На службе Франции 1915–1916
Позиционная война. 1915 год
Глава первая
Воскресенье, 1 августа 1915 г.
Все время идет война в окопах. Наши войска иммобилизованы в нескончаемой позиционной войне.
Вчера вечером выехал из Парижа вместе с Мильераном, Дюпаржем, Пенелоном и Дюмейру; утром приехали в небольшой городок Берг. Три четверти жителей покинули его, многие дома разрушены или повреждены бомбардировкой. Фош приехал еще до нас. Пересели в автомобили и все вместе отправляемся на аэродром близ Гондшооте. Там мы застали генерала Эли Д'Уасселя, сменившего генерала Пютца в командовании французскими войсками в Бельгии. На поляне, где мы остановились, выстроен 4-й смешанный полк, из новых формирований, в составе стрелков и зуавов. Я принял парад, передал полку знамя и в краткой речи воздал должное храбрости его батальонов, которые уже все отличились в Канни, Ласиньи и Рошенкуре, а также на Марне и Изере. Отсюда мы поехали дальше. Близ Кромбека состоялась такая же церемония в честь другого нового полка — 3-го бис. Это полк зуавов, многие из них уже сражались на Эне и в окрестностях Арраса. Затем мы отправились в Вест-Флетерен, где нашли 3-й смешанный полк стрелков и зуавов, принимавший участие в боях под Аррасом и Суассоном, [5] и полк зуавов 2б, отличившийся в деле под Таржетт и Мезон-Бланш и взявший Этрепильи. Здесь тоже перед вручением полкам знамен я произнес несколько слов. К знамени полка зуавов 3б я приколол военный крест. У всех этих новых полков, усиленных старыми частями, хорошие кадры, у них всех очень бодрый вид. Я наградил розеткой ордена Почетного легиона аббата Жана Малори, священника 45-й пехотной дивизии. Он был ранен в 1870 г. под Седаном, будучи солдатом, затем был с 1871 по 1914 г. полковым священником в Алжире, в 1889 г. он получил звание кавалера ордена, в марте 1915 г. отмечен приказом по армии. Ему семьдесят один год, и в приказе говорится, что он столь же храбрый солдат, как и преданный священник.
Затем мы осматривали в секторе 45-й дивизии укрепления в лесу Зюйдшооте, к северо-западу от Ипра: окопы, небольшие форты, прикрытия для пулеметов, проволочные заграждения. Даже находящаяся недалеко большая ферма тоже укреплена вплоть до погребов. Неподалеку установлена одна из наших артиллерийских батарей. По легкой лесенке я вместе с Мильераном и Эли д'Уасселем взбираюсь на наблюдательный пункт, устроенный на дереве. Не успели мы с генералом подняться на площадку, — Мильеран был еще внизу, — как над нашими головами прожужжал один снаряд, затем другой. Несомненно, неприятель обнаружил наши автомобили. Когда мы спустились вниз, к нам подошли Фош и генерал Кенкандон с известием, что снаряды упали приблизительно в ста метрах позади нас, недалеко от фермы. Снова жужжание, и граната разрывается примерно в том же направлении. Фош, всегда осторожный, когда речь идет о безопасности другого, советует мне удалиться и не идти дальше. Но Эли д'Уассель сказал мне, что предупредил артиллеристов о посещении «высокого начальства». Я не хотел уходить, не повидав их. Мы пошли к батарее. Мимо нас пронесли на носилках канонира, раненного в плечо и ногу. Я подошел к нему и сказал ему несколько ободряющих слов. Неприятельский самолет, кружащий над нами, так хорошо направляет стрельбу немецкой артиллерии, что два новых снаряда взрываются опять совсем недалеко от нас. Фош посылает [6] ко мне генерала Кенкандона сказать, что дает нам «приказ к отступлению». Я иду к нему и, смеясь, заявляю, что, к сожалению, вынужден оказать ему неповиновение. В сопровождении одного лишь Эли д'Уасселя пробираюсь через заросли и дохожу до батареи. Конечно, наши храбрые артиллеристы не нуждаются для ободрения в посещении президента республики, однако они были счастливы увидеть нас, тем более что уже начинали сомневаться в нашем приходе. Затем мы вернулись к Мильерану, Фошу и офицерам и отправились пешком к тому довольно отдаленному пункту, где нам пришлось оставить наши автомобили. По дороге мы снова встретили нашего раненого канонира, его вели на перевязочный пункт. По-видимому, раны его нетяжелы, и он горячо благодарил меня за подаренные ему мной жалкие часики.
Позавтракав в Роосбрюгге, где находится штаб-квартира Эли д'Уасселя, мы отправились в северный сектор на левом фланге бельгийской армии. Там расположена 38-я дивизия, составленная из зуавов и морских частей. Командир ее — генерал Рукероль, состоящий в родстве с одной семьей в департаменте Маас. Сделав остановку на кладбище Коксид, чтобы почтить память похороненных здесь, мы возвращаемся на территорию Франции. Здесь я посещаю госпитали в Зюйдкоот и Мало-ле-Бэн. Раздаю знаки отличия и военные медали инвалидам. В заключение я вручаю пятое знамя маршевому полку марокканской колониальной пехоты.
Переночевал в Берге в своем уютном вагоне.
Понедельник, 2 августа 1915 г.
Сегодня ровно год, как Германия предъявила свой ультиматум Бельгии. В эту печальную годовщину я решил посвятить несколько часов королю и королеве. Рано утром я выехал из Берга с подполковником Жени, начальником французской миссии. Мы направились сначала в Гутам, главную квартиру бельгийской армии, а оттуда в Лоо, где король ожидал меня и встретил со своей обычной любезностью. После короткого разговора о положении на фронтах король с большой задушевностью рассказывал мне о городе Лоо, о его древней истории, о том, что это единственный фламандский город, имеющий [7] в своем гербе римского орла. Ратуша построена в XVI в., она почти заново перестроена в 1842 и в 1906 гг. Это — продолговатое прямоугольное здание, с двух сторон его выступы с бойницами. Квадратная башня у одного из углов фасада свидетельствует о фламандском стиле, ее поддерживают колонны и дуговые своды. Король показал нам это здание только снаружи и тотчас повел нас в приходскую церковь — очень изящный образец архитектуры XIII в., к сожалению поврежденный снарядами. Оконная живопись погибла. Главный алтарь и хоры с резьбой Тальебера Ипрского сильно пострадали, и священник обращается к королю с настоятельной просьбой убрать в безопасное место уцелевшую в ризнице резьбу по дереву времени Людовика XVI. По темной лестнице, затем по неудобным приставным лесенкам мы поднимаемся на колокольню, где устроен наблюдательный пункт. Отсюда мы видим равнину Диксмюде, а внизу злосчастный город Лоо со многими разрушенными домами. Бельгийский офицер, приставленный к этому наблюдательному пункту, показывает нам вдали расположение — увы! — знаменитой батареи, обстреливающей Дюнкирхен и Берг. Затем король и я поехали осматривать укрепления в окрестностях города. Мы были одни в автомобиле и беседовали совершенно свободно. Оба мы были совершенно одинакового мнения о том, что, вероятно, война затянется и необходимо поддерживать в сердце обеих наших наций веру в успех. Короля очень тревожит отступление русских {59}, он не может понять непредусмотрительности царского правительства, но верит, что, несмотря на эти неудачи, мы одержим верх благодаря выдержке и настойчивости. Мы беседуем о речи, произнесенной вчера Вильгельмом. Он заявляет в ней, что не хотел войны и что совесть его чиста {60}. «Qui s'exuse, s'accuse (кто оправдывается, тот сам себя обвиняет), — заметил мне король. — Если бы на суде обвиняемый так часто заверял в своей невиновности, судья немедленно пришел бы к заключению о его виновности». Мимоходом я коснулся тех странных взглядов, которые высказывал в своих донесениях в Брюссель бывший бельгийский посланник в Париже барон Гильом {61}. Король ответил мне, что лучше кого-либо другого знает, как Франция всегда [8] была далека от политики шовинизма. Мы сделали остановку в Фюрнесе, чтобы еще фаз подняться здесь на колокольню. С вышки открывается великолепный вид. Бельгийская равнина изумительно возделана чуть ли не до самого фронта. Если бы не поднимающиеся там и сям на горизонте дымки от гранат и не вид развалин под нами, можно было бы на мгновение забыть, что теперь война. Я спрашиваю короля, не согласится ли он в скором времени сделать ответный визит во французскую армию. «Я из скромности, — говорит он, — не обращался еще к вам с этим предложением. Я буду весьма счастлив посетить ваши войска». И он произносит передо мною дифирамб Франции и ее армии.
Мы вернулись в Ла-Панн, где нас в небольшой приморской вилле ожидала королева. С нею были оба молодых принца и принцесса, очаровательная со своими кудряшками и смеющимся личиком. Король отвел меня в предназначенную для меня комнату; она меблирована весьма скромно, как и другие. Через несколько минут мы снова встретились в столовой, небольшой залитой светом комнате с видом на море. К столу приглашены де Броквилль, Мильеран и наши офицеры. Король мило просит извинения за неизысканность блюд. Его повар, говорит он, мобилизован, и его пришлось заменить кухаркой. После завтрака королева быстро сделала несколько снимков своих гостей, и мы все отправились осматривать большой госпиталь в Ла-Панн. Меня поразило его богатое устройство. Он помещается отчасти в Гранд-отеле, отчасти в деревянных разборных домиках, купленных в Англии. Здесь было много раненых бельгийцев, несколько французов, один шестилетний мальчик с ампутированной ногой, девочка, изувеченная в Фюрнесе осколком гранаты. Госпиталь носит имя королевы. Она работает в нем с такой энергией и с таким знанием дела, как сестра-профессионалка. Я вручил розетку ордена Почетного легиона главному врачу доктору Депажу, которого она мне очень хвалила, и оставил кое-что для раненых. Выйдя из больницы, мы пошли вдоль берега. Бельгийские пехотинцы во время отдыха расхаживают группами по пляжу или около вилл, в которых они размещены. Среди солдат в мундирах защитного цвета, которые недавно надела бельгийская армия, кое-где люди в [9] штатском — это жители Ла-Панн — старики, женщины, дети. В своем желании приветствовать нас солдаты, купающиеся в море, не стесняясь, бегут к нам в трусах. Музыка играет «Марсельезу» и «Брабансонну».
Простившись с королевской семьей, мы уезжаем и по дороге снова проезжаем Дюнкирхен. Сделали привал в Гравелине, где осматривали продовольственные склады, устроенные во Франции бельгийским интендантством. Несколько более продолжительную остановку мы сделали в Кале, осмотрели здесь бельгийский арсенал, красивые английские продовольственные склады и вокзалы обеих союзных армий. Пошел дождь. Мы садимся в мой поезд и едем в Париж.
Вторник, 3 августа 1915 г.
Приехали в Париж в восемь часов утра. Перед заседанием совета министров я осведомился о том, что произошло за время моего отсутствия. Третьего дня возобновилась сессия Думы. Твердые заявления правительства были встречены на всех скамьях самым решительным одобрением. {62} Палеолог беседовал с депутатами различных партий. Они утверждали, что народ преисполнен решимости продолжать войну до победного конца (Петроград, № 943) {63}.
Продолжаются переговоры с Болгарией, Грецией, Сербией и Румынией. Пересматривают формулировки, вносят одно предложение за другим. Но чем дальше победа, тем беспомощнее дипломатия. Помощник начальника болгарского генерального штаба — он же бывший военный атташе в Германии и доверенное лицо короля Фердинанда — отправился в субботу весьма таинственно в Берлин, где новый болгарский посланник Ризов, симпатии которого всем известны, должен подготовить соглашение с Германией (София, № 351).
Я полагал, что годовщина заседания парламента от 4 августа 1914 г. налагает на меня обязанность обратиться с посланием к парламенту. Но завтра нет заседания. Ближайшее заседание обеих палат состоится только в четверг. К тому же некоторые министры, по-видимому, находят нежелательными с конституционной точки зрения слишком частые послания президента. [10]
Среда, 4 августа 1915 г.
Дюбо и Дешанель оба того мнения, что необходимо отметить годовщину. Английский король тоже обратился ко мне по случаю годовщины с телеграммой, выражающей твердую уверенность в победе. Хорошо, если общественные власти во Франции покажут врагам и нейтральным ту же настойчивость и выдержку.
Четверг, 5 августа 1915 г.
Сообщение, сделанное вчера союзниками в Нише, было плохо принято Пашичем. Он нашел, что выгоды, обещанные Болгарии, затрагивают само существование Сербии, и воздержался от немедленного ответа (Ниш, № 558). Я сделал попытку смягчить это недовольство и с согласия совета министров телеграфировал сербскому принцу-регенту: «По прошествии первого года войны считаю своим долгом послать свои пожелания вашему королевскому высочеству и храброму сербскому народу. Месяц за месяцем мы и наши союзники боремся вместе с Сербией против врагов ее независимости, и нам предстоят еще большие усилия, чтобы добиться полной победы. Прошу ваше королевское высочество верить, что во всех дипломатических переговорах, вызываемых событиями, Франция и ее союзники продолжают иметь в виду интересы Сербии. Мы просим у нее согласия на некоторые жертвы только потому, что они могут оказаться условием окончательного успеха. К тому же они будут сторицей возмещены теми значительными выгодами, которые союзники намерены обеспечить Сербии. Эти выгоды во всяком случае будут заключаться в присоединении Боснии и Герцеговины и в широком доступе к морю».
Я сообщил совету министров набросок послания, в котором поддерживаю необходимость выдержки и единения. Совет одобрил его. «Вы найдете естественным, — говорю я в своем послании, — что по прошествии года войны президент республики считает долгом чести присоединить свой голос к голосу правительства и парламента и воздать нации и армии дань восхищения и благодарности. Когда год назад я рекомендовал [11] стране то священное единение, которое было и остается одним из условий победы, я не сомневался в том, что мой призыв будет немедленно услышан. Только наши враги, которые всегда ошибались в своей оценке Франции, могли думать, что мы явим зрелище внутренней розни, которая будет на руку их наглому нападению». Воздав должную хвалу нашим солдатам, я продолжаю: «В ослеплении своей гордыни Германия воображала себе Францию легкомысленной, впечатлительной, непостоянной, не способной к выдержке и длительным усилиям. Наш народ и наша армия неизменно отвечают на эту клеветническую оценку своей спокойной силой, противопоставляют клевете действительность». В заключение я говорю: «Республика может согласиться только на такой мир, который обеспечит безопасность Европы, позволит нам вздохнуть свободно, жить и работать, восстановит целостность нашего отечества, возместит произведенные у нас разрушения и явится действенной защитой против повторения германской агрессии. Нынешние поколения отвечают за Францию перед потомством. Они не позволят профанировать и умалять то достояние, которое наши предки вверили их временной охране. Франция желает победы. Она победит».
Вивиани сообщил в совете министров, что достигнуто соглашение с обеими палатами относительно характера парламентского контроля. Председатель совета министров поставил в этом соглашении категорическое условие, что парламентские миссии могут действовать только по предварительному согласованию между правительством и комиссиями. Совещание представителей фракций, состоявшееся под председательством Жюля Зигфрида, постановило принять к сведению достигнутое соглашение.
Длинная дискуссия по вопросу о Дарданеллах. С одной стороны, Мильеран получил от Жоффра письмо от 3 августа со всякими возражениями против плана генералов Гуро и Байу; с другой стороны, Саррайль не проявляет склонности принять на себя командование экспедицией, если в нее не будут включены новые части. И вот некоторые министры боятся видимости того, что они, так сказать, «унизят республиканского генерала». Марсель Самба категорически заявил, что, [12] если будет совершена эта ошибка, кабинет будет свергнут. Я умоляю совет министров рассмотреть дарданелльский вопрос по существу, не взирая на лица. В конце концов решено было поступить таким образом. Но Мильеран огласил письмо Жоффра, и оно снова взволновало умы. «Несмотря на свое значительное численное превосходство, — пишет главнокомандующий министру {64}, — русские отступают перед немцами и австрийцами, что объясняется, очевидно, нехваткой вооружения и снаряжения. Что касается будущего, то не следует обманывать себя ложными надеждами. Современную мощную армию невозможно восстановить за ночь, нельзя сразу создать кадры и изготовить большое число снарядов и ружей. Итак, могут пройти месяцы, прежде чем русские будут в состоянии снова перейти в наступление. Не забудем, что мы дошли до предела в использовании наших людских ресурсов. Англичане должны ближайшей зимой дать нам новые войска, но наши собственные контингенты могут отныне только снижаться. Итак, факты доказывают — и весь мир знает это теперь, — что только французская армия может оказать отпор немецкой армии и разбить ее. У нас теперь не только благоприятные условия для наступления, на нас лежит также безусловный долг перед русскими, долг, который они не преминули выполнить в аналогичных обстоятельствах. Наконец, мы взяли на себя официальные обязательства в протоколе конференции от 7 июля с. г., подтвержденном военными представителями всех союзных государств {65}, и я считаю, что ваша и моя подписи означают обязательство со стороны Франции. Итак, обстоятельства в настоящий момент слишком ненадежны, чтобы мы могли взять из наших армий на севере и востоке войска для отправки в Дарданеллы». Короче говоря, мнение главнокомандующего сводится к трем-четырем положениям, из которых первое, пожалуй, вряд ли придется по сердцу нашим союзникам: только французская армия способна разбить немецкую армию, французская армия отныне будет уменьшаться, поэтому необходимо действовать, пока она сильна, тем более что мы дали соответствующее обещание.
Что касается этого обещания, то мои сведения о конференции 7 июля до сих пор не дают мне возможности в точности [13] ориентироваться на этот счет. Полковник Бюа просто послал мне от имени министра протокол заседания в Шантильи. На последнем присутствовали Мильеран, Жоффр, итальянский полковник ди Бреганца, сербский полковник Стефанович, русский полковник Игнатьев, фельдмаршал Френч и бельгийский генерал-майор Вилеманс. Действительно, было принято решение, что, пока будут продолжаться текущие операции на восточном фронте, т. е. отступление русских, французские войска предпримут ряд местных выступлений и при первой возможности возобновят общее наступление; что британская армия, которая должна вскоре пополниться новыми дивизиями, окажет всемерную поддержку этим наступательным операциям; что бельгийская армия примет в них участие по мере своих сил; что итальянская армия разовьет свои операции в направлении Лайбах — Виллах; и, наконец, что сербская армия будет стараться согласовать свои действия с действиями итальянской армии. Я не знал про эти планы, правительство посвящено было в них не более моего. Мне представляется, что эти планы идут совершенно вразрез с теми взглядами, которые высказало в беседах со мной большинство генералов. Мильеран показал мне зашифрованную телеграмму, посланную ему Жоффром 3 августа. Согласно этой телеграмме, «полное развитие наших операций» произойдет между 15 августа и 15 сентября, в момент высадки 3-й армии Китченера. Поэтому, говорится в телеграмме, не будет возможности втиснуть эту армию между нашими армиями. Я немедленно написал военному министру: «В чем дело? О каких операциях идет речь? Намерены ли мы повторить операции в Шампани, на Воэвре, в Эпарже, в Суше? Генерал Жоффр в своем длинном письме о Дарданеллах сам заявляет, что убыток наших войск превосходит все предположения. Я официально требую не предпринимать никакого нового наступления, не ознакомив меня со всеми условиями и размерами этого наступления и не дав мне возможности проверить, не является ли преждевременное выступление опасным разбазариванием наших сил, раз война продлится до будущего года. Когда я получу информацию, мы вместе с тобой обсудим [14] положение и, если понадобится, представим вопрос на разрешение правительства. Я требую, чтобы впредь не предпринимали ничего окончательного и непоправимого. Это не только вопрос военного порядка, это также вопрос дипломатический и общенациональный».
Самба заявил мне, что считает кабинет «морально свергнутым» по вине Мильерана. Он желает, чтобы, в случае министерского кризиса, Гэд и он могли получить свободу и бороться против тенденций в социалистической партии, неблагоприятных продолжению войны. Что касается Альбера Тома, то партия разрешит ему остаться в преобразованном кабинете.
Бывший военный министр Этьенн сообщил мне конфиденциально, что виделся на днях с Жоффром и нашел его в угнетенном состоянии: Жоффр боится, что утратил доверие правительства. Этьенн приехал ко мне из палаты депутатов и рассказывает, что Дешанель выступил с несколько риторическим восхвалением палаты и таким образом добился весьма значительного успеха. Вивиани взошел на трибуну больной, измученный. Еле двигаясь, он чуть слышно, глухим голосом прочитал мое злосчастное послание, которому аплодировали только приличия ради.
Пятница, 6 августа 1915 г.
Из итальянской главной квартиры приехали майор Револь и мобилизованный в чине лейтенанта сенатор Морис Сарро. Они говорят, что итальянская армия превосходна, но тоже стоит перед лицом кризиса вследствие недостатка снаряжения. Сарро утверждает, что уход Мильерана и особенно снятие Жоффра произведут в Италии крайне нежелательное впечатление.
Суббота, 7 августа 1915 г.
Вивиани еще болен или переутомлен и не присутствует на заседаниях совета министров. Делькассе зачитал новую телеграмму, отправленную им в Бухарест. Он просит Братиану рассеять опасения Болгарии и как можно скорее приступить к переговорам относительно исправления границы Добруджи (из Парижа в Бухарест, № 26). С другой стороны, [15] известие, что четыре союзные державы потребуют от греческого правительства уступки Болгарии Каваллы, вызвало сильное возбуждение и даже волнения в Афинах, Салониках и Сересе (Салоники, № 103).
Русские войска покинули Варшаву, и немцы вступили в город (Петроград, №964).
Клемансо выступает в «L'Homme enchainé» с обвинительным актом против военного управления, против Мильерана, «вождя шайки карьеристов», против «его соучастника» Вивиани и против меня, который «после Шарлеруа» не «выступил с решительными мерами, не повернул как следует руль». Другими словами, перед битвой на Марне следовало созвать парламент для вящей уверенности в победе. Кроме того, Клемансо, который, впрочем, одного мнения со мной относительно необходимости выдержки и настойчивости, называет мое послание дешевой агитацией вроде «угощения на сельскохозяйственном конкурсе». Я нахожу в «Заре», не у Клемансо, а у Ницше{*443}, под заглавием «Похвала и порицание» следующие утешительные строки: «В случае неудачи всегда ищут виновного, так как неуспех вызывает недовольство, против которого невольно прибегают к единственному средству — к новому возбуждению чувства власти, причем это возбуждение сводится к осуждению «виновного». У Клемансо слишком развита воля к власти, он желает «доказать себе, безразлично чем, что он сильный человек».
Депутат от департамента Нижней Шаранты Альбер Фавр и депутат от департамента Сены и Уазы Франклен Буйон снова говорили мне о Мильеране, на этот раз в более энергичных выражениях, чем когда-либо. Они считают его ответственным за все, они уверяют, что решили свалить его, если я сам не заставлю его подать в отставку. Я ответил им, что парламент волен свергать министров, но что я отказываюсь брать на себя функции парламента и не возьму на себя ответственность за министерский кризис. [16]
Воскресенье, 8 августа 1915 г.
Вчера вечером выехал из Парижа в сопровождении Пьера Лоти. Надеюсь, он найдет в Вогезах и Эльзасе богатую коллекцию типажей и даст нам в результате этой поездки несколько таких страниц, какие только он один умеет писать.
К восьми часам утра мы прибыли в живописный городок Жерармер, где меня ожидал генерал де Мод Гюи, командующий 7-й армией. Мы сели в автомобиль. Лоти поместил подле себя свой таинственный саквояж, в котором лежат, как он выразился, его «фетиши» и, если не ошибаюсь, его туалетные принадлежности, что важнее.
Сперва мы отправились в Валтен, где находится командный пост подполковника Мессими. Я нашел там также полковника Бриссо-Демалье. Он командует 3-й стрелковой бригадой и, по словам Мод Гюи, проявил изумительное самообладание в деле под Ленж. Мессими еще не встает с постели, но его рана на бедре заживает, он, несмотря на свое состояние, находится в веселом настроении. Он повторил мне теперь устно то, о чем уже писал мне. Дело под Ленж, говорит он, было провалено офицерами связи из главной квартиры, которые не желали считаться с мнением исполнителей. Позиции, занимаемые нами у вершины горы, невозможно удерживать ввиду обстрела неприятельской артиллерией. Необходимо либо двинуться вперед, либо отступить, а для того чтобы двинуться вперед, нам нужна дивизия свежих войск. Полковник Бриссо-Демалье, которого Мессими просил явиться, подтверждает мне взгляд бывшего министра. Этот старый вояка в разговоре со мной вдруг разрыдался. «Ах, — говорил он сквозь душившие его слезы, — когда подумаешь, что наших стрелков заставляют погибать впустую, а между тем они такие прекрасные солдаты!» Его волнение передалось мне, и я обещал снова указать генералу Жоффру на недостатки метода, на которые жалуются многочисленные исполнители.
Уехал я из Валтена с генералом Пуидрагеном, командиром 47-й дивизии. Его информация подтверждает услышанное мною в Валтене. Я знаю, что 3 августа Жоффром были отправлены директивы офицерам связи главной квартиры, [17] призывающие их в большей мере считаться с положением на фронте и производить свои наблюдения вплоть до передовых позиций. Но, очевидно, контакт между главной квартирой и фронтом еще недостаточен.
По красивой долине Мозлотты мы спустились до Корненкура, затем поднялись к горному проходу Брамон среди изумительных сосен и душистых трав. Перейдя Вогезы, мы очутились в Эльзасе. Дорога вьется зигзагами вдоль верховьев Туры до деревушки Крют. Там мы сделали привал, чтобы осмотреть расположение некоторых частей. К нам бегом устремились солдаты, а также детвора, мальчики и девочки, которые преподнесли нам цветы. Но Лоти, который никогда не был в Эльзасе и даже в Вогезах, удивляется, что эти школьники говорят на немецком диалекте. В самом деле, они гораздо хуже знают французский язык, чем школьники в нижней долине Туры.
В Крют мы сменили наши закрытые автомобили на открытые, более легкие, чтобы легче можно было взобраться по склонам Грибкопф. Мы едем по новой дороге, недавно проложенной офицерами инженерных войск. Она медленно ползет вверх среди сосен и буков. Так мы доехали до Миттлаха. Эта деревня делится на две части потоком, который затем впадает в реку Фехт, выше Метцераля. Когда мы были вынуждены уйти из Мюнстера, немцы продвинулись вперед не только до Мюльбаха и Метцераля, но и до Миттлаха и оставались там до 26 апреля. В этот день они чуть было не были захвачены врасплох нашими войсками и убежали. В церкви устроена школа для девочек. Мы входим. Там находятся около шестидесяти девочек. Только две из них знают несколько слов по-французски. Две девочки просят меня, одна на ломаном французском языке, другая — по-немецки, чтобы я вернул их отцов, которые были эвакуированы и интернированы, — эти приемы, на которые Баррес вполне правильно обратил общественное внимание, не изжиты еще полностью. Я записал имена и сделаю необходимые распоряжения. Дюжина девочек, одетых по-эльзасски, подносят мне букеты. Класс мальчиков открыт только около десяти дней назад. Я остановился там на несколько минут, затем мэр, который говорит по-французски, провел меня в помещение мэрии. Здесь я прочел на стене [18] бесхитростную надпись: «Коммуна Миттлах снова стала французской 26 апреля 1915 г. «. Рядом мой портрет, убранный трехцветным флагом. Население, собравшееся, впрочем, в небольшом числе, встречает меня с любопытством и симпатией, но гораздо сдержаннее, чем население нижней долины Туры. Конечно, в головах этих людей бродит мысль, не опровергнут ли факты завтрашнего дня то, о чем говорится в сегодняшней записи на стене мэрии.
Завтракаем с генералом Пуидрагеном на командном посту подполковника Брусса, командующего группой стрелков 66-й дивизии. Мы находимся здесь в секторе генерала Серре, нашего бывшего военного атташе в Берлине, а ныне командующего этой дивизией. Он приехал на минуту в Крют повидаться с нами, но должен был сейчас же уехать в Сент-Амарен, где состоится большое торжество по случаю раздачи наград. Вместо него с нами остался генерал Пуидраген. Командный пост подполковника Брусса помещается в церковном доме. Миттлахский священник, немец из Германии, поспешил убраться оттуда. Поваром у подполковника служит главный повар английского короля, француз, мобилизованный в армию, и блюда подавались нам отменные. Мы никак не ожидали такого обильного стола в небольшой эльзасской деревушке, в которую продовольствие с трудом доставляется по горным дорогам.
После завтрака посетили амбуланс, военное кладбище, пулеметную роту и затем отправились приветствовать созванный мэром коммунальный совет. Только два члена его знают французский — это ветераны 1870 г. Затем мы поднялись с южной стороны Миттлаха к лагерю стрелков и к наблюдательному пункту в Брайтфирст. Оттуда мы увидели окопы в Ленж и Барренкопф и очень далеко, на горизонте, — Оберланд и Альпы. День выдался спокойный. Вчера вечером мы отразили сильную контратаку немцев, и сегодня обе стороны, по-видимому, дали себе передышку. Лоти не прельстила мысль подняться на наблюдательный пункт, он ушел помечтать на склоне горы, в лесной прохладе.
Вернулись прямой дорогой в Крют, где нас ожидали солдаты и жители. На этот раз население оказало нам очень горячий прием. Наши автомобили уехали наполненные цветами. [19] При чудесной погоде мы поднялись на Вентронский перевал, а оттуда едем в Тильо, Рамоншан и Летрей, куда мой друг Морис Бернар пригласил меня с Лоти в свою тихую виллу. Мы провели здесь среди друзей вечер на лоне прекрасного вогезского ландшафта, вечер, который при других обстоятельствах должен был бы доставить самое тонкое наслаждение.
Понедельник, 9 августа 1915 г.
Проснувшись утром, увидел перед собой зрелище спокойной и безмятежной природы. Она, можно сказать, возмущает своим бесстрастием... Долго беседовал с Морисом. Затем отправились через Бюссанское ущелье в Урбес и Вессерлинг. Генерал Серре ожидал нас в конце красивой аллеи, ведущей к замку и заводу. С обеих сторон за шпалерами войск сгрудились восторженные обыватели. Меня встречают уже как старого знакомого, более непринужденно, чем несколько месяцев назад. Дома, деревья, все украшено флагами. Отовсюду слышны только крики: «Да здравствует Франция!» В сопровождении генерала Серре мы отправляемся в Сент-Амарен, где нам был оказан еще более горячий прием. Мне навстречу устремляются женщины, подносят мне целые охапки цветов. Вхожу в мэрию. Мэр произносит приветственную речь. Я с грехом пополам отвечаю: меня душат слезы. За стенами школы мальчики и девочки стоя поют «Марсельезу». Я узнал большую часть из них. Благодарю их, поздравляю их, ободряю их, не знаю толком, что сказать им.
Тот же прием в Мооше. На левом, гористом берегу Туры лежит обширное военное кладбище, устроенное в виде террас. Над кладбищем развевается огромное трехцветное знамя. Местные жительницы поддерживают кладбище в образцовом порядке. Здесь погребен среди своих собратьев по оружию писатель Поль Аккер.
Проехав Виллер и Бишвиллер, мы спускаемся прямой дорогой до Танна, где я не был с начала войны. Мой приезд не был объявлен населению. Когда мы приехали, город казался вымершим. Мы проезжаем по пустынным улицам. Многие дома разрушены или повреждены. Со времени Тридцатилетней войны [20] Танн не подвергался подобному опустошению. Что касается Старого Танна, лежащего внизу, у входа в большую Эльзасскую равнину, то он представляет собой одни развалины. Не узнанные никем, мы спокойно направляемся пешком к кладбищу. Сторож показывает нам могилы Макса Барту, молодого Бенака и двух их товарищей — все они были скошены несколько месяцев назад немецкой гранатой{*444}. Мы и искали именно эти могилы. Они на диво убраны цветами. В молчании мы склоняем головы перед этими могилами юношей, подававших столько надежд, и, преисполненные грустных дум, возвращаемся в город св. Теобальда. В городе царит чрезвычайное воодушевление. Словно по мановению волшебного жезла, он проснулся от сна. Как только распространилось известие о нашем приезде, окна моментально разукрасились флагами, и жителя вышли на улицу, город совершенно преобразился. Старая церковь, построенная в 1430–1516 гг., одна из самых красивых церквей Верхнего Эльзаса, к счастью, мало пострадала. Расписанные окна были заблаговременно сняты и отвезены в надежное место, их заменяют теперь доски, и внутри церкви темно, как в подземелье. Я посетил больницу, которая частично была эвакуирована вследствие повторных бомбардировок. Однако я застал здесь сестру-начальницу, которой я недавно в Мазво вручил орден; она вернулась сюда, несмотря на канонаду, к своим повседневным обязанностям.
Среди восторженных приветствий населения мы возвращаемся через Бишвиллер и Виллер. Здесь мы нашли наши легковые машины, которые повезли нас по новому военному шоссе к великолепному наблюдательному пункту, расположенному против Гартманнсвайлеркопфа, этой залитой кровью горы, которой наши солдаты дали прозвище Старый Арман. Мы видим перед собой эту гору, совершенно лысую и порыжевшую, с извилистыми линиями французских и немецких окопов. Мы слышим свист пуль, и нам советуют не поднимать голову над кустарником. Путь к наблюдательному пункту ведет, впрочем, через подземный ход. Пьер Лоти не последовал за нами. Он остался ниже, у стоянки наших [21] солдат, там, где среди деревьев бьет родник. Вспомнив свой Стамбул, он совершает омовения.
Однако он садится с нами в автомобиль, и мы отправляемся в путь. Мы то пересекаем зигзагами густую чащу буков и ясеней, то погружаемся под сень громадных колоннад из сосен, елей и пиний. Сделали привал в живописном Томаннсплатце, где под листвой деревьев построен бревенчатый барак и кресты указывают могилы. Для нас приготовлен был весьма приличный завтрак. Солдаты смастерили красивые «карточки» с меню на сосновых дощечках с рамкой из коры. Во время завтрака оркестр стрелков исполнял «Сиди Брагим» и несколько других вещей. Он приготовил нам также следующий сюрприз: мы неоднократно слышали в глубине леса звуки рога, и при виде этих молодых людей, идущих на бой, нам казалось, что мы воистину слышим:
...de ces bruits prophétiques(те пророческие звуки, которые возвещали смерть древних паладинов).
Но эхо уносится ветром, и в этом восхитительном Эльзасе, который как будто снова принадлежит нам, я на мгновение забываю ужасы войны и неизвестность грядущего дня. Пьер Лоти слушает, глядит, наблюдает и молчит. Ах, да удастся ему написать завтра бессмертные страницы о героях, которые между двумя сражениями наполнили очарованием наше пребывание здесь!
Возвращаемся в Виллер. Новые манифестации населения. Затем по новой дороге, которая прячется за холмами и впоследствии может стать прекрасной дорогой для туристов, мы спускаемся в Мазво. Здесь тоже жители не были извещены о нашем приезде. Но о нем скоро узнали. Пока я шел в мэрию, все улицы запестрели флагами. Драгунский полковник приказал своему полку сесть на коней и устроил импровизированный смотр на площади. Священник повел нас в церковь слушать орган, который пользуется заслуженной славой. Отсюда я отправился в школы, где дети начинают уже весьма прилично говорить по-французски. Наши автомобили еще [22] раз покрыл цветочный дождь. Наставницы девочек, сестры де Рибовилье, произносят приветствия в честь Франции.
Через Сантгейм и Лашапелль я возвращаюсь в Бельфор и сажусь здесь в поезд, уходящий в Париж.
Вторник 10 августа 1915 г.
По приезде в Елисейский дворец я переслал Луи Барту письмецо с известиями для него и для мадам Барту о дорогой для них могиле. Он горячо благодарил меня и прибавил: «Утешение в нашей скорби узнать, и узнать от тебя, каким уходом окружена там далеко могила моего бедного сына благодаря любви и вниманию наших солдат и французов Эльзаса».
И вот, сейчас же по моем возвращении в Париж, снова неприятности и волнения. Социалистическая фракция приняла резолюцию, призывающую правительство заменить Мильерана, «министром, более энергичным и более склонным поддерживать волю парламента перед военным командованием». В этих последних словах вся соль. Такая установка чревата опасностями, так как может непосредственно повести к кризису в высшем командовании.
Вивиани снова в замешательстве. Он полагает, что социалистическая фракция открыто высказывает то, что думают многие другие депутаты. Он склонен отказаться от Мильерана. Я отвечаю ему, что, если палата считает возможным взять на себя ответственность за министерский кризис, она имеет возможность сделать это, не выдавая неприятелю состояния нашего снаряжения. Для этого ей надо ограничиться подчеркиванием волокиты в прошлом и на этом основании отказать в доверии военному министру. Итак, она совершенно свободна в своих действиях, и не дело председателя совета, ни тем более президента республики, брать на себя инициативу, которая принадлежит парламенту. Уступи Вивиани сегодня, у него завтра потребуют чего-нибудь другого.
Палеолог обратился к новому военному министру генералу Поливанову со следующим запросом: «Как вы считаете, когда русские армии смогут снова начать двигаться вперед?» Генерал ответил: «К концу декабря» (Петроград, № 970). Другими словами, в будущем году {66}. [23]
Англичане высадили, как они сообщали, три новые дивизии в бухте Сувла и начали продвижение в большом масштабе по направлению к Богали и Майдос вокруг Сарибаира (генерал Байу военному министру, № 920 M и 924 N).
Баррер беседовал с Соннино относительно разъяснений, которые Пашич затребовал по поводу сообщения союзников. Итальянский министр признает необходимым дать правительству в Нише известную информацию о тех выгодах, которые будут предоставлены Сербии взамен требуемых от нее жертв. Он не возражает против того, чтобы Сербия кроме Боснии и Герцеговины получила Спалато и Рагузу. Но он не намерен связать себя в вопросе о Кроации (Рим, № 618 и 626). Со своей стороны, Пашич считает, что не может дать ответ союзникам, не посоветовавшись с рядом влиятельных депутатов, отсутствующих теперь в Нише; он созывает скупщину на 3 (17) сего месяца (Ниш, № 571).
Плохие известия из Туниса, Наш генеральный резидент телеграфирует, что, по его сведениям, в ближайшую пятницу, на другой день после праздника рамадана, туземные войска под предводительством турецких офицеров произведут нападения на Джибат (Тунис, № 191, Алжир; № 596). Отовсюду только опасности и неуверенность в завтрашнем дне.
Среда, 11 августа 1915 г.
Имел продолжительную беседу с Будано, который сообщил мне последние доклады, сделанные в военной комиссии сената. По словам Будано, отношения между комиссией и Мильераном несколько улучшились. Однако, когда военный министр выступал с объяснениями по поводу декрета 5 августа — этот декрет преследует цель, о которой я уже упоминал выше, а именно — замену крепостей укрепленными районами, — он натолкнулся на энергичное сопротивление со стороны Думера и Жаннанея. Первый, кажется, заупрямился на том, что крепости должны защищаться под прикрытием своих стен, а второй утверждает, что декрет является незаконным, так как государственный совет нашел возможным обойтись без его обнародования.
В действительности декрет изменяет положения крепостного устава, и во исполнение этих новых мероприятий главнокомандующий [24] решил, что будут образованы укрепленные районы вокруг Вердена, Бельфора и Дюнкирхена. В укрепленный район Вердена войдут 2-й армейский корпус, 67, 72 и 132-я пехотные дивизии и сама крепость Верден. Этот район отнимет у командующего генерала восточную армейскую группу и будет обслуживаться через D. E. S. 1-й армии. Генерал Герр, командующий верденским укрепленным округом, будет в то же время комендантом крепости. Он будет иметь ранг корпусного командира и будет обладать в своей зоне полномочиями командующего отделением армии. Я принял национальный союз железнодорожников, который подписался уже на сумму более трех миллионов в пользу жертв войны. Я похвалил этих добрых патриотов за то, что они ежедневно делают на пользу национальной обороны, особенно на железнодорожных путях в зоне военных действий.
Четверг, 12 августа 1915 г.
«Я не могу больше», — говорит мне председатель совета министров. Он рассказывает мне, что к нему явилась делегация фракции радикал-социалистов в составе Рену, Нуланса, Сельса и Франклена Буйона и требовала удаления Мильерана. При этом они не скрыли от Вивиани, что им было бы приятно добиться также отставки Оганьера и Делькассе. «Итак, — говорю я Вивиани, — от вас требуют теперь удаления нескольких министров. Если вы проявите уступчивость, то не будет отбоя от новых требований. Поэтому отклоняйте эти требования. Повторяю, трибуна парламента открыта. Пусть те, кто желает смены министров, проводят это нормальным образом — через палату».
Полковник Фурнье, наш военный атташе в Сербии и Черногории, прикомандированный к сербскому генеральному штабу, и полковник Мокор, наш бывший военный атташе в Константинополе, всесторонне изучили вопрос об экспедиции на Балканы. Они отнюдь не считают ее невозможной и даже подчеркивают ее выгоды. Но они находят, что пути сообщения между Салониками и Россией по территории Сербии и Румынии нуждаются в ремонте. 4 августа Жоффр сам писал в этом смысле Мильерану. Он предлагает произвести [25] обследование на месте и послать с этой целью трех офицеров, хорошо знающих железные дороги на востоке; он называет их по именам. Сегодня совет министров принял постановление отправить на Балканы этих трех офицеров и дать им в придачу нескольких саперов, но работы на греческой территории должны производиться только по соглашению с греческим правительством.
Пятница, 13 августа 1915 г.
Mapген, депутат от Марны, в котором силен дух противоречия, рассказал мне, что он ездил в Швейцарию повидаться с друзьями и прощупать их и говорил им о предстоящем у нас министерском кризисе. Они заметили, что этот кризис произведет весьма дурное впечатление на сторонников Франции. «Но я, — говорит он, — доказал им необходимость перемен в составе кабинета и в конце концов убедил их». — «Да, вам, быть может, удалось убедить двух-трех своих собеседников, но как с другими!»
По словам Маргена, один из его друзей, поручик в Буа-ле-Претр, писал ему, что во время моего посещения окопов (tranchées du quart en réserve) солдаты кричали при моем проходе: «Да здравствует мир!» Это чистейшая ложь, и я энергично опроверг эту выдумку, но Марген находится в таком состоянии духа, что я не в силах был убедить его. Он говорит, что уход одного Мильерана уже недостаточен, что Вивиани тоже не может оставаться далее на своем посту.
Во второй половине дня я поехал в малый Люксембургский дворец, чтобы вознаградить себя разговором с Антонином Дюбо. Он большой противник министерского кризиса и считает, что если бы наступил этот кризис, то необходимо свести его к минимальным размерам.
Ко мне явилась делегация от трех комиссий палаты депутатов: военной, морской и по иностранным делам. В состав делегации входили: генерал Педойя, Пенлеве, Жорж Лейг, Альбен Розе, франклен Буйон, Виктор Боре, Беназе и др. Они беседовали со мной о положении в Дарданеллах. Все три комиссии единодушно считают необходимым немедленно отправить экспедицию в Дарданеллы, притом в более [26] значительном размере. Я принял к сведению их заявление, но заметил, что не могу ни высказать свое мнение помимо министров, ни вступить в дискуссию с членами парламента. Затем разговор перешел на тему о Болгарии. У моих собеседников создалось впечатление, что мы не действовали в Софии достаточно энергично. Я осторожно указал им на те трудности, с которыми мы столкнулись не только в Софии, но также в Греции и Сербии.
Известия из-за границы продолжают быть невеселыми. Италия как будто собирается объявить в ближайшем будущем войну Турции, но вопреки лондонской конвенции все еще не объявляет войны Германии (Рим, № 641 и 642). Греция энергично протестует против мысли об уступке Болгарии Каваллы (Афины, № 335). Палеолог сообщает нам, что общественное мнение в России очень подавлено постоянными отступлениями русских армий и с нетерпением ожидает, что мы выйдем из своей неподвижности и перейдем в наступление (Петроград, № 988). Сазонов упорно сочиняет разные проекты, чтобы удовлетворить сразу и Румынию, и Сербию, и Болгарию, и Грецию, но по-прежнему питает особую слабость к Болгарии (Петроград, № 990 и 991; София, № 378) {67}.
Законопроект Дальбье — он ставит себе целью «обеспечить правильное распределение и лучшее использование мобилизованных и подлежащих мобилизации» — вернулся в палату депутатов из сената, изменившего в нем несколько пунктов. По этому поводу, а также по случаю затребования кредитов для товарищей военного министра сегодня произнесено было в палате несколько несдержанных, неуместных речей, которые заставили сцепиться между собой различные партии в палате. В Бурбонском дворце имеется глухое недовольство, которое, видимо, все растет.
Суббота, 14 августа 1915 г.
Сегодняшнее заседание совета министров было всецело посвящено обсуждению выступлений фракций социалистов и радикал-социалистов и создаваемой ими ситуации. Вивиани докладывает, что делегаты требуют от правительства замены Мильерана. «В каждой фракции, — говорит он, — соответствующие [27] резолюции были приняты единогласно всеми присутствующими. Я ставлю вопрос на усмотрение правительства», — закончил он, не высказываясь сам за то или другое.
Оганьер в эмоциональной речи заявляет, что считает недопустимым, чтобы правительство подчинилось постановлениям фракций. На правительство желают возложить ответственность, которую должен нести парламент.
Думерг энергично призывает кабинет блюсти свою спаянность. Весь кабинет в полном составе должен предстать перед парламентом, причем каждый министр должен взять на себя обязательство не вступать в другое министерство, если палата вынесет вотум недоверия.
Старый парламентарий Рибо тоже считает недопустимым, чтобы кабинет подал в отставку по инициативе двух фракций палаты депутатов. Он категорически высказывается за обсуждение вопроса в открытом заседании.
Я подчеркнул, что я с самого начала советовал председателю министров держаться того положения, которое защищали предыдущие ораторы. Вивиани подтверждает это и в конце концов как будто приходит к тому же решению.
Но дискуссия затягивается и осложняется. Мильеран, который все время хранил молчание, берет теперь слово и выступает с необычайным жаром. Он утверждает, что ведущаяся против него кампания вдохновляется пацифистами. Ссылается на жалобу, с которой Беназе обратился к Бриану. Дает понять, что если хотят принести в жертву его, Мильерана, то потому, что он представляет идею войны до победного конца. В заключение он заявляет: «Итак, в интересах страны мы должны предстать в полном составе перед парламентом. Но если мы примем это решение, мы должны лояльно соблюдать его. Нет смысла принимать его, если завтра члены кабинета опять станут критиковать меня во фракциях и кулуарах. Солидарность кабинета должна быть полной, тесной, постоянной». Вивиани дружески замечает Мильерану, что он, пожалуй, был не прав, слишком замыкаясь от своих товарищей по кабинету и оставаясь замкнутым во время совместных совещаний. Я дружески поддерживаю это замечание. Кабинет недостаточно информирован. Не все министры [28] в точности осведомлены о работах парламентских комиссий. Правда, все они от Вивиани и от меня знают, что военная комиссия сената выступила с настоящими обвинительными актами против военного управления. Но по-настоящему вопросы о ходе производства на оборону, о мерах, принятых для его ускорения, о совершенных и частично исправленных ошибках — все это должно было бы быть в свое время предметом обсуждения в совете министров. Я не раз требовал этого, но безуспешно. У меня самого имеется только та информация, которая была затребована мною в письменном виде. Итак, первым нарушил дух солидарности военный министр. Награждение генерала Баке было одним из самых досадных примеров этого сознательного самоизолирования. Со своей стороны, продолжал я, министры должны были бы либо объявить в совете министров, что они не желают более терпеть такое положение, и уйти, если бы им не удалось добиться перемены, или же, раз они остались в министерстве, им не следовало распространять вне кабинета нарекания на одного из своих товарищей. Я сослался при этом на тот факт, что социалист-диссидент Бризон, депутат безусловно пораженческого направления, мог третьего дня выступить в палате с сообщениями о том, что произошло в Елисейском дворце между министрами, Мильераном и Жоффром. Самба чистосердечно признал, что это он жаловался в своей фракции на позицию Мильерана. Это «открытие» не взволновало умы, а, напротив, успокоило их. Нарыв вскрылся и пошел на убыль. В результате было единогласно принято решение, что фракциям будет дан ответ: «Кабинет предстанет в полном составе перед палатой».
Однако Самба немедленно выступил с возражением: «Как! Перед палатой? В открытом заседании? Но тогда скажут, что мы хотим избежать дискуссии, что мы затыкаем рот палате!» Совет министров выносит постановление, что палате можно будет дать возможность заслушать в закрытом заседании документы и доклады. Но Мильеран заявляет, что, если состоится закрытое заседание палаты, он не примет в нем участия. Он согласен лишь дать объяснение перед военной и бюджетной комиссиями в присутствии специально приглашенных [29] депутатов. «Но какая разница, — заметил я, — между обеими этими процедурами? Обе они сводятся к одному и тому же и представляют одинаковые неудобства!» — «Нет, — ответил Мильеран, — если состоится закрытое заседание палаты, то открытое заседание последует немедленно вслед за ним, и дискуссия будет продолжаться непрерывно сначала в закрытом, затем в открытом заседании. В таком случае это последнее будет происходить под свежим впечатлением бурных прений в закрытом заседании, на котором, надо думать, разгорятся страсти. Другое дело, если закрытое заседание состоится в комиссии, хотя бы последняя была расширена в такой мере, что охватила бы всех членов палаты. В этом случае между обоими заседаниями обязательно должен пройти некоторый промежуток времени, пока будет объявлено заседание палаты и произойдет смена президиума. Поэтому открытое заседание сможет протекать в более спокойной обстановке». Этот аргумент подействовал на совет министров, последний присоединился к мнению военного министра и стал спокойно выжидать поединка, на который решил пойти.
Во второй половине дня я должен был вместе с Вивиани и Мильераном отправиться в главную квартиру в Шантильи. Военный министр явился в Елисейский дворец первым. Лучше кого-либо зная его достоинства, его трудолюбие, настойчивость и неутомимую энергию, я по-дружески стал упрекать его в молчаливости, недоверчивости и замкнутости. Я умолял его изменить свое поведение. «Это ни к чему не поведет», — заметил Мильеран. — «Почему? Что ты хочешь сказать этим?» — «Я смогу объясниться в конце войны». — «Как это понимать? Вот уже тридцать пять лет, как мы знаем друг друга. При таких обстоятельствах так и напрашивается тесное и дружеское сотрудничество, а между тем ты упорно уходишь в себя». Он закусил губы и хранил молчание. С нахмуренными бровями, с мрачным, сосредоточенным видом он оставался непроницаемым, я тщетно ловил его взгляд. Я ожидал вспышки откровенности, но обманулся в своих ожиданиях. Быть может, вина лежит на мне: я не умел вызвать его на откровенность. Да, таков удел старой дружбы, увы, не раз омрачавшейся политикой! [30]
Затем пришел Вивиани. Он сообщил нам, что у него снова были Франклен Буйон, Сельс, Нуланс, Пейтраль-сын и Андре Гесс. Он им сказал, что правительство твердо решилось предстать в полном составе перед парламентом, но что оно охотно объяснится перед всеми депутатами в комиссии. Тогда они высказались в том смысле, что после этого закрытого заседания необходимо будет внести на открытом заседании резолюцию и принять ее без прений. Это последнее условие прямо противоположно тому, что было решено сегодня в совете министров, а именно намерению Мильерана еще раз выступить на открытом заседании. Мильеран категорически подчеркнул это Вивиани, и я подтвердил, что дело было именно так, как его представляет Мильеран. Вивиани, который не отклонил формально предложение своих посетителей, не скрывает своего замешательства. Я предложил ему держаться решений, принятых советом министров, и он обещал поступить так.
Мы отправились в Шантильи. Нашли Жоффра несколько утомленным и озабоченным беседами, которые он имел с Морисом Сарро и — по телефону — с генералом Мод Гюи. Он боится, что не пользуется более ни моим доверием, ни доверием правительства. Говорит мне, что Морис Сарро сообщил ему о кампании, которая ведется против главнокомандующего и в которой участвуют офицеры. Я успокоил Жоффра и сказал ему, что Морис Сарро, вернувшись из Италии, подчеркивал мне, как Жоффр популярен в этой стране и какое нежелательное впечатление произвел бы там его уход. Я тогда сказал Сарро: «Вы правы, но так как Жоффр принадлежит к вашим друзьям, то вам не мешало бы во время своего пребывания во Франции воздействовать на своих товарищей в парламенте и указать им на опасность нападок на высшее командование, подрывающих его авторитет». Я прибавил теперь, что, к несчастью, очень многие офицеры обращаются к политическим деятелям с письмами, полными жалоб и критики. «Мой разговор с Сарро, — сказал я Жоффру, — не только не должен вас беспокоить, напротив, вы можете усмотреть в нем свидетельство моего доверия к вам и моей готовности вас защищать». [31]
Что касается разговора с Мод Гюи, то, вероятно, генерал позвонил Жоффру после моего посещения полковника Бриссо-Демалье и Мессими. Все трое, как читатель помнит, говорили мне, что в Ленж бесполезно были принесены в жертву человеческие жизни. По-видимому, Мод Гюи, уведомляя главную квартиру о моем посещении, приписал мне тот взгляд, который был высказан передо мной другими, и сделал это с целью, чтобы этот взгляд встретил лучший прием в ставке. Очевидно, нападки парламента сделали Жоффра несколько обидчивым, и он спросил меня, отношусь ли я к ним с порицанием. Я еще раз умолял его не слишком полагаться на офицеров главной квартиры и информироваться главным образом у офицеров-фронтовиков согласно его последним директивам.
Мы спросили Жоффра о его стратегических и тактических планах. Он снова решительно готовит — на 10 или 15 сентября — большую наступательную операцию в Шампани. Она состоится на протяжении тридцати километров в направлении Суэн и Массиж и будет длиться не более четырех-пяти дней. Если неприятель не будет застигнут врасплох и мы не будем иметь с самого начала решительного успеха, операция будет прекращена. Я передал Жоффру те возражения, которые ряд генералов, командующих армиями, высказывали мне против местных наступлений. «Но мы должны выступить из-за русских, это наш долг союзника». — «Нет, нет, — заметил я, — вопросы, касающиеся союза, это вопросы правительственного, а не военного характера. Исходите исключительно из стратегических соображений. Все остальное касается министров и меня» {68}. — «Хорошо, — продолжал Жоффр, — с военной точки зрения, я не могу ограничиваться одной обороной. Наши войска утратили бы мало-помалу свои физические и моральные достоинства. Я не утверждаю, что всякое наступление должно непременно удаться, но при хорошей подготовке оно имеет шансы на успех. У меня будет девятьсот тяжелых орудий на фронте в тридцать километров. У меня будет достаточно снаряжения не только для интенсивной работы артиллерии в течение самой операции, но также для образования резерва, который отразит немцев, если они [32] получат подкрепления и будут пытаться прорвать наш фронт. Впрочем, могу вас уверить, что они не прорвут его».
Затем мы перешли к вопросу о Дарданеллах. Жоффр не желает отдавать четыре дивизии, пока не закончится его наступление. По всей видимости, он в душе надеется добиться решительного успеха на западном фронте, что было бы реваншем за Аррас. С этой целью он намерен сохранить все свои войска до этого момента. У него даже вырвались слова: «И какой прок от этих Дарданелл? Разве только устроят экспедицию в пользу мятежного генерала!» {69}. И рассыпается в жалобах на Саррайля. «Оставим личность Саррайля в стороне, — говорю я. — Расширить состав дарданелльской экспедиции сочли нужным не он, а генералы Гуро и Байу, этого требует комиссия палаты, правительство тоже за это по дипломатическим и военным соображениям. Единственное, что мы спрашиваем у главнокомандующего армиями на северо-восточном фронте, — находит ли он целесообразным дать нам для Дарданелл два армейских корпуса или нет». — «Я могу обещать их вам на сентябрь, не раньше», — был окончательный ответ Жоффра.
Ясно было, что, если мы будем настаивать, он подаст в отставку. Вивиани и я пытались убедить его, но тщетно. Он мягко, но упорно стоял на своем. Такое же упорство он проявил в прошлом году в трагические дни Шарлеруа. Оно же, в конце концов, позволило ему одержать чудесную победу на Марне.
Возвратившись в Елисейский дворец, я принял Шарля Эмбера. Он с добродушным видом приносит мне извинения за свои последние письма ко мне. Сообщает мне, что подписал контракт с новыми владельцами «Journal». Однако на копии, которую он мне показал, нет имен, кроме имени одного старого адвоката Дезуша, и я не счел нужным вызывать его на дальнейшую откровенность. Впрочем, Шарль Эмбер сказал мне, что он будет административным и политическим директором газеты, кроме того, будет исполнять обязанности главного редактора и заведующего отделом объявлений. «Я буду также, — добавил он, — председателем административного совета, в него войдут еще два члена, один — Шарль, другой — Эмбер». Он получает твердый оклад [33] в 75 тысяч франков. Когда я разговариваю со своим старым коллегой по департаменту Маас, у меня всегда такое впечатление, что для него важнее всего возможность заявить потом, что он говорил со мной. Когда он ушел, я вспомнил слова Лабрюйера: «Когда человек заключает новые контракты и знает, что казна его растет, он мало-помалу начинает считать себя умной головой и чуть ли не способным управлять».
Воскресенье, 15 августа 1915 г.
Вивиани смущен указаниями генерального секретаря палаты Пьера и говорит, что устав палаты не допускает, чтобы все депутаты входили в состав комиссии. Впрочем, теперь фракции, по-видимому, отказываются от прений. «Проявите энергию, — говорю я Вивиани, — и настаивайте сами на этих прениях. В противном случае вас обвинят в том, что вы отступили». — «Не думаю. Перспектива кабинета Бриана — Комба — Барту — Кошена испугала радикалов, и они скоро успокоятся». — «Все равно. Объясниться необходимо. Если вы не расскажете о недоразумениях, они каждый раз будут всплывать снова». Саррайль составил записку о военном положении на востоке, она помечена 11 августа и передана мне полковником Бюа, заведующим секретариатом у Мильерана. Саррайль предлагает альтернативно различные комбинации: высадку десанта в Адрамитте, операции в районах Чанака, Чардака или Бруссы, высадку в Смирне или Александретте и, наконец, интервенцию в Сербии после занятия Салоников. Кажется, он предпочитает эту последнюю операцию.
Кроме того, Бюа вручил мне записку о Саррайле, составленную главной квартирой и помеченную 4 августа. Она должна служить ответом на определенные, распространяемые в палате утверждения относительно операций 3-й армии в сентябре 1914 г. Утверждают, что во время битвы на Марне Саррайлю удалось спасти Верден только потому, что он не послушался приказа об эвакуации крепости. Главнокомандующий заявляет, что такой приказ никогда не отдавался. Действительно, в записке приведены по порядку все директивы, данные за время с 25 августа по 25 сентября. Два раза, 8 и 10 сентября, Саррайль уведомлял главную квартиру, что неприятель угрожает [34] ему со стороны Мааса, и ему разрешили тогда свернуть свое правое крыло, чтобы не быть отрезанным от 4-й армии, но предоставили полную свободу. Во всяком случае, за ним та заслуга, что он не использовал этой свободы и продержался.
По словам Пенелона, Жоффр был вполне удовлетворен нашим вчерашним свиданием. Главнокомандующий хотел бы теперь, чтобы под моим председательством состоялись регулярные заседания Высшего совета обороны в составе председателя совета министров, военного министра, морского министра и министра иностранных дел. Он напишет об этом Мильерану.
Понедельник, 16 августа 1915 г.
Диверсионный маневр, на который англичане возлагали столько надежд на Дарданеллах, кончился неудачей. Первой дивизии, высадившейся 7 августа утром и усиленной в течение дня второй дивизией, не удалось продвинуться на север.
Представители Франции, Англии и России вручили Пашичу новое коммюнике из десяти пунктов, которое привело сербского премьера в большое волнение. «Мы не пойдем на это, — заявил он, — союзники выкраивают части Сербии и делят ее, словно мы какие-то племена в Африке {70}. Этого хочет Италия. Она более полезный союзник, чем мы. Конечно, к ее желаниям прислушиваются. Но мы ничего не требуем. Мы будем сражаться, если понадобится, до последней капли крови» (Ниш, № 580 и сл.).
Вторник, 17 августа 1915 г.
Наш представитель при бельгийском правительстве Клобуковский пишет 16 августа Делькассе из Гавра: «Де Броквилль приехал на несколько дней в Гавр... Он находит весьма нежелательной и прискорбной ту критику, с которой публично выступают против главнокомандующего союзными армиями... Победитель на Марне не только любимый вождь французской армии, для которого воспоминания прошлого — гарантия новых побед; его невозмутимое хладнокровие, его твердость, не терпящая ни ошибок, ни слабости, вместе с тем его такт, сила его сружения и никогда не изменяющая [35] ему любезность в обращении приобрели ему у союзников такой авторитет, которым не пользуется ни один из самых выдающихся генералов. Доверие к нему будет важным фактором в будущих успехах, и кто пытается поколебать это доверие, тот берет на себя огромную ответственность. В то же время это значит невольно играть на руку неприятелю, который уже давно учитывает ослабление волевого порыва французов. Г-н де Броквилль был очень взволнован, когда говорил мне это».
Из Амстердама мы получили подобные же предостережения (от Лаббе, 16 августа, № 2): «Нападки парижской прессы на высшее командование и перепечатанные в амстердамских газетах отчеты о заседаниях палаты за два последних дня произвели здесь крайне прискорбное впечатление. Зрелище единения французской нации вокруг ее правительства произвело глубокое впечатление на умы, но нынешние разногласия сильно уронили нас в глазах амстердамской публики. Политически мы совсем падем в ее глазах, если не докажем тесной сплоченности и единодушной решимости».
Получил трогательный адрес от муниципалитета города Танн от 10 августа. Подписавшиеся благодарят меня за подарок, сделанный мною городу во время моего недавнего посещения, и пишут: «Население Танна с радостью и великой надеждой несет нынешние испытания. Среди этих испытаний для него было ценной поддержкой посещение главы государства. Жители были счастливы выразить вам свои чувства, идущие из глубины души. Соблаговолите усмотреть в них ту любовь и преданность, которые мы все испытываем к Франции и к личности президента республики».
Совет министров принял решение, что Вивиани пока что поручит генералу Саррайлю изучить детально план форсирования Дарданелл, причем должны быть оставлены в стороне все прочие проекты: Смирна, Александретта, Салоники, на которые вскользь указывал Саррайль в своем докладе.
Среда, 18 августа 1915 г.
Ренодель, социалистический депутат от департамента Вар, изложил мне мотивы, заставляющие его выступать против [36] Мильерана. Они представляются мне большей частью направленными совершенно не по адресу: он критикует главным образом операции под Парижем и под Аррасом, к которым военный министр не имеет никакого отношения. По собственной инициативе Ренодель рассказал мне, что он недавно был в Швейцарии, встретился там с немецким социалистом Бернштейном и обсуждал с ним условия будущего мира. «Однако, — уверяет он, — это свидание нисколько не означает, что я не намерен продолжать войну до сокрушения германского милитаризма. Напротив, Бернштейн сам заявил мне, что победа нынешней Германии была бы поражением его идей». Я пытался доказать Реноделю, что в нынешних условиях его беседы неудобны и что теперь слишком поздно или слишком рано делать различие между немцами. Но я не уверен, что мне удалось убедить его.
Мой старый сотрудник по 1912 г. Рене Бенар вернулся из Швейцарии, где исполнил поручение, возложенное на него военным министерством. Он говорит, что крупные цюрихские фабриканты раздобыли химическую формулу удушливых газов, применяемых немцами, и сообщили ее ему. Он уверен в ценности своей информации и сообщит ее завтра утром Мильерану. Говорит, что разговоры Маргена произвели в Швейцарии крайне прискорбное впечатление.
Самба привел ко мне двух своих политических друзей — англичан Смита и Гуджа. Они желают осведомить Францию о том, что делается в Англии для войны, и об образе мыслей британских рабочих кругов. Оба выступят на будущей неделе с докладами в министерстве общественных работ.
Из южного Туниса получены успокоительные известия. Как видно, нападение племен, которого мы опасались, отсрочено (Тунис, №207).
Результаты выборов в Греции вынудили короля Константина призвать Венизелоса, и он пригласил его к себе. Но до сих пор бывший премьер не принял и даже не получил никакого предложения относительно формирования кабинета (Афины от Жоне, № 344).
Мэр и муниципальные советники Миттлаха тоже прислали мне письмо, в котором благодарят за оставленный мною [37] подарок населению и высказывают чувства преданности Франции и доверия к правительству республики.
Как сообщил мне Вивиани, «L'Homme enchainé» подвергся вчера запрету на четыре дня, потому что отказался вычеркнуть в соответствии с требованиями цензуры некоторые выпады Клемансо против Жоффра.
Четверг, 19 августа 1915 г.
Вивиани выглядит измученным. В совете министров он снова жалуется на свое болезненное состояние и заявляет, что требования парламента становятся невыносимыми и что он не чувствует себя в силах управлять. Однако все его товарищи по кабинету находят, что настроение палаты изменилось к лучшему и что все наладится, если правительство проявит энергию и солидарность. Один лишь Марсель Самба считает по-прежнему желательным и даже необходимым, чтобы состоялись одно, а еще лучше — одно за другим — два заседания, одно — закрытое, на котором должно быть все высказано, другое — открытое, на котором будут оглашены результаты закрытого заседания.
Мильеран тоном, не допускающим возражений, напоминает, что он решил не присутствовать на закрытом заседании. Он говорит, что, если палата однажды допустит этот ненормальный метод, это послужит в дальнейшем предлогом то и дело возвращаться к подобному прецеденту. В результате парламентский режим будет функционировать как бы под покровом ночи, ничем не уравновешенный, без контроля со стороны общественного мнения и мало-помалу выродится в тайную тиранию. Аргументы Мильерана подействовали на тех, кто вначале возражал ему, и совет министров вернулся к идее пленарного заседания, организуемого правительством в случае надобности вокруг парламентских комиссий. На этом заседании палата не будет заседать во всеоружии своих прав. Однако решено было, что Вивиани предложит эту комбинацию лишь в том случае, если фракции будут считать, что нельзя обойтись без обсуждения положения в парламенте.
Мильеран докладывает совету министров о своей поездке на фронт вместе с Китченером. Он достиг соглашения с английским [38] министром относительно программы военного сотрудничества, но, к сожалению, эта программа носит еще несколько отвлеченный характер. Английские войска содействуют освобождению французской территории, но инициатива во всем принадлежит Жоффру, как в вопросе о количестве контингентов, пускаемых в дело, так и в вопросе о задачах и времени военных операции. По словам Мильерана, Китченер вполне одобряет идею наступления.
Немцы взяли Гродно. В кулуарах Думы господствует крайне пессимистическое настроение и ожидают весьма печальных результатов от этого нового поражения (Петроград, № 1006).
Немецкие газеты торжествуют по поводу наших внутренних разногласий. «Франкфуртская газета» сообщает, что отставка Мильерана неизбежна.
Пятница, 20 августа 1915 г.
Очень милая телеграмма английского короля напомнила мне, что мне стукнуло сегодня пятьдесят пять лет...
В палате большие дебаты по поводу постановки врачебно-санитарной части в армии. Присутствовавший на заседании Феликс Декори рассказывает, что Мильеран выступил с длинной речью перед частично враждебной ему палатой и импонировал ей своей настойчивостью, мужеством и несколько грубой энергией. При случае он произнес имя Жоффра. На скамьях крайней левой раздались кое-какие неприязненные возгласы, но они тотчас же были заглушены мощными рукоплесканиями. Депутаты встали со своих мест и устроили овацию главнокомандующему.
Не успел я порадоваться этой демонстрации, как входит Вивиани, весьма расстроенный. «Мильеран, — говорит он, — делал ошибку за ошибкой. Он должен был говорить только о врачебно-санитарной части, но он воспользовался случаем, чтобы выступить в защиту чиновников своего ведомства и, в частности, с апологией бывшего директора Труссена, причем не проронил ни слова о работе комиссий. Он весьма некстати намекнул на дело Саррайля, причем пытался спрятаться за спину главнокомандующего. Короче, — заключает Вивиани, — он сделал неизбежными более обширные и более [39] основательные дебаты». Это также мнение Мальви, который пришел ко мне, когда у меня еще был Вивиани. Оба утверждают, что вторая часть речи Мильерана, в которой он говорил о высшем командовании, о контроле парламента и о военной ответственности, испортила впечатление от первой части и возбудила сильное недовольство на скамьях левой. Однако, просматривая стенограмму заседания, я нахожу сильно преувеличенным волнение, вызванное отдельными несколько резкими фразами Мильерана.
Суббота, 21 августа 1915 г.
В начале заседания совета министров Вивиани, видимо, сдерживая себя, говорит, что Мильеран нарушил соглашение не только между кабинетом и обеими группами крайней левой, но также между самими членами правительства. Намек на дело Саррайля, рассуждения об отношениях между правительством и командованием, о контроле парламента — все это выходило из рамок дебатов о врачебно-санитарной части и не могло не вызвать у палаты желания обсудить все эти вопросы. Вивиани упрекает Мильерана в том, что он произнес свою речь, не предупредив товарищей по кабинету. Мильеран, говорит он, то и дело заставляет нас нести солидарную ответственность, хотя сам не считается с ней; он каждый раз ставит нас перед свершившимся фактом, перед тем, что непоправимо. Вивиани закончил свою речь словами, что теперь невозможно будет избежать закрытого заседания.
Мильеран ответил спокойно и с уверенностью. Он просит прощения за промахи, которые, возможно, допустил в своем выступлении; он просто хотел ответить на нападки в печати, он отнюдь не думал прятаться за спину Жоффра, но считал, что если военный министр вынужден будет подать в отставку, то надо, по крайней мере, избежать, чтобы за этим не последовал кризис в высшем командовании. После той овации, которую палата устроила главнокомандующему, он считает, что этот результат достигнут.
Сарро заявляет, что выступил в своей фракции с двухчасовой речью в защиту Мильерана, но теперь, после выступления военного министра, уже невозможно избежать общих прений. [40]
Томсон энергично высказывается в том же смысле. Марсель Самба идет дальше: он не верит, что дискуссия, даже самая широкая, в состоянии исправить теперь положение, и считает, что кризис неизбежен. Думерг в порыве патриотизма заклинает Мильерана подумать над этим. Раз Мильеран согласен на закрытое совещание всех депутатов, то почему ему не согласиться, чтобы это собрание состоялось в виде регулярного заседания палаты под авторитетным председательством и при всех гарантиях, даваемых уставом палаты. В конце концов Мильеран поддался на эти увещевания и согласился на закрытое заседание палаты. Он потребовал лишь следующего: во-первых, в печати будет помещено сообщение, что правительство согласилось на эту процедуру только в виде крайнего исключения; во-вторых, на закрытом заседании не будет принято никакой резолюции, и за ним последует открытое заседание. На этих условиях пришли к соглашению.
Делькассе зачитал в совете министров телеграмму Поля Камбона следующего содержания (Лондон, № 1847): «Сэр Эдуард сказал мне, что лорд Китченер вернулся из Франции весьма удовлетворенный. Он по всем пунктам пришел к соглашению с Мильераном и генералом Жоффром и добился полного согласия между фельдмаршалом Френчем и французским главнокомандующим. Между лордом Китченером и генералом Жоффром и нашим военным министром существуют отношения полного доверия. Ввиду слухов, что перемены в составе нашего министерства или нашего командования могут повлечь за собой уход этих лиц, Китченер не скрывает, что это нарушит ту тесную связь, которая ценой долгих усилий установилась между генеральными штабами союзников. В беседах между английским министром и нашими военными вождями решено было снова перейти в наступление. Назначен день наступления, но сэр Эдуард Грей находит, что необходимо тайно уведомить об этом русское правительство. В Петрограде в настоящий момент царит сильное беспокойство. Вместо того чтобы винить в продвижении немцев непредусмотрительность и развращенность русской администрации, общественное мнение предпочитает объяснять это продвижение бездействием французской и [41] английской армий. Сэр Эдуард Грей усматривает опасность в таком состоянии умов и поручил лорду Берти предложить вам известить петроградское правительство о намерениях генерального штаба». Эта телеграмма вызвала замечание Бриана. Он протестует против вмешательства союзного правительства в наши национальные дела, в которых мы суверенны, а именно в вопросы о составе кабинета и выборе главнокомандующего. В принципе Бриан прав. Но факт налицо. Если у нас произойдет кризис, он вызовет недоумение как в Англии, так и в Италии. С другой стороны, нас толкает на новое наступление не столько надежда облегчить положение русских, сколько необходимость оправдаться в их глазах, и надо опасаться, как бы это наступление опять не оказалось безрезультатным и стоящим слишком многих жертв. Жоффр передал мне через Пенелона свое пожелание иметь время от времени, если возможно, еженедельно, в моем кабинете совещания с председателем совета министров, военным министром, министром иностранных дел и по мере надобности с другими министрами. Я охотно согласился на эти совещания, тем паче что события все более и более доказывали их целесообразность. Сегодня в два часа Жоффр явился на совещание. В беседе приняли участие Вивиани, Мильеран, Делькассе и Оганьер. Главнокомандующий обещал, что, если его сентябрьское наступление не увенчается решительным успехом, он отдаст из своих резервов четыре дивизии для отправки в Дарданеллы. Ясно, что для нас чрезвычайно желательно добиться открытия проливов: это повлияет на балканские государства и кроме того даст нам возможность сообщаться с Россией и посылать ей снаряжение в зимнее время, когда Архангельский порт будет закрыт. Мы просили Жоффра поторопиться с отправкой генерала д'Амаде, который едет в Россию для информации о военном положении. Сегодня утром сэр Эдуард Грей дал знать Делькассе через лорда Берти, что, по надежным сведениям, Германия накануне истощения своих последних людских ресурсов. Такие же сведения Делькассе получил от прибывших из Берлина американцев, дружественных Франции. Мы спросили мнение Жоффра об этих сообщениях. Он считает их правдоподобными. [42] Будем надеяться на их правильность, но сохраним осторожность. Жоффр прибавил, что считает вопрос о недоброкачественности наших 75-миллиметровых орудий законченным: число взрывов орудий весьма уменьшилось, теперь приходится не больше одного взрыва на сорок-пятьдесят тысяч выстрелов.
Принял японского посла Иши, получившего назначение на пост министра иностранных дел. Он сказал мне, что всегда будет поддерживать политику тесного сближения с Францией, но не скрыл от меня, что рассчитывает на нас для отвращения притязаний России на Дальнем Востоке {71}.
Воскресенье, 22 августа 1915 г.
В пессимистически настроенных кругах Петрограда считаются с тем, что император и правительство, возможно, должны будут вскоре переехать в Москву. Теперь военные события последних дней ставят этот вопрос перед общественным мнением. Палеолог не думает, что русская армия будет в состоянии задержать натиск немцев раньше чем через два-три месяца (№ 1022). Новогеоргиевск и Ковно взяты неприятелем.
Сазонов не скрывает своего раздражения Италией. «Как! — воскликнул он. — Маркизу Гаррони даны лишь инструкции порвать отношения с Портой, если она будет чинить препятствия отъезду итальянских подданных! Значит, если Порта не будет чинить препятствий, то дипломатические отношения вообще не будут порваны. А между тем вот уже четыре месяца как Италия взяла на себя обязательство напасть на наших врагов. Это скандал. Так не может продолжаться далее!» (Петроград, № 1027).
Тем временем мы получили сообщение от Баррера, что итальянское правительство наконец вручило паспорта турецкому послу (Рим, №666). Однако об объявлении войны Германии все еще нет речи.
В Болгарии открыто происходит подготовка мобилизации. В провинции и в Софии ожидают войны в сравнительно скором времени. Однако де Панафье все еще того мнения, что, если Пашичу удастся склонить скупщину без промедления к необходимым жертвам, у нас остается надежда добиться сотрудничества [43] Болгарии против Турции. Если же, напротив, решение сербского правительства будет неблагоприятным, то возможно, что болгарское правительство будет искать удовлетворения с помощью оружия (София, № 392).
С согласия Грея и Сазонова Делькассе настаивал на том, чтобы Сербия не только согласилась уступить после войны Македонию Болгарии, но уже теперь позволила союзникам занять Македонию до Вардара {72}. Пашич надеялся, что члены скупщины отнесутся к этому предложению благоприятно. Он думал, что они посмотрят на это, как на гарантию того, что болгары не вступят во владение Македонией, прежде чем сербам не достанутся окончательно те территориальные компенсации, которые им обещаны. Но он встретил со стороны скупщины большее сопротивление, чем ожидал (Ниш, №605, 608).
Венизелос сказал вчера нашему поверенному в делах Жоне, что решил принять предложение образовать кабинет и надеется, что к завтрашнему дню кабинет будет сформирован (Афины, №351).
Понедельник, 23 августа 1915 г.
Отправляюсь в Шантильи навстречу королю Альберту, который должен прибыть из Дюнкирхена специальным поездом вместе со своими генералами. Меня сопровождают Мильеран и Жоффр. После обычных приветствий король обошел почетный караул и роздал под станционным навесом несколько знаков отличия офицерам главной квартиры. В свою очередь я вручил ленту ордена Почетного легиона генералу Орьо, начальнику бельгийской миссии при генеральном штабе. Поездка глав двух государств не может начаться без такого вступления.
После этого обмена любезностями король сел со мной в автомобиль, Мильеран и Жоффр устроились в другом автомобиле, наша свита в остальных, и мы отправились к 6-й армии. Погода стояла великолепная. По дороге король говорил со мной о положении на фронтах, и в словах его сказалась твердость и уверенность в победе. Его беспокоит лишь отступление русских и то впечатление, которое оно может произвести [44] на балканские государства. Мы обменялись также несколькими замечаниями об отношениях между общественными властями в военное время. «Ремесло главы государства, — заметил король, улыбаясь, — несколько осложняется тем, что, когда дела идут хорошо, то поздравляют министров, когда же они идут плохо, то обрушиваются на государя или на президента». Подобную же мысль с такой же улыбкой высказал мне однажды и английский король.
По желанию нашего гостя мы не сообщили о его посещении ни в одном из городов, куда мы должны были направиться. Мы проехали Санлис и Компьен, не будучи замечены, и остановились недалеко от Ретонд, на равнине, где я недавно проводил смотр войск. Там были сгруппированы 174, 408 и 409-й пехотные полки, 2-й смешанный полк зуавов и стрелков и полк марокканских стрелков — пять новых формирований. Мы обошли все выстроившиеся войска, затем вернулись к центру, где я вручил полкам пять знамен и произнес краткую речь. Я закончил ее словами: «До завершения вашей задачи еще далеко. Возможно, что на это потребуется много времени и усилий. Вы доблестно выполните ее до победного конца». Я не считаю себя вправе поддерживать у этих бравых солдат иллюзию скорой победы. Мой неумолимый долг — подготавливать их к мысли о затяжной войне. Многим молодым французам пришлось усвоить слова Наполеона: «Надо желать победить и уметь умирать».
Приняв парад войск, мы отправились в Булонь-ла-Грасс. Здесь я нашел замок, построенный недавно в очень сомнительном стиле. Его владелец, бельгиец, построил его в подражание готическому стилю; ступеньки в башне нарочито исцарапаны, чтобы придать им ветхий вид. Впрочем, мы, во всяком случае, воспользовались этой башней и устроили на ней наблюдательный пункт. С ее вершины мы видим залитые солнцем наши и неприятельские позиции в окрестностях Руа. Вид на равнину восхитителен, лишь иногда на горизонте появляются дымки рвущихся снарядов.
Я предложил королю легкий завтрак в замке Давнекур, любезно предоставленном в наше распоряжение г. де Вилльнев-Боржмоном. Затем мы поехали в Виллерс-Бретонне, где [45] приняли парад одной из дивизий 9-го корпуса — 18-й. После этого мы снова следуем по шоссе Морейль и Мондидье и, наконец, через Рессон-сюр-Матц направляемся в Водликур. Отсюда мы по прелестной дороге поднялись в леса, расположенные напротив Тьекура. Леса эти укреплены нами. Мы осмотрели один из центральных пунктов этих укреплений. Я застал здесь славного генерала Ксарделя, моего бывшего капитана-преподавателя по 26-му полку. Его некогда столь молодцеватые усы теперь белы, как лунь. Мы прошли лесом до передовых окопов, причем направо от нас взрывались мины неприятельских минометов. На обратном пути мы зашли в живописные гроты, в которых размешена передовая рота. Эти гроты напоминают декорацию из оперетты. На одной из скал, образующих гигантский вход в эти гроты, высечен в виде горельефа генерал Жоффр на коне. Обедать вернулись в Шантильи, к главнокомандующему. В половине одиннадцатого вечера поехали экстренным поездом в Пон-Сен-Венсан.
Вторник, 23 августа 1915.
Проснувшись, вижу перед собой залитую лучами солнца идиллическую равнину Мозеля, вид которой всегда напоминает мне стихи Авзония и прозу Барреса. В Пон-Сен-Венсан нас ожидали командующий восточной группой генерал Дюбайль и генерал Жерар, который теперь командует частью лотарингской армии. Население не было извещено о нашем приезде, но при виде выстроившихся войск и всадников, галопирующих по шоссе, жители стали стекаться к станции. Меня узнали, догадались также, что рядом со мной бельгийский король, и отовсюду неслись приветственные крики. Мы отправились прямой дорогой в Азло; на большом плато у края этой общины были сгруппированы весь 20-й корпус и 3-я марокканская бригада. Это было изумительное зрелище. Никогда еще «железная дивизия» не представляла более внушительного вида. Никогда 20-й корпус в целом составе не производил столь могучего впечатления дисциплинированной силы. С самого начала войны этот корпус отличался своей храбростью и понес большие потери. Мы обошли войска, затем я направился к марокканской бригаде и вручил ей ее знамена. В своей речи я [46] напомнил бригаде, что она отняла у неприятеля все его опорные пункты на запад от Изерского канала и окончательно отбросила его на восточный берег. «Вы, — сказал я, — победоносно начали освобождение благородной Бельгии, потом сражались под Аррасом. Августейший государь Бельгии пожелал лично принести вам сегодня свою благодарность и свои поздравления. С помощью героической бельгийской армии и армии наших доблестных союзников вы закончите дело освобождения и спасения». Король вручил войскам бельгийские знаки отличия. Затем последовал великолепный парад под золотыми лучами солнца. Мимо меня с гордо поднятой головой прошли мой 26-й полк и 2-й стрелковый батальон; взоры бойцов были устремлены прямо и неподвижно. И еще раз я думаю о том, сколько они перестрадали и сколько им еще предстоит перестрадать, и сердце мое обливается кровью.
После парада мы поехали за Эйнвилль, где открывается вид на позиции на север и запад от Парройского леса. Осмотрели расквартирование войск в Эйнвилле и вернулись через Мекс, Кревик и Сен-Николя в замок Флевилль. Это прекрасная постройка в стиле ренессанса. Владелица замка, мадам де Ламбель, потеряла одного сына при Шарлеруа, другой служит офицером запаса в Аргоннах. Она любезно предоставила в наше распоряжение большую столовую замка, и я предложил в ней завтрак королю. Затем через Жарвилль и предместье Бон-Секур мы проехали к Нанси, но не въехали в город. Король категорически просил нас об этом, чтобы избежать манифестаций, — он боится их из скромности; он боится их также ввиду того, что почти весь народ его находится под игом неприятеля. Король не желает быть чествуемым никем, пока его не сможет чествовать Бельгия.
Мы преклонились перед этим благородным движением души короля и свернули в сторону от Нанси через Томблен и Эссей. Поднялись на Мальзевилльское плато, где помещается большой авиационный парк. На наших глазах одна за другой поднялись в воздух три группы эскадрилий на самолетах Вуазена. Около шестидесяти самолетов кружили в воздухе. Однако комендант парка Вуазен жалуется, что у него нет достаточно быстроходных самолетов, чтобы соперничать в скорости с аэропланами [47] последних конструкций. Двухмоторные аэропланы Кодрона последней конструкции страдают конструктивными недостатками моторов, и всегда можно опасаться аварий. При нынешнем положении вещей полеты на большое расстояние пока еще невозможны. Высшим достижением являются пока конструкции заводов в Маннгейме и Карлсруэ.
Затем мы поднялись на гору Сен-Жан. Со времени моего последнего посещения я нашел ее очень изменившейся, проведены дороги для автомобилей, вырыты траншеи, устроены заслоны из ветвей для орудий. Перед нами открывается вид на Номени и дальше, но мы тщетно и с тоской ищем глазами Метц, его не видно.
На обратном пути мы остановились у лагеря под Кюстином. Пообедав в экстренном поезде, мы простились друг с другом. Король в восторге повторил мне, что эти два дня, проведенные среди наших войск, произвели на него неизгладимое впечатление.
Среда, 25 августа 1915 г.
Получил телеграмму из Дюнкирхена, в которой король еще раз благодарит меня и поздравляет французские войска.
За время моего отсутствия румынское правительство, договорившись с Сазоновым относительно позднейшего распределения территорий, которые будут подлежать разделу, обратилось к Франции, России, Англии и Италии с декларацией следующего содержания. «Мы счастливы констатировать окончательное соглашение с Россией и союзниками относительно будущих границ нашей страны в целях военного сотрудничества. Поэтому до выработки соответственных конвенций Румыния по-прежнему не будет допускать провоза военного снаряжения для турок, как она поступала и до сих пор» {73} (Бухарест, № 407).
Вслед за «Лузитанией» немцы потопили еще один английский корабль «Арабик», причем погибли опять американские пассажиры. В Соединенных Штатах царит сильное возмущение. Белый дом хранит молчание и, по-видимому, желает выиграть время, чтобы улеглось возбуждение. Рузвельт выступил с заявлением, что разрыв дипломатических [48] сношений с Германией теперь уже недостаточен и настала пора перейти к действиям {74} (Вашингтон, № 557).
Кабинет Венизелоса был сформирован в понедельник. Венизелос оставил за собой портфель министра иностранных дел (Афины, № 355). Наш новый посланник Гильмен прибыл в Афины (№ 358). Венизелос уже сказал ему, что он является сторонником присоединения Греции к союзникам, но общественное мнение сильно противится уступке Каваллы {75}, и к тому же, продолжал Венизелос, Болгария, «к сожалению», не соглашается на сотрудничество с нами.
Сербская скупщина большинством ста трех голосов против двадцати четырех приняла резолюцию, выражающую доверие правительству. В резолюции говорится, что скупщина «твердо решилась продолжать бок о бок с союзниками борьбу за освобождение и объединение сербско-кроатско-словенского народа и готова принести неизбежные жертвы во имя жизненных интересов страны» (Ниш, № 616). Надо думать, что принятие этой резолюции произошло если не всецело, то отчасти под влиянием опасения, что австро-германские войска готовятся к нападению на Сербию, — по-видимому, они концентрируются теперь на сербской границе. Мы предупредили правительство в Нише, что мы намерены послать на Балканы техническую миссию с поручением как можно скорее улучшить железнодорожное сообщение между Салониками и Сербией, а также пути сообщения между Сербией и Румынией.
Русские одержали победу в морском сражении в Рижском заливе, германский флот вынужден был уйти из залива.
Четверг, 26 августа 1915 г.
Важное и тревожное известие! Падение Ковно и Новогеоргиевска побудило русского императора снять великого князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего и назначить его «наместником его величества» на Кавказе. Николай II встанет лично во главе армии, ему будут помогать при ведении военных операций генералы Эверт и Алексеев. Ставка будет находиться ближе к Петрограду. Император известил о своем решении совет министров, не допуская обсуждения {76} (Петроград, № 1039). [49]
В палате депутатов сегодня продолжалось обсуждение законопроекта об открытии кредитов на двух товарищей военного министра. В сущности, это были общие прения о врачебно-санитарной части о снаряжении, командовании, военных операциях. Как меня вчера предупредил Вивиани, он лояльно высказался о промахах в некоторых ведомствах, признал, что были «ошибки, колебания, пробелы, концепции, ныне оставленные». Приветствовал сотрудничество, установившееся между правительством и парламентскими комиссиями. Дал краткое определение прав парламента: «неограниченная свобода в тылу и свобода, сужающаяся по мере того, как контроль парламента приближается к фронтовой полосе, другими словами, к зоне военных действий; вмешиваться в последние никогда не приходило в голову ни одному сенатору или депутату». Он не оспаривал права палаты объявлять закрытые заседания, но заявил, что не может дать ей других сведений, кроме тех, которые уже были даны комиссиям. Добился того, что вся палата устроила овацию Жоффру. Красноречиво ответил на последние выпады немецкой печати по поводу французского общественного мнения. «Да, — воскликнул он, — между нами есть идейные разногласия и расхождения на словах, они присущи парламентскому режиму, и нас приучила к ним зарядка, данная нам революцией. Но все французы до единого готовы возобновить прошлогоднюю клятву не складывать оружия, прежде чем восстановят независимость героической Бельгии и возвратят Франции наш Эльзас и нашу Лотарингию». Все депутаты поднялись с мест и аплодировали. В заключение Вивиани просил палату высказаться коротко и ясно: либо поддержать правительство, либо свергнуть его. Кредиты на товарищей министров были вотированы пятьюстами тридцатью пятью голосами против одного. Этот один — Аккамбре, он далеко не пацифист, но после своего горячего выступления против Мильерана не счел возможным голосовать иначе. Палата постановила расклеить речь Вивиани по стране. Атмосфера совершенно прояснилась.
Я дал аудиенцию Октаву Гомбергу, который отправляется в Соединенные Штаты с поручением от министерства [50] иностранных дел и министерства финансов. Он едет вместе с лордом Редингом и английскими представителями. Цель поездки — найти пути для заключения займа. Гомберг показался мне человеком очень умным и компетентным. Однако он не вполне уверен в результатах своей поездки.
Я принял также Густава Эрве. До войны он всегда страстно выступал против меня, но теперь один из его друзей склонил его посетить меня, и он охотно последовал его совету, так как стал восторженным сторонником священного единения. Я ни разу не встречал его прежде. Теперь он предстал предо мной в качестве горячего патриота. Я напомнил ему, с каким жаром он отказался от амнистии, под которую в 1912 г. подвели его Бриан и я, и это воспоминание доставило нам обоим несколько веселых минут.
У меня состоялся обед в честь японского посла виконта Иши, назначенного на пост министра иностранных дел и уезжающего теперь в Токио. Он считает ошибкой Японии, что она со времени капитуляции Цинг-Тао, т. е. с 7 ноября 1914 г., слишком пассивно относилась к войне. Еще в начале текущего года Делькассе тщетно добивался от Японии более тесного участия в союзе. Он не добился ничего ни в Токио, ни в Лондоне. Однако Иши полагает, что его правительство примкнет к декларации от 5 сентября 1914 г., по которой союзники берут на себя обязательство не заключать сепаратного мира; он обратится к своим товарищам по кабинету с этим предложением. Лорд Берти, присутствовавший на обеде, говорит мне, что со стороны России разумно было бы отказаться от Константинополя. «Мое правительство, — говорит он, — уступило желаниям Петрограда, потому что думало, что Франция относится к ним благоприятно. Но это было ошибкой. Это обещание парализует все наши усилия в Румынии и Болгарии». Я спрашиваю у Извольского, известно ли ему решение относительно великого князя Николая Николаевича и может ли он объяснить мне это решение. Он оказывается не осведомленным. Он крайне удивлен и обеспокоен этим известием. Он боится, что задача главнокомандующего будет сопряжена для императора с большими неудобствами. При малейшем поражении поднимутся разговоры об измене. «Тем [51] более, — добавляет Извольский, — что двор и без того подвергается уже резким нападкам и сам император доступен личным влияниям. Это должно остаться между нами», — подчеркивает Извольский, чтобы придать своим словам еще больше значения. Я прошу Иши по возможности ускорить поставку оружия, обещанную Японией России. С другой стороны, я сообщил Извольскому, что японский министр в свое время выразил мне желание получить от русского правительства известные заверения относительно Дальнего Востока. «Я как раз имею поручение дать ему их», — отвечает он и направляется к Иши. Веснич, который до сих пор был крайне неуступчив в вопросе о требованиях Сербии, сегодня в первый раз признал, что его страна оказывается перед необходимостью пойти на некоторые уступки. Барон Гильом, расстроенный сообщениями, появившимися в немецкой печати, не принимал никакого участия в разговоре.
Пятница, 27 августа 1915 г.
Ко мне явились несколько депутатов — Дени Кошен, которому вчера аплодировали в палате, Жосс, Рене Бенар и др. — и уверяли меня в своем намерении поддержать правительство. Рене Бенар, кроме того, сообщил мне, что привезенная им из Швейцарии химическая формула удушливых газов была проверена на опыте и найдена правильной. Он с полным правом поздравляет себя с этим открытием.
Осматривал большую амбулаторию в Исси-ле-Мулино, роздал подарки раненым, беседовал запросто со многими ранеными.
Меня посетил Эрнст Лависс {77} и рассказал мне, что намерен написать серию брошюр под заглавием «За терпение». Я одобрил и поддержал его мысль, так как никогда еще не было столь верным что победителем окажется тот, кто проявит на четверть часа больше терпения и выдержки, чем другие.
Комиссии палаты, в которые было передано предложение относительно закрытого заседания, решили подавляющим большинством голосов предложить палате отклонить его.
Я запросил Альбера Тома, в каком положении находится производство противогазов. Он прислал мне подробное письмо, [52] в котором говорится о производстве уксуснокислой соли для тампонов и новых типов очков с муслиновым бордюром.
«Верьте мне, — пишет он, — что я неусыпно слежу за этим делом. Я два раза на день вижусь с генералом Озилем, человеком дела, к которому питаю полное доверие».
Кажется, сторонники Джолитти распускают теперь слухи, что некоторые французские парламентские деятели, — имен не называют, — в согласии с итальянскими пацифистами будут поддерживать пораженческую позицию. Кабинет Саландра твердо намерен пресечь эту пропаганду (Рим, № 687).
В телеграмме лорду Китченеру от 23 августа сэр Джон Гамильтон вынужден был признать крушение своего плана завладеть турецкими укреплениями на Галлиполи путем обходного маневра. Судя по тону этой телеграммы, главнокомандующий британским экспедиционным корпусом настроен крайне пессимистично. Гамильтон заявляет, что, если ему не будут посланы подкрепления, если ограничатся заполнением пробелов, вызванных неприятельским огнем и болезнями, он будет лишен возможности снова перейти в наступление и вынужден оставаться исключительно в оборонительном положении, причем, по всей вероятности, ему придется эвакуировать либо район Сувла, либо район Анзак. Сам Китченер весьма обеспокоен этим положением. Однако он не желает ни отказаться от экспедиции, ни эвакуировать бухту Сувла, являющуюся хорошей стоянкой для флота. Вместе с тем он остается при своем намерении не отнимать ни одной части из тех войск, которые он обещал Жоффру (от нашего военного атташе в Лондоне полковника де Ла-Пенуз в военное министерство, № 1280).
Суббота, 28 августа 1915 г.
Совет министров снова рассматривает вопрос о Дарданеллах. Это вызвано не только телеграммой сэра Джона Гамильтона, но также телеграммами де Панафье, Поля Камбона и генерала Байу (Мудрос, от генерала Байу в военное министерство, О. Т., № 211, № 074 М.). Все министры находят, что ввиду неудачи английских операций оказывается безусловно необходимой отправка новых французских сил. [53]
Они ознакомились со вторым меморандумом Саррайля, к сожалению, носящим еще слишком общий и неопределенный характер. Зато Мильеран огласил записку генерального штаба, которая более конкретно приводит к выводу о необходимости интервенции на азиатском побережье. Решено было вызвать сегодня Жоффра в Елисейский дворец для ознакомления его с полученными нами телеграммами и для совместного обсуждения необходимых мер.
Комиссии палаты — по иностранным делам, военная и морская — разослали всем министрам и сообщили мне принятую ими резолюцию (по этому вопросу). Как они пишут мне, резолюция принята единогласно, и в письме к Вивиани содержится ее подробная мотивировка. Впрочем, аргументы, приводимые комиссиями, неодинакового достоинства и подчас не лишены фантастичности. Комиссии не могут быть вполне осведомлены, и суждения их исходят в настоящий момент не столько из глубокого знания фактического положения, сколько из поверхностных впечатлений. Так или иначе, резолюция опирается на длинный ряд соображений и заканчивается следующими словами: «Правительство приглашается срочно принять решения, диктуемые обстоятельствами, и без промедления организовать в согласии с союзниками экспедицию, необходимую для форсирования Дарданелл и овладения Константинополем». Обращаясь к нам с подобным призывом, комиссии очевидно воображали, что ни военное командование, ни французское правительство, ни союзники не занимались до сих пор этим вопросом. Комиссиям не известны все те трудности, с которыми мы столкнулись; они думают, что достаточно их властного повеления, чтобы форсировать Дарданеллы и добиться падения Константинополя. Пикантнее всего, что в письме к Вивиани комиссии сами признаются в своей неосведомленности: «Вот уже шесть месяцев, как была предпринята дарданелльская экспедиция, а мы не могли добиться полного отчета о положении».
В том же письме комиссии снова настаивают на создании резервной армии, независимой от армий на фронте. В настоящее время постепенно формируются корпусы этой армии. Комиссии, конечно, правы в своем сожалении, что это не [54] было сделано раньше, но Жоффр работает над этим уже несколько месяцев, причем ему пришлось считаться с препятствиями материального характера. Комиссии требуют кроме того: «1) усиления дипломатических шагов с целью добиться помощи балканских народов, с которыми надо было вступить в окончательные переговоры еще до отступления русских; 2) укрепления нашего фронта, превращения всех прифронтовых деревень в блокгаузы (фортификацию), подготовки вторых позиции на случай отхода наших войск, проведения временных путей сообщения; 3) защиты, вооружения, снабжения продовольствием и усиления наших крепостей на востоке и на севере, а также укрепленного лагеря под Парижем; 4) спешного приспособления береговых и судовых орудий для употребления на фронте и в крепостях».
Во второй половине дня в мой рабочий кабинет явились авторы этих требований: Жорж Лейг, Пенлеве, Гроде, Франклен Буйон, Гоннора и восемь-десять других делегатов от комиссий. Они делятся со мной своими патриотическими опасениями и учтиво высказывают свою критику: «Правительство не приняло никакого решения относительно Дарданелл. Правительство не знает, следует ли ему послать две дивизии, три или четыре, или вообще ничего не предпринимать. А между тем время не терпит...» Итак, этим депутатам неизвестны ни оппозиция Жоффра против немедленной отправки войск, ни его намерение перейти в сентябре в наступление, ни нерешительные и противоречивые проекты Саррайля, ни работа, проведенная генеральным штабом, ни трудности соглашения с Англией. Эти депутаты, конечно, проникнуты самыми благими намерениями, но я лишен возможности что-либо им объяснить, не открывая военных планов и не возбуждая неудовольствия наших союзников. А между тем любовь к отечеству заставляет этих депутатов порицать правительство за его предполагаемое бездействие и как логический вывод из этого — стремиться заменить это правительство другим. Я пытаюсь объяснить им, что мы не можем ежедневно информировать их о ходе переговоров между союзниками, что другие правительства могут обвинить нас в выдаче секретов и что проволочки, на которые [55] они жалуются, например, в переговорах с Бухарестом, никак нельзя ставить в вину нашему министерству иностранных дел: они вытекают из трудности согласовать точки зрения России, Англии и Румынии. Но в одном отношении они остаются правы: «Мы лишь даем советы (правительству), но не влияем на (его) поведение». Я не очень уверен в том, что мне удалось убедить моих собеседников. Некоторые из них в чрезвычайно резких выражениях говорили мне об «инертности правительства». Они даже утверждают, что последнее голосование в палате и расклейка речи Вивиани не имеют никакого значения, что этим преследовалась лишь цель скрыть от заграницы истину и что никто уже не имеет доверия к кабинету. Я выступил против такого толкования, объявил его противоречащим всем парламентским правилам и, чтобы унять самых возбужденных из своих посетителей, дал им несколько справок, которые должны были успокоить их относительно их требований. Я даже позволил себе показать им, что по некоторым вопросам они ломятся в открытые двери. Однако после их ухода я с тоской задаю себе вопрос: рассеяли ли мои объяснения существующие недоразумения или лишь усугубили их?
Когда депутаты ушли, ко мне пришли Рене Вивиани, Мильеран, Оганьер и Жоффр. Мы сообщили главнокомандующему последние телеграммы Панафье и генералов Байу и де Ла-Пенуз и объявили ему, что правительство, в подтверждение своих предыдущих решений, считает безусловно необходимым отправить в самое скорое время подкрепления в Дарданеллы. Наши слова, видимо, очень взволновали и смутили его; он сказал нам, что вынужден оставить у себя четыре требуемые дивизии, что они нужны ему для поддержки наступления и даже на случай, если придется отражать атаку немцев. Когда мы напомнили его обещание, данное в Шантильи, он два-три раза хватался за голову и в большом волнении говорил о своей ответственности. Мы ответили ему, что правительство тоже несет свою ответственность, а я заметил ему: «Если наступление, которое вы готовите во Франции и в успехе которого я желал бы не сомневаться, внушено вам чисто стратегическими соображениями, то прекрасно, [56] это касается только вас, и мы преклоняемся перед авторитетом главнокомандующего. Но если это наступление диктуется, на ваш взгляд, нашими отношениями к союзникам, то разрешите сказать вам, что открытие проливов имело бы более важное значение в глазах русского общественного мнения, а также для снабжения русской армии, чем выигрыш нескольких километров на нашем фронте».
Жоффр повторяет, что ему важно сохранить требуемые четыре дивизии до 20 или 22 сентября, когда он будет знать, закончилось ли успехом его наступление в Шампани, которое начнется, вероятно, 15 сентября. Если к этому времени этим дивизиям не придется участвовать в дальнейшем ходе наступления, их можно будет отправить на восток вместе с их легкой артиллерией 90– и 120-миллиметрового калибра. Генерал потребует оставления их во Франции лишь в том случае, если надо будет использовать очень крупный стратегический успех наступления, столь крупный, что операции в Дарданеллах окажутся ненужными. Ясно, что Жоффр все еще твердо верит в этот успех. «Мы дадим неприятелю сражение, — неоднократно подчеркивал он, — которое будет самым великим сражением этого года. На войне нельзя оставаться в бездействии, это — позор. К тому же, мы убьем больше немцев, чем немцы убьют наших». Жоффру приписывают слова: «Мы их обглодаем» (Nous les grignotons). Он никогда не произносил их предо мной. Но в сущности высказанная им мысль сводится к этому, и на сей раз он, по-видимому, твердо надеется, что обглоданный фронт будет разбит. К тому же он уверяет, что четыре дивизии, о которых идет речь, ни в коем случае не будут готовы к отправке раньше 20-го. Мы указываем Жоффру, что англичане дают ему теперь на две дивизии больше, чем обещали, что ему отправляют две новые дивизии из Ла-Куртин и Буржа, что таким образом четыре дарданелльские дивизии никак не уменьшат его резервов, и, наконец, что, давая ему новые формирования, правительство точно выторговало себе право взять их обратно. Но он защищает эти дивизии, как сокровище. Перед фактом такого упорного сопротивления мы не решились взять на себя ответственность и немедленно отнять их у него. Волей-неволей мы должны были, в конце концов, остановиться на [57] следующем решении: четыре дивизии передаются 20, 21 и 22-го в распоряжение правительства, которое заранее примет все меры для посадки их на корабли.
Нельзя отрицать, что события в России в известной мере обязывают нас предпринять наступление, но, пожалуй, этот жест произвел бы большее впечатление, если бы был сделан на востоке. Наше бездействие строго осуждается русским народом и русской армией. Нас обвиняют в том, что мы предоставили русских своей судьбе, нас обвиняют чуть ли не в измене, а между тем защитники Ковно и Новогеоргиевска дрались из рук вон плохо, и отступление было повальным бегством. Но чем больше упреков приходится делать самим себе, тем больше обрушиваются на нас {78} (Петроград, № 1047).
Между Болгарией и Турцией заключено соглашение. Турция уступает Болгарии правый берег Марицы и левый до границы затопляемой полосы. Железная дорога, а также Карагач переходят к Болгарии. Последняя отказывается от своих притязаний на район Кирк-Килиссе. В обмен за эти уступки турки потребовали от Болгарии только соблюдения благожелательного нейтралитета, но соглашение, хотя и ограниченное по своим размерам, произошло под давлением Германии (София, № 402).
По поводу решения царя снять великого князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего генерал де Лагиш телеграфирует нам из ставки: «Я глубоко сожалею об этой мере, так как великий князь Николай Николаевич — кумир армии, и не известно, как воспримут его уход в военных кругах» (О. Т., № 38, 184). В политических кругах Петрограда эта мера произвела крайне отрицательное впечатление. Там подчеркивают, что император совершенно несведущ в стратегии, что он будет нести прямую ответственность за поражения, а они по всем признакам неминуемы, и, наконец, главным образом, что великий князь пользуется полным доверием народа и армии. Как Сазонов конфиденциально сообщил Палеологу, Николай II согласился только на отсрочку в две-три недели (№ 1050).
Кроме того, император занят теперь преобразованием кабинета. Он предложил место председателя совета министров [58] Кривошеину, нынешнему министру земледелия, человеку умному и твердому {79}. Но Кривошеин поставил свое согласие в зависимость от двух условий: прежде всего председатель совета министров не должен отныне ограничиваться одним председательством на заседаниях, как это принято теперь, а должен руководить всей политикой, другие министры должны подчиниться ему; кроме того, новый кабинет при своем представлении Думе потребует ее доверия. Оба эти новшества должны повести не более и не менее как к отмене самодержавного режима и к водворению представительного режима. Сомнительно, чтобы царь пошел на это без энергичного сопротивления (№ 1051).
Воскресенье, 29 августа 1915 г.
Делькассе уехал в Гавр. Он обратится к бельгийскому правительству с просьбой склонить, если возможно, короля Альберта написать Фердинанду Болгарскому и обещать ему, что в случае соглашения с ним мы будем гарантировать его лично от секвестра его имений в Австрии. Будет ли король Альберт иметь больше успеха, чем герцог Гиз? Это мало вероятно.
Печальный опыт с Новогеоргиевском заставил великого князя Николая Николаевича отдать приказ об эвакуации Брест-Литовска. Войска уже покинули город, забрав с собой все наличное снаряжение. Отныне ни одной крепости не будут защищать (от генерала де Лагиш, О. Т., № 71, 193).
Понедельник, 30 августа 1915 г.
Майор Жирар, офицер связи при итальянской главной квартире, говорит мне, что в области промышленности Италия не делает всего, что могла бы, не напрягает всех усилий. Сам генерал Кадорна не отдает себе полного отчета в своих будущих нуждах. Ввиду того, что на части фронта артиллерия почти не стреляет, a с наступлением зимнего времени станут невозможны и операции в горах, он считает, что нынешнее производство — 48 тысяч снарядов для орудий всех калибров, — доведенное весной до 50 тысяч, удовлетворит все нужды. Но, помимо того, что Италия, несомненно, выиграет, если будет располагать большим количеством снарядов, [59] она должна была бы помочь нам снабжать союзников недостающим им военным снаряжением. Я пишу в этом смысле Альберу Тома.
Делькассе вернулся из Гавра, где говорил с бароном Броквиллем и бароном Бейенсом. Бельгийские министры будут просить короля Альберта о том, чтобы его шурин, герцог Вандомский, находящийся теперь в Кале, отправился в Софию. Он будет уполномочен дать королю Фердинанду заверения, что мы возместим его убытки в случае конфискации его имений.
По словам Пенелона, главная квартира изучила возможности операций на Дарданеллах и пришла к заключению, что четырех дополнительных дивизий будет недостаточно, понадобится вдвое больше, для того чтобы операции не велись в слишком узком масштабе. Но согласится ли Жоффр дать эти новые силы и не будут ли они частично израсходованы в его наступлении? Будем ли мы готовы к 20 сентября? Что ж, в парламентской комиссии все эти вопросы были бы разрешены единым махом!
Подражая генералу Жоффру, генерал Кадорна отказывается послать войска в Дарданеллы (Рим, № 696).
Итальянский посланник в Афинах сообщил своему правительству следующие слова, сказанные ему королем Константином на недавней аудиенции: «Вы и ваши союзники тщетно добиваетесь помощи Болгарии. Я знаю от германского императора, что Болгария примкнет к вашим противникам» (Баррер, № 698).
Вторник, 31 августа 1915 г.
Вивиани прочитал в совете министров письмо Леона Буржуа, председателя сенатской комиссии по иностранным делам, и письмо Пенлеве, написанное от имени «межведомственной» комиссии палаты. Оба требуют, чтобы правительство представило свои объяснения по поводу экспедиции в Дарданеллы. Вивиани, Оганьер и Мильеран заявляют, что они будут вынуждены отказать в какой-либо детальной информации о подготовке экспедиции.
Принято решение, что Делькассе по согласовании с Англией обратится к Греции с требованием пропустить в случае [60] надобности войска для оккупации Вардара и эвентуально, если того потребуют обстоятельства, также войска, отправляемые на помощь Сербии против натиска немцев.
Принято также решение, что при любых обстоятельствах 20 сентября четыре дивизии должны быть готовы к отправке в Дарданеллы.
Принято решение, что, если будет признано необходимым усилить экспедиционный корпус, во всяком случае не будет откладываться отправка четырех дивизий, которых требовали сначала Гуро, затем Байу.
Префект Марны сообщает о чрезвычайной активности неприятельской артиллерии на фронте в Шампани. В Кормиси, Ланевилль-о-Пон и Вальми снарядами уничтожено несколько домов, были жертвы среди войск и гражданского населения (Шалон, 31 августа, 15 ч. 53 м.).
В докладе военному министру об операциях в Артуа главнокомандующий высказывается следующим образом: «После приостановки операций в Артуа я задался целью обеспечить средства для подготовки генерального наступления, ряда мощных и одновременных атак. В этих средствах не будет недостатка. Непрерывное улучшение наших защитных сооружений, пассивность неприятеля (на всем фронте) за исключением некоторых отдельных пунктов, прибытие во Францию новых британских сил — все это позволило мне мало-помалу извлечь с фронта значительное число пехотных дивизий. Кроме того, новый крепостной устав дал мне возможность собрать многочисленную тяжелую артиллерию и снабдить ее в изобилии снарядами. Мы можем с уверенностью ожидать результата операции, построенной таким образом на уроках операций в Артуа. Если эти операции не могли дать нашим армиям решительного успеха, то уроки их, дополняя и продолжая уроки операций в Шампани, подготовят пути к нему». Как прав был Лависс, собираясь писать похвалу терпению! [61]