Глава седьмая
Пятница, 18 сентября 1914 г.
В то время, как Франция в сражении, не имеющем прецедента, была спасена от непоправимого несчастья, в Риме был избран новый духовный глава христианского мира. Болонский архиепископ Джакомо, маркиз де ла Кьеза, был объявлен папой под именем Бенедикта XV. Он лишь в мае этого года был сделан кардиналом. Это аристократ по рождению и дипломат по карьере. Трудно предвидеть, какой линии он будет придерживаться, но он назначил государственным секретарем монсеньера Феррату, который активно содействовал его избранию, — [244] позиция Ферраты по отношению к нам оставалась до сих пор благожелательной. Кардинал Аметт написал мне по своем возвращении в Париж письмо, полное благородства и достоинства: «Париж, 12 сентября 1914 г. Господин президент республики. При отъезде моем из Рима наш святейший отец папа Бенедикт XV удостоил меня поручением доставить Вам прилагаемое письмо, в котором его святейшество извещает Вас о своем вступлении в верховный понтификат. Ввиду Вашего отъезда из Парижа для нужд национальной обороны я лишен чести лично передать Вам это письмо на аудиенции, которой я просил бы у Вас. Вместе с тем я счастлив был бы принести Вам благодарность по поводу того, что Вы согласились принять мое приглашение и Ваш представитель присутствовал на заупокойной мессе, отслуженной в Соборе Богоматери по почившем верховном понтифексе. Этот Ваш шаг был оценен по достоинству во Франции и в Риме. Я сказал бы Вам также, в какой мере Франция должна приветствовать избрание нового папы, благожелательность которого ей обеспечена. Примите, господин президент, вместе с выражением пожеланий успеха нашему оружию, которые я беспрестанно воссылаю к богу, уверение в моем высоком уважении. Леон-Адольф, кардинал Аметт, архиепископ парижский».
К этому столь патриотическому письму приложено было письмо нового папы: «Perillustri viro Galliarum reipublici Praesidi. Benedictus P. P. XV Perillustris vir, salutem. Insrutabili Dei consilio ad suscipienda Ecclesia gubernacula vocati, munus impositae dignitatis Tibi nunciare properamus, eidemque atque nobillissimae Gallorum genti omnia fausta feliciaque adprecamur. Datum Romae apund S. Petrum die III septembris anno MCMXIV, Pontificstus nostri primo Benedictus P. P. X». («Знаменитейшему мужу, президенту республики Галлии. От папы Бенедикта XV. Привет тебе, муж знаменитейший. Призванные неисповедимым промыслом божьим к кормилу церкви, желаем известить тебя о возложенном на нас достоинстве и возносим молитвы о всяком счастье и благополучии для тебя и благороднейшего народа галлов. Дано в Риме, у святого Петра, 3 сентября 1914 г., в первый год вашего понтификата. Бенедикт XV, папа».) [245]
Казалось бы, что по получении обоих этих писем мне оставалось только ответить на них с возможной быстротой и учтивостью. Но по закону церковь отделена от государства, кроме того, мы порвали всякие дипломатические отношения с Ватиканом, что, впрочем, не оправдывалось упомянутым законом. Переписка президента с папой помимо правительства — это было бы одним из тех личных действий, которые часть общественного мнения республики, пожалуй, самая чувствительная, не преминула бы найти заслуживающими осуждения; это был бы своего рода секрет короля, которого не позволит себе уже ни один конституционный король нашего времени. Итак, из корректности, приличия ради я сообщил про оба письма правительству. Решено было, что я должен ответить на них, но что ввиду характера этой корреспонденции ответ мой будет составлен министерством иностранных дел. Это было поручено, если не ошибаюсь, Филиппу Бертело, который находится в Бордо вместе с канцеляриями министерства.
Мне были присланы следующие тексты: «Его Высокопреосвященству кардиналу Аметту, архиепископу парижскому. Монсеньер. Подтверждая получение письма, при котором Вы передаете мне извещение Его Святейшества папы о своем вступлении в верховный понтификат, прибегаю к Вашей любезности и прошу передать по назначению прилагаемое письмо. Очень тронут чувствами, выраженными Вами при сем случае, и Вашими пожеланиями успеха нашему оружию. Прошу Ваше высокопреосвященство верить в мои чувства глубокого уважения». «Его Святейшеству папе. Святейший Отец. Спешу подтвердить Вашему Святейшеству получение извещения о Вашем вступлении на святой престол, с каковым извещением Ваше Святейшество соизволили обратиться ко мне. Благодарю Ваше святейшество за пожелания благополучия французской нации и мне лично и прошу принять мои пожелания Вашему Святейшеству и величию его понтификата».
Я охотно подписал бы оба эти текста, хотя они показались мне скорее несколько сухими, но решено было, что их должен обсудить совет министров. Поэтому я представил их [246] правительству, причем решено было выкинуть одно слово, которое шокировало некоторых министров, — слово «величие». Допускалось, что я приношу свои пожелания папе и его понтификату, но нельзя было терпеть, что я могу желать величия этому понтификату! Какая ничтожная мелочность! В виде реванша оставили в письме к кардиналу слова: «тронут чувствами», конечно, для того чтобы смягчить этим двойным уверением во взаимных чувствах холодность, которую считали необходимой из политических соображений. После этого решено было, что я отправлю свое письмо без скрепления его подписью Делькассе, чтобы не делать кабинет официально ответственным за мое письмо. Я так и поступил, не без сознания, что эти придирки не совсем красивы.
Мы начинаем задавать себе вопрос, что означает молчание главной квартиры. Что происходит на фронте? Нам было сказано, что неприятель остановился против воли и что мы наверняка сможем выбить его из его позиций. Теперь нам заявляют, что ранее двух-трех дней не наступит никакого «решения» и что ситуация остается почти без перемен. В чем секрет этого? Вчера в директиве № 5657 Жоффр указывал генералу Монури: «По-видимому, неприятель перебрасывает войска на северо-запад под защитой укреплений, возведенных на всем фронте. Необходимо создать на нашем левом фланге кулак, способный не только парировать обходное движение неприятеля, но также обеспечить окружение последнего». В исполнение этого приказа наше левое крыло несколько продвинулось вперед, но ему отнюдь не удалось окружить правое крыло неприятеля. Нам придется бороться за то, кто кого обойдет. Но на флангах, как и в центре, против нас находятся войска, твердо укрепившиеся. На Марне, как мне сообщают офицеры связи, окопы, оставленные немцами, замечательно построены, хотя их приходилось импровизировать. Они достаточно глубоки для прикрытия солдат, снабжены через каждые двадцать метров убежищами и помещениями для отдыха. Несомненно, когда неприятель остановился на новых позициях, эти последние уже предварительно были сильно укреплены войсками, оставшимися в тылу у сражавшихся. [247]
Англия предложила нам на днях высаживать войска в Дюнкирхене для диверсионных операций в Северной Франции и в Бельгии. Генерал Жоффр согласился на эту идею. Но перед ним встает вопрос, будут ли британские войска прибывать в достаточном количестве, чтобы позволить в ближайшем будущем этот маневр. Хотя доминионы и Индия, все без исключения проявили замечательное воодушевление и обещали свою помощь метрополии, большое расстояние осуждает Англию на долгое ожидание эффективного сотрудничества. Объявлено о прибытии войск из Индии, но они будут в Марселе не раньше, чем через двенадцать дней. Подкрепления, которые сама Англия послала через Сен-Назер, уже отправлены на фронт армии маршала Френча. Таким образом, для Северной Франции и Бельгии речь может идти в данный момент только о новых контингентах, которые мог бы создать и обучить Китченер.
Россия опять выступила с новой инициативой: на сей раз Сазонов не является ее единственным виновником, однако она не более удачна{*223}. Великий Князь Николай Николаевич обратился к народам Австро-Венгрии с манифестом, призывающим их сбросить иго Габсбургов и осуществить, наконец, свои национальные устремления. В этом же духе русское правительство советует румынскому правительству занять Трансильванию и предлагает ему участвовать вместе с русскими войсками в оккупации Буковины. Как ни относиться к этим проектам, они носят чисто политический характер, они затрагивают важные вопросы и предрешают условия мира. Недопустимо, чтобы Россия открыто устанавливала их по-своему, не посовещавшись ни с Англией, ни с Францией.
Суббота, 19 сентября 1914 г.
Телеграммы префекта Мааса: при своем отступлении немцы подожгли большую часть деревень, которые они занимали во время битвы на Марне. В Триокуре, где мой брат Люсьен с женой обычно проводили свои каникулы среди [248] деревьев и родников, немцы сожгли двадцать девять домов и расстреляли без оснований десять человек, в том числе мать и жену мэра Просе. Только южная часть департамента избежала разорения и опустошения.
Я делаю над собой усилие, чтобы отогнать от себя эти печальные картины и заняться текущими делами. Сэр Френсис Берти извещает нас, что англичане собираются высадить в Дюнкирхене три тысячи человек, в том числе две тысячи четыреста человек из морских частей и шестьсот строевых солдат, а также шестьдесят автомобилей. Этого, конечно, хватит для исполнения полицейских функций в северных департаментах, но, к несчастью, этого недостаточно, чтобы провести в тылу неприятеля диверсию решающего значения. По словам одного из офицеров связи, коменданта Эрбильона, генерал Жоффр надеется, что теперь можно будет, по крайней мере, использовать в этом же районе бывшую армию д'Амаде, на поиски которой мы исчерпали свое терпение и которая, наконец, реорганизована. Командование ею поручено генералу, который, можно сказать, победил время, прежде чем пытался победить неприятеля. Это генерал Брюжер, ныне в отставке, но все еще бодрый, несмотря на свой возраст, и очень довольный тем, что возвращается на действительную службу. Он никак не ожидал этого в сентябре 1913 г., когда мы с ним поднимались по крутым улицам его прелестного родного города Узерш{*224}. Территориальные войска и запасные, составляющие армию Брюжера, получили приказ окопаться перед Амьеном, чтобы поддерживать в случае надобности движения нашего левого крыла. В самом деле, главная квартира будет добиваться решения уже не на правом крыле, маневр перенесен на другой конец фронта. Армия Кастельно, продвигаясь на этих днях по равнине Воэвры к небольшому городу Этену, натолкнулась на так крепко окопавшиеся неприятельские войска, что мы предпочли отказаться от всякой попытки окружения с этой стороны. Впрочем, если бы и было возможно пойти на риск такой попытки, это, вероятно, было бы ошибкой и отвлекло [249] бы нас от более важной и безотлагательной операции. В самом деле, немцы, видимо, значительно усилили свое правое крыло и готовятся нанести свой главный удар на нашем левом фланге — это, очевидно, их обычный прием. Поэтому армия Кастельно оставляет лотарингскую землю, которую она в течение шести недель орошала своей кровью, она будет переброшена по железной дороге с востока на запад, в своем прежнем районе она оставляет один корпус, который перейдет под начало генерала Дюбайля, командующего первой армией. Два других ее корпуса, 14-й и 20-й, будут переброшены между Амьеном и Нойоном и останутся вместе с 8-м и 4-м корпусами и кавалерийским корпусом Конно под командованием генерала де Кастельно. На них будет возложена задача совершить наступательное движение на фланг неприятеля и ударить сбоку, на север от Эны, на стабилизованные позиции немцев. Для окончания этой переброски, говорит Жоффр, понадобятся еще целых три дня. Итак, «решение», которое считали столь близким, снова откладывается. В сущности это равносильно признанию, что мы ошибались, думая, что заставили неприятеля принять сражение в условиях, благоприятных для нас, и что мы сами выбрали и час и место этого сражения. В действительности же неприятель по собственной воле укрепился на позициях, чтобы не продолжать своего отступления. Он уцепился за нашу землю. Возможно даже, что он усиливает теперь свое правое крыло, как мы усиливаем свое левое крыло, и что переброшенная на запад армия Кастельно завтра снова увидит перед собой 6-ю немецкую армию, против которой она вчера сражалась в Лотарингии. На какую сизифову работу оставляет нас обреченными наша победа!
Между тем главная квартира продолжает составлять ежедневные сводки в таком оптимистичном духе, что, если бы Мильеран благоразумно не взял на себя задачу изменять и урезать их, общественное мнение каждый день кормили бы новыми иллюзиями. Военный министр озабочен также состоянием нашей артиллерии и нашего снаряжения. Наши военные запасы очень оскудели. Мы израсходовали с начала сентября невероятное количество снарядов всех калибров, [250] особенно 75-миллиметрового. Производство не шло в ногу с потреблением. Необходимы срочные меры. Озабоченный ускорением их, я прошу Мильерана доставить мне, по возможности, в ближайший срок, детальные таблицы относительно армии на боевых позициях, регулярной армии, резервов и запасных батальонов, равно как армии второй очереди, а также территориальных войск и их резервов. Эти таблицы должны содержать перечень «необходимого, имеющегося и недостающего» в области человеческого состава, артиллерийских орудий, пулеметов, ружей образца 1886 г., снарядов и патронов, экипировки, предметов лагерного оборудования, упряжи, лошадей. Кроме того, я требовал точных данных о принятых или предполагаемых мерах для пополнения «недостающего», будь то французское производство или покупки за границей. Теперь, когда, по всей видимости, война затягивается, мы должны принять целый ряд мер для ускорения производства. При нынешнем темпе расходования снарядов у нас осталось снарядов 75-миллиметрового калибра только на один месяц.
Тем не менее генерал Жоффр уверяет нас, что общая ситуация остается хорошей. Мы взяли одно знамя южнее Нойона. На Краоннском плато, где сто лет и несколько месяцев назад Наполеон разбил союзников, мы пытались возобновить историю и после жаркого боя взяли много пленных из 7-го и 15-го корпусов неприятеля, а также из императорской гвардии. Неприятель выбился из сил, пытаясь снова взять Реймс. В отместку он бомбардировал город, с особым ожесточением он обрушился на старый собор, словно испытывал какое-то извращенное удовольствие, повторяя свой варварский поступок с Малинским собором. Естественно, что главная квартира не могла оставаться в такой близости к линии огня. Она переехала в Об на Ромилли-сюр-Сен.
Воскресенье, 20 сентября 1914 г.
Наши войска топчутся на месте. Им не удалось пройти вперед в лесистой местности вокруг Нойона. Они дают в Вогезах невразумительные бои с неопределенным результатом. Они взяли массив Помпелль близ Реймса, но потеряли [251] высоту Бримон. Сегодня бомбардировка Реймса возобновилась с удвоенной силой. Она направлена была главным образом против собора, который частично разрушен. Архиепископская библиотека превращена в груду дымящихся развалин. Загорелось здание супрефектуры. Убит помощник мэра доктор Жакен{*225}. По соглашению с советом министров Делькассе рассылает всем нашим дипломатическим представителям циркулярную телеграмму, в которой мы указываем цивилизованному миру на эти акты вандализма. Но до сих пор цивилизованный мир имеет глаза, чтобы не видеть, и уши, чтобы не слышать.
Между тем надежды главной квартиры еще раз оказались обманутыми. Мы не двигаемся вперед. Зато неприятель перешел в энергичное наступление против нас и против англичан на север от реки Эны и выше Суассона. На Краоннском участке, где первые бои были для нас благоприятными, вершина Шмен-де-Дам и ферма Эртебиз неоднократно переходили из рук в руки в жестоких штыковых боях. По прошествии ста лет мы слышим снова те же названия битв, и наши командиры могут напомнить нашим солдатам славные традиции полка имени Марии-Луизы. Он тоже в марте 1814 г. взял эту ферму, где свист пуль соперничает с завываниями ветра.
На наших восточных окраинах войска неприятеля, вышедшие из Метца и воспользовавшиеся, конечно, уходом армии Кастельно, продвинулись через Воэвру к цепи маасских холмов (Hauts de Meuse), тянувшейся вдоль правого берега Мааса с юга на север со своими лесистыми склонами, узкими ущельями и многочисленными фортами.
Встревоженный, вероятно, нашей неподвижностью, Великий Князь Николай Николаевич обратился к генералу де Лагиш с настоятельной просьбой сообщить ему в возможно скором времени план операций, которого генерал Жоффр намерен держаться в результате нашей победы на Марне. Он спрашивает, собираемся ли мы ограничиться тем, чтобы [252] отбросить неприятеля за пределы Франции, или же мы намерены гнать его до самого сердца Германии, с тем чтобы диктовать ему условия мира. В зависимости от того, ставит ли генерал Жоффр себе ту или другую из этих целей, план Великого Князя будет совершенно различен{*226}. Во втором случае, но только в этом случае Великий Князь отдаст распоряжения о походе на Берлин всех свободных войск, как только Австрия выйдет из строя. В сравнении с прежними заявлениями это шаг назад. Палеолог и сэр Бьюкенен обратились к Сазонову с согласованной нотой, в которой указывали, что, так как союзники обязались не заключать сепаратного мира, вопрос, поставленный русским главнокомандующим, носит более политический, нежели стратегический характер и зависит от трех правительств. По собственному почину оба посла прибавили, что настало время для союзников установить окончательную цель их борьбы и что, поскольку австрийские армии в Галиции выведены из строя, остается уничтожить германские силы, чтобы установить в Европе новый режим, гарантирующий на долгие годы всеобщий мир{*227}. Сазонов ответил сэру Бьюкенену и Палеологу{*228}, что главной целью России в этой войне тоже является установление в Европе такого режима, который гарантирует на долгие годы всеобщий мир, и что император всецело одобряет мысли Великого Князя Николая Николаевича. Делькассе прочитал эти секретные депеши в совете министров. В прениях, последовавших затем, не могли принять участие Думерг и Томсон, так как оба находились в служебной поездке в департаментах, освобожденных от неприятельского нашествия, не мог принять участия также Оганьер, бывший в отъезде, на судостроительных верфях в Сен-Назер. Но все присутствовавшие министры, Мальви наравне с Мильераном, Самба наравне с Делькассе, Жюль Гэд наравне с Рибо, Бьенвеню-Мартен наравне с Брианом, Фернан Дави наравне с Сарро, заявили, что правительство республики не может обязаться рассматривать [253] войну как законченную в тот день, когда неприятель очистит национальную территорию, даже со включением Эльзаса и Лотарингии, и что правительство республики должно проявить такую же решимость, как Россия, покончить с гегемонией прусского милитаризма. Делькассе было поручено телеграфировать в этом смысле в Петроград.
Президент Вудро Вильсон ответил на посланный ему мною по телеграфу протест против обвинения в употреблении пуль «дум-дум». Великий арбитр не раскрывает свои карты. «Уверяю Ваше Высокопревосходительство, — пишет он мне, — что я глубоко чувствую честь, которую вы оказываете Соединенным Штатам, обращаясь к ним в это критическое время, как к нации, питающей отвращение к антигуманным способам ведения войны. В этом смысле ваше доверие к народу и правительству Соединенных Штатов направлено не по ложному адресу. Настанет время, когда этот великий конфликт придет к концу и можно будет беспристрастно установить истину. Когда настанет этот момент, на тех, которые ответственны за нарушение правил войны среди культурных наций и взвели ложные обвинения против своих противников, падет приговор всего мира». Но на каких документах будет построен этот процесс? И кто ручается нам, что общественное мнение того мира, от которого Вильсон без нетерпения ожидает беспристрастного вердикта, не будет введено в заблуждение коварной пропагандой вроде той, изумительные образцы которой нам ежедневно посылают наши дипломатические представители? Так, в берлинской газете «Tag» от 10 сентября помещен фотографический снимок пачек патронов, найденных в Лонгви и выдаваемых немцами за пули «дум-дум». Открытие этих пакетов послужило предлогом для всей кампании германцев. Но достаточно присмотреться к рисунку, и становится совершенно ясно, что мы имеем здесь дело с небоевыми патронами, изготовленными для стрельбы в тире и совершенно непригодными на поле сражения. Как только германские власти увидели, что публикация «Tag» опровергает их клеветнические утверждения, они изъяли и уничтожили тираж газеты, но один номер ее попал в руки нашего генерального консула в Женеве, который [254] и послал нам его. Делькассе уведомил об этом показательном инциденте всех наших представителей за границей. Итак, Вильсон тоже будет осведомлен Жюссераном.
Итальянский торговый атташе граф Сабини, который несколько недель назад проявил такую активность перед Клемансо и передо мной, посетил Баррера в Риме{*229}. Он произвел на нашего посла вполне определенное впечатление человека, находящегося в курсе тайных переговоров, начатых Италией в Вене и Берлине. Сабини утверждал, что Австро-Венгрия обещала маркизу ди Сан Джулиано Трентино и преобладание в Албании, если Италия останется нейтральной, и дал понять, что, несмотря на эти предложения, Италия, несомненно, выйдет из нейтралитета, если Франция согласится на выпрямление границы в Тунисе. Барреру намерения его собеседника показались столь же темными, сколь путаными, и он счел нужным держаться замкнутой выжидательной позиции.
Братиано, сторонник немедленного вмешательства Румынии в войну, отправился в замок Синайя, чтобы сделать последнюю попытку перед королем Каролем{*230}. «Король принял его любезно, но не связал себя никаким обещанием. Соединенные Штаты, Италия, Румыния принадлежат к тем нейтральным государствам, которые сами выберут свое время и перед которыми лучше не затрагивать важных вопросов.
Понедельник, 21 сентября 1914 г.
«Почему, — спрашиваю я министров, — почему мы остаемся в Бордо? Париж, конечно, не гарантирован от повторения наступления неприятеля, но укрепленный лагерь выручен из опасности, и у нас нет более оснований удлинять свое пребывание в Жиронде». — «Возможно, — отвечает Мильеран, — но Жоффр предпочитает, чтобы мы оставались еще здесь». Мне думается, что Жоффр не один такого мнения. Административные канцелярии, в первую очередь [255] канцелярии военного министерства, устроились в Бордо, привыкли на новом месте и по мере возможности отсрочивают новый переезд. Итак, я вынужден снова вооружиться терпением. В свою очередь, офицеры связи должны ежедневно совершать длинную поездку на автомобиле и держать постоянную связь между правительством и главной квартирой. Разумеется, это не идеальные условия для работы.
Сегодня опять приехал полковник Пенелон и по обыкновению возвещает нам, что «все идет как следует». Таково данное ему поручение. Он признает, однако, что мы потеряли три дня на первоначально принятый план. По мысли генерала Бертело, начальника генерального штаба при Жоффре, этот маневр должен был быть произведен правым крылом. Маневр оказался неосуществимым. Мы надеялись, что достаточно будет одного 13-го корпуса для перехода в наступление на левом фланге, но этот корпус действовал неудачно, и надо все начинать сначала. Теперь нужны три дня, пока будут на месте другие войска. Тогда мы сделаем попытку погнать немцев на западе. Шестьдесят тысяч человек территориальных войск, находящихся под командованием генерала Брюжера и окопавшихся близ Амьена, выступят по направлению к Камбре, как только армия Кастельно тоже в состоянии будет сражаться. Фланг этих шестидесяти тысяч территориальных войск покрывает кавалерийская бригада под командованием генерала Бодмулена, моего бывшего генерального секретаря по военным делам. Армия Кастельно состоит из 4-го корпуса и одной марокканской дивизии, 13-го корпуса с другой марокканской дивизией. 14 и 20-го корпусов и двух кавалерийских дивизий. 14-й корпус должен быть перевезен в Сент-Жюст-ан-Шоссе, 20-й — на юг от Амьена. Затем они пойдут по направлению к Уазе, чтобы ударить по неприятелю с фланга. Но три дня — это целая вечность; сколько сюрпризов могут подготовить для нас тем временем немцы!
Жоффр телеграфировал Мильерану, что, как видно, немцы собираются с большой силой драться в этом предстоящем сражении, но он, Жоффр, предпочитает, чтобы это сражение было дано лучше на Эне, нежели на восточных окраинах, [256] потому что, если французские армии должны будут гнать неприятеля до Мааса, то разрушение искусственных сооружений затруднит для нас транспорт войск и провианта. На этом основании, а также потому, что главная квартира считает стратегическую ситуацию благоприятной, Жоффр, как повторяет мне полковник Пенелон, все еще доволен тем, что «заставил» немцев остановиться на Эне. Однако главнокомандующий находит, что наши войска еще уступают немецким в области военной подготовки и стрельбы. У наших войск — только их храбрость и пыл, никогда не ослабевающие.
Наша адриатическая эскадра высадила в Антивари две батареи, которые должны быть перевезены на вершину горы Ловчен. Как только они будут установлены там, они откроют огонь по австрийским военным кораблям, укрывшимся в бухте Каттаро. Все эти имена, еще недавно вызывавшие у меня воспоминания о моей поездке на крейсере и о залитых солнцем ландшафтах, теперь звучат для меня воинственно. Мы предупреждаем Италию о своих намерениях. Они не могут ей не понравиться.
Вторник, 22 сентября 1914 г.
Префект департамента Мааса Обер посылает мне новые подробности об опустошениях в этом несчастном департаменте. С начала враждебных действий разрушен полностью или частично ряд городов и многочисленные деревни: Озекур, Брабант-ле-Руа, Лагейкур, Лемон, Луппи-ле-Шато, Мюссей, Невилль-сюр-Орн, Претц-ан-Аргонн, Ревиньи, Сомейль, Триокур, Вассенкур, Вобекур, Вилотт близ Луппи, Виллерс-о-Ван, Бозе, Рамберкур-о-По, Нюбекур, Клермон-ан-Аргонн, Монфокон, Варенн-ан-Аргонн, Эриз-ла-Птит, Моньевилль; в этот перечень не вошли коммуны на севере и востоке. Весь округ Монмеди и значительная часть Верденского округа еще заняты неприятелем. Разрушений здесь, вероятно, не меньше, чем на юге. Прелестный городок Этен, надо думать, представляет собой теперь только груду развалин среди опустошенной равнины.
Принц Альберт Монакский, который сохранял столько иллюзий о Вильгельме II до их последнего свидания в Киле, [257] телеграфирует мне из Монте-Карло: «Преступный акт, совершенный в Реймсе диким неприятелем Франции, является вызовом цивилизованному миру, он характерен для армии, для нации, для царствования. Я так же поражен им, как лучший из французов».
Думерг возвратился из своей поездки в департаменты Марны, Уазы и Сены и Марны и сделал мне доклад о ней. Санлис частично разрушен, ряд других городов был поврежден, целые деревни сделались жертвой пламени. Однако те крестьяне, которые не были мобилизованы, вернулись к своей работе, и поля почти всюду приняли свой обычный вид, шоссейные дороги не слишком пострадали, местности, подвергнувшиеся нашествию, имеют менее мрачный вид, чем можно было опасаться. Снабжение гражданского населения обеспечено. Думерг встретился в Шалоне с генералом Фошем и очень хвалит мне этого военачальника, восторгается ясностью его ума и его хладнокровием.
Главная квартира узнала сегодня, что неприятель подвозит войска в Камбре и, как видно, готовит новый маневр. Жоффр предписал генералу де Кастельно продвинуть к северу, как это было предусмотрено, два корпуса левого крыла 2-й армии с целью обойти правый фланг неприятеля. Но в этот момент 13-й корпус, образующий правое крыло армии Кастельно, вовлечен в жаркий бой на лесистом массиве Лассиньи, он окопался здесь и не имеет возможности двинуться.
Среда, 23 сентября 1914 г.
Оганьер вернулся в Бордо и сообщает в совете министров, что у входа в Шельду потоплены три английских крейсера довольно большого тоннажа, но, к счастью, устаревшего типа. Неизвестно, подверглись ли они нападению подводных лодок или натолкнулись на мины.
На этих днях в Марсель прибывают индусские войска. Английское правительство затребовало поезда для транспортировки их; эти поезда должны будут останавливаться на три часа для омовений индусов и на час для варки риса. Для нашего успокоения нам обещают, что на поле сражения не будут делать подобных поблажек. [258]
Гальени обратился к Мильерану с двумя письмами: одним официальным и другим — личного характера; он требует на случай возможной защиты Парижа три армейских корпуса и, кроме того, семьдесят две тысячи человек территориальных войск. Мильеран находит эти требования чрезмерными в момент, когда Парижу уже не угрожает никакой непосредственной опасности и требуются значительные силы для фронта перед Парижем. Мне представляется все более необходимым, чтобы мы отправились туда и на месте ознакомились с положением. Я снова говорю об этом военному министру и с радостью констатирую, что он того же мнения. Он согласен, что мы вскоре отправимся вместе в ставку и к армиям.
Братиану возвратился из Синайи в некотором замешательстве. Он уже не находит момент столь благоприятным для немедленного выступления. Впрочем, видимо, он остается согласным с Таке Ионеску, что необходимо обсудить вопрос об отречении короля{*231}.
Сербия умоляет нас послать ей горные орудия{*232}. К несчастью, наша бедность никак не позволяет нам быть щедрыми по отношению к своим друзьям.
Четверг, 24 сентября 1914 г.
Жоффр по телеграфу запросил у военного министра разрешения назначить генерала Фоша своим заместителем (ad latus) с обеспеченной перспективой стать преемником Жоффра. Каждый раз, когда полковник Пенелон говорит мне о Фоше, он заявляет: «Это бог войны!» Бесспорно, из всех подчиненных Жоффра на Фоша знающие его возлагают больше всего надежд. Но в силу состоявшегося и не отмененного постановления преемником Жоффра намечен Гальени. Положение военного губернатора Парижа слишком значительно теперь, чтобы можно было ставить Гальени на второе место после главнокомандующего. Они приблизительно одинакового возраста, и в колониях Жоффр служил [259] под началом Гальени. Личность последнего плохо подходила бы для подчиненного поста. Если же обещать теперь Фошу наследование, это лишит Гальени признанного за ним эвентуального права и вряд ли будет ему по душе. Между тем Жоффр, которому приходится справляться с тяжелейшей задачей, несомненно, имеет право на помощника, и невозможно найти для него лучшего помощника, чем Фош. Мы оставляем за собой рассмотрение этого серьезного и деликатного вопроса в совете министров.
Ввиду опустошений, произведенных неприятелем в департаменте Мааса, я просил своего друга сенатора Рене Гродидье, мэра коммуны Коммерси, распределить от моего имени несколько персональных пособий. Я получил от него следующую трогательную телеграмму: «Наши несчастные соотечественники из сожженных и разрушенных деревень нашли приют и помощь в Коммерси и Сен-Мигиеле. Они, равно как все наше патриотичное население, поручили мне передать вам свою благодарность и уверения в своем несокрушимом доверии к правительству национальной обороны. Да здравствует Франция!» Ах, милые люди, среди развалин своего добра они больше думают о том, чтобы послать нам слово ободрения, чем о том, чтобы требовать от нас помощи!
Вечером мы узнали, что завязалось сражение на участке между Нойоном и Перонн. Все силы армии Кастельно участвуют в этом сражении от Уазы до Соммы. Продвижение чередуется с отступлением, но амплитуда колебаний все уменьшается, как колебания маятника, который собирается остановиться.
Пятница, 25 сентября 1914 г.
Сегодня у полковника Пенелона гораздо менее уверенный вид, чем в последние дни. Мы все еще надеемся выиграть это сражение, о котором утверждали, что мы заставили неприятеля принять его на условиях, весьма для нас благоприятных. Но теперь мы ожидаем уж только посредственного результата. Мы рассчитываем лишь на то, что армия Кастельно завладеет Сен-Кантеном и таким образом помешает связи немцев с Бельгией. В таком случае неприятель [260] отойдет назад, но не так далеко, как мы предполагали, а лишь на канал за Сен-Кантеном и на восток от города. Итак, в общем это будет очень небольшим выигрышем, за который, однако, придется дорого заплатить.
На нашем правом фланге, если верить главной квартире, генерал Саррайль допустил тяжелую ошибку. Он хотел пройти на север и прорваться через неприятельские позиции, через которые не мог прорваться генерал де Кастельно. Это ему удалось, а так как он оставил на Hauts de Meuse на восток от Сен-Мигиеля только одну резервную дивизию, немцы подошли близко к городу. Итак, уверения, полученные мною вчера от главной квартиры, еще раз оказываются в противоречии с фактами. Мой бедный департамент Мааса все более подвергается теперь нашествию неприятеля с востока, как прежде с севера.
В совете министров Мильеран ставит вопрос о назначении заместителя для генерала Жоффра согласно просьбе главнокомандующего. Все министры признают, что выбор Фоша как ближайшего сотрудника, так и возможного преемника Жоффра, превосходен и что невозможно отклонить предложение главнокомандующего. Но большинство министров считает, что необходимо щадить законное самолюбие Гальени. Как отнять у него, не оскорбляя его, находящийся у него письменный приказ? И как оставить его в простой роли губернатора Парижа, если Париж скоро окажется свободным от всякой опасности? Мильеран правильно считает, что должен урегулировать этот вопрос устно с Жоффром и Гальени. Он соглашается, стало быть, что мы не можем более откладывать свою поездку в главную квартиру, и говорит об этом совету министров, который единодушно присоединяется к нашему мнению.
Депутаты, бывшие или будущие министры опять начинают охотиться за официальными назначениями. Куйба, который так красиво примирился с потерей своего портфеля, восхищен тем, что Бьенвеню-Мартен дал ему занятие по надзору за снабжением мирного населения. Зато Морис Рейно обижен тем, что ему не поручено еще, как он надеялся, изучение усовершенствования транспорта. У меня были парижские [261] депутаты Игнас и Брюне, которые от имени своих товарищей указали мне на грубые пробелы в нашей санитарной службе. Я уже получил множество жалоб по этому поводу и сообщил о них Мильерану. Еще вчера в госпитале, оборудованном бордосской адвокатурой, — мадам Пуанкаре работает там в качестве сестры милосердия, — был такой случай: алжирские стрелки, раненные под Суассоном, доставлены были только после шестидневного путешествия. Их сначала отправили в Генкан, а оттуда повезли в Бордо. Здесь тоже нужны реформы, а также карательные меры.
Плохие известия с нашего левого фланга. Мы понесли территориальные утраты. Радио немецкой кавалерии сообщает, что один батальон нашего 14-го корпуса был застигнут врасплох, причем взято было много пленных. Однако остальная часть 14-го корпуса и 20-й корпус могли продолжать предписанный им марш на север к востоку от Амьена. Жоффр продолжает думать, что им удастся совершить обходное движение, предусмотренное в юго-восточном направлении и в направлении Сен-Кантена. Однако он все менее и менее рассчитывает на важный результат.
В конце дня я получил от префекта департамента Тасса телеграмму, которая меня глубоко опечалила: «Немцы — господа Сен-Мигиеля и Кан де Ромен». Мы с женой с тоской думаем об этом прелестном небольшом городе у подошвы старых скал над рекой, мы думаем об оставленных там друзьях, о старых книгах и предметах искусства, которые попадут в руки неприятеля, особенно о шедевре Лижье Ричье «Возложение в гроб», которым мы часто наслаждались летом в тихой церкви святого Стефана. Мы недоумеваем, по какой превратности судьбы немцам удалось так легко завладеть фортом Кан де Ромен, о котором главная квартира полагала, что он продержится по крайней мере несколько дней. Но не успели пройти перед нашими глазами эти печальные картины, как мы узнаем, что наши батареи, наши прикрытия, наши казематы если и не сослужили нам большой службы, зато используются теперь неприятелем. «Немцы, — читаем мы в телеграмме префекта, — бомбардируют Сампиньи из Римского лагеря». Им повезло, их мишень оттуда как [262] на ладони. С возвышенности, которую укрепили еще кельты, а потом занимали римляне, немецким артиллеристам открывается вид на несколько километров вперед, на другой берег Мааса, на мирную деревню, где я с женой и моими стариками-родителями провели столь счастливые дни. Далекие, благословенные времена! Теперь, среди общего несчастья я не имею права даже наедине с собой вызывать меланхолическое воспоминание о вас!
Суббота, 26 сентября 1914 г.
Предназначенные для печати сводки снова содержат досадные пробелы, на которые я указываю совету министров. В этих сводках нет никакого намека на капитуляцию Римского лагеря. Говорится, что мы взяли обратно Берри-о-Бак и Рибекур. Но не было сказано, что мы их потеряли. Я еще раз требую, чтобы нам говорили правду. Я требую также, чтобы нам объяснили, по какой небрежности один из наших фортов, имеющих целью задерживать неприятеля, мог пасть так быстро. Там, где неприятель окапывается на ровной местности, нам не удается выбить его с позиций; а между тем на маасских холмах мы не умели продержаться полдня на заранее укрепленной позиции. Немцы нарушили нейтралитет Бельгии из страха перед нашими восточными фортами, а теперь они завладевают ими чуть ли не без боя. Добро бы еще, если бы Римский лагерь был сокрушен 420-миллиметровыми снарядами, как недавно форт Бадонвиллерс, — можно было бы понять, что он был взят в несколько часов; но нам даже не говорят, что он пал в результате интенсивной бомбардировки. Я требую выяснения виновных в этой непонятной пока потере. Мильеран с оттенком раздражения отвечает, что вопрос этот касается только ответственного министра. Я возражаю, что имею право быть осведомленным. Некоторые министры, в том числе Марсель Самба, поддерживают меня, и совет министров становится на мою сторону. К тому же почти все члены правительства находят, что их слишком часто оставляют в неведении относительно военных операций. Вивиани жалуется, что ему ничего не сообщают. Он даже сказал Рибо, который передал мне его [263] слова: «Я не знаю, что происходит на фронте. Я не могу добиться никакой информации. Когда соберется парламент, я буду жаловаться на виновных и подам в отставку». Конечно, это просто причуда, но она показывает, в какой мере председатель совета министров находит недопустимыми замкнутость и безмолвие главной квартиры.
Вечером Мильеран снова телефонирует мне ежедневный лозунг командования: «Все идет хорошо». Как видно, неприятель атаковал на всем протяжении фронта и был отбит с большими потерями. Прекрасно. Но вчера полковник Пенелон заявлял мне, что мы сами перейдем в центре в наступление, между тем сегодня мы оказываемся атакованными и обороняемся. На нашем левом фланге, говорит мне Мильеран, мы несколько продвинулись вперед, но неприятель не уступает. На нашем правом фланге «положение без перемен». Это значит, что немцы, которые совершили вылазку из Сен-Мигиеля и перешли по большому мосту Мааса, не были отброшены в город. Что же случилось, если на фронте, который казался столь мощным, могла вдруг открыться такая брешь?
Префект департамента Мааса телеграфирует мне: «Бомбардировка Сампиньи произвела незначительные повреждения. Точно так же в Кло». Кло — усадьба, с которой связана большая часть моих фамильных воспоминаний. Но могу ли я в этот момент думать о том, что касается меня и моих близких? Впрочем, я не строю себе никаких иллюзий. Теперь, когда немецкая армия засела в римском лагере, откуда она может выбрать мишенью Сампиньи и Кло, ни моя родная деревня, ни мой дом не будут пощажены. Позже, в 1918 г., когда был освобожден Сен-Мигиель, мне рассказывали, что немецкие офицеры, потешаясь, говорили моим друзьям в этом городе: «Сегодня утром мы будем стрелять в вашего Пуанкаре».
Почта переслала мне телеграмму следующего содержания: «Труа, 25 сентября 1914 г., 18 часов. Информация. Париж. В Нюбекуре (Маас) немцы построили отхожие места на фамильном кладбище семьи Пуанкаре. Разгромлены все дома, в которых находился портрет Пуанкаре». Я не получил подтверждения этого известия в том виде, как оно [264] передается здесь в заметке для прессы, но брат мой Люсьен имеет точные сведения, что немцы взяли у него в Триокуре мои портреты и увезли их; что возмутительнее этого — в деревушке Нюбекур они взломали ворота нашего мирного фамильного кладбища и похоронили несколько своих офицеров рядом с могилами, в которых спят под барвинками мои родители, мой дед и бабка и где будем похоронены также мы с женой, чтобы соединиться с теми, кто нас так любил. Несмотря на все, мне трудно не думать об этих ужасах...
Правительство предложило бельгийской армии сотрудничать в операциях, которые Жоффр намерен предпринять, чтобы, наконец, освободить наши северные департаменты и Бельгию. Клобуковский беседовал с де Бруквиллем{*233}. Он пишет, что нашел последнего таким же, как всегда с начала враждебных действий: энергичным, очень уверенным и с твердой решимостью выдержать до победного конца. Король воодушевлен той же решимостью. Наш посланник прибавляет: «Я получил самое лучшее впечатление об операциях, которые подготовляются с большой энергией и в которых бельгийская армия с энтузиазмом примет участие».
Между тем как мы с союзниками составляем эти прекрасные проекты, немцы продолжают бомбардировать Реймский собор, причем их пропаганда сочинила новую легенду, чтобы оправдать это преступление. Германский посланник в Копенгагене вручил датскому правительству ноту, в которой ответственность за поджог собора возлагается на Францию. Если немецкие гаубицы стреляли по башням собора, то это, видите ли, потому, что мы якобы поставили на них сигнальный пост; для спасения немецкой армии необходимо было разрушить этот наблюдательный пункт. Наша главная квартира выступила с самым категоричным опровержением этого; но нынешнее датское правительство питает такой страх перед империей Гогенцоллернов, что инспирируемая им датская пресса почти единодушно комментирует в благожелательном духе эту попытку оправдания{*234}. [265]
Воскресенье, 27 сентября 1914 г.
Я подписал представленный мне Вивиани и министром торговли Томсоном новый декрет об отсрочке квартирной платы для мобилизованных и владельцев патентов. В силу необходимости мы должны были прибегнуть к исключительному режиму, конца которого теперь невозможно предвидеть.
Министр финансов Рибо замечательно ясно излагает содержание другого декрета, который он, в свою очередь, тоже представляет мне на подпись. Этим декретом вводится на октябрь мораторий по торговым платежам по выдаче банковых вкладов. Однако изданные прежде распоряжения изменены в ряде пунктов таким образом, чтобы постепенно подготовить переход к нормальной экономической жизни.
Во второй половине дня я снова посетил госпитали в Бордо и окрестностях. Состояние духа раненых по-прежнему превосходно. В госпитале Тондю я видел скорбное зрелище: много несчастных, пораженных столбняком и бившихся в страшных конвульсиях. В отдельной зале находились немцы, страдающие той же болезнью; они издавали крики и стоны. Французы, сказала мне старшая сестра, в общем более терпеливы и выносливы. Правда, их физические страдания не усугубляются здесь горечью плена. Но там у немцев имеются также наши раненые, которым приходится переносить двойные муки, и как не думать при виде этих мучающихся немцев о французских военнопленных, страдающих на чужбине!
Резкий контраст с больничными палатами — на улицах и в предместьях города я вижу веселую воскресную толпу, как будто совершенно забывшую про войну. Но сколько людей затаило печаль под этой веселой внешностью!
Главная квартира передает мне через коменданта Эрбильона, что «решение» может снова затянуться до среды. На нашем левом фланге у немцев опять оказалось больше войск, чем мы предполагали, и мы, конечно, должны будем перебросить новые войска на Сомму. Сегодня на боевые позиции введен 11-й корпус, взятый из 9-й армии, но его недостаточно, чтобы обеспечить успех нашей операции. Так как командование желает, чтобы битва была закончена до нашего [266] приезда в главную квартиру, Мильеран и я вынуждены отложить свой отъезд на четверг.
Англичане продолжают систематическое завоевание германских колоний. Австралийские войска заняли форт Фридриха Вильгельма, главный город немецкой Новой Гвинеи.
Понедельник, 28 сентября 1914 г.
Война принимает затяжной характер. В разговоре с глазу на глаз Мильеран признается мне в своем беспокойстве. Перед другими он поступает так же, как и я, — скрывает свои опасения. Я могу поставить ему в упрек лишь то, что часто он и со мной так же сдержан и молчалив, как и с чужими, и не проявляет даже в наших личных отношениях той сердечной близости, которая отличала их в наши молодые годы. Так или иначе, мы более не двигаемся вперед ввиду усиленного правого крыла немцев.
Еще более серьезные опасения встают передо мной по вопросу о нашем снаряжении. Согласно документам, полученным мной от военного министерства, наше снаряжение находится в гораздо худшем положении, чем считали Мессими и за ним Мильеран, полагаясь на доставленные им неполные данные. Неверно, что мы, как утверждалось, производим в сутки пятьсот ружей образца 1886 г.; неверно также, что мы ежедневно переделываем тысячу ружей образца 1874 г. на ружья образца 1886 г. Мы не производим непосредственно ни одного ружья 1886 г., мы производим карабины и рассчитываем заменить на ружья 1886 г., которыми вооружены пограничная охрана и лесничие; эти карабины мы намерены дать армии. Что касается переделки, то она требует довольно длительных подготовительных мер и может быть налажена только позднее. Еще более тревожно положение с нашими пушками 75-миллиметрового калибра. Стоящий во главе этого дела генерал Годен передал мне подробную докладную записку и не скрыл от меня своей тревоги.
Наш генеральный запас орудий 75-миллиметрового калибра исчерпан. Как видно, в мобилизационном плане не предусматривалось производство ни одного нового орудия. Перед апрелем мы заказали на заводах артиллерийского ведомства [267] сто тридцать пять штук 75-миллиметровых орудий образца 1913 г., они находятся теперь в производстве. С тех пор мы заказали на частных заводах сорок полных батарей, в которые входят сто шестьдесят орудий; первые из них будут выпущены не раньше 31 января 1915 г. Так же обстоит дело с зарядными ящиками. Так же со снарядами. В первый день мобилизации у нас значилась как «необходимая» общая цифра три миллиона пятьсот пятьдесят две тысячи снарядов, не считая двухсот восьмидесяти одной тысячи специально для войск, служащих для прикрытия. Наш генеральный запас составлял триста шестьдесят тысяч штук. Войсковые части нуждались в восьмистах тысячах штук. Однако с начала враждебных действий потребление превзошло все ожидания. Между тем в первый день мобилизации можно было заказать на частных заводах только триста шестьдесят тысяч шрапнельных снарядов, и поставки их начинаются только в настоящий момент. К тому же впоследствии этот заказ был сокращен до ста тысяч, так как главнокомандующий потребовал замены шрапнельных снарядов гранатами. Призвали на помощь все силы отечественной промышленности с целью довести производство до шестидесяти тысяч снарядов в сутки. Но мы еще очень далеки до этой цифры. Производство составляет не более десяти тысяч. К 15 октября оно достигнет пятнадцати тысяч, к 1 ноября — двадцати тысяч, к 8 ноября — тридцати пяти тысяч, к 8 декабря — пятидесяти двух тысяч. Пора покончить с этими черепашьими темпами, стимулировать фабрикантов и в случае надобности реквизировать заводы.
Что касается пулеметов, наша «наличность» составляла во время мобилизации только четыре тысячи девятьсот шесть, тогда как цифра «необходимого» для армии и крепостных гарнизонов равнялась пяти тысячам шестистам сорока пяти. Дефицит должен был быть устранен к концу 1914 г. и в 1915 г. с помощью кредитов, потребованных в рамках программы национальной обороны. Заводы в Сент-Этьенне и Шателльру выпускают не более ста пулеметов в месяц. Мы ведем переговоры с торговыми фирмами в Америке и Великобритании, но и здесь требуется прямой нажим, а для этого нужны безустанная деятельность правительства и ежедневный надзор. [268]
Перехожу к самолетам. В начале августа у нас было только двадцать четыре эскадрильи, каждая из шести самолетов с необходимым оборудованием и персоналом, кроме того, запасные самолеты на случай замены, грузовики и повозки. Со времени открытия враждебных действий были созданы двенадцать новых эскадрилий. Кроме того, у нас было шесть дирижаблей, готовых к действию. Один из них был уничтожен, другой находится в ремонте, третий не годится для использования. Строятся четыре. Итак, наша отсталость в области авиации носит ужасающий характер. Такие же проблемы имеются в области обмундирования, обуви, общей экипировки, лагерных принадлежностей, одеял, теплой одежды, индивидуальных палаток. Мы сделали закупки в Англии, Испании, Соединенных Штатах, Канаде. Но в скольких предметах мы еще терпим недостаток! Война буквально застала нас врасплох в период реорганизации и бедности. Впрочем, немцы отлично знали это по последним дебатам в парламенте и по разоблачениям в сенате. Перед Мильераном стоит колоссальная задача, требующая всей его чрезвычайной трудоспособности, всей творческой силы его упорного и упорядоченного ума.
Сегодня я со своим милым генеральным секретарем Феликсом Декори посетил небольшой госпиталь, организованный на собственные средства моими коллегами-адвокатами Бордо, восхитительным Руа де Клотт, воплощающим в себе все очарование Жиронды, Габаском, Бразье, Бертеном, бывшими и нынешними председателями корпорации адвокатов. Я был встречен ими, а также их сестрами милосердия, в число которых записались моя жена и жена моего брата Люсьена. Здесь, у изголовья раненых, я еще раз мог констатировать, какую храбрость, какое душевное благородство внушает в этот момент Франция тем, кто проливает за нее свою кровь.
Я принял артиллерийского полковника Пелле, которому генерал Жоффр поручил дать мне новые сведения о нашем снаряжении. Полковник смотрит на дело менее пессимистично, чем генерал Боден, но тоже признает, что у нас не хватает снарядов 75-миллиметрового калибра и что мы не [269] имеем возможности поддерживать расходование их на нынешнем уровне. На другой день после мобилизации у нас было одна тысяча триста пятьдесят снарядов на орудие, в том числе и восемьдесят тысяч снарядов в несобранном виде; из этой цифры семьсот были израсходованы за тридцать пять дней, причем в эти тридцать пять дней расходовалось меньше, чем теперь. У нас остается теперь только четыреста пятьдесят снарядов на орудие. Итак, одного форсирования производства будет недостаточно. Нам придется ограничить действия нашей артиллерии и в случае нужды сократить батареи до двух-трех орудий. Но каковы будут результаты этого! Полковник Пелле утверждает, что генерал Жоффр получил сведения только об израсходованном количестве снарядов. Некоторые командиры батарей были слишком расточительны, особенно же молодые офицеры, вследствие смерти своих начальников внезапно очутившиеся на посту, для которого не имели еще опыта.
Вторник, 29 сентября 1914 г.
Полковник Пенелон, который служит для меня выразителем настроения главной квартиры, каждый день теряет новую иллюзию. Он боится теперь, что никакого решения не произойдет и что мы будем вынуждены отныне вести длительную осадную войну перед окопами неприятеля. Мы еще раз усилили наше левое крыло, 2-й корпус пытался сегодня продвинуться в район Тьепваль, но натолкнулся на выдвинутую позицию немцев и был остановлен ими. 10-й корпус, взятый из 3-й армии, расположился влево от 2-го. Прибыли или должны прибыть также другие подкрепления, резервные дивизии Барбо и Файолля, 8-я кавалерийская дивизия, вскоре также 21-й корпус. Так как фронт 2-й армии в результате этих перебросок значительно удлинился, генерал де Мод Гюи, уроженец Метца, из стрелков, назначен сегодняшним приказом командовать частью этой армии под высшим начальством генерала де Кастельно. Немцы в свою очередь тоже усиливают свой правый фланг и окапываются на очень прочных позициях к северу от Соммы и между Соммой и Уазой. [270]
Жоффр остановился на мысли перебросить войска на неприятельский фланг через Дюнкирхен и Северный департамент. Мильеран затребует из Гавра находящиеся там батареи и тридцать тысяч человек территориальных войск, которые сидят там сложа руки.
Интермеццо. Я принимаю свергнутого султана Марокко Абд-эль-Азиза {30}. Я уже видел его два года назад на набережной д'Орсей, когда его выходки во Франции и особенно в Марокко приняли скандальный характер. Это марокканец с темно-коричневым цветом лица, белыми зубами и сильно надушенный. Он производит одновременно впечатление энергичного человека и плута. Явился ко мне в обществе любезного и тонкого переводчика Бен-Габрита. Генерал Лиоте желал бы, чтобы Абд-эль-Азиз не возвращался теперь в Марокко, где его присутствие может подбодрить кое-кого из недовольных туземцев. Но нам нелегко будет удержать его во Франции теми или иными доводами. Надо будет прибегнуть к более ощутимым аргументам.
Вечером Мильеран опять телеграфирует мне: «Положение без перемен. Главная квартира полагала, что немецкий корпус, занимающий Сен-Мигиель и перешедший у Шовонкура на левый берег Мааса, попал там в тяжелое положение и что мы, возможно, не сегодня-завтра окружим его. Вместо этого на деле немцы атакуют нас на этом участке, как они атакуют нас в Воэвре, как они атакуют нас в предместьях Реймса. В какой мере мы должны вооружиться терпением?
Среда, 30 сентября 1914 г.
Месяц шел к концу, а мы все еще в Бордо. Почему? Никто не может объяснить мне этого. Судьба как будто превратила здесь папки с министерскими актами в недвижимое имущество.
Клобуковский телеграфирует нам{*235} со слов секретаря американского посольства в Брюсселе, прибывшего через Голландию в Антверпен, что немцы арестовали почтенного [271] бургомистра бельгийской столицы Макса. Этот человек неоднократно проявлял самоотверженность и гражданское мужество. Немецкие офицеры ставят ему в вину единственно то, что он слишком твердо и с слишком большим присутствием духа защищал права своих притесняемых сограждан.
Префект Северного департамента сообщает нам, что третьего дня посетил Орши, злосчастный город, сожженный в прошлую пятницу немцами. Из тысячи двухсот домов уцелело только около ста, ратуша и церковь разрушены.
Ко мне пришел, весь в слезах, бельгийский посланник барон Гильом. Бельгийское правительство поручило ему просить у нас помощи для Антверпена, подвергающегося большой опасности. Действительно мы получили вчера и третьего дня ряд тревожных телеграмм от Клобуковского{*236}. Немцы возобновили атаку на форты Вальхема и Вавр-Сент-Катерин и обстреливают их из гаубиц 36-сантиметрового калибра, они распространили свою атаку на весь юго-восточный фронт вплоть до Льерра. Очевидно, ни один из этих фортов не в состоянии противостоять тяжелой артиллерии. Если первая зона укреплений будет взята неприятелем, бельгийское правительство намерено отступить со своей нынешней полевой армией, составляющей от шестидесяти до семидесяти тысяч человек, в Остенде. Гарнизон останется в крепости и будет держаться против осаждающих сколько возможно.
Я вызываю Вивиани, Мильерана и Делькассе. Мы легко приходим к согласию. Мы считаем невозможным требовать от Жоффра, чтобы он ослабил наш фронт, в то время когда мы сами с трудом можем противопоставить на фронте неприятелю равные силы, причем неприятель, по-видимому, должен еще в самом близком времени получить новые контингенты. Тем не менее мы должны протянуть руку Бельгии, проявившей такую храбрость и лояльность. Поэтому желательно спешно рассмотреть вопрос, не можем ли мы послать из Гавра в Остенде дивизию территориальных войск под командованием такого генерала, как По или Ланрезак, или даже английского генерала. Кроме того, необходимо [272] потребовать немедленной помощи от Англии. Делькассе обратится к Берги, Мильеран поговорит с По и Ланрезаком, которые оба находятся в Бордо{*237}.
Четверг, 1 октября 1914 г.
Сегодня утром генерал Жоффр не послал сводки в министерство из боязни, как он выразился, чтобы кто-нибудь не проговорился. Что означает это молчание? Комендант Эрбильон, выехавший вчера вечером из главной квартиры, не привез нам никаких точных известий. Мы с нетерпением ожидаем их. Наконец, приходит телеграмма Жоффра к Мильерану. Главнокомандующий извещает нас, что необходимость экономить 75-миллиметровые снаряды заставила его отказаться в ряде мест от наступления. Он прибавляет, что сведения, полученные им от министерства о производстве снарядов, не совпадают с предыдущей информацией, и дает понять, что это является для него неприятным сюрпризом. В действительности же главная квартира должна была бы точнее знать свой средний суточный расход снарядов и заблаговременно предупредить министерство о том, в какой мере это потребление превосходит производство. Беда была в отсутствии более регулярной и более тесной связи между главной квартирой и министерством. Быть может, на фронте также злоупотребляли снарядами, «поливали» ими местность помимо необходимой артиллерийской подготовки атаки. Возможно, что мы не должны были быть такими расточительными. Досадно, что центральная администрация не была предупреждена раньше и не была осведомлена точнее.
Как сообщает мне Мильеран, после ухода немцев из Дуэ в городе найдено было сто тысяч оболочек снарядов 75-миллиметрового калибра, вполне пригодных к употреблению. Это свидетельствует о странной небрежности.
Военный министр запросил генерала Жоффра о возможности послать в Антверпен или Остенде дивизию территориальных войск из Гавра. Главнокомандующий видит неудобства [273] такой экспедиции, он считает ее напрасной и иллюзорной. Во всяком случае, он против того, чтобы командование дивизией было поручено генералу Ланрезаку. Мильеран уже предупредил последнего, но Жоффр считает его ответственным за поражения в Шарлеруа и под Гизом. Делькассе уже уведомил Антверпен об отправке одной дивизии. Бельгийское правительство восторженно благодарило нас. Совет министров согласен со мной, что надо настоять перед Жоффром на необходимом удовлетворении Бельгии. Конечно, наш долг перед Бельгией сделать серьезное усилие для ее спасения. Мильеран телеграфирует в Ромильи, куда переехала главная квартира: «Вы понимаете, как и мы, что чрезвычайно важно в самый краткий срок действенным образом ответить на призыв, на «мольбы» бельгийского правительства, вы понимаете также, что в моральном отношении падение Антверпена было бы таким же роковым ударом, как и в военном». Мильеран спрашивает главнокомандующего, не отпадут ли возражения в том случае, если часть бельгийской армии, в настоящее время отошедшей в Антверпен, выйдет из этой крепости и, как советует наш военный атташе, займет позиции в районе Гента рядом с нашими войсками и дивизией, которой мы требуем от Англии.
Тогда Жоффр предлагает следующий компромисс{*238}. Вся армия выходит из Антверпена. В крепости остается только гарнизон, необходимый для защиты. Французские войска будут отправлены из Дюнкирхена в район Куртре и будут оперировать в связи с бельгийской армией, если последней придется отступить к Брюгге и Остенде. Крупные французские силы со значительной массой кавалерии формируются в районе Аррас — Дуэ. Кроме того, значительные английские войска — часть их высаживается в Булони — направляются на Лилль. Те и другие будут в состоянии в случае нужды обеспечить безопасность бельгийской армии. Последняя, как только будут осуществлены эти диспозиции, окажется на левом фланге союзных армий и в тесном контакте с ними. Жоффр обращает внимание Мильерана на безусловно [274] секретный характер этого плана, который пока должен стать известным в Бельгии только королю Альберту.
Но дело не терпит отлагательства, так как еще сегодня бельгийское правительство повторяет нам, что падение Антверпена может последовать в самое ближайшее время. Генерал де Гиз, губернатор города, заявляет, что не отвечает ни за что ввиду убийственного действия тяжелой артиллерии неприятеля{*239}. По некоторым признакам, у немцев имеются в настоящее время перед Антверпеном мортиры в 400 и 420 миллиметров.
Клемансо вбил себе в голову, что, если бы правительство не проявило небрежности, оно легко могло бы добиться прихода на помощь одной японской армии. Серия статей «тигра» побудила Делькассе возобновить разговоры в Токио. Однако все более становится очевидным, что Япония сохраняет свои силы, во всяком случае свои сухопутные силы, для Дальнего Востока. Таково твердое убеждение сэра Эдуарда Грея, и Поль Камбон сообщает нам об этом с оттенком той мягкой иронии, которую он охотно пускает в ход в своей корреспонденции, когда считает нужным внести поправку в действия правительства{*240}.
Попытка сербов атаковать Землин окончилась неудачей и стоила им больших потерь{*241}. Сербская армия, как видно, находится в состоянии крайнего изнурения; ряды ее истощены кровавыми боями, и войска начинают испытывать некоторый упадок духа{*242}.
Пятница, 2 октября 1914 г.
Несмотря на дружеские приглашения бордосского мэра Шарля Грюэ, я, к великому своему сожалению, не могу интересоваться местными муниципальными делами и жизнью населения города, оказывающего нам гостеприимство. С утра до вечера меня поглощают национальные дела. Проездом в [275] какой-нибудь из госпиталей я еле бросаю беглый взгляд на памятники, дома и проспекты, которые знакомы мне с самых юных лет и которыми я не раз восхищался во время своих частых посещений великого города Жиронды. Хорошо помню все эти места: Сен-Серен, Сент-Круа или Сент-Анре, произведения Турни, Луи и Габриеля, аллеи и проспекты, сады и рощи. Лишь изредка мне удается теперь повидать бассейны в порту, менее оживленные, чем обычно, и набережные Шартрон и Палюдат, по которым я так часто прогуливался когда-то. Ни разу не попадаю теперь на внешние бульвары Бегль, Талане, Тондю, Кодеран, Буска, а если бы очутился там, за железной дорогой в Медок, на авеню Брюгге, мысль моя невольно улетела бы из Гаскони в несчастную Бельгию, к монастырям фламандского города. Самое большее, я иногда провожу с мадам Пуанкаре часок в тихом саду, который Руа де Клотт по-приятельски предоставил мне в свободное пользование. Этот тонкий староста местных адвокатов иногда сопровождает меня здесь, мы вместе прогуливаемся по саду, под ногами шуршат желтые листья, начинающие опадать с деревьев, и мы предаемся воспоминаниям о бордосской адвокатуре.
Новое осложнение в бельгийских делах. Королевское правительство все более впадает в тревогу. Давиньон сказал Клобуковскому: «Торопитесь, теперь это уже вопрос нескольких часов»{*243}. Население Антверпена волнуется. С другой стороны, английское правительство соглашается послать одну дивизию только в том случае, если мы сами отправим регулярные войска очень высокого качества{*244}. По спешному предложению Рибо совет министров принимает решение, что наша дивизия территориальных войск во всяком случае будет отправлена из Гавра в Остенде и Гент, что мы известим об этом Лондон, причем укажем, что эта отправка не предрешает будущих, что Мильеран снова запросит генерала Жоффра, не может ли последний изъять одну регулярную дивизию, будь то из действующих войск или из гарнизонов Парижа [276] или Бельфора. Военный министр телеграфирует об этом Жоффру и по соглашению со мной прибавляет, что правительство намерено тотчас послать генерала По в Антверпен для ознакомления с положением.
В течение дня пришел ответ от Жоффра. Главнокомандующий продолжает считать помощь, предложенную Бельгии, неэффективной, согласен, однако, чтобы территориальная дивизия была послана из Гавра только для достижения морального результата. Но он считает, во всяком случае, необходимым усилить эту первую дивизию какой-либо другой дивизией территориальных войск из находящихся в Париже. С другой стороны, он не считает возможным перевезти эти войска сушей, так как все железные дороги должны быть забронированы для переброски наших войск в Северный департамент. Жоффр не возражает против немедленной отправки генерала По с миссией в Антверпен, но считает, что командование обеими дивизиями территориальных войск должно быть поручено генералу Брюжеру, командующему территориальной армией Северного департамента. Обо всем этом ставятся в известность Оганьер и Делькассе. Первый должен добыть суда для транспорта, второй уведомляет бельгийское правительство. Но если, по словам Давиньона, дело должно решиться уже в несколько часов, то поспеем ли мы вовремя?
Министр народного просвещения Альбер Сарро произнес вчера в бордосском университете по случаю открытия дополнительных классов при лицее очень красивую речь, которой горячо рукоплескала аудитория, состоявшая из учителей, родителей и учеников. Он во вдохновенных выражениях указал на значение этой войны, произнес красноречивый дифирамб французскому солдату и, обращаясь к молодежи, воскликнул: «Там, на фронте, ураган пулеметов косит людей, как созревший хлеб. Здесь растет другой урожай. Он будет прекрасен, он будет мощен. Он растет на почве, орошенной кровью героев, и созревает под солнцем победы, самым прекрасным из всех солнц»{*245}. [277]
Суббота, 3 октября 1914 г.
Из секретного и надежного источника мы узнали, что между Румынией и Италией заключено соглашение и что ни одна из этих держав не выйдет из нейтралитета без совещания и согласования с другой. Предоставим же им время и свободу принять свое решение.
Опять день тревоги. Приехавший из главной квартиры полковник Пенелон говорит, что оставил там генерала Жоффра «в отчаянии» в результате разговора с генералом Гогеном. Последний сказал Жоффру, что потребуется многонедельный срок, пока мы добьемся производства пятидесяти тысяч снарядов 75-миллиметрового калибра в сутки. Генерал Жоффр заявляет, что стратегическая ситуация никогда не была так благоприятна, как теперь, но недостаток снарядов обрекает его на бессилие. Он принял решение, что из остающихся у нас четырехсот пятидесяти снарядов на орудие мы можем израсходовать с сегодняшнего дня по 10 октября только триста. К этому времени у нас останутся, стало быть, только сто пятьдесят снарядов на орудие, затем десять тысяч снарядов суточного производства, сто тысяч снарядов, находящихся в производстве школьных артиллерийских мастерских, шестьдесят тысяч снарядов, собранных там и сям, и, наконец, если немцы не вернулись со вчерашнего дня в Дуэ, сто тысяч оболочек, так странно забытых ими в этом городе. Все это вместе взятое дает нам крайне скудное снаряжение.
Другая причина беспокойства. Жоффр уведомляет военное министерство, что наша тактическая ситуация в Аррасе очень неблагополучна по вине одного из регулярных корпусов, который, будучи переброшен сюда, неудачно выступил. Кроме того, близ Руа мы подверглись очень сильным атакам неприятеля и лишь в некоторой мере удержали свои позиции. Впрочем, вечером от главной квартиры получены были более утешительные известия. Таким образом, изо дня в день чередуются длительные периоды страха и опасений и краткие вспышки надежды.
Бельгийское правительство решило переехать сегодня в Остенде. Король отступит во главе своей полевой армии. [278]
Антверпен надеется держаться еще восемь дней. От нас настоятельно требует принять все меры, будь то для того, чтобы выручить Антверпен той или иной быстрой диверсией, будь то для того, чтобы помочь бельгийской армии в ее вынужденном отступлении{*246}.
Однако наши диспозиции были еще раз изменены. Генералу Жоффру внезапно пришла счастливая мысль послать в Бельгию вместо территориальной дивизии Парижа одну бригаду морских частей. Они до сих не имели случая участвовать в морских сражениях. Они одинаково хорошо будут биться на бельгийской территории, как и на далеких берегах.
Португальское правительство предложило Англии предоставить в распоряжение командующего британскими силами во Франции одну дивизию с артиллерией{*247}. Однако пройдет, конечно, некоторое время, пока последние окажутся на английском фронте.
Внезапно из Антверпена приходит с пометкой «весьма срочная» новая телеграмма{*248}. В Антверпен прибыл умный и стремительный британский морской министр Винстон Черчилль. Он беседовал с королем и министрами и добился от них временного сохранения статус-кво: полевая армия не уйдет тотчас. Черчилль обязался доставить в трехдневный срок семь тысяч солдат помимо двух тысяч человек морских частей, которые он уже привел с собой в Антверпен. Через семь дней английское правительство пошлет, кроме того, шестьдесят тысяч солдат, в том числе две кавалерийских дивизии; вместе с ожидаемыми двумя французскими дивизиями это доведет войска союзников приблизительно до ста тысяч человек.
Я снова беседовал с генералом Годеном. Независимо от ста пятидесяти снарядов на орудие, которые останутся у нас после 10 октября, у нас имеются шестьдесят непочатых партий по шести тысяч снарядов, тридцать тысяч снарядов [279] в Бурже, затем продукция от 1 по 10 октября, т. е. сто десять тысяч снарядов, сто тысяч гранат в производстве в артиллерийских мастерских, девяносто тысяч снарядов в Париже и сто тысяч гранат в Дуэ, если возможно вывезти их. Итак, как ни слабы наши ресурсы, они, если ускорить производство, не так уж скудны, как боялся Жоффр. Генерал Годен наводит через районных командиров и префектов справки во всех департаментах, есть ли в них заводы, которые могли бы взять на себя немедленные заказы.
Наконец, после настойчивых, ежедневно повторяемых просьб правительство и главная квартира дали мне exeat (разрешение уехать), столько раз откладываемое. Решено, что завтра я отправляюсь с Мильераном к армиям на фронте. До сих пор ни один президент республики никогда еще не совершал официальных поездок без сопровождения министра, последний следовал за ним как тень, президент не имеет права остаться без него. Я счел нужным считаться и теперь с этой традицией. Но если в будущем я опять натолкнусь на столько препятствий, я освобожусь от этой кабалы, которая в конце концов не предписывается конституцией. Новый Шамиссо при желании напишет книгу о моем приключении.