 года Лондон прислал в парижский район нового радиста — Бастьяна и женщину-агента — Элли. Оба были англичанами и [130] подчинялись Полю. Бастьян и Элли привезли с собой тревожные сведения. Полученные ими перед отъездом директивы требовали активизации сил французского движения Сопротивления, которое в ближайшее время планировалось обеспечить достаточным количеством оружия. Они должны были подобрать и сообщить в Лондон площадки для сбрасывания оружия на парашютах и места для его хранения.

С помощью Роже я успел вовремя включить в эту работу своего агента Кики. Он еще ранее начал восстанавливать разгромленную группу в Лизьё, и ему удалось довести ее численность до трехсот человек. Кики, как руководитель такой сильной группы, должен был привлечь внимание Поля, а мы, таким образом, получили бы возможность в какой-то мере контролировать ее деятельность.

Роже и Кики вместе с другими приняли участие в обследовании местности. Группа Лизьё вновь перенесла центр своей деятельности в район Лизьё — Кан, и вскоре ее радист начал передавать в Лондон координаты посадочных площадок и мест для сбрасывания парашютистов.

В июле недалеко от Нанта и Лимы английские самолеты в контейнерах сбросили ручные пулеметы «Стен», гранаты, взрывчатку и холодное оружие. Выброска первых партий оружия происходила в моем присутствии.

Для отвода глаз вместе со мной в Лимы приехала Сюзанн. Принимавшим оружие членам группы Роже представил нас как «большого начальника из Англии и его секретаря». Создалась очень напряженная обстановка: я, немец, находился среди двадцати участников движения Сопротивления [131] — решительных людей, занятых опасной операцией. Физически я ощущал недоверие окружающих меня людей. Один неосторожный шаг мог стоить мне жизни.

Ожидая прилета английского бомбардировщика, я отделился от остальных и отошел в сторону. Это едва не привело к неприятному, инциденту. Передо мной из темноты внезапно вырос коренастый парень лет семнадцати и угрожающе направил на меня автомат. Как большой начальник из Лондона я накричал на него, а затем набросился на Кики, когда тот поспешно подошел к нам, чтобы узнать, в чем дело.

— Извините, начальник, — сказал Кики, — но на нас в любую минуту могут напасть боши!

В тот момент я подумал, что, пожалуй, в следующий раз придется захватить с собой пистолет.

Оружие, сброшенное в Лимах, вскоре было изъято нами, о чем группа даже не подозревала. А затем служба безопасности изъяла оружие, сброшенное около Нанта и спрятанное в пещере, которой пользовалась группа Лизьё.

Вскоре случаи выброски оружия так участились, что мы уже не могли присутствовать на каждой операции. В августе произошло, по меньшей мере, двадцать выбросок. Поскольку приемочные группы всегда состояли из действительных участников движения Сопротивления, входивших в организацию Поля, я не знал, где они прятали оружие. Создавалось опасное положение, но мы нашли выход. Под видом экспертов Роже и Кики поочередно обследовали все склады и сообщили мне их точное местонахождение. Выждав некоторое время, мы занялись [132] ликвидацией складов, в первую очередь плохо укрытых и обнаруженных якобы случайно. В других случаях мы арестовывали лицо, ответственное за сохранность оружия, и позднее ликвидировали его склад. Товарищи арестованного считали, что он «раскололся», то есть все рассказал в тюрьме. Такие склады мы уничтожали открыто.

Вскоре меня вызвал к себе полковник Реллинг и передал, что парижское руководство Абвера выражает озабоченность тем, что склады оружия уничтожаются не сразу. Я заверил его, что склады будут изъяты вовремя, так как мне известно их местонахождение, оружие же по категорическому распоряжению из Лондона до начала вторжения союзников распределению не подлежит.

Операции немецкой контрразведки по обнаружению и последующей ликвидации складов оружия проводились довольно успешно не только во Франции, но и в других странах. Но читатель, без сомнения, поймет, что этот успех немецкой контрразведки выглядит не столь уж значительным на фоне бурной активности французского движения Сопротивления в июне 1944 года.

Кроме того, Роже и Кики, видимо, информировали Блейхера не о всех известных им складах, так как действовали среди людей, которые могли заподозрить их в предательстве, если бы провалы последовали один за другим.

В парижскую группу Поля входил некий Тюдор. Он проживал в Компьене и считался специалистом по наиболее крупным диверсиям. [133] Тюдор получал взрывчатку от Поля и имел нескольких помощников. Этого исключительно опасного человека следовало обезвредить как можно скорее. Еще несколько недель назад я сообщил в службу безопасности его адрес, но им не удалось схватить его.

Однажды вечером в мою комнату ворвался сильно взволнованный Кики.

— Тюдор здесь! — воскликнул Кики. — Он только что разговаривал с Полем, и Роже в одной из контор на авеню Виктор Гюго. С последним поездом он возвращается в Компьен, а завтра взлетит в воздух еще один немецкий воинский эшелон.

Не теряя времени, я сунул в карманы пистолет и наручники и вместе с Кики выбежал на улицу. Тут я с досадой вспомнил, что мой автомобиль находится в ремонте. Мы могли поехать только на метро, а это означало, что у нас не оставалось времени забежать в штаб и захватить с собой несколько человек. Другими словами, мне предстояло иметь дело с Тюдором один на один. Должен признаться, эта перспектива не вызывала у меня особого восторга: у нас имелись сведения, что Тюдор в прошлом был профессиональным боксером и обладал огромной физической силой.

Наконец мы добрались до авеню Виктор Гюго. Я послал Кики в контору, которую использовала в качестве своего секретного штаба парижская организация французской секции, руководимая майором Фраже, а сам спрятался в ближайшем подъезде. Вскоре в одном из окон первого этажа показался свет — условный сигнал Кики, что Тюдор вышел из комнаты. [134]

Через минуту я увидел Тюдора.

Приземистый, широкоплечий детина вразвалку шагал по мостовой. Да, без сомнения, это был Тюдор. Даже издали бросались в глаза его огромные кулачищи и бычья шея. Я вздрогнул. Нечего было и думать справиться с ним один на один, а помощи ждать неоткуда. На улице ни одного немецкого солдата! Да и какой толк, если бы они и были? Прежде чем я, человек в штатском, сумею их убедить, что имею право арестовать Тюдора, он скроется. Оставалось не терять его из виду, и я направился за Тюдором.

Он привел меня на станцию метрополитена. Мы сели в один вагон. На одной из станций Тюдор вышел из вагона, чтобы сделать пересадку. Я последовал за ним и на платформе увидел двух немецких офицеров. Теперь нужно было действовать. Предъявив офицерам удостоверение сотрудника контрразведки, я решительно сказал одному из них:

— Господин капитан, я должен арестовать шпиона и прошу вашего содействия. Это очень опасный человек — советую держать оружие наготове.

К счастью, капитан быстро понял, что от него требуется.

— Где он?

Я указал на Тюдора, который в ожидании поезда стоял к нам спиной.

Внешность Тюдора вызвала беспокойство и у офицеров.

— Мы попытаемся арестовать его в тот момент, когда он будет садиться в вагон, — сказал я. [135]

— Вы наведете на него пистолет, а я быстро надену наручники.

К платформе подошел поезд. В тот момент, когда Тюдор собирался шагнуть в вагон, капитан с пистолетом в руке загородил ему дорогу и крикнул:

— Вы арестованы!

Тем временем я быстро скрутил Тюдору руки за спину и надел на них наручники. Все это произошло настолько быстро, что Тюдор пришел в себя только тогда, когда оказался в вагоне. Мои партнеры сочли свой долг выполненным и, пробормотав несколько слов о неотложных делах, сошли на следующей станции.

Я вновь остался один. Как мне справиться с ним без посторонней помощи? Тщетно я надеялся, что в поезд сядут немецкие солдаты — остановка следовала за остановкой, но в вагон не вошел ни один военный. Тюдор рычал, стремясь сорвать наручники.

Находившиеся в вагоне пассажиры поняли, наконец, что происходит, и, не ограничиваясь злобными взглядами, начали отпускать по моему адресу едкие замечания.

Я лихорадочно обдумывал один вариант за другим. Провести такого арестованного ночью по улицам Парижа я не смогу. Как вывести его со станции метро на улицу? А если он откажется идти? Вряд ли мне удастся доставить его во Френскую тюрьму или в другую военную тюрьму — Шерш-Миди. Куда же вести его?

И тут меня осенила блестящая мысль. Около станции метро «Репюблик» находилась гауптвахта немецкой военной жандармерии, туда-то я и решил доставить Тюдора.

Но до станции «Репюблик» еще шесть остановок, [136] а положение с минуты на минуту обострялось, проклятия и брань в мой адрес усиливались. Чувствуя себя не лучше арестованного, я нетерпеливо считал остановки: пять... четыре... три. Но вот, наконец, и станция «Репюблик». Как только поезд остановился, я, держа пистолет наготове, подтолкнул Тюдора к дверям. И он вышел!

По платформе прохаживались немецкие солдаты, но ни один из них не проявил желания остановиться и помочь — они видели во мне лишь смешного штатского. А Тюдор вне себя от ярости пристально смотрел на меня и не двигался с места. Я заметил, что он пытается оттеснить меня к краю платформы, словно собирался столкнуть под приближающийся поезд. Я отодвинулся от него, и в следующую минуту ко мне подоспела помощь.

Странное поведение двух штатских, топтавшихся на платформе, привлекло внимание военного патруля.

— Что тут происходит? — спросил лейтенант,

Я предъявил удостоверение личности, однако лейтенант ничего не понял. С трудом я уговорил его препроводить нас на ближайший жандармский пост. Через десять минут Тюдор сидел за решеткой.

Я облегченно вздохнул. Поручив жандармам строго наблюдать за арестованным, я сказал, что вернусь сразу же, как только добуду машину для перевозки задержанного во Френ.

Между тем меня ждала срочная работа. Тюдор подготовил диверсию против немецкого воинского эшелона, и у него, разумеется, были сообщники. Я немедленно доложил Реллингу о предстоящей диверсии. Жандармерия в Компьене [137] была поставлена на ноги, а патрули на железных дорогах удвоены.

Через два часа, прибыв на гауптвахту на площади Репюблик, я застал там всех в состоянии крайнего возбуждения.

— Десять минут назад, — сообщили мне, — арестованный выбросился из окна второго этажа и разбился насмерть.

Я кинулся во двор, где лежал Тюдор. При падении он ударился головой об асфальт, его череп был наполовину раздроблен. В правом выпученном глазу Тюдора застыло угрожающее выражение, и мне показалось, что он с бешеной яростью уставился на меня. Это было ужасное зрелище.

Что же произошло? Жандармский офицер приказал доставить к нему Тюдора для проверки документов. Тюдор охотно пошел за конвоиром. На лестничной площадке он внезапно дико вскрикнул и с силой бросился в закрытое окно.

Я молча смотрел на труп. За все время мы с Тюдором не обмолвились ни одним словом, но сейчас мне казалось, что я слышу его сдавленный голос: «Будь ты проклят!»

Кто этот Тюдор? Французская полиция знала его еще с довоенных времен как опасного человека, замешанного в различных антиправительственных действиях. Не было никаких сомнений, что он участвовал в террористических актах против немецкой армии.

* * *

К тому времени я убедился, что Роже Бардэ не ведет двойной игры и окончательно перешел на сторону немцев. Я надеялся, что вскоре [138] смогу познакомиться с его таинственным начальником Полем. Такая возможность представилась, когда Роже договорился встретиться с Полем в кафе «Монте-Карло». Я должен был случайно появиться в кафе и подсесть к их столику. В назначенное время я пришел в кафе. Роже встал и сказал, что он рад этой счастливой встрече. Затем он представил меня Полю как немецкого офицера полковника Анри, о котором он уже ему говорил.

— Полковник Анри из немецкой армии, — сказал он, многозначительно улыбаясь. — Друг Франции.

Я сел за столик. Завязалась оживленная беседа. Поль сообщил, что он дядя Роже и хотя не принимает активного участия в движении Сопротивления, но довольно хорошо информирован о его деятельности. Я понимал, что смогу расположить его к себе только в том случае, если дам какое-нибудь бесспорное доказательство своего искреннего отношения к движению Сопротивления. Удобный момент наступил, когда во время беседы он спросил меня:

— Вы знаете Гильберта?

На мгновение я задумался над своим ответом. Мне представлялась удобная возможность сыграть свою роль, ибо я знал, что в парижских кругах движения Сопротивления Поль и Гильберт открыто соперничают между собой.

— Да, я знаю Гильберта, — ответил я. — Знаю лучше, чем ему бы хотелось. Будьте осторожны с Гильбертом — он предатель.

Это соответствовало действительности. Гильберт был главным агентом Киффера, агентом-двойником, так как одновременно работал на службу безопасности и на английскую разведку. [139]

Совершенно беспринципная личность, он не признавал никакой этики и не придерживался даже тех своеобразных норм поведения, которыми обычно руководствуются шпионы вне зависимости от того, в интересах какой страны они работают. Полнейший эгоист, Гильберт считался только с интересами собственной личности. Во имя этого он пошел бы на что угодно, включая предательство.

Еще до нашего разговора с Полем я предупреждал Киффера о Гильберте, а Поль, как мне доложил Роже, информировал о нем Лондон. Однако англичане не поверили Полю и по-прежнему высоко ценили Гильберта. Именно благодаря Гильберту служба безопасности работала против английской разведки в целом более успешно, чем мы — военная разведка и контрразведка.

Я неоднократно имел возможность убедиться на собственном опыте, что Гильберт мешает мне. В результате неизбежного общения агентов между собой он нередко узнавал о мероприятиях и намерениях немецкой военной разведки и контрразведки. Избежать этого было нельзя. Гильберт непрерывно информировал службу безопасности о нашей работе. Он передал Кифферу расписание работы радиопередатчика Бастьяна, которое должно было, попасть ко мне. Он способствовал ухудшению и без того плохих отношений между немецкой военной разведкой и службой безопасности и усилению напряженности между ними, вероятно натравливая одну на другую по указаниям английской разведки. Несомненно, [140] он хорошо знал, как с выгодой использовать свою осведомленность.

В мои интересы входило держать его как можно дальше от дел Абвера. Именно поэтому я и предупредил Поля о Гильберте как о предателе. Со слов Роже мне было известно, что Гильберт уже давно намеревается предать Анри Фраже. Именно Гильберт информировал службу безопасности о предстоящем возвращении Поля из Лондона в Париж с новыми указаниями, и Полю лишь случайно удалось избежать ареста.

Я должен был действовать исключительно осторожно. Ни в коем случае нельзя было настораживать Поля. Поэтому меня вполне устраивало, если бы после моей беседы с Полем Гильберт оказался в затруднительном положении.

Мое мнение о Гильберте, видимо, доставило, удовольствие Полю. Я говорил очень искренне, и мне показалось, что между нами установились дружеские отношения. Поль поблагодарил меня и обещал в будущем поддерживать со мной связь через Роже.

Вскоре я узнал от Роже, что в Париж для ознакомления с работой сети английской разведки должен приехать заместитель начальника французской секции военного министерства в Лондоне майор Николас Боддингтон.

Спустя несколько дней мне позвонил Киффер:

— Вам известно, что Боддингтон в Париже?

— Боддингтон в Париже? Подумать только! Ну и что же? — с деланным удивлением заметил я. [141]

— Как это так «ну и что же»? — сердито промычал в трубку Киффер.

— Вы еще не арестовали его? Ведь Гильберт должен знать, где скрывается Боддингтон? — спокойно продолжал я.

— Этого-то как раз Гильберт и не знает, — крикнул Киффер. — Он говорит, что случайно узнал о приезде Веллингтона. А ведь Боддингтон не приехал бы без ведома и содействия парижской организации. Я подозреваю, тут не обошлось без Поля.

— Об этом не может быть и речи, — отпарировал я. — Я верю Роже, он рассказал бы мне все, что знает.

Тогда-то у Киффера возникло подозрение, что Гильберт — двурушник.

— Я должен во что бы то ни стало схватить Веллингтона, — упрямо повторил он, — даже если мне для этого придется посадить Гильберта и его радистку. Тогда они, видимо, поймут, что только выдача Боддингтона может спасти их.

Какие поразительные факты вскрыл этот случайный телефонный разговор! Выходит, у Гильберта есть радистка, и Киффер мог в любое время арестовать их. Как Гильберт, так и радистка, вероятно, поддерживают связь с Лондоном, a ia ними стоит тень Киффера.

Я не сомневался, что именно Гильберт предупредил Киффера о приезде Боддингтона. Гильберт, несомненно, был в курсе мероприятий по подготовке его приезда в Париж. Он занимал очень важное положение в агентурной сети английской разведки, и Лондон не стал бы планировать такой визит без его ведома. Ему известно и то, где скрывается Боддингтон. [142]

Если он пытается убедить Киффера, что не знает этого, то, следовательно, умышленно скрывает Боддингтона по причинам, известным только ему. Но если дело обстоит именно так, тогда зачем вообще понадобилось информировать Киффера о прибытии Боддингтона в Париж?

На это могло быть две причины. Возможно, Гильберт хотел создать впечатление, что всеми вопросами, связанными с визитом Боддингтона, ведает его соперник Поль. Тогда могли возникнуть подозрения в искренности Роже Бардэ, так как о визите Боддингтона он был обязан сообщить в первую очередь мне. Более того, под подозрение мог попасть и я: создавалось впечатление, будто я знал об этом визите, но не информировал службу безопасности.

Вторая причина, возможно, состояла в том, что Гильберт считал для себя неудобным оставлять Киффера в полном неведении о визите Боддингтона. Делая вид, что ему известно о Боддингтоне очень немного, Гильберт продемонстрировал свою «честность» перед Киффером и в то же время дал понять ему, что он, Гильберт, не так уж близок к Управлению специальных операций в Лондоне и ничего не знает. Иными словами, дело опять сводилось к тому, что мероприятиями, связанными с поездкой, занимался Поль. Но и это не все. Обеспечивая безопасность Боддингтона, Гильберт рассчитывал укрепить свою репутацию в Лондоне. Руководство английской разведки рассудило бы так: раз Гильберт знал, где скрывался Боддингтон и все же последний благополучно вернулся в Лондон, следовательно, [143] агентом-двойником, по всей вероятности, является Поль, который пытается скомпрометировать Гильберта и выгородить себя.

Я оказался в очень затруднительном положении. Мне не стоило никакого труда узнать у Роже, где скрывается Боддингтон, а затем, выполняя свой долг, организовать его арест службой безопасности. Но будет ли это полезно для нас?

Конечно, в наших руках окажется один из видных английских разведчиков, но его место вскоре займет другой, возможно более способный и осторожный человек. Арест Боддингтона не ослабил бы противника, но зато, несомненно, пострадала бы моя работа.

Полковник Анри должен был знать о приезде Боддингтона, и не только знать, но и предупредить его о грозящей опасности. Не сделай я этого — Поль обязательно заподозрит меня в недостаточной искренности к нему и его друзьям. Если бы Боддингтона арестовали даже не по моей вине, все равно создалось бы впечатление, что его выдал я, поскольку к моменту телефонного разговора с Киффером я знал о его приезде. В очень затруднительном положении оказался бы и Роже, и столь выгодная позиция, с которой мы наблюдали за значительным участком деятельности французского движения Сопротивления и английской разведки, была бы для нас утеряна.

Положение, следовательно, складывалось так: либо «операция Великий герцог» будет развиваться своим чередом, либо я поставлю ее под угрозу полного срыва в результате ареста Боддингтона. [144]

Взвесив все «за» и «против», я вызвал Роже и поручил ему немедленно посоветовать Боддингтону найти другое убежище. Роже должен был сказать англичанину, что предупреждение исходит от Поля, которому полковник Анри дал знать о предстоящем налете полиции на квартиру Веллингтона. Я надеялся, что мой шаг создаст впечатление о Поле как о более надежном человеке, обеспечившем безопасность Боддингтона. Такой маневр мог навсегда покончить с соперничеством между Полем а Гильбертом и помочь Полю стать главой агентурной сети английской разведки в Париже.{8}

В октябре 1943 года я встретился с Полем в Булонском лесу. Он стал значительно откровеннее со мной и сообщил, что является руководителем организации, и при первой же возможности обещал познакомить меня с одним полковником — участником движения Сопротивления. Через несколько дней Поль назвал мне дату, час и место встречи. Однако встреча не состоялась, так как ни Поль, ни полковник не явились. Позднее полковник был арестован, и, когда я навестил его в тюрьме, он рассказал, почему не пришел. Оказывается, направляясь в условленное место, он заметил находившиеся рядом несколько машин службы безопасности, заподозрил неладное и не пошел на свидание. Однако эти машины ко мне не имели никакого отношения.

Однажды Роже пришел ко мне сильно расстроенный. Я всегда заботился о том, чтобы мои сотрудники испытывали удовлетворение от своего труда и были счастливы в личной [145] жизни. При такой напряженной работе, как наша, нельзя игнорировать личные дела агента. И все же я никогда бы не поверил, что мне придется заниматься любовными переживаниями одного из служащих немецкой армии. Тем не менее так и произошло. Войдя, Роже устало опустился в кресло.

— Что случилось, Роже?

Он молчал, его взгляд ничего не выражал.

— Неприятности на работе? Он покачал головой.

— Болен?

— Нет.

— Ну, так говори же! Ты же знаешь, что можешь сказать мне все. У тебя долги? Плохие известия от родных? Может быть, ты влюбился?

Роже тяжело вздохнул; оказывается, я попал в самую точку.

Я знал, что Роже влюблен во француженку — мать троих детей, муж которой находился в лагере для военнопленных. Недавно мужа освободили, и он вернулся домой. И теперь Роже просил меня как-нибудь помочь ему.

— Мой мальчик, — ответил я, — не могу же я арестовать этого человека, чтобы дать тебе возможность продолжать...

Роже опустил голову и сгорбился, погруженный в свои сердечные муки.

— Ну, чего нос повесил?! — воскликнул я. — Дай мне подумать!

Роже ушел. Он был одним из основных моих агентов, помогал мне предотвращать опасные диверсии против немцев. Я ценил Роже, благодаря ему была спасена жизнь не одного немецкого солдата. Вот почему я не мог оставаться [146] равнодушным к личным переживаниям Роже, так как считал своим долгом укреплять в нем преданность и верность той работе, которую он выполнял. Мне казались неуместными рассуждения о том, что Роже ведет себя аморально, — ведь цель оправдывает средства. Я не обязан был давать кому-нибудь объяснения и решил, что выстрела над головой мужа вполне достаточно, чтобы уладить это дело.

Через несколько дней с одним из своих подчиненных я отправился в дом, где жила возлюбленная Роже. Нам повезло — ее муж оказался дома. Его документы были в полном порядке. Тем не менее мы обменялись между собой замечаниями о трудовых лагерях, где всегда требуются здоровые люди, и предложили ему на следующий день в два часа явиться в штаб службы безопасности на улице Соссэ. Разумеется, он не пришел и вообще исчез из Парижа.

Война продолжалась. Шел ноябрь 1943 года. Поль снова вылетел в Лондон, надеясь возвратиться через две недели. Путешествие Поля организовал Гильберт, который по-прежнему пользовался полным доверием английской разведки и недавно был назначен начальником наземного персонала по приему и обслуживанию всех самолетов французской секции Управления специальных операций. Полю, наверное, не легко было примириться с мыслью, что организатором его поездки является Гильберт.

До секретного аэродрома Поля сопровождал Роже. Едва они прибыли на аэродром, как к ним подбежал Гильберт и сообщил, что по приказанию из Лондона Роже должен сопровождать Поля в Лондон. [147]

Если же он вздумает сопротивляться, его силой посадят в самолет.

Поль ничего не знал о таком приказе и сразу же заподозрил неладное. Как мне кажется, Гильберт, ежедневно встречавшийся с Киффером и хорошо знакомый с офицерами службы безопасности, узнал у них о подлинной роли Роже и решил отделаться от него, выдав его англичанам. Если бы Гильберту удалось осуществить свой замысел, положение Поля оказалось бы менее прочным. Между Полем и Гильбертом, как позднее сообщил мне Роже на аэродроме произошел крупный разговор. Только решительность Поля, пригрозившего применить оружие, помогла предотвратить похищение Роже.

Несколько дней спустя произошел новый инцидент. Радист Бастьян, осуществлявший связь парижского центра с Лондоном и давно находившийся под моим неослабным наблюдением, внезапно переменил свое местожительство. Едва он провел очередной сеанс из новой квартиры, его тут же запеленговали радиоразведывательные посты службы безопасности.

Бастьян и другой радист, Жак, были арестованы, и радиосвязь, которую я поддерживал с Лондоном в целях дезинформации противника, прервалась.

Чиновники службы безопасности допросили обоих радистов и консьержа дома. Этот допрос служит поучительным примером того, сколь неверную информацию может получить слишком ревностный следователь.

Мне позвонил майор Шефер из службы безопасности и сообщил, что консьерж сознался и дал поразительные показания. По его словам, [148] он знает о наличии девяти секретных складов оружия. Невероятно! Ведь Роже Бардэ, наблюдавший за консьержем и его группой Сопротивления, сообщил нам только об одном складе! Уж не ведет ли Роже двойную игру с нами, поинтересовался майор. Не сомневаясь в том, что консьержу известно только об одном складе оружия, я вместе с майором Шефером поехал в следственную тюрьму службы безопасности и вызвал консьержа. Между нами произошел следующий разговор:

— Сколько у вас окладов оружия?

— Я уже сказал: девять.

— Ну, а если мы попросим вас сообщить местонахождение всех девяти складов?

Арестованный в отчаянии пожал плечами. — Так сколько же их в действительности?

— Один.

— Где он находится?

Арестованный, не колеблясь, назвал место.

— А где находятся остальные восемь складов?

— Я знаю только об одном.

— Почему же вы показали, что знаете еще о восьми складах?

— Потому что от меня этого требовали, Я решил: «Если я придумаю еще несколько складов, может, они оставят меня в покое».

Неожиданный арест Бастьяна поставил нас в затруднительное положение. Нужно было найти кого-то, кто мог бы передавать по радио в Лондон дезинформационные данные, которыми мы снабжали группу Поля.

Вскоре Роже удалось договориться с радисткой Гильберта Клер. [149]

Она согласилась передавать в Лондон сообщения для Поля.

В ноябре — декабре 1943 года и в январе 1944 года Клер получила через Роже три длинных сообщения. Я до сих пор не знаю, передала ли она в Лондон эти сообщения, которые Гильберт принял за подлинные, но мне точно известно, что все они оказались на письменном столе Киффера. Так появилось еще одно доказательство двойной игры Гильберта.

К концу ноября 1943 года служба безопасности развернула бурную деятельность. По указаниям Управления специальных операций английские самолеты сбросили сотни контейнеров с оружием и боеприпасами, и Киффер точно знал о каждой выброске. Больше того, из десяти секретных радиопередатчиков, поддерживающих связь с Лондоном из района Парижа, семь находились в руках гестапо и использовались им для передачи ложных данных.

К этому времени произошел окончательный разрыв между немецкой военной разведкой и контрразведкой и службой безопасности. Старшие офицеры могли еще время от времени встречаться и вести мирные разговоры за обедом, однако склока зашла так далеко, что остальному персоналу Абвера было запрещено общаться с личным составом службы безопасности.

Что касается меня, то я не обращал внимания на подобные приказы и продолжал поддерживать контакт с Киффером. В конце концов, мы с ним делали одно и то же дело. Вначале ссоры между нашим начальством почти не затрагивали нас, но по мере того как росло [150] соперничество между двумя службами, обострялись и наши с Киффером отношения.

В декабре 1943 года от Поля из Лондона по-прежнему не поступало никаких известий, Не изменилось положение и в январе 1944 года: Поль молчал. В январе немецкая контрразведка приняла решение разгромить организацию Поля. Действуя осторожно, не привлекая постороннего внимания, я ликвидировал тайные склады оружия, принадлежавшего организации, а затем арестовал агента английской разведки англичанку Симон, которая была связным между Полем и англичанами.{9} Симон проживала в доме, расположенном шагах в двадцати от моей квартиры. Я случайно присутствовал на ее допросе. Неожиданно следователь службы безопасности опросил Симон:

— Кто послал предупреждение Боддингтону через Поля?

Ожидая ответа Симон, я чувствовал себя весьма неважно.

— Не знаю, — ответила она. — Но я слышала, как Поль говорил, что он получил предупреждение от одного немецкого офицера.

Я вздохнул свободнее.

Мы нетерпеливо ожидали возвращения Поля, недоумевая о причинах его задержки. В отсутствии Поля я поручил Роже выполнять другую работу. [151]

Однажды вечером мне позвонил Киффер:

— Послушайте, Блейхер! — возбужденно сказал он. — Я только что арестовал агента английской разведки, который приехал из Англии с заданием связаться с неким Дюнуайе де Зегузак. Зегузак возглавляет группу Сопротивления, которая обратилась в Лондон с просьбой предоставить ей оружие. Мы должны схватить Зегузака и ликвидировать его группу. Может быть, вы согласитесь сыграть роль агента английской разведки? Вам же хорошо известна система работы французской секции военного министерства.

Я отклонил предложение Киффера и рекомендовал вместо себя Роже, который и занялся этим делом. Он так хорошо сыграл роль агента английской разведки, что после трех предварительных встреч между ним и связным группы в доме на улице Коньяк Джей было созвано совещание всей организации. Здесь служба безопасности и арестовала все руководство организации в составе генерала, полковника, капитана и лейтенанта{10}.

Мы уже потеряли всякую надежду на возвращение Поля (он отсутствовал четыре месяца), когда в марте 1944 года по Би-би-си было передано сообщение: «Всем друзьям Поля». В завуалированной форме Поль передавал, что скоро вернется в Париж. Через несколько дней он действительно прибыл в [152] Париж. Оказалось, все это время он пытался убедить англичан в подлинной роли Гильберта. Сам он настолько ему не доверял, что возвратился не на самолете, а высадился с катера в Нормандии.

Вскоре после возвращения Поля Роже устроил нашу третью встречу. Поль по-прежнему доверял мне и считал, что полковник Анри находится в секретной оппозиции к нацистам. Он сообщил, что в Лондоне ему пришлось пережить немало неприятных минут. Вначале англичане не поверили его предупреждениям относительно Гильберта, но потом все же согласились с ним. Вскоре Гильберт был отозван в Лондон и в Париж больше не вернулся.

Англичане поручили Полю организовать отряды маки в департаменте Йонны, в Центральной Франции. Он собирался взять с собой туда английского офицера связи и радиста.

Поль объяснил мне, что уезжает по приказанию Лондона в район Озер. Вскоре к нему должен будет присоединиться и Роже. Прощаясь, Поль дал мне адрес своей сестры в Париже, рекомендовав укрыться там, если Париж будет оккупирован союзными войсками.

Через несколько дней Роже вручил мне радиокод, которым союзники собирались передать своей агентуре во Франции дату вторжения.

Встретившись с Роже в последний раз перед его поездкой в Озер, я дал ему названия пяти выбранных мной площадок, куда Лондон мог сбросить на парашютах контейнеры с оружием. В свою очередь Роже передал мне закодированные сигналы, которые будут передаваться [153] по Би-би-си перед началом пятнадцати выбросок в департаменте Йонны.

С приближением дня вторжения союзников ухудшались мои отношения с некоторыми агентами. Роже и Кики, находившиеся в районе Лизьё, все реже поддерживали со мной связь. Меня это не удивляло. Вся Франция начинала понимать, что немцы проиграли войну. Даже самые надежные наши агенты, надеясь реабилитировать себя, уходили к маки. Честно говоря, меня это не тревожило, так как я уже получил приказ арестовать Поля и остальных и мог не возмущаться поведением Роже и Кики. Вскоре я вынужден был доложить начальству, что несколько моих лучших агентов перебежали к маки.

Это вызвало весьма едкие замечания в мой адрес со стороны службы безопасности. Мое положение еще более ухудшилось, когда агенты СД по возвращении из района Озер доложили, что Поль руководит одним из крупнейших на юге Франции отрядов маки и проводит против оккупационных войск одну дерзкую операцию за другой. Киффер нападал на меня за то, что я выпустил из рук такого опасного человека. Вскоре отряд Поля был окружен частями службы безопасности и почти полностью уничтожен. Спастись удалось лишь немногим, но в том числе Полю и Роже.

Однажды в субботу вечером, когда Сюзанн и я угощали кофе майора фон Ф., раздался звонок, и в комнату вошел Роже. Я был изумлен. Роже, очевидно, догадывался, что нам известна его деятельность у маки за последнее время, и поэтому на всякий случай оставил на улице своего человека. К сожалению, майор фон Ф. [154] заметил его телохранителя около дома и потребовал немедленного ареста Роже. Не без труда мне удалось убедить майора временно воздержаться от такого шага.

Роже вел себя так, словно ему было нечего скрывать. Он довольно откровенно рассказал о стычке с немецкими солдатами в департаменте Йонны и о том, как ему и Полю удалось оказаться среди тех немногих, кому посчастливилось выбраться из окруженного немцами лагеря. Я спросил его об оружии, сброшенном на парашютах в департаменте Йонны, и Роже тут же дал мне список с названием мест, где оно якобы хранится в секретных складах. Он пообещал мне на следующее утро устроить встречу с Полем.

Получив от Роже такое обещание, я позволил ему уйти. Вскоре ушел и майор фон Ф. Как оказалось, он немедленно отправился в службу безопасности к Кифферу и сообщил, что Поль находится в городе. Киффер сразу же позвонил мне. К тому времени наши отношения окончательно испортились. В феврале 1944 года абвер был целиком поглощен Главным управлением имперской безопасности, причем объединение сопровождалось большими трениями между армейскими офицерами и эсэсовцами.

Киффер в резкой форме предупредил меня, что, если Поль скроется, я отвечу своей головой Он пообещал выделить любое количество людей для ареста Поля. Судьба Анри Фраже была решена.

На этот раз мне угрожала настолько серьезная опасность, что я не видел иного выхода, как подчиниться и выполнить приказ. [155]

Роже свое обещание не выполнил. Очевидно, обстановка в Париже показалась ему очень опасной, и он ушел к маки. Так он снова подтвердил свое двурушничество. Ему ничего не стоило рассказать Полю о своем визите ко мне и о нашем разговоре. Но он не сделал этого.

В воскресенье утром, убедившись, что Роже не придет, я взял двух агентов контрразведки и около часа дня направился к сестре Поля. В дом я вошел один. Дверь открыла женщина и сказала мне, что через несколько минут она должна встретиться с Полем на вокзале Монпарнас.

Мы действительно нашли Поля вместе с двумя его людьми на вокзале Монпарнас. После короткой беседы с ним я сделал то, что должен был сделать, — арестовал его. Я никогда не забуду выражения лица Поля в ту минуту и взгляд, который он бросил на меня. {11}

Через несколько дней я встретился с Полем в следственной тюрьме службы безопасности и рассказал ему кое-что из прошлой деятельности Роже: Поль впервые узнал о предательстве Роже и об интригах, которые тот плел вокруг своего друга. Полный негодования, я закончил свое сообщение словами:

— Мы еще посчитаемся с Роже! Ответ Поля я помню и сейчас:

— Месье Жан, я всегда был добрым католиком и относился к Роже, как к родному брату. Обещайте мне, что вы не причините ему [156] вреда. Я же в свою очередь обещаю ничего не говорить на допросах о том, что вы сообщили мне о Гильберте и о вашем предупреждении майору Боддингтону. Счеты с Роже и остальными мы попытаемся свести после войны.

Если когда-нибудь что-то действительно потрясло меня, так это мой последний разговор с Полем в мрачной камере следственной тюрьмы службы безопасности. В тот момент я особенно остро ощутил, каким тяжелым бременем лежат на мне мои обязанности.

Анри Фраже был по профессии архитектором. Капитан французской армии, он стал руководителем одной из групп Сопротивления во Франции. Он постоянно возражал против методов работы англичан. Недоразумения с англичанами, постоянная склока с Гильбертом не дали ему возможности осуществить поставленные цели. Этот исключительно честный человек вряд ли подходил для той трудной роли, которую он выполнял, так как обладал слишком прямым и откровенным характером. Я относился к нему с большой симпатией и никогда не подумал бы арестовать его, если бы Роже не оказался двурушником и положение не обострилось настолько, что нельзя было избежать ареста. В этом деле игра завела всех нас слишком далеко.

Я могу лишь подтвердить, что Поль — самый честный, искренний и благородный из всех участников движения Сопротивления, с которыми мне приходилось встречаться. Он ничего не добивался лично для себя и ставил перед собой одну цель — освобождение своей родины.

Наиболее полное представление о характере Поля дает наша последняя беседа после его [157] ареста. Он думал не столько о себе, сколько о Роже, который предал его.

Мне не суждено было встретиться с Роже до окончания войны. Поля я тоже больше не видел. Его направили в концлагерь в Бухенвальде, где он умер незадолго до окончания войны. Я узнал об этом в 1945 году, когда находился в заключении в Лондоне. {12} [158]