Глава девятая
Четверг, 29 октября 1914 г.
Вчера вечером выехал с министром финансов Рибо и министром общественных работ Марселем Самба поездом из Бордо, сегодня утром прибыл на вокзал инвалидов и немедленно отправился в Елисейский дворец, все еще пустынный и унылый, с голыми стенами. Моя преданная Бабетт, собачка-бриарка с длинной шерстью, весело приветствовала меня.
Принимаю в своем рабочем кабинете сначала военного губернатора, затем префекта Сены. Генерал Гальени кажется мне теперь несколько склонным к критике. Однако при всем том его замечания заслуживают внимания правительства и моего. Фронт слишком растянут, говорит он, завеса наших войск слишком слаба, «из кружева». Он убежден, что немцы бросят во Францию еще значительные новые силы. Я отвечаю, что мы вынуждены держать всю линию фронта от моря до Швейцарии, так как у союзников нет более мощных активов. Мы должны, продолжает он, спешно создать территориальные дивизии. Он считает, что их легко отправить в Париж и вверить его начальству. Берется обучить их и отправлять на фронт по мере того, как их будут требовать от него. Он сурово отзывается об «инерции» канцелярий военного министерства.
Делание сообщает мне, кажется, не без доли злорадства, о кампании, которую, по его словам, ведут против меня «консервативная буржуазия и, в частности, круги адвокатуры и суда». Мне, как говорит он, не делают никаких конкретных упреков, но эти господа в плохом настроении и, [317] естественно, ополчаются против меня. Это настроение, быть может, в большей мере результат расстройства экономической жизни, пролонгации моратория, застоя в делах, нежели ужасов войны. Оно проявляется в мягких, но непрекращающихся насмешках над «правительством в Бордо», причем олицетворением правительства охотно считают президента республики.
Извещенный офицерами связи о моем приезде в Париж, генерал Жоффр тоже явился провести со мной часок. Он, как всегда, вполне владеет собой, и его умышленный оптимизм нисколько не расстроен длительностью операций и их неопределенным характером. Он продолжает считать, что правительство не должно возвращаться теперь в Париж. Но приводимые им аргументы не кажутся мне безусловно убедительными, и я не скрываю от него своего мнения. Он теперь спокойнее, чем в последнее время, в вопросе о военном материале и снаряжении, хотя медленность производства все еще приносит разочарования. Он был очень встревожен событиями в Бельгии, но послал Фошу одно за другим подкрепления и считает, что с этой стороны опасность устранена. Он поедет со мной в воскресенье в Дюнкирхен и в понедельник в Фюрнес. Лорд Китченер велел передать мне, что будет счастлив встретиться с Жоффром, Мильераном и мною.
Чтобы прощупать немного ту недовольную буржуазию, о которой мне с такой настойчивостью говорил префект Сены, я поехал в академию. Я отправился туда в обществе моего друга Эжена Брие, который на днях уезжает в Соединенные Штаты и берет от меня рекомендательное письмо к президенту Вильсону. Он сообщил мне, что сегодня академия будет редактировать ответ на манифест девяноста трех представителей немецкой интеллигенции {32}, пытавшихся возложить на союзников ответственность за войну, и сказал, что многие из моих собратьев по академии желали бы знать мое мнение относительно предполагаемого текста ответа. У меня не было ни малейшего возражения по поводу прочитанного мне текста. Он составлен Эрнестом Лависсом, и академия приняла его единогласно. Марсель Прево, служащий теперь в чине артиллерийского капитана в укрепленном лагере, [318] явился в форме, чтобы выполнить свою роль председателя академии и председательствовать на заседании. Пьер Лоти, который благодаря Гальени тоже снова надел свой мундир морского офицера, принес нам на это мирное собрание помощь от флота.
Некоторые академики, и я в том числе, были того мнения, что после нашествия немцев на Бельгию избрание в академию такого писателя, как Метерлинк, имело бы важное значение в глазах всех дружественных народов. Однако Лависс сообщил мне, что Лами и другие академики противятся этой кандидатуре. Они находят, что Метерлинк является скорее представителем немецкого духа, чем французского, и, кроме того, ссылаются также на то, что некоторые его книги включены в индекс — возможно даже, что в этом заключается основной мотив их оппозиции. Если избрание не может быть единогласным, то, конечно, лучше отказаться от нашей идеи и не воздавать Бельгии почести, которая подверглась бы оспариванию.
В конце дня Госсорг, вице-председатель ассоциации парламентских журналистов, сказал мне, что в палате, где слоняется несколько праздных депутатов, мне делают упрек в том, что я посвятил первый день своего пребывания в Париже академическим пустякам. Быть может, они правы. Но строгая конституция не разрешает мне прогуливаться по кулуарам Бурбонского дворца. А затем манифест девяноста трех, пожалуй, вовсе не является такой уж мелочью.
Пятница, 30 октября 1914 г.
Вместе с министром общественных работ Марселем Самба инспектировал различные военные учреждения, работающие на распределительных пунктах вокзалов в Нуази-ле-Сек и Пантен. В Нуази нас обступила толпа, проявлявшая весьма благожелательное отношение к нам. Самба приятно удивлен оказанным нам приемом. «К счастью, — говорит он, — взгляды народа нисколько не походят на взгляды некоторых народных представителей». Мы с интересом осматриваем в помещениях вокзала аптеку и помещения военной врачебно-санитарной части. Мы осматриваем почтовые вагоны, продовольственные [319] склады интендантства, груды припасов и консервов, отбросы и обломки, подобранные на полях сражения артиллеристами и саперами. В Пантене остановился санитарный поезд. Я вхожу в вагоны, подолгу беседую с ранеными. У них и здесь только одна забота — поскорее выздороветь, чтобы вернуться на фронт. На военном кладбище в Пантене я возложил венок. Дождь моросит на свежие могилы. Много родственников, они молятся за умерших и имеют вид людей, примирившихся со своей судьбой.
После обеда другие посещения. Мы были в госпитале Вожен, в лазаретах в большом дворце на Елисейских полях, в лазарете, устроенном академией на площади святого Георгия в отеле Тьера; в административном комитете лазарета академии участвуют Фредерик Массон, Габриель Ганото, Эмиль Пикар и другие «санитары» с громким именем. Фредерик Массой с добродушной ворчливостью не скрывает от меня, что не одобряет нашего отсутствия в Париже. «Я тоже, — отвечаю я ему смеясь, — но попробуйте убедить военные власти. Думаю, они ни в чем не смогут отказать историку Наполеона». Я спрашиваю его мнения, что лучше передать мне для раненых: знаки отличия или деньги? «Несколько знаков отличия, — говорит он, — и побольше денег». Я, как могу, исполняю это категорическое указание.
В конце дня я с Рибо и Самба отправились на главную почту ознакомиться с работой ее гражданских и военных отделов. Не проходит дня, чтоб я не получал очень резких жалоб против полевой почты и не сообщал о них военному министру. Все попытки реформ не привели до сих пор ни к какому результату. На главную почту ежедневно поступают более девятисот тысяч писем, адресуемых на фронт. Тем не менее почтовые работники утверждают, что теперь всякая волокита уже изжита и только заказные отправления приходят с запозданием на восемь дней, но и это скоро будет приведено в порядок.
Перед зданием главной почты сгрудилась большая толпа прохожих и любопытных, которые приветствуют нас при нашем выходе. Очевидно, парижане в целом не питают к правительству злобы за это долгое отсутствие. Однако ругательные [320] письма продолжают поступать, министров и меня продолжают называть «мародерами» и находящимися «в бегах» — потому только, что правительство считало своим долгом подчиниться требованиям военной власти. Истории нелегко будет уничтожить эту цепкую, ядовитую легенду.
Суббота, 31 октября 1914 г.
Утром садимся с Гальени в автомобиль и объезжаем восточный и северный участки укрепленного лагеря. Гальени продолжает сурово отзываться о работе военного министерства и жаловаться на то, что не сформирована территориальная армия. Каждый раз, когда я обращаюсь к Мильерану, он отвечает мне, что мы формируем новые дивизии, как только собираем необходимый для учебы командный состав, но в последнем все более чувствуется недостаток. Гальени признает сложность проблемы, но высказывает опасение, что военная администрация не видит всей важности этой проблемы. Мы проезжаем через Mo, и Гальени показывает мне за городом окопы, которые немцы вырыли в тот момент, когда против их ожидания начались битвы на Урке и на Марне. Хотя эти окопы созданы наспех, они глубоки и устроены по всем правилам военного искусства. Затем генерал подвез меня к окопам, которые по его приказу вырыты за последние два месяца. Работы велись весьма энергично, и я поздравляю с этим Гальени.
«Мы, — говорит он, — изучили первые военные события и извлекли из них положительные уроки, которыми и руководствовались. Мы уже не рассматриваем те укрепления, которые предусматриваются в старых планах, как крайнюю линию укреплений. Мы старались отодвинуть линию сопротивления как можно дальше от города. С этой целью мы подготовили позиции, которые в случае надобности могут быть заняты отчасти мобильным гарнизоном, отчасти полевыми армиями. На основе этой концепции, плода опыта, нами уже построена линия укреплений от Терена до Огомна. Слева она упирается в мостовое укрепление, построенное нами севернее Бове, справа она тянется до Лонгпон и долины Савьер. На известных промежутках она снабжена [321] защитными сооружениями, мы возвели их вдоль Терена, южнее Бове, вдоль Уазы, между Крейль и Вербери, вдоль Отомны и, наконец, на северных опушках лесов Виллерс-Коттере и Ретцского. Все эти работы были выполнены исключительно войсками укрепленного лагеря. Кроме этих линий, мы решили создать еще одну, которая позволила бы в случае необходимости перенести поле военных действий еще дальше. Она теперь строится. Я сейчас покажу вам ее. Слева она упирается в Эпт, справа — в Урк. Как вы увидите, работы уже подвинулись далеко вперед. Мы использовали на них войска укрепленного лагеря, а также пятнадцать тысяч безработных рабочих, которым мы дали работу». Одновременно Гальени передал мне несколько докладных записок; одна из них, с чертежами в тексте, содержит данные по устройству окопов, нормы их ширины и глубины, подчеркивает неудобство слишком прямолинейных направлений и профилей с резкими выступами, указывает лучший способ устройства сообщений и прикрытий. По всему, что говорит Гальени, видно, что это человек порядка и методичности.
Во второй половине дня я принимал в Елисейском дворце Этьенна Лами, неизменного секретаря французской академии. Он весьма лояльно объясняет мне, по каким соображениям он является противником кандидатуры Метерлинка. В Бельгии католическое правительство. Мы рискуем возбудить его недовольство. Зато Лами считает, что после войны мы можем принять в академию союзных государей, причем он, волнуясь, говорит о победе, как о чем-то реальном, уже находящемся в наших руках.
Массар, вице-председатель муниципального совета и редактор «La Patrie», в форме капитана территориальных войск, с грустью говорит мне, что Париж начинает отделяться от правительства и от меня; в трамваях ведутся неприятные разговоры; война причиняет много бедствий; газеты жалуются на цензуру; можно ожидать беспорядков в тот день, когда будут отменены пособия семьям мобилизованных. Я отвечаю Массару, что они не будут отменены до заключения мира и даже тогда не будут отменены сразу. Тем временем Рибо вынужден изобретать новые способы для приведения [322] бюджета в равновесие, так как считает затруднительным требовать новых налогов от налогоплательщиков, которые почти все находятся на фронте. Нам придется жить на ссуды Французского банка и на эмиссию бонов национальной обороны. Это, конечно, не является безупречным финансовым режимом, война заставляет нас влезать в долги, которые рано или поздно лягут тяжелым бременем на наше народное хозяйство и нашу валюту.
Воскресенье, 1 ноября 1914 г.
В половине девятого утра приехал из Бордо Мильеран. Мы немедленно отправились в Дюнкирхен — Мильеран, Рибо и я. Ехать поездом не представляется возможным. Все пути забронированы в настоящий момент для перевозок войск, происходят интенсивные транспортировки войск во Фландрию. Поэтому мы отправляемся в путь на автомобилях военного министерства. До Амьена я прошу Рибо сесть в мою машину. Завтра утром он должен расстаться со мной в Дюнкирхене и отправиться в департамент Па-де-Кале, который он представляет в сенате. Он сегодня в ударе и изливает предо мной свою душу. О работе военного министерства отзывается с такой же суровостью, как Гальени. Он находит и говорит, что мнение его разделяют некоторые другие министры: Оганьер, Сарро, Самба, — что в военном министерстве есть какая-то сила инерции, которую надо сломить... Мы едем среди восхитительного ландшафта, листья деревьев позолочены осенью, небо прозрачно-голубое. А там, на фронте, люди убивают друг друга по воле двух высокомерных и ослепленных монархий.
Завтракаем в Амьене, в тихом Рейнском отеле, в котором я некогда останавливался с мадам Пуанкаре, когда выступал здесь в суде. Счастливые времена, безвозвратно минувшие. Две ручные чайки, меланхолично купавшиеся тогда в брызгах садового фонтана, еще здесь, они прохаживаются со степенным видом и тоскуют по морю. С нами завтракает приехавший из ставки Жоффр. Над городом летает нескромный, но безобидный наблюдатель, немецкий аэроплан «Taube». В четверть второго я с Рибо, Мильераном и Жоффром [323] уезжаю из Амьена в четырехместном автомобиле. Главнокомандующий, как всегда, спокойный и улыбающийся, выслушивает без видимого разочарования сообщения военного министра о темпах заводов, работающих на оборону, к сожалению, все еще очень медленных. Всюду, где мы проезжаем — в Сен-Поле, в Сент-Омере — большое оживление. Вот Туссен: жители толпой отправляются с цветами на кладбище, где с каждым днем растет число свежих могил. Близ Сен-Поля неприятельский самолет, жужжащий над нашими головами, сбрасывает бомбу в сотне метров от автомобиля, на котором следуют за нами наши офицеры. Обошлось без несчастного случая. На дорогах множество английских, бельгийских и французских транспортов под военным конвоем. Мы приезжаем в Дюнкирхен к пяти часам вечера и останавливаемся у приятеля г. Теркема, мэра города и капитана пехоты.
С 23 сентября Дюнкирхен защищен от неприятельского нашествия естественным оружием, к которому он так часто прибегал в своей истории, — наводнением. Воды Изера выведены в район Моэр; воды Аа тоже разлились в равнину; вокруг города, наподобие Берга, простирается водяная скатерть приблизительно в восемь тысяч гектаров. Не без чувства глубокого волнения я въезжаю в этот знаменитый город Жана Барта, население которого встречало меня дважды в прошлом июле — первый раз со столь жизнерадостным энтузиазмом, второй раз — со столь благородной серьезностью и доверием. Начиная с середины октября, над городом неоднократно появлялись неприятельские аэропланы, сбрасывали бомбы и убивали жителей. Три дня назад две бомбы упали близ ратуши, которая служит теперь резиденцией главы бельгийского правительства (он же военный министр Бельгии) барона де Броквилля. Надписи на многих подвальных помещениях указывают, что последние предназначены городским управлением для убежищ прохожих, застигнутых бомбардировкой{*275}. [324]
Лорд Китченер явился на назначенное нами свидание{*276}. Это человек высокого роста, с энергичным лицом, живыми и пронизывающими глазами под резко очерченными дугами бровей, коротким, слегка курносым носом, густыми, закрученными вверх усами, крепкими скулами и тщательно выбритым подбородком. Он носит генеральскую форму защитного цвета, явился без пышной свиты и говорит с нами просто и задушевно. Мы сразу приступаем к делу. Китченер говорит нам, что английская артиллерия располагает теперь только шестьюстами снарядами на орудие и что в Англии до сих пор производится только двадцать тысяч снарядов в неделю, приблизительно на четыреста восемьдесят орудий. Он даже высказывает пожелание, не могли ли бы мы дать взаймы несколько орудий английской армии. Рассмотрев этот вопрос и согласовав его с Жоффром, Мильеран обещает триста орудий 90-миллиметрового калибра. Английский министр считает немецкое наступление, развертывающееся во Фландрии, грандиозным и полагает, что оно еще разовьется с помощью новых военных средств. «Я боюсь, — говорит он нам без обиняков, — как бы английская армия, еще слишком малочисленная, не дрогнула под таким ударом. Мы рассчитываем на вашу поддержку. Действительно, как сообщил нам Жоффр, англичане на этих днях несколько подались назад. Они очень храбры. Но после двухдневного или трехдневного боя они приступают к перегруппировке, сменяют свои ряды, и неприятель пользуется этим, чтобы возобновить свои атаки с удвоенной силой. На это жалуется также Фош, который тоже явился в Дюнкирхен для совещаний с Китченером и с нами.
С 4 октября Фош, как я уже упоминал, — заместитель главнокомандующего. 25 октября он перенес свою штаб-квартиру из Дуллана в Кассель. В то время, когда он приступил к своим новым обязанностям, немцы уже старались обогнать нас и прийти первыми к морю. Чтобы догнать и перегнать их, наши войска одни за другими направлялись к [325] Сомме и Па-де-Кале. Маршал Френч, выразивший желание приблизить английскую армию к ее морским базам, концентрировал войска в районе Газебрука и Сент-Омера; все настоятельнее появлялась необходимость согласовать операции этих войск с операциями наших и бельгийских войск. Эта деликатная задача выпала на долю Фоша. Это была первая попытка единого командования, попытка еще очень робкая и несовершенная. Во всяком случае, этот опыт не пропадет даром, и в один прекрасный день, в марте 1918 г., англичане и французы с пользой вспомнят его урок.
Привлеченный обширной равниной Фландрии, где в течение веков разрешалось так много войн, Фош вначале, в первой половине октября, намеревался бросить франко-британские войска на Менен и Куртре. Однако падение Антверпена, последовавшее 9 октября, заставило Фоша отказаться от этого заманчивого проекта, и вместо атаки он должен был подготовить оборону и обеспечить отступление бельгийской армии. Неприятель дошел уже до дюн и подступил к Ньюпорту. Тогда Фош делает мастерский шаг и бросает на позиции 42-ю дивизию, ту самую, которую он так смело послал в обход Сен-Гондских болот в сражении на Марне. Она без единой остановки пришла к бельгийской границе и получила задание от Фоша служить опорой бельгийцам в Ньюпорте и на Изере. Таким образом, шесть бельгийских дивизий, остановившихся на одной линии, оказались в состоянии сохранить за своим отечеством клочок территории, за который они уцепились, как за эмблему национальной независимости. Отныне фронт союзников во Фландрии построен более прочно: на правом фланге — англичане, в центре — французы, бельгийцы — на левом фланге, а 42-я дивизия — на крайнем левом фланге близ моря, где стоят на страже английские мониторы и контрминоноски. Наши войска тоже получили в разное время подкрепления: 11-й, 16-й, 32-й и 20-й корпуса. 22 октября генерал Фош по согласованию с нашими бельгийским и английскими союзниками отдал приказ к наступлению, чтобы предупредить и расстроить большую немецкую атаку, в близости которой он все более убеждался. Это было возобновление битвы на Изере, за которой вскоре последовало сражение под Ипром. [326]
В первых же боях мы были остановлены немцами, которым удалось перебросить одиннадцать мостиков через Изер. Тогда, 27 октября, гений бельгийцев открывает шлюзы, и натиск неприятеля разбивается о силу воды. Фош рассказывает мне все эти подробности с большой скромностью и простотой. Он сообщает мне также про инцидент, происшедший третьего дня и сильно его взволновавший. Вечером 30 октября он вдруг узнал, что неприятель одним ударом разорвал завесу британской кавалерии и завладел Рамскапеллем и Голлебекем. Фош помчался в полночь к маршалу Френчу и разбудил его. «Есть у вас резервы?» — спрашивает Фош. — «Увы, нет», — отвечает Френч. — «Я вам пошлю их. Продержитесь, пока они подойдут». — «Я сделаю, что возможно». В два часа утра Фош вернулся в Кассель и отдал приказ о посылке подкреплений для английской армии. Но 1-й британский корпус был почти уничтожен. Маршал Френч собирался же отозвать свою артиллерию и даже перейти в отступление. Фош мчится в Вламертинге и вызывает к себе Френча. «Верьте мне, — говорит он Френчу, — если мы обнаружим свою слабость, мы будем сметены, словно соломинки. Удерживайте, чего бы это ни стоило, ваш 1-й корпус на его позиции. Я брошу в атаку французские войска на правом и левом флангах». Фош схватил с конторки листок бумаги, набросал на нем в четырех строках свой план и протянул записку Френчу. Тот прочитал ее, написал от себя несколько слов, позвал своего офицера-ординарца и сказал ему: «Отнесите этот приказ». Катастрофа была предотвращена{*277}. Правда, немцам еще удалось вчера, 1 ноября, взять Мессин и Витшаэте, но в конце концов неприятель был остановлен. Фош с большой похвалой отзывается о храбрости англичан, но они, по его словам, все еще как бы смешивают войну с крупным спортом и воображают, что на войне можно по своему усмотрению выбирать часы боя и часы отдыха. Между тем неприятель не ждет. Настала пора, когда наши союзники должны отказаться от этой манеры или же получить [327] смену. Сам Китченер при всем своем хладнокровии признается нам, что не без некоторой тревоги думает об участи небольшой английской армии. Фош обещает ему поддержку французских войск, но добавляет: «Пошлите нам как можно скорее дивизии, формируемые вами». — «Через восемнадцать месяцев во Франции будет миллион английских солдат», — говорит Китченер. — «Восемнадцать месяцев! Лучше пошлите меньше солдат, но скорее!» Но английский министр отвечает, что он должен все предусмотреть. Не исключена возможность попытки высадки немецких войск в Англии, поэтому необходимо оставить некоторые силы в Англии. Кроме того, необходимо обучить новобранцев, прежде чем посылать их во Францию. Китченер говорит, что нашел английское военное министерство совершенно неподготовленным и должен все организовать экспромтом. Одним словом, он снимает во Франции помещения на два года и обещает нам, что английские войска будут прибывать мало-помалу, начиная с настоящего момента и до истечения этого срока. Тем временем те, кто уже на месте, будут всеми силами помогать нам противостоять натиску неприятеля. «Два года, два года, — замечает мне Рибо, — неужели он думает, что война продолжится два года?»
Бельгийский премьер де Броквилль, который предпочитает не уезжать к правительству короля в Гавр, а оставаться рядом с королем и армией, — человек совершенно иного склада, чем Китченер. Это не военный, а штатский человек, элегантный, с загорелым, выразительным лицом, черными глазами, плавной речью и улыбкой на устах, однако у него, как и у Китченера, тоже чувствуются энергия и решимость, большая внутренняя сила, неугасающий внутренний огонь. Мало того, он на вид гораздо менее пессимистичен, чем его британский коллега. Фош, как и я, боится, что Китченер не совсем уверен в долгом терпении французов и считает нас неспособными к начинаниям на долгий срок. Перед обедом и за обедом Фош без устали повторяет Китченеру: «Мы будем держаться, будем держаться до конца». Как мне кажется, английский министр несколько успокоился насчет наших диспозиций. Под наружным спокойствием и — даже [328] можно сказать — безразличием он тоже скрывает непоколебимую волю, не обладая экспансивным энтузиазмом, он будет служить союзным нациям своей упорной энергией.
Я оставляю на обед лорда Китченера, де Броквилля, французских министров, присутствующих генералов и мэра города. Разговор между ними принимает более задушевный характер и продолжается до позднего вечера.
Понедельник, 2 ноября 1914 г.
День мертвых{*278}. Но теперь каждый день — день мертвых. Немцы продолжают свой неистовый натиск в направлении Кеммеля, но им более не удается продвинуться вперед.
Рано утром мы с Мильераном выезжаем из Дюнкирхена по дороге, ведущей в Бельгию. Дороги переполнены тележками, повозками, линейками, перевозящими эмигрантов всех возрастов с их мебелью, гардеробом, бельем, продуктами. Зрелище отчаяния, ужаса и нужды. Повсюду встречаются также солдаты, французские, английские и бельгийские, одни в строю, другие на отдыхе на своих стоянках. Мы переезжаем границу и приезжаем в Аденкирк, где жалко плетутся в грязи сотни военных и штатских. Со своей обычной любезностью король Альберт приехал сюда, чтобы встретить нас на бельгийской территории. Он в походной форме, на его черном гусарском ментике приколота французская военная медаль, другие знаки отличия отсутствуют. Благожелательным, скромным, почти робким тоном он благодарит меня за мое посещение и воздает хвалу нашей армии, особенно же 42-й дивизии, которая послужила прикрытием для левого фланга бельгийцев, и морским частям, которые поддержали их на правом фланге. «Я не скрываю от себя, — скромно заявляет он мне, — что это они дали мне возможность защитить от нашествия неприятеля небольшой уголок бельгийской территории». Я отвечаю ему, что Бельгия в своей лояльности дала в первый момент Франции, захваченной врасплох немецкой агрессией, время концентрировать свою [329] армию и привести себя в состояние обороны. Таковы были первые приветствия, которыми мы от имени наших стран обменялись без пышного церемониала в утопающей в грязи деревушке Фландрии. Король посадил меня в свой автомобиль. Мильеран, Жоффр, Дюпарж и офицеры следуют за нами в других автомобилях. Так поехали мы свежим осенним утром вдоль фламандских дюн к небольшой вилле на песчаном пляже Ла-Панн, где вот уже несколько дней как королева Елизавета устроила свою военную резиденцию. То, что жители прибрежной полосы в Бельгии называют Панн, очевидно, является параболическим углублением почвы, там и сям образующимся в цепи дюн под двойным действием моря и ветра; центр его имеет тенденцию все более отодвигаться к суше, тогда как оба крыла, напротив, вытянуты вперед. В этом скромном убежище бельгийская королевская чета укрывает будущее благородного народа. Я вхожу. Светлый салон, очень простая обстановка. Королева в белом платье встречает меня с бесконечной любезностью. Тонкая и хрупкая, она, казалось бы, должна была быть сломлена разразившейся бурей, но она обладает душой которую ничто не в состоянии сломить. Она всецело отдалась своему мужу, своим детям, Бельгии. Она живет только для семьи и для своей второй родины. Королева осведомляется у меня о мадам Пуанкаре, о Париже, о Бордо, Франции, с мужественной решимостью говорит мне о войне, и чувствуется, эта решимость бесповоротна и никогда не дрогнет. Юные принцы и принцесса находятся в Англии. Она ежедневно телеграфирует им по кабелю, который — с благодарностью подчеркивает она — охраняется нашими территориальными войсками. На этом морском пляже, залитом радостными лучами солнца, картина королевского несчастья, переносимого с такой стойкостью, имеет одновременно нечто грандиозное и умиляющее. Когда я собирался проститься с королевой, она попросила у меня разрешения сфотографировать короля и меня перед виллой среди дюн. Потом она переслала мне эту фотографию, и я буду хранить ее с благоговением, как воспоминание об этом тяжелом времени. Когда мы приготовились отправиться в Фюрнес, приехали Жоффр и Мильеран. Я представил [330] их королеве. Жоффр в нескольких словах говорит ей о своей вере в победу и о своих надеждах. Я тоже повторяю, что Франция не сложит оружия, пока Бельгия не будет освобождена, и, говоря это, чувствую, что даю торжественную клятву от имени всех своих соотечественников.
Мы садимся в открытый автомобиль и быстро едем по однообразной, обледенелой равнине к древнему городу, который некогда разгромили вандалы и которому теперь снова угрожают испытания его молодых дней. Вчера он подвергся бомбардировке. Сегодня утром мы видим на небе два или три неприятельских аэроплана. Они летают над городом, очевидно, только в целях разведки: ни одна бомба не испортила прекрасного приема, устроенного мне в городе.
На живописной площади перед ратушей выстроились с одной стороны: эскадрон французских конных стрелков, взвод нашей пехоты и один из наших военных оркестров, ничего больше — наши солдаты на фронте, на другой стороне выстроились бельгийские солдаты; их несколько больше. Когда мы подъехали, бельгийский оркестр заиграл «Марсельезу», французский играет в ответ «Брабансону». В окнах и всюду вокруг площади собралась толпа, приветствующая нас несмолкаемыми криками: «Да здравствует Франция! Да здравствует Бельгия!» Король и я объезжаем войска. При мысли, что они стоят здесь так спокойно, с таким достоинством, в промежутке между двумя боями, я еле сдерживаю свое волнение. Затем мы направляемся в ратушу и по старой витой лестнице поднимаемся в большой зал коммунального совета. Король указывает мне на скромные осенние цветы, заказанные у единственного во всем районе садовника, который продолжает еще заниматься своей профессией. В огромном камине пылает яркий огонь. Несколько минут король, Мильеран, Жоффр и я беседуем стоя, мы говорим о прошлом, настоящем и будущем. Ведь Фюрнес стал для Бельгии своего рода временной столицей, в которой сохраняются национальные традиции и готовятся будущие акты реванша. Ведь с высоты колоколен святого Николая и святой Вальпургии взор охватывает обширную равнину, на которой вместе с судьбами бельгийской нации решаются судьбы Франции и [331] человечества.. Я с сожалением покидаю этот город-символ, где сердце мое билось так сильно. Король пожелал проводить меня в автомобиле до границы. В пути он еще раз повторяет передо мной уверения в своей верности нашему общему делу. Я снова выражаю ему свою преданность и свое восхищение.
Простившись с королем, мы уезжаем в Кассель, где находится штаб-квартира генерала Фоша. По дороге мы делаем остановку в лагере алжирских кавалеристов. Они размещены за изгородями больших ферм. Это красивые люди с коричневым цветом лица, на них тюрбаны и серые плисовые кафтаны; видимо, они не очень страдают от нашего климата в это время года. Я раздаю военные медали тем из них, которые представлены для этого отличия, и вручаю офицерский крест Почетного легиона полковнику дю Жонше, командиру этих кавалеристов. Когда я расхаживал между лошадьми и палатками, меня узнали местные крестьяне, и дети поднесли мне букеты хризантем. Ноябрьские цветы, цветы мертвых! Сколько могил приходится нам украшать ими!
Завтрак с Фошем на холме, что у Касселя. Нельзя и мечтать о более прекрасном наблюдательном пункте. Из окон зала, где нам подан завтрак, открывается великолепный вид на фламандскую равнину, расстилающуюся у наших ног и покрытую тридцатью двумя городами, равнину, которая из века в век была неизменным театром различных войн. Фош прекрасно осведомлен о своих победоносных предшественниках в Касселе, начиная от Роберта Фризона до Филиппа Валуа и Monsieur (брата короля), герцога Орлеанского. Ему знакомы все детали военной истории, он вплетает в разговор воспоминания и сравнения, обнаруживающие поразительную эрудицию. С нами завтракает Андре Тардье, молодой и блестящий депутат от департамента Сены и Уазы, ныне офицер в штабе Фоша. Когда мы завтракали, к Фошу пришел капитан с утренним рапортом. Немцы атакуют нас страшным натиском, но мы держимся. Жоффр, оставшийся с нами, подтверждает нам, что уже не желает смещения Френча. Фош приобрел на английского фельдмаршала благоприятное влияние и установил постоянную связь между обеими армиями [332] благодаря генералу Вильсону, который из всех британских офицеров лучше всего воспринимает французские идеи. Теперь дела с нашими союзниками, насколько возможно, налажены, и нет никакого смысла менять людей.
На некоторое время задержался с Фошем и его помощниками в старой ратуше Касселя. На столах разложены военные карты, они развешены также на стенах. Фош с несравненным мастерством объясняет мне детали операций вчерашнего и завтрашнего дней.
Я дополняю нашу программу пунктом, который был в ней упущен. Мы возвращаемся в Бельгию, чтобы приветствовать там армию Урбаля. Едем в Поперинге, а оттуда в Фламертинге, где находится стоянка этого генерала. На дорогах необычайное движение. Многочисленные войска перебрасываются в район Ипра. Один за другим следуют грузовики, заполненные солдатами. Вот стрелки 3-го батальона. Узнав меня, они с жаром приветствуют меня и дают мне, таким образом, доказательство, какое могучее ободряющее влияние оказывает глава государства, являясь к армии. Солдаты, находящиеся на отдыхе в проезжаемых нами деревнях, оказывают нам те же знаки уважения. Хотя они не были предупреждены о нашем внезапном визите, они по собственному почину бегут к нам, как только увидят нас, становятся во фронт и отдают нам честь. Некоторые даже кричат: «Да здравствует Франция!» «Это не совсем по уставу», — замечаю я Жоффру. — «Да нет же, — спокойно отвечает главнокомандующий, — они находятся на отдыхе, к тому же они движимы слишком благими намерениями, чтобы можно было порицать их». Всюду французские, английские, бельгийские, индийские мундиры. Это действительно война народов.
В Фламертинге я, согласовав это с Мильераном и Жоффром, вручаю генералу Урбалю ленту командора ордена Почетного легиона. Это прекрасный и бесстрашный драгунский офицер. С начала войны он отличился под Верденом и Аррасом. Та группа, которой он командует ныне в Бельгии, состоит из 42-й дивизии под началом генерала Гросетти, из морских частей адмирала Ронарка, кавалерийского корпуса Митри и двух территориальных дивизий. Я беседую с офицерами [333] и солдатами. Все полны веры и надежды. Они задают себе лишь вопрос, решились ли англичане держаться стойко до конца? Китченер сомневался в нас, они сомневаются в нем, которого они не знают. Мы сообщаем им наши дюнкирхенские впечатления, и нам не стоит большого труда успокоить их сомнения.
Возвращаемся во Францию и держим путь на Байлель и Бетюн. Проезжаем их вечером, в сумерках наблюдаем здесь чрезвычайное оживление. Потом встречаем длинную колонну артиллерии в прекрасном состоянии. Это артиллерия 20-го корпуса, она направляется на север сломить натиск неприятеля. С утра мы слышим пушечную пальбу, а теперь, с наступлением ночной темноты, видим на горизонте огненные вспышки, это наши 75-миллиметровые орудия стреляют в неприятеля. В конце дня мы приехали в Брюр и останавливаемся все у одного из местных шахтовладельцев Эльби, это друг Рибо и Леона Буржуа, он счастлив, что может оказать нам гостеприимство.
Вторник, 3 ноября 1914 г.
Прежде чем ехать далее, облачаемся в одежду углекопов — круглые жесткие шляпы, синие балахоны, холщевые штаны с поясом — и в таком наряде едем на автомобилях до шахты. Она имеет в глубину триста метров. Нас спускают в бадьях в штольню, в которой работают немногие немобилизованные рабочие и живут бедные лошади, отвыкшие от дневного света. Мне предлагают ударить киркой в жилу, и я довольно неловко справляюсь с этой традиционной обязанностью. Рабочие любезно благодарят меня. Их товарищи очень хорошо ведут себя в армии. Многие из числа оставшихся в шахтах работают под огнем. Я, желая оставить им всем знак внимания и благодарности, внес пожертвование в их кассу взаимопомощи и сказал им, что уношу самые приятные воспоминания о своем посещении. Оно принесло мне за время войны множество крестников в семьях углекопов и обширную корреспонденцию, которая никогда не заглохнет.
Отправляемся в Сен-Поль, небольшой город в Па-де-Кале. Его некогда разрушил Карл V и долгое время оспаривали [334] друг у друга испанцы и французы. В настоящее время там помещается штаб-квартира армии Мод Гюи. Генерал Мод Гюи, уроженец Метца, отнятого у нас, когда ему было тринадцать лет, с пламенным энтузиазмом сражается за освобождение своей родной страны. Я знаю его уже давно. У нас много общих воспоминаний: мы не только оба служили стрелками, мы были также соседями, так как он до войны командовал бригадой в Сен-Мигиеле. Мы посещаем вместе госпитали, заполненные, увы, тяжело раненными, из которых многие с ампутированными конечностями. Никто из них не произносит ни слова жалобы. Воистину в народе живет теперь своего рода инстинктивный героизм, который делает страдание второй природой и самые высокие добродетели легким делом. На одной из площадей Сен-Поля выстроились стрелки-велосипедисты. У них великолепный задор. Один из них, калека, подведен ко мне двумя товарищами. Он блестяще держался под огнем, и его начальство считает его достойным награды. Я вручаю ему крест ордена Почетного легиона и обнимаю его. Он восклицает дрожащим голосом: «Да здравствует Франция!». Толпа, собравшаяся на тротуарах позади велосипедистов, аплодирует, потрясенная до глубины души.
Наскоро позавтракав в супрефектуре в обществе генерала Мод Гюи, я отправляюсь в Гот-Авен, где находится штаб одного из корпусов армии Мод Гюи. На небольшом лугу у деревни выстроено немного войск, чтобы получить из моих рук ордена и медали. Непрерывный пушечный грохот сопровождает команду: «Знамя!». Затем мы идем по дороге несколько километров пешком и доходим до горы Сент Элоа, имя которой так часто встречается в официальных сводках главной квартиры. Немцы бомбардируют ее беспрерывно, и окутывает серая туча от взрывов гранат. Наступает ночь. Уезжаем в Аббевилль, где останавливаемся у мэра Биньона, брата симпатичного депутата от департамента Нижней Сены.
Среда, 4 ноября 1914 г.
На сегодняшний день назначено у нас посещение генерала де Кюрьер де Кастельно. Его штаб-квартира находится в [335] Каньи, близ Амьена. Но он ожидает нас на своем командном посту, который находится несколько далее на восток, на Сантеррском плато, в деревне Виллерс-Бретонне. Мы встречаем его там среди жителей, оказывающих нам горячий прием. Хотя генералу де Кастельно стукнуло шестьдесят три года, у него чисто юношеская энергия и пыл. Низкого роста, он производит впечатление крепкого и коренастого горца из Севанн. Речь его с небольшим южным акцентом одновременно точна и образна. Он с юмором рассказывает нам, что наш 4-й корпус взял вчера Кенуа-ан-Сантерр и продолжает сегодня свое наступление на Андеши. После некоторого сопротивления он дает свое согласие на то, чтобы мы отправились — всего с двумя автомобилями — до Линьера, который, как он сообщает нам, находится под огнем неприятеля. Там командный пост командира 4-го корпуса, и я не могу упустить случая поздравить его войска с успехом. По дороге мы встречаем отдыхающую эскадрилью. Летчики совершили на этих днях замечательные полеты, но теперь идет дождь, и воздушная разведка почти невозможна. Несколько дальше нам попадается лазаретная фура с только что подобранными ранеными. Все они говорят мне: «Будьте спокойны, господин президент, мы прогоним бошей». Боши — это кличка, входящая в употребление у солдат и означающая немцев. Генерал де Кастельно, у которого в автомобиле всегда имеются запасы папирос, щедро наделяет ими раненых. Из Линьера, где нас встретил генерал Боэлль, командир 4-го корпуса, мы видим невооруженным глазом наши 75-миллиметровые орудия на позициях, горящие дома Андеши, взрывы немецких снарядов, а далее — пехотинцев, выходящих из леса и продвигающихся вперед под неприятельским огнем. На переднем плане вырисовываются на фоне этой мрачной картины крестьянин за плугом и женщина, собирающая свеклу. Жизнь бросает вызов смерти.
Мы возвращаемся в Париж через Мондидье, где я осмотрел врачебно-санитарный пункт на вокзале, и Крейль, в котором несколько кварталов разрушены огнем. [336]
Четверг, 5 ноября 1914 г.
Провожу день в Париже. Принимаю префекта Сены Деланне. Он говорит мне об интригах, которые ведутся в окружении Гальени против Жоффра, но не приводит никаких деталей, которые могли бы остановить мое внимание. Председатель торговой палаты Давид Менне вручил мне меморандум, в котором излагается выработанный им с товарищами план пропаганды в нейтральных странах; она должна вестись в брошюрах и газетах и служить ответом на немецкую пропаганду. Социалистический депутат Варенн, лейтенант запаса, прикомандированный по воле правительства к цензуре, рассказывает мне о ней остроумные анекдоты.
В завершение нашей поездки на фронт я обращаюсь к военному министру с поздравительным письмом, которое прошу объявить по войскам, затем в тот же вечер уезжаю специальным поездом в Бордо, куда меня снова призывают обязанности по председательствованию в совете министров. Я позаботился, однако, об объявлении в печати, что останусь в Жиронде всего несколько дней и по своем возвращении посещу наши армии на восточных окраинах, которые до сих пор оставались у меня против моей воли немного в загоне.
Пятница, 6 ноября 1914 г.
Утром приезжаю в Бордо. Министры ожидают меня на перроне. Не успел я стряхнуть с себя дорожную пыль, как уже председательствую в совете министров. Несмотря на возражения некоторых членов кабинета, а именно Бриана и Рибо, к которым присоединяюсь я, правительство утверждает назначение Кайо, уже решенное в принципе. Кайо едет в Бразилию для изучения вопросов об океанском кабеле и о наших торговых сношениях с Бразилией. Как ни важны эти вопросы, никто не может серьезно поверить, что это назначение надолго удовлетворит жажду деятельности и честолюбие Кайо.
Я докладываю совету министров о своей поездке к армиям и, со своей стороны, прошу министров поставить меня в известность о том, что произошло во время моего отсутствия. [337] Важные сведения имеет для меня главным образом Делькассе. Турция сбросила маску. Как видно, она намерена открыть военные действия против Египта; Кроме того, 29 октября два турецких миноносца проникли в одесский порт, пустили ко дну одну русскую канонерку и стреляли во французский пакетбот «Португалия»{*279}. Согласно сообщению Мориса Бомпара, это нападение является делом рук немецких офицеров и матросов{*280}. Три посла союзных держав в Турции находили целесообразным объявить Порте, что, если она не уволит немедленно иностранных военных и матросов, она этим самым возложит на себя ответственность за совершенный ими акт войны. Делькассе в согласии с Лондоном одобрил этот демарш наших представителей. Но Сазонов, не согласовав своего шага с нами, уже предписал своему послу потребовать свои паспорта. Затем он предложил вручить Порте коллективную ноту, более сухую, чем нота послов, с требованием отослать в двадцать четыре часа немецкую миссию. Правду сказать, Великий Визирь не знал о проектах немцев, но Энвер-паше они были известны{*281}. Такие же атаки немцев, произведенные под турецким флагом, повторились в Феодосии и Севастополе. Это было завершением всех интриг Вильгельма II в Константинополе со времени отправки миссии Лимана фон Сандерса. Впрочем, русское правительство с большим хладнокровием относится к тем осложнениям, которые должны последовать в результате этого. «Ни один солдат, — сказал Сазонов Палеологу, — не будет снят с европейского фронта. Прежде всего необходимо победить Германию, ее поражение повлечет за собой гибель Турции. Поэтому Россия сведет к минимуму свою оборону против турецкой армии». Вечером 30 октября состоялось под председательством Великого Визиря заседание верховного совета турецкого правительства и комитета «Единение и прогресс». Оно единогласно высказалось за сохранение [338] мира с державами Тройственного согласия и постановило вручить русскому послу ноту с предложением уладить инциденты на Черном море полюбовно или с помощью третейского суда. Джавид бей был послан к трем послам, чтобы подготовить пути к соглашению. Бомпар ответил, что оно невозможно, покуда немецкие военные и морские силы будут оставлены в Турции. Джавид бей должен был признать невозможность добиться удаления их или, во всяком случае, бессилие турецкого правительства декретировать это удаление, особенно же осуществить его{*282}. Три посла потребовали у Великого Визиря свои паспорта.
Несмотря на этот разрыв с Турцией, сэр Эдуард Грей считает, что нейтралитет Болгарии остается надежным. Во-первых, болгарское правительство обещало Панафье и русскому посланнику, что оно не воспользуется случаем для вступления в войну{*283}; во-вторых, оно понимает, что, выйдя из нейтралитета, оно вызовет против себя выступление Румынии. Но если английское министерство иностранных дел остается еще спокойным относительно Болгарии, оно уже отнюдь не считает нужным щадить Высокую Порту. Последняя обречена в глазах Англии, она не может более быть стражем проливов{*284}.
Теперь, когда Великобритания должна оказаться официально в войне с Турцией, она намерена провозгласить свой протекторат над Египтом и низложить хедива, позиция которого становится все более двусмысленной. Лондонский кабинет уведомил нас о своих намерениях. За наше согласие мы требуем от него, в свою очередь, признать наш протекторат в Марокко. Несмотря на наше соглашение от 8 апреля 1904 г., Англия еще с 1912 г. не признала этот протекторат, так как связывала это признание с окончательным разрешением танжерского вопроса. Но теперь она с готовностью обещает признать наш протекторат, если Англия установит свой протекторат в Египте{*285}. [339]
Клобуковский телеграфирует из Гавра{*286}: «Де Броквилль, с которым я беседовал сегодня утром, подтверждает мне то глубокое и благоприятное впечатление, которое произвел в бельгийской главной квартире визит президента республики королю и королеве». Этот визит был для меня обязателен во всех отношениях, и если я о чем-либо сожалею, то только о том, что он так долго откладывался. Необходимо было, чтобы я перед лицом всего мира сказал королю, что Франция связывает свою судьбу с судьбой Бельгии.
Великий Князь Николай Николаевич телеграфирует сегодня генералу Жоффру{*287}: «Развивая наши успехи на Висле, наши войска одержали полную победу. Австрийцы бегут в беспорядке по всей линии фронта в Галиции. Таким образом, тот стратегический маневр, на который я вам указывал в начале его исполнения, счастливо закончен и, бесспорно, увенчался самым важным успехом, достигнутым нами с начала войны. Желаю и твердо надеюсь, что наша общая задача будет быстро и полностью разрешена, убежден, что окончательная победа будет на стороне союзников».
Суббота, 7 ноября 1914 г.
На текущем заседании совета министров Делькассе сообщает нам, что сэр Эдуард Грей официально известил Францию об аннексии Кипра Великобританией{*288}. Фактически англичане занимают этот остров с 1878 г. и неоднократно выражали намерение возвратить его Греции. Но жители острова, в большинстве своем греки, никогда не знают, какая судьба им уготовлена. Возможно, что Англия аннексирует остров только для того, чтобы защищать их против Турции.
Я продолжаю внимательно следить за ходом нашего оборонного производства. Выпуск гранат и шрапнелей увеличивается. Число используемых заводов растет. Армиям посланы мортиры 220-миллиметрового калибра, орудия длиной 155, 120 и 105 сантиметров, батареи 95-миллиметрового [340] калибра на полевых и крепостных лафетах, снаряды 90– и 80-миллиметрового калибра.
Мильеран, отправившийся в поездку к армиям на восточных окраинах, телеграфирует мне из Вердена: «Из вашей страны на Маасе, опустошенной неприятелем, но ежедневно дающей славные примеры героизма наших солдат, посылаю вам вместе с уверениями в своей преданности привет от ваших земляков и от армии. Просил губернатора передать ваш и мой привет сержанту Мажино, получившему военную медаль за отличие перед лицом неприятеля и за участие во взятии леса и двух деревень на север от Вердена».
Воскресенье, 8 ноября 1914 г.
Снова настаиваю перед правительством на скором возвращении в Париж. Но среди министров разногласие, и в настоящий момент они обсуждают комбинацию, которая мне отнюдь не улыбается. Вивиани и Бриан будут сменять друг друга в Париже, а правительство будет выжидать в Бордо, пока главнокомандующий не найдет, что не имеется препятствий для его возвращения. Это значит, что военные и экономические министерства останутся в Бордо, а также министерство иностранных дел, и что заседания совета министров будут продолжаться в префектуре Жиронды. Таким образом, если я желаю председательствовать на них, мне придется опять отсрочить свои отъезд.
Понедельник, 9 ноября 1914 г.
В мое отсутствие Делькассе, слишком любезно следуя за Сазоновым, предпринял демарши в Нише и Афинах с требованием уступок в пользу Болгарии. Ни Сербия, ни Греция не расположены были сделать эти уступки, которые к тому же, по всей вероятности, не изменили бы позиции короля Фердинанда. Сегодня утром депеши Панафье, Боппа и Девилля не оставляют нам никаких иллюзий насчет судьбы этих попыток. Сам Сазонов в конце концов отказался от них, по крайней мере, для данного момента{*289}. [341]
Вторник, 10 ноября 1914 г.
Мальви сообщает совету министров, что Кайо окончательно принял предложенное ему назначение. Я повторяю, что общественное мнение вряд ли поймет целесообразность этой поездки в Южную Америку. Но подавляющее большинство в совете министров продолжает стоять за это назначение, не столько с целью использовать таланты Кайо, сколько для того, чтобы удалить его беспокойную оппозицию. «Что же прикажете делать, — иронически замечает мне Марсель Самба, — у Кайо не хватает пороха, когда он у власти, но у него достаточно пороха, когда он не у власти, и он считает себя рожденным для поста министра финансов, так как этот порох должен помочь ему найти золото»{*290}.
Из Петрограда возвратился наш дипломатический курьер в России Саломон. Он сообщает мне, что пресловутый Распутин по меньшей мере два раза был у императрицы во время пребывания императора в ставке. Саломон боится, что эта странная личность находится в тайных сношениях с графом Витте и интригует за сепаратный мир. Со времени своего ранения Витте оставался в немилости, но, выставленный за дверь, он пытается войти через окно. Саломон имел долгую беседу с графом Витте. Последний защищает немцев и скептически относится к рассказам о зверствах, совершенных немецкими армиями, однако при всем своем германофильстве он верит в победу держав Тройственного союза.
Несмотря на войну между Францией и Турцией, правительство республики не пожелало сделать ответственными за этот разрыв всех турецких подданных, находящихся во Франции. Оно решило выдавать виды на жительство не только маронитам, грекам и католикам-сирийцам, армянам, православным грекам, но также арабским и турецким политическим [342] эмигрантам. В самом деле, мы не желаем смешивать нынешних хозяев в Константинополе с народами, с которыми мы всегда были в дружественных отношениях.
Сражение продолжается от моря до района Армантьер, особенно ожесточенный характер оно носит в Бельгии.
Среда, 11 ноября 1914 г.
Слышу, что вчера мы вынуждены были уйти из Диксмюде{*291}. Кроме того, Оганьер говорит мне, что наши морские части сильно пострадали и нуждаются в отдыхе. Наконец, одно германское радио сообщает, что в Бельгии взяты в плен две тысячи человек нашей кавалерии.
Очень ожесточенные бои идут также в Лотарингии, в районе Сен-Мшиеля. Я дал знать Жоффру, что не желаю откладывать свою поездку на восточные окраины далее воскресенья. Главнокомандующий снова просит меня отсрочить мое посещение, чтобы не стеснить проектируемых операций. Он настаивает на этом в двух телеграммах, адресованных Мильерану. Дюбо и Дешанеля, которые выразили желание сопровождать меня, тем паче просили воздержаться от этого.
Четверг, 12 ноября 1914 г.
Неприятель пытался выйти из Диксмюде и предпринял для этого ночную атаку. Она была отбита. Тем не менее он перешел в нескольких местах Изер и занимает еще часть левого берега.
Панафье сообщает нам о стараниях Германии и Австрии вовлечь Болгарию в общее выступление с Турцией{*292}. Сэр Эдуард Грей присоединился к взгляду Сазонова о необходимости предложить Болгарии линию Энос — Мидия, если [343] Болгария не выйдет из своего нейтралитета. Французский кабинет согласился примкнуть к этому предложению.
Пятница, 13 ноября 1914 г.
Пашич тоже жалуется на недостаток снарядов. При всей нашей бедности мы уже послали в Сербию двадцать тысяч снарядов. Отправляем еще десять тысяч шрапнелей и десять тысяч зарядов для учебных целей. Это самое большее, что мы можем сделать. Если сербская армия осуждена на бессилие, перед австрийской армией будет открыт путь, и она будет стараться связаться с турками через Болгарию. Главная квартира сербской армии уже перенесена из Вальево далее в глубь страны, в Крагуевац. Сильные подкрепления, полученные австрийцами, и деятельные приготовления, начатые австрийцами вдоль Савы и Дуная, внушают Пашичу опасение, что Австрия собирается сделать крайнее усилие, разгромить Сербию и пресечь сообщение России и Румынии с Западной Европой{*293}.
Полковник Пенелон говорит, что возобновление немецкого наступления во Фландрии было для нашей главной квартиры совершенной неожиданностью. Мы считали, что силы неприятеля истощены. Он получил значительные подкрепления в районах Диксмюде и Ипра. Под этим мощным натиском наш 32-й корпус понес чрезвычайно тяжелые потери, а от ста тысяч с лишним англичан осталось сорок пять тысяч. Они восстанавливают свои ряды и, пока прибудут новые английские дивизии, смогут снова выставить на позиции шестьдесят тысяч человек. Со своей стороны, мы отправили в Бельгию тридцать батальонов, взятых с разных мест фронта. Таким образом, мы рассчитываем, что сможем оказать отпор немцам. Генерал Жоффр рад, что не перешел сам в наступление на реке Изер. Для этого пришлось бы пожертвовать всем 20-м корпусом и другими силами, которые были необходимы для обороны, да и теперь еще необходимы для нее, так как у нас нет свободных резервов. [344]
Суббота., 14 ноября 1914 г.
Вивиани вернулся из восточных департаментов, которые, как видно, являются запретной зоной только для меня, и продлил свое пребывание в Париже, но по требованию Жоффра правительство оставляется им в Бордо.
Натиск немцев продолжается в том же темпе. Они повели атаку против нашего головного укрепления в Ньюпорте. Они возобновили свои попытки на востоке и юго-востоке от Ипра. Они атаковали нас день и ночь в районе Ласиньи и в районе Эны до Берри-о-Бак. Они возобновили бои в Аргоннах и вокруг Вердена. Мы устояли везде; но, как видно, инициатива везде находится в их руках.
Братиану объявил русскому посланнику в Бухаресте, что Румыния готова немедленно выступить против Австрии, если три союзных державы гарантируют ее от результатов эвентуального нападения со стороны Болгарии и обещают помочь ей получить в Америке значительную партию боевых припасов. «Погодите, — говорит нам Сазонов, — я выработаю проект ответа». Он сообщил его нам, но в этом ответе не дается никакой гарантии для Братиану, а имеются новые обещания в пользу Болгарии{*294}. Кабинет находит этот ответ совершенно неудовлетворительным.
Воскресенье, 15 ноября 1914 г.
Плохие вести из Марокко. Генерал Лиоте телеграфирует, что 13 ноября в окрестностях Кенифры пятьсот повстанцев напали на отряд полковника Левердюра. Повстанцы отняли у нас одну батарею.
Полковник Дюплесси отправился из Тадла на помощь небольшому гарнизону Кенифры. Туда же отправился генерал Анрис. Но, даже если допустить, что Кенифра будет держаться до прибытия подкрепления, положение внезапно стало критическим, и генерал Лиоте опасается, что этот печальный инцидент отразится на состоянии умов туземцев. Он требует восстановления своей артиллерии, а так как в Марокко не осталось [345] более регулярных войск, он требует обратно африканский батальон, который еще на днях нашел возможным отправить во Францию. Мильеран еще сегодня отправляет ему одну батарею и один батальон. Постараемся также послать ему немного туземных стрелков. В это время года они страдают от холода во Франции, они не смогут сражаться у нас зимой.
Вивиани возвращается из Парижа только сегодня вечером. Бриан уже вчера выехал ему на смену. Гэд и Самба тоже отправились в Париж на ежемесячную конференцию социалистической партии. Фернан Давид объезжает сельскохозяйственные районы. Правительство рассеивается. Неужели в один прекрасный день мне одному будет суждено представлять его в Бордо?
По-видимому, руководящие политики в Каире против британского протектората, который сохранил бы за египтянами их турецкую национальность. Они предпочитают аннексию с режимом, подобным тому, которому подчинены мусульмане в Индии. Английское правительство извещает нас, что оно намерено принять решение в этом смысле и не будет возражать, если мы тоже решим аннексировать Тунис и Марокко{*295}. Но у нас нет никаких оснований следовать здесь примеру наших английских друзей. Мы не можем жаловаться ни в Марокко, ни в Тунисе на наличие туземных государей. Мы не желаем создавать у верного нам населения впечатление, что их статус зависит от нашей доброй воли. К тому же было бы опасно в момент, когда мы вступаем в войну с Турцией, вызывать недовольство магометан, живущих под защитой французского знамени.
В Петрограде продолжают делить шкуру неубитого медведя. Горемыкин имел продолжительную беседу с Палеологом. Он сказал последнему, что условия мира должны быть установлены между союзниками и будут затем продиктованы Германии и Австрии и что мирный конгресс или мирная конференция состоятся лишь для урегулирования второстепенных вопросов{*296} {33}. [346]
Сражение во Фландрии затихает. Неприятель, как видно, отказывается от мысли идти напролом. Кайзер, который был здесь и уже видел себя на берегу моря, в мыслях бросал через пролив вызов Англии, оставил теперь свой выжидательный пост и, как говорят, вернулся на наш восточный фронт, затаив в душе разочарование и злобу.
Понедельник, 16 ноября 1914 г.
Вивиани, вернувшийся вчера вечером в Бордо, очень доволен разговорами, которые он вел в Париже с префектами, сенаторами, депутатами, муниципальными советниками. Он выступил перед группой парижских депутатов с весьма энергичной декларацией о необходимости продолжать войну до полной победы. Речь его встретила единодушное одобрение. Парижские депутаты — тоже единодушно — потребовали от него, чтобы ближайшая сессия парламента состоялась в Париже, а не в Бордо, как желал бы Мильеран. Эта сессия должна состояться в последних числах текущего месяца для принятия бюджета на 1915 г. или временных месячных смет.
Вивиани сообщил в совете министров, что Гальени все еще опасается большой воздушной атаки с участием самолетов и дирижаблей. Военный губернатор жалуется, что не получил просимого им пополнения парижского гарнизона. Но войска на фронте.
Под вечер в мой кабинет снова входит — с изменившимся лицом — Вивиани, эта милая и лояльная личность, но недоверчивая и легко возбуждающаяся. «Господин президент, — кричит он мне прямо в лицо, — я подаю в отставку». — «Что это значит?» — «Это значит, что Бриан дает мне отставку. Читали вы эту заметку?» И он протягивает мне бордосское вечернее издание «Matin», в котором перепечатано одно парижское сообщение агентства Гаваса. Я читаю: «Вице-председатель совета министров Аристид Бриан пробудет в Париже восемь дней. За это время он окончательно решит ряд вопросов, предложенных в последнее время на усмотрение Вивиани. Эти вопросы интересуют Париж, окрестности Парижа и департаменты, подвергшиеся нашествию неприятеля... Вчера Бриан беседовал [347] с различными политиками и военными». — «И что же?» — спрашиваю я. «Я телефонировал Бриану. Он заявляет, что не инспирировал этой заметки, но не может быть, чтобы она не была им вызвана. Мне это надоело. Я вручаю вам свою отставку». — «Я ее не принимаю. В нынешнее время ваш долг, ваш и ваших коллег, показывать пример единения». Однако Вивиани еще целый час жаловался мне на Бриана. «Бриан не упускает случая выдвинуть себя на первый план и умалить действия своих товарищей по кабинету». Я тщетно пытаюсь успокоить Вивиани. Он повторяет мне, что утром поставил этот инцидент на рассмотрение совета министров.
Вторник, 17 ноября 1914 г.
Вивиани явился на заседание с совершенно прояснившимся лицом. Он еще раз звонил Бриану, который не только уверил его, что не имеет никакого отношения к этой заметке, но обещал также напечатать разъяснение. Все хорошо, что хорошо кончается. При той жизни, которую мы ведем, вполне естественно, что у некоторых министров нервы крайне натянуты. Нервы Вивиани особенно чувствительны.
Многие парижские газеты комментировали, несмотря на цензуру, бразильскую миссию Кайо в нелестных для правительства выражениях. Разумеется, значительная часть этих нападок выпала на мою долю... Я ответствен за все, что происходит, особенно же за все, что происходит против моей воли. Ах, с какой радостью я возьму на себя все это, если после этого Франция будет спасена!
Но мы еще очень далеки от окончательной победы. Если во Фландрии продолжается затишье, то в восточных департаментах бои усиливаются. Под Сен-Мигиелем мы пытались отбросить немцев на правый берег Мааса. Наши войска атаковали их в Шовонкуре и отбили у них наши большие казармы, в которых они устроились. Бешеные бои идут в окрестностях Сампиньи, в Апремонском лесу, вокруг Марботт и Мекрен и главным образом в том идиллическом лесу Айли, который перед моими окнами в Кло так грациозно венчает холмы правого берега. [348]
Продолжительное совещание с Вивиани, Мильераном, Томсоном и Рибо по злополучному вопросу о полевой почте. Военному министру, наконец, удалось вырвать у главной квартиры несколько реформ: назначение во главе учреждения генерального почтового инспектора, замена секретарей из центрального бюро генерального штаба военными почтовыми чиновникам, придача почтовых чиновников на подмогу чинам, раздающим денежную и простую корреспонденцию солдатам. Однако жалобы еще продолжаются. Недопустимо, чтобы солдаты на фронте не имели возможности более регулярно переписываться со своими близкими. Я еще раз поставлю этот вопрос.
Новые разочарования со снаряжением. Продукция заводов оказалась ниже той цифры, которая была мне указана. Заводы объясняют промедление трудностью наладить новое производство. Пришлось обратиться к помощи агентов-подрядчиков, иногда целой гурьбы их. Они были мало знакомы с требуемой работой. К тому же некоторые фирмы, даже из числа самых крупных, как видно, не всегда инструктировали своих агентов надлежащим образом. Кроме того, большинство промышленников жалуется, что обещанная им рабочая сила получена ими с большим запозданием, а между тем они рассчитывали на нее для использования своих машин. Действительно, иногда требовался значительный промежуток времени, пока находили на фронте нужных рабочих. Считая недостаточными сведения, доставленные мне по этому пункту, я просил директора артиллерийского департамента прийти побеседовать со мной или прислать мне одного из своих сотрудников. Узнав об этом, Мильеран просит меня не приглашать его директоров, не уведомив его об этом. Строго юридически он прав, так как ответственность несет он один. Но я отвечаю ему: мы находимся на войне, мне дана недостаточная информация, и я не намерен ничего упускать, чтобы быть лучше осведомленным.
Английское правительство поручило сэру Джорджу Бьюкенену объявить Сазонову, что ввиду поведения Турции в европейском конфликте Англия считает, что «вопросы о [349] проливах и Константинополе должны быть разрешены согласно с желаниями России». Сазонов принял это заверение «с чувством величайшего удовлетворения»{*297}. Разумеется. Но мы никак не можем разделить это чувство удовлетворения. Министры и я не понимаем, как это Великобритания, не расспросив нас, дала такую полную свободу действий России в вопросе, который интересует всех союзников, к которому Россия никогда не подходила без задней мысли и в котором Франция всегда отказывалась связывать себя.
Среда, 18 ноября 1914 г.
Получил от генерала Гиршауера, директора авиации, новые сведения о воздушной обороне Парижа, запрошенные мною у военного министра. Центральный пункт воздушной обороны в Бурже (Bourget) располагает теперь тринадцатью самолетами, вооруженными пулеметами или автоматическими ружьями, в его распоряжении двадцать пилотов и сорок солдат. На вокзалах имеются наблюдательные посты. Они связаны по телефону с управлением военного губернатора. Установлена также связь с армиями, с железнодорожными станциями, через которые снабжается город, и с фортами. Имеются только два зенитных 75-миллиметровых орудия. Через пятнадцать дней центральный пункт будет иметь двадцать пять самолетов. К несчастью, этого тоже еще очень мало. Жоффр и Гальени полагают, что немцы строят большой флот из дирижаблей; в Бельгии немцы улучшили существующие ангары и построили новые. По-видимому, главными объектами нападения для этого воздушного флота будут Париж, Лондон и английский флот. При нынешнем расположении армий неприятельские дирижабли смогут большую часть своего пути к Парижу лететь над зоной, не представляющей для них никакой опасности и даже позволяющей им совершать перелеты днем. Им придется делать лишь небольшой крюк и направляться вначале на треугольник Лаон, Лафер, Нойон. Лишь около ста километров они должны будут пролететь [350] ночью над нашими позициями. Оборона против этих дирижаблей возможна только с помощью прожекторов и орудий, так как нападения будут производиться ночью и аэропланы в их нынешнем виде не в состоянии будут оказывать городу полезную защиту. Прожекторы и орудия надо будет установить перед Парижем. Лучи прожекторов над небом Парижа представляли бы тот серьезный недостаток, что указывали бы неприятелю направление. Кроме того, пальба по дирижаблям из Парижа представляла бы опасность для самого населения. Главнокомандующий и военный губернатор Парижа считают, что необходимо приступить к производству большого количества зенитных орудий с прожекторами, причем те и другие должны быть монтированы на автомобилях. Заказы уже сделаны.
Наши атаки в Шовонкуре и Сен-Мигиеле, по-видимому, закончились пагубно для нас. Мы не в состоянии были удержаться в захваченных нами казармах и понесли большие потери. В одном из зданий, которые мы заняли, неприятель заложил мины и адские машины: взрыв произошел в тот момент, когда мы поздравляли друг друга с нашим успехом. Много наших солдат пало жертвой этой возмутительной военной хитрости{*298}.
Канцлер ордена Почетного легиона генерал Флорентен пишет мне, что совет ордена рассматривал вопрос о многочисленных нарушениях международного права, совершенных неприятельскими армиями, и о последствиях, которые эти коллективные преступления должны повлечь за собой для членов ордена немецкой национальности. «Германия, — пишет он мне, — примкнула к интернациональным конвенциям, устанавливающим обязанности воюющих сторон. Она нарушила свои обязанности и, таким образом, совершила преступление против чести. В этом возмутительном деле немецкая армия, немецкие писатели, артисты, все подданные Германской империи проявили солидарность. [351]
Поэтому совет считает, что они подлежат исключению из ордена, девизом которого является само слово «честь». Канцлер ордена присовокупляет, что, разумеется, надо сделать исключение для эльзасцев и лотарингцев, ставших против воли немецкими подданными. Я ставлю совет министров в известность об этом. Он принимает решение, что исключение немецких членов ордена будет объявлено путем декрета.
Затем правительство обсуждает английское предложение относительно политического режима Египта и ваших протекторатов в Африке. Правительство, как и я, считает, что аннексия Марокко и Туниса не принесет нам никакой выгоды. Делькассе обратится к Англии с просьбой не принимать и со своей стороны никакого решения относительно Египта, пока будут продолжаться враждебные действия. В настоящий момент Германия не преминула бы объявить, что Англия уже теперь устраивает свои дела за счет будущей победы и противопоставить одних союзников другим.
Четверг, 14 ноября 1914 г.
Как сообщает наш военный атташе в Лондоне генерал де Ла Пануз, в первых числах декабря прибудет во Францию новая английская дивизия, 27-я, другая, 28-я, прибудет в первых числах января. В феврале к британской армии присоединится канадский контингент. На первое время этим все ограничится. Но лорд Китченер, со своей методической и упорной энергией, создает новую большую армию в составе двадцати четырех дивизий, или восьмисот тысяч человек. Он намерен даже образовать потом двенадцать дополнительных дивизий с помощью набора добровольцев. Однако на первых порах эти новые войска будут испытывать недостаток в офицерах и снаряжении. Лишь в июне 1915 г. они будут готовы вступить в бой. Мы, стало быть, должны считаться с тем, что наши испытания затянутся.
Наш военный атташе в России генерал де Лагиш совершил поездку на фронт{*299}. Русская армия двигается вперед с [352] большим подъемом, но неприятель отступает по собственной инициативе и не дает остановить себя. Его организация не пострадала, и он может в любой момент остановиться и перейти в контратаку.
Радославов еще раз заявил правительствам держав Тройственного согласия, что по тщательном рассмотрении вопроса болгарский кабинет решил соблюдать «строгий и лояльный нейтралитет»{*300}. Итак, Сазонов потерпел жалкое фиаско в своих попытках соблазна.
Пятница, 20 ноября 1914 г.
Английское правительство уведомляет нас, что оно отказалось от своего проекта аннексировать Египет и стоит на платформе протектората{*301}.
Прелестная деревушка Лакруа-на-Маасе бомбардирована немцами и частично разрушена. В Аргоннах продолжаются жаркие бои. Судьба ожесточилась против моей родной стороны.
Суббота, 21 ноября 1914 г.
На прочих участках фронта сражение затихает. Натиск немцев, очевидно, сломлен. С начала войны неприятель оставался верен той стратегии, которую проповедовали его военные писатели: раздавить французскую армию, прежде чем обратиться против русской армии, а чтобы справиться с нами, обойти нас с левого фланга и окружить нас. Одна цель, одно средство. Нашим первым ответом на немецкую атаку была победа на Марне, которая с 6 по 12 сентября не только остановила обходное движение неприятеля, но угрожала последнему на его правом фланге и, таким образом, заставила его отступить. Теперь нами дан второй ответ. Это битва во Фландрии. Немецкий генеральный штаб опять упорно пытался окружить союзные армии. Эта попытка опять провалилась.
Немцы не только не выиграли территории, а, напротив, потеряли ее и принесли в жертву при этой тщетной попытке [353] большие контингенты. Этот второй ряд наших успехов приходится на время от начала октября до середины ноября. Для достижения своей цели обхода нашего левого крыла немецкий генеральный штаб бросил в северный район между Лис и побережьем почти двенадцать армейских корпусов. В начале ноября они еще были усилены дивизией морских частей и дивизией 5-го резервного корпуса. Самый мощный натиск неприятеля нам пришлось выдержать в районе Ипра.
В первых числах октября баварский наследный принц обратился к войскам с призывом «сделать решающее усилие против левого крыла французов» и «таким образом решить исход великого сравнения, продолжающегося уже несколько недель». Император лично отправится в Тильт и Куртре, чтобы стимулировать своим присутствием энтузиазм своих войск. Немецкая пресса, смешивая действительность со своими упованиями, уже окрестила это сражение битвой при Кале. Взять Ипр означало разорвать наш левый фланг на две части. Дойти до Кале означало завершить разгром этого фланга, кроме того, это означало дойти до моря, поставить под утро снабжение британского экспедиционного корпуса, быть может, также угрожать самой Англии в ее островной изолированности. Вот тот план, который был задуман немцами, подготавливался ими, был объявлен ими. Он теперь провалился.
Он провалился благодаря нашим армиям на севере, группе, поставленной 4 октября под начало генерала Фоша. Он провалился, несмотря на падение Антверпена и вынужденное отступление бельгийской армии. Он провалился, несмотря на неизбежную задержку концентрации английских войск. Он провалился, несмотря на недостаточность французских контингентов, ввиду которой оказалось необходимым посылать от 18 октября до 12 ноября одно за другим подкрепления из всех видов оружия. Немецкое наступление развернулось вокруг Ипра от 23 октября до 13 ноября и велось с неслыханным упорством. С одинаковой свирепостью происходили бои на участке от Ньюпорта до Диксмюде, затем от Диксмюде к северу от Ипра и от Ипра до Лис. В этой бешеной борьбе бельгийцы и англичане дали нам достойные удивления доказательства [354] своего чувства солидарности. В конце концов, план немецкого генерального штаба провалился. Надежда кайзера на «краткую, свежую и веселую войну» не сбылась. Не помогут ему также попытки терроризировать нас пожарами и расстрелами. Мы устоим против немцев.
Воскресенье, 22 ноября 1914 г.
Генерал де Лагиш не ошибался, чуя ловушку в отступлении немцев. Сегодня они перешли снова в наступление против Варшавы.
В свою очередь, лорд Китченер уведомляет нас, что, согласно сведениям, полученным им от охранной полиции (Intelligence Service), неприятель готовится сделать отчаянную попытку разбить наши линии между Бассе и побережьем. Согласно этим сведениям, кайзер отдал приказ во что бы то ни стало, любой ценой прорвать наш фронт и дойти до Кале. Прибыли подкрепления в сто тысяч человек. Атака должна начаться через два или три дня и превзойдет по своей силе все остальные{*302}. Жоффр думает, что эта информация неправильна, и считает, что, по крайней мере, на время мы нанесли решающий удар немецким попыткам наступления.
Понедельник, 23 ноября 1914 г.
Наконец, мне разрешено порвать свои цепи. Завтра вечером я уезжаю в Париж и к армиям на восточных окраинах. Предсказания лорда Китченера не оказали влияния на Жоффра, и он снял свое вето. По предложению Мильерана решено, что я поеду в Ромильи, где вручу главнокомандующему военную медаль. Но Вивиани снова склонен отложить наше окончательное возвращение в Париж и намерен отсрочить созыв парламента.
Вторник, 24 ноября 1914 г.
Великая княгиня Анастасия Михайловна, вдова герцога Мекленбургского, наша бывшая соседка по Эз, прислала мне [355] из Милана длинное письмо, в котором спрашивает меня, нельзя ли считать ее во Франции на таком же положении, на каком она считается в России, т.е. рассматривать ее, несмотря на ее брак, как русскую великую княгиню, а не как вдову немецкого принца. Она желает получить разрешение приехать на Cote d'Azur, где она обычно проводит зиму. Хотя она является тещей германского кронпринца, правительство согласилось дать ей пропуск. Я посылаю ей его, но, пожалуй, следовало бы следить за тем, чтобы не позволить ей сообщать — даже без плохого умысла — своему зятю о том, что происходит во Франции.
Братиану сказал Блонделю, что убежден, что между Австрией и Болгарией уже существует тайное соглашение. В качестве нового доказательства он сослался на то, что Болгария недавно приобрела в собственность одну австрийскую флотилию на Дунае. Эта флотилия будет отныне плавать под болгарским флагом и будет служить для транспорта снаряжения и пищевых продуктов из Австрии в Болгарию и, конечно, также в Турцию. Братиану проводит аналогию между этой сделкой и той, благодаря которой «Гебен» и «Бреслау» вошли в турецкий флот{*303}.
Около девяти часов вечера я с мадам Пуанкаре выехал особым поездом из Бордо. Завтра я вместе с председателями обеих палат парламента отправляюсь к армиям. Через несколько дней возвращусь в Бордо, чтобы увезти оттуда, — надеюсь, окончательно — правительство и министерские канцелярии. Но жена моя не вернется в Бордо, она останется в Париже. Поэтому мы увозим с собой большую часть нашей прислуги. Мы увозим также нашу собачку и кошку, которые за эти три месяца не могли привыкнуть к новому месту в здании префектуры Жиронды. [356]