Глава восьмая
Воскресенье, 4 октября 1914 г.
Укороченное заседание совета министров из-за моего отъезда. Наскоро завтракаю. Приветливо раскланиваясь, [280] прощаюсь с населением Бордо. Мы с Мильераном садимся вместе в военный автомобиль. На месте шофера сидит механик из запасных, это не кто иной, как сын Мореля, директора банка земельного кредита; рядом с ним молодецкого вида капитан спаги, это Думейру, прикомандированный к канцелярии военного министра. Во второй машине за нами следуют Вивиани с генералом Дюпаржем. Затем в последней, третьей, машине едут директор охранной полиции Ришар и несколько его молчаливых сотрудников, которых я называю своими ангелами-хранителями.
Полным ходом мы проезжаем Ангулем и Пуатье, улицы которых кишат солдатами территориальных войск, праздными и старающимися придать себе сугубо военный вид, а также солдатами из запасных батальонов и молодыми рекрутами. У входа в города нас с серьезным видом останавливают караулы и важно проверяют наши пропуска. В проезжаемых нами местностях жизнь как будто идет своим нормальным ходом, и, если бы не мелькающие на каждом шагу запыленные мундиры, ничто не напоминало бы нам про войну.
Мы приезжаем в Сент-Мор, где два года назад я сопровождал президента Фалльера на больших маневрах мирного времени и где мы завтракали с Великим Князем Николаем Николаевичем в большом зале, разукрашенном флагами{*249}. По профессиональному долгу русский генералиссимус говорил тогда генералу Жоффру о возможности войны, в которой русским и французским армиям придется воевать вместе и защищать обе союзные нации. Но как мало вероятной казалась нам тогда эта гипотеза. Нам казалось, что существования Тройственного согласия достаточно для сохранения мира! И вот, несмотря на все наши усилия, наши союзы должны теперь доказать свою действительность на полях сражения; теперь я отправляюсь смотреть не безобидные маневры и буду слышать не холостую пальбу из пушек.
В Туре мы обедаем в здании военного командования. Командует округом генерал Полин, лотарингец из Метца. На фронте он командовал 17-м корпусом в 4-й армии (де [281] Лангль де Кари) во время жарких боев 21 и 22 августа на Семуа и в лесу Люши. В густой туман его застигли врасплох войска неприятеля, о присутствии которых ему не было сообщено. В результате поражения, за которое он не был лично ответствен, он, как и столько других, был представлен в распоряжение министра. Главнокомандующий должен был поступать таким образом, производить огулом чистку командного состава. Вынужденный ударять быстро и сильно, он, возможно, совершил невольно ошибки и несправедливости. Но разве высшим законом не является теперь спасение родины любой ценой?
В Туре офицер связи комендант Эрбильон приехал к нам с известием, что положение в районе Арраса продолжает оставаться серьезным, если не тяжелым. Как и надо было опасаться, немцы снова взяли Дуэ. Для защиты этого города надо было перебросить 21-й корпус в район Лилля и сделать попытку обойти немецкие войска, у которых шел бой с отрядом Мод Гюи. Однако этот корпус удалось подвезти только далеко в тылу, к Сен-Полю, Мервиллю и Армантьеру, причем ему даже пришлось чуть ли не тотчас же отойти еще дальше на юг, в окрестности Лана, где он укрепился на высоте Нотр-Дам-де-Лоретт. Итак, это, как видно, начало натиска немцев на северо-запад и по направлению к морю. Кроме того, нами перехвачено радио следующего содержания: «Его величество желает, чтобы завтра, 4 октября, его кавалерия была в тылу у неприятеля». Сегодня 4 октября. Как был выполнен этот приказ кайзера? Командир Эрбильон еще не знает этого.
В восемь часов вечера мы отправились дальше. В прекрасную звездную ночь мы едем по залитому лунным светом берегу Луары; проезжаем Блуа с его замком, покрытым белесоватой дымкой. Ночное очарование этого сада Франции не раз заставляет нас забывать призраки войны, пока мы не приехали в Орлеан, где наши грезы рассеялись перед официальным гостеприимством префектуры.
Во время этого переезда я в промежутке между двумя умиленными приветами ландшафту долго беседую с Мильераном о военном снаряжении, о тяжелой артиллерии, о пулеметах, [282] обо всем том, что нас заботит и, можно сказать, даже терзает. В этом разговоре с глазу на глаз к Мильерану снова вернулась нотка дружеской откровенности, как в былое время нашей близости, и его отчасти покинула та молчаливость, в которую он любит замыкаться на заседаниях совета министров.
Понедельник, 5 октября 1914 г.
Из Орлеана мы выехали в семь часов утра. Мы проезжаем Питивье и Фонтенебло, который в прошлом году был так разукрашен для приема Альфонса XIII{*250}, и приезжаем в Ромильи-сюр-Сен, мирный городок департамента Обы, где в большом школьном здании разместились канцелярии главной квартиры.
Мы нашли Жоффра в полном здравии, физическом и душевном. Он тот же, каким я его всегда видел, каким он, надо думать, был и прежде на Формозе, Тонкине, Тимбукту, бесстрастным, улыбающимся и кротко-упрямым. Коренастый и массивный, с открытым лбом, с большими белыми усами и ясным взглядом голубых глаз под густыми бровями. Все в нем производит впечатление уравновешенности и хладнокровия, т. е. тех военных добродетелей, которые, пожалуй, являются самыми редкими и самыми важными в переживаемое нами тревожное время. Что стало бы с нами на другой день после Шарлеруа при другом главнокомандующем, обладающем более богатым воображением, но зато нервном и импульсивном?
Мы рассматриваем вместе состояние снаряжения. У нас нет возможности согласовать подсчеты главной квартиры с подсчетами генерала Годена. Мы просим Жоффра еще раз проверить цифровые данные его сотрудников. Во всяком случае необходимы будут большие усилия, чтобы согласовать производство с нашими потребностями, и, возможно, что рано или поздно недостаток рабочих рук заставит нас снять с фронта известное количество рабочих и мобилизовать их на заводы. Но такая перспектива не улыбается главной квартире. [283]
Жоффр вручил мне подробную записку по вопросу о транспорте британских войск. Маршал Френч требовал, чтобы в общем расположении союзных армий англичане снова заняли то же место, что в начале войны, т. е. левый фланг. Но эта прежняя схема изменилась вследствие создания армии Монури, затем вследствие переброски армии Кастельно и, наконец, вследствие последовавшего позднее образования отряда Мод Гюи. В настоящий момент фронт английской армии на правом берегу Эны заключен между нашими 5-й и 6-й армиями. Вначале с маршалом Френчем было согласовано, что английская армия, сохраняя впредь до нового распоряжения свои нынешние позиции, сможет тотчас отвести свой 2-й корпус, который будет переброшен на север. Этот маневр производится теперь и будет закончен 9-го. По новому требованию Френча были приняты диспозиции о перемещении и 3-го корпуса, который последует за 2-м. Эти переброски разорвут в течение почти десяти дней английскую армию на две части и сделают для нас невозможным усилить в этот промежуток времени отряд Мод Гюи на нашем левом фланге. А между тем, повторяет нам главнокомандующий, производимый ныне маневр все еще имеет главной целью обойти правое крыло немцев и опрокинуть его. Поэтому крайне важно, чтобы все войска, перебрасываемые на левый фланг, будь то английские либо французские, участвовали в этой операции с самого своего прибытия, в противном случае успех этого маневра подвергается большой опасности. Генерал Вильсон, приехавший в ставку нашего главнокомандующего, чтобы изложить ему мысль Френча, предупредил Жоффра, что фельдмаршал намерен выждать, пока все его войска будут собраны вместе, и только тогда пускать их в дело. К несчастью, надо думать, что тем временем неприятель не оставит нас в покое. Если он атакует нас, говорит Жоффр, то это, возможно, выльется в решающее сражение, и будет крайне печально, если именно в этот момент несколько британских дивизий будут оставаться в бездействии. Жоффр на днях изложит эти соображения Френчу в меморандуме, копию которого он вручил теперь мне. Он просит меня воздействовать также через французское правительство [284] на лорда Китченера в том смысле, чтобы английские дивизии могли так же, как наши, начать бой тотчас по своем прибытии на место и не надо было выжидать, пока полностью закончится стягивание их в одно место. Я сообщил об этом требовании Вивиани и Мильерану, которые вместе со мной обратятся по этому поводу к Делькассе.
Жоффр был извещен Мильераном, что правительство не находит возможным отнять у генерала Гальени его letter de service и его возможный титул главнокомандующего; он говорит нам, что охотно соглашается взять Фоша своим заместителем и без непосредственного обеспечения за ним роли своего преемника; Фош, которого он вчера предупредил об этом, согласен на это. Итак, на Фоша возложено поручение обеспечить оборону Северного района и остановить немцев, если они захотят обогнать нас, обойти наше левое крыло и первыми прийти к морю. Он немедленно отправляется в Северный департамент, повидается с Кастельно и Мод Гюи и, вероятно, поместит свою штаб-квартиру в Дуллане.
Военная ситуация, по словам Жоффра, серьезна, но не внушает опасений. Больным местом является та же нехватка снарядов; она в продолжение нескольких недель, а вероятно, и нескольких месяцев если не парализует, то во всяком случае замедлит наши операции.
Водя пальцем по карте, генерал объясняет нам в деталях готовящиеся операции. Мы сопровождаем его потом, среди приветственных криков жителей, к домику, в котором он поселился; там приготовлен для нас завтрак, спартанский характер которого не исключает, однако, высоких кулинарных достоинств. Генерал говорит нам о Ланрезаке, который, по его словам, прекрасный теоретик, но часто не умеет ориентироваться в топографии местности. Жоффр приписывает ему грубые тактические ошибки. От депутата Беназе, капитана при штабе генерала Франше д'Эспере, я тоже слышал в эти дни, что Ланрезак моментами казался растерявшимся при исполнении операций. Жоффр умеет быть также суровым, он даже заявил Мильерану. «Вы доверили Ланрезаку подготовку армии второй очереди — великолепно, но в тот день, когда эта армия выступит, надо будет сместить его». [285]
Вскоре после полудня мы распрощались с Жоффром. Выехав из Ромильи-сюр-Сен, мы сделали небольшой крюк, чтобы проехать по полям сражения в Сезанне и Монмирайле (сражение в Сезанне произошло в 1814 г., в Монмирайле — ровно через сто лет). Здесь снова явилась к нам богиня победы, покинувшая нас на целых сто лет. Волна неприятельского нашествия разбилась перед деревней, которая по иронии судьбы носит название Аллеман{*251}.
В этой деревне и во всех прочих в этой местности дома разрушены гранатами или стали жертвой огня. Но крестьяне повсюду возвратились на свои пепелища и с усердием принялись за прерванные полевые работы на полях, залитых кровью. Это словно воскресенье, которое лишь слегка омрачено воспоминанием о смерти и являет нам среди обломков и развалин торжествующую силу жизни.
Мы посетили замок Мондеман, который марокканская дивизия отняла у прусской гвардии. Немецкие офицеры весело пировали в нем, когда одна из наших батарей подъехала к нему ночью и открыла по нему огонь почти в упор. Стены обрушились на пирующих. Сотни пустых бутылок и осколки сотен других валяются во дворе замка — немые свидетели оргии немцев. Недалеко отсюда среди идиллического поля можно узнать французскую могилу по небольшому деревянному кресту и свежевыкопанному могильному холму, на котором положены кепки и несколько осенних цветов. Две бедных женщины молились и плакали у могилы. Мы делаем еще несколько шагов и находим близ опушки леса остатки немецкой батареи, уничтоженной огнем наших 75-миллиметровых орудий. Колесо, обломки зарядных ящиков, окровавленное белье, дырявые портянки, корзины, бумага, французские почтовые открытки с написанными на них немецкими строками. Немного поодаль свежевырытая земля — здесь лежат трупы неприятеля.
Подъезжая к Фер-ан-Тарденуа, где находится английская штаб-квартира, мы встречаем длинный ряд грузовиков с [286] провиантом. Как видно, снабжение британской армии обеспечено вдоволь. Маршал Френч ожидал нас в обществе принца Баттенбергского, брата испанской королевы, которого я видел в прошлом году в Лондоне. Принц, видимо, безмерно счастлив, что сражается бок о бок с французской армией. Стража из англичан и ирландцев отдает нам честь. Французская миссия расположилась при нашем проезде в саду дома, в котором поселился маршал. В каминах ярко горят дрова, хотя еще не очень холодно.
Продолжительный и дружеский разговор с Френчем. Нет надобности обращаться к вмешательству Китченера. Френч заявляет, что совершенно согласен с Жоффром; он обещает, что английские войска начнут операции на левом фланге по мере их пребывания. Зато Френч, очевидно, не очень ладит со своим военным министром; он упрекает его в том, что он не установил никакой связи между английской штаб-квартирой и теми британскими войсками, которые должны вместе с бельгийцами и нами участвовать в защите Антверпена. Френч даже просит меня обратиться к английскому правительству, чтобы положить конец положению, которое он считает вредным для единства действий. Вечером в Эперне Мильеран составил и отправил Делькассе телеграмму в этом духе.
Осушив обязательный бокал шампанского в честь английской армии, мы покидаем Френча и возвращаемся берегом Марны. Наступила ночь, и нам приходится проезжать леса, где, как рассказывал дам Жоффр, скрываются отставшие уланы, которые вечером выходят из своих убежищ и грабят жителей соседних ферм, но мы не заметили ни одного из этих ночных бродяг. Мы проезжаем Дорман, родину моего старого друга сенатора Балле, и останавливаемся на ночлег в Эперне.
Военные власти приготовили нам помещение у одного крупного фабриканта шампанского Шандона, у которого недавно, во время битвы на Марне, останавливался генерал фон Бюлов; визитная карточка последнего осталась прикрепленной на дверях одной из уборных. Мне была предоставлена та же комната, полная безделушек и дорогой мебели, которую занимал немецкий генерал. Не без некоторого неприятного чувства я должен был оказаться его преемником. [287]
Около половины одиннадцатого вечера в Эперне приехал комендант Эрбильон. Он сообщил нам, что Лилль, несомненно, взят немцами, что Лан тоже оккупирован, что еще неизвестен результат кавалерийских боев, идущих под Аррасом, и что у Руа мы несколько поколебались. Одним словом, день далеко не из удовлетворительных. Отряд Мод Гюи преобразуется в независимую армию, а именно в 10-ю армию.
Вторник, 6 октября 1914 г.
Рано утром мы поехали в небольшую деревушку Шампани на север от Шатильон-сюр-Марн; там находится теперь штаб-квартира 5-й армии Франше д'Эспере. Армия состоит из 18-го, 1-го и 3-го корпусов и 51-й резервной дивизии. Фронт этой армии простирается от Пуасси на север от Эны до Невилетт на северо-запад от Реймса. На правом фланге к этой армии примыкают остатки армии Фоша, ныне расформированной, на левом — англичане, которые теперь перестраиваются.
Генерал Франше д'Эспере — человек невысокого роста, коренастый, пылкий сангвиник, лицо его с детства загорело под солнцем Африки, он закален в ряде экспедиций в Южном Оране, Тонкине, Китае, Марокко. Он жалуется, что может теперь двинуться вперед, но генерал Жоффр не разрешает ему этого ввиду недостатка снарядов, а также из опасения обнажить наш левый фланг. Франше д'Эспере хорошо знает Балканы, где он исполнял официальную миссию. Он считает, что, если наш фронт во Франции стабилизуется, мы будем должны подумать о том, чтобы вместе с сербами атаковать неприятеля на востоке Европы.
Он представляет мне офицеров своего штаба. Я узнаю среди них одного, который скромно держится в стороне. Это наследный принц Монакский, он служит добровольцем во французской армии в чине капитана.
Мы беседуем с генералом под непрекращающийся гул пушечной пальбы, он слышен в направлении Реймса. Франше д'Эспере сообщает нам интересные детали о расположении своей армии. В некоторых местах французские окопы подходят совсем близко к неприятельским окопам: между ними [288] расстояние всего в тридцать, сорок, самое большее пятьдесят метров. Местами у обеих армий общие проволочные заграждения. Один раненый немец несколько дней оставался между обеими позициями, товарищи не убрали его. Каждую ночь французские патрули находили его на том же месте, и, так как его состояние было настолько тяжелое, что нельзя было перенести его, они втихомолку нарушали инструкцию и оставляли ему пищу. При первой возможности они перенесли его, он не мог нахвалиться нашим обращением с ним. В это время немцы под предлогом сокращения продолжительности войны с помощью террора жгли наши деревни и расстреливали наших крестьян. Но мы останемся самими собой и покажем, что даже в самых жестоких международных столкновениях умеем в пределах возможного примирять свой долг перед родиной и долг перед человечеством.
Вместе с генералом Франше д'Эспере мы отправляемся в Жоншери, куда он намерен перевести штаб-квартиру своей армии, и осматриваем здесь эвакуационный пункт для раненых и подвижной лазарет, превращенный в стационарный. Я осведомляюсь о том, как функционируют наша врачебно-санитарная часть и полевая почта, по поводу которых ко мне ежедневно продолжают поступать жалобы. Внесены заметные улучшения, но сколько еще осталось пробелов и неправильностей!
Позавтракав в Шато-Тьерри, у депутата Куэнона, немедленно едем далее в Виллерс-Котере, где находится штаб-квартира 6-й армии. Последняя оперирует на реке Урк и по-прежнему находится под командованием генерала Монури. Это старый артиллерист 1870 г. Он был ранен в битве при Шампиньи. Я знал его военным комендантом Бурбонского дворца и губернатором Парижа в 1912 г. Он достиг тогда предельного по закону возраста и был снова призван на действительную службу лишь 20 августа 1914 г., накануне того сражения, в котором сыграл столь полезную и блестящую роль. Он тоже, как и Франше д'Эспере, сожалеет, что не имеет приказа снова перейти в наступление. Он в тоне высокой похвалы говорит мне о своих войсках, которые, подчеркивает он, так и рвутся в бой. [289]
После Виллерс-Коттере мы делаем остановку в Санлисе. На зеленых берегах Нонетт этот город представляет теперь картину ужаса и разрушения. Этот прелестный городок, который я знал таким свежим и изящным, почти дотла сожжен неприятелем. Большая улица республики подверглась систематическому разрушению. Не осталось ничего от прекрасного здания суда и от здания супрефектуры. К счастью, собор пострадал лишь весьма незначительно. Мэр Санлиса Одан был уведен в качестве заложника и расстрелян.
С этими печальными картинами перед глазами мы покидаем Санлис и уезжаем в Париж, в Париж, который я не видел уже более месяца и в который возвращаюсь не без глубокого тайного волнения. Мы приехали к заставе перед наступлением ночи, но, несмотря на трехцветный флажок, наш автомобиль проходит незамеченным среди множества других военных автомобилей, и я приезжаю в Елисейский дворец, никем не узнанный. Никогда еще этот дворец, в котором я пережил столько серых и тоскливых дней, не казался мне таким уютным. Мне представляется, что я, наконец, возвращен городу, из которого вынужден был удалиться в силу трагических обстоятельств. Бабетт, моя черная собака с длинной шелковистой шерстью, встречает меня бурными проявлениями радости и ласки.
Среда, 7 октября 1914 г.
«Армейский бюллетень», который выходит теперь в Бордо, помещает в сегодняшнем номере (№ 34) статью, в которой сообщается о моем посещении главной квартиры. По собственному почину Мильерана в статье указывается причина, почему это посещение не состоялось раньше. «С самого начала военных действий президент республики выразил намерение посетить наши армии и приветствовать их. Ему помешали в этом необходимость ежедневно председательствовать в совете министров и отзыв военной власти, не считавшей момент благоприятным для осуществления этого проекта. Ныне обстоятельства позволяют предпринять эту поездку, и г. Пуанкаре в воскресенье выехал из Бордо», и т. д. Итак, мой приезд отсрочивали из боязни, что официальное [290] присутствие президента республики будет стеснительным, будет мешать операциям на фронте. Прекрасно. Но почему необходимо придавать столь естественному шагу, как посещение армий на фронте, какой-либо торжественный характер? Разве такие шаги не могут совершаться теперь молча, просто как акт внимания к нашим войскам? В дальнейшем я позабочусь об этом.
Утром ко мне в Елисейский дворец явился Мильеран. Он пришел в сопровождении генерала Гальени. Со времени нашего отъезда населению Парижа стали хорошо знакомы высокая фигура Гальени, его изящная походка, его прекрасная военная осанка. Я нашел его таким же, каким оставил: тот же упрямый и пронизывающий взгляд из-под стекол пенсне, тот же методический ум, та же трезвая и точная манера выражаться. Его шестьдесят пять лет и служба в колониях, несколько отразившаяся на его здоровье, оставили нетронутыми его разум и моральную силу. Достаточно поговорить с ним несколько минут, и вы чувствуете, что перед вами настоящий вождь. Вместе с ним мы отправляемся осматривать укрепленный лагерь, а именно его северный и северо-восточный сектора. Он с чувством удовлетворения, вполне заслуженным, показывает нам значительные улучшения, которых ему удалось добиться в течение нескольких недель. У солдат территориальных войск очень хорошая выправка, они гораздо лучше вымуштрованы. Батареи из крепостных и судовых орудий установлены на умело выбранных позициях и хорошо замаскированы. Одна из них, близ форта Эны, помещена среди самого леса на небольшой специально для этой цели вырубленной прогалине, скрытой от самолетов большими деревьями. Я благодарю солдат за их работу и вижу по их восхищенным лицам, что поощрение солдат главой государства — такая вещь, с которой стоило бы обращаться к ним непосредственно, а не приезжать впредь из такого далека, как Бордо. Население окрестностей Парижа узнало меня и оказывает мне горячий прием, причем, как видно, не ставит мне в строку моего отсутствия, хотя не может знать его причины.
Гальени говорит нам о событиях на фронте с большим беспристрастием и объективностью. У него есть только одно [291] возражение: он находит, что фронт слишком растянут для одного центрального командования. Как видно, он желал бы, чтобы были образованы две отдельных армии, из которых одна под его началом. Но не будут ли такое дробление войск и двойное командование представлять больше неудобств, чем преимуществ?
К полудню возвращаюсь в Елисейский дворец, опустевший, почти без мебели. Нахожу там полковника Пенелона, который привез мне снова благоприятные известия. Согласно перехваченным радио, генерал фон Марвитц со своей кавалерией вынужден был отступить.
В районе Руа на северо-восток от Мондидье наш 4-й корпус, к несчастью, дрогнул перед 21-м корпусом неприятеля. Кастельно послал в главную квартиру довольно тревожную телеграмму, но Жоффр дал ему приказ держаться во что бы то ни стало и обещал подкрепления. Наш 11-й корпус перейдет теперь в контратаку. Генерал Фош прибыл на место. Больше никаких новостей. На Hauts de Meuse мы продвигаемся очень медленно. Наши войска вынуждены были сами бомбардировать мой бедный и милый Сен-Мигиель, в котором засели немцы...
Днем посетил вместе с Вивиани роскошно оборудованный английский госпиталь у входа в Елисейские поля, в отеле «Астория». Этот отель выстроили немцы на углу улицы Пресбург в виде небоскреба, не считаясь с правилами, которым подчинены дома, окаймляющие площадь Этуаль. Отель теперь секвестрован, и я надеюсь, что после войны ему без милосердия снесут голову, которую он так дерзко поднимает перед изумленной Триумфальной аркой. Оттуда мы отправились в другой госпиталь, устроенный американской колонией с еще большей роскошью в Нельи, в просторных помещениях лицея Пастера. Меня встретил любезный Майрон Т. Геррик. С сияющим видом он поздравил меня с нашей победой на Марне. По дороге толпа узнала меня и приветствовала, как блудного сына.
Потом мы поехали возложить венки на могилы солдат, похороненных на кладбище Банье, а оттуда в больницу Валь-де-Грас, где ко мне присоединились представители Сенского [292] департамента в парламенте, консерватор Дени Кошен, член радикально-республиканской партии Поль Штраусе и социалист Груссье. Они изо дня в день продолжают подавать пример священного союза своим братским сотрудничеством. В конце дня я отправил в Дом инвалидов шесть германских знамен под конвоем военного отряда; эти знамена были доставлены в Бордо и по моему приказанию привезены теперь в Париж. Генерал Ниокс принял их под свою охрану и бережно разместил в капелле среди старых трофеев, к которым мы уж так давно привыкли присоединять новые. Я принял в Елисейском дворце Клотца в форме командира эскадрона, Поля Думера и парижского депутата Галли. Все трое восхваляют перед мною Гальени, которого они видели за работой, и с восторгом рассказывают о населении Парижа, которого ни на мгновение не покинуло спокойствие.
Четверг, 8 октября 1914 г.
Однако я должен снова оставить Париж, так как правительство осталось в Бордо и ожидает меня, чтобы возобновить под моим председательством свои прерванные заседания. Сегодня утром я с Мильераном отправился на автомобиле в обратный путь. Я очень огорчен этим вторичным отъездом из Парижа, конечно, менее печальным, чем первый, но более непонятным. В Туре завтракаем с генералом Полин и делаем остановку в Барбезье, чтобы повидать депутата Жеральда, раненного при автомобильной катастрофе. К восьми часам вечера мы приехали в префектуру Бордо. Немного спустя я узнал, что автомобиль, в котором находился жандармский полковник Жоффруа, везший знамена в Париж и вернувшийся в Жиронду вслед за мной, раздавил на смерть при проезде через деревню приблизительно в двадцати километрах от Бордо одну несчастную старуху. Полковник утверждает, что вина никоим образом не падает на шофера, солдата из территориальных войск. Я немедленно отправил одного из своих офицеров разузнать все обстоятельства, выразить мое соболезнование и помочь семье, которая лишена средств. Эта смерть окончательно омрачила мое возвращение. [293]
Вечером я получил телеграмму от Годена, мэра Сампиньи. Он извещает меня, что сегодня на наш небольшой город упало сорок восемь снарядов большого калибра. Немцы стреляли из нашего форта в римском лагере. Целью немцев, читаю я, было разрушить мой дом в Кло. В него попало несколько снарядов. От веранды, выходящей на долину и лес Айли, остались только мусор и щепы, северо-восточный фасад дал трещину, нижний этаж, пробитый насквозь, разрушен вместе с обстановкой. Это известие оставляет мадам Пуанкаре и меня почти равнодушными. Как ни дорога была для нас эта усадьба, в которой мы провели с близкими людьми столько радостных дней, разве может наша мысль остановиться более одного мгновения на этом личном горе?
Пятница, 9 октября 1914 г.
Главнокомандующий в следующих выражениях сообщает военному министру о бомбардировке Кло: «После грабежей и вандализма — акты хулиганства. Немцам мало было разрушения Реймского собора. Недавно они взломали в Нюбекуре фамильный склеп семьи президента республики, а вчера они бомбардировали частный дом президента в Сампиньи; они систематически обстреливали его с высот на правом берегу Мааса близ Сен-Мигиеля из тяжелых дальнобойных орудий. Выбор этой цели не оправдывался никакими военными соображениями; доказательство — тот факт, что пострадал только дом президента. Можно сказать, немцы сами щадили до сих пор остальные строения в этой деревне. Я хотел бы, чтобы эти слова сказались правильными и Сампиньи остался цел. К несчастью, маловероятно, что разрушительное неистовство неприятеля надолго удовольствуется Кло.
Весь день разбираю документы, пришедшие во время моего отсутствия в бордосокую префектуру. 6 октября в Антверпене состоялось заседание высшего совета обороны под председательством короля и в присутствии Уинстона Черчилля. Положение было признано очень тяжелым. Неприятель располагает двумястами орудиями и может уничтожить город. Решено, что армия вместе с королем выйдет [294] по направлению к Генту. Это движение Жоффр советовал произвести, оно было приостановлено по требованию английского министра{*252}. Действительно, бомбардировка Антверпена началась еще третьего дня вечером и с тех пор продолжалась с неслыханной силой. Большая часть фортов еще держится. Эвакуация армии происходит с 6-го в удовлетворительных условиях{*253}. Генерал По прибыл в Остенде. Он счел целесообразным не вводить морские части в бомбардируемый город и направил их в Гент{*254}. Со своей стороны, Жоффр распорядился отправить 87-ю дивизию территориальных войск в район Поперинге. Ей дано задание немедленно установить контакт с морскими частями и с бельгийскими войсками и, таким образом, облегчить выход всей армии из Антверпена. Де Броквилль оценивает потери бельгийцев с начала враждебных действий в пятьдесят тысяч человек{*255}.
Губернатор Таити телеграфирует, что Папаэте был 22 сентября бомбардирован двумя германскими крейсерами «Гнейзенау» и «Шарнгорст». Благодаря принятым мерам крейсеры не могли войти в рейд. Они отплыли, выпустив в город около ста пятидесяти снарядов, которыми сожгли торговый квартал города. «Вот каков Папаэте: дворец королевы в зелени, бухта с высокими пальмами, зубчатые силуэты высоких гор». Что скажет Лоти? «Таити, Бора-Бора, Океания, боже мой, как все это далеко!»
Палеолог снова вел беседы с Сазоновым по поводу ближайших русских наступательных операций{*256}. Он беседовал также с начальником генерального штаба генералом Беляевым. Со вчерашнего дня, т. е. с 8 октября, сражение должно было развернуться во всю свою ширь. Оно будет продолжаться по меньшей мере пятнадцать дней, т. е. примерно до 25-го. Если русская армия окажется победоносной, можно ожидать, что к 6 ноября она дойдет до широты Бреславля, [295] если не далее на север. Но генерал Беляев старательно подчеркивал гипотетический характер этих предсказаний. Император Николай выехал из Царского Села на театр военных действий. Он желает подтвердить этим, что операции против Германии вступают в решающую стадию{*257}. Он не возьмет на себя фактического командования армией. Он лишь объедет фронт, чтобы подбодрить свои войска{*258}. Итак, лишь теперь русские настоящим образом вступают в войну. До сих пор медленная концентрация их войск позволяла им только отдельные попытки. Тем не менее они разбили немецкие армии при Августово и помешали им перейти Неман. В Карпатах они продолжают преследовать и уничтожать арьергарды австро-венгерских войск{*259}.
Суббота, 10 октября 1914 г.
Во время моего отсутствия из Бордо граф Альбер де Мен скончался от разрыва сердца. Он хворал уже давно, но волнения последних недель, несомненно, ускорили развязку. Он сохранил все обаяние своего удивительного таланта. Если он не был уже в состоянии выступать в палате или в стране, выступать с теми прекрасными речами, которым не могли не рукоплескать даже противники, то он ежедневно писал в «Echo de Paris» и в «Le Gaulois» статьи, проникнутые горячим патриотизмом. Это был человек очень возвышенной души. Я знал такие черты его характера, которые неизвестны публике и свидетельствуют о его исключительной чуткости и тонкости. Его пламенные католические убеждения не мешали ему воздавать должное противникам. Он был прежде всего французом, и правительство республики всегда находило его на своей стороне, когда дело шло об интересах нации. Я счел своим долгом присутствовать лично при его похоронах, совершенных по церковному обряду; впрочем, на них присутствовали также председатели обеих палат и большинство министров. Погребение состоялось временно на кладбище [296] Шартрез. Поль Дешанель произнес очень прочувствованное надгробное слово.
Ввиду этих похорон заседание совета министров было перенесено на послеобеденные часы. На этом заседании мы узнали из телеграмм Жоффра и Клобуковского{*260} о падении Антверпена. Неприятель вступил в город раньше, чем ожидали. Форты Шельды еще держатся. Город очень пострадал от канонады. Многие жители отплыли по реке в Голландию или Англию, они уезжали с криками: «Да здравствует Бельгия!»
Жоффр предлагает правительству, чтобы английские войска, новые и старые, которые будут оперировать на оставшейся свободной части бельгийской территории, находились под командованием маршала Френча, бельгийские войска оставались под начальством короля, а все французские войска в Бельгии и в Северной Франции были поставлены под начало генерала Фоша, который обеспечит связь с союзными армиями. Правительство поддерживает в Лондоне и Остенде это предложение. К несчастью, наша кавалерия должна была отступить к Бетюну для прикрытия прибывающей английской пехоты. Это, увы, сорвало или в лучшем случае отсрочило наши попытки установить связь с бельгийскими войсками. На другом конце, в Воэвре, все наши усилия освободить Сен-Мигиель через Сент-Аньян и Апремон остаются пока бесплодными.
Получил от румынского наследного принца совершенно неожиданную для меня телеграмму: «Президенту Пуанкаре, Бордо. С чувством глубокой скорби сообщаю вам, господин президент, печальное известие о кончине короля Кароля, моего возлюбленного дяди. Фердинанд». Я тотчас отвечаю выражением соболезнования наследному принцу и Румынии, но, признаться, смерть этого государя, столь страстного германофила, не погрузила меня в большую печаль.
Воскресенье, 11 октября 1914 г.
Наконец я узнал действительные обстоятельства, которые повлекли за собой взятие Сен-Мигиеля. Немцы давили [297] на наш фронт вокруг Вердена в двух направлениях: одно — на западе, к Аргоннам, другое — на юго-востоке, к Hauts de Meuse, надо полагать, с целью окружить и осадить эту крепость, 8-й корпус, стоявший в Сен-Мигиеле и окрестностях, был спешно снят нами и переброшен в Аргонны, где грозила опасность; на правом берегу Мааса, между Виньелль и Сен-Мигиелем, осталась только дивизия запаса. Немцы без труда воспользовались этим, немедленно пробрались по холмам и откосам к городу и проникли в него без боя. Что касается форта, то немцы явились туда не из Сен-Мигиеля, они атаковали его с тыла, у выхода из леса, и после бомбардировки взяли его. Главная квартира уже не приписывает ошибки генералу Саррайлю, который вынужден был бороться на два фронта сразу и не имел для этого достаточно сил: но она признает, что мы были застигнуты врасплох на холмах и что эта неудача может иметь серьезные последствия. Железная дорога из Лерувилля в Верден и боковой канал Мааса отрезаны теперь на уровне Сен-Мигиеля. Это сделало невозможным сообщение между Верденом, с одной стороны, и магистралью Париж — Панси с каналом от Марны к Рейну — с другой. В действительности укрепленный лагерь осажден на востоке со стороны Воэвры, на юге — со стороны долины Мааса. Можно, стало быть, ожидать, что рано или поздно немцы поведут атаку с северо-запада и попытаются отрезать железную дорогу из Шалона в Верден, чтобы таким образом совершенно изолировать крепость. В то же время падение Антверпена даст им возможность перевезти из Этена свои большие осадные мортиры, так что в скором времени надо, несомненно, ожидать усердной бомбардировки фортов Вердена.
Куйба, бывший министром в первом кабинете Вивиани, телеграфирует мне, что он находится в Сампиньи с сенатором и мэром Коммерси Гродидье, что немцы продолжают бомбардировать Кло и что единственный предмет, уцелевший из обстановки первого этажа, — это бронза «За отечество», поднесенная мне в прошлом году моим родным городом. Символическое исключение, которое утешило бы меня, если бы была в этом надобность, в потере всех других сувениров. [298]
Из Остенде получены известия гораздо более печальные, чем из Кло. Бельгийская армия вышла из Антверпена и отступила под прикрытием Гентского канала в Западную Фландрию. Таким образом, удалось увести шестьдесят тысяч солдат{*261}. Но генерал По, оставшийся в Бельгии при короле, находит, что Остенде не является вполне безопасным местопребыванием для королевского правительства, что, ввиду того что неприятель еще вчера атаковал Гент, благоразумно было бы перенести местопребывание государственной власти дальше в тыл{*262}. Вопрос этот рассматривался бельгийским советом министров, и де Броквилль вручил вчера Клобуковскому ноту следующего содержания: «Бельгийское правительство, загнанное перипетиями войны к границе, видит себя вынужденным в интересах нации оставить национальную территорию, которую армия более двух месяцев защищала от неприятеля. Оно просит у Франции гостеприимства для бельгийской армии. Последняя перенесла тяжелые испытания и нуждается в нескольких днях отдыха, прежде чем продолжать сражаться за общее дело. Бельгийское правительство просит Францию помочь ему обеспечить армии необходимое, для того чтобы в максимально короткий срок снова энергично продолжать борьбу. Относительно расположения армии и ведения военных операций можно будет легко прийти к соглашению. В доказательство правительство ссылается хотя бы на то, как легко состоялось теперь соглашение благодаря высокой военной компетенции, а также такту и твердости, выказанным выдающимся генералом (генералом По), которого французская республика послала ему... С другой стороны, бельгийское правительство не может без ущерба для интересов нации оставаться в пределах досягаемости неприятеля; оно должно находиться в таком месте, где, не вмешиваясь в военные операции, будет в состоянии заботиться о всех нуждах бельгийских войск, нынешних и будущих войск, которым Франция уже обеспечивает убежище. Ввиду наших дружественных отношений с Англией, ввиду той поддержки, которую последняя [299] оказывает нам в различных областях, а главным образом в военном снаряжении, бельгийское правительство желало бы находиться в таком месте, откуда легко могло бы поддерживать сообщение со своими друзьями в Англии. Оно спрашивает Францию, может ли она дать ему пристанище в городе, располагающем приморским портом, например в Гавре. Бельгийское правительство, зная по опыту рыцарский характер французской нации, не сомневается, что во время его пребывания на французской территории, правительство республики будет всячески стараться облегчить ему исполнение его обязанностей».
Эта декларация сопровождалась следующей нотой: «Важно, чтобы бельгийское правительство поставлено было во Франции в такое положение, которое ясно указывало бы, что, покидая бельгийскую территорию, оно сохраняет свои державные права. Формальное признание этих державных прав и экстерриториальность той части территории, которую будет занимать бельгийское правительство, были бы одним из средств для достижения этой цели. Вместе с правительством переедут канцелярии его министерств. Число и характер чиновников, равно как и размеры необходимых помещений будут сообщены в ближайшее время. За правительством последует контингент жандармов, обычная охрана министерских департаментов».
Французское правительство, чрезвычайно тронутое этими обращениями, составленными в таком благородном тоне, естественно, решает оказать Бельгии гостеприимство и сообразоваться с ее желаниями во всех пунктах. Я пригласил барона Гильома и просил его переслать королю следующую зашифрованную телеграмму (я не считал благоразумным отправлять ее без шифра): «Я узнал о решении, принятом королевским правительством. Правительство республики глубоко тронуто им и немедленно примет все необходимые меры, для того чтобы обеспечить пребывание Вашего Величества и его министров во Франции в полной независимости и суверенности. Спешу лично выразить Вашему Величеству, как горды будут мои соотечественники предложить Вам до момента нашей совместной победы гостеприимство в городе [300] по выбору Вашего Величества, и прошу принять уверения в моей несокрушимой дружбе». Король немедленно ответил мне через свое посольство: «Господин президент. Я очень растроган гостеприимством, которое Франция так любезно соглашается предложить бельгийскому правительству, и мерами, которые правительство республики принимает для обеспечения нашей полной независимости и нашего суверенитета. Я выражаю Вам за это свою искреннейшую благодарность. Мы с непоколебимой верой ожидаем дня совместной победы в общей борьбе за правое дело. Наша храбрость непоколебима. Прошу Вас, господин президент, принять уверения в моей непоколебимой дружбе. Альберт».
В мой кабинет ворвался, как ураган, Шарль Эмбер, мой бывший коллега по представительству департамента Мааса в сенате. Чтобы дать работу его подчас бьющей через край активности, Оганьер поручил ему закупить в Америке от имени морского министерства снаряжение, лошадей, предметы упряжи и обмундирования. Он в несколько недель заключил множество сделок и заявляет, что они для нас выгодны. Мильеран о них другого мнения и отозвал из Соединенных Штатов Шарля Эмбера, который мобилизован в чине армейского капитана. Сенатор от департамента Мааса протестует против этой меры. Я обещал поговорить с Мильераном и подчеркнуть перед ним благоприятные для нас результаты этих сделок, как их расценивает Эмбер. Я сам запросил у военного министра справки о главнейших из этих сделок. Речь идет, в частности, об одной из них, заключенной Шарлем Эмбером с председателем Вифлеемского стального треста. Эмбер показал мне письмо, в котором это лицо предлагает Франции широкое сотрудничество своего треста. «Пользуюсь случаем, — пишет мне сенатор, — чтобы от всей души поблагодарить вас за сегодняшний любезный прием, и прошу принять уверение в моей глубокой преданности. Шарль Эмбер». Однако, что касается выгодности проектируемых или заключенных сделок, я до сих пор не знаю, прав ли военный министр или мой бывший коллега да департаменту Мааса. Мильеран обещал мне, что лично рассмотрит это дело совершенно беспристрастно. [301]
Понедельник, 12 октября 1914 г.
Генерал Жоффр советовал, чтобы впредь до дальнейших распоряжений бельгийская армия оставалась на своей национальной территории и сохраняла связь с англичанами и нами. Тем не менее она должна будет перестроиться отчасти на нашей территории{*263}. По обоим пунктам барон де Броквилль согласен с нашей главной квартирой. Центр снабжения бельгийской армии будет находиться во Франции с базой в Дюнкирхене{*264}. Завтра бельгийское правительство уезжает морем из Остенде в Гавр с персоналом различных министерств. Король останется в Бельгии во главе своих войск{*265}.
Наша бригада из морских частей, прибывшая 3 октября в Гент, на другой же день вступила в бой. Начало было превосходным. Она сражалась весь день 9 октября и всю ночь с 9 на 10 октября против превосходящего ее численностью неприятеля, отразила его и нанесла ему большие потери.
Гальени и префект Сены сообщают нам об участившихся перелетах «Tauben» над Парижем и неоднократных бомбардировках с самолетов. Я прошу генерала Гиршауера, командовавшего инженерными войсками в укрепленном лагере, а затем снова поставленного во главе департамента авиации при министерстве, зайти в мой рабочий кабинет и дать мне точные сведения о состоянии нашей авиации. Он постарается послать в Париж эскадрилью, которой требует генерал Гальени.
Вечером главная квартира телефонировала Мильерану: «Сильные атаки на многих пунктах. Мы имели успех во многих местах и нигде не уступили территории». Прекрасно. Но, как мне говорил вчера полковник Пенелон, мы должны были сегодня атаковать вместе с англичанами на левом фланге; в центре должны были атаковать армии Монури и Франше д'Эспере; наконец, мы должны были атаковать в верховьях Мааса. Сражение затягивается, и решение отдаляется. Возьмем свое сердце в руки, как говорил Альбер де Мен. [302]
Вторник, 13 октября 1914 г.
Де Броквилль и его коллеги приехали сегодня морем в Дюнкирхен, откуда направятся в Гавр. Они послали мне благодарственную телеграмму, я отвечаю на нее, что мы гордимся тем, что даем на своей территории пристанище правительству благородного народа, который так геройски защищает свою национальную независимость и нарушенное международное право.
В тот момент, когда мы принимаем во Франции этих великих изгнанников, мы можем предложить им только неважные новости. Мы сражаемся почти повсюду, но с жалкими результатами. На своем восточном фронте немцы подошли на пятнадцать километров к Варшаве; французская колония должна была оставить город. Сами русские власти тоже удалились{*266}. Где те надежды, о которых несколько дней назад распространялся перед нами Великий Князь Николай Николаевич?
В Бухаресте король Фердинанд, преемник своего дяди Кароля, присягнул в парламенте на верность конституции. Ему оказали горячий прием и рукоплесканиями подчеркнули некоторые места в его декларации, а именно его обещание служить стране как честный румын. Это произвело на нашего посланника Блонделя вполне определенное впечатление, что народные представители не желают отделяться от династии, но требуют, чтобы династия исходила из интересов и устремлений Румынии. Королеву Марию, англичанку по рождению и известную своими симпатиями к Тройственному согласию, приветствовали восторженными овациями, превзошедшими овации королю{*267}.
Среда, 14 октября 1914 г.
Снова посещаю госпитали. Они, увы, все более и более переполняются ранеными. Я все время восхищаюсь стойкостью этих мужественных людей. [303]
Мы с тоской ожидаем подробных известий о русских операциях. Но остаемся без всяких известий. «Сражение, — телеграфирует Палеолог, — продолжается с большой силой{*268}. Потери обеих сторон значительны. К сожалению, я не могу сообщить вам более точные сведения о генеральной операции, которая, как видно, развертывается от Сандомира до Варшавы. Наложенная Великим Князем Николаем Николаевичем печать молчания коснулась и генерального штаба в Петербурге». Английское правительство осведомлено не больше нашего и поделилось с нами своей тревогой{*269}.
Четверг, 15 октября 1914 г.
Провожу серые и монотонные дни в ожидании и печали. Мне еще не удалось добиться от правительства решения о нашем возвращении в Париж. Некоторые министры были бы большими сторонниками этого, но Мильерану и его сотрудникам в военном министерстве понравилось работать в Бордо. Они боятся, что новое переселение внесет стеснение и задержку в их работу. Итак, я провожу время следующим образом: утром председательствую в совете министров, днем изучаю дела. Самое большее — прогуливаюсь после завтрака часок в саду, предоставленном Руа де Клоттом в мое пользование. Гуляя с женой по аллеям, устланным мертвыми листьями, мы обмениваемся лишь унылыми мыслями. Даже наша брюссельская собачка следует за нами без удовольствия, удивленная, что не может, как бывало, набегаться вдоволь на лужайках Елисейского дворца. Наша сиамская кошка не может привыкнуть к шуму улицы Виталь Карлес и не удостаивает своими посещениями небольшой отцветший сквер у префектуры. Она меланхолично прогуливается по большой серой стене за старым зданием архиепископского дворца, отделяющей его от соседних домов.
Сегодня опять главная квартира довольствуется сообщением, что мы выиграли несколько метров территории между Маасом и Мозелем, на север от Реймса и на Лис. Однако [304] один момент депеша нашего посланника в Копенгагене Бапста{*270} заставила нас опасаться, что немцы готовят большую атаку на Верден, чтобы инсценировать успех кронпринца. Действительно, вчера утром датская королева, дочь великой герцогини Анастасии Мекленбургской, нашей бывшей соседки в Эз, получила от кронпринца, женатого на ее сестре, телеграмму из Стене: «Чрезвычайно обрадован полученным мною приказом атаковать Верден». Бапст узнал об этом от лица, которому королева показала телеграмму кронпринца, но он не знает, не является ли это немецкой ловушкой, обязанной навести нас на ложный след, тем более что телеграмма не была зашифрована. В пользу подозрений нашего посланника говорит тот факт, что немцы, несомненно, готовят большое наступление во Фландрии. Они три раза пытались окружить нас, три раза эта попытка кончалась провалом. На запад от Руа, на запад от Бопома и на запад от Лилля они чуть было не обошли наш фланг, но их попытка в конце концов провалились. Нам не удалось обойти их правое крыло, но и они не обошли наше левое крыло. Им остается последнее средство — возобновить операции во Фландрии. Если их усилия увенчаются успехом, они смогут не только обойти здесь наш фланг, но, кроме того, проникнуть к морю и отрезать сообщение Англии с континентом По всем признакам они отправляют теперь значительные силы на Лис и Изер. Как сообщает наш посланник в Стокгольме Тьебо{*271}, в «Norddeutsche-Allgemeine Zeitung» появилась статья о находке, сделанной немцами в Брюсселе и раздуваемой ими в большую сенсацию. Они якобы нашли в архивах бельгийского генерального штаба документы, доказывающие, что еще в 1906 г. предусматривалась в случае франко-германской войны высадка одного английского корпуса. Вся германская пресса видит в этих документах доказательство «британского лицемерия» и находит в них оправдание поведения Германии по отношению к Бельгии. Однако, как сообщает Тьебо, одна либеральная стокгольмская газета делает вполне [305] правильное замечание: эти документы просто доказывают, что Бельгия опасалась нарушения ее нейтралитета Германией, а не Францией {31}.
Пятница 16 октября 1914 г.
Я начинаю получать письма с упреками и оскорблениями, большей частью анонимные. Меня обвиняют в трусости, что я оставил Париж из страха, и страх не позволяет мне вернуться. Несомненно, психика моих корреспондентов пострадала от визитов немецких самолетов («Tauben»), сбрасывавших бомбы на Париж. Но как ни мало эти визиты смутили население Парижа, именно по этой причине мы, правительство и я, должны были бы находиться в Париже, подле него. Теперь уже нельзя утверждать, что наше присутствие в Париже привлечет немцев. В свою очередь медленность военных действий и незначительность наших успехов за последние недели смущают многих, возымевших тотчас после победы на Марне надежду на близкую и окончательную победу. Один из моих старых друзей по адвокатуре, большой мастер в нескольких юмористических словах схватывать моментальное настроение общественного мнения, Жюллемье, пишет Феликсу Декори: «Шансы Жоффра и президента сильно упали, так как у нас ожидали, что Пуанкаре одержит победу над главной квартирой».
Но я все еще не могу вырвать у совета министров в целом согласие вернуться в полном составе. Принято лишь решение, что в ожидании этого постоянно откладываемого момента отдельные министры будут отправляться в Париж, чередуясь друг с другом. Бриану очень не по душе та непопулярность, на которую мы с легким сердцем осуждаем себя, и он вызывается поехать еще раз в Париж. Решено, что он поедет вместе с Альбером Сарро и что они отправятся также к нашим армиям на восточном фронте.
«Телефонные сообщения» главной квартиры так же лаконичны и бессодержательны, как прежде. Мы немного подвинулись вперед близ Биле, перед Сен-Мигиелем и на склонах холма над римским лагерем. Мы очень мало продвинулись под Реймсом, в районе Помпеи, а также между Ланом [306] и Бетюном. Но наряду с этими ничтожными успехами злая судьба принесла нам большое разочарование: немцы двинулись из Гента в Остенде и осели там.
Суббота, 17 октября 1914 г.
Студенты университета в Глазго собираются избрать меня своим лордом-ректором. Кажется, до сих пор это звание не выпадало на долю иностранца. Его носили, среди прочих, лорд Биконсфильд, лорд Розбери, Асквит и Бальфур. Оно дается голосованием студентов на три года и не возлагает на избранного никаких других обязанностей, кроме единовременного посещения университета и произнесения благодарственной речи. Я согласился принять предложенный мне титул и сказал из своего далека молодым шотландцам, как я тронут их вниманием. Когда-то я смогу поблагодарить их на месте, в зале святого Андрея?
Воскресенье, 18 октября 1914 г.
Восемь дней назад Германия заявила, что число военнопленных-французов составляет шестьдесят три тысячи. Теперь она дает цифру сто пятнадцать тысяч человек. Я не могу проверить ее. По оценке нашей главной квартиры, у нас во Франции не более сорока тысяч военнопленных-немцев. Чем объяснить такое расхождение?
На север от канала Бассе французские и английские войска взяли Живанши, Лоржи, Илли, Фромель и Армантьер. Но на бельгийском фронте немцы взяли Вестенде, Сен-Пьер-Капелль, Лек, Кейем. Тем не менее они не могли переправиться на другой берег Изера.
На среднем течении Вислы и в Галиции бои развертываются. Немцы отброшены от Варшавы еще дальше. Но Палеолог все еще жалуется на политику молчания, на которую он постоянно наталкивается{*272}.
Я послал в военное министерство письменный перечень подробных вопросов относительно переделки ружей образца 1874 г., относительно зимних одеял, армейского сукна, [307] шерстяного белья, кушаков и прочих предметов, в которых вскоре будет надобность ввиду холодного времени года. С каждым днем становится все более очевидным, что война затянется и что нашими зимними квартирами будут обледенелые и грязные окопы.
Понедельник, 19 октября 1914 г.
Наш военный атташе в Мадриде подполковник Тиллион сообщает нам о своей аудиенции у испанского короля. Альфонс XIII разочарован и опечален. Он все еще рассчитывает на нашу победу, но в его окружении, даже в его правительстве, находятся сплошь люди, настроенные не в пользу Франции, и он горько жалуется на их тенденциозность.
По настояниям Палеолога, поддержанным сэром Бьюкененом, Сазонов снова ходатайствовал перед русским главнокомандующим о том, чтобы генеральным штабам союзных армий была дана детальная информация о военных операциях в Польше. В результате Великий Князь Николай Николаевич обещал послать сведения непосредственно Жоффру и Китченеру. Но депеша, которую он действительно отправил нашему главнокомандующему, не содержит никаких конкретных данных. В ней лишь указывается, что концентрация русских войск на правом берегу Вислы еще не закончена и что понадобится еще много времени, пока русская армия сможет предпринять поход на Берлин. Еще раз, где же тот разрушительный каток, о котором писала оптимистичная пресса?
Вторник, 20 октября 1914 г.
Севернее и южнее Арраса наши войска уже более десяти дней без передышки дерутся за какие-то несколько метров изрытой гранатами территории. Более крупное сражение развертывается на Изере и вокруг Ипра. Из района Реймса наша 4-я дивизия переброшена к Ньюпорту для поддержки левого фланга бельгийцев; на правом фланге их поддерживают наши морские части у Диксмюде. В Ипр подвезена на грузовиках наша 31-я пехотная дивизия. На помощь поспешили также 9-й корпус и бригада сенегальских стрелков. [308]
Наши войска объединены в армейскую группу (détachement d'armée) и поставлены под начало генерала Урбаля. По всему видно, что самые решительные бои будут происходить теперь на полях Фландрии{*273}.
Среда, 21 октября 1914 г.
Генерал По, возвратившийся из Бельгии и присутствовавший при эвакуации Антверпена, а затем при эвакуации Остенде, говорит мне, что король все время обнаруживал замечательное величие характера. Де Броквилль тоже проявил твердую решимость. Но вокруг них создался в эти критические минуты небольшой затор, который вначале мешал командованию. В конце концов все устроилось, и отступление войск произошло в удовлетворительных условиях.
Оганьер лично отправился в Гавр, чтобы наблюдать за размещением королевского правительства, а оттуда поехал в Фюрнес, где обосновалась бельгийская главная квартира. Он тоже рассказывает мне, что нашел короля очень спокойным и твердым, но, несмотря на все, озабоченным относительно судьбы своего народа. «Будет ли, — спросил он Оганьера, — Франция защищать Бельгию до конца?» — «Да, так же, как и самое себя», — ответил Оганьер, зная, что никто из нас не скажет другого. Король взволнованно благодарил его.
Вдоль побережья морской министр всюду встречал бельгийских эмигрантов, мужчин, женщин и детей, они везли на тележках свою мебель и пожитки. Бельгийская армия остановилась за рекой Изер, перестроилась и окопалась на равнине. На правом фланге ее стоят наши морские части, а в тылу она опирается на одну из наших территориальных дивизий.
Из умолчаний в телеграмме главной квартиры я узнаю, что мы потеряли Варенн. Нам не говорят этого. Но признаются, что боя идут у Вокуа, который лежит на юг от Варенн. Итак, немцы приблизились к железной дороге, соединяющей Сент-Менегульд с Верденом. Если они продвинутся дальше, [309] они смогут отрезать линию, по которой подвозятся в крепость съестные припасы.
От председателя Парижского муниципального совета Митуара я получил личное написанное в очень достойном тоне, письмо, в котором он выражает опасение, что в результате неоднократных изъятий войск из парижского гарнизона город может остаться без достаточной защиты. Я отвечаю ему, что правительство уже приняло все необходимые меры для устранения пробелов, распорядилось послать в Париж орудия различного типа и создать между нынешней линией фронта и укрепленным лагерем целый ряд оборонительных позиций. В заключение я говорю: «Само собой разумеется, что если бы в ходе войны неприятель вновь оказался поблизости Парижа, на защиту последнего двинута была бы одна из наших армий. Мы вместе с вами считаем защиту Парижа безусловно необходимым и священным делом. Лично я проникнут такой благодарностью и любовью к населению Парижа, что не могу остаться равнодушным ко всему, что касается его».
В конце дня русское посольство известило Делькассе, что оно получило из Петрограда депешу, сообщающую, наконец, о большой победе под Варшавой. Немцы отступают.
Четверг, 22 октября 1914 г.
Бриан и Сарро, которых сопровождает мой брат Люсьен, проникли на восточных окраинах до Вердена и констатировали, что на этих днях форт Дуомон был бомбардирован тяжелой артиллерией неприятеля, о чем главная квартира нас не известила.
Большая дискуссия в совете министров. Я снова подчеркиваю те соображения, которые, на мой взгляд, делают необходимым наше скорое возвращение в Париж. Вивиани, которого я мало-помалу перетянул на мою сторону, высказывается также, как я. Оганьер энергично меня поддерживает. Рибо считает целесообразным выждать конца ноября. Несмотря на все мои доводы, мне не удалось склонить большинство в мою пользу. Тогда я заявил, что в таком случае на ближайшей неделе отправлюсь в Париж один, что, в конце концов, декреты должны подписываться там, где нахожусь [310] я, а не там, где находятся министры, и что я требую для себя права возвратиться в Елисейский дворец без соответственного постановления совета министров. Мне отвечают, что долг правительства блюсти мою безопасность, что я «царица (матка) пчел», что я «делаю» министров, что легко сменять членов кабинета, но если бы произошло несчастье с главой государства, это было бы катастрофой. Я возражаю: нет никакой вероятности, что со мной произойдет несчастье, но если бы произошло невозможное и случилось такое несчастье, то кабинет пользовался бы всей полнотой исполнительной власти, пока не был бы провозглашен мой преемник; и, наконец, что если бы действительно была налицо хотя бы тень риска, то это было бы только лишним мотивом не откладывать более нашего возвращения в Париж. В результате опять решение не из удачных. Мильеран запросит Жоффра, есть ли у него серьезные возражения против отъезда правительства из Бордо, и прибавит, что, во всяком случае, правительство намерено выехать 15 ноября. Я снова подчеркнул, что лично я не буду дожидаться этого срока для отъезда в Париж и намерен во что бы то ни было пробыть в Париже несколько дней ближайшей недели.
После заседания я снова возвращаюсь к этому вопросу в разговоре с Вивиани и Мильераном. Они, наконец, как будто соглашаются со мной, что мы через несколько дней отправимся к бельгийской армии, а также к армиям Мод Гюи и Кастельно.
Двоюродная сестра моей жены, мадам Ледо, вдова парижского коммунального чиновника, писала нам, что с 25 сентября не имеет известий от своего сына Макса, унтер-офицера запаса. Я навел справки в главной квартире. Сегодня вечером я получил извещение, что бедный юноша убит в конце сентября в ночном бою у фермы Года, севернее Реймса. Это был молодой архитектор, подававший надежды, бывший воспитанник Ecole des Beaux Arts. Хотя он только недавно был помолвлен, он отправился на войну в бодром, восторженном настроении. Мы его очень любили. Оплакивая его, мы думаем в этот вечер о его матери и о многих других матерях, уже носящих траур. [311]
Пятница, 23 октября 1914 г.
Я по-прежнему стараюсь быть в курсе нашего оборонного производства. Заводы в Сент-Этьенне и Шателльру выпустили с 1 августа первый — сто тридцать шесть, второй — семьдесят восемь пулеметов. Предвидится следующее увеличение выпуска их в конце декабря: на первом заводе вместо нынешних трех пулеметов в сутки — пять, на втором — три вместо двух. Выпуск пулеметов Гочкиса должен начаться в конце ноября. Но мы не скоро достигнем производительности в сто пулеметов в месяц, как это предусматривалось вначале. Мы заказали пятьсот пулеметов в Соединенных Штатах и две тысячи в Англии. Генерал Гиршауэр представил мне большую докладную записку за своей подписью о состоянии нашей авиации. У нас в действии тридцать восемь эскадрилий, не считая одной в составе трех аппаратов Мориса Фармана (она состоит при армии де Лангль де Кари и исполняет различные задания). Все эскадрильи снабжены) бомбами, винтообразными снарядами и зажигательными снарядами, заказаны новые типы. В производственной программе до конца марта предусматриваются самолеты для целей воздушной разведки, самолеты для обслуживания артиллерии и армейских корпусов и самолеты-бомбовозы. Что касается последних, мы рассчитываем достичь в январе выпуска ста аппаратов, в феврале — ста пятидесяти, но это еще очень мало в сравнении с безусловно необходимым. Воздушная защита укрепленного лагеря Парижа обеспечена теперь смешанной эскадрильей из трех вооруженных самолетов Фармана и шести быстроходных самолетов, очень быстро поднимающихся и снабженных автоматическими ружьями. Кроме того, имеются два зенитных орудия 75-миллиметрового калибра, установленные на автомобилях, уже установлены посты с прямым телефонным проводом в Бурже.
Одним из наших самых отважных военных летчиков был Раймон, сенатор от департамента Луары. На днях при перелете над неприятельскими позициями севернее Туля он был тяжело ранен. Ему пришлось сделать вынужденную посадку впереди линии нашего фронта, и, чтобы выручить его, наши [312] войска должны были вступить в жаркий бой. Смертельно раненный, он тем не менее был в состоянии сообщить результаты своей разведки. Он был перевезен в Тульский госпиталь, где Бриан и Сарро видели его в агонии.
Полковник Пенелон рассказывает мне о новых планах главнокомандующего: об атаке армии Мод Гюи, новом наступлении в Эльзасе. Однако ничего конкретного на ближайшие дни. Я хотел бы, наконец, отправиться к нашим армиям, причем как можно скорее, так как в настоящий момент я не рискую помешать кому-либо ни в центре, ни на востоке. Крупные бои ведутся теперь только вокруг Ипра, где генерал Фош отдал приказ о генеральной атаке. Но из-за Вивиани, Мильерана и Жоффра я смогу осуществить свой замысел только через восемь-десять дней.
Главнокомандующий очень жалуется на Френча, который, по его словам, неохотно решается на выступление и — тоже по словам Жоффра — мог бы третьего дня взять обратно Лилль без боя. Жоффр даже опасается, что Френч, озабоченный в первую очередь защитой своих морских баз и особенно Кале, отступит к этому городу. Он желал бы замены Френча генералом Вильсоном, сотрудничество которого является весьма ценным для генерала Фоша. Подтверждается известие, полученное от русского посольства: они отступают на юго-запад от Варшавы, на запад от Ивангорода и Новой Александрии. В Галиции продолжаются ожесточенные бои{*274}.
...На сегодняшнем заседании совета министров Вивиани прочитал и телеграмму специального комиссара в Сербере, сообщающую из надежного источника, что барселонские немцы готовят на меня покушение. Когда я с мадам Пуанкаре в первом часу дня отправился на нашу ежедневную прогулку в саду, любезно предоставленном нам Руа де Клоттом, я нашел у входа в сад целый отряд агентов на велосипедах. Садовник был очень испуган посещением агентов охранной полиции. Меня охраняют так бдительно, что чуть ли не лишают меня свободы. «Пчелиная матка» не должна покидать свой улей. [313]
Суббота, 24 октября 1914 г.
Вместе с Вивиани, Мильераном и генералом Леграном посетил лагерь в Суж. Палатки разбиты среди сосен, в очень живописном месте, на песчаной почве. Здесь размещены солдаты территориальных войск и молодые новобранцы призыва 1914 г. У них всех хорошая выправка, но учение, произведенное в нашем присутствии на соседнем поле, показывает нам, что учеба еще далеко не на высоте и что офицерский состав оставляет желать лучшего. Солдаты не умеют маршировать; продвигаясь вперед прыжками, они не ищут прикрытия, поступают так, как это делалось прежде, и не считаются с уроками последних месяцев, не знают их. Дело надо начинать сначала, говорит генерал Легран и обращается к офицерам с суровой критикой по поводу этого неудачного учения.
Воскресенье, 25 октября 1914 г.
Наша атака перед Ипром отбита неприятелем, имевшим на своей стороне численное преимущество; немцам даже удалось переправиться через Изер между Ньюпортом и Диксмюде. Кроме того, в своих радио они хвастают, что заняли Армантьер и Бейлель.
Вивиани, замещающий отсутствующего министра внутренних дел Мальви, сообщает на заседании совета министров об инциденте, который вызван был присутствием в одном из парижских ресторанов Кайо, мобилизованного на фронт в качестве офицера-казначея. Узнанный несколькими лицами, он, кажется, подвергся оскорблениям действием со стороны толпы. Полиция должна была вмешаться, чтобы избавить его от непростительных актов насилия. Два социалиста, Груссье и Кашен, рассказали об этом происшествии группе депутатов Сенского департамента; как сообщает в письме Галли, они без всякой снисходительности отнеслись к позиции и речам Кайо, который, даже в военной форме, резко, а главное пессимистично отзывается о правительстве. [314]
Понедельник, 26 октября 1914 г.
Поль Камбон телеграфирует, что студенты университета в Глазго единодушно избрали меня лордом-ректором. Когда англичане и мы одержим победу, я поеду в Глазго поблагодарить за этот выбор.
Немецкие войска, переправившиеся через Изер между Ньюпортом и Диксмюде, не могли двигаться дальше. На запад от Вислы и севернее Пилицы немцы отброшены к Ловичу, Скерневицам и Раве. Итак, Франция, Бельгия и Россия имеют теперь небольшую передышку.
Сегодня в Париже состоялось ежегодное заседание пяти академий под председательством Поля Аппеля. Оно прошло с большим подъемом. Аппель, Рене Думик, Гомолль, Лакур Гайе произнесли прекрасные патриотические речи, а я не имел права присутствовать там и рукоплескать им.
Вторник, 27 октября 1914 г.
Во избежание новых инцидентов Мильеран предпочел не удерживать Кайо в рядах армии и предоставил его в распоряжение министра финансов; в свою очередь Рибо, чтобы утолить его жажду личной деятельности, предоставил его в распоряжение министра торговли Томсона, который намерен дать ему поручение за океаном. Чтобы задержать немцев на Изере, бельгийское правительство распорядилось затопить всю местность между рекой и железнодорожной насыпью. Шлюзы у Ньюпорта были изрыты, и вода послушно преградила дорогу неприятелю.
Среда, 28 октября 1914 г.
Возвратившиеся из своей поездки в восточные окраины, Бриан и Сарро вполне определенно говорят о том, что в Париже ведется глухая кампания против моего отъезда и моей неподвижности. Они одобряют мое желание возвратиться как можно скорее к армиям на фронте, и в конце концов не удалось убедить совет министров, что я был прав. Наконец, поняли, что я был прав и что меня слишком долго связывали по рукам я ногам. Итак, правительство согласно, [315] чтобы я отправился сегодня вечером в Париж вместе с Марселем Самба, который в восторге, что будет меня сопровождать, и Рибо, который отказался от мысли пробыть в Бордо до последних чисел ноября. Мильеран тоже приедет потом в Париж, и мы вместе с ним отправимся в Дюнкирхен и Фюрнес. Правда, Жоффр снова писал Мильерану, что преждевременное возвращение правительства в Париж может, по его мнению, стеснить нас в наших военных операциях. Он не возражает против нашего возвращения в Париж примерно 20 ноября, но он желал бы, чтобы мы выждали этот срок. Нет, нет, я и без того слишком медлил. А теперь распорядился известить бельгийское правительство и короля Альберта о своем предстоящем посещении. Кроме того, я и Мильеран встретимся в воскресенье в Дюнкирхене с лордом Китченером. Поль Камбон, информированный Делькассе, устраивает это свидание, на которое будут приглашены Жоффр и Френч. Впрочем, Жоффр, кажется, уже не требует назначения Вильсона на место Френча, чего бы нам, конечно, не удалось добиться.
Из главной квартиры нам телефонируют: «Армия Дюбайля заметно продвинулась вперед в лесу Лепретр, в лесу Айли и Апремонском лесу. Неприятель усиленно бомбардировал участки Сампиньи, Макрин и Марботт». Что станет теперь с моими злосчастными коммунами в департаменте Мааса, жители которых вынуждены были оставить их и дома которых очутились теперь в непосредственной близости к линии огня? Увы, эти коммуны обречены на страдальческий удел и будут превращены в развалины. Марботт, Мекрин, Сампиньи — что останется от этих деревень, которыми когда-то ограничивался мой горизонт и вблизи которых я знал счастье? [316]