Глава пятая
Суббота, 1 мая 1915 г.
В Трокадеро новый торжественный спектакль для раненых. Зал наполнен солдатами, находящимися на излечении. Дешанель произнес очень красивую речь, которой бурно аплодировали; он в ней говорит обо мне в лестных выражениях. Менее любезен Клемансо в «L'Homme enchainé». Сегодня он снова взял в оборот министров и меня, обрушивается на нас с неслыханной резкостью и обвиняет нас не более и не менее как в конспирации против парламента. Впрочем, за последние месяцы Клемансо не дает пощады никому ни во Франции, ни за границей. Он читает нотации Саландре и Соннино (3 февраля и 13 марта 1915 г.), папе Бенедикту XV (5 февраля), Братиану (26 февраля, 2 марта, 18 марта), Вудро Вильсону (4 и 7 марта), Гунарису (14 марта), нашим друзьям, равно как и нашим врагам.
Я принял генерала Байу, который отправляется со 2-й дивизией в Дарданеллы. Он показался мне очень утомленным и нервным. Для д'Амаде Мильеран имеет в виду миссию за границей и заменил его генералом Гуро, который будет командовать обеими дивизиями.
Воскресенье, 2 мая 1915 г.
В результате состоявшегося нового соглашения мы открываем отныне специальный счет в Английском банке для наших платежей Соединенным Штатам. Банкирский дом [573] Моргана берет на себя выплату этих платежей. Он будет покрывать себя римессами на Английский банк.
По сведениям бельгийской главной квартиры, систематическая бомбардировка Дюнкирхена, начатая в последние дни, производится из дальнобойного орудия, установленного не близ Вестенде, как мы полагали вначале, а между Диксмюде и Меркеном. Находящееся под постоянной угрозой население Дюнкирхена сохраняет свое спокойствие и достоинство.
Имел продолжительную беседу с Вивиани и Мильераном по поводу очень резкого доклада, представленного Думером военной комиссии сената. Этот доклад резюмирует отдельные обследования, произведенные Леоном Буржуа, Шарлем Эмбером, Шероном и Анри Беранже. Это настоящий обвинительный акт против Мильерана и военного управления. Как заявляет комиссия, она констатировала, что в начале военных действий у нас было менее трех миллионов винтовок для пехоты образца 1886 г., т. е. самый необходимый минимум даже для кратковременной кампании. С начала августа пропало более семисот тысяч винтовок, на восьмом месяце войны не было выпущено из производства ни единой винтовки, ограничились только переделкой ружей образца 1874 г., притом в небольшом количестве. Не было активного и методического руководства военными заводами, к частной промышленности обратились поздно, причем меры, принятые военным управлением, оказались недостаточными. Что касается полевой артиллерии, комиссия считает положение еще более тревожным и угрожающим непосредственной опасностью. В начале войны у нас было четыре тысячи семьсот орудий 75-миллиметрового калибра. Этого хватало только на то, чтобы дать каждому регулярному армейскому корпусу по тридцать батарей, или сто двадцать орудий, кроме артиллерии для отдельных дивизий. 17 марта Шарль Эмбер указывал в своем докладе, что четыреста сорок семь орудий пропали в боях и сто двадцать два взорвались. С тех пор первая из этих цифр еще значительно возросла. Что касается взрывов орудий, то Думер утверждает, что таких случаев было по меньшей мере пятьсот. Безусловно, необходимо было интенсивное производство [574] новых орудий. Но достигнутые результаты ниже уровня наших потребностей. Завод в Бурже, единственный государственный завод, производящий трубы для орудий, с великим трудом дошел в марте до выпуска двадцати четырех труб в неделю, в настоящий момент он должен давать тридцать шесть, но и это еще очень низкая цифра. Военное управление, как видно, и здесь не использует частной промышленности. Положение с тяжелой артиллерией не более утешительное. Заказанные в начале 1913 г. орудия 105-миллиметрового калибра поступали очень медленно перед объявлением войны и после него. К тому же из сорока восьми полученных и использованных орудий восемнадцать взорвались. Столь же печальные факты доклад констатирует в области осадных орудий, авиации, снаряжения, взрывчатых веществ и пороха, в области усиления армии.
Я расспросил Вивиани и Мильерана по ряду вопросов, затронутых комиссией, и прошу их снова представить мне письменную справку о состоянии производства по всем областям и о принятых мерах. Мильеран утверждает, что ничего не было упущено ни им, ни его сотрудниками и что пессимизм комиссии проистекает из предвзятого мнения. Он обещает представить мне безусловные доказательства.
Понедельник, 3 мая 1915 г.
На Дарданеллах наши войска, отбив сильную атаку неприятеля, продвинулись вперед, но потеряв приблизительно по тысяче человек в каждом полку. Английские части потеряли половину своего состава.
Генерал Гуро посетил меня перед отъездом на Ближний Восток. Он счастлив, что будет сражаться на чужой земле, где надеется не быть связанным условиями траншейной войны.
Вернувшийся из Рима Титтони передал мне благодарность короля за мои пожелания. По словам посла, Виктор-Эммануил тоже считает, что мы теперь строим для будущего. Италия останется после войны верной союзницей Франции.
Получил сегодня окончательный текст соглашения, подписанного 26 апреля в Лондоне Полем Камбоном, Эдуардом Греем, Империали и Бенкендорфом, а также приложенной [575] военной конвенции. Титтони уверяет меня в быстром исполнении принятых обязательств. Италия обязалась вести совместно с Францией, Великобританией и Россией войну против всех наших врагов, вести ее всеми своими силами. Следовательно, она не может не порвать с Германией, как и с Австрией, не может медлить с этим.
Однако, дав мне эти заверения, Титтони говорит мне о Румынии. «Итальянский король, — заявляет он, — очень желает скорого вступления Румынии в войну». — «Мы тоже». — «Да, но надо будет нажать в Петрограде, чтобы Россия согласилась на некоторые уступки». Несомненно, но Румыния увеличивает теперь свои первоначальные требования». — «Это правда, и, что касается Баната, король полагает, что не следует слишком обижать сербов, но что касается Буковины, Россия поступила бы благоразумно, если бы уступила немножко». — «Конечно, в этом деле лучше добиться уступок от великой державы, чем требовать их от малой, но Россия согласилась с Румынией о дележе по национальному признаку, а Прут, как мне кажется, не является этнической границей». — «Это неважно. В интересах России проявить великодушие. Быть может, она согласится, по крайней мере, дать кусочек Бессарабии». — «Не знаю». — «Но, наконец, надо же сделать взаимные уступки». — «Разумеется, и мы будем, как и вы, добиваться их. Но сначала подумаем о том, чтобы совместно победить в этой войне» {55}.
Визит Леона Буржуа. Он разделяет беспокойство военной комиссии. Я вношу поправки в некоторые утверждения сообщенного мне доклада и пытаюсь доказать, что Мильеран не заслуживает всех тех упреков, с которыми к нему обращаются. Благодаря своей силе воли и своему хладнокровию он достиг некоторых значительных результатов. Так, например, он добился того, что Жоффр выделил достаточно корпусов с целью образования сильной армии для маневренных действий, как того желала комиссия. Буржуа приятно поражен этим сообщением. «Что ж поделаешь, — говорит он, — мы требовательны, потому что беспокоимся». — «Да, но ваше беспокойство может передаться другим, вы рискуете этим. Подталкивайте правительство, это очень хорошо, но не отрицайте [576] того, что оно делает. Или же, если вы считаете его неспособным, свергните его. Но не парализуйте его, не ослабляйте его филиппиками, которые являются настоящими обвинительными актами». Тогда Буржуа, очень волнуясь, говорит мне о взрывах орудий. Его возмущают слова, сказанные Мильераном в комиссии: «Нам нужно было количество, пришлось пожертвовать качеством». Патриотическая совесть Леона Буржуа, видимо, страдает от этого разногласия между военным министром и комиссией. Когда он в пылу разговора вдруг перешел со мной на ты, я подхватил это: «Отлично. Мы будем на ты». На прощанье я говорю ему. «Заходи ко мне почаще и будь уверен, что я буду продолжать делать все возможное для усиления нашего производства».
Вторник, 4 мая 1915 г.
В то время как у Мильерана затруднения в военной комиссии сената, у Оганьера почти столь же неприятные затруднения в морской комиссии палаты депутатов. Депутат адмирал Бьенеме передал мне доклад с резкими нападками на адмирала Буэ де Лапейрера, которого обвиняют в бездействии, и на морского министра, которого подозревают в неблагожелательном отношении к комиссии.
Со своей стороны, Мильеран выражает мне опасение, что Оганьер несколько пересолил в своих требованиях при переговорах о морской конвенции с Италией. Переговоры ни к чему не привели, и итальянские делегаты, видимо, недовольны. Я спросил об этом Оганьера на заседании совета министров, он ответил: Италия хотела, чтобы общее командование союзными эскадрами на Средиземном море поручено было герцогу Абруццскому, но он, Оганьер, скорее выйдет в отставку, чем отдаст наши эскадры под начало союзного адмирала, хотя бы на одном Адриатическом море.
Правительство любезно предоставило бывшему министру колоний Рейно назначение в Россию для надзора за исполнением заказов на хлеб. Рейно дулся на меня за то, что я в августе прошлого года допустил реорганизацию кабинета Вивиани без его участия, тем не менее, он был настолько любезен, что зашел ко мне проститься перед отъездом. Он [577] был того ошибочного мнения, что я советовал устранить его из кабинета, тогда как я лишь рекомендовал Вивиани расширить свой кабинет. Он один из тех, которые с той поры изливали потоки желчи в кулуарах Бурбонского дворца.
Я сделал продолжительный визит в госпиталь Кошен, в котором находятся на излечении главным образом солдаты из Марокко, Алжира и Туниса. Лояльность этих туземцев воистину изумительна. Мы никогда не будем иметь права забыть тот долг благодарности, который налагает на нас теперь поведение мусульманского населения наших африканских колоний.
Среда, 5 мая 1915 г.
Вивиани, бывший вчера с Мильераном в военной комиссии сената и сегодня вернувшийся оттуда, говорит мне, что там все обошлось благополучно. Обсуждался вопрос о винтовках, сегодня после обеда перейдут к вопросу об орудиях и самовзрываниях.
Командир Эрбильон говорит мне, что Оганьер был резок с итальянскими офицерами, приехавшими в главную квартиру. Морская конвенция еще не подписана. Я пригласил к себе морского министра, а также Вивиани и Делькассе и спросил Оганьера лишь, не надо ли немного смазать машину. По словам Оганьера, камнем преткновения является теперь уже не вопрос о командовании. Итальянцы уже не требовали подчинения адмирала Буэ де Лапейрера герцогу Абруццскому. Но они представили план действий, который британское морское министерство, равно как и наш морской генеральный штаб, нашли опасным. Они хотят, чтобы мы немедленно рискнули отправить большие военные корабли в северную часть Адриатического моря, несмотря на мины и подводные лодки. Напротив, Оганьер в согласии с англичанами полагает, что в этих водах можно оперировать только легкими единицами. Поэтому мы предложили итальянцам следующую комбинацию: герцог Абруццский будет командовать итальянской эскадрой, составит ее по своему усмотрению, англичане и французы доставят в нее несколько мелких единиц — подводные лодки, быстрые крейсеры, [578] торпедные лодки. Французский линейный флот, состоящий из крупных единиц, останется под началом де Лапейрера. Если австрийцы выйдут из Полы, герцог Абруццский вызовет нашего адмирала, который придет со своим линейным флотом и сохранит начальство над ним. Итальянские делегаты согласились на это, но, прежде чем подписать (конвенцию), пожелали снестись с Римом.
Габриеле д'Аннунцио — он в последние месяцы жил во Франции и недавно выступил на собрании в Сорбонне под председательством Поля Дешанеля с речью в честь латинского союза — вчера был в Генуе и обратился к восторженному населению города на своем прекрасном языке со страстным призывом: «Граждане Генуи, чего вы желаете? Итальянцы, чего вы желаете? Ослабить или усилить нацию? Вы желаете увеличенную Италию, увеличить Италию не приобретениями, а завоеванием, не позорным путем, а ценою крови и славы. Да свершится, да свершится это! Да будет так! Да исполнится это! Да здравствует святой Георгий во всеоружии! Да здравствует справедливая война! Да здравствует увеличенная Италия!» Сегодня вечером и в следующие дни Габриеле д'Аннунцио будет продолжать среди своих соотечественников эту патриотическую кампанию{*413}.
Я принял по установленному церемониалу нового португальского посланника де Беттенкур-Родригез. Мы обменялись особенно теплыми речами, в которых каждый из нас подчеркнул традиционную дружбу, связывающую наши страны, но никто из нас не решился коснуться в своей речи войны, затягивающейся без конца.
Мильеран передал мне через начальника своей канцелярии, полковника Бюа, подробный ответ на критику сенатской комиссии и на вопросы, поставленные мною самим; несомненно, имели место ошибки и промахи. Но комиссия представила вещи в слишком мрачном свете. Сегодня Вивиани и Мильеран снова предстали перед ней и изложили положение с артиллерией. Разумеется, сегодняшнее заседание [579] прошло не так благополучно, как вчерашнее. Самовзрывание орудий и количество негодных орудий вызвали большое беспокойство. Впрочем, в конце концов министры приняли предложенное им перманентное сотрудничество комиссии.
Четверг, 6 мая 1915 г.
Я совершаю свою ежедневную прогулку только в саду Елисейского дворца и упрекаю себя в том, что моментами поддаюсь обаянию его весенней красы. Каштановые деревья в цвету, розовые цветочки боярышника, желтые гроздья ракитника, первые робкие бутоны роз, журчание воды в гроте, белые утки в бассейне, заливающиеся в кустах славки, и щеглы, Бабетт и Мьетт, весело бегающие вокруг нас, — разве не могут все эти чары заставить вас на момент забыться! Но там на фронте грохот орудий, там рвутся снаряды, льется кровь, умирают люди. И картина сада исчезает перед этой далекой картиной, и ничто уже не мило мне в природе, которая меня обманывает.
Уинстон Черчилль прибыл в Париж для подписания морской конвенции с Италией.
Жоффр отправляется сегодня вечером в Северный департамент. Армия Урбаля готова перейти в союзе с англичанами в наступление в районе между Ланом и Аррасом, а именно на холме Норт-Дам-де-Лоретт и на обрыве у Вими.
Пятница, 7 мая 1915 г.
Итальянские делегаты не получили еще ответа своего правительства относительно морской конвенции. Piano, piano (помалу).
Наступление еще не началось. Как говорит мне Пенелон, из-за плохой погоды невозможно было ни вчера, ни сегодня послать летчиков и регулировать стрельбу артиллерии. Жоффр даже не отправился еще в Дуллан, куда он должен перенести свой командный пост.
Рибо с большим успехом защищал сегодня в палате законопроект, увеличивающий до шести миллиардов предельный выпуск бонов казначейства, простых бонов и бонов национальной обороны. Он торжественно воздал должное усилиям [580] страны в финансовой области, которыми она поддерживает свои усилия в военной области. Ему аплодировали, и законопроект был принят единогласно.
Трансатлантический пароход «Лузитания», чудо новейшей техники, пущен ко дну германской подводной лодкой. Произошло это в восьми милях на юго-запад от мыса Олд Кинзал на ирландском берегу, у входа в канал святого Георгия. Пароход шел из Нью-Йорка; на борту находилось около двух тысяч пассажиров и экипажа, в том числе много американцев. Спасено, кажется, меньше восьмисот человек. Такова европейская цивилизация в двадцатом веке.
Суббота, 8 мая 1915 г.
Морская конвенция все еще не подписана. Итальянские делегаты все еще ожидают инструкций, а те не приходят.
Морис Баррес обратился ко мне с письмом, в котором просит меня присутствовать сегодня днем в Théâtre Francais на генеральной репетиции пьесы Фронде, постановки романа Колетт Бодош. «Теперь не время ходить по театрам, — пишет он мне, — но Колетт Бодош является в некотором роде исключением. Не буду доказывать эту истину. Ваше присутствие доставит мне большое удовольствие, но, приглашая вас, я заранее прислоняюсь перед вашим решением, если вы по той или иной причине найдете для себя невозможным явиться». При всем моем восхищении этим романом и при всей моей дружбе с автором я не решился бы пойти в театр, если бы спектакль не был назначен с благотворительной целью, в пользу эльзасцев и лотарингцев, и если бы госпожи Шарра, Марселен Пелле, Зигфрид и Деллане не просили мадам Пуанкаре о моем приходе.
Я решил поэтому пойти. Фронде продолжил сюжет книги до битвы на Марне, и в последнем акте Асмус оказывается грубым и возмутительным типом. Перед зрителями, которых война не располагает к снисходительности по отношению к немцам, трудно было сохранить этот персонаж в том виде, в каком он дан в романе, т. е. почти симпатичным при всей его неуклюжести и бестактности. Это заставило Фронде переделать портрет его отчасти в карикатуру, но [581] при этом становится менее понятным тайное влечение Колетт. Впрочем, после генеральной репетиции было решено отказаться от последнего акта, в котором подчеркнута грубость героя. Несмотря на это, пьеса имела успех. Мария Леконт играла Колетт с грацией и, где нужно, с достоинством. Мадам Пьерсон сыграла роль мадам Бодош с большим благородством. Фероди был восхитительным немецким профессором. В конце спектакля публика, взволнованная этой живой картиной Метца, обратилась к моей ложе с бурными восклицаниями, как бы клялась освободить Колетт.
Благодаря за мое присутствие на спектакле, Баррес пишет мне: «Я не зашел в вашу ложу спросить вашего мнения о пьесе, так как у меня, со своей стороны, имеются некоторые замечания по поводу нее и я не мог бы скрыть их, а это было бы неудобно в таком видном месте. Я лично не написал ни одной строчки для этой пьесы, я ни разу не присутствовал при исполнении четырех актов в один прием, слушал то один акт, то на другой день — другой акт. Когда я один с Карре и Фронде в пустом зале театра слушал пьесу и наслаждался прекрасной игрой артистов, это было одно дело, совсем другое дело — слушать ее вместе с публикой, разделяя ее впечатления. Отец Колетт на другой день после свадьбы спрашивает себя, правильно ли он поступил, отказав Асмусу в руке Колетт и отдав ее Фронде».
Ежедневно в течение трех-четырех часов Вивиани и Мильеран присутствуют на заседаниях пригласивших их парламентских комиссий. Вивиани говорит мне, что силы его не выдержат. Стараясь не отстать от военной комиссии сената, военная комиссия палаты депутатов приняла резолюцию, в которой говорится, что военный министр делает для нее невозможным исполнение ее обязанностей и что она оставляет за собой право посылать по собственному усмотрению своих делегатов в зону действующих армий и в тыл. Когда Мильеран вчера явился в эту комиссию, председатель ее генерал Педойя прочитал ему эту резолюцию и спросил, что он имеет ответить на нее. «Мне нечего ответить на это, — сказал министр, — я готов работать вместе с комиссией, но я не могу согласиться с тем, чтобы она ставила себя на мое [582] место». После этого он удалился. Тогда Педойя побежал за ним и умолял его сказать, неужели это является его последним словом. «Да, — заметил Мильеран, — и, если нужно, палата нас рассудит». Министр прав, желая управлять сам. Комиссия, выбранная палатой, права, желая контролировать его. Неужели невозможно согласовать их соответственные права и отделить контроль от управления?{*414}
Воскресенье, 9 мая 1915 г.
В сопровождении генерала Дюпаржа я отправился на автомобиле в Каньи, коммуну в нескольких километрах от Амьена, там находится теперь штаб-квартира 2-й армии генерала де Кастельно.
Мне сообщают первые известия о наступлении, начатом утром на севере от Арраса. Начало недурное — мы взяли несколько линий окопов, но Кастельно не верит в возможность результатов большой важности{*415}. В отличие от Жоффра, он считает необходимым искать решения{*416} на другом театре военных действий, в Италии или на Дунае.
После обеда отправились вместе с Кастельно через Ресон-сюр-Метц в Шамбронн и окрестности к позициям; они проходят примерно на полпути между Компьеном и Нойоном. Мы осмотрели расположение нескольких батарей, а также их наблюдательные пункты, причем пробирались к последним через длинные ходы, вырытые среди леса. Перед нами в долине Уазы деревня Пемпре, занятая немцами. Среди полуразрушенных домов не видать ни одного живого лица. В виноградниках среди руин стоят в цвету яблони. Бугорки желтоватой земли указывают нам линию немецких окопов. Напротив Пемпре — Рибекур с другими окопами того же вида и цвета, наши позиции. На первый взгляд, тишь да гладь, если бы не поединок артиллерии справа от нас — это в соседней армии, что на севере от Легльского леса. В Машман [583] генерал де Кастельно покидает меня, и мы с Дюпаржем возвращаемся через Компьен в Париж. Прекрасная погода. Природа в цвету. А человечество в слезах.
Понедельник, 10 мая 1915 г.
Румыния ведет переговоры в Петрограде, Риме, Париже, Лондоне. Но дело не двигается вперед.
В конце дня подписана морская конвенция с Италией. Остановка произошла из-за количества легких единиц, которые Италия требовала от нас на Адриатическом море, и из-за ее настойчивого требования, чтобы Англия немедленно предоставила для той же эскадры четыре бронированных крейсера, которые она удерживает пока в Дарданеллах.
Приводится в исполнение статья 3-я итальянского меморандума, подписанного 26 апреля прошлого года в Лондоне. Решено, что «эскадры Франции и Великобритании будут оказывать активную и постоянную помощь Италии, пока не будет разрушен флот Австро-Венгрии и не будет заключен мир». Первая союзная эскадра под началом командующего итальянским флотом будет состоять, помимо итальянских кораблей, из двенадцати французских контрминоносок, из стольких торпедных лодок, подводных лодок и вылавливателей мин, сколько сможет выделить начальник французской эскадры, из французской воздушной эскадрильи с французским кораблем-авиоматкой, из четырех легких английских крейсеров — они присоединятся к первой союзной эскадре, как только будут заменены четырьмя английскими крейсерами у Дарданелл, — и, наконец, из дивизии из четырех английских крейсеров, предоставляемой в распоряжение итальянского командующего. Для операций на Адриатическом море будет образована вторая союзная эскадра в составе французских боевых единиц и итальянских и английских боевых единиц, поскольку они не предоставлены в распоряжение командующего итальянским флотом. Эта вторая союзная эскадра вместе со своими вспомогательными судами (L'Homme enchainé) будет поставлена под начало командующего французской эскадрой и по зову командующего итальянским флотом будет готова прийти ему на помощь. Словом, Италия добилась своего по всем существенным пунктам. [584]
Несколько сенаторов — Анри Шерон, Будано, Труйо — пришли ко мне с жалобами на Жоффра и Мильерана. Первого они обвиняют в медлительности, второго — в том, что он на поводу у канцелярий своего министерства. В сущности все эти нападки свидетельствуют лишь о внушенном патриотизмом беспокойстве их авторов. По получаемым мною письмам я отлично вижу, как в стране и даже на фронте учащаются признаки усталости и нетерпения. Общее состояние умов еще превосходное, но там и сям на крепком и в целом здоровом организме появляются небольшие зараженные места. Однако нам надо быть стойкими.
В пятницу меня посетил президент Лубэ, и сегодня я нанес ему ответный визит. Лубэ с уверенностью смотрит в будущее и очень тверд. Разговор зашел о Клемансо. Лубэ осуждает его статьи в «L'Homme enchainé» и прямо называет его «вредителем». Он забыл заявление Клемансо в день президентских выборов: «Я голосую за Лубэ». Однако на самом деле тигр и сам действует только под влиянием своего патриотического недоверия, в силу которого он убежден, что только он один способен спасти страну. Кажется, на днях он разрыдался в военной комиссии сената. Чего не простишь ему за эти слезы?
Вчера мы значительно продвинулись вперед севернее Арраса, в направлении на Лоос, Лан и Вими. Битва разгорелась с обеих сторон холма Hoip-Дам-де-Лоретт, на котором находятся немецкие позиции. Неприятель защищался огнем многочисленных пулеметов, расположенных в казематах таким образом, что немцы могли усиленно обстреливать нас с фланга. Немцы укрылись в настоящей крепости из целой сети окопов и ходов, — мы назвали их лабиринтом. Командовал ими баварский наследный принц. Наша атака, в которой приняли участие 4, 21, 23, 20, 27 и 10-й корпуса, была блестящей. Мы завладели деревней Таржетт и половиной Невилль-Сен-Васт, взяли в плен две тысячи человек и захватили шесть орудий. В особенности удачной была атака 33-го корпуса, тщательно подготовленная генералом Петеном; это был молниеносный успех. Мы продвинулись на четыре километра. К несчастью, и на этот раз у нас не оказалось [585] резервов поблизости. Никто не предвидел столь быстрого продвижения, а так как атакованный участок простирался на восемь километров, резервы армии оставлены были в двенадцати километрах позади фронта, чтобы можно было бросить их на тот пункт, где они понадобятся. Поэтому мы были лишены возможности использовать свою победу.
Вторник, 11 мая 1915 г.
Хорошая весть. Панафье подает нам надежду, что Болгария собирается объявить мобилизацию, пойти на Константинополь и примкнуть к нам (София, № 210). Однако Радославов ставит свои условия, а Фердинанд отмалчивается (София, 10 мая, № 214). Иллюзия была недолгой.
Севернее Арраса мы взяли в плен еще тысячу немцев и захватили еще четыре орудия. Но немцы ответили энергичной контратакой.
Немецкий аэроплан сбросил пять бомб на Сен-Дени. Одна из них упала во двор казармы и ранила пять зуавов, в том числе трех тяжело. Я навестил пострадавших в госпитале Сострадания в Сен-Дени и в госпитале Сен-Мартен в Париже, куда наиболее пострадавший был перевезен уже в агонии. Я был также в самой казарме, застал там около сотни зуавов перед отправкой на фронт и разговаривал с ними. Тем временем весть о моем приезде распространилась в городе, и по моем выходе из казармы многочисленная толпа встретила меня несмолкаемыми криками: «Да здравствует Франция!», — как бы желая показать мне, что душа народа не поддается унынию. Однако не мешало бы поддержать дух этих добрых людей несколькими яркими успехами.
Я снова принял принца Георгия греческого{*417}. Он вчера телеграфировал королю Константину и умолял его не упускать случая для осуществления устремлений своей страны. Он прочитал мне эту телеграмму, она написана очень настойчиво [586] и решительно. Король ответил ему, что просит его повидать меня и сказать мне: «Грецию останавливает то обстоятельство, что она встречает отказ в своих требованиях территориальных гарантий. Она выступит, если ей будут даны эти гарантии на предмет мирного договора». Я отвечаю ему, что французское правительство затруднялось взять на себя обязательство, судьба которого не зависит от него. «Тогда принц заявляет мне, что он говорил с Делькассе, и последний сначала дал ему тот же ответ, что и я, но потом без особых возражений согласится на следующую формулировку: «Примкнув к Тройственному согласию, Греция заключает союз, в котором содержится сохранение в целости ее территории». «Таким образом, — замечает принц, — союзники не возьмут на себя никакого обязательства по отношению к Греции. Она одна будет толковать союз на свой лад». Я сказал, что Делькассе до сих пор не говорил мне об этой формулировке и что я нахожу ее двусмысленной.
Возобновилась бомбардировка Дюнкирхена из дальнобойного орудия. Были убитые и раненые. А между тем, в сводке главной квартиры говорилось, что мы открыли местонахождение этого орудия и заставили его замолчать. Как же хотят после этого, чтобы гражданское население верило нашим военным сводкам? А ведь в войне народов общественное мнение — немаловажная вещь. Совет министров требует от Мильерана, чтобы он обратил внимание высшего командования на опасность подобных ошибок.
Сражение под Аррасом в конце концов не привело к значительному результату. Главная квартира сосредоточила сильные резервы в тылу 10-й армии. Она сделала значительные запасы снаряжения, она расположила тяжелую артиллерию в секторе по своему выбору, генерал Жоффр лично отправился в Дуллан руководить операциями. Первый день, воскресенье, прошел хорошо, но, несмотря на артиллерийскую подготовку, нам пришлось тяжелее, чем мы ожидали, особенно ожесточенный характер бой принял в ближайших окрестностях Арраса. Второй день, понедельник, прошел менее удовлетворительно. Сегодня вечером полковник Пенелон восторгается нашим тактическим успехом, но Жоффр [587] категорически предупреждал его не говорить мне о решительном стратегическом успехе. Кавалерия стоит наготове позади наших позиций и ринется вперед, если нам удастся прорвать фронт неприятеля. Но, очевидно, Жоффр потерял надежду проложить ей дорогу.
Сенатор Эмиль Комб послал мне большое и милое письмо с приложением фотографических снимков, изображающих его с дочерьми в оборудованном им госпитале в Пон. Я послал ему подарки для раненых. Он восторженно благодарил меня. Он не из тех, которые слоняются по кулуарам парламента, распространяют катастрофические известия и создают панику.
По поводу гибели «Лузитании» Клемансо распекает в «L'Homme enchainé» президента Вильсона и заявляет, что его беспристрастие «проявилось прежде всего в выражении решпекта кайзеру».
Среда, 12 мая 1915 г.
Под Лоосом мы потеряли часть завоеванной нами территории. Бедные наши кавалеристы не ринутся вперед. Мы сделаем теперь попытку взять вершину Вими. Но наш натиск, видно, сломлен.
Делькассе утверждает, что никоим образом не одобрил двусмысленной формулировки, о которой мне говорил принц Георгий греческий.
Вивиани сообщает мне свои впечатления от вчерашнего заседания сенатской комиссии. Он с большим раздражением говорит о Мильеране, который с примерным мужеством упорно покрывает своих чиновников, и о его директоре департамента генерале Баке, который считает бесполезным дальнейшее увеличение артиллерии. Клемансо, кажется, снова разволновался до слез, жалуясь своим коллегам на бездействие министерства. Шарль Эмбер выступил с резкой обличительной речью по вопросу о нехватке тяжелой артиллерии. Вивиани ставит альтернативу: либо в отставку подаст он, либо Мильеран. Я отвечаю, что о его отставке, во всяком случае, не может быть речи, что страна превратно истолкует также отставку Мильерана. Но если военный министр, говорю [588] я, не решится действовать энергично, то, действительно, надо будет предпринять что-нибудь. Пока что достаточно будет добиться от Мильерана, чтобы он принял меры против тех своих директоров департаментов, которые не проявляют инициативы и энергии.
Согласно полученным нами известиям из Берлина, тамошняя публика и военные круги очень гордятся торпедированием «Лузитании» и желают продолжения подобных актов (от Бапста, Копенгаген, № 323). Германский посол в Вашингтоне граф Бернсдорф выразил министру иностранных дел свое сожаление по поводу гибели американских граждан, но, разумеется, возложил ответственность за катастрофу на Англию (Жюссеран, Вашингтон, № 366).
В Риме нейтралистская пресса, инспирируемая Австрией и Германией, с крайним ожесточением нападает на министерство Саландры. Газеты, защищающие правительство, и особенно «Giornale d'Italia», подняли перчатку и берут в переделку Джиолитти, обвиняют его в том, что он играет на руку загранице (Рим, № 338).
Леон Буржуа рассказывает мне сегодня о заседании сенатской комиссии. Вивиани выступал гибко и искусно, но Мильеран был сух и упрям. По мнению Буржуа, безусловно необходимо сменить генерала Баке.
Сегодня у меня ужинали Лаведан и Пьер Декурселль с женами, а также симпатичный граф Жозеф Примоли, сияющий, как римское солнце. Он, конечно, чрезвычайно обрадован заключением соглашения с Италией. Но он трепещет за Венецию, уже видит ее осажденной австрийцами и немцами, боится, что в одну из ближайших ночей прилетят вражеские аэропланы и сбросят бомбы на собор святого Марка и дворец дожей.
Четверг, 13 мая 1915 г.
Мильеран не слушает увещеваний Вивиани и моих, он не желает увольнять Баке и заявляет, что его некем заменить.
Сарро, Думерг, Рибо и Мальви находят, что Россия неправа, отказывая наотрез Румынии в какой-либо уступке в Буковине. Я поддерживаю этот взгляд перед Делькассе, но [589] он резко замечает, что такая великая страна, как Россия, не может уступить перед попытками шантажа.
Рузвельт, бывший президент Соединенных Штатов, открыл по поводу «Лузитании» кампанию против Германии. Он заявляет, что все народы должны подвергнуть ее остракизму (от Жюссерана, Вашингтон, № 362). Американское правительство послало в Берлин очень энергичную ноту, в которой заявляет, что торпедирование «Лузитании» не может быть оправдано, и требует помимо немедленного возмещения прекращения подобных приемов (№ 363).
Пятница, 14 мая 1915 г.
Сегодня ночью Вивиани звонил мне с сообщением, что агентство «Гаваса» сообщает о беспорядках в Риме и об отставке кабинета Саландры. Утром от Баррера получено подтверждение этого тревожного известия (№ 343). Как видно, приверженцы Джиолитти и немцы делают отчаянное усилие добиться своего, добиться, чтобы министерство оказалось в меньшинстве (Рим, № 341). Баррер находит, что Саландра должен, не теряя времени, поставить палату и страну перед совершившимся фактом (Рим, № 342). Если он не будет энергично реагировать на направленную против него конспирацию, он рискует серьезными трудностями в парламенте.
Что случилось? Всю ночь и весь день я ломаю себе голову и теряюсь в догадках. Распался ли кабинет под угрозой германофилов? Или же кабинет желал, чтобы король снова назначил его и поддержал своим авторитетом? Быть может, он нашел невозможным отклонить последние предложения Германии и Австрии и, так как не мог сам принять их после переговоров с нами, предпочел передать дело в другие руки? Мы остаемся без всяких сведений.
Клемансо продолжает разносить меня и министров в «L'Homme enchainé». Зато он прославляет храбрость Шарля Эмбера, разоблачившего порядки в военном управлении.
Суббота, 15 мая 1915 г.
Саландра вручил королю свою отставку и заявил, что при нынешних обстоятельствах нуждался в единодушном согласии [590] конституционных партий, но не получил его. Виктор-Эммануил III оставил за собой решение. Он принял одного за другим председателей палаты и сената, а также Джиолитти.
Посол Соединенных Штатов Шарп представил Делькассе копию американской ноты. В вежливой форме она содержит требование к Германии немедленно прекратить нелояльные и антигуманные приемы и дезавуировать тех, кто прибег к ним.
Вчера вечером во время спектакля в театре Костанци Габриеле д'Аннунцио произнес новую речь, в которой объявил, что договор о Тройственном союзе денонсирован 4 мая в Вене и что кабинет Саландры взял на себя перед другой группой держав твердые в окончательные обязательства, дополненные военными соглашениями. Ему бешено аплодировали (Рим, № 350).
Мильеран намерен, наконец, сместить генерала Баке, но вздумал поставить во главе артиллерийского ведомства Альбера Тома, социалистического депутата, в настоящее время мобилизованного и состоящего при главной квартире. Альбер Тома человек очень умный и трудолюбивый. Он занимается теперь вопросами военного снаряжения. Но я боюсь, что у него нет нужных технических знаний, и не скрываю от Мильерана, что я предпочел бы специалиста.
В Италии продолжаются волнения. В Риме народный гнев обрушился на Джиолитги. В Милане положение серьезное. На всем полуострове происходят многочисленные манифестации в пользу войны. Король снова призвал Саландру.
Воскресенье, 16 мая 1915 г.
Кажется, русские с начала месяца терпят целый ряд неудач: нашествие немцев в Курляндии, взятие Либавы, поражение при Яслове и в Красном, отступление в Галиции и Южной Польше. Большая цифра попавших в плен, громадные потери, недостаток снарядов, подорожание продуктов, падение курса рубля — все это вызвало некоторый упадок духа у публики. Палеолог обратился к одному русскому государственному деятелю, мнение которого он ценит очень высоко, к бывшему председателю совета министров Коковцову, со следующим вопросом: [591] «Если русская армия будет продолжать таким образом отступать или окапываться и не перейдет больше в наступление, если, с другой стороны, союзным эскадрам удастся в ближайшее время завладеть Константинополем, не боитесь ли вы, что у русского народа не хватит духа продолжать войну против Германии и что он удовольствуется результатами, достигнутыми против Турции?». — «Нет, — ответил Коковцов. — Россия считает теперь борьбу против Германии своей жизненной необходимостью» (Петроград, № 657).
Палеолог телеграфирует нам текст ноты, с которой Сазонов собирается обратиться к Румынии. Речь идет о территориях, которые Румыния желает аннексировать. Сазонов заявляет в ноте, что он сам намерен удержать Западный Банат для Сербии и Северную Буковину для России (Петроград, № 645). Я прошу Делькассе еще раз указать Сазонову на неудобства таких несогласованных выступлений. Впрочем, русская нота имеет в виду соглашение, заключенное русский правительством с Румынией 18 сентября 1914 г. и мне совершенно неизвестное.
В телеграмме из Лондона Поль Камбон делает точно те же замечания относительно демарша Сазонова, что и я, и требует, чтобы мы обратились к России с просьбой ничего не заявлять Румынии без согласования с Англией и нами (Лондон, № 1009).
У черногорского короля Николая тоже свои личные поползновения, и нам приходится держать ухо востро. Он желает ловить рыбу в мутной воде и занять несколько пунктов в Албании, в первую очередь Скутари. Мы сговорились с Лондоном и по мере возможности также с Петроградом, чтобы утихомирить его нетерпение и охладить его аппетиты. Становится все труднее править нашей тройкой и не опрокинуть седоков.
Делькассе уже несколько недель не имеет известий от своего раненого сына, находящегося в немецком плену. Он ни с кем из нас не поделился своими мрачными мыслями, переживает их один. Его личное горе и заботы по министерству, очевидно, отразились на его здоровье. Узнав случайно о его заботах о сыне, я пишу ему, что я душою с ним. [592]
Сегодня итальянский король отказался принять отставку министерства Саландра, оно остается у власти (Рим, № 358).
Понедельник, 17 мая 1915 г.
С каждым днем я получаю все больше ругательных писем, анонимных и подписанных. Одни обвиняют меня в том, что я «хотел войны», другие — в том, что я не подготовил ее. Многие требуют от меня заключить мир. Некоторые угрожают мне революцией.
Однако, по всей видимости, ни на фронте, ни в тылу эти дурные семена не находят благодарной почвы. Солдаты посылают мадам Пуанкаре и мне прекрасные письма, дышащие храбростью и задором. Моя жена устроила в Елисейском дворце настоящие мастерские, откуда регулярно отправляются на фронт пакеты с подарками. У нее уже более двенадцати тысяч крестников среди солдат. Их письма — одно из наших утешений. В них слышно биение сердца народа.
Сегодняшняя почта принесла мне письмецо от Поля Ребу, одного из авторов прелестной книги «A la manière de...» Другой автор, Шарль Мюллер, увы, убит. Поль Ребу писал мне месяц назад из 17-го территориального полка, специальная рота, 148-й почтовый сектор, и просил меня прислать несколько строк для журнала «Эхо окопов», основанного им с несколькими товарищами. Я ответил на это любезное предложение, и «Эхо окопов» поместило мое письмо в (номере от 15 мая). Пикантная деталь: газета «Matin», в которой я так долго сотрудничал, думала, что Поль Ребу сам написал статейку «в манере президента республики» и подписался моим именем. Газета поздравляла наших poilus (солдатиков), что им так хорошо удаются «подражания».
Титтони был принят Вивиани и сказал ему: «Мы выступим, даже если Румыния не выступит. Но это будет для нас разочарованием и источником слабости. Поэтому надо сделать все возможное, чтобы склонить Румынию. Помогите нам убедить Сазонова. Это человек, поддающийся влиянию, он повинуется русскому генеральному штабу. Он должен был бы сделать Румынии уступки на Пруте, а если он желает вызвать национальное движение в Румынии, ему надо только отказаться от Бессарабии». [593]
Титтони виделся сегодня также с Делькассе, но ничего не сказал ему о Бессарабии. Делькассе не считает возможным советовать России подвергнуть себя ампутации. Конечно, со времени Берлинского трактата Бессарабия является глубокой причиной недоразумений между Россией и Румынией, но для Франции неудобно выступить по собственной инициативе в вопросе, который союзная держава считает затрагивающим ее державные права.
Вторник, 18 мая 1915 г.
Переговорив с Вивиани и Жоффром, Мильеран решил назначить во главе артиллерийского ведомства Альбера Тома. Каковы бы ни были достоинства этого молодого депутата, этот выбор представляется мне довольно рискованным, и я повторяю свои возражения. Однако Мильеран и Вивиани выступили со своим предложением в совете министров. Бриан, Оганьер, Рибо и Мальви, не касаясь личности Тома, заявили, что для парламента будет невразумительно, каким это образом депутат, хотя бы временно, может стать директором департамента министерства. Я снова настаиваю на том, что полезно было бы назначить на это место инженера, Альберу же Тома поручить общее наблюдение. В конце концов, совет министров большинством голосов выносит заключение о назначении Тома не директором департамента, а товарищем министра и в качестве такового ведающим артиллерией.
Известия из России остаются весьма неважными{*418}. «Со времени войны, — телеграфирует Палеолог (№ 649), — мы уже в пятый или шестой раз наблюдаем ту же картину. Русский генеральный штаб готовит большое наступление, германский генеральный штаб разбивает последнее своими быстрыми движениями и мощной атакой. Русская армия не умеет ни уберечь себя, ни маневрировать, и когда происходит столкновение, она в результате всегда отступает, потому что у ее артиллерии не хватает снарядов». Правда, Палеолог продолжает: «Хотя русские армии вынуждены перейти к обороне, они тем не менее оказывают нам весьма ценную [594] помощь. На фронте французской армии находятся в настоящее время сорок восемь немецких корпусов и две кавалерийские дивизии. Русская армия сражается против двадцати пяти корпусов Австро-Венгрии и двадцати семи немецких корпусов, в общем против пятидесяти двух корпусов и двадцати кавалерийских дивизий. Борьба эта ведется с энергией, которой надо отдать полную справедливость. Каждое сражение является для русских ужасной гекатомбой... Русский народ безропотно несет налагаемые на него страшные жертвы. Конечно, поражения нашего союзника затягивают окончание войны, но они не изменят ее результата».
Палеолог послал нам также (№ 653) копию писем, которыми обменялись 1 сентября 1914 г. Сазонов и румынский посланник Диаманди. Россия обязалась признать за Румынией право аннексировать те территории австро-венгерской монархии, которые заселены румынами. Что касается Буковины, то дележ ее между Россией в Бессарабией должен произойти по национальности большинства населения. Россия обещает ходатайствовать перед кабинетами лондонским и парижским об утверждении этих обещаний. В обмен за эту декларацию Диаманди от имени Румынии обязался соблюдать благожелательный нейтралитет по отношению к России до того момента, когда последняя оккупирует заселенные румынами территории австро-венгерской монархии. Итак, соглашение это не содержало военной конвенции. Так или иначе, Россия ничего не сообщила нам об этих небезынтересных для нас переговорах, за исключением тех неопределенных сведений, которые в октябре 1914 г. были даны Извольским Делькассе и остались мне совершенно неизвестными. Делькассе выразил теперь русскому правительству надежду, что в текущих переговорах оно не будет более обращаться к Румынии с предложениями, не согласованными с Англией и Францией (телеграмма Палеологу № 717). Меня посетил мой бывший правитель канцелярии Дешнер, ныне посланник в Португалии. На другой день после его отъезда из Лиссабона там вспыхнула революция. Во главе нового правительства был поставлен Хосе Чагас, бывший португальский посланник в Париже. Но при своем приезде [595] из Опорто в Лиссабон он стал жертвой покушения, и жизнь его находится в опасности. Главные министры старого кабинета заключены в тюрьму. Президента республики до сих пор оставляют на своем посту. Сегодня утром беспорядки пришли к концу. Город снова принял свой обычный вид.
Среда, 19 мая 1915 г.
Не считаясь с моими возражениями, Мильеран, согласно решению совета министров, представил мне на подпись декрет о назначении Альбера Тома товарищем министра, ведающим артиллерией. Но, как видно, социалистическая группа воспротивилась участию еще третьего социалиста в правительстве. Самба и Тома вынуждены вести по этому поводу переговоры со своими товарищами. Итак, вопрос остается открытым.
Будано представил мне от имени военной комиссии сената доклады Анри Шерона и Шарля Эмбера. Новая поездка в Бурж возмутила подкомиссию по вооружению против Мильерана и его сотрудников. Ряд членов комиссии заявляет, что мы вынуждены будем остановить операции на север от Арраса за неимением артиллерии. «Некоторые члены комиссии, — говорит Будано, — очень удручены этим, другие, являющиеся непримиримыми противниками кабинета, чуть ли не открыто торжествуют».
Палеолог извещает нас, что Россия согласна на небольшие уступки в пользу Румынии. Она согласна установить будущую границу в Буковине на реке Серет. Кроме того, она признает за Румынией право на аннексию округа Торонтал (Петроград, № 660). Но в обмен на это, пишет Палеолог, «безусловно необходимо, чтобы румынское правительство выразило готовность вести переговоры на базе ноты, врученной ему русским правительством 14 мая...». По соглашению со мною Делькассе посылает в Бухарест телеграмму, в которой ссылается на обещания Сазонова и просит Румынию ответить надлежащим образом на эти доказательства доброй воли (из Парижа в Бухарест, № 225). Впрочем, победа русских или французов обладала бы более убедительной силой. [596]
Четверг, 20 мая 1915 г.
Социалистическая группа вернулась к своему первому решению и разрешила Альберу Тома принять пост товарища военного министра. Декрет появится сегодня утром. Как и следовало ожидать, газеты умеренного лагеря встретили это назначение с тем большим недовольством что в кабинете не представлена ни одна из правых партий и, таким образом, нарушено равновесие «священного союза». Я указываю на это Вивиани и Мильерану, но они слушают меня рассеянно. Сегодня на заседании совета министров мы узнали, что радикальный депутат от Нижней Шаранты Фабр внес запрос о назначении социалиста-коллективиста на пост товарища военного министра. При этом случае я указал на то, что в Англии кабинет, как видно, собирается включить в свой состав консерваторов (от Поля Камбона, 19 мая, № 1041) и что мы тоже должны пополнить состав правительства такой личностью, как Дени Кошен. Бриан энергично поддерживает меня, Вивиани робко соглашается, но Оганьер, Мальви и Сарро высказываются против моего предложения, одни более страстно, другие менее резко. Самба заявляет, что не возражал бы против назначения Кошена товарищем министра по пороховому ведомству, но назначение Кошена министром вызовет нарекания на правительство в попытке сблизиться с Римом. Мильеран предупреждает совет министров, что ни под каким видом не согласится принять еще одного товарища министра. В результате не было принято никакого решения. Надо будет еще вернуться к этому вопросу.
По поручению Грея Берти вручил Делькассе вербальную ноту относительно Болгарии. Грей вносит поправки в предложения Сазонова, который полностью присоединяется к требованиям Болгарии. Английский министр иностранных дел предлагает заявить в Софии: «В обмен на ваше сотрудничество против Турции союзники гарантируют вам во Фракии линию Энос — Мидия и в Македонии — границы по мирному договору 1912 г., причем последнее под тем условием, что Сербия получит компенсации в другом месте. Кроме того, союзники изъявляют готовность использовать после [597] войны свое влияние на Грецию, чтобы обеспечить Болгарии владение Каваллой, компенсировав Грецию в Малой Азии».
Мне думается, что этот новый торг имеет мало шансов. Болгария найдет это предложение недостаточным, Греция сочтет его неприемлемым. В конечном счете мы рискуем остаться без помощи той и другой.
В совете министров наметились два течения. Одни, как Мальви и Оганьер, готовы пожертвовать Грецией в пользу Болгарии, сотрудничество которой представляется им безусловно, необходимым для операции на Дарданеллах. Другие, как Бриан, ставят гораздо выше помощь Греции, чем Болгарии. Я высказываюсь в том смысле, что нам надо открыто спросить Грецию, согласна ли она пойти с нами, не ставя условий, как она вначале подала нам надежду, и сказать ей, что в случае неполучения от нее утвердительного ответа мы оставляем за собой свободу действий. В таком случае мы сможем обратиться к Болгарии и проявить к ней больше щедрости. Но если мы будем пытаться устроить всех и не примем решения в ту или другую сторону, нам придется отказаться от чьей-либо помощи на Балканском полуострове. Большая часть министров склоняется в пользу моего мнения, но соглашения не было достигнуто и продолжение дискуссии откладывается. Мы теряем время, а удастся ли когда-либо наверстать его?
Блондель имел продолжительный разговор с Братиану (Бухарест, № 235 и сл.). «Прежде всего, — сказал ему румынский премьер, — я не желал бы, чтобы вы неправильно поняли мои намерения. С самого начала войны моим твердым намерением было выйти из нейтралитета и выступить на стороне Тройственного согласия. Если я медлил высказаться открыто, то это потому, что мне надо было закончить свои военные приготовления, не вызывая резких протестов наших врагов... Когда момент показался мне благоприятным, я начал переговоры. Трезво размышляя, я сформулировал известные вам требования. Они отвечают не только постоянным национальным устремлениям Румынии, но также необходимости установить естественные границы и, таким образом, предотвратить национальные столкновения, подобные тем, которые [598] столько лет вносят смуту в Македонию. Если я настаиваю на Дунае, как на границе между нами и Сербией, но не для того, чтобы получить еще несколько километров сверх того, что за нами признает Россия, а для того, чтобы иметь вполне определенную демаркационную линию. Тот же довод относится и к Пруту. По этим двум пунктам я вынужден стоять на своем и не уступать».
Впрочем, Братиану сослался в оправдание своей нынешней позиции на соглашение 1 октября. «Россия, — сказал он, — в обмен за наш нейтралитет предоставила нам право занять — в момент, который мы сочтем удобным, — те земли австро-венгерской монархии, на которых живут румыны, за исключением Буковины. Что касается последней, то здесь границы будут установлены комиссией по принципу национального большинства. Итак, нам предоставлено использовать это право, и не исключена возможность, что это нам удастся без боя. Не думаю, что Россия желает идти по стопам Германии и поступить с этим соглашением, как с клочком бумаги». Как видим, бедный ткач Сазонов совершенно запутался в тех нитях, из которых он с таким долготерпением старался выткать свою ткань.
Альбер Тома сказал мне, что разделит департамент артиллерии на три секции: ручного оружия, легкий артиллерии и тяжелой артиллерии.
Пятница, 21 мая 1915 г.
Вчера, в четверг 20-го, итальянская палата четыреста семью голосами против семидесяти четырех приняла законопроект, которым правительству вручаются полномочия на случай национальной войны. Во время заседания произошли трогательные сцены и восторженные манифестации. Саландра заявил, что Италия всегда преследовала мирную политику, и продолжал: «Ультиматум, с которым австро-венгерская империя обратилась в июле 1914 г. к Сербии, сразу уничтожил плоды наших усилий. Он нарушал наш союзный договор формально, так как предъявлен был без предварительного соглашения с нами и даже без простого уведомления нас, он нарушал его также по существу, так как стремился нарушить [599] тонкую систему территориальных владений и сфер влияния, которые были установлены на Балканском полуострове. Но в еще большей мере, чем тот или иной отдельный пункт союзного договора, нарушен и даже устранен был весь дух этого договора, так как, начав самую ужасную в мире войну, в прямом противоречии с нашими интересами и чувствами, нарушили равновесие, обеспечению которого должен был служить союз, и, таким образом, неизбежно снова был поставлен вопрос о национальной цельности Италии. Тем не менее правительство в течение долгих месяцев терпеливо старалось найти компромисс, который должен был вернуть союзу утраченный им смысл существования».
Эти переговоры итальянское правительство резюмировало в «Зеленой книге», которая была роздана членам палаты. Из опубликованных документов явствует, что 9 сентября 1914 г. герцог Аварна, итальянский посол в Вене, по поручению Соннино уведомил графа Берхтольда, что выступление Австрии против Сербии является актом, который в силу статьи 7-й договора о Тройственном союзе должен был быть совместно обсужден обоими правительствами. Эта статья действительно обязывала Австрию к предварительному соглашению с Италией и к компенсациям, даже в случае временной оккупации. Граф Берхтольд сначала ответил, что война против Сербии носит не агрессивный, а оборонительный характер и поэтому не является основанием для какого-либо обмена мнениями с Италией. Но затем германский посол в Вене, получивший инструкции от фон Ягова, склонил Берхтольда проявить большую уступчивость. В то же время в Рим приехал князь фон Бюлов и предложил вести беседу с Соннино. Австрия сначала предложила, как объект компенсации, Албанию. Италия ответила требованием Трентино и Триеста. Князь фон Бюлов заявил прямо, что Австрия предпочтет воевать, чем отдать Триест, но он считал возможным для Италии получить Трентино. Переговоры с грехом пополам продолжались в феврале и марте. В конце концов, Австрия обещала уступить округа Триент, Ровередо, Риву, Тионе и Борго, за что оставляла за собой свободу действий на Балканах. Соннино настаивал на уступке всего Трентино в границах [600] 1811 г., Градиски и Герца, Триеста с его окрестной территорией и островов Курзолари. Австрия ответила 16 апреля отказом, за исключением того, что согласилась уступить несколько большую часть Трентино. С этого момента разногласие было непоправимо. Италия немедленно связалась с Тройственным согласием и решила денонсировать свой союзный договор с Австро-Венгрией.
Ко мне явились члены палаты депутатов Рауль Пере, Беназе, Комбрусс, Стерн и Поль Морель и рассказывают мне о волнении, вызванном в их группе назначением Альбера Тома. Они находят, что социалисты занимают слишком много мест в кабинете. Из соображений такта по отношению к правительству я не мог сказать им, что я сам выступал в совете министров с подобными же возражениями и предложил коррективу. Но я сообщил об их шаге Вивиани.
Растет число издаваемых на фронте газет, они распространяют там хорошее настроение. Сегодня я получил от ребят из Кверси листок, издаваемый 131-м территориальным полком, он называется «Эхо землянок», «орган троглодитов на фронте», и желает организовать в честь штыка день Розалии.
Зато портится состояние умов в палате. Сегодня было бурное заседание по поводу закупок хлеба для гражданского населения, и министру торговли Томсону пришлось отбиваться от ряда атак.
Суббота, 22 мал 1915 г.
На заседании совета министров я высказываюсь в том смысле, что, если Братиану, несмотря на наши уговоры, не удовлетворится последними уступками Сазонова, надо будет предпринять новый демарш в Петрограде и пытаться добиться более широких предложений. Помощь Румынии становится почти насущной необходимостью для нашего союзника. Непонятно, что он сам идет на риск провалить переговоры. Бриан и Вивиани поддерживают меня, но Делькассе ссылается на ноту, полученную им от Грея через Берти. В этой ноте Грей всецело высказывается против позиции Румынии. Кроме того, сам Делькассе не желает взять на себя ответственность за новое давление на Сазонова, в то время как сэр [601] Джордж Бьюкенен нашел последнего крайне «удрученным» и помышляющим об отставке. К тому же, если Россия обозлится и решится вступить в переговоры с Германией, пятьдесят два немецких и австрийских корпуса, находящихся теперь на восточном фронте, обратятся против нас. Делькассе проявил такую ретивость в своей оппозиции, что я, щадя его нервы, посоветовал ему только рассмотреть, нельзя ли предпринять какой-нибудь новый шаг в Петрограде в случае отказа Румынии. Действительно, тотчас после нашего заседания пришла телеграмма от Блонделя (Бухарест, № 241, 242, 21 мая), в которой говорилось, что Братиану остается непоколебимым и заявляет, что скорее подаст в отставку, чем поступится чем-либо в своих требованиях. Однако наш посланник прибавляет (Бухарест, № 243), что у Братиану связаны руки и что он должен будет уйти и освободить место другому министерству, готовому немедленно открыть военные действия, если русское правительство уступит в вопросе о Пруте и Черновцах. Я написал Вивиани, обратил его внимание на серьезность этого вопроса и настоятельно просил его постараться убедить Делькассе.
Выздоровевший от гриппа де Фрейсине уезжает в Швейцарию. Он хотел заехать ко мне. Я предупредил его и поехал к нему проститься. Он того мнения, что мы должны торопиться с соглашением с Румынией и в случае надобности добиться уступки Черновцов. Он полагает также, что нам следует без колебаний гарантировать Каваллу Болгарии, чтобы побудить последнюю выступить на нашей стороне.
Генерал Брюжер говорит мне, что после успеха нашего 33-го корпуса под началом генерала Петена, замечательно подготовившего его операцию под Нотр-Дам-де-Лоретт 9 мая, мы могли бы немедленно использовать достигнутые выгоды, если бы были наготове резервы, но они не были в руках у командующего армией, который, как всегда, сам находился далеко от войск, в тылу. Офицеры 33-го корпуса были очень неприятно поражены, видя, что их оставили после их победы.
Отправляясь сегодня вечером к армии на фронт, я оставил заведующему протокольной частью Вильяму Мартену [602] телеграмму для короля Виктора-Эммануила. Я просил его сообщить о ней министру иностранных дел и отправить ее по назначению, как только станет известно о вступлении Италии в войну.
Воскресенье, 23 мая 1915 г.
Ночь провел в поезде и утром прибыл в Фруар, где меня ожидали командующий восточной группой армий генерал Дюбайль и командующий отрядом лотарингской армии генерал Эмбер{*419}. В прекрасную погоду мы отправились на автомобиле по правому берегу Мозеля и приехали в лес Буа-де-Шапитр и на гору святой Женевьевы. С ее вершины, словно с балкона, нам видны на другом берегу реки небольшой город Понт-а-Муссон и прославившийся в этой войне лес Буа-ле-Претр. На фронте спокойно. Лишь время от времени раздается несколько пушечных выстрелов. Мы осматриваем в секторе 59-й дивизии, на горе Тулон и на горе Мон-Жан, защитные сооружения, а также батареи и одно судовое орудие, которые стреляют по направлению к границе. Солдаты роют окопы и предлагают мне заложить кусок бруствера. Я следую их предложению, и это вызывает с их стороны радостную благодарность. Мы завтракаем в штабе генерала Эмбера у подножья двух квадратных башен Сен-Никола-дю-Пор. Во время завтрака я получил телеграмму, что в Италии объявлена мобилизация. Это известие с удовлетворением принято офицерами и солдатами. Все надеются, что это событие сократит продолжительность войны. Днем я присутствую на учении в Курбессо на северо-востоке от Сен-Пикола-дю-Пор: 223 и 333-й полки из бригады Шалль проводят пробные атаки. Эти полки отправляются на передовые позиции, и их учат собираться на вырытых в земле площадках, выходить из них траншейными ходами и размещаться в окопах, затем по данному сигналу выскакивать и стрелять. Затем мы проезжаем ряд деревень, полуразрушенных немцами, в частности, Кревик, где я нахожу развалины [603] сгоревшей усадьбы генерала Лиоте. Отсюда мы с командиром 74-й дивизии генералом Биго отправляемся к войскам, занимающим лес Парруа и в последнее время значительно продвинувшимся вперед. Их защитные сооружения теперь вполне на высоте и, видимо, недоступны любому неожиданному нападению.
Понедельник, 24 мая 1915 г.
Переночевал в Люневилле, где меня охватили воспоминания о моем 2-м батальоне. Здесь я узнал, что Италия объявила, что считает себя находящейся в войне с Австрией. Однако, вопреки лондонскому соглашению, она не упоминает о Германии.
Отправляемся к стоянке 2-й кавалерийской дивизии. У нее прекрасный вид. Никто не подумал бы, что на рассвете эти люди стояли еще на часах в окопах. С вышки Абленвилль на восток от Мондонского леса мы обозреваем территорию, завоеванную лотарингской армией. Я поздравляю генерала Эмбера. Он, как он сам говорит, из солдатской семьи. Отец его был солдатом, служил в крымскую кампанию, потом конным жандармом в Рамбуйе. Детство генерала Эмбера протекало в скромных и тяжелых условиях. Однако он окончил с отличием Сен-Сирскую школу, блестяще служил в тонкинских стрелках, затем в армии генерала Дюшена на Мадагаскаре и, наконец, в Марокко. Когда вспыхнула война, он командовал марокканской дивизией и 32-м корпусом, а 9 марта был поставлен во главе отряда лотарингской армии, которому было дано задание отвлечь как можно больше неприятельских войск, чтобы облегчить наступление в Артуа. Генерал Эмбер выполнил это задание так, что главнокомандующий остался вполне доволен.
Оставив его, я поехал к расположенной вправо от него 7-й армии генерала де Мод Гюи. Последнего я нашел таким же скромным и простым, каким я видел его недавно в Сен-Поле{*420}. Он счастлив, что командует теперь вогезскими войсками. Через Баккара и Раон-л'Этап, несчастные два города, [604] которые сильно пострадали от бомб и пожаров, мы приехали в Сен-Мишель-сюр-Мерт, где я принял парад частей 41-и дивизии. Доехали до Сафтского леса, где я осмотрел близ фронта наши оборонительные сооружения. Затем остановились в Сен-Дидье, который немцы продолжают бомбардировать, главные кварталы его сильно пострадали. Завтракаем в Пленфен, у подножья Вогез. Здесь находится центр 3-й стрелковой бригады, а которой Мессими доблестно служит в чине подполковника, — он второй раз был отмечен в приказе по армии, я от всей души поздравил Мессими.
Стрелки построили триумфальные арки, дома разукрашены флагами, солнце тоже участвует в празднестве. Известие о вступлении Италии в войну всех обрадовало. Мы завтракаем при звуках полкового оркестра: итальянский гимн, песни батальонов, Сиди-Брагим, лотарингский марш. Хор санитаров пропел несколько песен на провансальском диалекте — стрелковые батальоны этой бригады состоят из южан.
После скромного завтрака садимся на мулов и отправляемся на вершину по крутой тропинке в скалах. Мулы наши очень упрямы и норовисты и плохо слушаются поводьев. Когда мы на перевале Бономм должны были принять парад нескольких расположенных здесь рот стрелков, я чувствовал себя не особенно представительным в таком окружении. После смотра мы сошли на землю, и «синие дьяволы»{*421} под командованием Мессими продефилировали перед нами с молодецким видом. Потом продолжаем взбираться на гору по направлению к Труа-Эпи и Гро-Газон. Мы отчетливо различаем перед Орбей немецкие окопы. Вдали, на равнине Эльзаса, замечаем белые дома. Это все еще земля обетованная, все еще запретная земля.
Спускаемся на мулах вниз до стоянки Мессими и отправляемся во Фрез, Клефей, Ану, ущелье Плафон, Корсье, Брюйер. Один за другим я принимаю парад разных родов войск — одного батальона 253-го полка, стрелковой бригады новой формации, 151-й бригады артиллерийской группы, раздаю знаки отличия — кресты, ордена Почетного легиона, военные [605] медали, военные кресты представленным к отличию офицерам, унтер-офицерам и солдатам. Все, видимо, счастливы, что эти знаки отличия вручены им самим президентом республики. Здесь бывают моменты, когда моя представительная или, как выражается Клемансо, парадная роль не лишена всякого интереса в национальном масштабе.
Вторник, 25 мая 1915 г.
В восемь часов утра вернулся в Париж. Видел Мильерана перед заседанием совета министров и рассказал ему про свои впечатления. Состояние духа войск превосходно. Но из всех моих разговоров вытекает, что главнокомандующий, или, вернее, главная квартира, слишком опекает командующих армиями. Ни один из них не пользуется ни малейшей свободой в своих действиях, точно так же командующие группами армий. В результате система страдает отсутствием гибкости. С другой стороны, главная квартира страдает от прилива крови. Главнокомандующий не знает, что происходит на периферии этого гигантского организма. Сам генерал Пелле, ближайший сотрудник Жоффра, жаловался на днях на пропасть, открывающуюся между templa serena (светлыми храмами) главной квартиры и бойцами на фронте.
Министерство иностранных дел отправило мою телеграмму итальянскому королю. По своем возвращении я не нашел ответа.
Совет министров принимает, наконец, решение обратиться к Софии с формулой Грея, а не Сазонова, так как последняя рассорит нас с Румынией. Делькассе поручено уведомить Романоса, что, так как греческое правительство не согласилось вступить в войну, не ставя условий, мы вынуждены вернуть себе свободу действий, однако не упускаем из виду греческих интересов, как они понимаются самыми выдающимися государственными деятелями этой страны. Король Константин, вероятно, поймет, что мы намекаем на Венизелоса.
Пьер Лоти, продолжающий любить Турцию нежной любовью, сказал мне, что турецкие противники Энвер паши склонны вступить в сношения с Францией. В согласии с Вивиани я ответил ему, что мы не можем выслушивать никаких [606] предложений, даже официозных, иначе как в присутствии своих союзников. Он передаст этот ответ своим корреспондентам.
Среда, 26 мая 1915 г.
Депутат от департамента Марны Марген говорит мне, что он вышел в отставку в чине артиллерийского командира для того, чтобы иметь возможность рассказать своим товарищам в обеих палатах о положении на фронте. «Одни, — говорит он, — нападают на Мильерана, другие — на Оганьера. В действительности же причина зла одна. Застой на фронтах вытекает из повторения одних и тех же ошибок: атаки носят слишком местный характер, нет никакого общего плана действий, только отдельные удары на авось. Необходимо, чтобы главнокомандующий изменил свои методы, он должен совещаться со своими подчиненными, должен видеть их, а не все более замыкаться от них. Если он не согласен, остается только отказаться от его услуг. Теперь никто не пожалеет об этом». Строгие, несправедливые замечания, содержащие мало положительного, но, к несчастью, Марген не один, от кого можно услышать теперь такие речи. Фабий Кунктатор недолго был бы популярен во Франции.
Генерал д'Амаде возвратился из Дарданелл, как мне кажется, гораздо меньшим пессимистом, чем был в своих разговорах с Дефрансом в Каире. Он думает, что через месяц мы будем господами полуострова. Он даже надеется, что еще до этого турки попросят у нас мира. В свою очередь Пьер Лоти пишет мне: «Турки предвидели, что при переговорах потребуется присутствие английского и русского делегатов. Они заранее согласны были на это. Итак, с этой стороны нет препятствий, это согласовано. Они торгуются только относительно итальянского делегата, возражают не без основания, что Италия еще не объявила им войны. Но они, несомненно, уступят, а ввиду срочности можно было бы, пожалуй, отказаться от этого. Вот что они предлагают: турецкий дипломат по выбору союзников, Джавид или Талаат, вызывается телеграммой в какой-либо город Швейцарии тоже по выбору союзников. Когда о приезде его туда [607] будет сообщено и подтвердится, тайно приедут делегаты союзников. Турки не ставят никаких предварительных условий для этих переговоров. Этот план кажется мне вполне приемлемым. Джавид может приехать раньше Талаата, так как находится в Берлине, но там он только три дня и приехал туда по совершенно другому поводу. По Талаат внушает мне больше доверия. Итак, если возможно было бы узнать сегодня до восьми часов вечера через посольства, согласятся ли Россия и Англия послать своих делегатов в Швейцарию на свидание с турецким делегатом, который приедет на день-два раньше, то я отправил бы вечерним девятичасовым поездом в Женеву эмиссара, который тотчас телеграфировал бы условным языком Джавиду или Талаату. Таким образом, мы не потеряли бы времени. Разумеется, без лишних слов, что враждебные действия будут продолжаться во время этих переговоров, словно ничего не произошло. Талаат и Джавид являются в настоящий момент двумя вершителями судеб Турции. Энвер обжегся. Пьер Лота.
Ваш ответ для этих двух делегатов, господин президент, я передам туркам не в письменном виде, а устно, причем одному из них без свидетелей».
Лота в качестве дипломата, ведущего переговоры, — все бывает. Уведомленные мною Вивиани и Делькассе полагают, что можно пустить Талаата даже во Францию, если он действительно готов приехать {56}. Мы тотчас же уведомляем Лондон и Петроград, и я даю об этом знать Пьеру Лоти.
Первый вице-председатель военной комиссии сената Будано сообщает мне, что комиссия поручила трем своим членам — Страусу, Лурти и Ле Гериссе — обследовать работу врачебно-санитарной части, но военные власти не допустили их к исполнению своей миссии. Им запретили доступ в Не-ле-Мин и Обиньи. Комиссия очень недовольна и собирается протестовать.
Вивиани лично склонен был бы расширить свой кабинет такими людьми, как Барту и Дени Кошен. Но он боится возбудить аппетиты и вызвать недовольство. «В составе английского министерства произошли перемены, в него входят теперь восемь министров, в том числе глава оппозиции Бонар [608] Лоу, которому поручено министерство колоний. Бальфур заменил Уинстона Черчилля на посту морского министра. Неужели же мы неспособны понимать и осуществлять единение так же разумно, как англичане?
Делегация итальянской колонии обратилась ко мне с очень тепло составленным адресом. Я отвечаю ей в том же духе и выражаю непоколебимое стремление Франции к совместной победе, но, говоря о враге, я в первую очередь имею в виду Германию, а они — Австрию.
Я все еще не имею ответа от итальянского короля, и это молчание начинает удивлять министров.
На ужине были у меня в интимной обстановке Бриан и мой старый товарищ по адвокатуре Мишель Пеллетье. Бриан, так же, как я, очень желает, чтобы мы последовали примеру Англии и Вивиани расширил свой кабинет.
Четверг, 27 мая 1915 г.
Новое письма от Лоти: «Итак, вчера вечером я отправил гонца в Женеву, он будет там сегодня утром. Я убежден, что Талаат согласится приехать при условии — после нашего разговора я счел возможным дать ему это заверение, — что будет соблюдена тайна о нем и что ему всячески будет облегчен переезд через границу и в паспорте не будет указано его настоящее имя. Однако надо решить еще два вопроса. Я хотел бы иметь возможность ответить на них поскорее телеграммой, конечно, условными словами, непонятными для публики. 1) Талаат (который на нашем условном языке называется Полем), конечно, попросит, как одолжения, чтобы свидание состоялось не в Париже, а в любом другом назначенном ему городе Франции, где немцам нелегко было бы открыть его: в Дижоне, Лионе и т. д. Окажем ли мы ему это одолжение? Я был бы очень рад этому. 2) Хотя Джавид (которого мы называем Жаном) не внушает нам доверия, пропустим ли мы его, если Талаат пожелает привести его с собой? На это, хотя это, конечно, не может быть sine qua non, я тоже хотел бы иметь возможность дать немедленно ответ по телеграфу. Стоит ли упоминать, что я всегда готов и рад явиться по первому зову в Елисейский дворец хотя бы [609] для самой короткой беседы. Примите и пр. Пьер Лоти». С согласия Вивиани и Делькассе я поспешил ответить, что Поль может привести с собой Жана и что не обязателен приезд его непременно в Париж. Он должен как можно скорее известить нас о своем отъезде, и правительство по приезде его в Швейцарию распорядится о дальнейшем.
Король Виктор-Эммануил действительно телеграфировал мне во вторник через итальянское посольство, но Титтони нашел его телеграмму сухой и несоответствующей моей, не передал ее мне и посоветовал Риму дополнить ее. Когда я сегодня запросил через Уильяма Мартена, не застрял ли где-нибудь ответ короля, Титтони дал нам это объяснение и вместе с тем послал нам текст задержанной им телеграммы, действительно несколько сухой: «В момент, когда Италия берется за оружие, чтобы освободить итальянские земли от общего неприятеля, я рад послать вашему высокопревосходительству сердечный привет и горячие пожелания победы. Виктор-Эммануил, король».
Пятница, 28 мая 1915 г.
Будано прислал мне составленный Анри Шероном доклад военной комиссии по вопросу о единогласно требуемом ею облегчении контроля. «Будущий историк этой войны, — говорит докладчик, — установит неоспоримый факт, что реформы и усовершенствования, с которыми связано было освобождение страны, проистекали от контроля со стороны парламента. Только с того момента, как стал осуществляться этот контроль, были выявлены неумелость и ошибки управления. Будущим историкам не придется поэтому ломать себе голову над вопросом, как должны функционировать общественные инстанции во время войны. Опыт уже имеется. Свободное функционирование наших учреждений, полное уважение к нашим конституционным законам являются лучшими гарантиями национальной обороны...» Затем Шерон продолжает: «Мы не присваиваем себе функции исполнительной власти, но мы желаем полностью выполнить свою задачу, без колебаний и слабости... Наш контроль не должен ограничиваться проверкой документов и выслушиванием [610] министров... Действителен только контроль над фактами, контроль на местах...»
Понимаемый в таком широком смысле парламентский контроль рискует стать нередко вмешательством в дела правительства. Он может быть полезным или вредным, в зависимости от того, какие люди за него берутся и как они берутся за него. Конституция никоим образом не предусматривает, что сенаторы или депутаты могут присваивать себе функции министров, военных вождей или технических начальников, действующих под ответственностью министров. Надо, стало быть, чтобы комиссии не превращались в комитеты действия и в своем законном стремлении контролировать и стимулировать действия правительства не ослабляли последнее и не создавали анархии.
В секторе Арраса продолжаются бои с переменным успехом: мы то продвигаемся вперед, то отступаем.
Между Германией и Италией прерваны дипломатические отношения, но ни с той ни с другой стороны не последовало объявления войны.
Бриан просил меня принять «дедушку Комба», который теперь в Париже и хочет еще раз высказать мне свою благодарность за мой скромный дар, посланный госпиталю в Пон. Конечно, я ответил, что приму его. Я нашел его очень возмущенным Мильераном. Он желает скорейшего преобразования министерства и не скрывает, что, если в нынешних обстоятельствах обратятся к нему, он не станет уклоняться. У него даже слабость к портфелю министра народного просвещения, не потому, подчеркивает он, что он желает возобновить свою кампанию, а потому, что ему хочется осуществить реформу, которой он очень увлекается и которая не кажется ему несвоевременной, а именно реформу греческого произношения. «Я хотел бы, — говорит он, — чтобы греческие слова произносили по-новому, по-нынешнему, детям было бы тогда гораздо легче усвоить родство греческого языка с латинским. Возьмите, например, слово Baivco — прихожу; почему не произносить его: veno ».
Бедный Мишель Пеллетье, который в таком веселом настроении ужинал у нас в среду, умер сегодня от сердечного [611] приступа. Ушел еще один прекрасный друг: Ревейль, Ружон, Адриан, Бернгейм, Пеллетье... Вокруг меня становится все более пусто.
Суббота, 29 мая 1915 г.
Мильеран отправится к Жоффру и будет стараться склонить его предоставить большую свободу действий командующим тремя армейскими группами, которые Жоффр намерен формировать, а именно Фошу, Дюбайлю и Кастельно.
Очень унылое заседание совета министров. Пессимизм начинает проникать в умы. Операция под Аррасом застыла на одном месте. Все члены правительства задают себе вопрос, когда же, наконец, будут видны результаты этой затянувшейся траншейной войны, которая обрекает нас на неподвижность. Несколько недель назад на завтраке в Елисейском дворце с министрами Жоффр говорил так, что можно было надеяться на окончание войны в июне. Теперь конец все более отдаляется. Парламент волнуется. Мобилизованный в качестве офицера Бокановский написал Мильерану, что намерен интерпеллировать его о работе его министерства с начала войны, что потребует закрытого заседания. В ответ на это совет министров предложил Вивиани поставить вопрос о доверии.
Кажется, Шарль Эмбер рассказывал в сенате, что два батальона якобы сдались неприятелю под пение «Интернационала». Все говорят об усталости войск, и, в конце концов, такие разговоры могут в самом деле привести к ней.
Между тем, в рейхстаге Бетман-Гольвег объявляет, что Германия, если понадобится, будет вести зимнюю кампанию. Там, у немцев, стойкость и выдержка. Неужели у нас, увы, придется констатировать признаки усталости и слабости?
Получена, наконец, в исправленном виде телеграмма итальянского короля: «Рим, 23 мая 1915 г. Вступая в войну, я обратился к вашему высокопревосходительству с приветом и пожеланиями. Моя телеграмма разошлась с вашей, в которой ваше высокопревосходительство по случаю нашего нового братства по оружию вспоминает традиции и узы, связывавшие Францию и Италию в прошедшем и объединившие [612] их теперь в новом идеале освобождения угнетенных народов и защиты нашей общей цивилизации. Вполне разделяя мысли, красноречиво изложенные вашим высокопревосходительством, спешу еще раз выразить вам, а также Франции свою искреннюю симпатию и пожелание, чтобы победа нашего оружия привела к установлению длительного мира, основанного на исполнении национальных устремлений, на справедливости и свободе. Примите уверение в моих личных дружественных чувствах к вашему высокопревосходительству».
Президентом португальской республики выбран доктор Теофил Брага.
Воскресенье, 30 мая 1915 г.
Алжирское общество, в которое входят все представители Алжира, устроило сегодня couscous{*422} для четырехсот с лишним раненых солдат из Африки. Это торжество, zerda{*423} о победе, состоялось в ресторане на проспекте Великой армии. Я послал всем участникам сигары и папиросы и после завтрака появился среди них на короткое время, причем мне оказан был восторженный прием.
Понедельник, 31 мая 1915 г.
Блондель опять телеграфирует нам из Бухареста, что Сазонов выступает здесь с новыми нецелесообразными демаршами (Бухарест, № 259 и 260) и что притязания России исключают всякую возможность соглашения.
Стрелки вогезской армии регулярно посылают мне «Diable au cor», выходящий в Пленфен. Я благодарю их в письме, в котором пишу о своих впечатлениях во время своего посещения 3-й бригады альпийских стрелков и обращаюсь к своим молодым товарищам с приветом и пожеланиями от старого товарища. [613]