Глава седьмая

Два новых товарища министра. — Посещение 2-й и 10-й армий. — Вручение военной медали генералу Гуро. — 14 июля. — Перенесение праха Руже де Лиля в Дом инвалидов. — Письмо графа Жозефа Примоли. — Генерал Листе в Париже. — Опытная стрельба в Бурже. — Генерал Саррайль смещен с поста командующего 3-й армией. — Киньонес де Леон в окопах. — Осложнения в парламенте.

Четверг, 1 июля 1915 г.

Медленно, медленно тянется год, а победы нет. По словам Мильерана, Жоффр решился теперь устраивать периодические совещания с командующими группами. Кроме того, он согласен давать очередные отпуска всем чинам, как потребовало от него правительство. Отпуска будут даваться на восемь дней, не считая дороги туда и обратно; они будут даваться трем или четырем процентам всех фронтовиков — пока еще низкая цифра. Война затянулась на неопределенное время, это делает такие передышки, безусловно, необходимыми не только для фронтовиков, но и для их семейств. Отказывать им в этих отпусках еще дольше было бы воистину негуманно. [663]

Некоторые сенаторы умеренного направления — Одиффре, Гилье, Брендо и другие, — встревоженные кампанией против Мильерана, говорят мне, что удаление его или даже добровольный уход его вызовут всеобщее изумление в стране и армии. Я предлагаю им постараться утихомирить тех своих коллег-сенаторов, которые слишком послушно следуют указке Клемансо.

Совет министров обсуждает предложение, внесенное в палате депутатов Жаном Ганнеси о создании при военном министерстве должностей двух товарищей министра. Это предложение явно направлено на то, чтобы поделить полномочия Мильерана. Вивиани заявляет, что оно будет принято с восторгом, даже если правительство выступит против него. По его мнению, лучше будет, если военный министр сам возьмет на себя инициативу и выберет себе помощников. Мильеран, на которого насели все его товарищи-министры, сначала встал на дыбы и заявил, что его достоинство не позволяет ему согласиться на такое разбазаривание своей власти. Но в результате уступил перед настояниями всех министров и обещал подумать, кого выбрать своими помощниками.

Рибо, которого все больше тревожит судьба нашего курса, представил мне на подпись декрет, запрещающий вывоз золота. Он опять жалуется на то, что военное министерство с каким-то, как он выражается, слепым легкомыслием увеличивает свои заказы за границей, а именно в Соединенных Штатах.

Бриан просил меня вчера побеседовать с Комбом о неладах с парламентом. Бывший председатель совета министров написал мне, что будет очень рад явиться на мой зов, и пришел сегодня к пяти часам. В отличие от моих предыдущих посетителей он считает, что Мильеран не может остаться во главе военного министерства. Он находит даже, что Вивиани не удастся сохранить за собой пост председателя совета министров. Комб желает немедленного образования министерства Бриана. «Все мои друзья-радикалы, — говорит он, — идут теперь за Брианом, и я сам охотно приму в его министерстве портфель министра народного просвещения. Если Рибо уйдет, его легко можно будет заменить Пейтралем [664] «. Я отвечаю, что Бриан мне всегда заявлял, что в настоящий момент он не желает министерского кризиса. Комб, видимо, разочарован моим ответом.

В семь часов вечера Мильеран прислал мне на подпись два декрета о назначении товарищами министра избранных им Жозефа Тьерри и Жюстина Годара. Первый является умеренным депутатом из Марселя и будет ведать интендантской частью, второй — радикально-социалистический депутат из Лиона и будет ведать санитарно-врачебной частью. Мильеран не спросил моего мнения, прежде чем совещаться со своими новыми помощниками, и даже не счел нужным лично принести мне проекты декретов.

Вечером явился в Елисейский дворец Дюббо и с веселым видом сообщает мне, что военная комиссия тринадцатью или четырнадцатью голосами против семи или восьми отклонила переданное ей на рассмотрение предложение о назначении закрытого заседания сената. Председатель сената против удаления Мильерана и сияет от счастья.

Мы получили из Мудроса глубоко огорчившую нас телеграмму:

«Сегодня вечером генерал Гуро во время посещения лазарета в Сед-Уль-Бар был тяжело ранен осколками гранаты, выпущенной с азиатского берега. У него переломы правой руки и левой ноги, но состояние его, хотя и тяжелое, не внушает опасений. Он вывезен на госпитальное судно и завтра, 1 июля, уезжает во Францию, оставив командование генералу Байу».

Пятница, 2 июля 1915 г.

Будано докладывает мне о вчерашнем заседании военной комиссии. «Противники кабинета, — говорит он, — потерпели полное поражение. Клемансо и Шарль Эмбер страстно нападали на Мильерана, на Жоффра, на главную квартиру, на все правительство. Они требовали, чтобы было сделано новое сообщение фракциям и безотлагательно состоялось закрытое заседание сената. Их предложение отклонено. Решено было лишь обратиться к правительству с письмом в ответ на последнюю речь Мильерана, которую все члены [665] комиссии в один голос находят неуместной». И далее: «Шарль Эмбер прочитал членам комиссии письмо. Он не назвал автора, но утверждал, что это один из наших корпусных командиров. Письмо содержит страстную критику взглядов главной квартиры: с октября мы делаем только ошибки, напрасно посылаем на смерть солдат, войска утратили весь свой пыл и впали в тупую апатию. — «Потребовала ли комиссия от Шарля Эмбера назвать автора письма?» — «Нет». — «Значит, комиссия не отвергла информацию, которую не имела возможности проверить, информацию, которая была прислана неизвестным автором в обход дисциплины! Если бы Клемансо был министром, что сказал бы он на подобные приемы?»

Мой бывший товарищ по лицею Людовика Великого очаровательный писатель Андре Галле (Hallays) — он добровольно поступил в армию в качестве поручика запаса и командирован на восточные окраины на службу в отделе информации — сообщает мне свои впечатления, совсем другого, утешительного, характера, не то, что сведения Шарля Эмбера. Он счастлив, что находится на почетном посту, близ провинции, которую он так восхитительно описал и которую страстно желает видеть освобожденной{*435}.

Я принял обоих новых товарищей военного министра: Тьерри и Годара. Первый рассказывает мне, что его ведомство явно считает его посторонним человеком, вмешивающимся не в свое дело, и уже начинает чинить ему препятствия. Второй, как видно, очень доволен тем, что выбор пал на него. Он уж наверняка не написал бы теперь той статьи, которую он поместил 23 июля 1914 г. в «Courrier européen»{*436}.

Мильеран беседовал со мной по вопросу о преемнике генерала Гуро в Галлиполи. Дюбо сказал мне, что Гальени, вероятно, согласился бы принять этот пост. Я сообщаю об этом Мильерану. Он колеблется между Гальени и Вилларе. [666]

Несколько депутатов — Гоннора, Ландри, Бретон, Бонневе, Шарль Бенуа, — озабоченные не без основания будущей цифрой рождаемости во Франции, требуют, чтобы я настоял перед высшим командованием на том, чтобы отпуска давались в первую очередь женатым солдатам. Конечно, так и будет.

Суббота, 3 июля 1915 г.

В сегодняшнем номере «Journal» появилась хвалебная статья Шарля Эмбера о работе военной комиссии сената. В статью включено письмо, полученное Эмбером от «одного из наших великих полководцев», как он выражается, и резюмирующее, по его словам, его собственную пропаганду. «Не будем бояться говорить правду. Время работает на нас. Будем стойкими! Будем производить военный материал! Будем экономить людей! Пусть у нас останутся силы, когда другие окажутся обессилевшими, не будем разбазаривать свои силы попусту! Не будем отделываться словами! Возвестим зимнюю кампанию и подготовим ее!» Конечно, возвещать и подготовлять зимнюю кампанию — самое полезное дело. Конечно, наш долг производить без устали военный материал и щадить жизнь ваших солдат. Но разумно ли кричать ежедневно нашим бедным солдатам: «Командование жертвует вами попусту?»

Клемансо снова нападает на Братиану и на Румынию, «только и знающую, что свои кукурузу и нефть». Странный способ приобретать для нас друзей.

Мильеран говорит мне, что, взвесив все данные, считает более разумным оставить Гальени на посту военного губернатора Парижа, на котором он замечательно организовал оборону, и послать в Дарданеллы другого генерала, Вилларе, если он оправился от своей раны, или Гросетти, отличившегося на Марне и в Бельгии.

Мальви сообщил нам на совете министров, что Шарль Эмбер назвал ему имя генерала, письмо которого он прочитал в военной комиссии (оно напечатано также в «Journal»). Автор письма — генерал Антуан из группы армий Кастельно. Но Шарль Эмбер поставил требование, чтобы министр не воспользовался этим сообщением для наложения кары. [667]

Вивиани сообщает своим товарищам по кабинету, что возвратившийся из Америки Кайо просил его прекратить в порядке цензуры кампанию, которую ведет против него «Action Francaise» и на которую Альмерейда отвечает в своем беспокойном и противном «Bonnet Rouge» резкими нападками на Леона Доде. Министры полагают, что цензура должна запретить обеим сторонам эту полемику, которая, затянувшись, может повредить священному союзу.

Новая нота Сазонова. Он отчаялся добиться когда-либо сотрудничества всех балканских государств и предлагает союзным державам сделать выбор между ними. Согласно своим старым влечениям он предлагает выбрать Болгарию и обратиться к ней с новыми предложениями (Петроград, № 828). Однако все эти демарши удивляют и огорчают сербов, которые, по крайней мере, сражаются против наших врагов (Ниш, № 496). Кроме того, сербов продолжает тревожить вопрос, какие обещания были даны Италии, а Сидней Соннино все еще возражает против того, чтобы Сербии было сделано официальное сообщение об этом (Рим, № 507). Он боится, что Сербия сочтет себя урезанной при дележе, а итальянский народ, в свою очередь, будет безутешен, узнав, что ему не удалось добиться обещания Фиуме и Спалато (Рим, № 508).

Имел разговор с Шарлем Эмбером, который снова набросился на меня со своей фамильярной откровенностью. Он все же утверждает, что полковник Бюа и канцелярии военного министерства уже стараются парализовать деятельность Альбера Тома. Эмбер решительно заявляет, что полученные мною последние сводки относительно орудий и снаряжения содержат ряд фактических ошибок.

Офицеры связи уведомляют меня, что в Аргоннском лесу, в Эльзассе и в районе Метцераль идут жаркие бои.

Воскресенье, 4 июля 1915 г.

Делькассе сообщает мне, что уезжает завтра с Вивиани, Мильераном и Жоффром в Кале навстречу Асквиту, Китченеру и Бальфуру. Он постарается убедить английское правительство, что необходимо принять определенную линию [668] поведения на Балканах. Если желать удовлетворить всех, то в результате всюду получатся только беспокойство и разочарование.

От Вивиани я узнаю, что финансовая комиссия сената намерена опубликовать теперь два доклада о военных рынках. Докладчик Милье-Лакруа, по-видимому, выступит с резкой критикой заключенных контрактов, а именно тех, которые в прошлом году были заключены Шарлем Эмбером в Америке.

Согласно новому рескрипту императора Николая II, Дума будет созвана в последних числах июля. Но несмотря на вынужденное молчание печати, общественное мнение протестует против этой отсрочки на несколько недель и требует немедленного созыва Думы. Кроме того, оно требует назначения ответственного министерства. Проявляется некоторое волнение в рабочем классе (Петроград, № 836). Самодержавная монархия еще труднее приспосабливается к военному положению, чем наш режим свободы.

Понедельник, 5 июля 1915 г.

В результате усталости, охватившей известные круги, увеличилось число получаемых мною писем с угрозами и оскорблениями. «Мы желаем мира, — пишут мои корреспонденты. — В противном случае берегитесь 14 июля. С вами расправятся, как следует». Впрочем, я получаю также много трогательных свидетельств доверия и сочувственных адресов. Перед моими глазами ежедневно проходит пестрая смесь величия и мелочности, и я теперь лучше, чем когда-либо, понимаю, что, если война возбуждает благородные страсти, она подстрекает также дурные страсти, если она возвышает великие характеры, она в то же время принижает мелкие характеры, одним словом, она все доводит до крайности — добро и зло, порок и добродетель. Как бы то ни было, необходимо всеми средствами препятствовать распространению упадка духа. Если воля нации поколеблется, это будет смертью для Франции. Я не премину выполнить свой долг часового.

Командир Жирар, командированный для связи с итальянской армией, говорит мне, что состояние духа последней [669] прекрасное. Наступление не прекращено. Напротив, итальянцы будут продолжать его на верхнем течении Изонцо.

Будано принес мне ответ военной комиссии сената на речь Мильерана. В этом ответе имеются еще явные преувеличения. Так, например, в нем утверждается, что парламенту пришлось побороть некоторое сопротивление, прежде чем он мог возобновить свой контроль. Между тем только поражение в Шарлеруа, злополучный отъезд в Бордо и пребывание в этом городе помешали созыву парламента. В те страшные дни малейшая неосторожность в высказываниях была бы роковой. В Германии могли бы усмотреть в созыве парламента признак смятения и предзнаменование мира. К тому же многие депутаты были в то время мобилизованы и хотели еще оставаться на фронте. Ответ комиссии содержит также утверждение, что, если бы в конце концов не был созван парламент, у нас не было бы теперь пушек, винтовок и снаряжения. Это явное преувеличение, ибо, если верно, что комиссия работала с усердием и подталкивала администрацию, то правительство само еще до созыва парламента дало толчок оборонному производству, и ясно, что последнее не могло развернуться во всю ширь в несколько дней и даже в несколько недель. Я дружески замечаю это честному Будано, и он чистосердечно отвечает мне: «Что ж поделаешь! Я знаю это, но они ничего не желают слышать. Ах, они изводят меня!»

В ответе комиссии сказано, что он должен быть доведен до сведения президента республики, «главы армии и верховного блюстителя великих интересов страны». Я указываю Будано на двусмысленный характер слов «глава армии». Судя по ним, можно предположить, что я отдаю приказы армиям на фронте или военному управлению, тогда как я, как всякий глава конституционного государства, могу действовать только через посредство ответственных министров. Будано отвечает мне, что это же возражение высказал в комиссии сам Леон Буржуа, но тогда поднялся Анри Шерон, зачитал конституцию и цитировал из 3-й статьи следующую фразу: «Президент распоряжается вооруженной силой...» Этой цитаты было достаточно: комиссия сразу укрепилась в своем мнении и согласилась. Но она могла бы точно так же утверждать, [670] что президент является главой нашей дипломатии и даже главой всех министерств, так как в тексте конституции говорится, что он заключает договоры и назначает гражданские и военные власти и военных чиновников. Комиссия просто-напросто упустила из виду последний параграф той же 3-й статьи конституции: «Каждый акт президента республики должен быть скреплен подписью одного из министров, а также статью 6-ю: «Министры солидарно ответственны перед парламентом за общую политику правительства и индивидуально — за свои личные действия. Президент республики ответственен только в случае государственной измены». А разве власть не там же, где ответственность? Английский король царствует, но не управляет. Президент французской республики председательствует, но не управляет. Это азбучная истина парламентского режима. Я возвратил Будано принесенное им письмо и просил его указать комиссии, что употребленное ею выражение представляется мне противоречащим конституции. Он написал Шерону и пригласил его посетить меня.

Главный докладчик по бюджету Метен выражает мне свои опасения, что публичные обращения к рабочим-металлистам внесут на фронте дезорганизацию. Он вместе со мной считает, что мобилизованные рабочие не должны получать на заводе заработную плату в полном размере и должны оставаться подчиненными военной дисциплине, чтобы не быть в привилегированном положении сравнительно с теми, кто находится на фронте. Но многие члены правительства не разделяют нашего мнения.

Присланный ко мне Будано Анри Шерон сначала доказывал правильность употребленного им выражения «глава армии», но в конце концов согласился, что я являюсь только номинальным главой и не имею и не могу иметь никакой прямой и личной власти. Он обещал мне заявить об этом в комиссии. Шерон твердо и категорично объявляет мне, что его коллеги и он решили довести войну до победного конца и отвергнуть всякий половинчатый (boiteuse) мир. Когда я заверил его, что я исполнен той же решимости, он благодарит меня с избытком чувств. Я указываю ему на опасности [671] парламентских манифестаций, которые своими неуместными преувеличениями могут создать панику и уже, увы, вызывают тревогу. Надеюсь, что Шорен, прекрасный патриот, человек возвышенного сердца и тонкого ума, будет стараться исправить положение.

Вторник, 6 июля 1915 г.

Отправляюсь на автомобиле в Каньи на юго-восток от Амьена, где находится штаб-квартира 2-й армии. Эта армия находилась прежде под начальством Кастельно, который теперь возглавляет группу армий. 2-й армией командует теперь генерал Петен. Я видел его недавно во главе 33-го корпуса, который был отмечен в приказе по армии за прекрасное поведение на севере от Арраса. Вспомним, что этот корпус под блестящим руководством Петена в полтора часа прорвал позиции неприятеля и победоносно достиг вершины Вими. Говорили, что, если бы вовремя предоставлены были в распоряжение Петена резервы, было бы достигнуто «решение». Но он сам заявляет мне, что не разделяет этого оптимистичного взгляда. Он слишком далеко зашел вперед, другие корпуса не продвинулись. Если бы он ринулся еще дальше, он рисковал бы подвергнуться контратакам неприятеля. Согласно Петену, артиллерийская подготовка на фронте соседних корпусов была недостаточной. Здесь еще раз совершили ту ошибку, что начали операцию, не спросив предварительно исполнителей. Петен энергично протестует против такого недопустимого метода. Он горячо благодарит меня за организацию совещания в Шантильи, за то, что по моим настояниям за этим последовали другие подобные совещания, и за мое требование применять подобный же метод в каждой группе армий и в каждой армии. Впрочем, в настоящий момент генерал Петен не считает желательными новые наступления. Он полагает, что ввиду затянувшейся войны мы непременно должны беречь свои силы и прежде всего обеспечить себя тяжелой артиллерией и снаряжением. Все это он говорит очень спокойно, твердо и ясно. Лишь время от времени легкое нервное подергивание век показывает, что под холодной наружностью скрывается горячий и пылкий характер. [672]

Завтракаем в штабе и затем едем на фронт 11-го корпуса и 56-й дивизии. Командир 11-го корпуса генерал Баумгартен отвез нас на автомобиле до Сельи-о-Буа, оттуда мы отправляемся далее пешком посмотреть территорию, завоеванную нами на востоке от Эбютерна. Мы идем по опустошенной местности, по длинному вырытому в земле ходу, в котором царит нестерпимая жара. Приходим к тому месту, где находилась прежде ферма Туван, затем возвращаемся к Эбютерну. Все дома его разрушены, но он и теперь еще регулярно бомбардируется каждый день. Мы укрепляем его теперь окопами, корзинами с песком, проволочными заграждениями. Наши передовые окопы находятся на северном краю деревни, совершенно близко от немцев. Когда мы вернулись, заговорила артиллерия. Расспрашиваемые мною офицеры и солдаты очень гордятся операцией, которую они исполнили с успехом и с которой я поздравляю их. Но она обошлась им, увы, очень дорого: около половины всех участвовавших в ней убиты или ранены.

Прощаюсь с Петеном и направляюсь вместе с Дюпаржем и Пенелоном в Дуллан, где останавливаюсь в небольшом буржуазном доме, который занимал Жоффр во время сражения под Аррасом. Сюда явился командующий группой Фош и ужинает с нами. Он по-прежнему живой, находчивый, блестящий собеседник, но я нахожу в нем нечто новое: он уже не произносит слова «наступление», он заявляет мне, что война будет продолжаться долго, очень долго и что мы должны вооружиться терпением и прочно организовать оборону.

Среда, 7 июля 1915 г.

Из Дуллана мы отправляемся в Сен-Поль, штаб-квартиру 10-й армии. Командующий ею генерал д'Урбаль ожидает нас у входа в город и тотчас увозит нас к стоянке 9-го корпуса, который только что был сменен и отведен на отдых. Командир корпуса генерал Кюре не скрывает от нас, что его войска изнурены и нуждаются в отдыхе. Он пользуется моментом, когда мы остались наедине, и говорит мне: «Прошу вас, господин президент, не допускайте больше этих частичных [673] наступлений. Таким образом, сломают тот инструмент, с помощью которого мы должны победить». Мы посещаем войска, расквартированные в дюжине деревень западнее Сен-Поля, между Артуа и Булонне. Это группы больших ферм, окруженных садами. Красивые живые изгороди, фруктовые сады, нежно-зеленые луга. Местность восхитительна, и солдаты счастливы, что на время освободилась от окопов с их опасностями.

Побывав утром в этих деревнях, отправляюсь днем в штаб-квартиры 21, 33, 3, 10 и 17-го корпусов. С некоторыми оттенками генералы Местр, Фейолль, Гаш, Вирбель, Ж.-Б. Дюма высказываются передо мной приблизительно в том же духе. Их корпуса терпят большие потери. На своих новых позициях солдаты находятся под свирепым орудийным огнем. Им не удается вырыть себе прикрытия. Артиллерия неприятеля обладает неоспоримым превосходством над нашей и причиняет нам много зла. Генерал д'Урбаль слушает эти замечания, как он слушал утром генерала Кюре, — со скептическим видом и некоторым нетерпением. Если войскам нехорошо на том месте, где они теперь, говорит он, надо будет двинуть их дальше, до вершины. Лично д'Урбаль очень храбр, но прав ли он теперь или нет? Я не знаю этого. Так или иначе, я вижу здесь еще один пример глубокого разногласия между командующим и его исполнителями.

Затем нас повели на Гот-Авен на наблюдательный пункт. Отсюда мы видим — то в дождь, то при солнечном сиянии — поле сражения на севере от Арраса, Таржетт, Невилль-Сен-Васт, груды камней и опустошенные поля. Направо жалкие руины города Арраса, который еще вчера опять был бомбардирован немцами. Вечером я возвратился в Париж.

В первый раз я видел здесь на фронте новый шлем для солдат в окопах. Это плоская, слегка приподнятая каска из стального листа, снабженная козырьком-забралом, частью, защищающей затылок, и гребнем. Серо-синий цвет ее гармонирует с цветом новой походной формы. Надеются, что этот шлем предотвратит ранения головы, бывшие до сих пор столь частыми и тяжелыми. [674]

Четверг, 8 июля 1915 г.

Мильеран и Вивиани информируют меня о совещании, которое состоялось во вторник в Кале. С нашей стороны участвовали Вивиани, Мильеран, Делькассе, Оганьер и Жоффр, со стороны англичан — Асквит, Китченер, лорд Крю, Бальфур и фельдмаршал Френч. Меня информируют также о дополнительном совещании, состоявшемся вчера в Шантильи между Китченером, Френчем, русским военным атташе Игнатьевым и Жоффром. Достигнуто было соглашение по следующим пунктам: Китченер отправляет в этом месяце во Францию шесть новых дивизий, затем в следующий месяц еще шесть дивизий и, наконец, начиная с октября, еще шесть. Англичане сменят часть нашего фронта на севере от Арраса. Кроме того, Китченер по настоянию Жоффра отказывается от тезиса абсолютной обороны. Однако раньше пяти-шести недель не будет речи о наступлениях в большом масштабе. В настоящий момент мы ограничимся наступлениями местного характера, имеющими целью задерживать неприятеля и утомлять его. Боюсь, как бы они не уточняли также, притом безрезультатно, и наши войска. У меня еще стоит в ушах все слышанное мною вчера.

В Дарданеллах в скором времени высадятся три английские дивизии; Китченер пока не намерен посылать туда новые подкрепления.

Баррер обратился к Сиднею Соннино с вопросом, почему Италия не вступает в войну с Германией (Рим, № 522, 523, 524). «Положение, — ответил министр, — изменилось со времени заключения лондонской конвенции. Ввиду отступления русских у Германии освободились войска, которые она может послать против нас и против вас. Итальянское общественное мнение легко возбудимо; мы заинтересованы в том, чтобы в Италии не подумали, что мы выбрали именно этот момент для ускорения ударов грозного противника».

В ожидании того, когда итальянское правительство решится выполнять свои обещания, немцы снова атаковали нас близ Суше, на Маасских высотах, в лесу Буа д'Айльи и в лесу Буа-ле-Претр. Эти атаки были везде отбиты, но причинили нам большие потери. [675]

В десять часов вечера ко мне пришел Вивиани и рассказывает мне, как прошло заседание палаты. Оно было очень бурным. Альбер Фавр, радикально-социалистический депутат от Нижней Шаранты, очень настроенный против Мильерана, внес свою интерпелляцию. Каждый раз, когда он нападал на военного министра, ему бурно аплодировали. «Я отвечал при ледяном молчании палаты, лишь к концу своей речи я снова нащупал контакт с ней. Один момент я видел, что ни один из депутатов не станет голосовать за доверие правительству, все уклонялись. Это становится невыносимым. Почти все депутаты советуют мне расстаться с Мильераном, но одни советуют взять мне Барту, другие, и, в частности, социалисты, не хотят его. Некоторые уговаривают меня принять портфель военного министра, но я совершенно некомпетентен в этой области. Я не вижу, кого из политических деятелей назначить на это место. Взять военного? Но не поведет ли это к конфликту с главнокомандующим?» Вивиани продолжает излагать мне свои затруднения и не приходит ни к какому заключению. «Я продолжаю считать перемену нежелательной, — сказал я, — но если Мильеран понесет поражение в палате, то самым лучшим преемником его, на мой взгляд, был бы Барту». — «Да, — отвечает Вивиани, — но это взбесит Кайо, а желательно, чтобы он оставался спокойным». Бедный, бедный священный союз!

Пятница, 9 июля 1915 г.

Вопрос о Мильеране у всех на устах — в печати и в парламенте. Каждый приходит ко мне с советом, причем каждый советует различное.

Присутствовал на торжественном открытии лазарета в Нени, основанного Обществом друзей мусульман; воспользовался этим случаем, чтобы воздать должное нашим африканским войскам, которые так прекрасно ведут себя на фронте{*437}. Затем поехал в санаторий на улице Бизе, где находится генерал Гуро. Во время переезда по морю ему пришлось ампутировать правую руку. Кроме того, у него переломы [676] левого бедра и левой берцовой кости. Его мать, очень достойная и храбрая старушка, сестра и племянники находятся при нем. Он прекрасен в своем стоическом спокойствии. Мы беседуем о дарданельской экспедиции. Он считает, что английский план неплох, но сожалеет, что нет достаточного контакта между обоими адмиралами. Самым подходящим преемником своим он считает генерала Байу. Меня посетил начальник итальянского генерального штаба генерал Порро, отправляющийся завтра в нашу главную квартиру. Он рассказал мне, что итальянцы взяли в плен четырех немцев, несколько немецких солдат убиты на фронте. Ему непонятно, что между обеими странами нет еще войны. Он того мнения, что всякое наступление должно быть отложено до тех пор, когда русские будут в состоянии перейти в наступление, а это, как он думает, будет осенью.

Суббота, 10 июля 1915 г.

Заседание совета министров. По моему предложению решено наградить генерала Гуро военной медалью. На 14 июля проектируется торжественное перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон.

Антонин Дюбо — у него исчезли все поползновения по части политической оппозиции, он теперь только патриот, самый рьяный и самый бескорыстный — говорит мне, что он горячо приветствовал Вивиани по поводу его последней речи и поощрял его проявить твердость перед парламентом. «Будьте и вы сами начеку, — прибавил он, — потому что следят за каждым вашим шагом и в случае малейшей слабости правительства ответственность непременно возложат на вас». Я отлично знаю, что он прав.

В конце дня я снова поехал в санаторий на улице Визе. В комнате, где лежит генерал Гуро, я застал Мильерана, начальника его канцелярии полковника Бюа и капитана Думейру. Доктор Кеню объясняет нам, что, как показал рентген, сломано не бедро, а чашечка, и я понимаю, что доктор опасается последствий этого перелома. Генерал, все время совершенно спокойный, ограничивается словами: «Лишь бы только я мог снова сесть на коня». Я прикалываю к его [677] сорочке военную медаль и обращаюсь к нему со словами приветствия от правительства. Он ничего не ожидал, волнение его так велико, что он вытягивается на своей постели, выпрямляется, закрывает глаза, грудь его глубоко дышит, и когда он приподнимает ресницы, я вижу скатившуюся слезу. Это внезапное волнение человека, который всегда так мастерски владел собой, потрясло нас самих до глубины души. Я не в состоянии сказать ни слова. Молча целую генерала, который трогательно благодарит меня. Мильеран, которого любят выставлять бесчувственным, украдкой проливает слезу.

Делькассе, Грей, Сазонов и Соннино продолжают свои перекрещивающиеся разговоры по поводу Румынии и Баната, Болгарии и Македонии, Греции и Албании. Дело не подвинулось ни на шаг. Мы ведем переговоры в интересах победы, а отсутствие победы тормозит наши переговоры (Петроград, № 858 и 862; от Делькассе в Петроград, № 981; из Ниша, № 509; из Петрограда, № 859; от Делькассе в Софию, № 317; от Делькассе в Лондон, № 2074).

Воскресенье, 11 июля 1915 г.

Германский и австрийский посланники в Бухаресте, кажется, обратились к Братиану с угрожающим демаршем, чтобы добиться формальной декларации о нейтралитете. В качестве залога они потребовали разрешения на провоз военного снаряжения для Турции (№ 1484).

Понедельник, 12 июля 1915 г.

По случаю нашего национального праздника король Виктор-Эммануил III почтил меня цепью ордена святой Аннунциаты. Титтони, вручая мне знаки этого ордена, обратился ко мне с любезной речью: «Орден святой Аннунциаты, — сказал он, — один из самых древних в Европе. Он восходит почти до колыбели Савойского дома, которому судьба уготовила славу осуществить воскресение Италии и объединить под своим скипетром всех тех, кто говорит на благородном и нежном языке Данте. Свидетельство дружбы и уважения, которое мой августейший государь соизволил по случаю национального праздника Франции оказать знаменитому человеку, [678] так блестяще представляющему ее, приобретает особое значение в настоящий момент, когда кровавая война объединила в целях совместной обороны страны, борющиеся за принцип национальности и за свободу народов». Я прошу вас передать королю мою благодарность за его дружескую идею и мои наилучшие пожелания. «Я уверен, — говорю я, — что победа нашего общего дела позволит Италии полностью осуществить свои национальные устремления».

Вторник, 13 июля 1915 г.

Перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон натолкнулось на неожиданные препятствия. Генеральный секретарь палаты Пьерр, милейший и вместе с тем грозный человек, свирепый и улыбающийся хранитель законов и уставов, откопал правило, требующее для этой посмертной почести постановления парламента. Так как теперь уже нет времени назначать заседание обеих палат, совет министров вынужден был отказаться от торжества в Пантеоне. Останки Руже де Лиля будут перенесены из Шуази-ле-Руа к Триумфальной арке, а оттуда — в Дом инвалидов.

Согласно принятому обычаю, я представил совету министров текст речи, которую я намерен произнести при этом случае. В этот текст внесли несколько мелких поправок, мне тем легче внести их, что ни одна не касается существа моих заявлений.

Вивиани и Рибо снова жалуются на невыносимое положение, в которое их ставят парламентские комиссии, присваивая себе все функции власти. Председатель совета министров заявляет, что силы его скоро истощатся, впрочем, говорит он, этого только и желают.

Среда, 14 июля 1915 г.

Итак, прах Руже де Лиля перенесен не в Пантеон, а в Дом инвалидов. День стоял облачный, пасмурный. Дул свежий ветер, и французские аэропланы реяли в воздухе под облаками, чтобы отгонять «Tauben».

Я отправился на автомобиле вместе с Вивиани к Триумфальной арке. Многочисленная толпа. Мужчин, конечно, мало. [679]

Несколько раненых. Санитары, старики, дети. По дороге Вивиани нервно рассказывает мне, что вчера в комиссии сената Шарль Эмбер показывал письма Жоффра, из которых явствует, что главная квартира тщетно с октября требовала тяжелой и судовой артиллерии. Мильеран еле выпутался, и военное управление еще раз подверглось бурным нападкам и обвинениям в неизлечимом бездействии. «Это становится невозможным, — восклицает Вивиани. — А между тем, я не могу найти извинение всем этим ошибкам. Что делать? Что будет?» Но он не делает вывода. Решено, что завтра Мильеран представит совету министров требования Жоффра и свои ответы. Но как это я не был осведомлен об этой переписке столь кардинальной важности?

Прах Руже Де Лиля под Триумфальной аркой Этуаль. Гроб, покрытый знаменами, поставлен на фургон времен первой республики и охраняется пикетом саперов. Мадам Дельна спела несколько строф «Марсельезы». Это траурный кортеж приходит в движение, направляется вниз по Елисейским полям и через авеню Александра III приходит к Эспланаде. Я следую за погребальной колесницей, рядом со мною Дюбо и Дешанель. Толпа держит себя с большим достоинством. Мы останавливаемся во дворе Дома инвалидов, и я произношу свою речь с небольшими поправками{*438}. Коснувшись вкратце биографии Руже де Лиля и обстоятельств, при которых родилась в Страсбурге «Марсельеза», я продолжал: «Так как нас заставили обнажить меч, мы не имеем права вложить его обратно в ножны, пока не отметим за своих мертвецов и совместная победа союзников не позволит нам отстроить наши развалины, восстановить целостность Франции и действительным образом оградить себя от периодического повторения провокаций. Какой смысл имело бы заключать завтра, если бы это было возможно, половинчатый, хромой мир, задыхаясь, уселся бы на развалинах наших разрушенных городов. Нас тотчас же заставили бы принять новый драконовский трактат, и мы навсегда сделались бы вассалами своих врагов, вассалами политическими, моральными и экономическими. Промышленники, крестьяне и рабочие Франции [680] отданы были бы на произвол торжествующих соперников, и униженной Франции суждено было бы чахнуть, упав духом и потеряв уважение к самой себе.. Нет, нет, пусть наши враги не обманываются на этот счет! Не для того, чтобы заключить ненадежный мир, тревожное и беглое перемирие между укороченной войной и другой, более ужасной войной, не для того, чтобы быть завтра подверженной новым нападениям и смертельным опасностям, вся Франция закипела и поднялась под мужественные звуки «Марсельезы»...»

Днем пришел ко мне Мильеран. Не для того, как я полагал, чтобы говорить со мной об инциденте, который взволновал Вивиани, — Мильеран считает этот инцидент не стоящим внимания. Военный министр хотел сообщить мне о том, что военная комиссия сената приняла постановление послать своих делегатов в прифронтовые крепости проверить состояние их артиллерии и снаряжения. Он считает эти обследования недопустимыми. Крепостные орудия и их снаряжение используются непосредственно в армии, так как крепости уже не могут защищаться за крепостными стенами. Фактически теперь уже нет укрепленных городов, а существуют только укрепленные для обороны районы. Значит, комиссия желает распространить свое наблюдение на распределение орудий и снаряжения между армиями. Главнокомандующий не потерпит такого вмешательства, в результате которого возможны опасные нарушения тайны.

Пенелон говорил со мной по тому же вопросу. Вероятно, дело пошло от комендантов крепостей, в частности, от генерала Кутансо в Вердене, поддерживающего связь с Шарлем Эсером. Они указывают комиссии на пробелы, получившиеся в городах вследствие изъятий в пользу фронта. Лучше было бы, говорю я Пенелону, чтобы крепости были отныне поставлены в прямое подчинение командующим армиями. В таком случае генерал Саррайль командовал был не только 3-й армией, но также укрепленным лагерем Вердена. Пенелон отвечает мне, что подобная же мысль была и у главной квартиры, но до сир пор наталкивались на возражения, вытекающие из уставов. Я не считаю эти препятствия непреодолимыми и требую, чтобы не упускали из виду эту мысль. [681]

Вчера и третьего дня в Аргоннах происходили очень ожесточенные, кровавые бои.

Четверг, 15 июля 1915 г.

Мильеран представил совету министров письмо Жоффра от 3 октября и целую папку документов, из которых явствует, что военное министерство немедленно сделало все от него зависящее, чтобы удовлетворить требования главнокомандующего. Правда, были задержки, вызванные отчасти необходимостью получить согласие морского министерства, отчасти трудностями перевозки, отчасти случайными обстоятельствами, но ни одного дня требования не оставались без ответа, как слишком услужливо поверила комиссия.

По моему предложению на военного министра возложено задание изучить вопрос, не возможно ли передать крепости во власть командующих армиями и им же передать функции коменданта крепости. Кроме того, постановлено указать комиссии сената на неудобства парламентского обследования артиллерии укрепленных районов.

Сазонов, с каждым днем все более неугомонный, снова возвращается к вопросу о данном им уже согласии на совместную ноту союзников Румынии. Теперь он хочет выступить в Бухаресте изолированно. Прочитав депеши из Петрограда (№ 878 и 879), я пишу Делькассе: «Неустойчивость Сазонова, в конце концов, начинает действительно внушать тревогу. Каковы бы ни были ранние мысли Братиану, неразумно давать ему благодаря изолированному запросу России предлог для новых проволочек. Все, что идет от России, вызывает подозрения Румынии». Делькассе отвечает мне, что он всецело одного мнения со мной и уже телеграфировал в Петроград и Лондон, чтобы избежать всякого разрыва единого фронта.

Днем поехал на автомобиле в Обервилье осмотреть закусочную, устроенную синдикатом печати для раненых, пропускаемых через здешнюю станцию. Здесь я узнал от префекта полиции о смерти Фердинанда Дрейфуса, адвоката и сенатора от департамента Сены и Уазы, у которого я был секретарем в начале моей адвокатской карьеры. Это был прекрасный человек, с которым я все время сохранял наилучшие [682] отношения. Сыновья его тоже явились ко мне в конце дня сообщить о постигшем их горе. Я сам глубоко огорчен.

Сегодня на четвертом заседании съезда объединенной французской социалистической партии была принята важная резолюция. Она отвергает всякую мысль о слабости перед лицом неприятеля, вторгнувшегося в страну, и содержит очень характерные высказывания об ответственности за войну, например следующее: «Партия... напоминает, что в тот самый момент (конец июля 1914 г.) австрийская социал-демократическая партия в следующих выражениях устанавливала ответственность австро-венгерского правительства: «Мы не можем взять на себя ответственность за эту войну и возлагаем эту ответственность, а также все возможные ужасные последствия этой войны на тех, кто придумал, поддерживал и осуществил тот роковой демарш, который ставит нас перед лицом войны (ультиматум Сербии)». Партия указывает также на резолюцию, принятую тогда же германской социал-демократической партией: «Если мы осуждаем происки сербских националистов, то еще более энергичный протест с нашей стороны вызывает то легкомыслие, с которым австро-венгерское правительство провоцировало войну, это правительство обратилось к Сербии со столь наглыми требованиями, которые еще никогда во всемирной истории не предъявлялись к самостоятельной нации, они могли быть рассчитаны только на то, чтобы привести к войне..»

Мэр города Дюнкирхена Теркам известил меня, что гирлянды, приготовленные для встречи меня 29 июля 1914 г. и не использованные, были употреблены в этом году на украшение могилы павших солдат. Я пишу ему, что тронут этим, и прошу передать населению города, что приветствую ту храбрость, которую оно проявляет под гранатами неприятеля{*439}.

Пятница, 16 июля 1915 г.

Среди многочисленных писем с одобрением моей речи, в которой я говорю о необходимости продолжать войну, особенно яркие получены мною от Адольфа Карно, Жоржа Дюрюи, Л. Эрбетта, Анри Шерона и Эрнеста Лависса. [683]

«Надо, — пишет последний, — чтобы ваши слова были публично прочитаны во всех коммунах Франции. Проявляющееся в настоящий момент чувство тревоги и беспокойства, склонность принимать на веру дурные известия не должны удивлять нас, все это мы находим во все времена, тем не менее, необходимо оказывать противодействие этой причине ослабления. Меня несколько беспокоило молчание правительства и робость прессы, которая лишь намеками говорила о затягивании войны и необходимости и продолжать и даже удвоить наши усилия. Наша речь теперь подаст пример... Затем, как и в прочих письмах, следуют лестные отзывы, которыми я обязан старой дружбе своего коллеги.

От Фердинанда болгарского, от черногорского короля, от президента Вудро Вильсона я получил очень любезные телеграммы, но ни первый, ни последний ни единым словом не выражают мне пожелания нашей победы. Король Фердинанд, который недавно заставил герцога де Гиза четыре дня дожидаться аудиенции и затем сказал ему только общие слова, не из тех людей, которые изменят свою позицию по случаю 14 июля.

Марсель Самба представил мне шведского депутата-социалиста Брантинга. Его мужественные черты дышат правдивостью и решительностью. Он очень прилично говорит по-французски. Уверяет меня, что Швеция отнюдь не выйдет из своего нейтралитета. Резко упрекает королеву, что она никак не может забыть своего немецкого происхождения и то и дело позволяет себе неосторожные выступления на словах. Чтобы избежать в будущем всяких недоразумений между Швецией и Россией, говорит Брантинг, необходимо будет дать Финляндии больше конституционной свободы.

Депутат Рене Бенар, мой бывший сотрудник в 1912 г., сообщает мне, что в радикально-социалистической фракции палаты запрашивали Мальви и Сарро относительно приписываемого Вивиави намерения включить в кабинет Барту и что по этому вопросу в группе выявилась единодушная оппозиция — все это в результате опубликования протокола Фабра{*440}. Во что же превращают священный союз! [684]

Суббота, 17 июля 1915 г.

Заседание совета министров не состоялось. Вивиани, Мильеран и Рибо поехали к Жоффру оговорить финансовые меры, которые необходимо предпринять в армиях для продолжения войны. Надо думать, что немного больше экономии и улучшение управления не помешают военным действиям.

Морис Донне обратился ко мне по поводу моей речи на празднике 14 июля с обворожительно теплым письмом. Он считает, что для тыла этот призыв к храбрости и терпению был, безусловно, необходим. Вспоминает, как мы с женами, а также Марсель Прево с супругой год с чем-то тому назад собрались вместе в приорстве: «Какой чудный, тихий день был тогда, это было год назад, далекое, минувшее время!»{*441}.

Получил также полное благородства письмо из Рима от графа Жозефа Примоли. «Я не забыл, — пишет он, — что во время моего последнего пребывания в Париже, когда я был так тепло принят Вами, меня смутили и задержали мои гости-пессимисты. Вы один сохранили свою безусловную уверенность относительно союза между нашими странами, которому угрожала опасность. Вы сказали мне тогда, что единственная опасность заключается в министерском кризисе (в Италии). Он действительно произошел, но был ликвидирован благодаря энергии короля, которому помогали Саландра, Соннино и Мартини, а главным образом благодаря выступлению народа, возмущенного изменой Джиолитти, который вел переговоры с врагом через головы правительства и даже самого короля. Не следует забывать также заразительный энтузиазм д'Аннунцио, который увлек за собой толпу. Одной из любопытнейших загадок в нашей истории будет эта неожиданная перемена фронта: еще накануне триста депутатов оставили у Джиолитти свои визитные карточки в знак того, что они разделяют его политику, из четырехсот членов сената самое большее около шестидесяти были за вмешательство в войну, а на другой день Саландра должен [685] был принять полицейские меры для охраны отъезжающего Джиолитти, чтобы он не был растерзан толпой. Именно в этот момент я приехал в Рим. Лондон я нашел бесстрастным, Париж — сосредоточенным, думающим свою тяжелую думу, сознающим трагизм положения... В Риме я застал праздник, флаги днем, иллюминацию вечером. Я не говорю вам о демонстрациях в Капитолии и в Квиринале, в подобной обстановке все принимает торжественный характер...»

Письмо это было написано по поводу получения мною ордена святой Аннунциаты, «самого большого знака отличия в Италии, — пишет Примоли. — К союзу присоединилось теперь родство, ибо вы стали теперь кузеном нашего короля. Прошу передать мой почтительный привет милой Collaressa — таков титул, полагающийся женам collari (носителей ордена)... Я нашел в одной библиотеке старинное издание устава ордена святой Аннунциаты. Доставьте мне великое удовольствие, приняв его на память о нашей двадцатилетней дружбе и нашем двухмесячном союзе». Да, двадцать лет! В моей памяти встает на мгновение улыбающийся образ принцессы Матильды, радушно принимавшей у себя писателей и артистов. Среди хозяев были граф Примоли и Морис д'Оканья, а в числе гостей несколько стесняющийся на чужбине молодой министр народного просвещения.

Командир 2-го стрелкового батальона де Дуглас пишет мне: «Имею честь сообщить вам, что 2-й стрелковый батальон, гордящийся тем, что насчитывал вас в числе своих офицеров, был отмечен в приказе по армии за взятие Метцераля». Он цитирует слова этого приказа, очень лестные. Я посылаю горячие поздравления своему дорогому батальону.

Воскресенье, 18 июля 1915 г.

Длинный разговор с генералом Лиоте, приехавшим на восемь дней во Францию. Он привез из Марокко весьма приятные известия. Прямо, можно сказать, чудо, что страна, в которой три года назад нам приходилось иметь дело с восстанием и войной, теперь в такой степени успокоена, что мы могли уменьшить здесь до одной трети число регулярных войск и заменить их территориальными войсками. За это [686] время французские части были отправлены на наши восточные окраины, и вскоре сами туземцы дали нам лояльных и верных солдат. Чтобы совершить этот род чуда, генерал Лиоте должен был на всей границе «сохранять прочной оковку (armature) Марокко» и с этой целью возобновить и ускорить в тылу все производственные работы и поднять экономическую жизнь страны. Это привело к дефициту в сорок семь миллионов, но, говорит Лиоте, пусть правительство судит, превосходит ли эта цена достигнутые результаты. С другой стороны, генерал-резидент предостерегает нас от того, что он называет материальным и моральным износом своего оборонительного оружия. Каждый офицер и унтер-офицер, оставленные в Марокко во время войны во Франции, считают себя опозоренными и осрамленными. Это состояние умов становится неизлечимым, по мере того как затягиваются враждебные действия. А между тем, несмотря на мир, царящий внутри Марокко, на границах происходят постоянные и порой весьма ожесточенные бои. Генерал требует, чтобы это было засчитано его войскам и чтобы ему предоставлено было больше свободы и власти при производствах в высшие чины. По своей привычке он говорит бурно и увлекательно, его экстаз почти не дает слушателю времени на размышление и разбивает, как соломинку, все возражения. Во второй половине дня отправляюсь с Дюпаржем на автомобиле в Бурж. В пути восхищаюсь тем, что, несмотря на войну, поля всюду возделаны. Началась уборка жатвы, не видно, чтобы нехватало рабочих рук, к счастью, отпуска можно было давать довольно щедро. В префектуре Буржа я застал опередивших меня Мильерана и Тома, которые должны присутствовать завтра вместе со мной на опытах артиллерийской стрельбы.

Понедельник, 19 июля 1915 г.

Отправляемся на полигон. Присутствуем здесь при различных опытах: стрельба из новой мортиры в 240 миллиметров для окопов, стрельба из мортиры в 370 миллиметров, взрыв снаряда в 370 миллиметров, стрельба взрывными снарядами среднего калибра в 105, 155 и 220 миллиметров, [687] стрельба зажигательными снарядами в 75 миллиметров и бомбами в 58 миллиметров, бомбардировка укрепления бомбами в 75 миллиметров с удушливыми газами. Мишенью служат триста-четыреста метров окопов, небольшой форт, казематы. По окончании стрельбы мы осматриваем эти мишени. Кое-где горит трава, но слабо. Атмосфера сильно насыщена запахом фосфора, но ни удушливые газы, ни зажигательные бомбы не произвели большого действия. Помещенные в окопах чучела и деревянные ящики остались в целости. Несчастные овцы и кролики, привязанные за лапки позади укреплений, оглушены, некоторые убиты или ранены осколками, но ни одно животное не погибло от удушья. Они глядят на нас испуганно и жалобно и как бы спрашивают, что за безумие овладело человечеством.

К этим опытам мы приступили в последние недели, чтобы найти возможность отвечать на газовые атаки неприятеля. Но опыты не дают пока больших результатов, и, видно, пора обратиться к нашим лучшим химикам.

После стрельбы я осматривал пушечный завод. Моим любезным проводником был при этом брат Жоржа Клемансо, Поль, инженер, мобилизованный в чине поручика. С помощью Тарба Бурж выпускает теперь двенадцать труб для орудий в сутки. В октябре эта цифра будет доведена до двадцати, если удастся вовремя получить нужные станки. Директор завода боится, что не сможет превысить эту цифру, которая, конечно, ниже наших потребностей. Поэтому необходимо более интенсивное сотрудничество с частной промышленностью, но для того чтобы последняя работала с пользой, надо заранее снабдить ее контрольными инструментами, позволяющими проверять с математической точностью размеры всех частей орудия. Поль Клемансо не думает, что разрывы вызваны износом орудий. Произведенные им опыты показали, что причина разрывов заключается только в снарядах, а именно в плохом качестве стали или в соприкосновении пороха со взрывчатым веществом.

Мы отправились Виерзонским лесом и сделали здесь привал для завтрака. Потом сделали остановку в самом Виерзоне, где осматривали производство стальных и чугунных бомб [688] на заводе Общества земледельческих орудий. Наконец, на короткое время остановились в Сен-Жан-де-Рюэлль, где находится отделение Ангулемского порохового завода, завод Маделен, производящий серную кислоту. К концу дня возвращаемся в Париж с пожеланием, чтобы посещение этих заводов военным министром, товарищем министра, ведающим артиллерией, и президентом республики послужило ободрением для персонала и стимулировало производство.

Вторник, 20 июля 1915 г.

На заседании совета министров Вивиани огласил длинное письмо, полученное им от Маргена. Депутат от департамента Марны горько жалуется на притеснения, которые «республиканский генерал» Саррайль терпит от главной квартиры. Ему всегда отказывают в требуемых им войсках, ему не разрешают вступить в Германию через Спенкур, и все эти притеснения исходят якобы от Жоффра. Но, поскольку мне известно, Жоффр не является ни роялистским, ни бонапартистским генералом, политика, благодарение Богу, не проникла на фронт.

Рибо все более тревожат растущие финансовые затруднения. За последний квартал 1915 г. новые заказы военного министерства в Соединенных Штатах составят полтораста миллионов. Вместе с прежними расходами и тремястами пятьюдесятью миллионами бонов, которые мы должны будем выплатить Америке, это составит около трех миллиардов. Выплатить их золотом будет невозможно. Стало быть, надо будет получить либо кредиты в Америке, либо финансовую помощь от Англии. Для поисков этих кредитов — Морган объявляет последние невозможными — Рибо предлагает отправить финансовую миссию в Соединенные Штаты.

Делькассе отозвал из Афин нашего посланника Девилля, который имел неосторожность высказаться в речи, ставшей достоянием печати, за Венизелоса и против его врагов.

Среда, 21 июля 1915 г.

Утром присутствовал на вокзале Ла-Шапелль во время прибытии поезда с тяжело ранеными, бывшими в плену в [689] Германии. Для этих бедных людей общество французских дам устроило буфет, а также ряд небольших павильонов с помещениями для отдыха. В вестибюле вокзала расставлены большие столы, украшенные живыми растениями и цветами из городских оранжерей Парижа. По выходе из поезда раненых тотчас рассадили за этими столами, и я предложил им шампанское. Когда они ответили на мой тост пением «Марсельезы», публику охватило непреоборимое волнение. Один зуав с ампутированной правой ногой вскочил со своего места и, не желая пользоваться палкой, вприпрыжку добежал до меня и сказал: «Ах, они в Германии ненавидят вас. Зато вас очень любят во Франции». Я расспрашивал каждого раненого о его пребывании в Германии. Все они отвечают, что уход за ними был хорош, но кормили их очень плохо. Кроме того, немцы обрабатывали их ложными известиями, распространяли среди них «Gazette des Ardennes», газету, специально созданную для оккупированных районов и издаваемую на французском языке в тщетной надежде обмануть и смутить население.

«Information» поместила вчера сообщение, что одна из наших больших утренних газет перешла в руки консорциума. «New-York Herold» уточняет сегодня, что речь идет о «Journal». Летеллье опровергает его и заявляет в печати, что он остается собственником этой газеты и не думает продавать ее. Однако Этьенн Гроклод подтверждает мне, что на этот счет циркулируют разные слухи. Говорят про комбинацию с сотрудником агентств печати Ленуаром или его сыном. Гроклода беспокоят статьи Шарля Эмбера. Сегодня сенатор от Маасского департамента опять поместил статью под излюбленным им заглавием: «Пушек! Снаряжения!» Некоторые места этой статьи могут дать немцам указания о состоянии нашего производства, а также смутить наше общественное мнение.

В Аргоннах наши дела плохи. Мы ежедневно теряем много людей и немного территории. Жоффр поручил генералу Дюбайлю произвести обследование.

Палеолог телеграфирует, что в результате поражений русских войск рубль стремительно падает. Внешний кредит [690] России окажется поколебленным. От этого в течение ряда лет будут страдать торговля и промышленность. Кроме того, быстро подорожают предметы потребления, в первую очередь пострадает от этого рабочий класс. Удивляет бездействие министра финансов Барка. Палеолог думает, не ищет ли он возможности сослаться на это чрезвычайное ажио, чтобы добиться новых кредитов в Париже или Лондоне, не трогая золотого резерва (№ 896).

Действительно, в августе предполагается новое совещание министров финансов Рибо, Барка и Мак Кенна. Надо полагать, оно состоится в Булони (Лондон, № 1556).

По случаю бельгийского национального праздника я обратился к королю Альберту с пожеланиями, в которых старался избежать всякой официальной банальности.

Четверг, 22 июля 1915 г.

Сегодняшнее заседание совета министров было в значительной части посвящено дарданельской экспедиции. Все члены правительства признают теперь, что успех ее имел бы первостепенное значение, гораздо более важное, чем успех мелких наступлений на нашем фронте, признают, что от успеха этой экспедиции зависят все наши дипломатические выступления и что он представляет также первостепенный интерес с военной точки зрения.

Мильеран зачитывает два письма, в которых Жоффр поручает Дюбайлю обследовать операции в Аргоннах. Он огласил также два донесения Дюбайля. Последний находит, что Саррайль совершит ошибку, не поддержав на фронте 32-й корпус и не желая использовать в качестве резервов войска, предназначенные для смены. Саррайль слишком уж боялся смешать различные части, поэтому он не перешел тотчас же в контратаку и, таким образом, превратил в поражение операцию, которая могла бы целиком окончиться в нашу пользу. Во втором письме от того же числа, что первое, Жоффр спрашивает Дюбайля в фактах другого характера, которые тоже ставили в вину Саррайлю: назначения по протекции, отказ в заслуженных назначениях, плохие отношения с некоторыми из своих подчиненных, упадок духа в [691] 3-й армии. В своем ответе Дюбайль, которого, однако, нельзя обвинять в том, что он не является «республиканским генералом», дал суровый отзыв о Саррайле, обвиняет его в «предвзятости». В заключение он предлагает заменить командующего 3-й армией генералом Эмбером, а Саррайля назначить на место Эмбера командующим лотарингским отрядом. Но Жоффр не согласился на эту перестановку, передал оба донесения военному министру и написал ему: «Я решил снять генерала Саррайля с командования 3-й армией и назначить его командиром корпуса, если правительство не найдет нужным дать ему другое назначение. Прошу вас довести об этом до сведения правительства».

В совете министров большое волнение. Некоторые министры, в том числе даже личные друзья Жоффра, заявляют, что эта мера несправедлива или по меньшей мере чрезмерно строга. Рибо замечает, что несправедливо карать Саррайля за операции в Аргоннах, тогда как после операций под Аррасом не было применено никаких карательных мер. Однако он говорит также, что не следует создавать конфликт с Жоффром и, таким образом, толкать последнего на мысль об отставке. В результате сошлись на том, что нельзя требовать от главнокомандующего оставить Саррайля во главе 3-й армии, раз ему всегда предоставляли свободный выбор помощников. Но ставят вопрос, не может ли Жоффр принять предложение Дюбайля и поставить Саррайля во главе лотарингского отряда. Бриан говорит против этого, он подчеркивает, что недовольный Саррайль, будучи оставленным на фронте, станет центром агитации. Как я слышал от полковника Бюа и как полагают некоторые министры, Жоффр желает, чтобы Саррайль отправился на Дарданеллы, где пригодились бы его энергия и настойчивость. Рибо предлагает запросить на этот счет письменное заключение главнокомандующего. Так и было решено{*442}.

Как мне рассказывает депутат Беназе, одна из жен бывшего хедива, проживающего теперь в Швейцарии, сказала ему вчера, что экс-хедив куплен Германией и вступил в сношения [692] с некоторыми французскими политиками, посредником служит ему финансист по имени Боло. Но в какой мере можно верить этой незнакомке?

Пятница, 23 июля 1915 г.

Согласно «тайному и надежному источнику» набережной д'Орсей испанский посол маркиз де Валтиерра телеграфировал на днях своему правительству, что во время моей последней поездки на фронт солдаты встречали меня криками: «Да здравствует мир!» и что я вынужден был очертя голову вернуться в Париж. «Correo espanol» подхватил этот смехотворный слух, «Neue Freie Presse» тотчас же поспешила перепечатать это сообщение. У меня тотчас же явилась идея пригласить Киньонеса де Лиона, который, как я знаю, является личным другом короля, поехать со мной на фронт. Он с радостью принял мое приглашение. Мы поехали сегодня утром вместе с генералом Дюпаржем и заведующим протокольной частью Вильямом Мартеном, близким другом Киньонеса. В три часа дня мы приехали в Рим, третьего дня немцы пытались бомбардировать этот город на далеком расстоянии, но снаряды упали на поля. Командующий 5-й армией генерал Франше д'Эспере, выехавший навстречу нам в Фим, повез нас в северную часть долины Эны, в сектор 18-го корпуса, которым командует генерал Маржуле. Мы прибыли в полуразрушенную деревню по имени Мулен. В погребах домов расквартированы войска из департамента Нижние Пиренеи. Это прекрасные солдаты. Я спустился в некоторые из этих временных убежищ, чтобы приветствовать войска, а также показать Киньонесу де Леону всю ложность сообщения «Correo espanol». Из Мулен мы поехали дальше на север и остановились в другой деревне, тоже разрушенной, под названием Песси; на краю деревни находятся глубокие пещеры, в которых солдаты ведут жизнь троглодитов. Киньонес де Леон поражен хорошим настроением и энтузиазмом войск. Но, сказать правду, я нашел войска несколько более уставшими, чем несколько недель назад. Очевидно, их очень разочаровала неудача наступлений.

Оставив автомобили в Песси, мы пошли ходом, вырытым в земле. Минувшей ночью прошел сильный дождь, а ров [693] вырыт в очень скользкой глинистой почве, земля совершенно размокла. С грехом пополам мы прошли до окопов в Фулонском лесу, на север от Ульш и на юго-запад от Краонелль. Мы видим часовых на их наблюдательном посту, другие солдаты отдыхают в убежищах, прикорнув на подобиях скамеек из проволоки. Время от времени над нашими головами со свистом проносится немецкая пуля. Немецкие окопы находятся совсем близко от нас, на юге от фермы Эртебиз и Краонна.

«Вы видите, — говорю я в шутку Киньонесу, — что сам король, если бы он пожелал явиться инкогнито во Францию, мог бы легко пройти по нашим окопам...» — «Да, я вижу это, — отвечает мне Киньонес в том же тоне. — Я сообщу королю о вашем приглашении, и если он не сможет принять его, то не из-за недостатка желания».

После двухчасовой ходьбы мы возвращаемся к своим автомобилям и едем обратно через Васонь в долину Эны и оттуда в Жоншери, штаб-квартиру 5-й армии, где завтракаем с генералом Франше д'Эспере. По его мнению, мы должны были бы послать на Дарданеллы три американских корпуса. Он понимает всю важность операций на Ближнем Востоке и все меньше верит в возможность прорыва немецких позиций на нашем фронте.

Во второй половине дня мы осматривали в секторе 1-го корпуса (генерал Гильомо) артиллерийский парк, запас снарядов 75–, 120– и 150-миллиметрового калибра, ремонтные мастерские. Затем мы направились к наблюдательному пункту под Коруа, где мы уже были раз при посещении Кормиси; с тех пор он беспрестанно подвергается бомбардировке. Мы присутствуем при обстреле немецких позиций близ фермы Года. По всем признакам наши снаряды хорошо попадают в цель.

Возвращаемся в Париж. Киньонес де Леон в восторге от нашей поездки.

Вернувшись в Елисейский дворец в половине девятого вечера, я узнал, что после полудня приезжал Вивиани и что он желает говорить со мной еще сегодня. Через час он является снова. «Дела очень плохи», — говорит он. — «Какие [694] дела?» — «С Саррайлем». И он рассказывает мне, что вызванный Мильераном Саррайль отказался перед ним и Вивиани принять на себя командование экспедиционным корпусом на востоке. «И вы приняли этот отказ?» — спрашиваю я Вивиани. — «Что ж делать? Палата находится в состоянии невероятного возбуждения. С одной стороны, Виолетт, с другой стороны — социалисты весь день искали меня, чтобы протестовать против поступка с Саррайлем. Я уклонился от свидания. Но положение становится невозможным, так как мы должны очень считаться с парламентом. Завтра утром Думерг, Сарро и Мальви поедут в главную квартиру и будут стараться, чтобы Жоффр назначил Саррайля командующим лотарингской армией, как предлагал Дюбайль. В противном случае Саррайль вернется к себе домой в Монтобан. Он сказал нам: «Моя карьера закончена. Мне дадут отставку, я знаю это. Но я отказываюсь отправиться на Дарданеллы. Меня унизили, начали с того, что сняли меня с поста командующего армией. В этих условиях я не могу принять никакого другого назначения». Я не могу не возразить Вивиани и признаюсь ему, что нахожу нежелательным предлагать Саррайлю новое командование, после того как он отказался принять то, которое ему было предложено вначале. Вижу, что Вивиани совсем растерялся. «Надо жить в мире с парламентом, — повторяет он. — Впрочем, завтра мы обсудим все это в совете министров». Во время разговора Вивиани сказал мне, что Морис Сарро, состоящий при французской миссии при итальянской армии, писал своему брату Альберу: «Не надо отпускать Мильерана. В Италии не поймут этого».

Суббота, 24 июля 1915 г.

Перед заседанием совета министров ко мне пришел Бриан. К нему, как министру юстиции, вчера тоже явился депутат Беназе, а сегодня представит ему полное письменное изложение своего разговора с бывшей подругой хедива. Это некая Рошбрюн, по происхождению француженка. Она просила свидания с Беназе, сославшись на социалистического депутата Лонге. Она утверждает, что Жозеф Кайо несколько раз встречался в Швейцарии с бывшим хедивом, с [695] которым знаком по Египетскому банку земельного кредита. Хедив, по ее словам, находится на содержании у германского правительства. В дальнейшем Кайо посылал в качестве своего представителя некоего Боло пашу. Больше Бриан ничего не знает. Он говорит мне, что, если в письме Беназе будут приведены конкретные факты, он в случае надобности откроет следствие.

В совете министров новая и длинная дискуссия о деле Саррайля. Думерг, Мальви и Сарро не отправились все вместе в главную квартиру. Поехал только Думерг, сопровождая туда Мильерана. Это было тактичнее и не сопряжено с теми неудобствами, как первоначально предполагавшееся посещение. Жоффр ответил, что уже назначил во главе лотарингского отряда генерала Жерара. О нем тоже нельзя сказать, что он не является «республиканским генералом», как Саррайль. Жоффр прибавил, что он вовсе не отказывается дать Саррайлю командование корпусом и не видит с военной точки зрения препятствий для поручения ему командования экспедиционным корпусом на Дарданеллах. Но он не желает брать на себя ответственность за оставление его во главе 3-й армии. Большинство министров находит, что Жоффр поступил неправильно, объявив Саррайлю о его снятии, прежде чем мог предложить ему командование экспедиционным корпусом. Они ставят даже в вину Мильерану, что он не потребовал от Жоффра повременить с объявлением этой меры Саррайлю, пока последний не будет принят военным министром. Он говорит, что в парламенте царит чрезвычайное возбуждение, что фракции заседают и левая единодушно восстает против Мильерана, причем за спиной Мильерана метят в главнокомандующего и правительство. Впрочем, члены правительства признают, что эта агитация не носит спонтанного характера и что Саррайль причастен к ней. Некоторые министры, а именно Мальви и Самба, рассказывают даже, что к ним явились политические деятели и представились в качестве эмиссаров генерала Саррайля. Однако у большинства министров взяло верх над всеми другими соображениями стремление успокоить взволнованные умы в палате. В результате решено было, что Сарро — «множественное [696] число от Саррайль», — говорит смеясь Марсель Самба, — встретится с генералом, укажет ему на недопустимость его поведения и склонит его не настаивать на своем отказе. Сарро укажет на важное значение операций на Дарданеллах и на необходимость как можно скорее взять Константинополь. Он даст Саррайлю понять, что возможно будет увеличить экспедиционный корпус. Если генерал будет настаивать на своем отказе, его попросят отправиться в Монтобан и оставаться там спокойным. Кроме того, совет министров постановил, что правительство не примет ни в палате депутатов, ни в совете запросов по поводу этого досадного инцидента.

Полковник Гаркур, освобожденный немцами, как тяжело раненый, явился ко мне со своим братом виконтом Гаркур и рассказал о своем пребывании в плену в Германии. В общем он и товарищи его подвергались довольно суровому обращению. Им не оставили их злотых и серебряных денег. Высшие офицеры получают только сто марок в месяц. Население Германии не голодает, но, несомненно, терпит лишения. Мясо недоступно по цене. В армию призываются теперь лица старше сорока лет. Вначале они очень недовольны, что им приходится служить, но скоро оказываются рабами дисциплины, очень сильной там.

Главный редактор «Rappel» Эдмон дю Мениль — я знал его отца, врача из департамента Маас, — рассказывает мне, что Шарль Эмбер расстроил одну пацифистскую комбинацию — покупку газеты «Journal». Эмбер, по словам дю Мениля, сам собирает фонды, чтобы приобрести эту газету. Но правда ли, что «Rappel», как мне сказал Беназе, получает субсидию от Боло паши? И кто такой этот Боло паша? После краткого визита дю Мениля я все же остаюсь в неведении на этот счет.

Оганьер прислал ко мне савойского депутата Антуана Борреля, получившего в армии чин подпоручика, военный крест и военную медаль и не желающего оставить фронт. В Париже Боррель только проездом, он направляется из Арраса в Лотарингию. В разговоре со мной он настаивает на том, что главная квартира должна прийти в более близкий контакт с армией и принимать во внимание мнение исполнителей. [697]

У меня ужинали лорд Берти с канадским премьером сэром Робертом Борденом и несколькими друзьями. Этот доминион уже послал в Европу семьдесят пять тысяч солдат и намерен послать еще столько же. Канада ежедневно производит сто тысяч оболочек для гранат и десять тысяч заряженных гранат.

Воскресенье, 25 июля 1915 г.

Вивиани сообщает мне, что Саррайль не настаивает на своем отказе. Он уехал в Монтобан, но заявил, что он не из того теста, из которого делаются генералы Буланже.

Председатель совета министров кажется мне сегодня очень подавленным. Он говорит, что палата требует «головы Мильерана» и что эта неделя не пройдет без катастрофы.

Перед своим отъездом в Рабат Лиоте принес мне записку, в которой настойчиво требует, чтобы при принятии решений об отправке войск на Дарданеллы не принимали во внимание марокканских вопросов. Эти решения, пишет он, должны исходить только из соображений военного характера или соображений общей политики, о которых генерал-резидент не имеет особой информации. Что касается Марокко, он берется защищать его теми средствами, которые находятся в его распоряжении.

Получил от Пенелона весьма печальные сведения о наших потерях в Аргоннах. 20 и 30 июня 25-й и 32-й корпуса потеряли приблизительно три тысячи и пять тысяч пятьсот человек. 13 июля 5-й корпус потерял около девяти тысяч двухсот человек, 14 июля 15-я колониальная дивизия, 128-я пехотная дивизия и 42-я пехотная дивизия потеряли в целом четыре тысячи триста человек. Большое число убитых и раненых офицеров заранее устраняет всякое предположение о фактах коллективного упадка духа перед неприятелем (défaillance collective). Надо, однако, заметить, что употребляемые немцами удушливые газы вызывают у всех оглушение и даже обморочное состояние, которые парализуют даже наиболее сильных.

После долгих переговоров Братиану объявляет, что готов подписать политическую конвенцию с Францией и ее союзниками, [698] включающую военное сотрудничество. Однако он не может указать теперь момент, когда Румыния откроет военные действия, он предлагает предоставить это тем, которым будет поручено составить и заключить военную конвенцию (Бухарест, № 359 и сл.).

По-видимому, наступил уже кульминационный пункт в сражении за обладание Варшавой. Русские продолжают держать на почтительном расстоянии армии неприятеля, старающиеся окружить старую столицу Польши.

Понедельник, 26 июля 1915 г.

У меня был Комб, причем он и на сей раз заявляет, что послан Брианом. Комб определенно решил убедить меня в необходимости перемены министерства. «Кабинет, — утверждает он, — истощил свои силы и дискредитирован. Никто больше не желает Мильерана. Составьте широкое министерство национальной обороны с Брианом как председателем совета министров и военным министром. Сохраните Вивиани в качестве министра, если он согласится. Меня поставьте на какое угодно место, в уголке. Возьмите Фрейсине, как министра без портфеля, Клемансо — морским министром, если он согласится, Пейтраля, Рену и других. Рибо, конечно, надо оставить. Предложите портфель или министерство Дени Кошену. Я того мнения, что во время войны надо отказаться от политики. Не удерживайте Сарро и Мальви, они в настоящий момент не придают большой силы кабинету. Сегодня я уезжаю, наконец, обратно в Пон, но я считал нужным сказать вам свое мнение. Я сентиментален, несмотря на мой внешний вид. Если я на этих днях согласился принять пост председателя радикально-социалистической партии, то сделал это из чувства долга, а также, разрешите мне сказать это, из чувства лояльности и преданности вам. Моя жена умоляла меня отказаться. Вот ее письмо». И он читает мне: «Мой дорогой...» Комб и сегодня произвел на меня впечатление очень честного, прямого и благонамеренного человека, но не надо слепо следовать всем его советам.

Депутат Клемантель сообщает мне, что палата депутатов намерена дать кабинету бой по вопросу о парламентском [699] контроле над армиями. По его словам, собираются созвать пленарное собрание левых партий. По собственному почину он обещает мне стараться успокоить умы.

Вторник, 27 июля 1915 г.

В совете министров Вивиани говорит об обостряющемся конфликте между парламентом и правительством. Сегодня после обеда произойдет еще совещание фракций. Требуют свободного контроля парламента над врачебно-санитарной частью в армии. Другие требуют, чтобы депутаты могли сами проверять состояние укреплений в окопах. Я настаиваю на недопустимости таких узурпации. Умоляю правительство защищать свои прерогативы. «Авторитет правительства, — отвечает Вивиани, — ослаблен ошибками военного министерства». Палата, продолжает Вивиани, желает преобразования кабинета. Я возражаю, что если начнется министерский кризис, то невозможно будет предвидеть его конец, а если кризис затянется, то станет возможно все — восстание, революция, военная диктатура, — и все это перед лицом неприятеля. Рибо, Бриан и Оганьер энергично поддерживают меня. Но все эти интриги явно обескураживают председателя совета министров.

Затем мы приступаем к вопросу о Дарданеллах. Гуро составил записку, в которой категорически подчеркивается необходимость послать еще три-четыре дивизии. Совет министров, присоединившийся теперь к этому мнению, поручает Вивиани и Мильерану столковаться об этом с Жоффром.

Кроме того, Делькассе телеграфировал в Лондон (№ 2247); он требует от Китчинера и английского правительства, чтобы, согласно мнению Гуро и Байу, незамедлительно была предпринята операция против фортов и батарей Кум-Кале; эта операция необходима ввиду опасного положения наших войск на краю полуострова Галлиполи.

В конце дня мы узнали, что английский кабинет обсуждал наше предложение. Он пришел к заключению, что не может навязывать сэру Джону Гамильтону операцию, которую тот считает рискованной и опасной. Она обойдется слишком дорого и, по мнению английского главнокомандующего, [700] повредит его плану. Тем временем наши солдаты гибнут под огнем артиллерии в Кум-Кале.

На вершине Лингекопф идут непрерывные бои.

На Изонцо генералу Калорне удалось занять горы Сейбузи и Микеле.

Среда, 28 июля 1915 г.

Буассонна, наш дипломатический агент при восточном экспедиционном корпусе, находящийся проездом в Париже, обрисовал мне положение на Галлиполи; оно очень серьезно. Лагерь ожесточенно бомбардируется неприятелем. Хотя наше снаряжение укрыто за стеной форта, оно воспламеняется от снарядов, пускаемых с азиатского берега. Войска не в состоянии более держаться.

Вивиани был вчера в Шантильи у Жоффра. Главнокомандующий самым решительным образом заявил, что скорее выйдет в отставку, нежели допустит, чтобы делегаты сенатской комиссии осматривали оборудование крепостей в зоне действующих армий.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Вивиани докладывает совету министров о своем разговоре с Жоффром. Так как министры не желают брать на себя ответственности за уход Жоффра, Вивиани поручено передать Будано отрицательный ответ.

Соглашение с палатой депутатов представляется более легким делом. Фракции приняли резолюцию, в которой утверждаются право и долг парламента осуществлять свой контроль как существенный элемент национальной обороны, и правительству предлагается обеспечить, наконец, регулярный и постоянный характер этого контроля. В резолюции говорится также, что комиссии могут делегировать своих членов во временные и определенные миссии. Вивиани потребует дополнения этого параграфа словами: «с согласия правительства» или, по крайней мере, словами: «не вмешиваясь в военные операции и не стесняя их».

Жоффр, кажется, возражает против идеи поручить Саррайлю командование усиленным экспедиционным корпусом. [701] Он предпочитает Франше д'Эспере. Кроме того, он считает необходимым сохранить на своем фронте до сентября все силы, которыми он располагает в настоящий момент.

Во время заседания совета министров Мильеран получил длинное письмо, подписанное Жоффром и явно составленное третьим бюро главной квартиры. Это письмо заполнено замечаниями дипломатического характера и имеет тенденцию подчинить главной квартире всю подготовку дополнительной дарданельской экспедиции. Совет министров несколько поражен этим и просит пригласить Жоффра в Елисейский дворец на совещание с министрами в субботу утром.

Рибо подробно излагает свои финансовые планы: выпуск займа в сентябре, затем новые налоги для обеспечения этого займа, введение с 1916 г. подоходного налога с изъятием из него лиц, мобилизованных в армию, десятипроцентные прибавки к существующим прямым налогам — словом, то дополнительное обложение, которое стало неизбежным ввиду затянувшейся войны.

Делькассе докладывает о новых затруднениях, встречаемых им в Петрограде при переговорах с Румынией и в Лондоне при переговорах с Болгарией. Что касается Петрограда, я предлагаю телеграфировать императору, если Сазонов не сообразуется с нашей точкой зрения. Что касается Болгарии, совет министров полагает, что надо постараться сначала урегулировать румынский вопрос, а потом уже возобновить демарши в Софии.

В конце дня Вивиани, очень мрачный, пришел сказать мне, что ему еще не удалось прийти к соглашению с фракциями по вопросу о характере контроля. Делькассе уведомляет меня, что Англия настаивает на том, чтобы не откладывать новые разговоры с Болгарией. Нам трудно не удовлетворить требования Англии, но я требую, чтобы ясно объявили Сербии, что мы не имеем в мыслях принести в жертву сербские интересы и что всякое обещание, данное Болгарии, построено на предположении аннексии Сербией Боснии и Герцеговины и территории, дающей доступ к Адриатическому морю. [702]

Пятница, 30 июля 1915 г.

Подполковник Мессими вчера ранен в Эльзасе. Я телеграфировал ему в Жерармер, куда он перевезен. Я только что получил его письмо от 25 июля, в котором он протестует против «лживых известий официальной сводки». В ней говорилось, что мы взяли Барренкопф. Это его батальоны под его начальством пытались, но безуспешно, укрепиться на вершине Ленж. Что касается взятия Барренкопфа, оно стоило нам тысячу убитых, две тысячи раненых и тысячу пятьсот взятых в плен; 5-я стрелковая бригада, которая проникла на вершину, могла удержаться на ней не более четырех часов. Мессими очень резко отзывается о главной квартире и ее офицерах связи.

«Norddeutsche Allgemeine Zeitung» печатает выдержки из бельгийских архивов, захваченных в Брюсселе немецкими войсками. Среди них имеется донесение от 16 января 1914 г. бельгийского посланника в Берлине, бедного барона Гильома, чудака, о котором я уже говорил выше. В этом донесении Делькассе, Мильеран и я обвиняемся в том, что мы вели политику «квасного патриотизма (cocardière) и шовинизма» {57}. Увы, бельгийское правительство теперь слишком хорошо знает, с чьей стороны имели место национализм и империализм.

Сазонов рассказал Палеологу о печальном положении, в котором находится русское правительство. «Ради бога, — воскликнул он, — дайте нам винтовки!» (Петроград, №930).

Суббота, 31 июля 1915 г.

В одиннадцать часов утра, во время заседания совета министров, приехал Жоффр беседовать с министрами и со мной о дарданельской экспедиции. Сначала он заявил нам, что ему трудно найти четыре свободные дивизии, в особенности ввиду недостатка артиллерии и снарядов. Но мало-помалу он согласился с представленными ему доводами. Мы сошлись на том, что надо изучить вопрос о дополнительной экспедиции, но решение о ней будет принято только в том случае, если англичанам удастся операция, задуманная сэром Джоном Гамильтоном. [703]

После завтрака состоялось новое заседание совета министров, без Жоффра, причем постановлено было, что начальником экспедиции будет назначен Саррайль, которому теперь уже будет поручено выработать ее план. Через пятнадцать дней он отправится в путь, чтобы, как бы то ни было, принять командование обеими находящимися там дивизиями.

Разговор с Жоффром носил очень непринужденный и задушевный характер. Мы сказали главнокомандующему о требовании комиссии сената относительно осмотра крепостей. Он с готовностью согласился на посещение делегатов под руководством генерала Дюбайля. Но вместе с тем он изложил министрам — как я сам неоднократно имел случай делать это по указаниям офицеров связи, — что от тяжелой артиллерии отныне невозможно защищать крепости, уже осажденные неприятелем, и надо во что бы то ни стало защищать их до осады. Он составит директивы в этом смысле. Вместе со мной он жалуется на то, что декрет 1909 г. еще не изменен.

При своем приходе Жоффр имел несколько озабоченный вид, но за завтраком он заметно пришел в лучшее настроение и весело беседовал со всеми министрами. Он все еще помышляет о наступлении, которое должно состояться через пять-шесть недель. Я повторяю, что ему надо будет тогда обсудить этот вопрос с правительством, так как затянувшаяся война заставляет нас беречь людей и сохранить нашу армию для того момента, когда англичане, русские и итальянцы будут в состоянии атаковать.

Барон Гильом, крайне смущенный, дал Феликсу Декори жалкие объяснения по поводу своего донесения; он не отрицает подлинности последнего. Будучи бельгийцем, а не французом, говорит он, я не видел ничего плохого в том, чтобы Франция купила сохранение мира, уступив силе немцев. Он признает, что события доказали его неправоту. Как замечает «Journal de Genève», публикуемый немцами документ идет вразрез с утверждениями Германии. Он показывает, что бельгийская дипломатия даже после Агадира часто была настроена больше в пользу Германии, нежели Франции, и, следовательно, нелепо обвинять Бельгию в том, что она включилась в Тройственный союз. [704]

Новое письмо от Мессими, помеченное 29 июля: «Я пережил трагические дни, возвышенные и прекрасные. Героизм наших стрелков превзошел самые смелые мои ожидания. Но я снова обращаюсь к вам с настоятельной просьбой: избавьте нас от теоретиков, которые видят войну только из прекрасного далека. Я довольно тяжело ранен в бедро двумя осколками гранаты. Рана причиняет мне большие страдания, но я считаю, что мне повезло, так как ни моей жизни, ни моей ноге не угрожает опасность». Мессими исправляет указанную им в прошлом письме цифру — тысячу пятьсот попавших в плен. «Правильнее было бы написать: тысячу пятьсот пропавших без вести. Произведенные нами поиски установили, что большинство этих пропавших без вести не попали в плен, а убиты».

Сегодня «Journal» извещает, что он перешел в руки группы, возглавляемой Шарлем Эмбером. В том же номере появилась новая статья: «Пушек! Снаряжения!» Сенатор от департамента Маас приветствует в ней правительство за меры, принятые для ускорения производства, но жалуется, что не послушались его и после его речи от 13 июля 1914 г. {58}, и вставляет фразы, едва ли способные поддержать доверие. С каждым днем становятся все труднее и неблагодарнее наши усилия сохранить стойкость и единство. Но ни армия, ни ее командиры, ни правительство, ни я не устанем. Год назад мы боролись за мир. Теперь мы боремся за победу.