Капитан Ляду

Передо мной остановился прохожий в военной форме.

— Зозо! — воскликнула я, с удивлением узнав в сержанте авиационных войск одного из моих друзей-летчиков.

Я не видела Зозо со времени мобилизации и даже не знала, был ли он призван. Это был любопытный парень, красноречивый и храбрый, русский эмигрант во Франции.

— Куда вы направляетесь?

— В «Бонне руж», где меня ждут, — ответила я{1}.

— Вы разрешите мне пойти с вами? Я подожду вас у входа.

Разговор с ним зашел главным образом о моих попытках добиться приема в армию женщин-летчиц, в числе которых была и я сама, и которые, как и я, стремились служить своей родине. Я между прочим рассказала ему о том, что благодаря своей активности получила неожиданное предложение от одного из редакторов «Бонне руж», бывшего одновременно администратором одной крупной кинематографической фирмы.

— Что общего между кино и «Бонне руж»? — проворчал Зозо. — Вы посещаете слишком много подозрительных мест. Это может для вас плохо кончиться. Подумайте над этим.

— Подозрительных? «Бонне руж» подозрителен?

— Да... Кроме того, мне говорили, что вы всегда вращаетесь среди военных...

Я была, можно сказать, за тысячу миль от того, чтобы заподозрить истинный смысл этих слов. Кончилась первая зима войны; мы были накануне 1915 года, и я не могла предполагать, что за руководителями «Бонне руж» было установлено наблюдение.

Господин Б. вызвал меня и попросил достать разрешение на полет на юг Франции для съемок фильма, в котором мне предложили главную роль. Я должна была обратиться в Главную квартиру и к помощнику министра авиации.

Выйдя из редакции, я опять встретилась с Зозо и передала ему мой разговор.

— Знаете ли вы кого-нибудь в Главной квартире в Шантильи? — спросила я его, объяснив, какого рода разрешение мне хотелось бы получить.

— Я займусь этим делом сам, — уверил он меня.

Хотя я и неразговорчива, но ненавижу одиночество. Для меня Зозо представлял целый период моей довоенной жизни, мои первые шаги в авиации, мое недавнее прошлое.

— Мы пообедаем вместе, — решила я.

Он принял приглашение все с тем же нелюдимым видом, который, как мне показалось, является славянской чертой в его характере. Вечером мы встретились в ресторане на авеню Гранд Арме. В зале было много народа, в том числе и офицеров.

Все разговоры шли главным образом вокруг войны. Во время обеда Зозо попытался получить от меня сведения о моих военных знакомствах, но я не совсем охотно удовлетворяла его любопытство.

Молчание может быть столь же разнообразным, как и интонации. В молчании моего компаньона я чувствовала присутствие какой-то непривычной мысли. Мой товарищ был не таким, как когда-то. Его живость, казалось, угасла; в разговоре он избегал воспоминаний о прошлом. Что творилось с ним? Быть может, он очень нуждался в деньгах?.. Я знала, что он беден...

Когда я открыла сумочку, чтобы заплатить по счету, он бросил растерянный взгляд на те несколько кредиток, которые там находились.

Вечером, перебирая машинально события дня, я вспомнила беспокойный взгляд, брошенный Зозо на мои деньги, и его вопросы о моих связях в военной среде.

И вдруг я поняла... Зозо заподозрил меня в том, что я шпионка...

Однажды встретив одного из наших общих товарищей, П. де Лессепса, Зозо действительно стал утверждать, что я шпионка.

Представляете ли вы себе эффект, какой могло произвести на французского патриота подобное утверждение в самый разгар войны, в тот момент, когда немцы были в Пуайене, угрожали Парижу и когда шпиономания находила в разгоряченных мозгах толпы благодатную почву для распространения?

Де Лессепс посоветовал своему другу Зозо предупредить 5-й отдел (службу контрразведки) и дал ему адрес. (Впоследствии Зозо сам передал мне этот разговор с де Лессепсом.)

* * *

Как раз в этот день я получила аудиенцию у помощника министра авиации по поводу разрешения лететь на юг.

Как всегда, утром мне позвонил Зозо.

— Что вы сегодня делаете? — спросил он меня.

— Иду к Рене Бенару, помощнику министра авиации, — ответила я.

— Я пойду с вами. Хочу вас познакомить с одним офицером, находящимся как раз в том же помещении. Он может быть вам полезен, и, кроме того, он очень хочет вас видеть.

Я согласилась. Зозо пришел на свидание раньше меня. Я не была приучена к такой пунктуальности с его стороны.

* * *

Будучи летчицей с начала развития авиации, я никак не могла допустить, что во время войны, когда родина призывала к самоотверженности и преданности, мне может быть воспрещено то, чем я занималась в мирное время.

Я хотела поступить в военную авиацию. Но одной мне не удалось добиться положительного результата, и я организовала «Патриотический союз женщин-летчиц Франции». Я надеялась, что, объединившись, мы сможем преодолеть все препятствия. Нас было шесть энергичных женщин. Я предпринимала бесчисленные попытки в министерствах — военном и авиации. Меня можно было встретить в Шале-Медон, в отделах авиационной промышленности, так как государство купило два моих самолета, и я принимала участие в испытании моторов. Я любила атмосферу аэродрома, радостную шумливость и отвагу моих товарищей-летчиков. Я хотела потренироваться и поэтому с восторгом приняла предложение, сделанное мне редактором «Бонне руж», — лететь для съемок кинофильма.

Смогу ли я получить эту возможность?

Это-то и было предметом нашего разговора с Зозо, пока мы с ним направлялись на бульвар Сен-Жермен, где помещается министерство авиации.

По окончании разговора с господином Рене Бенаром я встретилась с Зозо на первом этаже здания.

— Поторопитесь, — сказал он, — нас уже ждут.

Мы пришли в кабинет, где нас ожидал одетый в штатское человек лет тридцати. Взгляд его сейчас же остановился на мне. Зозо представил нас друг другу и незаметно ушел, оставив меня наедине с этим человеком, которого он назвал капитаном.

Скоро я поняла, в чем дело. Я оказалась в самом центре французской разведки.

Мой друг Зозо расставил мне западню с целью привести меня в контрразведку, и вот я предстала перед капитаном Ляду в качестве обвиняемой{2}.

Признаюсь, я не была взволнована.

Капитан Ляду, начальник французской контрразведки, не имел обыкновения много говорить, у него был свой способ допрашивать, который доказывал его силу.

— Знаете ли вы, мадам, почему вас сюда привели?

Спокойно, с невозмутимым видом я сделала знак, который не поняла сама.

— У меня есть доказательства, — сказал он, — что вы посещаете в Париже людей, которые нас предают.

— Вот как? — спросила я. — Кого же?

— Вы продолжительное время вращаетесь в военных кругах. Что вам там нужно?

— Если уж вы так осведомлены, то должны знать и это, — ответила я.

— Да, я знаю, что... если только мои сведения верны.

— Какие сведения, капитан?

— О ваших связях с немцами...

Верил ли он действительно в то, что говорил? Похоже, что верил.

— Выслушайте меня, мадам Рише, — сказал он после долгого молчания. — У меня есть сведения, что вы знаете немцев в Париже. Если вы донесете на них, обещаю больше не беспокоить вас.

— К сожалению, капитан, вы плохо осведомлены. Я очень хочу быть полезной своей стране. Вот уже год как я предлагаю свой опыт летчика. Я бы очень хотела послужить в любом качестве; во всяком случае, отбросила бы всякого рода ложные моральные соображения. Если бы мне были известны шпионы, кто бы они ни были, я первая пришла бы к вам заявить об этом.

Подумав, он сказал:

— Не хотите ли вы, мадам, поступить ко мне работать? Нам очень нужны такие женщины, как вы — спортсменки и патриотки.

Я растерялась.

— Но что я должна буду делать?

— Раскрывать в среде ваших знакомых лиц, которые нас предают?

Моих знакомых? Очевидно, капитан Ляду не отбросил своих подозрений.

— Я не могу принять вашего предложения, не переговорив об этом с мужем.

Капитан Ляду поклонился мне, не протягивая руки, и проводил до двери.

— Подумайте, — сказал он, — я не буду терять вас из виду.

Некоторое время спустя капитан Ляду попросил меня прийти к нему в отдел, чтобы услышать от меня ответ. Я была весьма удивлена его любезным на этот раз приемом. Капитан протянул мне руку.

— Итак, мадам Рише? Подумали ли вы над моим предложением?

— Да, капитан. Искать шпионов в Париже, не имея никаких данных, все равно что искать иголку в стоге сена.

Наступило долгое молчание. Капитан Ляду, как мне показалось, напрягал свой ум в поисках какого-то решения. Он медленно поднял на меня взгляд и пытливо посмотрел, как бы желая хорошенько проверить меня. Затем спросил:

— Знаете ли вы немецкий язык?

— Бегло говорить не умею, — ответила я, — но понимаю хорошо.

— Мне нужен агент в Стокгольме. Хотите туда поехать?

По-прежнему иронически я предположила:

— Во всяком случае, в Стокгольме можно сделать больше, чем в Париже.

Капитан Ляду понял, что его предложение было для меня заманчивым. Он обладал одним крайне ценным качеством: был прекрасным вербовщиком. Но счел нужным предупредить:

— Наш 5-й отдел не особенно богат, вернее у нас совсем нет бюджета.

* * *

Я написала мужу и с нетерпением ждала его ответов и советов.

Ответ задерживался...

Два раза в день я ходила в отдел военных справок, находившийся в мэрии XVI округа.

— Солдат Рише? Пока нет никаких сведений, мадам.

Я тяжко переживала время ожидания.

Однажды утром я, как обычно, собиралась в мэрию.

— Заказное письмо, — сказала мне горничная.

Почтальон принес мне официальное письмо с печатью мэрии XVI округа, тяжелое письмо. Внутри конверта находился металлический предмет, который мои пальцы сразу же узнали. Боевой крест... Истина, как огненная стрела, пронзила мои мысли.

— Мой муж...

Машинально я прочитала следующие строки:

«Солдат Рише Анри, 37 лет, в течение 9 месяцев выполнял опасную работу по перевозкам под огнем артиллерии противника. Смертельно раненый 25 мая осколком снаряда крупного калибра, он скончался через несколько секунд».

* * *

Через месяц с небольшим я пришла к капитану Ляду.

Он был удивлен, увидев меня в глубоком трауре. Я постаралась не дать ему времени на расспросы, ибо мне внушали ужас бесполезные соболезнования, которых я вдоволь наслушалась за последние дни.

— Вы предложили мне поездку в Стокгольм, я согласна, капитан, если вы не раздумали.

— А ваш муж, мадам, что вам ответил?

— Мой муж убит на высоте 180.

Капитан наклонил голову, чтобы скрыть волнение, необычное для военного.

— Для меня это большое горе... Вы мне говорили о поездке... Если я могу быть вам полезной... — говорила я.

Капитан Ляду провел рукой по лбу с таким видом, будто перед тем, как решить вопрос положительно, он увидел новое препятствие.

— Мне необходимо сделать несколько распоряжений, — сказал он, — прежде чем ответить вам окончательно. Придите послезавтра. А у вас будет еще время подумать.

— Я уже обо всем подумала, капитан.

— Хорошо, я подготовлю вашу поездку, приходите. Но в дальнейшем мы будем встречаться на улице Жакоб, 26. Вы будете спрашивать господина Делорма.

* * *

В доме 26 по улице Жакоб в нижнем этаже находилась роскошная квартира. Г-н Делорм (так впредь официально будет именоваться капитан Ляду) был одет в штатское платье, в котором чувствовал себя явно непривычно. Он говорил очень решительным тоном.

— Ну как, мадам, вы не изменили своего намерения, — спросил он у меня.

— Нет.

— А раз так, то вы отправитесь в Стокгольм через Испанию.

Он как будто не собирался объяснять мне моей роли и давать советы. У меня промелькнула мысль, что начальник французской контрразведки ставил мне западню.

— Что же я буду делать в Швеции, капитан?

— Вы будете агентом-двойником контрразведки. Вы должны добиться, чтобы вас приняли на службу в немецкую разведку.

Я спросила:

— Вы считаете, что поступить на службу в немецкую разведку легко?

— Нет, трудно, — согласился мой шеф. — Но вы молоды и умны, а это два самых убедительных и неоспоримых качества. И вы знаете, на какой путь хотите вступить, — добавил он. — Вы будете вести войну, войну ума и сообразительности. Если вам дорога жизнь — не соглашайтесь, ведь там вы будете в большей опасности, чем любой солдат, сидящий в окопах.

— Видите ли, капитан, жизнь очень непрочная вещь. Риск и я — мы старые друзья. Я знаю, на что иду. Но, тем не менее, должна признаться, что ваше предложение я принимаю с тяжелым сердцем.

— Почему же?

— Из-за ваших сомнений.

Легкая улыбка спряталась в его бороде.

— Наше основное правило, мадам, это недоверие, — сказал он. — Оно распространяется от основания к вершине и от вершины к основанию. Это самое главное условие разведки. Вы боитесь?

— Боюсь ли я? Нет... Не уверена, добьюсь ли я успеха в порученном мне деле, но должна заявить, что прежде всего я француженка. Даже больше, чем француженка, — лотарингка. Теперь я не жена, я потеряла мужа, и я не мать — у меня нет детей.

Внешне убежденный, но все же настороженный, как будто сам факт моего согласия у него работать должен был сделать меня еще более подозрительной, капитан протянул мне паспорт на имя молодой особы Марты Бетенфельд (моя девичья фамилия).

— Для вас будет лучше, — объяснил он, — не путешествовать под видом вдовы или замужней. У вас есть деньги?

— Всего три-четыре тысячи франков, но как только будут урегулированы дела с наследством покойного мужа, нотариус мне перешлет деньги.

Капитан, скупой вследствие более чем скромного бюджета французской контрразведки, нашел, что получение наследства будет очень кстати. Тем не менее, он извинился.

— Я уже вам говорил, что мы не богаты, но все же я выдам вам аванс на поездку. Вот тысяча франков. Советую вам постараться выкачать побольше денег у немцев, когда они вас завербуют. Мои агенты-двойники должны нам помогать и в том, чтобы опустошать их военную казну.

— Слушаюсь, капитан, я их использую.

Он встал. Быть может, он хотел скрыть свое волнение, ведь он-то знал, куда меня посылает, но его голос показался мне совсем неуверенным, когда он сказал, впервые назвав меня моим новым военным именем.

— Итак, Марта Бетенфельд, в добрый путь. Пишите мне сюда на имя М. Делорма.

И протянул мне руку.

* * *

Новая судьба... Не являюсь ли я сама на этом испанском пароходе, плывущем навстречу тайнам Севера, совершенно иной, новой женщиной?

У меня никогда ничего не было подготовлено, потому что я никогда не составляю плана заранее, я всегда рассчитываю на быстроту своих рефлексов в минуту опасности. Мой ум спокоен, как море, рассекаемое форштевнем нашего парохода. Я передаю себя на волю случая.

— Вы молоды и красивы, — сказал мне капитан Ляду.

Когда-то я знала в Нанси очень симпатичного молодого шведа, студента-медика. Белокурый, скромный, сентиментальный мальчик, он краснел всякий раз, когда смотрел на меня или разговаривал со мной. Я часто встречала его на своем пути. Я вспоминала его стокгольмский адрес. Несомненно, Карл Матер мог пригодиться мне в качестве услужливого кавалера и бессознательного союзника. Кто знает?

Если я потерплю неудачу, то подозрения капитана Ляду останутся и даже усилятся. И действительно, недоверие — девиз службы контрразведки — преследовало меня вплоть до франко-испанской границы.

При отъезде из Парижа в мое купе напротив меня сел мужчина. В дороге он не обменялся со мной ни словом. Он сошел в Бордо, но, прежде чем выйти из купе, снял шляпу и сказал: «Доброго пути, мадам Рише». Значит, капитан Ляду установил за мной слежку. Возможно, он опасался, что я еду с подозрительным компаньоном, быть может, шпионом. А может быть, он хотел дать мне понять, что всюду, куда бы я ни поехала, я буду находиться под его контролем. Такое недоверие было своего рода вызовом. Итак, я вынуждена была жить в атмосфере недоверия с французской стороны, а возможно, вскоре и с немецкой.

Путешествие было долгим и монотонным.

Хотя по натуре я не очень болтлива, на пароходе старалась быть еще более молчаливой, ибо хотела избежать назойливого любопытства пассажиров. Никто на борту парохода не казался мне подходящим для роли помощника, и я решила работать одна.

Мое приветливое равнодушие и неприступный вид взволновали некоторых пассажиров. Мне забавно было наблюдать их ребяческие уловки, направленные к тому, чтобы покорить меня.

Пройдя Ла-Манш, мы вступили в Северное море и вышли из английской зоны. На горизонте внезапно показался боевой корабль под английским флагом. Он обменялся с нашим пароходом сигналами. Наш пароход остановился и к нему тихо подошел британский корабль. Я не предусмотрела этого препятствия и задала себе вопрос, нет ли у нас на борту шпионов, которых ищет английская контрразведка. Военно-морской офицер в сопровождении небольшого отряда поднялся на пароход.

Все удостоверения личности были ими тщательно просмотрены.

Мои бумаги переходили из рук в руки. Английский офицер говорил по-французски медленно. Он держал в руках список и наблюдал за нами, читая фамилии пассажиров.

Наконец наш пароход взял курс на север, и мы вернулись к своим обычным делам.

На следующее утро пароход опять остановился. Я с удивлением вышла из каюты. Остановка была неожиданной, ведь мы еще не могли доехать до места. То, что я увидела, заставило меня задрожать: на палубе стояли офицеры немецкого флота.

Но где мы находимся? Что по-прежнему в открытом море, ясно.

Я обратилась с вопросом к моему соседу.

— Мы находимся в зоне, где часто встречаются суда немецкого флота, — объяснил он.

Желая разглядеть немцев в их форме, я подошла поближе. Мы остановились в преддверии страны, где они свободно проводили свой контроль. Меня не допрашивали, мой билет до Стокгольма показался им убедительным. Немцы производили осмотр методично, не торопясь, как добросовестные чиновники. Еще несколько часов, и наш пароход пришвартовался в Тонингере, где я села на поезд, шедший в Саген.

Видела ли я Данию? Нет. Я жила как под гипнозом, охваченная единственной мыслью — достигнуть намеченной цели. Внешне я казалась очень спокойной — молодая путешественница, свободная женщина, которая никуда не спешит и не боится завтрашнего дня.

В Швеции

Итак, я в Стокгольме.

«Центр германского шпионажа вы найдете в Стокгольме», — говорил мне Ляду. Удастся ли мне его найти? По мере продвижения вперед укреплялась моя вера в свою счастливую звезду, желание добиться успеха постепенно вытесняло мое горе.

У меня не было ни указаний, ни адресов, кроме адреса Карла Матера, я не располагала рекомендательными письмами к французским дипломатическим представителям в стране. Мне придется учиться самой. Я надеялась, что мне поможет мое терпение.

Прибыв в Швецию, я заметила, что немецкий язык здесь общепринят. В Стокгольме за справкой об отелях мне пришлось обратиться на немецком языке. Естественно, я была направлена в немецкий отель. Клиентура «Астории», куда я попала, состояла почти исключительно из немцев.

Я не проявляла торопливости, наоборот, старалась быть возможно менее заметной. Мне нужно было понаблюдать и спокойно выбрать направление для своих поисков.

Выяснилось, что я была единственной француженкой-туристкой во всем городе. Сама того не желая, я сразу же стала предметом любопытства окружающих. Тогда я решила посещать дансинги, театры, кафе и т.д.

Я попыталась найти Карла Матера, своего старого поклонника, который фигурировал бы в качестве моего «жениха». Увы! Он переменил квартиру, даже не оставив нового адреса.

Куда бы я ни пошла, у всех в глазах я угадывала вопрос: что ей нужно? Кто она? Мужчины начали за мной ухаживать не только для того, чтобы меня покорить, но и для того, чтобы проникнуть в загадку моего пребывания в Швеции.

Швеция в то время поставляла железо Германии. Немцы чувствовали себя в этой стране, как в своей собственной. Франция же была далеко, и всех удивляло, что француженка не побоялась многих трудностей, чтобы попасть в Стокгольм.

В холле «Астории» со мной часто разговаривал хорошо воспитанный молодой человек, немец. Я поддерживала с ним знакомство в надежде проникнуть через него в круг его соотечественников. К несчастью, это был застенчивый, болезненный юноша, приехавший в Швецию, чтобы спокойно лечиться, далекий от войны и никого не знающий в Стокгольме.

Если бы мне удалось найти Карла Матера, я была бы спокойнее, ведь этим подтвердился бы официальный и правдоподобный предлог для моего путешествия. Но я нигде не могла его найти. Поэтому история, которую я сочинила для объяснения причины приезда в Швецию, становилась ложной, подозрительной. Моего «жениха» не существовало.

Среди моих соседей по отелю была одна немка — молодая красивая блондинка с немного резкими чертами лица. Она в совершенстве говорила по-французски. Вскоре я увидела, что она заинтересовалась мной; из предосторожности я отвечала ей любезностью и приветливостью.

* * *

В то утро я еще спала. Резкий стук в дверь разбудил меня. Встревоженная, я открыла.

— Полицейский комиссар, — сказали мне двое, без церемоний входя в мою комнату.

— Но...

— Ваши документы.

— Но, — возразила я, — неужели иностранец, желающий некоторое время прожить в Швеции, обязан являться в полицию? А, кроме того, я это уже сделала.

Я показала им свои документы, находившиеся в порядке. Вошедшие, казалось, были удивлены. После минутного колебания оба агента заспорили между собой на шведском языке. Грубо, как бы рассердившись на что-то, чего я никак не могла понять, они открыли мои чемоданы, сбрасывая на пол платье, белье и верхнюю одежду. Я сидела на кровати, растерянная. Со стороны полицейских я не услышала ни одного слова извинения, которое хоть в отдаленной мере свидетельствовало бы о вежливости и уважении ко мне.

— Что вы, в конце концов, ищете? — крикнула я им по-немецки.

Вместо ответа они пожали плечами, посоветовались между собой и, очевидно разочарованные, собрались уходить, унося мои документы. Разозлившись от такого обращения, я вырвала документы из их рук.

— Подождите меня, — сказала я с оскорбленным видом, — я оденусь и пойду с вами.

Я пошла с ними. Сомнения охватили меня. Агент-двойник из Парижа мог указать на меня как на французскую шпионку. Я далеко не была уверена в последствиях, которые мог вызвать этот инцидент.

В комиссариате меня выслушал полицейский офицер — пожилой, спокойный, равнодушный человек. Оба агента ждали, когда к ним обратятся. Кивком головы комиссар дал им понять, что они могут говорить.

— Мы ничего не нашли, — сказали они по-немецки.

— Мадемуазель, — сказал мне офицер тоже по-немецки, — не можете ли мне объяснить, зачем вы приехали в Швецию?

Я еще раз повторила, что приехала с целью отыскать своего жениха Карла Матера, и что он переменил квартиру. Кроме того, я сказала, что уехала из Франции потому, что военная обстановка плохо на меня действовала.

Старый офицер медленно протянул мне документы.

— Вы француженка, — сказал он. — Вам не место в Швеции. Вернитесь в свою страну, послушайте моего доброго совета.

* * *

Скверное начало...

Я в нерешительности вернулась в отель. Я не побоялась угрозы морского путешествия во время войны, чтобы добраться до Швеции, и совсем не хотела, чтобы эта жертва осталась бесполезной. Я останусь.

Вечером за обедом молодая немка Герда Нербутт, с которой я обычно здоровалась, заняла стол рядом с моим.

Она стала расспрашивать меня о Франции, а потом спросила, зачем я приехала в Швецию. Я дала ей то же объяснение, что и комиссару: искать своего жениха Карла Матера.

По ее приглашению мы вместе пошли в театр. Герда была старше меня на несколько лет и взяла меня под свою защиту, как будто я была маленькой девочкой. Она сочувственно обсуждала со мной мою драму, осуждала Карла Матера. Я старалась казаться огорченной бесплодными поисками своего жениха.

На другой день, встретив меня в холле, она сказала:

— Если вы скучаете в Стокгольме, давайте отправимся в маленькое путешествие, если только мое общество вам не неприятно.

— Я очень довольна, — сказала я, будучи действительно в восхищении.

— Мои друзья пригласили меня в Вестерос. Хотите провести там со мной несколько дней?

— Обожаю всякие неожиданности. Согласна.

У меня появилась надежда. Герда Нербутт была интеллигентной немкой, и я сгорала от нетерпения посмотреть людей, к каким она меня повезет.

* * *

Оба приятеля Герды ждали нас на вокзале в Вестеросе. Высокие, тонкие, очень вежливые, с чисто немецкой внешностью. Два брата...

Они встретили нас радостно. Надвигалась ночь. Я благоразумно предупредила обоих мужчин:

— Не можете ли вы мне указать хороший отель?

Но они шумно запротестовали:

— Наш дом открыт для вас, вы приятельница Герды, для вас место всегда найдется.

Я пробовала спорить, но не очень горячо.

На этот раз Герда взяла меня за руку.

— Соглашайтесь. Мои друзья приглашают вас от чистого сердца. Они будут оскорблены, если вы отвергнете их гостеприимство. Вы никого не обремените. Мы будем жить в приятном доме.

Я уступила, радуясь в душе. Мне казалось, что я уже у цели.

Мы жили на большой вилле, уютно спрятавшейся за деревьями и кустами большого парка. Это был красивый дом в шведском стиле, с высокой черепичной крышей, спускавшейся, казалось, до самой земли. Он принадлежал шведской семье. Хозяйкой его была женщина лет пятидесяти, маленькая и очень живая; муж ее — высокий, симпатичный седой старик, немного сгорбившийся.

Не ошибалась ли я? У меня было чувство, что я проникла в самый центр немецкой разведки, и мне хотелось думать, что Герда Нербутт испытывала меня, прежде чем завербовать. Но это было только мое впечатление. Я должна была стараться пробудить у них доверие и беспокоиться лишь о судьбе Карла Матера, неуловимого жениха.

Я вела в этом доме жизнь молодой девушки на каникулах. Два первых дня мы осматривали город. Вечером задерживались в гостиной и часами болтали. Собака Мина, мой неразлучный спутник, резвилась в парке.

Через две недели один из молодых людей, Тэдди, объявил, что должен нас покинуть и отправиться в длительное путешествие.

— Я должен уехать, — сказал он мне, но надеюсь, что к моему возвращению вы найдете своего жениха, и я вас увижу.

— Очень жаль, месье Тэдди, — сказала я, — но я должна вернуться в Стокгольм. Если я не получу ответа на заказное письмо, которое послала на его старый адрес с просьбой ему переслать, то вернусь во Францию.

В действительности же я была добровольной пленницей, которая сама согласилась надеть на себя кандалы, чтобы проникнуть в тайные дела своих хозяев... Вопросы могли меня скомпрометировать. Я читала подозрения, таящиеся в улыбках, им не нужно было вооружиться величайшей осторожностью.

— Я очень хочу, чтобы вы вернулись до моего отъезда.

В этот момент я скорее угадала, чем увидела, как быстро переглянулись Герда и Тэдди.

На следующий день за завтраком ко мне подошел Чарльз, старший из двух братьев.

— У меня есть сведения о вашем женихе. Они только что получены.

— От Карла?

— Да, отгадайте, где он.

Мое лицо должно было выражать нетерпение и надежду. Удивительное действие выдумки: мое сердце стучало.

— У вас его адрес? Он в Стокгольме?

— Нет, он находится во фронтовом госпитале во Фландрии.

Я постаралась выразить неподдельное отчаяние и, склонив голову, со страдающим видом начала плакать.

Герда встала. Ее отношение ко мне изменилось за какие-нибудь несколько часов. Ее насмешливый взгляд сказал мне, что мои слезы не обманули ее. За мной зорко наблюдали.

— Я совсем убита. Мне остается лишь вернуться во Францию, — вздохнула я.

— Я хотел бы иметь возможность вам помочь, — сказал Тэдди.

— К чему? Война нас разъединяет.

Вернулась Герда, выходившая на минуту, и, поборов на этот раз свою ненависть к Франции, взяла мою руку и сказала:

— Не падайте духом, мы вам поможем...

— Ну да, — прибавил Чарльз, делая вид, что он взволнован, — мы вам поможем.

— Это нетрудно, — сказал Тэдди. — Я отыщу Карла. Я как раз направляюсь во Фландрию. Повидаю его и попрошу вам написать.

— А почему бы вам не поехать с Тэдди, — внезапно воскликнула Герда. — Я дам вам свой паспорт. Чарльз очень ловок, он сумеет заменить мою фотографию вашей.

— Да, это можно сделать, — заметил Чарльз.

Нападение застало меня врасплох. Это было совсем не в моих планах. Но я надеялась, что, быть может, в результате всех их интриг они мне предложат что-нибудь интересное. Я продолжала хитрить...

— Спасибо. Неужели вы серьезно хотите, чтобы я пошла на это? Ведь мой французский акцент неминуемо выдаст меня в Германии.

-Нет. Вам не придется ничего говорить. За вас будет говорить Тэдди.

— Возможно, вы правы, но я рискую заплатить слишком дорого за удовольствие повидаться с женихом. Если я буду арестована и расстреляна, у месье Тэдди будет много неприятностей.

— Будьте спокойны, меня-то не заподозрят, — воскликнул Тэдди, смеясь.

Без сомнения, уверенные, что я шпионка, они стараются завлечь меня в Германию, чтобы там казнить. Тогда список их побед украсился бы еще одной.

— Не настаивайте, я не поеду...

— Но почему же, Марта? — спросила Герда самым естественным тоном. — Вам нечего бояться.

Прошел день. Герда старалась добыть какие-нибудь улики, направляя разговор о моем прошлом в нужное ей русло. Но когда дело касается меня, я весьма немногословна, и она ничего не добилась. Но и я в свою очередь тоже ничего не добилась от нее.

На другой день после обеда я отправилась с Миной на прогулку в парк. Мои улыбающиеся тюремщики явно притворялись, делая вид, что я могу гулять, где хочу. Быть может, они рассчитывали застать меня врасплох, занимающейся шпионажем?

Я восстанавливала в памяти наши разговоры, чтобы понять, наконец, почему они стали меня подозревать.

Громадный парк лежал в равнине, через заросли кустарника пролегали дорожки. Стояла хорошая прохладная погода.

Дорога привела меня к маленькому деревянному домику в углу парка.

«Домик сторожа», — подумала я.

Я собиралась идти дальше, как вдруг увидела, что на пороге домика показался Чарльз. Я направилась к нему.

— Вы здесь живете? — спросила я.

— Нет, это наши мастерские и контора.

Наконец-то я, быть может, смогу разузнать, что же такое они фабрикуют в своих «мастерских». Мое любопытство обострилось.

— Как видите, помещение очень простое, — сказал мне Чарльз, открывая дверь. — Мы здесь хорошо работаем.

Я никогда никого из них не спрашивала об их общественном положении. Теперь мне представлялась эта возможность, и я хотела ею воспользоваться.

Первая комната представляла собой большую канцелярию, где стояло бюро и два столика для машинисток. На стене висели большие карты. Булавки с цветными флажками обозначали армии.

— Зеленые, — сказал мне Чарльз, — это германские войска, черные — бельгийцы, красные — французы, голубые — англичане, вот, — прибавил он, — русские и т.д. Это любимое развлечение Тэдди, когда он здесь бывает. Он переставляет эти булавки.

Чарльз взял меня дружески за руку и сказал, втыкая булавку на карте в Брюссель:

— Ваш жених находится здесь.

Затем он повел меня в другую комнату, представлявшую собой обширную лабораторию.

— Что, вы доктор или фотограф? — воскликнула я со смехом.

— И то, и другое, — усмехнулся он, резко закрывая дверь.

Почему он показал мне этот дом?

Может быть, хотел дать понять, что не боится меня?

За обедом Чарльз и Тэдди завели разговор на диалекте, в котором были смешаны немецкий и шведский языки. Речь шла, очевидно, о проявлении фотоснимков. Я ничего не поняла из их разговора.

— Это будет готово сегодня же, — сказал Чарльз. — Позвони братьям Шварц и скажи, что мы будем их ждать сегодня вечером. Они найдут меня в конторе.

Меня преследовала мысль найти какой-нибудь способ узнать все, что произойдет сегодня вечером в маленьком домике. Но как достичь этого? Помогла мне Мина, моя верная союзница, с которой я не расставалась.

Обед был подан раньше, чем обычно.

После обеда Герда села писать. Я заявила, что собираюсь пораньше лечь спать, сразу же после своей обычной прогулки с Миной.

Я вспомнила, как накануне Мина залаяла, учуяв вблизи домика след лисицы. Я пошла той же дорогой, и на том же месте Мина снова учуяла след и бросилась за лисицей, глаза которой блеснули в сумерках.

Из предосторожности я закричала: «Мина!.. Мина!..» Но напрасно.

Пробегая по аллее, я наткнулась на Чарльза, шедшего в свою контору. Я обогнала его, крича:

— Мина гонит лисицу. Вы не встречали ее? Я не знаю, где она теперь...

Я убежала, продолжая звать Мину. Собака вернулась ко мне. Я была около самого домика. Сердце мое билось. Если бы они застали меня здесь, на что были бы способны мои необыкновенные хозяева?

Но, увы, я опоздала. Судьба была ко мне неблагосклонна. В этот же момент Чарльз и Тэдди вышли из конторы в сопровождении двух невысоких, коренастых мужчин.

Я осталась стоять в кустарнике, скрытая темнотой, и зажала морду Мины, чтобы помешать ей лаять. Четыре человека прошли почти вплотную мимо меня, не подозревая, что я слышу, как Тэдди сказал по-немецки:

— Вы должны поторопиться, завтра утром она уезжает.

Несомненно, речь шла обо мне.

* * *

Я не спеша готовилась ко сну. Мина зарычала. Стук в дверь заставил меня насторожиться, еще стук... Я открыла дверь и с удивлением увидела Тэдди, который, не говоря ни слова, вошел и закрыл за собой дверь.

— Что вам нужно, — спокойно спросила я.

Не успела я закончить фразу, как в комнату вошли Герда и за ней двое низкорослых, которых я видела в парке. Мина продолжала рычать. Я велела ей замолчать. Глядя на моих противников, я прислонилась к стене и осталась стоять в ночной рубашке, взбешенная и одновременно сгорая от нетерпения узнать смысл этой комедии, и чем она кончится.

— Вы боитесь? — спросил Тэдди. — Мы пришли объясниться.

— Нечего сказать, гостеприимство, — сказала я, пожимая плечами. — Еще раз спрашиваю, что вам от меня нужно? Если вам надо со мной поговорить, быть может, вы подождете, пока я оденусь?

Молодой человек покраснел. Герда улыбнулась. Незнакомцы внимательно разглядывали меня.

Я спокойно надела халат и села на кровать.

— Итак, господа, я вас слушаю.

— Марта, вы приехали в Швецию затем, чтобы шпионить в пользу Франции, — сказала Герда.

— И мы имеем доказательства этому, — прибавил Тэдди.

Я расхохоталась. Я была уверена, что они не могли представить ни одной улики против меня. Их поведение забавляло меня.

— Я поражаюсь. Вы живете рядом со мной уже скоро три недели и не могли найти лучшего способа избавиться от меня. Эта инсценировка совершено бесполезна. Я не завтра уеду отсюда, а сию же минуту.

— Мы хотим знать, зачем вы приехали в Швецию, — сказал мне по-французски один из незнакомцев.

-Я уже устала повторять это.

На этот раз Тэдди пришел в ярость.

— Вы только то и делаете, что лжете. Карл Матер женат, и у него двое детей. Совершенно очевидно, что его сватовство приснилось вам.

Теперь я поняла, почему они начали меня подозревать. Они поймали меня с поличным. Четыре пары глаз сверлили меня.

— Герда, ведь я же вам говорила, что уже пять лет у меня не было никаких сведений о Карле. Впрочем, не понимаю, почему я вам все это объясняю?

— Вы здесь живете уже три недели, — сказал Чарльз, — чего вы ждете?

Должна ли я раскрыть себя? Предложить им свои услуги? Мгновение я колебалась. Накануне они не реагировали на мое замечание, что у меня нет денег. И я решила, что в ответ на их негодование я должна перейти в наступление.

— В чем же дело? Вы знаете, что я завтра уезжаю.

Очередь была за Гердой.

— Вы увезете с собой сведения. Ничто не поколеблет нашего убеждения. Вы занимаетесь шпионажем в пользу Франции.

— Да, вы шпионка, — повторил Тэдди.

Мое лицо покраснело от ярости. Они посмотрели на мой чемодан, и я поняла, что они в нем рылись. У меня не оставалось никаких сомнений относительно функций моих хозяев в Швеции. Герда Нербутт, несомненно, была одной из тех ловких «фрейлейн», которыми так гордилась Германия.

«Заставьте немцев вас завербовать», — сказал мне капитан Ляду на прощание.

Я не думала, чтобы в такой германофильской стране, какой была Швеция во время войны, немцы доверились бы агенту вроде меня, который только что прибыл из Франции, совершенно не зная здешних обычаев. Это значило вооружить против себя шведскую полицию, с которой я уже имела печальные встречи.

Герда подошла ко мне и, посмотрев в глаза, заявила:

-Знаете ли вы, что вас ожидает в нейтральной стране, если будет доказано, что вы шпионка?

— Моя дорогая Герда, — ответила я ей, поддразнивая ее, — вы меня пригласили к себе. Если где-то и есть шпионы, то искать их надо в другом месте. Во всяком случае, я полагаю, что без оснований не обвиняют и в Швеции.

Герда с прежним враждебным видом схватила мой чемодан, открыла его и вытащила два незнакомых мне конверта.

— А это, — сказала она, — как вы объясните это?

Оба шведа-полицейских с интересом следили за происходящим. Для них моя виновность не представляла никаких сомнений.

— Это уже чересчур! — вскрикнула я. — Как вы только посмели это устроить?

Я взглянула на конверты: один был получен из Германии и адресован на отель «Астория» в Стокгольме, другой, по-видимому, посланный из Франции, был прислан мне на адрес виллы в Вестеросе. Текст писем был написан тайными чернилами и проявлен. Я не стала тратить времени на чтение этих писем. Это были фальшивки, и их содержание меня не интересовало. Немецкое письмо имело марки немецкие, на французском письме была французская марка. Но это письмо никак не могло быть отправлено из Франции.

Я жила на вестеросской вилле три недели. Для того же, чтобы мой новый адрес мог стать известным во Франции, нужно было не менее двух месяцев. К моему счастью, мои противники допустили ошибку во времени.

Я со смехом вернула им письма.

— Это слишком по-детски, инсценировка не выдерживает критики. Письма адресованы мне, но они сфабрикованы, это не мои письма.

Мои обвинители на мгновение растерялись. Неужели я ускользну? Я продолжала по-прежнему гневно и презрительно:

-Разрешите мне одеться. В Вестеросе есть, конечно, французский консул. Он разберется в этом вопросе. Я не настолько хорошо владею немецким языком, чтобы продолжать этот спор.

— Слишком поздно, — сухо сказала Герда. — Вам придется разбирать этот вопрос с вашим консулом завтра, если только вы сможете это сделать. А сейчас вам придется пойти с этими господами, которые пришли сюда, чтобы арестовать вас.

«Эти господа» были те два коренастых человека, которые по всем признакам не были расположены меня выслушать. Откуда у них была такая твердая уверенность? Настоящие шведы, они были более склонны к тому, чтобы выслушать немцев, а не француженку, и решение их было, очевидно, сделано не в мою пользу.

Во второй раз мне приходилось иметь дело со шведской полицией. Три недели назад я дала обещание уехать. Несмотря на то, что я не совершила ни одного компрометирующего поступка, фальшивки Чарльза и Тэдди могли меня погубить, особенно при наличии враждебного отношения ко мне со стороны полицейского комиссара. Законы в нейтральных странах очень определенны. Малейший повод, сомнительные данные — и я могла попасть в тюрьму, в которой я рисковала просидеть до конца войны.

— Будьте добры оставить меня одну, чтобы я могла одеться.

Они поклонились и вышли, немного смущенные.

Оставшись одна, я подождала немного. Окно было открыто и выходило в поле. Но моя комната была на втором этаже, и я, спрыгивая из окна, рисковала сломать себе ногу. Кроме того, бегство походило бы на признание. Самым лучшим было и дальше отражать нападение лицом к лицу.

Не без волнения спустилась я вниз, держа в одной руке чемодан, а в другой Мину. Мои необыкновенные друзья ждали меня в обществе супругов Адам, владельцев дома.

Был поздний вечер. Улицы Вестероса были уже пусты, двери заперты; ни один огонек не светился в окнах спящего городка. Лишь наши шаги раздавались в ночной тишине. Меня здесь никто не знал, и, если завтра шведская полиция засадит меня в тюрьму, никто за меня не заступится. Я была далеко от Франции и знала, что, если даже пропаду, начальники мои разыскивать меня не станут. Кроме того, никто из моих друзей не знал, где я. Я могла рассчитывать только на себя.

Любезные, несмотря ни на что, полицейские открыли передо мной дверь комиссариата.

Немец-начальник

— Такси!.. Улица Жакоб, 26.

Если в данный момент, то есть в начале лета 1916 года, я нахожусь в Париже, то этим я обязана своему хладнокровию и неслыханной удаче: комиссар Вестероса питал к Франции, которую хорошо знал, тайную симпатию, чем я и воспользовалась.

Тем не менее, я была вынуждена сесть на первый же пароход, направлявшийся в Испанию, и несолоно хлебавши вернуться во Францию, твердо решив отказаться от дальнейшей разведывательной работы.

У меня было смелое решение раскритиковать моего шефа, которого увидела на улице Жакоб.

— Мадам Рише, — сказал мне капитан Ляду, — вы отправитесь в Испанию.

- Я? Но, капитан…

Я хотела возмутиться. Я пыталась перечислить мои неудачи, объясниться.

— Будет то же, что и в Швеции, — сказала я. — Вдобавок я не знаю испанского языка, а Испания далека от войны. Я не смогу ни добыть сведений, ни привезти их.

Шеф пожал плечами. Я продолжала протестовать:

— Но что я буду делать в Испании, капитан?

— То же, чего вы должны были добиться в Швеции.

— Стать немецкой шпионкой? В Испании? Но как?..

Капитан Ляду встал.

— Марта, вы должны поверить. Вы нам очень нужны. Там очень много дела, марта. Вот почему я прошу вас туда поехать.

— Простите меня, мой дебют был так неудачен.

— Вы еще наверстаете… В Испании вы будете в более близком контакте с нами. Деньги, которые вы получите от немцев, не попадут в руки тех, кто нас предает.

Наконец-то первый проблеск доверия… Я вздохнула с облегчением. То, что меня больше не подозревали, придало мне мужества.

— Есть ли у вас деньги?

— Нет. Мне придется написать нотариусу.

Он вынул 800 франков.

— Это все, что у меня есть. Старайтесь, чтобы вам платили немцы: наш отдел не очень-то богат.

* * *

Белый хлеб, сахар, веселье…

Я оставила Францию, в которой царил режим ограничений. Сан-Себастьян в июле сверкал под солнцем и показался мне раем. Все смеялось: море, пляж, улицы, толпа. Солнце было всюду; в воздухе было разлито веселье, беспечность стирала все морщины и заботы.

Неужели это была я, эта совсем молоденькая женщина, которая шаталась по Конче, смело рассекала волны, купаясь в море, и вела одновременно простой и шикарный образ жизни?

Официально я была мадам Рише, французская летчица, кокетливая, одетая у лучшего портного с улицы Мира, вдова, разоренная из-за своего вдовства, скучавшая и бежавшая от войны.

Не зная испанского языка, я решила симулировать незнание немецкого. Таким образом, с известным умением держать себя, при моей обычной беспечности, с приступами истинного горя и кризисами ложной веселости, я не казалась подозрительной.

Я пыталась ориентироваться, подобно моряку, старающемуся проложить себе путь в океане. Две первые недели я потратила на то, чтобы обратить на себя внимание.

В Сан-Себастьяне было много всякого народа: французские дезертиры, достаточно богатые, чтобы вести роскошный образ жизни, англичане, американцы, много немцев, множество офицеров, находящихся в командировках. Немцы, которых я встречала в городе или на Конче, украдкой присматривались ко мне. Они держались в отдалении. Они вертелись вокруг приманки, не решаясь ее тронуть.

В часы купанья немцы, мои далекие безмолвные поклонники, становились смелее. Мы — я и они — предавались спортивным состязаниям. Мало-помалу мы постепенно познакомились. Один из них был особенно постоянным? Кто он был? Один немец, подумала я, приведет за собой другого. Мне следовало продвинуться вперед в моем деле; я начинала уже тревожиться за результат задания, порученного мне. У меня было мало денег, но Яне собиралась просить их у капитана Ляду, так как он достаточно ясно дал мне понять, что 5-й отдел беден. Вскоре у меня появилось много друзей. Многие из них не знали, что я была летчицей. Я старалась скрыть от них свои денежные затруднения.

В отеле, где я остановилась, я познакомилась с одним букмекером, который, если бы я захотела, мог бы мне дать ценные сведения о лошадях. Но француз меня не интересовал. Все мое внимание я должна была обратить на немцев.

Подобное предприятие без денег было обречено на неудачу. И все же я не хотела обращаться к своему нотариусу. Шпионка должна рассчитывать на свое счастье. Я хотела испытать его в тот же вечер в казино.

И я направилась к рулетке. В игорном зале был один немец, которого я встречала на пляже, и который держался на определенном расстоянии от меня.

До этого случая мне никогда не приходилось играть в рулетку. Но я поставила, выиграла первую ставку, выиграла и вторую.

Мой толстый немец следил за моими ставками и ставил на те же номера, что и я. Остальные подражали ему.

К полуночи — ура! Я пьяна от радости — у меня в руках 5000 песет. Целое состояние. Посмотрим, что будет завтра. Я чувствовала, что мне везет. В висках стучит, меня лихорадит.

Выйдя из казино, я с наслаждением ощущала свежесть звездной ночи.

Вдруг я услышала приближающиеся шаги; какой-то человек кашлянул, чтобы дать знать о своем присутствии. Медленно обернувшись, я узнала толстого немца. Он опять держался на расстоянии. Решится ли он когда-нибудь его преодолеть?

Он поборол свою робость, когда я подошла к двери отеля.

— Мадемуазель, я вам хочу…

Он поклонился, я ответила.

— Месье…

— Вы меня узнаете?

— Да.

— Вам очень повезло сегодня вечером.

— Да. К счастью, так как иначе я не могла бы уплатить по счету.

По правде говоря, признаваясь в своей бедности, я не замышляла никакой хитрости. Мой толстяк, по-прежнему неловкий и почтительный, очень взволнованный тем, что осмелился ухаживать за молодой француженкой, пробормотал:

— Меня зовут Вальтер.

— Как же вы можете жить в Испании, когда ваша страна…

Он быстро сказал:

— Я бы, конечно, предпочел вернуться в свою страну, но я не могу, я интернирован.

Он жил в Памплоне, где испанское правительство собрало всех подлежащих мобилизации немцев, которые не пользовались дипломатической неприкосновенностью.

— Не желаете ли вы завтра позавтракать со мной в Сальдиваре? — спросил он, беря меня за руку.

— С удовольствием, — ответила я, — у меня еще не было случая посмотреть Испанию.

* * *

Сальдивар, маленькая станция с горячими серными источниками, находится в нескольких километрах от Сан-Себастьяна по дороге на Бильбао. За завтраком толстый Вальтер пытался ухаживать за мной.

— Что вы собираетесь делать завтра?

Я сделала гримаску:

— Завтра? Для меня завтра — это Париж.

— Это неправда, вы еще останетесь в Сан-Себастьяне.

Его сердце должно было забиться сильнее…

— Почему вы уже хотите уехать?

— У меня нет денег.

— Но вы же выиграли…

— Ну, выигрыша хватит только на оплату отеля и моих долгов.

Я открыто забавлялась тем, что сбивала его с толку. Я расспрашивала его о немцах, находившихся в Испании. Он был осторожен или не знал ничего интересного для меня.

После завтрака мы отправились на прогулку в чудесный сальдиварский парк, классический парк маленького курорта.

Моя откровенность, сопровождаемая скорее циничной, нежели наивной манерой, смутила Вальтера и немного отдалила от меня. Он опасался, что я попрошу у него взаймы, воспользовавшись его сентиментальностью и тщеславием.

Вальтера беспокоил вопрос о деньгах, и поэтому он не осмеливался приступить к более решительному ухаживанию. Он спросил:

— Сегодня вечером вы играете в казино?

— Да, да… много денег…

Он уже собрался завязать со мной разговор, как внезапно, взяв меня за руку, сказал шепотом:

— Пойдем по другой аллее. Я не хочу говорить с человеком, который там идет: это — шпион, и встреча с ним могла бы доставить вам неприятности.

Я пожалела об его неуместной деликатности, уверяя его, однако, что он прав. Но вдруг на повороте одной из аллей мы столкнулись лицом к лицу с тем шпионом, которого Вальтер хотел избежать. Мой спутник вынужден был пожать ему руку.

— Кто эта женщина? — спросил шпион по-немецки.

Вальтер, как хорошо воспитанный человек, ответил ему по-французски.

— Француженка, приехавшая в Испанию, чтобы попытать счастья в казино.

— И безрезультатно, — вставила я. — Завтра уезжаю в Париж.

— Представьте меня, пожалуйста, Вальтер, — сказал шпион по-французски.

Моему спутнику при всем его нежелании пришлось познакомить меня со шпионом.

— Месье Стефан, морской офицер…

— Мадам Рише.

— В каком отеле вы остановились, мадам? — спросил меня Стефан.

В «Континентале», но только до завтра.

Вернувшись в Сан-Себастьян, я получила от портье телеграмму: «Останьтесь и подождите. Стефан».

Вербовщик шпионов попался на удочку. Я была довольна: приближался успех.

Как обычно, после обеда я вышла из дома. Вальтер, ожидавший меня, был очень озабочен, когда я пришла в казино в сопровождении богатого испанца, моего соседа по отелю. Мне нужно было навести его на ложный след и спутать возможные подозрения.

На утро следующего дня Стефан позвонил мне по телефону и сказал, что будет ждать меня к пятичасовому чаю в ресторане «Монте-Игэльдо».

Первый ход был выигран.

Месье Стефан скрывал под этим именем свое действительное имя и звание. Он подошел ко мне спокойно, как человек, привыкший ко всяким сложным жизненным коллизиям. Он говорил по-французски, как настоящий француз.

— Вы говорите без акцента, — заметила я ему.

— До войны я жил в Париже.

Когда смущение от первой встречи рассеялось, вербовщик шпионов сказал мне:

— Если я правильно понял, мадам, вам нужны деньги?

— Увы, да…

— Знаете ли вы, почему я попросил вас отложить ваш отъезд и пригласил прийти сюда?

— О, — сказала я, — не настолько же я наивна, чтобы не догадаться о сути ваших предложений.

— Вы согласны?

Он вел этот разговор с большим тактом, стараясь не произносить неприятных слов, но в то же время ни в чем мне не уступить. Для него я была молодой самоуверенной женщиной, не имеющей денег.

— Вы согласны? — повторил он.

— Не буду скрывать, что вы мне симпатичны, — сказала я, — но этого недостаточно для того, чтобы я вам доверилась. Я собираюсь ставить ставку на свою жизнь и хочу иметь гарантии. Я буду обсуждать с вами этот вопрос в том случае, если буду знать, что вы начальник.

Он честно признался, что его начальник в Мадриде.

— Если я должен буду ему написать, то вам придется ждать ответа, по крайней мере, два дня. Не думаю, чтобы он захотел вас увидеть. Обычно такие разговоры веду я, а не он.

— Мой случай особенный, — возразила я. — Сведения, которые я могу вам доставить, исключительны. Я — летчица и в качестве таковой могу попасть во все центры воздушного флота. Это положение дает мне возможность быть требовательной. Я должна лично объяснить вашему начальнику характер услуг, которые могу оказать. Без ведома начальника у вас не хватит денег, чтобы расплатиться со мной.

Вербовщик слушал меня восхищенный и одновременно растерянный.

— Я уверен, что мне было бы очень приятно работать с вами, — вздохнул он. — Я напишу начальнику. Подождите два дня. Но я все же очень сомневаюсь, чтобы он согласился приехать. Можете вы подождать?

— Я устроюсь так, чтобы иметь возможность подождать, если это не займет много времени.

Через два дня Стефан позвонил мне по телефону.

— В «Монте-Идэльго», — сказал он мне, — сегодня вечером в тот же час, что и раньше.

Мое любопытство было возбуждено. Я попыталась узнать, согласился ли его начальник со мной встретиться.

— Вы узнаете это вечером.

Мы встретились. Лицо Стефана сияло от радости.

— Мой начальник согласен повидаться с вами, — заявил Стефан. — Завтра утром в 6 часов будьте у подножия фуникулера. Мимо вас пройдет человек и скажет: «Следуйте за мной». Оденьтесь попроще и оставьте вашу собаку дома, чтобы не обращать на себя внимания.

Я вошла в трудную полосу своей миссии. Меня преследовало воспоминание о Герде Нербутт, о моем путешествии в Швецию. В тот момент, когда я достигла цели, у меня, несмотря на весь мой оптимизм, появилась боязнью. А если Стефан просто-напросто устроил мне ловушку? Особенно беспокоило меня назначенное время: 6 часов утра.

Тем не менее, на рассвете я поднялась и оделась в простое спортивное платье, как будто бы собиралась на экскурсию.

Сан-Себастьян еще спал. Уже совсем рассвело; слышны были только поющие птицы. Пляж был пуст. Я отправилась на свидание пешком, так как ходьба имеет свойство восстанавливать гармонию между моими мыслями и физическим состоянием. Я пришла на место раньше назначенного срока. Солнце выходило из утреннего тумана и рассеивало его.

Ранний подъем создает обычно хорошее настроение. Я чувствовала себя самоуверенно, готовой к авантюрам.

У подножия фуникулера ожидали два священника. Они разглядывали меня, удивленные тем, что женщина одна в ранний час разгуливает по городу. Их присутствие стесняло меня: они наблюдали за мной без суровости, с чувством простого любопытства, а быть может…

Точно в указанный час мимо меня быстрым и четким шагом военного прошел высокий худой человек; на голове у него была морская каскетка, глаза закрыт черными очками. Он сказал:

— Следуйте за мной.

Я пропустила его на несколько шагов вперед. Священники продолжали смотреть на меня. Я сделала вид, что мне надоело ждать фуникулера и решила пойти пешком. На маленькой соседней улице я увидела роскошную машину. Из спортивного интереса посмотрела марку — «Мерседес». Человек в морской фуражке тайком наблюдал за мной.

Движением руки, длинной и худой, он указал мне на место рядом с собой.

Шофер запустил мотор, и мы поехали быстро, не обмениваясь ни словом. Я опять начал беспокоиться.

Куда вез меня этот немец с такой быстротой? Он молча рассматривал меня через свои черные очки, скрывавшие часть его лица и мешавшие мне сделать вывод об его характере. Его тонкий рот иногда кривился. Немец сгибал и разгибал свои длинные худые ноги, его руки все время были в движении, пальцы переплетались и выпрямлялись. Это был исключительно нервный человек, и меня эта нервозность раздражала. Когда же он заговорит со мной?

Бесплодный, холмистый, безжизненный пейзаж простирался до верхушки безлесных гор. Куда мы едем, куда везет меня этот человек?

Наконец немец повернулся ко мне и с важным видом спросил на хорошем французском языке:

— Стефан говорил вам, чего мы ждем от вас?

— Я хотела обсудить это с вами.

Он повел разговор о моих связях во Франции и спросил, есть ли у меня друзья во французских портах. Я сейчас же вспомнила об одной семье в Нанте, где у меня действительно были друзья.

Начальник придвинулся ко мне так, что его нога касалась моей, — типичная немецкая манера: сдержанный разговор и наглые жесты. Я сжалась в своем углу.

Немец стал смелее.

— Вы летчица?

— Да.

Я вкратце рассказала ему, что мой муж погиб во время автомобильной катастрофы в Швейцарии.

— Вы говорите по-немецки?

— К сожалению, нет. Это вас не устраивает?

— Нет, ничего.

Начальник снял очки, и я смогла его рассмотреть: это был некрасивый, худой человек, с тусклым, мрачным взглядом. На вид ему было около 50 лет. Во время разговора он настойчиво разглядывал меня и сказал мне несколько комплиментов. Я была смущена. Чтобы вернуть его в рамки нужного разговора, я спросила:

— Не можете ли вы мне сказать, что вы хотите знать о Франции?

Мой вопрос заставил его отодвинуться от меня, и, стремясь быть галантным, спутник начал с конца — протянул мне конверт.

— Вскройте его, — сказал он с хвастливым видом.

В конверте было 3000 песет. Я постаралась не показать ни недовольства, ни радости. Вместе с деньгами лежал список вопросов о моральном состоянии населения, о новом расположении пунктов ПВО вокруг Парижа, о местах, разрушенных бомбардировкой.

— И это все? — удивилась я, собираясь положить деньги и список в сумочку.

Он взял у меня список, зажег спичку и сжег его, советуя никогда не оставлять ничего компрометирующего. Огонек зловещим светом осветил его лицо. Мы продолжали мчаться к неизвестной мне цели.

Через минуту он достал из кармана маленький пакет и вынул из него специальное перо.

— Чтобы не царапать бумагу, — сказал он мне, — на кончике этого пера имеется маленький шарик. Он вам послужит для того, чтобы писать нашими чернилами (чернила эти имели вид зернышек серебристо-черного цвета).

— Растворите, — сказал он, — эти зерна в двух или трех ложках воды. Затем на листе достаточно плотной бумаги напишите самое обычное письмо к своей приятельнице, а между строчками поместите сведения, которые я вам заказал. Отныне вы будете для нас С-32. Именно так вы и будете подписывать ваши письма, написанные симпатическими чернилами.

— Как называются эти зернышки, которыми пишут? — спросила я. — Если я их потеряю, нужно, чтобы я смогла их купить.

— Колларгол.

Я дала понять, что трех тысяч песет было слишком мало, учитывая риск, которому я себя подвергала.

— Я ценю свою жизнь дороже, — заявила я.

Но он возразил:

— Я хочу сначала посмотреть, что вы сможете сделать. В дальнейшем я буду щедрее. Напишите мне все эти сведения. Вот вам адрес, куда вы должны будете направлять письма.

Он протянул мне клочок бумаги, на котором я прочитала:

«Мадлен Степино, улица Альгорта, Мадрид».

Меня немного ошеломила быстрота, с какой мы договорились, и возникло сомнение, что я плохо использовала свою победу.

Начальник наблюдал за мной еще несколько минут, затем попытался возобновить свои посягательства и придвинулся ко мне. Я отодвинулся.

Он сделал над собой усилие и сказал:

— С-32, если вы теперь не сдержите своих обязательств, о которых мы договорились и согласно которым вы должны служить Германии, я за вашу жизнь не дам и 3000 песет, где бы вы ни находились — в Париже или в Нью-Йорке.

Я пожала плечами:

— Вы ошибаетесь, я совершенно не собираюсь служить Германии и намерена служить только самой себе.

Наконец разговор принял нормальное течение. Но мой немецкий начальник все же не терял своего таинственного настроения.

— вы вернетесь в Сан-Себастьян и, когда будете готовы к возвращению из Франции, поместите в газете «Эко де Пари» следующее объявление: «Требуется горничная…» Сообщите ваш адрес и укажите под видом часов приема кандидаток число и час вашего выезда из Парижа.

* * *

— О, — воскликнул капитан Ляду, когда я описала ему человека, завербовавшего меня, — это великолепно! Вы поймали как раз того, кого и нужно было искать в Испании. Это барон Ганс фон Крон, немецкий военно-морской атташе в Мадриде, племянник генерала Людендорфа{3}.

Гордясь своей победой, я выложила перед своим начальником секретный способ шпионской переписки, неизвестный во Франции и никем еще не раскрытый.

Капитан Ляду с волнением рассматривал привезенные мною зерна колларгола и перо.

С самого начала войны немецкие шпионы беспрепятственно переписывались со своими руководителями, потому что незнание состава симпатических чернил, которыми они пользовались, не давало возможности перехватить их корреспонденцию.

На этот раз капитану Ляду не пришлось меня подталкивать. Он должен был испытывать чувство гордости — ведь это он «открыл» меня.

— Благодаря вам, Марта, будет спасено много человеческих жизней. Это великолепно, я доволен.

В тот момент я ни о чем не жалела: ни об отказе военно-воздушного флота принять меня, ни о моих шведских злоключениях.

Я служила родине и была ей полезна.

Я была такой счастливой, какой могут быть лишь женщины, видящие, что их жертвы не были бесплодны. Я подробно рассказала капитану Ляду о моих первых испанских знакомствах: Вальтер… Стефан…

— Ваш барон, — прибавила я, — был очень взволнован: думаю, что я ему понравилась. Я очень хочу быть шпионкой, но не более того. Этот господин как будто бы намерен совместить приятное с полезным.

— Он вас ждет? — спросил капитан.

— Он может дожидаться, сколько ему угодно. Я не хочу его больше видеть, он слишком противен.

Всю свою жизнь не забуду сцены, последовавшей за этой фразой. Капитан вскочил и заходил по кабинету большими шагами. На его лице последовательно отражалось все беспорядочное течение его мыслей. Он взволнованно затягивался папиросой и нервным движением руки сбрасывал пепел, падавший на его жилет.

После нескольких секунд размышлений он подошел ко мне и заявил:

— Вы по доброй воле пришли к нам работать. Вы начали работу. Отступать вам нельзя. Ваш долг состоит теперь в том, чтобы уехать и продолжать работу. Вы женщина, действуйте так, как найдете нужным.

Моя радость сразу померкла:

— Да, конечно, я женщина, но ведь если я останусь в Испании, настанет день, когда я не смогу избежать…

Капитан, подчеркивая свое хладнокровие, которое ему изменяло, облокотился на стул и сказал:

— Это неизбежно, вы должны ехать.

Мое негодование возрастало. Я вспомнила барона, противного, и к тому же, немца.

— Есть вещи, капитан, на которые не может согласиться женщина.

По его глазам я видела, что он меня понимает. Ему было жаль меня. В тот момент я подумала, что победа останется за мной. Но он стал продолжать по-отечески убедительным тоном:

— Марта, подумайте о наших солдатах в окопах, о нашей родине, которая, быть может, завтра уже будет занята неприятелем. Вы француженка, у вас в руках редкая возможность, вы можете послужить, как никто другой, вашей родине, для которой это лишний шанс на победу. Не отказывайтесь.

Капитан, немного смущенный, но по-прежнему упорный, опять начал ходить по кабинету. Его, очевидно, соблазняла мысль иметь преданную женщину около такого важного лица.

— Этим вы спасете много жизней, Марта. Вы можете их спасти. Если же вы этого не сделаете, то возьмете на себя тяжелую ответственность. И наоборот, если вы добьетесь успеха, вам обеспечена благодарность множества людей.

Я чувствовала себя опустошенной, печальной, подавленной.

— Вы требуете от меня полного самоотречения, ведь эта жертва страшнее смерти.

— Служба требует этого, — возразил он.

Не существовать, потерять свободу. Было ли это возможно для женщины, которая привыкла к полной самостоятельности и была избалована жизнью? Я сделала большое усилие над собой и сказала:

— Служба требует от меня того, что превышает мои силы, но я вам обещаю, что попытаюсь. Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

— Я знаю нечто, что вас поддержит, Марта, — сказал капитан Ляду. — Подумайте, что благодаря вам многие невесты и матери Франции обретут своих женихов и сыновей, ведущих войну на море. Барон фон Крон является руководителем всех агрессивных действий подводных лодок по эту сторону Атлантического океана. Он руководит морскими операциями на этом побережье. Если вам удастся раскрыть его планы, подумайте только, какую услугу вы нам окажете! Ваши доводы морального порядка ничего не стоят в сравнении с этой прекрасной задачей.

Капитан ничего не сказал мне о муже, и это к счастью, так как тогда я категорически отказалась бы от этого нового поручения.

Он умел, этот начальник, находить в нудные моменты слова, которые электризовали. После нашего разговора и его убеждений, я могла отказаться, лишь расписавшись в собственной трусости.

— Должна ли я, капитан, разузнать и прислать вам способ проявления написанного при помощи колларгола?

— Не беспокойтесь, мы сами этим займемся, у нас есть химики.

— Если нужно, — настаивала я, — я могу постараться по приезде в Испанию добыть нужную формулу.

Моя роль вновь захватила меня.

— Итак, капитан, завтра я вам позвоню и сообщу срок моего отъезда.

Через три дня капитан принес мне на улицу Жакоб ответ на вопросы барона. В глазах этого немца я должна была казаться добросовестной шпионкой. Сведения, переданные капитаном, были точные, но устаревшие; такие же сведения были даны всем агентам-двойникам.

Тут же, на улице Жакоб, я написала дружеское письмо Мадлен Степино в Мадриде, согласно указаниям барона фон Крона. Между строчками при помощи колларгола и специального пера поместила все сведения, данные мне капитаном Ляду.

Капитан взял письмо и обещал позаботиться об его отправке.

— Отныне, — сказал он мне, — вы будете называться «Жаворонком» ( «Alouette»). Если мне нужно будет сообщить вам что-либо через какое-нибудь лицо, это слово будет паролем.

— Должна ли я подписывать этим именем свои письма?

— Нет, этого не нужно.

В течение недели я брала уроки испанского языка в школе Берлица. Каждый день капитан торопил меня вернуться в Испанию.

— Нужно ковать железо, полка горячо, — повторял он.

Наконец я поместила в газете «Эко де Пари» объявление о своем выезде: «Требуется горничная…»

Тем временем, открытка, пришедшая из Испании, требовала от меня сведений. Я отнесла ее капитану.

— Письмо, несомненно, запоздало из-за цензуры, — заявил он.

Накануне моего отъезда капитан Ляду прислал мне несколько дополнительных сведений для немцев и следующее письмо:

«Дорогая мадам и дорогой друг!

У меня нет ничего нового относительно городов, вас интересующих. Необходимо, чтобы они довольствовались тем, что вам уже известно. На всякий случай я вам даю маленькую рекомендацию к начальнику военного поста в Цербере, но лишь на тот случай, что вам будут чинить особые препятствия.

Необходимо, чтобы из лиц, вас окружающих, никто не знал, что у вас есть рекомендация. Если записка вам не понадобится, уничтожьте ее.

Формула тайнописи антипирином очень проста: вы покупаете облатку антипирина в 50 г., открываете ее и распускаете порошок в двух чайных ложках воды. Это даст вам прозрачные чернила, которые не обратят на себя внимания, и которые вы сможете совершенно безопасно проглотить. Вы напишите этими чернилами между строчками обыкновенного письма, пользуясь для этого вашим пером и белой или кремовой матовой бумагой.

А теперь мне остается пожелать вам доброго пути. Почтительно целую ваши дружеские ручки.

Жан Севеноль.

P.S. Все письма от меня будут подписаны: Жан Севеноль.»

Итак, работая в контрразведке, я окончательно вступила на скользкую дорогу агентов-двойников, наиболее опасную из всех дорог.

* * *

В Испании меня ждал с надеждой в сердце барон фон Крон, истолковавший мое возвращение как благоприятный ответ на его желания.

Он ждал меня в Ируне, на пограничной станции. Я успела забыть его лицо и никак не ожидала, что человек, приближавшийся ко мне, он и есть. Старый, с моноклем, скрывающим его стеклянный глаз, он шел механическим шагом.

Он поклонился, и некоторое мгновение я испытывала ужас перед той задачей, какую я взяла на себя. Барон, довольный, осведомился о моем здоровье.

— я не хочу, чтобы вы останавливались в отеле, — сказал он. — Я снял для вас квартиру.

— Чтобы там собирать сведения? — машинально спросила я.

Он почувствовал в этой фразе некоторую иронию и был слегка озадачен. Но это был человек, привыкший к фехтованию словом. Он быстро нашелся.

— Но ведь иначе я не смогу видеться с вами, по крайней мере, в данный момент.

— Сан-Себастьян чересчур близок к границе, — сказала я. — Здесь я скоро буду расшифрована.

— Куда же вы хотели бы поехать?

— Ну конечно, в Мадрид. Там я была бы гораздо менее заметной, чем в Сан-Себастьяне.

— В Мадрид!.. Мы поедем туда позже, — ответил он. — До конца сезона все отделы посольства будут находиться в Сан-Себастьяне. Мне тоже придется около двух месяцев прожить здесь. У нас еще будет время побыть вместе, и мы будем часто встречаться.

Я продолжала с иронией:

— Это и есть ваши методы разведки?

Он смутился:

— Вы правы. Я недостаточно серьезен, не правда ли?

Его усилия быть корректным преувеличивали его нервозность, и я постаралась ограничить свою роль вопросами разведки.

— Получили ли вы мое письмо со сведениями, которые вы у меня запросили?

— Нет, когда вы послали письмо?

— Через два или три дня после моего приезда в Париж. Но раз вы не получили письма, значит, оно задержано на границе. Я погибла и не смогу больше вернуться во Францию!

Он успокоил меня:

— Не тревожьтесь. Ваши соотечественники не смогут прочитать написанное колларголом. Наши химики в Германии долго работали, прежде чем додумались до этого средства, хотя и знали хорошо этот химикалий.

— У нас во Франции тоже найдутся химики, — сказала я.

— Да, конечно, — согласился он, — но им, прежде всего, пришлось бы узнать название того вещества, которое я вам доверил.

Я немного призадумалась. Неужели капитан не отправил письма?.. Почему?..

Мы ехали на машине вдоль берега. Июль был в полном разгаре. Искрящееся море отражало вечерние огни.

Машина остановилась на окраине Сан-Себастьяна перед домом весьма респектабельного вида. Полная брюнетка, по-видимому, ожидавшая нас, взяла мои вещи. Шофер понес большой чемодан, и я вскоре очутилась в квартире, загроможденной безделушками.

Барон шел за мной, стараясь угадать мое впечатление.

— Нравится вам здесь? Довольны ли вы?

— О, — сказала я, — ведь мне придется здесь только спать. Все время я буду проводить на пляже и в казино.

— Вы меня простите, Марта, я вас оставлю, чтобы дать возможность устроиться. Меня ждут. Вечером я к вам приеду.

Он первый раз назвал меня по имени.

— Оставайтесь здесь и ждите меня, — сказал он.

— Нет, — заявила я, — сейчас я переоденусь и пойду на пляж. А с вами мы встретимся завтра утром.

Я хотела добиться своего и добавила:

— Я буду вас ждать завтра в 9 часов утра на пляже, и мы будем вместе купаться.

— Я хотел бы увидеть вас раньше, — попросил он.

Но я категорически возражала. И заставила себя улыбнуться, чтобы дать ему как бы обещание на будущее.

Он попрощался со мной. Его гордый вид увял. Барон превратился в жалкого человека, находящегося во власти своего чувства.

Ночь кончилась. Я встала, торопливо собрала свои вещи и переехала в отель «Континенталь».

В 9 часов барон ожидал меня на пляже. Я, улыбаясь, подошла к нему, движимая какой-то странной волей.

Я еще не успела взять себя в руки. Ведь мне было только 20 лет!

Вместо приветствия я заявила ему:

— Мое пребывание в Испании начинается плохо. Я переехала сегодня утром, так как не спала всю ночь. Квартира полна клопов.

— И где же вы остановились?

— Я вернулась опять в отель «Континенталь».

— Этого не следовало делать. «Континенталь» — единственный отель, где я не могу бывать. Его содержат французы.

Меня же это как раз устраивало! Я почувствовала себя счастливой, услышав, что он не сможет меня там навещать.

Следующие две недели я провела в Сан-Себастьяне довольно мирно, хотя бы внешне. Барон часто отлучался. При каждом возвращении он казался все более увлеченным мной. Но, тем не менее, подобная жизнь совсем не отвечала моей жажде деятельности.

Наконец барон сообщил мне, что обстановка требует его возвращения в Мадрид.

— Вы и меня увезете с собой?

— Нет. Я не могу увезти вас в Мадрид. Проводите меня до Вальядолида. Это узловая железнодорожная станция, оттуда вы сможете сразу же пересесть на парижский экспресс. Мы выедем завтра на рассвете.

— Каким поездом?

— Я слишком рад случаю проделать это путешествие вместе с вами. Мы поедем в машине… дорога прекрасная…

Я вернулась к себе, охваченная тоской. Меня осаждали мрачные предчувствия. Я вспомнила все события последних месяцев и хотела понять, что должно было означать это путешествие.

Всю последнюю ночь в Сан-Себастьяне меня преследовали кошмары. Лишь день принес освобождение от них.

Я была полна воли к победе… Мадрид — вот моя цель!

Чтобы избежать любопытных взглядов, барон решил выехать из Сан-Себастьяна очень рано. Я запирала свой последний чемодан, когда его машина проехала мимо отеля «Континенталь». Я взяла такси, чтобы доехать до пустынного места, где он меня дожидался. В машине барон поздоровался со мной. Его рука дрожала.

В Вальядолиде мы остановились. У нас был вид обыкновенной пары, обменивавшейся вежливыми фразами и банальными замечаниями. Пока что нашему мирному путешествию ничто не мешало. В обеденном зале отеля нас принимали за скучающую пару, которой надоела плохая дорога. Это была громадная полутемная комната, во всю длину которой стоял огромный стол. Высокий потолок терялся в темноте. Окна пропускали мрачный полусвет. У меня было такое впечатление, что мы попали в самое заброшенное место на земле.

— Мы здесь переночуем, — пробормотал барон. — Дорога очень плохая. Скоро совсем стемнеет. Завтра утром будет скорый поезд, с которым вы уедете.

В этой угрюмой комнате его голос звучал с неприятной резкостью.

Я ничего не ответила. Я была в полной власти фон Крона, плененная, но неукротимая.

Добиться успеха — эта мысль стала для меня как бы внутренним оправданием. Если бы не это, я сама осудила бы себя без всякой пощады.

Мадрид

Итак, цель достигнута. Я в Мадриде. Во мне двойной запас сил, двойная ненависть.

Если в дальнейшем мое сомнительное предприятие и увенчалось успехом, то я обязана этим главным образом именно той жгучей ненависти, которая в течение всего моего пребывания в Испании при выполнении задания вызывала во мне смелость, жестокость и коварство.

С того момента мой ум был направлен только к одной цели — выполнить данное мне поручение, вытягивать из начальника-врага все секреты, какими он располагал, вплоть до того дня… да, вплоть до дня моего освобождения.

Только три дня прошло с тех пор, как я поселилась в отеле «Палас». Каждый из моих соседей был для меня опасен.

Мой сосед с правой стороны, генерал Данвинь, французский военный атташе, ничего не знал о моей работе: агенты-двойники хранят свои секреты сами. Соседка слева… высокая, надменная…

Мне показалось, что я когда-то ее видела. Кто она?

Я старалась это узнать.

Почему барон поселил меня в этом отеле?

— Везде, где бы вы ни были, я буду наблюдать за вами, — сказал он мне еще при нашей первой встрече.

Кто же в этом роскошном отеле играет роль моего анонимного и тайного тюремщика? Метрдотель? Горничная?

Чтобы испытать метрдотеля, я решила заказать обед к себе в номер.

Слуга испанец служит мне превосходно, ничем себя не выдавая.

— Вы мадридец?

— Да, синьора.

— Много народа живет в отеле?

— Нет, мало.

За каждым блюдом я делаю попытку что-либо раскрыть. Ничего не выходит.

Остается горничная. Сегодня воскресенье, везде слышатся смех и разговоры. Мне кажется, что за мной наблюдают со всех сторон. Во всех взглядах, обращенных ко мне, я усматриваю особый умысел.

Барон запиской в несколько слов просит вечером подождать его в отеле. Я сижу в своей комнате.

— Могу я оправить постель, мадам? — входя, спрашивает горничная.

Я разглядываю эту женщину, говорящую по-французски. До сих пор я ее не видела. Какой она национальности? — Вы приехали из Парижа? — спрашивает она. — Жизнь там сейчас вряд ли приятна…

— Конечно, нет, — отвечаю я. — Но жизнь все же идет своим чередом, несмотря на войну.

— Разве? Ваша соседка говорит другое…

— Моя соседка?

— Да, известная артистка. Она рассказывала мне, что жизнь во Франции стала невозможной, что там нет ни хлеба, ни сахара, ни угля, что там ужасно.

Я удивилась.

— Кто же эта артистка? Француженка?

— Нет, английская танцовщица. Ее зовут леди Маклеод.

Леди Маклеод — это была Мата Хари, которая работала по заданию немцев. Наши пути с ней скрестились в Италии.

Горничная собиралась уходить, но спохватилась и, вынув из кармана письмо, передала его мне.

Я прочла:

«Приходите после полуночи на Орфила, 5.Ф.К.»

Я оставила письмо на столе. Горничная схватила его, говоря:

— Ничего не следует сообщать, так приказал начальник.

И, взглянув на меня как на сообщницу, она разорвала письмо на мелкие кусочки.

Улица Орфила… Полночь… Я очутилась перед квартирой военно-морского атташе.

Серрено увидел меня и открыл мне дверь. «Серрено» называют в Испании ночных сторожей, которые, имея ключи от дверей определенного количества домов, открывают двери жильцам или тем посетителям, о которых жильцы предупреждены.

Очевидно, этот сторож был предупрежден бароном. Дверь за мной закрылась, и я очутилась в темноте. Чья-то рука взяла мою руку и тихонько потянула меня. В то же время слабый свет электрической лампочки осветил во тьме первую ступеньку лестницы. Я пошла по ней в сопровождении невидимого человека.

В первом этаже рука направила меня на площадку. Открылась дверь, и я очутилась в передней, освещенной лампой. На стенах висели морские карты с немецкими надписями и маленькими флажками, означавшими расположение пунктов снабжения подводных лодок.

Я повернулась. Мой таинственный проводник исчез. Открылась дверь. Вошел фон Крон и провел меня в свой кабинет.

Я сразу же набросилась на него с упреком:

— По дороге сюда за мной, несмотря на все мои ухищрения, по пятам следовал какой-то незнакомец. Он останавливался, когда я останавливалась, и шел, когда я шла. Если это вы начали наблюдение за мной, я немедленно вернусь во Францию.

— Да нет же, совсем нет. Уверяю вас.

— Посмотрите в окно, тут ли еще этот человек. Если это не наш агент, то французский. Вы сами понимаете, что мне необходимо это знать.

Выдумав все это, я в то же время не могла избавиться от чувства тревоги. Я думала о письме, доверенном мною капитану Ляду и не дошедшем до барона.

— Не сходите с ума. Я все это разузнаю, — сказал мне барон, отходя от окна.

Он позвонил. Вошел молодой человек и стал навытяжку.

— Перед дверью дома № 8 ждет человек. Когда мадам выйдет, проследите и разузнайте, на кого работает этот человек, — произнес барон по-немецки.

* * *

В Мадриде у меня не было столько развлечений, как в Сан-Себастьяне. Я очень скучала. Без друзей, не говоря по-испански и не встречаясь ни с кем, кроме фон Крона, я чувствовала себя очень одинокой. А барон хотел только одного: сделать мою жизнь возможно более приятной.

— Я представлю вас моей жене, — сказал он однажды. — Вы станете друзьями. Я говорил ей о вас, и она очень хочет с вами познакомиться.

Меня тревожила возможность такой очной ставки.

Каждый день барон заходил ко мне в отель и уводил завтракать. Он настаивал, чтобы я поторопилась с поездкой в Париж.

— Мне во что бы то ни стало нужно хотя бы одно письмо от вас, написанное колларголом, чтобы оправдать перед послом ваше пребывание в Мадриде, — утверждал он.

Однажды он заявил мне:

— Сегодня после полудня я вас представлю моей жене. Ей нужны туалеты, и она хочет, чтобы вы привезли их ей из Парижа.

Я согласилась без всякого желания.

Баронесса приняла меня любезно, будучи счастлива, как она сказала, получить возможность поговорить по-французски.

— А вы говорите по-немецки? — спросила она меня.

— К сожалению, нет, мадам.

Она сейчас же обратилась к своему мужу по-немецки:

— Ганс, уверены ли вы, что ваша агентка не знает немецкого языка? Если вы хотите это проверить, пригласите ее к нам завтра обедать.

Я не моргнула и глазом.

Любезно, почти фамильярно она прибавила, обернувшись ко мне:

Мы будем очень счастливы, я и мой муж, видеть вас завтра у нас в обеде. Мы будем обедать запросто с несколькими друзьями.

Я приняла приглашение.

На другой день я приехала на улицу Орфила с небольшим опозданием. Все приглашенные были уже за столом. Меня разглядывали с довольно наглым любопытством, и я видела улыбки на их лицах. Барон никому меня не представил. Итак, я была принята не особенно дружески.

Я приветствовала всех наклоном головы, холодная и вежливая, внешне спокойная, но внутренне взбешенная этим явным неуважением, не предвещавшим ничего хорошего.

Являясь мишенью для всех собравшихся, я угадала, что до моего прихода они составили заговор в отношении меня.

Сидя за столом, я машинально сосчитала присутствующих. Нас было 13 человек. Вокруг стола сидели германские офицеры в штатском, а также испанцы — все влиятельные люди. Мой сосед справа, немец с лысой головой и волосатыми руками, говорил по-французски, но очень плохо; сосед слева, вероятно, не знал языка и время от времени бросал на меня враждебные и недоверчивые взгляды. Женщин было три — баронесса, какая-то немка и я.

— Иоганн, — сказал барон фон Крон метрдотелю по-немецки, — в буфете приготовлена специальная тарелка для француженки. Постарайтесь не перепутать, иначе вы будете причиной большого несчастья.

Метрдотель вернулся и поставил передо мной тарелку с супом. Я, как это полагается, подождала, пока не подали суп всем остальным. Что замышлялось против меня? Я должна была делать вид, что не понимаю. Мой суп не имел никакого особого вкуса и вида. Тем не менее, я спрашивала себя, почему барон отдал такое приказание метрдотелю.

Я пошутила с моим соседом относительно числа 13 и сказала ему, что во Франции множество людей не осталось бы за столом из-за суеверия.

— Разве вы боитесь смерти? — спросил он.

— О, нет, разве я в таком случае смогла бы быть летчицей?

Все взгляды были направлены на меня. По французскому обычаю, я похвалила суп. Все разговоры шли обо мне. Я должна была выслушивать ругань и оскорбления в адрес французов и англичан, но все же делала вид, что ничего не понимаю.

Ах, как страдала я в эти минуты, как хотелось мне их оскорбить, надавать им пощечин! А мне приходилось улыбаться, как будто бы все эти слова на немецком языке были любезностями. Мое положение усиливало их веселое настроение, они гримасничали и отпускали по-немецки шуточки и намеки по моему адресу.

Сердце мое сжималось, слезы жгли мои глаза. Я догадывалась, что разговор шел по особому плану, рассчитанному на то, чтобы заставить меня изменить себе в том случае, если я знаю немецкий язык. Малейший жест мог меня выдать.

Я начала сомневаться в успехе. Что смогу я узнать в этой среде, не доверявшей мне и применявшей в своем подозрении все, вплоть до садизма. Если бы капитан помог мне, по крайней мере, немного! Но он задержал первое письмо со сведениями, и, быть может, это и было причиной того, что мои сотрапезники играли такую недостойную комедию.

В середине обеда громадный немец с багровым лицом, сидевший рядом с баронессой, вывел меня внезапно из задумчивости. Глядя на меня своими маленькими круглыми глазками и с трудом скрывая злорадство, он спросил:

— Сколько времени еще пройдет, пока не появятся первые симптомы?

— Не больше получаса, — ответил барон.

Я смотрела на них внешне совершенно спокойная, но в душе подавленная необходимостью лицемерить. Я не боялась смерти, но пребывание в этой среде для меня было ужасным.

— Если бы она понимала, вряд ли она была такой спокойной, — сказал толстый немец.

— Да, по-видимому, это первое испытание ничего не дало, но мы попробуем кое-что другое, — сказал барон своему соседу.

Мне же не было необходимости слышать эти слова, для того чтобы понять, что все это неуклюжее и смешное испытание — мистификация.

После обеда все немцы пришли в хорошее настроение, и некоторые из них стали со мной очень любезными.

Маленький веселый кружок вокруг меня не помешал мне улавливать то там, то тут обрывки интересных для меня фраз, значение которых придавало мне силы.

Я услыхала, что барон получил из Германии приказ начать бомбардировку французского побережья, и что он дожидался прихода подводных лодок.

Молодой немец, заявивший, что он тоже летчик, и устроивший мне в этой области каверзный экзамен, из которого я вышла победительницей, по-видимому, собирался завладеть мной на весь вечер. Это пришлось не по вкусу барону. Он заявил мне, что нам предстоит весьма серьезный разговор. Мы прошли в его кабинет.

— Знаете, оказывается за вами следил агент барона фон Калле, — сказал мне барон фон Крон.

— Немец... Но я ведь думала, что вы работаете для Германии.

Арнольд фон Калле был военным атташе германского посольства и тоже носил титул барона.

— Он мне завидует и не доверяет вам. Он взбешен, так как я его не информирую о своей работе.

— Вы должны были меня предупредить, — запротестовала я, — что ваши соотечественники могут меня погубить.

Морщинистый лоб барона омрачился.

— Хочет ли он сделать мне какие-либо предложения? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Во всяком случае, предупредите меня. Должна ли я его остерегаться? Были ли такие случаи раньше?

Чтобы увильнуть от этих вопросов, барон попытался вовлечь меня в какой-то пустяковый разговор, поддерживать который у меня не было желания. Меня беспокоило отношение французского 5-го отдела. Я была в одиночестве, беспомощна, в полной власти любой неожиданности. А теперь еще новая угроза здесь, на месте. Меня мучили сомнения в своей полезности.

— Успокойтесь, — сказал он, — я найду выход. Самое простое решение — это не оставлять вас в Мадриде. Ваши постоянные поездки в Париж могут навлечь на вас подозрение. Я буду давать вам по 5000 песет в месяц, и вы будете жить около границы.

Такое предложение меня не устраивало, я должна была оставаться в Мадриде.

— Куда же вы хотите, чтобы я поехала?

— Куда угодно.

— В Биарриц.

— Нет, только не в Биарриц.

— Почему?

— Биарриц находится у самого моря и может подвергнуться бомбардировке.

— Бомбардировке? Наши берега хорошо охраняются. А, кроме того, разве война в том заключается, чтобы бомбардировать при помощи подводных лодок город, расположенный так близко к границе?

Барон засмеялся.

— Это совсем не для того, чтобы уничтожить город, а для того, чтобы подействовать на моральное состояние французов, — заметил он.

Теперь я поняла всю важность моей миссии, моей роли, которая благодаря этому сразу показалась мне менее горькой.

— Но если не Биарриц, то назовите мне другое место.

— Почему бы вам не поселиться в Гендее?

— Но это невозможно, я ведь вам говорила, что друг моего брата служит жандармом на станции Гендей. Я сразу же буду раскрыта.

Видя, что я немного успокоилась, он сел рядом со мной.

— Признайтесь, Ганс, то, что вы мне предлагаете, это разрыв?

Он вскричал:

— Да нет!.. Я просто хочу уберечь вас от опасности.

— Тогда я вижу только один выход, — сказала я. — Я подыщу вам в Париже корреспондента, который будет мне пересылать сведения, а я буду переправлять их вам. Я буду жить в Мадриде и служить связью между ним и вами. Тем самым у вас будет оправдание моего пребывания тут, если уж ваш военный атташе устраивает такие фокусы.

Я подумала о Зозо как о единственном человеке, который мог мне помочь.

* * *

Чтобы жить в Мадриде на глазах у французов, а также для того, чтобы иметь возможность иногда ездить во Францию, мне нужно было бы завести в Испании торговлю, все равно какую...

Оправдать свое присутствие... Это было самым неотложным делом — оправдаться если не в глазах моих соотечественников, то, во всяком случае, в глазах представителей других наций. Доказательства этому я получила в тот же день, после того как рассталась с бароном.

Он проводил меня до почты. Я заметил автомобиль, как будто следивший за нами. Машина была испанская, без номера и без марки. В ней находились двое мужчин. Барон попрощался со мной на углу площади Пуэрта-дель-Соль. Машина продолжала слежку за мной.

Когда я вышла из почтового отделения, машина меня ждала. Она продолжала следить за мной. Чтобы прекратить слежку, я вернулась в «Палас».

Был час вечернего чая. Я села за один из боковых столиков. Вскоре невдалеке от меня сели трое. У одного из них был орден Почетного легиона; это были французы. Признаюсь, я смотрела на них с удовольствием. В моем одиночестве мне показалось, что эти люди были здесь, чтобы мне помочь. Человек с орденом был, по-видимому, генерал Данвинь, военный атташе при французском посольстве в Мадриде, мой сосед по отелю. Они очень вежливо вступили со мной в разговор.

— Вы живете в Мадриде? Долго ли тут пробудете?

— Не знаю. Вероятно, до конца войны.

Им было неизвестно о моем положении, о моих связях с германским морским атташе.

Поглядывая в зал, я вдруг с изумлением увидела тех двух людей из авто, которые следили за мной. На кого они работали? В секретных миссиях самой главной обязанностью агента является его всегдашняя настороженность при любых обстоятельствах. Шпион, который во время войны взял на себя работу агента-двойника должен запомнить следующее: «Ты — один против всех и не должен доверять никому». Секретная служба запрещает не только любовь, но также — что для меня было наиболее тягостным — и дружбу.

Когда вами интересуются, важно узнать, чего от вас хотят.

Я рассталась с моими собеседниками-французами. Позвав свою собаку, я пошла прогуляться в Западный парк, около отеля «Палас». Как я и думала, на перекрестке аллеи появилась машина с двумя преследователями и остановилась передо мной. Из нее вышел один из мужчин и пошел мне навстречу. Вежливо приподняв шляпу, он протянул мне письмо.

— Будьте любезны, мадам, прочесть и как можно скорее ответить нам, — сказал он с сильным английским акцентом.

— Но есть ли тут, по крайней мере, адрес? — воскликнула я, смеясь.

— Да.

— Хорошо, месье. Если будет возможно, я отвечу.

Я положила письмо в сумочку. Меня охватила тревога и, как только машина потеряла меня из виду, я поспешила вернуться в отель.

Письмо было послано якобы (так как среди шпионов нельзя быть ни в чем уверенным) от «Интеллидженс Сервис», которая делала мне очень выгодное предложение работать у нее. Я не могла ничего ответить на это письмо и решила передать его барону.

Письмо, полученное якобы от англичан и спрятанное в моей сумочке, должно было мне помочь. Я была довольна, что смогу при баронессе показать «свое усердие на службе Германии».

Слуга ввел меня в кабинет.

— Марта, — сказал барон, — вам необходимо вернуться во Францию и пробыть там не меньше двух недель. Главное, пишите мне не реже одного раза в неделю и подготовьте корреспондента на будущее.

Он казался встревоженным.

— Что случилось, Ганс? Я не хочу создавать вам затруднения и, если вы желаете, больше не вернусь.

— Нет, нет. Пустяки. Я смеюсь над всем, что мне говорят. Но будет лучше, если вы уедете отсюда на некоторое время. Когда вы вернетесь, я найду квартиру для вас, а также и средство против зависти моих друзей по посольству. С тех пор как я женился, это все время повторяется.

— Очень жаль, — сказала я, скрывая свое удовлетворение. — Может ли меня принять ваша жена? Она хотела делать покупки в Париже.

— Да, я ее сейчас позову.

Когда баронесса передала мне свой список, я обратилась к барону.

— Вот, — сказала я, — письмо, которое вас заинтересует. Два господина следили сегодня за мной, чтобы мне его передать.

Баронесса подошла к мужу, чтобы прочесть письмо, и, прочитав его, оба удовлетворенно улыбнулись. Это заставило меня призадуматься. Неужели они расставили мне новую ловушку? Баронесса дала мне последние поручения и вышла. Барон очень нервничал.

— Главное, не возвращайтесь раньше, чем через две недели, — сказал он.

* * *

Снова Париж. Я иду по улице Жакоб, чтобы повидаться с господином Делормом, который меня ожидает. Я задаю ему самые каверзные вопросы относительно пропавшего письма.

— Но, Марта, уверяю вас, оно отправлено, — говорит он мне.

В тоне его я чувствую определенную недоговоренность. Я должна быть только послушной женщиной, но инициатива и критический ум принадлежат к врожденным свойствам моего характера.

-Капитан, есть кое-что, что парализует мои усилия, а быть может, и усилия других. В Испании у меня может возникнуть необходимость передать вам срочное сообщение. А ведь у меня нет никакой возможности связаться с вами, кроме ваших симпатических чернил. Стоит написанное прогладить горячим утюгом, и чернила сразу же будут проявлены. Не можете ли вы применять, как это делают немцы, чернила, труднее поддающиеся проявлению? Барон сказал мне, что раствор, в который они погружают письма, совершенно уничтожает обыкновенные письма и проявляет написанное колларголом. Ведь, если хотя бы одно из моих писем попадет в руки барона, раскрыть нашу хитрость будет для него детской забавой. И тогда вы можете со мной распрощаться. Я пользуюсь почтой, но это задерживает сообщения, по крайней мере, на два лишних дня. Когда дело идет о срочных сообщениях, вся эта система малопрактична.

Господин Делорм улыбнулся, видя, до какой степени я взволнована.

— Не беспокойтесь, я найду способ помочь вам в вашей работе. Возвращайтесь туда. Вы сами должны следить, чтобы ваши письма не попадали в руки наших врагов.

Мне не хотелось, чтобы моя поездка пропала зря. Все меня тревожило, так как я сомневалась в успешности своей работы. Это чувство объяснялось моей изолированностью.

— Знаете ли вы, капитан, способ проявления написанного колларголом? — настаивала я.

— Знаем, знаем, не беспокойтесь. Наши химики занимаются этим делом.

— Немцы собираются в этом месяце предпринять бомбардировку французского побережья.

— В этом месяце? — капитан свистнул, пожимая плечами. — Вот видите, Марта, ваше пребывание там решительно необходимо. Возвращайтесь туда как можно скорее. Я подготовил список сведений, которые вы повезете. Вот он. Если вы будете нуждаться в помощи, вы можете обратиться к М. В., атташе при нашем консульстве в Сан-Себастьяне.

— Барон фон Крон категорически настаивал, чтобы я послала ему эти сведения письмом, — возразила я. — Кроме того, Сан-Себастьян в 10 часах езды от Мадрида, и если я буду нуждаться в помощи, то, несомненно, в Мадриде.

— Ну, уж вам придется как-нибудь самой выпутываться, «Жаворонок», — нетерпеливо сказал капитан, — подождите, пока я налажу организацию в Испании.

В том душевном смятении, в каком я находилась, мне необходим был совет. И лишь одно существо могло указать мне дорогу. Я попросила у капитана Ляду разрешения поехать в Нанси и повидаться с матерью.

— Только ничего ей не говорите, — посоветовал он мне. — Малейшая неосторожность может стоить вам жизни.

Один из моих братьев, тяжелораненый в ногу, лежал в госпитале в Нанси. Я пошла повидаться с ним. Его хорошее настроение меня подкрепило. Он был мужественным человеком, и его пример хорошо подействовал на меня.

Это возвращение в семью, простую сердечную среду, помогло мне вновь обрести уверенность в себе.

Моя мать тревожилась: она не знала толком, что я делала в Испании, но инстинктом чувствовала, что я была там совсем не для того, чтобы развлекаться. Она знала меня, знала, что я не смогу остаться бездеятельной, и, как мною было раньше решено, я рассказала ей все: о том, что завербована, и о моей работе. Она не много побледнела, а затем, прижав меня к сердцу, просто сказала:

— Иди, моя дочь. Если ты чувствуешь себя способной на эту работу, выполняй ее.

Если бы в тот момент моя мать посоветовала бы мне не продолжать этой работы, я бы бросила ее.

В Париж я вернулась с чувством уверенности благодаря материнскому одобрению, которое имело для меня решающее значение. По приезде я поместила в одной из парижских газет традиционное объявление: «Требуется горничная...»

В ответ барон фон Крон попросил меня задержаться на неделю и возвратиться через Барселону, где он предполагал встретить меня в отеле «Четырех наций».

Я горела желанием совершать великие дела хотя бы ценой собственной жизни.

Под предлогом устройства в Испании больших авиационных празднеств я рассчитывала получить доступ в авиационные круги в Барселоне, в Сан-Себастьяне и других городах.

Если бы я располагала самолетом, я уже теперь получила бы от фон Крона различные серьезные поручения. Я предоставила бы свой самолет в его распоряжение, и он, конечно, использовал бы меня главным образом в Испании для перевозки распоряжений в центры снабжения подводных лодок. Масштабы моей работы расширились бы, и в случае надобности передать срочное донесение моим начальникам я могла бы перелетать границу.

Но я вынуждена была продать французской армии оба самолета, которые были у меня до войны. Рассчитывая на помощь капитана Ляду в получении одного самолета, я вернулась на этот раз в Барселону немного приободренной за два дня до срока, указанного бароном.

Случай — капризный товарищ. В первый же день пребывания в Барселоне я во время прогулки встретила Хедилью, испанского летчика, красивого парня лет тридцати.

— Что вы делаете в Испании?

— Собираюсь заняться организацией авиационных празднеств в пользу французского Красного Креста.

Хедилья, большой франкофил, загорелся энтузиазмом. Он сразу же обещал мне содействие — свое и своих товарищей.

Возвращаясь в гостиницу, я вдруг заметила фон Крона, который осторожно вышел из магазина морских принадлежностей, огляделся, как бы проверяя, нет ли за ним слежки, и вскочил в ожидавшее его такси.

А он-то должен был быть в Мадриде...

Я начала ходить взад и вперед мимо магазина. Сначала я хотела войти туда под предлогом какой-нибудь покупки. Сидя в отдалении на скамейке, я рассматривала дом. Когда это мне надоело, и я собралась уходить, такси снова остановилось перед магазином. Из него вышел фон Крон и, по-прежнему стараясь быть незамеченным, вошел в магазин.

Я сейчас же заметила номер такси и побежала на ближайшую стоянку нанять другое такси.

Спрятавшись в глубине машины, я стала наблюдать. Вскоре барон вышел из магазина, на этот раз в сопровождении двух мужчин. Издали было видно, как три силуэта пересекли улицу и сели в такси.

На Каталонской площади первое такси остановилось перед отелем «Англия», около подъезда которого стояла хорошо знакомая мне машина фон Крона. Мой шофер остановился на углу улицы и спросил меня:

— За какой машиной?

Действительно, фон Крон простился с двумя незнакомцами и сел в свой «Мерседес».

— За такси.

Мы проехали мимо фон Крона, но он меня не заметил.

Мы спустились по Рамбло. Хорошо зная повадки барона, я была уверена, что люди эти были его агентами.

Преследовать их было нелегко. Часто они терялись из виду, но мой шофер снова находил их каким-то чудом. Вдруг он остановился около маленького ресторанчика.

— Здесь, — сказал он мне.

Я приехала из Франции в глубоком трауре. Темная вуаль закрывала лицо. Я вошла в ресторан и выбрала довольно удобное место в углу, откуда можно было без труда слушать разговор шпионов и видеть их.

Обед я заказала на немецком языке. Кельнер меня не понял. Я постаралась придать словам немецкий акцент и закричала: «Не говорю по-испански!» Если бы я заговорила по-французски, агенты барона могли бы меня заподозрить.

Слыша, как я говорю с чисто немецкой грубостью и самомнением, они поглядели на меня и, конечно, решили, что это шпионка, которая работает на их страну.

Во время обеда тот, кто был помоложе, беспрестанно смотрел на свои часы. Мне пришлось иметь дело с двумя обыкновенными испанцами; они говорили, как и все испанцы, с известной живостью, наклоняясь друг к другу, сильно жестикулируя и достаточно громко, так что я смогла слышать их разговор из своего уголка.

К сожалению, я плохо знала испанский язык, но все же поняла, что они собираются уехать поездом. Я кончила обедать раньше них и спокойно направилась на вокзал, находившийся поблизости.

Наудачу я взяла билет до Портбу. Мне не пришлось долго ждать. Подошел экспресс Перпиньян — Париж, и я увидела среди отъезжающих обоих шпионов. Билеты были у них в руках. Очевидно, фон Крон, очень осмотрительный в мелочах, сам ездил на вокзал за билетами, после того как я в первый раз увидела его выходящим из магазина морских принадлежностей.

Эта предосторожность, несомненно, имела целью, чтобы шпионы никем не были замечены. Они сели в вагон второго класса. Я села в соседнее купе.

В дороге тот, кто был помоложе и более нетерпелив, стал ходить по коридору, куря папиросу. Я сделала вид, что рассматриваю модный журнал. Мое присутствие в поезде встревожило испанца. Он сейчас же вернулся в свое купе. Я услышала несколько повышенные голоса. Затем дверь с шумом захлопнулась. Я не двигалась с места.

Перед Портбу в купе ко мне вошел контролер.

— Ваш билет?

Затем:

— Если вы желаете ехать дальше, вы должны сойти в Портбу и взять новый билет.

Я на немецком языке постаралась объяснить, что дальше не поеду.

Моя осторожность была уместной. Когда контролер вышел, показался молодой шпион; он стоял в коридоре и прислушивался.

Мысль о том, что я не поеду в Париж, могла их немного разубедить. Но я сама в этом далеко не была уверена.

Поезд остановился ночью. Мы приехали в Портбу.

Я пробыла несколько минут на перроне перед газетным киоском, перелистывая книги, а затем вскочила в последний вагон. На пограничной станции Цербер французы проверяли паспорта.

Издали наблюдая за агентами фон Крона, я установила их купе. Они искали меня, но не видели. Поезд тронулся. Они ехали во Францию.

Сердце мое билось. Мне представлялся исключительный случай захватить врасплох секретных работников противника.

Я настойчиво заявила, что мне нужно переговорить с жандармским офицером. Меня не хотели впустить, затем ко мне подошел человек высокого роста, сначала очень суровый, а затем немного смягчившийся.

— Что вам нужно?

— Мне необходимо переговорить с вами наедине, без свидетелей.

Затем я прошептала:

—  «Жаворонок»... Знаете ли вы, кто я такая?

Он слегка вздрогнул, затем на губах его промелькнула улыбка удовлетворенного любопытства, и он ответил:

— Да.

— Это очень спешно, — сказала я ему. — Вот описание двух мужчин, едущих в Париж в поезде, который только что отошел. Сегодня после полудня они были вместе с германским военно-морским атташе. Главное, не упустите их. Позвоните в Перпиньян, чтобы их взяли под наблюдение. Я напишу своему начальнику и передам вам письмо.

Жандармский офицер слушал меня, совершенно растерявшись, так как у меня был вид человека, отдающего приказания.

* * *

Барон встретил меня в Барселоне в назначенное время. Он был счастлив и сообщил мне, что снял в Мадриде квартиру. Я не старалась скрыть от него своего двухдневного пребывания в Барселоне и сказала, что я здесь уже хорошо поработала для него. Я изложила ему свой план авиационных празднеств. Он был в восхищении. Оказание помощи французскому Красному Кресту казалось ему очень удачным.

— Завтра в кафе «Суиза» мы встретимся, и я вас представлю Хедилье, — сказала я. — Я обещала ему, что вы нам щедро поможете; надеюсь, что вы не выставите меня лгуньей.

На следующий день я представила Хедилье «мистера Эдуарда Вильсона, моего английского друга». К сожалению, я была вынуждена скрывать правду от Хедильи. Испанский летчик не должен был знать, что этот «англичанин» был не кем иным, как германским военно-морским атташе в Испании. Естественно, весь наш разговор шел вокруг войны. Хедилья начал бранить немцев; барон принял это нападение, не отвечая на него. В душе я радовалась, но франкофильская горячность Хедильи могла повредить финансовой стороне наших авиационных праздников, поскольку она зависела почти исключительно от «мистера Эдуарда Вильсона».

По поводу этой встречи барон не сделал мне ни одного замечания. Наоборот, он сам настаивал, чтобы я попыталась узнать, не согласится ли Хедилья из-за материальных соображений работать против союзников.

— Вы же слышали его слова, — сказала я. — Я ни за что не решусь сделать ему какое-либо предложение в этом роде. Он слишком франкофил для этого. Позднее, после авиационных праздников... ну, тогда посмотрим.

Через два дня мы приехали в Мадрид.

— Вы увидите, — повторял мне фон Крон, — ваша квартира удобная. Она расположена на перекрестке двух улиц, и вы всегда сможете узнать, ведется ли за домом наблюдение.

— Вы заботитесь обо всем, — сказала я с улыбкой.

В центре Мадрида, на ул. Баркильо, 12, я увидела дом, простой с виду, с темной извилистой лестницей и маленьким задним двориком. На первом этаже было четыре комнаты, составлявшие часть большой квартиры. Другая часть была занята институтом красоты, который держала наша домовладелица мадам Хинеста.

Я еще не знала, как барон рассчитывал меня устроить. Я хотела, чтобы одну комнату он оставил для себя. Мое желание исполнилось. Фон Крон собирался использовать помещение в двух целях. Он начал с того, что оборудовал одну комнату под приемную для своих агентов, шпионов и пр.

— Из этого зала я сделаю себе кабинет, — заявил он.

На дверь он прибил табличку: «Эдуард Вильсон».

Я была в восхищении. Моя миссия, казалось, становилась все менее и менее затруднительной.

В общем, я держала в руках нить самой крупной шпионской организации в Испании и надеялась ее раскрыть без большого труда. Едва только я поместилась в своем новом жилище, как получила твердую уверенность, что мое пребывание здесь будет полезно и выгодно для моей родины.

Барон приехал на улицу Баркильо вечером. Он привез маленький черный чемодан обычного типа и казался очень озабоченным.

— В нем ваши туалетные принадлежности? — спросила я его как бы невзначай.

— Нет, — ответил он, стараясь быть любезным. — Я жду гостя, Марта. Не будете ли вы добры оставить меня одного, когда позвонят?

— Ноя могу вас оставить и сейчас. У меня еще столько возни с моими вещами.

Из кухонного окошка я могла видеть людей, проходивших по лестнице в кабинет барона. Я слышала, как он, нервничая, ходил взад и вперед по своей комнате.

После нескольких минут ожидания я увидела довольно полную женщину маленького роста, брюнетку, приблизительно лет сорока пяти, которая с трудом поднималась по лестнице. Без сомнения, она действовала по заранее данным инструкциям, так как постучала прямо в дверь «мистера Вильсона». Я перешла из кухни в столовую, смежную с кабинетом, и постаралась подслушать разговор. К сожалению, барон и женщина говорили по-испански. С большим напряжением мне удалось перехватить лишь несколько фраз. Барон просил Концепцию, как он назвал эту женщину, прийти за чемоданом 12 октября и отвезти его в Цербер, где ее будут ожидать.

— Очень хорошо, месье, мерси, — сказала на прощание Концепция.

Дверь закрылась. Почти одновременно открылась дверь в столовую. Я сидела в кресле, сжав голову руками.

— Что с вами? — забеспокоился барон.

— Очевидно, последствия путешествия. У меня ужасная мигрень. Будьте добры, достаньте мне порошок антипирина.

Я испытывала внутреннюю радость, посылая его покупать тот самый порошок, который должен был раскрыть моему начальнику все хитрости.

Он быстро вернулся и сейчас же ушел опять, как он сказал, на обед в посольство.

Я воспользовалась его отсутствием, чтобы написать все сведения, собранные мной относительно немецкого шпионажа в Испании.

Мой первый опыт в новом жилище удался. Тем не менее, я помнила обещание, данное бароном, взять меня с собой в его ближайшую поездку.

— Я скоро уезжаю в Кадис, — сообщил мне он как-то.

— Со мной вместе?

— Нет... На этот раз нет... Я буду занят, и вам придется быть одной.

— О, Ганс! Вероятно, вы поедете в Кадис через Севилью? Сделайте мне удовольствие, отвезите меня в Севилью и оставьте там.

Мы приехали в Севилью. Я проявила столько радости, что и сам он пришел в восторг. Он всюду водил меня, показывал картины знаменитых художников в соборе. Это путешествие вдвоем так ему понравилось, что он предложил мне сопровождать его и в Кадис.

Я была в Севилье, но ничего там не видела. Мой ум, устремленный к одной цели, не воспринимал никаких других впечатлений.

* * *

Барон отослал своего шофера, и мы вечерним поездом поехали в Кадис.

В Кадисе шифрованная телеграмма из Мадрида, которую фон Крон ждал, заставила его как можно скорее выехать в Альхесирас.

— Мы выедем завтра, — сказал он мне, — в автобусе.

В то время Альхесирас и Кадис были связаны автобусной линией, шедшей вдоль берега моря.

В Альхесирасе барон остановился в отеле «Христина», расположенном высоко над морем и окруженном большим парком. Часть утра мне пришлось провести в одиночестве. Барон должен был пойти в германское консульство, чтобы получить почту. (В германском посольстве в Мадриде он ежедневно получал из Германии шифрованную телеграмму, которую мы никак не могли расшифровать, не зная немецкого шифра.) Офицеры барона доставляли ему эти телеграммы всюду, где бы он ни был. Когда барон вернулся, он вынул из своего портфеля большую книгу в красном переплете, линейки, сантиметр и телеграмму.

— Мне предстоит довольно трудная работа, — сказал он. — Может быть, вы будете так милы и оставите меня одного?

— Я не знаю города, — сказала я. — Позвольте мне остаться здесь, я буду читать и вам не помешаю.

Он начал работать. Расшифровка требовала, по-видимому, очень напряженного внимания. Иногда он бросал взгляд в мою сторону, как будто минутное беспокойство пронизывало его мозг.

Окончив свою работу, барон закрыл большую красную книгу, положил линейки и все остальное в свой чемодан, разорвал расшифрованную телеграмму и кусочки бросил в корзину.

Я облокотилась на подоконник. Барон подошел ко мне. Мы смотрели на Гибралтар; на другой стороне был виден марокканский берег.

— Вот граница испанских и английских вод, — объяснил мне фон Крон, показывая на белую точку. — Это Танжер. В ближайшем будущем и здесь будет война.

Почему он сообщил мне эту новость? Немецкая хвастливость, несомненно!

Я старалась не задавать ему вопросов.

Поболтав некоторое время о Марокко, он извинился и ушел, как сказал мне, опять в консульство.

Когда я осталась одна, меня стало мучить огромное искушение: как зачарованная смотрела я на корзину, в которую он бросил клочки бумаги. Но я не решалась... Несомненно, там было кое-что полезное для Франции, и мне достаточно было лишь протянуть за этим руку... И все же... Нет! Я этого не сделаю. Кажущаяся легкость в разведке всегда опасна. Я продолжала разглядывать марокканский берег, чтобы отвлечь свои взгляды от пресловутой телеграммы.

Барон вернулся очень скоро. Первый свой взгляд он бросил не на меня, а на корзину. Я была довольна собой. Этим поступком я, быть может, рассеяла у барона последние подозрения на мой счет.

Он снова облокотился на подоконник рядом со мной, затем, указывая на Танжер, сказал:

— Быть может, маленькое путешествие в этот город доставит вам удовольствие?

— Вы ведь прекрасно знаете, что я люблю путешествия. Но поездка в Марокко мне кажется опасной. Не думаете ли вы, что французы меня уже подозревают?

Фон Крон еще раз отправился в германское консульство.

Я поспешно стала писать капитану Ляду открытку с предупреждением. Мне нужно было его разрешение на переезд через пролив и на пребывание в Марокко. Но сведения, которыми я располагала, могли попасть в Париж только почтой. Четыре дня! Я рисковала, что за это время меня успеют отправить в Танжер и вернуть обратно.

Плохая организация французской секретной службы, ее неподготовленность ко всякого рода неожиданностям ставили меня в тупик. Немецкая система была гораздо более четкой и продуманной. К сожалению, я ничего не могла изменить.

Мои размышления прервали шаги возвращавшегося фон Крона. Без всякой нервозности я положила на стол перо, чернила и бумагу и проглотила антипирин.

Барон вошел, запыхавшись и тяжело сел на свою кровать.

— Будьте добры оставить меня на четверть часа одного, — сказал он. — На этот раз я ничего не могу поделать. Я жду посетителя. Человек, который сюда придет, не должен подозревать, что здесь есть свидетель, хотя бы этим свидетелем и были вы.

Я послушалась.

— До скорого свидания, Ганс!

Я приняла веселый вид, хотя на самом деле была очень растеряна. Нетрудно было понять, что свидание, с которого меня выпроваживал фон Крон, имело важное значение.

На лестнице на меня нашло вдохновение. Тихонько я повернула ключ соседней комнаты, которая была не занята. Бесшумно открыв окно, я вернулась обратно, прислушавшись сначала у двери, не идет ли кто-нибудь.

Я медленно спускалась по лестнице, натягивая перчатки. Навстречу мне поднимался полный человек с бритой головой, с толстой красной шеей — немец, пыхтевший как паровоз. В моем уме молнией промелькнуло все слышанное мной.

Поездка в Марокко... »Там будут воевать»... Шифрованные телеграммы... Большая красная книга...

Я была близка к крупному разоблачению.

Бесшумно я пробралась в соседнюю комнату. Едва успев закрыть за собой дверь, я услышала шаги горничной. Что, если она застанет меня здесь? Я подошла к открытому окну и услышала голос, говоривший в комнате фон Крона по-немецки:

— На 25 градусах долготы и 45 градусах широты в испанских водах шесть лодок будут ждать конвоя.

Мое сердце было готово выскочить. Я повторила:

На 25 градусах долготы и 45 градусах широты в испанских водах...

Подслушивая дальше, я ждала подробностей. Но фон Крон из предосторожности закрыл окно в своей комнате. Голос немца был плохо слышен. Я готова была заплакать от досады.

Я подождала еще немного, быть может, полчаса, с риском быть застигнутой на месте... Сидя в кресле, я закончила письмо капитану Ляду. Банальное письмо, в котором между строчками я вписала антипирином драгоценные сведения, только что полученные мной: «шесть лодок и т. д... »

Это было указание на снабжение оружием марокканских повстанцев при помощи подводных лодок.

(Как сказал барон, это побережье охранялось англичанами.)

Посетитель ушел. Я услышала звук отворяемого окна, что было сигналом для моего возвращения.

Я вошла к барону. Он писал.

— Мы сейчас пойдем на почту, — сказал он.

— Вот кстати, и мне нужно отправить письмо сестре. Я уже два дня ношу его в сумочке.

Выйдя на улицу, я спросила его о поездке в Марокко.

— Подождите несколько дней, — сказал он мне. — Через три-четыре дня... Нужно выждать момент.

— Считаете ли вы, Ганс, что это путешествие не грозит мне никакой опасностью? Я ведь должна проехать через Гибралтар, а английская контрразведка, несомненно, лучше организована, чем французская.

— Вам нечего бояться. Мы находимся в нейтральной стране, и у английской, как и у французской, контрразведки нет никаких данных против вас.

По правде говоря, я была в нерешительности. Что должна я предпринять? Три-четыре дня — это как раз тот срок, который нужен, чтобы мое письмо дошло до Парижа. Должна ли я согласиться на эту поездку без разрешения моего начальника или отказаться от нее?

Предлогов для отказа у меня было сколько угодно: слишком большой риск, могла сослаться на недомогание и т. д.

По этому поводу я должна сделать исторический экскурс, чтобы объяснить обстановку того времени. В 1917 году положение Франции в Марокко было напряженным. Немцы занимались в Испании беспрерывными интригами, и все время побуждали марокканцев к восстанию. Кроме того, они всячески старались помешать формированию туземных кадров, предназначенных для отправки на помощь нашим войскам на фронте. Над этой-то задачей и работал фон Крон. Волнения в Марокко означали для нас необходимость ослабления нашего фронта, так как пришлось бы снять оттуда части для отправки в Северную Африку.

Действительно, еще раньше, во время моего пребывания в Париже, капитан просил меня поработать над выяснением этого вопроса. Он хотел иметь сведения о том, каким путем марокканские мятежники получали винтовки «маузер» и боеприпасы.

На другой день барон передал мне билет для поездки в Танжер и обратно.

— Вам нужно получить визы в английском и французском консульствах, — сказал он мне. — Самое позднее послезавтра вы должны уехать.

Он был в хорошем настроении, хотя несколько встревожен. Отправляя меня в Марокко, он знал, что тем самым, быть может, ставит меня под угрозу гибели. Но ему было необходимо опровергнуть предположения военного атташе в Мадриде и доказать, что я была прекрасной помощницей в его работе.

Меня привела в смущение необходимость получения французской и английской виз. Тот факт, что я была француженкой, давал барону основание надеяться, что я беспрепятственно получу официальную защиту союзных держав.

— Что же я буду делать в Марокко? — спросила я фон Крона за обедом.

— Вы отвезете шифры.

— Это вполне безопасно для меня?

— О, безусловно. Но если вы дадите себя чем-либо соблазнить, берегитесь, Марта! Ваша жизнь находится в ваших же руках... Держите ее крепче...

Если бы разразилось восстание в Марокко, я рисковала быть обвиненной в том, что оказывала помощь Германии. И все же «Жаворонок» был беспомощен перед С-32. Я жила двойной жизнью.

Я сопровождала фон Крона в поездку через Альхесирас.

Мое притворное незнание немецкого языка сослужило мне службу. До сих пор я вполне владела своими рефлексами, и барон фон Крон больше не питал ко мне недоверия. Но такое положение требует беспрерывного наблюдения за собой.

В отеле фон Крон сказал мне:

— Вы повезете вот эту коробку почтовой бумаги. Она кажется невскрытой, но половина ее содержимого заполнена текстом, написанным тайнописью. Это драгоценный пакет.

— Кому я должна буду его передать?

— Когда вы сойдете на берег, одно лицо даст вам о себе знать.

* * *

Мое беспокойство усилилось. Письмо капитану было отослано. Я пробовала отложить свой отъезд, сослаться на медленную работу консульства. Барон проявлял сильное нетерпение.

Французскую визу я получила легко, но английский консул выдал мне визу с оговоркой. Его печать не защищала меня от ареста в английских водах. Англичане, жившие в Испании, знали о моей связи с фон Кроном и могли, не зная моего настоящего положения, избавиться от меня без шума.

Необходимо было выйти из этого положения.

После зрелого размышления я решилась. Хотя французским агентам было формально запрещено посвящать в свою миссию союзных представителей, я все же обратилась к английскому консулу и объяснила ему, кто я такая в действительности.

Британский консул нахмурил брови. Он был недоверчив, как была недоверчива и я, как был недоверчив фон Крон, как был недоверчив капитан Ляду.

Это была война.

Я жила в атмосфере недоверия, которая могла привести меня к смерти.

Я продолжала:

— Господин консул, согласно распоряжению, полученному из Парижа, я должна поехать в Танжер для выполнения задания. Я должна встретиться с повстанцами для получения инструкций. Если вы пошлете для слежки за мной агента, то вам будет легко раскрыть всю повстанческую организацию. За это время вы можете навести обо мне справки во Франции. Если я лгу, вы меня арестуете после моего возвращения.

Консул не прерывал меня ни одним словом.

— Это еще не все, — прибавила я. — Я послала своему начальнику письмо, содержащее чрезвычайно важные для вас сведения. Слушайте: на 25 градусах долготы и 45 градусах широты вблизи пролива в испанских водах шесть подводных лодок ждут ближайшего транспорта...

Должна признаться, английский консул слушал меня с восхищением. Он встал, протянул мне руку, и сказал:

— Я хочу вас верить и дать возможность уехать. Через двадцать четыре часа я получу все справки, еще до вашего возвращения.

Я предупредила о своем отъезде фон Крона. Он дал мне множество указаний и посоветовал быть крайне осторожной.

... В Танжере я подождала, пока схлынула волна пассажиров. Я напрасно искала признаков слежки.

... Марокканец, выглядевший носильщиком, подошел ко мне и взял мои вещи.

— Я знаю гостиницу, — сказал он, — где вам будет очень хорошо.

Покончив со всеми таможенными и паспортными формальностями, я пошла за своим проводником в гостиницу.

Носильщик внес мои вещи в комнату и, выпрямившись, сказал:

— С-32.

Мне приходилось играть свою роль до конца. Я подала ему, как было условлено, коробку с почтовой бумагой.

— Когда вы едете обратно? — спросил меня марокканец, который был, очевидно, начальником, так как, сбросив с себя притворное смирение носильщика, он держал себя с несомненным достоинством.

— Со следующим пароходом.

— Хорошо, — сказал он. — Мы встретимся завтра утром в портовой таможне. Мне нужно вам кое-что передать.

На следующий день я пришла на свидание с марокканцем. Я ждала его с беспокойством. Прошло полчаса, час... Я начала дышать легче. Англичане вмешались... Полтора часа... В 9 часов 30 минут я поняла, что марокканец не придет, и что ему пришлось встретиться кое с чем, совершено для него неожиданным.

Несколько дней спустя я узнала из французских газет, что были обнаружены суда, груженные боеприпасами и направлявшиеся в Марокко. Подводным лодкам удалось скрыться. Но восстание, которое некоторое время назад казалось неминуемым, было предотвращено.

Англичане сумели быстро принять меры.

В дальнейшем события в Марокко разыгрывались нормально, не оставляя никаких следов, по которым можно было бы догадаться о моем вмешательстве.

* * *

После моего возвращения из Марокко барон согласился с тем, что мне нужно иметь в Испании какое-нибудь официальное занятие, и купил институт красоты мадам Хинесты.

Для меня настал лихорадочный период устройства. Прислуга, персонал, меблировка... Я делала вид, что серьезно отношусь к своему новому положению хозяйки института.

— Мне нужна вывеска, — сказала я барону фон Крону. — Институт красоты — это старо.

— Вы что-нибудь придумали? — небрежно спросил он.

— Да, — сказала я. — Мне хочется назвать институт «Зеркалом жаворонков».

-Это звучит по-детски! — воскликнул он.

— Хорошо, — упрямо возразила я, — раз дело с самого начала не пошло, не стоит и продолжать. Никакого института красоты не будет.

Теперь ему это предприятие было дороже, чем мне.

— Делайте сами что хотите, — воскликнул он. — Мне некогда заниматься всеми этими глупостями.

— Но вам же совершенно нечего делать, Ганс!

Он смотрел на меня с ошеломленным видом:

— Нечего делать!.. Вы говорите, нечего делать! Вы с ума сошли? Мне сегодня поручено подготовить целое путешествие.

Я вздохнула:

— А я-то рассчитывала поехать в Париж купить себе платье для сочельника.

Наступило молчание.

— Впрочем, мне следовало бы знать об этом, — добавила я. — Вследствие всего, что вы заставляете меня делать, я окончательно скомпрометирована. В настоящее время французы должны уже знать все обо мне. В Мадриде ни для кого уже не тайна, кто я такая.

Но барону фон Крону во что бы то ни стало было нужно, чтобы я согласилась управлять институтом красоты. Он хотел организовать за ширмой института тайное бюро шпионажа. С трудом подавив свое волнение, он сказал:

— Подождите несколько месяцев, война скоро будет окончена, мы идем к победе.

— Полагаю, что не вы ее выиграете, сидя в Мадриде?

Он вспылил:

— Что вы об этом знаете? Мы сейчас строим более двухсот подводных лодок нового типа. Вы увидите, на что способна Германия. Мы объявим нейтральным судам беспощадную войну, чтобы прекратить подвоз продовольствия союзникам; через несколько месяцев наши противники запросят пощады.

Я разыграла безграничное удивление.

— Это грандиозно! — воскликнула я. — Это похоже на осаду Парижа в 1870 году, но в еще большем масштабе! Это просто грандиозно!

— Это грандиозно, да, — согласился он, улыбаясь, — и отчасти благодаря моему содействию. Можете ли вы себе представить все, что мне придется делать?

— Вы правы, — ответила я. — В таком случае мне лучше воздержаться от поездки в Париж. Я не стремлюсь умереть с голоду в Париже.

Мое хорошо сыгранное восхищение успокоило его. Я выражала радость по поводу того, что мое пребывание в Мадриде оправдано. Барон предупредил меня, что, для того, чтобы приступить к работе, ему придется вскоре отправиться в Картахену.

Институт красоты представлялся мне очень практичным занятием, и моя работа в нем — весьма плодотворной.

* * *

Я написала длинное письмо. Мне необходимо было предупредить о постройке немецкими верфями двухсот подводных лодок новейшего типа. Я прибавила, что фон Крон едет с каким-то заданием в Картахену, и что в этих водах будут находиться немецкие подводные лодки. Я сообщила о своем новом предприятии и просила капитана Ляду установить слежку за моей квартирой, на которую отныне будут приходить за распоряжениями агенты немецкого морского атташе.

Запечатав письмо, я стала ожидать прихода агента, о котором говорил фон Крон.

Незадолго до прихода барона горничная пришла предупредить меня, что ожидаемый человек пришел с чемоданом.

— С чемоданом, — спросила я, — для кого?

— Для барона.

Я пошла посмотреть. Это был дорожный чемодан весьма распространенного образца. Принесший его человек имел вид самого обыкновенного посыльного. Все же, когда он обратился ко мне по-испански, я заметила, что он говорит с немецким акцентом. Я приняла его очень любезно и намеревалась заставить рассказать мне кое-что, но в это время вернулся барон.

Они заперлись в комнате. Я снова заняла свой пост в столовой у стенки и услышала слова фон Крона, произнесенные по-немецки:

— Доставьте этот ящик во Францию через наш секретный перевал в Пиренеях.

Я подскочила. Итак, немцы имели секретный путь для посылки во Францию шпионов и ящиков со взрывчатыми веществами! Я узнаю, где он находится. Я пройду его!..

* * *

Барон часто спрашивал меня, как обстоит дело с организацией авиационных празднеств.

— Хедилья напишет вам, когда ему понадобится ваше участие. В настоящее время мы ждем, чтобы французское правительство разрешило перелететь через границу одному из французских самолетов.

Фон Крон рассчитывал на эти празднества, чтобы иметь в своем распоряжении летчицу и самолет для быстрой доставки почты.

Я тоже с нетерпением ждала их. Я писала по этому поводу всем решительно. Я поддерживала связь с одним испанским журналистом-франкофилом, другом моего товарища Хедильи. Фамилия этого журналиста была Ферри. Испанские газеты сообщали, что весной в Барселоне и Мадриде состоятся большие воздушные соревнования в пользу французского Красного Креста.

Однако Франция не торопилась с исполнением своих обещаний. Я беспрестанно писала 5-му отделу. Напрасный труд: ответов я не получала. Иногда мне казалось, что я бросаю свои письма в какую-то черную пропасть. Я начала терять терпение. Что делать? Если мой начальник ничем не хочет помочь мне, я брошу работу.

Эти размышления были прерваны голосом барона:

— Сюда завтра придет дама, которая вызовет именно вас. Ей нужно покрасить волосы и переменить прическу.

Это было полезным предупреждением. Клиентка, посланная фон Кроном, была не кем иным, как шпионкой, которой нужно было изменить свою наружность, чтобы не быть узнанной.

На следующий день эта дама действительно явилась в «Зеркало жаворонков». Я велела ввести ее к себе и сказала, что ввиду особых указаний барона — «мистера Эдуарда Вильсона» — я не могу доверить эту работу никому и буду красить сама.

Эта шпионка на службе фон Крона была светлой шатенкой, живой и бойкой.

— В какой цвет вы хотите покрасить волосы? — спросила я.

— В светло-золотистый, — ответила она.

Я очень любезно попросила ее сесть и сказала:

— Это продолжится больше часа. Не беспокойтесь, вы останетесь довольны.

Я приготовила, как сумела, обесцвечивающий состав, прибавив в него столько перекиси водорода, чтобы часть волос была сожжена, причем состава было слишком мало для обесцвечивания всей головы. Я сделала все, чтобы быть уверенной, что мне легко будет указать ее приметы. Если она отправится во Францию, ее там быстро узнают.

Я была очень внимательна. Через час я смыла с головы клиентки массу. Посмотрев на волосы, я вскрикнула, лицо мое выразило крайнюю степень огорчения.

— Это ужасно, — сказала я. — Обесцвечивание удалось только частично. Вам придется прийти еще раз.

У меня был такой расстроенный вид, что шпионка не посмела рассердиться и сказала:

— Я не могу ждать, потому что должна уехать.

Я так нервничала и была столь неловкой, что якобы нечаянно опрокинула бутыль с перекисью водорода, которая тут же и разбилась.

— Это неважно, — сказала я. — Мы приготовим состав, который исправит все дело. Вы сегодня вечером вымоете голову, и завтра ваши волосы будут выкрашены в нужный вам цвет.

Моя клиентка уехала с никак не действующей жидкостью для волос, а я послала капитану Ляду приметы:

«Плохо выкрашенные волосы, обесцвеченные перекисью, желто-рыжего цвета» и т. п. В один прекрасный день моя клиентка была арестована в Нанте.

* * *

Отсутствие вестей из Парижа дезориентировало меня. Я требовала от капитана Ляду обещанного самолета. Начальник ни слова не ответил на это, так же как и относительно перевала через Пиренеи.

Я разыграла перед бароном настоящий приступ кокетства, чтобы получить предлог вернуться во Францию.

Стоял декабрь. Приближались рождественские праздники. Я утверждала, что мне для сочельника необходимо вечернее платье.

То, что молодая женщина рискует быть арестованной, чтобы удовлетворить свою страсть к нарядам, не удивило барона фон Крона. Его даже устраивала возможность избавиться от меня на несколько дней. Он собирался отдохнуть и провести некоторое время со своей женой. О нем много сплетничали в немецких кругах. Мое присутствие навлекло на него немало осуждений и недоброжелательных намеков со стороны военного атташе и посланника.

* * *

В Париже я получила записку от капитана Ляду. Он уведомлял меня, что я буду принята его заместителем.

— Капитан в отъезде, — сообщил мне высокий молодой человек, принявший меня в 5-м отделе. Если у вас имеется срочное сообщение, передайте его мне; по приезде капитана я ему немедленно доложу обо всем.

Еще одно разочарование! Я хотела говорить именно с капитаном Ляду. Мне хотелось все же выразить свое недовольство.

— Ответьте мне; да или нет? — сказала я. — Должна я пройти по секретному перевалу немцев через Пиренеи или не должна? Капитан разрешил мне вести переговоры с летчиками, газетчиками и т. п... Все готово. Авиационные празднества назначены на весну. Хедилья согласен приехать за самолетом. Что мне делать? Вы знаете, что военно-морской атташе принимает часть своих агентов у себя. Я несколько раз просила капитана Ляду установить за моим домом наблюдение. Ничего не было сделано. Я не знаю, что и подумать. Я приехала в Париж на всякий случай, чтобы сказать вам, что бывают условия, при которых немыслимо работать. Если я вернусь в Мадрид, то хочу иметь уверенность в том, что у меня в Испании имеется помощник.

Заместитель капитана Ляду слушал меня с некоторым удивлением.

Прежде чем уйти, я обратилась к нему со следующей просьбой:

— Попросите, пожалуйста, начальника установить за мной наблюдение в Мадриде.

— Я передам нашу беседу капитану, — ответил заместитель, не вдаваясь в другие объяснения.

На следующий день я получила от капитана Ляду весьма лаконичное письмо:

«Дорогой друг»

Мне очень жаль, что недостаток времени не позволил мне вчера увидеться с вами.

Возвращайтесь в Мадрид. Вы получите там письмо от М. де Н. Он напишет вам относительно вашего перехода через Пиренеи. Будьте спокойны, в остальном все идет хорошо.

Почтительно целую ваши дружественные ручки и желаю счастливого пути.

Жан Севеноль»

Мой начальник прибавил несколько информаций для барона. Чтобы оправдать свое путешествие во Францию, я должна была доказать, каким добросовестным агентом был С-32.

Я вернулась в Испанию несколько успокоенная и вручила фон Крону привезенную мной информацию. Он скорчил гримасу.

— Вначале, — упрекнул он меня, — ваши сведения были более интересными.

Я пожала плечами.

— Вам следовало бы понимать, что я потеряла часть своих парижских знакомств, и что я не нахожусь там достаточно времени, чтобы заводить новые. Но у меня в запасе имеется для вас сюрприз: Зозо, о котором я вам уже как-то говорила, будет вам посылать теперь информацию.

Переход через Пиренеи

Я потребовала, чтобы капитан установил за мной постоянную слежку на улицах Мадрида. Этим хотела дать понять барону, что окончательно скомпрометирована в глазах своих соотечественников. Только так я могла заставить его поверить, что всякие легальные пути для меня закрыты.

Оставалось создать впечатление насущной необходимости путешествия во Францию и сделать так, чтобы меня направили — за отсутствием других возможностей — через секретный перевал. Какой бы найти предлог, раз у меня было достаточно работы в Испании? Зозо должен был доставлять нам сведения каждую неделю. Вполне вероятно, что о моей поездке в Париж не будет и речи.

Снова приходилось рассчитывать на случай.

Через некоторое время после моего возвращения я, наконец, с чувством удовлетворения убедилась в том, что капитан Ляду частично следовал моим указаниям.

Как-то раз, когда я получала на почте свои письма, ко мне подошел человек и спросил по-французски:

— Вам можно писать на этот адрес?

— Да, — ответила я.

На следующий день я поучила очень короткое письмо: «М. де Н. из Парижа хотел бы вас видеть, чтобы договориться с вами о вашей следующей поездке. Пишите: «Пассео дес Рекольетос, 17».

У меня вырвался жест досады. Это приглашение могло быть ловушкой. Мой пароль — «Жаворонок», и я считала, что М. де Н. должен был его знать. Тот М. де Н., о котором мне говорили в Париже.

Несколько раздраженная неразберихой, царящей в служебных делах, я послала капитану в Париж лаконичную записку с просьбой навести в Мадриде порядок, вспомнить пароль и продолжать за мной наблюдение в течение двух недель, чтобы барон фон Крон убедился в том, что за мной следят.

На этот раз я получила ответ. Оказывается, мой начальник забыл сообщить М. де Н. пароль.

В этот день фон Крон вернулся из поездки. У меня был свой план перехода через Пиренеи; но с бароном оказалось очень трудно сладить.

Его лицо выражало досаду.

— Что-нибудь не в порядке? — спросил он раздраженно.

Я с негодованием выпрямилась и воскликнула:

— Я не хочу быть ставкой в игре на соперничество, которая ведется между капитаном фон Калле и вами!

Фон Крон вздрогнул. Он боялся, что его враг, пользуясь одной из его отлучек, повел на меня атаку.

— Что он вам сделал? — спросил он.

— За мной снова следят! — крикнула я.

Он рассмеялся.

— Вы ошибаетесь, слежка исходит не от него, потому что его четыре дня нет в городе.

— В таком случае, кто ведет слежку? — спросила я. — Меня на улице ждет человек; он не отстает от меня все двадцать четыре часа. Я не могу сделать ни одного шага, чтобы его не видеть; с меня хватит, я не могу так жить. Предупредите полицию.

Но барону фон Крону нисколько не хотелось вмешивать полицию в свои дела.

— Нет, нет!.. — умолял он меня. — Не надо скандала. Успокойтесь. Вы знаете, что моя служба хорошо организована. Сегодня вечером мы узнаем, кто установил за вами слежку.

На следующий день он появился с весьма опечаленным видом.

— Итак? — спросила я.

— Это французы, — признался он.

Я опустилась в кресло. Он подошел ко мне, чтобы меня утешить.

— Не тревожьтесь так, — сказал он. — Когда мы победим, вы сможете вернуться во Францию. Будьте терпеливы, теперь осталось ждать недолго. Приведите себя в порядок. Выйдем, я хочу посмотреть сам, кто за вами следит. Я сам буду вас сопровождать.

Выходя на улицу, я повернула голову, чтобы посмотреть, на месте ли филер.

Проходя по улице Алькала, я сказала:

— Обернитесь, Ганс, я чувствую, что за нами следят.

Действительно, филер добросовестно делал свое дело. Он шел за нами на расстоянии нескольких шагов. Взбешенный барон бросился на него с поднятой тростью.

-Тише, Ганс! Не нужно скандала...

Он поблагодарил меня. Мое хладнокровие ему нравилось.

Тогда-то мне и пришла в голову одна выдумка, причем я еще не знала, приведет ли она к осуществлению моего проекта.

Несколько дней спустя я отправилась на квартиру к фон Крону. Я застала барона в его кабинете. По моему состоянию он понял, что произошло что-то необычайное, и вопросительно посмотрел на меня.

Я упала в кресло будто бы в полном изнеможении. Мое дыхание прерывалось. Я хотела говорить и зарыдала. Я оскорбляла его. Ему эта сцена был очень неприятна, и он с беспокойством смотрел на дверь. С минуты на минуту в комнату мог войти кто-нибудь из его сотрудников.

— Почему вы явились сюда устраивать мне скандал? — спросил он.

Прерывающимся голосом я объяснила:

— Я пришла за вами, чтобы вместе пойти к врачу.

Он испуганно выпрямился:

— Что с вами?

Я приняла насмешливый и наглый вид:

— Вы, понятно, не догадываетесь, что со мной. Вот уже два месяца... Вы не догадываетесь, не правда ли? Итак... вот уже два месяца...

Мои рыдания усилились.

— Вы понимаете... не правда ли? Это немыслимо. В моем положении... с моей семьей... Как вы эгоистичны! Вы стоите передо мной и не скажете мне ни слова. Неужели вас не волнует то, что вы будете отцом?

— Вы уверены? — спросил он.

Он начал метаться по комнате, как лев в клетке. Он был в отчаянии.

— Я не могу на вас жениться...

Само собой разумеется, раз он уже был женат.

— Вы должны найти какой-нибудь выход, — кричала я, топая ногами.

Он пытался быть спокойным.

Я вернулась домой в веселом настроении, потому что в результате этой комедии рассчитывала обнаружить секретный проход через Пиренеи.

Мне оставалось разыграть еще несколько трудных ходов.

Вскоре я застала барона в чрезвычайно тревожном состоянии. Его волнение было вполне понятным.

Я присела с усталым видом.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

Я пожала плечами:

— Ничего. Я не хочу рисковать жизнью. Мы его сохраним. В конце концов, это будет очень мило. Мы будем вместе водить гулять нашего ребенка в Кастильенне; если это будет сын, я его представлю вашей дочери. Дети будут играть вместе.

— Но вы же хорошо знаете, — повторил он, — что мы не можем пожениться.

— Кто вам сказал, что я хочу выйти за вас замуж?

Желание мести заставляло меня быть жестокой. Мне нужно было его запугать.

В течение двух или трех дней я превратила его жизнь в ад. Когда мы шли по улицам, я останавливалась перед витринами детских магазинов, рассматривала приданое для новорожденных. Я спрашивала его, предпочитает ли он белый или розовый цвет для младенцев, прыгала от радости при виде детских пелеринок, говоря:

— Мы его оденем в такую же, не правда ли, Ганс? Если это будет девочка...

Когда мы проходили мимо магазина детских колясок, я входила в магазин, чтобы посмотреть образцы. Я хотела даже меблировать в своей квартире комнату для ребенка и накупить игрушек. Барон фон Крон был чрезвычайно подавлен.

Тогда же я приобрела теплые вещи для перехода через Пиренеи, так как предвидела в ближайшем будущем возможность экспедиции.

Изменчивость моего настроения сводила барона с ума. Один день я нападала на него за то, что он не торопится помочь мне освободиться от ребенка, на другой день я пела дифирамбы материнству и мечтала о будущем ребенке. Барон безуспешно пытался меня успокоить. Он старался заставить меня здраво рассуждать. В конце концов, я предложила ему план, уверенная, что он его примет.

— Я знаю в Париже одну женщину, — сказала я, — которая, наверно, помогла бы мне, но я не могу поехать во Францию, и вы это знаете. Следовало бы ее выписать сюда. Однако это будет очень дорого стоить.

Он задумался. Этот выход из положения ему не нравился. Француженка, которая приедет из Парижа, могла только его скомпрометировать.

— Отложим разговор до завтра, — предложил он.

На следующий день он сказал мне, что не может согласиться на такое решение вопроса, и что нужно искать другой выход.

Наша жизнь стала невыносимой. Я не переставала провоцировать его, ссориться с ним из-за пустяков, оскорблять его. Доведенный до отчаяния моей яростью, израсходовав все средства убеждения, он, наконец, объявил мне, что мы поедем в Барселону, где живет один знакомый ему врач.

— Я предупредил его, — сказал он, — он нас ждет.

Я была очень раздосадована. Конечно, это не соответствовало моим намерениям. Но мне нужно было быть хорошей актрисой. Мы отправились в Барселону. Я еще не была уверена в развязке, но верила, что мне удастся выйти победительницей из этого затруднительного положения.

По прибытии в Барселону мы сразу отправились к доктору Мейеру, который нас действительно ожидал.

Я попала в безвыходное положение. Барон стоял тут же, рядом с доктором. Внезапно я обернулась и посмотрела на обоих.

— Нет, — вскричала я, — я не хочу врача-мужчину... Это невозможно. Найдите женщину-врача.

Барон побагровел. Он не мог усугубить этот скандал перед лицом немецкого врача, и ему приходилось молчать. Все же у меня создалось впечатление, что мой план не удался. Может быть, я проявила чрезмерную жестокость.

Мне кажется, что я никогда в жизни не бежала так быстро по улице. Фон Крон был вне себя. Он угрожал мне, заявляя, что найдет способ избавиться от меня, и что я никогда больше не увижу Мадрида. В своей ярости он заявил, что я не более как скверный образец ненавистной расы, существо без совести, созданное только для того, чтобы разбивать жизнь мужчин.

Мы вернулись в отель.

Барон должен, наконец, предложить мне, думала я, перейти Пиренеи по тайной тропе, в противном случае моя игра будет проиграна, и обман откроется. К тому же он не стал бы долго ждать, а так или иначе избавился бы от меня.

В номере он посмотрел на меня полурастерянным взглядом и объявил:

— Я предложу вам выход. Я уверен, что он вам не понравится, и что вы откажетесь. Но я вас предупреждаю, что если вы не согласитесь, то меня уже ничто не остановит. Мне нужно защищать свое положение и свою честь.

Он действительно был готов на все, чтобы избежать скандала, который разразился бы в том случае, если я на самом деле стала бы матерью; это имело бы серьезные последствия для него в Германии и в кругу его знатной семьи.

— Вы — немец, значит, эгоист, — отвечала я. — Вы думаете только о своем положении. А мое положение? Вы о нем подумали? Что вы хотите потребовать от меня?

— Мы знаем тайный проход через Пиренеи. Вы можете переправиться этим путем во Францию и разыскать вашего доктора.

— С вами?

— С контрабандистом, ночью.

— Нет, не хочу, — сказала я. — Если вас не будет со мной, то я отказываюсь. Вы хотите избавиться от меня, хотите, чтобы меня убили.

— Вы ставите на карту свою жизнь, — настаивал он.

— Мне все равно. Можете делать что хотите.

Слишком быстрое согласие возбудило бы его недоверие. Я продолжала хитрить.

Он оставил меня под предлогом дел в городе и сказал, что зайдет позже.

— Подумайте, — сказал он, — мне кажется, вы достаточны умны, чтобы понять. Я вам даю несколько часов на размышление.

Он яростно захлопнул за собой дверь.

Я победила.

* * *

Поздно вечером барон пришел ко мне в отель смущенный, опасаясь нападок с моей стороны.

— Я согласна пройти через Пиренеи. Мне необходимо уехать. Обо мне достаточно болтают. Что же скажут, если у меня будет от вас ребенок?

Лицо фон Крона прояснилось и озарилось внезапной радостью. Радость преобразила его: он был нежен, льстил мне, клялся, что никогда не сомневался в моей доброй воле, что я исключительная и умная женщина и т. п.

— Завтра в десять вечера все будет готово, — прибавил он.

Он был так счастлив, что преподнес мне на следующий день большой бриллиант, купленный у одного барселонского ювелира.

2 февраля 1917 года в 10 часов вечера барон проводил меня в автомобиле до Фигераса. Мы проехали город, съежившийся в ночи, город, в котором горел всего один огонек.

Остановились мы в пустынном месте, холодном и открытом ветрам, на перекрестке двух дорог. Нас ожидал человек с двумя мулами.

Предпринимаемая мной экспедиция была очень опасной. Перебраться через горы по тропе контрабандистов — значило идти навстречу опасности, особенно в военное время.

Фон Крон отвел меня в сторону.

— Марта, вы говорили, что ваш приятель готов сделать все, что вы от него потребуете. Я привез с собой...

Он вынул из кармана два вечных пера. Его лицо озарилось улыбкой.

— Эти два приборчика, — пояснил он, — на вид совершенно обычные, но с ними надо обращаться с осторожностью. Спрячьте их в своих вещах. Способ их употребления очень прост: вы нажимаете пружинку, которая играет роль огнива и воспламеняет фитиль, затем бросаете перо на сооружение, в котором имеется газ и электричество. Если оно будет правильно брошено, взрыв здания неминуем.

Мы прошлись по замерзшей земле. Зима была суровой.

— Вы попросите вашего приятеля, — прибавил фон Крон, — бросить эти приборы на один из заводов в окрестностях Парижа. И если он может это сделать, то я предпочел бы, чтобы это был такой завод, как «Шнейдер» в Гавре.

— Неужели вы думаете, — сказала я, — что Зозо будет рисковать свой шкурой без всякого денежного вознаграждения?

— Пусть он мне напишет о своем согласии, — ответил фон Крон, — я пошлю ему деньги.

Мы пошли дальше. В темноте едва вырисовывались силуэты контрабандиста и мулов.

— Если вы захотите вернуться этим же путем, то напишите мне письмо в двойном конверте на адрес господина Лапорта, таможенного чиновника в Пертюсе.

Я положила оба пера на дно своего чемодана, твердо намереваясь избавиться от них при первом удобном случае. Мой спутник — высокий парень, плохо одетый, мрачный, настоящий тип контрабандиста из комической оперы — прочно привязал багаж к своему мулу. Я села на другого мула. Мина бежала за нами, и мы тронулись по направлению к Франции.

Погода была холодная и сухая. Мы оставили дорогу и ехали по довольно удобной горной тропе. Подмораживало. Мулы с трудом продвигались вперед и иногда скользили по камням. Я угадывала вдали темные вершины гор. Несмотря на теплую одежду, меня иногда начинало знобить, и я до сих пор не знаю, что было причиной: холод или волнение. Я знала, что наш путь будет длиться много часов. Мне нужно было бороться со сном, не терять присутствия духа и запечатлеть в памяти этот маршрут.

На одном из перекрестков мой проводник соскочил с мула, приложил ухо к земле и стал прислушиваться. Затем, успокоенный тишиной, снял со своего мула одеяло, разрезал его ножом на восемь частей и обернул ими копыта мулов.

С этого момента мы вступили на крайне узкую и опасную тропу. Она шла очень круто, и по ее сторонам возникали фантастической формы скалы. Эта извилистая тропа между пропастями и скалами привела нас к маленькому домику, незаметному днем, а тем более ночью, что-то вроде берлоги, широкой и низкой, спрятанной в скалах. Крестьянка с загорелым лицом и маленькими глазами открыла нам дверь. Она, несомненно, ждала нас, так как заранее приготовила кофе. В углу комнаты чистил ружье человек того же возраста, что и мой проводник, очень похожий на него, но меньше ростом.

Яркий огонь, горевший в закопченном очаге, вернул гибкость моему телу и хорошее настроение. Обстановка, в которой я очутилась, была довольно необычной. Мало-помалу я погрузилась в дремоту.

Меня разбудил приглушенный стук в дверь. Мой проводник вошел в комнату и сказал несколько слов хозяйке. Та сразу же взяла меня за руку, втолкнула в соседнюю комнату и затворила дверь.

Я прислушалась и услышала разговор нескольких человек, говоривших между собой по-каталонски. К разговору примешался звон стаканов, затем через несколько минут снова наступила тишина. Хозяйка пришла меня освободить и на этот раз с улыбкой сказала:

— Адиана (таможенные надсмотрщики).

Я счастливо избежала опасной встречи.

Проводник ждал меня снаружи. Я села на мула, держа на руках Мину, которая слишком устала, чтобы следовать за нами, и мы продолжали наш путь. Холод все еще был пронизывающим. Мы спускались в долину.

Небо над вершинами светлело. Зубчатая цепь гор начала вырисовываться на бледной лазури. Когда мы достигли подножья горы, занялся день.

Контрабандист жестом дал мне понять, что мы достигли цели. Он выпрямился во весь свой громадный рост и с тропы указал мне на отель в городе, расположенный довольно далеко и ярко белевший на синем фоне неба. Затем он снял мои вещи с мула и торопливо пустился в обратный путь.

Вблизи места, где я стояла, протекал ручей. Я быстро привела себя в порядок. В долине холод был не так резок. Я выбрала в ручье самое глубокое место и бросила в него оба пера, полученные от барона. Затем направилась к указанному отелю в сопровождении своей собачки. Я узнала, что нахожусь в Булу, в тридцати километрах от Перпиньяна.

Первым делом я послала телеграмму в Париж, похожую на сообщение о победе, и вечером получила ответ: «Приезжайте».

Однако я не смогла уехать сразу.

Я очень продрогла ночью в горах, меня сильно лихорадило, и мне пришлось провести двое суток в Булу.

Отдохнув, но все еще больная, я уехала в Перпиньян.

Оттуда я позвонила капитану Ляду, который просил меня обратиться к префекту за свидетельством на свободный проезд. На следующий день я была в Париже.

На авеню Марсо, где теперь помещался 5-й отдел, капитана Ляду опять не было; меня принял его заместитель.

Я рассказала о своей поездке и дала подробное описание тайного перевала. Позже в этих местах было задержано несколько шпионов и среди них знаменитый Сидней, по прозванию «Атос».

По выполнении этого тяжелого задания мне пришлось вернуться к себе и слечь в постель. Я была одной из первых жертв новой таинственной болезни «испанки».

Из Парижа я послала барону, согласно его просьбе, на адрес Лапорта в Пертюс письмо в двойном конверте.

Я сообщила ему, что скрываюсь в своей семье и прошу подготовить мое возвращение. Он мне не ответил. Я настаивала, но безуспешно.

Когда я выздоровела, капитан Ляду предложил мне вернуться в Испанию.

— Я доверяю вам. Вы найдете способ обставить ваше возвращение.

Одна из приятельниц Зозо, сестра милосердия, работавшая в госпитале на Елисейских полях, отдала мне свой паспорт. Мои волосы выпали вследствие болезни, и мне пришлось надеть белокурый парик. В эксцентричном наряде и совершенно неузнаваемая, я снова поехала в Мадрид. Остановилась не в своей квартире на улице Баркильо, а в отеле «Ритц». Из гостиницы я позвонила барону.

— Кто его спрашивает?

— Марта.

Момент колебания.

— Он в отъезде.

Я выжидала три дня. В течение этих дней я получала только один ответ: «В отъезде».

Очевидно, такова была инструкция. Чтобы проверить, действительно ли барон уехал, я решила понаблюдать за немецким посольством, ибо, когда фон Крон был в Мадриде, он ежедневно приходил в посольство за инструкциями из Берлина.

Ждать пришлось недолго. Вскоре он появился. Я сделала несколько шагов ему навстречу, чтобы потребовать объяснений. Но, едва узнав меня, он пустился бежать и скрылся в посольстве.

Я не сочла себя побежденной. Еженедельно в «Ритце» давался парадный обед, после которого начинался бал. Я знала, что на этих обедах бывали все дипломатические представители, находившиеся в Испании, в том числе и немцы, и французы.

Около одиннадцати часов вечера я спустилась в ресторан. В зале стоял гул от разговоров, звенели бокалы, женщины были в вечерних туалетах, мужчины — во фраках. За одним из столов председательствовал граф Макс фон Ратибор, немецкий посланник в Испании. Справа от посланника сидела баронесса фон Крон, слева графиня Ратибор, а рядом с ней — барон. С противоположной стороны ресторан был занят французами.

Мое появление не прошло незамеченным, и меня встретили одобрительным или осуждающим перешептыванием.

Я не спеша выбрала себе место между немцами и дверью. Никто из них не мог выйти, миновав меня.

Они проходили мимо; некоторые мне поклонились, графиня Ратибор и ее дочери — первыми. Барон, который видел меня издали, прятался за ними и поворачивал голову к стене, чтобы не встретиться со мной взглядом.

Когда мимо моего стола прошла баронесса, сопровождаемая Ратибором, я встала.

— Мадам, — сказала я, — счастлива видеть вас. Ваш муж вам, наверное, сообщил, что я привезла вам из Парижа чудесные платья. Я позволила себе сказать вам об этом потому, что я скоро уезжаю обратно, и мне хотелось бы вам их показать.

Баронесса казалась несколько смущенной тем, что я заговорила с ней при посланнике. Маленькое колебание с ее стороны, затем кокетство взяло верх, и она сказала:

— Увидимся завтра, позвоните мне.

Я не преминула позвонить ей на следующий день. Заинтересованная (ей хотелось быть самой элегантной женщиной в посольстве), она просила меня еще до завтрака принести ей очаровательные парижские платья.

— В дальнейшем, — попросила она, — будьте так добры, не заговаривайте со мной на людях. Вы француженка, и это может дать повод кривотолкам.

Я извинилась, оправдывая свою торопливость скорым отъездом.

Во время примерки, которая происходила в самой дружеской атмосфере, баронесса послала за своим мужем. Она нервничала, не зная, какие платья выбрать, так как ей нравились все; она хотела, чтобы муж одобрил ее выбор.

— Скажите барону, чтобы он пришел сюда, — приказала она лакею, — мне он очень нужен.

Она, очевидно, не знала, что барон вовсе не хотел со мной встречаться, и думала, что я все еще продолжаю быть для него тем удивительным агентом, хитрость и заслуги которого он обычно превозносил.

До этого времени баронесса прекрасно приспособлялась к нашим странным отношениям.

Барон все же явился и приветствовал меня поклоном, не глядя мне в лицо. Он высказал свое мнение о платьях, разыгрывая абсолютное спокойствие хозяина дома, и баронесса сделала, наконец, выбор.

Я ушла, не услыхав ни одного обращенного к себе слова барона. Медленно спускалась я по лестнице. Был час, когда фон Крон отправлялся в посольство. Одна из дверей на первом этаже открылась, затем снова закрылась. Я увидела барона. Что он подумал в эту минуту? Может быть, ему показалось, что я хочу его убить. Он сильно побледнел, по его лицу прошла нервная судорога. Я насмешливо сказала:

— Вам нечего опасаться. Я не собираюсь причинять вам зла. Но я люблю вести дело начистоту и хочу знать, почему вы меня избегаете?

Он пробормотал несколько слов. Я продолжала:

— Уже восемь дней, как я таскаю с собой информацию, которую привезла, и никак не могу вам ее вручить. Вот она, — сказала я, подавая ему вырезку из вчерашней газеты.

Он прочел:

«Мощный французский самолет сбросил бомбы над эссенскими заводами. Бомбардировка причинила большие разрушения... »

— Если бы вы были хорошим начальником разведки, — воскликнула я, — то можно было бы предотвратить этот налет. Я располагаю этой информацией, а так, как вы не отвечали на мои письма, то я не сообщила вам ее.

Он казался смущенным. Я вытащила из сумочки другую вырезку из газеты. Она была дана мне капитаном Ляду для барона и заключала в себе следующее сообщение:

«Французский самолет, управляемый, по всей видимости, немцами, сбросил бомбы над заводами «Рено». Разрушения довольно значительны».

Когда мой парижский начальник вручал мне этот документ, помню, я спросила его:

— А убитые есть?

Капитан Ляду рассмеялся:

— Нет, есть только один номер этой газеты. — И объяснил: «Мы напечатали один экземпляр, для того, чтобы вы повезли его в Испанию».

Барон прочел эту вырезку, восхвалявшую храбрость немцев, нахмурил брови и удивился:

— Но я нигде не читал об этом..

— Ясно, ведь это же французское издание. Неужели вы думаете, что оно рассылается за границу?

Барон спросил, как мне удалось вернуться в Испанию. Я показала ему русский паспорт. Я выдумала массу случаев, усложнивших мое путешествие, и добавила:

— Теперь, когда я вам передала информацию, разрешите мне распрощаться с вами. Я собираюсь уехать в Португалию, где, поверьте, найду себе работу.

Но его мысли были о другом.

— Оставьте отель «Ритц», там вам не место, — сказал он. — Вернитесь хоть на несколько дней на улицу Баркильо.

Ему не нравилось мое пребывание в «Ритце». Я воспользовалась этим.

— Я вернусь на улицу Баркильо, если вы приедете ко мне сегодня.

— Я приеду, уверяю вас, и устрою так, чтобы послать вас с заданием, может быть, в Португалию.

Он был влюблен до безумия и обещал бы мне все, чего бы я ни захотела.

Секретная миссия

Барон был весьма опечален. Со дня моего возвращения в «Зеркало жаворонков» он страдал от нападок германского посла и военного атташе.

Однажды вечером он позвал меня:

— Марта, здесь вы подвергаетесь опасности. Мне завидуют, а тем самым и вам.

В важных случаях он всегда слегка медлил, прежде чем начать говорить по существу.

— Фон Калле вас ненавидит. Сегодня утром он говорил мне, что вы меня предаете, и что я должен внимательно следить за вами. Я знаю, что его слова продиктованы только завистью. Так как меня в ближайшем будущем ожидают очень неприятные объяснения по поводу вас, то я вас пошлю...

— Куда? — спросила я, заинтересовавшись.

— Один из моих агентов должен был поехать в Аргентину. Вы его замените.

Я разыграла покорность.

Меня не слишком радовала мысль об отъезде. Но я знала по опыту, что всякое задание позволяло мне помочь Франции. То, что удалось сделать в Марокко, удастся повторить и в Аргентине. Барон предупредил меня, что я поеду в Буэнос-Айрес с секретной почтой и таинственным «гарнизоном».

— Завтра вечером, — сказал он мне, — я обедаю у вас на улице Баркильо.

Когда фон Крон приходил обедать в «Зеркало жаворонков», это означало, что он хотел с кем-нибудь встретиться.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась я. — Мы превосходно отпразднуем мое возвращение. Я сама поеду за провизией, потому что Эмилия не сумеет так хорошо, как я, выбрать все, что нужно, и приготовлю ваше любимое блюдо.

На следующий день он сразу спросил:

— Никто не приходил?

Я разыграла удивление.

— Нет. Вы ждете гостей... Я накрыла стол только на двоих.

— Гость не к обеду, — ответил он, смеясь.

Затем он заперся у себя в кабинете и попросил меня не беспокоить его.

— Когда позвонят, я открою сам, — сказал он.

Лестница была не освещена, и я не могла с моего наблюдательного поста разглядеть посетителя.

В 7 часов 30 минут раздался звонок. Кто мог быть этот неизвестный агент, который, судя по предосторожностям, принятым фон Кроном, несомненно, выполнял важное задание?

— Я очень голодна, — сказала я Эмилии. — Подайте грибы.

Я была слишком напряжена, чтобы есть с аппетитом, но мужественно заставила себя проглотить пищу. Для того чтобы моя хитрость увенчалась успехом, нужно было продлить свидание барона со шпионом (как я позже узнала, одним из главных).

После того, как я с притворной жадностью съела, по крайней мере, половину блюда, я тихонько выпила приготовленное для этого случая лекарство. Мне сразу стало дурно, закружилась голова. Я позвала на помощь. Эмилия очень испугалась, увидев меня в таком состоянии. Ее крики привлекли внимание барона, и он с яростью открыл дверь кабинета. Увидев, что мне плохо, он тоже испугался и попытался вызвать по телефону врача. Но не мог дозвониться и решился оставить кабинет, чтобы пойти за врачом.

Дверь в кабинет была полуоткрыта. Ничего не подозревавший шпион вышел к нам и учтиво осведомился, что произошло. Я была в полуобморочном состоянии, и Эмилия попросила его помочь отнести меня в спальню. Почувствовав себя лучше, я поблагодарила его по-испански.

Кем мог быть этот человек? Ему было около сорока лет, у него был интеллигентный и решительный вид. По манере держаться он явно принадлежал к испанской буржуазии.

Барон вернулся с врачом. Я рассказала доктору, что съела грибов, и, почувствовав себя нехорошо, немедленно приняла рвотное. Он одобрил меня, послушал и объявил, что мое присутствие духа устранило всякие нежелательные последствия.

Мне нужно было знать о шпионе больше, чем только внешние приметы. Я была уверена, что это крупный агент.

На следующий день я увидела его в отеле «Палас», когда он пересекал холл. Я спросила портье, живет ли этот человек в отеле.

Меня в этом отеле знали, ведь я здесь жила в начале своего пребывания в Мадриде. Портье ответил:

— Да! Комната 423.

И он подмигнул мне с понимающим видом.

Я сумела посмотреть в книгу посетителей и прочитать «Комната 423, Камильо Фуентес».

Позже я узнала, что Фуентес, видный агент, оказывал значительные услуги барону фон Крону в подводной войне, отмечая передвижение французских и английских кораблей. Он свободно посещал союзные порты, и его как крупного испанского коммерсанта всюду принимали с доверием и уважением. Я сообщила о нем в Париж. Но в то время в секретной службе моей родины уже что-то было неладно. Фуентес был арестован месяц спустя в Англии, приговорен к смерти и расстрелян.

Когда мой отъезд в Аргентину был решен окончательно, я отправила срочную записку М. де Н., чтобы предупредить его.

М. де Н. ответил мне по телефон у:

-Я вас жду.

Встреча с французом в Мадриде грозила большой опасностью. После обеда я поехала сначала на одном трамвае, потом пересела на другой; я два раза возвращалась к себе. Затем, посмотрев в окно и убедившись, что за мной нет слежки, я снова вышла из отеля.

-Месье де Н. , — сказала я, придя на свидание, — немцы поручили мне важное дело. Предупредите, пожалуйста, Париж, что я отплываю 11 мая в Аргентину на «Королеве Виктории». Я везу секретную почту и «гарнизон». Больше я ничего не знаю. Необходимо, чтобы капитан послал кого-нибудь сопровождать меня. Если возможно, этот человек должен бегло говорить по-испански. Мне, несомненно, понадобится помощник.

Барон решил проводить меня до парохода.

Я с сожалением оставляла свою собачку в доме на улице Баркильо. Автомобиль поехал сначала в северном направлении, так как фон Крон тоже опасался слежки. В Викторио мы повернули на юг.

— Зачем так петлять? — спросила я.

— На случай слежки... Французам, думаю, очень хочется знать, что вы с собой везете.

Я подавила улыбку.

Мы пробыли день в Хересе и приехали в Кадис за сутки до прихода «Королевы Виктории». Остановились в «Гранд Отеле». Вечером барон попросил меня подождать его в комнате и ушел. Он сказал, что объяснит мне мою миссию, и скоро вернулся с небольшим чемоданом. Вынул из него коробку с почтовой бумагой такого же формата, как и та, которую я возила с собой в Марокко, а также два термоса, письма для частных лиц в Аргентину, доставленные из Германии на подводных лодках, и небольшой мешочек с пшеницей.

— Вот что вам придется везти, — сказал он.

— Но где же «гарнизон», — спросила я, — этот чрезвычайно важный «гарнизон», о котором вы мне говорили?

— Вот он, — сказал он, поднимая термосы. — Они наполнены долгоносиками. Что касается коробки с почтовой бумагой, то будьте очень внимательны. Последние листы только кажутся чистыми; на самом деле они покрыты текстом, написанным колларголом. Вы можете пользоваться первыми листами. Я даже советую вам это сделать из предосторожности. Если вы случайно будете задержаны в море каким-нибудь кораблем союзников, то спрячьте коробку у себя.

Любопытствуя, как и все женщины, и ничему якобы не придавая значения, я попросила:

— Покажите мне этих «зверушек», которых вы называете долгоносиками. У нас долгоносиками называют жаворонков.

Он открыл термос и вытряхнул несколько долгоносиков на ладонь, взял лупу и, гордясь своими познаниями, прочел мне маленькую лекцию.

— Родина этих долгоносиков — Восточная Индия. Они мельче, чем европейские. Посмотрите внимательно, и вы увидите у них на спинах по четыре маленьких красных пятнышка, почти не заметных для глаз. По этим пятнышкам и определяют их происхождение. Эти насекомые уничтожают пшеницу, маис, рис и ячмень. Самое замечательное, что они, размножаясь, кладут от 200 до 300 яичек в час.

Я воскликнула:

— Но тогда пароход будет заполнен ими через неделю.

— Нет, — ответил, улыбаясь, барон. — Кладка яичек начнется только осенью, в тот момент, когда мы поведем большое наступление на союзников.

Легко себе представить, какие чувства овладели мной, когда я услышала о таких способах ведения войны. Я делала вид, что нахожу это гениальным. Я старалась восхищаться, а на самом деле была поражена тем, что наши противники не упускали ни одного случая нанести нам ущерб.

— Что мне делать со всем этим добром в Буэнос-Айресе? Я не понимаю, каким образом эти «зверушки» могут способствовать германской победе...

— Вы передадите все это военно-морскому атташе господину Мюллеру. Он возьмет на себя распределение этих «зверушек» по снабженческим складам союзников. Уничтожая запасы хлеба, мы помогаем подводной войне и обрекаем противника на голод.

Небрежно, словно все это было мне совершенно безразлично, я положила мешочек с пшеницей, долгоносиков и почтовую бумагу в чемодан. Мы поехали в порт, и барон проводил меня на пароход.

Прежде чем со мною распрощаться, он дал мне последние инструкции.

— Вы остановитесь в отеле «Рояль» на улице Рояль. Там спросят ваше имя. Отвечайте: С-32. Военно-морской атташе господин Мюллер сам придет к вам. Не забудьте положить в термосы немного пшеницы на время пути.

Послал ли мне капитан Ляду помощника, в котором я так нуждаюсь? Пока я никого не встретила на пароходе. Правда, у меня не было случая показаться пассажирам. Я заболела морской болезнью с момента отъезда и в течение двух дней оставалась в своей каюте без еды, не чувствуя желания с кем-либо встречаться.

Наконец после сорока восьми часов пребывания на пароходе я решила прогуляться по палубе.

Я никогда не могла понять, почему во время войны люди так много путешествовали. «Королева Виктория» была переполнена, а в классе «люкс» было очень много пассажиров — большинство англичан и несколько французов.

Наслаждаясь свежим воздухом, я заметила, что один пассажир явно хочет подойти ко мне.

Это был высокий худой человек с блестящими голубыми глазами, впалыми щеками и розовыми пятнами на скулах, с виду француз. Помощник ли это, которого я так ждала?

На палубе было много пассажиров, и он, вероятно, потерял надежду со мной заговорить. Порыв ветра сорвал с него фуражку, он поднял ее и обратился ко мне по-испански...

— Ветер привлекает легче, чем жаворонок...

На этот раз капитан Ляду не забыл сообщить пароль.

— В это время, — отвечала я по-французски, — бар должен быть пуст. Это место, где люди не прячутся. Хотите, пойдем туда.

— С удовольствием, — сказал он.

Он с большой учтивостью представился:

— Лейтенант Мари.

Вскоре я узнала, что лейтенант Мари жил до войны в Аргентине. После призыва служил в артиллерии, был отравлен газами и уволен с военной службы. Он казался очень больным, о его состоянии можно было судить по нездоровому блеску глаз.

В баре сидела только одна парочка.

Мы выбрали столик в уголке. Я сообщила лейтенанту Мари о цели моей поездки, передала инструкции и спросила, какие приказания дал капитан Ляду.

Лейтенант Мари, бывший, по-видимому, новичком, сказал мне напрямик:

— Я должен привезти в Париж все, что вам было доверено немцами.

Я подскочила. Какой нелепый метод! Сдерживая раздражение, я заявила:

— Если дело обстоит так, то мне нет смысла ехать в Аргентину, как вы сами можете понять. Если я приеду с пустыми руками, что я скажу?

— Что вас обокрали...

Я пожала плечами. Начальники, руководившие издалека, склонны все упрощать.

— Нет, немцы в Аргентине поймут все, уверяю вас. Пойдемте в мою каюту, я вам передам все, что барон мне доверил. Пароход останавливается на Канарских островах; я воспользуюсь это остановкой, чтобы вернуться во Францию.

Лейтенант Мари начал понимать нелепость полученных распоряжений и сказал:

— Не сердитесь. Это военный приказ.

Очень корректный и симпатичный, Мари все же был офицером. Он был здесь, чтобы повиноваться, а не для того, чтобы действовать по собственной инициативе. Признавая всю нелогичность инструкций, он все же покорно выполнял их.

— Я хочу, — сказала я, — чтобы вы зашли ко мне. Вы, по-видимому, совсем не представляете себе трудностей шпионажа. Я хочу показать вам весь свой багаж, до того, как передам вам материалы, доверенные мне немцами. Когда я вышла из своей каюты, я не знала, встречу ли вас, и не знала о полученных вами распоряжениях. Проводив меня, вы найдете все в том же порядке и сможете заверить капитана Ляду, что я вам передала действительно все.

Как только мы очутились в моей каюте, я открыла чемоданы и спросила лейтенанта Мари:

— Вы умеете фотографировать?

— Да.

— Тем лучше. На пароходе, несомненно, имеется фотолаборатория. На остановке вы должны купить проявитель и тушь. У меня, к счастью, есть с собой колларгол. И вы можете, взяв все документы, выполнить инструкции капитана, а я смогу продолжать свой путь.

Он все еще не понимал. Я объяснила:

— С помощью проявителя мы проявим почту, а с помощью колларгола перепишем ее.

Я приготовилась вытряхнуть долгоносиков из термоса, чтобы показать их лейтенанту, как вдруг дверь с шумом открылась. Вошел помощник капитана и, размахивая руками, закричал на лейтенанта Мари:

— Синьор, существуют определенные правила. Мужчинам запрещается входить в каюты к дамам.

Термосы в этот момент были у нас в руках. Почему помощник капитана так грубо ворвался к нам? Разведчик повсюду видит подозрительных людей. Может быть, этот багровый от ярости испанец подкуплен немцами? И я решила рискнуть:

— Этот господин — мой друг. Он чувствует себя нездоровым и хочет получить на ночь теплое питье. Я собиралась дать ему термос. Разве это запрещено?

Он ответил, что правило остается правилом. По его негодованию и упрямству я поняла, что у него более веские основания помешать нашему свиданию, чем официальные правила.

— Идемте, — сказал он Мари.

Я передала Мари термос и условилась встретиться с ним на палубе.

Мы прибыли на Канарские острова. Стоянка длилась двадцать четыре часа. У Мари было достаточно времени, чтобы достать все, что я поручила ему купить. Он бегал все утро, но вернулся разочарованный — не нашел нужного реактива.

— Вы получите его у какого-нибудь химика, раз его нельзя достать в магазинах.

В Лас-Пальмасе не было химиков!

Мы хорошо изучили друг друга, и у нас создались идеальные товарищеские отношения. Лейтенант Мари предоставил мне действовать, убежденный в том, что инициатива в данном случае более полезна, чем слепое послушание. Но что делать? Решение пришло на следующий день. Один безобидный и обычный на борту случай подтолкнул меня на немного дерзкую и вполне правдоподобную уловку. Было это так. Я принимала душ. Было очень жарко, и я открыла иллюминатор, и внезапно вода залила всю каюту, все вещи и мешочек с пшеницей, служившей долгоносикам пищей.

Случай помог мне.

Я передала лейтенанту Мари для капитана часть почтовой бумаги, полученной от фон Крона, а на остальной написала с помощью колларгола вполне безобидный немецкий текст. Затем погрузила коробку и бумагу в морскую воду, которая быстро оказала свое действие.

— А теперь, — воскликнула я, — лейтенант Мари, по местам и огонь по долгоносикам. Но торопитесь, мой заклятый враг, наверно, следит за нами.

«Моим заклятым врагом» был помощник капитана, который ненавидел меня и следил за мной.

— Но что же я должен делать с долгоносиками? — обеспокоился смущенный Мари.

— Утопите их, господин артиллерист, — ответила я.

И лейтенант Мари утопил «зверушек».

— Я жалею, — сказала я, когда он вернулся в каюту, что не могу преподнести их вам. Они послужили бы для вас воспоминанием о секретной войне. Но и мертвыми я должна доставить их в Буэнос-Айрес.

Мы решили замаскировать мертвых долгоносиков, смешав их с пшеницей. Просушили смесь и заполнили ею оба термоса.

«Рояль» представлял собой второклассный, но довольно комфортабельный немецкий отель и был расположен в самом центре города. Стол был превосходным и обильным, комнаты очень чистыми.

Отвращение Мари к немцам было непреодолимым. Я просила его поселиться за городом, как ему хотелось.

— Будьте так добры, — сказала я ему, — купите мне очки с увеличительными стеклами. Я хотела, чтобы они давали очень большое увеличение; закажите их у оптика, если не найдете готовых, и отдадите мне на пароходе на обратном пути.

Я считала, что очки с увеличительными стеклами могли бы послужить мне, не вызывая подозрений. Я уже не раз могла бы расшифровать издали тексты, если бы у меня были такие очки. Но я не могла заказать их в Мадриде, где все меня знали.

Мне не пришлось долго ждать визита немцев. Днем прислуга в отеле сообщила, что меня хочет видеть какой-то господин.

— Проводите его ко мне, — сказала я.

Человек лет сорока или сорока пяти, высокий и худой, поспешно вошел в комнату, даже не постучав в дверь.

Эта манера обращения сразу привела меня в дурное настроение.

Закрыв за собой дверь, этот человек сказал:

— С-32.

Из предосторожности я спросила:

— Вы говорите по-французски?

Нет, он не говорил. Я с трудом изъяснялась по-испански. Это избавляло меня от подробных объяснений.

Сначала я вручила ему оба термоса и письма, адресованные частным лицам. Затем взяла коробку с почтовой бумагой и протянула ее своему посетителю со словами:

— Ночью моя каюта была залита водой через иллюминатор, и я боюсь, что коробка и бумага пострадали.

Не меняя своего строгого и надменного выражения, человек спросил:

— Когда вы уезжаете обратно?

— Я уезжаю с тем же пароходом, с каким приехала, через три недели.

Он ушел, прижимая к себе драгоценное оружие, посланное ему Германией через посредство «Жаворонка».

Я думала, что он мог заметить мою хитрость. На этот раз риск был большим. Но почему же они послали лейтенанта Мари с такими чисто военными инструкциями? Предполагая, что у немцев могли возникнуть подозрения, я приготовилась оставить отель «Рояль» и присоединиться к лейтенанту Мари. Может быть, мне действительно следовало стать под его защиту? Но, подумав, я решила, что не стоит. Исчезнуть, переменить отель — это значит дать немецкому военно-морскому атташе повод к недоверию.

Итак, я спокойно осталась ждать обвинения.

Для агента-двойника каждый день чреват смертельными опасностями.

Мне предстояло прожить в отеле «Рояль» три недели, в течение которых я должна была разыгрывать полное спокойствие.

Если бы подозрения подтвердились, я могла внезапно исчезнуть в море или быть приглашенной к обеду, за которым мне подали бы роковой бульон.

— Мадам, — сказал мне к концу первой недели управляющий отелем, — вас просят остаться сегодня в вашей комнате. К вам придут.

Столь же мало вежливый, как и при первом свидании, военно-морской атташе вошел в мою комнату, не постучав.

— С-32, я пришел вас предупредить, что нам не удалось проявить вашу почту. Имеете ли вы представление о том, что я должен делать с пшеницей?

Итак, я могла использовать это положение в благоприятном для меня смысле. У меня хватило сообразительности сказать:

— Не знаю. Лицо, пославшее меня, наверное, дало вам все указания в письмах. По возвращении в Мадрид я расскажу ему обо всем, что произошло.

Видимо, моя версия оказалась довольно правдоподобной. Немецкая секретная служба должна была предусмотреть опасность от морской воды и вложить почту в водонепроницаемый пакет.

Военно-морской атташе на секунду задумался. Потом остановил на мне взгляд своих серых глаз, словно желая прочесть мои мысли. Но я говорила с таким апломбом, с таким спокойным и в то же время скучающим видом, что он не мог прийти к окончательному выводу.

Накануне отъезда я спросила у хозяина отеля, получу ли я письмо для передачи фон Крону. Ответа не последовало.

Я возвращалась к себе. Увидев издали пробирающегося в мою комнату дежурного по этажу, я тихо вошла вслед за ним. И ничуть не удивилась, найдя его склонившимся над моим раскрытым чемоданом.

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

— Я хотел переписать то, что мне будет нужно отнести завтра на пароход, — пробормотал он.

-Теперь не время для таких проверок, — ответила я.

Как я и предвидела, военно-морской атташе велел следить за мной.

Я не видела Мари с начала нашего пребывания в Буэнос-Айресе. Что с ним? Ввиду опасности, которой я подвергалась в Буэнос-Айресе, я не хотела компрометировать ни его, ни себя.

Встречу ли я его завтра на пароходе?

К моему большому удивлению, скажу даже — к моей большой радости, лейтенант Мари пришел к отходу парохода. Он похудел еще больше. Его трясла лихорадка. У меня создалось впечатление, что мне удастся привезти только труп.

Наш пароход был так же переполнен, как и на пути в Аргентину. Женщин было мало: в классе «люкс» — всего две.

По мере приближения к экватору лейтенанту Мари становилось все хуже. Он задыхался.

В море я ежедневно получала от барона радиограммы. За два дня до прибытия в Кадис он сообщил, что будет ждать меня в порту этого города.

Слегка опечаленные, стояли мы с лейтенантом Мари на корме, опираясь на поручни. Я повторяла ему, чтобы он запомнил наизусть последние слова моего донесения Парижу, когда заметила, что выражение его лица изменилось, и он сильно покраснел.

— Что с вами? Вам нездоровится? — встревожилась я.

У него не было времени для ответа. Барон фон Крон стоял передо мной. Он подъехал к нам на лодке.

Несмотря на то, что я была захвачена врасплох, я разыграла сильнейшую радость.

— Ганс! — воскликнула я. — Как это мило с вашей стороны!

Не оставляя времени на размышления, я повела обоих мужчин в свою каюту. Мне необходимо было возможно скорее объяснить присутствие лейтенанта Мари. Мой восторг, хорошее настроение и удовольствие, которое я, казалось, испытывала от этой неожиданной встречи, устраняли все подозрения барона.

Я представила их друг другу:

— Лейтенант Мари... барон фон Крон.

Затем я прибавила:

— Только что я рассказывала господину Мари о вас. Господин Мари ездил в Аргентину, где у него были дела. Он — француз, возвращающийся во Францию, был отравлен газами на войне и с тех пор уволен с военной службы. Мы очень много беседовали с ним о событиях. Господин Мари, хорошо знакомый с положением дел на фронте, считает, что победа немцев — дело недалекого будущего. Если вы захотите, он готов служить вам.

Испуганный этой тирадой, лейтенант Мари казался очень смущенным. Он покраснел и отступал к двери, словно готовясь сбежать. Взглядом я ему дала понять, что моя версия была единственным выходом из нашего положения. Счастливый этим неожиданным приобретением, фон Крон принял смущение лейтенанта Мари за проявление скромности. Из деликатности он отозвал меня в сторону и прошептал на ухо:

— Должен ли я предложить ему денег?

Я кивнула. Фон Крон порылся в бумажнике и протянул лейтенанту Мари три тысячи песет; это была та же сумма, что была вручена мне когда-то в окрестностях Сан-Себастьяна. Мой спутник, бледный, взволнованный, словно застыл и не смел протянуть руку.

— Примите деньги, — сказала я ему. — Это аванс, а не цена предательства.

Барон добавил еще некоторую сумму.

— Когда вы дадите информацию, я вам пришлю еще столько же.

Уф!.. Мы миновали опасное место. К Мари возвращалось его хладнокровие; мужчины обменялись адресами, и я успокоилась.

После таможенного осмотра барон, расцветший от радости свидания со мной, сообщил, что его присутствие в Кадисе было вызвано пребыванием в этом порту интернированной подводной лодки. Я сделала гримасу и не упустила случая упрекнуть барона в недостатке деликатности.

— Благодарю вас, — сказала я недовольным голосом. — А я-то думала, что вы просто приехали меня встретить. Я ведь очень требовательна.

Он пробормотал какое-то объяснение. Я решила использовать все преимущества нападающей стороны и сказала:

— Хорошо же! Чтобы вознаградить меня, вы возьмете меня с собой на подводную лодку.

Он чуть не подскочил:

— Но это совершенно невозможно!..

— Но раз эта лодка интернирована, это ведь не имеет никакого значения.

Он подумал немного, потому что ему хотелось загладить свою оплошность и доказать, что, прежде всего ему хотелось меня видеть. Затем он сказал:

— Я познакомлю вас с командиром...

Мы направились к отелю, и раз уж разговор о подводной лодке был начат, мне оставалось только продолжать его.

— Скажите, Ганс, кто командует подводной лодкой, интернированной в водах нейтральной страны?

— Командир является хозяином на своем корабле. Но в данном случае он не может сдвинуться с места без разрешения военно-морского министерства нейтральной страны. Будучи военно-морским атташе в этой стране, я являюсь начальником этого командира.

— В таком случае я совсем не понимаю, почему вы колеблетесь?

— Одевайтесь, — сказал он мне, — мы встретимся с командиром в ресторане.

Я тщательно обдумала свой туалет и выбрала платье из черного тюля с красным поясом. Чтобы дополнить общую картину, я приколола к платью несколько белых гвоздик, то есть я оделась в цвета немецкого флага.

После представления командир лодки похвалил мой туалет, одобряя мой вкус и уверяя, что я ношу именно те единственные цвета, которые он любит.

— Я люблю моряков, — отвечала я. — Барон рассказывал мне о подвигах немецких моряков. Я надела это платье в вашу честь.

— Вы немка? — спросил он по-немецки.

Первый раз за все время я чуть не выдала себя жестом. Но сразу же исправила свою оплошность взглядом, выражавшим мое невежество. Барон сказал несколько слов в мое оправдание, сообщив, что я не знаю немецкого языка.

Мы принялись за обед с большим аппетитом. Чтобы оправдать мое присутствие, фон Крон перевел разговор на тему о шпионаже. Он во чтобы то ни стало хотел возвысить меня в глазах командира. Он объяснил ему, что я ценный агент и ездила в Аргентину выполнять задание, имеющее громадное значение для германского командования.

За обедом беседа становилась все более непринужденной и откровенной. Я узнала, что фон Крон только что получил из Берлина инструкции относительно нового плана пропаганды (предполагалось издавать специальные листовки для распространения в окопах союзников). Одно признание вызывает другое, и командир сообщил фон Крону, что его лодка, плененная в испанских водах, предполагает тайно отплыть. Он ждет только некоторых добавочных инструкций.

Разрешение на посещение подводной лодки мне было дано.

По пути фон Крон предупредил меня:

— Мы возьмем шлюпку с другой стороны порта и незаметно подплывем к подводной лодке.

Действительно, на другой стороне рейда нас поджидал рыбак со шлюпкой.

— Мне хотелось, Марта, доставить вам удовольствие. Вы работали для Германии, и вы увидите вблизи то, что может создать Германия. Главное, держите это посещение в тайне. Из внимания к экипажу не говорите по-французски. Если вы захотите, что-нибудь сказать, говорите по-испански.

UC-52 находилась в левой части порта и стояла на якоре, скрытая от любопытных взоров высокой кирпичной стеной. Носовая часть подводной лодки была обращена к морю, и ей легко было бы уйти из-под наблюдения испанских властей.

Командир в штатском ожидал нас на палубе. Он провел меня по всему судну. Машины, моторы и все остальные части сверкали, запасы были укомплектованы, и экипаж был вполне готов к походу. Это положение вещей не указывало на примирение с пленом.

Барон, по своему чину капитан 2-го ранга, не без патриотической гордости показывал мне сложнейшее устройство подводного корабля.

— Вот, — сказал он, — водонепроницаемые помещения, в которых хранятся торпеды (в данный момент они были пусты).

Я как летчица интересовалась главным образом моторами. Мое любопытство было возбуждено.

— Объясните мне, Ганс, — спросила я по-испански, — как движутся лодки под водой?

Его лекция была прервана приходом командира, предупредившего, что нас ждет рыбак.

Матросы, около пятнадцати человек, в полной форме, стояли навытяжку перед военно-морским атташе.

— Я больше не приеду сюда, — сказал фон Крон командиру по-немецки. — Действуйте самостоятельно. Если у вас в последний момент возникнут какие-нибудь затруднения, немедленно сообщите мне по телефону.

— Будьте спокойны, ничто не будет забыто, — ответил командир.

Речь шла о бегстве. Когда оно произойдет? Мне необходимо было узнать это.

По возвращении в Мадрид я немедленно написала М. де Н. и передала ему последние добытые мною сведения. Ответа я не получила.

Он уехал в Париж. Время не терпит. За отсутствием более надежного и удобного способа связи я воспользовалась почтой и послала капитану письмо, предупреждавшее о предполагавшемся бегстве подводной лодки из Кадиса в начале июля. Если почта придет вовремя, мой начальник будет предупрежден.

Баронесса находилась в Гренаде, где у нее были родственники. Пользуясь ее отсутствием, барон пригласил меня к завтраку.

Как всегда, я нашла его в кабинете. Мной овладевало сильное волнение всякий раз, когда я входила в эту комнату. Барон сидел мрачный, окруженный своими картами, атласами и т. п., и серьезным тоном попросил меня сесть.

— Марта, мне нужно поговорить с вами серьезно, — сказал он мне. — Не можете ли вы дать мне подробные сведения о русском, о котором вы мне рассказывали? Я получил из Берлина приказания, которые следует как можно скорее выполнить.

— Вы говорите о Зозо?

— Да, кажется, вы называли это имя. Вы отвечаете за него?

— Конечно. Если вы его щедро вознаградите, можете вполне на него положиться. Что вы хотите от него потребовать?

— Не мог бы он печатать или наладить печатание листовок в формате газеты и организовать их распространение во французских окопах?

— Без всякого сомнения. Но... чтобы выполнить это задание, ему нужны будут сообщники, а вы знаете, что сообщников нужно оплачивать.

— Это ясно. Вызывайте его, в моем распоряжении 300 тысяч песет.

Я написала Зозо и одновременно капитану с просьбой прислать как можно скорее моего товарища. Я рассчитывала на скорый ответ. Париж молчал. Я посылала заказные письма, телеграммы. В ответ — ничего. Молчание капитана Ляду приводило меня в отчаяние — барон каждый день спрашивал меня о Зозо.

— Раз он не едет, — сказал фон Крон, — я поищу кого-нибудь другого.

— Как хотите, но я уверена, что Зозо не едет, потому что ему что-то мешает.

В отчаянии за судьбу дела я обратилась непосредственно к Зозо. Я сообщила ему, что барон ищет другое лицо, и что через несколько дней будет поздно.

Снова в Испании

Зозо!.. Наконец-то!..

Можно представить себе мою радость, когда я его увидела! Я не знала ничего о парижских событиях и не имела никаких связей с моими начальниками со времени перехода через Пиренеи.

Я жила в отеле «Париж».

Для того чтобы Зозо понял, где меня найти, я громко сказала портье:

— Я жду почту, будьте добры принести ее ко мне в одиннадцатый номер.

Я поднялась к себе и стала ждать Зозо. Как только он вошел, я забросала его вопросами. Он был немного озадачен моим приемом.

— Что происходит в Париже?.. Что говорят в Париже?.. Что станет с Парижем?.. Я все время пишу в 5-й отдел, и никакого ответа. Я спрашиваю себя, Зозо, что я делаю здесь? Капитан должен был получить не меньше двадцати писем, в которых я взывала о помощи, просила советов — и ничего, ни одного слова! Это кончится тем, что фон Крон начнет меня подозревать.

Зозо сидел в кресле апатичный, опустив руки.

— Не выходите из себя, Марта. Я нахожусь в таком же положении. С тех пор как вы мне написали, я ежедневно звонил в 5-й отдел, но не мог застать капитана. Ваше последнее письмо я хотел показать Ляду, но в отделе его не застал. Меня принял лейтенант и заявил, что ответ будет дан не раньше, чем через два или три дня. Я чувствовал срочность ваших просьб и решил повидать полковника графа Павла Алексеевича Игнатьева из русской миссии. Если я сейчас здесь, Марта, то это только благодаря полковнику, который дал мне с разрешения Ляду денег на поездку.

Я задыхалась. Я продолжала задавать вопросы.

— Известно ли вам, почему М. де Н., который живет здесь для того, чтобы поддерживать мою связь с Парижем, тоже не отвечает на мои письма? Почему, несмотря на мое предупреждение, подводная лодка все же сумела уйти из Кадиса? Почему меня ведут к полному провалу? Я измучилась, моя энергия на исходе, мое положение не только тягостно, оно иногда бывает и трагичным.

Зозо странно улыбался. Казалось, мой гнев забавлял его.

Он засмеялся, узнав об идее передать 5-му отделу кругленькую сумму, которой располагал фон Крон для целей германской пропаганды. Это был бы хороший номер и, по правде говоря, не особенно трудный. Зозо присылал бы нам из Франции сведения, данные ему капитаном Ляду или его сотрудником, а я передавала бы их барону фон Крону. Зозо заменил бы меня, ибо, как думал фон Крон, я не могла вернуться во Францию.

Я просила Зозо быть в номере к одиннадцати часам утра и, когда он пришел, известила барона о его прибытии.

— Почему он раньше не приехал? — спросил меня фон Крон.

— Неужели вы думаете, что во Франции легко получить паспорт?

— Хорошо, позвоните ему и попросите подождать два дня. Сейчас я должен срочно уехать в Ла-Корунью.

— Вы берете меня с собой?

— Нет, это невозможно. Оставайтесь в Мадриде и побудьте в доме на улице Баркильо. Завтра вечером должны прийти двое, попросите их подождать в столовой. Я вернусь в срок. Не беспокойтесь, это два немца из Малаги, которых я вызвал.

Я предупредила Зозо, что еще 48 часов он свободен, и отправилась поджидать агентов барона.

В назначенный час они явились. Я попросила их на испанском языке (я уже довольно бегло говорила по-испански) подождать барона, который немного задерживался. Оставив их в столовой, я побежала в ванную комнату, отделенную от столовой перегородкой; там я села и стала подслушивать в надежде перехватить какие-нибудь сведения.

Барон опаздывал, агенты ждали уже около трех часов и стали терять терпение. Я слышала, как они ходили по комнате взад и вперед и яростно спорили.

В полночь явился барон, совершенно запыхавшийся. Он сразу направился в столовую и на немецком языке поблагодарил обоих за сведения, которые они ему доставили. Он вернулся из Ла-Коруньи, где действительно находились немецкие подводные лодки.

— Я ездил отдать им распоряжения, — сказал он.

Я легко могла следить за разговором. Оба немца из Малаги были радиотелеграфистами, передававшими приказания немецким подводным лодкам.

Я узнала, что немцы пытались собрать все подводные лодки, находившиеся поблизости в океане, с целью бомбардировки французского побережья. Об этом я сейчас же послала в Париж открытку. Но дойдет ли мое извещение вовремя?

Когда агенты ушли, барон пришел ко мне и поинтересовался, в Мадриде ли еще Зозо...

— Он ждет вас в отеле «Париж».

— Скажите ему, что я хочу встретиться с ним завтра вечером. Пусть он в 6 часов вечера сядет на Пуэрта-дель-Соль в трамвай, который идет к приюту «Христина», и сойдет на последней остановке, на площади Монклоа. Там мы с ним встретимся.

Действительно, мы все трое встретились на площади Монклоа. Зозо терпеливо ожидал нас, засунув руки в карманы.

Барон, сидевший в машине рядом со мной, уступил свое место Зозо. Он утверждал, что знает дорогу лучше шофера, и сел за руль.

Мы проехали несколько километров. В пустынном месте барон остановил машину, и, повернувшись к Зозо, сказал:

— Марта, конечно, вам объяснила, чего я жду от вас. Я дам вам образец французской газеты и текст, который вы должны будете напечатать. Вам придется поработать над тем, чтобы распространить эти листки на фронте. Нужно, чтобы солдаты думали, что это французские газеты. Мы этим подорвем их моральное состояние... Контроль над выполнением этой задачи установить нетрудно; мы быстро узнаем о результатах вашей работы... Сейчас я отвезу вас в маленький городок, расположенный рядом с французской границей, где мы поговорим в более удобной обстановке, и где я уже приказал разменять для вас 200 тысяч песет. Вы должны как можно скорее вернуться во Францию. Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Зозо внимательно слушал.

— Да, — ответил он, — Марта говорила мне о том, что вы ждете от меня. Я изучал этот вопрос, и вы можете быть вполне спокойны: я сделаю все хорошо. Марта знает меня много лет. Вы можете верить мне.

Была ночь. Фонари нашей машины пронизывали темноту, бесшумно смыкавшуюся за нами. Мы направлялись к пограничному городку, и я завидовала Зозо, что он скоро уедет во Францию. Внезапно на перекрестке на нас вылетел встречный автомобиль и ослепил фарами. Все произошло в один миг: толчок, прыжок, затем страшный удар о телеграфный столб. Я не успела даже закричать, как машина, покачнувшись, рухнула в канаву...

Виноват был барон, который не должен был вести машину ночью, ведь у него был лишь один здоровый глаз. Автомобиль, столкнувшийся с нами и ослепивший нас фарами, принадлежал английскому посольству. Он остановился было, но, когда его водитель узнал «Мерседес» немецкого барона, то счел за лучшее убраться с места происшествия.

Наш шофер остался невредим. Он смог позвонить из ближайшей деревни, и вскоре за нами приехала карета «скорой помощи». Наиболее тяжело пострадал Зозо, у которого были сломаны обе ноги. Лицо барона было все в крови. Выброшенный на переднее стекло, он пробил его головой. У меня осколками стекла была поранена голова, сломана нога и вывихнуто колено.

После того, как нам оказали первую помощь, нас отвезли в больницу, которую содержал в Мадриде доктор-немец. Меня немедленно уложили в постель.

Зозо отвезли в больницу.

Скоро барон перевез меня к себе, по его словам, для того, чтобы избавить меня от репортеров.

Итак, в течение двух месяцев я жила пленницей барона и неподвижно лежала на диване в его кабинете.

Конечно, мое положение в этом немецком логове давало возможность услышать и улавливать много интересного для моей родины. Но я страдала от того, что не могла передать эти сведения.

Мои муки на этом не кончились. Глава одной крупной парижской газеты, памфлетист резкого и острого стиля, написал по поводу этой автомобильной катастрофы обвинительную статью, упомянув имена Марты Рише, урожденной Бетенфельд, и Жана Девришеля (фамилия Зозо), и задал вопрос: что мы делали ночью на шоссе в компании германского военно-морского атташе{4}? Статья была озаглавлена: «Шпионка в автомобиле: фон Крон и мадам Рише». Отдел капитана Ляду не вмешался в это дело, и кампания продолжалась. На востоке, в том районе, где я родилась, газеты подхватили эту скандальную историю и смешали меня с грязью. Шпионка Марта Рише, предательница, на службе у Германии!

Фон Крон окружил меня заботой и вниманием. Я его ненавидела. Эту ненависть еще больше обострило письмо матери, письмо без упреков и в то же время очень страдальческое:

«Моя дорогая доченька!

Твоя открытка немножко нас утешила. Я так страдала, читая газеты, где была описана катастрофа, в которую ты попала! Мысль, что ты могла остаться калекой, меня совершенно убивала. Как бы я хотела тебя повидать! Быть может, ты все же скоро вернешься.

Твой отец заболел, прочитав статью о тебе. Он перестал выходить из дома. Жить нам в Нанси стало довольно трудно. Торговцы нам ничего не хотят продавать. Мы вынуждены будем уехать. Твой брат Луи был ранен в ногу под Верденом, и ему пришлось отнять ногу. Когда ты нам сможешь написать, я буду очень рада узнать что-нибудь о тебе».

Если бы я могла написать ей, успокоить ее, объяснить ей! Но у нас с ней не было никакой возможности использовать симпатические чернила. Я вынуждена была удовлетвориться тем, что послала ей открытку.

— Концепция спрашивает, можете ли вы ее принять, — доложил лакей фон Крону.

— Пусть подождет меня в передней, — ответил барон.

Я знала Концепцию. Она приходила несколько раз на улицу Баркильо, в «Зеркало жаворонков».

Я услышала голос барона; он пытался говорить тихо, но голос все же проникал через дверь.

— Я пошлю Антонио за двумя «стило». Завтра в это же время вы за ними придете. Я дам вам инструкции.

Я растерялась. Ведь я давно передала сведения о Концепции, а она до сих пор не задержана! Быть может, она никогда не выезжает из Испании?

Моей обязанностью было известить Париж о том, что надо установить за ней слежку. Я уже предупредила барона, что на этой неделе мне придется отправиться на улицу Баркильо за бельем.

— Но, — заметил он, — вы же не можете ходить.

— Вы дадите мне машину, и я доберусь при помощи костыля и палки.

На что он твердо сказал:

— Если доктор разрешит, я согласен вас отпустить.

Сначала врач был неумолим, но когда я стала настаивать и рассказала обо всех предосторожностях, которые собиралась предпринять, он разрешил коротенькую прогулку в машине.

— Но я вам категорически запрещаю ходить.

Барон для успокоения своих нервов любил немного полежать на диване в кабинете и не выносил, если его беспокоили во время отдыха. Это было строгим правилом для всех. Когда я была готова к выходу, я нарушила это правило и разбудила его:

— Простите меня, Ганс, но мне очень нужны деньги.

Для задуманного мною дела мне была нужна небольшая сумма. Фон Крону не хотелось вставать, и он впервые за время нашей совместной работы отдал мне ключ и назвал код своего сейфа.

Он доверял мне! Никакое подозрение не смущало этого доверия. Вот уже 16 месяцев я жила в Мадриде, а баронесса оставалась в Гранаде у своей тетки.

У дверей меня ждала машина. Слуги помогли мне сесть в нее. Я велела сначала ехать в отель «Париж», где меня знали. Там я попросила посыльного сходить на почту за корреспонденцией для меня.

Затем я направилась в «Зеркало жаворонков», где в моей комнате попросила оставить меня одну под предлогом, что мне нужно переодеться. Позвонив в банк на улице Рекольетос, в котором некогда М. де Н. назначал мне свидание, я позвала к телефону директора. Он ответил, что не знает никакого М. де Н. Другие лица, которых я попросила к телефону, тоже его не знали. Итак, с этой стороны я не получила никакой помощи. Если бы, по крайней мере, я знала, для чего предназначены «стило»... Если я не смогу организовать слежку за Концепцией, «стило» будут приведены в действие и повлекут за собой убийства. Я не видела выхода. Снова и снова я проклинала плохую организацию французской секретной службы. Сложив белье в чемодан, я в полном отчаянии велела отвезти себя в отель «Палас», чтобы передать письмо генералу Данвиню, французскому военному атташе, если он жил еще там.

Для меня иногда еще приходили письма в адрес этого отеля. Я вызвала портье. С его поддержкой, опираясь на костыль, я кое-как добралась до холла. Взглянув на доску с ключами, я увидела, что ключ генерала Данвиня лежит на месте. Это означало, что генерала нет. Что же делать? Во что бы то ни стало надо было найти выход из создавшегося положения, иначе Концепция переправит «стило» во Францию.

В надежде, что Зозо сможет что-нибудь придумать или дать совет, я отправилась к нему в больницу.

Но и он ничего не мог предложить.

Дома барон фон Крон ждал меня.

— Я повидалась с Зозо, — сказала я. — Ему гораздо лучше, и он уже встает с постели. А вы как будто забыли, что он пострадал из-за вас. Могли бы навестить его или передать ему немного денег.

Концепция пришла в назначенное время. Барон, как и накануне, принял ее в передней. Я стояла за дверью и слышала, как барон давал ей инструкции.

—  «Буко», — сказал он, — это пороховой завод, находящийся около Байонны. Нужно, чтобы Люцио немного подождал и убедился, что оба прибора в исправности. Остальную сумму он получит после того, как я буду уверен, что он хорошо сделал свое дело. Скажите ему, чтобы при переходе границы он зашил оба «стило» в подкладку куртки.

Меня тряс озноб. Я была беспомощна. Мысль об ужасном злодеянии сверлила мой мозг. Но я еще не теряла надежды. В отношении Марокко я сумела разрешить задачу... В Мадриде же у меня всюду были враги, французам я была известна лишь с плохой стороны.

Я сказала барону, что вчера попытка прогуляться оказалась удачной, и сегодня я снова выйду на часок. Барон был занят перестановкой флажков на карте.

Я опять направилась в «Палас», надеясь встретить там кого-нибудь из французского посольства. Я знала почти всех, хотя никогда с ними не разговаривала. Я завела разговор с портье, бельгийцем, и узнала, что генерал Данвинь уже с месяц как уехал из Мадрида.

На этот раз мне решительно не везло.

Я не смогла бы попасть незамеченной во французское посольство. Меня очень хорошо знали в испанской столице, к тому же везде были филеры. Мой вид, машина и костыль привлекали внимание многих. Решись я посетить французское посольство, барон через полчаса узнал бы об этом.

Фон Крон встретил меня очень сердито.

— Я получил, — сказал он, — письмо из Буэнос-Айреса. Военно-морской атташе весьма недоволен, что не смог расшифровать почту, которую вы ему привезли. Но ведь он не дурак и понял, что ему нужно было сделать с долгоносиками.

— Он не так уж умен, ваш атташе. Он мог бы сказать своим химикам, что во время поездки волна залила мою каюту; я ведь ему объяснила, что почта была подмочена.

Фон Крон не спорил. Для него был самым важным тот факт, что долгоносики использованы.

Я по-прежнему не получала известий из Парижа. Прежде чем вернуться домой, я написала капитану Ляду о разговоре Концепции с фон Кроном. Я не надеялась, что он успеет организовать наблюдение за подступами к заводу «Буко». Еще лишнее подтверждение того, что мои сведения были в полной зависимости от почты, цензуры и прочего.

Как-то утром в конце месяца фон Крон, как обычно, принес мне французские газеты. В них я прочла:

«Взрыв на пороховом заводе «Буко», около Байонны. 90 убитых и раненых».

Я почувствовала, как мужество покидает меня.

— Читали, — небрежно спросила я барона минуту спустя, — что пороховой завод около Байонны взлетел на воздух?

Он вздрогнул и сделал резкое движение, чтобы выхватить у меня газету.

Он одержал победу. Он убил 90 невинных людей. Я задушила бы его своими руками, а должна была ему улыбаться!

Фон Крон вернул мне газету и подошел к сейфу. Открыв его, он без утайки и тени недоверия ко мне вынул папку с делами шпионов и вписал туда несколько слов.

Однажды у меня появилась надежда на отъезд из Мадрида.

Было это еще до моего полного выздоровления. Зозо, которого я ежедневно навещала в больнице, проклинал злосчастную аварию. Он тоже стремился как можно быстрее попасть в Париж. Я умоляла его остаться и подождать меня.

— У меня возник один план, — заявила я ему, — и вы поможете мне осуществить его. Это будет грандиозно! Никогда ни один агент секретной службы не устраивал такой штуки. Когда все будет выполнено, мы с радостью оба вернемся во Францию.

Действительно, мой замысел был для меня завершением всей работы.

Я уже написала капитану о нем и просила о помощи.

Я чувствовала, что если этот план удастся, то я получу право на отдых и свободу.

Но Зозо не был с этим согласен. Он терял терпение и настаивал на том, чтобы как можно скорее вернуться во Францию, в конце концов, я уступила и даже стала ему помогать.

— Что вы скажете барону, если я уеду? — спросил Зозо.

— Ну, вряд ли мне трудно будет найти какой-нибудь предлог. Вот письмо для капитана Ляду; если он согласен мне помочь, пусть ответит, и я сразу уеду из Испании вместе с военными трофеями. Что касается фон Крона, то скажите ему, когда увидите, что у нас есть русские друзья в Мадриде и вы хотите к ним поехать, чтобы попросить облегчить вам переправу в Швейцарию (эти русские друзья Зозо должны были мне позже пригодиться).

Зозо, сгоревший из-за аварии, не мог, разумеется, и думать о свободном проезде во Францию. Французские газеты слишком много писали о нас, и мой товарищ вынужден был оставить барону для других шпионов 200 тысяч песет, которые, если бы нам повезло, конечно, попали бы в руки французской контрразведки.

Фон Крон был рад избавиться от Зозо, ведь теперь его невозможно было использовать. Зозо получил от него немного денег в качестве компенсации за все происшедшее.

— Я еду в Малагу, — сказал мне барон.

Как обычно, я спросила:

— Когда мы едем? Я не была в Малаге.

— Я не могу взять вас с собой, вы еще недостаточно окрепли. Когда вы поправитесь, тогда будет видно.

Я подумала о том, что за время отсутствия барона могу съездить в Париж.

С грустным видом я сказала барону:

— В таком случае я выеду сегодня же парижским скорым поездом и остановлюсь в Сан-Себастьяне. Когда мы встретимся?

— Не раньше, чем через четыре дня. Я должен поехать в Гранаду повидаться с баронессой.

Я ждала поезда на Париж. Мои мысли были о том, что скоро увижу капитана Ляду и согласую с ним все, что я в душе называла венцом моей карьеры. Вдруг чья-то рука опустилась мне на плечо. Я обернулась. Около меня стоял барон с чемоданом в руке.

— Нам везет, — сказал мне барон. — Я отправил в Малагу одного офицера. В Гранаду поеду только на будущей неделе, поэтому сейчас еду с вами.

В Сан-Себастьяне я вновь очутилась в атмосфере, которая была мне знакома с первого приезда в Испанию: безделье, толпа, радости пляжа, игра.

Мое былое счастье в игре в рулетку, а также скука, которую я испытывала в обществе барона, побудили меня проводить все вечера в игорном зале.

Барон фон Крон сопровождал меня, и мы обедали там почти каждый вечер.

Однажды вечером, отыскивая свободное место за игорным столом, я увидела барона у центральной рулетки. Он удержал меня за руку:

— Я хотел бы, чтобы вы не садились там, — сказал он мне.

Сбоку от свободного места я заметила человека довольно вульгарного вида, наблюдавшего за нами. Кто он такой? Меня это встревожило. На следующий день я встретила его на Конче. Он поклонился и улыбнулся мне. Через несколько часов я снова увидела его в казино.

Он встретил меня дружеским жестом и попросил сесть рядом. Барона не было, и я приняла приглашение. Незнакомец улыбнулся мне и поблагодарил; по его разговору я поняла, что он француз.

— Вы француз?

— Да. А вы?

— И да, и нет. Я француженка по матери.

Мы играли.

Я выиграла, потом проиграла. Счастье оставило меня, и я собралась уходить. Мой сосед-француз, имени которого я не знала, предложил закусить в баре.

— Вы весело проводите время в Испании?

— Более или менее...

— Что вы здесь делаете?

— Я живу...

— А я поправляюсь, — сказал он. — Я, знаете ли, дезертир, не люблю войны.

И он представился: Франсуа П...

Он сказал мне, что в Испании участвовал в гонках морских яликов.

— У меня есть ялик. Не хотите ли завтра после полудня совершить морскую прогулку с двумя моими новыми приятелями? Один из них француз-дезертир, вроде меня, другой — швейцарец.

Я согласилась, и мы решили встретиться завтра утром во время купанья, чтобы договориться о прогулке.

Я дожидалась нового приятеля у отеля, когда услыхала французскую речь. Двое мужчин ходили по тротуару взад и вперед.

— Друзья Ф.П., — решила я.

Ф.П. пришел с опозданием и представил нас друг другу. Двое мужчин действительно оказались теми, за кого я их приняла.

— Мадам, — сказал Ф.П., — я очень огорчен, но никак не смогу поехать с вами на лодке. Сегодня после полудня в Сан-Себастьян приезжает мой друг, и я должен встретить его на вокзале.

Говоря это, он вынул из кармана письмо и показал своим приятелям конверт с французской маркой.

Ф.П. пошел с нами покупаться у скал, в стороне от пляжа.

Он положил письмо в карман своего пиджака. Когда мы подошли к скалам, я оставила свой халат рядом с его одеждой. Мы побежали в воду.

— Вы не умеете плавать? — спросил меня Ф.П., видя мои неловкие движения.

— Немного умею, — сказала я, — но у меня еще болит нога.

Из вежливости они плавали рядом со мной. Как бы для того, чтобы дать им предлог освободиться от меня, я предложила состязание в плавании.

— Я буду судьей, — сказала я.

Целью мы выбрали маленький остров, видневшийся перед нами. Море было спокойное, солнце стояло в зените. Когда пловцы проплыли половину дистанции, я присела возле одежды и увидела уголок письма, высовывавшийся из кармана пиджака. Не знаю почему, но я вынула письмо, положила в свою сумочку, а конверт сунула обратно.

Пловцы были далеко и не могли видеть, что я делаю.

Швейцарец выиграл, и в качестве приза я обещала ему сделать маленький подарок. После купанья мы направились в город.

Было условлено, что оба друга Ф.П. зайдут за мной после полудня, и мы поедем кататься на ялике.

Вернувшись к себе, я развернула письмо и прочитала:

«Двое детей больны. Все сделано для ухода за ними. Сегодня вечером в 4 часа, Гендей. Викторина Ф.».

Это, конечно, был условный текст. Но подпись могла что-нибудь дать моим начальникам.

Я вложила в конверт, адресованный капитану Ляду (моей «сестре Делорм»), письмо Ф.П., добавила несколько пояснительных слов и позвонила барону.

— Я хочу поехать в Ирун, — сказала я, — опустить письмо маме. Оно, может быть, успеет уйти с парижским скорым.

Как всегда из предосторожности, я попросила барона сопровождать меня; он согласился.

В пути я сказала ему, что после полудня собираюсь совершить морскую прогулку с одним французом-дезертиром и швейцарцем.

— Быть может, они вам пригодятся, — сказала я. — Хотите, я прощупаю почву?

— Нет, воздержитесь. Я не могу использовать французов-дезертиров, ведь они не могут вернуться во Францию.

Меня тревожило нехорошее предчувствие. Мне все больше казалось, что за этой морской прогулкой что-то скрывается. Слишком усердно Ф. П. старался окружить меня подозрительными друзьями.

Поведение барона тоже повергло меня в недоумение. Почему он просил меня в казино избегать человека, сидевшего за столом? Несомненно, у него были основания для этого.

Мне очень хотелось покататься по морю. И все-таки я колебалась. Была ли это интуиция или результат того, что, украв письмо, я боялась возмездия?

Быть может, эти люди были совсем не те, которых надо опасаться, а письмо, возможно, было от семьи Ф. П.?

Оставив Мину в отеле, я пошла на свидание. На мне был плащ, под ним купальный костюм. Для предосторожности положила в сумочку револьвер.

Оба знакомых пришли на условленное место без опоздания. Они старались держаться естественно. Мы поехали на другую сторону горы к маленькому заливчику, где нас дожидался ялик.

— Как жаль, что вы не умеете плавать, ведь эти маленькие гоночные лодки легко переворачиваются; во всяком случае, не теряйте мужества, чтобы ни случилось.

Слова их звучали дружески.

— Не будем слишком затягивать нашу прогулку, лучше в другой раз покатаемся подольше, — попросила я. — Мне нужно вернуться к шестичасовому чаю.

-Вернетесь, — заверил меня швейцарец.

Наш ялик шел по тихой воде в спокойной гавани Сан-Себастьяна.

Сначала разговор не клеился, но, когда мы отплыли от берега на большое расстояние, мои спутники стали разговорчивее. Они упомянули о бароне.

-Это ваш друг? — спросил швейцарец.

Они задали мне несколько вопросов. Я не знала, что им отвечать, но они были настойчивы. Из некоторых фраз я поняла, что они знали фон Крона при других обстоятельствах и находились на жалованье у посла или фон Калле.

Действовали они явно по плану. Впрочем, француз сам цинично предупредил меня:

-Будьте осторожны, держитесь, море глубокое, есть и ямы.

Я не могла рассчитывать ни на чью помощь.

Я отвечала короткими флегматичными репликами, избегая нежелательных расспросов. Медленно, стараясь не привлечь внимания, я протянула руку к своей купальной сумке, чтобы достать револьвер и защищаться. Но француз был начеку:

— Прочь лапки, девчонка!.. Ты недостаточна умна, чтобы нас провести...

Он крепко схватил меня за руку, выхватил из сумочки револьвер и, забавляясь, стал подбрасывать его на руке. Я схватилась за борт ялика. Он плохо удерживал равновесие, и малейшее движение сильно раскачивало его.

Ялик плыл в открытом море. Мгновенно оценив обстановку, я резко бросилась в воду. И тут я почувствовала — я даже не сразу поняла это, — что пуля оцарапала мне плечо. Ощущение такое, как от укола.

Я старалась оставаться под водой как можно дольше. Но мои ноги, особенно больная, плохо слушались. Раненое плечо, разъедаемое морской водой, сильно болело. Но где же мои враги? Они, несомненно, оказались в воде одновременно со мной. Я попробовала осмотреться и думала только о своем спасении. Меня поддерживала сила воли. К счастью, начинался прилив. Я легла на спину, помогая себе руками, и море понесло меня.

На каком расстоянии от берега я была? Я заметила, что он очень далеко. Силы оставляли меня. Смогу ли я продержаться? Меня поддерживала только воля к жизни.

Как добралась я до берега? Меня несло в ночи, как обломок после кораблекрушения.

Очнувшись, я увидела, что на меня смотрит рыбак. Далекое сияние окрасило небо: рассвет...

Я была так слаба, что не могла отвечать на вопросы своего спасителя. Он помог мне добраться до деревни Зараус и привел местного врача, доктора Монтеро.

Этот славный испанский доктор оказался гуманным, по-отечески добрым. Оказав мне первую помощь, он приготовил постель, и я могла спокойно подождать наступления вечера. Я не хотела торопиться в Сан-Себастьян. Мои преследователи, несомненно, установили наблюдение возле отеля, чтобы узнать, что случилось со мной. Я не знаю, видели ли они, как я поплыла, или же считали, что я утонула.

Руководители германской разведки в Мадриде давно мечтали о моем исчезновении; они поклялись погубить меня и сделать это отчасти из зависти к фон Крону, а отчасти потому, что подозревали меня. Моя интимная близость с племянником генерала Людендорфа возмущала их шовинистическую гордость. Конечно, при этом они думали, что спасают одного из своих, привороженных мною.

Все дни, пока доктор Монтеро ухаживал за мной, я раздумывала о загадочном нападении на меня.

Мне было ясно, что сообщники действовали, не боясь ни жалобы с моей стороны, ни вмешательства испанской полиции.

Когда наступили сумерки, я попросила доброго доктора проводить меня на машине до отеля, на что он очень любезно согласился. Чтобы как-то объяснить свою рану, я сказала, что, плавая, ударилась о скалу. Это алиби могло мне еще пригодиться.

Доктор довез меня до отеля «Континенталь». Как только я оказалась у себя, немедленно позвонила барону.

— Я поранила себе плечо о скалы во время плаванья.

— Когда?

— Позавчера, недалеко отсюда.

-Где вы сейчас?

Я объяснила ему, что, подобранная на рассвете рыбаком из деревни Зараус, я целый день провела у местного врача и теперь нахожусь в Сан-Себастьяне, в отеле «Континенталь».

Хозяйка отеля «Континенталь» была француженка, мадам Эстрад, что лишало немцев возможности приходить туда.

Барону стало ясно, что несколько дней он сможет связываться со мной только по телефону.

— Сегодня вечером я уезжаю в Ла-Корунью, — вскоре сообщил он.

Я обрадовалась. Если он уедет хотя бы на 36 часов, я смогу слетать в Париж, воздействовать на капитана, держащего меня в плену в Испании без всякой связи, потребовать помощи для осуществления моего грандиозного плана и положить конец так дорого стоившим мне похождениям.

— Я воспользуюсь вашим отсутствием, — сказала я барону по телефону, — чтобы поехать в Миранду навестить русских приятелей Зозо. Быть может, я смогу там что-нибудь о нем узнать, ведь со времени отъезда он мне ни разу не написал.

Барон дал согласие на мою поездку. Вскоре я была в Париже.

Приехав в Париж, я на следующее утро явилась в 5-й отдел. Физически я была измотана до предела, но нервы еще не сдали.

Я была захвачена мыслью о крупной операции. Возмущенная отношением французской секретной службы, которая не считала нужным поддерживать со мной связь и помогать мне, я хотела излить капитану Ляду свой гнев, протестовать и потребовать, чтобы сведения, добытые мной, учитывались.

— Капитан, — сказала я, садясь в кресло, — я хотела бы знать, доверяете ли вы мне.

Капитан Ляду утвердительно кивнул головой.

Я продолжала:

— Я вам писала, и Зозо передал вам мое письмо. Целый месяц я жду ответа. Каждый день может наступить такой момент, когда будет уже поздно. Что вы думаете о моем плане?

Помолчав минуту, капитан сказал:

— Марта, ваш план грандиозен и интересен, но связан с большой опасностью для вас.

— Капитан, — возразила я, — риск касается только меня, и я на него иду.

Что же я собиралась сделать? Я знала код, открывавший сейф барона фон Крона, и намеревалась выкрасть у барона ключи. Но мне нужен был помощник, и я надеялась, что капитан Ляду даст мне его. Ночью в условленный час помощник ждал бы меня под окнами кабинета барона, а я сумела бы выбросить в окно все содержимое сейфа. Самого барона я собиралась усыпить наркотиком.

— Капитан, — продолжала я, — если содержимое сейфа вас интересует, мне нужно помочь. Впрочем, если вы мне не поможете, я все равно немедленно покину Испанию, потому что не понимаю, что мне там делать. Я дошла до предела и не могу держать себя в руках. Барон доверяет мне, он открыл мне код своего сейфа. При малейшем подозрении он его изменит. Пришло время действовать. Я не хотела бы вернуться, не осуществив этого прекрасного замысла. Какую услугу мы окажем родине! В сейфе находятся фотографии всех испанских шпионов, данные о пунктах снабжения подводных лодок в Средиземном море и в Атлантическом океане, данные о местах расположения минных заграждений, шифры, телеграммы, списки испанцев-германофилов, работающих против нас. Соглашайтесь, капитан! Я умоляю вас помочь мне одержать в этом победу. Поймите, что я слишком много страдала и имею право на реванш.

Капитан Ляду улыбнулся с загадочным видом.

— Марта, я вижу, что вы страшно устали. Спокойно идите к себе. Я подумаю над вашим предложением. Приходите в 5 часов на улицу Жакоб, я принесу вам снотворное, которое вы просите.

В назначенный час я была на улице Жакоб.

— Вот, — сказал мне, протягивая пять аптечных пакетиков, капитан Ляду. — Вы должны будете всыпать этот порошок в пиво, и действие не замедлит сказаться. Постарайтесь не положить слишком много, это очень сильное средство. Возвращайтесь в Сан-Себастьян, а когда переедете в Мадрид, свяжитесь с М. де Н. Он будет там обязательно. Не падайте духом! Настоятельно прошу вас об этом. Мы очень нуждаемся в вас. В Нанте арестованы две из ваших мадридских знакомых: Валентина Т. , женщина с разноцветными волосами (та самая, которой я так «удружила» в «Зеркале жаворонков») и Викторина Ф. , работавшая на фон Калле (женщина, которая подписала письмо, украденное мною из кармана французского дезертира).

Я ушла от капитана Ляду с двойным сомнением в душе. У меня достаточно интуиции, и его пакетики со снотворным не прибавили мне уверенности. Я видела, что Ляду не испытывал того энтузиазма, на который я рассчитывала. По-видимому, мой «грандиозный план» не особенно заинтересовал его. Но почему же он мне ничего не сказал?.. Он, очевидно, был недоволен моим чрезмерным усердием!

Положив в сумочку снотворное, я отправился на свидание с Зозо, который должен был ждать меня у Фуке в половине седьмого.

Я выбрала спокойный уголок.

Против обыкновения, Зозо явился с опозданием. Я изложила ему свой разговор с капитаном Ляду и показала пакетики с порошком.

Он открыл один пакетик, понюхал и сделал гримасу.

— Дайте мне два пакетика. Я покажу вам молниеносное действие этого «снотворного».

Он всыпал порошки в свой бокал с пивом и выпил.

В 22 часа Зозо провожал меня на вокзале д'Орсэ. Судя по его состоянию, содержимое пакетиков было совершенно безвредным. Зозо был умнее меня.

И снова поезд уносил меня в Испанию. Во мне что-то надломилось. Я передала Зозо остатки «снотворного» с просьбой вернуть их капитану Ляду.

— Скажите капитану, — заявила я Зозо, — что я еду в Сан-Себастьян за своими вещами. Через двое суток я вернусь.

Зозо пытался меня приободрить.

— Не сердитесь, Марта. Не выпускайте из рук немцев. Было бы жаль оставить их без наблюдения.

Мой скептицизм и на Зозо подействовал плохо, но он прибавил с оттенком убежденности, придававшим мне немного мужества:

— Не тревожьтесь, мне удастся убедить русский 5-й отдел. Мы реализуем этот замысел. Завтра же я пойду к полковнику Игнатьеву и расскажу ему про ваш план. Он увидится с Ляду и, конечно, получит от вашего начальника разрешение помочь вам. Несомненно, у капитана есть какие-то свои причины бездействовать и не помогать вам. Но наш русский начальник очень предприимчивый человек и, конечно, не остановится перед теми препятствиями, которые мешают Ляду. Не теряйте надежды... Он обязательно пришлет вам кого-нибудь. Все это вовсе не трагично.

Я уступила, скрепя сердце, потому что решила не возвращаться во Францию, пока не доведу задуманное до конца. Операция с сейфом, несомненно, была бы самым геройским поступком, каким могла гордиться любая разведчица.

В Сан-Себастьяне я получила от Зозо письмо, в котором он сообщил мне о приезде представителя полковника Игнатьева. Я была свободна и решила прогуляться по Бильбао, в котором находилась впервые. Зайдя в ресторан позавтракать, я с удивлением заметила, как несколько минут спустя в него вошел человек, которого я знала. Неужели он за мной следил? Это был Франсуа П., французский дезертир.

Позавтракав и взяв Мину на руки, я позвала извозчика, чтобы проехать по Бильбао. Франсуа П. последовал за мной.

Чтобы ускользнуть от него, я решила навестить Стефана, который жил в этом городе. Он был дома. Мы с ним не виделись с тех пор, как меня завербовал барон. Он очень гордился тем, что именно он меня открыл. Стефан был, как всегда, любезен и в высшей степени корректен.

— Я не знаю Бильбао. Приехав его осмотреть, я захотела пожать вашу руку. Кроме того, один инцидент ускорил мой визит к вам.

— Что такое?

— Мне кажется, что за мной следят, и думаю, мне понадобится ваша помощь.

— Я пойду с вами, — сказал он мне весело.

Выйдя на улицу, мы увидели Франсуа П., который явно ждал меня. Заметив, что я не одна, он скрылся. Стефан засмеялся:

— Это французский дезертир, которого начальник уволил несколько месяцев назад. Он и еще две женщины заочно приговорены к смерти французским военным трибуналом, если не ошибаюсь, в Нанте.

Барон приехал в Сан-Себастьян на другой день после меня. Он думал, что я вернулась из Миранды, и задал мне несколько вопросов о моих русских друзьях.

Развязка

Я возвращалась с прогулки, когда портье сообщил, что меня спрашивал неизвестный человек. Он оставил для меня маленькую записочку и подписался «Аболин». Аболин извещал, что остановился в Сан-Себастьяне, в отеле «Швейцария», и просил позвонить.

Подобная манера связаться свидетельствовала о таком легкомыслии, какого я никак не могла ожидать от своего будущего помощника.

Но раз этот Аболин приехал, мне нужно было его увидеть. И я сделала то, чего никогда не сделала бы раньше: я позвонила ему. Мы условились встретиться в казино.

Вечером я увидела подходившего ко мне русского.

Он сказал, что прибыл от полковника Игнатьева с разрешения капитана Ляду, для того, чтобы быть представленным фон Крону и заменить Зозо. Он не привез письменной инструкции. Если он говорил правду, а все, что было раньше, заставляло меня этому верить, то...

-Хорошо, я вас представлю.

Я нарочно держалась с ним несколько сухо. По-видимому, Аболин совсем не отдавал себе отчета в том, что ему предстояло делать, и ничуть не беспокоился.

Все же, чтобы проверить свое впечатление и не полагаться на него всецело в будущем, я представила этого любопытного типа фон Крону. Барон без колебаний заплатил русскому известную сумму и потребовал, чтобы вечером тот уехал; русский согласился.

Итак, помощника у меня не было. Барон уехал в Мадрид и ждал меня там. Но я решила вернуться во Францию.

На следующий день после отъезда Аболина я направилась в консульство за визой к М. Б., который обещал отправить меня, как только консул завизирует мой паспорт. Я терпеливо прождала неделю. Каждый день фон Крон еще больше растравлял мою душу, телеграфировал, выражал нетерпение.

Прошла вторая неделя, а мой паспорт все еще не был завизирован. Каждый день, приходя в консульство, я настойчиво просила вызвать М. Б.

— М. Б. скоро вернется, — отвечали мне.

Эта неопределенность сильно раздражала меня.

Считая, что телеграммы не оказывают действия, барон позвонил из Мадрида по телефону. Я убедилась, что все мои попытки в Сан-Себастьяне остаются безрезультатными, и заявила в консульстве, что уеду без паспорта. М. Б., напуганный моей решимостью, согласился меня принять.

-Подождите, — сказал он мне, — 5-й отдел вам напишет. Капитан Ляду болен, кроме того, сейчас он не имеет возможности прислать вам распоряжение.

В тот момент М. Б. умышленно скрывал от меня парижские события. Интуитивно я догадывалась, что произошло что-то неладное. Действительно, если бы я знала, в каком положении находился капитан Ляду, я немедленно уехала бы. Мне лгали, чтобы заставить меня ждать или, может быть, для того, чтобы погубить. Я нервничала, меня осаждали предчувствия. М. Б., зная, с каким уважением я отношусь к своему партнеру по путешествию в Аргентину, сказал.

— Лейтенант Мари приедет с вами повидаться. Капитан Ляду пришлет к вам вашего старого друга. И с его помощью вы организуете операцию с сейфом.

Имя лейтенанта Мари заставило меня запастись терпением еще на два или три дня, после чего я вновь обратилась в консульство. Мною снова овладели нехорошие предчувствия. Они были вполне обоснованы, ибо к тому времени бедный лейтенант Мари был уже мертв. Я узнала об этом гораздо позже: он слег, возвращаясь из Аргентины, его унесла двусторонняя пневмония — последствие отравления газами. Естественно, я ничего не знала об этом, и никто не подумал меня известить. Этот недостаток внимательности и предупредительности в отношении своей же сотрудницы возмущает меня и по сегодняшний день. В одну из минутных вспышек гнева я обвинила М. Б. в том, что он не хотел дать мне возможность уехать и мешал оформлению визы.

В результате я получила от него следующую записку (она до сих пор хранится у меня), датированную 15 октября 1917 года:

«Я уже сообщал, что был вынужден запросить инструкции, и, как только я их получу, немедленно дам вам об этом знать. Я не уполномочен действовать самостоятельно».

На следующий день из сан-себастьянского консульства мне сообщили, что лейтенант Мари болен и приедет ко мне в Испанию, как только поправится.

Но не будет ли это слишком поздно? В отношении остального я не получила ответа.

«Остальным» был мой паспорт.

Очевидно, мое настроение сильно обеспокоило моих начальников, и мне приносили каждый день новое письмо, призывавшее к терпению.

Увидевшись с М. Б., я сказала:

— Все идет к тому, что будет упущено время для изъятия документов из сейфа. Но если бы я могла быть уверенной в том, что капитан пришлет ко мне Мари, я охотно вернулась бы в Мадрид. Верно ли его обещание или это снова обман? Приедет ли Мари?

На следующий день М. Б. написал мне: «После того как мы с вами виделись, я получил касающееся вас сообщение. Вас просят подождать несколько дней. Вы получите указания, а лейтенант Мари приедет, если сможет. Желательно, чтобы вы опять вернулись в Мадрид к вашему другу. Это как раз совпадает и с нашими желаниями. Ваше письмо отправлено».

Я действительно передала М. Б. письмо для капитана Ляду с выражением недовольства; в письме спрашивала, почему мне отказано в визе.

Вскоре я получила письмо от Зозо. Он сообщал, что капитан пришлет мне, наконец, помощника в Мадрид, как только я туда приеду. Итак, я смогла позвонить фон Крону, что буду у него в первых числах ноября. Я просила подыскать комнату в комфортабельном отеле.

Барон снял комнату в отеле «Англетер» ( «Англия»). Я прожила в нем два дня, и вдруг — верх обиды! — хозяин отеля попросил меня выехать, потому что моя комната якобы была оставлена за одним французом.

Через несколько дней я получила письмо, подписанное неизвестным лицом:

«Мадам!

Нам необходимо увидеться как можно скорее, чтобы поговорить о Мари и разных новостях, полученных недавно из Парижа. Ввиду того, что ваш постоянный корреспондент уехал из Мадрида и я вместо него, прошу вас о встрече.

Время и место назначьте сами. У меня в правой руке будет платок. Вас я узнаю. Итак, я рассчитываю на ваш ответ. Отправьте его на адрес дона Рамона Мухиката: ресторан Турнье, Калле Махор, Мадрид.

М. де Н. уехал, чем и объясняется необходимость представиться мне самому».

Чтобы проверить правдивость вежливой записки дона Рамона Мухиката, настоящее имя которого мне было неизвестно, я снова написала М. де Н. в Мадрид. Не получив ответа, я решила отправить дону Мухикату письмо с просьбой самому назначить свидание, если он хочет поговорить со мной.

Ответ не заставил себя ждать. Вот он:

26 ноября 1917 г.

Мадам!

Я получил оба ваши письма, адресованные нашим обычным корреспондентам в нашу контору в Мадрид. Не удивляйтесь отсутствию ответа, повторяю, этих лиц сейчас в Мадриде нет. Ваше письмо, адресованное мне, я получил в полдень и сожалею, что вы не назначили свидания сами в удобном для вас месте. Поэтому, если вы ничего не имеете против, я буду ждать вас завтра, 7 ноября, в семь часов вечера, в доме Ронео, 8, Баха Эскьердас. Следует подняться всего на три ступеньки, позвонить у левой двери и спросить дона Рамона. В случае если вас не устраивает место встречи, сообщите по телефону в ресторан Турнье, — мне передадут.

Примите... » и пр.

Я не знала, что делать. Если этот Мухикат был действительно послан капитаном, то почему он не называл меня «Жаворонком»?

Вечером я обедала с бароном, и он рассказал мне, что получил днем сенсационную информацию.

— В Мадриде находится начальник французской разведки!

— Как он выглядит, этот начальник? — спросила я.

— Он довольно высок ростом и носит бороду.

Ляду в Испании!.. Да, капитан Ляду носил бороду.

— Итак, — сказала я себе, — письма не содержали инструкций от него. А этот бородатый начальник разведки, не был ли он лже-начальником, и не готовилась ли мне снова ловушка?

Придя в указанное место, я очутилась в зале испанского ресторана.

Появился дон Мухикат. Он действительно носил бороду, блондин с мягким выражением глаз.

Он представился:

-Майор Р...

Очень вежливый, он держал себя с достоинством, был проникнут важностью своей роли и говорил тоном начальника.

-Впредь, — приказал он мне, — вы будете передавать сообщения мне, и я буду отправлять их по назначению. Я заменяю в Мадриде М. де Н.

Еще одно осложнение. Какому начальнику, в конце концов, была я подчинена? Должна ли я на слово верить майору Р., не получив указаний на этот счет из Парижа, причем он даже не знал пароля и ничего не знал про «Жаворонка»?

— Почему вы, майор, прибыли без предупреждения? Я совершенно измучилась, ведь в Париже надо мной издеваются. Я просила визу на возвращение. Почему мне отказываются помочь? Я была бы вам очень благодарна, если бы вы задали там этот вопрос.

Майор, очевидно, скрывал от меня участь, которую готовили капитану Ляду. Я смутно чувствовала, что происходят какие-то события, но не знала их причины.

— Я больше не хочу здесь оставаться, — сказала я.

Майор Р. кивал головой и поглаживал бороду. Иногда он с беспокойством поглядывал по сторонам. Он должен был считать меня весьма неосторожной, но я действительно перестала остерегаться.

— Если я не получу ответа из Парижа, — продолжала я, — если мне не пришлют помощника, чтобы я могла осуществить свой план, то знаете, майор, на что я способна? Я провалю себя, брошу барону в лицо всю правду и расскажу о нем германскому послу, чтобы Германия срочно отозвала своего военно-морского атташе.

Я сильно разнервничалась.

— Подождите, — сказал майор, пытаясь меня успокоить. — Я потребую инструкций.

— Легко сказать — подождите. Я жду уже несколько месяцев!

Фон Крон тоже был чрезвычайно раздражен и озабочен.

Он, очевидно, получил скверное известие. Какое?

Я попыталась заставить его рассказать мне правду.

Наконец после разговора с германским послом фон Крон с разочарованным и убитым видом сообщил мне, что дипломатические отношения между Германией и Испанией могут быть в любой момент прерваны из-за того, что немецкая подводная лодка потопила испанский пароход. На этот раз правительство Испании разгневалось. Не перейдет ли оно на сторону союзников? Паспорта для служащих посольства уже готовы, и персонал с минуты на минуту может выехать.

— А я, что будет со мной? — спросила я.

— Вы останетесь здесь и будете замещать меня в наших делах. Деньги вы будете получать из Португалии и через Португалию будете посылать мне донесения. При отъезде я дам вам инструкции.

«Если немцы оставят Мадрид, документы, содержащиеся в сейфе, потеряют ценность, так как они относятся к разведывательной деятельности в Испании и к снабжению подводных лодок, находящихся у испанских берегов», — подумала я.

Фон Крон продолжал:

— Я вам доверяю, мои начальники в Германии знают об этом, и в случае необходимости я заставлю их довериться вам. Вы будете начальником нашей разведки.

Забавность этой ситуации успокоила меня.

Увы! Германия принесла извинения Испании. Немцы, жившие в Мадриде, продолжали в нем жить, и барон фон Крон тоже.

Я находилась как бы под шотландским душем: надежда... отчаяние... надежда.

Барон был озабочен полученной утром шифрованной телеграммой, и мне, конечно, хотелось узнать ее содержание.

Работать становилось все труднее. Хорошие времена для «Зеркала жаворонков» прошли. Я жила в одной квартире с бароном.

Столовая, где я сейчас находилась, была отделена от кабинета передней. Не имея возможности уловить разговор, происходивший в нем, я решила подслушать у двери. Внезапно она открылась, и появился Иоганн, лакей фон Крона. Не моргнув глазом, но внутренне проклиная несносного Иоганна, я взялась за ручку двери и сказала:

-Передайте господину барону, что я ухожу.

— Господин барон запретил его тревожить, — прошептал Иоганн.

Услышав мой голос, барон вышел из кабинета.

— Я хотела вас предупредить, что ухожу.

Да, у меня оставалось все меньше возможности перехватить хотя бы незначительную информацию.

После непродолжительной поездки в Барселону мы с бароном возвратились в Мадрид, где я рассчитывала получить сообщения из Парижа.

И опять ничего. Взбешенная, послала капитану Ляду письмо:

«Капитан!

Возвращаясь из Барселоны, я надеялась получить ответ на письма, которые писала вам из Сан-Себастьяна. Я виделась с майором Р., который советовал мне продолжать работу и терпеливо ждать приезда Мари, не предпринимая действий против фон Крона.

Как я вам уже писала, я вряд ли смогу внушить фон Крону доверие к Мари. О себе скажу, что я слишком много страдала, мое терпение иссякло. Около двух лет я переносила прихоти этого человека; мне пришлось со многим смириться и глубоко запрятать свою гордость француженки и самолюбие. Я делала это в надежде на возмездие, которое должно было оправдать меня и облегчить мою участь. Я собиралась заставить фон Крона заплатить дорогой ценой за все, что мне пришлось выстрадать.

Вам известно, на каких условиях я согласилась вернуться в Париж в апреле этого года. Я ждала ваших приказаний и надеялась!

Вы велели мне передать: «терпение». Я долго терпела, вы не можете этого оспаривать. Я в ужасе от мысли, что фон Крон может уехать до того, как вы дадите мне возможность отомстить.

Будьте уверены, что мое предложение вскрыть сейф не преследовало никаких личных выгод. Это было бы сделано, и не с целью присвоения денег.

Капитан, я имею право знать, почему вы не разрешаете мне вернуться во Францию. Я всегда действовала лояльно, мои чувства француженки, ненависть, которую мне внушает фон Крон, и память об умершем муже позволили мне выполнить до конца ваше задание. Если я не сделала большего, это объясняется тем, что ваша служба поставила меня в положение, исключающее продолжение работы.

Сейчас я нахожусь в условиях, делающих мое пребывание здесь невозможным. Я хочу вернуться во Францию или узнать причины, по которым вы препятствуете моему возвращению».

Ответа не было, и я снова послала письмо дону Мукихату, чтобы предупредить его, что готова вернуться во Францию и скомпрометировать барона в глазах посла.

Двадцать четыре часа спустя майор Р. прислал мне ответ:

«Мадам!

Я получил ваше первое письмо в субботу вечером. Рассчитывая иметь ответ на ваши требования утром, я не написал вам немедленно, думая, что сегодня смогу дать исчерпывающий ответ. Однако по причине опозданий на железных дорогах письмо, в котором речь идет о вас, задержалось до следующего утра. Как только я его получу, сообщу вам.

Мы встретимся, и, надеюсь, я смогу дать вам полное объяснение.

Думаю, вам следует на двадцать четыре часа отложить осуществление вашего намерения».

Я начинала понимать, что значат эти задержки. Спокойная и решительная, я предложила барону:

— Доставьте мне удовольствие, пойдемте сегодня вечером вместе пить чай.

Он принял приглашение, считая это любезностью с моей стороны. Мы условились встретиться в маленьком чайном салоне на улице Алькала, вблизи церкви Лас-Калатравас.

У меня не было четкого плана действий, но меня подталкивали обстоятельства.

С первого же момента встречи барон почувствовал опасность.

— Что вы хотели сообщить мне? — спросил он, садясь.

Я не спешила начинать разговор, собирая свои последние силы. Со спокойствием, которое, как говорят, предшествует буре, и которое противоречило тому, что творилось у меня в душе, я, наконец, сказала:

— Мне надоело жить в Испании, в изгнании. Я хочу уехать.

Мое решение было окончательным. Фон Крон, несколько обеспокоенный, пытался меня умиротворить.

— Подождите, через две недели я вас пошлю в Марокко.

Он тоже говорил мне «подождите».

— Нет, нет, я хочу вернуться во Францию, я хочу жить на своей родине.

— Это опасно для вас, вы это знаете.

— По вашей вине.

— Подождите конца войны, теперь уже недолго. Мы устроим так, что вы сможете вернуться во Францию. Вы знаете, что можете рассчитывать на меня.

Я опустила плечи, словно собираясь вскочить, и, глядя фон Крону прямо в глаза, покоряясь непреодолимой силе, крикнула ему в лицо:

— Я француженка, понимаете? Вы знаете, что это значит? Да, да, знайте, с тех пор, как я в Испании, я работаю для своей родины, я за вами наблюдаю, я за вами слежу. Вы поняли меня?

Я выпрямилась, яростная и мстительная. Фон Крон покраснел, потом побледнел, и лицо его приобрело свинцовый оттенок. Ему хотелось верить, что моя вспышка вызвана плохим настроением или злобой. Он не мог примириться с моим коварством.

Я поймала его и не была намерена упускать.

Я заговорила по-немецки. Его лицо скривилось, как от боли.

Резким движением я открыла сумочку и вынула обратный билет из Парижа в Гендей, который случайно остался у меня.

— Вот, — сказала я, — посмотрите хорошенько на дату. Я не стала ждать окончания войны, чтобы поехать во Францию, вы видите, что я свободно могла поехать в Париж.

Голос фон Крона упал до шепота:

-Это невозможно... Это неправда... Вам кто-нибудь дал этот билет... Вы!..

Он задыхался от ярости.

— Нет, вы посмотрите на дату, — настаивала я. — Спросите греческого консула, с которым я познакомилась в этом поезде, на какой станции я села в вагон. Я вам говорю: я приехала в Испанию, чтобы служить своей родине.

Фон Крон провел рукой по лбу, словно желая удержать исчезающие видения нашей связи. Его доверие ко мне еще не истаяло окончательно.

— Я вам не верю... Я вам не верю...

Он тяжело дышал, он отказывался верить...

А я освобождалась от своей ненависти.

— Превосходно, — сказала я. — Это приводит меня в восторг. Это доказывает, что если немцы сильны, то француженки дают им несколько очков вперед...

Его лицо еще выражало отрицание, лоб увлажнился. Я продолжала.

— Я вам говорила, что мой муж погиб в Швейцарии. Вы мне поверили. Вот, прочтите это... А теперь вы мне верите?

Я вынула из сумки документ, устанавливающий, что муж мой убит на войне. Он глядел на него с ужасом, не осознавая сразу всей правды. Затем внезапно с неимоверной яростью он ударил меня по лицу. Если бы мы не находились в общественном месте, то он, несомненно, убил бы меня. Он сломал мне зуб. Я с вызовом выпрямилась, бледная и по-прежнему неукротимая.

Когда первый момент оцепенения прошел, я сказала решительно и твердо:

— Вы подписали себе приговор. Я передам вашему послу обширную корреспонденцию. Он сможет прочесть любовные письма немецкого военно-морского атташе к француженке.

Он усмехнулся.

— Вы не успеете!

И умчался, словно спасаясь от пожара. Что он собирался сделать?

Я не чувствовала страха, но меня сильно лихорадило. Я была несколько ослабевшей, но хотела продолжать мстить во что бы то ни стало. Ничто не могло бы остановить меня или оказать на меня воздействие.

Я вернулась в отель. Портье предупредил, что меня спрашивал какой-то человек. По описанию я не могла узнать, кто это был. Когда я вошла в свою комнату, зазвонил телефон, и оказалось, что тот человек снова спрашивает меня.

Вошедший был испанцем. Он сказал:

— Полиция.

— Почему?

— Я попрошу вас следовать за мной.

— Зачем?

— Вы пытались шантажировать немецкого военно-морского атташе...

Я не стала терять времени на ответ. Сняла телефонную трубку и попросила телефонистку соединить меня с германским посольством. Затем я попросила его превосходительство князя Ратибора принять меня как можно скорее.

Встреча была назначена на следующий день. Сконфуженный полицейский удалился.

Меня принял секретарь посольства. Я настаивала на том, что мне необходимо видеть его превосходительство. После длительных проволочек меня провели к послу.

— Не удивляйтесь моему посещению, — начала я разговор.

— Если я правильно осведомлен, — сказал он, — вы агент барона фон Крона.

Я ответила:

— Я была его любовницей. И принесла вам доказательства того, что он содержал меня на деньги, предоставленные в его распоряжение для оплаты агентов.

Князь Ратибор смотрел на меня несколько смущенно. Он, несомненно, был счастлив узнать о фон Кроне факты, подтверждавшие его подозрения, но все же он был слегка шокирован тем, что эти обвинения высказывались француженкой.

— Но вы ведь работали на него? Вы были отправлены во Францию через тайный перевал?

— Да, потому что я была беременна!

— Вы ездили в Аргентину?

— Я хотела увидеть эту страну.

Он забеспокоился:

— Имели ли вы сведения о нас, пока вы жили с военно-морским атташе?

-Нет, никаких, кроме этого...

Я взяла со стола карандаш и написала четыре буквы.

— Что это значит? — спросил князь.

— Код, открывающий сейф барона фон Крона...

Затем я вынула из своей сумочки пачку писем и протянула ему.

-Что это такое?

— Любовные письма вашего военно-морского атташе.

Его превосходительство с трудом сохранял спокойствие.

Скомпрометировав одного из начальников немецкой разведки в глазах его соотечественников, а тем самым провалив и себя, я ушла.

Я не смогла взять содержимое сейфа. Но я уничтожила его ценность. После того, как фон Крон провалился, всю его организацию нужно было создавать вновь.

Париж!..

Я опьянена радостью, радость причиняет мне боль, сжимает сердце. Конечно, я свободна.

Как я приехала? Как мне удалось обмануть яростного фон Крона, его агентов и убийц, которых он должен был послать по моим следам?

Прежде чем войти в германское посольство в Мадриде, я взяла такси. Мои вещи были отправлены в Париж. Взгляд фон Крона слишком ясно говорил о его намерениях, чтобы я могла хоть на минуту пренебречь необходимыми предосторожностями. Мне незачем было оставаться даже на час в Мадриде. Я села в первый же поезд и вышла в Толедо, где пробыла два дня. Затем я поехала в Валенсию, из Валенсии в Барселону, откуда ночью выехала во Францию.

Этот сложный маршрут, несомненно, спас меня. Мой паспорт был, правда, без визы, но на границе мне сразу удалось найти жандармского лейтенанта, который стал почти другом, и сказал мне с той же радостью, какую он проявлял всегда при виде меня:

— Здравствуйте, «Жаворонок».

Он, видимо, гордился мной. Это был славный парень, он не забыл поздравить меня в 1933 году, когда я получила орден. Он пропустил меня через границу, и мне не пришлось преодолевать какие-либо трудности при возвращении на родину.

В Париже я хотела все-таки проникнуть в тайны 5-го отдела.

Живо в такси! — и вот я на авеню Марсо.

Я пришла к капитану Ляду. Меня провели в кабинет, где меня принял полковник Губе, державший себя несколько нагло.

— Почему вы вернулись без приказа, «Жаворонок»? Вам следовало быть не здесь, а в Мадриде.

Я отрицательно покачала головой, не давая объяснений.

Он повысил тон:

— Вы немедленно отправитесь в Мадрид.

Я не могла удержаться от смеха.

— Нет, нет, — сказала я, — это невозможно. Через несколько дней вы узнаете почему.

Он рассердился, а я в нескольких словах рассказала ему, как выдала себя барону, чтобы покончить с безвыходным положением, и что об этом уже предупредила капитана Ляду.

Дурное настроение полковника Губе, видимо, усилилось, и, чуть ли не обвиняя меня в самовольном уходе с поста, он спросил:

-Так зачем же вы пришли сюда?

Я была потрясена таким приемом. По наивности я считала, что заслуживаю лучшего.

Я первая доставила во Францию состав немецкой тайнописи. Указанные мной агенты почти все были арестованы. О результатах моей работы я могла узнавать из газет: англичане расстреляли Камильо Фуентеса; у выхода с перевала через Пиренеи было задержано несколько немецких агентов и в числе других Сидней по прозванию «Атос». Сообщив о подготовке бомбардировки французского побережья, я своевременно предупредила французский флот. UC-52 была потоплена. Я провалила немецкий план уничтожения запасов зерна в Южной Америке. И сколько я могла бы поведать еще! Капитан Ляду сказал мне, что Франция сумеет меня вознаградить...

Я ответила полковнику с несколько насмешливым видом, еще больше усилившим его раздражение:

— Я хотела бы видеть капитана Ляду...

— Капитана Ляду здесь больше нет.

— Хорошо, — сказала я, — направьте меня к тому, кто его замещает.

— Нет никого, — ответил полковник Губе, — кроме меня. Теперь, мадам, после того, как вы провалились как агент, мы не нуждаемся больше в ваших услугах. У вас есть деньги?

-Нет, — сказала я. — Вы, впрочем, должны знать, что я делала с деньгами, полученными мной от немцев. В настоящее время мои личные сбережения составляют 25 000 франков, вырученных от продажи моих самолетов и автомобиля.

— Да, это правда, — сказал полковник. — Капитан Ляду говорил мне об этом, вы помогали нам материально. Вы были очень активны, но вы должны были продолжать служить.

— Продолжать вам служить? Но, погубив фон Крона, что же я делала бы?

— Его заменит кто-нибудь другой, — сказал полковник.

— Прежде чем он сумеет вновь организовать в Испании такую же агентуру, какая была у фон Крона, война будет окончена.

Я была глубоко оскорблена. Я хотела не денег; он должен был знать, что я работала не ради корысти, а во имя любви к родине.

— Месье, — продолжала я, — я у вас ничего не прошу. Я делала что могла. Мне часто приходилось делать вещи, которые были выше моих сил. Я не требую никакого вознаграждения. У меня остается чувство удовлетворения, и этого достаточно: я знаю, что выполнила свой долг француженки.

С этими словами я покинула полковника Губе и загадочный 5-й отдел. Я спрашивала себя, что могло случиться с капитаном Ляду? Он меня пригласил работать, и ему, мне казалось, я обязана была дать отчет.

Но где его найти?

Я решила отправиться в район улицы Байан, в XVII округ. В этот момент я вспомнила адрес капитана. Меня приняла мадам Ляду.

Я с ней не была знакома. Мне было немного неловко ее беспокоить. Услышав мое имя, эта молодая и очаровательная женщина слегка вздрогнула. У нее был глубоко опечаленный вид. Я извинилась.

— Мадам, может быть, я несколько навязчива, но мне необходимо видеть капитана Ляду. Я приходила к нему на службу, но мне ни разу не удавалось его встретить.

— Вы его не сможете увидеть, — сказала она, — его здесь нет.

— Он не болен, по крайней мере? — обеспокоилась я.

— Нет, нет. Только... Нет, его нет в Париже.

Впечатление, что от меня что-то скрывают, возникшее еще в Испании, усилилось.

О капитане Ляду мне так и не удалось ничего узнать{5}.

Эпилог

Через три недели после моего возвращения из Испании я случайно, из газет, узнала, что барон фон Крон был отозван в Германию. Итак, содержимое сейфа на некоторое время обесценилось.

Что касается меня, то я, считая, что счастливо избежала гибели, вспоминала пережитые опасности и воздала должное удаче.