Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава четвертая

Призыв 1917 г. — Телеграмма жены кронпринца. — Продолжение переговоров с Италией. — Посещение 10-й армии. — В Касселе и Ипре. — Немецкое пасхальное яйцо. — Бельгийские король и королева. — Марокко и Испания. — Демарши в Софии. — Телеграмма царю. — Чего добилась Италия. — Удушливые газы. — Военный крест. — Посещение 4-й армии. — Подписание лондонского соглашения. — Ирландцы в Елисейском дворце.

Четверг, 1 апреля 1915 г.

Мильеран скоро заканчивает формирование пяти новых дивизий. Они прибавятся к четырем недавно образованным дивизиям, которые уже находятся в укрепленном лагере Парижа, затем к той, которая «отплыла на Ближний Восток, и к той, которая теперь формируется близ Марселя и тоже предназначена для полуострова Галлиполи. Четыре из пяти новых дивизий Мильеран немедленно передаст Жоффру, предоставив ему использовать их по своему усмотрению, но министр заявит, что правительство оставляет за собой право в любое время взять с фронта их эквивалент, если сочтет необходимым послать войска на другой театр военных действий. Жоффр намерен включить эти четыре [539] дивизии в корпуса на фронте не полками, как он предполагал раньше, а бригадами. Таким образом, он освободит два корпуса и присоединит их к своей армии для маневренных действий. Впрочем, Мильеран напомнил ему, что он является не генералиссимусом всех французских армий, а только главнокомандующим армиями на северо-востоке, что только правительство может распределять войска между различными фронтами и что эти четыре дивизии или два корпуса могут, когда появится в этом надобность, быть отобраны у главной квартиры в Шантильи и отправлены в другое место. Я очень настаивал на том, чтобы это было предусмотрено на будущее. Мысль о диверсии на Балканах, отклоненная в январе советом министров по настоянию Жоффра, еще не окончательно оставлена. Может прийти время, когда надо будет вернуться к ней и осуществить ее.

Китченер прочитал Полю Камбону инструкции, одобренные английским правительством и врученные 9 августа маршалу Френчу перед его отъездом во Францию (Лондон, № 588). Они далеко не так конкретны, как представлял дело Китченер. Правда, в них говорится, что по своем приезде Френч должен договориться с Жоффром относительно общего ведения операций. Правда, в них английскому генералу рекомендуется «приложить все усилия для возможно дружественного согласования с планами и желаниями командующего французской армией». Но ему приказывается не подвергать свои войска опасности со стороны численного превосходства неприятеля, если не обеспечена их поддержка французскими войсками. Если Жоффр предложит операции, которые могут поставить английскую армию в затруднительное положение, Френч должен доложить о них лорду Китченеру, причем, однако, продолжает нести всю ответственность. Если огласить все эти инструкции, он должен понять, что является независимым в своем командовании и не может снять с себя ответственность, ссылаясь на приказ, полученный от Жоффра. Ясно, что подобного рода предписания имеют лишь отдаленное отношение к единому командованию и скорее благоприятствуют разногласиям, нежели предотвращают их. [540]

Мильеран выступил сегодня в палате депутатов с очень большим и вполне заслуженным успехом, защищая законопроект о составлении призывных списков для призыва 1917 г. Он воспользовался этим случаем, чтобы под аплодисменты всей палаты изложить наше положение на фронтах и успехи нашего оборонного производства. В частности, он указал, что в области тяжелой артиллерии мы в семь раз увеличили число наших батарей со времени начала войны. С волнующей силой убеждения он говорил о вере нации в победу и о воле к победе. Надо надеяться, что эта речь несколько успокоит оппозицию, возникшую против него в военной комиссии сената, оппозицию, душой которой является Клемансо. Особый закон установит срок созыва под знамена призыва 1917 г. Палата, благоразумно сознавая бесполезность слишком частых заседаний, отсрочила их до 29 апреля.

Пятница, 2 апреля 1915 г.

Председатель Красного Креста, бывший президент швейцарской республики Густав Адор был недавно в Германии и рассказывает мне, что там наблюдается заметный упадок духа населения. В Швейцарии теперь все настроены в нашу пользу. С Адором я находился в прекрасных отношениях как с коллегой по адвокатуре и знаю, что он большой франкофил и может принять свои желания за действительность. Тем не менее, я слушал его с радостным волнением, моя душа не желает терять надежды.

Начала функционировать комиссия помощи, организованная американцами, а именно Гувером, для снабжения бельгийского населения в оккупированных провинциях. Она должна распространить свои действия также на французские департаменты, подвергшиеся нашествию неприятеля. Комиссия начала функционировать довольно спешно, но немцы вставляют еще палки в колеса (Гаага, № 390).

Рейхстаг пышно праздновал столетнюю годовщину дня рождения Бисмарка. Тень старого канцлера восемь месяцев витает на полях сражения. Немцы правы, что не забывают своего вдохновителя. [541]

Продолжаются нелегкие переговоры между Россией и Италией под сенью Англии (Петроград, № 505 и 506; Лондон, № 601).

Суббота, 3 апреля 1915 г.

Защитники турок, немецкие офицеры, все солиднее и основательнее организуют защиту Дарданелл. За последние недели в Константинополь пришло много вагонов с военными материалами, посланных из Германии и Австрии через Румынию и Болгарию. Оставшемуся в Пере первому драгоману нашего посольства Леду удалось переправить нам подпольным путем эту информацию.

Воскресенье, 4 апреля 1915 г.

Унылый праздник пасхи.

Полковник Пенелон сообщает мне, что генерал Пютц смещен Жоффром, который остался недовольным недавними операциями в Эльзасе, в особенности в долине Мюнстер. 9-й и 20-й корпуса скоро будут совершенно сняты с фронта на севере, и там останутся только дивизия Эли д'Уассель и несколько небольших частей, предназначенных для поддержки бельгийцев. Генералу Пютцу будет поручено командование этой небольшой армией. В Вогезах его заменит генерал Мод Гюи, командующий теперь 10-й армией. Генерал д'Урбаль, под началом которого находились 9-й и 20-й корпуса в Бельгии, станет во главе 10-й армии. Перемен немало. Я слышу от многих офицеров жалобы на эти беспрестанные перемещения.

Великая княгиня Анастасия, наша бывшая соседка по Эз{*400}, передала мне телеграмму, полученную ею от одной из своих дочерей, жены кронпринца. Вот эта телеграмма: «Можешь ли ты обратиться прямо к президенту Пуанкаре и просить его прекратить жестокое обращение с лейтенантом Ширштедтом из гвардейских кирасиров и графом Страхвитцом из гвардейского корпуса? Оба они попали в плен, и говорят, что они закованы в кандалы и скоро будут отправлены на каторжные [542] работы в Кайенну. Буду тебе благодарна за это доброе дело». Сообщая мне эту телеграмму, великая княгиня заявляет, что не верит в нелепое обвинение, которое выдвинула ее дочь, но просит у меня справок. Наведя справки в военном министерстве, я ответил ей: «Париж, 4 апреля 1915 г. Мадам, лейтенанты фон Ширштедт из кирасиров немецкой гвардии и фон Страхвитц из гвардейского корпуса, по поводу которых Ваше Высочество изволили писать мне, взяты в плен 27 сентября 1914 г. и осуждены 1 октября военным судом за грабеж с оружием в руках. Они не отправлены в Кайенну и никогда не были закованы в кандалы. Они находятся во Франции, где отнюдь не подвергаются жестокому обращению, а просто отбывают свое наказание в военной тюрьме совершенно отдельно от всех уголовных преступников. Итак, распространяемые слухи о них, как правильно предположило Ваше Высочество, являются сплошным вымыслом».

Понедельник, 5 апреля 1915 г.

Старые знакомые «Гебен» и «Бреслау» вошли вчера в Черное море и появились у берегов Крыма. Русская эскадра встретила их и преследовала. Один турецкий крейсер, вероятно, «Меджидие», наскочил на русскую мину и пошел ко дну у берегов Одессы (Петроград, № 518).

Я послал Мильерану новые вопросные листы о ежедневном производстве ружей, снарядов, взрывчатых веществ, гранат, орудий и орудийных труб. Сегодня получил ответы, которые констатируют значительные улучшения.

В лесу Айльи близ Сен-Мигишеля мы взяли три линии окопов, следующие одна за другой. Но мы далеко не уничтожили клин, образуемый немецкой армией от Воэвры до Мааса. В Гот-Шеваше 4-й пехотный полк под командованием полковника Дефонтена, уже отличившийся в Аргоннах, приступил к энергичной атаке.

Вторник, 6 апреля 1915 г.

Мильеран прислал мне большую докладную записку конфиденциального характера, составленную главной квартирой по поводу битвы на Марне. В записке нет и намека ни на [543] приказы правительства относительно образования армии Монури и относительно защиты Парижа, ни на роль генерала Гальени. Я указал военному министру на эти пробелы.

Успех переговоров с Италией зависит теперь только от судьбы полуострова Сабиончелло и островов Лезина, Курзола и Меледа, лежащих у побережья между Спалато и Рагузой. Сазонов требует их для Сербии, Соннино — для Италии.

Среда, 7 апреля 1915 г.

Сводки главной квартиры по-прежнему отличаются унылым однообразием. Туманные и дождливые дни. Мы берем или теряем траншею в Эпарж, в Буа-Брюле, в Буа-ле-Претр, на склонах Гартмансвиллер, вот и все. Но люди умирают, смерть неумолимо делает свое дело.

Делькассе предложил соглашение относительно Адриатического побережья. Император в конце концов дал свое согласие (Петроград, № 522). Острова Курзола, Меледа и Лезина будут отданы Италии. Полуостров Сабиончелло будет нейтрализован. Впрочем, где доказательство, что при заключении мира могут остаться в силе все эти решения?

Четверг, 8 апреля 1915 г.

Новое разочарование. Жоффр перебросил три армейских корпуса на север и юг от Сен-Мигиеля, чтобы сделать попытку изгнать немцев из этого города. Офицеры связи уверяли меня, что главнокомандующий определенно надеется на успех. Операция закончилась неудачей. Главная квартира сваливает вину на очень скверную погоду и рассчитывает уже только на местные, можно сказать, ничтожные результаты.

Пятница, 9 апреля 1915 г.

Продолжая вести переговоры, Италия в то же время готовится. В течение нескольких недель происходит мобилизация, в последние дни она усилилась (Баррер, № 251 и 252). Около пятисот тысяч солдат направлено на север полуострова. Дополнительно призвано очень много офицеров. [544]

Суббота, 10 апреля 1915 г.

Продолжительные прения в совете министров о способе заключения соглашения с Италией{*401}. Делькассе и большая часть министров считают, что условия Антанты должны быть уточнены в протоколе, подписанном четырьмя державами. Против этого способа Поль Камбон делает возражения, которые я сам уже представил правительству (Поль Камбон, № 642). Между Англией, Россией и Францией не существует еще соглашения относительно территориальных выгод, которые они могут требовать при заключении мира, они даже не обменялись взглядами по этому поводу. Если мы теперь согласимся на предоставление Италии или признание за ней тех или иных территорий, мы берем на себя обязательство обеспечить ей обладание ими. Предположим, что Италия чувствует себя не в силах завоевать их собственными средствами, она сможет противиться всяким мирным переговорам, пока мы не предоставим эти территории в ее руки. Другими словами, мы идем на то, что от нас могут потребовать осады Полы, или же, если сербы займут всю Далмацию, мы будем вынуждены действовать против Сербии. Таким образом, Тройственное согласие предоставит Италии выгоды без соответствующего эквивалента, так как мы не требуем от нее подобных гарантий. Поэтому Поль Камбон находит, что с нашей стороны справедливо и благоразумно ограничиться принятием итальянского меморандума и заявлением, что три державы будут счастливы, когда Италия вступит во владение требуемыми ею территориями. Я поддерживаю перед советом министров разумные замечания нашего посла, но безуспешно. Мы с таким нетерпением ожидаем вступления Италии в войну, что готовы дать самые обширные обещания. Совет министров соглашается с мнением Камбона относительно процедуры и решает заменить соглашение четырех держав принятием меморандума. Но вопреки моему мнению он принимает решение [545] оставить в тексте следующую формулировку: «В мирном договоре Италия получит...». Вдобавок Италия предложила следующую редакцию: «Италия выступит со всеми своими силами против Австрии и Турции и против всякой другой державы, которая будет оказывать им помощь». Таким образом, она могла бы еще пытаться обойтись без войны с Германией. К счастью, Грей и Делькассе устранили эту формулировку и потребовали, чтобы она была заменена другой: «Италия выступит со всеми своими силами против всех врагов союзников». Но это новое предложение сразу испугало Империали, и он заявил, что должен снестись с Римом. Несмотря на мои настояния, совет министров принял решение, что, если Италия отклонит текст Грея и Делькассе, мы согласимся с предложенной ею редакцией. «Пройдет несколько месяцев, — сказал я министрам, — и вы пожалеете, что не последовали советам Поля Камбона».

Сегодня вновь открываются бельгийские залы Люксембургского музея. Я возглавляю это небольшое художественное торжество в обществе Картон де Виара и барона Гильома. Погода восхитительная, яркий солнечный день, у ограды музея толпится публика. А там, в окопах, увы, продолжают убивать друг друга, и немцы не отступают. Вечером я в сопровождении Мильерана сажусь на северном вокзале в поезд, идущий в Сен-Поль.

Воскресенье, 11 апреля 1915 г.

В Сен Поле находится штаб-квартира 10-й армии. Генерал д'Урбаль, который командует теперь этой армией, — генерал де Мод Гюи, командовавший ею прежде, поставлен теперь во главе вогезской армии, — очень ясно объясняет нам положение на его участке фронта{*402}. Он говорит, что восхищен войсками, их энтузиазмом и верой в победу. Он твердо уверен, что ему удастся прорвать фронт неприятеля, когда в начале мая состоится новая операция, проектируемая Жоффром на этом участке. Подкрепления, полученные английской армией, уже дали возможность снять с фронта весь [546] 9-й корпус и часть 20-го. 20-й корпус будет полностью высвобожден в течение двенадцати дней. Оба корпуса будут отведены в резерв в тылу 10-й армии. 9-й корпус уже расквартирован на юге от Сен-Поля, около Фревана и Кантеле, а 20-й корпус отправляется на свою стоянку. Мы поехали во Фреван и Пон-Буре-сюр-Канш к генералу Кюре и войскам 9-го корпуса, уже находящегося на отдыхе в гумнах. Войска производят впечатление, что готовы немедленно вернуться в окопы.

Затем мы возвратились в Сен-Поль и отправились через Обиньи на мельницу Бувиньи, на юго-запад от Арраса. Нас сопровождали два генерала, с которыми мне впервые привелось вести более или менее продолжительную беседу: командующий 21-м корпусом генерал Местр и командующий 33-м корпусом генерал Петен. Оба они поразили меня своим умом и конкретностью своих высказываний. Тот и другой, очевидно, гораздо менее, чем д'Урбаль, уверены в успешных результатах наступления.

С мельницы Бувиньи открывается вид на «страну угля». Этот угольный бассейн делится на две части французскими и немецкими железнодорожными линиями. С обеих сторон дымятся трубы, работа в шахтах продолжается, но немцы все время бомбардируют копи, эксплуатируемые французами, тогда как мы не решаемся разрушать копи, принадлежащие нам, но занятые немцами {51}. Я присутствую при одном из поединков нашей и немецкой артиллерии, которые то и дело происходят между обеими армиями. Около нас беспрестанно бухает 75-миллиметровая батарея. Справа от нас раз за разом взрываются снаряды на уже полуразрушенных вышках на горе Сент-Элуа, слева — на Грене. Этот участок фронта держит теперь 33-й корпус. Командующий им генерал Петэн родом из Па-де-Кале. Высокий, стройный, с изящной походкой, он замечательно просто излагает нам свои боевые диспозиции, но при этом тщательно остерегается всяких иллюзий.

Возвращаемся на автомобиле на запад мимо стоянки 43-й дивизии, затем садимся на поезд в Калонн-Рикуар и едем к генералу Фошу в Кассель. В четверть второго мы приехали [547] на вершину холма, с которого помощник главнокомандующего продолжает наблюдать равнину Фландрии. Я нашел Фоша таким же горячим и стремительным, как в нашу последнюю встречу. Он убежден, что в начале мая можно будет добиться решения. Впрочем, если у него были сомнения, он не поделился бы ими с нами, чтобы не заразить ими нас. По его мнению, лучше всего было бы идти на Бельгию, а именно через проход, открывающийся между Аррасом и Лиллем. Он показывает нам большую карту, на которой закрашены темной краской высоты и леса Арденнских гор и светлыми тонами — фламандские и валлонские равнины. Показывая на Флерю и Ватерло, он говорит: «Вот где мы должны победить».

Во время нашего пребывания в Касселе явился приветствовать меня английский генерал Вильсон, служащий связью между армией Фоша и британской армией. Это статный офицер, очень хорошо говорящий по-французски, вполне доступный нашим взглядам, прекрасно знающий наши привычки и лучше, чем кто-либо способный уладить недоразумения между обоими генеральными штабами.

Из Касселя мы отправились вместе с генералом Пютцом, который командует теперь армией в Бельгии и, кажется, сожалеет о том, что ему пришлось оставить Вогезы и Эльзас. Мы отправляемся через Стенворде на границу. На шоссе уже не видно беженцев, как во время моей последней поездки, деревни не представляют уже того трагического зрелища, которое так поразило меня. Небольшие бельгийские города, которые мы проезжаем по дороге в Ипр, Поперинге и Вламертинге, заняты исключительно французскими войсками, которые чувствуют себя как дома среди гостеприимного населения. Ипр, напротив, переполнен английскими солдатами. Мы выходим из автомобиля и отправляемся пешком по улицам старого фламандского города, который немцы время от времени продолжают бомбардировать. Долго стоим перед развалинами собора и рынка. Перед нами сплошные руины, шатающиеся стены, зияющие дыры в голых фасадах. От великолепной городской башни, от изящного Nieuwerk, который город сделал своей ратушей, от живописного [548] здания скотобойни, от прелестной площади перед музеем, от собора святого Мартина с его изумительными хорами и величественными сводами остались только развалины. Однако в опустошенном городе все еще остаются семьсот-восемьсот жителей, некоторые из них тоже бежали, но вернулись.

В четыре часа мы уехали в Эльвердинге, где продолжает еще находиться штаб-квартира командующего 20-м корпусом генерала Бальфурнье. Здесь перед лестницей прекрасного замка, в чудесном парке, — смотр и дефилирование роты 26-го нансийского полка, в котором я служил солдатом и капралом, и всего 2-го стрелкового батальона, где я потом командовал взводом. Трогательное совпадение позволило мне найти здесь, в этом уголке бельгийской земли, обе лотарингские части, в которых я мирно провел первые месяцы своей военной службы, прежде чем был переведен к альпийским стрелкам и отправился дышать свежим воздухом Савойских гор. Этот мой нансийский полк и мой люневилльский батальон понесли в последние месяцы тяжелые потери. В то время как они дефилируют предо мной, я с трудом скрываю от лиц, стоящих подле меня, охватившее меня волнение.

Остановились в Веретене, в штаб-квартире 87-й территориальной дивизии, где меня встретил генерал Руа. Здесь я нашел две другие роты 26-го полка, они чествовали меня, как своего товарища. Затем мы возвращаемся через Оствлетерен и Роусбрюгге во Францию и отправляемся через Берг в Дюнкирхен, где нас встречает генерал Эйду и где я нахожу еще следы новых бомбардировок.

Понедельник, 12 апреля 1915 г.

Переночевав в супрефектуре, я отправляюсь в Берг, где меня ожидает генерал Пютц. Вместе с ним и генералом Кенкандоном я посещаю разбросанные в окрестных фламандских деревнях — Гоймилль, Варгем, Киллем и Рекспоеде — стоянки 45-й дивизии и 20-го корпуса. Я вхожу в фермы, на гумна, во всякого рода строения и беседую с солдатами. Все эти люди в хорошем настроении и могут дать тылу блестящие примеры выносливости и стойкости. И снова [549] нашел полковника дю Жонше с его алжирскими гумами, получившими свежие пополнения. Меня узнали и обступили алжирские воины, один другого живописнее{*403}.

Завтракаем в бельгийском городке Роусбрюгге, где генерал Пютц устроил свою штаб-квартиру в доме одного нотариуса. Этот нотариус, очевидно, заимствовал у немцев искусство украшать свой дом, а у японцев — искусство украшать свой сад, но для украшения своего мировоззрения он заимствовал французский склад мыслей. Улицы города убраны бельгийскими флагами.

Из Роусбрюгге мы отправляемся на север вдоль границы и останавливаемся в Гута, куда король Альберт перенес свою главную квартиру, так как Фюрнес вот уже несколько недель безжалостно бомбардируется немцами. Здесь в убогом доме деревенского священника храбрый государь подготавливает со своими помощниками операции своей армии и освобождение своей страны. По-прежнему скромный и немного грустный, но с мягкой улыбкой на лице, с героической силой воли перенося трагическое испытание, которое он добровольно наложил на себя из побуждений патриотизма и лояльности, король вводит меня в свое убогое обиталище. Здесь мы с Мильераном беседуем с ним. Король говорит нам, что уверен в твердости своих войск, но он не думает, что число их, достигшее теперь шестидесяти тысяч, может быть увеличено. Я спрашиваю его, могу ли увидеть ближе к вечеру королеву в Ла-Панн. «Конечно, — отвечает мне король, — я буду там с ней».

При выходе из церковного дома наш военный атташе полковник Жени представляет мне французскую миссию. Затем мы отправляемся далее и, миновав Фюрнес, Коксиде и Остдункерке, приезжаем к командному посту генерала Эли Д'Уасселя. Этот пост расположен среди дюн, между Остдункерке и Ньюпортом. Я уже давно знаю генерала: он несколько лет служил в гарнизоне в Сампиньи. Он дал нам очень интересный обзор ситуации, показал вокруг наши позиции, позиции бельгийцев и немцев. Всюду взрываются [550] снаряды. Немцы обстреливают Ньюпорт, наши линии и в тылу Фюрнес, Коксиде, Остдункерке. Они стреляют вверх по нашим аэропланам, у них есть орудие 420-миллиметрового калибра, которое уже выпустило более ста снарядов по мостам Ньюпорта. Все это мирное побережье подвергается теперь беспощадному артиллерийскому обстрелу.

Мы нашли зуавов, расположившихся лагерем среди песчаных бугров. Затем адмирал Ронарх повел нас к морским частям, тоже укрывшимся за дюнами. Как бы хотелось, чтобы вся Франция могла видеть этих людей, столь спокойных под вечной угрозой смерти.

Генерал Эли д'Уассель показал мне 77-миллиметровый снаряд, который был выпущен немцами на Ньюпорт за сорок восемь часов до моего приезда и на котором было написано по-немецки: «Пасхальное яйцо для Пуанкаре». Они вынули трубку для того, чтобы граната не взорвалась и можно было прочитать надпись. Итак, им заранее было известно о моем приезде. Я решил сохранить память об этой тяжеловесной шутке, повез эту гранату с собой в Париж и сдал ее в военный музей.

По краю дюн мы доехали до Ла-Панн. Королева, по-прежнему очаровательная в своей простоте, встретила нас в скромной вилле. Король тоже вернулся сюда к тому времени. Королева говорит мне о руинах Ипра, о бомбардировке Фюрнеса, о храбрости бельгийских солдат. Она отыскала снимки, сделанные ею во время моего последнего визита, и преподнесла мне один экземпляр для мадам Пуанкаре{*404}. Затем она представила нам молодую принцессу, очень выросшую со времени ее поездки в Париж. Я спрашиваю ее, помнит ли она еще мадам Пуанкаре и меня? С подкупающей искренностью она отвечает: «Нет», хотя родители, слегка смущенные, всячески стараются прийти на помощь ее памяти. Очевидно, вид президента республики не очень поразил ее детское воображение.

Мы простились с королевской четой и отправились в обратный путь на Дюнкирхен. По дороге заехали в большой [551] санаторий в Зюидкот, устроенный стараниями г. Ванковенберга и в настоящее время заполненный тифозными больными и ранеными. Население Дюнкирхена, на сей раз заранее предупрежденное о моем приезде, встречает меня с таким же энтузиазмом, как в июле 1914 г., и вечером я сажусь в парижский поезд под несмолкающие крики: «Да здравствует республика! Да здравствует Франция!». Нет, нет, воля страны пока еще ничуть не поколебалась.

Вторник, 13 апреля. 1915 г.

Во время моего отсутствия английское правительство, придавая особое значение участию греческого флота в операции на Дарданеллах, выступило со следующим предложением: представители держав Тройственного согласия должны заявить греческому правительству, что в обмен на его вступление в войну ему будут гарантированы уже обещанные ему территориальные приобретения в Айдинском вилайете. Так как в противоположность своему первоначальному взгляду Сазонов согласился с тем, чтобы требовать помощи Греции в проливах, Делькассе примкнул к предложенному Англией демаршу, и сообразно с этим были отданы приказы. Делается также новая попытка оказать давление в Софии. Но ни Константин, ни Фердинанд не поддаются на убеждения (из Парижа в Афины, № 133 и 134; из Софии, № 162).

В конце дня Делькассе говорит мне, что видел приехавшего из Рима Титтони. Посол объявил ему, что считает соглашение состоявшимся. Если в Лондоне еще не получен ответ Италии, то это потому, что в Риме пришлось назначить заседание совета министров, но теперь Саландра и Соннино соглашаются на последние предложения Асквита, к которым на днях присоединился, по нашему настоянию, и сам Сазонов. Итак, все, кажется, улажено.

Генерал По вернулся из России и докладывает мне о своей поездке. Он нашел Великого Князя Николая Николаевича очень твердым и уверенным в успехе, несмотря на недостаток материала и снаряжения. Великий Князь утверждает, что не говорил Палеологу о «безусловной необходимости [552] вступления в войну Италии и Румынии, он лишь назвал его «желательным». По нашел, что состояние духа русской армии безупречно, снабжение ее поставлено очень хорошо, врачебно-санитарная часть функционирует замечательно, армейские генералы — большей частью люди очень интеллигентные и очень опытные. В общем генерал вынес прекрасное впечатление. Единственным слабым, зато очень слабым, местом является недостаток снаряжения.

Среда, 14 апреля 1915 г.

Жюль Камбон сообщил мне содержание письма княгини Радзивилл, в котором говорится, что Вильгельм II с каждым днем все более ударяется в мистику и суеверие. Он отправился один, лишь в сопровождении одного из своих офицеров, на польскую границу, посетил там какой-то монастырь, заказал мессу, присутствовал на ней и уплатил пятнадцать тысяч франков. В Германии следят за всеми подозреваемыми в симпатиях к Франции и по мере надобности интернируют их, в том числе графиню Мюнстер, княгиню Радолин.

Днем в Трокадеро был торжественный спектакль, данный парижскими артистами для раненых. Зал наполнен солдатами всех родов войск и сестрами милосердия в одежде Красного Креста. Вивиани произнес очень красивую речь, снискавшую заслуженный успех. Я, не выступая, присутствую на торжестве в ложе напротив сцены в обществе сэра Френсиса Берти и Извольского. Последний рассказывает мне, что, когда он в 1909 г., будучи министром иностранных дел, подписал вместе со своим итальянским коллегой Титтони соглашение в Раккониджи {52}, он сказал Титтони: «Итак, теперь мы друзья. Почему вы не выходите из Тройственного союза?» — «Зачем? — ответил Титтони, — мы выступим из него только для того, чтобы воевать с Австрией».

Я поздравляю Берти с приписываемым ему каламбуром о цеппелинах. В его присутствии говорили, что цеппелины стараются попасть в Елисейский дворец, а так как здание английского посольства находится совсем близко от дворца, Берти якобы сказал: «Лишь бы только они правильно целили». Он, смеясь, отрицает свое авторство. [553]

Задержка итальянского ответа не говорит ничего одобряющего английскому послу. Италия ведет переговоры с Австрией, утверждает он, и будет искать новых предлогов для проволочки. Это совсем в итальянском духе: «Domani, domani» (завтра, завтра).

Испанский король послал мне с Киньонесом де Леоном длинной письмо о мелких инцидентах в Марокко, на границе обеих зон влияния. Согласовав вопрос с Делькассе, я посылаю сегодня Альфонсу XIII подробный ответ: «Дорогой и высокий друг, я снесся с министром иностранных дел по различным вопросам, на которые Вашему Величеству угодно было обратить мое внимание и о которых мне говорил Киньонес де Леон. Мне можно не повторять Вашему Величеству, что в глазах правительства республики, а также на мой взгляд, интересы Испании и Франции в Марокко очень солидарны и наше соседство в Африке должно содействовать традиционному доброму согласию между нашими странами... К счастью, как мне кажется, легко рассеять с помощью всестороннего и беспристрастного обследования временные недоразумения, возникшие на почве донесений туземцев или второстепенных агентов». Затем я перехожу к рассмотрению этих вопросов, высказываюсь по поводу мелких местных инцидентов, о которых имелись неправильные донесения, и, в частности, о маневрах бывшего султана Мулей Гафида. «Надеюсь, — заключаю я свой ответ, — дорогой и высокий друг, Ваше Величество увидит в этих откровенных и прямых объяснениях доказательство того, что мои чувства совпадают с его чувствами и что я тоже желаю, чтобы Марокко оставался выражением и символом тесного сердечного союза между Испанией и Францией».

Маршал Листе лично всей душой за эту политику сотрудничества, но агенты обеих стран не всегда проводят ее с безукоризненным тактом.

Четверг, 15 апреля 1915 г.

Обоюдные атаки близ Берри-о-Бак, в Эпарж, в Аргоннах, в лесу Айльи, в Мормарском лесу. Сводка такая же тусклая, бессодержательная и скучная, как во все последние дни. [554]

Принц Георг греческий, зять принца Ролана Бонапарте, находится в данный момент в Афинах. Он просил нашего посланника Девилля передать Делькассе, что вернется в Париж с поручением от греческого правительства вести с нами переговоры относительно вступления Греции в войну. Он настоятельно требует, чтобы переговоры остались в тайне, и дал понять, что непременным условием помощи со стороны Греции является интернационализация Константинополя. Как видно, нынешнее греческое правительство желает обезвредить Венизелоса и возобновить с нами для вида разговоры, прерванные им же. А пока оно выражает притязание, чтобы союзники гарантировали ему во время войны и на протяжении некоторого послевоенного периода неприкосновенность его территории на континенте и островах, включая северный Эпир (Афины, № 144 и 145). Что касается Италии, она отказывается от своих притязаний на полуостров Сабиончелло; зато она требует, чтобы только ей было поручено дипломатическое представительство будущего автономного албанского государства, и сэр Эдуард Грей не видит препятствий к этому. Кроме того, итальянское правительство объявляет, что оно может начать враждебные действия лишь через месяц после подписания соглашений (Лондон, № 691).

Пятница, 16 апреля 1915 г.

Граф Эренсверд, бывший шведский министр иностранных дел, сообщил по секрету нашему посланнику Тьебо свои впечатления от недавней поездки в Германию. Там можно на каждом шагу встретить солдат моложе тридцати лет. В этом месяце посылается на оба фронта миллион хорошо обученных солдат. Не следует рассчитывать на сокращение длительности войны в результате недостатка продовольствия; хлеб здесь отвратителен, но немцы компенсируют себя мясом и рыбой, которые не поднялись в цене. В Германии еще надеются победить, но уже не уверены в этом. Удовольствовались бы сносным (satisfaisant) миром, т. е. Status quo ante (Стокгольм, № 6). [555]

Суббота, 17 апреля 1915 г.

Главная квартира уверена, что сражение в Шампани, закончившееся 20 числа прошлого марта после ряда мелких дорого стоивших успехов, могло бы привести к прорыву фронта, если бы наши передовые окопы и соединительные ходы были лучше оборудованы и лучше функционировала связь между артиллерией и пехотой. Исходя из этого убеждения, она готовит теперь на май новую операцию, а именно в Артуа. Однако уже теперь, несмотря на неподходящее время года, она сочла нужным приступить к наступлению в Воэвре, причем имела в виду участок Этен-Соз-ан-Воэвр, Маршвилль и Эпарж. Это наступление происходило в грязь и вьюгу. Оно закончилось безрезультатно, если не считать взятия небольшого внешнего укрепления в Эпарже; правда, этот пункт господствует над равниной, но нам не удалось спуститься отсюда к подножью Маасских холмов. Радио из Наурена сообщает миру, что наши атаки отбиты.

Сазонов пытается возобновить политику устрашения и угрозы по отношению к Болгарии. Как телеграфирует Панафье (София, № 176), за последние тридцать пять лет подобная политика приносила России только горькое разочарование. В свою очередь, сэр Эдуард Грей желает действовать мягкостью, он предлагает заявить в Софии, что союзники употребят свое влияние в пользу Болгарии. Но Панафье находит это обещание неопределенным и недостаточным. По его мнению, надо уточнить его в том смысле, что Болгария получит при заключении мира границы на западе, предусмотренные договором 1912 г. Без такого обязательства нельзя надеяться на Болгарию. Совет министров полагает, что надо сделать эту последнюю попытку, и поручить Делькассе уведомить об этом наших союзников.

Что касается Греции, то Бриан, видевшийся с принцессой Марией Бонапарте, женой принца Георга, требует, чтобы мы не оставляли больше без ответа демарш греческого правительства. Весь кабинет разделяет его мнение. Но в таком случае встает затруднительный вопрос о Кавалле. Он рискует стать яблоком раздора между Грецией и Болгарией, [556] и, следовательно, мы должны быть весьма сдержанными по этим пунктам. Мы не можем также допустить, чтобы правительство короля Константина требовало от нас (nous impose), как оно претендует, распада Турецкой империи.

Визит Жоффра. Я конфиденциально ставлю его в известность о намерениях Италии. По его мнению, вмешательство нашей юго-восточной соседки, чтобы быть действительно эффективным, должно произойти в первых числах мая. В противном случае русское наступление в Карпатах может быть остановлено соединенными силами австрийцев и немцев. По мнению Жоффра, безусловно необходимо связать Австрию в Трентино и в районе Триеста. Желательно даже, чтобы она вынуждена была послать сюда новые войска. Иначе, если, к несчастью, Россия будет разбита или парализована, Германия будет иметь возможность снять с восточного фронта несколько корпусов и перебросить их во Францию. «Конечно, — продолжал главнокомандующий, — нам нечего опасаться прорыва нашего фронта, но мы могли бы оказаться в затруднительном положении при нашем ближайшем наступлении. Что касается самого этого наступления, в наших интересах не слишком медлить с ним, воспользоваться превосходным состоянием духа наших войск и выступить, как только у нас будут налицо все снаряжение и все наши траншейные орудия (engins), другими словами, в первых числах мая. К тому же в это время англичане тоже будут в состоянии атаковать неприятеля. Френч принял решение в этом смысле. Все это делает понятным, почему Сазонов настаивает на немедленном вступлении Италии в войну».

Жоффр рассказал мне также, что в Воэвре было около пятидесяти случаев взрыва наших орудий 75-миллиметрового калибра; объясняются они отчасти качеством снарядов, отчасти изношенностью орудийных дул, отчасти слишком частой стрельбой. Приняты меры, чтобы по возможности предупредить эти недостатки. Однако мы производим упомянутые орудийные дула, но не производим гидравлических тормозов, в результате чего уменьшается число орудий. Итак, еще один серьезный вопрос, требующий всей нашей бдительности. [557]

Палеолог телеграфирует Делькассе (№ 560), что он получил мое письмо от 9 марта с запозданием на один месяц. В ответе на это письмо он излагает Делькассе и мне, как обстояло дело с растущими притязаниями России на Константинополь и проливы. 25 сентября Сазонов впервые изложил нашему послу свои взгляды на этот предмет. Он полагал тогда, что свобода проливов может быть соблюдена на почве международной организации и с помощью русских укреплений у входа в Босфор. 2 ноября Турция объявила войну. 12 ноября английский король в разговоре с русским послом произнес решающие слова: «Константинополь принадлежит вам». Через два дня сэр Джордж Бьюкенен объявил русскому правительству: «Вопрос о Константинополе и вопрос о проливах должны будут быть разрешены согласно с желаниями России». 21 ноября император вызвал Палеолога в Царское Село и высказал ему свои мысли по поводу общих условий будущего мира. Во время разговора Николай II выразил свою решимость прогнать турок из Европы и свое желание присоединить к России Южную Фракию до линии Энос — Мидия. Что касается статуса Константинополя, то он сказал, что взгляды его на этот счет еще не определились окончательно: он склонен думать, что город должен быть нейтрализован и получить интернациональный статус. Наконец, 4 марта под настойчивым влиянием английских обещаний русский император принимает официальное решение требовать для России Константинополь, Южную Фракию и азиатский берег Босфора. Палеолог констатирует, что до моего письма он не получил от Делькассе ни одной инструкции, противоречащей проектам, высказанным ему императором. К сожалению, Делькассе действительно предоставил в этом отношении полную свободу русским притязаниям и не решался перечить им.

Воскресенье, 18 апреля 1915 г.

Император Николай и Сазонов не соглашаются отсрочить Италии начало ее военных действий позже 1 мая. Все переговоры, подчеркивают они, состоялись в этом предположении. Операции в Карпатах и в направлении Кракова в [558] полном разгаре. Великому Князю Николаю Николаевичу надо немедленно узнать, встретит ли он на пути к Одеру перед собой всю совокупность австро-германских сил или нет (Петроград, № 566). Поль Камбон считает это требование России необоснованным и не думает, что оно будет принято Италией (Лондон, № 717). Грей и Делькассе поэтому считают нужным уговорить Сазонова, который теперь так же старается получить помощь Италии, как прежде старался устранить ее. Но по мнению Палеолога, а также Жоффра, это скорее стратегический, нежели дипломатический вопрос, и главное сопротивление исходит от русского главнокомандующего. В конце концов Великий Князь Николай Николаевич уступил, при условии, что о присоединении Италии к союзникам будет объявлено 1 мая (Петроград, № 567 и 570). Но Грей считает, что Италия может заявить о своем присоединении к нашему союзу только в тот день, когда она будет готова начать военные действия (Лондон, № 720). Мы вертимся в этом заколдованном круге и не находим выхода.

Понедельник, 19 апреля 1915 г.

Чтобы покончить с этим, Делькассе по моему предложению посылает сегодня в Петроград следующую депешу (№ 592): «Вручите Сазонову с просьбой передать императору эту телеграмму, в которой президент республики подчеркивает, в какой мере правительство в общих интересах союзников единодушно желает немедленного подписания соглашения с Италией, что является неизбежным условием для скорого вступления последней в войну. «Мой дорогой и высокий друг, позвольте мне сказать Вашему Величеству, как опасна, на мой взгляд, задержка принятия союзниками итальянского меморандума. Генерал Жоффр, как и Его Высочество Великий Князь Николай Николаевич, желает, чтобы выступление Италии последовало как можно скорее, но единственный способ ускорить его — это немедленно подписать соглашение. Пока оно не подписано, можно опасаться, что переговоры внезапно будут сорваны непредвиденными обстоятельствами. Напротив, будучи связанной подписью Антанты, [559] Италия вынуждена будет выступить, как только будет иметь материальную возможность для этого, причем мы постараемся побудить ее к этому. Требуемый ею срок можно будет сократить, когда она действительно будет нашим союзником, но теперь у нас нет уверенности и доказательства, не требует ли она его для того, чтобы уклониться, не приходится ли ей принимать известные предварительные решения и не рискуем ли мы, отказывая ей в небольшой отсрочке, содействовать тому, что она не выйдет из своего нейтралитета. Лучше пусть она вступит в войну поздно, чем никогда. Ваше Величество, обладая столь высоким и просвещенным пониманием интересов союзных стран, несомненно, не преминет предотвратить разрыв, который мог бы привести к самым серьезным последствиям. К тому же ясно, что Италия не может публично присоединиться к декларации 5 сентября 1914 г.{*405}, прежде чем выступит. Чем дольше мы задерживаем подписание соглашения, тем дольше, стало быть, мы ставим ее перед невозможностью объявить публично о своем присоединении. Прошу прошения за то, что ввиду срочности я был вынужден отправить эту телеграмму не прямо Вашему Величеству, и прошу принять уверение в моей неизменной дружбе и преданности. Р. Пуанкаре».

Впрочем, по своему содержанию итальянский меморандум не вполне удовлетворяет нас. Делькассе сообщил мне его содержание. Как ни ценна помощь Италии, она, как видно, будет куплена дорогой ценой. Италия уже теперь присваивает себе львиную долю: Трентино, Южный Тироль до Бреннера, Триест, графства Герц и Градиску, всю Истрию до залива Кварнеро, включая Волоску и истрийские острова Черсо, Люссин, островки Плаверик, Уние, Канидоле, Палаццуоли, Сан-Пиетро ди-Немби, Азинелло, Груицу и соседние островки. Она должна получить также провинцию Далмацию в ее нынешних административных границах, острова на север и запад от этой провинции, Валону, остров Сасено; за ней оставляются острова Додеканезоса; по ее настоянию будет нейтрализована значительная часть восточного [560] берега Адриатического моря; на нее будет возложено представительство албанского государства в его сношениях с заграницей; в случае полного или частичного раздела азиатской Турции Италия требует для себя район по соседству с Адалией. Если Франция и Великобритания увеличат за счет Германии свои колонии в Африке, Италия оставляет за собой право требовать «справедливых компенсаций», а именно на границах Эритреи, Сомали и Ливии; указывается лишь, что эти компенсации не будут взяты из французской колонии Обок Джибути. Кроме того, Италия настаивает на том, что ее союзники должны по ее примеру устранить от участия в будущих мирных переговорах представителя святого престола. И, наконец, она требует, чтобы в особом военном соглашении немедленно установлен был минимум военных сил, которые Россия должна держать против Австро-Венгрии, дабы последняя не сосредоточила все свои усилия против итальянской армии. Как видим, итальянское правительство знает, чего оно желает.

В обмен на это Италия обязуется вести сообща с нами войну против всех врагов Тройственного согласия и употребить на это все свои ресурсы.

Этот дипломатический торг, видимо, разохотил графа Романонеса, главу либеральной партии в Испании (Жоффрей, № 174). Этот политик, один из самых дружественных Франции на всем Пиренейском полуострове, произнес речь, в которой без обиняков требует включения Танжера в испанскую зону влияния и высказывается против интернационализации этого порта {53}.

Вторник, 20 апреля 1915 г.

Получил от великой княгини Анастасии, находящейся теперь в Эз, письмо, в котором она благодарит меня за справки относительно подзащитных жены кронпринца. «Я телеграфировала своей дочери Цецилии: «Никаких кандалов, никакой Кайенны», — и умолчала о других указаниях в вашем письме. Она недавно разрешилась от бремени прелестной девочкой, и я не хотела говорить ей ничего такого, что могло бы взволновать ее. Не знаю, надо ли сообщить ей все содержание [561] вашего письма. Я разделяю все выраженные в нем мысли, но не знаю, писали ли вы их только для меня или также для моей дочери. Мне хочется послать копию вашего письма своему очаровательному зятю, датскому королю, и просить его поступить по своему усмотрению. Как вы смотрите на этот план? Разумеется, я в стороне от политики, но это не мешает мне иметь свои мысли. Так, когда вы предприняли летом свое путешествие в северные страны и начали с моей прекрасной родины, я подумала, что, зная вашу приверженность к миру, воспользуются именно этим моментом, когда вы находитесь в плавании, и затруднят вам переговоры. Я тоже за мир и очень страдаю от этой войны, к тому же начатой таким несправедливым путем! Я говорю себе теперь: довольно убивать людей, безразлично какой национальности. Мне очень больно за этих бравых солдат и граждан. Довольно ран и страданий! Конечно, у Антанты свои планы и намерения. Вопрос в следующем, могут ли они теперь поставить свои условия и сказать: вот что вас ожидает». Я имею все основания думать, что никто не поручил Великой Княгине писать мне таким образом. Поэтому я ответил ей со всей сдержанностью, что она может сообщить мое первое письмо жене кронпринца и что Франция намерена продолжать до победного конца навязанную ей войну. Ко мне явился принц Георг греческий, возвратившийся из Афин, где имел продолжительную беседу со своим братом Константином. Английское правительство самым определенным образом предостерегло нас от его предложений. В Лондоне полагают, что принц Георг и король намерены только обезвредить Венизелоса. Лондон убедительно просит нас не принимать их предложений (Поль Камбон, № 715; Афины, № 157). Тем не менее, я учтиво выслушал объяснения принца{*406}. «Король и греческое правительство, — сказал он, — склонны выступить на стороне Тройственного согласия. Поставленные ими условия не окончательны, текст был неудачно составлен, он может быть исправлен. Но Греция не может [562] согласиться на уступку Каваллы. Об остальном мы столкуемся. Я отвечаю, что желаю такого соглашения, но одному правительству надлежит высказаться об этом. Принц не скрывает от меня, что, по его мнению, вопрос гораздо легче разрешить, если мы немедленно порвем с Болгарией и окажем Греции помощь в борьбе с ней. Словом, Константин не столько предлагает нам сотрудничество, сколько требует его от нас, — вот какое сотрудничество он имеет в виду.

Делькассе сообщил мне, что английский король Георг так же, как я, телеграфировал императору Николаю II и просил его ускорить соглашение с Италией.

Среда, 21 апреля 1915 г.

Опять тот же вандализм: в Реймс брошено пятьдесят зажигательных снарядов.

Телеграмма Палеолога извещает нас, наконец, что русское правительство согласилось подписать соглашение с Италией. Тем не менее, русский посол в Лондоне получил инструкции сделать ряд оговорок в пользу Черногории, Сербии и Греции (Петроград, № 579 и 589).

Император тоже послал мне телеграмму, которая дошла до меня в несколько искаженном виде (№ 582): «Дорогой и высокий друг. Сознавая пользу, которую может представить помощь Италии, сознавая, что эта помощь, быть может, позволит сократить войну... (пропущено слово) соответствует{*407} итальянским требованиям, несмотря на то, что эти требования весьма значительны и во многих пунктах противоречат устремлениям славянских народов; принесение в жертву этих устремлений заставляет меня бояться возможных опасностей в будущем. Вступление Италии в войну имеет, на мой взгляд, ценность только в том случае, если последует немедленно. Не могу скрыть от вас плохое впечатление, произведенное на меня тем, что римский кабинет, [563] после того как получил почти все требуемое им, заявил, что желает отсрочить начало своих военных действий, которое он сам предусматривал в конце апреля по новому стилю. Тем не менее, поскольку вы обращаетесь ко мне и ссылаетесь на интересы союзных стран, я не буду возражать против подписания конвенции с Италией и наделил мое правительство необходимыми полномочиями. Отклоняя, таким образом, формулировку, предложенную в Лондоне относительно срока исполнения франко-русской конвенции{*408}, я надеюсь, что союзники приложат усилия, чтобы побудить Италию ускорить свое выступление. Кроме того, я считаю, что все другие обязательства, обусловленные между союзниками до присоединения Италии, останутся нерушимыми. Примите уверения в моей искренней и постоянной дружбе. Николай».

Четверг, 22 апреля 1915 г.

В телеграмме, которую Делькассе отправил императору через наше министерство иностранных дел, я отвечаю, что мы не забудем интересов славянских народов и что вступление Италии в войну ничего не изменяет в прежних соглашениях союзников. В частности, само собой разумеется, что соглашение 5 сентября, возбраняющее заключение сепаратного мира, остается в полной силе. Впрочем, и сама Италия тоже примкнула к нему.

Испанский посол в Лондоне сообщил сэру Эдуарду Грею желание своего правительства, чтобы Танжер был признан за Испанией ввиду тех различных перемен, которые должны произойти в бассейне Средиземного моря. Английский министр иностранных дел благоразумно отложил свой ответ до окончания войны и до изучения этого вопроса Англией совместно с Францией (Мадрид, № 177, Лондон, № 759). [564]

Пятница, 23 апреля 1915 г.

Вчера на север от Ипра, близ Лангемарка, между каналом и железной дорогой в Стаден, неприятель пустил на наши позиции густое облако ядовитых газов {54}. Канадские и французские войска еще не имеют ни противогазовых масок, ни других средств защиты от смертоносных газов, и этот новый способ атаки, естественно, застал их врасплох. Они отступили сначала к югу от Пилкен и на высоту Пелькапелле. Гренадерский полк, цвет бельгийской армии, сделал героический прыжок вперед и защитил позицию, когда занимавшие ее французы и англичане задохнулись от газа. Теперь на поле сражения приведены свежие части. В тесном контакте с бельгийцами и англичанами они всеми силами будут стараться снова отнять потерянную территорию. Сколько преступлений ложится теперь на совесть науки! Уже в январе немцы употребляли снаряд, начиненный ядовитым газом, — они называли его снаряд Т. Но с тех пор они, как видно, создали особые отряды, наученные действовать баллонами с удушливыми газами. Это — организация убийства; увы, не будем ли мы вынуждены прибегать завтра для нашей защиты к тем же средствам?{*409}

Италия и Россия все еще продолжают спорить по некоторым пунктам: о территориях, признаваемых за славянскими государствами на Адриатическом море, о нейтральном характере берегов Черногории; но, по всей видимости, на днях предстоит окончательное соглашение.

Суббота, 24 апреля 1914 г.

Блондель продолжает жаловаться на неуклюжесть русской дипломатии в Бухаресте (№ 181 и сл). Он боится, что приемы, к которым прибегает Сазонов для привлечения Румынии, в конце концов оттолкнут ее от нас.

Сегодня в «Journal officiel» напечатан декрет об условиях награждения военным крестом — знаком отличия, введенным [565] законом от 8 числа прошлого апреля. В исполнение мысли Мориса Барреса{*410} обе палаты единогласно постановили создать исключительный знак отличия для вознаграждения актов личной доблести в многочисленных случаях, отмеченных в приказах по полку, бригаде, дивизии, корпусу и, наконец, в приказах по армии. Совет министров остановился на образце, предложенном Мильераном. Это крест из флорентийской бронзы с четырьмя перекладинами, между которыми переплетаются две шпаги. В центре изображение головы Республики во фригийском колпаке, увенчанной лавровым венком. Лента украшена веткой или звездой, она зеленого цвета с красными краями и полосками. Да, как писал Баррес, «если отличие дается и утверждается группой людей в такой момент, когда энтузиазм на поле сражения делает их искренними, — это великое дело».

Сегодня вечером я уезжаю к армиям на фронт. Перед отъездом из Парижа я хотел сказать Титтони, как я счастлив, что Франция и Италия вернулись к своему естественному назначению. Я просил его заехать в Елисейский дворец. Не решаясь телеграфировать королю из боязни нарушить по непредвиденной неосторожности тайну, я прошу посла выразить своему государю чувство моего глубокого удовлетворения. Титтони говорит мне, что он рассматривает конвенцию» как уже подписанную и сам видит в ней приманку для новой политики. Соннино вызвал его на несколько дней в Италию. Титтони не знает, с какой целью его вызывали, но, во всяком случае, говорит он, не по поводу какого-либо встретившегося затруднения, теперь их нет более{*411}.

Воскресенье, 25 апреля 1915 г.

Вчера вечером я и Мильеран приехали в Компьен, ужинали в супрефектуре и остались там ночевать. Нас встретил бывший командир 9-го корпуса генерал Дюбуа, с 16 марта [566] он командует 6-й армией вместо генерала Монури, к несчастью, пораженного неизлечимой слепотой. Сегодня утром, в прекрасную весеннюю погоду, осматривали вместе окопы и защитные сооружения в лесу Лейгль на северо-востоке от Компьена и прошли узким, извилистым ходом до наблюдательного пункта Олланкур, откуда открывается вид на немецкие позиции и на оккупированные коммуны Байльи и Трасиле-Валь. Мы отчетливо различаем немецкие окопы, но в этом секторе в данный момент все спокойно. В сопровождении командира 35-го корпуса генерала Эбенера осматриваем батареи и оборонительные позиции. Затем между обоими зеленеющими лесами, Легльским и Компьенским, на правом берегу Эны близ Ротонда принимаем парад двух полков новой формации, частей 35-го корпуса. В присутствии приехавшего к нам Жоффра я передаю обоим полкам их знамена и произношу краткую речь, чтобы поддержать дух солдат. А обращаюсь к ним от имени правительства республики в момент, когда они должны занять место среди других бойцов, стараюсь внушить им благоговение к своей миссии и веру в победу. Но никогда еще слова, которыми я выражал свои мысли, не казались мне столь скудными и безжизненными.

Понедельник, 26 апреля 1915 г.

Посетив целый ряд лазаретов, мы переночевали в Компьене. Утром, когда мы собирались отправиться в долину Эны, мы заметили над городом неприятельский аэроплан. Он сбросил две бомбы, одна упала на вокзал, другая — в смежный склад торговца скобяным товаром. Убытки незначительны. Я пошел пожать руку владельцу склада, его жене и дочери, которые не проявили никакого волнения. Впрочем, все население города сохранило свое спокойствие и проявило большой восторг, когда встречало министра, главнокомандующего и меня. Мы отправились на наблюдательный пункт Монтегю, живописно расположенный в березовом леске на несколько километров южнее Суассона. Отсюда нам видны наши позиции и позиции немцев на холме Гизи на северо-востоке и в долине Эны на севере и востоке. Наши 75-миллиметровые [567] орудия, обстреливающие окопы неприятеля, попадают в них с замечательной точностью.

Посетив с генералом де Вилларе стоянку 7-го корпуса в Амблани, затем в Домье стоянку территориальных войск, мы отправляемся на наблюдательный пункт Белле, попадаем туда через длинный грот и ход, заканчивающийся небольшой воронкой. Внезапно у наших ног открывается обширная панорама, в ее центре я узнаю несчастный, пораженный на смерть город Суассон. Передо мной встают несколько веков истории Франции в этой равнине, «на глазах у которой побеждал: Цезарь, царствовал Хлодвиг и зашатался Наполеон»{*412}. Генерал Депре, командующий 5-й группой дивизий и сопровождающий меня здесь, привел с собой одного артиллерийского поручика, в котором я узнал своего племянника Леона Дома, зятя Анри Пуанкаре. Я прошу рассказать мне о ходе сражения, которое повело к нашему отступлению на левый берег Эны.

Позавтракав близ То-Тиньи, я принимаю южнее Гран-Розуа парад 89-й территориальной дивизии, только что прибывшей с севера, и одной бригады 55-й дивизии. У всех этих войск прекрасный вид, они вполне сносно дефилируют на изрезанной почве. В конце дня я возвращаюсь в Париж и тотчас пробегаю телеграммы, прибывшие за время моего недолговременного отсутствия.

Болгарский король горько жалуется, что Генадьев, которого он намерен был назначить посланником в Париже вместо Станчева, переведенного в Рим, до сих пор не получил агреман от французского правительства. Де Панафье боится, как бы Фердинанд, уязвленный в своем самолюбии, не воспользовался этим поводом и не принял рокового решения (София, № 191 и сл.).

Вчера состоялась генеральная атака на Дарданеллах. На рассвете началась в различных пунктах полуострова Галлиполи высадка войск под прикрытием флота. Перед наступлением ночи уже высажены были на берег значительные силы. В английском военном министерстве весьма довольны тем, как протекала эта операция (Лондон, № 812). [568]

Соглашения с Италией, наконец, подписаны сегодня в Лондоне (Поль Камбон, № 816).

Германский император послал греческой королеве через Бухарест незашифрованную телеграмму. Наш посланник в Румынии Блондель сообщает нам текст этой телеграммы (Бухарест, № 184): «Русское наступление в Карпатах окончательно остановлено, русские потеряли сто тысяч человек, их потери убитыми с начала войны составляют семьсот тысяч солдат и шестьдесят тысяч офицеров. Моя победа несомненна, и гарантирую тебе ее. Горе тем, кто поднимет руку против меня. Привет Тино». Вильгельм остается все тем же: я, я, я — ich, ich, ich.

Вторник, 27 апреля 1915 г.

После мягкого и здорового воздуха на фронте меня снова охватила тяжелая и неспокойная атмосфера политических кругов. Перед заседанием совета министров Вивиани говорит мне о своем беспокойстве. Он жалуется на главную квартиру, что она не выходит из-под своего стеклянного колпака и скрывает от нас истину о последних операциях, а именно об операциях на Воэвре. В свою очередь Рибо упрекает Мильерана в том, что его министерство заключает слишком много сделок в Америке. Курс падает. Придется вывозить золото. Это окажет вредное действие на наши кредитные деньги. Необходимо непременно сократить наши расходы в Соединенных Штатах. Кроме того, за отсутствием соглашения с Англией мы конкурируем с ней в своих закупках и поднимаем, таким образом, цены. Рибо просит меня поговорить с Мильераном. Во второй половине дня я собираю у себя в кабинете Мильерана, Рибо и Вивиани. Мильеран обещает сообразоваться с указаниями министра финансов.

В конце дня я принимаю румынского посланника Лаговари, узнавшего от Титтони о соглашении между Италией и нами. Он снова уверяет меня в предстоящем выступлении Румынии. Он говорит мне о Банате, а также о Черновцах, о линии Прута в Буковине и даже отчасти о Бессарабии. Братиану лично писал Делькассе и тоже изъявил притязания на Банат и на украинскую часть Буковины. Как видно, это лозунг [569] и программа. Не имея права поддержать столь широкие надежды, я воздерживаюсь от всяких обещаний и ограничиваюсь словами, что мы будем очень счастливы, если Румыния станет нашей союзницей, и всеми силами будем содействовать ее желаниям.

Среда, 28 апреля 1915 г.

Английский король телеграфирует мне: «Хотя сам факт еще не может быть опубликован, спешу выразить вам весьма конфиденциально свои искренние чувства по поводу поддержки, оказанной вами деликатным переговорам с Италией, приведшим теперь к благоприятному результату, а также свою твердую уверенность, что помощь статей новой союзницы ускорит нашу полную победу. Я с большим вниманием слежу за доблестными действиями храбрых французских войск и от всей души поздравляю вас с их успехами. Георг». Я благодарю короля и обращаюсь к нему, в свою очередь, с комплиментами и пожеланиями успеха.

Узнали, что броненосный крейсер «Леон Гамбетта», крейсировавший у входа в Отрантский пролив, был торпедирован в ночь с 26-го на 27-е в двадцати милях от мыса Санта Мария де-Леука. Итальянцы послали необходимые средства для спасения экипажа. Я по телеграфу выразил королю Виктору-Эммануилу нашу благодарность. Удалось подобрать невредимыми сто тридцать шесть человек, но все офицеры храбро погибли на своем посту.

Сегодня утром в Дюнкирхене упали снаряды очень большого калибра, в 305 и 420 миллиметров. Очевидно, они выпущены орудием, установленным севернее Ньюпорта, другими словами, на расстоянии тридцати километров. Новый сюрприз, который для нас приберегла германская наука.

Четверг, 9 апреля 1915 г.

Мильеран решил послать в Дарданеллы вторую дивизию под командованием генерала Байу и поручить начальство над всем экспедиционным корпусом генералу Гуро.

Киньонес де Леон принес мне новое длинное собственноручное письмо испанского короля. Выразив мне благодарность [570] за мое письмо, король, однако, продолжает: «Вероятно в режиме Марокко имеется какой-то первоначальный недостаток, который отчасти парализует все наши усилия. Я считаю, что оба наши правительства должны изучить его по-братски, как достойно обоих руководимых нами народов; надо, чтобы Марокко, как вы выразились и как это вполне совпадает с моими взглядами, всегда был выражением и символом этой дружбы и этих весьма искренних отношений. Не желая утомлять вас, я не останавливаюсь на этом дольше, но Киньонес де Леон, передавая вам эти строки, а также при всяком другом случае, сможет полностью осведомить вас о моих взглядах и чувствах...» Никому лучше меня не известны чувства короля по отношению к Франции. Я не могу поэтому остаться глухим к его призыву. Но чего, собственно, он желает? Я спрашиваю об этом Киньонеса де Леона. Он очень сдержанно говорит мне, что Испания желала бы перемены статуса Танжера, не конкретизируя этого. Я отвечаю, что после победы мы будем великодушно искать средства сделать наши отношения с Испанией еще более близкими и что я поставлю правительство республики в известность об обращении короля. Я не считал себя вправе идти дальше. В самом деле, в Танжере имеется французская колония, которая заранее горячо протестует против уступки Испании этого города и порта.

Пятница, 30 апреля 1915 г.

В сопровождении нескольких французских депутатов — Франклена Буйона, Лейга, Альбена Розе, де Шамбрена — в Елисейский дворец явилась довольно многочисленная делегация представителей Ирландии в палате общин. Возглавляющий ее вместо больною Редмонда член палаты общин О'Коннор — один из самых активных сторонников соглашения с Францией. Сэр Эдуард Грей просил нас оказать ему хороший прием. О'Коннор обращается ко мне от имени ирландской партии с прочувствованной речью. Он говорит о тесных узах родства и дружбы, всегда связывавших оба наши народа. «Мы сами, — говорит он, — являемся одной из ветвей кельтской народности, как же нам забыть, что Франция — самая великая [571] кельтская страна? Эти узы крови были закреплены тесным содружеством вашего и нашего народов в их вековой истории. Старый тысячелетний спор между Англией и Ирландией, к счастью, почти закончился. Поэтому ирландский народ с тем же порывом, как и все прочие нации Британской империи, поднялся, верный своему прошлому, на защиту святого дела свободы и справедливости. Мы испытали то же чувство гордости, которое может обуять вас при виде того, как волна неприятельского нашествия сломилась о неукротимую энергию и героизм французского народа.. Грядущие поколения ирландцев с гордостью будут вспоминать о том, что солдаты их национальности участвовали в этой героической борьбе.. Сегодня со всех уст во Франции раздается один клич, который обессмертила ваша история: «Да здравствует единая и неделимая Франция!». Этот клич вся ирландская народность разнесет по всему миру».

Я отвечаю ирландским депутатам, что счастлив приветствовать их на земле Франции, которая под богатым цветом латинской культуры всегда сохраняла мощные задатки нашей общей расы и население которой тоже сохранило в течение веков существенные черты кельтского характера. «Вызванные вами воспоминания, — продолжал я, — так же дороги нам, как и вам. История укрепила между Ирландией и Францией узы общего происхождения, каждый век все более связывал нас. Эта война будет окончательным и торжественным освящением нашего братства. Кровь, унаследованную от общих предков, сыны наших стран вместе проливают теперь с той же храбростью, в тех же боях, в борьбе с теми же врагами, в защиту того же святого дела. Вскоре они будут вознаграждены одними и теми же победами».

Король Виктор-Эммануил любезно благодарил меня за телеграмму, посланную мною по поводу спасения наших моряков, но ни единым словом не касается вступления Италии в войну. Итальянское правительство требует соблюдения тайны, и наша цензура денно и нощно следит за тем, чтобы во французской печати не появилось намека на подписание соглашения. [572]

Дальше