Предисловие

Бегство из действующей армии, особенно с линии фронта, всегда считалось трусостью, но я утверждаю, что в реальных условиях для этого иногда нужно обладать особой смелостью.

Человек, охваченный страхом, побоится дезертировать с фронта. Слишком велик риск. Он знает, что его ждет неизбежная смерть, и не только в том случае, если его поймают, но и во многих других ситуациях. Дезертира повсюду ждет враждебное отношение людей, он обречен на одиночество. И это особенно верно, если он собирается сбежать из действующей армии, а не просто сдаться врагу, как это сделали миллионы военнопленных (иногда вполне добровольно).

С линии фронта обычно дезертируют люди, которые не способны вынести ужаса бомбежек и артобстрелов или подвергаются издевательствам старших по званию, отчего и без того тяжелая служба становится для них невыносимой. Но я не боялся авианалетов, и надо мной никто не измывался. У меня была другая причина дезертировать, и вы узнаете о ней, прочитав эту книгу.

Бегство человека с театра военных действий ничем иным, как трусостью, не назовешь. Такой человек боится, что его убьют в бою. Но если дезертирует закаленный в сражениях солдат, не раз видевший смерть в лицо, то нелепо было бы назвать его трусом.

Я признаю, что с моральной точки зрения человеку, бежавшему с линии фронта, нет никакого оправдания, но тем не менее берусь утверждать, что это требует определенной смелости, иногда смелости безрассудной.

Я родился в Гамбурге в 1920 году, вскоре после окончания Первой мировой войны, в которой мой отец доблестно сражался в рядах германской армии и, удостоившись наград за свою храбрость, вернулся домой с искалеченной ногой. Я и все мое поколение росли детьми разгромленной и униженной нации.

Юношей я служил в немецком торговом флоте и пережил много приключений в открытом море и в далеких странах. Я дослужился до звания второго помощника капитана, но в 1939 году ушел с флота и, решив поискать приключений на суше, вступил в ряды вермахта. И я получил то, что искал, даже больше.

Доставка грузов в Польшу за рулем автомобиля — это одно, а высадка с парашютным десантом в Норвегии — совсем другое. Участвуя в разгроме и оккупации Бельгии, Голландии и Франции, я понял, что попал в компанию крепких парней. Заслужил в боях Железный крест 1-го и 2-го класса, был представлен к званию лейтенанта, разжалован в рядовые — и находил такую жизнь очень интересной.

Но, прибыв в феврале 1941 года в составе германского Африканского корпуса в Триполи, я понял, что настоящие приключения только начинаются. Так оно и оказалось. К моменту моего побега в июне 1941 года я был уже унтер-офицером и служил при штабе корпуса посыльным, разъезжая на броневике.

До этого и после мне пришлось пройти много трудных дорог, но африканский опыт оказался самым трудным. Я написал об этом книгу спустя 18 лет — на английском языке, который выучил после своего побега из германской армии.

Думаю, что мне нет нужды оправдываться. Факты говорят сами за себя.

Глава 1

БЕН ОМАР

Я встретил Бен Омара случайно. Это было в конце апреля 1941 года, и, как показали последующие события, эта случайность спасла мне жизнь.

В ту пору я служил посыльным в армии Роммеля. Однажды я ехал в своем броневике по дороге Виа-Бальбия и недалеко от форта Акрома, к западу от Тобрука, увидел стоящий на обочине грузовик итальянской армии. Позади него я заметил четверых мужчин, которые пинали ногами какой-то предмет.

Я сбавил скорость, частично из любопытства, но главным образом потому, что мне надоело ехать одному. Я решил перекинуться парой слов с представителями наших доблестных союзников (которые были единственными людьми, которых я встретил на этом отрезке пути), поскольку немного говорил по-итальянски.

Подъехав, я увидел, что итальянцы — сержант и трое рядовых — избивали плоскими сторонами своих штыков совершенно голого араба. Несчастный был прикован к заднему колесу грузовика наручниками, и итальянцы безжалостно избивали его в удушающем полуденном зное. Ударив пленника несколько раз, они прикладывались к бутылке красного вина.

Все они были сильно навеселе. Каждый из них держал в одной руке полупустую бутылку, а в другой — штык. Неподвижное голое тело араба, истекавшего кровью, лежало на песке лицом вниз.

— Viva Tedesco! (Да здравствуют немцы!) — крикнул сержант, когда я соскочил на землю.

— Come sta? (Как дела?) — спросил один из солдат.

— Molto bene (Отлично), — ответил я. Дела у меня и вправду шли хорошо.

— Выпьешь? — спросил сержант и протянул мне бутылку.

Я с радостью взял ее. В этом обжигающем зное никто не отказался бы от выпивки. Тлядя с любопытством на распростертое на песке тело, я спросил, кто это такой.

— Куча дерьма, — ответил сержант, ударив лежавшего тяжелым сапогом в бок.

Тот даже не дернулся — по-видимому, он уже умер.

— Воровал оружие и снаряды. Мы поймали его вчера на закате — он ехал на поврежденном бомбой грузовике мимо Акромы, — проворчал сержант и снова ударил ногой пленника, который на этот раз сложился от боли пополам. Увидев это, итальянцы весело рассмеялись. Меня же чуть не стошнило, когда я увидел их смеющиеся рожи.

— И что вы собираетесь с ним сделать? — спросил я, сделав еще один глоток из бутылки и отдавая ее сержанту.

— Да ничего особенного! — небрежно ответил тот. — Нам велели доставить его в тюремный лагерь в Дерне, но я сомневаюсь, что он туда попадет. Зачем попусту жечь бензин и тащить этого гнусного араба за две сотни миль, когда можно развлечься с ним, а потом сообщить, что он был убит при попытке к бегству. — И он глотнул вина.

Я попытался скрыть охватившее меня негодование, поблагодарил их за вино и сказал, что тороплюсь и мне надо ехать. Я забрался в свой бронеавтомобиль.

— Arrivederci! (До свидания!) — крикнули хором итальянцы.

Проскользнув в орудийную башенку своего броневика, где находились спаренные пушка и пулемет, я увидел, что для стрельбы угол возвышения слишком велик. Тогда я завел мотор и, отъехав метров на пятьдесят, остановил броневик и снова забрался в башню к пулемету.

Четыре итальянца с удивлением наблюдали за моими перемещениями, но, когда я развернул башню и направил на них пулемет, сомнений в моих намерениях у них не осталось.

— Не двигаться с места! — заорал я.

Лица итальянских солдат окаменели от ужаса.

— Развяжите этого человека и пусть один из вас приведет его сюда! — крикнул я.

Никто из них не пошевелился. Фонтанчики песка, взметнувшиеся у их ног, подсказали им, что шутить я не намерен. Тогда сержант достал из кармана ключ и открыл наручники.

— Поставь его на ноги, — велел я, — и приведи сюда.

Араб был ошеломлен. Он шатался и оступался, пока сержант вел его к моей машине.

Я держал оставшихся солдат на прицеле пулемета, а сержант помогал идти арабу, пока тот не схватился руками за край башни и не перекинул со стоном свое тело в мой броневик.

Не говоря ни слова, я прыгнул на место шофера, оставив изуверов удивленно глядеть мне вслед.

Через два дня араб уже мог позаботиться о себе сам, и мы расстались в Эль-Тазале (где в то время был штаб итальянского главного командования. — Ред.). Там он присоединился к небольшому каравану верблюдов, шедшему дальше в Киренаику по дороге через Барку. Араб сказал, что его зовут Бен Омар. Я не знал арабского, а он — немецкого, но мы смогли объясниться по-итальянски.

— Если ты когда-нибудь окажешься в Барке, — сказал он мне, — я с радостью тебя приму. Я отдам тебе все, что пожелаешь, ведь ты спас мне жизнь!

— Забудь об этом, — рассмеялся я, — на войне всякое бывает.

Я не думал, что когда-нибудь встречу Бен Омара снова. Событий было столько, что я не задумывался об этом маленьком дорожном происшествии и вскоре совсем о нем позабыл.

Глава 2

БОЙ ВО ВРЕМЯ ПОГОНИ

Стоял жаркий июньский день 1941 года.

Моя нога соскользнула с педали газа, и бронеавтомобиль резко остановился. Я выключил зажигание, и рокот мотора сразу же стих. Подняв мокрые от пота руки, я снял очки, защищавшие глаза от пыли, и лоскут материи, которым были завязаны рот и нос, чтобы в них не попадал песок. Затем открыл тяжелый стальной люк и стал выбираться со своего сиденья, при этом мне на спину обрушилась лавина песка.

Схватив бинокль, я спрятался в башне моего броневика и принялся осматривать пустыню. Но солнечный блик чуть было не ослепил меня, а до пулемета невозможно было дотронуться. Я опустил бинокль. Смотреть было не на что — вокруг расстилался один песок да высились скалы, мимо которых проходил бесконечный Тарик-эль-Абд — караванный путь из Эт-Тамими в Эль-Адам и дальше на Бардию.

Прикрыв ладонью глаза, я прошелся взглядом вдоль тропы и заметил кучу пустых бочек из-под горючего.

— Значит, три четверти пути уже позади, — пробормотал я и, взглянув на небо, увидел, что солнце клонится к закату. К наступлению темноты я доберусь до штаба танковой дивизии, при котором я служил. Я проехал где-то около девяноста километров, осталось еще тридцать.

Эта часть пустыни и сам караванный путь мне не нравились. Они были начинены всякого рода сюрпризами — большей частью смертельными. Здесь можно было привлечь внимание пилота английского истребителя «Харрикейн», летящего на бреющем полете и высматривающего цель, наехать на противотанковую мину или наткнуться на один из британских разведывательных дозоров, частенько ездивших на броневиках или джипах — одном, двух или трех — по караванным путям и ничего не боявшихся.

Вспомнив об этом, я снова поднес к глазам бинокль и внимательно оглядел местность. Но я ничего не увидел, кроме барханов, над которыми колыхались волны раскаленного воздуха. Убедившись, что рядом никого нет, я спрыгнул с броневика, поднял стальной капот и занялся уходом за мотором — почистил воздушный фильтр, проверил масло, долил в радиатор воды. Вернувшись в машину, я стер пыль с казенной части пулемета, а когда спустил курок, он зашипел, как разъяренный котенок. Двадцатимиллиметровая пушка сработала с оглушительным треском, убедив меня, что находится в рабочем состоянии. Взглянув на огромную канистру с водой, я позволил себе сделать пару глотков тепловатой воды.

Чувствуя, что силы мои восстановились, я закрыл башенный люк и вернулся на сиденье водителя. Я покрутил ручки управления радиостанцией, но обнаружил, что она не работает и нуждается в осмотре квалифицированного специалиста.

Пора ехать! Мотор чихнул, взревел, и я двинулся дальше.

Поскорее бы вернуться в штаб — может, там меня уже ждет письмо из дома. Хорошо было бы также узнать, как обстоят дела у моего отделения посыльных — ведь я провел две недели в ремонтных мастерских к западу от Эль-Газалы и давно не видел своих товарищей. Думая об ожидавших меня отдыхе и новостях из дома, я ехал все быстрее и быстрее, мечтая поскорее проскочить последние двадцать пять километров ухабистой песчаной дороги.

И вдруг по стальному корпусу моей бронемашины, оставляя отметины, забарабанили пули, явно из пулемета. Справа и слева спереди по курсу взметнулись фонтанчики песка, загородив мне весь обзор. Потом по броне застучал новый град пуль.

Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел позади себя британские бронемашины. Я надавил посильнее на акселератор, и моя девятитонная коробка на колесах рванулась вперед. Левой рукой я переключил скорость, и в какофонии барабанящих пуль, ревущего мотора и завывающих передач услыхал грохот бронелистов, прикрывавших колеса. По броне снова рассыпался град пуль.

В зеркало было видно, что за мной гонятся два британских бронеавтомобиля. Они были совсем близко и неслись на полной скорости. Я не мог все время держать их в поле своего зрения, поскольку мою машину мотало и бросало из стороны в сторону, словно люльку, которую кто-то бешено раскачивал. У меня не было бортового стрелка, и я мог открыть стрельбу, только остановив машину. От этой мысли мне стало не по себе. Горячий пот, на мгновение ослепляя меня, заливал мне глаза, и я чуть было не сбился с дороги, еле видной сквозь узкие прорези.

Неожиданно я вспомнил, что мой бронеавтомобиль лучше, чем британские, приспособлен для езды по пересеченной местности, лежавшей по обе стороны от дороги. Я резко повернул руль, машину сильно занесло на мягком песке, и я помчался в пустыню. Пули стучали теперь по борту, который я подставил врагу, и, бросив взгляд в зеркало, я увидел, что обе британские машины тоже, не снижая скорости, свернули с дороги.

Меня охватил страх — я понял, что они решили преследовать меня среди скал и песчаных ям. Стук пуль стих. Я несся, словно сумасшедший, объезжая валуны, проскакивая через ложбины, скользя по склонам холмов, усыпанным гравием, и выжимая из машины последние силы. Я на мгновение снял одну руку с рулевого колеса, сорвал чехлы с пулемета и пушки, но тут машина въехала в яму и, выскочив из нее, на полной скорости врезалась в большой камень. Я ударился головой о переднюю панель, и из глаз посыпались искры.

Но страх пересилил боль и подсказал мне, что делать. Ремень безопасности был отстегнут, рычаг переключения передач установлен в нейтральное положение, люк башни распахнут — все это произошло мгновенно, словно по волшебству. Башня и пушка со скрипом повернулись в сторону моих преследователей. Зрелище могло кое-кого свести с ума — британские бронемашины петляли среди валунов на расстоянии примерно трехсот метров и целились прямо в меня. Я опустил ствол своей пушки, стараясь взять на прицел одну из них.

Мимо моей башни прожужжали пули, ударявшие в песок и скалы и отскакивавшие от них рикошетом. На такой большой скорости, да еще и лавируя между камнями, англичане, конечно, не могли точно прицелиться, и пули их в основном летели мимо. Я нажал кнопку и выпустил четыре снаряда. Рядом с первым броневиком выросла стена песка и пыли, заставив его свернуть и подставить мне свой борт. Я был бы идиотом, если бы не воспользовался этой возможностью.

Вторая бронемашина выскочила из-за камней и стреляла из пулемета веером, наполнив воздух дьявольским хохотом, фонтанами песка и камней, которые на мгновение закрыли мне обзор.

Первая бронемашина снова повернула, подставив мне другой борт, — это был шанс! Поймав ее в перекрестье прицела, я выстрелил. Пушка дернулась, словно дикое животное, и несколько 20-миллиметровых снарядов ударили в землю перед английским броневиком, а два или три разорвались в верхней части железного чудовища. Еще один снаряд с диким воем пролетел мимо, а другой пробил огромную дыру над колесом, откуда вырвался черный дым.

От удара английский броневик чуть было не опрокинулся — резко вильнув, он скрылся за камнями.

Вторая бронемашина на полной скорости неслась к тому же укрытию. Попасть в нее было практически невозможно — разве что только чудом. Она делала невообразимые зигзаги и вскоре скрылась за камнями вслед за первой.

Мои преследователи исчезли из вида, и я немного успокоился — теперь их пулеметы меня не достанут, а автоматических пушек на британских броневиках не было. Я быстро перезарядил свое орудие и направил спаренные стволы пулемета и пушки на камни, ожидая появления врага.

Неожиданно из-за скал вырвался столб пламени и дыма, после чего я услышал бешеный треск рвущихся патронов. По всему небу рассыпались следы трассирующих пуль.

Я заорал от радости как сумасшедший. Машина, которую я подбил, взорвалась. Я застрочил из пулемета по верхушкам камней, но быстро понял, что только напрасно трачу боезапас, — густой черный дым закрывал все.

Сквозь треск рвущихся патронов я услыхал, как заработал мотор машины. Второй броневик вполне мог снова атаковать меня, поэтому я очень внимательно следил за краем каменного скопления, ожидая его появления, но вскоре понял, что он отъезжает, прячась за камнями, где снаряды моей пушки не могли его достать.

Через несколько минут я увидел столб пыли, поднимавшийся в небо в двух километрах от меня. Уцелевшая машина возвращалась в расположение британских войск.

Я расслабился и подумал, что спасся просто чудом. Если бы у англичан были пушки, то вместо их бронемашины сейчас горела бы моя. Интересно, увезла ли с собой уцелевшая бронемашина экипаж горевшей? Если нет, то противник мог поджидать меня за скалами с пулеметом и ручными гранатами.

Из предосторожности я снова дал очередь из пушки. Снаряды упали позади скал и между ними. После этого я перезарядил орудие и тщательно осмотрел скалы в бинокль — похоже, что за ними никого не было. Оттуда по-прежнему валил густой дым вперемешку с пылью, взметались языки пламени, а воздух прорезали пунктиры трассирующих пуль.

На горизонте клубилась пыль, поднятая удалявшейся английской бронемашиной. На полной скорости она неслась к границе Египта, которую Муссолини в свое время обнес колючей проволокой, к Форт-Маддалена. Внимательно изучив в бинокль окружавшую меня пустыню и не увидев ничего подозрительного, я соскочил на землю, чтобы осмотреть свою машину, одновременно наблюдая за скалами.

От того, что я увидел, у меня по спине пробежала дрожь — правое переднее колесо моего броневика было перекошено. Заглянув под машину, я понял, в чем дело, — сломалась поперечная рулевая тяга, а это означало, что я отсюда никуда не уеду. Броня машины была иссечена попаданиями пуль, а в корпусе оказались сбитыми головки нескольких заклепок. Стекло и зеркало одной из фар разбились вдребезги.

Не надеясь сдвинуть с места броневик, я забрался в него, сняв с крючка автомат и пару магазинов к нему, соскользнул на землю и обследовал скалы. Выглянув из-за камней, я увидел, что патроны перестали рваться, но британский бронеавтомобиль еще горит внутри — оттуда вырывались языки пламени.

Никого не было видно. Экипаж уехал в спасшемся броневике. Я увидел, что мой снаряд попал в бензобак.

От корпуса исходил такой жар, что приблизиться к горящему английскому броневику и заглянуть внутрь я не смог.

Через пять минут, немало повозившись с радиостанцией, я наконец добился связи и сообщил в штаб о том, в каком положении оказался. Я попросил прислать грузовик с буксиром или новую рулевую тягу. Узнав, где я нахожусь, меня заверили, что помощь придет очень быстро. Штаб обещал также прислать истребитель, чтобы помешать британцам послать новые броневики или самолет, чтобы добить меня, пока не явится обещанная помощь.

Через десять минут надо мной пролетел истребитель «Мессершмитт», осматривавший пустыню на многие мили вокруг. Потом прибыл бронеавтомобиль, и вскоре поломка была устранена.

Мы подошли к сгоревшей английской бронемашине. Огонь уже погас, и мы заглянули в открытый люк.

На стальном полу среди пепла и пустых гильз лежало искореженное, черное, обуглившееся тело. Картина была ужасной — впрочем, такова судьба экипажей бронированных машин.

Вытащить убитого не представлялось никакой возможности, хотя огонь уже погас. Корпус подбитого мною броневика был еще раскален докрасна, поэтому мы уехали, оставив тело погибшего англичанина в стальной коробке сгоревшей машины. Если честно, я не сильно расстроился — на его месте, обгорев до неузнаваемости, вполне мог быть и я.

Глава 3

ГИБЕЛЬ ДРУЗЕЙ

Через час после наступления темноты мы приехали в штаб танковой дивизии (5-я легкая дивизия, с августа 1941 года называлась 21-й танковой. — Ред.). Часовые быстро зажгли и тут же выключили красные лампы, и, обменявшись паролями, мы проехали сквозь внешнее кольцо оцепления. Через километр мы миновали еще один кордон и, повторив всю процедуру проверки, попали в святая святых — расположение командования дивизии.

Бронемашина, шедшая впереди, остановилась, и человек, сидевший в башне, повернулся ко мне.

— Ты знаешь, Тюнтер, где находится твоя группа посыльных? — спросил он.

— Нет, я здесь еще не был. Вы, ребята, с тех пор как я уехал, успели сменить место дислокации, — ответил я. — Забирайся-ка лучше на мою телегу и покажи дорогу.

Он выбрался из орудийной башни и запрыгнул на корпус моей машины.

— Поверни направо и езжай помедленней, а то помнешь палатки.

Вокруг виднелись только их тусклые очертания — свет зажигать разрешалось только внутри, и притом так, чтобы он ни при каких обстоятельствах не выбивался наружу. Я попетлял среди этого скопища армейских жилищ и вскоре остановился у входа в одно из них.

— Вот ваша палатка, — произнес мой проводник. — Похоже, что там кто-то есть. — Через дырочку в холсте пробивалась маленькая точка света. — Надеюсь, я больше не нужен?

— Нет, не нужен. Спасибо, что проводил, — ответил я, свесив ноги с орудийной башни. — Увидимся завтра. Спокойной ночи! — крикнул я и спрыгнул на землю.

Клапан, закрывавший вход в палатку, откинулся, и на мгновение стал виден свет фонаря — кто-то выглянул на улицу.

— Это ты, Гюнтер?

— Нет, это мой призрак, — ответил я, но тут две руки, высунувшиеся из темноты, схватили меня за плечи и затащили в палатку.

— Да, самый настоящий призрак, негодник ты этакий! Подцепил где-то свору английских броневиков, разогнал ее, а потом стал просить помощи. Ну и поволновался же я за тебя!

Я крутанулся на месте и сбросил руки со своих плеч.

— Это ты-то волновался? — рассмеялся я. — Расскажи это лучше Роммелю. Может, он повысит тебя в звании. — Я рад был вернуться домой. — Как у вас тут дела, Йозеф? — Я взглянул на него и увидел, как на его лице гаснет улыбка.

Это был грубоватый мужчина, много повоевавший, не раз получавший повышение и неоднократно подвергавшийся разжалованию. Рядовой Йозеф Хинц. Это был австриец, прослуживший в армии четыре года, да так и оставшийся рядовым. Чины не прилипали к нему — не успевал он получить звание унтер-офицера, как тут же попадал в какую-нибудь историю и снова становился рядовым.

Я удивленно посмотрел на него.

— Чего это ты скис? — спросил я, расстегивая ремень с пистолетом и бросая его в угол палатки. — У тебя такой вид, как будто кончились сигареты или женщины! — Но тут, заметив два новых плаката с девицами, приклеенные к стене палатки кашей, я засмеялся и показал на них: — Впрочем, я гляжу, дам у тебя хватает. Что это за девицы? Американские киношные дивы или арийские детородные машины? — Произнеся это, я уселся на ящик.

Глаза Йозефа смотрели на меня серьезно. Он сел на другой ящик, стоявший напротив.

— Нет, дело не в женщинах! — Он прожевал эти слова, доставая из кармана пачку сигарет. — Совсем не в них — у нас скоро совсем не останется посыльных! — И он мрачно посмотрел на меня.

Я удивился и почувствовал, как меня охватывает тревога.

— Почему? Ведь на фронте сейчас затишье. Сиди себе и наслаждайся отдыхом.

— Наслаждайся отдыхом, говоришь? Как же, нашему отделению больше делать нечего, как только отдыхать. И все наши посыльные насладились затишьем до такой степени, что я остался совсем один в этой холщовой палатке. Пока ты не вернулся, мне не с кем было даже словом перекинуться. Слава богу, британцам не удалось выпустить из тебя кишки!

Его лицо пылало.

— О чем это ты? — медленно произнес я, замерев на месте.

— Да о том, что от всего нашего отделения остались только два человека — я и ты, — тихо слетело с губ Йозефа.

До меня не сразу дошел смысл сказанного, но, быстро оглядев палатку, я увидел в ней только мои вещи и вещи Йозефа.

— Кто перевел их в другое место? — резким тоном спросил я. — Толсторожий лейтенант Кроне?

Ответа не последовало. Йозеф молча смотрел на меня.

Я вскочил и схватил его за воротник рубашки.

— Товори, кто и куда? — заорал я.

— Они все погибли!

— Погибли? — растерянно повторил я.

Он кивнул:

— Да, все шестеро, а седьмой, наверное, до сих пор плутает где-то в пустыне — вот уже пятый день, — а может, тоже умер.

Я смотрел на него, не веря своим ушам. Он чиркнул спичкой и закурил.

— Я разобью тебе башку, если ты вздумал со мной шутить, — пообещал я.

Йозеф спокойно взглянул на меня:

— Я не шучу. Говорю тебе, все погибли. — Он произнес эти слова безо всякого выражения. — Ганс, Клаус, Фриц, Пауль, Тео, Лео, а насчет Эгона — не знаю. Но я думаю, что он тоже умер. Прошло уже пять дней, как он уехал, и ни словечка, ни знака. Посылали на поиски самолет. Бир-Хакейм не так уж далеко отсюда, а Эгона нет, — закончил он свой рассказ.

— А что случилось с другими? — спросил я.

— Тео и Пауль налетели на противотанковую мину — теперь они вместе с машиной на небесах.

— Где это случилось? — спросил я.

— У форта Акрома.

А я только сегодня утром проезжал мимо Акромы!

— Лео и Фрица разорвало снарядом, выпущенным английским орудием из осажденного Тобрука. Мы нашли только две пуговицы. Ганс напоролся на пулю «макаронника», когда ходил в итальянский лагерь за водой. — Йозеф выдохнул облако сигаретного дыма.

Я с трудом верил своим ушам.

— Хочешь узнать, что случилось с Клаусом? — тихо спросил Йозеф.

Я кивнул.

— Его расстреляли сегодня утром. — При этих словах мне показалось, что я вижу перед собой расстрельную команду.

— Расстреляли?! — воскликнул я.

— Тише, ты, — зашипел Йозеф и зажал мне рукой рот.

Я ударил его по руке и схватил за плечо.

— Ты хочешь сказать, что его казнили?

Йозеф снова кивнул.

— Он застрелил унтер-офицера Хельмута. Они с ним сильно повздорили.

Я потерял дар речи.

— Но кто такой этот Хельмут? — спросил я.

— Да это тот бывший эсэсовец, которого прислали сюда месяц назад из Берлина, ты знаешь его, Гюнтер.

Я кивнул.

— Но как это случилось?

— В чем причина, я не знаю, но Клаус капитально поругался с ним на пляже. Кто-то даже сказал, что Клаус обозвал его «отставным начальником крематория», и сержант выхватил пистолет. Но Клаус оказался проворнее и всадил в него пять пуль.

Все это казалось дурным сном. Йозеф рассказывал ужасные вещи.

— Когда это произошло? — спросил я, опускаясь на ящик.

— Вчера утром. Часовые надели на него наручники. Днем состоялось заседание трибунала, а сегодня на рассвете Клауса казнили, — закончил он.

— Ты видел его перед смертью? — хрипло спросил я.

— Нет — он не захотел никого видеть. Я просил, чтобы мне разрешили с ним поговорить. Но ты знаешь, я даже рад, что он отказался. Я бы не сдержался и перестрелял часовых, чтобы дать ему убежать. Нет, я рад, что он не захотел никого видеть, — задумчиво произнес Йозеф и встал.

Он не хотел, чтобы я видел его лицо, а я не хотел, чтобы он видел мое.

— А как другие к этому отнеслись, Йозеф?

— Стиснув зубы. Хорошо, что бывший эсэсовец умер от пуль Клауса, а то кто-нибудь из ребят истратил бы на него весь свой боезапас, — ответил мой друг и вытащил спиртовку. — Давай-ка я приготовлю тебе тарелочку тушенки, — произнес он и достал из мешка консервный нож.

— Спасибо, Йозеф, я не хочу есть, — пробормотал я.

— Послушай, не надо падать духом. Мне самому было очень плохо, но надо взять себя в руки. Клауса не вернешь, и надо забыть об этом.

Я слушал и кивал:

— Да-да, конечно.

Мне была понятна смерть двух парней, в которых попал британский снаряд из Тобрука, и тех, кто напоролся на мину. Плохо, что Эгон заблудился в пустыне, но это могло произойти с каждым… Но Клаус! Я замолчал и задумался.

Глава 4

МОРЕ НАСТОЯЩЕГО КОФЕ

— Хочешь кофе? — спросил Йозеф.

— Кофе? У тебя что, есть настоящий кофе?

— Конечно, и очень много. Хватит до конца войны. — Он улыбнулся и поднял ногой раскладушку. Под ней лежали два больших мешка. — Кофе!

— Сколько же лир ты за него заплатил, черт тебя побери? — спросил я, с трудом веря своим глазам.

— Каких еще лир? — взорвался Йозеф. — Ты что, спятил? Всего лишь дюжину пулеметных лент да два ящика ручных гранат. Мы забрали этот кофе у подонков, пристреливших Танса, когда он хотел взять у них канистру с водой. Одну-единственную канистру из целого штабеля высотой в шесть метров и длиной с берлинский многоквартирный дом. И эти гнусные итальянские недоумки, которые и войны-то как следует не нюхали, влепили в Танса пулю за одну-единственную канистру с водой! — Йозеф продолжал рассказывать, помогая себе жестами. — Мы отправились туда в трофейном британском броневике в ту же самую ночь, когда погиб Тане. И знаешь, что произошло? — спросил он, ставя на маленькую плитку чайник с водой и глядя на меня.

— Нет, не знаю, — ответил я, стягивая с ног сапоги. Но я понял, о чем пойдет речь, так как хорошо знал Йозефа.

— На полном ходу, с развевающимся британским флагом мы ворвались в лагерь этих «макаронников» и разнесли его к чертовой матери. Смяли колесами палатки и все их барахло, поливая из пулемета и угощая гранатами. — Тут он дико заржал. — Первым делом мы разнесли хибару с радиопередатчиком, чтобы они не смогли вызвать подмогу. Ты представляешь, они записали крик «Спасите!» на магнитофон! Наверное, боялись, что от страха забудут, какое слово надо кричать.

Я поразился этому безумию.

Йозеф махнул рукой и стал рассказывать дальше:

— Отовсюду доносились вопли «Inglesi, Inglesi, mercy!» (Пощадите, англичане!) или что-то в этом роде. Мы носились по лагерю, словно молнии. Въехали на машине на кухню, Тейнц спрыгнул и начал хватать банки с консервами. Их там у итальяшек целые штабеля, да еще куча мешков с кофе. Потом мы набросили английский флаг на двухсотлитровую бочку, а уезжая, прикрепили повсюду противотанковые гранаты и продырявили множество канистр с водой. Устроили им там настоящее наводнение.

Мы так хохотали, что не заметили, как кипящая вода стала выплескиваться из чайника. Йозеф кинул туда кофе, и по палатке разлился божественный аромат.

— А что было дальше? — спросил я.

— Мы вернулись в лагерь, поставили броневик, где он стоял, распределили между собой продукты, собрали с пола машины пустые гильзы, чтобы никто не догадался, что из пулеметов кто-то стрелял, и пошли пить кофе. — Йозеф хмыкнул. — Здорово мы растрясли этих ублюдков. Это им за смерть Танса. Теперь, я думаю, они зарекутся убивать немцев, — заявил он и принес кофейник, чтобы налить мне кофе.

Напиток был замечательным, но слишком горячим.

— А наше начальство что, так ни о чем и не догадалось?

— Конечно же нет! — воскликнул Йозеф. — Если бы догадалось, мы все пошли бы под трибунал. Начальство решило, что в итальянский лагерь ворвались солдаты австралийской дивизии. Особенно после того, как увидели оставленный нами британский флаг.

Йозеф снова затрясся от смеха.

— Видел бы ты, что случилось на следующее утро! — еле выговорил он. — Матерь Божья, сюда заявилась целая процессия.

— Какая еще процессия? — перебил я.

— «Макаронников», — пояснил Йозеф. — Там была пара полковников, четыре майора, куча капитанов, не говоря уж об остальной шушере, которая тащилась за ними. Они явились к нашему генералу, старику фон Равенштайну, и стали жаловаться, что наши войска пропустили через свои позиции броневики австралийской дивизии из Тобрука, которые разгромили итальянский лагерь. И знаешь, что этот старый хрен им ответил?

Я покачал головой.

— Он сказал, что если бы они поменьше бренчали на своих мандолинах и почаще брали в руки оружие, то им удалось бы отбросить этих чертовых австралийцев от своего лагеря. Ведь ни один итальянский полковник не догадался броситься в погоню за британскими бронемашинами и разбить их к черту! И это при том, что всем известно: здесь, в двадцати километрах от линии фронта, не может быть никаких вражеских разведывательных дозоров. Какой позор! После этого старик велел часовым очистить лагерь. Видел бы ты, как эти итальяшки попрыгали в свои автомобили и удрали. Они даже забыли, что явились просить нас помочь им восстановить лагерь!

Я хохотал и никак не мог успокоиться.

— Это те самые итальянцы, у которых мы с Лео как-то брали воду? — спросил я, наконец.

— Они самые. Тыловые части танковой дивизии «Ариете», — кивнул Йозеф. — Жаль, что тебя с нами не было, ты бы хоть перевел нам, что они там вопят. Впрочем, мы постарались разделаться с ними поскорее, поскольку в двух километрах от их лагеря стоят и наши танки, и, если бы они заметили английскую жестянку, на которой мы приехали, нам бы пришлось туго.

— Я думаю, наши танкисты вам с радостью помогли бы, если их предупредить заранее, — заметил я и, встав с ящика, расстелил на полу одеяло. — Давай-ка ложиться спать, Йозеф. Я сегодня все утро носился по пескам и очень устал.

И я улегся на одеяло.

— Да что ты, рано еще — только десять часов, — возразил Йозеф. — Да, я совсем забыл — тебе тут пришло два письма. Лежат уже несколько дней.

Я сел, а он вытащил письма из своих вещей.

— Одно из дома, а другое, судя по запаху, должно быть, от твоей девушки из Берлина. — Он улыбнулся и протянул мне письма.

— Ты что, всегда обнюхиваешь корреспонденцию? — спросил я, читая адреса на конвертах.

— Попав в эти пески, я стал извращенцем. Меня теперь возбуждает даже запах! И все из-за того, что тут нет женщин. Эх, если бы на границе открыли хотя бы один бордель! Тогда австралийцы побросали бы свои позиции в Тобруке (здесь в то время оборонялись в составе британских войск, помимо австралийцев, англичане, индийцы, поляки и чехи. — Ред.) и ринулись туда, — пробормотал он про себя, пока я вскрывал письмо от матери.

Но когда я прочитал письмо, оно выпало из моих рук и спланировало на одеяло. В горле у меня вдруг пересохло, и оттуда вырвался стон. Я смотрел на письмо так, словно оно полыхало огнем, от которого загорелся мой мозг.

— Что случилось?

Голос Йозефа прозвучал словно издалека, его самого я не видел. Он схватил меня за плечо:

— Эй, что с тобой — тебе плохо?

Я оттолкнул его руку и встал. Посмотрев на одеяло, я увидел распечатанное письмо — значит, оно мне не приснилось. У меня перед глазами все поплыло — Йозеф, вещи, стоявшие в палатке. Все превратилось в одну неразличимую массу — за исключением письма. Белая бумага резко выделялась на мутном фоне. Письмо было единственным предметом, который я видел совершенно отчетливо, и, когда я вышел из палатки в ночную тьму, оно все еще стояло у меня перед глазами.

Глава 5

ВЕСТИ ИЗ ДОМА

Луна сияла на черном африканском небе, словно лампа, и от нее по морской воде тянулась яркая серебристая дорожка. Маленькие волны ударялись о берег, протягиваясь вдоль него, словно бесконечные ленты. Само море было черным и неподвижным. Ни звука, ни шепота. Глядя на все это, но ничего не видя, я молча сидел на верхушке дюны, а в моем мозгу возникали картины прошлого.

Красивый дом, прекрасный сад, где в изобилии цвели розы и другие цветы, тихая улочка перед ним — мой дом! Мужчина лет за сорок, еще не старый, но уже начавший седеть. Редко улыбавшееся лицо, несколько тяжеловатое, словно высеченное из камня и прорезанное ранними морщинами; это были следы неизгладимых впечатлений, которые наложила на него жизнь. Его фигура — сильная, негнущаяся, очень прямая, словно он аршин проглотил, говорила о том, что это бывший офицер, гауптман кайзеровской армии. Выправка и стать этого мужчины напоминали о прошедших годах. Годах германских гордости, силы и страданий.

Когда мужчина двигался, его походка напоминала о том, что нельзя было забыть, — о Первой мировой войне — о лишениях, атаках, окопах, снарядах и пулях.

Однажды, еще мальчиком, я нашел в комоде маленькую коробочку, привязанную к пистолету «Люгер» («Парабеллум». — Ред.). Я открыл коробочку и принес ее в комнату, где сидел мужчина. Положив ее перед ним, я спросил:

— Скажи мне, что это такое?

Он пристально посмотрел мне в лицо и велел сесть рядом. Потом медленно, но очень эмоционально рассказал о том, что ему довелось пережить во время Первой мировой войны.

Крест из черного железа, очень простой.

— Это Железный крест 2-го класса. — Рука мужчины положила его на стол, и я выслушал рассказ. Еще один крест с серебряным ободком. — Это — Железный крест 1-го класса. — И я выслушал еще один рассказ. Теперь в руках отца был голубоватый крест с золотыми краями и выбитой в центре короной кайзера. — Орден «За заслуги», — пояснил отец. Это была самая высокая награда в кайзеровской армии. В коробке лежали другие медали и кресты. Наконец, он достал серебряную медаль. — Это — медаль, которой награждали солдат и офицеров, получивших ранение.

Я посмотрел на отца, и на его лице промелькнула улыбка.

— Да, сын, я получил эту медаль и за покалеченную ногу тоже, — сказал он и, протянув мне коробку с привязанным пистолетом, велел положить туда, где я ее взял. Вот каким был мой отец!

Я вспоминал об этом случае, глядя на море, такое тихое и спокойное. Вдруг мое уединение нарушил шум шагов. Я взглянул вверх и увидел, что рядом со мной стоит Йозеф.

— Его отправили в концлагерь — и там повесили!

Он прошептал эти слова, и я понял, что Йозеф прочитал письмо моей матери, которое осталось в палатке. Некоторое время он молча сидел рядом.

— Что будешь теперь делать, Гюнтер? — спросил он.

Я ничего не ответил. И тут меня словно осенило.

— Уйду! — сказал я. — Дезертирую из армии — сегодня же!

Йозеф посмотрел на меня и, немного помолчав, сказал:

— Я тебя понимаю. Я бы тоже ушел. Ну что ж, пойдем вместе!

Мы встали и двинулись в темноте к своей палатке. В лагере было необычно тихо.

Петляя среди палаток, машин и щелей, в которых солдаты прятались от бомбежки, мы никого не встретили. Я спросил Йозефа, куда все подевались.

— Да там, в большой ротной палатке, устроили что-то вроде общей вечеринки, — пояснил он, показывая на отдаленную рощицу финиковых пальм.

— А что, сегодня какой-то праздник? — спросил я.

— Ara, в первый раз за все это время нам завезли пиво. Думаю, выйдет по котелку на брата или около того. Они там, наверное, все ноги оттоптали, стоя в очереди. А мне на это наплевать, — пробормотал он.

В эту минуту вдалеке заиграл духовой оркестр и хриплые голоса затянули:

— Мы бомбим Англию!

— Хотел бы я знать, что они будут делать, когда у них закончатся бомбы, — ехидно произнес Йозеф и откинул клапан нашей палатки, чтобы мы могли войти.

— Не знаю, но представляю, что здесь начнется, когда обнаружат, что я исчез!

Йозеф улыбнулся.

— И я тоже, — бросил он.

— Что? — воскликнул я. — А ты-то куда собрался, дурень?

— Да уж не дурнее тебя. Почему я не могу уйти с тобой? Ты что, думаешь, мне приятно куковать здесь одному, в этой полотняной палатке? — отрезал он и вытащил из-за раскладушки свой вещевой мешок.

Он высыпал его содержимое на землю.

— Посмотрим, что нам может понадобиться. Надо взять только самое необходимое.

Но я подошел к нему и задвинул ногой его вещи в угол.

— Что ты себе позволяешь? — зашипел он, рассердившись.

— Мне не нужно, чтобы ты рисковал из-за меня жизнью, — сказал я.

— Ах вот оно что! Значит, если у тебя есть Железный крест 1-го класса и другие награды, так ты думаешь, что один можешь рисковать своей жизнью? — В его глазах пылала злость.

— Нет, не думаю. Но у тебя, насколько я знаю, есть жена, так что охолонись. Ведь даже если тебе и удастся отсюда сбежать, они схватят ее и хорошенько оттрахают.

— Ну и пусть! — фыркнул он. — Ей это не впервой. Ее трахают все, кому не лень! С тех пор как я отправился на фронт, она не пропускала ни одного хмыря в форме, приезжавшего в отпуск! — заорал он.

Взрыв эмоций Йозефа потряс меня до глубины души.

— Послушай, Йозеф! Но откуда, черт возьми, ты все это знаешь, ведь тебя не было дома целую вечность? — спросил я.

— Ты думаешь, я совсем тупой? — выпалил он и бросил какие-то вещи в свой мешок. — Когда я в прошлом году приехал из Франции в отпуск, она встретила меня с сосунком на руках. А я и не знал, что она родила ребенка. Она сказала, что решила приготовить мне сюрприз. — Он как будто выплевывал слова изо рта. — Да, это был сюрприз что надо. Хорош подарочек! А я ведь в нужное время был в Польше, воюя с чертовыми поляками, и никак не мог наградить ее этим арийским сопляком голубых кровей. — Он повернул ко мне свое лицо: — Послушай, Гюнтер, ты не женат. Наверное, женщин у тебя было предостаточно, так что тебе трудно понять, как меня угораздило связаться с такой потаскухой. Но так уж мне повезло!

Я понял, что он всерьез собирается бежать со мной и что переубедить его не удастся.

— Но ты понимаешь, что если нас поймают, то расстреляют без суда и следствия? — осторожно спросил я.

— Да что ты говоришь! А я этого не знал! — засмеялся он. — Зато, когда придет день, когда они захотят продырявить твою шкуру, я буду рядом. Парни, которые занимаются этим гнусным делом, потеряют сон. Когда они увидят, какого лопоухого придурка им надо будет пристрелить, они просто умрут от смеха. Не думаю, что им приходилось расстреливать кого-нибудь смешнее меня. Впрочем, четыре года, проведенные в армии, кого хочешь сделают придурком.

Я не мог сдержать улыбки. Йозеф, оказывается, был ужасным фаталистом.

— Ну хорошо, — сказал я. — Садись и давай все хорошенько обдумаем, да побыстрее. Скоро полночь, а нам надо уйти до двух часов, иначе все пропало.

— Зачем ждать до двух часов? Я возьму с собой только это, — произнес он, показывая на свой мешок. — Сядем в автобус, подъедем к границе и позавтракаем с австралийцами, если они, конечно, завтракают.

Я покачал головой:

— Не выйдет. Ничего у нас не получится.

— Почему? — удивился Йозеф.

— Ну, во-первых, потому, что вдоль границы тянутся минные поля, которые охраняют наши ребята. А я ухожу, Йозеф, не для того, чтобы подорваться на мине или превратиться в движущуюся мишень. Я уже много раз был ею, и с меня хватит. Кроме того, я вовсе не хочу попасть в британский лагерь для военнопленных. Вдруг война продлится еще лет десять? — заявил я и начал вытаскивать из мешков свои вещи.

— Куда же тогда ты, черт побери, собираешься бежать, если не к нашим лучшим друзьям в Тобрук? — Йозеф с удивлением посмотрел на меня. — Неужели ты надеешься добраться до дома? — спросил он, словно сомневаясь, в своем ли я уме.

— Нет, я знаю, что до дома мне не добраться, Йозеф, но у меня в Африке, в португальской Анголе, в Луанде, живет дядя. Я думаю, он будет рад меня видеть.

Йозеф так и сел.

— Дядя! И где, ты сказал, он живет?

— На западном берегу Африки, к югу от Конго. Я думаю — но не уверен, — что до Луанды тысячи три километров (4600 км по прямой. — Ред.). Половину пути придется пройти по пустыне, но мы справимся, — сказал я и начал складывать свои вещи в рюкзак.

— Я знаю, что ты был на флоте штурманом, вторым помощником капитана или как там у вас называется, но протопать через всю Сахару — это тебе не в океане плескаться, — заметил Йозеф с сомнением.

— Ты прав, но в принципе это одно и то же, разница только в том, что там — вода, а здесь — песок, вот и все.

Йозеф меня слегка раздражал, но я вспомнил, что он никогда не плавал по Амазонке, не ездил на корабле зайцем, не сбегал с парохода в Тонга. У него не было такой авантюристической жилки, как у меня.

— Послушай, Йозеф, — сказал я. — Мы уйдем отсюда и двинемся на запад Киренаики, скроемся в гористой местности. Там мы разобьем лагерь и соберем все необходимое для перехода через Сахару — а нам потребуется очень многое. А когда настанет подходящий момент, мы двинемся в путь, и ты увидишь, что из этого выйдет!

Он улыбнулся:

— Так просто?

— Да, просто, — ответил я и посмотрел на него. — За исключением одного. Как только мы смоемся отсюда, весь Африканский корпус Роммеля пустится за нами в погоню, и если они нас схватят, то вовсе не для того, чтобы расцеловать! А для того, чтобы сделать из нас трупы. А как только в меня начнут стрелять, я буду отстреливаться, невзирая на то, кто передо мной — немец, итальянец или, может, араб из катакомб. — Я сообщил ему все это и увидел, что Йозеф призадумался. — Когда я уйду и окажусь вне закона, я буду так же жесток и безжалостен, как и все остальные по отношению ко мне. Иначе мне не прорваться, и я с таким же успехом могу остаться или сыграть мелодию на ручных гранатах. Но я ухожу, и я прорвусь! Сделаю для этого все, невзирая ни на какие препятствия!

Лицо Йозефа загорелось энтузиазмом, и он щелкнул у меня перед носом пальцами.

— Слушай, Тюнтер, мне это начинает нравиться. Ты набрался опыта, плавая по морям. Я чувствую, что, когда мы уйдем отсюда, нас ждут большие приключения. Мы прорвемся, я в этом уверен, черт бы тебя побрал!

— Ну хорошо. Давай прикинем. — Я задумчиво посмотрел на него. — Нам нужно оружие, патроны, вода, бензин и деньги…

— А деньги-то зачем? Здесь покупать нечего, — перебил меня Йозеф.

— Здесь — нет, но в Киренаике найдется что купить, — ответил я. — Тде палатка казначея, который выдает нам зарплату?

— Да тут, прямо за углом, — сказал Йозеф, лукаво улыбнувшись.

— Отлично, пойдем туда. Я уверен, что он веселится вместе со всеми. Либо поминает Лили Марлей, либо «бомбит Англию» и накачивается пивом. — С этими словами я вытащил из кобуры свой «Парабеллум».

— Ты собираешься забрать у него всю наличность? — спросил Йозеф, доставая свой пистолет и вставая.

— Ну конечно, пошли скорее, — ответил я и выбрался из палатки. — Куда идти?

Йозеф повел меня, и через десять секунд мы уже стояли у нужной палатки.

— Мы забыли фонарь, — прошептал он и тут же исчез.

Я приложил ухо к холсту, но внутри было тихо. Издалека, из ротной палатки, доносились взрывы хохота, пение, удары по барабану и рев трубы. И все это на фоне отдаленного грохота орудий — это артиллерия Тобрука посылала свои подарки немцам и итальянцам.

Рядом мелькнула чья-то тень.

— Вот фонарь, — прошептал Йозеф.

Входной клапан палатки был туго зашнурован, но я разрезал холст ножом и вошел внутрь.

— А ты стой снаружи и карауль. Смотри только, не стреляй. Если кто-нибудь подойдет — оглуши его, и все, — велел я Йозефу.

Узкий луч фонаря осветил палатку. Раскладушка была пуста. Рядом с ней стояли какие-то коробки. Я нашел стальной ящик с большим висячим замком, сунул его под мышку и поторопился уйти.

Вернувшись в свою палатку, мы закрыли ящик одеялом. В нем была зарплата всей роты, обслуживавшей штаб.

— Подумать только, как просто все оказалось, — не смог сдержать восхищения Йозеф.

— А теперь давай подумаем, как отсюда выбраться, — произнес я.

— Угоним броневик, — предложил Йозеф.

— Нет, это нас быстро выдаст, кроме того, тяжелая машина будет только помехой, если за нами пошлют погоню. Нам придется забираться в гористую местность, а машина там не пройдет.

— Тогда давай возьмем два мотоцикла БМВ с коляской, — сказал Йозеф. — Они пройдут везде, и издалека их не видать.

— Отличная идея! Выбери парочку получше, заправь бензином, проверь масло и посмотри, чтобы у них были инструменты на случай поломки, — велел я ему.

— Я поставлю их за палаткой, — предложил Йозеф.

Я кивнул, и он ушел. Я быстро вышел за ним и запрыгнул в свой броневик. Сняв пулемет MG.34, я бросил его на землю. Открыв коробки с патронами, я вытащил пулеметные ленты и швырнул их вслед за пулеметом. Трех тысяч патронов нам хватит. За ним последовали автомат MP. 38 (его модернизированный, в сторону упрощения технологии изготовления, вариант — МР.40. — Ред.), полдюжины магазинов к нему, по тридцать два патрона в каждом. Затем из бронемашины вылетела коробка с дюжиной ручных гранат и большая канистра с водой. Надо было найти еще одну полную канистру. Затем я достал бинокли.

Когда я вылезал из автомобиля, Йозеф подогнал первый мотоцикл и поставил его за палаткой.

— Я залил его под самую завязку. У него новые шины и набор инструментов, — отрапортовал он и поспешил за вторым мотоциклом.

Через пять минут почти все наше снаряжение было уложено в коляску, а пулемет установлен на шарнирном основании.

Йозеф пригнал второй мотоцикл.

— У этого мотоцикла все в порядке? — спросил я.

Но тут он зажал мне рукой рот. По песку раздались шаги.

— Эй, кто здесь? — послышался голос, и из темноты вынырнула фигура. — А вы почему не на вечеринке, ребята?

— У нас срочное задание, — ответил я, но, когда лицо пришедшего приблизилось ко мне, у меня внутри так все и оборвалось — это был унтер-офицер, казначей роты!

— А, вы вернулись!

— Так точно!

— Не знал о вашем возвращении, — произнес казначей.

Я расслабился и, почти не дыша, пытался придумать что-нибудь, что могло бы помешать ему зайти в свою палатку.

Йозеф прошмыгнул позади нашей палатки и исчез из виду.

— Вам там причитаются какие-то деньги, так что зайдите ко мне утром и получите их. А то кто знает, когда вы сможете их забрать! — Он рассмеялся, дыхнув на меня пивным перегаром. — Вы привезли с собой почту?

И тут мне в голову пришла прекрасная идея.

— Так точно, — ответил я. — Там для вас есть письмо. Я заметил его, перекладывая почту в свой мешок.

На голове казначея была пилотка. Он был крупным и сильным мужчиной, но, на свою беду, надел легкий головной убор.

— Пройдите в палатку, господин унтер-офицер, и я отдам вам ваше письмо, — произнес я и откинул входной клапан.

— Спасибо, — пробормотал он, наклонившись, чтобы войти.

И в эту же минуту тяжелая рукоятка моего «Парабеллума» обрушилась на его голову чуть повыше виска. Пилотка слетела с головы казначея, он упал лицом на песчаный пол палатки, а за ним закрылся входной клапан. Я мгновенно уселся на него верхом, но он был без сознания.

— Вырубился? — Йозеф стоял позади меня. Он улыбался, держа в руке гаечный ключ. — Я знал, что ты его чем-нибудь оглушишь. Быстро же ты с ним справился! — одобрительно произнес он и, достав веревку, менее чем за полминуты привязал ступни казначея к его запястьям. — Терпеть его не могу! Эта свинья зажала мои деньги за какую-то провинность, — бормотал Йозеф, вытаскивая из кармана чистый носовой платок и запихивая его поглубже в рот казначею. — Как приятно, — приговаривал он при этом, — заткнуть этому прохвосту рот. Теперь он уже ничего не сможет прибавить или отнять. Как я рад, слышишь, ты, скотина!

Мы обвязали шею и рот казначея еще одной тряпкой, чтобы он не смог выплюнуть кляп.

— Осторожнее, а то он задохнется, Йозеф, — сказал я и проверил, не слишком ли туго заткнут кляп.

— В самый раз. Его все равно расстреляют, поскольку он не сможет объяснить, куда дел зарплату!

Йозеф умел ненавидеть. Мы закатили тело казначея к стенке и прикрыли его сверху сломанной раскладушкой, чтобы его не было видно.

— Что делать дальше? — спросил Йозеф деловым тоном.

Глава 6

ПРОРЫВ НА СВОБОДУ

— Нам нужны карты, — сказал я.

Йозеф удивленно взглянул на меня:

— Карты? Как же мы вытащим их из автобуса? — «Автобусом» он называл большой командный бронетранспортер, который мы захватили у англичан и где было все, что необходимо для руководства целым сражением. — Ведь в нем спит капитан Вайс да и другие участники оркестра, который играет неподалеку, — заявил Йозеф.

— Есть один способ сделать это, но он очень шумный, — заметил я. — Пошли.

Мы вышли из палатки. Я взял из коляски мотоцикла автомат, проверил магазин и протянул его Йозефу. Потом я достал из бронемашины еще несколько ручных гранат, две отдал ему, а остальные засунул рукоятками вниз за голенища своих сапог, чтобы можно было быстро их выхватить.

— Без карт нам в пустыне делать нечего. Еще нам нужен компас и секстант, — прошептал я.

Пройдя мимо палаток, мы увидели вышеупомянутый бронетранспортер, в котором находилась, кроме всего прочего, мощная радиостанция.

— Ты иди на пляж, Йозеф, и брось там гранаты. Все подумают, что высадились диверсанты, и бросятся туда.

Йозеф кивнул и хотел было идти, но я схватил его за руку:

— После того как гранаты взорвутся, беги сюда и прикрой меня, когда я буду выходить из бронетранспортера. В лагере поднимется переполох, все будут искать диверсантов, а мы тем временем сядем на мотоциклы и рванем отсюда.

Я видел, что Йозеф в восторге от моего плана. Он ушел в ту же секунду. Я же весь взмок, но собрался, посмотрел на свой автомат и стал ждать.

С моей точки зрения, это был самый ответственный момент во всем нашем предприятии. Если мне удастся захватить карты, компас и секстант для прокладки маршрута через пустыню, тогда все будет хорошо. В гражданской жизни я уже был штурманом. Без навигационных приборов мы не сможем пересечь Сахару. Нам нужны были карты Ливии начиная от побережья Средиземного моря и до юга, вдоль границы с Египтом, Англо-Египетским Суданом, а на юге и французских владений (Экваториальной и Западной Африки) вплоть до озера Чад и британской Нигерии.

Вдруг ночную тишину разорвал грохот взрыва. Я упал на землю плашмя рядом с палаткой, у которой стоял. Раздался второй взрыв, за которым последовала автоматная очередь. Йозеф сделал свое дело. Какой же поднялся переполох! Из некоторых палаток выскочили люди; звук оркестра оборвался на середине музыкальной фразы; пение сменилось криками тревоги. Заливались свистки, где-то началась стрельба. Голоса выкрикивали команды.

Солдаты караульной службы бросились на пляж. Зажглись огни, осветив его участок, но все равно видно было плохо. Затявкала зенитка, бросая снаряды в море, включили пару прожекторов, после чего затарахтел пулемет.

Дверь командного бронетранспортера распахнулась, и оттуда выскочила фигура в офицерских брюках, но без сапог, рубашки и других деталей одежды. Я узнал капитана Вайса.

Держа в руках ручной пулемет MG.34, он остановился у двери и несколько мгновений следил за лучами прожекторов, которые, перемещаясь с места на место, выхватывали из темноты то палатки, то машины, разыскивая того, кто стал причиной этого переполоха. Я приподнялся на руках, вытащил из-за голенища гранату и, выдернув чеку, бросил ее как можно дальше.

Через три секунды раздался взрыв, и я увидел его вспышку. Офицер в удивлении обернулся и, передернув затвор пулемета, быстро побежал туда, где взорвалась граната.

Через секунду я уже был внутри бронетранспортера. Я часто бывал здесь, прикалывая на карте флажки, отмечавшие позиции сторон и их перемещение.

Над столом горела лампа под зеленым колпаком. Я вытащил ящик с картами и быстро просмотрел их. За тридцать секунд отобрал нужные. Затем забрал деревянную коробку с секстантом. Ручной компас лежал рядом — я прихватил и его.

И тут мне на глаза попалось то, что я и не надеялся найти, — флажок посыльного штаба. Это была моя самая удачная находка, если, конечно, знать, как ею пользоваться.

Я торопливо вытащил еще одну гранату из-за голенища сапога. Неподалеку строчил ручной пулемет, кудахтая, словно курица, которая снесла яйцо, — я понял, что Йозеф где-то рядом.

Я выдернул чеку, подошел к радиостанции и положил гранату на нее. С быстротой молнии я выскочил из грузовика, прижимая к груди свои находки, и прыгнул за соседнюю палатку. Мне навстречу поднялась фигура, я наставил на нее свой «Парабеллум», но это был Йозеф.

— Бежим скорее к мотоциклам, — прошептал я, ныряя за палатки.

Засунув карты и приборы в коляску, Йозеф ногой ударил по пусковому рычагу, и мотоцикл тут же завелся.

— Какой сегодня пароль? — спросил я, ударяя по пусковому рычагу своего мотоцикла, но его мотор не заводился.

Мимо нас на пляж бежали солдаты.

Вдруг раздался взрыв, и повсюду рассыпались яркие отблески света. Граната на радиостанции сделала свое дело.

Меня охватила паника. Мотор не заводится! Йозеф спрыгнул со своего мотоцикла, наклонился и постучал по карбюратору моей машины. В ту же секунду мотор взревел и мы рванули, объехав палатку, в сторону КПП.

Йозеф, ехавший впереди, нажал на тормоз, увидев красные огни, запрещавшие проезд. Я выругался, но тут же понял, что он правильно сделал, и затормозил рядом с его мотоциклом.

— Пароль! — раздался резкий выкрик, и из темноты высунулось дуло винтовки.

— Кельн! — ответил Йозеф. — Посыльные в 5-ю легкую дивизию (с августа 1941 года — 21-я танковая. — Ред.), в танковый полк! — крикнул я.

— Проезжайте, — последовал приказ, и я подумал, что никто бы не выполнил его быстрее нас.

Только потом я понял, что солдаты внутреннего караула убежали на пляж, но внешняя охрана всегда оставалась на своих местах, что бы ни происходило.

Мы неслись по песку, словно дьяволы, увиливая от колючих кустов; наши машины заносило, вокруг вздымались тучи пыли. Я догнал Йозефа и, поравнявшись с ним, прокричал:

— Надо выехать на дорогу Бардиа — Форт-Капуццо, а оттуда повернем на Тарик-эль-Абд!

Он кивнул, и мы понеслись в темноте к большому гудронированному шоссе.

Глава 7

БЕГСТВО БЕЗ ПОМЕХ

Через несколько часов я очнулся от крепкого сна, чувствуя, что меня кто-то сильно трясет. Я увидел, что надо мной склонился Йозеф.

— Тут тебе не морг, Тюнтер. Просыпайся — надо ехать дальше, — сказал он и стащил с меня брезент, под которым я спал.

Солнце неистово жгло землю. Я затряс головой, отчего над ней поднялось облако пыли. Я чувствовал себя уставшим — сутки, которые я провел за рулем накануне побега, давали о себе знать.

Йозеф вскипятил воду и заварил чай. Поскольку в пустыне не было никаких дров, мы обычно набивали песком консервную банку и наливали туда бензин. На такой импровизированной горелке можно было готовить пищу. У нее был только один недостаток — она ужасно дымила, пока не разогреется как следует.

— Наверное, уже перевалило за полдень, — сказал я, встав, встряхнув и свернув одеяло.

— Здесь как в печке, — пробормотал Йозеф, показав глазами на скалы, окружавшие ложбину, где мы остановились.

— Ну вот, чай готов. — Он протянул мне консервную банку с жидкостью коричневого цвета.

— Ты был наверху? — спросил я.

Он кивнул.

— Еле залез на эти чертовы скалы. Они совсем раскаленные. Чуть не обжег себе руки, взбираясь на них. А если потерять сапоги, то вообще конец, — рассказал Йозеф.

— Что-нибудь заметил? — спросил я.

— Нет, только колыхающиеся волны горячего воздуха да ящериц и скорпионов под каждым камнем. А так кругом пусто, как во всякой уважающей себя пустыне.

— Готов поспорить на что угодно, что в нескольких километрах отсюда пробирается какая-нибудь британская машина-разведчик — броневик или джип.

Йозеф с сомнением посмотрел на меня:

— Ты так думаешь?

Мы поднялись, собрали продукты и посуду, состоявшую из нескольких консервных банок из-под джема, и засунули их в коляску одного из мотоциклов.

— Уверен на сто процентов, — ответил я. — Всякий раз, когда я здесь проезжал, я либо попадал под обстрел, либо видел тучи пыли, поднятые машиной, идущей на большой скорости.

— Так это здесь они пытались тебя вчера прикончить? — спросил Йозеф.

— Километрах в пятнадцати отсюда. Мы проехали это место на рассвете. Там еще где-то неподалеку от дороги стоял сгоревший автобус, — сказал я и подошел к своему мотоциклу.

— Я так понимаю, что теперь все двуногие с ружьями начнут за нами охотиться, — заявил Йозеф. — Немцы, итальянцы, австралийцы, новозеландцы, англичане и, возможно, даже вонючие арабы!

Я рассмеялся.

— А других беглецов, кроме нас с тобой, здесь нет. Мы прочно держим монополию.

Мы упаковали в коляски вещи. Нам предстояло проехать много миль по песку, прежде чем мы окажемся в безопасности. Пора было снова выезжать на эту сковородку.

— Как ты думаешь, что сделают в ставке, когда узнают, что мы сбежали? — спросил Йозеф. — Надеюсь, они не догадаются, что вчерашний фейерверк устроили мы.

— Не будь таким наивным, Йозеф, — ответил я. — Как только они обнаружат в нашей палатке связанного сержанта, они поймут, кто это сделал и зачем.

Йозеф расхохотался.

— Надеюсь, ребята, не получив зарплаты за эту неделю, не сильно на нас рассердятся. Все-таки это гнусное дело — захапать все их заработанные тяжким воинским трудом денежки, Тюнтер!

Я подошел к коляске и вытащил ящик с деньгами.

— Им не денег будет жалко, — ответил я, поставив его на землю, — а того, что у них не будет ни одной лиры, чтобы подтереться!

— Узнаю тебя, Тюнтер. Ты вечно над всем смеешься — даже над туалетной бумагой! — Бедный Йозеф, он думал, что сказал что-то смешное.

Я попробовал открыть крышку, закрытую на два висячих замка, но не смог. Тогда я вытащил из коляски автомат и сказал Йозефу:

— Смотри, чтобы в тебя не попало рикошетом.

Он отскочил в сторону. Короткой очередью я сбил оба замка и поднял крышку.

Ящик был забит аккуратно перевязанными пачками денег. Пять минут спустя мы узнали, что у нас на двоих шестьдесят две тысячи лир.

— Здесь нам их девать некуда, — заметил я, с грохотом опустив крышку, и бросил ящик в коляску.

— Да, здесь некуда, — улыбнулся Йозеф, — но дай мне только добраться до синьорин в Бенгази. Уж там-то я потешусь от души, — весело сказал он.

— Разумеется, — согласился я. — Если, конечно, военные полицейские или парни из гестапо до этого не потешатся над тобой. Пули, знаешь ли, способны вытянуть из человека все силы, если он попадется им на пути.

— Ну и язва же ты, — проворчал Йозеф.

— Если ты хоть на минуту забудешь об опасности, друг мой, — сказал я ему, — то непременно попадешь в лапы военной полиции.

— Ерунда! — вскричал он. — Пустыня большая — как им узнать, где нас искать?

— А что ты собираешься пить? — ядовито спросил я его.

— То же, что и ты, — воду! — ответил Йозеф.

— Ну конечно, здесь же полным-полно рек. Запомни, отсюда до Триполи наберется от силы десяток мест, где есть вода, — саркастически заметил я. — Нам ее никто не поднесет. Мы должны будем взять ее, и, когда дело дойдет до этого, нас встретят пулями. Вот увидишь, у каждого крана кто-то стоит, каждая цистерна имеет часового и каждый колодец, если таковые здесь имеются, охраняется не хуже любого банка.

— Значит, каждый раз, когда нам захочется попить, нужно будет устраивать целое сражение, — задумчиво произнес Йозеф.

— Если мы сумеем добраться до прибрежной Киренаики, с водой и пищей у нас проблем не будет, — сказал я. — Туда всего километров четыреста, но я съем свою шляпу, если дорога не будет набита патрулями. А когда мы проедем Эль-Тазалу, то окажемся за пределами прифронтовой зоны, а там уж военных полицейских будет как вшей на голове, — заметил я, вытащив из портфеля карту и изучая ее. — До Эль-Адама около ста километров, до Акромы — еще полсотни, до «Белого дома» на Виа-Бальбия — шестьдесят и около двухсот до Дерны, если ехать по Виа-Бальбия.

— Недалеко, — сказал Йозеф. — Но это напоминает мне бег с препятствиями.

Я кивнул.

— Добравшись до Эль-Адама, надо будет держать ухо востро. Я уверен, что теперь уже любой солдат знает, что мы в бегах.

— А я думаю, что ты ошибаешься, — сказал Йозеф. — О нашем побеге ставка сообщит по служебным каналам только на контрольно-пропускные пункты, военной полиции и гестапо, поскольку если сообщить повсюду, то наверняка найдутся желающие последовать нашему примеру, во всяком случае итальянцы.

— Может, ты и прав, но рассчитывать на это нельзя, — произнес я. — А теперь давай снова заберемся на эту скалу. Взглянем еще раз, что движется внизу.

— Только не я! Я растянул себе все связки, пытаясь влезть туда, — застонал Йозеф.

— Хорошо, полезу я, а ты пока заправь мотоциклы. Нельзя уезжать не осмотревшись. Пыль, которую мы поднимем, легко может нас выдать, — сказал я и полез на скалу.

Вскоре я понял, что Йозеф прав, — солнце жгло как огонь, и скалы были горячими, словно раскаленный металл. Всякий раз, когда моя нога срывалась на непрочно стоявшем камне и я был вынужден хвататься за скалу, я обжигал себе пальцы. Из-под скатывавшихся вниз камней выскакивали скорпионы и многоножки. Укус местного скорпиона может быть смертельным, а если не умрешь, будешь несколько недель валяться в постели, крича от боли в сведенных судорогой ногах и руках.

Наконец, я забрался на самый верх скалы и увидел, что над ней поднимается гребень другой. Так что я был почти незаметен на фоне ярко-голубого неба.

Я огляделся и увидел, что над пустыней, как над пудингом, поднимались волны горячего воздуха. Я сильно потел, но на коже не было ни пятен, ни влаги — все мгновенно испарялось. Дорога Тарик-эль-Абд, видневшаяся вдали, представляла собой хаотичное переплетение следов автомобильных шин и танковых гусениц. Поверхность Ливийской пустыни, покрытая барханами, уходившими за горизонт, словно море волнами, была совершенно пустой. Ничто не двигалось, не было даже туч пыли. Это была идеальная местность для самолетов — с них было видно все на земле, и тому, кто попался им среди песков, негде было укрыться.

Когда я был посыльным и развозил депеши, я часто ездил один и много раз попадал под обстрел «Харрикейнов», которые летели обычно со стороны солнца. Вовремя заметить их было совершенно невозможно. Об их приближении сообщал рев моторов и град пуль из восьми 7,7-мм пулеметов, поднимавших над землей облачка пыли. Удивительно, как мне удавалось уцелеть, меня даже ни разу не задело.

Глядя на расстилавшуюся передо мной сверкающую пустынную равнину, я понял главную опасность, которая подстерегала нас. И это была вовсе не погоня, которая будет преследовать нас по пятам.

Самым нашим большим врагом была пустыня. Заглохший мотор, сломанная ось или дырка в бензобаке означали верную смерть.

Еще раз внимательно осмотрев местность, я решил, что нашего отъезда никто не заметит.

Когда я спускался вниз, Йозеф крикнул мне:

— Ну как там, кто-нибудь пылит?

— Никого нет, — ответил я и спрыгнул на землю.

— Бензина больше не осталось — я залил все, что у нас было, в баки, зато воды хоть залейся, — заявил он и пнул ногой мотор своего мотоцикла.

Оглядевшись, чтобы удостовериться, что ничего не забыли, мы сели на мотоциклы и отправились в путь, петляя среди камней к выходу из долины.

— Надо, чтобы мы приехали в Эль-Адам после заката! — стараясь перекричать шум, сообщил я Йозефу. — Если там знают о нашем побеге, то нас живо засекут.

Йозеф кивнул, завязывая кусок ткани вокруг рта и носа и надевая очки. Вскоре мы выехали из долины и понеслись по ровной поверхности песка.

Глава 8

ИТАЛЬЯНЕЦ И МУЛ

Нам постоянно попадались разбитые и сгоревшие машины. Ближе к вечеру мы остановились, чтобы найти среди них убежище. Грузовики, легковушки, танки, мотоциклы, артиллерийские орудия и бесконечное множество пустых канистр из-под бензина и консервных банок торчали среди пустыни. Зрелище одиноких заброшенных останков прошедшей битвы было не из приятных.

Мне довелось видеть с наблюдательного пункта, что такое танковый бой в африканской пустыне. Танки стреляли друг в друга, иногда в упор — с расстояния пятнадцать — двадцать метров, а бронебойные снаряды-болванки врезались в броню с грохотом, который, казалось, был слышен на всю Африку. Я видел, как погребальными кострами горели десятки британских и, меньше, германских танков, как остатки разбитых британских частей поспешно отступали под ударами Роммеля{1}.

Мы объехали разбитый автомобиль, начавший покрываться ржавчиной, и остановились у остова грузовика, который сгорел, а шины превратились в лохмотья.

— Переждем здесь пару часов, а потом поедем в Эль-Адам! — крикнул я Йозефу, когда он заглушил мотор своего мотоцикла.

— Единственное место, где британские истребители не смогут нас заметить, — это здесь, среди этих сгоревших машин, — заметил он и стряхнул со своей одежды слой пыли.

— Именно поэтому я сюда и заехал, к тому же в тени этого грузовика можно отлично отдохнуть, — сказал я, вытаскивая из коляски автомат и забираясь под разбитую машину, расстелив на песке под грузовиком кусок брезента.

— Хочешь печенья? — спросил Йозеф и, усаживаясь рядом, протянул мне пакет.

— Нет, я его терпеть не могу, особенно того хрустящего звука, которое оно издает, когда его откусываешь, но вот от воды я бы не отказался.

Несколько глотков тепловатой воды промочили мой пересохший рот.

Наконец, 23 октября 1942 года британцы, имея втрое больше людей и танков, вчетверо больше самолетов, чем у Роммеля, прорвали фронт у Эль-Аламейна и к концу ноября 1942 года заняли Киренаику (Бенгази 19 ноября). Дальше бои продолжались вплоть до капитуляции остатков германо-итальянских войск в Тунисе — под ударами англичан из Ливии и наступавших с запада американцев, высадившихся в конце 1942 года в Марокко и Алжире — при подавляющем превосходстве союзников (к концу апреля 1943 года в людях 3:1, по артиллерии 4:1, по танкам 10:1 и при полном господстве в воздухе и на море). Продержавшись на последнем оборонительном рубеже при таком преимуществе союзников две недели, с 20 апреля по 6 мая, остатки германо-итальянских войск были сломлены, и 13 мая, блокированные с суши и моря, около 140 тысяч итальянских и немецких солдат и офицеров капитулировали.

Однако вернемся к нашим «героям»-дезертирам, которые проезжают места, уже обильно политые кровью в начале 1941 года, где вскоре еще произойдут бои, в которых погибнут многие тысячи людей, сгорят, по выражению Банемана, «погребальными кострами» сотни танков вместе с экипажами, будут сбиты сотни самолетов.

— Отсюда до Эль-Адама час пути, — заметил Йозеф, с хрустом жуя печенье.

Я закрыл глаза и попытался вздремнуть, несмотря на тучи мух, роившихся вокруг нас.

Вскоре Йозеф захрапел, словно пила, наткнувшаяся на гвоздь. И тут я услышал хруст песка, по которому кто-то шел. Я поднял голову и выглянул из-за грузовика. В сотне метров от нас мимо разбитого автомобиля брел серый мул. Он повернул голову в нашу сторону и остановился в редкой тени, отбрасываемой кабиной сгоревшего грузовика.

Так он и стоял там, вялый и поникший, ожидая, когда зайдет солнце. Вечером он, наверное, уйдет туда, где можно будет пощипать редкую жесткую траву или верблюжью колючку.

Много заблудившихся животных, одичавших верблюдов, мулов и ослов бродило в прибрежной зоне Ливийской пустыни. Я часто встречал их, одиноких или группами, и вскоре потерял к этому мулу всякий интерес.

Но тут я услышал странный шум. Я прислушался, сел и попытался определить, что это такое. Постепенно шум превратился в слабое отдаленное гудение — грузовик или легковушка?

Схватив автомат, я выполз из-под грузовика. Мул сразу же увидал меня, но не проявил ни малейшего интереса. Я забрался на разбитый грузовик, чтобы осмотреться, и увидел облако пыли, которое двигалось прямо на нас. Я понял, что это грузовик, но не мог определить, чей он — немецкий или итальянский?

Спрыгнув на землю, я снял пулемет с коляски и установил его под грузовиком, вставив ленту с тремя сотнями патронов, а потом стащил с соседней машины камуфляжную сеть и прикрыл ею наши мотоциклы.

Под грузовиком я подготовил пулемет к бою и проверил автомат. Это было отнюдь не лишним, учитывая наше положение.

Шум мотора быстро приближался, и через минуту большой грузовик объехал один из многочисленных сгоревших автомобилей и неожиданно резко затормозил. Меня охватила паника. Прильнув к пулемету, я направил его на «фиат». Стрелять я не стал, так как до меня дошло, что все водители предпочитают останавливать свои машины рядом с обломками транспортных средств, чтобы летчики вражеских истребителей не могли отличить целую машину от разбитой.

Из кабины выглянул итальянский солдат, открыл дверь и спрыгнул на землю. Он огляделся, но не увидел наших мотоциклов, поскольку они стояли по другую сторону от его машины. Итальянец подошел к радиатору, приложил к нему руку и тут же с грязной руганью отдернул. Сплюнув, он вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Его глаза так и шарили вокруг, словно он чувствовал наше присутствие. Заметив движение мула, он резко повернул голову в его сторону и некоторое время смотрел на него. Я испугался, что он услышит храп Йозефа, и зажал ему рукой рот. Он дернулся, но я вдавил его в землю и прошептал на ухо, что мы не одни.

Он перекатился на другой бок и посмотрел, куда я показывал.

— У нас гости? — пробормотал Йозеф, сонными глазами наблюдая за итальянцем. — Чего жалеть этого «макаронника»? Пальни в него, и он сразу же отбросит копыта, — предложил он, словно мы охотились на воробьев.

Итальянец, крупный, толстый мужчина, медленно отступил к двери своего грузовика и вытащил из кабины веревку.

Медленно, очень медленно он приблизился к мулу и положил ему на спину руку. Мул, когда-то потерявший своего хозяина, был ручным и даже не пошевелился, когда итальянец накинул ему на шею веревку.

— Клянусь Муссолини, он решил пообедать бедной скотинкой! — воскликнул Йозеф. — Не знал я, что они такие голодные! — пробурчал он себе под нос.

Меня душил смех, но я удержался.

Итальянец, накинув мулу на шею веревку, привязал его к ржавому грузовику, стоявшему рядом, потом снял с себя ремень, осторожно наклонившись, обмотал им ноги животного и туго затянул.

— А это еще зачем? — прошептал Йозеф. — Наверное, он решил развести костер прямо под его брюхом!

Итальянец отошел на несколько шагов и внимательно осмотрел животное.

— Пытается определить, подходящий ли это кусок мяса, — прошептал со смешком Йозеф, а итальянец пошел к своему грузовику.

Я ткнул Йозефа пальцем под ребро.

— Заткнись, — прошипел я.

Итальянец вылез из машины, держа в одной руке винтовку, а в другой — большой нож, и направился к связанному мулу.

— Черт побери, — сердито пробормотал Йозеф. — Этот толстяк собирается убить мула, наверное, чтобы вырезать у него печень и почки для офицерской столовой в Эль-Адаме. Этот храбрец умеет воевать только со стреноженными мулами. Сейчас я его припугну.

И Йозеф заорал что есть мочи:

— Руки вверх, чертов ублюдок!

Все это было произнесено по-немецки с сильным австрийским акцентом. Скорее всего, итальянец не понял слов, но по тону догадался, чего от него требуют. Ни секунды не колеблясь, он бросил на землю карабин и пояс, задрал вверх руки и, повернувшись нам, заорал:

— Amico! Amico! — да так сильно, что затрясся его жирный живот, а толстое лицо стало желтым от страха.

Йозеф выполз из-под грузовика, держа в руке автомат. Я, смеясь, последовал за ним.

Увидев нашу немецкую форму, итальянец вскричал:

— Tedesco! Amico! (Немец! Друг!)

— Нет, я тебе не amico! — произнес Йозеф, шагая к нему. — Ты, чертов ублюдок, для тебя слишком хорош даже Муссолини.

Не понимая, что происходит, итальянец хрипло крикнул:

— Хайль Титлер!

— Никакого тебе Титл ера! — прорычал Йозеф. — Мне так и хочется врезать тебе по зубам да еще пнуть в твой толстый живот. С британцами ты воевать не хочешь, тебе подавай бедного безобидного связанного мула, который не может даже лягнуть тебя в ответ.

— Камарадо! — в отчаянии произнес итальянец, наверное, это было единственное немецкое слово, которое он знал.

— Никакой я тебе не камарад! — бешеным голосом крикнул Йозеф. — Убирайся отсюда, ублюдок, ты прервал мою сиесту!

— Si, signor, — промямлил итальянец. Он понял значение жеста Йозефа, который показывал на его «фиат».

Бросив на землю свой карабин и нож, не думая о том, чтобы снять веревку и ремень со стреноженного мула, он полез в свой грузовик, держа руки высоко над головой и дико вращая глазами.

— Grazia, signor, — жалобно произнес он, трясясь от страха.

— Убирайся! — зарычал Йозеф.

Итальянец забрался на сиденье шофера, завел мотор, и вскоре от него осталось только облако пыли. «Фиат» на бешеной скорости унесся в направлении к Эль-Адаму.

Я изнемогал от смеха, а Йозеф подошел к мулу и разрезал ремень, освободив ему задние ноги.

— Все в порядке, дружок, — приговаривал он, — ты остался в живых и сейчас пойдешь искать воду, так же как и мы. Все лучше, чем быть расстрелянным.

Не чувствуя никакой благодарности, мул стал лягаться и чуть было не заехал по голове своему освободителю, но Йозеф отвязал его, а потом ударил по животу, и мул затрусил прочь мимо обгоревших, покрытых окалиной танков.

Меня все еще душил смех.

— Человек лягает лошадь, — комментировал я. — Бравый немецкий дезертир спасает от смерти мула, лишив итальянскую армию бифштекса и печени на обед.

— Черт тебя подери, — сказал Йозеф, — тебе смешно, а я не могу видеть, как убивают беззащитное животное, чтобы набить свой толстый живот. Если им нужно свежее мясо, почему они не охотятся на газелей?

— Ну да, конечно, — ответил я, — а теперь этот итальянец заявится в расположение наших войск и сообщит, что два «тедеско» украли у него карабин!

— Нет, этого он не скажет, — возразил Йозеф. — Он сообщит, что героически сражался с британцами, и его тут же произведут в полковники!

— Очень может быть, — согласился я. — Британцы часто забирают у пленных итальянцев оружие и отсылают их назад, поскольку они не в состоянии прокормить даже тех, кто попал к ним в плен раньше! (Имеется в виду разгром итальянцев 9 декабря 1940 года — 11 февраля 1941 года, когда британцы взяли 130 тысяч пленных, 1270 орудий и 400 танков, потеряв 475 человек убитыми и 43 пропавшими без вести. — Ред.)

— И ведь подумать только, — заметил Йозеф, — мы здесь для того, чтобы помочь этим любителям макарон спасти от гибели их «Африканскую империю»!

— А вот тут ты ошибаешься, — сказал я. — Мы с тобой больше в этом не участвуем.

Глава 9

ЭЛЬ-АДАМ

Уже почти совсем стемнело, когда мы увидели водонапорную башню Эль-Адама. Мы ехали, пока не показалась башня управления полетами, цепочка зданий с низкими крышами и ангаров, скопившихся, словно цыплята вокруг курицы.

Я хорошо знал это место — и Йозеф тоже. Некоторое время назад мы почти месяц стояли здесь неподалеку. Около Эль-Адама есть аэродром. Он расположен на плато относительно недалеко от Тобрука, возвышаясь над пустыней. Зимой и весной аэродром переходил из рук в руки, и всякий раз его утюжили с воздуха, долбили артиллерийскими снарядами и обильно поливали огнем пулеметов.

Когда англичане совершили свой первый налет на Эль-Адам, итальянская авиация потеряла здесь около сотни самолетов, которые сгорели на земле. Их останки сгребли бульдозерами на окраину поля. Ангары остались без крыш, а покореженные стены из листового железа были усеяны дырками самых разнообразных размеров, в которые пустынный суховей надул песка, отчего внутри образовались миниатюрные барханы.

Другие здания, вдали от ангаров, были построены из сцементированных каменных блоков. Эти сооружения строились на века и стали памятником успешной колонизации Ливии войсками Муссолини.

На севере, со стороны Тобрука, аэродром был окружен каменной стеной; здесь склон невысокого плато круто обрывался к пустыне, однообразную поверхность которой нарушала только дорога с металлическим покрытием, шедшая в Тобрук.

Дальнобойная артиллерия Тобрука, которую поддерживали орудия кораблей британского Средиземноморского флота, превратила эту дорогу в настоящее решето, но по какой-то загадочной причине ни разу не задела аэродром и его сооружения за все то время, пока мы находились рядом. Снаряды, день и ночь летевшие мимо нас, падали примерно в ста пятидесяти метрах от стены, но ни один из них не упал дальше — нам так и не удалось понять почему.

Мы с Йозефом остановили наши мотоциклы у горы сожженных и разбитых самолетов. Я снял очки, достал флягу и набрал в рот воды, чтобы выполоскать из зубов песок. Йозеф слез с мотоцикла и потянулся.

— Я скукожился, словно мой счет в банке, — пробормотал он, топая ногами.

Быстро опускалась температура, как всегда в пустыне.

— Мы можем быть уверены в одном — кордона с часовыми здесь сейчас нет, — сказал я. — Я был здесь позапрошлой ночью.

— Но зато у склада с боеприпасами ходит часовой, — показал рукой Йозеф.

— Итак, как нам забраться в это гнездо? — спросил я, переходя к делу.

— Раз уж ты был здесь позапрошлой ночью, то должен это знать.

— А я не знаю, сообщили ли сюда по радио наши имена. Ведь радиостанция у нас в штабе очень мощная. Новости уже могли дойти сюда, а это означает, что нас ждет очень горячий прием! — заявил я.

— Но нашим мотоциклам нужен бензин, а я хочу есть, — пожаловался Йозеф.

— Не волнуйся, все будет! — бросил я, слегка раздраженный. — Кроме того, я хочу выяснить, что им известно, может быть, они вообще еще ничего не знают. В этом случае мы можем спокойно ехать и по Виа-Бальбия.

— Каков же твой план? — спросил Йозеф.

— Я предлагаю оставить один мотоцикл здесь, вместе со всеми нашими вещами. Ты бери автомат, а я пойду прямо в хибару с радиостанцией и выясню, что им известно, — сказал я.

— И вернешься весь в дырках, — дружелюбно заметил Йозеф.

Но я быстро заткнул его:

— Едем прямо к хибаре — ведь уже совсем темно. Я зайду, держа наготове автомат, а ты останешься у мотоцикла и, не выключая мотора, будешь ждать меня с оружием в руках. Ты знаешь, что надо делать, если разговор пойдет на повышенных тонах. Крики будут означать, что…

— И после того как тебя пристрелят, ты выйдешь, а я увезу тебя и похороню, так, что ли? — произнес Йозеф. — Кончай заливать!

Порой он меня ужасно раздражал.

— Я готов к бою. У меня автомат и гранаты. Меня так просто не возьмешь! — возразил я.

— Ну хорошо. Я возьму с собой гранату, и если тебе не выпишут обратный билет, то брошу ее внутрь и только потом уеду. Я устрою из этой хибары настоящий погребальный костер!

Он подошел к коляске своего мотоцикла и, вытащив из коробки две гранаты, сунул их за пояс. Я сел в пустую коляску своего мотоцикла, Йозеф сел на его седло, и мы поехали на аэродром.

Когда мы проезжали мимо какого-то невысокого здания, то услышали оттуда пение и звуки гитары, что говорило о присутствии в этих краях итальянской армии.

— Бренчат на своих макаронных струнах, — заметил Йозеф и объехал это здание.

Из темноты показалась хибара с радиостанцией, и мы остановились, не доехав до нее метров двадцать. Включать моторы машин вблизи радиостанции было запрещено, чтобы не создавать помехи во время передачи и приема сообщений.

Я соскочил с коляски, взял автомат, снял его с предохранителя и повесил на плечо. Автомат, как всегда, очень удобно расположился под моей правой рукой.

— Не глуши мотор, пусть работает, пока я не вернусь.

Йозеф кивнул и приготовил к бою свой автомат.

— Постарайся в случае чего выскочить оттуда первым, чтобы я мог бросить гранату. В темноте трудно разглядеть, кто идет.

Я похлопал его по плечу и направился к дверям хибары. Я знал, что, если что-то со мной случится, Йозеф от нее камня на камне не оставит.

Я медленно нажал на ручку двери и приоткрыл ее. Изнутри показалась узкая полоска света. Я увидел двух немецких радистов, один из которых сидел ко мне спиной — очевидно, он работал. Второй, унтер-офицер, скручивал самокрутку. Больше никого не было, только эти двое в шортах и рубашках. Я тут же заметил, что у них нет оружия.

Открыв дверь, я вошел в комнатку. Младший унтер-офицер оторвался от своего занятия, поднялся и отдал честь, заметив мои нашивки унтер-офицера. Когда я козырнул ему в ответ, второй радист повернулся, и я заметил у него на голове наушники. Он быстро кивнул и больше не обращал на меня внимания, продолжая записывать в блокнот передаваемое ему сообщение.

— Я — посыльный из штаба 5-й легкой дивизии (с августа называлась 21-й танковой. — Ред.), — обратился я к младшему унтер-офицеру и показал ему свой пропуск.

Чтобы получить нужную мне информацию, я должен был назвать себя.

— Я был здесь вчера утром, а сейчас еду в Бир-Хакейм, — сказал я, внимательно наблюдая за ним. — Вы получили из ставки какую-нибудь информацию обо мне и о депеше, которую я должен доставить?

Он покачал головой:

— Нет, унтер-офицер, из штаба целый день ничего не было. Наверное, у них что-то произошло. Мы никак не можем связаться с ними, — ответил он. –

Предыдущая смена, которая работала до нас, записала в регистрационный журнал сообщение 15-й танковой дивизии о том, что радиостанция штаба 5-й легкой дивизии, по-видимому, временно не работает.

Я попытался прочесть его мысли.

— И больше ничего? — спросил я.

— Нет, унтер-офицер, больше ничего.

— Спасибо. Теперь скажите мне, кто здесь отвечает за бензин и продукты?

— Провиантом распоряжается итальянский квартирмейстер. Он живет в домике в ста метрах отсюда. Когда выйдете, поверните направо. Спросите маршалло Альфонсо.

Я ухмыльнулся.

— Это та самая хижина, откуда доносится бренчание гитары и божественные гимны? — спросил я, вспомнив звуки музыки, которые мы слышали по дороге сюда.

— Она самая. Как бы мне хотелось, чтобы британцы выслали патруль и забрали всю эту компанию. День и ночь оттуда только и слышно: «Вива Муссолини!»

Я засмеялся.

— Спасибо, — сказал я, козыряя на прощание. Выйдя из радиорубки, я прошептал в темноту: — Все в порядке.

Я услыхал, как Йозеф тихонько хмыкнул:

— Я в этом не сомневался. Разве можно тебя прикончить бесшумно?

Я сел в коляску.

— Поворачивай назад и езжай к тому веселому дому. Нанесем визит этому итальянскому маршалло, который отвалит нам продуктов и бензина, — сказал я, и мотоцикл быстро развернулся.

— Неужели к самому маршалу? — с сомнением произнес Йозеф.

— Он тут всем распоряжается, — пояснил я, выбираясь из коляски.

— А я и не знал, что маршалы в итальянской армии занимаются благотворительностью.

— Не будь дураком. «Маршалло» — это унтер-офицерский чин, и до маршала ему далеко, — пояснил я. — Стой здесь, пока я не вернусь, и не глуши мотор. Тут проблем не будет, — уверенным тоном произнес я и вошел в дом.

Глава 10

ЗАПРАВКА ТОПЛИВОМ

Меня оглушило нестройное пьяное пение; из открытой двери струился свет. Заглянув в комнату, я увидел группу итальянских солдат, которые, словно дервиши, кружились в диком танце. Парочка, которая, как мне показалось, вот-вот вырубится, бренчала на гитарах, а полдюжины их товарищей вертелись по комнате, словно балийские храмовые танцовщицы. Повсюду стояли бутылки белого и красного кьянти.

Я ткнул ближайшего итальянца под ребро и спросил, где тут маршалло. Он посмотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом, и никто из присутствующих не обратил на меня ни малейшего внимания. Меня раздражала веселящаяся компания вояк, которые не приняли никаких мер предосторожности — вздумай британские солдаты из осажденного Тобрука сделать вылазку, их всех взяли бы тепленькими. Поэтому я прижал итальянца к стене и, встряхнув, крикнул:

— Questa marshallo? (Где маршалло?)

Он посмотрел на меня мутными глазами и, показав на дверь в коридоре, промычал что-то непонятное. Я прошел к двери, постучал и вошел.

Маленькая электрическая лампочка чуть светила, и в комнате стоял полумрак. Я думаю, даже свиньям стало было бы стыдно за тот беспорядок, что царил в ней. Повсюду валялись бутылки, на полу были разбросаны карты, стол загромождали открытые банки с мясными консервами вперемешку с раскрошенным хлебом, корками пармезанского сыра, наваленными горой, и немытыми оловянными тарелками, жирными от оливкового масла. Поперек постели, которую не убирали, а простыни не меняли, наверное, с тех пор, как итальянцы капитулировали в Эфиопии (19 мая 1941 г. — Ред.), валялась массивная фигура. Я пробрался через мусор и грязь и потряс мужчину за плечо. Когда он повернулся, я чуть не задохнулся от кошмарного запаха чеснока и винных паров, который ударил мне в нос.

— Si, amico? — пробормотал он, когда до него дошло, что это я трясу его.

— Я — посыльный, проездом через ваш городок. Мне срочно нужен бензин и продукты, — сказал я, когда он сел.

— Bene, amico, — прохрипел он, вставая на ноги.

Он надел на голову грязную фуражку с золотым шитьем, вытащил из брюк связку ключей и пошел по коридору к выходу.

— Куда мы идем? — спросил я.

— Вон туда, — показал он на другой домишко.

— Езжай за нами, Йозеф! — крикнул я, когда мы проходили мимо.

— Вас двое? — спросил маршалло, находя замок и отпирая дверь. — Много я вам не дам, — сказал он, зажигая свет.

Йозеф вошел в дом.

— Мне нужны продукты на четырех человек на три дня и четыре канистры бензина, — сказал я маршалло, увидев, что комната завалена ящиками с припасами.

— Не пойдет, amico, — проворчал маршалло. — Дам вам все, что нужно на сегодня и на завтра. — Он подошел к ящику с консервированным «стариком», как мы называли тушенку.

— Я сказал, продуктов на четыре дня с трехразовым питанием, маршалло, — не допускающим возражения тоном заявил я, глядя на Йозефа и подавая ему сигнал, что без драки не обойтись.

Маршалло повернулся ко мне, держа в руках пару консервных банок.

— Только на два дня, — заплетающимся языком произнес он, пошатываясь.

Я ударил его ногой, и банки покатились по полу.

— Ублюдок! — заорал он.

Но тут кулак Йозефа, величиной с хороший окорок, вонзился в челюсть маршалло, и он опрокинулся на кучу мешков. Я тут же упал на него и зажал ему рот рукой, чтобы он не мог позвать на помощь, а Йозеф поднял консервную банку и ударил его по голове.

Маршалло затих, потеряв сознание.

— Комната ломится от продуктов, а ему, видишь ли, жалко дать посыльным лишнюю банку! — воскликнул я.

— Ну и получил за это, — ответил Йозеф, снимая с ближайшего ящика кусок проволоки и обматывая ее вокруг лодыжек маршалло. — Теперь он никуда не убежит, — пробормотал он. — А если придет в себя, я ему еще раз врежу по куполу.

Я огляделся и увидел канистры с бензином, громоздившиеся до самого потолка. Это был британский бензин, захваченный войсками Роммеля в апреле.

— Заправим сначала твой мотоцикл, — предложил я и потащил двадцатилитровую канистру на улицу.

— Давай-ка лучше я заведу сюда мотоцикл, а иначе ты в темноте все разольешь, — ответил Йозеф.

Я втащил канистру назад, в дом, и, когда Йозеф загнал мотоцикл внутрь, закрыл дверь.

— Зальем по целой канистре в баки наших машин, а две положим в коляски, — сказал я, заливая бензин в бак.

Он был почти полным. Я положил три канистры в коляску — одну для моего мотоцикла и две другие — про запас.

Йозеф копался в ящиках и бросал консервные банки в кучу на полу.

— Эй! — крикнул я. — Заканчивай. Нам столько не нужно — всего несколько банок, и хватит.

В эту минуту он нашел то, что искал.

— Хо-хо! Консервированные фрукты! — заорал он, радостно изучая этикетку на банке.

— Я пригоню сюда свой мотоцикл, так будет легче грузить, — сказал я.

Через несколько минут я завел на склад второй мотоцикл, заправил его и быстро спрятал консервные банки в коляску.

— А что нам делать с этой гориллой? — мотнул Йозеф головой в сторону итальянца.

Маршалло уже пришел в себя и смотрел на нас глазами, горящими от ненависти.

— Я гляжу, он нас совсем не боится, — произнес я и внимательно посмотрел на него.

— Да, он одна из тех обезьян, которые после нескольких бутылок кьянти чувствуют себя храбрецами, — проворчал Йозеф. — Давай-ка лучше свяжем его покрепче, а то после нашего ухода он поднимет тут бучу — разорется, как бык.

Я был уверен, что итальянцы скоро обнаружат, что их маршалло пропал, и, найдя его здесь, кинутся за нами. Он и его подручные быстро догадаются, куда мы поехали. Надо было сбить их с пути.

Немецким радистам, которые видели меня и разговаривали со мной, когда они получат сообщение о нашем побеге, конечно же и в голову не придет подумать на меня. Они разговаривали со мной, а не с Йозефом — а ведь бежавших было двое! Кроме того, они не знают, куда мы поедем, ведь я сказал им, что направляюсь в Бир-Хакейм, расположенный в пятидесяти километрах к юго-западу отсюда.

Мы же собирались проехать шестьдесят километров к северо-западу, а затем свернуть на Виа-Бальбия и отправиться на северо-запад в Дерну.

— Ну давай, думай быстрее. Для меня свернуть ему шею — плевое дело, — с живостью произнес Йозеф.

— Мы заберем его с собой и через несколько километров высадим в пустыне, — произнес я.

— После чего он вернется, расскажет, что с ним случилось, и каждая собака будет знать, куда мы поехали!

Я улыбнулся, услышав эти слова. Подошел к маршалло, оторвал от его рубашки полоску ткани и засунул ему в рот.

— Не вздумай выплюнуть, — сказал я ему по-итальянски. — И если ты пискнешь, я проделаю в твоих вонючих кишках столько дыр, что через них будет сиять луна.

Я повернул автомат в его сторону, и он побледнел как полотно. Мы подняли маршалло и усадили его в коляску одного из мотоциклов. Он со страхом глядел на нас.

— Мы тебя немного прокатим, чтобы ты не поднял тревогу слишком быстро, — сообщил я итальянцу.

Он кивнул, но, по-видимому, не поверил моим словам. Я видел, как все его тело парализовало страхом.

Мы завели мотоциклы, включили фары, открыли двери и выехали наружу.

— Запри дверь, Йозеф, — прошептал я. Я не мог заняться этим сам — надо было следить за итальянцем.

Мы поехали между домами на малых оборотах двигателей, чтобы было поменьше шума. Вскоре мы выехали на аэродром.

— Ты поехал не туда! — крикнул мне Йозеф, который катил сбоку от меня.

— Езжай за мной, — ответил я. — Мы поедем на запад в сторону Бир-Хакейма и провезем нашего пассажира километров восемь по этой дороге.

Йозеф громко хмыкнул:

— Ну, тогда езжай вперед. Тут уж скоро не поймешь, где запад, где восток, да и к тому же, если этот чесночный бурдюк выскочит из своей коляски, я расплющу его своими колесами.

Через минуту мы выскочили на гладкую взлетно-посадочную полосу аэродрома и двинулись по ней. Над горизонтом поднялась луна, и мы увидели, что вся полоса покрыта воронками от бомб. Вскоре мы уже тряслись по пустыне, оставив Эль-Адам позади.

Нас немилосердно трясло, и маршалло, сидевшему на канистре с бензином, приходилось несладко. Через полчаса мы остановились. Я вытащил изо рта итальянца кляп и развязал ему ноги.

Он неуклюже вылез из коляски, не сводя взгляда с Йозефа, который направил на него свой автомат.

— Прощай, маршалло! — сказал я, снова сев в седло своего мотоцикла. — Желаю тебе приятной прогулки. Тебе полезно немного растрясти жирок. Я надеюсь, что удар, которым наградил тебя мой друг, не помешает тебе пожирать твои запасы.

— Неужели вы бросите меня здесь?! — воскликнул он.

— Да тут всего каких-то восемь километров, amico. Прогулка тебе не повредит. Только иди все время на северо-восток.

Лицо его так и обмякло.

— На северо-восток? — выдохнул он. — Откуда я знаю, где тут северо-восток? В темноте я могу наткнуться на британский разведдозор! — Его просто трясло от страха.

Я показал ему на звезду в небе.

— Северо-восток вон там. Иди в этом направлении и никуда не сворачивай. До утра дойдешь. А британцев не бойся. Если они на тебя наткнутся, то бросятся прочь, как от прокаженного. Им и тех бездельников, что они нахватали зимой, кормить нечем, а тут еще ты, — спокойно сказал я на правильном итальянском языке. Потом я завел мотор. — Это тебе за то, что ты обозвал меня «бастардо»! — крикнул я, обернувшись назад, и так газанул, что на него обрушился целый град песка, камня и гравия.

Британский разведдозор не возьмет его в плен. Я видел сотни итальянцев, у которых британцы отбирали оружие и отправляли назад, к немцам, — для чего британцам лишние рты? Скоро мы резко свернули с дороги, шедшей в Бир-Хакейм, и двинулись на север, к дороге на Акрому, маленькую крепость в пустыне, которую выстроил Муссолини в самом начале покорения (1922–1932 годы) глубинных районов Ливии, чтобы защищать свои войска от набегов арабских отрядов.

Глава 11

«ХАРРИКЕЙН»

Яркий свет резанул мне по глазам, когда я очнулся от беспокойного сна. Солнце уже взошло. Удивленный, я почувствовал, что все мое тело ломит от боли.

— Чертов мотоцикл, — прорычал я.

От длительной езды по неровной поверхности пустыни болели все мышцы.

Отбросив одеяло, я заметил, что оно было влажным от утренней росы. Йозеф, натянув одеяло на голову, продолжал «пилить дрова» — его храп был похож на звук пилы. Вытерев ноги сухим песком и стряхнув его, я подтянул к себе сапоги.

Из одного из них выскочил скорпион и скрылся под камнем. Хорошо, что я не успел сунуть ногу в этот сапог!

Увидев, что левая рука Йозефа высунулась из-под одеяла, я повернул ее и посмотрел на его часы. Было без четверти пять, мы проспали не более трех часов.

Съехав ночью с покрытой гудроном дороги, мы нашли ложбинку и остановились там на ночлег. С дороги наших мотоциклов не было видно. Я поднялся по невысокому склону ложбины и увидел, что мы остановились всего в двухстах метрах от дороги. Черное с металлическим отливом полотно дороги Виа-Бальбия извивалось от одного края невысокой гряды до другого. На востоке был хорошо виден «Белый дом», который знали все, кто воевал в Африке. Именно здесь все машины, шедшие к египетской границе, поворачивали на боковую дорогу, шедшую в объезд Тобрука, который удерживали 9-я австралийская дивизия и другие части британских войск. Этот город напоминал колючку, вонзившуюся в наше тело, и был головной болью для Роммеля.

Сама же дорога Виа-Бальбия шла через Тобрук к Эс-Саллуму и перевалу Халфайя. Проходила она у подножия платообразных возвышенностей Мармарика.

К западу от Акромы располагалась Эль-Тазала, аэродром которой подвергался постоянным бомбежкам британской авиации. От Эль-Тазалы дорога несколько десятков километров шла почти по берегу океана, затем отходила от берега, поднималась серпантином на плато и оттуда спускалась к Дерне. Далее дорога шла к Триполи, расположенному в 1300 километрах отсюда. Солнце поднималось на бледном сверкающем небе, и жара усиливалась — причем очень быстро. Я вернулся туда, где Йозеф изображал из себя пилу. Я легонько толкнул его носком сапога, и он тут же проснулся.

— Что? Уже рассвело? — зевнул он и с яростью затряс головой, словно пытаясь прочистить мозги. — У меня в ушах что-то жужжит, словно пчела, — пробормотал он, поднимаясь на ноги.

— Это, наверное, у тебя мозги гудят от твоего оглушительного храпа, — ответил я.

— У меня все тело ломит, — пожаловался он. — Хорошо прокатиться на мотоцикле, но не так далеко.

— Не беспокойся, — сказал я. — Когда мы поедем по Виа-Бальбия, боль пройдет. Ездить по ней — все равно что лететь по небу.

— Прямо в лапы военной полиции, ты хочешь сказать! — прорычал он и засунул одеяло в коляску своего мотоцикла. — Где мы будем завтракать?

Я показал на отдаленную гряду:

— У подножия этих невысоких гор есть пещеры.

Я завел мотоцикл и направил его вверх по песчаному склону. Йозеф ехал сразу же за мной.

Мы выехали на дорогу и покатили по ней, словно по персидскому ковру. Идиллию нарушал только жар, исходивший от металлической поверхности мотоциклов. Мы ехали бок о бок, держа скорость пятьдесят километров в час.

— У Эль-Газалы нет КПП? — прокричал мне Йозеф.

— Нет, до самой Бумбы все чисто! — прокричал я в ответ. — Здесь кончается прифронтовая зона!

Он рассмеялся:

— И начинается царство военной полиции, гестапо и прочих гражданских прелестей!

И в эту минуту на нас обрушился ад.

Вдоль дороги поднялась стена из песчаных фонтанов. Мне в лицо полетели камни и щебенка, а мимо головы просвистели пули.

Я нажал на тормоза.

— Самолет! — только и успел я крикнуть, как мой мотоцикл резко развернуло поперек дороги.

Прямо над нашими головами с душераздирающим ревом пролетел английский истребитель «Харрикейн». С громким хрустом мой мотоцикл выехал на песчаную обочину и понесся в пустыню. Не ожидая, пока он остановится, я соскочил с него и, катясь по земле, краем глаза увидел, как он завалился на бок. Самолет резко взмыл вверх, развернулся и снова пронесся над дорогой. Я спрятался за камень.

На меня обрушилась лавина песка и камней, а уши раздирал громкий треск. Истребитель пролетел так низко, что мне показалось, будто винты самолета бьют меня прямо по лицу. Как только «Харрикейн» пронесся, я выскочил из-за камня и спрятался за ним с другой стороны.

Выглянув поверх камня, я увидел, что истребитель свернул влево, и снова поменял свою позицию, чтобы камень все время закрывал меня от самолета. И снова, словно гигантская волна на берег, на меня обрушилась смерть. Пули, длинными очередями вылетавшие из восьми пулеметов, свистели вокруг, сметая все на своем пути, словно огромным железным веником.

Я прижался телом к камню, а лицом — к грубому песку с такой силой, словно это была материнская грудь, способная защитить меня.

Тишина наступила столь же внезапно, как и грохот. Я увидел, как «Харрикейн» на бреющем полете улетел в Тобрук.

Мотор моего мотоцикла все еще работал, я подбежал к нему и вытащил ключ зажигания. Мотор, захлебнувшись, заглох.

Я огляделся вокруг в поисках Йозефа. Но ни его самого, ни мотоцикла не было видно. Я подошел к дороге.

— Куда, черт возьми, он запропастился? — пробормотал я себе под нос. — Эй, Йозеф! — крикнул я и тут заметил отпечатки шин второго мотоцикла, уходившие в пустыню метров на пятнадцать.

Предчувствуя недоброе, я бросился туда, где они кончались. Там я увидел яму, на дне которой, с зияющей в баке дырой, валялся мотоцикл. В нос мне ударил резкий запах бензина.

— Йозеф! — заорал я и стал неистово оглядываться вокруг. Тут я увидел, что из-под камней торчат сапоги, и прыжком оказался рядом с ними.

Я стоял, глядя на них, а потом, не в силах больше смотреть, закрыл лицо ладонями. В горле у меня застрял ком, а все мое тело стала сотрясать дрожь.

Медленно я опустил руки и посмотрел на останки моего товарища. У него не было лица, не было головы, осталась только ее половина, кровавое месиво плоти, покрытое волокнистыми клочками дрожащего липкого мозга.

— Йозеф! — Его имя сорвалось с моих губ, словно стон.

Я отказывался верить своим глазам, но беспощадная правда смотрела мне прямо в лицо — это была Смерть. Я не двигался, не мог пошевелиться — я стоял онемевший и застывший от ужаса, ничего не слыша. Наконец, я заставил себя отвести глаза от того, что когда-то было моим другом. Я вернулся к своему мотоциклу и тупо уставился на него.

— Он мертв! — повторял я про себя слова, в которые отказывался верить — но я должен был заставить себя поверить. — Йозеф умер!

Я остался один.

Глава 12

ГРОБНИЦА ДЛЯ ПРОСТОГО СОЛДАТА

Я онемел от горя, но инстинкт самосохранения предупреждал меня, что оставаться у главной дороги опасно. В любой момент по ней могла проехать машина. Я не мог допустить, чтобы кто-нибудь увидел, как я стою здесь, глядя на обломки мотоцикла. Надо было уезжать отсюда.

Мне потребовалось меньше минуты, чтобы привести в порядок мотоцикл, который оказался практически целым. Пули только продырявили седло да пропороли металлическую обшивку передней части коляски. И тут только до меня дошло, что пилот «Харрикейна» охотился в основном за Йозефом и его мотоциклом. «Уж лучше бы он гонялся за мной», — подумал я.

Собрав выпавшие из коляски вещи, я засунул их обратно и поехал туда, где лежал Йозеф. Вытащив одеяло, я оторвал от него полосу. Наклонившись над Йозефом, я приподнял то, что оставалось от его головы, и обмотал ее этой полоской. После этого я съехал по песку в яму, где лежал мотоцикл. Какое-то мгновение я смотрел на обломки, затем вытащил все наши пожитки из коляски и собрал те, что валялись на земле. Я отнес все это к своему мотоциклу и засунул в коляску. Она была забита до отказа, и если добавить еще что-нибудь, то можно было сломать рессоры.

И тем не менее надо было положить сверху тело Йозефа. Я не мог оставить его здесь на поживу грифам. Я поднял его, что оказалось совсем не простым делом. Он был крупным мужчиной, и я с трудом оторвал его тело от земли.

Наконец, я положил тело Йозефа на коляску и привязал тонкой веревкой. Моя рубашка пропиталась его кровью, а руки стали липкими. Но меня тогда это мало волновало — главное, достойно похоронить Йозефа.

Я проверил свой автомат и, чтобы убедиться, что он исправен, дал короткую очередь. Теперь мне придется полагаться только на него, поскольку Йозефа рядом не будет. Медленно я поехал по песку и, оказавшись на дороге, двинулся в сторону невысокой горной гряды недалеко от Эль-Тазалы.

Добравшись до подножия гряды, я свернул с дороги и поехал по неровной поверхности пустыни, петляя среди камней. Наконец, я остановился у скалы, круто поднимавшейся вверх. Последнее путешествие Йозефа подошло к концу.

Какое-то время я сидел на мотоцикле, чувствуя себя заброшенным и одиноким. Смерть Йозефа напомнила мне о том, что ждало меня впереди.

По телу Йозефа ползли мухи, привлеченные запахом крови; их становилось все больше и больше. Я встал и, вытащив из коляски одеяло, набросил его на тело друга. Как же мне вырыть здесь могилу — ведь поверхность пустыни в основном каменистая, только слегка припорошенная песком?

Но тут мне пришло в голову, что, может быть, я смогу найти яму, заполненную песком, и я отправился на поиски. Через полчаса, не найдя ничего похожего на яму, я пошел к мотоциклу. И тут, всего в нескольких метрах, я заметил большой камень, высотой метров шесть. У его основания виднелось отверстие. Наклонившись, я заглянул в него и увидел под камнем яму, в которой вполне мог уместиться мужчина в полный рост. Если уж нельзя похоронить Йозефа в могиле, то пусть он покоится в гробнице. Тут я вспомнил, что в пустыне многих хоронили в гробницах. Даже египетские цари, фараоны, находили в них свой последний приют. Их гробницами были пирамиды. Для Йозефа пирамидой станет вот этот огромный камень. Я расчистил яму, освободив место для тела друга. Потом я подошел и развязал веревку, которой Йозеф был привязан к коляске. Взяв его на руки, я, шатаясь, подошел к камню и опустил на землю. Расстелив одеяло, я закатал в него тело Йозефа. Тут я вспомнил, что надо осмотреть его карманы и вытащить оттуда кое-какие вещи. Алюминиевый жетон с личным номером, висевший у него на груди, я не тронул — вдруг кто-нибудь обнаружит могилу Йозефа? Вскоре я набрал нужное количество мелких камней, чтобы закрыть отверстие. Несколько минут я смотрел на Йозефа — он останется здесь навечно. Он был мне другом, да таким, которого еще стоит поискать, только я слишком поздно это понял. Теперь я остался совсем один, гонимый и преследуемый, и никто не разделит со мной пугающей неизвестности. Что ждет меня впереди — расстрельная команда, военная полиция или гибель в пустыне, окружающей меня? Я насыпал кучу камней, завалив яму под валуном. Не закончив эту работу, я взял гранату и поставил растяжку среди камней. Вход в гробницу Йозефа был теперь запечатан не только камнями, но и гранатой. А если какой-нибудь араб захочет потревожить покой моего друга, то взлетит на воздух. Я не стал отмечать могилу каким-либо знаком — да и зачем? Уйдя отсюда, я сам, наверное, не смогу ее найти. Я весь взмок, вокруг моего лица жужжали мухи, которые садились на кровавые пятна на моей рубашке. Стянув ее, я достал канистру с водой, налил немного в стальную каску, обмылся сам и прополоскал рубашку. Полотенца мне не понадобилось. Пока я мыл одну руку, другая уже высохла, а рубашка просохла меньше чем за пять минут.

Солнце стояло высоко, испепеляя все вокруг невыносимой давящей жарой. Я забрал себе наручные часы Йозефа. Они отмерили для него какое-то количество часов. И когда я застегивал их на своей руке, то подумал, сколько часов они отмерят мне? Другие вещи Йозефа я засунул в его полевую сумку. Я надеялся найти его адрес и послать письмо его родителям.

Через несколько минут я уже снова был на дороге. Оглянувшись, я увидел большую трещину в скале. Если мне когда-нибудь снова доведется здесь побывать, я найду по этой отметине могилу Йозефа. Потом, глубоко задумавшись, я поехал дальше.

Глава 13

ОДИНОКИЙ БЕГЛЕЦ

Меня обогнали несколько грузовиков, главным образом итальянских, водители которых радостно махали мне рукой. Прошла мимо и машина германского люфтваффе, но сидевшие в ней люди были серьезны — шла война, и у них не было времени на то, чтобы махнуть рукой мотоциклисту или прокричать ему приветствие. Война — дело серьезное, и они демонстрировали это всем своим видом.

Я знал, что днем мне не удастся уехать далеко. Я был уверен, что штаб уже сообщил всем постам о нашем побеге. Военные полицейские — люди расторопные, и меня конечно же уже ищут. Обдумывая ситуацию, я пришел к мысли, что хорошо было бы выяснить, какая информация была передана по радио.

Ближайшим подразделением германской армии была 29-я ремонтная рота, мастерские которой располагались в двух милях от дороги на Эль-Газалу, на берегу узкого залива. Там имелась радиостанция, и если информация о нашем побеге уже распространилась, то там должны были это знать.

Я уехал из расположения этой роты только четыре дня назад, после того как моя бронемашина была отремонтирована. Здесь служили несколько парней, которые относились ко мне по-дружески — так, по крайней мере, мне казалось.

Я свернул и поехал по наезженной дороге по направлению к ремонтным мастерским.

Вскоре я увидел множество самых разных машин, разбросанных по широкому полю на приличном расстоянии друг от друга на случай бомбежек, которые бывали здесь часто. Палатки тоже стояли поодаль друг от друга, а в стороне от лагеря сверкали на солнце воды средиземноморского залива Эль-Бумба.

Насколько мне было известно, днем часовых в лагере не было, но ночью на случай нападения диверсантов его охраняла многочисленная охрана. Эти механические мастерские имели огромное значение для нашей армии — без них мы давно уже увязли бы в песках.

Воздух был полон непривычных звуков, совсем не похожих на те, что слышны на передовой. Они напоминали звуки завода, работающего где-нибудь в немецком городе. Вокруг сновали люди в замасленных спецовках, стучали молоты, ревели моторы, а искры сварки сияли ярче, чем лучи полуденного солнца. Мастерская была похожа на гудящий улей. Если бы вокруг лагеря не стояли зенитки различных типов, можно было бы подумать, что ты попал на завод Круппа.

Надвинув на глаза очки и завязав поверх рта и носа лоскут материи, чтобы в них не попадал песок, я не сомневался, что меня узнают не сразу. Я медленно ехал среди машин. Никто не обращал на меня никакого внимания. Все давно привыкли к виду уставших и запыленных солдат, приезжающих из пустыни. Увидев нового посетителя, механики только чертыхались про себя, поскольку к ним являлись только затем, чтобы попросить отремонтировать какую-нибудь разбитую машину. А у них и без того работы по горло. Они пашут здесь без отдыха, без остановки — черт бы побрал этого пришельца!

Я подъехал к одноместной палатке и слез с мотоцикла. Ощущая у себя под рукой автомат, я подошел к палатке и откинул входной клапан.

— Эй, ты! — раздался голос позади меня.

Я оглянулся — около меня стоял парень с огромной шиной у ног.

— Вилли сейчас вернется. Он пошел за пайком, — сказал он.

— Спасибо, я подожду, — ответил я и проскользнул в палатку, не желая продолжать разговор.

В щель входного клапана я увидел, как он катит перед собой огромную шину и ругается на чем свет стоит.

На ящике стояла чашка с холодным чаем. Я схватил ее и залпом выпил чай. На полу лежала пара аккуратных узлов с вещами, одеяла были скатаны и уложены здесь же. С низкого потолка свешивалась крошечная электрическая лампочка, от которой шел провод к автомобильному аккумулятору в углу. Я увидел также банки с тушенкой, которую мы называли «консервированным ужасом» и «стариком».

Палатка ничем не отличалась от других подобных ей жилищ на передовой, за исключением электрической лампочки и плакатов с изображениями женщин, приклеенных к холщовым стенам с помощью каши.

Я уселся на канистру и, проклиная жару, снял очки и лоскут. Скоро наступит полдень.

Вилли был моим приятелем. Пока ремонтировали мою бронемашину, я жил с ним в этой палатке. Но я не был полностью уверен в нем. Если он знает о моем побеге, то неизвестно, что он сделает, увидев меня.

Снаружи под чьими-то ногами захрустел песок, потом палатку заполнил слепящий свет солнца — это Вилли откинул клапан. Он вошел внутрь. Я встал на ноги и взглянул ему в лицо. Его взгляд быстро пробежал по моему телу и уперся в автомат под моей рукой.

— Ты! — воскликнул он.

Изумление на его лице подсказало мне, что он уже все знает. Значит, радиостанция штаба заработала.

Ни на секунду не отрывая взгляда от меня, Вилли плотно закрыл входной клапан, и теперь только небольшая щель, прикрытая марлей, пропускала свет.

— Значит, ты все знаешь? — бросил я ему.

Он кивнул. В его глазах не было ни радости, ни сочувствия — но и враждебности тоже.

Он положил свой паек на стол.

— Да, я знаю. Вся рота тоже в курсе. Да и вообще весь Африканский корпус уже извещен о вашем побеге! — взорвался он.

— Я так и думал, — произнес я задумчиво. — А когда ты узнал об этом?

— Все роты и посты военной полиции были извещены два часа назад, — ответил он, а потом возбужденно добавил: — Послушай, Гюнтер, уезжай отсюда.

Если тебя здесь обнаружат, то подумают, что я тебе помогаю.

Мне передалось его нервное возбуждение, а я знал, что охваченные страхом трусы бывают порой опаснее самых отъявленных смельчаков. Это был как раз тот самый случай.

— Не ори. Тебя никто не пытает — пока еще. Я просто хотел задать тебе несколько вопросов, вот и все, — резко бросил я. — Никто не знает, что я здесь, да и никто не узнает.

— Что ты от меня хочешь и где твой товарищ? — заикаясь, спросил Вилли.

Я не ответил на этот вопрос.

— Скажи мне, что сообщали о нас по радио? — спросил я и встал у стенки, где царил полумрак и откуда я мог наблюдать за входом в палатку.

— Что ты и еще один тип сбежали. — Он подавился словами и замолк.

— Еще что? — спросил я.

Он посмотрел на меня испепеляющим взглядом:

— Вы взорвали радиостанцию, устроили стрельбу в лагере, оглушили унтер-офицера казначея и угнали два мотоцикла. — Теперь он говорил очень быстро. — Полиция разыскивает двух человек на мотоциклах с коляской.

— Это все? — спросил я.

— Нет. Сегодня утром они допросили итальянского маршалло, который рассказал, что вы заставили его выдать вам продукты, затем увезли в пустыню и пытались убить, но ему удалось спастись. — Лицо Вилли было мокрым от пота, и он ужасно нервничал.

— Брехня! — бросил я. — Мы отпустили его в восьми километрах от Эль-Адама, сказав, что едем в Бир-Хакейм. Но после того, что он наплел полиции, я жалею, что не отстрелил этому шустрому «макароннику» уши. Дай таким палец, так они всю руку оттяпают.

На лице Вилли появилась кривая улыбка.

— По радио сообщили, что вы надули итальянца, сказав ему, что едете в Бир-Хакейм, поскольку этот форт брошен и там никого нет, — сообщил Вилли. — Сегодня утром туда уже летал Fi-156 «Шторьх» («аист». — Ред.).

— Неужели? — воскликнул я. Если уж военная полиция взялась искать нас с помощью самолета, это означает, что она не пожалеет усилий, чтобы поймать нас! Но они не знают, что Йозеф убит.

— А где твой товарищ? — напряженно спросил Вилли.

Я бросил на него небрежный взгляд.

— Он остался на холме и теперь наблюдает за этой палаткой в прицел пулемета, — небрежно проговорил я.

Глаза Вилли расширились.

— Зачем? — спросил он в замешательстве.

— На тот случай, если кто-нибудь решит пострелять мне вслед, например ты. — Я улыбнулся, довольный той ловкостью, с которой я решил его проверить, и посмотрел ему в лицо, ожидая, как он на это отреагирует.

— Но ведь у меня даже пистолета нет, — заикаясь, пробормотал Вилли. — И кроме того, кто захочет связываться с человеком, награжденным Железным крестом 1-го класса? Я лично не захочу. — Он имел в виду крест, который был приколот к моей гимнастерке, и я посчитал это самым лучшим комплиментом, который мне приходилось слышать.

— А итальянцев они предупредили, об этом не говорилось? — спросил я.

Мне очень важно было выяснить это, поскольку через несколько миль дальше на запад немецких войск почти не было. Эти районы Киренаики находились за пределами передовой, и взятый нами в начале апреля данный уголок Ливии был предоставлен в распоряжение наших союзников.

Вилли покачал головой:

— Об этом говорилось очень мало. — Он еле цедил слова. — Они сообщили, что вы, возможно, будете обращаться к итальянцам за продуктами и топливом, поскольку ты хорошо говоришь по-итальянски. Они думают, что вы будете избегать официальных складов, — пояснил он и вытер мокрые от пота руки об штаны.

Это известие оглушило меня. А я-то надеялся, что смогу запастись топливом и продуктами у итальянцев.

— Ну хорошо. Мне надо идти, — сказал я, направив на Вилли дуло своего автомата. — Садись, Вилли. Я свяжу тебе руки и ноги, чтобы ты попозже поднял тревогу.

— Я не буду поднимать тревогу, правда, не буду! — В его глазах я прочитал мольбу, смешанную с ужасом. Да, он был солдатом, но настоящих боев никогда не нюхал. Он чинил машины и никогда ни в кого не стрелял. Его ужас был неподдельным, когда он увидел направленное на него дуло автомата.

— Ну хорошо, я не буду тебя связывать, но смотри не выходи из палатки, а то мой товарищ не такой мягкотелый, как я, и не замедлит пристрелить тебя, если до того, как я вернусь, здесь начнется беготня. Запомни, его пулемет направлен как раз на твою палатку, — пригрозил я. — До него всего триста метров. С этого расстояния он не промахнется, так что не надейся перехитрить меня, — еще раз предупредил я Вилли, надевая очки и повязывая лоскут себе на лицо.

— Я буду сидеть здесь, — промямлил он. — И никому не скажу, что видел тебя! — в отчаянии попытался он успокоить меня.

— Да уж, лучше никому ничего не говори, Вилли. А то сам пойдешь под трибунал — за то, что не остановил меня и не поднял тревогу!

Он кивнул, соглашаясь.

Я откинул клапан. Снаружи никого не было.

— Сиди тихо, Вилли. Если ты выйдешь из палатки до того, как я вернусь к своему товарищу, тебя разнесет на куски! — сказал я и, уходя, изобразил на лице улыбку.

Через минуту я проехал мимо последних палаток лагеря, ожидая в любую минуту услышать сигнал тревоги, но все было тихо. Вилли, несомненно, поверил в пулемет на холме.

А я подумал, что Йозеф со своим пулеметом охраняет меня даже из могилы.

Глава 14

БЛОКПОСТ НА ДОРОГЕ

Оказавшись снова на дороге, я вспомнил о флажке посыльного, который взял с полки командного бронетранспортера в штабе, когда забирал там карты. Этот маленький треугольный вымпел обладал чудодейственной способностью открывать все двери.

Посыльный имел право проезжать без проверки мимо военных полицейских, через блокпосты и КПП. Флажок давал ему не только право свободного проезда, но и освобождал от всякого рода волокиты. Когда посыльный ехал на машине, его вымпел крепился на капоте, чтобы не путать с флажком штабного офицера, который располагался на крыле.

Если же курьер ехал на мотоцикле, то он обычно засовывал флажок во внутренний карман кителя или под гимнастерку, а увидев на дороге блокпост, вытаскивал его. При виде этого маленького вымпела его обычно пропускали без остановки.

Словом, флажок курьера был чем-то вроде волшебной палочки. Я надеялся, что он меня не подведет.

Впереди показалась маленькая арабская деревушка Бумба (Бомба), и я остановился где-то в паре километров от нее. В Бумбе заканчивалась оперативная зона передовой. В этой деревне имелся КПП, где проверяли все машины из прифронтовой зоны, следовавшие на запад — в тыл. Всякий, кто ехал мимо этого пункта, должен был иметь разрешение командира дивизии, отпускное свидетельство или какой-нибудь другой документ за подписью начальства, объясняющий причину его выезда из прифронтовой зоны.

Полевая полиция обычно ставила на дорожном блокпосту двух часовых, в то время как остальные полицейские коротали время в одной из грязных глинобитных арабских развалюх и через определенное время сменялись.

Я заправил мотоцикл, сделал большой глоток воды из фляги и проверил пулемет. Засунув пару ручных гранат за ремень, а «Парабеллум» и запасные магазины в карманы брюк, я повесил на шею автомат. Прямо какой-то передвижной арсенал, а не посыльный, подумал я, но, если мне придется бросить мотоцикл и бежать в горы, только оружие поможет мне отбиться от преследователей.

Если мой мотоцикл выйдет из строя, я смогу продержаться по крайней мере пару суток в горах или в пустыне, даже без воды — в минуту опасности надо будет сохранять способность трезво рассуждать. Флажок посыльного под гимнастеркой вселял в меня уверенность.

Сев на мотоцикл, я быстро поехал в сторону Бумбы. Въехав в нее, я нажал на газ и рванул вперед — все знают, что курьеры ездят очень быстро.

Мимо меня пролетали маленькие уродливые развалины коричневого оттенка. Несколько итальянских солдат, разинув от изумления рты, смотрели мне вслед, когда я проносился мимо, а собака успела добежать до поста раньше, чем я приблизился к нему. Неожиданно в середине дороги я увидел немецкого военного полицейского, который стоял примерно в ста метрах от меня. На обочине я увидел второго часового, державшего в руках автомат и смотревшего, как я приближаюсь.

Не снижая скорости, я подъехал, и полицейский бешено замахал мне рукой, требуя, чтобы я остановился. Я вытащил из-под гимнастерки флажок, который с громким треском развернулся на ветру.

В следующую секунду я чуть было не переехал солдата, который стоял посреди дороги. Я еле успел рассмотреть его, проносясь мимо, но увидел гнев на его лице.

По дороге навстречу мне ехал тяжелый итальянский грузовик «фиат», и тут случилось непредвиденное. Коляску тряхнуло, и в бензобак что-то ударило. На мою правую ногу толстой струей полился бензин. Я вильнул, чтобы не столкнуться с громыхающим мне навстречу грузовиком, и уши резанул дикий визг шин.

Взглянув на бензобак, я увидел в его верхней части дыру размером с мелкую монету. Не решаясь снижать скорость, я зажал ее рукой, чтобы бензин не заливал горячий мотор и мою одежду.

Для меня до сих пор остается загадкой, почему мотоцикл тогда не загорелся. Видимо, Бог услыхал мои молитвы. Брюки мои промокли насквозь, и я в любое мгновение мог превратиться в живой факел.

В меня выстрелил тот полицейский, что держал автомат, и я прекрасно понимал почему. Вилли ведь сообщил мне, что между ремонтными мастерскими и постом поддерживалась телефонная связь.

Но Вилли, видимо, не сразу вышел из палатки, иначе полицейские успели бы перегородить дорогу чем-нибудь тяжелым.

Другие пули не попали в меня, потому что большой итальянский грузовик как раз в ту самую минуту, когда полицейский нажал на спусковой крючок, загородил меня. Выстрелов я не слышал, потому что несся с огромной скоростью и свист ветра в ушах заглушал все звуки, но струя бензина показала мне, что военные полицейские не намерены шутить.

Итак, теперь всем все известно. С этой минуты я превратился в живую мишень.

Глава 15

ПОЛОМКА МОТОЦИКЛА

Через полчаса я свернул с дороги в сторону итальянского лагеря, в котором располагалось смешанное подразделение — впрочем, у итальянцев все подразделения были смешанными.

До того как я доехал до первых грузовиков и палаток лагеря, я постоянно оглядывался через плечо, чтобы убедиться, что меня не преследует какая-нибудь машина, с которой могли бы заметить, куда я свернул.

Объехав палатку и лавируя в толпе солдат, я остановился у грузовика, из-за которого мог наблюдать за дорогой, не будучи видимым сам. Преследователи вряд ли сумеют заметить меня в этом муравейнике.

— Salute, Tedesco! — крикнул мне какой-то солдат.

Я стянул с лица очки и лоскут материи.

— Salute, amico! — ответил я итальянцу со смуглым и бородатым лицом, стоявшему рядом.

— О, вы говорите по-итальянски, — обрадовался он, протягивая мне руку.

Я пожал ее.

— Да, говорю, amico, — ответил я, улыбаясь.

Странно, что многие немцы быстро выучивают итальянский язык, зато итальянцам немецкий, по-видимому, дается с большим трудом.

— Molto buono (очень хорошо), — ответил он, энергично пожимая мне руку и с любопытством глядя на меня. — Вы приехали с передовой? — спросил он.

Я заверил его, что оттуда, и показал дыру на бензобаке.

— Дева Мария! — воскликнул он, и не прошло и секунды, как меня окружила толпа толкающих друг друга итальянцев.

Когда солдаты немного успокоились, я сообщил им, что меня обстрелял истребитель «Харрикейн». Тут же раздались возгласы восхищения моим мужеством и проклятия в адрес гнусного британского пилота и его самолета. Это продолжалось до тех пор, пока я не слез с мотоцикла и не намекнул, что мужественным бойцам не мешает иногда освежиться.

— Si, si, amico! — Мне протянули бутылку кьянти.

Вино освежило меня, но, не являясь большим любителем спиртного, я постарался выпить не очень много, опасаясь, что меня развезет от жары.

Протянув бутылку обратно, я спросил солдата, нет ли у него чего-нибудь поесть. Он велел мне следовать за ним.

Я не хотел уходить далеко от своего мотоцикла — вдруг нужно будет срочно уезжать. Кроме того, я боялся, что какой-нибудь из этих парней, которые окружили мою машину и восхищались пулевым отверстием в бензобаке, захочет взять что-нибудь из коляски себе на память. Мы прошли под навес метрах в тридцати от мотоцикла, и я уселся на канистру с бензином.

И тут я увидел солнечные блики, отражавшиеся от металлической поверхности, в полутора километрах к востоку отсюда, которые двигались вдоль дороги, по которой я приехал. Я понял, что это погоня, и через мгновение разглядел два мотоцикла с колясками, которые неслись с огромной скоростью и быстро приближались.

Еще через полминуты я понял, что это был патруль военной полиции, состоявший из четырех человек с пулеметами, шедший по моим следам. Они, должно быть, выехали из Бумбы через несколько минут после меня.

Завернут ли они в этот лагерь, чтобы поинтересоваться, не проезжал ли я? Они приближались к повороту, и я застыл на месте.

Но мотоциклы, не снижая скорости, пронеслись мимо. Я понял, что они и представить себе не могли, что у меня хватит наглости не скрываясь появиться в лагере наших доблестных союзников. В эту минуту я осознал, что человек или животное, за которым охотятся, чтобы уцелеть, должен совершить что-нибудь неожиданное.

— Я принесу вам поесть, — сказал мой бородатый друг.

— Grazia, amico, — прошептал я, благодаря его не только за еду.

Через несколько минут я уже поглощал «старика» (тушенку) со свежеиспеченным хлебом. Солдата, который принес мне еду, звали Тони. Он сел и стал смотреть, как я ем.

— Курить будете? — спросил он и протянул мне пачку сигарет.

— Нет, спасибо, Тони, — ответил я. — Я не курю.

Итальянец же закурил и выпустил мне в лицо струю отвратительно пахнущего дыма.

Нас окружили несколько итальянских солдат. Я надеялся, что никто больше не подойдет и не загородит мне обзор дороги, с которой я не сводил глаз. Один из солдат стал спрашивать меня об итальянских войсках на передовой. От этих расспросов у меня чуть было не пропал аппетит.

— Да, я знаю дивизию «Тренто», — ответил я, внутренне содрогаясь от воспоминаний о том, какую свинью подложила нам эта дивизия под стенами Тобрука.

— Мы покажем этим англичанам, на что способны Муссолини и его армия, — хвастливо сказал солдат.

Я вежливо кивнул в знак согласия и встал на ноги.

— Я уверен, что вы в два счета выбросите англичан из Тобрука, — сказал я и добавил: — Этим диким австралийцам, а также другим британцам из состава гарнизона Тобрука с их длинными штыками никак не устоять против дивизии «Тренто», — хотя прекрасно знал, что Роммель велел отвести эту дивизию на двадцать километров от линии фронта и заменить немецкими частями.

Тони проводил меня до мотоцикла. Мне надо было срочно уезжать. Я поблагодарил его за обед, и, когда я завел мотоцикл, он вытащил из кармана открытку и протянул ее мне:

— Возьми это, amico! Она защитит тебя от пуль, когда ты вернешься на передовую.

Я взял открытку и поблагодарил его. На ней была изображена Богоматерь с младенцем. Неужели этот парень такой простак? — подумал я. И почему тогда итальянцы бегут с поля боя, если так верят, что изображение Девы Марии может спасти их от пуль и бомб?

Я засунул открытку в карман гимнастерки. Пожав руку Тони и помахав остальным, я выехал из лагеря и вскоре уже несся по дороге Виа-Бальбия на запад.

Справа от меня пустыня тянулась до берега моря, располагавшегося неподалеку от дороги. Слева, вдоль дороги, высились крутые склоны плато Мармарика.

Где-то через полчаса в моторе моего мотоцикла что-то громко треснуло и громко застучало. Машина дернулась и остановилась.

Нагнувшись, я увидел, как из поддона картера течет масло, и сразу же понял, что мое путешествие на мотоцикле закончилось. Коленчатый вал сломался, и тяга пробила поддон.

Я слез с мотоцикла, огляделся и увидел недалеко от дороги несколько камней высотой метра три, за которыми я могу спрятаться от проходящих мимо машин.

Собрав все свои силы, яростно ругаясь, я затащил мотоцикл за эти камни. Было четыре часа пополудни, солнце палило нещадно, и я вымотался до предела. Менее чем за десять секунд я опорожнил мою флягу с водой. Некоторое время я сидел, раздумывая, что мне делать. Идти дальше пешком я не мог, особенно днем, при этом ослепительном свете и нестерпимой жаре. Подтащив мотоцикл вплотную к камню, я ухитрился натянуть между ним и рулем брезент. Теперь я мог спрятаться от солнца, хоть и не в холодке.

Я заполз под брезент и, держа в руках автомат, задремал. Из-за поломки мотоцикла настроение у меня было подавленным, а мысль о том, что меня окружает бесконечная, опаленная зноем пустыня, только усиливала его.

Глава 16

СМЕНА ТРАНСПОРТА

Я проснулся на закате. Мухи улетели — наконец-то можно было опустить руки и отдохнуть от непрерывного отмахивания.

Дерна была еще далеко. Чтобы добраться до нее, мне нужно будет миновать еще один КПП на вершине плато, а потом спуститься в город по дороге с совершенно невообразимыми поворотами.

Голосовать я не мог, поскольку полиция, вероятно, установила дополнительный блокпост по дороге в Дерну. Въехать в расположение этого поста на чужой машине в качестве пассажира было бы слишком опасно.

Я оказался в очень сложном положении. Надо было искать выход из него. Вскоре я понял, что мне не остается ничего другого, как угнать где-нибудь машину, чтобы выбраться отсюда и попасть в западную Киренаику.

Когда солнце уже почти полностью скрылось за горизонтом, я вывалил на песок все вещи, лежавшие в коляске мотоцикла, и принялся отбирать то, без чего я никак не смогу обойтись.

Открыв банку лососевых консервов, я отлично поужинал, заедая рыбу печеньем и запивая большими глотками воды. К тому времени, когда я насытился, меня окружала уже полная темнота — в Африке она наступает очень быстро.

Я встал, нашел фонарь и, подойдя к сломанному мотоциклу, принялся толкать его дальше в пустыню.

Наконец я докатил его до каменистого уступа и, собрав все свои силы, столкнул с него мотоцикл. Он полетел вниз и исчез в темноте, а я вернулся к своим вещам. Вдали послышался звук моторов, и по дороге мимо меня пронеслось несколько грузовиков, шедших в сторону передовой. Я сидел, спрятавшись за камнем. Вскоре я собрал и тщательно увязал все, что мне было необходимо для дальнейшего пути. Получилась довольно увесистая связка, но без нее я обойтись не смогу. Хорошо бы еще найти машину, в которую можно было бы все это погрузить.

При свете фонаря я разобрал автомат и хорошенько его почистил. После этого я занялся «Парабеллумами». Тщательно почистив все оружие, я понял, что оно меня не подведет.

Снятый с коляски пулемет я обернул брезентом. Коробка с патронами была такой тяжелой, что я с трудом оторвал ее от земли. Может быть, лучше закопать пулемет с патронами в песок, подумал я, ведь это сильно облегчит мою ношу, но потом отказался от этой мысли.

Поскольку мне надо было раздобыть подходящий транспорт, рано или поздно придется стрелять. Человек в моем положении не может обойтись без оружия.

Я ждал около получаса, прислушиваясь к звукам на дороге. Наконец с той стороны, откуда я прибыл, послышалось слабое тарахтение мотора. Вскоре шум усилился. Ночью в пустыне звуки разносятся очень далеко.

Засунув «Парабеллум» за голенище сапога и достав фонарь, я подошел к дороге. Я внимательно вслушивался в шум мотора, стараясь понять, что это было — грузовик или легковушка, немецкая или итальянская. Кроме того, итальянцы, да и немцы, часто ездили на трофейных британских автомобилях.

Ночь была ясная и звездная, и видно было очень далеко. Мысли быстро проносились в моем мозгу — что я буду делать, если это окажется итальянская машина, и что — если немецкая? А вдруг это патруль военной полиции?

Мысль об этом заставила меня броситься к связке вещей и вытащить оттуда гранату. Возвращаясь бегом к дороге, я держал гранату наготове в кармане.

По звуку мотора я понял, что ко мне приближается итальянский грузовик. Включив фонарик, я помахал им из стороны в сторону. Громыхающая масса грузовика приближалась. Шофер ехал, выключив фары, и только слабое красное свечение указывало на то, что задние огни включены. Грузовик со скрежетом остановился, а из кабины высунулась голова шофера.

Меня ослепил свет фар. И в лицо мне угрожающе уставился ствол карабина.

— Tedesco! — крикнул я шоферу. — Подвезите меня — мой мотоцикл сломался, — пояснил я.

Свет погас, дверца кабины открылась, и на землю спрыгнул массивный итальянец, держа в руках карабин. Он включил фонарь, свет которого тут же ослепил меня. Он стоял в полуметре от меня.

— Nome, amico? — коротко спросил он, сунул карабин под мышку и, выудив из кармана небольшой клочок бумаги, направил на него свет фонаря.

Он спрашивал, как меня зовут. У меня мелькнула мысль, что на КПП в Бумбе он получил задание арестовать меня, если я встречусь ему на пути. Теперь уже все знают, что меня ищут, а также о том, что Йозефа со мной нет. На листке, который освещал фонарем итальянец, несомненно, было написано мое имя. Догадаться об этом не составляло никакого труда. В следующую минуту носок моего ботинка ударил ему в пах. Заорав от боли, итальянец выронил фонарь и бумагу и, согнувшись пополам, судорожно вцепился в карабин. Я схватил итальянца за волосы и, подняв колено, опустил его лицо на него.

Карабин со стуком упал на дорогу, а итальянец грохнулся на колени, обхватив мои ноги. Я дернул его голову вверх и ударил локтем под подбородок, после чего он вырубился.

Бросив его на землю, я запрыгнул на ступеньку и заглянул в кабину, держа в руке «Парабеллум». В машине больше никого не было. Обежав грузовик сзади, я подтянулся на задней доске кузова и осветил его фонариком. Там тоже никого не было — только пустые канистры вдоль борта. На мгновение я растерялся — что делать дальше. Но тут мне в голову пришла одна идея, и через секунду сложился план действий. Я осветил фонариком итальянца и его форму. Это был простой солдат, рядовой, по комплекции напоминавший меня.

Подхватив итальянца под руки, я затащил его за валуны, где лежали мои вещи. Я быстренько расшнуровал его ботинки и снял их. В воздухе тут же распространилась вонь давно не мытых ног.

Я стал с силой трясти голову итальянца, пытаясь привести его в чувство. Вскоре он открыл глаза. Проведя языком по губам, он почувствовал вкус крови на разбитой губе и, схватившись за нее рукой, тут же вспомнил, что произошло. Не давая ему встать, я спросил его, кто сообщил ему мое имя и записал его на листке бумаги.

— Немецкая полевая полиция в Бумбе, — пробормотал итальянец и слизнул кровь с губ.

— Прекрасно, — ответил я. — А теперь раздевайся, да поживее, — велел я, направляя на него «Парабеллум», и, отступив назад, добавил: — Одно неверное движение — и я стреляю.

Менее чем через минуту итальянец был уже в одном нижнем белье.

— Теперь повернись и положи руки на этот камень.

В его глазах мелькнуло выражение боли, но он сделал то, что я ему велел.

Я быстро завязал итальянцу ноги ремнем, заложил назад руки и тоже связал их. После этого я уложил его позади валуна. Не прошло и двух минут, как я сбросил с себя немецкую форму и облачился в оливково-зеленое одеяние солдата армии Муссолини. Порывшись в его карманах, я вытряхнул содержимое на песок рядом со связанным итальянцем.

Подойдя к кабине, я обнаружил его фуражку на сиденье. Подняв карабин и фонарь итальянца, я бросил их туда же. Забравшись в кабину, я проверил, сколько бензина осталось в баке и как работает зажигание, а потом сходил за своими вещами и, разместив их рядом со своим сиденьем, прикрыл старым одеялом — немецкая форма и оружие в итальянском грузовике! — на случай, если кому-то вздумается заглянуть в кабину. Вернувшись к тому месту, где лежал итальянец, я положил рядом с ним его флягу с водой и проверил, крепко ли он связан. Удовлетворившись осмотром, я велел ему помалкивать и дожидаться дня. Я не сомневался, что он сумеет скатиться или подползти к дороге, где его заметят с какой-нибудь проходящей машины и развяжут.

— Salute! — сказал я ему на прощание и ушел.

Вскоре я уже несся по дороге в Дерну. До этого мне приходилось водить итальянские грузовики, так что ехать на полной скорости не составляло труда. У итальянцев были хорошие, прочные грузовики, правда немного неуклюжие.

Поднялась луна, и слева я увидел горы, постепенно спускавшиеся к горизонту. До Дерны было уже недалеко.

Глава 17

ВОЗДУШНЫЙ НАЛЕТ В ДЕРНЕ

Вскоре после полуночи я увидел в полутора километрах от себя стационарный красный свет — это был немецкий КПП, через который проходили все машины. Я, не снижая скорости, приближался к нему, бросив взгляд на соседнее сиденье, чтобы убедиться, что ни моей немецкой формы, ни оружия не видно. Один из «Парабеллумов» я засунул за пояс брюк на спине, другой лежал у меня за пазухой. Две гранаты, готовые к бою, были спрятаны в бардачке под лежавшими там тетрадями. В моем нагрудном кармане лежал денежный аттестат итальянца, но превратить свои светлые волосы в черные я никак не мог.

Когда я проезжал последние сотни метров, оставшиеся до шлагбаума на дороге, руки мои стали мокрыми, а внутренности, казалось, кто-то завязал тугим узлом. Красный фонарь замигал, приказывая мне остановиться, и, когда мой грузовик замер на месте, дорогу перегородили четыре вооруженных немецких военных полицейских. Немецкий унтер-офицер запрыгнул на подножку, а я высунулся из кабины.

— Это итальянец! — крикнул он другим полицейским, и те тут же отошли на обочину.

— Salute, Tenente, — по-итальянски приветствовал я унтер-офицера, льстиво назвав его лейтенантом.

— Куда едешь? — спросил он на ломаном итальянском.

Я сделал вид, что не понимаю. По его выговору я догадался, что он из Пруссии.

— Куда едешь? — заорал он.

Пруссаки сразу же звереют, если, по своей глупости, не могут добиться немедленного результата.

— Benghazi, Tenente, — наконец сообразил я.

— Из какой дивизии? — спросил он, скользнув по моей форме, по которой никак нельзя было понять, к какой части я принадлежу.

— В дивизии «Падуя», Tenente, — доложил я, зная, что эта дивизия стоит около Акромы.

Он спрыгнул с подножки и повернулся, чтобы уйти. Я уже собирался нажать на сцепление, как он обернулся ко мне и рявкнул:

— Avanti! (Вперед!)

Я мог ехать дальше!

— Si, si, Tenente, — ответил я, улыбаясь, благодарный ему за то, что он отпустил меня.

Грузовик рванул вперед, и КПП остался позади. Вот уж не думал, что так легко проскочу его!

Если бы я не знал итальянского, проехать мимо этого грубияна сержанта и его КПП мне бы вряд ли удалось. По обе стороны дороги тянулись глубокие пропасти, и объехать этот пост было невозможно — разве только сделать крюк в сотни километров через крепость Эль-Макили.

Дорога начала круто спускаться вниз, при этом поворачивая на север в сторону берега. Чтобы попасть в Дерну, лежавшую у самого моря, надо было спуститься с достаточно высокого плато. Маленький городок, скопление побеленных домиков, сверкающих при свете луны, уже показался далеко внизу. Спуск становился все круче и круче, и я перешел на первую передачу, притормаживая двигателем и сбрасывая скорость, чтобы в случае чего можно было легко затормозить.

С одной стороны от меня тянулась неровная поверхность скалы, поднимавшейся вертикально вверх от самой дороги, а в сторону моря — обрыв высотой метров двести — триста.

Скала была разрисована предупреждающими знаками, черепами, знаками остановки и ограничения скорости. Попадались также надписи с советами вроде «Бросай машину, когда атакуют «Харрикейны» или «Тормози ручным тормозом» и тому подобные.

Сотни машин срывались здесь с обрыва. Дно пропасти было усеяно обломками машин и грузами, которые они везли. Я своими глазами несколько раз наблюдал эту картину — вот конвой из грузовиков и легковушек ползет вверх по серпантину дороги с ее крутыми поворотами, и вдруг в небе появляются несколько британских истребителей, которые выныривают из-за обрыва и бьют по колонне машин.

Водители торопливо выскакивают из кабин и прижимаются к скале, поднимающейся справа от дороги, а брошенные машины ползут вниз, сталкиваясь с идущими за ними и создавая невообразимый хаос.

Во время налетов одни грузовики падали с обрыва и разбивались, другие сталкивались и загорались; третьи, перевозившие бензин, пылающими факелами летели вниз по дороге, неся гибель тем, кто ехал позади.

Трюк британских истребителей почти всегда сходил им с рук — они были практически неуязвимы для немецких зениток, стоявших внизу, поскольку пролетали так низко над машинами, что пушки не могли стрелять, ибо их снаряды нанесли бы колонне машин и их водителям больше вреда, чем вражеские самолеты. Только «Мессершмиты» могли их перехватить. (Именно в воздушных боях англичане и несли основные потери. Так, лучший германский летчик в Северной Африке Иоахим Марсель как-то за один месяц, сентябрь 1942 года, сбил 61 британский самолет — в полтора раза больше, чем лучший английский ас Д. Джонсон за всю войну (38 самолетов); за один день 1 сентября 1942 года Марсель уничтожил 17 британских самолетов, а всего до нелепой гибели 30 сентября 1942 из-за технической неисправности своего Bf. 109–158 британских самолетов. — Ред.)

Эта дорога, серпантином спускавшаяся к городу, была настоящим адом для водителей, но это было еще не все. Пройдя через Дерну, дорога таким же серпантином поднималась в невысокие горы Эль-Ахдар, и вторая ее часть была ничуть не лучше первой, а может, даже хуже. Британцы после своего последнего отступления разбомбили дорогу. Ее, конечно, починили, но все равно она была малопригодна для езды. От одной мысли, что вновь придется по ней ехать, водителей бросало в дрожь.

Тем не менее в темноте я быстро спустился вниз, не встретив на кошмарных поворотах серпантина ни одной машины. Вскоре я оказался на ровном участке дороги и поехал мимо первых домиков Дерны. Было два часа.

Дерну, морской порт, часто бомбили. Улица была устлана обломками и изрыта воронками. Почти все дома — маленькие, квадратные с низкими крышами — носили следы повреждений. Дорога спустилась к берегу, где в открытый залив уходил бетонный пирс, служивший одновременно и волноломом.

Заглушив мотор, я остановился у самой воды. Откинувшись назад, я расслабился.

На волноломе в лунном свете виднелся угрожающий силуэт 88-миллиметровой зенитки (Flak-36. — Ред.), длинный ствол которой уставился в небо. Это было самое лучшее зенитное орудие в мире (советская 85-мм зенитная пушка образца 1939 года не хуже. — Ред.). Ничто не могло сравниться с этими германскими пушками, применяемыми и против танков (с 3000 м кумулятивным снарядом образца 1939 года пробивала 90-мм броню. — Ред.).

Вокруг стояла мертвая тишина. Время от времени до меня доносился топот подбитых гвоздями сапог расчета зенитки. За молом виднелось полузатонувшее транспортное судно, в которое угодила бомба. Судовые надстройки, похожие в темноте на скелет, торчали из воды, а покосившаяся труба лежала на мостике. Шлюпбалки, чьи блоки и канаты качались словно маятники, и искореженные поручни, похожие на змей, дополняли печальную картину.

Я закрыл глаза, и передо мной поплыли картины прошлого, ушедшего в небытие, но не забытого. Я подумал о Йозефе, который лежал теперь под скалой, успокоившись навеки, но я не жалел о его гибели. Мне было жалко самого себя — Йозефу теперь уже нечего бояться. Все досталось мне — гонимому, ненавидимому, одинокому. Усталый, я предавался воспоминаниям и размышлениям о том, что теперь делать. Будущее представлялось мне в сплошном тумане. Но тут мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. С душераздирающим визгом завыли сирены, звук которых отражался эхом от скалистых склонов гор, высившихся позади меня. Я выпрямился и подумал о том, что надо поискать убежище, но тут же вспомнил, что опасность подстерегает меня везде, и место, где стояла моя машина, ничем не отличалось от других. Вой сирен не прекращался. Когда они стихли, город на мгновение показался мне вымершим, но вскоре он ожил.

С мола доносились резкие, четкие команды, металл звякал о металл, по камню топали сапоги, и длинный ствол 88-миллиметровой зенитки, описав дугу, уставился в небо.

На другой стороне улицы тянулась каменная стена, из-за которой доносились возбужденные команды на итальянском.

Потом снова наступила тишина, но на этот раз совсем не умиротворяющая, а полная напряжения, ожидавшая только искры, чтобы взорваться и превратить окружающее в ад. Через пару минут я услышал звук моторов — это приближалась крылатая смерть.

Мне показалось, что тишина в городе словно сгустилась, становясь все плотнее и плотнее, только усиливающийся звук авиационных моторов нарушал ее.

Я вытащил из вещей стальную каску и надел ее на голову. Взяв автомат и шесть магазинов к нему, я прижал их к груди. Звук моторов сделался очень громким — он шел с моря в сторону гор. Впереди всех летел один самолет, который был уже над самым портом. На земле было тихо. Не доносилось ни звука, за исключением непрерывного рева моторов.

И тут вдруг ночную тьму разорвал свет — в небе загорелось полдюжины осветительных бомб, спускавшихся на парашютах. И словно искра, попавшая в пороховой погреб, взорвались огнем зенитки. Из-за стены на противоположной стороне улицы с резким вибрирующим ревом полетели в сторону парящих в небе свечей красные, желтые и зеленые трассирующие снаряды автоматического 20-миллиметрового орудия (АЗП образца 1930 года, 120–150 выстрелов в минуту. — Ред.). Первой же очередью было сбито четыре осветительные бомбы. И тут воздух разорвали полдюжины громовых раскатов 88-миллиметрового орудия (темп стрельбы 15–20 выстрелов в минуту. — Ред.). В небе появились вспышки. Две последние осветительные бомбы опустились на землю и, яростно вспыхивая, догорели здесь.

Звук моторов раздавался уже почти над самой головой; я, весь в напряжении, ждал. И вот я услышал сначала еле различимый, но быстро усиливающийся визг падающих бомб. В ту же минуту вспыхнули лучи прожекторов и земля снова содрогнулась от адского грохота 88-миллиметровой зенитки.

Я выскочил из кабины и закатился под грузовик, и в это же мгновение первые бомбы разорвали мир на части в нескольких сотнях метрах отсюда. В воздух полетели кирпичи, падали стены, удушающая пыль клубами поднималась вверх, а оттуда на землю вокруг меня сыпались осколки зенитных снарядов с таким стуком, словно где-то рядом работал отбойный молоток. Потом я услышал вой падающей бомбы, рев пламени, в небо поднялся фонтан воды, а о набережную с громким всплеском ударила волна. Я увидел, что бомба попала в затонувшее судно. Зенитку, стоявшую на молу, обдало водой, но стрельба не прекратилась ни на минуту. Эти ребята знали свое дело. Один из самолетов был подбит и, словно огромный факел, падал в море. Зенитчики заорали от радости, но через минуту в небо полетели новые снаряды.

Повсюду падали бомбы. Одна взорвалась совсем недалеко. Лежа под грузовиком, я увидел, как стена зашаталась, медленно наклонилась и упала на землю. На мгновение мне показалось, что итальянцы, чьи голоса за стеной я слышал раньше, погибли. Их автоматическая 20-миллиметровая пушка молчала, но среди дыма и грохота я расслышал крики:

— Вернитесь! Ты, Антонио! Роберто, иди сюда!

Было ясно, что два итальянских солдата из расчета зенитки убежали в укрытие, а третий, более храбрый, кричал им, чтобы они вернулись.

88-миллиметровая зенитка продолжала стрелять. В небе появился еще один факел, который падал на горы, — немецкие зенитчики подбили еще один британский бомбардировщик. Один из прожекторов проводил его до момента падения, и в его свете я наблюдал за этой картиной.

Но тут в небольшой домик, стоявший недалеко от меня, попала бомба, и в мою сторону полетел град кирпичей и обломков цемента. Что-то сильно ударило в бак грузовика, и он покачнулся от удара.

Я прижал голову к металлической поверхности дороги, но тут же услышал, как впереди меня что-то льется. Я поднял голову и увидел струю воды, вытекавшую из радиатора грузовика, которая образовала грязную лужицу среди слоев пыли.

Звук авиационных моторов стих, и с мола стали слышны голоса. Немецкий унтер-офицер короткими командами приказал прочистить ствол, убрать гильзы и поднести снаряды. Расчет зенитки готовился к новому налету.

Зато у итальянского орудия было тихо. Оттуда не долетало ни звука — все ушли. В армиях Муссолини на три человека приходился всего один храбрый солдат, а для воюющей армии это очень мало. Дуче хвастался, что, если надо, может поставить «под ружье пятнадцать миллионов человек» (что маловероятно), но толку было бы больше, если из призванных в действующую армию сотен тысяч итальянцев большинство остались дома.

Я выполз из-под грузовика, стряхнул пыль с одежды, огляделся и увидел, что в городе полыхают пожары. От затонувшего судна из-под воды торчал теперь только край полубака. Я подошел к капоту моего грузовика. Радиатор был пробит. В нем зияла огромная дыра — ездить на этом грузовике было нельзя. Я, конечно, мог проехать еще километр-другой, но потом мотор перегреется и мое путешествие закончится.

Снова завыли сирены, объявляя отбой воздушной тревоги. Я запрыгнул в кабину и завел мотор. Несмотря на разбитый радиатор, он заработал. Я быстро поехал по городу, надеясь миновать его до того, как солдаты выйдут на улицу, чтобы определить, какой ущерб нанесла бомбежка. Грузовик пробирался через валявшиеся повсюду обломки домов. На улице начали появляться люди. Отблески пожаров, полыхавших по всему городу, освещали мой путь.

Из бокового переулка выскочила санитарная машина, разминувшись со мной в нескольких сантиметрах. Где-то недалеко раздался тупой звук взрыва, и воздух завибрировал.

Я был уже на самой окраине города. Слева тянулись обгоревшие цементные развалины госпиталя. Несколько недель назад я бродил по ним, подбирая в грудах камней банки с консервами. Этикетки на них обгорели, и, открывая банки, никто не знал, что там внутри…

Я высунул голову из окна кабины и принялся внимательно изучать скалы, тянувшиеся вдоль пляжа и выдававшиеся в море. Через несколько минут я увидел знакомые очертания. Свернув с дороги, я остановился у груды камней у самой воды. Я заглушил мотор, тишину нарушал только плеск волн, набегавших на пляж и рассыпавшихся среди камней.

Выйдя из машины, я некоторое время стоял неподвижно, внимательно всматриваясь в темноту и вслушиваясь в тишину. Но рядом со мной все было тихо.

Только издалека доносились голоса солдат, которые разбирали завалы после воздушного налета.

Я прошел мимо камней и вскоре нашел то, что искал. Поднявшись по склону, я увидел темное отверстие пещеры. Включив фонарь, я убедился, что она большая и к тому же совершенно пустая.

Через четверть часа все мои вещи были перенесены в пещеру. Не теряя времени, поскольку на востоке уже показалась полоска света, я сел в грузовик и, доехав до ближайшего переулка, оставил его там, убедившись, что в нем не осталось моих вещей.

Потом я осторожно вернулся к пещере. Растянув одеяло на каменном полу и сделав несколько глотков воды, я уснул еще до того, как солнце показалось из-за горизонта.

Глава 18

ДЖИП

Я не знал, что хуже — стаи мух, ползавших по мне своими липкими лапками, или иссушающий зной, от которого испарялась даже слюна с языка. Я встал, схватил рубашку и, размахивая ею, выгнал из пещеры мух.

В моей душе поселилось отчаяние. Солнце садилось, и, взглянув на часы, я увидел, что было уже пять часов. Вскоре наступит ночь, мой друг и защитник, и спрячет меня от людских глаз.

Консервная банка с песком, пропитанным бензином, заменила мне плитку. Вскоре по пещере разлился аромат кофе. Я надеялся, что никто из проходивших по берегу не заинтересуется, откуда доносится этот божественный запах. Я утолил свой голод мясными консервами.

К этому времени мои преследователи, наверное, уже нашли итальянца, у которого я забрал грузовик, и он конечно же сообщил им весьма приукрашенную историю, после чего охота за мной возобновится с новой силой. С другой стороны, его рассказ заставит военную полицию искать итальянский грузовик, а также задерживать всех подозрительных итальянцев со светлыми волосами в надежде поймать меня.

Поэтому я переоделся в свою немецкую форму, а итальянскую спрятал. После этого я сел и стал думать, что делать дальше. Мне нужен был новый автомобиль, быстроходный, не слишком большой и в хорошем состоянии, но не мог же я пойти в Дерну и проверять каждую машину, которая встретится мне на пути! Придется судить по внешнему виду.

В глубине Киренаики, подальше от моря и основной дороги, я смогу где-нибудь спрятаться, пока не буду готов двигаться дальше. Там я смогу запастись провизией, водой и бензином, но лучше об этом пока не думать. Сначала надо туда добраться.

Прибрежная Киренаика была похожа на большой оазис в пустыне. Дуче колонизировал ее в основном в течение последних двадцати лет. В ней был один довольно большой город — Бенгази, другие же, Барка (современный Эль-Мардж. — Ред.), Кирена (современный Эль-Байда. — Ред.) и Тукра (Токра), — поменьше.

Перед тем как покинуть Ливию, я собирался заехать в Бенгази, главный морской порт провинции Киренаика, и отослать матери кое-какие вещи, поскольку домой я уже не вернусь, по крайней мере пока идет война, а лишь одному Богу было известно, сколько она еще продлится!

Выглянув из пещеры, я увидел, что уже смеркается. Не пройдет и получаса, как наступит ночь. Я собрал свои вещи, чтобы, когда я вернусь, мне осталось только погрузить их в машину. Два «Парабеллума» я засунул за голенища сапог, в каждый сапог по пистолету. Я застегнул ремень с шестью магазинами для автомата, повесил его через плечо и, взяв фонарик, осторожно вышел из пещеры на пляж.

Вскоре я очутился в тени какого-то дома и, остановившись, внимательно осмотрел главную улицу, которая лежала передо мной. Луна еще не взошла, но я видел смутные очертания фигур и слышал, как вокруг меня ходят люди.

Понимая, что привлекать к себе внимание нельзя, я решительно ступил на главную улицу и стал пробираться через развалины. Идти пришлось по проезжей части, поскольку тротуары были завалены обломками домов.

Улица постепенно становилась все более оживленной — по ней совершали свой вечерний променад итальянские солдаты. В Дерне действовали эвакуационные законы, и не было видно ни одной женщины. Все женское население города было отправлено в глубь Киренаики. Да и мужчин в штатском попадалось очень мало. Те, которые остались в городе, занимались одним делом — спекуляцией. Немецких военных в Дерне было мало — в основном это были расчеты зениток, офицеры люфтваффе и работники госпиталей.

Когда я пересекал перекресток двух узких улиц, мимо меня прошел смешанный итало-немецкий патруль военной полиции. Все полицейские были вооружены до зубов и сосредоточены. Меня они даже не заметили и вскоре свернули в темную аллею.

Я прошел по узкой улочке, которая привела меня к небольшому пустырю, на котором стояли машины люфтваффе. Держась в тени, я подошел к стоянке. Я бывал здесь и раньше и знал, что она охраняется часовыми.

Пригнувшись, я прокрался за оградой, пока не достиг угла. Через щели в заборе я увидел смутные очертания машин — их здесь было не меньше сотни, автомобилей всех типов.

Это был автомобильный парк и ремонтная станция люфтваффе. Я знал, что ремонтные мастерские с дорогим оборудованием расположены где-то на задворках.

Прошло десять минут, и я уже начал удивляться, куда подевались часовые, как вдруг всю стоянку залил яркий свет. Я упал на землю и заполз туда, где от ограды падала густая тень.

Меньше чем в метре от меня промаршировал часовой люфтваффе, держа винтовку на изготовку и печатая по гравию шаг. Он совершал свой дежурный обход. Через две минуты свет погас, и все снова погрузилось во тьму.

Я не мог понять, зачем так ярко освещать автомобильный парк, ведь Дерна постоянно подвергалась налетам с воздуха, а если бы у побережья оказался какой-нибудь крупный боевой корабль британского флота, то он залпами своих орудий снес бы эту стоянку с лица земли.

Часовой вернулся в свое караульное помещение. Когда он открывал дверь, мелькнула полоска света, которая быстро исчезла.

Я перелез через ограду и крадучись стал осматривать ближайшие машины. Стараясь ничего не задеть, чтобы не создавать лишнего шума, я двигался мимо легковушек, мотоциклов, бронеавтомобилей, легких танков, вооруженных пулеметами, грузовиков и лимузинов. Так я обошел всю стоянку.

На главную улицу вел узкий, никем не охраняемый проезд. Значит, надо выбрать машину, стоящую поблизости от него, поскольку вывести автомобиль, расположенный в центре, будет очень трудно. Часовые тут же меня схватят.

Я прошел вдоль проезда и увидел то, что искал, — английский джип «бедфорд». Лучшей машины для моей поездки не придумаешь.

В этот момент вспыхнули дуговые фонари, и на стоянке снова стало светло как днем. Я обежал «бедфорд», нырнул под стоявший рядом грузовик, прополз под ним, низко пригнувшись, бросился к ограде, перелез через нее и спрыгнул на землю.

Тяжело дыша, я прислушался. Топот сапог часового, доносившийся с дальнего края, медленно приближался. Подняв автомат, я снял его с предохранителя. Если часовой меня заметил, он окликнет меня или остановится и начнет стрелять. Но все обошлось. Часовой печатал шаг, не глядя ни вправо ни влево.

Дуговые лампы погасли. Через минуту дверь караульного помещения захлопнулась — я понял, что часовой зашел внутрь. И тут до меня дошло, что он делает обход каждые пятнадцать минут, а в промежутках не высовывает наружу носа. Каждые четверть часа на две минуты загорается свет и часовой обходит стоянку. Такой способ охраны впервые применили в Польше, где часовых, несших свою службу в темноте, часто находили убитыми. Но для меня оставалось загадкой, зачем включать свет здесь, в Африке. Неужели арабы тоже научились убивать часовых?

Я поднялся и вернулся на главную улицу, раздумывая, как бы мне вывести «бедфорд» в проезд и исчезнуть в темноте. Если мотор заработает, а потом вдруг заглохнет, часовые, конечно, откроют огонь — ведь в караульном помещении их человек шесть — восемь. Лучше я поброжу по городу и поищу более подходящее место для угона машины.

Я обходил в темноте улицу за улицей. Это было совсем не просто — мне приходилось пробираться сквозь завалы, застревая ногами в оконных рамах, проваливаясь в подвалы и обходя непроходимые места. И при этом еще нужно было следить за часовыми, которые стояли в темноте не двигаясь. Дело было гиблое, и я вскоре устал от безнадежных поисков.

Из какого-то дома донеслись смех и бренчание гитары. Двигаясь на эти звуки, я вскоре оказался у подножия лестницы, разбитые ступени которой вели в подвал — очевидно, это был своего рода кабачок, где итальянцы обмывали красным вином свои подвиги. Прислушиваясь к шуму голосов и итальянской речи, я гадал, есть ли среди них немцы.

В эту минуту я услышал ритмичный топот сапог, подбитых гвоздями, и залез под искореженный грузовик. Через десять секунд появились четыре немецких полевых полицейских, которые спустились в кабачок. Вскоре оттуда донесся крик: «Attentione!» (Смирно!) — в характерной немецкой гортанной манере.

Музыка стихла, пьяное пение с булькающими звуками оборвалось, и кто-то выкрикнул в адрес немецких полицейских итальянское ругательство.

За этим последовал удар — кулак полицейского обрушился на того, кто кричал, — и из двери вылетело тело, с тошнотворным звуком ударилось о ступени и замерло. Это, очевидно, произвело впечатление на остальных посетителей кабачка. Там наступила такая тишина, что стало слышно, как шелестит занавес из стеклянных бусин, висевший у входа в подвал.

Тот же голос с немецким акцентом произнес несколько вопросов по-итальянски. Полицейский унтер-офицер спрашивал обо мне — немецком солдате, идущем в одиночку, вероятно, пешком, вероятно, в итальянской форме, со стороны фронта…

Ответил ему один из итальянцев, который был по-храбрее других, а может, выпил побольше красного вина. Он заверил полицейских, что человека, соответствовавшего этому описанию, они не видели.

Тогда полицейский унтер-офицер сообщил этой геройской компании, кого надо искать и что делать, если они меня встретят.

Во время этого инструктажа раздался душераздирающий вой сирен, и полицейские пулей выскочили из подвала и понеслись в сторону главной улицы. Из подвала не доносилось ни звука. Я решил, что итальянцы покинули его с заднего хода.

Я выбрался из-под остова грузовика и быстро побежал туда же, куда и полицейские. В порту раздавались команды — расчет тяжелой 88-миллиметровой зенитки готовился к новому бою.

На улице раздавался топот сапог. Иногда до меня доносились голоса, звучавшие словно из могилы, — очевидно, под развалинами располагались бомбоубежища. Но меня они не прельщали. Достаточно одной бомбе попасть в эти кучи обломков, как бомбоубежища будут завалены, и их обитателям уже не потребуется могильщик.

Я быстро пересек улицу и побежал по переулку к автомобильному парку. Теперь я знал, как мне увести трофейный британский джип со стоянки люфтваффе.

Заняв свою прежнюю позицию за оградой, я поправил автомат, чтобы он был под рукой, и стал ждать, не покажется ли кто поблизости.

Воздушную тревогу на этот раз объявили, очевидно, загодя — самолеты давно уже должны были прилететь, — но в Дерне стояла тишина. Недалеко от того места, где я сидел, кто-то крикнул по-итальянски: «No fumare!» (Не курить!) — вероятно опасаясь, что эти ужасные англичане различат сверху даже огонек сигареты.

Тишина только усиливала страх, но тут из темноты донесся рев моторов. Самолеты были уже над самым городом. Они пролетели как можно более низко над плато и выскочили из-за обрыва, у подножия которого лежал этот городок.

Но на какие бы уловки ни пускались британские летчики, они не смогли обмануть бдительности зенитчиков. 88-миллиметровая пушка зазвучала, словно большой орган. Снаряды в мерном ревущем ритме, один за другим, летели в ярко освещенное небо, и каждый их разрыв с трассирующим шлейфом резко запечатлевался на фоне скалистых стен плато.

Один из бомбардировщиков, пойманный в пересечение лучей прожекторов, вдруг отделился от строя и понесся в сторону моря. Его хвост полыхал ярким пламенем, а самолет, описывая дугу, падал на землю.

Но ему суждено было достичь ее только в виде мелких обломков — он взорвался в воздухе.

В небе, словно стая светлячков, висели на парашютах осветительные бомбы, заливая город ослепительно ярким светом. Видно было все, до мельчайших деталей. Но эти бомбы светили недолго. 20-миллиметровая автоматическая зенитка расстреляла их, словно мишени на полигоне. Жемчужные нити ее трассирующих снарядов летели вверх, пересекая тьму, и одну за другой гасили эти лампы смерти, которые свешивались с черного небесного потолка.

Первая серия бомб упала в порту, и в небо взметнулись огромные фонтаны воды. Дюжина бомб ударила в главную улицу, взрывая тротуар или то, что от него осталось. Многие сохранившиеся до этого стены упали поверх руин.

В шести метрах от меня над машинами люфтваффе, стоявшими на пустыре, рассыпался веер пулеметных пуль. Я увидел искры, которые они высекали из металлических поверхностей, попадавшихся им на пути.

И тут я услышал громкий свист бомбы, летевшей прямо на меня. Я упал лицом вниз. Раздался оглушительный грохот, земля содрогнулась, и наступила тишина. Бомба упала, но не разорвалась. И я понял, что сама судьба подсказывает мне, что тянуть дальше нельзя.

Подняв голову над кучей кирпичей, за которой я лежал, я увидел хвост пятисотфунтовой бомбы, торчавший из земли на расстоянии всего четырех с половиной метров от меня. Это был знак свыше, который подтолкнул меня к действию. Этим неразорвавшимся бомбам доверять нельзя — они имеют дурную привычку после долгого раздумья взрываться.

Я не стал ждать, когда это произойдет, и в буквальном смысле слова перелетел через ограду. Где-то позади меня упала вторая бомба. Взрывной волной меня ударило в спину, и я упал на землю. Я думал, что у меня сломается позвоночник. Неожиданно, прямо у меня под носом, застрочил мой автомат, рассыпая вокруг пламя и пули, — я случайно нажал на спуск. Грохот был такой, будто стреляли прямо у меня над ухом.

В караульное помещение попала бомба, и оттуда вырывалось пламя. Оно полыхало с такой силой, словно его подпитывали сжатым воздухом. Откуда-то доносились вопли, но жизнь на войне ценится очень дешево. Да и кто сейчас сунется спасать пострадавших? Я перекатился на спину, вытащил из подсумка новый магазин и вставил его в автомат.

Где-то недалеко с потрясшим землю грохотом обрушилось какое-то здание, подняв целое облако пыли, и луч прожектора вонзился в него, словно лезвие бритвы в горло. Я вскочил на ноги и побежал среди легковушек и грузовиков, надеясь, что до того, как я выберусь отсюда на прекрасном джипе, который я заприметил, в него не попадет бомба.

Горящее караульное помещение ярко освещало всю стоянку. Дай бог, чтобы бомбардировщики не восприняли этот пожар как приглашение сбросить туда еще одну серию бомб.

О часовых и военных полицейских я не думал. Облюбованный мною автомобиль стоял в целости и сохранности. Я мигом забрался в кабину и нажал на стартер, но мотор молчал. Тогда я снова нажал на педаль, и он заработал. Левосторонний руль меня не смущал — я уже ездил раньше на таких автомобилях.

В эту минуту прямо перед радиатором машины приземлился парашют с ярко горящей осветительной бомбой. Я выжал сцепление, и «бедфорд» двинулся с места, проехав мимо ослепительно пылавшей бомбы, которая освещала мой отъезд. Наконец, я свернул в проезд и оказался в темноте.

Массивные Г-образные бамперы британского автомобиля врезались в хрупкие створки ворот и разнесли их на куски. Никто не крикнул мне вслед, не отдал приказа остановиться. Ни часовых, ни военных полицейских не было видно. Они попрятались в хорошо оборудованных подземных бомбоубежищах, спроектированных и построенных германскими тыловыми службами. Такие бомбоубежища позволяли без особых неудобств переждать бомбежку.

Я ехал по главной улице, не включая фар. Джип прокладывал себе путь среди валявшихся повсюду дверей, окон, корыт и других предметов, обломков и мусора, и никто не пытался его задержать.

Вскоре я добрался до пляжа, рядом с которым находилась моя пещера. Меньше чем за пять минут я погрузил в кузов свои вещи, после чего открутил крышку бензобака и второпях чуть было не зажег спичку, чтобы проверить, сколько горючего там осталось.

Опомнившись, я сунул в бак дуло автомата. Вытащив его, я с облегчением отметил, что голубая сталь на пятнадцать сантиметров покрыта бензином.

Значит, мне не надо будет пополнять запасы топлива. Теперь мне негде будет его взять, разве что только перекачать из чьего-нибудь бака с помощью шланга — предварительно обрушив его на череп владельца разумеется. Бензин означал для меня спасение.

Британские самолеты все еще бомбили город, а военные полицейские покуривали себе в бомбоубежищах, когда я выехал на дорогу через невысокий горный хребет Эль-Ахдар, ведущую дальше в западную Киренаику.

И, только оставив позади Дерну, я почувствовал, как сильно устал.

Глава 19

КАМУФЛЯЖ

Ночь, которую я провел в Дерне, пролетела очень быстро. Сделав последний поворот на дороге, шедшей с пляжа на горное плато, расположенное в нескольких километрах к западу от города, я с удивлением заметил, что на востоке уже загорается новый день.

Дорога была в ужасном состоянии, и подъем по ней представлял большую опасность. Стоило только кинуть взгляд из правого окна на кромешную тьму за узкой полоской гравия, где тянулся бездонный отвесный обрыв глубиной метров в триста, как по спине пробегала дрожь.

Я раз десять проезжал по этому отрезку дороги и хорошо знал, что меня ждет. Когда я впервые ехал здесь в апреле — кажется, это было через день после того, как австралийские и новозеландские части британской армии отступили по этой дороге, — поездка напомнила мне балансирование по протянутому над пропастью канату. Отходя, противник постарался надолго вывести ее из строя.

Дорога к западу от Дерны представляла собой серпантин — сочетание крутых поворотов и не менее крутых подъемов. Водителям со слабыми нервами здесь делать нечего. Дорога здесь имела не менее шестидесяти крутых поворотов, а поскольку с краю тянулся обрыв, британские войска не пожалели усилий, чтобы отметить практически каждый поворот кучами обломков, взрывами сделав множество воронок.

Впрочем, любому горю можно помочь. Британцы сами подсказали нам способ решения этой проблемы, причем совершенно бесплатно. Стремительно отступая, они оставили после себя тысячи металлических бочек из-под горючего, которые были использованы в качестве строительного материала.

Впервые за всю историю войны в Ливии, вплоть до настоящего времени, итальянцев ждал успех. Заполнив воронки этими бочками, они засыпали их сверху камнями и гравием и достигли таких успехов в деле ремонта дорог, которые не смог превзойти никто.

С тех самых пор будущее итальянских войск в Ливийской кампании было обеспечено — они большей частью занялись строительством и ремонтом дорог, которых требовалось все больше и больше. Итальянцы ворчали, проклинали Роммеля, ругались и заливали свое горе красным вином, но сеть дорог все росла, покрыв собой всю прибрежную зону Ливии. Впрочем, у итальянцев была альтернатива — осаждать Тобрук или сражаться на фронте восточнее его. Разумеется, они предпочитали первое. Уж очень им не нравилась опутанная колючей проволокой линия фронта, особенно когда из-за нее выглядывали штыки австралийских, английских, индийских и других частей британской армии.

На красном небе поднималось солнце, напоминая огромный огненный шар. Я остановил свой джип и вылез из кабины. Я был совершенно один. Кое-где виднелись зеленые сосны, очень оживлявшие пейзаж. Как приятно было отдохнуть на них взглядом, утомленным зрелищем выжженного солнцем мира, где вместо деревьев высились тучи пыли. Это были окраины субтропиков Киренаики, оазиса в пригороде Ада в лице Ливийской пустыни.

Некоторое время я любовался пейзажем и наслаждался щебетанием птичек на склоне. Промочив горло прохладной водой, я обошел свой новый автомобиль. На нем еще не было свастики. Зато на переднем крыле с большим мастерством был нарисован британский символ — голова рыцаря в средневековом шлеме с опущенным забралом в желтых, голубых и красных тонах. Под ним красовались цифры, обозначавшие номер соединения, которые были обведены белой квадратной рамкой.

Я не знал, что означает этот символ, и для меня он не представлял никакой ценности. В немецких военных документах этот джип проходил по графе «военные трофеи» и, скорее всего, не был зарегистрирован ни в одном из соединений Африканского корпуса.

Мотор вдавался в кабину, что было не очень удобно в условиях пустыни. Я проверил масло — оно показалось мне довольно грязным и требовало особого внимания.

Радиатор был полон, а в багажнике я нашел запасное колесо. Я решил, что крышу кабины надо будет убрать. Днем в ней было очень жарко, а ночью ветровое стекло запотевало от холода. Кто-то снял дворники, и утром мне показалось, что я еду в каком-то молочном тумане.

Кроме того, если дело дойдет до стрельбы, то крыша кабины будет только мешать. Придется останавливаться, выходить наружу и нажимать на спусковой крючок, не зная, будет ли у тебя время забраться в кабину и продолжить свой путь.

Спереди донеслось гудение мощного мотора — по дороге кто-то ехал. Я прекратил осмотр джипа, запрыгнул на свое сиденье и отправился в путь. Навстречу мне шел большой пятитонный грузовик «фиат», и я нажал на газ. Шофер с затуманенным взором и черной бородой помахал мне рукой и проехал мимо.

Я надеялся, что в Дерне еще не хватились «бедфорда» и не понаставили повсюду часовых, чтобы те спрашивали у всех проезжающих, не попадался ли им мой джип.

Я решил, что надо изменить внешний вид своего автомобиля, иначе, в конце концов, я нарвусь на человека, который обвинит меня в угоне английской трофейной машины у люфтваффе. Я ехал на полной скорости, надеясь поскорее добраться до того места, где можно будет заняться этим делом без посторонних глаз.

Проехав с час по Виа-Бальбия, я свернул на узкий песчаный проселок, вдоль которого росли густые кусты. Объезжая острые, выщербленные углы скал, я добрался до пустыря размером с футбольное поле. В дальнем его конце виднелись развалины сарая, который не так давно сгорел, но под его крышей из проржавевшего гофрированного железа можно было укрыться от солнца.

Оставив джип на краю пустыря, я осмотрелся, но, кроме чириканья маленьких птичек, ящерицы, промелькнувшей в кустах, да скрипа ржавого железа, не услышал и не увидел ничего.

Я завел джип в обгоревший сарай, крыша которого давала вполне приличную тень. Я знал это место еще с тех пор, когда был доблестным солдатом вермахта, и поэтому нашел его так быстро. Метрах в трехстах отсюда было море, и я предвкушал, как погружусь в его воды.

Обойдя сарай кругом и убедившись, что на земле нет следов ни шин, ни сапог, я понял, что сюда давно уже никто не заезжал.

Мало кто знал об этом заброшенном гараже. В цементном полу были сделаны ямы для смазки машин, а у стены стояли полу сгоревшие верстаки — вот и все, что осталось от прежних времен.

Пообедав неизменным «стариком» (тушенкой) и запив его водой, я вытащил из джипа все свои пожитки и устроил в одной из ям постель. Глубина ее была не менее метра, и я легко мог превратить ее в окоп, если вдруг в сарай вздумают заглянуть военные полицейские.

После этого я без промедления занялся джипом. При виде огромного количества гаек и болтов, крепивших кабину к кузову, я решил, что создатели «бедфорда» слегка переборщили. У меня ушло несколько часов на их откручивание. Наконец я снял неуклюжую квадратную крышу, и джип сразу же стал выглядеть изящнее. Крыша, с прикрепленным к ней ветровым стеклом, с громким стуком упала на пол. Хорошо еще, что стекло не разбилось.

Избавившись от лишнего железа, я забрался на сиденье водителя и изучил результаты моих трудов. Я остался очень доволен ими — теперь у меня был прекрасный обзор со всех сторон.

Ближе к вечеру я укрепил вертлюг пулемета на приборной доске и слегка выдвинул его на капот. Теперь, поставив сюда пулемет, я мог не вставая с сиденья стрелять из него вперед, а улегшись на капот, в случае необходимости, вести огонь в противоположном направлении, поверх багажника.

Когда наступила ночь, джип полностью преобразился. Смазав его снаружи отработанным маслом, я обстрелял его песком, который закрыл рисунок и цифры, нанесенные на крыле, а также изменил его цвет. Теперь мой автомобиль будет сливаться с пустыней — я придумал для него прекрасный камуфляж.

Во время работы я с ног до головы измазался машинным маслом и песком. Но когда догорел последний луч солнца, я понял, что слишком устал, чтобы заняться мытьем. Я завернулся в кусок старого брезента и уснул в грязной яме, довольный проделанной работой.

Глава 20

НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ

Когда я пробежал босиком через кусты на берег и нырнул в море, первые лучи поднимавшегося над Средиземным морем солнца разогнали остатки мрака.

К тому времени, когда с помощью тряпки, пропитанной бензином, я стер со своего тела всю грязь, начался новый жаркий день.

Полотенца мне не потребовалось. Я надел чистые шорты, которые принес с собой, а старые, пропитанные машинным маслом, сжег.

На этом мое преображение закончилось. Босиком, голый по пояс и без головного убора, но с автоматом в руке, я стал пробираться через кусты к сараю, где стоял мой джип.

Но здесь меня ждал неприятный сюрприз. В разрушенный сарай входили два араба в красочных одеждах, служившие в итальянском полицейском патруле, который разъезжал на верблюдах.

Я словно прирос к месту, переводя взгляд с двух мужчин, исчезнувших за дверью, на большого жирного скорпиона в нескольких дюймах от моих ног. «Параграф девятый устава пустынной службы, — пронеслось в моем мозгу. — Не ходить босиком, чтобы не наступить на гнезда различных насекомых, укусы которых могут вызвать инфекционные заболевания, а также не подвергнуться смертельному укусу скорпионов». Я совсем забыл и о змеях.

Но арабские полицейские были для меня опасней всех кусачих тварей и ползучих гадов, ведь они пришли, чтобы арестовать меня и отдать в руки расстрельной команды.

Крадучись я пересек пустырь. Пройдя вдоль гофрированной стены сарая, испещренной отверстиями, я снял автомат с предохранителя и осторожно заглянул внутрь.

У одного из арабов на ногах были сапоги — очевидно, это был офицер. Он стоял на краю ремонтной ямы и глядел на мои вещи, лежавшие там. Другой с интересом разглядывал джип. Судя по его босым ногам, он был рядовым. Повернувшись к офицеру, он обменялся с ним несколькими словами на арабском языке, которого я не знал. У обоих были карабины, готовые к стрельбе.

Офицер опустил дуло карабина в яму и, зацепив мушкой мою гимнастерку, вытащил ее наверх. В ту же минуту второй араб стер масло и песок с крыла моего автомобиля и показал офицеру на английский знак.

Они быстро обменялись несколькими фразами. Их возбуждение росло, и я понял, что они что-то задумали.

Держа наготове автомат, я встал в дверном проеме. Одного моего движения было достаточно — эти дети пустыни обладали мгновенной реакцией. Одним быстрым движением они развернулись в мою сторону, одновременно вскидывая карабины для стрельбы.

Я дал очередь из автомата. С пола поднялись фонтанчики пыли и цемента, офицер упал в яму, а рядовой скрючился на полу у джипа. В несколько прыжков я оказался у ямы — одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что лежавший в ней мертв. Другой араб застонал, потом бешено задергал руками и ногами и также испустил дух.

Я вставил в автомат новый магазин. Схватив две гранаты, я выскочил через ближайшую ко мне дыру в стене наружу, обежал сарай и бросился в кустарник. Я быстро отошел на пятьдесят шагов от сарая, держась позади кустов, и заполз под колючий куст, не обращая внимания на уколы шипов.

Оттуда я стал наблюдать за пустырем, прислушиваясь, не донесутся ли до моего уха какие-нибудь посторонние звуки. Но вокруг царила тишина, слышен был только громкий стук моего сердца.

Утро было тихим. Даже птицы не перестали чирикать, как будто они давно привыкли к выстрелам. Наблюдая и прислушиваясь, я пытался понять, почему арабы так обрадовались, обнаружив британский знак на джипе. Узнали ли они украденный автомобиль или подумали, что он принадлежит английскому разведдозору? У них, без сомнения, была четкая цель, иначе они не искали бы так настойчиво.

Вдруг какой-то шелест в дальнем конце пустыря заставил меня повернуть голову и поднять автомат. Но я зря встревожился — там стояли два стреноженных верблюда. На них, судя по небольшим мешкам, притороченным к их бокам, приехали арабы-полицейские. Убедившись, что больше на пустыре никого нет, я встал и, оглядываясь по сторонам и не выходя из кустов на открытое место, двинулся к верблюдам.

Когда я подошел к ним, они растянули губы, обнажая крупные зубы. Вид у них был довольно устрашающий. Тем не менее мне удалось сломать ветки, к которым были привязаны верблюды, и отпустить их на волю.

Но верблюды не сдвинулись с места, продолжая жевать. Тогда я бросил в них горсть гравия, и они засеменили прочь и вскоре скрылись из вида.

Вернувшись в сарай, я проверил карманы у офицера, поскольку только у него была гимнастерка. Второй араб был одет в бурнус — шерстяной плащ с капюшоном, похожий на скатерть, обернутую вокруг тела, и опоясан ремнем и патронташем. Вид у него был как у пирата.

Я не нашел в карманах офицера ничего интересного и, закончив осмотр, оставил все как есть. Я опустил закутанного в бурнус рядового в ту же яму, где покоился его начальник, и закрыл обоих куском старого брезента. Их скоро отыщут — я в этом не сомневался.

Полицейский патруль на верблюдах, созданный итальянцами специально для объезда пустыни, был совсем неплохой задумкой. Я не сомневался, что этих двух арабов послали из Дерны, дав задание схватить меня, если они заметят на песке следы шин моего автомобиля.

Им удалось-таки разыскать меня, только жаль, что немецкая военная полиция переложила эту грязную работу на плечи арабов и мне пришлось их убить. А может, их послала итальянская полиция…

Мне и вправду было очень жаль убитых арабов, но на карту была поставлена моя собственная жизнь. Я победил их в честном бою, такова уж их судьба. Не они должны были ловить дезертиров. По крайней мере, немецких.

Разве у меня был другой выбор? Неужели я должен был сдаться, чтобы попасть в лапы немецкой полиции, которая поставила бы меня к стенке?

Если бы я их не убил, то сейчас валялся бы мертвым, ведь их пальцы лежали на спусковых крючках карабинов. Их было двое на одного, но я сумел их опередить. Неужели я должен был подождать, пока они начнут стрелять в меня?

Мы на войне, где такие вещи случаются сплошь и рядом. Но эта мысль не принесла мне облегчения.

Я успокаивал себя только тем, что, увидев, что они не вернулись, из Дерны вышлют поисковую группу, которая найдет их и с честью предаст земле.

Глава 21

РОСКОШНЫЙ ОТЕЛЬ

Меня мучила совесть, хотя я с самого начала предполагал, что нечто подобное должно произойти. Зная, что в случае поимки его ждет смертный приговор, дезертир готов на все. Что бы он ни сделал, его жизни постоянно грозит опасность. Хуже того, что он натворил, за что в условиях военного времени полагается расстрел, он сделать уже не может.

Я сложил в джип свои вещи, состоявшие из запасов воды, бензина, масла и патронов, и почувствовал облегчение. Я был одет в чистую рубашку и шорты. Убедившись, что окружающая меня местность пустынна, как и прежде, я запрыгнул на сиденье, выехав из сарая, пересек пустырь и помчался по песчаному тракту к Виа-Бальбия.

Ранним вечером я миновал Тольметту, маленькую деревушку в Киренаике. Я медленно ехал по ее единственной улице, стараясь выяснить, какие части здесь стоят. Но, не увидев ни одного военного, я вернулся назад и остановился у небольшого придорожного трактира.

Когда я выходил из джипа, мою машину окружила стайка мальчишек, вылезших, словно крысы, изо всех щелей. Они глядели большими глазами на джип и показывали друг другу на автомат, висевший у меня на плече. Наверное, я казался им настоящим героем.

Когда я вошел в трактир, итальянские солдаты за стойкой, увидев мою немецкую форму, отдали мне честь. За этим последовало неизбежное приглашение выпить, и вскоре мой желудок наполнился красным вином, кислым, но очень освежающим.

Мое предложение заплатить за напитки принято не было. На это они не пойдут, заявили солдаты. В конце концов, мы, немцы, здесь для того, чтобы добыть для них победу, — так, по крайней мере, они думали.

Вскоре я уже знал о Тольметте все — в каком состоянии был ее гарнизон и какие были приняты меры безопасности, а именно — никаких. Я уже подумывал, а не провести ли здесь остаток дня и всю ночь, но тут раздался трубный рев мотоциклетного мотора.

Мне не надо было смотреть в окно, чтобы определить, кто там приехал, — такой рев издает только мотоцикл БМВ.

Я был окружен дюжиной итальянских солдат, которые трещали, словно пишущие машинки. Повернувшись к владельцу трактира, я спросил, где здесь туалет.

Широко улыбаясь, он поднял доску прилавка и провел меня в коридор. Входя туда, я заметил, как в трактир вошли два человека в немецкой форме. Интересно, кто это — посыльные, проезжавшие мимо, или военные полицейские, разыскивающие кого-нибудь, может быть, и меня.

Туалет представлял собой сарай во дворе.

— Latrina, — произнес хозяин трактира, показав на него, и вернулся к себе.

Убедившись, что он не смотрит в мою сторону, я быстро обежал дом и, выскочив на улицу, с радостью отметил про себя, что мой джип стоит далеко от двери, так что моего отъезда никто не увидит.

Мальчишки все еще толпились у моей машины, а прямо позади нее стоял мотоцикл БМВ с коляской.

Я быстро подскочил к нему, нащупал рукой проводки зажигания и, оторвав их, забрал с собой.

Я осторожно нажал на газ, и мотор плавно завелся. Проехав немного, я надавил на педаль до отказа и пулей вылетел из деревни. Там я выбросил проводки и рассмеялся, сбрасывая напряжение. Если эти два немца были военными полицейскими, то они, наверное, уже клянут себя за беспечность.

Но если это были посыльные или просто люди, ехавшие по своим делам, то они, наверное, побьют мальчишек, решив, что это они порвали провода. Но как бы то ни было, я был твердо уверен в одном — завести мотоцикл они не смогут, и эта мысль меня успокаивала…

На закате я добрался до Барки. Этот город стоял в центре колонизированного итальянцами относительно плодородного района Киренаики, километрах в шестидесяти с гаком от порта Бенгази.

Улицы Барки представляли собой скопление рытвин, канав с обвалившимися краями, булыжников и мусора. По дорожкам вдоль них сновали итальянцы в военной форме, арабы, завернутые в свои белые бурнусы, и толпы бешено жестикулирующих арабских ребятишек. Среди них яркими пятнами выделялись гордые синьорины со сверкающими глазами, со вкусом одетые в красочные наряды. Они двигались среди толпы изящной, легкой походкой, несмотря на высоченные каблуки.

Я остановился у дверей отеля, расположенного на главной улице, решив, что не стоит слишком далеко уезжать от гордо шествующих черноволосых синьорин — чем ближе к ним я буду, тем лучше. Я надеялся поближе познакомиться с кем-нибудь из них, но чуть позже.

Отель, окруженный аккуратными лужайками и деревьями, стоял немного в глубине улицы, производя впечатление роскошного и уютного.

Миновав лужайки, я подошел к его двери, думая о том, что здесь могут быть и другие немцы, едущие на фронт или, наоборот, с фронта. Но я надеялся провести здесь всего одну ночь. В этом городе жил человек, которого я хорошо знал.

Это был Бен Омар, с которым я подружился, вытащив его из лап итальянской полиции. Но сначала надо было разыскать его, ведь я не знал, где он живет.

Ожидая, когда подойдет портье, я увидел на крючках у входа в ресторан фуражки немецких военных. Я снял «Парабеллум», лежавший в кармане моих брюк, с предохранителя — нельзя забывать о бдительности. Я хорошо понимал, какая опасность грозила мне в этом отеле, но, чтобы переночевать в тыловом городе, мне нужна была комната. Не мог же я спать на улице.

Позади меня открылась дверь, и, повернувшись, я оказался лицом к лицу с итальянским майором. Вытянувшись по стойке «смирно» и лихо отдав честь, я подумал, что он здесь делает, ведь майор стоял за стойкой портье.

— Buona sera, Caporale (Добрый вечер, унтер-офицер), — приветствовал он меня, и я заметил, что его форма сшита хорошим портным, а черный бархатный воротник украшен красными с золотом петлицами. На секунду я растерялся, но потом сообщил ему, что мне нужен номер.

— Это можно устроить, — ответил он. — У меня часто останавливаются немецкие военные. Вы прибыли с передовой? — поинтересовался он.

Я подтвердил это и добавил, что еду в Триполи как посыльный.

— Ах, Триполи! — мечтательно вздохнул он и, открыв книгу регистрации посетителей, протянул ручку, чтобы я записал в ней свое имя. — Как бы я хотел оказаться сейчас в Триполи! Это не город, а жемчужина, музыка.

Он показался мне слишком восторженным и, судя по выражению его лица, был типичным жиголо.

— Но мне приходится жить в этом воровском арабском притоне, где не имеют никакого понятия о культуре.

Он заинтриговал меня, и я спросил, как это он, имея чин майора, работает в отеле простым служащим.

— О! — воскликнул он. — Я командир артиллерийского дивизиона, расположенного здесь. Я купил этот отель, а поскольку линия фронта теперь далеко, то сочетаю службу с бизнесом. Надеюсь, эти проклятые англичане больше не вернутся сюда, а то мне снова придется идти защищать нашу бедную Италию.

Он, наверное, думал, что его рассказ вызвал во мне восхищение, но я был потрясен до глубины души, увидев майора, который, находясь на действительной службе, ухитряется при этом содержать отель!

Итальянец изящным жестом позвонил в колокольчик, и, словно стайка крыс, ко мне метнулась четверка арабских мальчишек.

Майор сказал им что-то, но я не разобрал что, а потом объяснил мне, что велел этим сорванцам проводить меня в мою комнату и отнести туда мои вещи.

— У вас ведь есть с собой какие-то вещи? — довольно пренебрежительно спросил он.

Я ответил, что мои вещи лежат в машине, но я не собираюсь брать их с собой в номер, поскольку рано утром уеду.

Он снова что-то быстро сказал одному из мальчишек, который ответил ему с такой же скоростью, если не быстрее, и я в обществе своих провожатых отправился к джипу.

Оставив их ждать на тротуаре, я забрался в машину и отыскал свои туалетные принадлежности. Взяв шинель, я незаметно завернул в нее автомат и пару гранат и передал этот сверток одному из мальчишек. Мы вернулись в отель, а один из них остался сидеть на корточках на тротуаре, карауля джип.

Комната, в которую меня отвели, была большой и полной воздуха. Я дал мальчишкам чаевые, и они ушли. Большие двери открывались на балкон, выходивший на дорогу. Я сразу же заметил, что до земли с него было метра три. Внизу, под балконом, проходил проезд, который вел к заднему зданию отеля.

Мебели в комнате было немного. Рядом с кроватью стоял маленький туалетный столик, а душевую кабинку закрывал занавес. Раскатав шинель, я засунул автомат и гранаты под покрывало, разделся и поспешил встать под душ. Но я чуть было не выскочил оттуда — вода была горячей, как кипяток. Трубы с водой, очевидно, были проложены по земле, и немилосердное солнце их сильно накаляло.

Покрутив кран, я сумел-таки вымыться, не сварившись при этом. Надев шорты, я развалился на постели, борясь с дремотой. За окном уже стемнело.

Я лежал, обдумывая свой следующий шаг. Мне необходимо было добраться до Бенгази, главным образом для того, чтобы отправить своей матери кое-какие вещи. В Бенгази было ближайшее к фронту гражданское отделение связи, откуда можно было послать письмо или посылку, не опасаясь, что они, как вся корреспонденция с фронта, попадут в руки военной цензуры.

Я не знал, что буду делать в ближайшее время и что ждет меня в будущем, если, конечно, у меня оно будет, поэтому мне очень хотелось, чтобы некоторые мои вещи попали домой. Получив их, моя мать перестанет тревожиться обо мне, ибо ей уже наверняка сообщили о моем бегстве из армии. В таких случаях гестапо действует очень быстро.

Я побрился и оделся, решив прогуляться по городу и поискать Бен Омара. Я не сомневался, что, если кто-нибудь проникнет в номер в мое отсутствие, автомат и гранаты под покрывалом не будут видны.

Включив свет, я вышел из комнаты и собирался уже пройти в фойе, как вдруг услыхал голоса, говорившие по-немецки. Я застыл на месте, потеряв дар речи.

Сделав еще несколько шагов, я увидел стойку портье. За ней виднелась знакомая фигура майора артиллерии, по совместительству владельца отеля, перед которым стояли четверо немецких военных полицейских, вооруженных автоматами, которых я меньше всего ожидал здесь увидеть. На груди у них сверкали бляхи военной полиции, резко контрастировавшие с тусклыми стальными касками.

Старший среди них резким голосом задавал майору вопросы по-итальянски, а тот жестикулировал с такой силой, с какой рыба, выброшенная на берег, бьет хвостом о песок.

— Si, si, Tenente! (Да, да, лейтенант!) — кричал он. — Это он, посыльный, — уверял он немцев.

И тут меня осенило — ведь он говорит обо мне! Я сразу же понял, что военным полицейским стало известно, что я поселился в отеле. Я услышал, как они просят майора показать им мою комнату.

Я бросился назад. Ворвавшись в свой номер, я запер дверь на задвижку, подскочил к постели, вытащил из-под покрывала автомат и гранаты и подбежал к окну. Хотя было уже темно, я видел, что проезд под моим балконом был свободен до самого пересечения с улицей, на которой стоял отель.

Я услышал топот сапог по лестнице и понял, что если полицейские взломают дверь и выскочат на балкон до того, как я добегу до этой улицы, то спастись мне не удастся. Надо было как-то задержать их, пока я не доберусь до конца проезда и не заберусь в свой джип.

Я достал одну гранату и сделал из нее растяжку. В эту минуту ручка двери задергалась.

— Открывай! — скомандовал голос по-немецки.

— Ara, сейчас, — ответил я, после чего выскочил на балкон, перевалился через перила и, зависнув на секунду на вытянутых руках, спрыгнул на землю.

Когда я приземлился, дуло моего автомата больно ударило меня по голове. Вскочив на ноги, я побежал по проезду. Пробегая мимо входа в отель, я швырнул туда другую гранату.

Заворачивая за угол, я услыхал, как взорвалась граната, оставленная мною в спальне. В воздухе просвистели обломки дерева и осколки стекла.

Еще десять шагов — и, прячась за пешеходами, я запрыгнул в свой джип. Я нажал на стартер, мотор взревел, люди закричали на меня. Арабский мальчишка, стороживший машину, попытался запрыгнуть в нее, требуя платы, но джип рванулся вперед, и он упал с подножки.

В эту минуту полыхнуло у входа в отель — это взорвалась вторая граната. Заворачивая за угол, я чудом избежал столкновения с тележкой, которую тащил мул. Фары я не включал — я не мог себе позволить такой роскоши.

Вскоре, сделав множество поворотов и проехав по многочисленным улочкам, я оказался в густонаселенном арабском квартале. Там и сям мне попадались двери, закрытые занавесками из стеклянных бус, откуда струился свет. Наконец, я заехал в такую узкую улочку, что с обеих сторон между джипом и стенами было не больше дюйма свободного пространства. Я остановился, боясь, что оказался в тупике, и решил сдать назад.

Когда я выехал на широкую улицу, на подножку моего джипа заскочил арабский мальчишка, который бешено жестикулировал. У меня не было времени прогонять его, я нажал на газ, и автомобиль рванулся вперед. Однако парень крепко ухватился за что-то и не собирался спрыгивать с подножки.

Пропетляв еще метров сто в лабиринте узких улочек, я резко остановился, выключил мотор и в ярости повернулся к мальчишке.

Но автомат в моих руках, похоже, совсем не испугал его. Он продолжал жестикулировать и трещал без умолку. Я уловил в стремительном потоке его речи только одно слово — Sorella — и понял, что он предлагает мне свою сестру. В Барке это было обычным делом, и я отнесся к этому спокойно. Многие арабы занимались сводничеством — для них это был такой же бизнес, как и продажа фиников.

Тут мне пришла в голову мысль, что этот мальчишка может помочь мне ненадолго спрятаться где-нибудь вместе с автомобилем.

— Parlare piano, amico, — сказал я ему, прося говорить помедленней, поскольку я ничего не понимал. Потом я объяснил ему, что мне нужно исчезнуть вместе с джипом, да побыстрее.

Я знал, что он не задумываясь спрячет меня, поскольку арабы ненавидели итальянцев лютой ненавистью. Я быстро убедил его, что повздорил с итальянскими солдатами и теперь они гонятся за мной.

Чтобы подкрепить его ненависть к итальянцам и усилить желание познакомить меня со своей сестрой, а заодно и спрятать, я протянул ему целый ворох лир, который исчез с такой же скоростью, с какой вода исчезает в сухом песке.

Он забрался в кабину и сел рядом со мной, показав, чтобы я ехал по аллее, погруженной во тьму. Улицы снова стали узкими, и я боялся, что мой джип застрянет в проулках, по сторонам которых тянулись глинобитные дома, но мальчишка упрямо показывал вперед.

Я сделал несколько поворотов, неоднократно задевая при этом за углы арабских домишек. Наконец мой провожатый сделал мне знак остановиться. Было очень темно, а глинобитные стены отстояли от боков моей машины не далее чем на фут (тридцать сантиметров). Не вставая со своего места, я мог дотронуться до стен рукой.

— Куда теперь? — спросил я.

— Uno momento, — ответил маленький араб. Он вылез на капот и спрыгнул с него на землю. — Я через минуту вернусь, — прошипел он и тут же исчез в темноте.

Я вытащил из кармана «Парабеллум», взял поудобнее автомат и приготовился, в случае надобности, дать отпор. Интересно, сумею ли я выбраться отсюда на джипе, если потребуется срочно удирать? В этом узком переулке можно двигаться только вперед или назад.

Очевидно, я забрался в самое сердце арабского квартала. Тишина, стоявшая вокруг, угнетала меня. Я придвинулся к пулемету и снял его с предохранителя. Руками я нащупал пулеметную ленту — она была вставлена, как надо. По крайней мере, если понадобится, я сумею расчистить себе путь.

Глава 22

ДОМ АБДУЛА

Прошло пять минут, и с каждой минутой ожидание становилось все невыносимей. А тут еще эта проклятая тьма!

Наконец, я услышал, как где-то впереди с резким щелчком захлопнулась дверь. Потом раздался топот босых ног по булыжнику и в темноте замаячила фигура. Маленький араб возвращался.

Он залез на капот и скользнул на сиденье рядом со мной.

— Проедем еще немного, — сказал он, — и мои друзья спрячут тебя.

Я мрачно посмотрел на него, не зная, можно ли ему доверять, но выбора у меня не было. Не мог же я оставаться здесь, зажатый стенами домов!

Почувствовав, что я ему не доверяю, мальчишка положил мне на плечо руку.

— Езжай, все будет в порядке, — прошептал он.

Я завел мотор и поехал дальше по темному переулку, о ширине которого я мог судить только по краям крыш, которые свешивались справа и слева и темнели на фоне более светлого неба.

Проехав метров сто, мы уперлись в более широкую улицу, пересекавшую переулок под прямым углом. Прямо перед носом моего джипа мигнул огонек фонаря.

— Остановись, amico, — прошептал мальчишка.

В эту же самую минуту на бампер джипа запрыгнула какая-то фигура.

— Это — друг, — тихонько произнес мой провожатый и заговорил с вновь прибывшим по-арабски.

Последовал обмен жестами и возбужденное шипение.

— Его зовут Ибрим, — сказал мне мальчишка по-итальянски. — Он проводит нас в дом, где ты сможешь остановиться.

Я с сомнением покачал головой:

— А как же моя машина? Не могу же я оставить ее посреди улицы!

— Не волнуйся, — успокоил он меня. — Мы поставим ее во двор за ворота, и никто ее не увидит.

Эти слова вселили в меня уверенность, что арабы не собираются меня обманывать, и мы двинулись в путь. Ибрим уселся на капот и, когда мы выезжали на новую улицу, показывал рукой, куда надо ехать.

Через пять минут мы остановились у большого дома, и Ибрим, словно тень, растворился во мраке. Вскоре он вернулся в сопровождении еще одного араба. Они о чем-то пошептались, потом Ибрим с арабом прошли вперед и осветили фонарем большие деревянные ворота, которые кто-то открыл изнутри.

Ибрим осветил дорогу, и арабский мальчик сделал мне знак, чтобы я проезжал в ворота. Они сразу же закрылись, и я увидел, что окружен со всех сторон темными фигурами. Некоторые из них держали в руках включенные фонарики. Я насчитал семь или восемь арабов с патронташами на груди и новейшими карабинами в руках.

Моя рука потянулась к автомату, но мальчишка снова положил мне на плечо руку:

— Не бойся. Теперь ты в безопасности.

Легко ему говорить о безопасности! Мне с трудом в это верилось. Тут рядом со мной возник Ибрим, который махнул рукой в сторону дома.

— Заходи, — сказал он, — и не волнуйся. Ты и твой джип в безопасном месте.

Я ломал голову, куда это я заехал. Может, это просто ловко подстроенная ловушка. Но я понимал, что нельзя подавать виду, что меня что-то беспокоит, а уж тем более задавать какие-то вопросы, особенно в окружении этих арабов с фонарями, которые показывали пальцами на мой джип, пулемет и на меня самого.

Держа в руках автомат, я спрыгнул с водительского сиденья на землю. Зрелище вооруженных фигур в тусклом свете фонарей не внушало мне доверия. Я выругался про себя, кляня на чем свет стоит свою глупость, из-за которой оказался в такой ситуации. Правда, тридцать два патрона в магазине моего автомата и девять — в «Парабеллуме», лежавшем в кармане брюк, вселяли некоторую уверенность в том, что, в случае чего, мне удастся прорваться на улицу.

Мальчик-араб, приведший меня сюда, забрался по приказу Ибрима на шоферское сиденье моего джипа и остался сидеть там, а я пошел за Ибримом в дом. Он осветил фонариком узкий коридор, в конце которого выщербленные каменные ступеньки поднимались к двери. Я почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки.

Ибрим постучал в дверь, которая тут же открылась. За ней стоял еще один араб, фигура которого четко выделялась на фоне света, горевшего внутри. Он был вооружен «Парабеллумом», который торчал у него из-за красного шелкового кушака, завязанного на талии. Мы вошли внутрь, и он захлопнул за нами дверь. Не было произнесено ни слова, ни приветствия. В свете масляной лампы, висевшей на стене, я увидел пронзительные глаза охранника, не отрывавшего взгляда от моего автомата. В глазах араба читалось жадное желание отобрать у меня автомат, и я покрепче прижал его к своему телу.

Ибрим показал на дверь, которая вела в другую комнату.

— Босс, — сказал он по-итальянски.

Я кивнул и последовал за ним. Мы вошли в большую комнату. Мягкое сияние двух жаровен, в которых тлели угли, освещало ее рассеянным светом. Ибрим поклонился арабу, одетому в струящиеся белые одежды, и что-то быстро сказал ему. Слов я не разобрал, но заметил, что араб в белом пристально смотрит на меня. Его черные глаза, скользнув по лицу, задержались на Железном кресте, висевшем на моей груди, и остановились на автомате.

Опустив дуло автомата вниз, я слегка наклонил голову, приветствуя его, и стал напряженно ждать, что будет дальше.

Араб протянул мне смуглую руку и на чистом итальянском языке поздоровался со мной. Я пожал руку, но подумал, что вряд ли мне удастся объяснить, в каком положении я оказался, человеку, который наверняка связан с итальянской администрацией. Его глаза напряженно всматривались в мое лицо, словно он хотел прочитать мои мысли. От этого взгляда мне стало не по себе.

Широким жестом он указал на гору цветастых подушек, наваленную на ковре, который закрывал пол.

— Садись и отдыхай, — сказал он и сам сел, скрестив по-турецки ноги.

Мне приходилось до этого общаться с арабами, и я немного разбирался в их обычаях. Я взглянул на Ибрима, стоявшего рядом, и увидел, что в его темных глазах сверкнул веселый огонек. Мне вдруг стало легко, и я улыбнулся ему в ответ.

Положив автомат на мягкий толстый ковер, я наклонился и начал стягивать с ног сапоги. В арабском доме, прежде чем сесть, гость должен из уважения к хозяину снять обувь.

Чувствуя себя без сапог раздетым, я прошел к горе подушек, на которую указал мне араб, и с удобством устроился на них. Хозяин с большим интересом наблюдал за моими действиями, хотя изучающее выражение так и не покинуло его лица.

— Меня зовут Абдул, — произнес он. Он говорил на правильном, чистом итальянском, а голос его звучал властно и твердо.

— А меня — Гюнтер, — ответил я. — Я еду из-под Тобрука.

Мне показалось, что Абдулу лет пятьдесят или около того, впрочем, о его возрасте было трудно судить, поскольку ухоженная борода могла его немного состарить. Ибрим сел напротив нас.

Абдул хлопнул в ладоши, из-за занавески выскользнула фигура и замерла рядом с ним. Они обменялись несколькими словами, и тут я понял, что это была девушка, хотя видны были только ее глаза. Вся фигура девушки была закутана в широкое темное одеяние, а голова покрыта черной накидкой.

Абдул что-то сказал ей, и девушка исчезла за занавеской.

— Прости, что говорю при тебе на своем родном языке, — произнес Абдул, — но не все из нас знают итальянский.

— Мне приятно быть твоим гостем, Абдул. Это твой дом и твой язык, — ответил я.

Девушка вернулась и поставила перед нами серебряный кофейник, из которого валил пар, и серебряный поднос, на котором стояли хрупкие чашечки, каких я еще никогда в жизни не видел. Девушка сняла накидку и осталась в яшмаке из тонкой ткани, который закрывал нижнюю половину ее лица.

Встав на колени, она открыла крошечный краник на кофейнике и налила в чашечки кофе. Воздух наполнился сильным ароматом кофе. Чашечки были совсем маленькими, но кофе был густой и очень крепкий. Маленькие смуглые пальчики поставили чашку передо мной. На мгновение девушка подняла голову, и на меня взглянули большие темные глаза.

Абдул и Ибрим взяли свои чашечки, и девушка ушла.

Абдул поднял свою чашку и произнес:

— Мой дом — твой дом, чужеземец.

— Благодарю тебя за гостеприимство, Абдул, — ответил я, и мы стали пить кофе.

Такой кофе варят только в Турции да арабских странах — очень крепкий, приторно-сладкий и острый на вкус. Как приятно было пить его маленькими глотками!

Поставив пустую чашечку на серебряный поднос, украшенный великолепной резьбой и чеканкой, я повернулся к Абдулу.

— Теперь, когда я выпил с тобой кофе, ты, наверное, хочешь узнать, кто я и зачем сюда явился? — спросил я.

Абдул кивнул, но прежде, чем он успел ответить, в дверь постучали, и в комнату вошел араб в невообразимых лохмотьях. Склонив голову перед Абдулом, он быстро заговорил по-арабски, и по его тону я почувствовал, что дело очень важное.

Ибрим бросил на меня взгляд, в котором я прочитал радостное удивление.

Абдул задавал оборванцу вопросы, на которые тот отвечал, а я, заметив радость в глазах Ибрима, снова напрягся. Но араб вскоре ушел, закрыв за собою дверь.

Абдул повернулся ко мне, накрыл мою руку своей, и с его улыбающихся губ слетел довольный смешок.

— Оказывается, ты разгромил отель, чужеземец, и в городе поднят по тревоге итальянский гарнизон, а машины немецкой и итальянской военной полиции в поисках тебя шныряют повсюду!

Все это Абдул произнес таким веселым голосом, как будто ему рассказали очень смешной анекдот. Я взглянул на Ибрима, который расхохотался и хлопнул себя по скрещенным ногам.

Все это очень удивило меня. Чему они радуются, особенно после того, как узнали, что я натворил в отеле? С Абдула слетела вся его сдержанность, он схватил мою руку и с силой затряс ее.

— Ты насолил им больше, чем все английские диверсанты, вместе взятые, больше, чем кто-либо другой, — ухмыльнулся он. — Но мы узнали о тебе еще вчера, — добавил Абдул и открыл маленькую коробочку, которую снял с полки. Он вытащил оттуда сложенный лист бумаги и протянул мне его: — Посмотри, что тут написано, Tedesco.

Я развернул бумагу и увидел свою собственную фотографию. Под ней жирным шрифтом было напечатано: «Разыскивается полицией!»

Далее на немецком, итальянском и арабском языках предлагалось доставить меня в полицию живым или мертвым, как дезертира, вора и убийцу. В подробном описании внешности был указан мой рост и возраст.

Абдул положил руку мне на плечо.

— И как ты думаешь, кто принес мне эту бумагу? — спросил он. Но прежде чем я успел ответить, произнес: — Бен Омар.

— Бен Омар! — воскликнул я. — Так звали одного араба, которого хотели упечь в тюрьму за то, что он увел у солдат Муссолини грузовик. По дороге на Акрому я спас его из рук итальянцев, которые везли его туда, по пути решив застрелить.

Абдул и Ибрим пристально посмотрели на меня.

— Да, друг! — воскликнул Абдул. — Бен Омар принес мне плакат с твоей фотографией только вчера. Он снял его с доски у городского управления, принес сюда и объяснил, что здесь изображен немецкий солдат, который вытащил его из лап итальянских полицейских, когда они собирались его убить.

Абдул хлопнул в ладоши, и из-за занавески снова появилась девушка. Без какой-либо просьбы со стороны собравшихся она опустилась на колени, наполнила крошечные чашечки кофе и ушла. Наверное, она стояла за занавеской и ждала, когда Абдул ее позовет. Кто же такой этот Абдул? — думал я, пока мы в молчании пили кофе.

— А почему Бен Омар принес этот плакат тебе? — спросил я. — И где он сейчас?

Абдул посмотрел на меня долгим взглядом:

— Бен Омар — мой брат. Он уехал сегодня утром, но совсем недалеко. Ты увидишь его, если останешься у нас, — а после того, что ты натворил в отеле, ты просто не сможешь не остаться. — Он снова ухмыльнулся и добавил: — Расскажи нам, почему ты бежал из немецкой армии. Мы хотим услышать это из твоих собственных уст. Говори, не стесняйся — мы хотим тебе помочь!

Ибрим кивнул в знак согласия:

— Да, мы спрячем тебя. Ты помог Бен Омару, кроме того, мы ненавидим итальянцев, которые хотели превратить нашу страну в свою колонию еще до того, как началась эта война.

Устроившись поудобнее, я рассказал им историю своего побега от самого начала до той минуты, как я появился в этом доме.

Они слушали, не скрывая своего одобрения!

Глава 23

АРАБСКОЕ УБЕЖИЩЕ

Было уже три часа ночи, а я все еще рассказывал Абдулу и Ибриму о своей личной войне в пустыне, но тут в дверь опять постучали.

Вошел тот самый маленький оборванец, который проводил меня до дома Абдула. Он был очень возбужден и трещал, как пулемет. Абдул и Ибрим вскочили на ноги.

— Итальянская полиция, — пояснил Ибрим, — ищет тебя в арабских кварталах.

Я быстро надел сапоги и схватил автомат. Абдул что-то торопливо говорил арабу, а я спросил Ибрима:

— Много ли итальянских полицейских?

— Много, — ответил он. — Они всегда появляются у нас большой толпой. Поодиночке заходить сюда они не осмеливаются.

Арабы обменялись фразами. Абдул схватил меня за руку и потряс.

— Иди с Ибримом и ни о чем не беспокойся — мы тебя не выдадим, — сказал он, а Ибрим уже тащил меня из комнаты.

Когда дверь за нами закрылась, в коридоре стало темно, и я шел, держась за рукав Ибрима. Когда мы вышли во двор, там уже толпилась дюжина арабов с винтовками, пистолетами и с патронташами крест-накрест. Их освещали многочисленные фонарики.

— Куда мне теперь идти, Ибрим? — быстро спросил я. Возбуждение этих людей передалось и мне.

— Мы отправимся в пустыню, — ответил Ибрим и что-то крикнул собравшимся.

Они тут же сгруппировались рядом с моим джипом, а двое или трое открыли створки больших деревянных ворот. Из дальнего угла двора показались два всадника на верблюдах, они выскочили из ворот и сразу же повернули на улицу, шедшую мимо дома.

Ибрим снова что-то крикнул, и арабы сели в джип.

— Садись быстрее, — бросил мне Ибрим и подтолкнул к сиденью водителя. Вторичного приглашения не потребовалось — я мигом я очутился за баранкой…

Передав автомат Ибриму, я завел мотор.

— Включи фары. Пока мы в городе, это не опасно, — сказал он, ослабляя винт, крепивший шарнирную подставку, и снимая пулемет с предохранителя.

Я поразился его уверенным действиям.

Несомненно, он умеет обращаться с немецким пулеметом MG.34.

Мы выехали со двора. Фары ярко освещали улицу, лежавшую передо мною. Впервые после своей высадки в Африке я ехал с включенными фарами.

Езда по узким улочкам с людьми, облепившими крылья машины, и с толпой, набившейся в кузов и готовой в любую минуту пустить в ход оружие, была делом совсем не приятным.

Я был слишком занят, следуя указаниям Ибрима, чтобы обращать внимание на дома, мимо которых мы проезжали. Все время приходилось сворачивать с одной узкой улочки на другую. Я был уверен только в одном — если нам попадется патруль военной полиции, мы встретим его плотным огнем.

Вскоре Ибрим сделал мне знак остановиться, и я быстро выключил фары.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, amico, — прошептал он. — Подождем здесь Абдула и Селину.

Не успел он это сказать, как в темноте раздался мягкий топот верблюжьих копыт, и вскоре появились два всадника, с трудом различимые в темноте. Они остановились рядом с джипом. Ибрим что-то спросил приглушенным голосом, и в человеке, ответившем ему, я по голосу узнал Абдула. Так же быстро, как появились, всадники унеслись прочь.

— Теперь не включай фар, amico, езжай на свет фонаря, — сказал мне Ибрим, а один из арабов, сидевших на крыле, показал, куда надо ехать.

Продвигаться вперед стало труднее. Я боялся впечатать людей, сидевших на крыльях машины, в стены домов. Неожиданно перед нами раскинулась пустыня, и стало светлее. Рука Ибрима указывала вперед.

— Видишь эту яркую звезду? Езжай прямо на нее и скоро окажешься на верблюжьей тропе. По дороге ехать нельзя — там могут быть патрули, — сказал он и поставил пулемет на предохранитель.

Джип покатился по каменистой пустыне.

Мы ехали около двух часов; горизонт посветлел, и вскоре первые лучи горячего солнца озарили каменную стену горы, вдоль которой мы ехали. Я смертельно устал после всех приключений вчерашнего дня и ночи и езды по неровной поверхности пустыни в темноте. Я был измотан до предела.

Справа открылось сухое русло, и Ибрим велел мне ехать туда. Пропетляв среди больших камней, мы подъехали к крутому повороту, и перед нами открылся вход в пещеру.

В ту же минуту сверху раздался крик. Подняв голову, я увидел двух завернутых в бурнусы арабов, которые смотрели на нас с высоты. Я нажал на тормоз. Но Ибрим велел ехать дальше.

— Это Абдул и Селина, — пояснил он.

— Как же они сумели добраться сюда раньше нас? — с удивлением спросил я, въезжая в широкое отверстие пещеры.

— Они ехали более коротким путем, верблюжьей тропой, которая проходит по горам, — улыбнулся он.

— А кто такая Селина? — спросил я.

— Это девушка, которая подавала нам кофе. Она сестра Абдула и Бен Омара, — сказал Ибрим и велел мне остановиться. Я догадался, что всадником, проскакавшим мимо нас во дворе дома, был Абдул, но мне и в голову не пришло, что его спутником была девушка, которая подавала нам кофе.

Как только мы остановились, арабы выскочили из джипа. Не прошло и минуты, как вход в пещеру был замаскирован верблюжьей колючкой и английскими камуфляжными сетями. Несмотря на усталость, я не мог не восхититься быстротой, с которой работали эти парни. Они хорошо знали свое дело.

— Ты устал, amico? — спросил Ибрим. Протянув мне автомат, он повел меня в глубь пещеры.

Мы шли по узкому проходу, в котором царил полумрак. Неожиданно мы очутились в широком и просторном зале. Сверху, через множество отверстий в высоких стенах, струился яркий свет солнца.

Повсюду высились штабеля ящиков. Я увидел несколько английских бочек с горючим. На полу валялись груды итальянских винтовок, а в ящиках посверкивали латунные бока снарядов. Это был самый настоящий арсенал.

Ибрим провел меня мимо нескольких итальянских мотоциклов. Он отодвинул занавеску, и мы вошли в небольшое помещение, наполненное светом. На полу поверх выделанных верблюжьих и козьих шкур были разбросаны подушки. В центре стояла жаровня с углями, а со стен свешивались бурдюки с водой. У комнаты не было одной стены, и из отверстия в скале струился яркий солнечный свет. Я понял, что этот проем располагался высоко на склоне горы и пол пещеры здесь круто обрывался вниз. Подо мной тянулась бесконечная пустыня, и горизонт терялся в дрожащих волнах зноя наступающего дня.

Я повернулся к Ибриму, стоявшему рядом со мной.

— Как красиво! — воскликнул я и показал рукой на пустыню.

Он кивнул:

— Да, но только не тогда, когда поднимается песчаная буря, — и соорудил из подушек, сшитых из дубленой кожи, постель для меня. — Располагайся, amico, и поспи. Здесь тебе бояться нечего. Об этой пещере никто, кроме нас, не знает, а когда ты проснешься, тебя будет ждать сюрприз.

Я резко вскинул на него глаза:

— Надеюсь, это будет не итальянский карабинер?

Он усмехнулся и показал на бурдюки на стене.

— Здесь вода. Можешь пить, сколько захочешь, — произнес он и подошел к занавеске, отделявшей большой зал с грудами оружия от этой прелестной комнаты. Но перед тем как скрыться, он посмотрел на меня, и я увидел, что его глаза светятся весельем.

— Нет, amico, карабинеров не будет. Да если бы хоть один из них заявился сюда, это был бы огромный сюрприз для меня самого!

Занавеска упала, и он ушел. Я еще некоторое время любовался пустыней. В отдалении поднималось большое облако пыли, которое медленно, очень медленно ползло в сторону колыхающихся волн жара. Потом, еле ворочая руками от усталости, я снял сапоги, бросил автомат на кучу подушек, вытащив из кармана «Парабеллум», положил его рядом с другим пистолетом и тут же провалился в сон.

Глава 24

СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Я проспал весь день.

Когда меня разбудили, на небе, смотревшем в скалистое окно моей пещеры, уже сияли звезды. В тусклом свете масляной лампы на уступе стены я увидел, что рядом с моей постелью стоит Селина. Я тут же вскочил.

— Это что, уже ночь? — прошептал я.

— Да, ночь, amico, — ответила девушка приглушенным голосом. — Скоро станет холодно, и я разожгу жаровни. Ночью в горах пробирает дрожь.

Я в первый раз услышал ее голос. На ней по-прежнему был яшмак, закрывавший нижнюю половину лица. Вглядываясь в ее лицо, я думал, красива ли она…

— Обед готов, — сказала Селина, не отводя от меня глаз. У нее были очень черные глаза, под цвет ее волос, которые были завязаны узлом и заколоты серебряной застежкой на затылке.

Меня охватило желание, но я вспомнил, что я здесь гость, и быстро наклонился, чтобы надеть сапоги. Потом я налил немного воды из бурдюка себе на ладони и растер ею лицо, а потом вытерся носовым платком.

Девушка молча смотрела на меня, но, когда я ловил ее взгляд, я никак не мог решить, улыбается она или нет. Сделать это не позволял яшмак, закрывавший нижнюю часть ее лица. Я кивнул ей, что я готов, и она отвела занавеску, чтобы я мог выйти. Когда я прошел мимо нее и ступил в большой зал, в котором стояли ящики и другие предметы, еле видимые в тусклом свете примитивных масляных ламп, висевших на стенах, в ноздри ударил странный запах. Девушка прошла мимо и повела меня через этот зал в темный узкий коридор, где показала на яркое сияние, исходившее из отверстия в стене коридора.

— Сюда, — произнесла она приглушенным голосом и ушла.

Я прошел по коридору и вошел в другую пещеру, которая была освещена многочисленными масляными лампами и четырьмя большими жаровнями. От тлеющих углей исходило тепло.

Абдул, Ибрим и какой-то крупный араб сидели вокруг большой миски с дымящимся варевом.

— Buona sera, amici (Добрый вечер, друзья), — произнес я, подходя поближе.

Крупный мужчина встал и, обойдя миску, подошел ко мне. Две смуглых руки сжали мои в сердечном приветствии.

— Бен Омар! — радостно воскликнул я.

— Я знал, что мы с тобой еще встретимся, — низким голосом мощного тембра произнес он.

Я улыбнулся, увидев радость в его глазах.

— Я же обещал тебе, Бен Омар, что, если меня отправят в эту часть Киренаики посыльным, я приеду к тебе в Барку, — ответил я и продолжил, решив разыграть его: — Может, ты мне не поверил? Но вот я приехал — правда, не по заданию командования, а по своей воле. Бежал со всех ног!

Его крупное тело потряс хохот.

— Порядочные люди, похоже, везде обречены на бега — и мы с тобой тоже. Вдвоем веселее, — заверил он меня. — А теперь давай поедим. Многого тебе предложить не могу, но любая еда становится вкуснее в компании друзей!

Усевшись, он помог мне снять сапоги, а когда я опустился рядом с ним, скрестив по-турецки ноги, его губы тронула легкая улыбка.

— Ты не забыл, чему я тебя учил, — произнес он.

Абдул и Ибрим что-то быстро сказали Бен Омару по-арабски, и он повернулся ко мне, чтобы перевести:

— Мой брат и Ибрим говорят, что ты единственный немец, который в их обществе соблюдал обычаи арабов — это было прошлой ночью.

Я повернулся к Бен Омару и спросил его по-итальянски:

— А ты встречал немцев до меня?

Услыхав мой вопрос, все трое арабов дружно расхохотались, а я, слегка удивленный такой реакцией, недоуменно переводил взгляд с одного из них на другого.

Бен Омар положил свою руку на мою.

— Мы встречали очень много немцев! — сказал он. — А теперь давай есть, поговорим потом, — добавил он, издав легкий смешок.

Большая глиняная миска была до краев наполнена горячим варевом. По запаху я догадался, что это козлятина, плававшая в густом жирном соусе, издававшем изумительный запах. Рядом высилась небольшая горка ломтей хлеба, испеченного из кукурузной муки, и стояла еще одна миска, поменьше, полная рассыпчатого вареного риса.

Я знал, что, как гость, должен начать еду первым, но, не имея ни тарелки, ни ложки, не знал, что надо делать. В смущении я повернулся к Абдулу:

— Прошу тебя, Абдул, начни первым! Покажи, что надо делать, поскольку Бен Омар не учил меня есть по-арабски.

Трое арабов снова рассмеялись, а Абдул сказал:

— Смотри, чужеземец, быть может, тебе придется долго жить среди нашего народа и тебе понравится есть по-нашему. — Его глаза радостно сверкнули, он залез руками в миску и вытащил оттуда кусок мяса. Другой рукой он разломил ломоть хлеба и положил на него мясо, чтобы соус не капал на пол, после чего вонзил в него зубы.

Ибрим и Бен Омар, с лиц которых не сходило веселое выражение, последовали его примеру. Вскоре и я принялся есть, хотя мясо обжигало пальцы, а горячий соус тек по рукам. Я с наслаждением поглощал козлятину, следя при этом, чтобы соус не капал на ковер из шкур, покрывавший пол.

Ибрим первым зачерпнул рис. Он погрузил в него пальцы, вытащил комок риса, накрыл его другой рукой и вылепил шарик. Держа его пальцами, он погрузил этот шарик в мясной соус и аккуратно отправил в рот.

Все дружно чавкали, но меня это совсем не смущало — через некоторое время я и сам стал чавкать, поскольку это означало, что все получают от еды удовольствие.

Вскоре и я научился делать из риса шарики. Когда обед подошел к концу, в комнату вошла Селина и, поставив рядом со мной миску с водой, исчезла. Бен Омар лукаво улыбнулся и, бросив в рот, полный ослепительно белых зубов, рисовый шарик, показал на миску.

— Вымой руки, amico, — сказал он. — У нас здесь будет побольше воды, чем в Эль-Газале.

Пока я отмывал от жира руки, в комнату вошла Селина — как обычно, молча. Через несколько секунд миски с едой исчезли. Появившись снова, Селина внесла серебряный кофейник, окруженный крошечными чашечками, и воздух наполнился восхитительным острым ароматом кофе, отчего все опасности, ждавшие меня в пустыне, показались мне далекими и несущественными.

Ибрим достал турецкий кальян, и началась неспешная церемония курения. Ибрим порезал табачные листья и положил их в миску, которая стояла поверх стеклянного сосуда с водой. Бронзовыми щипцами он вытащил из стоявшей рядом с ним жаровни уголек и положил его поверх табака. Потом он взял тонкую резиновую трубку, соединенную одним концом со стеклянным сосудом и имевшую на другом конце мундштук из слоновой кости, и втянул в себя воздух. В трубке раздалось бульканье, а из ноздрей Ибрима вырвались тонкие струйки дыма. Как только табак загорелся, он убрал уголек и протянул трубку с мундштуком мне.

Я покачал головой и сказал:

— No fumare (Я не курю), — чему Ибрим очень удивился.

— Не куришь? — переспросил он и взглянул на Бен Омара и Абдула, которые расхохотались.

Я понял, что арабы любят трубку больше всего на свете, даже больше, чем оружие. Мундштук стал переходить из рук в руки, и наступило время для серьезного разговора.

Абдул слегка наклонился вперед, напряженно вглядываясь в меня:

— Ты помог Бен Омару, друг, и ты дезертировал из своей армии. Более того, ты чуть не снес с лица земли отель в Барке, убив одного немецкого полицейского и ранив другого взрывом гранаты.

Я сел прямо, пораженный тем, что он все знает.

— Ты хочешь сказать, что взрывом гранаты убило полицейского?

Он кивнул.

— Пока ты спал, Ибрим съездил в Барку и все там разузнал.

Я взглянул на Ибрима, который, попыхивая трубкой, кивнул в знак согласия.

— Теперь понятно, — продолжал Абдул, — почему вчера вечером карабинеры рискнули ворваться в арабский квартал! Один немецкий полицейский убит, другой ранен — это пришлось итальянцам не по нутру. Они очень боятся рассердить германское командование, которое может обвинить итальянцев в том, что они неспособны контролировать ситуацию в городе, расположенном далеко от линии фронта. Если бы убитый был итальянцем, они бы не обратили на это особого внимания, но за гибель немца им крепко достанется!

Абдул взял мундштук и некоторое время посасывал его, а затем, выпустив из ноздрей толстые струи дыма, продолжил:

— Поэтому итальянский гарнизон был поднят по тревоге. Итальянцы понаставили повсюду часовых. Дороги, ведущие в город и из него, перекрыты на расстоянии трех километров от городской черты. Все машины подвергаются обыску. Ни один человек в немецкой форме не может набрать воды из общественной цистерны, не предъявив для проверки своих документов.

— Хорошо, что я оказался здесь, а не в Барке, — произнес я.

Бен Омар протянул мне еще одну чашечку кофе. Наверное, на моем лице отразилось беспокойство, потому что он сказал:

— Не волнуйся, друг, здесь тебя никто не найдет!

Я взглянул на него и спросил:

— Почему же тогда вы решили пойти на риск и спрятать меня?

Но Абдул перебил меня:

— Мы еще поговорим об этом. Тебе угрожает смерть, поэтому мы можем говорить прямо, ибо мы находимся точно в таком же положении, что и ты. Если карабинеры нас схватят, мы будем расстреляны!

Когда он произнес это, я понял, куда попал. Я вспомнил ящики с продовольствием и бочки с горючим в большом зале, итальянские армейские мотоциклы и коробки, в которых лежали снаряды. Я очутился в руках арабских бандитов, воровавших оружие и сбывавших его на черном рынке. Я взглянул на Бен Омара и вспомнил, что итальянский сержант, приковавший его к колесу своей машины, говорил мне, что этот араб схвачен за кражу оружия.

И я понял, что теперь мне нечего бояться. Моих хозяев, так же как и меня, ждал расстрел. По выражению моего лица Абдул понял, что я догадался, куда и к кому я попал.

— Мы ненавидим итальянцев, — сказал он, — и стараемся убивать их при первой же возможности. Мы забираем у них оружие и держим их в постоянном напряжении, а когда придет время и мы будем хорошо вооружены, мы нанесем свой удар.

Его голос стал жестким, и в нем ясно прозвучали нотки гнева.

— А как вы относитесь к немцам? — спросил я. Мне было очень интересно узнать, что они думают о моих соотечественниках.

Абдул ответил не сразу, но потом неожиданно поднял голову, и изучающий взгляд его глаз встретился с моим.

— Их мы тоже убиваем! — произнес он.

Я спокойно смотрел на него, зная, что ко мне это не относится. Любой араб, даже вор и убийца, имеет свой кодекс чести, и если человек воспользовался его гостеприимством, пил с ним кофе и жил в его доме, то он не тронет и волоска с головы этого человека.

Бен Омар повернулся ко мне:

— Поверь, друг, мы не испытываем ненависти к немцам, но нам не нравится, что они помогают итальянцам! Итальянцы убивали, грабили и подвергали насилию наш народ, а вы, немцы, сделали их позиции еще сильнее, чем раньше. И если вы выиграете войну в Ливии и победите англичан, итальянцы превратят нас в рабов. И тогда плодородные земли вдоль сухих русел Киренаики станут обрабатывать чужие крестьяне, а нам придется убираться в пустыню и вести там кочевой образ жизни. Поэтому сейчас, друг, мы, чем можем, помогаем англичанам в надежде, что они очистят нашу страну от итальянцев.

Чувства, которые Бен Омар испытывал к врагам своей родины, были мне понятны. Я задумчиво отхлебывал кофе, потом, взглянув на своих хозяев, тихо спросил:

— А если я захочу уйти отсюда, вы меня отпустите?

Рука Бен Омара опустилась на мое плечо.

— Ты уедешь, когда захочешь, друг! Никто из нас не встанет у тебя на пути.

Я молча смотрел на арабов. Ибрим уставился в пол, Абдул улыбался, но больше всего меня успокоило открытое лицо Бен Омара, ибо на нем были написаны все те чувства, которые он испытывал.

— Тогда я поживу у вас немного, если вы этого хотите, — сказал я. — Но настанет день, когда я уйду. Мне здесь делать нечего, а до того места, куда я хочу добраться, отсюда очень далеко.

Мои слова разрядили обстановку, и вскоре мы уже оживленно беседовали. Когда ночь приблизилась к концу, я почувствовал, что стал для них своим человеком, а когда мои новые друзья показали мне всю систему пещер, я понял, что они представляют собой силу, с которой нельзя не считаться. Арабы занимались в основном нападением на машины, перевозившие военные грузы. Они создавали запасы оружия и распределяли его среди простых арабов — так они понимали свой патриотический долг.

Мои новые друзья зарабатывали продажей продуктов на черном рынке. Безопасное будущее обеспечивали им их контакты с британскими разведдозорами, а убивая захваченных в плен итальянцев, арабы утоляли свою ненависть к оккупантам.

Среди захваченных арабами боеприпасов и машин было несколько немецких, но в основном все было итальянского производства. Когда я обратил на это внимание, Ибрим объяснил мне, что одно дело — захватить итальянский конвой, а совсем другое — немецкий.

— Почему?

— Да потому, что у итальянцев под рукой всегда бутылка кьянти или медальон с изображением Мадонны, но никак не оружие. Они предпочитают пользоваться ногами, чтобы спастись бегством, а не пальцами, чтобы нажать на спусковой крючок. Кроме того, — добавил он, — немцы и вооружены гораздо лучше. Вместо бутылок, мандолин и медальонов у них отличное оружие, и они умеют им пользоваться.

Он громко рассмеялся. Абдул с силой ударил себя по бедрам.

— Помнишь отель в Барке? — вскричал он. — Зачем тратить патроны, если можно кинуть с лестницы гранату? — Он пояснил: — Ты действовал там точно так же, как и солдаты, охраняющие немецкий конвой. Кроме того, у них на грузовиках стоят 20-миллиметровые пушки, а не ружья, стреляющие горохом, как у итальянцев.

Из складок своего бурнуса он достал немецкий «Парабеллум» и с любовью посмотрел на него.

— Прекрасный пистолет, — сказал он.

И я не мог не восхититься той глубокой, фанатичной любовью, которую араб испытывает к своему оружию, более сильной, чем к своей невесте. Он не продаст его ни за какие деньги.

Ибрим вытащил американский автоматический пистолет сорок четвертого калибра, который торчал за поясом его бурнуса.

— Хороший пистолет, но «Парабеллум» все-таки лучше, — задумчиво произнес он.

Я посмотрел на Бен Омара, который криво усмехнулся и выхватил из широкого рукава своего бурнуса страшный кинжал. Его сталь сияла и сверкала при свете жаровни. На ней не было ни единого пятнышка. Глаза Бен Омара сверкали, как и сталь его кинжала. Как специалист по клинкам, захваченным у австралийцев и других, я оценил этот кинжал по достоинству, но еще я понял, что Бен Омар очень храбрый человек, ведь для того, чтобы пустить в ход такой кинжал, надо подойти к врагу вплотную.

Я повернулся к Абдулу и сказал:

— Попроси, пожалуйста, Селину принести мой автомат.

Он хлопнул в ладоши. Как по волшебству, появилась Селина. Через несколько секунд она вернулась, неся на ремне мой тяжелый автомат. Я взял его из рук девушки, и глаза арабов засияли от радости. Мне впервые показалось, что Селина улыбается мне под яшмаком.

Щелчком большого пальца я отстегнул магазин и передал автомат Бен Омару. Абдул протянул руку и взял магазин. Быстрыми движениями он извлек оттуда патроны и нажал пальцами на зарядную пружину, проверяя ее.

— Тридцать два патрона, — пояснил я. — Комплект состоит из шести запасных магазинов, не считая того, что в автомате.

— У нас есть несколько австралийских автоматов «Оуэн», — сказал Абдул, — но я вижу, что этот лучше.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, Абдул, «Оуэн» лучше нашего. Правда, точность стрельбы у него на большом расстоянии невелика, зато он не отказывает в самый неподходящий момент, — объяснил я, но он с сомнением покачал головой.

(Автор снова льстит австралийцам. Пистолет-пулемет Оуэна с магазином, вставляемым сверху и закрывающим обзор при стрельбе, явно уступает германскому MP.38 и его модернизированному, в сторону упрощения технологии изготовления, варианту MP.40 — одному из лучших пистолетов-пулеметов XX века. Без MP.40, ставших одним из символов Германии того времени, не обходится ни один фильм о войне. Иногда эти автоматы ошибочно называют «Шмайссерами», но так именовалась штурмовая винтовка Stg-44 образца 1943/1944 года конструкции Хуго Шмайссера. — Ред.)

Автомат несколько раз переходил из рук в руки, и я не мог не заметить восхищенный и одновременно жадный блеск в глазах арабов. Если бы я не был их гостем, они, вне всякого сомнения, убили бы меня, чтобы завладеть этим автоматом.

Глава 25

ИСКУШЕНИЕ

Мы разговаривали до полуночи, пока Абдул не встал и не заявил, что хочет спать. Бен Омар отвел меня в комнату. Проходя через главный зал, я почувствовал, как меня пробирает ночной холод, но, когда Бен Омар отодвинул занавеску, чтобы я мог войти в отведенную мне комнату, нас окутало тепло тлеющих в жаровне углей. Селина заранее разожгла огонь. Не сделай она этого, в комнате было бы довольно прохладно, особенно если учесть, что в отверстие в стене проникал холодный воздух.

Мерцающая масляная лампа давала слабый свет, и я спросил Бен Омара, не виден ли этот свет, а также свечение жаровни со стороны пустыни?

— Нет, друг, — ответил он. — Свет совсем тусклый. Увидеть его можно только с одной стороны и с очень большого расстояния, поскольку пещера находится довольно высоко, — пояснил он, а потом добавил с каким-то странным значением: — Мы называем эту комнату комнатой для гостей, у нас часто бывают гости.

Я стоял рядом с ним у края пропасти и смотрел на пустыню, поверхность которой под звездным небом казалась бледной и расплывчатой. Видно было очень далеко, и самые маленькие скалы и возвышенности выделялись темными тенями на фоне более светлого песка.

— Ты сказал «гости», Бен Омар, — произнес я, — я так понимаю, что ты имел в виду англичан из разведывательных дозоров, а никак не итальянцев.

— Да, друг. Сам посуди — каких еще гостей, кроме англичан, мы можем здесь принимать. Все остальные — нам враги! — Бен Омар с отвращением плюнул в пропасть и, повернувшись, прошел на середину комнаты. — Какое счастливое стечение обстоятельств, — пробормотал он. — Это воля Аллаха!

— Что ты хочешь этим сказать, Бен Омар? — спросил я, сбросив сапоги и снимая гимнастерку через голову.

— То, что я увидел твою фотографию на плакате у здания городской управы, — ответил он.

Я быстро взглянул на него. Он спокойно продолжал:

— Когда я прочитал, что там написано, я захотел тебе помочь в благодарность за то, что ты спас меня, вырвав из рук итальянских полицейских. И вот ты здесь. Я помог тебе и вернул долг. Но это не простое совпадение, это воля Аллаха, и пусть будет так, — закончил он.

На меня произвела огромное впечатление его искренность, и я не стал ни отвечать, ни возражать ему.

— Мы поговорим обо всем этом завтра, друг мой, — произнес Бен Омар и протянул мне руку. — До завтра и спокойной ночи.

Я пожал протянутую руку, и занавеска опустилась за ним.

Слова Бен Омара еще звучали в моих ушах, когда я уселся на свою постель из кожаных подушек и глубоко задумался, глядя на мерцающее сияние угольков в жаровне. В первый раз после гибели Йозефа я почувствовал себя легко. Я больше не был одинок — меня окружали друзья.

Задув масляную лампу, я лег на постель, глядя, как на небе мерцают звезды, и незаметно для себя уснул.

Я резко проснулся. На своих губах я ощутил что-то мягкое и теплое. Остатки сна мгновенно слетели с меня, и я уставился на Селину, лицо которой слабо светилось в мерцающем сиянии угасающих углей.

Она отняла руку от моих губ и ищущими пальцами провела мне по шее. Онемев от изумления, я смотрел на нее.

Нижнюю часть ее лица больше не скрывал яшмак, и она оказалась довольно красивой. На вид ей было лет шестнадцать. Ее маленькая упругая грудь вызывающе торчала из-под тонкой ткани. В поцелуе этой девушки, выросшей в пустыне, было желание и настойчивость.

Никогда еще в моей жизни я не подвергался такому сильному искушению. Я не святой, но в тот момент мне пришлось отчаянно бороться с собой. Однако руководила мной не совесть, а осторожность.

— Селина, — прошептал я, — что скажут твои братья, если застанут тебя здесь?

— Они меня убьют! — воскликнула она.

— И меня тоже?

— Нет, ты — гость и к тому же мужчина. Они не станут ни в чем тебя обвинять, но тут же прогонят отсюда… если, — она смущенно посмотрела на меня, — ты не захочешь остаться здесь и жениться на мне.

Кровь у меня бурлила от желания, но я изо всех сил сдерживался.

— Я не могу остаться здесь, — печально произнес я. — Мне еще очень далеко ехать, и меня в любую минуту могут убить.

— Но я люблю тебя, Tedesco! — выдохнула она.

— Не говори так, дорогая Селина, — прошептал я в совершеннейшем отчаянии. — Ты же меня совсем не знаешь! Я совершенно чужой для тебя человек. Кроме того, как же я могу на тебе жениться, если я не мусульманин?

— Ты можешь им стать, — сказала она, надув губы.

— Это не так легко, — возразил я. — Я не знаю, в чем заключается ваша вера. Я не араб. Я — гость твоих братьев. И я не могу заняться с тобой любовью, как с уличной девкой!

— О, — всхлипнула она. — Не говори так! Я не шлюха, чтобы спать с мужчиной за деньги. Но… но… О, Tedesco, я никогда больше не встречу мужчину с такими светлыми волосами и голубыми глазами, как у тебя, и такого же храброго!

— Храброго? — переспросил я. — Нет, Селина, я вовсе не храбрец. Я бегу от войны. За мной все охотятся, как за диким зверем. Я просто в отчаянии. Я не могу любить тебя и, быть может, оставить тебя с ребенком, у которого, если меня убьют, не будет отца… а у тебя — мужа. Прошу тебя, Селина, ради тебя самой — не делай того, чего… чего… нам обоим так хочется! — возбужденно воскликнул я.

В ее глазах стояли слезы.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — прошептала она.

— Нет, ты мне очень нравишься. Ты красавица, самая настоящая красавица, Селина. Но между нами не может быть ничего, кроме дружбы. Я — солдат, вернее, был солдатом, поскольку теперь я — загнанное животное. Я не могу тебя защитить, я не могу остаться с тобой. Прошу тебя, Селина, уйди потихоньку и…

Она прижала залитое слезами лицо к моему лицу и страстно поцеловала меня в губы, а потом, когда я уже почти не владел собой, отстранилась и грустно прошептала:

— Наверное, ты прав, досточтимый чужеземец, — я всего лишь глупая девчонка и не должна нарушать твой покой, пока ты у нас в гостях!

Она ушла так же тихо, как и появилась. Я не мог уснуть и все ворочался с боку на бок, думая о том, каким же я оказался дураком, отвергнув дар Аллаха, когда жить-то мне осталось, быть может, всего несколько часов! А вдруг это была хитрость, и Селина явилась сюда, чтобы проверить меня? — гадал я. А может, ее братья, Абдул и Бен Омар, прислали ее мне как высшее проявление гостеприимства?

При этой мысли я улыбнулся. Я вспомнил уличного мальчишку в Барке, который предлагал мне свою сестру. Разве мои хозяева могли до такого опуститься? Нет, не могли. Они были истинными патриотами своей страны, которые никогда не простили бы того, кто отнесся бы к их женщине без уважения.

Глупо я поступил или нет, но я отверг искреннее предложение любви, и девушка, наверное, теперь возненавидит меня за то, что я не поддался ее очарованию. Но для меня сейчас главным было выжить, а это зависело от быстроты ума и от умения принимать верные решения.

Наконец, я уснул. Когда мою спальню осветили лучи солнца, неслышно ступая, скромно вошла Селина. Лицо ее закрывал яшмак. Она холодно произнесла:

— Завтрак готов, досточтимый синьор, и мои братья ждут тебя!

После этого, бросив на меня взгляд, в котором сквозила укоризна, она исчезла за занавеской, висевшей в проеме двери.

Глава 26

ВОЙНА ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА

Я провел почти две недели в горном укрытии у своих арабских друзей, надеясь, что суматоха, вызванная моим дерзким прорывом, за это время уляжется, ведь у германской армии были и другие, более важные заботы, помимо ловли двух исчезнувших дезертиров.

Я также надеялся, что, не имея сведений о местонахождении Йозефа после нашего отъезда из Эль-Адама, а также после разгрома мною отеля в Барке, военная полиция — как немецкая, так и итальянская — попросту спишет нас как пропавших без вести.

По крайней мере, напряжение охоты к этому времени уже ослабло, и мне, пожалуй, было бы безопасней продолжать мой путь в Бенгази, чтобы отправить моей матери письмо и кое-какие пожитки.

Я скучал, сидя в этой пещере и ничего не делая, но отдых и хорошая пища вернули мне боеспособность.

Селина частенько пыталась соблазнить меня, когда нам случалось оставаться наедине, но мне удавалось противостоять ее домогательствам, чувствуя, что у меня и без любовных утех достаточно проблем.

Она была единственной женщиной в этом мужском обществе, что делало ее одновременно и более желанной для меня, но и более ценной для братьев и их банды, поскольку, пока они занимались более серьезной работой, она вела хозяйство в этом бандитском логове — зажигала лампы, поддерживала огонь под жаровнями, готовила еду и кофе.

И хотя итальянская пропаганда называла их «арабскими предателями», для своей страны и религии они были самыми настоящими патриотами. Предателями они были только для итальянских завоевателей, чью власть отказывались признавать. Я поражался размаху их деятельности.

Абдул был явным лидером, или «шейхом»; Бен Омар и Ибрим были его помощниками, но в их непосредственном распоряжении находилось пятьдесят, а может и более, человек; при необходимости они могли собрать еще больше среди кочевых племен пустыни, а также среди жителей городов и деревень.

Арабы обычно приходили и уходили ночью, чтобы не быть обнаруженными итальянскими разведывательными самолетами или солдатами с наблюдательных пунктов, расположенных на горных вершинах. Эта секретная пещера была известна многим, но Бен Омар убедил меня, что все эти люди были надежными: они ни под какими пытками нас не выдадут. Я надеялся, что это так. И в то же время я прекрасно знал, что в самые законспирированные организации, даже правительственные, могли пробраться шпионы.

Обычно в качестве охраны недалеко от пещеры находилось несколько вооруженных людей. Они спали в своем помещении или на складе и сами себе готовили. Они исполняли обязанности часовых и сменяли друг друга у подхода к сухому руслу, наблюдая за пустыней на случай появления противника.

Дважды за время моего пребывания в пещере Абдул, Ибрим и Омар со своими людьми совершали налеты на итальянские грузовики на дороге. Нападения производились на некотором расстоянии от Барки, чтобы противник не догадался, что штаб «компании рейдеры лимитед», как я про себя назвал эту организацию арабов, находится в самой Барке, а их склад — в этой пещере.

Часто Абдул, Бен Омар и Ибрим (а иногда и Селина) верхом на верблюдах отправлялись в Барку, в арабский квартал, чтобы получить информацию о передвижениях итальянских конвоев и расположении войск. Я нисколько не сомневался, что эти так называемые «предатели» контактировали с британскими шпионами и что британские разведдозоры оказывали им всяческую помощь в деле подготовки арабского восстания против итальянцев.

Абдул рассказал мне, что шум, вызванный моими действиями в отеле Барки, стих через несколько дней, а дорожные пикеты, выставленные итальянскими карабинерами, сняты, но он показал мне еще два объявления обо мне, расклеенные в городе, в которых сумма вознаграждения за мою поимку была увеличена. На этих плакатах красовалось мое фото, а жирным шрифтом была напечатана история моего побега, которую я нашел занимательной.

У меня было достаточно свободного времени, чтобы обойти всю систему арабских пещер, а это действительно была система — с проходами, щелями, закоулками, подвалами и залами. Повсюду в больших упаковках хранились консервы, а ящики с боеприпасами высились от пола до потолка.

Однажды в сопровождении Бен Омара я покинул пещеру, и мы прошли несколько сот метров по дну каменистого сухого русла, когда, к моему удивлению, он показал мне еще одну пещеру, служившую гаражом. Кроме двух немецких трехтонных грузовиков «опель», там стоял британский броневик «моррис» и более десятка мотоциклов.

— А зачем вам так много мотоциклов? — спросил я.

Он холодно улыбнулся и произнес:

— Посыльные — легкая добыча, ведь они ездят поодиночке.

Он был прав, и я порадовался в душе, что мне не пришлось разъезжать посыльным в районе Барки, иначе стервятники давно бы уже очистили мой скелет, а на моем мотоцикле разъезжали арабы.

Арсенал, накопленный арабами, просто потрясал, но оружие и боеприпасы поступали не только после налетов на конвои. Некоторое количество было подобрано на полях сражений под Эль-Агейлой, Эс-Саллумом и Эль-Макили.

Почти каждую ночь к пещере верхом на верблюдах подъезжали мужчины с боеприпасами в баулах, притороченных к спинам верблюдов. Они обычно уезжали задолго до рассвета, чтобы не быть замеченными итальянскими наблюдателями, засевшими на вершинах Эль-Ахдар, невысокой (до 705 метров) горной гряды, в которой находилась и наша пещера.

Пещера была расположена всего в нескольких милях от Барки, но, чтобы выйти к ее входу через сухое русло, приходилось делать солидный крюк по пустыне, а потом подниматься по каньону. Арабы, входившие в состав отряда, пользовались более коротким путем, который пересекал плато, но ездить по нему можно было только верхом на верблюдах. Верблюдов оставляли на привязи в закрытой горами впадине.

Любое транспортное средство, передвигавшееся по направлению к пещере, было видно и слышно издалека. В любом случае итальянцы на моторизованных средствах не могли подобраться сюда через плато, подъехать к пещере можно было только со стороны пустыни.

От нечего делать я тщательно изучил карты различных участков пустыни, которые прихватил в штабе, когда бежал. Они охватывали районы от Триполи до восточной ливийской границы и далее в Египет до Мерса-Матрух. В южной части карт был изображен район озера Чад. Я удивлялся интересу германского штаба к местностям далеко к югу глубиной до трех тысяч километров. Мне казалось невозможным перебросить армию через это пространство, покрытое каменистыми и песчаными пустынями. Большинство сражений в Ливии проходило вблизи побережья, за исключением стычек между боевыми дозорами в районе Эль-Джагбуба (Джарабуба) и оазиса Сива, которые были покинуты итальянцами после того, как они получили здесь по шее от британцев.

Когда я распаковывал свое снаряжение, то наткнулся на коробку с секстантом. К моему огорчению, открыв ее, я увидел, что прицельная линза и трубка с пузырьком, задающая горизонтальное положение прибора, оказались разбитыми.

Но у меня был отличного качества компас, прекрасно работавший внутри транспортного средства. На этот компас почти не влияли металлические части машины. Я показал разбитый секстант Абдулу, Бен Омару и Ибриму и спросил, не попадался ли им когда-нибудь такой прибор. Они ответили, что нет и что они понятия не имеют, что это за штука. Пришлось довольно долго объяснять.

— Этот прибор используется для определения местоположения, например в пустыне, — сказал я.

Мои слова вызвали оживление и смех среди моих друзей. В конце концов, любого из них можно было с завязанными глазами вывести в пустыню, затем развязать глаза и попросить найти свой дом, и они найдут его, как будто их черноволосые головы набиты радионавигационной аппаратурой. Они попросили оставить им разбитый секстант, пообещав, что, когда им попадется еще один дальний британский разведдозор, они постараются достать у них такой же. Именно тогда Ибрим спросил меня откровенно:

— Не хочешь ли ты, чтобы мы рассказали англичанам, что ты живешь у нас?

Услышав это предложение, я чуть не выпрыгнул из своей шкуры.

— Вы хотите, чтобы меня нашпиговали пулями калибра 7,7 миллиметра? — спросил я.

— О нет, amico, — поспешно проговорил Ибрим. — Англичане этого не сделают. Они просто отвезут тебя в свой штаб в Египте.

— Только и всего? — спросил я. — А затем они отправят меня в один из тех концлагерей за колючей проволокой, которые они создали во время Бурской войны. Нет уж, спасибо! Даже если я и дезертировал из немецкой армии, у меня вовсе нет желания десять лет сидеть в британской тюрьме. Я намерен как можно быстрее покинуть этот район и отправиться в Португальскую Западную Африку, то есть в нейтральную страну.

— А что это за Бурская война? — полюбопытствовал Ибрим.

— Она шла в Южной Африке сорок лет назад, — объяснил я. — Англичане хотели отобрать золотоносные шахты и алмазные рудники у голландских поселенцев-буров в этой стране или что-то в этом роде.

— И англичане победили? — тихо спросил Абдул.

— Да, с большим трудом, — ответил я.

— Сорок лет назад, — рассмеялся Бен Омар. — Они, должно быть, воевали луками и стрелами!

Мои арабские друзья громко осмеяли саму возможность таких боевых действий. Мне пришлось посмеяться тоже, поскольку хотя взгляды арабов и отличались простотой, зато они прекрасно разбирались в новейших образцах оружия и транспорта. Их разбойничья «компания рейдеры лимитед» располагала десятком парней, способных управлять всеми транспортными средствами, которые использовались армиями, воюющими в Северной Африке.

Абдул вернулся к теме моего контакта с английскими разведчиками.

— Ты немец, — сказал он, — но немцы твои враги.

— Не все, — поправил я его. — Только те, которые хотят меня убить.

— Они все хотят тебя убить, потому что ты, как и мы, — предатель!

— Нет, — возразил я. — Мое положение отличается от вашего! Вы никогда не были итальянцами, поэтому вас нельзя считать предателями. Вы патриоты, воюющие против завоевателей своей страны. И вы правы, получая помощь от англичан или от кого угодно, кто помог бы вам избавиться от ига итальянцев. Но и я не изменник. Я просто дезертир. Я ушел из армии по личным причинам, но у меня нет намерения переходить на сторону врага или помогать ему каким-либо образом. Я не буду помогать немцам, не буду помогать итальянцам и уж точно не буду помогать англичанам! Я хочу быть в стороне.

Трое арабов взглянули на меня понимающе, кивнули, принимая мою личную проблему и трудное положение.

— Понимаю, — тихо произнес Абдул. — Ты скорее погибнешь, пытаясь добраться через Сахару до Португальской Западной Африки, чем сдашься англичанам.

— Именно так, Абдул, — заверил я его. — Даже если я сдамся английскому разведдозору, я откажусь отвечать на вопросы. Но предположим, они захватят меня и возьмут с собой, а их самих потом захватят немецкие разведчики, которые тоже глубоко проникают в Египет и на юг Ливии, — что будет тогда со мной?

— Серьезное положение, — рассмеялся Абдул.

— Да уж куда серьезнее. И меня поставят к стенке отведать немецких пуль. Нет, мой друг, я этого не хочу. Я прошу тебя не сообщать британцам, что у вас находится немецкий дезертир. Это может плохо отразиться на моем здоровье.

— Ну, тогда конечно, — сказал Абдул, — мы никому о тебе не скажем. Ты наш гость, и твои желания — наши желания. Мы у тебя в долгу за спасение жизни Бен Омара.

— Долг уже уплачен, — сказал я, — и вы можете забыть о нем, поскольку вы спасли мне жизнь, доставив сюда и оказав гостеприимство, когда я так в нем нуждался. Но сейчас я отдохнул и готов продолжать свой путь.

— Побудь с нами еще немного, — попросил Бен Омар, — до тех пор, пока мы не скажем тебе, что путь в Бенгази свободен.

— Я и так слишком долго пользуюсь вашим гостеприимством, — сердечно ответил я. — Но помните, что, пока я здесь, я представляю для вас опасность. Вдруг, разыскивая меня, карабинеры придут в эти горы и найдут эту пещеру!

— Тем хуже для них, — рассмеялся Бен Омар. — Никто из них не вернется на базу, если они зайдут так далеко!

— Ну что ж, — продолжал я, — теперь вы знаете мое отношение к английским разведчикам. Должен сказать, что мне хотелось бы взглянуть на этих искателей приключений, шныряющих по территории итальянской Ливии далеко за линией фронта. Нельзя ли сделать так, чтобы я посмотрел на них, не вступая в контакт, и чтобы они не знали, что я немец?

— Это невозможно, — твердо произнес Абдул.

Остальные согласились с ним, но я повторил свое предложение.

— Разве вы не можете переодеть меня арабом, — настаивал я, — и взять меня на встречу с англичанами?

— Зачем? — спросил Абдул.

— Так, из чистого любопытства, — рассмеялся я, — чтобы посмотреть на противника и увидеть, как он действует!

Мои хозяева быстро обсудили по-арабски мою просьбу. Затем Абдул сказал:

— Завтра ночью у нас встреча с англичанами недалеко отсюда, у могилы шейха около Сиди-Селима. Ибрим и Бен Омар поедут туда на броневике «моррис», который стоит в пещере-гараже ниже по руслу. Ты сможешь управлять этой машиной?

— Я смогу управлять любой машиной, если мне дадут немного поупражняться, — прозвучал мой уверенный ответ.

— Ничуть в этом не сомневался, — сказал Абдул. — В таком случае, поедешь водителем на «моррисе», переодетый арабом, но при одном непременном условии.

— А именно? — спросил я.

— Когда встретишься с британцами, не заговаривай с ними, оставайся в броневике и не влезай в разговор. Просто веди себя как водитель, который ничем, кроме своего дела, не интересуется.

— Согласен, — сказал я с облегчением. — Я буду немым водителем, молчаливым наблюдателем. Это будет приятная поездка по пустыне. Я здесь устал от безделья и хотел бы посмотреть, как проигрываются и выигрываются войны секретными организациями, о которых никогда не сообщают в новостях.

— Тогда завтра утром, — сказал Абдул, — опробуй «моррис» в сухом русле и сделай тщательный техосмотр перед ночной вылазкой. Потом Селина превратит тебя в араба, и ты станешь одним из нас.

Глава 27

ГОЛОВОРЕЗЫ

На следующее утро я отправился вниз по сухому руслу к пещере-гаражу и несколько часов тщательно проверял техническую часть броневика, который, как я полагал, был подарен Абдулу англичанами.

Несколько минут я гонял его вверх-вниз по руслу, чтобы ознакомиться с управлением, поскольку понимал, что в предстоящей ночной вылазке по пустыне в полной темноте и по трудной дороге мне понадобится быстрая реакция.

Я нашел, что «моррис» неплохая бронемашина, но не очень быстрая. Меня поразили ее шины. Они были огромного размера, и я не мог себе представить, что они могут застрять в песке. Теперь я осознал, что, пожалуй, стоит запастись несколькими такими шинами для путешествия через Сахару после того, как я отошлю из Бенгази письмо и посылку домой. Чтобы приобрести нужное снаряжение, мне придется использовать любую возможность.

В пять часов пополудни я вернулся в пещеру и сказал Ибриму, что машина в порядке.

— У англичан хорошая техника, — поддел он меня.

— Да, если ее обслуживает немец, — парировал я.

Эти маленькие шпильки поднимали настроение арабов, хотя чаще выражение их лиц было угрюмым, как будто им не терпелось перерезать кому-нибудь глотку. Однако это впечатление было обманчивым. В конце концов, жизнь в пустыне груба и сурова, и это отражается на лице человека независимо от того, жесткий у него характер или нет.

— Ну что ж, пойдем в твою комнату, amico, — сказал Ибрим. — Я думаю, Селина уже все подготовила.

Он показал дорогу. Селина ждала нас. Она указала на белый бурнус и материю для головы, сказала что-то Ибриму и оставила нас одних.

Через полчаса я взглянул на себя в зеркало заднего вида, которое Ибрим прихватил с одного из грузовиков. Я едва сдержал дрожь, когда увидел свое лицо. Раствор йода, смешанный с другими ингредиентами, сделал свое дело. Если не считать моих голубых глаз, которые стали еще голубее на фоне темной кожи, я вполне сходил за араба. Мои светлые волосы были аккуратно заправлены под головной убор, который удерживался пояском из верблюжьей шерсти. Мои кисти и руки до локтей были окрашены йодом, а мои ноги и ступни, обутые в старые веревочные сандалии, выглядели просто безобразно.

Бурнус удобная одежда, и, хотя Ибрим слишком плотно завязал его мне на шее, он стал приятным разнообразием после шорт и рубашки. Ибрим также повязал мне белый кушак и дополнил его устрашающего вида арабским кинжалом — в умелых руках это было оружие головорезов, но только не в моих!

Я завершил переодевание, сунув за пояс «Парабеллум» и оставив снаружи только рукоятку на арабский манер.

Ибрим насмешливо посмотрел на меня.

— Насчет оружия мысль неудачная, — сказал он.

— Почему? — спросил я. — Разве вы не берете с собой огнестрельное оружие?

Он рассмеялся.

— Конечно, берем, — сказал он и подмигнул. — Но у тебя может появиться желание пострелять в англичан. Ты ведь забросал гранатами своих людей в отеле!

Он посчитал свое замечание очень смешным и громко рассмеялся. Мы покинули комнату и прошли к тому месту, где обычно обедали. Бен Омар и Абдул уже сидели скрестив ноги подле жаровни. Масляные лампы были зажжены. Бен Омар взглянул вверх и слегка оцепенел, что заставило Абдула тоже посмотреть вверх.

— Салям алейкум, — поприветствовал я их, и выражение лица Абдула смягчилось улыбкой.

Бен Омар поднялся, взял меня за руку и повернул вокруг своей оси, качая головой, как бы не веря своим глазам.

Все трое быстро обменялись впечатлениями, пока я занимал место, садясь по-арабски, скрестив ноги и обратив ступни ног к себе. Что касается традиций, то я многому научился у своих хозяев и вполне мог сойти за араба, если не присматриваться ко мне внимательно.

Мой внешний вид удовлетворил всех.

— Когда будешь говорить, amico, говори побыстрее, — посоветовал мне Бен Омар. — Если тебе, конечно, придется нарушить молчание. Но лучше не говори вообще, разве что по-итальянски.

Мой итальянский был далек от совершенства, но это было и к лучшему. Вряд ли найдется араб, говорящий на нем свободно, и уж конечно, никто из пустынных племен, за исключением тех, кто работает в итальянских конторах и носит европейскую одежду.

— Эти английские офицеры довольно хорошо говорят по-арабски, — сказал мне Абдул. — Если к тебе обратятся, лучше отвечай по-итальянски.

Повернувшись к Ибриму, он посоветовал ему при необходимости объяснить англичанам, что я представитель племени Эль-Азизи из района Триполи и не очень хорошо знаю диалект, который преобладает в районе Барки. У сенуситов (орден сенуситов правил в глубинных районах Ливии с 30-х гг. XIX в. по 1932 г. — Ред.) тоже были свои диалекты арабского. В любом случае я только водитель «морриса» и не обязан участвовать в переговорах Бен Омара и Ибрима с англичанами.

Наскоро перекусив, мы втроем отправились в путь. Я заметил, что оба араба были вооружены пистолетами, а когда мы добрались до места парковки «морриса», я увидел сзади в броневике свернутую в рулон верблюжью шкуру, которой там не было, когда я уходил. Ибрим развернул ее, и, к моему удивлению, оттуда появился сверкающий сталью автомат «Брен», оснащенный полностью снаряженным магазином, торчащим сверху, и еще шестью запасными. Занимая свое место за рулем, я подумал, что эти ребята из пустыни достаточно сообразительны, чтобы не полагаться на удачу.

Ибрим взял автомат, спрятанный в верблюжьей шкуре, и положил его на пол, усевшись сзади. Бен Омар сел рядом со мной. Мы медленно выехали из сухого русла, что было совсем непростым делом, учитывая неровную и покатую поверхность, покрытую щебнем и камнями, иногда в рост человека.

Когда мы оказались в пустыне, Бен Омар велел мне ехать вплотную к крутой осыпи, поскольку существовала опасность быть замеченными итальянскими наблюдателями, сидевшими сверху на плато.

В течение получаса мы петляли вдоль подножия обрыва, объезжая осыпи, ныряя в тень нависающих скал, минуя повороты в другие сухие русла, и наконец выбрались в пустыню и направились в сторону Сиди-Селима и Сиди-Бу-Рави. Затем мы выехали на дорогу, и я прибавил скорости. Вскоре мы достигли поворота.

На полпути за поворотом мы увидели мотоцикл с притушенной фарой, двигавшийся в нашу сторону. Оба араба насторожились.

Ибрим передал фонарь Бен Омару, который тут же дал короткую мощную вспышку и приказал мне остановиться. Я остановился прежде, чем мотоцикл приблизился к нам. Бен Омар вышел из машины.

— Не стрелять, — прошептал Ибрим, когда мотоцикл замер в облаке пыли рядом с Бен Омаром.

Солдат в форме берсальера произнес:

— Ciao! — но, снимая защитные очки, забеспокоился, поняв, что оказался в компании арабов.

Тревожиться ему пришлось недолго; клинок Бен Омара с быстротой молнии сверкнул у его шеи, струя крови брызнула на грудь солдата, ноги его подогнулись, и он вместе с мотоциклом рухнул в пыль.

Небрежным движением ноги Бен Омар выбил стекло фары, и она погасла.

Дрожь пробежала по моему телу. Поразило меня не само убийство, а то, с какой обыденностью и мастерством оно было проделано.

— Быстрей, помогите, — прошипел Бен Омар.

Ибрим уже выскочил из машины. Я заглушил мотор и тоже выпрыгнул. Оба араба со знанием дела обшарили карманы берсальера, но, видимо, ничего интересного не нашли.

Убедившись, что на дороге ничего не осталось, они за руки оттащили тело и оставили его лежать в пустыне.

Я поднял мотоцикл на колеса и обнаружил, что это была хорошая машина, «гуцци», с пружинной подвеской заднего колеса, что облегчало движение по ухабистой дороге.

Ибрим и Бен Омар не дали мне времени внимательно рассмотреть итальянскую технику. Втроем мы подняли мотоцикл и погрузили его в «моррис».

Затем Ибрим одной фразой подвел короткий итог происшедшему:

— Один мотоцикл минус водитель и фара.

За этим последовала радостная усмешка, как будто инцидент был всего лишь развлечением, и мы возобновили наш путь по дороге.

Лично я думал, что было бы, окажись я не на стороне этих арабов, и, взвесив свои шансы на выживание, решил никогда не приближаться слишком близко к мастерам кинжала, поскольку любой спор с ними мог плохо отразиться на здоровье!

Глава 28

ВРАГ

Через час мы прибыли в Сиди-Селим, ненаселенное место, только точка на карте, где находилась могила какого-то шейха. Это было в десяти километрах от Барки, судя по моим картам.

Когда в ночи показалась белая гробница, находящаяся близ дороги, Бен Омар дал мне знак снизить скорость, мы съехали с трассы, обогнули гробницу и остановились.

Ибрим достал из верблюжьей шкуры автомат «Брен» и взял его в руки, изучая тускло освещенные окрестности.

Бен Омар сказал ему несколько слов, затем вышел из машины и направился к гробнице. Я прислушивался к каждому звуку, но, кроме скрипа гальки под ногами Бен Омара, в пустынной ночи не доносилось ни единого звука.

Откуда-то донеслось уханье совы, отчетливое и неожиданное в этом спокойствии. Я вздрогнул, и моя рука скользнула к «Парабеллуму». Ибрим похлопал меня по плечу и сказал, что все в порядке.

Бен Омар выпал из моего поля зрения в темноте, но тут же, после повторного уханья совы, я увидел три короткие вспышки фонаря в ответ на этот сигнал.

Вскоре я услышал скрип камней, а затем приглушенные голоса оттуда, куда Бен Омар направлял фонарь.

— Англичане, — прошептал Ибрим.

Я кивнул в ответ. Я как-то внутренне напрягся и почувствовал себя не в своей тарелке, но это был не страх, а какая-то скованность, охватившая всего меня.

После второго сигнала фонаря Ибрим дал мне знак запустить мотор и указал, куда надо ехать. От волнения звук мотора казался мне слишком громким, а рычаг передач был жестким на ощупь, но все это, должно быть, представлялось мне преувеличенным.

Губы Ибрима приблизились к моему уху, и я услышал приказ не покидать машину.

Его слова вернули меня к реальности, и я расслабился, вспомнив, какую роль мне выпало играть. Еще одна вспышка фонаря обозначила направление, и я увидел белый бурнус Бен Омара. Две другие фигуры, стоящие рядом с ним, стали отчетливее видны в темноте, и, когда я затормозил прямо перед ними, Ибрим спрыгнул на землю и прошел вперед. Они обменялись рукопожатиями и тихими фразами «салям алейкум».

Поскольку я не делал попытки вылезти из-за руля, оба англичанина повернулись ко мне, а один поднял руку в приветствии и бодро произнес «салям алейкум», на что я тут же ответил, как мне показалось, вполне естественно.

Бен Омар и Ибрим вели себя так, как будто ничего, кроме приветствия, я не заслуживал. Встав вполоборота ко мне, они начали быстро говорить с англичанами по-арабски. Обе стороны были поглощены беседой, и на меня никто не обращал внимания, за исключением случайных взглядов в мою сторону.

Оба англичанина были одеты в хаки и черные береты, такие же, как у немецких танкистов. Я пытался определить их звания по серебряным отблескам кокард на беретах, но тьма не позволила мне сделать это.

Один из англичан держал под мышкой автомат «Брен». Другой, крупный мужчина, видимо старший, имел шестизарядный револьвер в плотно застегнутой клапаном брезентовой кобуре, а на ремешке, который тянулся от кобуры к шее, висели две ручные гранаты — по моему мнению, самое ценное среди его вооружения.

Я не мог себе представить, как, в случае необходимости, он будет стрелять из устаревшего револьвера, находящегося в кобуре, которую еще надо расстегивать.

Англичане были одеты в такие же шорты, какие носили индийские солдаты-сикхи из Пенджаба в составе британских войск. Эти шорты можно было раскатать до лодыжек. Мне всегда нравилась эта одежда, в ней ночью ноги были в тепле, и она была шортами и брюками одновременно. Эти шорты-брюки были очень популярны в германском Африканском корпусе, и поэтому многие британские пленные попадали в лагеря уже без штанов.

На большом англичанине были пустынные сапоги, на мой взгляд очень удобная и полезная обувь, и чулки цвета хаки длиной по колено, но другой довольствовался обычными ботинками, и я сразу же представил, какая вонь разнеслась бы вокруг, попробуй он их снять. Но я предположил, что это бывает редко, ведь англичане почти все время находились в пути.

Быстрая беседа продолжалась, и я восхищался той легкостью, с какой британцы общались с моими друзьями. Интересно, говорили ли они по-немецки, и я подумал: вот был бы для них сюрприз, если бы я забыл о своем обещании и заговорил, увенчав свою речь бодрым «хайль Гитлер!».

Вдруг Бен Омар громко рассмеялся и, продолжая разговаривать, направился к машинам. Остальные последовали за ним.

Моя рука поползла к «Парабеллуму», но слово «motocicletta» дало мне понять, что я их не интересую. Оба англичанина осмотрели мотоцикл, который несчастный итальянский посыльный оставил нам после своего внезапного и кровавого ухода из жизни.

Рассматривая англичанина, склонившегося над мотоциклом, я заметил короны на его нашивках и понял, что нахожусь в почетной компании майора.

Через десять минут беседа неожиданно прекратилась — вдали послышался шум моторов. Все внимательно прислушались, но никого это, похоже, не обеспокоило. Поскольку дорога проходила метрах в четырехстах от нас, они посчитали это расстояние безопасным.

Но Ибрим достал «Брен» из верблюжьей шкуры, и послышался звонкий щелчок предохранителя. Поскольку мы не двигались, нас было трудно отличить от любой другой кучи камней, лежащей рядом. Но наш броневик «моррис» рассмотреть было можно.

Мимо прогрохотал грузовик, и сквозь шум мотора были слышны слова какой-то итальянской песни. Вскоре этот призрак итальянской армии исчез в клубах пыли в направлении Сиди-Бу-Рави, где находились бараки бригад «Триполитанская лошадь» и «Верблюд».

Ни англичане, ни арабы больше не обращали внимания на проезжающих итальянцев. Они продолжали свои переговоры по-арабски, как будто солдаты Муссолини были для них пустым местом. И я, пожалуй, был с ними в этом полностью согласен.

Через полчаса переговоры сторон закончились и, после торжественных прощаний и небрежно брошенного в мою сторону «салям алейкум», англичане ушли, растворившись в ночи.

Оба араба стояли и прислушивались, а когда вдалеке послышалось уханье совы, они повернулись и забрались в «моррис».

Бен Омар сдержанно усмехнулся.

— Видел когда-нибудь англичан так близко? — спросил он.

Я сказал, что во время войны не видел, кроме мертвых и пленных, и что мне было интересно посмотреть на людей, ведущих себя как ни в чем не бывало в опаснейшем походе.

— Конечно, — сказал я, — я встречал многих англичан до войны, когда был моряком, но они говорили по-английски, а не по-арабски.

Бен Омар дал знак запустить мотор, и мы отправились в путь. Мы углубились в пустыню, где вдали, чернея на фоне темного неба, едва различались очертания невысоких гор Эль-Ахдар.

Через два часа мы уже ехали по нашему сухому руслу. Я знал, что вскоре покину это место и буду вновь предоставлен самому себе.

Оставив броневик в пещере-гараже, мы принялись за ужин, который приготовила нам Селина. Абдул тоже ждал нашего возвращения. Ибрим и Бен Омар отчитались перед ним о переговорах, и он с удовлетворением принял появление еще одного мотоцикла в своем уже многочисленном парке. Мы легли спать почти на рассвете.

Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко. Взглянув на часы, я увидел, что уже почти полдень, и поспешно вскочил на ноги. Живя с арабами, я потерял былую бдительность. Но я знал, что мой отпуск в этом укромном месте подходит к концу, и машинально поднял свой пистолет, лежавший рядом на кровати. Отныне он снова будет моим лучшим другом.

Следующее, что я заметил, была обесцветившаяся коричневая краска на моих руках и ногах. Однако когда я взглянул в зеркальце, то отражение в нем прогнало все остальные мысли. Интересно, как теперь смыть все это? Я решил спросить Ибрима. В конце концов, не могу же я всю жизнь ходить загримированным под араба!

Глава 29

ЗАСАДА

Надевая шорты и рубашку, я почувствовал, что в главной пещере происходит что-то необычное. Войдя туда, я увидел десяток арабов, сидевших на корточках подле ящиков с боеприпасами. Одни набивали патронами патронташи, другие снаряжали пулеметные ленты. Меня поприветствовали привычным «салям алейкум», а улыбки на лицах парней, заметивших краску на моем лице, руках и ногах, выглядели заговорщически.

Ибрим поманил меня рукой, и я вошел вслед за ним в пещеру, где подавали кофе. Он поведал мне, что готовится крупный налет на конвой итальянских грузовиков с продовольствием.

— Ты имеешь в виду конвой грузовиков или один грузовик? — переспросил я, полагая, что неправильно понял.

— Нет, целый конвой из четырнадцати грузовиков с продовольствием и оружием, идущий в Дерну, — спокойно ответил он.

Его заявление поразило меня.

— Неужели вы решитесь напасть на целый конвой! Ведь вся прибрежная дорога от начала до конца забита грузовиками с грузами! Вы же не успеете отрезать один конвой, как другой вывернет из-за поворота и перестреляет вас всех до одного! — сказал я.

— Amico, в Киренаику ведет много дорог, — возразил он.

— Я знаю это! Но ведь конвои идут по Виа-Бальбия, потому что это довольно хорошая дорога.

— Да, хорошая, — согласился он и налил мне кофе. — Но этот конвой из четырнадцати грузовиков проследует по объездной дороге на Мартубу. Два грузовика останутся в Мараве, несколько других — в Слонте, а один свернет с мартубской дороги, чтобы доставить припасы немецкому наблюдательному пункту около Эль-Джерари, где ваши люди развернули узел связи. Остальные пойдут на Дерну в объезд через Мартубу. По крайней мере, таков у них приказ. Но мы пустим их по новому пути!

Уверенность, с которой Ибрим говорил о маршрутах конвоев, расположении военных постов и количестве грузовиков, направлявшихся в конкретные точки, заставила меня содрогнуться. Что представляла собой эта организация повстанцев? И насколько широко раскинута сеть арабских агентов? Наверное, они имеют своих людей в итальянском армейском штабе, которые передают им точную и своевременную информацию о движениях итальянских конвоев. Я не мог постичь размах всего этого, систему разведки и, наконец, ее функцию как отдельной структуры в организации повстанцев. Теперь я, наконец, понял, почему английские разведдозоры могли уезжать так далеко от своих баз и чувствовать себя в сравнительной безопасности. Им помогали арабы, снабжавшие английских разведчиков нужной информацией. Ненависть арабов к своим итальянским хозяевам была поистине безграничной, иначе они не организовали бы столь сильное движение сопротивления.

Вновь наполнив мою чашку кофе, Ибрим рассказал мне, что они собираются атаковать конвой в двадцати милях от Барки, где мартубская дорога сворачивает в каменистую горную местность и изобилует поворотами на серпантине. Я не был на этой дороге, но по описанию Ибрима и по тому, что я узнал из карт, у меня сложилось довольно ясное представление о ней. Пыльная, неровная, извилистая и крутая, просто созданная для засад.

— А где этот конвой сейчас? — спросил я.

— Пока еще в Барке, — ответил Ибрим и цинично улыбнулся, — водители накачиваются красным вином и сидят в доме синьорит!

— В Барке только один бордель? — спросил я.

— Да, и синьориты здорово зарабатывают во время войны, — сказал он с ухмылкой.

— И когда же конвой покинет город? — спросил я обычным тоном, как будто мы обсуждали погоду.

— Сегодня в шесть вечера, — последовал немедленный ответ.

При этих словах я выпрямился и недоуменно посмотрел на этого сына пустыни.

— Я узнал об этом из приказа, отправленного майору на посту в Мараве по телефону, — объяснил он, чтобы удовлетворить любопытство, написанное на моем лице.

Я махнул на все рукой и принял ситуацию такой, какой она была. Всем было известно обо всем.

— Понимаешь, amico, все телефонные разговоры военного ведомства записываются, человек, который их записывает, араб-сенусит, а у меня среди них куча кровных братьев, — сказал Ибрим с таким выражением, как будто был далеко отсюда.

Теперь я понял, почему десяток арабов в главной пещере снаряжали пулеметные ленты и набивали патронташи.

— Скажи мне, Ибрим, — спросил я озадаченно, — как вы проедете отсюда более тридцати километров до места засады средь бела дня? Неужели вы думаете, что итальянские наблюдатели на вершине горы вас не заметят?

— Все уже сделано, amico, несколько часов назад, — объяснил Ибрим. — Абдул, Бен Омар и сорок человек отправились на место еще до рассвета. Они сейчас находятся там, где будет совершено нападение на конвой. Все продумано заранее, amico. Мы не можем разъезжать по пустыне днем, не будучи обнаруженными.

— А ты? — спросил я.

— О, я отправлюсь позже, когда стемнеет, и встречу остальных на обратном пути. Моя задача — прикрыть их отход, — объяснил он.

Я не мог не восхититься организацией — одна группа атакует конвой, другая встречает ее, уже с трофеями, на обратном пути, обеспечивая безопасное возвращение.

Вошла Селина и поставила перед нами поднос с лепешками из кукурузной муки и холодным мясом. Пока мы жевали пищу, Ибрим обратился ко мне как ни в чем не бывало:

— Все наши машины — я имею в виду броневик «моррис» и два грузовика «опель» — ушли с атакующей группой. Это значит, что ночью для операции прикрытия нам понадобится твой джип «бедфорд». Поэтому я приказал убрать из машины твои вещи, кроме пулемета на приборной доске. Нам придется сегодня ночью воспользоваться твоим автомобилем!

Возражать я не стал. В конце концов, я довольно долго пользовался их гостеприимством и защитой. Но что я буду делать, если мой джип пострадает?

— Это хорошая машина, — уверенно сказал Ибрим. — Особенно после того, как ты снял крышу с кабины!

— Ты, конечно, можешь взять ее. Но завтра она мне будет нужна!

— Зачем?

— Я должен ехать дальше. Знаешь, Ибрим, если ты не против, я поеду сегодня ночью с вами и поведу свой джип сам!

— Ты собираешься ехать с нами? — спросил Ибрим с явным удовольствием.

— Да, мне интересно будет встретить Абдула, Бен Омара и других на обратном пути!

Ибрим улыбнулся, но вдруг посерьезнел, когда я добавил:

— А когда мы вернемся, я заберу свои вещи и еще до рассвета уеду.

— Бен Омар очень огорчится, amico, — сказал он.

— Но не могу же я оставаться здесь вечно, — сказал я.

Ибрим понимающе кивнул.

— Может, это и к лучшему, — произнес он задумчиво. — Похоже, ваши люди и Роммель одерживают верх в Ливии и, если англичане покинут Египет, тебе негде будет спрятаться. Что ты будешь делать тогда?

Его слова отвечали моим мыслям. Если я задержусь в прибрежном районе, то с приходом немецких войск и немецкой администрации моя жизнь окажется в опасности. И я вскоре могу попасть в ситуацию, из которой не смогу выйти.

Я мог себе представить, какого шуму наделает сегодняшняя ночная засада. Район будет кишеть войсками, охотящимися за налетчиками. Стоит только информатору, знающему местоположение пещер, шепнуть одно слово кому надо, и «рейдеры лимитед» будут выкурены отсюда, как крысы.

Арабы были хорошо организованы, хорошо информированы и достаточно вооружены, но я не видел возможностей для их успешной обороны, если германский штаб узнает о том, где они прячутся.

Ибрим отправился в главную пещеру проследить за приготовлениями своей маленькой группы. Я пошел туда, где лежали мои вещи из «бедфорда», и проверил их. У меня не будет времени, когда я вернусь из ночного похода с Ибримом. Все было на месте. Канистры для воды были заполнены, баки для бензина тоже полны, а в отдельной емкости хранилось полтора десятка литров машинного масла.

Вернувшись к себе в пещеру, я долго сидел, глядя на пустыню через проем в стене и планируя свои действия на следующий день. Мне придется объехать Барку, чтобы выполнить мой первоначальный план — добраться до Бенгази и отправить посылку домой матери. Там я смогу погрузить посылку прямо на самолет, минуя военных цензоров.

Из моего прошлого опыта посыльного я довольно хорошо знал обычную процедуру. Вся почта с фронта разгружалась в отделе военной цензуры в Бенгази, где письма до отправки в Германию прочитывались, а посылки вскрывались для осмотра. Военная полиция и гестапо будут только рады задержать все, что касается меня, особенно когда цензор предупрежден относительно моих писем. Все, посланное обычным путем, не дойдет до моей матери, или у нее будут неприятности из-за почты, о которой властям станет известно.

Сдавая почту на самолет в Германию, я познакомился с экипажами некоторых самолетов, но летчики, скорее всего, не запомнили, как меня зовут. Если кто-нибудь из них и ознакомлен с приказом о моем аресте, то вряд ли узнает меня в лицо.

Несмотря на риск, я должен отправить посылку в Германию прямым рейсом. Ее прихватит с собой кто-нибудь из экипажа, а на родине сдаст на почту. Другого шанса не будет — я не смогу отправить матери даже открытку. И если что-то со мной случится, то она так никогда и не узнает, что заставило меня дезертировать…

В пещеру вошла Селина и села подле меня. Я понял, что Ибрим сообщил ей о моем отъезде этой ночью, и говорить было уже не о чем. Интересно, о чем она сейчас думает? Она просто сидела и смотрела на меня: думала ли она, как все могло быть?

Вошел Ибрим с кувшином оливкового масла. Улыбаясь, он заметил, что лучше вернуть мне облик белого человека, поскольку я уезжаю, и йодную окраску на моем лице, руках и ногах лучше убрать.

Чтобы отмыть лицо, ушло больше часа, а теплое масло пришлось менять дважды, прежде чем я закончил отмывать ноги и руки. После этой процедуры, сколько бы тряпок я ни использовал для вытирания, кожа все равно оставалась скользкой и лоснящейся, как у бронзовой статуи.

Глава 30

ПОРА В ДОРОГУ

Вскоре после заката я забрался на водительское сиденье своего джипа, а Ибрим уселся рядом со мной.

Девять арабов залезли в кузов сзади. Я не мог сдержать улыбки при мысли, что это, должно быть, самый тяжеловооруженный автомобиль, отправлявшийся в пустынную ночь. Все арабы имели немецкие или итальянские карабины, поверх одежды — патронташи крест-накрест. А из-за кушаков торчал целый арсенал пистолетов и кинжалов.

Вдобавок в кузове было четыре пулемета «Бреда» и небольшая горка боеприпасов к ним. Мой пулемет тоже был установлен спереди на шарнирной стойке, и Ибрим любовно прикасался к нему.

Я медленно выехал из сухого русла и далее следовал указаниям Ибрима, продвигаясь вдоль осыпи от одной тени скалы к другой. Интересно, сколько же оружия взяли с собой Абдул и Бен Омар для атаки на итальянский конвой, если эта группа из десяти человек — всего лишь группа прикрытия, для которой, если все пойдет по плану, не предполагалось никакой перестрелки, — бряцала таким количеством огнестрельного оружия и кинжалов!

Через полтора часа мы сделали остановку. По приказу Ибрима двое из его людей забрали из машины пулемет и установили тыловой сторожевой пост в тени утеса. Мы проехали еще километра три и выехали на верблюжью тропу, по которой передвигались караваны. Здесь заняли позицию еще два человека с пулеметом.

Через восемь километров еще два человека с пулеметом залегли вблизи мартубской дороги, готовые встретить врага.

Ибрим объяснил, что пост рядом с мартубской дорогой поставлен для наблюдения за всеми, кто возвращался с места засады, до которого оставалось тринадцать километров. Всякий итальянский грузовик, который ускользнет от нападения и направится в Барку, чтобы поднять тревогу, будет остановлен здесь.

Вся эта схема была тщательно спланирована. Я убедился, что весь путь отхода повстанцев к пещере надежно прикрывался на ключевых точках. Шансов для прорыва случайно уцелевших при нападении итальянцев не было. Неудивительно, что эта банда так долго действовала безнаказанно. При столь отработанной тактике до поры до времени они были хозяевами положения.

Мы проехали еще около семи километров вперед и остановились у темного подножия холма, где, как пояснил Ибрим, находился крутой поворот мартубской дороги.

— А сколько отсюда до места засады? — спросил я его.

— Около семи километров, — ответил он.

— Тогда уже должна быть слышна перестрелка, — заметил я.

Он покачал головой:

— Ущелья и холмы поглощают звук. Если только не взорвется грузовик с боеприпасами, мы ничего не услышим.

Он был прав, как я понял часом позже, когда внезапно послышался нарастающий шум моторов и из-за сухого ручья стали выезжать грузовик за грузовиком, показавшись лишь в полутора километрах от нас. Ибрим коротко просигналил фонарем, с грузовиков последовал ответ.

— Наши! — победно произнес Ибрим.

Мы не пытались связаться с какой-нибудь из машин, проезжавших мимо наших позиций, но, когда проследовал двенадцатый грузовик, вновь был дан сигнал фонарем, и Ибрим сказал мне:

— Это все!

Я завел мотор, и наш джип двинулся за колонной грузовиков в километре позади в качестве арьергарда. Мы подобрали двоих, оставшихся у мартубской трассы. Затем двоих у верблюжьей тропы и далее, пока не въехали в сухое русло с пещерной базой повстанцев без каких-либо приключений.

Ни одна машина из итальянского конвоя не вернулась назад по мартубской дороге, как мне передали два араба-наблюдателя. Засада прошла успешно.

Селина ждала нас в пещере с приготовленным завтраком. Там Абдул и Бен Омар рассказали мне, что из четырнадцати грузовиков конвоя они захватили десять плюс два своих «опеля».

Броневик «моррис», который я водил прошлой ночью на переговоры с англичанами, разбился, упав в пропасть в узком ущелье, где и остался. Из сорока арабов, вышедших на дело, тридцать два вернулись домой. Четверо погибли в ущелье на «моррисе» и четверо в засаде — в перестрелке с итальянцами.

Один итальянский грузовик сгорел, когда пуля попала в бензобак, а три были выведены из строя, но их груз был аккуратно перенесен на «опели».

— Итальянцы, — сказал Абдул, — почти не сопротивлялись и бежали в горы, как только мы открыли огонь. Только трое их было убито, раненых мы не нашли.

По моему мнению, нападение на конвой было выполнено мастерски. Будучи не просто «пустынными налетчиками», эти люди планировали и осуществляли свои нападения с хитростью и тщательностью, которым невозможно было противостоять.

Когда Ибрим объявил о моем намерении уехать в течение ближайшего часа, Абдул отрицательно покачал головой:

— Amico, если ты поедешь сегодня, тебе не прорваться! С наступлением дня за пустыней будут наблюдать сотни глаз, а самолеты из Барки и Бенгази будут искать грузовики, которые мы отобрали у конвоя. Тебя сразу же заметят и перехватят.

— Он прав, amico, — сказал Бен Омар. — Ночь уже давно прошла. Наш налет на конвой всполошит берсальеров и итальянские ВВС, а возможно, и немцев. Если ты уедешь сейчас, то пойдешь на верную смерть. И почему ты хочешь покинуть нас так скоро?

— Мои дорогие друзья, — обратился я ко всем троим, — из того, что я сегодня видел, мне стал ясен размах ваших операций, и здесь я не могу чувствовать себя в безопасности. Извините за откровенность — здесь нет безопасности и для вас! Уничтожение конвоя из четырнадцати грузовиков не оставит равнодушной даже итальянскую армию. Даром это не пройдет. Итальянцы значительно превосходят вас числом и оружием. Они могут послать тысячу или даже пять тысяч солдат, чтобы найти и выкурить вас отсюда. Если итальянцы сами не смогут это сделать, то обратятся за помощью к немцам. А это действительно опасно! Рано или поздно к ним попадут сведения о вашем укрытии. Не имеет значения, насколько хороша для обороны ваша система пещер и как грамотно расставлены часовые, нельзя ожидать, чтобы разгром целого конвоя сошел вам с рук! Поэтому мне кажется ясным, что на днях вас запрут в вашей собственной крепости!

Три арабских вожака серьезно смотрели на меня и гладили свои бороды, пока я говорил. Затем Абдул сказал:

— Друг, ты сказал правду! Мы осознаем опасность, но верим, что Аллах защитит нас еще немного. Если нас не обнаружат завтра, итальянцы постепенно прекратят охоту. Затем, когда они меньше всего этого ожидают, мы ударим снова! Но я знаю, что если нас станут искать и найдут здесь немцы, то будет тяжелая битва. В этом случае твое положение у нас станет очень сложным. Ты ведь не сможешь воевать на нашей стороне против своих соотечественников!

— Мне бы этого очень не хотелось, Абдул, — сказал я. — Я попробую огнем пробиться сквозь заслоны немецкой военной полиции, но это совсем не то, что встать на вашу сторону в союзе с англичанами для боевых действий против немецких боевых частей! Мое пребывание здесь, как вы понимаете, стало невозможным. Я благодарен вам за гостеприимство, но теперь вы начали боевые операции, которые представляют собой нечто большее, чем мелкие налеты. А поскольку я не могу отплатить за ваше гостеприимство тем, что встану в ваши ряды, то должен попросить вас выполнить свое обещание, данное мне, когда я попал сюда, и позволить мне ехать дальше своей дорогой.

— Ты можешь уехать в любое время — ты знаешь это! — быстро произнес Абдул. — Мы понимаем твое положение, оно действительно очень сложное, но я не хочу, чтобы ты пошел отсюда на верную смерь. Поэтому я советую тебе пробыть здесь еще один день, пока итальянцы немного не утихнут. Затем, если пожелаешь, можешь уехать с наступлением ночи, и к рассвету ты будешь уже далеко.

— Ты говоришь мудро, друг, — согласился я. — Я воспользуюсь твоим советом и задержусь здесь еще на день, а завтра ночью уеду.

— Но почему, — спросил Ибрим, — ты хочешь пересечь Сахару на машине? Если твой джип сломается, ты умрешь от жажды! Ты мог бы уехать отсюда верхом на верблюде с торговцами, которые часто приезжают в наши пещеры за провизией и оружием для жителей Сахары. По нашей просьбе они доставят тебя от племени к племени, пока ты не пройдешь весь путь до Конго, а затем и в Португальскую Западную Африку. Ты хочешь проехать долгий путь в тысячи километров, слишком долгий для машины, да еще через французские и бельгийские колонии, где тебя могут арестовать.

Бен Омар молчал, но теперь заговорил:

— Да, amico mio, тебе лучше ехать на верблюде, чем на джипе! Конечно, этот путь займет много месяцев, но он гораздо безопасней и надежней.

Пока я обдумывал это предложение, все молчали. Затем сказал я:

— Это щедрое предложение — предоставить мне безопасный проезд верблюжьими караванами с вашими людьми. Но из меня плохой наездник на верблюде! Я увереннее чувствую себя на машине с техникой, которую я знаю, с автоматом, пулеметом и «Парабеллумом» в качестве лучших друзей. Мой план — сначала добраться до Бенгази и отправить письмо и посылку моей матери, чтобы она знала причину моего дезертирства из вермахта. Для этого я должен ехать на машине в своей немецкой форме. Меня могут арестовать, но придется рискнуть. Но если в Бенгази я не смогу достать то, что мне необходимо, — большие шины и много воды и бензина, чтобы пересечь Сахару, — тогда, возможно, я снова появлюсь в арабском квартале Барки и попрошу вас, чтобы вы пристроили меня в какой-нибудь верблюжий караван.

— Хорошо, — коротко сказал Абдул, — договорились!

— Понятно, — добавил я, — что я не смогу принять гостеприимство пустынных племен, не заплатив за это! Они для меня чужие, но я хорошо заплачу им, если они позволят мне путешествовать вместе с ними. У меня для этого достаточно денег!

— Деньги еще не все, — прокомментировал Абдул. — Дружба важнее.

На этом мы закончили разговор и отправились спать. До рассвета оставалось совсем немного.

Глава 31

ПРОЩАНИЕ

Весь следующий день арабские повстанцы в пещерах находились в состоянии напряжения. Над отрогами Эль-Ахдара на бреющем полете летали разведывательные самолеты. Они проносились над нашим сухим руслом и над теми, что находились рядом.

Далеко в пустыне были видны клубы пыли, которые свидетельствовали о том, что итальянцы очень встревожены пропажей конвоя. Они без устали утюжили поверхность пустыни в надежде отыскать исчезнувшие грузовики.

Абдул расставил часовых вдоль подножий холмов. Находясь на расстоянии прямой видимости друг от друга, они по эстафете могли передать сообщение о приближении итальянских отрядов, рыщущих по изрытым руслам.

День прошел нервно, но с появлением на небе мерцающих звезд напряжение спало и жизнь вернулась в свою колею.

В течение дня я погрузил свои пожитки в джип, стоявший в пещере-гараже, запасшись большим количеством боеприпасов, гранат, воды, бензина и консервов. Все это предоставили мне хозяева. Я проверил автомобиль на ходу и остался доволен его состоянием.

За ужином трое моих арабских друзей поделились своими мыслями о ходе войны и продемонстрировали такое великолепное знание европейской политики и истории, что я просто поразился.

В то время США и Япония были нейтральными странами, а Германия определенно доминировала в Европе.

Россия (СССР) тоже была вроде бы нейтральной, но она имела договор о ненападении с Германией, подкрепленный разделом Польши после ее разгрома в сентябре 1939 года. (Этот договор был заключен 23 августа 1939 года после того, как англо-франко-советские переговоры о заключении военной конвенции 21 августа зашли по вине англичан и французов в тупик. Кроме того, Латвия и Эстония заключили договор с Германией (причем эстонцы нагло заявили, что в случае войны Германии и СССР будут воевать на стороне немцев). А на востоке продолжались бои на реке Халхин-Гол в Монголии, грозившие перерасти в полномасштабную войну с японцами. Перед лицом возможной войны на два фронта советское руководство приняло неоднократные предложения германской стороны и заключило пакт о ненападении (что очень обидело, кстати, японцев). По поводу «раздела Польши»: не идеализируя советское руководство, отметим, что Красная армия пересекла советско-польскую границу только 17 сентября, после того как польское правительство бежало из страны — то есть польское государство рухнуло под ударами германской армии. Советские войска заняли территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, захваченных Польшей в 1919–1920 годах (что было закреплено Рижским договором 1921 года), населенных в основном украинцами и белорусами. При этом части Красной армии (470 тысяч) разоружили и взяли в плен 452 тысячи польских воинов, в том числе 19 тысяч офицеров, потеряв 852 человека убитыми и 144 пропавшими без вести. — Ред.) Но все немцы прекрасно знали, что Гитлер и Сталин ненавидят друг друга и что рано или поздно победоносная германская армия, разгромившая все армии стран континентальной Европы, вставшие на ее пути, от Польши на востоке до Франции, Бельгии и Голландии (а также английский экспедиционный корпус) на западе, от Норвегии на севере до Югославии и Греции на юге (и там англичанам досталось от немцев), обрушится и на Советский Союз.

За несколько недель до того, как я дезертировал, до нас дошла весть о том, что 10 мая 1941 года заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс вылетел в Англию — как мы полагали, с ведома Гитлера — для переговоров о мире и союзе, что обезопасило бы наши позиции на западе, развязало Германии руки в борьбе с коммунизмом на востоке и позволило напасть на СССР, но миссия Гесса провалилась.

Я дезертировал из германской армии в то время, когда всем казалось, что Германия выиграет войну.

Сейчас, когда я уже две недели скрывался у арабов, поступили первые сообщения о вторжении, по решению Гитлера, германских войск в Россию 22 июня 1941 года (без объявления войны и в нарушение пакта о ненападении. — Ред.).

Эти новости и обсуждали мои арабские друзья. Абдул поразил меня своим предсказанием:

— Вот увидите, Америка будет помогать России.

Я не мог поверить этому, но события показали, что арабы разбирались в таких вопросах лучше, чем многие европейцы.

— Американцы и русские объединятся, — сказал Абдул, — чтобы разгромить Германию, а потом им придется драться друг с другом за мировое господство!

В то время все это казалось мне фантастикой, но теперь, через много лет после войны, я вижу, как прав он был!

— Но никто, — взволнованно продолжал Абдул, — никогда не победит арабов! Ни немцы, ни французы, ни итальянцы, ни британцы, ни русские, ни американцы — потому что на нашей стороне Аллах и мы никогда не уступим неверным.

Это фанатичное заявление открыло мне глаза на причину, по которой арабы всегда будут воевать за свою независимость. Это объяснило, почему Абдул, Бен Омар, Ибрим и другие начали движение сопротивления в Ливии, приняв помощь англичан, — не потому, что они их любили, а потому, что англичане могли помочь им изгнать итальянцев.

Для этих арабов каждый немусульманин был неверным. Они по-прежнему надеялись, что когда-нибудь зеленое знамя ислама будет развеваться над всем миром. А пока они будут драться с каждым, кто попытается поработить их и отнять у них исконные земли.

— Наш образ мыслей не похож на ваш, — объяснил мне Абдул. — Бен Омар с удовольствием перерезал бы тебе глотку как немецкому посыльному, но, поскольку ты спас ему жизнь, наша вера обязывает его защищать тебя, и я, как его брат, тоже несу эту обязанность.

— Спасти его было нетрудно, — сказал я с улыбкой, — это было делом двух минут. Но Бен Омара лучше иметь среди друзей, чем врагов. Он мастерски владеет кинжалом!

Все рассмеялись. Наш серьезный разговор завершился. Я взглянул на часы. Было уже девять.

— Пора ехать, — сказал я. — Я только заберу свой автомат и кое-какие вещи из гостевой комнаты и приду попрощаться!

— Я проеду с тобой в твоем джипе, — сказал Ибрим, — до Барки и покажу тебе дорогу в объезд города. И может, помогу тебе с пулеметом, пока ты ведешь машину, если карабинерам вздумается задавать глупые вопросы!

— Спасибо, Ибрим, — сказал я, — но я не хочу, чтобы ты подвергал себя риску из-за меня.

— Никакого риска! — рассмеялся Ибрим, и белозубая улыбка сверкнула на его смуглом лице. — Мне все равно нужно ехать сегодня в Барку за сведениями от наших агентов в итальянском штабе. Так что ты можешь взять меня с собой в качестве пассажира и местного гида. Я буду готов выехать через четверть часа.

Обрадовавшись, что Ибрим составит мне компанию на первом этапе моего ночного пути, я прошел в гостевую комнату и стал собирать свои пожитки.

Селина ждала меня там. Она зажгла масляную лампу и жаровню. Сейчас, чтобы попрощаться, она сняла свою вуаль, и мы пробыли наедине несколько трудных минут.

Она была прекрасна и трогательна со слезами на глазах. Она взяла мои руки в свои и заговорила низким дрожащим голосом:

— Ты уходишь, немец, и я тебя, наверное, никогда больше не увижу. Я хотела бы уехать с тобой, но это невозможно. Я не принадлежу к твоему народу, у которого светлые волосы и небесно-голубые глаза. У меня смуглая кожа, черные волосы и темные глаза, и вера моя не такая, как твоя. Ты не можешь меня любить и не любишь.

Ее голос сорвался на всхлипывания, и я не знал, что сделать или сказать, но я нежно обнял ее рукой и сказал как можно спокойнее:

— Селина, ты — красавица, и я всегда буду помнить тебя — но — но…

— Ты не любишь меня! — повторила она со злостью в голосе и отстраняясь. — Я всего лишь арабка!

— Дело совсем не в этом! — ответил я возбужденно, а затем добавил уже спокойнее: — Селина, в более счастливое время и в другом месте я мог бы позволить себе влюбиться в тебя, но сейчас, когда за мной охотятся, это было бы сумасшествием! Ты молода и красива, и какой-нибудь хороший человек возьмет тебя в жены — но я…

— Ну, говори, — выдохнула она, пока я искал нужные слова. — Ты женишься на какой-нибудь светловолосой девушке с голубыми глазами в своей далекой стране!

— Может, и женюсь, а может, и нет. Скорей всего, нет, Селина, дорогая. Никому не дано знать свое будущее, и уж точно не тому, за кем охотятся и чьи кости, возможно, скоро будут белеть в песках пустыни.

— Тогда возьми меня с собой! — с вызовом произнесла она. — Я уйду с тобой сегодня ночью! Я готова.

— Чтобы погибнуть вместе? — пробормотал я.

— Для меня это будет большим счастьем, чем видеть, как ты уходишь, и не знать, что тебя ждет, — вздохнула она.

— Это невозможно! — нетерпеливо произнес я. — Послушай, Селина, ты принадлежишь к гордому, воинственному народу, и ты знаешь, что такое война. Сейчас идет война, и никому не гарантирована жизнь, любовь или счастье.

— Но любовь существует и в военное, и в мирное — в любое время, — в отчаянии проговорила она.

Чувствуя, что проигрываю в этом неожиданном споре и что проблема расставания не находит логического разрешения, я довольно резко отвернулся, намереваясь взять свой автомат и сумку с туалетными принадлежностями, которые лежали на подушках из верблюжьей шкуры на моем диване.

Но тут мне в голову пришла одна мысль. Открыв сумку, я вытащил пачку банкнотов, которые лежали там с тех пор, как мы с Йозефом обчистили ящик казначея в штабной роте дивизии почти три недели назад.

В этой пачке было, наверное, тысяч двадцать. В рюкзаке, в машине, было еще сорок тысяч, которых мне на какое-то время хватит.

Вряд ли эти лиры мне очень нужны, поскольку, скорее всего, мне придется брать силой или хитростью, а не покупать то, что мне понадобится для путешествия по Сахаре. И я подумал, что эти лиры больше пригодятся Селине, чем мне. Ее дом был в Барке, и она со временем могла бы что-нибудь для себя купить.

— Я хочу сделать тебе небольшой прощальный подарок в виде этих денег, на них ты сможешь купить себе, что захочешь, — жемчужину или алмаз — на память обо мне.

Я сунул пачку денег ей в руку. Она взяла ее, посмотрела мне в лицо, и кирпичного цвета краска залила ее смуглые щеки.

Затем она вдруг подняла на меня сверкающие от ярости глаза и гневно произнесла:

— Ты предлагаешь мне деньги — как уличной девке!

— Но, Селина, — запротестовал я, — я вовсе не считаю тебя уличной девкой! Мне просто больше нечего предложить тебе.

— Значит, ты предлагаешь мне чаевые как служанке? — злобно ухмыльнулась она.

Меня как громом поразила перемена, произошедшая с ней, вызванная моим невинным доброжелательным жестом.

— Но, дорогая моя девочка… — начал было я.

— Я не дорогая твоя девочка!

Теперь я осознал значение фразы: «Разъяренная женщина страшнее ада». Я отказал в любви прекрасному юному созданию, и она возненавидела меня за это. Я не видел способа успокоить ее. Я осторожно наблюдал за ней, боясь, как бы она не выхватила из рукава кинжал.

Любовь обернулась ненавистью. Крушение любви превратило ее в злобную фурию.

— Мне не деньги твои нужны, — произнесла она, сверкая глазами, — а твоя любовь!

Ее голос захлебнулся плачем, и прежде, чем я успел что-либо сообразить, она бросила пачку денег на раскаленную докрасна жаровню, и банкноты вспыхнули ярким пламенем.

— Они сгорят дотла, как сгорит и умрет моя любовь к тебе, — сказала она. — Ты иностранец, немец, европеец, и ты думаешь, что деньги что-то значат, но для нас это лишь символ вашей глупости и жадности, которая заставляет вас думать, что деньги могут все!

Наблюдая, как ярко пылают эти двадцать тысяч, я пробормотал:

— Как пришли, так и ушли.

Я получил их за минуту, за минуту и потерял.

— И что? — сказала Селина. — Ты равнодушен к деньгам? И равнодушен к любви? У тебя на уме только война.

Но тут до нас донесся голос Ибрима, который стоял в коридоре за занавеской:

— Ты готов, amico?

— Одну минуту, друг! — крикнул я в ответ.

Селина прижалась ко мне, ее горячие губы коснулись моих в последнем мучительном поцелуе отречения.

— Это судьба, — прошептала она, затем отстранилась и быстро выбежала из комнаты.

Я никогда ее больше не видел.

Глава 32

В БЕНГАЗИ

В девять вечера я уже сидел на водительском сиденье джипа рядом с Ибримом. Абдул, Бен Омар и двадцать — тридцать человек гарнизона пещер тепло попрощались со мной крепкими рукопожатиями и пожеланиями: «Да защитит тебя Аллах!»

Я запустил мотор, и мы, не включая фар, выехали по каменистому руслу в пустыню. Ибрим указывал мне, куда ехать. Мне хватало света звезд, чтобы вести машину на приличной скорости.

Через полчаса мы увидели вдалеке огни. Ибрим цинично рассмеялся:

— Это бараки лагеря отдыха итальянских войск в Эль-Абьяре. Не беспокойся, они сейчас отдыхают, после того как драпали от самой египетской границы. (Имеется в виду разгром итальянцев в Киренаике британскими войсками в декабре 1940 года — марте 1941 года, после чего в дело пришлось вмешаться немцам — в апреле 1941 года Роммель выбил англичан из Ливии (кроме Тобрука). — Ред.)

Я не мог еще раз не подумать о том, как велика была ненависть арабов к итальянским солдатам. Еще большей была она к итальянским поселенцам.

Вскоре после того, как огни итальянского лагеря угасли в ночи, справа от нас вдалеке появились другие огни, которые Ибрим определил как огни аэродрома в Барке. Там было какое-то движение, иначе никто не стал бы зажигать свет, и Ибрима это обеспокоило: возможно, итальянцы готовили большую операцию против арабских повстанцев.

Прошло два часа после полуночи, когда мы въехали в окрестности Барки и остановились в нескольких километрах к западу от города, у дороги на Токру. Это была основная дорога, по которой, если ехать по побережью через Токру, можно было доехать до Бенгази. Другая дорога и железнодорожное полотно от Бенгази до Барки шли через Эль-Абьяр в тридцати — сорока километрах в глубине материка, но я решил не пользоваться ею, заметив активность на аэродроме в Эль-Абьяре. Выехав на дорогу в сторону Токры, я расстался с Ибримом, который намеревался пройти недалекий путь до Барки пешком. Прощаться с ним было нелегко. Он мне нравился больше всех арабов, с которыми я подружился, за его чувство юмора и особое мужество.

Положив руку мне на плечо, он сказал:

— Я надеюсь, ты к нам вернешься, amico. Тебе будет лучше путешествовать по пустыне с верблюжьим караваном, чем пытаться пересечь ее на машине. Ты всегда будешь дорогим гостем в нашей пещере или в нашем доме в Барке.

— Я посмотрю, как обстоят дела в Бенгази, — сказал я ему. — Мои планы могут измениться в любой момент, особенно если я нарвусь на пулю; но если я почувствую, что не смогу достать бензин и другие припасы в Бенгази, я могу вернуться в Дерну, а оттуда поеду на юг, к озеру Чад. Если попаду в серьезную переделку, попробую вновь связаться с вами, но кажется мне, друг мой, что вам и самим скоро придется отправиться в бега, если будете и дальше нападать на большие конвои. Но что бы ни случилось, я никогда не забуду вашей доброты!

— Да пребудет с тобой Аллах, друг, — сказал он, затем пожал мне руку и через минуту исчез в ночи.

Я запустил двигатель и, погруженный в раздумья, медленно поехал по дороге на Токру. Теперь я снова один без помощи и общества арабских патриотов. Я чувствовал себя очень одиноким, зная, что моя жизнь зависит только от моей собственной бдительности и что любой встреченный мной человек может оказаться врагом.

Я намеревался зайти к одному итальянцу в Бенгази, пожилому учителю музыки Россини. С ним и его женой я познакомился в их доме на окраине города, где мы прожили немало дней. Супруги Россини наверняка не слышали о моем дезертирстве, в этом я был уверен. Увидев меня в немецкой военной форме, они подумают, что я все еще посыльный. Я мог бы загнать свой джип в сад подальше от любопытных глаз, а меня они, несомненно, приютят на несколько ночей, пока я буду заниматься отправкой домой посылки.

Перед рассветом я подъехал к Токре. Вновь занимаясь привычным делом, я держал оружие наготове и снял пулемет с предохранителя, как только увидел первые городские лачуги.

Несмотря на холодную ночь, пальцы мои взмокли от пота, когда впереди меня замаячил фонарь, приказывая мне остановиться. Я не ожидал, что здесь может быть контрольно-пропускной пункт.

Когда машина остановилась у побеленной стены низкой хибарки, итальянский солдат, с фонарем «молния» в руках и по уши закутанный в шинель, появился рядом со мной.

— Come sta, amico? (Как дела, друг?) — поприветствовал я его как можно более непринужденно. Его карабин висел на ремне через плечо.

— Buona notte (доброй ночи), Tedesco! — ответил он, шаря глазами по мне и машине, пока я пытался разглядеть, есть ли у него сзади напарник.

— Ты откуда? — спросил он.

Я тупо посмотрел на него, как будто не понимал итальянского.

— Non capisco (Не понимаю), — ответил я и повторил свой вопрос: — Как поживаешь?

Он глупо усмехнулся и на ломаном немецком произнес:

— Nicht sprechen Italien? (Не говоришь по-итальянски?)

Его лицо расплылось в улыбке, и он закачал головой, удивляясь тому, что есть в мире люди, не знающие его языка.

Указав направление к деревне, он проворчал «avanti» и с презрением отвернулся от меня.

Я быстро отъехал. Удивительно, как иногда выгодно прикинуться дураком.

Токра представляла собой скопище лачуг и пару европейских домов на побережье. Будучи посыльным, я много раз проезжал это место и ни разу не удостоил его повторным взглядом. Нажав на педаль газа, я покрывал километр за километром, но солнце вскоре встало над горизонтом, и мне пришлось притормозить. Дорога стала заполняться техникой, вереницей двигавшейся из порта Бенгази в сторону фронта.

Несколько часов спустя, проезжая Дриану — всего пятьдесят километров от Бенгази, — мне пришлось остановиться у обочины, чтобы пропустить целую колонну немецких зенитных орудий. Посыльные на мотоциклах БМВ, рыча моторами, ехали впереди и расчищали дорогу.

По чистоте и опрятности мундиров, а также по отсутствию загара на лицах я понял, что это свежие войска, перебрасываемые на фронт.

Они заняли почти всю дорогу, но после Дерны для них все изменится. От Дерны вплоть до Тобрука и Эс-Саллума этим парням придется временами пригибаться и ползти к укрытиям, когда истребители «Харрикейн» и бомбардировщики «Бофорт» («Бофорт» чаще использовался как торпедоносец. — Ред.) сделают их жизнь веселее.

Тяжеловато будет провезти эти 8 8-миллиметровые зенитки через серпантин у Дерны по изрытой бомбами дороге, не имеющей ни одного свободного метра для маневра в случае атаки британских самолетов.

Кое-кто из солдат добродушно подшучивал, увидев мою машину английского производства, спрашивая, сколько я за нее заплатил. То и дело проезжали штабные машины. В них, как застывшие, с каменными лицами сидели немецкие офицеры. Они небрежно отвечали на мои приветствия. Было заметно отсутствие моноклей. Несомненно, офицеры уже были наслышаны о том, что Роммель не просто не одобряет эти предметы, но питает к ним особое отвращение.

После того как последний посыльный проследовал в конце колонны, я двинулся в направлении Бенгази. Вскоре после полудня я достиг его окраин, но не собирался въезжать, минуя охрану. Чтобы проникнуть в город, нужно было специально подготовиться, поскольку Бенгази частично окружен стеной, а главные дороги были буквально наводнены военнослужащими дуче.

Кроме того, Бенгази контролировался немецкой военной полицией, которая находилась на каждом контрольно-пропускном пункте, проверяя въезжавшие в город и покидавшие его войска, убеждаясь в наличии пропусков и демонстрируя немецкие педантичность и упертость в ее высших проявлениях.

Часовые вышагивали между границами своих постов, расставленных вокруг города. На самых больших открытых участках была натянута колючая проволока, за исключением ворот на стороне, обращенной к Барке, и на другой, обращенной к Триполи. Это были единственные въезды в город, и проникнуть через них было довольно трудно, если не иметь нужных документов и не знать правильных ответов на вопросы.

Я не делал попыток подъехать к воротам ближе чем на километр. Покинув забитую техникой дорогу, я свернул к берегу. Там было множество пальм и открывался прекрасный вид, когда они нежно качали своими кронами под палящим солнцем.

Береговые укрепления эскарпы и другие протянулись до самого пляжа. Свежие войска отдыхали здесь перед отправкой на фронт, а выгоревшие хаки указывали на фронтовиков, приехавших с передовой, чтобы расслабиться, пока затишье под Тобруком и Эс-Саллумом не сменится активными боевыми действиями.

Минуя различные лагеря, я натянул повыше лоскут ткани, чтобы закрыть лицо. Существовала возможность быть узнанным кем-нибудь, кто знал меня, хотя я надеялся, что пропитанная потом корка пыли, покрывшая мое лицо до самых защитных очков, делала меня неузнаваемым.

Наконец, свернув на боковую дорогу и проехав небольшое расстояние, я оказался у деревянных ворот. Они были открыты, и я подъехал прямо к дому, который стоял в тени пальм. Проезжая рядом со ступеньками, ведущими на веранду, которая окружала дом и находилась в тени от нависавшей крыши, я громко посигналил и подождал, пока кто-нибудь из Россини не выйдет.

Но никто не появился, и я прошел к дверям. Однако даже громкий стук не дал никакого результата. Заметив, что окна были частично заколочены, я понял, что мои знакомые уехали. Через десять минут я уже был внутри дома, войдя через черный ход, в котором выломал замок.

Пол коридора покрывал толстый слой пыли, по-видимому, уже давно — скорее всего, мои друзья уехали в Италию. Осталась только мебель. Ковры, занавески и многие другие вещи, создающие домашний уют, исчезли. Был еще кабинет старого Россини, в котором я часто бывал. Я решил остаться там и перенес в эту комнату часть своих вещей и все оружие, кроме пулемета.

Я объехал дом и загнал джип в густой, пышно разросшийся куст, где и спрятал его, дополнительно прикрыв ветками.

Во вкопанной в землю цистерне было много воды, и я вскоре приготовил себе еду и заварил кофе. Наслаждаясь едой и напитком, сидя в удобном кресле в простой кухоньке с очагом из камней, я написал длинное письмо своей матери и упаковал посылку с моими дневниками, фотографиями и другими памятными вещами.

Закончив, я подпер заднюю дверь изнутри, убедившись, что оружие в порядке, прилег на софу в кабинете и крепко проспал семь часов.

Я проснулся затемно и какое-то время не мог понять, где нахожусь, поскольку уже несколько месяцев не спал в домашних условиях.

Было одиннадцать часов ночи. Не зажигая света, я подогрел кофе и поужинал. Затем, хорошо вооружившись, я незаметно покинул дом и пешком отправился разведать путь в Бенгази, стараясь не слишком беспокоить часовых.

Глава 33

ПОСЫЛКА ДОМОЙ

Как вор, прокрался я между пальмами мимо лагерей отдыха военнослужащих, расположенных на берегу моря. Вскоре после полуночи я прополз со скоростью улитки под колючей проволокой в один из проемов в городской стене Бенгази.

Необходимо было соблюдать предельную осторожность, поскольку это заграждение патрулировали немецкие часовые. Я осторожно наблюдал за их передвижениями, однако хорошо знал поведение часовых, которым приходится стоять свою смену в карауле после полуночи вдали от линии фронта.

Каждый часовой патрулировал сектор длиной порядка ста метров и в конце своего сектора останавливался поболтать несколько минут с часовым из другого сектора — служба у часовых скучна и однообразна.

Когда я прополз под колючей проволокой, то сразу же остановил взгляд на двух светящихся сигаретах часовых, болтавших в сотне метров от меня. Они конечно же обменивались воспоминаниями о своих приключениях в борделях Бенгази, а может, Парижа, Брюсселя, Праги, Вены, Белграда, Будапешта, Амстердама, Афин — словом, всюду, где маршировал победоносный вермахт. Уж вопросы философии или теологии они точно не обсуждали. Но о чем бы часовые ни говорили, они дали мне время проникнуть внутрь, и вскоре я шел по улицам Бенгази с посылкой в руках, разыскивая то место, где квартировали пилоты транспортной авиации, осуществлявшие доставку почты в Германию. Встретив нескольких немецких солдат, вышедших из «дома утех», я выяснил, что пилоты транспортной авиации живут теперь в лагере возле аэродрома в шестнадцати километрах от города. Я видел этот аэродром, разбомбленный ко всем чертям. Мне хорошо запомнились его разрушенные ангары, бараки и ремонтные мастерские, а также огромные воронки от бомб на взлетных полосах, которые немецким саперам приходилось в спешке засыпать, чтобы принимать прилетающие самолеты.

Задав несколько простых вопросов, я узнал, что итальянские строительные батальоны восстановили разрушенные здания и взлетно-посадочную полосу, которая в настоящее время полностью пригодна к эксплуатации, и что пилоты теперь живут там и редко или никогда не выезжают в Бенгази.

Узнав это, я понял, что мое опасное путешествие через колючую проволоку было напрасным. У меня оставался только час темного времени, чтобы вернуться тем же путем, каким я вошел в город.

Выждав время, когда часовые вновь сойдутся, чтобы обменяться анекдотами, я прополз под проволокой и, только очутившись на безопасном расстоянии, поднялся на ноги и скрылся в тени пальм.

Перед рассветом я уже был в безопасности в доме Россини, поедая завтрак из арабской кукурузной лепешки и бурды из тушенки, запивая их кофе. Мой план был таков — доехать средь бела дня до аэродрома и попробовать вручить посылку кому-нибудь из пилотов.

Когда солнце было уже довольно высоко, я вновь сложил свои вещички в свой джип, проверив мотор, заправил бак по самую завязку, осмотрел оружие и приготовил его к немедленному применению. Вскоре я был на пути к аэродрому.

Шестнадцать километров езды на минимальной скорости по разбомбленной дороге вместе с немецкой и итальянской техникой держали меня в постоянном напряжении. Я обрадовался, когда увидел впереди здания аэродрома. Машин здесь было полно, и немецкая военная полиция работала в спешке.

Внезапное озарение подсказало мне, как решить эту проблему и передать почту в нужные руки. Остановив машину у какого-то здания, я залез в кузов и достал курьерский флажок. Это и было решение — я поведу себя как обычный курьер.

Следующим ходом было выяснить, когда один из больших транспортных самолетов «Юнкерс-52» будет готов вылететь в Италию или Германию. Сев обратно за руль, я подъехал к шлагбауму, которых здесь было в избытке, и увидел, что он охраняется итальянцами. Подъезжая, я надеялся и вслух молился, чтобы в караулке не было ни одного немецкого часового, но мне видны были только итальянские.

Мое лицо было закрыто защитными очками и пыльной коркой вокруг рта. Я затормозил около часового, и он лениво приблизился ко мне.

— Porta ordini! — выкрикнул я, показывая спасительный флажок, не дожидаясь ответа, нажал на газ и направился к ангарам.

Часовой приветственно помахал рукой, что показалось мне добрым знаком, и вернулся в тень своей будки. Прежде чем завернуть за угол ангара, я оглянулся, чтобы убедиться, что часовой не отошел от будки. Но, к моему удовлетворению, его ничего не интересовало, кроме этой будки.

Аэродром был весь в движении, до предела наполненный солдатами. Санитарные машины с тяжелоранеными и убитыми выстроились в длинную очередь. Механики в промасленных робах, словно трудяги-муравьи, сновали между самолетами. Вдоль полосы лежали разбитые самолеты, которым пришлось осуществить аварийную посадку, и украшали собой окрестности, как доисторические монстры. Как правило, эти самолеты получили повреждения еще в воздухе, а поскольку шасси заклинило, они вынуждены были садиться «на брюхо». Это не всегда удавалось, о чем говорили обгоревшие остовы некоторых самолетов.

Я остановился у ремонтного цеха и внимательно огляделся вокруг. Беспокоиться было почти не о чем. Все были так заняты, что не обращали на меня ни малейшего внимания. Я подозвал идущего мимо немца с повязкой Красного Креста на рукаве, видимо санитара, и спросил его, когда вылетит следующий транспортный самолет в Италию.

Его ответ крайне расстроил меня.

— Это зависит от того, сколько самолетов прилетит в следующие несколько часов, — ответил он. — Многих сбивают, прежде чем они долетят. Большая часть из них следует из Сиракуз на Сицилии, и на пути сюда их атакуют «Спитфайры». Порой на них нападают и «Харрикейны», которые барражируют над заливом Сидра между Сурт-Сиртом и Адждабией.

По его манере говорить и отсутствию энтузиазма в голосе я понял, что надежды у меня маловато.

— А как раненые? Разве они летят не на самолетах Красного Креста? — спросил я. — Они-то, по крайней мере, должны прибывать по графику?

— Не всегда, — последовал еще менее оптимистический ответ.

Санитар достал из кармана пачку сигарет и предложил мне.

— Нет, спасибо, — ответил я. — Никогда в жизни не курил.

Он закурил и, указывая на машины санитарной службы, сказал:

— Мы здесь уже шесть часов ждем самолет, чтобы отправить убитых домой, а когда он прилетит, никто не знает. — Санитар с отвращением сплюнул.

— Да, похоже, мы здесь надолго застряли, — заметил я, не чувствуя никакого оптимизма. Мне стало передаваться настроение других парней, торчавших на этом африканском аэродроме.

— А ты здесь зачем? Ждешь какой-нибудь груз из дома? — спросил мой собеседник, равнодушно поглядев на мой автомобиль.

— Нет, у меня посылка на самолет в Германию, — сказал я ему.

Санитар понимающе кивнул.

— А почему ты не хочешь отнести ее в почтовую палатку? — предложил он, указывая на шатер с намалеванной на нем надписью «Полевая почта».

— Не могу, — сказал я ему. — Это специальная посылка от штабного полковника в Дерне. Он просил погрузить ее прямо в самолет, чтобы не было задержек. Похоже, ему чертовски хочется, чтобы она побыстрей дошла до дома, — сказал я санитару, наблюдая, как мимо проходят несколько солдат военной полиции. Но они не обратили на нас никакого внимания.

— Так ты тащился из самой Дерны, чтобы доставить посылку прямо на самолет? — чуть не засмеялся санитар.

Я усмехнулся, смущенный таким поворотом разговора.

— Да, из самой Дерны, — сказал я. — Ты знаешь, для этих штабных шишек нет никаких проблем, пока кто-то за них бегает, а я теперь могу проторчать здесь до конца дня, пока не прилетит, наконец, какой-нибудь самолет.

Он хмыкнул, бросил окурок и растоптал его сапогом.

— Если хочешь, можешь отдать ее мне. А я передам ее в самолете экипажу. И не придется тебе болтаться здесь. — Санитар сказал это так обыденно, что я чуть не упал с сиденья. Это же был самый простой выход, а я даже не подумал о нем. Теперь нужно было действовать быстро. Этим шансом нельзя было пренебрегать.

— Я не знаю, — сказал я. — Ты уверен, что сможешь правильно все сделать? Я хочу сказать, ты уверен, что пилот возьмет у тебя не проверенную цензурой посылку? — Я с сомнением посмотрел на него. — Видишь ли, я посыльный. Летчики должны получить ее из моих рук, — добавил я как бы между прочим.

Санитар усмехнулся.

— Если посылка совсем небольшая, ты можешь спокойно отдать ее мне. А я передам ее одному из раненых, летящих домой. Мы всегда посылаем так свои посылки, — раскрыл он мне солдатскую уловку, о которой я не знал.

Я показал свою посылку, вытащив ее из-под сиденья.

— Она не слишком большая? — спросил я.

Санитар засмеялся:

— Вот черт, и ты называешь это посылкой? Да это всего лишь спичечный коробок! — Похоже, его это позабавило. — Нет проблем. Мы, бывает, посылаем раз в пять побольше, — заверил он меня.

Я передал ему посылку, и он сунул ее под мышку.

— Ну что ж, это сэкономит мне массу времени, — сказал я с великим облегчением.

— Все в порядке. Торчать в этой парилке — удовольствие маленькое, — сказал санитар. — Я, пожалуй, отдам посылку кому-нибудь из раненых до прилета самолета. Ну, до встречи! — И с этими словами он пошел к санитарным машинам.

— Спасибо! — крикнул я ему вдогонку от всей души.

Он помахал рукой, даже не обернувшись, и исчез среди машин.

Не желая больше испытывать судьбу, я нажал на газ и направился к шлагбауму, мимо которого проехал только полчаса назад.

Часовой не торопясь поднялся с корточек и подошел к подъемнику шлагбаума. Меня распирало от радости, что я избавился от посылки. Я не удержался и накричал на него. Его ленивые движения ускорились, и он наконец поднял шлагбаум.

Наверное, он ругал меня последними словами, когда, умчавшись на своем джипе, я оставил его стоять в клубах пыли и отплевываться от песка.

Глава 34

СТРАХ

Странствуя в качестве дезертира, я достиг перекрестка дорог, где должен был принять решение, в каком месте пересечь границу Ливии и в каком направлении ехать. У меня не было больше причин задерживаться в этой стране, где за мной охотились немцы, которые не прощают дезертирства, и итальянская военная полиция, которая не забыла доклады о стычках, которые у меня с ней произошли.

Если бы меня поймали итальянцы, им пришлось бы передать меня немецким военным. Однако мое существование с момента поимки до момента передачи немцам стало бы совершенно невыносимым. Я мог представить себе все издевательства, которым подвергнут меня итальянцы, — побои, пинки, пытка жаждой и другие удовольствия, порождаемые лютой ненавистью и злобой, особенно когда итальянцы имеют дело с одним человеком, а не с бригадой британцев. Я понял, что бесполезно пытаться достать бензин и другие припасы в Бенгази. Поэтому я решил вернуться в Барку. Это можно было сделать двумя способами. Я мог либо вернуться на окраину Бенгази и следовать по прибрежной дороге, которой я приехал сюда, либо резко свернуть в глубь материка и двигаться по дороге через Эль-Абьяр, хотя она не имела такого покрытия, как Виа-Бальбия. К тому же она была на несколько километров короче и не переполнена бесконечными конвоями. Я решил ехать по ней. Вскоре я был уже далеко от аэродрома.

Хотя путешествие было не из приятных, сама мысль, что на дороге на Барку через Эль-Абьяр не было военной полиции, радовала меня. Я не встретил там ни одной машины. Трасса была покрыта крупнозернистым песком и каменистыми ухабами, а вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась пустыня, утыканная отдельными колючими кустиками.

После часа езды машина покрылась толстым слоем пыли. Тремя часами позже я неожиданно натолкнулся на двух немецких солдат, несущих патрульную службу на Эль-Абьяре.

Встречи с патрулем я здесь не ожидал. Два солдата с винтовками на изготовку появились столь неожиданно, что я впервые с момента дезертирства оказался не готовым к действию. Я остановил машину и, высунувшись из кабины, еле смог сказать «привет».

Они ответили более бодрыми голосами и опустили стволы винтовок, увидев, что я немец.

— Черт, какая неудача, — сказал один из них, и я озадаченно посмотрел на них. — Мы думали, вы англичанин, когда увидели вашу машину вдалеке, — объяснил солдат. — А куда вы направляетесь?

Я сдвинул на лоб пропыленные защитные очки и, щурясь от солнца, взглянул на них.

— В Барку и дальше в Эль-Макили, — ответил я и потянулся за бутылкой с водой, чтобы размочить комок страха, засевший в груди.

— Вам надо было ехать по прибрежной дороге — это как воскресная прогулка, — сказал один из них.

Я с сомнением покачал головой, прихлебывая из бутылки.

— Вы ошибаетесь, — ответил я и протянул ему бутылку: — Хлебните!

Но он отказался, сказав, что у них этого добра хватает.

— Виа-Бальбия так забита конвоями, что там и скорости не наберешь. Кроме того, нет ничего хуже, как ехать между двумя дизельными грузовиками и глотать пыль и их вонючий выхлоп! — сказал я солдатам, плотно завинчивая бутылку и засовывая ее в бардачок. — А вы-то чего здесь торчите? — сумел я, наконец, задать вопрос. Меня очень интересовало, что они здесь делают, ибо в этом месте не было ничего, кроме этих двух солдат, — ни машины, ни укрытия, ничего.

— Ловим, — ответил молчавший до этого солдат.

Его ответ поставил меня в тупик.

— А чего здесь искать-то?

Ведь ловить здесь было нечего. В этой безводной пустыне не было даже мух.

— Ловим английские разведдозоры, — просветил он меня.

Мое лицо, должно быть, выражало сомнение и недоверие, которое они тут же рассеяли, рассказав мне о встрече предыдущей ночью с английскими бронемашинами, ехавшими в сторону Эль-Абьяра.

— Мы захватили у них один «моррис» с барахлом, изготовленным в Британии, — детонаторами, минами-ловушками и индивидуальным снаряжением.

Я покачал головой, изображая удивление, а про себя подумал, как удивились бы они, если бы узнали, что всего лишь несколько ночей назад я находился рядом с английскими разведчиками. И все-таки было удивительно, как далеко эти британские разведдозоры проникали в глубь контролируемой немцами и итальянцами территории, учитывая, что британские базы находились за колючей проволокой вдоль ливийско-египетской границы. Они выезжали из-за линии фронта восточнее Эс-Саллума на побережье, добирались до оазиса Эль-Джагбуб (Джарабуб), а потом пересекали пустыню (около 500 км до Бенгази. — Ред.).

— Вот почему мы подумали, что вы англичанин, когда заметили вдалеке ваш английский джип. Никогда не знаешь, кто сидит за рулем этих проклятых машин, — просветил меня солдат. — А мы уж собирались сообщить на пост о вашем прибытии. Думаю, хорошо, что мы этого не сделали. Наш старик — ужасно сварливый тип — сразу бы вскипел, он у нас такой нервный. Но здесь проезжает мало машин, только грузовики снабжения наших постов да грузовики, идущие в Эль-Макили, — сказал он.

— Ну так и я еду туда же, так что мне лучше отправиться, а то война закончится, пока доберусь! — И я надвинул на глаза очки.

— Смотрите не заблудитесь, — сказал один из солдат и отступил от моего джипа, когда я завел мотор.

— А далеко ли отсюда до поста? — крикнул я, перекрывая шум мотора.

— Два километра, — ответили они вдогонку.

Комок страха и удивления внутри растворился, и я от него избавился. Если бы они искали меня, я давно был бы покойником, поскольку совсем не был готов к этой встрече. Объехав каменистый холм и убедившись, что нахожусь вне поля зрения солдат, я остановил машину и приготовил все для проезда через Эль-Абьяр. Я вытащил и проверил автомат. Быстро очистил щеткой пулемет и убедился, что лента заправлена. Хотелось бы сделать пробную очередь, но стрелять здесь было бы неразумно.

С «Парабеллумом» за поясом и парой ручных гранат в кармане на дверце джипа я почувствовал себя гораздо уверенней.

Через несколько минут, как только я выехал из-за поворота, показался занятый немцами пост Эль-Абьяр.

Я вскоре убедился, что он укреплен довольно слабо. С десяток палаток стояли на большом расстоянии друг от друга, чтобы уменьшить ущерб от воздушных налетов. Грузовики, передвижная кухня и ремонтная мастерская были беспорядочно разбросаны вокруг центральной точки, которая представляла собой бетонное фортификационное сооружение, окрашенное защитной краской и покрытое камуфляжными сетями. Здесь находилась врытая в землю цистерна, в которой, вероятно, располагался штаб этого убогого поста. Рядом имелись несколько укрытых мешками с песком пулеметных точек и три легкие 20-миллиметровые автоматические зенитные пушки, обнесенные колючей проволокой. Я проехал вдоль насыпи, но держался на расстоянии, надеясь, что никто не вступит со мной в разговор. Я уже иссяк на выдумки и на нужные ответы, в особенности на умные вопросы.

В этот полуденный час, самое жаркое время дня, большинство обитателей этого одинокого поста предавались сиесте. Только несколько фигур передвигались между палатками. К моему удивлению, меня никто не остановил и никто не обратил на меня никакого внимания. Только несколько человек, высунув руки из палаток, устало помахали мне. Я продолжал движение по внешнему периметру поста и вскоре оставил его позади. Вероятно, те два солдата, что встретились мне, сообщили, что приближается своя машина, которая следует в Барку. Десять минут спустя я миновал еще двух часовых, сгорбившихся в тени каменного выступа. Они даже не поднялись, но я заметил, как один из них заговорил в трубку полевого телефона. Они только устало махнули мне рукой, и вскоре я вновь был наедине с пустотой, пылью, жарой и дрожащим горизонтом.

Глава 35

ЭЛЬ-УББА

К вечеру, когда я подъехал к Барке, идея вновь посетить этот город показалась мне неразумной. После разгрома гостиницы я был бы самым желанным гостем для местной военной полиции. Поэтому я решил ехать на восток в направлении Дерны. Я знал там одну заправочную станцию, которая не сильно охранялась.

Ночь застала меня, когда я объезжал Барку, и вместо прибрежной дороги я решил выбрать мартубскую или другую объездные дороги. Главные магистрали ночью были забиты транспортом, так как находились в зоне действия британской авиации, которая чаще налетала днем, а я вовсе не горел желанием снова встретиться с «Харрикейном» или другим английским самолетом.

В час ночи я съехал с трассы и заночевал в каменистой лощине. После долгой дороги все тело было липким от пота и пыли, которая на ночном холоде, пропитавшись росой, образовала на коже корку.

Съев банку сардин и кусок кукурузной лепешки, сухой и жесткой, как камень, я приготовил себе кофе, не заботясь о том, заметит ли кто-нибудь крохотное пламя спиртовки.

Я долго лежал без сна, закутанный в одеяло, и думал, как достать бензин и провизию для начала моего большого путешествия по пустыне. Теперь я не очень-то радовался этому путешествию. Слишком многое могло случиться. Если машина сломается, обратной дороги не будет, поскольку в тех местах, по которым я собирался ехать, не будет никого, кто смог бы мне помочь.

Когда я проснулся следующим утром и приготовил еще кофе, было еще свежо и прохладно. Интересно, как там Ибрим и Селина, живущие за этой каменистой грядой?

Когда солнце поднялось выше кромки Эль-Ахдара, утренняя прохлада, словно по волшебству, исчезла и наступил новый день жары и пыли. Я был снова в пути и знал, где достать бензин без лишних вопросов.

После часа езды пейзаж резко изменился. Низкорослые кусты, деревья и лужайки с травой стали появляться вдоль дороги, по которой, похоже, не было никакого движения. Я пересек южную границу лесополосы Киренаики. По дороге на Дерну мне попадалось все больше и больше растительности, хоть и скудной и низкорослой. Это уже радовало глаз. Объезжая Мараву, я заметил еще один укрепленный пост, который образовывал что-то вроде «заднего забора» южнее относительно густо населенной северной Киренаики. Я медленно поехал дальше.

Теперь моей целью была Эль-Убба, склад бензина в глубине материка. Проезжая по дороге, я старался держаться подальше от Слонты, крохотной деревушки, если можно назвать деревней три хижины. Затем я подъехал к повороту на перекрестке дороги, ведущей к Кирене, где располагался штаб Верховного итальянского командования. Это было хорошее место, которое находилось так далеко от линии фронта, что трудно было себе представить, что где-то шла война.

Ближе к вечеру я прибыл в Сиди-Бу-Халфайю, которая на карте изображалась маленькой точкой. Это была забетонированная, вкопанная в землю цистерна, возле которой машины поворачивали с мартубской объездной дороги на дорогу «Джованни Берта».

Проезжая вдоль низкой бетонной стены цистерны, я увидел трех арабов, отдыхавших в тени скалы рядом с деревьями. Их вьючные животные, три тощих осла, паслись на лужайке с редкой травкой.

Убедившись, что «Парабеллум» за поясом, я прикрыл автомат на соседнем сиденье одеялом и спрыгнул на землю. Трое арабов продолжали сидеть не двигаясь и курили свои самокрутки.

— Салям алейкум, — поприветствовал я их, и они что-то промычали в ответ.

Похоже, меня здесь не очень жаловали, но я не понимал причин их враждебности.

Заговорив по-итальянски, я получил более дружественную реакцию, а после того, как я предложил подогреть кофейник на моей спиртовке, мы уселись в кружок уже совсем по-дружески.

Эти арабы устали от войны. Итальянцев они ненавидели, как чертей, немцев использовали, чтобы продавать им всяческую информацию и воровать у них как можно больше припасов и оружия. Англичан считали сумасшедшими, особенно тех, кто отваживался выезжать в дальние разведдозоры. Они не могли понять, что нужно этим англичанам, которые то и дело появлялись в Киренаике, все вынюхивая и задавая вопросы.

В общем, как я понял, они не верили никому и при каждом удобном случае старались стащить все, что могли. Фактически эти три араба были настоящими падалыциками, вроде стервятников или гиен.

Забравшись в глубокое подземное нутро цистерны, я не нашел там ни капли воды. Скелет газели лежал там, где застигла ее смерть, — на грязном каменистом полу. Она провалилась в отверстие, когда там еще была вода, естественно, не смогла выбраться и утонула. Интересно, почему арабы не вытащили труп, пока он еще был телом, а не грудой белеющих костей.

Эти глубокие помещения, укрепленные бетоном — подземные пещеры, — заполнялись водой во время дождей, которые раз в год выпадали в пустыне. Тогда песчаные низины превращались в грязные болота, а сухие русла на горных склонах — в полноводные потоки с водопадами. В этот период арабы-кочевники вместе со своими стадами коз, верблюдов, собаками и птицей перемещались на вершины плато и пережидали период дождей в ветхих и убогих глинобитных хижинах.

Прежде чем покинуть эту троицу, которая так и сидела на корточках, но постоянно пронизывала меня оценивающими взглядами, я выудил из них кое-какую информацию о складе и бензохранилище в Эль-Уббе. По их словам, немцев там не было, только итальянцы. Этим бензином, видимо, никто не пользовался. Я предположил, что эти хранилища были построены на случай крайней необходимости. Впрочем, кочевники либо не могли, либо не хотели дать мне более точную информацию.

Еще через час я уже был вблизи Эль-Уббы, как я понял по клубам пыли, поднимавшимся над дорогой «Джованни Берта».

Я подумал, что моя машина тоже поднимает такую же пыль, и поэтому стоило, пожалуй, остановиться и изучить местность впереди. Я бы не беспокоился, если бы просто проезжал мимо, но я собирался остановиться и выяснить, можно ли запастись топливом в местном бензохранилище.

Съехав с дороги и повернув за выступ скалы, я почувствовал себя укрытым от возможного наблюдения.

С автоматом за спиной я полез по ребру скалы, стараясь добраться до ее верха — гребня, покрытого колючей травой, низкорослыми деревьями и кустарником. Когда я достиг его, то примял довольно много кустов.

Эль-Убба, расположенная всего лишь в двух километрах от меня, состояла из нескольких небольших домиков, к которым сзади прилепились арабские глинобитные хижины.

На небольшом расстоянии от домов находился форт с глинобитными стенами коричневого цвета, первоначально предназначавшийся для защиты от набегов арабских племен, но бесполезный против современных оружия и методов ведения боя.

К северу от дороги стоял внушительных размеров палаточный лагерь итальянцев, двигавшихся взад-вперед, как потоки муравьев. Недалеко от домов располагалось несколько сараев с низкими крышами и припаркованными снаружи грузовиками и легковушками. Несмотря на яркий дневной свет, были видны искры сварочного аппарата. Это наверняка была ремонтная мастерская.

Похоже, что Эль-Убба была крупной перевалочной базой для конвоев и военных транспортов; даже если гарнизон был полностью итальянским, немецкие машины наверняка появлялись здесь для дозаправки и ремонта.

Поскольку о моем дезертирстве сообщалось в немецком печатном выпуске новостей «Оазис», то ордер на арест и мои фотографии здесь, несомненно, имелись. В деревне мне придется быть очень осторожным.

На окраине я увидел величественный монумент, возведенный итальянцами, но не смог разобрать, что он собой представлял. Итальянцы были любителями возводить монументы где угодно. Стоило только человеку стать знаменитостью, как ему тут же ставили памятник, иногда прекрасный с художественной точки зрения, но никому не нужный в данном месте. Просто веха в голой пустыне.

Я не увидел бензохранилища, но это меня вовсе не удивило, поскольку стальные бочки с горючим могли выглядеть как камни или быть замаскированными от наблюдения.

По пути к машине я понял, что не стоит прятать джип за пределами деревни, поскольку невдалеке я увидел несколько палаток кочевников.

Любой араб, натолкнувшись на машину, вряд ли пройдет мимо. Он утащит все, что сможет отвинтить. И опять-таки, было бы подозрительным, что немецкий солдат ходит по городу пешком. Сейчас почти никто не передвигается пешком. Даже самые нищие арабы передвигаются на тощих ослах.

Я не был уверен, следует ли мне въехать в Эль-Уббу сейчас или дождаться темноты. В конце концов, я не нашел причины, чтобы сидеть и ждать. Если появятся гарнизонные патрули, то подозрение вызовет как раз то, что я остановился в пустыне, а не в деревне. Сделав кое-какие приготовления, я выехал из-за скалы и по трассе направился к домикам, лачугам и палаткам этого убогого оплота «Римской империи Муссолини».

Я знал, что подвергаюсь большой опасности, но у меня не было выбора. Мне придется использовать любой шанс, чтобы раздобыть здесь бензин, воду и провиант, причем в больших количествах.

Глава 36

КВАРТИРА И СТОЛ

Первыми живыми существами, которых я встретил, подъехав к деревне Эль-Убба, были сотни коз, которых пас одинокий араб, отдыхавший в тени сухого дерева. Он равнодушно взглянул на меня — видимо, я не вызвал у него никакого интереса.

Затем я увидел арабскую женщину, с головы до пят закутанную в черный бурнус и черный яшмак, доходивший до глаз. Ее одежда так тщательно скрывала ее женские прелести, что она была скорее похожа на пугало, чем на женщину. В ее черных глазах, сверкавших поверх яшмака, было столько злобы, что даже храбрец мог захромать от страха. Возраст ее представить было невозможно, зато не было сомнений в том, что ее глаза пылали ненавистью.

Путь мне преградила баррикада, окутанная колючей проволокой, в которой, однако, был проем, куда могла проехать машина. Замаскированная глинобитная лачуга, стоявшая позади нее, укрывала часового с изможденным лицом, который либо умирал от скуки, либо был близок к потере сознания от невыносимой жары.

Он вытащил свое тело из-под навеса и захромал к проволочному заграждению.

— Алло, ты немец? — выдавил он из себя вопрос, сам удивившись тому, что в его исхудавшем теле еще теплится какая-то жизнь.

— Si, amico, — ответил я, заглушив мотор.

— Куда направляешься? — деловито спросил итальянец.

— В Дерну, — односложно ответил я, наблюдая за лачугой позади него и размышляя, сколько в ней еще таких придурков.

Затем он пожелал узнать, откуда я еду. Я заверил его, что не откуда-нибудь, а из Бенгази.

— О, mama mia! И много там синьорин? — с энтузиазмом поинтересовался часовой.

— Да-да, в Бенгази очень много прекрасных синьорин! — заверил я его и ради смеха спросил, много ли синьорин в Эль-Уббе.

Слабая искра интереса осветила его измученное лицо.

— Целых двадцать две! — неожиданно бодро ответил он, а потом добавил: — И притом очень недорогие.

— Quanta costa? (Сколько они стоят?) — ответил я просто для поддержания разговора, понимая, что продажное женское тело является у итальянца главной темой для разговора.

В его глазах промелькнул оценивающий огонек, и он сказал, что цены высоки, аж сотня лир, но, нагнувшись ко мне, заговорщически добавил, что знает одну даму, которая берет за услуги только сорок. Это заявление, подкрепленное благодушным выражением лица, дало мне понять, что это тот человек, из которого можно выудить всю нужную мне информацию об Эль-Уббе.

Я спросил у итальянца, где я могу остановиться, и он назвал мне несколько мест. Часовой сказал, что будет рад показать мне город, когда сменится, а будет это через три часа.

Из боковых карманов своего рюкзака я извлек купюру в сто лир и, скатав ее в трубку, передал ему.

— Прекрасно. Ecco, — сказал я и запустил мотор.

Он выпучил глаза, развернув трубку и обнаружив месячную зарплату солдата Муссолини.

— Molte grazie, amico, grazie! Grazie! (Большое спасибо, друг, спасибо, спасибо!) — прокричал он вслед, когда я медленно отъезжал.

Мое появление на главной улице этой деревни вызвало большое оживление. За мной, должно быть, наблюдали, пока я болтал с часовым. Мой джип окружило с полсотни мальчишек, которые кричали, что могут показать, где достать все, что мне нужно. Я поехал медленно, n они бежали рядом, продолжая орать изо всех сил. Эти оборванцы, одетые в вонючие лохмотья, покрытые коростой грязи, выглядели совершенно истощенными, и лишь одному Богу было известно, откуда у них брались силы кричать и бежать одновременно.

Один невысокий парнишка, очевидно наловчившийся делать это, забрался на подножку моего джипа и, увидев, что я не рассердился, вскоре уселся на сиденье рядом со мной. Я немного прибавил скорости, иначе в машину влезла бы вся толпа.

Повернув за угол, я оказался на деревенской площади. Парочка вызывающе одетых итальянок одарила меня взглядом типа «привет, незнакомец», и я ответил им изумленным взглядом.

Не каждый день увидишь в пустыне европейскую женщину в модной одежде, в чулках со швами, бегущими вверх по точеным ножкам, но в этой дыре к ним, по-видимому, давно привыкли.

Маленький оборвыш, сидевший рядом со мной, перестав кричать, ткнул меня грязным пальцем под ребра и на чистом итальянском сказал:

— Синьорита Гуилья просит не слишком много!

— Сорок лир, что ли? — спросил я.

— Да-да, сорок лир, — ответил он, в восторге от того, что я так быстро схватываю реальности жизни в Эль-Уббе.

Я не смог удержаться от смеха.

Я спросил, где я могу принять ванну, пообедать и побриться, и он показал мне такое место. Вскоре я остановил машину перед убогим домишкой на боковой улице.

Я дал ему пять лир, и он согласился присмотреть за моим джипом и его содержимым, пока я не узнаю насчет квартиры.

Поппа Гуцци был владельцем постоялого двора и прекрасным знатоком достоинств местных синьорит (это определенно было главным предметом заботы всей деревни), а также во многих других вопросах и конспиратором, когда сполна заплачено. Он предоставил мне маленькую комнатку с окном без стекла, с карнизом без занавесок и дверью без замка.

— Вы подоприте дверь стулом, — посоветовал он.

Я с радостью увидел в комнате настоящую кровать, застеленную, к моему удивлению, абсолютно чистыми белоснежными простынями.

— Вам будет здесь хорошо, — заверил он меня.

Я заплатил за два дня за комнату, кровать, стул и пользование душем, который состоял из английского двадцатилитрового бака, подвешенного в двух с половиной метрах над полом и управляемого системой шнурков.

Он уже выходил из комнаты, но я окликнул его и спросил, много ли немцев бывает в Эль-Уббе.

— В Эль-Уббе, — ответил Гуцци, — останавливается на ночевку много немецких конвоев. Но водители всегда спят в своих грузовиках!

И он пояснил, что иначе к утру не будет ни грузовиков, ни их содержимого.

Через час я вселился в комнату. Мой оборвыш затащил кое-что из моих вещей внутрь, а когда я побрился, помылся и надел чистую рубашку и брюки, то почувствовал себя лучше, чем за все предыдущие дни. Я заплатил синьору Гуцци десять лир, чтобы моя одежда была постирана к утру, а загнав свой джип во двор и поставив его возле дома, я почувствовал себя почти в безопасности, несмотря на то что деревня была битком набита итальянскими военнослужащими.

Поскольку мне не было нужды выходить наружу днем, я растянулся на кровати, решив поискать бензохранилище после наступления темноты.

Бензин там был, и, по словам оборвыша, в больших количествах. И даже, наверное, недалеко.

Чтобы попасть, куда я хотел, мне были нужны четыре бочки. Воду и провиант тоже придется покупать. Дождавшись темноты, я смогу выйти и найти, где все это можно приобрести. И, засунув «Парабеллум» за пояс, а автомат — под подушку, я крепко заснул.

Но я кое-чего не знал. Поппа Гуцци видел мою фотографию в немецком армейском листке «Оазис» с обещанием вознаграждения за информацию, которая поспособствует моей поимке.

У него была хорошая память на лица. Мой «бедфорд» без верха кабины тоже упоминался в полицейской сводке. И сейчас этот автомобиль стоял у него во дворе. Так что он не сомневался, кто я такой.

Но я, не подозревая об этом, крепко спал, утомившись после долгой дороги.

Глава 37

БОЛЬШАЯ БЕДА

Что-то ударило мне под ребра. Острая боль взметнулась к груди, и это было первое, что я осознал. Пока я корчился от боли, меня ослепили яркие лучи фонарей. Я приподнялся в смятении, и в лицо мне уперся ствол карабина. Пара волосатых ручищ ухватила меня за грудки и оторвала от кровати. Взглянув в смуглое лицо солдата итальянской военной полиции, я понял, что попался, сомневаться в этом не приходилось.

Моя рука в поисках «Парабеллума» скользнула к ремню, но не тут-то было. Жесткий носок ботинка с такой силой врезался мне в запястье, что я подумал, оно сломается. Один полицейский вытащил у меня из-за пояса пистолет, а другой наотмашь ударил тыльной стороной ладони по лицу.

— Вонючий дезертир! — рявкнул голос по-итальянски, и удар в солнечное сплетение согнул меня пополам.

В комнату вошел капитан итальянской военной полиции и приказал прекратить избиение. Вокруг меня стояли шестеро вооруженных солдат. По выражению их лиц я понял, что они с удовольствием убили бы меня прямо сейчас. Я почувствовал что-то влажное на губах — это была кровь. Я почувствовал ее соленый привкус, ощупав языком верхнюю губу, рассеченную ударом руки с кольцом на пальце.

Солдаты расступились, давая проход капитану. Один из них, коротышка с лицом чучела и в форме, висевшей на нем как на сушилке для белья, протянул офицеру мой «Парабеллум», объяснив, что они отобрали его у меня, когда я собирался его выхватить. Остальные загалдели, комментируя слова своего товарища, и снова стали приближаться ко мне.

— Silenzio! (Молчать!) — рявкнул капитан. В этой маленькой комнате — площадью всего лишь несколько квадратных метров, — битком набитой солдатами, которые чувствовали себя героями, поймав одного-единственного дезертира, его голос прозвучал как гром.

Кованые кавалерийские сапоги звонко процокали по бетонному полу, и капитан навис надо мной. Я чувствовал себя совсем паршиво, ощущая, как кровь стекает по подбородку и шее за ворот рубашки. Черные, холодные глаза сверкали со смуглого лица капитана из-под козырька стального шлема, не давая повода надеяться на сочувствие. Он лишил сержанта и солдат удовольствия расправиться со мной с единственной целью — создать видимость порядка, пресечь самосуд и отправить меня на тот свет без суматохи и на основании закона.

— Обыщите его, сержант, — рявкнул он, не сводя с меня глаз.

Пара рук грубо обшарила меня. На мне были только рубашка, шорты, носки и ботинки — перед сном я не стал их снимать, поскольку у меня не было сил, и я недоумевал, что они рассчитывали на мне найти.

— Niente (ничего), — промямлил сержант, закончив обыск.

— Тут есть его вещи, Capitano, — вставил один из солдат.

— Обыскать, — последовал приказ.

Как стая стервятников на кусок гнилого мяса, они накинулись на мой рюкзак, разорвав его и рассыпав по всему полу одежду, документы, карты и туалетные принадлежности.

Капитан, не отрывая от меня взгляда, расстегнул нагрудный карман и, вытащив листок розовой бумаги, стал разворачивать его с демонстративным спокойствием. Я бы мог сказать ему, что это за листок, еще до того, как он его развернул, — это был ордер на арест с моей фотографией и кое-какой информацией обо мне.

— Имя? — спросил он по-итальянски.

Я не стал отвечать ему; просто смотрел на него, стараясь выиграть время и обрести ясность ума, а сам в это время отчаянно искал выход из положения и способ сбить с них спесь.

Рык, который он издал, не получив от меня ответа, сделал бы честь любому немецкому старшине. Казалось, даже стекла в окне задрожали, а солдаты, рывшиеся в моих вещах, подскочили на ноги, как испуганные кролики.

— Имя! — громоподобно повторил он.

Я пожал плечами и ответил:

— Non palro italiano. (Я не говорю по-итальянски.)

Удар капитанского кулака опрокинул меня на бок, а из глаз моих посыпались искры. Но в этот момент что-то твердое уперлось мне в локоть. Под большой подушкой все еще лежал автомат.

— Нет, ты прекрасно говоришь по-итальянски, Гюнтер Банеман. — Теперь голос капитана звучал спокойно. Ему легко удалось принять спокойный вид. Он-то по морде не получал.

Солдаты закончили рыться в вещах и обратились к капитану, который оглянулся и уставился на два подсумка с шестью автоматными магазинами, в каждом из которых было по тридцать два патрона, валявшиеся на полу.

При виде магазинов с патронами мой мозг словно молнией осветило. Теперь они поймут, что у меня есть автомат. Оставался только один шанс. Если я его не использую, то мне очень скоро придется предстать перед расстрельной командой. Лежа на боку поперек кровати и чувствуя, как кровь стекает из носа и с губ, я притворился, что потерял сознание.

— Le giberne! (Боеприпасы!) — снова рявкнул капитан, указывая на магазины на полу.

Слегка застонав, я повернулся к нему лицом и, указав на задний двор за окном, произнес всего одно слово, сообщая о стоявшем там джипе. Я еле прохрипел слово «автомобиль», но он его хорошо расслышал.

Едва я произнес это слово, как из коридора послышался возбужденный и трескучий голос Гуцци, и его голова осторожно просунулась в дверь.

— Si, si, Capitano, — проскрипел он, подтверждая, что мой джип стоит на заднем дворе.

Этот жирный жлоб и гнилой спекулянт вряд ли понял, как здорово помог мне. Не успел он произнести эти слова, как шестерка солдат рванулась к двери, чуть не опрокинув по пути этого откормленного борова. Чувствуя себя героем, Гуцци вошел в комнату.

— Одному остаться здесь! — крикнул капитан. С него мигом слетело его показное спокойствие.

Сержант проинструктировал солдата, похожего на сушилку, не спускать с меня фонарь и держать на мушке своего карабина, а капитан расстегнул свою миниатюрную кобуру на поясе, извлек из нее маленький пистолетик с изящной гравировкой и направил его на меня. Я лежал поперек кровати, делая вид, что мне очень плохо. Сержант и солдаты выскочили из комнаты и бросились на задний двор к моему джипу.

— Давно он здесь? — отрывисто спросил капитан вонючего мерзавца Гуцци.

Подняв вверх, словно извиняясь, свои волосатые руки, Гуцци объяснил, что вынужден зарабатывать на жизнь, сдавая комнаты солдатам и всем, кто приезжает сюда.

Наконец, капитану удалось выдавить из Гуцци, когда и как я прибыл. Крохотный ствол капитанского пистолета был постоянно нацелен на меня, а фонарь солдата непрерывно светил мне в лицо.

— Принесите лампу, — приказал капитан хозяину.

Радуясь, что может оказать капитану услугу, тот выскочил из комнаты.

Неожиданно из окна послышался какой-то шум. Сержант с солдатами нашли джип. Лучи их фонарей замелькали снаружи. Их возбужденные крики раздразнили воображение капитана.

— Не спускай его с прицела, — приказал он коротышке, который шагнул вперед, тыча в меня стволом винтовки.

Мои шансы сделать неожиданный прыжок резко возросли, поскольку ствол винтовки находился в нескольких сантиметрах от моих коленей.

Капитан опустил свой гравированный дамский пистолетик и, смерив меня холодным взглядом, шагнул к окну взглянуть, что там за шум.

— Тут даже пулемет есть! — крикнул сержант взволнованно, увидев, что капитан высунулся из окна.

Охранявший меня солдат не мог удержаться, чтобы не посмотреть в его сторону.

Я ударил ногой по стволу винтовки, и он взметнулся вверх. Пуля, вылетевшая из него, попала в потолок, обрушив тучу пыли и мусор; фонарь ударился об пол и погас.

Несмотря на то что мои глаза были ослеплены светом фонаря, я рванулся к солдату. Он после моего неожиданного удара ногой отшатнулся назад и не успел еще восстановить равновесие, как я налетел на него. Мы с грохотом врезались в стену.

Вывернув винтовку из его рук, я почувствовал какое-то движение совсем рядом. Из ствола пистолета сверкнуло пламя, на долю секунды вновь наступила тьма, затем снаружи послышались крики солдат, лучи их фонарей осветили окно. Но стрелять они не могли, поскольку у окна стоял капитан.

После удара солдату ногой в пах я опустил приклад ему на лицо. Послышался слабый хруст сломанной кости, а затем пронзительный вопль боли.

Нагнувшись, я схватил винтовку за ствол, размахнулся и запустил ее в сторону окна. Приклад винтовки обрушился на подбородок офицера. Я видел на фоне окна, что капитан рухнул, как подрезанный бычок.

Одним рывком я выхватил из-под подушки автомат.

Почувствовав в руках его сталь и зная, как он послушен в моих руках, я ощутил прилив сил. Солоноватый привкус крови, которая текла из разбитого носа и губ, дал мне новый импульс, и он помог мне доделать то, что надо было доделать.

Глава 38

АД РАЗВЕРЗСЯ ПЕРЕДО МНОЙ

Вот оно — теперь или никогда, убивай или будешь убит сам!

Тьму в маленькой комнате разорвали вспышки от выстрелов моего автомата, пули вонзались в офицеpa и солдата, когда они пытались встать и найти свое оружие. Они хрипло кричали и звали на помощь.

Грохот прыгающего в моих руках автомата слился с их криками, и они оба тяжело рухнули на пол. Одним прыжком я пересек комнату и, очутившись у открытого окна, стал осыпать градом пуль задний двор. Грохот пуль, стучавших по стальным частям моего джипа, свидетельствовал о том, что прицел мой верен и они не могут поднять головы. Лучи фонарей беспорядочно метались в разных направлениях, и сержант в отчаянии приказывал погасить их. Внезапно все покрылось мраком, я видел только вспышки выстрелов из карабинов, слышал свист пуль, залетавших в окно, и звуки их ударов о стены.

Магазин моего автомата опустел. Глухое клацанье его механизма при нажатии на спуск напомнило мне, что подсумки с магазинами лежат на полу рядом с кроватью.

Распластавшись по полу, я, извиваясь, подполз к ней и стал на ощупь искать подсумки, слушая пение пуль, которые проносились в нескольких сантиметрах над моей головой. Вскоре я нащупал то, что в отчаянии искал. Выдернуть магазин из подсумка и вставить его в автомат вместо пустого было делом секунд, но они показались мне полугодом.

Повесив на шею пояс с подсумками, я был готов к дальнейшим действиям. Движение, скорее услышанное, чем замеченное глазом, затихло после короткой автоматной очереди. Я посчитал, что вторая очередь, посланная в окно, на некоторое время задержит полицейских на месте.

В два прыжка я добрался до двери и оказался в узком проходе. В конце его мелькнула фигура, но рухнула на пол, сраженная моей очередью.

Я сознавал, что эта стрельба, длившаяся одну-две минуты, поднимет на ноги весь гарнизон деревни. У меня оставался только один разумный выход — бежать, и бежать как можно скорее и дальше. У меня был шанс скрыться в пустыне под покровом темноты.

Миновав коридор, я выскочил из двери и, с яростью нажимая на спуск автомата, стал поливать направо и налево пулями, словно в моих руках было не оружие, а садовый шланг. Так я пересек дорогу. Пули с визгом пролетали мимо, и я понял, что несколько полицейских обогнули задний двор и вышли к фасаду дома Гуцци, открыв по мне беспорядочный огонь.

Добежав до домов на другой стороне улицы, я нырнул в ближайшую открытую дверь. Попытка выпустить еще одну очередь оказалась тщетной — магазин снова был пуст. Впереди меня слышались крики ужаса, позади с улицы — крики полицейских и винтовочные выстрелы.

Когда я вставлял новый магазин, на улицу выехала машина с ярко горящими фарами. В эту же секунду в свете этих фар я увидел двух солдат, пересекавших улицу в моем направлении. Я дал короткую очередь, и они остановились. Я не видел, попал ли я в них, или они просто залегли. Но мне было наплевать.

Пробежав по дому, я угодил на кухню, где горела лампа. Рядом с очагом, прижавшись к стене, стояла старуха. Увидев меня, она издала каркающий крик ужаса и упала в обморок.

Выскочив через черный ход, я пересек задний двор, но не был уверен, куда бежать дальше, — вокруг стояла кромешная тьма. Я видел только тусклые силуэты других домов и постарался как можно быстрее удалиться от того дома, который только что покинул.

Что-то ударило меня по горлу, перебив дыхание, но когда я растянулся на земле, то понял, что налетел на бельевую веревку, натянутую между двумя шестами.

Невдалеке позади меня продолжалась стрельба. Солдаты все еще обстреливали парадную дверь дома, в который я заходил. Я надеялся, что старуха не пострадает. Шум моторов теперь доносился отовсюду, а возбужденные крики усилились.

Встав на ноги, я как можно быстрее покинул это место. Надо было хоть на какое-то время спрятаться там, где не было солдат и света. Мои ботинки стучали по камням и хрустели по крупному песку. Эти звуки могли выдать мое местоположение.

Остановившись в тени дерева, я прислушался к движению преследователей, но не услышал ничего, кроме возбужденных голосов и стаккато автоматных очередей и винтовочных выстрелов. Значит, полицейские все еще обстреливают тот дом. Видимо, они не заметили, как я выскочил с черного хода, но вскоре они поймут, что мне удалось ускользнуть от них. Свет автомобильных фар быстро приближался к тому месту, где шла стрельба. Скоро они увидят, что птичка упорхнула.

Я находился всего в нескольких сотнях метров оттуда, но не имел никакого представления о том, куда надо свернуть и в каком направлении бежать. Сняв ботинки, чтобы мои шаги не были так слышны, я попытался представить, где находился постоялый двор Гуцци и с какой стороны я въехал в деревню. В таком состоянии я не мог рассуждать здраво, но вспомнил расположение домов на деревенской площади.

В моей голове забрезжила идея, и я продолжал движение в надежде выбраться из этого осиного гнезда. Внезапно стрельба утихла и наступила тишина. Я подумал, что мои шаги даже без ботинок слышны в радиусе нескольких километров. Нелегко было передвигаться по земле Эль-Уббы, усеянной острыми камнями.

После прекращения стрельбы снова раздались возбужденные крики, которые стали еще громче. Вероятно, мои преследователи вошли в тот дом и никого, кроме старухи на кухне, не обнаружили. Хоть она и была в обмороке, ей не было нужды объяснять им, что я убежал через черный ход с кухни.

Впереди себя я увидел низенькую глинобитную лачугу, держась от нее подальше, обошел слева и оставил позади себя. Вдруг прямо впереди меня появился свет фары. Должно быть, здесь была еще одна улица. Еще два автомобиля выехали из-за угла не более чем в двухстах метрах от меня и двигались в моем направлении.

В поисках укрытия я заметил несколько темных бугров, похожих на каменистые выступы. Сделав несколько перебежек, я достиг этих бугров, которые оказались бензиновыми бочками. За ними я и спрятался.

Через двадцать секунд лучи фар осветили бочки, и мои ладони покрылись холодным потом. Лучи пошарили раза три, затем машины уехали.

Я не смел шевельнуться, боясь, что рядом могут находиться и другие машины. Если я покину свое укрытие, то окажусь на открытой местности.

Грузовики остановились не более чем в трехстах метрах от моего укрытия. Раздались команды, отданные резким тоном, и из машин посыпались солдаты. Машины заняли позиции так, чтобы их фары освещали местность и стены дома, который я покинул.

Я видел, как другие солдаты прижались к стенам дома с винтовками на изготовку. На грузовиках прибыло не меньше двадцати пяти человек. Они выстроились в шеренгу и стали двигаться по направлению к дому, осматривая местность. Если они зайдут со всех четырех сторон, я окажусь в мешке и один автомат меня не спасет.

Наблюдая за солдатами, рыщущими в свете фар своих машин, я выскользнул из-за бочек и отполз от них. Вскоре я наткнулся на ров, за которым находилась какая-то дорога, но домов поблизости я не заметил. Я слышал, как в груди громко стучало мое сердце. Зажав оружие в одной руке, а ботинки — в другой, я стремительным броском перебежал через дорогу.

Оглядываясь назад, я видел, что солдаты почти достигли дома, но между нами теперь было уже около полукилометра.

Вокруг меня торчали каменные выступы. Скользнув за камень, я попробовал успокоиться и оценить обстановку. Бесполезно было двигаться вслепую в каком-либо направлении. Я мог наткнуться на часового, охранявшего лагерь или склад, и одного его выстрела будет достаточно, чтобы поднять на ноги весь гарнизон.

Я чувствовал сильную боль в ступнях и понял, что порезал их об острые камни, но сейчас это казалось мелочью.

Затем я вдруг увидел памятник на вершине холма. Он отчетливо выделялся на фоне звездного неба и был для меня чем-то вроде дорожного знака. Он сразу дал мне возможность определить свое местонахождение.

В этот момент рядом с домом, который обыскивали солдаты, раздался выстрел. Было ли это случайностью или ложной тревогой, но шквал огня, который за ним последовал, сделал бы честь защитникам Тобрука.

Меня это слегка позабавило, но я сразу же понял, что это дает мне шанс продолжить движение. Одно было ясно — пока стрельба слышна из города, значит, стреляют не в меня. Мне попалось еще несколько строений, но я обошел их подальше и продолжил свой путь. Затем что-то быстрое метнулось ко мне, послышался стук гравия, и я бросился на землю, пытаясь взять этот предмет на мушку, но прежде, чем я успел это сделать, оно было уже на мне. Я чуть было не начал стрелять, но вовремя сообразил, что это была обыкновенная дворняга, услышавшая мои шаги. Она подняла страшный лай, но я схватил камень и швырнул в мечущееся животное. С глухим стуком камень достиг цели, и вместо лая послышалось жалобное взвизгивание. Из дома, который я обошел, прозвучал мужской голос, и по гортанным звукам я понял, что это был араб. Пес, продолжая скулить от боли, побежал на голос. Я побежал прочь, на случай, если арабу придет в голову посмотреть, что это испугало его пса. Теперь я уже находился на некотором расстоянии от улиц и дорог. Я видел множество зажженных фар невдалеке, но ни одна машина не двигалась в мою сторону. Огни зажглись почти во всех домах. Стрельба прекратилась. Интересно — они, наверное, подстрелили какого-нибудь бедолагу, который выскочил из комнаты своей подруги и оказался изрешеченным пулями. Боль в ступнях была ужасной. К подошвам было больно прикасаться, но я не решался надеть ботинки. Скрип подкованных ботинок был слышен далеко в ночи, и я решил, что лучше идти, преодолевая боль, чем быть подстреленным каким-нибудь часовым. Через полчаса я был уже далеко от деревни. Уставший и разбитый, я уселся на землю. Я находился на вершине одного из каменистых холмов, окружавших Эль-Уббу. Колючие кусты давали хорошее укрытие, но продираться через них было несладко. Их жесткие и колючие ветки царапали и сдирали кожу.

Больше всего хлопот доставляли мне подошвы ступней. Я растирал их пальцами, чтобы избавиться от песчинок, въевшихся в многочисленные мелкие порезы.

Проверив содержимое своих карманов, я обнаружил скатанную в трубку пачку купюр достоинством по сто лир. Я бы с радостью отдал их за пару чистых носовых платков, чтобы перевязать ступни, но я оставил брюки в доме старого прохвоста Гуцци, и грязные платки отправились в стирку. Других же у меня не было.

Тонкие хлопчатобумажные носки, выдаваемые солдатам вермахта, превратились в лохмотья. Кроме того, их вообще с трудом можно было носить. В Германии их, видимо, изготавливали из целлюлозы, и, пропитываясь потом, они становились жесткими, как доски.

Ни носового платка, ни бинта, ни носков, более того, ни глотка воды, а первые приступы жажды уже мучили меня… В этот момент я понял, что, хоть мне и удалось уйти из Эль-Уббы, мое положение сильно не улучшилось. Я просто пришел к необходимости принять решение — погибнуть, сдаться или совершить какой-то непредсказуемый поступок.

Что это мог быть за поступок, я и представить себе не мог. Усталость после тяжелого побега одолела меня. Напряжение последних часов брало свое, и я решил немного передохнуть, чувствуя хоть какую-то временную безопасность.

Но я понимал, что отдохнуть как следует мне здесь не удастся. Мне нужно было найти более уединенное место. А вдали светились огни Эль-Уббы, такие мирные и зовущие, но не для меня.

Глава 39

ОБРАТНОЙ ДОРОГИ НЕТ

Судьбы, которая ждет дезертира, не пожелаешь никому, думал я. Не жизнь, а сплошной кошмар — в тебя стреляют тут, в тебя стреляют там, и нигде не чувствуешь себя в безопасности. Я понял, что достиг точки, откуда возврата нет. Возможно, я достиг ее уже давно, но я осознал это только сейчас. Я оказался в глубине пустыни без пищи, воды, транспорта, вещей и лишь с очень слабой надеждой добраться туда, куда я хотел, с единственным другом, автоматом, для которого осталось так мало боеприпасов.

Короткое пребывание на вершине холма не принесло мне ничего хорошего. Мои ступни за это время сильно распухли, и, когда я поднялся на ноги, по ним распространилась тупая боль. И все-таки я решил не надевать ботинки. Их скрип по гальке мог привлечь в темноте моих преследователей. Поэтому я, превозмогая боль, молча и осторожно захромал дальше.

Вершины каменистых холмов покрывал гравий, но внизу встречались участки песка, по которым босиком было легче идти. И все же наверху было безопасней, чем у подножия холмов. Когда придет день, внизу меня сразу бы заметили, а сверху я сам буду видеть любое движение.

Продвигаясь очень медленно и каждый раз выбирая место, куда ступить, я в конце концов понял, что мне придется отдохнуть, пока было можно. Напряжение прошлой ночи сильно сказалось на мне.

Я нашел большой камень с довольно плоской вершиной. Забравшись на него, я улегся, положив под голову вместо подушки ботинки.

Я знал, что вскоре выпадет роса и пропитает все вокруг и что между двумя и четырьмя часами ночи станет очень холодно. Холод будет пронизывать меня до тех пор, пока из-за горизонта не поднимется солнце. Глядя на звездное небо, я ощущал себя ничтожно маленьким и чувствовал, что все человечество ополчилось на меня.

Камень, на котором я отдыхал, источал тепло, которое, словно снотворное, прогнало мою тоску и одиночество, и я крепко заснул.

Но ночной холод сначала заставил меня ворочаться в полусне, а затем полностью охватил меня. Поднявшись, я понял, что спал совсем немного и уже не усну, пока солнце не покажется из-за горизонта. Сереющее небо означало, что вскоре придет новый день.

Глядя вниз на Эль-Уббу, я видел, что часть деревни уже проснулась. То и дело до меня доносилось рычание заводимых моторов, когда какой-нибудь водитель ни свет ни заря проверял свой мотор и гонял его, доводя до нужной кондиции. То тут, то там мелькали далекие и слабые отблески света.

Растирая свои занемевшие ноги, я сознавал, что с первыми лучами солнца патрули, скорей всего, прочешут в поисках меня деревню и окрестности, поскольку во вчерашней переделке наверняка были раненые и убитые.

Я полагаю, что капитан и солдаты, державшие меня под прицелом, были убиты или ранены — скорей всего, убиты. Очередь из автомата МР.38 с близкого расстояния оставляет мало шансов остаться в живых, а когда я стрелял, расстояние было очень маленьким, и в них наверняка попало по нескольку пуль калибра девять миллиметров.

Взглянув в направлении, противоположном Эль-Уббе, я заметил небольшой костерок, горящий на расстоянии не более полукилометра. Какой-то араб заночевал там и теперь подбрасывал затухающие угольки во вчерашний костер, чтобы оживить его.

Арабы не оставляют на ночь большой костер. Запасы топлива скудны, а еще дальше в пустыне, где нет даже кустарников, для поддержания дымящегося подобия костра применяется засохший верблюжий помет.

Мне приходилось принимать в расчет не только военные патрули, но и странствующих арабов, особенно тех, кто путешествует верхом и не в одиночку. А их беспородные псы были бы для меня особенно неприятной помехой.

Боль в ногах немного стихла. Я попробовал встать на ноги, но их пронзила адская боль. Ступни заметно распухли. Когда я спускался с большого камня, на котором спал, боль от их соприкосновения с неровной поверхностью земли удовлетворила бы любого мазохиста или индийского факира.

Со всех веток и колючек окружавших меня кустов свешивались тяжелые капли росы, и это, по-видимому, был мой единственный шанс сегодня напиться. Сняв рубашку, я порадовался, что она была чистой, ведь я надел ее только вчера вечером. Моя старая так сильно пропиталась потом и грязью, что меня бы просто стошнило.

Расстелив рубашку на земле под кустом, я сильно потряс его, и вскоре множество капель образовали на ткани небольшие лужицы. После этого, осторожно подняв края материи, я собрал воду в одну маленькую лужу и высосал прямо оттуда.

Повторив эту процедуру несколько раз, я вскоре утолил жажду и вдобавок получил влажную рубашку, которая пришлась как раз к месту, чтобы протереть множественные порезы на ступнях. Я обернул ступни мокрой рубашкой, надеясь, что это уменьшит опухоль, пока я буду ждать рассвета. К тому времени я уже должен буду находиться в пути. Но куда? На чем? И с чем?

Откинувшись на спину, я стал искать ответы на эти вопросы.

Мой джип утрачен вместе со всем грузом, включая карты, без которых в пустыне не обойтись, и маленький компас, без которого невозможно, не подвергаясь опасности заблудиться, сворачивать с дорог.

Самыми важными условиями моего выживания были: вода, затем пища и, наконец, транспорт. Я знал, что пешком по пустыне далеко не уйдешь, особенно если за тобой охотятся и травят, как на псовой охоте, но роль гончих псов исполняют солдаты. Мне пришлось признать, что мой первоначальный план — добраться до Португальской Западной Африки — следует оставить. Мне туда не добраться, по крайней мере сейчас, — слишком много необходимых вещей утрачено.

Нетрудно перечислить все, чем я располагаю. Одна рубашка, пара брюк, пара армейских ботинок, три полных магазина с патронами — то есть всего девяносто шесть штук — и один неполный магазин в самом автомате. Да еще сам автомат — единственная гарантия моей безопасности, а также скатанная в рулон пачка банкнотов по сто лир, совершенно бесполезных, что касается их покупательной способности. Купить-то мне теперь негде и нечего.

Оружие, конечно, могло решить мои проблемы. С ним я бы мог заполучить другой автомобиль, даже более того — если, конечно, не упущу шанс, который предоставит оружие.

Первые лучи солнца выглянули из-за дальних холмов. Вместе с его теплом послышался рев мотора, не похожего на автомобильный, поскольку тарахтел быстрее и громче, который доносился из-за гребня холма.

В последнюю секунду, прежде чем самолет появился над головой, я успел прижаться к скале. Учебный самолетик кружил надо мной и, пролетая над вершиной холма, покачивал крыльями — это маневрировал пилот, стараясь получше рассмотреть местность под ним.

Он миновал меня и некоторое время летел вровень с грядой, затем заскользил вдоль склона по направлению к Эль-Уббе. Потом он пролетел над деревней и начал тот же маневр над холмами по другую сторону.

Я сознавал, что он ищет меня, но сообразил, что он понятия не имеет, в каком направлении я скрылся.

Видимо, я нанес итальянцам большой урон прошлой ночью, раз уж они решили искать меня с самолета.

Теперь я был уверен, что все дороги, ведущие в деревню и из нее, будут блокированы, патрули подняты по тревоге, а наблюдатели осматривают в бинокли склоны холмов. Итальянцы были большими специалистами, когда дело касалось поимки одного человека. Все выглядело бы совсем по-другому, если бы речь шла о значительном количестве вражеских солдат. В этом случае рвение итальянцев было бы равно нулю или, по крайней мере, значительно снизилось.

Теперь мне уже нужно было запихнуть в ботинки свои ступни, какими бы распухшими они ни были. После нескольких попыток это казалось невозможным. Наконец острым концом камня я сделал надрезы на коже ботинок, с усилием всунул в них ноги и пошел, медленно и с болью.

Через три часа очень осторожного продвижения я добрался до места в трех с лишним километрах от караулки, где вчера меня остановил часовой. Предполагая, что итальянцы знали, что я прибыл со стороны Барки и въехал в Эль-Уббу с этой стороны, я решил, что они будут патрулировать противоположный выезд из Эль-Уббы — в направлении Дерны, ожидая, что я продолжу движение в прежнем направлении. Не думаю, что они смогут предположить, чтобы беглец решился вернуться по старому пути назад.

Сейчас я укрывался на обочине той дороги, где я в тот день преодолевал крутой подъем перед поворотом почти на сто восемьдесят градусов. Скорость транспорта, особенно для грузовиков, на этом участке не превысит скорости пешехода.

Теперь я находился там, откуда мог видеть дорогу внизу, Эль-Уббу вдалеке, а в другом направлении, почти на таком же расстоянии, цистерну в Сиди-Бу-Халфайе.

Патрули на холме не могли обнаружить меня, поскольку я спрятался под выступом скалы. Более того, любой патруль, проходивший выше меня, выдал бы свое присутствие падением мелких камней.

Мои ступни почти не чувствовали боли, хотя и продолжали распухать. У меня возникло подозрение, что они начинают неметь. И все-таки я не решился снять ботинки, сомневаясь, что смогу снова надеть их.

Мой трехчасовой переход к этому месту вызвал у меня сильную жажду, а перспектива, что воды не будет, отнюдь не уменьшила мое стремление раздобыть драгоценную жидкость.

Рой липких мух садился и ползал по обнаженным участкам моей кожи. Однако полное отсутствие пота и сухая кожа давали этим жужжащим падалыцикам мало поживы. Вот будь у меня много воды и влажная кожа, тогда они свели бы меня с ума. Отсутствие питьевой воды в этом смысле давало если уж не удобство, то хотя бы небольшое преимущество.

Прошло много времени, может быть часа два, прежде чем вдалеке, на трассе, послышалось какое-то движение. Там двигалось что-то большое, поднимающее клубы желтой пыли. Через четверть часа мимо меня по дороге внизу проехал немецкий конвой из четырнадцати грузовиков, двигавшихся плотным строем, и оставил в воздухе вихри плотной сухой пыли.

С завистью смотрел я на канистры, укрепленные на дверях. Я с радостью пристрелил бы кого-нибудь за банку, полную чистой бурлящей жидкости.

Часом позже в направлении Эль-Уббы проследовали еще несколько грузовиков, но о том, чтобы связываться с конвоем, не могло быть и речи.

Следующим был посыльный на мотоцикле со стороны Эль-Уббы. Я чувствовал желание подстрелить его только для того, чтобы отобрать фляжку воды и его мотоцикл, тогда я смог бы передвигаться быстрее и ждать более подходящей добычи.

Но я знал, что не сделаю этого, даже если бы это было самым простым делом на свете. Вот если бы он начал стрелять первым, я не задумываясь вогнал бы в него несколько пуль.

Во мне осталось мало рыцарства и еще меньше стремления к честной игре — пустыня, отсутствие воды и мое теперешнее положение не оставляли мне такой роскоши, как честная игра. Я бы совершил убийство, если бы на то пошло — хотя и не считал бы это убийством, — но мне была отвратительна мысль убивать посыльного.

Долгое время с обеих сторон трассы не было никаких признаков жизни. Солнце стояло уже высоко. Я еще плотнее прижался к стене под нависающей скалой; было бы тяжело двигаться под солнцем с непокрытой головой.

Мне все сильнее хотелось пить, и я жадным взглядом выискивал облако пыли над подрагивающими волнами нагретого воздуха у горизонта. Я уже начал жалеть, что не застрелил мотоциклиста. По крайней мере, смог бы заполучить фляжку воды.

У меня даже появилась мысль вернуться к караулке, где я вчера останавливался, чтобы поболтать с итальянским часовым. Неожиданный шаг мог принести успех даже без стрельбы, если бы мне попался парень, которому я дал сотню лир…

Но с непокрытой головой под солнцем, с изрезанными, распухшими и почти уже онемевшими ступнями я вряд ли смогу проковылять больше трех километров до той караулки, а ведь это надо сделать скрытно. Кроме того, если что-то пойдет не так и мне придется стрелять, тревога будет объявлена немедленно и уйти мне не удастся.

Мысль о фляге этого часового терзала меня, как мираж, дразнящий и недоступный. Я знал, что у меня не было шансов достать воду, если там, где я сейчас нахожусь, не появится какой-нибудь транспорт.

Я также не смогу покинуть это место и весь этот проклятый район иначе, как на колесах.

Поэтому логичнее всего было без промедления завладеть грузовиком или мотоциклом. Я чувствовал, что если не хлебну воды в ближайший час, то могу от жажды потерять разум и способность рассуждать здраво, а это означало, что игра окончена.

Глава 40

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

Вдали на фоне ясного неба отчетливо виднелся вихрь пыли. Когда он поднялся над пустыней, его гротескные очертания возродили во мне надежду получить воду. Что принесет он мне, жизнь или смерть, гадал я, наблюдая, как он, медленно извиваясь, приближается ко мне по дороге.

Это был не конвой. Это был одинокий грузовик. Пыль от конвоя стояла бы длинной стеной, а это было тонкое, как карандаш, облачко. Это был мой шанс — получить воду или пулю! И я рискну. С тревогой взглянув в сторону Эль-Уббы, я с облегчением увидел, что оттуда ничего не движется. Было бы весьма неудобно, если бы два грузовика сошлись в точке моих оперативных действий. Одного будет достаточно; возможно даже, более чем достаточно.

Я взял автомат и заменил полупустой магазин на полный. Теперь у меня тридцать два патрона, и этого должно хватить. С резким звуком затвор загнал первый патрон в патронник.

Я намеревался захватить приближающийся грузовик на повороте в сто восемьдесят градусов, развернуть в обратную сторону и постараться быстро отъехать как можно дальше от Эль-Уббы.

Я уже изучил участок поворота и сделал заключение, что он позволяет развернуть грузовик, не завязнув колесами в глубоком рыхлом песке и не скатившись вниз по склону. Земля на обочине была твердой, хотя и неровной. Опытному водителю нетрудно там развернуться.

Однако оставался вопрос, что это была за машина — итальянская или немецкая — и был ли в кабине второй шофер? Что везет этот грузовик — припасы или солдат? Если солдат, то мне крышка. Впрочем, меня ждет тот же самый конец, если я в ближайшее время не достану воды.

По мере приближения машины я отчетливо разглядел, что это был грузовик, но это все, что я смог различить за завесой пыли, часть которой гнал вперед попутный ветер. Последний взгляд в сторону Эль-Уббы убедил меня, что оттуда ничего не двигалось.

Я медленно спустился вниз по крутому склону метров на семь. Я услышал, как водитель переключил мотор на низшую передачу, и грузовик начал крутой подъем — скоро его ждет крутой поворот, и скорость грузовика будет не больше скорости пешехода.

Я ждал, прижавшись к скале. Я понимал, что не было смысла сразу же открывать огонь. Водители наверняка предупреждены о том, что где-то поблизости скрываюсь я, и могут не остановиться, или открыть ответный огонь, или изготовиться к стрельбе.

Надрывные звуки мотора слышались все ближе. Выглянув из-за скалы, я увидел сначала клубы пыли на изгибе дороги, а затем немецкий грузовик «опель». Мое сердце забилось от радости, когда я рассмотрел лишь одного человека в водительской кабине. Я был готов действовать. Затем, увидев, что остальная часть грузовика закрыта брезентом, я остался в своем укрытии, пока он не проехал мимо, обдав меня клубами пыли.

Я заглянул в грузовик сзади, увидев, что солдат там нет, рванул вперед вдоль трясущегося борта и запрыгнул на подножку.

Вороненое рыло моего автомата просунулось в открытое окно. В лицо водителя глядела ухмыляющаяся смерть.

Человек за рулем настолько окаменел от неожиданности, что грузовик чуть не съехал с трассы. Криком приказав ему остановиться, я тем самым вернул его к действительности. Машина рывком остановилась как вкопанная.

— Руки вверх, — приказал я, — и держи их так, чтобы мне было видно.

Водитель открыл было рот, чтобы ответить, но мое появление, видимо, лишило его дара речи. Я занял место рядом и упер ствол ему в ребра, а рукой обшарил пояс в поисках оружия, но ничего не нашел. Да и искать-то было негде, на водителе были только шорты и рубашка.

— Где твое оружие? — прокричал я ему, радуясь удачному исходу дела.

Он кивком показал на карман в дверце. Не отрывая взгляда от водителя, я извлек оттуда «Парабеллум» и сунул его себе за пояс.

— Ладно, поехали. Разверни грузовик, — приказал я ему.

Он не спорил, ведь в ребра ему упирался ствол моего автомата. Пока он разворачивался, я поискал его флягу и вскоре нашел ее — она висела под приборной доской. Я взял ее и отвинтил крышку. Водитель, занятый разворотом грузовика, не мог сделать чего-либо лишнего. Тепловатый чай, содержавшийся во фляге, показался мне вкуснее любого нектара.

— Как далеко я должен вас отвезти? — спросил он, и я уловил его мимолетный взгляд.

— Послушай, как твое имя? — спросил я и отодвинул от него ствол.

— Спасибо, было чертовски больно, когда эта штука упиралась в ребра, — ответил он. — Меня зовут Хорст, рота снабжения пятнадцатой танковой дивизии.

Всего лишь несколько месяцев назад наши части были соседями у аэродрома в Эль-Адаме. Похоже, мне не было нужды представляться самому.

Он как будто прочитал мои мысли и спросил:

— Ваша фамилия — Банеман?

Прежде чем ответить, я отхлебнул еще чаю из фляжки.

— А откуда тебе известно, что я — Банеман? — спросил я. — Кстати, у тебя много еще воды? — Меня обеспокоило, что содержимое фляжки быстро уменьшалось.

— Три канистры, — ответил он.

Мне повезло. У меня теперь был не только грузовик, но и море воды.

— А продуктов? — спросил я.

— Достаточно, чтобы прокормить целую роту в течение четырех дней, — заверил он меня, умело объезжая выбоины.

— Бензин?

— Полная бочка, помимо того что в баке, — ответил он.

Я хохотнул вслух. А ведь я выиграл! Теперь я избавлюсь от всех своих забот и хлопот.

— С тобой ничего не случится, — заверил я его, — если не сделаешь какой-нибудь глупости. Я заберу твой грузовик с содержимым, а тебя отпущу. По этой дороге ты сможешь добраться до Эль-Уббы или назад в Мараву, куда пожелаешь!

— Послушайте, я не собираюсь делать глупостей, — заговорил Хорст. — Сегодня утром в Мараве нас предупредили, что мы можем встретить вас. Нам также рассказали, что случилось в Эль-Уббе и про то, как вы обошлись там с итальянцами. Я не хочу в этом участвовать — грузовик да и груз этого не стоят. Я не буду препятствовать вам, если вы захотите уехать, так что забирайте все, но оставьте меня в покое! Я не буду мешать вам, что бы вы ни задумали.

Пока мы ехали, я какое-то время обдумывал его слова. Он был, похоже, признателен мне, слишком признателен, но, подумав как следует, я понял, что у него просто не было другого выбора. Пистолет отняли, под ребра сунули автомат — как тут не подчиниться. Ему не было смысла сопротивляться, особенно после того, что ему рассказали в Мараве о вчерашнем ночном побоище в Эль-Уббе.

— Ну что ж, в таком случае я, пожалуй, еще отхлебну, — сказал я благодушно и, запрокинув фляжку донышком вверх, вытряс последнюю каплю в свое пересохшее нутро. — Ты знаешь, где эта трасса сворачивает на дорогу в объезд Мартубы? — спросил я и повесил пустую флягу на место под приборной доской.

Хорст усмехнулся:

— Я проехал этот поворот не более чем за час до того, как вы велели мне развернуть грузовик.

Он не отрывал взгляда от изрезанной колеями дороги впереди нас. Спидометр показывал около пятидесяти километров в час, что было неплохо для такой дороги.

— Там есть цистерна под названием Сиди-Бу-Халфайя, — сказал я ему. — Там я тебя высажу, и ты сможешь проголосовать, когда появится какая-нибудь машина.

— Как далеко вы сможете проехать на этом грузовике? — спросил он, искоса взглянув на меня.

Я не ответил сразу, думая про себя, а действительно, как далеко я проеду?

Вскоре мы достигли цистерны, стоявшей недалеко от дороги. Снизив скорость, мы поехали по неровной местности и заехали за камни.

— Если здесь кто-то есть, — сказал я ему, — веди себя так, как будто я твой сменщик, в этом случае мы отсюда уедем.

Он кивнул, рассматривая камни вокруг нас. Мы подъехали к цистерне.

Никого не было видно. Те три араба, которых я видел здесь вчера, снялись и уехали.

Хорст внимательно осматривался, вероятно надеясь, что кто-нибудь появится и освободит его. Я понимал, что ему не поздоровится, когда он появится в своей части без машины и провианта.

— А теперь вылезай, — приказал я и посмотрел, как он открыл дверь.

Стоя на земле, он повернулся ко мне.

— Вы же не оставите меня здесь без воды? — с тревогой спросил он, разглядывая пустую фляжку, свисающую с приборной доски.

Я от души рассмеялся и вылез из кабины.

— Нет, хотя от жажды за такое короткое время не умрешь. Я пробыл без воды три четверти дня, пока мне не попалась твоя фляга, так что не беспокойся — через пару часов тебя подберет первый же проходящий конвой.

Хорст ничего на это не сказал, просто отошел к камню и сел.

— Лучше вскипяти-ка воды для кофе, пока я посмотрю, что у тебя там в грузовике, — предложил я.

— Так вы не уезжаете сейчас? — спросил он.

— До вечера нет, — сказал я и повесил автомат на плечо.

— Черт, так ведь ночью на дороге не будет ни конвоев, ни машин! — начал он жаловаться.

— Ну и что? — отрезал я. — Подождешь до завтрашнего дня, тогда и подберет кто-нибудь.

Он молча поднялся и вытащил свой вещмешок из водительской кабины. Котелок, наполовину заполненный песком, хорошо пропитанным бензином, заменил собой примус, а я пока осматривал груз, поглядывая, однако, на Хорста. Он вскипятил воду и приготовил кофе.

Я не хотел рисковать. Я не мог понять, был ли причиной его поведения страх, или он что-то планировал, надеясь подловить меня, когда я потеряю бдительность. Хорст не пытался заговаривать со мной, просто делал, что ему велели, тщательно и неторопливо.

Груз включал в себя обычные консервы — тушенку, тунца в масле, несколько «железных рационов» (они были всегда хорошего качества) и другие продукты, а кроме того — бочку бензина и три канистры с водой. Больше ничего, что могло бы мне пригодиться, не было.

Хорст крикнул, что кофе готов. В молчании мы съели по банке тушенки с двумя ломтиками немецкого черного хлеба. Этот сорт черного хлеба, выпекавшийся в Африке, был самым вкусным хлебом, который я ел в своей жизни. Среди того дерьма, которым нас кормили, не было ничего лучше этого хлеба.

Наконец Хорст поднял глаза и нарушил молчание.

— Что заставило вас дезертировать? — спросил он, и в его взгляде я прочитал любопытство.

— Слишком долгая история, Хорст, — ответил я. — К тому же ты не поймешь.

— Возможно. Понять, почему кавалер Железного креста 1-го класса выбрал себе такой путь, действительно очень трудно, — тихо прокомментировал он.

Я быстро взглянул на него:

— Ты полагаешь, что нужно быть трусом, чтобы дезертировать, и притом самым последним?

— Ну, ведь обычно так и бывает. Какая же еще может быть причина? Исключая ваш случай — учитывая ваши награды, — должно быть, у вас было что-то другое, — пробормотал он, наливая себе кофе в кружку.

— А ты когда-нибудь задумывался, что страшнее — продолжать воевать с врагом или чтобы на тебя, как на дичь, охотились германская армия, полиция и итальянцы с целью поставить к стенке и шлепнуть? — спросил я его.

Он немного подумал, прежде чем ответить.

— Да, я полагаю, быть дичью тяжелее — ни друзей, ни покоя, ни места, куда приткнуться, — задумчиво произнес он. — Чего мы не могли понять, когда слушали сообщения о вашем побеге, — продолжал Хорст, — так это то, почему вы и тот другой парень не перешли линию фронта и не сдались британцам в Тобруке или у Эс-Саллума. — Он быстро поднял на меня взгляд. — Скажите, а где тот другой парень, что ушел с вами?

Вопрос о Йозефе застал меня врасплох. Не то чтобы я забыл Йозефа, но он давно уже не занимал моих мыслей, поскольку жизнь моя была настолько лихорадочной и опасной, что приходилось думать только о том, как спастись.

— До нас доходили слухи о ваших приключениях, но ничего про вашего товарища, — объяснил Хорст.

— Что же можно о нем услышать, если он мертв, — ответил я ему. — Все истории обычно заканчиваются после похорон.

Хорст какое-то время смотрел на меня, а я прихлебывал кофе.

— Когда вернешься в свою часть, Хорст, передай своему командиру роты, что рядовой или, если хочешь, не думаю, чтобы Йозеф стал возражать, дезертир Хинц был убит во время налета «Харрикейна» на Виа-Бальбия. Я полагаю, военный трибунал почувствует облегчение, узнав, что жизнь Хинца закончилась в ливийских песках, — цинично заметил я.

— А где его тело? — спросил Хорст.

Я чуть не подскочил.

— Ты думаешь, я оставил Йозефа на растерзание хищникам или полевым жандармам?! — заорал я на него.

— Я не это имел в виду! Я просто хотел спросить, знает ли кто-нибудь, где он похоронен.

Я покачал головой. Перед глазами я увидел невысокую гряду Мармарики, выходящую к Средиземному морю под Эль-Газалой, трещину в скале, яму под большим камнем, где покоится Йозеф, и груду мелких камней, которой я засыпал могилу друга, чтобы никто никогда не нашел его.

— Давай лучше не будем об этом, — сказал я и поднялся на ноги.

Через два часа день подойдет к концу, и я отправлюсь в путь.

Мы наполнили бензином из стальной бочки бак грузовика. Я отдал Хорсту фляжку с водой и все его личные вещи — они мне были не нужны.

На клочке бумаги я написал несколько строчек о смерти Йозефа для командира роты, в которой служил Хорст, в надежде, что родственники Йозефа получат весточку о его смерти. Интересно, его родителям уже сообщили, что он дезертировал?

Ночь опустилась быстро. Мне пора было ехать. Путь был неблизким. Поскольку после наступления темноты машин не будет, Хорст выбрал себе место для сна. У него были еда, вода, вещмешок и одно одеяло — другое я оставил себе.

Когда мы расставались, я протянул ему руку. Он сделал вид, что не заметил.

Я не придал этому значения, просто повернулся, влез в кабину и уехал, оставив его у дороги, снабдив всем необходимым.

Ему, по большому счету, заботиться было не о чем. А вот мне было о чем беспокоиться.

Глава 41

ПИСТОЛЕТ-ПУЛЕМЕТ «ТОМПСОН»

Захваченный мной «опель» представлял собой неуклюжий громыхающий грузовик, не очень-то приспособленный для путешествия по пустыне. Я очень быстро это понял, двигаясь от Сиди-Бу-Халфайи до мартубской объездной дороги.

Я ехал на нем со скоростью пятьдесят километров в час, не включая фар. Порой мне попадалась более гладкая дорога, а иногда приходилось ехать по колее, проложенной другими машинами.

Для езды в пустыне «опель» был гораздо менее пригоден, чем английский джип, который я потерял. На ухабистой дороге он жутко подскакивал. У него был только задний привод, и это сразу же сказывалось на участках с песком. «Бедфорд» был полноприводной машиной, а его подвеска и увеличенные шины создавали некоторые удобства, во всяком случае намного превосходящие опелевские.

Вскоре я достиг мартубской трассы и с облегчением почувствовал, что дорога стала лучше. Примерно через час я миновал гробницы и могилы, в которых покоится прах древних арабских шейхов.

Слабая проходимость «опеля» заставила меня осознать, что из-за потери джипа, его груза и моих личных вещей мне придется изменить свои планы.

Без навигационных средств — компаса, карт и других приспособлений — от моего первоначального плана пересечь пустыню и выйти к озеру Чад придется отказаться. «Опель» не выдержит настоящей пустыни. Он почти наверняка завязнет в песках, а в районах, кишащих немецкими и итальянскими патрулями, это будет означать для меня верную гибель. Чтобы не столкнуться с патрулями, мне придется углубиться далеко в пустыню.

Доехав до поворота на форт Хаулан, я остановил грузовик, не зная, что делать и куда ехать дальше. К этой крепости, расположенной на вершине горы, можно было подъехать только по одной-единственной мощеной дороге. Я знал, что там стоял итальянский гарнизон.

Было бы неразумным ехать туда после моих подвигов в Эль-Уббе. Очевидно, что мне больше не удастся убедить часовых, что я немецкий солдат на официальной службе. А завтра всем станет известно, что я разъезжаю на краденом «опеле».

Не имея достаточных припасов, с неподходящим автомобилем, который невозможно заменить ни на какой другой ни силой, ни хитростью, поскольку все германские и итальянские части в Киренаике приведены теперь в состояние полной боевой готовности, я должен был выработать новый план.

Существовало два пути. Один — двигаться к ближайшей вражеской позиции на линии фронта под Тобруком за Акромой и попробовать сдаться британцам. Но это было легче сказать, чем сделать. Мне пришлось бы пройти через немецкие и итальянские позиции, с риском для жизни пробраться через наши минные поля, потом через минные поля осажденного Тобрука, британские проволочные заграждения и преодолеть множество других препятствий. Если меня не застрелят немцы или итальянцы или я не наткнусь на один из их патрулей, то оставался вполне вероятный шанс быть изрешеченным пулями австралийского автомата «Брен» или чего-нибудь другого.

Другой план заключался в том, чтобы добраться до Египта и сдаться британцам там.

Я вновь сел в «опель» и, с забитой неразрешимыми проблемами головой, направился в сторону Мартубы.

Я достиг Мартубы до заката и объехал город на большой скорости километрах в двух от него, надеясь, что никто не услышал шум мотора моего грузовика и не разглядел его.

В Мартубе находились довольно сильные немецкий и итальянский гарнизоны, базовый склад итальянских конвоев и передвижной бордель, в котором шлюхи вели роскошную жизнь «королев пустыни».

По моим сведениям, для транспортировки в «Кирена-банк» денег, которые заработали здесь проститутки, обслужив несколько тысяч солдат, потребовался не один трехтонный грузовик. Там эти деньги делили между собой высокопоставленные тыловые начальники, жившие далеко не фронтовой жизнью, поднимая бокалы за победы своих гибнущих под вражеским огнем товарищей.

Когда забрезжил рассвет, я уже далеко углубился в пустыню. Мне было пора подумать о том, где провести день.

Я миновал невысокие горы Эль-Ахдар, и теперь меня окружала настоящая пустыня, где тянувшееся до самого горизонта пространство было покрыто причудливыми песчаными волнами, которые меняли свои очертания после каждой песчаной бури, проносившейся над горячей рыхлой поверхностью.

В этом краю не было ни скал, ни сухих русел, ни единого тенистого места. Я понял, что останавливаться здесь бесполезно, поскольку днем я просто изжарюсь на солнце.

И хотя мой грузовик поднимал огромные тучи пыли, мне приходилось рисковать быть замеченным, но продолжать движение.

Часами я вглядывался в дрожащие волны жара, окаймлявшие горизонт. Я все ждал, не появится ли поблизости похожее пылевое облако, но был один на один с пустыней…

Около четырех часов пополудни, взобравшись на песчаный холм, я увидел перед собой старый пустынный форт Бир-Хакейм (Бир-Хаким).

В нескольких десятках километров отсюда находился аэродром у Эль-Адама. Я был сейчас недалеко от того места, откуда начал свой побег с Йозефом.

Я поднялся на песчаный холм, не подозревая, что Бир-Хакейм так близко, и понял, что рев мотора и огромные столбы пыли, поднимаемые моей машиной, могут быть там замечены.

Теперь было бесполезно приближаться украдкой, раз уж я полностью раскрыл себя.

Состояние глинобитных стен форта говорило о заброшенности. Медленно подъезжая к его коричневато-желтым укреплениям, похожим на укрепления средневекового замка, я не заметил в нем ни движения, ни каких-либо других признаков жизни.

Открытый проем входа, имевший когда-то массивные двойные деревянные двери, зловеще глядел на меня. Снаружи, у обвалившихся стен, торчали ржавые остовы автомашин.

На дороге, ведущей ко входу и его покрытой песком арке, не было следов машин со дня последней песчаной бури, которая засыпала песком все вокруг.

Нажав на педаль газа, отчего мотор взревел, я на большой скорости рванул к арке и, проехав под ней, ворвался на залитую солнцем площадь внутреннего двора крепости.

Остановив машину в центре, я взял автомат и огляделся, ожидая нападения.

Его не последовало. Тишина, усиленная давящей жарой, действовала на меня угнетающе. Я медленно осматривал помост, протянувшийся вдоль стены на полтора метра ниже осыпавшихся бойниц. Ни единого движения, только разруха и руины.

На одном конце площади находились бараки, в которых размещалось командование форта. Они были возведены впритык к стене и увенчаны бойницами, шедшими вдоль крыш этих строений. Темные проемы окон без рам и стекол, словно глаза мертвецов, смотрели на меня. Дверные проемы были похожи на мышеловки, ожидающие, чтобы кто-нибудь туда вошел. Везде царило полное запустение. Ни звука, ни шепота, ничего, что мог бы уловить мой напряженный слух.

На площади не было никаких свежих следов, там валялись только части разбитых орудий да выломанные спицы колеса старой итальянской полевой пушки, которые торчали в небо, словно указующие персты.

Место пугало своей тишиной, которая предвещала беду или что-то непредсказуемое.

Не сводя глаз с пустых проемов дверей и окон, я вылез из кабины с автоматом наперевес. Я подошел к бараку и заглянул внутрь одной из комнат. Перед моими глазами предстала пустота. Не было даже стула или стола. Пол был замусорен пустыми сигаретными пачками, тут и там валялись ржавые банки из-под тушенки.

Я переходил из комнаты в комнату, и, когда дошел до огромной столовой, мимо меня проскользнула большая ящерица и исчезла в дыре у основания прогнившей стены.

Глядя на это пугающее запустение, я понял, что Бир-Хакейм довольно давно заброшен. Тени от стен форта удлинились. Скоро закат. Благоразумнее переночевать здесь, а не в пустыне, решил я.

Я быстро вернулся к грузовику, запустил мотор и подъехал к стене рядом с аркой, направив машину наружу на случай, если придется срочно уезжать.

Остался час светлого времени, этого было достаточно, чтобы поужинать. Я взглянул на ступеньки, ведущие на помост к бойницам, располагавшийся на высоте семи метров надо мной. Перекинув ремень автомата через плечо, я стал взбираться вверх по лестнице. Дерево ступенек уже начало гнить.

Выглянув поверх толстой глинобитной стены, я увидел лежащую передо мной пустыню. Трудно было решить, что было более одиноким — этот форт или песчаное пространство, простиравшееся до горизонта.

За стенами форта тянулись старые ржавые проволочные заграждения, частично засыпанные песком. Тут и там останки автомашин ожидали своего полного разрушения. Среди редких колючих кустов, венчавших песчаные барханы, также ожидали своего погребения бочки из-под бензина и канистры.

От центрального входа вилась пока еще видимая цепочка следов моей машины, единственная печать на пустом пространстве. Солнце, теряя свой жар, висело над горизонтом, словно открытая топка. Скоро оно нырнет вниз. Где-то недалеко на востоке проходила граница Ливии и Египта, четкая линия, составленная из заграждений с колючей проволокой и протянувшаяся от Эс-Саллума до оазиса Эль-Джагбуб (Джарабуб). Я спустился со стены, развел небольшой огонь в консервной банке с пропитанным бензином песком и начал готовить еду из «консервированного ужаса» (тушенки), приправленного луком. Этот лук творил чудеса — он делал это месиво съедобным.

Кофе после ужина стал настоящим праздником, когда тени от стен форта удлинились и медленно перешли в ночь. Затем черное, сверкающее серебром небо и звезды, словно саваном, накрыли собой Бир-Хакейм. Я долго лежал на одеяле, положив голову на заднее колесо, и мысленно совершал поездку, которая предстоит мне завтра. Будет опять волнообразная пустыня, а потом заграждения из колючей проволоки. Если я пересеку их, Ливия останется позади, а вот останутся ли там мои несчастья, я сказать не мог.

Где-нибудь вдоль колючей проволоки найдется проем, в который я смогу проехать. Там было место под названием Форт-Маддалена, а дальше на юг — Бир-Шеферзен. В обоих местах могут быть разрывы в проволочных заграждениях. Тогда я буду в Египте. А как мне прожить там?

Форт был тих, пустыня недвижима, звезды, казалось, угасали. Я заснул…

Мои глаза открылись или это сон? Луна не может быть такой яркой. Я понял, что в глаза мне светит фонарь, а голубой отблеск в его луче исходит от пистолета-пулемета «Томпсон». Его ствол, хоть и небольшой, у самого лица казался величиной с водосточную трубу. Мой затуманенный сном мозг, быстро пробуждаясь, говорил мне, что яркий свет и насмешливо пялившийся на меня ствол мне не приснились.

Отмахнуться от наваждения рукой не удалось. Я почувствовал боль и увидел на своем запястье подкованный ботинок, прижимавший меня к земле.

Теперь я полностью проснулся. Меня поймали! Эта мысль наполнила ужасом все мое существо.

Я пытался сквозь свет фонаря рассмотреть людей, которые решили мою судьбу. Это расстрельная команда, конец пути, завершение долгого, долгого путешествия. Я хотел, чтобы автомат, глядевший на меня, открыл огонь прямо сейчас.

Пистолет-пулемет «Томпсон»? Мой мозг неожиданно вцепился в это слово, английское слово. Я похлопал глазами. Это был пистолет-пулемет «Томпсон», не немецкий автомат MP.38 или MP.40, не «Парабеллум» и не карабин «Маузер» Kar.98k. Это был пистолет-пулемет «Томпсон»!

Последовал резкий приказ, приказ, отданный на языке, на котором я не говорил, но который был таким знакомым. Я слышал его в разных портах мира. Я слышал этот язык несколько лет назад, слышал на берегу, слышал на грузовых пароходах, он рычал в моих ушах во время драк в Ист-Эндских доках Лондона, соблазнительно шептал в борделях Мальты… И граммофон в кейптаунском притоне пел на этом же языке…

И сейчас кто-то говорил на этом языке здесь, в Бир-Хакейме, недалеко от линии фронта.

Потом они поставили меня на ноги и обыскали — зачем? Не знаю. Наконец-то я почувствовал себя в безопасности. Язык, на котором они говорили, был языком не расстрельной команды, а англичан.

Примечания