Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава третья

Разногласия среди союзников. — Английский фронт. — Константинополь и проливы. — Гарибалъдийские проекты. — Адриатическое море и адмирал Буэ де Лапейрер. — Отставка Венизелоса; кабинет Гунариса. — Комиссия Пайелля. — Первые пожелания Италии. — Ранение генерала Монури. — Судьба святой Софии. — Доброволец в шестьдесят шесть лет. — Рапорт Жоффра. — Переговоры Италии в Лондоне и Вене. — Цеппелины над Парижем. — Совещание между Жоффром и министрами. — Американский лазарет. — Пьер Лота и бельгийский король. — Поселение 4-й и 3-й армий. — Генерал де Лангль де Кари, генерал Саррайль.

В Шампани усиливаются бои между Пертом и Босежуром. Они усиливаются в Аргоннах, вокруг Борейля и на высоте Вокуа. Мы берем окопы, теряем их, снова проникаем в них и должны почитать себя счастливыми, если в конце концов [495] остаемся на развороченном гранатами и залитом кровью клочке земли, за который уцепились. До сих пор никакой надежды на прорыв.

Жоффр обратился к Мильерану с большим письмом, в котором опять жалуется на английское командование. Френч — как видно, по приказу Китченера — не соглашается ни расширить свой фронт, ни освободить французские корпуса, которые фланкируют оба его крыла и нужны нам для усиления нашей армии для маневренных действий. А между тем фельдмаршал уже получил три новых дивизии из четырех обещанных ему и, стало быть, имеет теперь возможность расширить радиус своих действий. Но Китченер заявляет, что если мы могли взять одну дивизию в зоне действующих армий и отправить ее на Дарданеллы, то, значит, у нас есть свободные войска. Он заключает отсюда, что ничто не заставляет нас снимать с фронта наши корпуса, расположенные по соседству с англичанами. Слабый аргумент, так как дивизия, приготовленная Мильераном для участия в восточной экспедиции под командованием генерала д'Амаде, составлена из частей, взятых в тылу. Дело, очевидно, в том, что Китченер не верит в успех наступления, начатого Жоффром. Он не верит, что мы можем прорвать фронт немцев, и сам не прочь держать у себя в резерве несколько из своих дивизий, чтобы в случае надобности послать их на Балканы или на Дарданеллы. Как бы то ни было, Френч, который с недавнего времени любезно стал называть Жоффра «главнокомандующим союзными армиями», никогда не принимает с готовностью приказы французского генералиссимуса, он мало считается также с его директивами и советами, и эти разногласия могут приобрести роковое значение. Правительство поручило Делькассе и Мильерану указать Англии на опасность подобного положения, поддержать протест нашего главнокомандующего и в то же время стараться добиться единства командования во Франции под началом Жоффра, в особенности, поскольку мы согласились на английское командование дарданельской экспедицией.

Однако мы не только далеки от единства действий на полях сражения, у нас еще нет такого единства даже в области [496] дипломатии. Палеолог телеграфирует из Петрограда (№ 347 и 348): «Двусмысленные слова, произнесенные недавно сэром Эдуардом Греем в палате общин относительно ближайшей судьбы Константинополя, произвели в России неблагоприятное впечатление. Русское общественное мнение опасается, что Англия в последний момент будет настаивать на том или ином решении, которое не удовлетворит полностью исторических устремлений России. В течение последних дней Сазонова забрасывают требованиями объявить публично, что турки будут изгнаны из Европы и русский стяг будет отныне развеваться над Золотым Рогом. Еще сегодня утром Сазонов просил меня и сэра Джорджа Бьюкенена быть свидетелями движения, происходящего в русском народе: «Несколько недель назад, — сказал он нам, — я мог думать, что вопрос о проливах не повлечет за собой обязательно окончательного занятия Константинополя. Сегодня я должен констатировать, что вся страна требует этого радикального решения. Между тем, до сих пор сэр Эдуард Грей ограничился сообщением нам, что вопрос о проливах должен быть полностью урегулирован в согласии с Россией. Правда, король Георг V пошел дальше, так как он заявил графу Бенкендорфу: «Константинополь принадлежит вам». Но теперь настал час говорить более определенно. В заключение Сазонов просил сэра Джорджа Бьюкенена настаивать перед сэром Эдуардом Греем на том, чтобы английское правительство дало свое согласие на планы России. Он будет благодарен вашему высокопревосходительству за поддержку его просьбы.

Язык Сазонова в передаче Палеолога показался мне очень серьезным. Насколько мне известно, Россия здесь впервые объявляет нам о своих притязаниях на Константинополь. Она всегда заявляла нам, что уже не имеет подобных устремлений, и со времени войны ее самыми недавними максимальными требованиями были свобода проливов, нейтрализация Константинополя и пункт на Босфоре. Она не получила еще от Франции никаких обещаний. Тем временем Россия до сих пор не участвует в дарданельской экспедиции. Войска, об отправке которых объявлялось, даже не подали никаких [497] признаков жизни. Если Константинополь падет, Россия будет здесь ни при чем. Она не может также не знать, что Румыния никак не согласится с перспективой быть закупоренной и что греки предпочитают видеть в Константинополе турок, а не русских. Итак, Россия вызовет раздражение двух наций, симпатии которых для нас ценны и, пожалуй, даже необходимы. Наконец, когда России обеспечат обладание Константинополем, она, несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией.

Я пригласил Вивиани и Делькассе к себе на совещание по поводу этого неприятного инцидента. Оба они удручены им. Делькассе даже приготовил уже депешу для Палеолога. В ней говорится, что, прежде чем решать судьбу Константинополя, союзники должны высказаться относительно свободы проливов, которую русское правительство признавало в принципе во всех прежних разговорах. Совершенно верно. Но как совместить свободу проливов с выраженным прежде намерением России занять укрепленный пункт на Босфоре? Все это необходимо уточнить. Решено, что Делькассе, вместо того чтобы неопределенно говорить о проливах, обусловит, что свобода должна быть безусловной во всякое время и для всякого и распространяться на Босфор, равно как и на Дарданеллы. Что касается вопроса о Константинополе, который Россия поднимает теперь в новом освещении, то он может быть решен только после вопроса о проливах, и мы просим Сазонова воздержаться от всяких деклараций по этому поводу.

Делькассе действительно телеграфировал в этом смысле 3 марта (№ 364). Но в тот же день в Петроград приехал генерал По, и император пригласил его с Палеологом на завтрак. После завтрака Николай II отвел посла в сторону и сказал ему: «Вы помните мой разговор с вами в этом же зале в минувшем ноябре? С тех пор, мои взгляды не изменились. Но есть один пункт, который обстоятельства вынуждают меня уточнить, — я буду говорить о Константинополе. Вопрос о проливах в высшей степени волнует русское общественное мнение. С каждым днем это течение становится все более мощным. Я не буду считать себя вправе требовать [498] от своего народа ужасных жертв этой войны, не дав ему в вознаграждение осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято: я коренным образом разрешу проблему Константинополя и проливов. Решение, которое я высказывал вам в ноябре, есть единственно возможное, единственно правильное. Город Константинополь и Южная Фракия должны быть включены в Российскою империю». Когда Палеолог напомнил императору, что у Франции имеются в Константинополе и Фракии экономические и культурные интересы, привилегии и традиции, царь ответил: «Ваши интересы, привилегии и традиции будут полностью соблюдены», — и в заключение заметил: «Вы знаете, что английский король недавно заявил моему послу: «Константинополь принадлежит вам». Это заявление обеспечивает мне благосклонность британского правительства. Если же, тем не менее, возникнут некоторые незначительные затруднения, я рассчитываю, что ваше правительство поможет мне уладить их». Палеолог продолжал: «Могу ли я известить свое правительство, что в вопросах, касающихся непосредственно Франции, намерения Вашего Величества тоже не изменились?» — «Конечно. Я желаю, чтобы Франция вышла из этой войны такой великой и сильной, как только возможно. Я заранее подписываюсь под всем, что может пожелать ваше правительство. Берите левый берег Рейна, берите Майнц, берите Коблетц; идите еще дальше, если находите это полезным. Я буду счастлив этим и горд за вас» (Петроград, № 361 и 362). Прочитав эту телеграмму, я был ошеломлен и не мог объяснить себе ни этот необычный язык, ни эти опасные и странные концепции. Правда, уже в ноябре Николай II обратился в царскосельском дворце к нашему послу с довольно неожиданными замечаниями (телеграмма от 22 ноября 1914 г. № 957 и сл.). Он, во-первых, не забыл подчеркнуть, что говорит только от себя лично и намерен в нужный момент посоветоваться со своими министрами; во-вторых, он определенно заявил, — а это самое существенное, — что мирные условия должны быть обсуждены между Англией, Францией и Россией; и, наконец, он прибавил: «В Малой Азии мне обязательно придется заняться армянами; конечно, я не [499] смогу снова отдать их под турецкое иго. Оставить ли мне Армению за собой? Я аннексирую ее только по требованию армян. В противном случае я проведу их автономию. Наконец, я вынужден буду обеспечить для России свободный проход через проливы. По этому вопросу о проливах я имею основания говорить несколько определеннее. Мои взгляды еще не окончательны. Однако мне всегда придется возвращаться к следующим двум выводам. Первый — турки должны быть изгнаны из Европы, второй — Константинополь должен быть, отныне нейтральным городом с интернациональным режимом. Само собой разумеется, что мусульманам будут даны всяческие гарантии уважения перед их святилищами и гробницами. Фракия до линии Энос — Мидия достанется Болгарии, остальное, от этой линии до морского побережья и за исключением окрестностей Константинополя, будет отдано России. Сербия присоединит к себе Боснию и Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, Греция присоединит к себе Южную Албанию за исключением Балоны, которая достанется Италии; Болгария, если она останется благоразумной, получит от Сербии компенсацию в Македонии...» Конечно, в этих идеях императора было мало искренности и много смелости. Но, по крайней мере, Россия в ноябре не требовала Константинополя для себя. Теперь же, напротив, она, воспользовавшись фразой, вырвавшейся у короля Георга, заявляет притязание на обладание столицей Оттоманской империи и наносит, таким образом, серьезный ущерб традиционной политике Франции.

Как видно, русская политика в конце 1914 г. и в начале 1915 г. действительно лишь с великим трудом могла определить свои намерения в вопросе о Константинополе и проливах. Возникли даже жаркие прения между Сазоновым, Великим Князем Николаем Николаевичем, генералом Янушкевичем, генералом Даниловым и адмиралом Ненюковым{*390}. Нам не были известны эти детали. Мы не знаем также, что [500] в течение 1915 г. Германия будет через различных посредников неоднократно обращаться к России с предложениями сепаратного мира, обещая ей Константинополь и проливы, в частности, фон Ягов играл темную, но очень активную роль в этих попытках, которые всегда лояльно отклонялись царем и царицей, но находили поддержку у многих русских германофилов{*391} {48}.

Впрочем, телеграммы Палеолога было достаточно, чтобы внушить нам беспокойство, и я указал Делькассе на опасность, заключающуюся в этих взглядах императора. Министр нашел мои опасения основательными и просил меня написать лично письмо для нашего посла, которое перешлет ему министерство. Это было единственный раз, когда я, будучи президентом республики, обратился с письмом к одному из наших представителей за границей, но, думается мне, это отклонение от конституционных правил оправдывалось обстоятельствами и согласием министра. Вот быстро набросанный мною текст этого письма:

«Париж, 9 марта 1915 г. Мой милый друг, пишу тебе не как президент и даже не как твой бывший министр, а как старый товарищ по лицею. Я дал прочитать свое письмо Делькассе, чтобы быть уверенным, что оно не содержит ничего, могущего помешать тебе в твоих действиях, но хотя эти строки попадут к тебе через нашу дипломатическую почту, они, тем не менее, нисколько не будут носить официального характера. Твои телеграммы за последние месяцы не позволяли нам предвидеть внезапную перемену, которая произошла теперь в намерениях русского правительства. До сих пор это правительство ограничивалось деликатным указанием, что оно, возможно, потребует в свое время укрепленный пункт на Босфоре, но оно не заявляло никаких притязаний ни на Константинополь, ни на Дарданеллы, ни на Фракию, ни на острова, господствующие над проливами. Мы поражены той поспешностью и стремительностью, с которыми [501] сформулированы все эти новые требования в момент, когда начинается весьма трудная операция. Россия не могла и думать о том, чтобы вести ее одна, она даже одно время, казалось, не желала принимать на себя никакой доли в ее бремени. Если Константинополь окажется в руках союзников, это по меньшей мере будет общей победой, эта победа будет лишь одним из эпизодов войны, которую союзники обязались продолжать в полном согласии между собой до того дня, когда все они придут к решению заключить мир. Некоторые русские из школы Витте, конечно, очень не прочь были бы присвоить себе Константинополь и не продолжать затем войны против Германии и Австрии. Я не могу думать, чтобы император когда-либо пошел на их коварные наущения. Однако будем остерегаться неосторожных шагов, которые благоприятствовали бы их интригам. Первой, безусловно, необходимой предосторожностью я считаю: не обсуждать публично будущей судьбы Константинополя и оставлять Румынию, Италию и все другие нейтральные государства в неведении относительно желаний России, ибо открыть им эти желания значило бы отпугнуть от них поддержку, которую Сазонов, на мой взгляд, надеется купить слишком дешево.

Итак, ограничимся секретными беседами между собой — между Францией, Англией и Россией — и будем беседовать в духе совершенного доверия и дружбы. Россия не может не признать, что она требует от нас теперь рассмотреть отдельно и преждевременно вопрос, который является лишь частью целого и не может быть отделен от него. Этот вопрос должен быть разрешен только тогда, когда последует общее разрешение; он связан со всеми другими вопросами, которые встанут тогда, причем решение их будет зависеть от размеров совместной победы. Мы знаем устремления России и желаем, чтобы они могли осуществиться, но мы не можем принести при этом в жертву свои устремления. Отдача России Константинополя, Фракии, проливов и берегов Мраморного моря означает раздел Оттоманской империи. Мы не имеем никаких разумных оснований желать этого раздела. Если он неизбежен, мы не желаем, чтобы он произошел [502] за наш счет. Поэтому надо будет, с одной стороны, найти такую комбинацию, которая позволит нам успокоить наших мусульманских подданных в Алжире и Тунисе относительно дальнейшей независимости повелителя правоверных, и, с другой стороны, помимо сохранения наших институтов на Ближнем Востоке и соблюдения наших экономических интересов в Малой Азии, добиться признания наших прав на Сирию, Александретту и вилайет Адану. Но обладание Константинополем и его окрестностями даст России не только своего рода привилегию в наследовании Оттоманской империи. Оно введет Россию через Средиземное море в концерт западноевропейских держав и даст ей возможность благодаря выходу в незакрытое море стать великой морской державой. Таким образом, в европейском равновесии наступит полная перемена. Такой прирост сил мог бы быть приемлем для нас лишь в том случае, если бы мы сами извлекли из войны равноценные выгоды. Итак, все тесно связано между собой. Мы будем в состоянии поддерживать желания России только в соответствии с теми удовлетворениями, которые мы сами получим. Война с Турцией и перспективы, которые она открывает для России, не заставят нас забыть происхождения общей войны. Пожар в Европе вспыхнул из-за сербского вопроса. Агрессивность Германии проявилась по вопросу, который затрагивал Россию гораздо более непосредственно, чем Францию; последняя была вовлечена в конфликт против своей воли. Франция осталась верна своему союзу. Ныне ей трудно было бы примириться с тем, что перспектива овладения Константинополем отвлекла русское общественное мнение от истинных причин и существенного объекта войны. Для союзников возможна здесь только одна разумная и лояльная линия поведения: продолжать борьбу соединенными силами, исключать всякую мысль о сепаратном мире и отложить все вопросы о дележе до окончательного решения. Каждый может иметь свои желания и даже заявлять свои требования. Но невозможно определять доли в дележе, прежде чем узнаешь, что именно будет подлежать дележу. Как тебе телеграфировал министр, предварительно надо одержать победу, и одержать ее как можно [503] скорее. Я не сомневаюсь, что при известной твердости тебе удастся внушить императору и русскому министру более правильный взгляд на постоянные интересы союза. Ты пользуешься их доверием. Используй его для того, чтобы разъяснить им положение и предостеречь их от начинаний, в которых воображение часто играет большую роль, чем чутье действительности. Шлю тебе, дорогой друг, сердечнейший привет».

Это интимное письмо, в котором я высказываюсь со всей свободой, достаточно показывает, что, что бы ни говорили и писали об этом, ни правительство, ни я ни разу не принимали ни малейшего обязательства перед Россией и, напротив, были очень изумлены ее новыми притязаниями{*392}.

В то время как император сделал Палеологу эти внушающие тревогу заявления, Сазонов, со своей стороны, совершил странный и неумный шаг. Под предлогом, что Италия, согласно конфиденциальным сообщениям маркиза Карлотти, старается добиться от нас в обмен за свое вступление в войну очень больших преимуществ, русский министр представил царю записку, составленную в духе, совершенно противоположном французским взглядам. «Сазонов не без опасений отнесется к выступлению на сцену Италии, военная и морская помощь которой утратила главную свою ценность. Всякий новый участник войны затруднит мирные переговоры. Глубокое взаимное доверие между тремя союзными державами является источником их силы. Если в их среду вмешается четвертая держава, не придется ли опасаться, что она будет стараться в своих частных интересах разъединить их? Поэтому Сазонов считает, что, если итальянское правительство предложит нам свою помощь, мы должны под самым [504] дружественным видом уклониться от нее» (Петроград, № 353 и 354). Французский кабинет поспешил дать знать России, что он отказывается присоединиться к этой политике пренебрежения и отрицания.

Однако он не разделяет нетерпения некоторых наших политиков, которые готовы на неосторожные шаги, лишь бы ускорить решение Италии. Финансовая комиссия сената, выйдя отчасти из своей конституционной роли, требует, чтобы мы освободили солдат-гарибальдийцев в нашей армии и выдали им вознаграждение в несколько сот тысяч франков, чтобы они могли составить самостоятельный корпус волонтеров и отправиться против Австрии. Ко мне уже пришел с весьма таинственным видом Жюль Гэд рассказать об этом плане, пришедшемся по сердцу его революционному романтизму. Он сказал мне, что гарибальдийцы желают, чтобы их уволили из армии, выдав им немного денег и винтовки. Они отправятся тогда — не знаю, какими путями, — в Трентино, где начнут партизанскую освободительную войну. Они убеждены, что Италия последует за ними. При другом случае генерал Риччиотти Гарибальди выразил мне с полуслова то же желание. «Италия выступит, — сказал он, — или же это будет конец монархии». Гэд хотел знать, нахожу ли я это предприятие неосуществимым или опасным, и прибавил со своей обычной лояльностью: «Без вашего согласия я не буду говорить об этом в совете министров». Я ответил ему, что не вижу, какими путями гарибальдийцы могут добраться до Трентино, если не добьются того, чтобы итальянское правительство смотрело сквозь пальцы на их начинание, но, добавил я, не исключена возможность, что их предприятие покоится на одной из тех комбинаций, из которых в свое время извлек такую пользу Кавур. Так что, заметил я, не представляет никаких неудобств обратиться по этому вопросу к совету министров. Правительство, поставленное в известность Гэдом, находит, что при условии затребования у гарибальдийцев объяснений о том, как они рассчитывают проникнуть в Трентино, можно освободить их и содействовать их предприятию, снабдив их деньгами и винтовками. Финансовая комиссия, извещенная, не знаю, каким образом, [505] приглашает, стало быть, правительство сделать то, что оно уже сделало. Однако она, кажется, более нашего верит в успех этой авантюры.

К тому же все внимание Италии, как и Греции и Болгарии, устремлено теперь на Дарданеллы, она выжидает результата операций союзников. К несчастью, до сих пор наши усилия столь же бесплодны на Ближнем Востоке, сколь в Шампани. Мы бомбардировали форт Дарданос и Ильдизский редут, но корабли не прошли в пролив.

Пропала также всякая надежда на военную помощь Японии в Европе. Полномочный министр Бельгии в Токио говорил с министром иностранных дел, который сказал ему: «Правительство не считает возможным дать ход этому делу. Армию, собранную на основе всеобщей воинской повинности для защиты страны, нельзя отправлять далеко за пределы страны. Ни одно правительство не решится предложить это императору» (Токио, № 34). Охладит ли этот ответ кампанию Клемансо? Сказать по правде, это менее всего вероятно.

Среди всеобщего удрученного состояния, порождаемого нашим бессилием на фронтах, на нас обрушиваются с противоречивыми обвинениями. Одни ставят Жоффру в вину, что он то и дело продолжает попытки наступления, сопряженные со столь тяжелыми потерями, другие жалуются на нашу неподвижность. Одни проповедуют доктрину о всемогуществе огнестрельного оружия, другие превозносят всемогущество смелости{*393}. Здравый смысл требует соединения того и другого.

В комиссиях парламента взялись теперь за адмирала Буэ де Лапейрера. Упрекают его в том, что он не проявляет достаточной активности в Средиземном море. Сам английский морской министр выразил Оганьеру пожелание, чтобы во время битвы в Дарданеллах была сделана попытка наступления на этом море. 24 февраля Лапейрер писал морскому министру, что он подверг всестороннему рассмотрению вопрос об экспедиции на Адриатическое море, даже созвал пять [506] своих высших офицеров на борт «Курбе», и что все они вместе с ним нашли эту экспедицию гадательной и даже опасной. «Однако один из них, — пишет он, — высказался в том смысле, что можно было бы, не расстраивая расположения линейных кораблей (sans déranger les unités de ligne), выделить два крейсера и послать их по направлению к Триесту. В принципе эта идея правильна, но, по-моему, она осуществима только при условии поддержки крейсеров броненосцами, дабы избежать опасности, что отступление крейсеров будет отрезано броненосцами, вышедшими из Полы... С другой стороны, принимая во внимание, с каким великим удовлетворением экипаж наших судов и наши штабы встретят, наконец, возможность померяться силами с противником, я в конце концов считаю подобную операцию возможной, несмотря на то, что она сопряжена с большим риском. Я прихожу к этому заключению, потому что эта операция — единственная, представляющая шансы на успех, но я отдаю себе отчет в том, что не могу предпринять ее без согласия морского министра или правительства, которые одни компетентны судить о ее целесообразности и о ее возможных последствиях». Нелегкий вопрос для министра и кабинета; они хотят обсудить его, прежде чем ответить. Операция с направлением на Триест представляется нам во всех отношениях нецелесообразной. По всей вероятности, она произведет плохое впечатление в Италии. Вдобавок после внимательного рассмотрения вопроса Оганьер и канцелярии его министерства находят, что рейд, о котором с такими колебаниями говорит адмирал де Лапейрер, сопряжен со слишком большим риском, и поэтому, несмотря на выраженное английским правительством желание, благоразумнее будет отказаться от него.

В Греции с грубой силой сказалось личное влияние Вильгельма II. 6 марта все население Салоников радостно праздновало годовщину взятия Янины. На улицах города происходили народные демонстрации. Всюду развевались греческие, французские, английские, русские и сербские флаги. Раздавались крики: «Да здравствуют союзники! Долой бошей! В Берлин! В Константинополь!» Толпа приветствовала [507] французского консула Сеона (Салоники, № 29). На другой день греческий посланник Александропуло уведомил в Нише Пашича, что греческое правительство приняло решение выйти из нейтралитета и предоставить в распоряжение Антанты свой флот и одну дивизию своих сухопутных войск. Пашич горячо благодарил посланника за его сообщение. Но вдруг в одиннадцать часов вечера он получает от сербского посланника в Афинах известие об отставке Венизелоса (Ниш, № 131). Действительно, король Константин не одобрил политики вмешательства в войну, и греческий политический деятель, дезавуированный своим государем, должен был подать в отставку. Королева София, а с ней и ее брат Вильгельм одержали верх над ним.

Зима подходит к концу, дни становятся длиннее, и мы чувствуем облегчение при мысли, что наши войска, скованные в окопах, не будут уже терпеть столь жестокую муку от зимней непогоды и после снега, грязи, туманов и заморозков смогут скоро отогреться на весеннем солнышке. Но меня продолжает удручать наше бессилие на фронтах, и я думаю о том, не вернется ли с наступлением хорошей погоды у нас надежда на быстрый успех. Дни проходят медленно, печально, и нигде не видно шансов на близкую победу.

Среда, 10 марта 1915 г.

Знакомлюсь с помеченным 8 марта отчетом комиссии, назначенной правительством для установления случаев нарушения международного права неприятелем на нашей территории. Комиссия состоит из самых беспристрастных, самых добросовестных лиц: первого председателя счетной палаты Жоржа Пайелля, нашего бывшего посланника в Люксембурге Армана Моллара, члена государственного совета Жоржа Маренже, члена кассационной палаты Эдмона Пайо. Она опросила французов, взятых в плен немцами в оккупированных районах и недавно возвратившихся через Швейцарию. Их около двенадцати тысяч, все они более или менее продолжительное время пробыли в концентрационных лагерях в Гольцминдене, Эрфурте и др., в Раштадтской крепости или в баварских лагерях. Повествование о жестоком [508] обращении, которому подвергались эти бедные люди, производит крайне тяжелое впечатление. В частности, я останавливаюсь на некоторых местах отчета, в которых говорится о возмутительных насилиях, совершенных в деревнях департамента Мааса: Бантвилль, Лавинье-вилль. Сен-Морис-су-ле-Кот.

В Греции образован кабинет Гунариса. Король заявил английскому посланнику, являющемуся старшиной дипломатического корпуса, что в политике страны не произойдет никакой перемены и Греция будет соблюдать благожелательный нейтралитет по отношению к державам Тройственного согласия. Это, по его словам, будет самым лучшим средством помешать вступлению Болгарии в войну (Афины, № 90).

Жоффр ходатайствовал о разрешении назначить себе временного заместителя ввиду того, что обстоятельства могут на время лишить его возможности исполнять свои функции главнокомандующего. Мильеран сообщил об этом правительству. Я высказался против того, чтобы отнимать находящееся в руках у Гальени назначение его эвентуальным преемником главнокомандующего. Но так как Жоффр не согласится, чтобы Гальени временно замещал его, пришлось выбрать на этот случай другого генерала. Совет министров постановил вчера, что Жоффр может в случае надобности назначить своим заместителем Дюбайля. Этот выбор был представлен на утверждение главнокомандующего, который согласился с ним.

Четверг, 11 марта 1915 г.

Лорд Китченер заявил о своем желании встретиться с Мильераном и генералом Жоффром. Он предлагает приехать во французскую главную квартиру, но уточняет, что на этом свидании речь не будет идти ни о дарданельской экспедиции, ни об использовании формируемой ныне новой английской армии (Лондон, № 414). Мы чувствуем, что англичане чем-то недовольны. Они хотят иметь морскую базу в Дюнкирхене, а Жоффр до сих пор не соглашался на занятие ими этого города и заявлял, что Дюнкирхен нужен ему для наших войск. Между тем, события с каждым днем выявляют [509] выгоды построенного на взаимном доверии сотрудничества обеих армий. Еще вчера англичане благодаря поддержке нашей тяжелой артиллерии имели блестящий успех между Лис и каналом Бассе. Правительство решило настаивать перед Жоффром на том, чтобы он разрешил нашим союзникам пользоваться портом Дюнкирхена и городом для своих нужд. С другой стороны, совет министров поручает Делькассе запросить в Лондоне разъяснений относительно операций в Дарданеллах и роли, предназначаемой для нашего экспедиционного корпуса.

Министр иностранных дел конфиденциально сообщил мне телеграмму, которую он получил от Поля Камбона и о которой не желает пока говорить в совете министров (Лондон, №417): «Совершенно секретно. Вчера итальянский посол сказал сэру Эдуарду Грею, что в случае, если его правительство решится выйти из своего нейтралитета, оно будет в состоянии действовать не ранее 15 апреля ввиду недостаточной подготовки. Оно согласится примкнуть к союзникам на известных условиях, перечисленных в меморандуме, который он (посол) вручил министру иностранных дел с просьбой хранить его в тайне. Сэр Эдуард Грей ответил, что не может высказаться по поводу этого меморандума без предварительного совещания с Францией и Россией. Маркиз Империали требовал, чтобы при этом была соблюдена строжайшая тайна и чтобы меморандум не был вручен нам. Поэтому сэр Эдуард Грей ограничился тем, что прочитал его сегодня моему русскому коллеге и мне. Граница, требуемая Италией на севере, включает в себя часть Тироля, начиная от горы Ортлер; она поднимается до горного прохода Бреннер, достигает нынешней границы, проходя восточнее Брунека, затем покидает эту границу и тянется до одного пункта западнее Клагенфурта, наконец, спускается прямым путем на запад от Фиуме. Таким образом, она оставляет за Италией Трентино и Истрию с островами Чезо, Люссин, Паго и Премуда. Побережье Кроации, включая Фиуме, должно быть нейтрализовано. Далмация отдается Италии. От северной границы Далмации до Дрины ниже Сен-Джиованни ди-Медуа нейтрализованный берег будет предоставлен Сербии и Черногории. В Албании Сербия и [510] Греция получат некоторые преимущества, но Дураццо станет столицей автономной и мусульманской Албании. Берега ее вплоть до мыса Стилос тоже будут нейтрализованы. Италия возьмет себе Валону с окружающей территорией. Она сохранит за собой Додеканезос. В Малой Азии за ней будет признана сфера влияния вокруг Адалии. Если союзники оккупируют территории в Турции, Италия оккупирует свою зону влияния. Если союзники присвоят себе немецкие колонии в Африке, Италия получит преимущества на территории, прилегающей к Эритрее. Сэр Эдуард Грей не скрыл от маркиза Империали, что находит притязания его правительства несколько чрезмерными. Я думаю, что это не является последним словом Италии. Поль Камбон».

Да, конечно, эти итальянские притязания в их первоначальном виде несколько чрезмерны. Возможно, что наша соседка получила от Австрии некоторые условные обещания и желает сравнить выгоды, которые она может ожидать от той и другой из воюющих сторон. Так или иначе, прежде чем вступить в войну, она определенно требует от нас, кроме доступа к Эфиопии через Джибути, господства на Адриатическом море и в восточной части Средиземного моря. Это много. Ее меморандум был вручен Грею 4 марта, а Империали получил его 16 февраля. Она, стало быть, взяла себе время на размышление{*394}.

Пятница, 12 марта 1915 г.

Сэр Френсис Берти передал Делькассе содержание итальянского меморандума, после того как Империали, в конце концов, позволил поставить нас в известность о нем.

В противоположность тому, что думал Поль Камбон, в этом документе не говорится об Эритрее. Возможно, что английский министр немедленно отклонил это притязание. Но Италия требует, чтобы в случае ее вступления в войну на [511] стороне Антанты за ней были признаны в Европе и Малой Азии те преимущества, которые перечислены Полем Камбоном, кроме того, чтобы мир не был заключен помимо нее, чтобы англо-французский флот поддерживал ее флот против Австро-Венгрии и чтобы Россия держала на австрийском фронте определенный минимум войск. Делькассе и департаменты его министерства рассмотрели территориальные требования Италии. Как и я, он считает, что мы должны изучить их в духе благожелательства, но три пункта требуют серьезных оговорок, а именно: занятие Италией Далмации, нейтрализация славянских земель, отдаваемых Сербии и Черногории, и восстановление мусульманской Албании. Конечно, очень желательно поощрить Италию, но не следует обескураживать Сербию, которая с таким трудом борется за свое национальное существование.

Главная квартира опубликовала официальное сообщение под следующим заглавием: «Наши действия в Шампани, их цель и результат». Согласно выводам этого сообщения, наши операции были «непрерывной цепью местных успехов». Они стоили нам лишь «относительно небольших потерь и очень малого количества взятых в плен». Они «нанесли неприятелю огромные потери, превышающие потери, понесенные им за тот же период времени в России». Они «заставили неприятеля сосредоточить на этом участке фронта пять армейских корпусов и израсходовать здесь множество снарядов». Они «содействовали блестящим успехам русских и англичан». Они «вынудили у немецкого генерального штаба объяснения, равносильные признанию». При всем этом медоточивом оптимизме цель, преследовавшаяся нашим командованием и провозглашенная им, увы, не достигнута. Мы взяли тригонометрический пункт № 196 (высоту), потом потеряли его, затем опять взяли. Мы нигде не прорвали неприятельских линий. Мы даже не заставили неприятеля отступить в сколько-нибудь заметной мере. Наши солдаты, как всегда, отличались изумительной храбростью, но теперь не время для торжественных песнопений.

Печальное известие. Командующий 6-й армией генерал Монури, осматривая вместе с одним из своих корпусных [512] командиров генералом де Вилларе передовые окопы, позволил себе безумную неосторожность подняться с внутренней стороны бруствера и разглядывать через амбразуру расположение неприятеля. Его заметил немецкий наблюдатель, находившийся в немецкой траншее в пятидесяти метрах от него, раздался выстрел, и оба генерала были ранены одной пулей. Генерал Монури лишился левого глаза, у него также раздроблена челюсть, опасаются, что он ослепнет и на оставшийся правый глаз. У генерала Вилларе пуля пробила лобную кость, ему сделали успешную операцию (трепанацию). Надеются, что оба будут спасены, если не произойдут непредвиденные осложнения.

Узнав про это двойное несчастье, мы с генералом Дюпаржем бросаемся в автомобиль и едем в Виллерс-Коттере, куда отвезен Монури. Я нахожу его в постели, он задремал. Остерегаюсь нарушить покой достославного раненого, ограничиваюсь тем, что кладу на одеяло военную медаль, которую Жоффр просил меня вручить ему. Остаюсь несколько минут в молчании у изголовья заснувшего генерала. Он не просыпается. Покинув его, посещаю соседний лазарет, устроенный в здании богадельни. Здесь мало раненых, но зато много больных: тифом, скарлатиной, рожей, дифтерией, менингитом спинного мозга. А между тем меня уверяют, что санитарное состояние 6-й армии хорошее. Что же было бы в противном случае? Изумительные солдаты, вы не только подвергаетесь каждый день опасности пролить свою кровь за отечество, но, кроме того, находитесь под угрозой стольких напастей! Как сможет Франция когда-либо отблагодарить вас за ваш патриотизм и вашу самоотверженность?

Суббота, 13 марта 1915 г.

По запросу Делькассе Поль Камбон сообщает, что «итальянский меморандум содержит формальное требование, что союзные державы присвоят себе в Африке преимущества за счет немецких колоний, что Италия тоже должна получить пропорциональную долю, а именно на границах Эритреи, страны Сомали и Ливии. В своем резюме, адресованном сэру Френсису Берти, сэр Эдуард Грей не упомянул про этот пункт, [513] который показался ему имеющим второстепенное значение. Он находит очень трудным сделать уступки на границах страны Сомали» (Лондон, № 434). Легко сказать «второстепенное значение», но на границах Эритреи и Ливии эти уступки должны быть сделаны за счет Франции, а она не имеет никаких оснований соглашаться на это.

Согласно телеграммам из Вены и Берлина, прочитанным новым греческим министром иностранных дел нашему посланнику в Греции Девиллю, во вторник состоялось под председательством австрийского императора совещание, в котором участвовали оба председателя австрийского и венгерского советов министров, три общих министра и генерал Конрад фон Гетцендорф. Все высказались в том смысле, что ввиду ожидаемых успехов англо-французской эскадры под Константинополем, ввиду неотложности новых операций против Сербии и необходимости связать Италию Австрия должна сделать последней уступки территориального и экономического характера. Император сначала колебался, потом уступил, и соглашение налаживается (Афины, № 93). Несомненно, Италия стучится попеременно, если не одновременно, в обе двери, но она слишком осторожна, чтобы действовать наобум, не взвесив основательнейшим образом доводы «за» и «против».

Наш посланник в Голландии Аллизе тоже сообщает нам, что секретарь германского посольства в Гааге привез 8 марта из Берлина известие, что Италия получила от Австрии удовлетворительные обещания (Гаага, № 310).

В ожидании решения итальянского кабинета Грей сообщил Сазонову перечень требований Италии. Как можно было предвидеть, русский министр возражает против аннексии всей Истрии (Петроград, № 408). Он требует, чтобы морское побережье от мыса Планка до бухты Каттаро было отдано славянский государствам, равно как заливы от Каттаро до Дрины. Кроме того, он выражает желание, чтобы Албания была разделена между Грецией и Сербией. Он не соглашается на нейтрализацию побережья между бухтой Каттаро и устьем Воюзы. Он не возражает против аннексии Додеканезоса и признания итальянских интересов в районе Адалии. [514] Удастся ли нам примирить столько противоположных притязаний и противоречивых взглядов?

Узнали о смерти графа Витте. Эта смерть чуть ли не имеет для Антанты значение выигранного сражения. Царь не любил его и говорил мне о нем в нелестных выражениях. Но все же можно было опасаться его влияния, которое чаще всего было направлено в пользу Германии{*395}.

В качестве цены за свое слишком угодливое согласие на планы Николая II на Константинополь и проливы английское правительство, которое не теряет времени, потребовало сегодня утром от России согласия на то, чтобы отныне нейтральная зона в Персии была включена в английскую зону. Император немедленно дал свое согласие (Петроград, № 414).

Приехавший из главной квартиры полковник Пенелон говорит мне со своей обычной откровенностью, что операции в Шампани окончательно провалились. Главнокомандующий очень разочарован ими и решился прекратить их. Мы почти без всякой пользы потеряли двадцать пять тысяч человек убитыми, взятыми в плен и ранеными. Кроме того, израсходовали невероятное множество снарядов. Выиграли несколько считанных километров. Все происходило по безупречному плану, но так медленно, что за взятыми нами окопами немцы всегда успевали создать новые, тоже сильно укрепленные. Жоффр видит, что, если продолжать наше наступление, оно может дать нам только незначительные выгоды. Он намерен теперь воспользоваться успехами англичан и предложит Фошу начать концентрированную атаку с обоих флангов английской армии. Новая операция должна начаться завтра.

По соглашению с Жоффром военный министр предложил Гальени занять место Монури во главе 6-й армии. После нескольких часов размышления Гальени ответил отказом. Имеет ли он другие виды или же не согласен с Жоффром относительно ведения операций? Он не назвал своих мотивов. Тогда главнокомандующий предложил генерала Дюбуа, который и был назначен Мильераном. Это прекрасный кавалерийский офицер, бывший начальник Сомюрской школы [515] и директор отдела кавалерии в министерстве. Он отличился во главе 9-го корпуса на Сомме, на Маасе, в Сенгонских болотах, на Изере, во всех боях, в которых этот корпус принимал участие.

Воскресенье, 14 марта 1915 г.

Фрейсине просил у меня аудиенции и извинился за то, что, будучи болен гриппом, сам предлагает мне определенный час для нее. Разумеется, я вызвался заехать к нему. Он ответил мне несколькими словами, изысканно любезными: «Ваш визит окончательно прогонит грипп, который уже на исходе. Заранее благодарю вас». Сегодня утром я был у него, он был одет по-домашнему, у него насморк, но голова работает прекрасно. Он говорит мне, что военная комиссия сената снова очень раздражена против Мильерана. Делегаты, назначенные ею для осмотра военных заводов, всюду нашли страшный беспорядок. В общем переделано только двадцать шесть тысяч ружей, а новые еще не производятся. Заказанные пятьсот орудий 75-миллиметрового калибра, о которых говорил Мильеран, еще не готовы. Фрейсине жалуется, что министр не умеет сломить силу инерции канцелярий своего министерства. Комиссия очень недовольна и против воли председателя выразила в своем докладе порицание.

Я написал Мильерану подробное письмо и уведомил также Вивиани. «Все эти проволочки, — пишу я Мильерану, — тревожат комиссию также еще потому, что, надо думать, они еще более затруднят формирование новых частей. Я не могу найти для них объяснения после твоих приказов, очевидно, не выполненных. Еще раз умоляю тебя, прими меры и наложи строгие взыскания. Правда, генерал Баке, вступая в должность начальника артиллерийским управлением, имел смелость утверждать, что у нас слишком много орудий, но этого мнения не разделяет ни Госсе, ни Деламотт, ни многие другие специалисты, а при сомнении, — если предположить, что здесь возможно сомнение, — ясно, что надо производить, причем в как можно более быстром темпе».

Меня посетил Поль Камбон. Он жалуется на бессистемные начинания (initiatives incohérentes) Сазонова и сожалеет, [516] что Палеологу не удается положить этому предел. Русский министр занимается тем, что регламентирует на бумаге будущую оккупацию Константинополя (Петроград, № 418 и 419). Он требует, чтобы квартал святой Софии был предоставлен русским войскам. Ни дать ни взять, герцог Менуайль, граф Спадассен, излагающий Пикрошолю свои завоевательные планы: «Я велю построить храм Соломона». Но, в свою очередь, кардинал Гаспарри от имени папы просил монсеньера Аметта запросить французское правительство, нельзя ли будет восстановить в храме святой Софии католическое богослужение. Парижский архиепископ, обратившийся к Жюлю Камбону с этим запросом, сам напомнил при этом, что в 1453 г., в год взятия Константинополя турками, храм святой Софии уже был не католическим, а греко-православным, и от себя же добавил, что желание Ватикана рискует натолкнуться на притязания России. Жюль Камбон сообщил мне об этом разговоре. Он предлагает ответить монсеньеру Аметту, что, если дело дойдет до этого, Франция приложит все усилия, чтобы для католического богослужения было отведено в Константинополе другое здание. Но вместе со мной он считает ребячеством регламентировать заранее будущее города, который еще не взят.

Понедельник, 15 марта 1915 г.

Вивиани жалуется на Мильерана, говорит, что против него все растет враждебное настроение. Леон Буржуа подтвердил мне замечания Фрейсине. Он говорит, что кроме Клемансо и, возможно, также Думера, никто не желает вызвать ни министерского кризиса, ни кризиса в высшем командовании, но необходимо, чтобы Мильеран взял в руки работу своего министерства, ускользающую от его контроля.

Как сообщил мне Пенелон, имеются новые трения между Жоффром и фельдмаршалом Френчем. Последний приостановил свое наступление, причем мы не знали в точности причины этого. Поэтому Фош должен был отказаться от своего наступления. Итак, на этом участке фронта все приостановлено. Зато была произведена энергичная атака на Вакуа. Половина этой деревни была занята нашими войсками. Я [517] больше кого-либо радуюсь этому успеху, так как это одна из дорогих моему сердцу небольших коммун в департаменте Маас. Но в печати появилось по этому поводу сообщение, составленное в таком дифирамбическом тоне, что я никак не могу одобрить эти преувеличения.

Вторник, 16 марта 1915 г.

Вивиани беседовал с Мильераном и теперь более спокоен. Орудия действительно заказаны. Сенатская комиссия запросила только завод в Шателльру, между тем, именно в Шателльру, причем только в Шателльру не было сделано заказов. Что касается ружей, приняты новые меры.

Вернувшийся из Афин Романос уверяет меня, что иностранная политика Греции не будет изменена, что она останется очень благожелательной для Франции, что министерский кризис был вызван только разногласием по вопросу о немедленном выступлении, но что новое правительство, возможно, тоже скоро будет вынуждено само принять решение о вступлении в войну. «Однако, — продолжал он, — король находится под влиянием своего шурина. «Я не верю, — сказал он мне, — в большую победу Германии, но я думаю, что в этой войне не будет ни победителей, ни побежденных, поэтому мы должны быть осторожными». Я описал ему настроение Франции, ее уверенность в победе, но он остался при своем скептицизме».

Генерал д'Амаде отправился с нашим экспедиционным корпусом на Ближний Восток. Наши войска и английские войска должны сначала высадиться на полуострове Галлиполи, укрепиться там и бомбардировать оттуда форты на азиатском берегу, так как судовых орудий недостаточно для уничтожения возведенных турками укреплений. Совет министров обсуждает ситуацию, изложенную нам английским правительством. Генералу д'Амаде будет отдан приказ высадить свои войска только согласно директивам английского генерала сэра Джона Гамильтона и только после прибытия английского экспедиционного корпуса. Китченер рассчитывает приехать в скором времени в Париж для обсуждения всех этих вопросов с Мильераном и Жоффром (Лондон, № 461). [518]

В полном достоинства письме от вчерашнего числа генерал Флорентен, великий кавалер ордена Почетного легиона, по собственному почину предоставляет свой пост в мое распоряжение, для того чтобы он мог быть отдан кому-либо из генералов, отличившихся на войне. Я благодарю его за его бескорыстие, но пока мы оставляем его на его посту.

Среда, 17 марта 1915 г.

Шведский министр иностранных дел сказал вчера Тьебо, что, по его мнению, в ближайшее время предстоит заключение соглашения между Италией и Австрией. Италия получит Трентино и выпрямление границы у Триеста (Стокгольм, № 57). Действительно ли этот проект накануне осуществления? Или же эти слухи распространяет Италия, чтобы добиться от нас больших выгод?

Я получил из Клермон-ан-Аргонн телеграмму следующего содержания: «Подполковник Симон, командир 46-го пехотного полка, президенту республики. С прискорбием сообщаю вам о смерти государственного советника Анри Колиньона, бывшего солдатом в моем полку и павшего на поле брани 15 марта. О нем скорбит весь полк, в котором он приобрел своей храбростью всеобщую любовь. Примите... и т. д.». Префект департамента Финистер Анри Колиньон был внезапно отозван со своего поста, без всякого разумного основания, просто из-за разгулявшихся нервов Клемансо, бывшего тогда председателем совета министров и министром внутренних дел. Фальер не мог успокоиться, что ему пришлось подписать этот декрет, и назначил Колиньона своим генеральным секретарем. Когда я был избран президентом, мой предшественник горячо рекомендовал мне своего преданного сотрудника. Моими стараниями он был назначен государственным советником. Когда вспыхнула война, этот прекрасный человек оказался также храбрейшим солдатом. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он поступил в армию простым солдатом и отказывался впоследствии от всяких повышений. Еще 26 декабря в замечательном письме, написанном карандашом, он с гордостью писал мне: «Я живу, как простой солдат, в солдатской среде». Он блестяще держался и убит теперь во время штурма на склонах Вокуа. [519]

Другая смерть, еще больше волнующая меня. Доктор Демон в Бордо сообщает мне, что его шурин Руа де Клотт, бывший староста адвокатов Жиронды, умер от апоплексического удара. Это был один из самых выдающихся адвокатов, с которыми я встречался, прекрасный диалектик, великолепный и тонкий оратор, а в частной жизни веселый товарищ, человек высокой культуры, художник в душе, неутомимый путешественник. В его лице я теряю истинного друга. Я с грустью вспоминаю, как мы несколько месяцев назад гуляли вдвоем в садах Бордо среди шуршащей опавшей листвы{*396}.

Четверг, 18 марта 1915 г.

Мильеран прочитал в совете министров письмо, посланное ему вчера Жоффром. «С 4 сентября, кануна битвы на Марне, — пишет главнокомандующий, — инициатива в стратегических операциях беспрестанно принадлежала французским армиям. Маневр, последовавший за нашей победой, имел целью продвинуть наше левое крыло до моря, протянуть руку помощи бельгийской армии, запертой тогда в Антверпене, и, наконец, зайти, в тыл правого фланга противника. Из этих целей первые две были достигнуты. Благодаря прибытию новых корпусов, которые удалось сформировать немцам, последние оказались в состоянии парировать наше обходное движение, но, с другой стороны, они не были в силах отбить наше левое крыло. После окончания сражения во Фландрии мы предприняли ряд операций в районах, выбранных нами по тактическим соображениям. Конечной целью этих операций было разбить линию укреплений, построенную немцами, прорвать ее в таких направлениях, в которых возможно было бы стратегическое использование успеха. Для такого дела требуются мощные средства. Я остаюсь при убеждении, что оно необходимо и осуществимо. Предпринятое нами наступление, в Шампани, так же, как атака англичан между каналом Бассе и Лис, является лишь одной фазой в этом генеральном плане, который я буду продолжать до конца.. Однако я считаю, [520] что в настоящий момент необходимо изменить характер предпринятых здесь операций, а именно по следующим соображениям: а) неприятель значительно увеличил свои силы на нашем фронте; б) определенное утомление наших войск не позволяет более, несмотря на весь их пыл, продолжать непрерывно операции с прежней силой; в) наконец, у нас был большой расход снарядов. В будущем мы будем располагать все растущими контингентами и материалами, это даст нам больше шансов на успех. Будут приняты все меры для того чтобы упрочить и округлить результаты, достигнутые в Шампани, базе наших будущих операций, а также для того, чтобы пополнить наши резервы и приготовить в скором времени ряд мощных операций. Когда настанет время, та или иная из них будет проведена со всей той скоростью, которую позволяют нам наши транспортные средства, и в величайшей тайне, что, безусловно, необходимо, чтобы застать неприятеля врасплох. В ожидании этого я буду продолжать мелкие операции и начинать новые, тоже мелкие, операции, при этом преследуется цель поддержать дух армии и страны, занимать внимание неприятеля во второстепенных направлениях и таким образом помешать тому, чтобы инициатива перешла в его руки... Использование новых английских подкреплений, а главным образом новых частей, формируемых теперь в тылу, расширение производства снаряжения в признанном необходимым размере постепенно дадут нам возможность прибегать к комбинированным операциям нескольких армий. Я убежден, что эти операции принесут нам окончательные победы, которых мы должны добиваться и достигнуть на нашем главном театре военных действий помимо целей, преследуемых дипломатическим путем и экономической борьбой».

К этому письму были приложены весьма оптимистичный рапорт о наступлении в Шампани, а именно об атаках 1, 2, 4, 12 и 17-го корпусов и колониального корпуса, сводка расхода снарядов в 4-й армии за время с 26 февраля по 15 марта и перечень потерь. Израсходовано 1 094 513 снарядов 75-миллиметровых, 31 706–90-миллиметровых, 23 404 снаряда к дальнобойным орудиям — 120-миллиметровых, 14 554 к дальнобойным орудиям — 105-миллиметровых и т. д. 326 офицеров [521] убиты или пропали без вести; ранено 382 офицера. 14 659 солдат убиты или пропали без вести, 21 923 — ранены. При чтении этих документов ряд министров находит новые проекты главнокомандующего неясными и иллюзорными. Правительство предлагает мне пригласить Жоффра для получения от него более подробных указаний. Решено было, что в воскресенье в Елисейском дворце состоится завтрак с присутствием Жоффра и министров, где Жоффра будут просить изложить нам свои планы более конкретно.

Рибо выступил сегодня в палате с финансовым экспозе, составленным с большой четкостью и ясностью. Речь его удостоилась чести быть расклеенной по всей стране. Кто помнит теперь, что в прошлом году кабинет, возглавляемый Рибо, был свергнут при первой встрече с парламентом? Это было до войны. То был другой век {49}.

Русский император пригласил Палеолога посетить фронт. На границе Литвы и Польши Палеолог вел разговоры с Николаем II, Сазоновым, генералом Янушкевичем и Великим Князем Николаем Николаевичем (Петроград, № 426 и сл.). Царь и его министр иностранных дел заявили нашему послу, что предоставят нам полную свободу действий в Сирии и Киликии, но что Россия никогда не согласится отдать Иерусалим, Галилею, Иордан и Тивериадское озеро под протекторат католической (очевидно также и протестантской) державы. Генерал Янушкевич описывал в мрачных красках положение русской армии. Великий Князь Николай Николаевич, которого Палеолог нашел исхудавшим, поседевшим, с искаженными чертами лица, повторил, что немедленное сотрудничество Италии и Румынии было бы «в высшей степени цепным», он даже подчеркнуто прибавил: «и настоятельной необходимостью» {50}. Как согласовать столько дипломатических требований с такой военной скудостью? Как согласовать мнение Великого Князя с сопротивлением Сазонова?

Пятница, 19 марта 1915 г.

Немецкое радио сообщает, что один из наших крейсеров, «Буве», натолкнулся в Дарданеллах на подводную мину. [522]

До половины шестого вечера я остаюсь без подтверждения этого печального известия. В этот момент Оганьер передал мне по телефону, что оно, к несчастью, подтвердилось. «Голуа» тоже потерпел крушение. Мы еще не знаем, каковы результаты бомбардировки фортов.

Вчера и сегодня состоялись заседания палаты депутатов. Вивиани сообщает мне, что в кулуарах царит лихорадочная атмосфера. Циркулируют самые невозможные слухи, кучка паникеров с испуганными физиономиями предсказывает катастрофы. Этого достаточно, чтобы отравить атмосферу Бурбонского дворца.

Суббота, 20 марта 1915 г.

Китченер откладывает свою поездку во Францию. А между тем присутствие его в Париже становится все более необходимым. Мильеран и Оганьер не могут более откладывать своей беседы с ним о Дарданельской экспедиции. Английский экспедиционный корпус еще не вышел из Египта, и английское правительство желает, чтобы генерал д'Амаде, дивизия которого находится уже в Лемносе, возвратился в Александретту. Из разговоров с Уинстоном Черчиллем Оганьер вынес впечатление, что английское адмиралтейство питает тайное намерение начать боевые операции поблизости Египта.

Сегодня у меня в Елисейском дворце завтракали Мажино, передвигающийся еще только на костылях, и Бриан. Доктор Гартман, лечащий Мажино, сказал мне вчера в госпитале Hotel Dieu — я навестил там бельгийских и французских раненых, — что колено Мажино уже никогда не будет действовать нормально и нога останется несгибаемой. После завтрака Мажино и Бриан не без резкости критикуют Жоффра и главную квартиру, говорят, что они слишком игнорируют реалии войны.

Получены сведения об атаке на Чанак, предпринятой третьего дня британской эскадрой. Наши крейсеры «Суффран», «Голуа, «Шарлемань» и «Буве» прошли в пролив, чтобы обстреливать форты на более близком расстоянии. «Буве» наскочил на мину и пошел ко дну менее чем за три [523] минуты. Удалось спасти только четырех офицеров и около шестидесяти человек экипажа. Передняя часть «Голуа» сильно повреждена огнем неприятельской артиллерии, он получил течь и отведен к берегу. Адмирал Гепратт с замечательным мужеством руководил нашей попыткой форсировать пролив, но она окончилась неудачей.

Итальянский министр иностранных дел Соннино сказал Барреру несколько слов о разговорах, которые Италия ведет с Австрией (Рим, № 204). «Это не переговоры в собственном смысле слова, — сказал он. — В противном случае я не имел бы возможности ответить вам. К нам обратились с предложениями, и, естественно, мы должны выслушать и рассмотреть их. Я не думаю, что они легко приведут к соглашению».

Со своей стороны, сэр Эдуард Грей, запросив мнение нашего и русского правительств и получив наши отзывы, продолжает вести переговоры с маркизом Империали. Сазонов считает теперь возможным предоставить Италии обосноваться в районе Зара-Себенико (Лондон, № 498). Но Грей находит, что требования Италии относительно Далмации и островов в заливе Кварнеро слишком ограничивают выход Сербии к морю, в результате в Лондоне, как и в Вене, ничего не достигнуто. Никто еще не знает, кто возьмет верх.

Воскресенье, 21 марта, 1915 г.

В половине второго ночи меня разбудил звонок по телефону. Почтовое отделение Елисейского дворца извещало меня, что согласно предупреждению, полученному управлением военного губернатора из Компьена, два цеппелина направляются в Париж. Через несколько минут по соседним с дворцом улицам проехали автомобили пожарной команды, их гудки слышны были по всему кварталу. Дворцовые сторожа погасили огни в саду, завернули газовые рожки и выключили электрические лампочки. Весь город внезапно погрузился во мрак. Тотчас же прожекторы на Эйфелевой башне и на Триумфальных воротах направили снопы своих лучей на ясное звездное небо. Мы открыли в большой спальне окно, выходящее в парк, и вперились глазами в усеянное звездами [524] необъятное пространство над верхушками деревьев. Вдруг часовой в саду дает знать, что прямо на нас идет цеппелин со стороны предместья Сент-Оноре. Тогда мы перешли в одну из комнат с видом на террасы, и почти тотчас же я различил на небе, пересекаемом лучами прожекторов, движущееся гигантское позолоченное веретено. Наши батареи взяли его под обстрел, и вокруг него летали раскаленные докрасна снаряды, словно дождь аэролитов. Он словно смеялся над их бессильным роем и продолжал свой путь с величественным спокойствием. Однако, чувствуя себя преследуемым светом прожекторов, внезапно повернул на север и исчез в темноте. Два-три других дирижабля тоже приблизились к Парижу, но были вынуждены удалиться. Бомбы были сброшены на улицу Дам, в Батиньоль и Нейи. Из укрепленного лагеря поднялись аэропланы и погнались за цеппелинами. Около четырех часов утра немецкие дирижабли удалились, канонада прекратилась, и мало-помалу зажглись огни в городе, снова безопасном.

Утром я узнал, что в Париже не было раненых, но шесть человек ранены в окрестностях Парижа, на острове Гранд-Жатт, в Курбвуа и Леваллуа. Я отправился с мадам Пуанкаре осведомиться об их состоянии. Никто не ранен тяжело, но среди жертв находятся две девочки тринадцати и восьми лет, отец их мобилизован. Много других бомб упало в Компьене и Сен-Жермене. Они везде причинили только материальные убытки.

Жоффр завтракал в Елисейском дворце вместе с министрами. После завтрака между всеми нами состоялся разговор, затянувшийся до четырех часов дня. Главнокомандующий очень ясно изложил нам свои идеи. Он снова объяснил операции в Шампани тем, что был поставлен перед необходимостью помочь русским и не допустить немцев раздавить русских в Польше. Он говорит, что считает достигнутые результаты удовлетворительными, но не желает продолжать атаки дальше, так как в настоящий момент вынужден еще экономить снаряжение. В противоположность тому, что мне сказали офицеры связи, мы за один месяц израсходовали больше снарядов, чем произвели, и запас их снова снизился с шестисот до четырехсот пятидесяти снарядов на орудие. [525]

Жоффр предупреждает нас, что мы вступаем теперь в период ожидания. Нет недостатка ни в орудиях, ни в ружьях, но кризис активов не прекратился, он прекратится не раньше 15–20 апреля. Кроме того, резервная армия состоит пока еще только из четырех корпусов, вместе с призывниками 1915 г. и с формируемыми теперь частями — Жоффр признает теперь их целесообразность — она будет насчитывать восемь корпусов. К 15 апреля он намерен снова перейти в наступление, одновременно на двух участках фронта, и не сомневается, что нам удастся тогда прорвать линию немецкого фронта. Он высказывается весьма категорично. Решение должно наступить на нашем фронте и наступит, вероятно, до лета, несомненно — до осени. Перед нами находятся лучшие немецкие армии. Когда они будут побеждены, Германия будет всецело в нашей власти, они уже теперь на пути к поражению. Мы берем гораздо больше пленных, чем в последние месяцы, даже офицеры-немцы начинают сдаваться в плен. Когда у нас будут в необходимом количестве снаряды и резервы, генерал примет свои решения, от которых ожидает победы. Он не желает, чтобы Китченер отправил нам всю армию, которую он теперь формирует. Считает, что после пополнения армии Френча, которое должно произойти через несколько дней, у нас будет достаточно английских войск. По-видимому, он не желает получить их больше этого количества. Но он считает необходимым, чтобы маршал Френч был подчинен его командованию. По этому вопросу придется вести переговоры с Китченером, когда он прибудет во Францию.

Жоффр говорит об англичанах с некоторым оттенком горечи. Отказывается дать им Дюнкирхен в качестве морской базы. Между тем Китченер настойчиво заявляет, что, если ему не дадут эту базу, он не будет в состоянии снабжать свои войска. Здесь заложено опасное семя раздора. Я указываю на это главнокомандующему и предостерегаю его, но он не уступает.

Я обращаю его внимание на то, что, если нам не удастся сговориться с англичанами, они не пошлют свою новую армию во Францию и будут искать другой театр военных действий. [526] Жоффр отвечает мне, что ничего не имеет против этого. «Но предположите, — говорю я, — что Италия решила принять участие в войне и что Англия послала свои войска в Пьемонт. Возможно, что по политическим соображениям нам нельзя будет допустить, чтобы Англия одна оказала помощь Италии, ибо мы имеем основания полагать, что Италия все более обращается в сторону Англии и готовится заключить с ней в будущем средиземноморский союз». — «Никогда я не соглашусь, — отчеканивает свои слова Жоффр, — на изъятие хотя бы небольшой части наших войск с нашего фронта, так как решение наступит именно здесь». Жоффр объявил нам этот ультиматум так решительно, с таким твердым сознанием своей полной независимости от гражданской власти, что я счел себя вынужденным возразить ему: «Генерал, правительство не приняло решения по этому вопросу, но, если оно решит отправить войска в Италию, вам придется только подчиниться». — «В таком случае, господин президент, — с жаром воскликнул Жоффр, — мне не останется ничего другого, как дать убить себя перед своими войсками». — «Нет, мой дорогой генерал, вы не сделаете этого, так как это тоже особый способ неповиновения. Как страж конституции, я могу только поддерживать права правительства. Но мы благодарны вам за то, что вы открыто высказали нам свои мысли». Жоффр глядит на меня своими добрыми голубыми глазами и спокойно продолжает: «Я рассчитываю добиться до мая решения во Франции и, когда наш фронт будет отодвинут и менее растянут, я не стану более возражать против отобрания нескольких воинских частей, которые могут быть полезными на другом театре военных действий». Добродушие Жоффра, его откровенные объяснения, его мягкое упорство произвели на министров и на меня благоприятное впечатление. Итак, мы снова оказываем ему доверие, которого он требует от нас.

Понедельник, 22 марта 1915 г.

Бриан привел ко мне принца Георга греческого, зятя принца Роланда Бонапарте и на этом основании большого друга Франции. Он едет в Афины и надеется уговорить короля [527] Константина вмешаться в войну. Но он желал бы иметь возможность обещать ему, что Греции будет гарантирована ее территория на случай нападения со стороны Болгарии, он не скрывает также, что единственный мотив, который способен склонить Грецию, — это перспектива вступить вместе с союзниками в Константинополь. Согласится ли Россия на такое сотрудничество?

Агентство Гаваса сообщает о взятии Перемышля русскими, осаждавшими его в течение шести месяцев. Гарнизон насчитывал около ста двадцати тысяч человек. Я телеграфирую императору и Великому Князю Николаю Николаевичу и поздравляю их с успехом, который может открыть нашему союзнику через Галицию главные пути в Венгрию.

Вторник, 23 марта 1915 г.

Мильеран сообщает совету министров следующий стратегический план, придуманный генералом д'Амаде. Последний желает, чтобы ему послали бригаду морской пехоты и разрешили ему, во-первых, высадиться в Адрамитском заливе и пойти на Бали Кессир и Пандерма, во-вторых, атаковать Смирну. Наш генеральный штаб считает эти предприятия неосуществимыми. Военный министр известит генерала д'Амаде, что от них надо отказаться.

Титтони, который на другой день после первой атаки Дарданелл был полон огня и воодушевления, радостно возвещал самое близкое вступление Италии в войну и не выходил из кабинета Делькассе, теперь, после гибели «Буве», совершенно охладел. Он все время взвешивает выгоды выступления Италии, рекомендует своему правительству осмотрительность и осторожность. Между тем, в Лондоне Империали продолжает вести переговоры с Греем. Державы Тройственного согласия готовы обещать Италии почти все, на что распространяются ее вожделения: Трентино, Триест, большую часть Истрии, большую часть Далмации, Валону и ее хинтерланд, Родос, Додеканезос, Адалию — мало ли что еще! Итальянское правительство требует столько же славянских и греческих земель, сколько итальянских. Оно забывает стихи Данте: [528]

Si сот'a Pola pressa dal Quamaro
Che Italia chiude e suoi tennini bagna{*397}.
(Как у Полы близ Кварнаро, который замыкает Италию и омывает ее границы.)

Таким образом, Италии, которая совершенно не знала первых тяжелых времен войны, достанутся лучшие плоды победы. Совет министров желает, чтобы, по крайней мере, не обещали теперь Италии слишком много ни на Адриатическом море, ни в Малой Азии. Эти обещания могут, когда придет время, лечь тяжелым бременем на мирные условия. Делькассе поручено сдерживать пока итальянские аппетиты{*398}.

По мнению правительства, поездка принца Георга в Афины представляет только выгоды. Бриан уполномочен заявить брату Константина, что если Греция объявит себя противницей всех наших врагов, то мы гарантируем для нее защиту после войны от последствий насильственных действий со стороны Болгарии.

Румыния, видя теперь Россию увязшей в Польше, высказывает все растущие притязания (Бухарест, № 125 и 126). Россия же, которая уже видит Константинополь и проливы в своей власти, проявляет к Румынии больше сдержанности (Петроград, № 448); но она вместе с сэром Эдуардом Греем считает целесообразным предпринять демарш в Софии и заставить болгарское правительство немедленно высказаться за ту или другую сторону (Петроград, № 447; София, № 127).

Китченер заявил нашему военному атташе, что трудности, с которыми столкнулись морские операции в Дарданеллах, и невозможность приступить к высадке войск на полуострове без длительной и тщательной рекогносцировки отсрочат на известное время использование союзных контингентов. Ввиду этого Китченер по предложению генерала Гамильтона предписал направить британский экспедиционный корпус в Александрию и Порт-Саид. Он требует, чтобы генерал д'Амаде оставил в Лемносе только небольшую часть своих войск и отправил остальные в Египет (Лондон, № 514 и 513). Странная судьба экспедиции в проливы! [529]

Отправился в Жюйи близ Mo и посетил там лазарет, оборудованный группой американцев. Лазарет помещается в школе ораторианцев, существующей с 1638 г. В живописном здании, построенном еще старым аббатством и окруженном красивым парком, находятся могила и статуя кардинала де Берулль. Меня встретили посол Соединенных Штатов Шарп, который все еще не говорит ни слова по-французски, и многочисленный персонал американских врачей, хирургов и санитаров. В трех больших залах я беседовал со ста двадцатью — ста тридцатью ранеными; состояние их духа, как всегда, превосходное.

Среда, 24 марта 1915 г.

Феликс Декори, встретивший вчера на обеде у Поля Адама Думера, нашел его чрезвычайно возмущенным Жоффром. По его словам, Жоффр окружен комитетом младотурок, и беспомощность его скоро бросится всем в глаза. По словам Шарля Бенуа, в самой палате депутатов тоже очень раздражены главнокомандующим. В частности, его упрекают в том, что во время операций в Шампани он не предоставил генералу де Лангль де Кари свободного распоряжения своими резервами.

По словам самого Пенелона, большинство офицеров главной квартиры находит, что Жоффр должен был либо дать генералу де Лангль де Кари право использовать свои резервы, либо же взять на себя лично командование операциями. Таково мнение генерала Пелле, который должен заменить генерала Белена при Жоффре и станет отныне главным сотрудником главнокомандующего. Пенелон приветствует это, потому что у Пелле, бывшего военным атташе в Берлине, широкие взгляды. Однако Пенелон тут же заметил, что Жоффр не поддается влиянию своего окружения и, напротив, упрямо держится за свои собственные идеи. Никто в Шантильи не разделяет его уверенности, что война может быть окончена этим летом. Тогда как Жоффр желает скоро пустить в дело призыв 1916 г. и уже в июле зачислить в полки новобранцев призыва 1917 г., генеральный штаб считает, что это значит «поедать хлеб на корню» и что не следует [530] спешить с использованием на позициях последних призывов. Между тем, Мильеран по требованию Жоффра представил мне на подпись, и я подписал, законопроект, предписывающий зачисление в полки призыва 1917 г. Военная комиссия палаты соглашается вотировать только подготовительные меры и откладывает решение о зачислении до следующего закона. Мильеран готов был подчиниться, но Жоффр продолжает настаивать перед ним, и я не знаю, каково будет окончательное решение правительства.

У меня обедали в интимной обстановке Марсель Прево и Морис Донне с женами. Мы вспомнили идиллический завтрак в приорстве накануне моего отъезда в Россию{*399}. Марсель Прево мобилизован в качестве артиллерийского офицера; недавно в «Revue de Paris» появилась прекрасная статья его о «нытиках». Он рассказывает, что некоторые редакции кишат паникерами. Надо будет принять меры против этого упадка духа, который может стать роковым при затяжной войне.

Грей все еще продолжает беседы с Империали, Италия настаивает на нейтрализации берега Адриатического моря от Каттаро до Валоны и от Валоны до границы Эпира. Она требует для себя Далмации до пункта близ Рагузы, а также острова, лежащие по соседству с Истрией. Грей находит, что мы должны подписать теперь соглашение (Лондон, № 524).

Четверг, 25 марта 1915 г.

Мильеран и Оганьер сообщают совету министров, что английское правительство не рассчитывает фактически возобновить операции в Дарданеллах раньше 15 апреля. А пока будут отделываться словами. Эта экспедиция была предпринята наспех, недостаточно изучена в Лондоне, она является плодом фантазии морского министерства, причем не были приняты во внимание ни военные трудности, ни дипломатические последствия.

Берти от имени Грея вручил Делькассе ноту об итальянских предложениях (Лондон, № 530; из Парижа в Лондон, [531] № 916 и 917). Грей находит, что надо принять их без замедления, и совет министров, информированный Делькассе, решается пойти на них. Но Рибо, Думерг и Мильеран вместе со мной подчеркивают, что некрасиво ограничивать выгоды, оставленные для сербов. Впрочем, у нас еще нет согласия Сазонова (Петроград, № 460).

Пятница, 26 марта 1915 г.

Пьер Лоти просил меня несколько недель назад, чтобы Оганьер командировал его в военное министерство и дал ему, таким образом, возможность отправиться на фронт. Это было сделано, и я известил об этом Пьера Лоти. «Приятное известие, сообщенное вами, — пишет он мне, — наполняет мое сердце радостью, и я от всей души благодарю вас. А теперь я хотел бы в ожидании лучшего быть полезным Франции хотя бы своими писаниями. Я не хочу принадлежать к тем, кто ничего не знает, ничего не видят, не были даже на поле сражения и поэтому не могут ничего писать. Прошу вас, усмотрите в моих словах не придирки и жалобы, а исключительно желание работать для общего дела и для воздействия на нейтральные нации. Если бы я мог получить подобие миссии на Ипр и к королю Альберту, как это пришло в голову вам и Барту, это было бы для меня большим счастьем. Поскольку я остаюсь в пределах укрепленного лагеря Парижа, меня давит сознание своей бесполезности, тогда как я чувствую в себе силы быть полезным. Выражаю вам свое пламенное желание быть очевидцем событий и запечатлеть их для тех, кто не был их очевидцем».

Я послал Лоти рекомендательное письмо к королю Альберту. Лоти поехал в Ла-Панн и по своем возвращении написал мне на своих излюбленных желтых листочках: «Господин президент, в субботу я вернулся из Бельгии. Не решаясь еще раз просить у вас аудиенции, я позволяю себе выразить свою глубокую признательность в этом письме. Король долго беседовал со мной, он просит благодарить вас и сказать вам, что скоро напишет вам. Затем я по меньшей мере час беседовал с королевой. Хотя я не удостоился услышать грохота пушек, я кое-что видел между Ипром и Фюрнесом и [532] попытаюсь построить на этом свои статьи для американской публики. Если бы я хоть чуточку видел поля сражения, если бы меня хоть чуточку вовлекли в войну, как это не преминули бы сделать во всякой другой стране, кроме нашей, вместо того чтобы систематически держать меня вдали от нее, ах! я знаю, что мог бы написать не мимолетную (dirable) книгу во славу нашей Франции. Вы как-то раз сказали, быть может, в рассеянности: «Я пошлю (или повезу) вас в Эльзас». Я не забыл этих слов. Ах, если бы это могло осуществиться! Примите, господин президент, уверения в моей благодарности и почтительной преданности».

Да, конечно, я доставлю себе удовольствие и повезу Пьера Лоти в Эльзас, но что собственно понимает он под тем, чтобы быть вовлеченным в войну? Подразумевает ли он под этим участие в войне или описание ее?

Бельгийский король, со своей стороны, пишет мне: «Господин президент, я счастлив, что мог услужить и воздать должную дань великому французскому писателю, и поспешил исполнить выраженное вами желание. Королева и я находимся еще под обаянием нашего разговора с Пьером Лоти. Должен поблагодарить вас, господин президент, за чуткое внимание, проявленное вами в выборе такого представления для проверки фактов и освещения перед потомством роли бельгийских войск и общей доблести наших армий. Прошу вас принять уверения в моих искренних дружеских чувствах. Альберт. Фюрнес, 21 марта 1915 г.»

Я показал это письмо короля Лоти, который заметил на это: «Даже учитывая в этих словах просто комплименты, я счастлив, что мое небольшое посольство не оставит в Бельгии плохого впечатления, и глубоко признателен вам за это сообщение. А теперь я буду жить надеждой на обещанную вами поездку в Эльзас. В ближайшем номере «Illustration» начинается серия моих статей о поездке в Бельгию».

Суббота, 27 марта 1915 г.

В два часа я выехал на автомобиле из Парижа, останусь ночевать в префектуре департамента Марны. Сопровождают меня только генерал Дюпарж и полковник Пенелон. [533]

Обедал в Шалоне с префектом Шапроном, командующим 4-й армией генералом де Лангль де Кари и командующим 6-м округом генералом Дальштейном. Нашел де Лангль де Кари в очень оптимистичном настроении. Когда я в наши прежние встречи спрашивал его, рассчитывает ли он в один прекрасный день прорвать фронт неприятеля, он отвечал мне очень сдержанно. Сегодня он более уверен. Он говорит мне, что не только он сам, но все его офицеры и солдаты убеждены теперь, что приобрели неоспоримый перевес (ascendant) над противником. Битва на Марне показала, что, если поставить себе это задачей, мы можем вышибить немцев из их позиций. На мой вопрос генерал де Лангль де Кари дает мне определенно понять, что, если бы он мог свободно распоряжаться своими резервами, он форсировал бы вторые линии неприятеля. Он не жалуется на то, что был парализован главной квартирой, — он слишком тактичен и дисциплинирован, чтобы высказывать подобные обвинения, — но когда я задаю ему вопросы, он не отказывается высказать мне обиняком свое мнение, а его мнение сводится именно к этому. Главная квартира неправомерно отняла у командующего армией право распоряжаться своими резервами. Это замедлило наши движения и дало немцам время укрепиться на своих вторых позициях, защищенных так же, как и первые линии.

Воскресенье, 28 марта 1915 г.

В половине восьмого утра я отправился на автомобиле в Шалон вдвоем с генералом де Лангль де Кари. Дюпарж и Пенелон следовали за нами в другом автомобиле. Мы спустились по долине реки Турб мимо Сомм-Турб, Сен-Жан-сюр-Турб, Лаваль и Варжмулен. Картина ужаснейшего разрушения. Все деревья срезаны, точно бритвой. Не видать ни кустика, ни травинки. Одна сухая меловая почва. В пыли двигаются люди, обозы, лошади 16-го и 17-го корпусов. Делаем остановку в разрушенной дотла деревне Варжмулен. Погреба ее служат убежищем для наших солдат. На всем протяжении долины досчатые хижины, шалаши, пещеры троглодитов, кое-где палатки — вот как расквартированы [534] войска. Чтобы не привлечь внимания самолетов неприятеля своими автомобилями, мы отправляемся пешком в зону, часто обстреливаемую немецкой артиллерией, и доходим до командного поста генерала Видаля, командующего одной из двух дивизий 16-го корпуса. Почва изрыта разрывными снарядами. Не успел генерал Дюпарж выйти из своего автомобиля, как совсем близко от него взорвались две гранаты, подняв столб черного дыма, но никого не ранив. По дороге к командному посту мы проходим мимо наших стреляющих батарей 75-миллиметрового калибра и оставляем их позади себя. Затем мы поднимаемся на покрытый деревьями пригорок, где находится генерал Видаль с несколькими солдатами. Немцы уже несколько дней как открыли это место и «поливают» его снарядами. Но в данный момент они перестали стрелять. Вершина холма изборождена окопами и водами, ведущими к наблюдательным пунктам, покрытым бревнами и листьями. Солдаты называют этот командный пункт «балконом». Отсюда мы хорошо видим тригонометрический пункт 196 и территорию, выигранную в последних сражениях, но с тех пор беспрестанно обстреливаемую неприятельской артиллерией. Возвращаемся пешком по полям, изрытым гранатами. Осматриваем в Варжмулене помещения войск в погребах и в настоящих пещерах. Солдаты преисполнены воодушевления. Поднимаемся по долине Турб. В Лавале останавливаемся на момент у командного поста генерала Гроссетти, командующего теперь 16-м корпусом. Прежде он командовал дивизией, так блестяще отличившейся в Ньюпорте. В Сен-Жан-сюр-Турб осматриваем лазареты, устроенные в церкви и в палатках. Много раненных в грудь и голову. В Сомм-Турб большие досчатые бараки, очень низкие, сколоченные наспех, солдаты счастливы, когда их сменят и они могут отдохнуть здесь на соломе. Отсюда мы прошли четыре-пять километров на северо-запад и попадаем в авиационный парк 17-го корпуса, размещенный среди сосен. Офицеры и саперы построили здесь бараки из досок и разбили вокруг них клумбы, с дорожками, посыпанными песком и украшенными ракушками. Мы входим в некоторые из этих домиков, они воистину очаровательны, [535] и мы находим в них веселых жителей Тулузы. Завтракаем в хижине капитана, командующего парком. В небольшом камине ярко горит огонь, но ветер и холод проникают через щели бревенчатых стен, и окошечко на крыше пропускает мало света в каморку. Зато с каким аппетитом поедаем мы яичницу, картофель и говядину, любезно предложенные нам хозяином!

После чашки превосходного черного кофе мы присутствуем при маневрах нового привязного шара, только что полученного в этой армии; он совершенно походит на немецкие Drachen. Он имеет продолговатую форму в виде гусеницы; в своей задней части он имеет расширенный придаток, который служит ему рулем; кроме того, снабжен длинным хвостом на манер воздушного змея. Он безобразен, но зато более устойчив, чем круглые шары.

Во второй половине дня мы отправились к генералу Гуро, который командовал прежде 10-й дивизией и был ранен в Аргоннах, а теперь командует в Шампани колониальным корпусом. Войска всюду восторженно встречают нас. К концу дня мы уезжаем, наконец, в Сент-Менегульд, где для меня приготовлена в частном доме комната, в которой, увы, останавливался на ночлег кронпринц.

Обедаю с генералом Саррайлем, который по-прежнему командует 3-й армией. Он далеко не так уверен в возможности прорыва неприятельского фронта, как генерал де Лангль. Он предпочел бы оперировать на другом театре военных действий. Во всяком случае утверждает, что в Аргоннах мы можем выиграть лишь очень незначительный клочок земли, заплатив за него слишком дорогой ценой. Если мы желаем прорвать немецкие линии, то, по его мнению, мы должны пытаться сделать это либо в Бельгии, либо у Спенкура, либо в Эльзасе, причем в этом последнем случае должны стараться пройти через один из рейнских мостов и дойти до великого герцогства Баденского. Однако он лично предпочитает действовать у Спенкура. Саррайль с раздражением говорит о получаемых им от главной квартиры приказах и контрприказах. Он, видимо, очень зол на Жоффра. Сообщает мне, что главнокомандующий потребовал от него доложить ему в точности о содержании [536] нашего разговора. Что это? Недоверие к Саррайлю? Или недоверие ко мне? Как бы то ни было, я встретил столько различных мнений, сколько мундиров.

Понедельник, 29 марта 1915 г.

Сегодня утром я с Саррайлем и в сопровождении Дюпаржа и Пенелона отправился в Гессенский лес, на тригонометрический пункт 290. По дороге мы проехали Илетт, Клермон и Обревилль, несчастные коммуны, столь знакомые мне. С упомянутого пункта прекрасно виден холм Вокуа, на котором было пролито столько крови, видны жалкие остатки этой бедной маасской деревушки. Здесь в погребах разрушенных домов окопались друг против друга французский и немецкий полки. В Клермоне и Обревилле мы как раз встретили войска, возвращающиеся из Вокуа, у них прекрасный вид. В течение нескольких часов мы осматриваем окопы в лесу Шалад, бараки, наспех построенные солдатами, тяжелые орудия, искусно замаскированные в купе деревьев. Вечером я возвратился в Париж, причем перед моими глазами продолжали стоять эти картины войны.

Вторник, 30 марта 1915 г.

Перед заседанием совета министров ко мне пришел Мильеран и рассказал мне о разговоре, который он имел вчера в Париже с Китченером. Английский военный министр обещает послать до конца апреля во Францию две новых дивизии, так что к этому времени Жоффр сможет высвободить 9-й и 20-й корпуса, и у него будет армия в восемь корпусов для маневренных действий. Для операций в Дарданеллах Китченер полагает отправить экспедиционный корпус через Эгейское море и высадить его на юге полуострова Галлиполи позади Седил Бар, напротив Чанака.

По сведениям Оганьера, форты были повреждены нашей бомбардировкой, но из строя выведено было только одно орудие, и поэтому результаты были в общем очень неважными. Уинстон Черчилль все же хотел, чтобы эскадра продолжала свои операции, не выжидая сухопутных войск; английский адмирал Робек возражал против этого, и его мнение взяло верх. [537]

По вопросу о командовании сухопутными армиями Китченер заявил, что вполне согласен с Жоффром относительно необходимости единства. Он с самого начала войны отдал указание Френчу и готов сообщить их Полю Камбону, чтобы Жоффр в случае надобности мог сослаться на них. «Но, — заметил он, — почему вы не производите Жоффра в маршалы? Френч постоянно возражает, что он является маршалом, тогда как Жоффр только генерал».

Китченер продолжает настаивать на Дюнкирхене в качестве морской базы, но был поражен некоторыми замечаниями Жоффра и требует, чтобы вопрос был рассмотрен на месте смешанной комиссией. Китченер утверждает, что, по его сведениям, Германия объявит войну Голландии с целью приобретения новых морских баз и получения свободы действий в тылу Бельгии. «Что сможем мы в таком случае сделать для помощи Голландии?» — воскликнул английский министр. Вместо ответа Жоффр только воздел руки к небу.

Мильеран в общем весьма удовлетворен своим разговором с британским коллегой, но нашел, что маршал Френч и его министр слишком пикируются.

Делькассе радостно сообщает совету министров, что теперь девять шансов из десяти в пользу вступления Италии в войну. Но Сазонов, который вначале склонен был сверх меры приносить в жертву интересы Сербии, теперь в такой же мере впал в противоположную крайность и на первых порах как бы готов был пренебречь выгодами итальянского вмешательства. Делькассе пришлось послать третьего дня телеграмму Палеологу (№ 492 и сл.). Я нашел ее по своем возвращении, сегодня он прочитал ее в совете министров, и она привела в восторг Рибо, Томсона и Самба. Италия сделала один шаг (Лондон, № 544). Согласно ноте, сообщенной Извольским, Россия, со своей стороны, сделала другой шаг (Петроград, № 482 и 483). Она поручила графу Бенкендорфу объявить Грею, что рассчитывает на него в достижении наиболее благоприятных условий для Сербии, но не осталась на непримиримой позиции. Итак, казалось, все налаживается, как вдруг Сазонов, под предлогом, что не желает насиловать славянскую совесть, снова раздумал и ответил на телеграммы [538] Делькассе, что Италия уже не может не напасть на Австрию, что она, во всяком случае, выйдет из своего нейтралитета и что поэтому нет оснований проявлять по отношению к ней такую щедрость (Петроград, № 488).

Среда, 31 марта 1915 г.

Державы Тройственного союза продолжают изучать будущий временный статус Константинополя. Париж, Лондон и Петроград ежедневно обмениваются телеграммами. Можно подумать, что наши знамена уже развеваются над Золотым Рогом и три вероисповедания отвоевывают друг у друга храм святой Софии.

Дальше