Глава шестая

Посещение 1-й армии. — Верден. — Буа-ле-Претр. — Буа-д'Айльи. — Образование групп армий. — Поездка в Тарб, Тулузу, Сен-Шамон и Крезо. — Совещание в Шантильи. — Порицание, вынесенное военной комиссией сената. — Посещение 5-й армии. — Реймс и Бетени.

Вторник, 1 июня 1915 г.

Английский премьер Асквит, находящийся теперь в штаб-квартире маршала Френча, заявил о своем намерении посетить завтра Жоффра. Совет министров решил, что Мильеран отправится в ставку Жоффра, в Дуллан, навстречу Асквиту. Дело в том, что, как мне сообщили офицеры связи, главнокомандующий писал Мильерану и просил его, чтобы правительство потребовало от Англии присылки во Францию возможно скорее двадцати дивизий из армии, подготавливаемой Китченером. Между тем, судя по словам, сказанным английским военным министром Жоффру, а потом Мильерану, он намерен послать во Францию всю эту армию или часть ее только в том случае, если будет убежден в возможности прорыва немецкого фронта, а раз Жоффр желает теперь снять для прорыва фронта одну из наших армий, опираясь на английские активы, мы вращаемся до сих пор в порочном круге. К тому же у армии Китченера нет снаряжения и винтовок. Поэтому ответ Англии весьма сомнителен.

Тем временем операции в Артуа требуют больших усилий и стоят нам очень дорого. Пятьдесят тысяч человек уже выведено из строя, и правительству ничего не известно ни о программе завтрашнего дня, ни о планах на будущее.

Союзники выступили в Софии с общим демаршем. Болгарии предложены немедленная оккупация Фракии до линии Энос — Мидия и в будущем обладание городами Эгри-Паланка, Охрида и Монастырь. Радославов, видимо, был приятно поражен, но не знает, как подступиться к королю Фердинанду (София, № 229, 230, 231). [614]

Германский канцлер в своей речи в рейхстаге говорил об Италии в резком и оскорбительном тоне. Однако он старался избегать предположения, что Германия находится в войне со своей прежней союзницей. Баррер запросил Соннино, как намерено поступить итальянское правительство. Министр ограничился указанием, что Саландра при случае ответит канцлеру, впрочем, сказал он, Германия, несомненно, готовит сильный удар по Италии (Рим, № 420). Но он не проявил никакого намерения объявить войну Германии.

Прошлой ночью произошел рейд дирижаблей на Лондон. Нам неизвестно еще число жертв, но были убитые и раненые.

Среда, 2 июня 1915 г.

Я просил Шарля Эмбера прийти ко мне побеседовать о докладах, порученных ему военной комиссией сената. Он с готовностью согласился и сегодня утром явился ко мне в мой рабочий кабинет. Он крайне резко отзывается о Баке и Сент-Клер Девилле, впрочем, уверяет в своем благожелательном отношении к кабинету, заявляет, что действует совершенно бескорыстно, исполняет без какой-либо личной заинтересованности и задней мысли свой патриотический долг и никогда не согласится принять какой-либо министерский портфель. Он придает важное значение мобилизации промышленности, однако в первую очередь озабочен тем недовольством, которое он находит у командующих армиями, у впавших в немилость генералов и офицеров. Все, говорит он, жалуются на генерала Жоффра и в особенности на его окружение, и он, Эмбер, коллекционирует и использует все эти жалобы. У него имеются папки обо всем и обо всех.

Я говорил также с сенатором Будано, который ввиду отсутствия де Фрейсино председательствует в военной комиссии. «В сенате, — утверждает он, — с каждым днем растет враждебное настроение против Жоффра. Его обвиняют в нежелании подчиняться правительству. Правительство обвиняют в том, что оно не дает ему почувствовать свою власть. Клемансо теперь так же суров к победителю на Марне, как Думер. В субботу, когда комиссия узнала из доклада Ш. Эмбера, [615] что Жоффр вразрез с распоряжениями военного министра хочет оставить на фронте фабричных рабочих, это вызвало всеобщее возмущение комиссии. Клемансо и Эмбер говорили о том, что надо в знак протеста демонстративно сложить свои полномочия».

В России, как и во Франции, после понесенных поражений и потерь происходят конфликты между армией и штатскими. Председатель думы Родзянко, принадлежащий к партии октябристов, отправился в ставку к императору, обратил его внимание на серьезность положения и просил о принятии исключительных и срочных мер против недостатка снаряжения. Император последовал этому призыву. Он назначил комиссию в составе военного министра, председателя думы и трех членов ее, четырех генералов и четырех представителей горнозаводской промышленности (Петроград, 1 июня, № 706).

Те же причины, те же следствия. У нас депутаты Жюль Рош, Борегар, Спронк и Эскудье говорят мне, что они стараются противодействовать распространению зла, но тщетно: агитация против Мильерана и Жоффра приняла угрожающие размеры.

Новые письма от Лоти в роли дипломата. Я получаю их от него одно за другим. «Лицо, посланное мною в Женеву, только что возвратилось и привезло мне следующий ответ: Талаат не может приехать, потому что константинопольской публике известно, что его жизни со всех сторон угрожают заговорщики, и отсутствие его объяснят страхом; кроме того, необходимо его присутствие в Константинополе ввиду серьезности происходящих событий. Джавид согласен приехать тотчас по получении телеграммы, если французское правительство пожелает этого. Талаат уверяет, что он будет снабжен всеми полномочиями для переговоров. Как только Джавид приедет в Женеву, он известит меня, и наше правительство даст нам знать, в какой город Франции он должен направиться. Не будете ли вы так любезны сообщить мне, могу ли я при этих обстоятельствах телеграфировать — условным языком — Джавиду, что он может ехать в Женеву? Примите... и т. д.» [616]

Другое письмо: «С моей стороны было бы смелостью выступать со своим суждением. Однако мне кажется, что мы можем вызвать Джавида: разговоры ни к чему не обязывают. В Берлине он только для того, чтобы попытаться добыть немного денег, потому что турки остались уже без денег...»

Третье письмо: «Я не думаю, что ответ Талаата указывает на желание его уклониться от переговоров. Вот его доводы: 1) Он и Джавид поделили теперь между собой турецкие дела: Джавид взял на себя иностранные дела, а он, Талаат, — внутренние, и присутствие его в Константинополе совершенно необходимо. 2) Поездка из Константинополя в Париж требует много времени и это нелегкое дело, тогда как Джавид, снабженный полномочиями и находящийся в Берлине (он не возвращается в Турцию только потому, что ожидает ответа Франции), приехал бы тотчас же. Отсутствие Талаата было бы похоже на бегство перед угрозами смерти, которыми он окружен так же, как Энвер. И, наконец, более важный мотив (я обещал не передавать его дальше и умоляю вас, господин президент, никому не говорить о нем): Талаат на этих днях открыл или же решил, что открыл, что в последнем заговоре против его жизни, организованном Саба-Эддином, якобы замешан французский посланник в Афинах». На этот раз доверчивость Лота превосходит границы.

Делькассе и я полагаем, что дружба с турками начинает ослеплять Лота. В согласии с министром я отвечаю ему лично: «2 июня. Согласно поступившим к нам сведениям история с заговором — сплошной вымысел, младотурки правят в Константинополе с помощью террора, и у Талаата нет никакого основания, в котором он мог бы признаться, не уезжать оттуда, если он искренне питает мирные намерения. Бесполезно говорить вам, что поклеп на французского посланника в Афинах (как, впрочем, и на английского посланника) является глупой клеветой. Так как Джавид находится в Берлине и не является официальным лицом, французское правительство рискует попасть в западню, если пошлет эмиссара для переговоров с ним. Этот шаг, несомненно, был бы истолкован как признак нашей слабости. Если турецкое правительство серьезно желает сделать нам предложения, [617] ему надо лишь сообщить их нам предварительно, по крайней мере, в общих чертах, через надежного и известного вам посредника. Тогда мы посмотрим, можем ли мы вступить в сношения с Джавидом или кем-либо другим, имеющим специальное полномочие для этого. Простите, что я не ответил вам вчера, но министр счел нужным тщательно рассмотреть этот вопрос, а свой ответ я, разумеется, посылаю вам с его согласия». Новое письмо Лоти; он продолжает стоять на своем: «Вопрос так важен, что вы, конечно, простите мне, что я вам пишу еще раз. Я передал ваш ответ уполномоченному, который был поражен им и сегодня же вечером повезет его в Швейцарию. Я не думаю, что турки согласятся на требование — очень жесткое, не правда ли? — предпослать своим переговорам письменную программу. Впрочем, «в общих чертах» их программа, конечно, сводится к следующему: оставить Германию и перейти на сторону союзников. В минувшую субботу вы сказали мне, господин президент, что, если бы к нам приехал лично Талаат, вы не ставили бы никакого предварительного условия для его приезда, и я дал об этом знать туда. Не думаю, что наше правительство взяло назад это слово, и продолжаю понимать вас в том смысле, что, если ввиду нашего отказа Джавиду Талаат решится, несмотря на все действительные трудности, приехать лично, от него не потребуют предварительно письменной программы. Но прошу вас быть любезным подтвердить мне, что я не ошибаюсь. Это последний вопрос, с которым я позволяю себе обратиться к вам. После этого будет закончено интермеццо с моей ролью посла, для которой я так мало компетентен. Что касается заговора против жизни Талаата и Энвера, то я, безусловно, в нем уверен, тем более, что два месяца назад он был раскрыт мне одним из участников. Мне говорили о нем также ряд других турок. «Глупой клеветой», как вы правильно выразились, является причастность наших двух посланников. Но, зная несколько Талаата, я убежден, что он искренне верит в нее». Я ответил Лоти, что, если Талаат решит приехать к нам лично, от него не потребуется заранее никаких письменных заявлений, но для приезда Джавида из Берлина правительство нуждается в гарантиях. [618]

Четверг, 3 июня 1915 г.

Мильеран встретился вчера в Дуллан с Жоффром и Асквитом. Жоффр намерен на этих днях начать две атаки второстепенного значения, одну — на фронте 2-й армии, другую — на фронте 6-й армии. Асквит, очевидно, приехал во Францию для того, чтобы уладить непрекращающийся конфликт между Френчем и Китченером. В согласии с французским командованием фельдмаршал желает, чтобы английское правительство прислало во Францию двадцать новых дивизий, т. е. большую часть армии, созданной Китченером. Последний предпочитает сохранить ее для другого театра военных действий. На совещании между Асквитом, Мильераном, Жоффром и Френчем решено, что в ближайшем времени во Францию будут отправлены пять или шесть новых дивизий, о двадцати не может быть и речи ввиду недостатка винтовок и снаряжения. Англичане сменят одну из наших дивизий на юг от Бассе и одну из двух наших дивизий на север от Ипра. Это мало, но это — начало.

Рибо представил в совет министров законопроект о временном бюджете на третий квартал 1915 г. Он внесет его в президиум палаты депутатов, так как невозможность составить точную смету доходов и расходов на целый год не позволяет нам построить нормальный бюджет. Более или менее значительное увеличение налогов отпадает, потому что очень многие налогоплательщики находятся на фронте, поэтому мы вынуждены одновременно увеличивать выпуск бонов национальной обороны и требования ссуд от государственного банка. Как ни прекрасна будет победа, нелегко будет на другой день после нее восстановить так глубоко потрясенные финансы страны.

Пятница, 4 июня 1915 г.

Ко мне явились члены палаты депутатов Бонневей, Шарль Бенуа, Борегар и сенаторы Одиффре, Гилье и Турон. Они советуют преобразовать кабинет на более широкой основе и включить в него представителей всех партий. Указывают мне на Шарля Дюпюи и Мелина и во вторую очередь на Жана Дюпюи и Леона Буржуа. [619]

Сэр Френсис Берти произведен в пэры и отныне является лордом Берти. На мои поздравления он ответил сердечной благодарностью.

Посетил военный лазарет во Френ, устроенный в свободной части тюрьмы. Раненые изолированы от преступников, но, тем не менее, такое соседство носит несколько тягостный и шокирующий характер.

Суббота, 5 июня 1915 г.

Новый рейд дирижаблей на Лондон. Мы опять не знаем числа жертв.

Состоялось продолжительное заседание совета министров, целиком посвященное вопросам снаряжения. Присутствовал Альберт Тома.

Вечером уехал к лотаринсгкой армии.

Воскресенье, 6 июня 1915 г.

Рано утром приехал поездом в Линьи-ан-Барруа и немедленно сажусь в автомобиль с командующим 1-й армией генералом Роком. Мы отправляемся прямо в Верден. Дюпарж и Пенелон следуют за нами. В предместье Регре нас встречает комендант крепости генерал Кутансо. Со времени моего последнего посещения город пострадал от бомбардировки. Однако орудие, обстреливавшее город, было открыто нами, и, очевидно, мы заставили его замолчать. На всякий случай комендант распорядился эвакуировать госпитали. Более двух тысяч жителей, встревоженные этими мерами предосторожности, выселились из города. Но большинство населения осталось на месте. Мы въехали в Верден со стороны вокзала, в который попало несколько снарядов. Я поехал к несчастному колледжу Бювинье, в котором один единственный тяжелый снаряд разрушил целый корпус. Сила взрыва была так велика, что осколки попали даже на другой конец города и повредили здание супрефектуры. Я послал за мэром Шарине, выразил ему свое сочувствие и, не задерживаясь, поехал на вершину Гюр, поднимающуюся на север от Эпарж и господствующую над всей равниной Воэвры. Нас ожидал командир 2-го корпуса генерал Жерар. Он повел нас на [620] наблюдательный пункт, с которого открывается вид далеко на наши и немецкие позиции. На севере наши войска держат Воэвру до окрестностей Этена и занимают все местности у подножья холмов, включая Абокур и Манхелль. На юге неприятель всюду взобрался на Маасские высоты (Hauts-de-Meuse), вплоть до Сен-Мигиеля в наших руках не осталось ни одной пяди земли на Воэвре. Позади нас простирается довольно обширная полоса, не занятая неприятелем, а перед нами голый, выгоревший от солнца кряж Эпарж, пустынный, словно лунный ландшафт, — здесь происходили ожесточенные бои. За этой цепью гор все высоты заняты неприятелем, он занял также прелестные коммуны, расположенные у их подножья и приютившиеся на их хребте: Комбр, Эрбевилль, Тилло-су-ле-Кот, Бидьи-су-ле-Кот, Гаттонвилль и Гаттоншатель.

Делаю остановку у лазарета, импровизированного в одном углублении почвы. Беседую с офицерами и солдатами. Затем возвращаюсь в долину Мааса, в небольшой город Ансамон, где меня скоро узнали мои земляки и где я принимаю парад нескольких воинских частей. Вскоре затем командир 6-го корпуса генерал Герр встречает меня на правом берегу реки, в Дье, где помещается его штаб. Я с ним наскоро закусываю и потом отправляюсь в дорогу. Мы поднимаемся вдоль Мааса до Тройона, где я очень рад был неожиданно встретить одного из своих кузенов, коменданта Луи Малезье, во главе его части. Мельком оглядываю развалины форта и две отнятые у немцев барки, на которых по ночам патрулируют на канале чины наших морских частей. Затем снова пересекаю долину и через деревни Вуамбей и Лагеймей, которые я так долго представлял в генеральном совете Маасского департамента, приезжаю к чудному лесу Марколье, густая листва которого не пострадала от бомбардировки. Долго идем пешком и приходим к тригонометрическому пункту 323, где нас встречает подполковник Андрие, автор интересных очерков об использовании чертежей и фотографии на войне. Он показывает нам свой артиллерийский наблюдательный пункт и преподносит мне эскиз, изображающий вид на реку с Шовонкур и Сен-Мигиель. В Шовонкуре [621] в прошлом году находились громадные казармы Парош и ютились у форта изящные домики, теперь от них остались только развалины. Сен-Мигиель понес пока лишь небольшие повреждения. Бедный, находящийся в неволе город как будто спокоен, блестят на солнце черепичные крыши, я легко различаю церковь святого Стефана, в которой находится «Положение во гроб» Лижье Ришье, церковь святого Михаила со «Скорбящей божьей матерью» того же художника, старое бенедиктинское аббатство, где еще недавно помещался суд, и под городом семь живописных скал, из которых одна имеет вид огромного стола и называется жителями чертовым столом{*424}. Жаркий знойный день. Батарея 75-миллиметрового калибра, у которой мы находимся, стреляет по неприятельским окопам, вырисовывающимся перед нами на правом берегу реки. За соединительными ходами видны черные дымки от взрывающихся снарядов. Милая, родная страна, в которой каждый шаг вызывает во мне столько воспоминаний, мог ли я когда-либо подумать, что ты будешь так осквернена нечестивой войной?

Возвращаюсь через Лагеймей, Курувр и Пьерфитт-сюр-Эйр, где я в молодые годы — мне было двадцать шесть лет — нашел столько верных и добрых друзей. Теперь здесь расквартированы войска. В Линьи-ан-Барруа обедаю с генералом Роком и остаюсь на ночлег в тихом доме, окруженном деревьями.

Понедельник, 7 июня 1915 г.

В шесть часов утра выехали из Линьи на автомобиле. Отправляемся через Туль в Домевр-ан-Гей, где я встретил своего племянника Леона, сына Анри Пуанкаре; молодой человек, слушатель политехнической школы, мобилизован в чине артиллерийского подпоручика и состоит в настоящий момент при 73-й дивизии, в секторе Буа-ле-Претр. В Пювенелльском лесу, близ Мамей, мы поднимаемся на довольно высокую гору, с которой открывается широкий вид на Рамановилль, Реньевилль и Фей-ан-Гей. Наши и немецкие окопы [622] выделяются толстыми линиями на земле, изрытой гранатами. Затем мы направляемся к деревне Монтовилль, расположенной в ложбине на юг от леса Буа-ле-Претр. Деревня не эвакуирована, и крестьяне братаются с войсками. Две девочки читают приветствие и подносят мне цветы. Явился встречать меня также бывший депутат от департамента Маас, поручик запаса Феррет. Я беседую несколько минут с командиром 73-й дивизии генералом Лебоком и командующим регулярной бригадой в Туле генералом Риберпрей. Затем без проволочек отправляюсь в лес Буа-ле-Претр, о котором так часто говорится в сводках. На южной опушке устроено большое солдатское кладбище. Увы, необходимость его бросается здесь в глаза. Прикрытые свежесрезанными ветками лежат еще не преданные земле трупы и ожидают своего погребения. Рои мух жужжат вокруг них, солдаты торопливо роют могилы.

Мы входим в лес гуськом, через бесконечные ходы, вырытые в земле и извивающиеся под ранеными деревьями. Встречающиеся нам солдаты сильно страдают от духоты и зноя. Мы направляемся к передовым окопам. Они находятся совсем близко от неприятеля, но в настоящий момент там спокойно. По мере того, как мы подвигаемся вперед, лес все более обнажается. Вокруг нас картина разрушения, деревья совершенно лишены листьев и ветвей, остались только изувеченные и сломанные стволы, имеющие жалкий вид. Временами молчание нарушается воем гранаты или свистом пули. Генерал Дюбайль, присоединившийся к нам в Линьи и сопровождающий нас, а также командующий армией генерал Рок не советуют мне идти слишком далеко{*425}. Но солдаты проявляют такую радость при виде меня, что я, естественно, хочу дойти до конца. Останавливаюсь в разных «убежищах»-прикрытиях и беседую с солдатами. Там и сям в углу хода [623] лежат трупы, еще не отнесенные на кладбище. Обойдя окопы, мы возвращаемся той же дорогой; в одном из ходов, в так называемом «Corvée de Café», меня угощают солдатской похлебкой, которую я поглощаю с наслаждением. При выходе из леса я принимаю парад одной роты, а также взвода критских волонтеров, которые невольно напоминают мне про короля Константина и впавшего в немилость Венизелоса.

Затем мы проезжаем Понт-а-Муссон и Дьелуар, они находятся под огнем неприятеля. Наличие промышленных заведений обусловило неоднократную бомбардировку, следы ее видны повсюду. Однако оба города вовсе не представляют пустынного вида По дороге нам кланяются женщины, дети играют на улицах. Мы завтракаем в Бук с командиром 31-го корпуса генералом Делетуалем в красивом имении генерала де Морленкура. С террасы замка мы можем вдоволь созерцать равнину Воэвры с ее суглинистой почвой, столь плодородную вчера, столь тщательно обработанную, а ныне превращенную в постоянное поле сражения и изрезанную окопами. Вот Эвилль с его каменоломнями, работа на них почти прекратилась, вот Виньо и Бонкур, знакомые деревни, которые я так часто искал глазами с вершины своего холма, вот Мекрен в долине напротив Сампиньи — немцы бомбардировали его с таким же остервенением, как мою собственную коммуну. Вот форт «римского лагеря», господствующий над Сен-Мигиелем и всем районом. Немцы прогнали нас оттула и установили наверху свои батареи, которые могут свободно обстреливать местность по всем направлениям. Мекрен, как и Сампиньи, покинут жителями. Проезжая по его пустынным улицам, я не могу не бросить беглого взгляда на развалины своего дома на другом берегу Мааса, но я сегодня не буду там, так как у меня осталось мало времени, а я хочу еще остановиться в Марботт и в лесу Буа д'Айльи. Марботт представляет собой теперь лишь груду камней, осталась только церковь, все жители ушли. Слева, у входа в город, восемьсот солдатских могил с правильно расставленными крестами; на могилах присланные родными венки и цветы. В сопровождении генерала Блазе, который недавно был моим спутников в Шлут, а в настоящее время командует 15-й дивизией, мы [624] входим в лес. Солдаты размещены в порослях, где нередко становятся жертвами немецких пуль{*426}. По длинной лесенке я взбираюсь на верхушку большого дуба, с которой открывается вид на лес д'Айльи, такой же голый, как участок леса Буа-ле-Претр. «Как настоящий синий дьявол, — пишет в своих воспоминаниях генерал Блазе, — г. Пуанкаре бодро и безбоязненно взобрался наверх. Оттуда открывается вид на море зелени, затем на поля, развороченные гранатами, и посреди этой пустыни, на линию окопов, в которых движутся головы и серо-зеленые спины. Г-н Пуанкаре с интересом наблюдал эту картину и затем громко спросил: «Это наши?» — «Будьте добры, господин президент, говорите не так громко, если не желаете быть обнаруженным, и убитым! Я не мог бы простить себе, если бы допустил, чтобы неприятельская пуля сразила президента французской республики, офицера альпийских стрелков». Я объясняю своему храброму спутнику, что мои окопы находятся у опушки, под нами, и поэтому невидимы для нас, а те окопы, которые он видит на расстоянии 120–130 метров, заняты немцами...»

Когда я спустился вниз, четыре санитара проносили на носилках труп убитого товарища. Я заговорил с ними. У них превосходное состояние духа, но они не скрывают от меня, что устали после недавних боев.

Возвращаюсь в Коммерси, осматриваю здесь производство бомб и ручных гранат для борьбы в окопах, посещаю с моим другом сенатором и мэром Рене Гродидье городские госпитали и лазареты. Генерал Рок и командующий 8-м корпусом генерал Кордонье рапортуют мне, что на днях двадцать три солдата 56-го пехотного полка были приговорены к смерти за то, что оставили окоп в лесу д'Айльи. Оба генерала просят меня помиловать их, и я охотно исполняю это желание, убежденный, что молодые люди, оставшись на фронте, сумеют загладить перед начальством свою минутную слабость и воспрянут духом в своих собственных глазах. Но действительно ли я возвращаю им жизнь? Или же, увы, только новые случаи быть убитыми и искалеченными? [625]

Вторник, 8 июня 1915 г.

К восьми часам утра я возвратился в Елисейский дворец и председательствую на заседании совета министров. Рибо болен. Все другие министры опечалены пришедшими в мое отсутствие известиями из России и Дарданелл. Генерал Гуро телеграфировал, что наш экспедиционный корпус после систематической подготовки атаковал турецкие позиции, но достигнутые результаты не соответствуют понесенным потерям и приложенным усилиям. Он и генерал Гамильтон убеждены, что при сложившихся обстоятельствах, совершенно аналогичных положению на западном фронте, наше продвижение на полуострове Галлиполи будет медленным и будет стоить нам больших жертв, если Турция сохранит здесь за собой все свои средства обороны. Гуро считает, что для нас крайне важно вступление в войну нового союзника и соответственная диверсия, если мы желаем быстро прийти к цели без слишком тяжелых жертв (Тенедос, 6 июня, № 5; генерал Гуро в военное министерство, 6 июня, О. Т., № 167/315).

В России сессия Думы, закончившаяся в феврале, отсрочена до ноября. Под влиянием поражений, понесенных русскими армиями и приведших в марте к потере всей Восточной Пруссии, а затем и Галиции{*427}, часть общественного мнения начинает требовать немедленного созыва Думы, чтобы положить конец небрежности и разгильдяйству военной администрации. Движение растет, и Палеологу говорили, что император охотно согласится на помощь народного представительства (Петрограду № 723). Тем временем русские очистили Перемышль. Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной (от генерала де Лагиш, Петроград, 5 июня).

2-я и 3-я итальянские армии приступили к операциям в большом масштабе с целью переправиться на виду у неприятеля через Изонцо между Капоретто и морем (от полковника де Гондрекура, № 9). [626]

Мы не продвинулись ни на шаг ни в Бухаресте, ни в Софии, ни в Греции. Между тем Палеолог под влиянием русских поражений энергично настаивал перед Сазоновым на том, чтобы он проявил больше уступчивости румынам (Петроград, № 736).

Я не имею никаких известий ни от Лоти, ни от его турок.

Новый визит Маргена, депутата от департамента Марны. Он был один день товарищем министра в кабинете Рибо в 1914 г. Это учтивый человек, весьма благонамеренный и совершенно далекий от демонических настроений. Он прямо заявил мне, что придется сместить Жоффра и назначить главнокомандующим Саррайля. Последний сделает попытку пройти через Спенкур и проникнуть в Германию. Я заметил, что смена главнокомандующего будет использована против нас нашими врагами, а также в нейтральных странах. Саррайль замечательно действовал в Вердене во время битвы на Марне, но ничто не доказывает, что теперь попытка прорыва удастся ему в больший мере, чем Жоффру. Конечно, я не убедил Маргена.

Среда, 9 июня 1915 г.

Посланец Лоти доехал до Мюнхена с целью говорить непосредственно с Джавидом, но турки, все более и более опутываемые немцами и к тому же ободренные своим собственным сопротивлением на Дарданеллах, уклоняются теперь от всяких разговоров, и тем паче Джавид не желает дать письменной программы переговоров. Что касается Талаата, то он теперь еще более далек от мысли об отъезде.

Мильеран скрепя сердце решился назначить на место генерала Баке генерала Буржуа и на место генерала Сент-Клер Девилля генерала Дюмезиля. Комиссии парламента ни в коем случае не простили бы ему дальнейшей проволочки. Конечно, они допустили преувеличения в своей критике обоих этих высших офицеров. Первый является учеником полковника Донора, изобретателя орудия 75-миллиметрового калибра. Сам он создал орудие 120-миллиметрового калибра и первоначальный вариант орудия 155-миллиметрового калибра. Что бы ни говорил Шарль Эмбер, не он, не Баке, аннулировал в ноябре заказ на сто батарей 75-миллиметровых орудий, он [627] просто привел в исполнение уже принятую раньше меру. Но он любил говорить, что у нас слишком много пушек, во всяком случае, по сравнению с нашим запасом снарядов, и ему не удалось ни увеличить наш запас снарядов, ни ускорить производство орудий. Что касается генерала Сент-Клер Девилля, он оказался между двух огней и в своем стремлении во что бы то ни стало увеличить число орудий уступил требованиям заводчиков и допустил в испытаниях на прочность гораздо меньшее давление, чем нормальное, — в результате на него не без основания возлагали ответственность за разрывы орудий{*428}. На фронте за менее важные ошибки принесли в жертву, «лиможировали», т. е. послали в тыл, в Лимож, многих генералов, и они в большинстве случаев с достоинством переносили опалу. Война безжалостна, и для стимулирования производства нельзя было обойтись без устрашающих примеров. Но Мильеран хотел предоставить смещенным генералам некоторые компенсации. Он предложил мне на подпись декрет, и я по его настоянию подписал его декрет о награждении Сент-Клер Девилля третьей звездой. Что касается Баке, министр ничего не требовал от меня и ничего не предлагал мне, но так как с августа 1914 г. награждения военных орденом Почетного легиона происходят помимо президента республики, он официально внес генерала Баке в список будущих командоров и ничего не сказал мне об этом.

Четверг, 10 июня 1915 г.

Брайан, статс-секретарь государственного департамента в Вашингтоне, подал в отставку. Он не мог решиться поставить свою подпись под ответом Соединенных Штатов Германии, составленным самим президентом Вильсоном. Он считает этот ответ слишком агрессивным и способным привести к войне (от Жюссерана, № 413).

Благодаря вмешательству Палеолога император и Сазонов объявили, что Россия готова уступить в вопросе о Черновцах, если Румыния обязуется безотлагательно вступить в войну (Петроград, 9 июня, № 734). [628]

Пятница 11 июня 1915 г.

Генерал Рок переслал генералу Дюпаржу свои приказы по 1-й армии и 8-му корпусу, в которых он передает войскам мои приветствия и извещает о помиловании двадцати трех солдат 56-го полка. Рок сообщает Дюпаржу, что в минувшее воскресенье мы чуть было не подверглись большой опасности. В наблюдательном пункте в Марботтском лесу упала граната близ большого дуба через десять минут после того, как я сошел с последнего. Лес Буа-ле-Претр всю вторую половину дня усиленно бомбардировался. Лишь бы только не навлекло на головы наших солдат огонь неприятеля мое посещение, о котором немцы, возможно, узнали потом.

Сербия не желает доверить великим союзным державам установление без ее участия условий, которые должны быть предложены Болгарии. Она беспокоится также о том, что могло быть обещано Италии (Ниш, № 425, 426, 427). В свою очередь, Италию не очень радует, что сербские войска вступили в Албанию (от Делькассе в Ниш, № 234; из Ниша, № 422).

Чем больше расширяется коалиция союзников, тем труднее будет руководить (conduire) ею.

Вчерашнее заседание палаты депутатов прошло с большим успехом для Мильерана, вопреки опасениям его товарищей по кабинету. Ему единодушно аплодировали. Прерывали его только на скамьях социалистов. Дальбье внес предложение о более целесообразном распределении мобилизованных или подлежащих мобилизации. Отвечая на это предложение, Мильеран замечательно ясно изложил меры, принятые с начала войны для того, чтобы призвать в ряды армии как можно большее число освобожденных, уволенных или получивших вспомогательное назначение. Он ясно указал, что еще остается сделать в этом направлении. Ему удалось на время успокоить оппозицию палаты. Но в военной комиссии сената продолжается кампания против него и Жоффра. Будано, все еще заменяющий Фрейсине, прочитал мне отрывки из речей, произнесенных в полусекретной обстановке комиссии Шарлем Эсером, Думером и Анри Шероном. Это резкие обвинительные речи против генерального [629] штаба сегодняшнего и вчерашнего дня. Будано сказал мне, что, отчаявшись в возможности успокоить умы, он плачет каждый вечер, возвратившись домой. Это его точные слова. Кажется, Клемансо заявил, что, если дела будут продолжаться таким образом, произойдет восстание генералов против высшего командования. Шарль Эмбер угрожал, что откроет правду народу и добровольно даст себя арестовать на площади Согласия.

Суббота, 12 июня 1915 г.

Мильеран сообщает в совете министров, что начальник его канцелярии полковник Бюа вернулся из Лондона с неутешительными известиями: до сих пор не производится еще ни одной винтовки, миллион солдат обучается на деревянных ружьях, новые дивизии совершенно лишены снаряжения, а между тем, у Англии имеются такие промышленные ресурсы, которых у нас нет. Первая армия Китченера в составе шести дивизий уже наполовину перевезена во Францию, три дивизии, оставшиеся по ту сторону Ла-Манша, будут перевезены до конца месяца, вторая армия сможет прибыть не раньше 15 августа.

Марсель Самба извещает совет министров, что социалисты требуют для всех группировок в палате депутатов права посылать делегатов в армии на фронт. Он выражает желание, чтобы Вивиани дал свое согласие на это. Вивиани отвечает, что предпочтет отказаться от власти, чем разрешить поездки к армиям, что знает уже по опыту все недостатки этих поездок и связанные с последними опасные злоупотребления. Рибо высказывается в том же духе. Я поддерживаю их взгляд. Самба не настаивает. Но как трудно согласовать требования, вытекающие из парламентских обычаев, с велениями войны! А между тем, какая опасность таится для Франции, если нам не удастся до конца провести это согласование!

В совете министров я предлагаю Делькассе, чтобы союзники официально известили Сербию о том, что они оставили для нее в Далмации, и побудили ее возобновить военные операции и вступить в Боснию и Герцеговину. Плохое настроение [630] этой небольшой страны вполне объяснимо: ею пренебрегают, она в загоне, ее оскорбляют, обращаясь с ней как с quantité négligeable (величиной, которой можно пренебречь). Рибо поддерживает меня. Правда, судя по «Зеленой книге», Италия намерена соблюдать тайну. Но мы можем предложить Барреру постараться убедить Италию, что в нашем общем интересе сказать правду. Делькассе должен был ограничиться отправкой нашему посланнику в Нише Боппу сжатой депеши общего и недостаточно ясного содержания. Разумеется, лучше было бы вообще не производить дележа до победы, но так как Италия потребовала его и мы пытались при этом отстоять (ménager) права Сербии, то почему оставлять последнюю при убеждении, что она была принесена в жертву?

В настоящий момент Сербия, не будучи осведомленной, пытается сама наложить руку на залоги: она пробирается в Албанию, она занимает Эль-Бассан (Ниш, 10 июня, № 428). Это продвижение Сербии в одинаковой мере возбуждает подозрения Италии и Черногории (Цетинье, № 145; Скутари, № 112; Рим, № 446 и 447). Как сообщают, черногорский кабинет советовал королю Николаю занять Скутари (Цетинье, № 155).

В сегодняшних американских газетах напечатан ответ президента Вильсона Германии. Жюссеран телеграфирует нам, что этот ответ весьма умерен и делает непонятной отставку Брайана (Вашингтон, № 418).

В Москве произошли серьезные беспорядки (Петроград, № 744, 745, 746). Пострадали все иностранцы без различия — немцы и французы.

Воскресенье, 13 июня 1915 г.

Следуя советам правительства и моим, Жоффр произвел реорганизацию высшего командования, призванную окружить его опытными сотрудниками и установить более надежную связь между армиями и главнокомандующим. Согласно генеральному приказу № 39, войска, оперирующие на северо-восточном фронте, будут отныне разделены на три подчиненные группы армий: на так называемую северную [631] группу (генерал Фош), центральную группу (генерал де Кастельно) и восточную группу (генерал Дюбайль). В северную группу войдут 36-й корпус, 10-я армия и 2-я армия за исключением 13-го корпуса. Генерал Фош, заместитель главнокомандующего, имеет, кроме того, по-прежнему задание согласовать операции с английской и бельгийской армиями. В центральную группу войдут 6-я армия, увеличенная 13-м корпусом, 5-я и 4-я армии; в восточную группу войдут 3-я и 1-я армии, отряд лотарингской армии и 7-я армия. Командующие группами армий будут иметь право устанавливать (régler) зоны действия армий, распределять отдельные части на фронте, создавать свои собственные резервы, в том числе также из мобильной тяжелой артиллерии, руководить операциями, предложенными им или предписанными им главнокомандующим. Они будут также заведовать распределением снаряжения между подчиненными им армиями. Персонально командующие армией или отрядом армий, конечно, по-прежнему будут подчинены главнокомандующему. Но генералы, командующие группами армий, должны будут вносить все предложения, которые считают целесообразными. Кроме того, общие вопросы будут решаться при их участии. Эти правила должны быть немедленно применены к северной и восточной группам. Центральная группа будет образована в дальнейшем в срок, который будет указан в ближайшее время.

Жоффр по-прежнему очень недоволен англичанами. Ни он, ни Мильеран, ни Делькассе не знают, прибудут ли во Францию три дивизии армии Китченера, которые находятся еще в Англии и были обещаны нам к концу этого месяца. По-видимому, здесь между Китченером и Жоффром имеются основные расхождения военно-теоретического характера. Английский военный министр, который, впрочем, предоставляет английскому правительству заботу о ведении войны и маршалу Френчу полный простор в его командовании, является, как некогда Веллингтон, противником наступления. Он говорит: «Генерал Жоффр и сэр Джон Френч заявляли мне в ноябре, что собираются отбросить немцев в Германию, такие же заверения я получил от них в декабре, [632] марте и мае. Что же они сделали на самом деле? Наступления стоят очень дорого и не ведут ни к какому результату. Лучше будет щадить наши контингенты, в особенности если нам предстоит в один прекрасный день грандиозная атака немцев»{*429}.

Пашич утверждает, что никакие сербские войска не были сняты с австро-венгерского фронта и 410-я операция, предпринятая в Албании для помощи Эссад паше, останется без влияния на главный театр военных действий, где сербы в самом скором времени возобновят свои атаки (Ниш, № 436).

Шарль Эмбер поместил сегодня в «Journal» под своей подписью панегирик американской фирме «Вифлеемская компания сталелитейных заводов», которая в бытность его в Америке предложила ему производить снаряжение для Франции. Он не может простить Мильерану отклонение этого заказа и желает, чтобы приняли это предложение. Не успел я прочитать эту статью, как получил от Эмбера, моего старого коллеги, письмо, помеченное 11 мая, в котором он в несколько странном тоне упрекает меня в том, что я допустил компенсации для генералов Баке и Сент-Клер Девилля. Как видно, он продолжает собирать факты, чтобы впоследствии, в случае национального несчастья, иметь право заявить, что он все предвидел, а президент республики и министры оставили без внимания его предостережения. Я не подозревал до сих пор, что «толстяк Шарль» считает себя призванным провидением к роли Кассандры. В своем ответе ему я позволил себе немного иронии{*430}.

Вечером я выехал из Парижа вместе с Мильераном, генералом Буржуа и генералом Дюпаржем. Мы посетим ряд заводов, работающих на оборону.

Понедельник, 14 июня 1915 г.

Я начал с осмотра государственных заводов. Утром приехал в Тарб и прямо с вокзала отправился на завод. В настоящий [633] момент там производят только отдельные орудийные части. Для Буржского арсенала здесь производятся высверливание, расширение зарядной камеры и нарезка орудий. Пока еще выпускаются только два орудия в сутки, но скоро цифра эта будет доведена до четырех, а затем до семи. Кроме того, завод производит патроны, трубки для гранат, снаряды, соль гремучей кислоты и порох. Рабочие очень прилежны. Я раздаю пятидесяти из них медали золотые, золоченые, серебряные и бронзовые. Благодарю их за великие услуги, оказываемые ими солдатам.

Горячий прием со стороны населения. На всех проезжаемых мною станциях я слышу те же приветственные крики. Неверно, стало быть, что страна падает духом. После полудня уезжаем из Тарба, завтракаем в поезде и проводим остаток дня в Тулузе. Здесь мы в сопровождении социалистического депутата и помощника мэра Эллен Прево посетили пороховой и машиностроительный заводы. Пороховой завод выпускает теперь девять-десять тонн в сутки. Устанавливаются печи для производства бензола путем катализа скипидара по способу профессора Сабатье — я недавно присутствовал при чествовании этого ученого в Тулузском университете{*431}. Машиностроительный завод выпускает пока только ружейные патроны. Я вручаю медали еще двум рабочим, и они так же счастливы, как и солдаты на фронте, когда их награждают военной медалью.

После государственных заводов мы осматриваем частные. Садимся в поезд, приезжаем в девять часов вечера на станцию Каркассона, где восторженная толпа, предуведомленная о нашем приезде, приветствует нас под звуки «Марсельезы». А на горе в ясную ночь вырисовывается на прекрасном южном небе силуэт старого города.

Вторник, 15 июня 1915 г.

Проезжаем Нарбонну, Безье, Монпелье, Ним, Авиньон, Валанс и к девяти часам утра приезжаем в Сен-Рамбер-д'Альбон. Отсюда — на автомобиле через Севенны до долины [634] Жье. Останавливаемся в Сен-Шамоне и осматриваем заводы, принадлежащие Обществу железоделательных и сталелитейных заводов (Compagnie de la Marine et d'Homécourt). Я вижу новейшие тридцатитонные мартены, кузнечные прессы в шесть тысяч тонн, большие станы для прокатки броневых плит, монтажный цех для сборки башен, цех для снарядов, затем созданное за короткое время после объявления мобилизации пиротехническое производство, выпускающее в сутки более тридцати тысяч трубок для снарядов, производство гильз, тоже поставленное со времени войны, прекрасно оборудованную опытную лабораторию и два орудия 305-миллиметрового калибра в процессе производства.

Из Сен-Шамона мы едем в Сен-Гальмье, наскоро завтракаем здесь и запиваем минеральной водой из местных источников. Потом едем через Мулен в Эмфи, заводы которого, на мой взгляд, работают замедленным темпом, и в Фуршамбо, где производятся снаряды 75-миллиметрового калибра, бомбы Дюмезиля и различные части лафетов. Здесь тоже мы выносим впечатление, что работа могла бы идти несколько живее.

Ночуем в префектуре.

Среда, 16 июня 1915 г.

Ранним утром отправляемся через Шато-Шинон и Отен в Крезо. Переправа через Морван, очаровательные дороги, окаймленные платанами и ясенями, фруктовые сады с рдеющими на солнце вишнями, свежая листва лесов, заливные луга, живописные скалы с богатыми прослойками порфира. Я не имею права терять время на созерцание этой великолепной картины, я еду осматривать заводы, построенные с целью убивать людей и опустошать природу. Заводы Крезо пополняют теперь следующие заказы военного министерства: четыре 370-миллиметровые мортиры, восемнадцать 280-миллиметровых мортир, двести задков для пушек образца 1912 г., двадцать батарей образца 1912 г., двенадцать 240-миллиметровых лафетов на воде, двадцать четыре 19-миллиметровых лафета на возке, два лафета для 155-миллиметровых длинных орудий на возке, сто двадцать частей для 155-миллиметровых длинных орудий на лафете, двести двадцать [635] — для 105-миллиметровых, двести — для 75-миллиметровых и т. д. Суточный выпуск разрывных снарядов составляет семь тысяч и четыре тысячи шрапнельных. Одним словом, во всех цехах кипит работа. Четыре пятидесятитонных мартена дают по два литья в сутки: прессы в восемь тысяч тонн для сжимания слитков, кузнечный молот в сто тонн, прокатные станы малые, средние и большие для обработки колец для стрельчатых снарядов (ogives), шрапнелей и гранат 75-миллиметрового калибра, чаны для закалки, станки, паровые машины всех типов, судовые машины, стационарные машины и паровозы — все это функционирует и живет на моих глазах, послушно повинуется тысячам рабочих, которые считают теперь долгом чести удвоить свои усилия и увеличить производство. На короткое время мы прерываем наш осмотр и по приглашению г-на и г-жи Шнайдер отправляемся завтракать во дворец de la Verrerie (стеклянного завода) близ хрустального завода, основанного некогда Марией-Антуанеттой. В наших ушах еще стоит шум и стук бесчисленных машин, когда мы отправляемся назад в Париж.

Четверг, 17 июня 1915 г.

Во время моего отсутствия наши войска сделали попытку взять вершину Вими. Расстилающаяся позади последней равнина Дуэ позволяла нашему командованию надеяться на прорыв неприятельского фронта. На нашем левом фланге и севернее Нотр-Дам-де-Лоретт мы заняли территорию позади Бюваш. Мы завладели также высотой на север от сахарного завода в Суше и тремя линиями окопов на юго-восток от Эбитюрн. Но на этом участке фронта всегда чередуются прилив и отлив.

Выборы в Греции, очевидно, дали результат весьма благоприятный для Венизелоса, но правительство еще не обнародовало цифр.

Король Николай черногорский, по-видимому, твердо решил занять Скутари, он дает понять, что останется там только с согласия великих держав, но, очевидно, он намерен поставить их перед свершившимся фактом (Цетинье. № 156, 157, 158, 161). [636]

Болгария вручила посланникам четырех союзных держав ноту, содержащую ответ на их заявления от 16/29 мая. В ноте говорится, что Болгария очень тронута нашим шагом и нашим доверием, однако требуются объяснения по ряду пунктов. Распространится ли обратная уступка части Македонии на всю неспорную зону, предусмотренную по сербо-болгарскому договору 1912 г.? Какой район будет отведен для Каваллы? Какие компенсации предназначаются для Греции в Малой Азии? В чем будет заключаться соглашение между Румынией и Болгарией по поводу Добруджи (София, № 254, 255, 256)? Наши четыре посланника полагают, что Болгария желает выиграть время. Они советуют нам объявить Болгарии, что сохранение в силе наших предложений будет зависеть от того, как быстро Болгария примет решение.

Кроме того, они дают нам указания, как ответить царскому правительству на его вопросы (София, № 257, 258, 259). Но сербская пресса уже обвиняет четыре союзные державы в том, что в македонском вопросе они встали на сторону Болгарии против Сербии (Ниш, № 448).

Гастон Томсон, представивший мне на подпись декрет о моратории по квартирной плате, с патриотическим негодованием говорит мне о волне пессимизма, захлестывающей парламент и часть парижской буржуазии. В свою очередь, Альбер Сарро рассказал мне, что на вчерашнем заседании совета министров, состоявшемся в мое отсутствие, некоторые министры выступали в тревожном, пессимистическом духе. Депутат Марген, вернувшийся из района Коммерси, пишет мне, что ободряющие впечатления, вынесенные мною оттуда, были обманчивы. Он утверждает, что, если на фронте от Реймса до Сен-Мигиеля «упадок духа войск еще вопрос завтрашнего дня, то в упомянутом районе состояние духа войск уже вызывает тревогу», утверждает, что «в автомобиль одного французского генерала пущены были французские пули, причем неслучайно», что «солдаты обычно называют генерала Дюбайля убийцей». «Я, — пишет он, — не касаюсь того, насколько эти факты обоснованы. Но они налицо. Я сожалею, господин президент, что мои предупреждения, а затем призывы, с которыми я с декабря обращался к правительству, [637] остаются без результата. Я обращаюсь потому к парламенту: пусть он сам отправится на фронт и посмотрит, что делается в нашей армии. Она глубоко возмущена неспособностью генералов, в руки которых ее отдают с помощью рекламы à la Жеродель. Эта неспособность генералов толкает армию на восстание». Признаюсь, гораздо больше, чем состояние духа армии, меня встревожило состояние духа Маргена. Если депутаты, которых он побудит объехать фронт, будут собирать там, подобно ему, все справедливые и несправедливые жалобы и найдут в них чуть ли не оправдание гнусного покушения на убийство, в каком состоянии анархии мы окажемся! Я считаю Маргена человеком честным и разумным, хотя любящим парадоксы, и приглашаю его прийти побеседовать со мной. Ведь моим долгом все более становится противодействовать распространяющейся вокруг меня заразе пессимизма.

Пятница, 18 июня 1915 г.

Марген ответил на мой зов. Вопреки тому, что можно было ожидать, судя по его письму, он довольно спокоен. Он признает, что было бы опасно сместить теперь Жоффра, который пользуется большим авторитетом во Франции и за границей. Он говорит даже, что не станет ручаться за стратегические таланты Саррайля, к тому же он уверен в победе, но считает, что война затянется и надо приучить страну к этой мысли. «Да, конечно, — замечаю я, — и поэтому надо начать с того, чтобы не лишать ее бодрости духа».

Густав Тори, талантливый журналист, в общем всегда беспощадно критиковавший меня, обратился ко мне сегодня с открытым письмом, можно сказать, благожелательного содержания. Он того мнения, что я при своих поездках на фронт должен надевать свой старый мундир капитана альпийских стрелков. Несомненно, я не имею права самовластно записать себя снова на действительную службу и не желаю подвергаться преследованию за незаконное ношение мундира. Но как ни комичен этот вопрос о костюме, он причиняет мне затруднения, в особенности в ненастную погоду. Я не могу ходить по грязи без гамаш, не могу открыть зонтик в [638] окопах. Поэтому в последнее время я стал носить кепку, куртку и гетры. А так как фотографы пользуются повсюду правом гражданства, даже в зоне действующих армий, эта моя удобная и безобидная одежда скоро стала известна любопытным и стала предметом насмешек. Решение, предлагаемое Густавом Тери, избавило бы меня от острот, но надо в эти трагические дни дать публике также пищу для шуток, и, в конце концов, для меня важно только, чтобы я в той или иной одежде мог удобно передвигаться среди солдат, защищающих нашу территорию.

Командир Револь, которого главная квартира послала в Италию, докладывает мне о провале попыток генерала Кадорны поддержать на севере от Изонцо наступление, начатое им в долине у низовьев этой реки. Затем Кадорна оставил перед Трентино только два армейских корпуса и столько же севернее Венеции, причем эти корпуса плохо укрепили свои позиции. Из источника, который представляется надежным, сообщают о прибытии в Трентино одного корпуса баварских войск.

Болгарский посланник Станчев переводится в Рим и вручил мне свои отзывные грамоты. Ему не известен ответ его правительства на ноту союзников. Он дает мне понять, что его оставляют без всякой официальной информации, так как он уже давно предупредил свою страну о вмешательстве Италии в войну и является сторонником вступления Болгарии в войну. Он женат на француженке, и братья его жены сражаются в рядах нашей армии. Он предложил своему правительству дать ему отставку, но оно отказало и ответило ему: «Наше доверие будет сопровождать вас в Рим».

Поль Камбон в телеграмме к Делькассе советует ему быть осторожным в разговорах с Болгарией. «Я не перестану утверждать, что Болгария выступит только в том случае, когда мы перейдем через Дарданеллы. Наивно думать, что можно увлечь ее обязательствами с нашей стороны, осуществления которых ей придется ждать в дальнейшем. Между тем наши неоднократные демарши, безрезультатные в Софии, производят нежелательное впечатление в Нише и Афинах» (из Лондона, № 1297, 17 июня). Тем не менее Делькассе отправил [639] в Лондон, Петроград и Рим проект ответа, в котором говорится: наше коммюнике имеет в виду ту самую границу Македонии, которая предусмотрена в договоре 1912 г.; обладание этой территорией будет обеспечено за Болгарией одновременно с тем, как Сербия получит выход к Адриатическому морю и Боснию и Герцеговину. Территория Каваллы будет состоять из бывших каз Каваллы, Драмы и Серреса, и, наконец, что касается Добруджи, союзники будут просить Румынию отдать обратно Болгарии округа Добрич и Балчик (из Парижа в Лондон, № 1829; в Петроград, № 862; в Рим, № 880). Мы нагромождаем дары у ног Его Величества Фердинанда.

Тем временем в сегодняшнем «L'Homme enchainé» Клемансо принялся за румын и распекает Братиану и Таке Иопеску.

У Рибо серьезные затруднения с русским министром финансов Барком, который требует новой ссуды в шестьсот двадцать пять миллионов в придачу к уже полученной. Кроме того, у Рибо затруднения с Английским банком и другими английскими банками, которые неохотно открывают нашим банкирам торговые кредиты и, таким образом, не облегчают наших закупок сырья и фабрикатов в Великобритании. Рибо вынужден требовать вмешательства английского министра финансов (из Парижа в Петроград, № 864, 865; из Парижа в Лондон, № 1830, 1831). Как видим, мы далеки от объявленной финансовой Антанты.

Объяснения, данные мне сегодня под большим секретом полковником Пенелоном, не оставляют у меня ни малейшей иллюзии относительно операции в Аррасе. Она совершенно провалилась. Она стоила нам больших жертв, но теперь кончено, — мы не добьемся прорыва фронта. Это третья по счету попытка прорваться на очень узком участке фронта: Шампань, Воэвр, Артуа. Мы подвергались продольному огню неприятеля, обстрел с флангов скрещивался на наших позициях и делал их безнадежными. Быть может, мы не встретили бы этих препятствий, если бы действовали на более широком участке фронта и поддерживали главное наступление несколькими сопутствующими атаками. Пенелон и Эрбильон придерживаются [640] этого мнения. Они не находят объяснения для упрямства, как они выражаются, главнокомандующего. По их словам, генералы, командующие группами армий, армиями и корпусами, почти все в один голос жалуются, что они находятся под началом у теоретиков и профессоров. Оба офицера связи полагают, что было бы полезно, если бы правительство и я в ближайшем времени устроили совещание с Жоффром и генералами, командующими группами армий.

Суббота, 19 июня 1915 г.

Сообщают, что председатель русского совета министров Горемыкин, человек слабого здоровья, просил у императора отставки и получил ее; далее, что реакционные круги в окружении государя ведут сильную агитацию с целью отсоветовать ему образование кабинета на парламентских началах (а tendances parlementaires) и убедить его ввести своего рода военную диктатуру (Петроград, № 760).

Я принял председателя бельгийского совета министров барона де Броквилля. Он желает, чтобы в случае отзыва нами своих войск из Северного департамента для замены их англичанами мы все же оставили несколько частей в Бельгии. Уход наш, говорит он, повлечет за собой последствия, равно нежелательные с политической и военной точек зрения. Для поддержания духа населения и армии хорошо, если у всех перед глазами есть конкретное свидетельство непрекращающейся общности наших усилий.

С некоторым запозданием Шарль Эбер ответил на мое последнее письмо. Я тотчас же написал ему в том же тоне, как в прошлый раз. У меня все более складывается убеждение, что сенатор от департамента Маас старается обеспечить себе на будущее, на случай катастрофы, пути личной защиты{*432}.

Воскресенье, 20 июня 1915 г.

Сегодня Клемансо разделывает папу Бенедикта XV. Его каждодневные наставления простираются теперь на весь мир. [641]

Морис Рейно, бывший министр в первом кабинете Вивиани, возвратился из своей миссии в России. Он говорит мне, что общественное мнение в России возбуждено против Франции. Нас обвиняют, что мы взваливаем на русские армии все бремя войны. Вспышка ксенофобии, разразившаяся недавно в Москве, отчасти объясняется этим состоянием умов.

Рибо снова говорит мне о своих опасениях относительно наших финансов. Если война затянется, курс вряд ли удержится на благоприятном уровне. Бюджетная комиссия палаты депутатов предлагает ввести сбор с капитала или принудительный заем, но Рибо находит такое решение вопроса нежелательным. Что касается подоходного налога, без которого нам не обойтись, то Рибо думает, что его нелегко взимать во время войны. Он считает, что новые налоги, вотированные в разгар войны, вызовут недовольство, которое вредно отразится на государственном кредите, к тому же они дадут мало в сравнении с огромной цифрой неизбежных расходов.

Рибо говорит мне, что, по словам Поля Камбона, неверно, будто Англия еще до нас по собственному почину дала свое согласие на аннексию Россией Константинополя. В тот момент, когда Сазонов говорил нам, что получил согласие Англии, он еще не имел его. Однако Делькассе поверил Сазонову и не запросил Лондон. Он неосторожно принял на себя обязательства, а Англия дала свое согласие только потому, что налицо было наше согласие. Будем ли мы когда-либо знать истину по этому вопросу?

Рибо находит, что положение министерства очень ухудшилось в сенате. Он желал бы расширения министерства путем включения в его состав бывших председателей совета министров, как-то: Мелина и Леона Буржуа.

Делькассе передал мне письмо, полученное им от Титтони. Итальянский посол пишет, что Австрия перебросила на итальянский фронт почти все свои силы, действовавшие против сербов, кроме того, она отозвала свои войска в Галиции. Далее говорится, что, несмотря на наступательные операции французов, немцы, по всей вероятности, перебросили несколько своих частей в Тироль и Трентино. «Таким образом, — заключает Титтони, — подтверждается отсутствие [642] согласованности и единства действий, обычная ошибка коалиций, которая весьма наруку для центрального маневра неприятеля. Генерал Кадорна считает неотложно необходимым, чтобы союзники пришли к определенному решению, в какой момент их армии должны одновременно перейти в наступление на различных своих фронтах, причем союзники должны взять на себя формальное обязательство в этом смысле. Этот момент, по мнению Кадорны, надо по возможности не откладывать, и, во всяком случае, он должен прийтись на время жатвы, которая в Венгрии как раз приходится между концом июня и началом июля. Таким образом, Австрия вынуждена будет отпустить часть своих войск на полевые работы или же пожертвовать частью своего урожая». В заключение посол еще раз подчеркивает необходимость приступить в скорейшем времени к согласованному наступлению на всех фронтах. Мне кажется, что это прежде всего диктуется собственными интересами Италии, лишь совсем недавно вступившей в войну. К тому же она старательно не выступает против Германии, несмотря на лондонскую конвенцию. Но так как она, во всяком случае, права, требуя согласованности военных действий, Мильеран немедленно передаст это требование на рассмотрение генерала Жоффра. В России остается открытым вопрос о преемнике председателя совета министров Горемыкина. Министр внутренних дел Маклаков, заядлый ретроград, заменен князем Щербатовым, человеком здравомыслящим и умеренных взглядов (Петроград, 19 июня, № 763).

Понедельник, 21 июня 1915 г.

Титтони беседовал со мной о своем письме к Делькассе. Я заверил его, что мы очень сочувствуем идее тесного сотрудничества союзных генеральных штабов и предпримем необходимые шаги для его организации. Что касается немедленного наступления, я сказал ему, что англичане не обнаруживают большой склонности к этому... «Да, — заметил он, — мы одни должны отдать свои последние силы». Отдать свои последние силы! Он говорит так, словно Италия сражается уже десять месяцев. [643]

Лаговари показал мне телеграмму, полученную им от Братиану. По его мнению, она доказывает полную искренность румынского премьера. Братиану готов обещать, что румынская армия вступит в действие самое позднее через пять недель, если будет достигнуто соглашение о политических условиях. Однако относительно этих условий, а именно в вопросе о Банате, он не делает никаких уступок. Я пытаюсь доказать Лаговари, что в собственных интересах Румынии не раздражать Сербию, которая может быть ей полезна своим совместным наступлением.

Вторник, 22 июня 1915 г.

Опять очень мрачное заседание совета министров. Министры ошеломлены тем, что операции под Аррасом приходится считать законченными. Рибо и Мальви заявляют, что сенат готовит на пятницу в еще неизвестных условиях заклание Мильерана. Сам Буржуа якобы сказал, что не может более взять под свою ответственность оставление военного министра на его посту. Поставленный в известность об том Мильеран остается невозмутимым, он пожимает плечами, улыбается, все проходит мимо него, не действуя на его нервы и не смущая его хладнокровия.

Рибо и Альбер Тома утверждают, что кампания, открытая в «Journal» Шарлем Эбером, — он настаивает на необходимости отослать рабочих с фронта на заводы, — создает опасность разложения в армии. Многие солдаты-рабочие считают теперь, что имеют безусловное право на отправку в тыл. Я требую, чтобы солдаты, работающие на заводах, оставались на положении мобилизованных, подчинены были военной власти и могли быть отправлены обратно на фронт, если недостаточно ответственно работают или проявляют отсутствие дисциплины. Совет министров разделяет в принципе мои взгляды, но, к сожалению, оставляет за собой право «еще раз» рассмотреть этот вопрос.

Полковник де Гондрекур, глава нашей военной миссии в Италии, телеграфирует, что итальянцы уже натолкнулись на немцев в Трентино и даже взяли в плен некоторых из них. Если это верно, то как это Италия не объявляет войну Германии? [644]

Я потребовал точной цифры потерь, понесенных нами в сражениях в Артуа. За время с 6 мая по 15 июня мы потеряли 451 офицера убитым, 1081 раненым, 139 пропавшими без вести, 12 095 солдат убитыми, 49 097 ранеными и 13517 пропавшими без вести. С 16 по 18 июня убиты 53 офицера, ранены 151, пропали без вести 19; убиты 1377 солдат, 5675 ранены, 2527 пропали без вести. Мне заявляют, что потери немцев гораздо выше, но откуда это нам известно? И к тому же германская армия многочисленнее нашей...

Среда, 23 июня 1915 г.

Утром пришел Будано, весь в слезах, и прочитал мне проект резолюции, составленной Думером для военной комиссии сената. Это новый обвинительный акт, заканчивающийся порицанием военному управлению, — он будет зачитан завтра. По словам Будано, Мильеран, запрошенный вчера комиссией, остался «холодным, как лед». Когда мой гость выходил из Елисейского дворца, явились председатель совета министров и военный министр, чтобы сопровождать меня в главную квартиру в Шантильи, где у нас назначено совещание с Жоффром и новыми командующими группами армий. Центральная группа образована теперь наравне с другими.

Я сделал Мильерану в дружеском, но решительном тоне несколько замечаний по поводу его манеры держать себя: по поводу его маски инертности и упорного нежелания дать точные сведения комиссиям, правительству и мне. Я упрекаю его в том, что он недостаточно энергично боролся с косностью своего министерства и внес генерала Баке в список лиц, награжденных орденом Почетного легиона, даже не позаботившись уведомить меня об этом. Он остается невозмутимым, и я не знаю, считает ли он меня правым или нет.

Что касается Вивиани, он одобряет мои замечания и говорит мне, что для правительства становится невозможным оставаться в том положении, в котором оно находится. Растущая враждебность парламентских комиссий, в особенности военной и финансовой комиссии сената, делает жизнь правительства невыносимой. «Даже физически, — говорит [645] он, — я не в состоянии более выдержать. Я каждый день провожу три-четыре часа в комиссиях, выслушиваю там бесконечные речи, отвечаю на вопросы, касающиеся мельчайших деталей; измученный, я возвращаюсь в свой кабинет, где надоедают сенаторы и депутаты. У меня нет ни одной минуты для спокойной работы. Я изнемогаю, я падаю духом, мне это надоело». Мильеран, как всегда, спокойный, равнодушный, словно мраморный, отвечает, что достаточно объясниться с трибуны, это рассеет все тучи и расстроит все интриги.

В Шантильи Жоффр ожидает нас на вилле, в которой он живет здесь и куда уже приехали Фош, Дюбайль и Кастельно. Мы все семеро садимся за один стол, к нам присоединяется также генерал Пелле, начальник штаба Жоффра.

Сначала мы рассматриваем, как функционирует новая система трех групп. Командующие группами находят ее вполне удовлетворительной и значительно облегчающей задачу главнокомандующего. Жоффр высказывается в том же духе.

Вивиани сообщает о возбуждении, которое начинает сказываться в парламенте и среди населения. Указывают на то, что, несмотря на продолжительность войны, мы со времени битвы на Марне не добились ни одного серьезного успеха, что наступления в Шампани, на Воэвре и в Артуа закончились неудачно для нас. Отсюда недовольство, которое проявляется в нападках на высшее командование. Вдобавок последнее обвиняют в том, что оно слишком замыкается от своих подчиненных, даже от ближайших своих подчиненных.

Я выступаю и заявляю, что необходимо во что бы то ни стало бороться с таким состоянием умов и поддерживать в населении бодрость духа. В ответ на нападки не найдет ли главнокомандующий возможным время от времени собирать вокруг себя своих трех командующих группами, позволить им обменяться взглядами в его присутствии, поделиться результатами своего опыта и совместно обсудить возможные операции? Само собой разумеется, что решения принимает после этого только главнокомандующий. Вивиани и Мильеран, с которыми я полностью договорился, оба подчеркивают выгоды таких совещаний. [646]

Кастельно энергично поддерживает ту же мысль. Напротив, Фош считает эти совещания бесполезными. Дюбайль, не будучи определенно их врагом, не является также большим их другом.

«С присутствующими здесь генералами, — говорит Жоффр, — я всегда столкуюсь. Поэтому я неукоснительно стараюсь встречаться с ними и совещаться с ними». — «Да, с каждым в отдельности, но при этом нет возможности совместно обсудить вопросы со всех сторон». — «Теперь время не говорить, а действовать». — «Совершенно верно, но действия теперь, к несчастью, всюду парализованы, и разочарование, пожалуй, усугубляется еще тем, что порой слишком много говорили. Заявляли, что мы прорвем фронт неприятеля. Уверенности в этом не было. Говорили, что война окончится в июне, а она еще далека от конца. Здесь составляли дифирамбические сводки о местных боях, выдавали последние за триумфы, еще вчера появилось официальное сообщение о занятии нами «лабиринта», — это был бюллетень победы. Вся эта шумиха создавала в общественном мнении надежды, которым не суждено осуществиться, и возможно, что страна, разочаровавшись в своих иллюзиях, отчасти утратит терпение и стойкость, которые ей необходимы. Наш долг поддерживать ее энергию и бодрость. Чтобы иметь успех в этом, мы должны иметь возможность сказать, что главнокомандующий находится в контакте со своими подчиненными, что он не изолирован, что, прежде чем принять решение, он спрашивает мнение других командующих».

Жоффр возражает, что эти совещания будут сопряжены с определенными неудобствами, что они имеют странное сходство с военными советами, что командующим армиями часто придется покидать свой пост в моменты, когда, возможно, будет необходимо присутствие их на фронте. Мильеран берет слово и доказывает, что эти совещания не имеют ничего общего с военными советами, что они дадут возможность начальникам групп обмениваться взглядами, быть в курсе того, что происходит в соседних группах, и что главнокомандующий по-прежнему будет самолично принимать свои решения. [647]

В конце концов Жоффр, кажется, не совсем охотно, принципиально соглашается с совещаниями, при условии, что они не будут периодическими и от него будет зависеть, в какое время их назначить.

Завтракаем с главнокомандующим, командующими группами и несколькими штабными офицерами и затем, не теряя времени, продолжаем наш разговор.

Жоффр говорит нам, что операции под Аррасом будут медленно продолжаться, постепенно затихая, чтобы не оборваться внезапно, однако он теперь того мнения, что нам не удастся прорвать фронт неприятеля. Фош даже не решается утверждать, что мы дойдем до вершины Вими. Войска, участвовавшие в этих операциях и очень пострадавшие, а именно 9, 20 и 33-й корпуса, будут при первой возможности сменены. Им понадобится для отдыха несколько недель. «Около двух месяцев», — говорит Кастельно. — «Нет, нет, — с жаром восклицает Фош, — достаточно будет двух-трех недель».

Разрывы орудий продолжаются во внушающих тревогу размерах. Все наши батареи сокращены до трех орудий, во многих случаях до двух. У нас осталось на фронте только две тысячи девятьсот орудий. Жоффр приписывает разрывы слишком сильно действующему пороху. Он надеется, что с помощью изобретенного Баке состава — плитка из этого состава вкладывается на дно орудия — можно будет значительно уменьшить число несчастных случаев.

Тяжелая артиллерия все еще страдает от недостатка снарядов, несмотря на то что в последнее время были сделаны все усилия для увеличения производства.

Затем долго говорили о сотрудничестве с Англией. Жоффр полагает, что председатель совета министров и военный министр должны снова поехать в Лондон и указать английскому правительству на необходимость более значительной помощи. Англия испытывает серьезные затруднения в снабжении своих армий оружием и снаряжением, так как она не провела еще мобилизации своей промышленности и большую часть своих поставок получает из Америки и Канады. Недавняя поездка Альбера Тома в Лондон немного улучшила положение, [648] а именно положила конец конкуренции между нами и Англией на американских рынках при закупках сырья для собственного производства. Но остается еще многое сделать.

Пристрастие Китченера к операциям оборонительного характера ставит нас в затруднительное положение перед Италией, требующей немедленного наступления, и перед Россией, обвиняющей нас в нашей неподвижности. Жоффр и командующие группами, все без исключения, считают тезис Китченера ересью. Жоффр даже выразился: и «бессмыслицей». Все они считают, что, если мы ограничимся одной обороной, мы должны ждать сплошных и непрекращающихся атак со стороны неприятеля. К тому же, замечают наши генералы, Китченеру легко говорить так, ему не надо освобождать провинции своей страны от нашествия неприятеля.

Попутно коснулись дарданельской экспедиции. Наши генералы сурово критикуют метод организации этой экспедиции Уинстоном Черчиллем.

Кроме того, они жалуются — и не без основания — на отсутствие общей согласованности операций союзников на различных фронтах. Немцы знают про эту несогласованность наших усилий и видят в ней вернейший залог своей победы. Жоффр, Фош, Дюбайль и Кастельно одинаково утверждают, что вся наша система нуждается в движущем центре, причем этот центр может находиться только во Франции. К сожалению, союзники до сих пор не придерживаются этого мнения.

В ожидании лучшего я выступаю с предложением, чтобы, если возможно, при штабе французского главнокомандующего находились делегаты союзных держав — Англии, Бельгии, Италии, Сербии и даже, если возможно, России, причем эти делегаты получали бы необходимые «директивы». Но как будут эти директивы передаваться различным правительствам? Не будет ли прямая передача их нашей генеральной квартирой сопряжена с некоторыми неудобствами? Не кажется ли необходимым посредничество французского правительства? Этот вопрос требует изучения. Кажется, во всех воюющих странах, какова бы ни была форма их государственного строя, отношения между государственной властью и высшим командованием не установлены в точности. [649] В Великобритании политическое руководство войной, минуя короля, почти целиком находится в руках кабинета в составе двадцати двух членов. Лорд Китченер, хотя сам военный, рассматривает себя только как министра по снабжению армии и по подготовительным военным мерам. Он не дает приказаний Френчу. Последний, находясь не на британской территории, получает мало приказов от самого правительства и все более и более считает себя самостоятельным. В Бельгии король командует армиями, но требуются весь его такт и личный авторитет, чтобы ежедневно согласовывать действия его правительства с действиями его генерального штаба. В России царь считается всемогущим, но он временами является игрушкой в руках своих министров, а те находятся в беспрестанной глухой оппозиции к Великому Князю Николаю Николаевичу. В Италии главное командование принадлежит генералу Кадорне. Министры берут на себя обязательство посылать ему солдат, оружие и снаряжение, но, кажется, они до сих пор предоставляли ему большую свободу в стратегических решениях, и Виктор-Эммануил не вмешивается в эти последние. Умный и деятельный, но скромный и тактичный, король, кажется, предпочитает, даже будучи вблизи фронта, роль наблюдающего и ободряющею свидетеля роли советника или контролера. Во Франции с началом войны высшее командование придерживалось того взгляда, что оно одно должно сосредоточить в своих руках всю компетенцию и всю власть. Если бы за эти десять месяцев счастье более благоприятствовало Франции, то, вероятно, у нас временно приспособились бы к такому режиму. Но мало-помалу народное представительство потребовало от правительства, чтобы оно взяло в свои руки всю полноту ответственности (власти), к тому же в войне, в особенности в коалиционной войне, стратегия и политика не являются двумя отдельными мирами. Пожелаем же, чтобы наше совещание в Шантильи послужило для облегчения совместных действий.

Четверг, 24 июня 1915 г.

Получил от Будано следующее краткое письмо: «Господин президент. Имею честь сообщить вам, что военная комиссия [650] сената приняла на вчерашнем заседании следующую резолюцию: «Констатируя, что со времени принятия порядка дня от 17 минувшего мая положение с нашим военным материалом ухудшилось, военная комиссия сената заявляет, что бездействие и грубые ошибки военного управления создали опасность для отечества». Приняв эту резолюцию, военная комиссия постановила довести ее до сведения президента республики, председателя совета министров и военного министра. Примите, господин президент, уверение в моем уважении и преданности. Вице-председатель комиссии Будано».

Перед лицом этого порицания министры, собравшись на заседании совета министров, единогласно высказываются за неотложную необходимость обсуждения вопроса в самом парламенте, но они признают, что положение правительства чрезвычайно затруднено бесспорной медлительностью военного управления и компенсациями, данными генералам Баке и Сент-Клер Девиллю. Мильеран возражает против этого мнения. С необычной для него горячностью он берет под свою защиту обоих генералов. Они, говорит он, могли ошибаться, но являются отличными работниками, и он не хотел совершить низость, принеся их в жертву.

Днем присутствовал на большой франко-итальянской манифестации, устроенной по случаю годовщины битвы при Сольферино. Речи Дешанеля, Титтони, сенатора Росси, Гюстава Риве и Стефана Пишона итальянский посол доказывает, что причина войны — исключительно вожделения Австрии на Балканах. Он напоминает о переговорах, которые велись в ноябре 1912 г. и апреле 1913 г. между венским и римским кабинетами по вопросу о Сербии и Македонии, и приводит показательные признаки недобросовестности Австро-Венгрии{*433}. Восторженная аудитория рукоплещет ораторам, но в это же время там, далеко, на другом конце Европы, русские покидают Львов. [651]

Пятница, 25 июня 1915 г.

Члены военной комиссии сената огласят сегодня перед президиумами своих фракций крайне пессимистичные сообщения о состоянии наших кадров и нашего вооружения. Можно опасаться, что подобные сообщения вызовут упадок духа, вместо того чтобы стимулировать энергию. Конечно, нельзя скрывать правду от парламента, но не следует также представлять ее в слишком мрачном свете. Я сказал это члену военной комиссии Полю Страусу, одному из отказавшихся вотировать за вынесение порицания, и он со мной согласился. Я сказал это также Будано, печальному Будано, как называет его Бриан. Я всячески стараюсь доказать ему, что при всей кардинальной важности вопроса о состоянии нашего вооружения и снаряжения некоторые из его коллег рискуют внести смуту в умы своими трескучими выступлениями и обвинениями. Будано, который вначале плакался и ныл, бормочет: «Значит, вы все еще надеетесь?» Когда я привел ему основания сохранять стойкость, он мало-помалу снова овладевает собой, лицо его проясняется, он весь выпрямляется. «Ах, — вскричал он, — вы пролили бальзам на мою душу! Но если бы вы знали все, что говорится в комиссии! Теперь так редко слышишь оптимистическую нотку!»

Жоффр написал Мильерану, что вчера Френч прибыл в Шантильи. Маршал боится, что английское правительство усвоит взгляды некоторых своих членов и даст приказ английским армиям оставаться в составе обороны. В таком случае недавно сформированные дивизии останутся в Англии или будут посланы на Дарданеллы. Френч лично противник такого решения. Он, как пишет Жоффр, находит, что непременный долг союзников перед русскими перейти в скором времени на французском фронте в наступление в большом масштабе. К тому же он считает, что положение никогда еще не было столь благоприятным для успеха совместных усилий наших армий. Он писал в Лондон в этом духе. Жоффр требует, чтобы мы тоже выступили перед английским правительством. Я считаю безусловно необходимым скорое свидание между Китченером, итальянцами и нами. Мы потребовали [652] этого свидания, но Камбон телеграфировал нам, что Китченер и представитель морского министерства смогут приехать не раньше 5 июля. Так долго ждать нельзя. Я посылаю срочно несколько строк Делькассе. «Нельзя больше, — пишу я, — оставаться в неизвестности друг о друге. Надо сопоставить обе доктрины, сделать между ними выбор и с общего согласия применять ту, которая будет в результате принята. Итак, необходима беседа между обоими правительствами, причем как можно скорее».

Несмотря на советы России и протесты Италии, черногорцы двинулись на Скутари, но пока еще остановились у ворот города и стоят там (Цетинье, № 176). Италия еще не находится в войне ни с Турцией, ни с Германией.

Суббота, 26 июня 1915 г.

Собрание президиумов сенатских групп прошло вчера довольно спокойно. Докладчики военной комиссии огласили резюме своих обследований. Прений не было. Доклад Жаннаней о разрывах орудий вызвал некоторое волнение. Однако фракции благоразумно воздержались и не заняли позицию, враждебную правительству. Антонин Дюбо, осуждающий враждебные выступления против правительства, сказал мне, что правительству обеспечено большинство на заседании во вторник, но необходимо вскрыть нарыв — нельзя обойтись без публичных объяснений.

От имени комиссии палаты депутатов по иностранным делам ко мне явились де Кергезак и Клементель и просили меня настоять перед Делькассе на том, чтобы он не слишком применялся в России в демаршах перед Румынией.

Пьер Лоти снова говорит мне о своих турках. Джавид дал ему знать, что он нуждается в разрешении Талаата, для того чтобы начать разговоры, но Талаат еще не ответил. Надо думать, что поражения русских и наше собственное бессилие на Дарданеллах не благоприятствуют начинаниям Лоти.

Воскресенье, 27 июня 1915 г.

В половине девятого утра отправился на автомобиле с Дюпаржем в Шато-Тьерри, где находится штаб-квартира [653] командующего центральной группой армий Кастельно. Я беседовал с последним несколько минут. «Надо, — говорит он, — выбрать один из двух методов: либо исключительно оборону, пока другие союзные армии в состоянии будут комбинировать свои действия с нашими, либо новые наступления, причем, однако, последние должны быть стратегически подготовлены на двух частях фронта, чтобы немцы, будучи атакованы, не бросили все свои силы на один участок фронта. Здесь должно проявить свою власть правительство. В настоящий момент у нас нет никакого плана. Мы поступаем, как майский жук под стеклом: поворачиваемся наобум то направо, то налево».

Через Роминьи, где я несколько месяцев назад посетил командующего 5-й армией генерала Франше д'Эспере в его штаб-квартире, направляюсь в Жоншери-сюр-Весль, куда перенесена теперь эта штаб-квартира. Завтракаю с Франше д'Эспере и с генералом де Лардемеллем, бывшим начальником его штаба, командующим теперь 122-й пехотной дивизией. Оба они определенные сторонники доктрины обороны. Они находят, что, так как война затягивается, не следует расходовать наши кадры, надо беречь их, а не разбазаривать наши силы в частичных наступлениях. Лучше создать сильную резервную армию, а, впрочем, также искать новый театр военных действий.

Днем принимаю в окрестностях Жанври парад 122-й дивизии, которая входит в 1-й корпус, под командованием генерала Гильомо. Прикрепляю военный крест к знаменам шести полков, упомянутых за отличие в приказе по армии. Осмотрев лазарет, роскошно устроенный в замке Верле, отправляюсь мимо форта Сен-Тьерри, на северо-восток от Реймса, к артиллерийскому наблюдательному пункту, господствующему над Вилье-Франке. Отсюда нам открывается вид на немецкие позиции, на канал Эны и на форт Бримон, занятый неприятелем. Подле нас одно тяжелое орудие стреляет по открытому нами за небольшим лесом расположению неприятельской батареи. Наша стрельба хорошо регулируется. Тяжелые облачка серого и черного дыма в точности показывают нам, где взорвались снаряды. Однако батарея, [654] кажется, осталась невредимой. Очевидно, она замолчала добровольно. Перед нами мертвые деревни Луавр, Курси, Бермерикур и целая сеть французских и немецких окопов, белые меловые линии на зеленом фоне. В объективе моего бинокля появляется немецкий велосипедист и быстро исчезает. Нашему тяжелому орудию отвечают батареи, которых мы не видим, мы слышим вой гранат над нашими головами, а упадут они позади нас. Через предместья Реймса, еще довольно густо населенные, мы возвращаемся в Эперне. Я оставляю у себя на ужин генералов де Кастельно, Франше д'Эспере и де Лардемелля.

Понедельник, 28 июня 1915 г.

Рано утром выезжаю из Эперне и в Реймсе опять встречаюсь с генералом Франше д'Эспере. Отправляемся в северо-восточные предместья города, они наполовину разрушены и совершенно эвакуированы. Оттуда идем по длинному вырытому в земле ходу, который приводит нас к широкому полю, на котором некогда наши армии проходили церемониальным маршем перед Николаем II и Лубэ. У монумента, поставленного в память этого события, обломана верхушка, но надпись сохранилась. Панорама местности совершенно изменилась. На первом плане, там, где мы находимся, разрушенная деревня. Уцелевшие дома и погреба укреплены в целях защиты. Поперек улиц возведены стены из корзин с песком. На краю деревни проволочные заграждения. Мы поднимаемся по лестнице на развалившийся чердак, на котором установлен пулемет. Спускаемся в новый вырытый в земле ход, он приводит нас к передовым окопам, где находятся на страже несколько взводов стрелков. Это 49-й батальон, который здесь с сентября. Он до сих пор не желал быть смененным. Каждую ночь стрелки спят в окопах, которые хорошо укреплены. Днем, если неприятель не стреляет, они по очереди уходят умыться и отдохнуть в немногих еще пригодных для жилья домах деревни. Я вручаю часы четырем стрелкам, которые были упомянуты в приказе за отличие. Начальник батальона — командир Вари; в 1912 г. он находился в Марокко, и правительство Вильгельма II возложило [655] на него тогда ложное обвинение по поводу якобы имевшего место нападения наших солдат на участок одного немца. Это молодой офицер, полный огня. В Бетани осталось несколько женщин. Трогательный жест — они сорвали в заброшенных садах расцветшие среди руин розы и поднесли их мне на память об их разрушенных очагах.

На обратном пути мы пересекли Реймс через Королевскую площадь и через центр города. Со времени моего последнего посещения город разрушен еще больше. Но часть населения храбро остается среди руин. Мы завтракаем у подножья Реймсской горы в Рильи, где находится штаб-квартира 38-го корпуса. Корпусный командир генерал Мазель, производящий впечатление умного и энергичного офицера, говорит мне, что, по его мнению, соединенными действиями 4-й и 5-й армий, при поддержке мощной артиллерии, можно было бы выручить Реймс через Ножан д'Аббесс.

Во второй половине дня мы покидаем 38-й корпус и возвращаемся к 1-му корпусу, который мы уже посетили вчера. Отправляемся на высоты, господствующие над Кормиси, к артиллерийскому наблюдательному пункту. Оттуда открывается вид на весь участок фронта от Холеры и Эны до Годá, где в прошлом году был убит в ночном бою мой племянник Макс Ледо. Мы видим громадную воронку, вырытую нашими гранатами в немецких окопах южнее Берри-о-Бак; наши орудия продолжают на наших глазах расширять ее. Неприятель отвечает на нашу стрельбу несколькими выстрелами, его гранаты с воем проносятся то влево, то вправо от нас. Спускаюсь с генералом Франше д'Эспере в долину Эны, а наши спутники направляются прямым путем в Мерваль, в штаб-квартиру генерала Маржуле, командира 18-го корпуса. Было бы небезопасно поехать всем нам друг за другом вдоль реки под огнем батарей неприятеля, расположенных на правом берегу, за Шмен-де-Дам. Проезжаем мимо Парьяна, где некогда Габриель Ганото так мило принимал меня на своей вилле, в Мерваль, где уже стоят другие наши автомобили. Затем берегом Вель едем в Фим. Там посещаем лазареты. Вечером возвращаемся в Париж. [656]

По своем приезде узнаю, что, несмотря на мои неоднократные замечания, Мильеран в торжественной обстановке во дворе военного министерства лично вручил генералу Баке ленту командора ордена Почетного легиона. Я звоню ему и спрашиваю, верно ли это. «Да, — отвечает он, — согласно декрету от 13 августа 1914 г. занесение в списки позволяет офицеру носить с этого момента крест ордена Почетного легиона вплоть до издания соответственного закона». Напрасно я стараюсь доказать Мильерану, что этот декрет нисколько не лишил президента республики его конституционных прав в качестве главы ордена. Декрет этот был издан в августе прошлого года по двум соображениям: во-первых, не было достаточных возможностей для награждения всех отличившихся на фронте, во-вторых, нельзя было требовать от главнокомандующего, чтобы он обращался к правительству при каждом случае выдающегося военного подвига. Но этот декрет был издан вовсе не для того, чтобы военный министр обходился без подписи президента. С этой среды Мильеран знал, что я и весь кабинет — противники награждения Баке. Как же мог он без моего ведома вручить последнему ленту командора?

Вторник, 29 июня 1915 г.

Перед заседанием совета министров Вивиани говорит мне, что Мильеран убивает кабинет своим «слепым упрямством». Награждение Баке, говорит Вивиани, вызывает всеобщие протесты. Сегодняшние дебаты в сенате о временном бюджете должны были по всем признакам пройти благоприятно, но поступок Мильерана все испортил. Вивиани думал, что для получения вотума доверия должен выступить он один, но Мильеран заявил вчера, что не будет «молчать из трусости».

Совет министров начинает прения в отсутствии военного министра, задержанного в финансовой комиссии. Все сожалеют о награждении Баке: это — «пари, вызов, провокация». Марсель Самба видит только один выход: немедленную отставку Мильерана. Но Бриан очень искусно подчеркивает неудобства этой отставки. Мильеран, говорит он, популярен в армии и в самой стране. Покажется, что правительство приносит [657] его в жертву парламенту. Армия будет недовольна. Лучше потерпеть, склонить Мильерана не выступать сегодня, добиться вотума доверия, который явится ответом на резолюцию военной комиссии, и потом обязать Мильерана взять в руки свое министерство и исполнять постановления правительства. Мнение Бриана принято советом министров.

Когда пришел Мильеран, Вивиани сообщает ему о принятом решении. Военный министр снова заявляет, что его достоинство требует, чтобы он взял слово в сенате. Все его товарищи по кабинету замечают ему, что председатель совета министров выступает от имени всего правительства в целом и, следовательно, напротив, таким образом, будет лучше подчеркнута солидарность кабинета. Мильеран подчиняется и просит только, чтобы ему было разрешено выступить с краткой репликой, в случае если он подвергнется личным нападкам. Это его желание удовлетворяется.

По своем возвращении в Париж я нашел новое письмо от Шарля Эмбера. Как и предыдущие, оно написано не столько для меня, сколько для галерки будущего. Если бы он не был представителем департамента Маас, я бы, конечно, не ответил ему больше, так как, признаться, не нахожу никакого интереса в собираемой им коллекции. Но земляку я не могу не ответить, я опять посылаю ему несколько строк и пишу, что всегда готов буду принять его, так и всех членов парламента, если он пожелает поделиться со мной своими замечаниями{*434}.

На полуострове Галлиполи бои продолжают носить ожесточенный характер. То мы берем окопы, то неприятель вытесняет нас из них. Совершенно то же, что в Артуа.

В результате моего посещения в Шантильи Жоффр написал военному министру письмо, в котором он присваивает себе наше решение: «Главная квартира, 24 июня 1915 г. В результате посещения президентом республики главной квартиры считаю своим долгом изложить вам точку зрения, из которой, по моему мнению, должно исходить высшее военное [658] руководство. Кампания 1914 г. начата была с определенным планом войны и определенным планом военных действий, оба эти плана были установлены по соглашению между Францией, Россией и Англией. Но нынешняя фаза войны, развертывающаяся в условиях, во всех отношениях отличных от прежних, представляется в другом виде. Отношения союзников между собой и с недавно присоединившейся к ним Италией носят сердечный характер, но различные армии действуют каждая на свой страх и совесть без согласованности между собой. Получается у всех впечатление, что союзники не руководят ведением войны. Это впечатление высказал Великий Князь Николай Николаевич в разговоре с командиром Ланглуа, нашим офицером связи в России. То же впечатление недавно высказал де Броквилль. Наконец, оно вытекает также из письма итальянского правительства к нашему министру иностранных дел. Помочь здесь представляется возможным следующим образом. Французское правительство предлагает союзным державам централизовать высшее военное руководство во французской главной квартире, в которой будут разрабатываться общие планы и директивы для военных действий. От каждой державы будет находиться при французском главнокомандующем офицер, снабженный определенными полномочиями. Задачей его будет точным образом информировать французское командование о положении представляемой им армии (пополнение, снаряжение, характер театра военных действий и пр.), выступать от имени представляемого им главнокомандующего, затем передавать планы и директивы, принятые французским командованием. Что касается, в частности, французского театра военных действий, на котором действуют армии французская, английская и бельгийская, то здесь необходимо тесное и постоянное сотрудничество. Если не согласны с тем, что приказы отдает французский главнокомандующий, то для победы, безусловно, необходимо, чтобы главнокомандующие английской и бельгийскими армиями следовали, по крайней мере, его директивам. Только таким образом возможно будет согласовать все наши усилия и концентрировать их против неприятелей, у которых вполне [659] определенно военное руководство находится в руках одной из воюющих держав. Ж. Жоффр».

Ясно, что Жоффр прав. Теперь дело в том, чтобы убедить одновременно союзные правительства и их главнокомандующих. До сих пор они склонны были принимать только от самих себя — безразлично, приказы или директивы. Возобновим же свои усилия, будем неутомимы в этом.

В свою очередь, по требованию ряда министров, а также моему, Мильеран написал Жоффру 26 июня: «На нашем совещании в среду 23 июня я указал вам, сколь важным представляется мне добиться полной подготовки одинаково как обороны, так и наступления; она должна дать нам уверенность, что наши войска в состоянии в любой момент и во всех пунктах противостоять атаке неприятеля, а также перейти сами в наступление. Правительству желательно получить ответ, дающий уверенность, что в особенности наша организация обороны достигла такого совершенства, которое позволяет считать наш фронт неприступным». Жоффр ответил 28 июня: «Имею честь поставить вас в известность, что укрепление наших позиций для обороны было предметом моих постоянных забот. Удерживать в течение семи месяцев столь растянутый фронт, как наш, несмотря на атаки неприятеля, конечно, возможно было только при условии прочности позиций, которая постепенно была доведена до самой высокой степени... Я в ноябре и с тех пор неоднократно обращался к командующим армиями с приказами по этому поводу и проверял их исполнение. Еще недавно я повторил эти приказы, уточнил их и предписал повсюду усилить укрепления, бетонируя наши защитные сооружения в окопах первой и второй линий.. Ясно, что никакой фронт не является неприступным сам по себе. Но я считаю, что наши войска в состоянии в любой момент и в любом пункте оказать сопротивление возможным атакам неприятеля. Вы можете заверить в этом правительство и дать ему на этот счет успокоительный ответ, которого оно желает. Жоффр».

Наш военный атташе в России генерал де Лагиш телеграфирует военному министру (25 июня, № 116): «Великий Князь Николай Николаевич в продолжительной беседе излагал [660] мне трудности, с которыми он сталкивается при исполнении своих обязанностей главнокомандующего. Эти трудности заключаются в дальности расстояний и в том, что исполнители (les agents) уверены в своей безнаказанности, так как дальность расстояния делает невозможным найти истинных виновников. Хотя я сам русский, я никогда не подозревал, что необъятность нашей страны окажет такое губительное действие. Этим положением вещей следует объяснить трудность в том, чтобы собрать честных людей и обеспечить производство оружия и снаряжения».

Страшное признание, приведшее в ужас Вивиани и ряд министров. К счастью, генерал де Лагиш добавляет (26 июня, № 118): «Великий Князь не теряет бодрости духа, вполне владеет собой, с большой уверенностью глядит на будущее». Счастье также, что генерал Сухомлинов оставил пост военного министра, на котором он причинил столько зла. Палеолог телеграфирует (26 июня, № 787): «Генерал Сухомлинов, на которого падает самая тяжелая ответственность за беспорядочность и развращенность военного управления, устранен со своей должности. Его заменил генерал Поливанов, бывший товарищ военного министра, член Государственного совета святой Руси (Saint Empire)». Я не могу не вспомнить здесь слов, сказанных мне Николаем II, когда он представил мне Сухомлинова. Они доказывают, в какой мере император часто находился в заблуждении. «Он не подкупает своей наружностью, — сказал мне Николай II, — но это превосходный министр, он пользуется полным моим доверием». В конце концов у царя открылись глаза. Он даже, кажется, решился теперь удалить также некоторых других своих министров и «определенно ориентировать внутреннюю политику империи в либеральном направлении». Сазонов, сопровождавший государя в ставку, сам заявил Палеологу, что считает эту эволюцию необходимой для блага России (Петроград, 28 июня, № 801).

Сегодня в сенате обсуждался бюджет на ближайший квартал. Вивиани выступал с поразительным успехом. Он привлек на свою сторону тех сенаторов, которые казались наиболее враждебными кабинету. Однако Мильеран вопреки [661] требованию совета министров выступил, не будучи спровоцированным; хотя его речь была осторожной, он, кажется, снова разжег потухшие было страсти. Мне сообщают об этом Бриан, Вивиани и Франклен Буйон, депутат от департамента Сены и У азы. Каждый на свой лад, в зависимости от темперамента, обвиняет Мильерана в том, что он хотел один пожать все лавры.

Черногория, как и надо было ожидать, заняла Скутари. Италия очень недовольна, Сербия не менее (Ниш, № 482).

Переговоры с Румынией, Болгарией и Грецией продолжаются, сопровождаясь нелепостями, одна поразительней другой.

Среда, 30 июня 1915 г.

Ко мне пришел Шарль Эмбер и с благодушным и веселым видом уверяет меня, что он писал все время только в интересах родины. Он по-прежнему возмущен Мильераном и начальником его канцелярии, полковником Бюа, которые, по его словам, приютили у себя группу изобретателей-профессионалов, не признающих значения тяжелой артиллерии. Эмбер обвиняет Мильерана в том, что он на зло сделал Баке командором ордена Почетного легиона. «Вивиани, — говорит он, — должен удалить Мильерана и сам принять портфель военного министра. В этом отношении я одного мнения с военной комиссией сената, и благодаря той кампании, которую я вел в печати по вопросу о нашем военном материале, вся страна теперь за нами». Я отвечаю ему: Вивиани, конечно, не намерен удалять Мильерана, а я не толкну его на этот шаг.

Я сообщил о нашем разговоре Делькассе, Бриану и Вивиани. Делькассе считает, что уход Мильерана произвел бы весьма нежелательное впечатление на наших друзей за границей. Бриан, который обеспокоен ситуацией и не жалеет упреков в адрес Мильерана, тем не менее, тоже того мнения, что не следует назначать нового военного министра. Это, говорит он, значит провоцировать конфликт между армией и парламентом, потому что большинство военных начальников за Мильерана. Конечно, надо нажать на него и [662] помочь ему справиться с сопротивлением некоторых отделов его министерства, но сместить его было бы ошибкой. Пенелон, который, как и все, слышал о плохом настроении парламента, говорит мне, искренне волнуясь, что армия очень плохо встретит уход Мильерана и что главнокомандующий вскоре после этого подаст в отставку. Он даже предвидит военные перевороты и мятежи.

В Бухаресте снова произошли манифестации в пользу вступления Румынии в войну. Двадцатитысячная толпа собралась под открытым небом на ипподроме. Таке Ионеску произнес патетическую речь, в которой призывал правительство объявить войну Австрии и обеспечить этим создание великой Румынии (Бухарест, № 317). Но Братиану все еще не спешит стать на ту или другую сторону.